Бывает, мы боимся уснуть, а порой - не хотим просыпаться. То сны затягивают нас в успокоительный мир иллюзий, то пробуждение освобождает от кошмаров: в зависимости от рода снов и событий в реальном мире мы либо гоним от себя сон, либо призываем его, как спасение от тяжких мыслей и смутных сомнений. В бушующем море ночных видений, можно сказать, - потусторонних, когда грань возможного стирается, - мы чувствуем себя более свободно, нежели за пределами сновидений; всегда, пускай и без полной в том уверенности, зная, что вернемся в настоящее, и тем самым найдем спасение от надвигающейся бури в мире, сотканном из таинственных материй подсознательного, впитавшего все наши мечты, страхи и неудержимые желания, которые мы каждый день загоняем под кожу нашей сросшейся с плотью маски приличия. Необходимость соблюдения приличий уже сама по себе делает людей рабами, но хуже всего, когда собственный страх загоняет нас в рамки жестких установок, порождая множество почти неизлечимых комплексов - мы не пытаемся побороть их, с удовольствием жалея себя и оплакивая утраченные возможности. "Что если бы?" становится нашим вторым внутренним "я", "адвокатом дьявола", который с маниакальным удовольствием пожирает нас изнутри. Мы оказываем сопротивление не большее, чем мазохист, которого жгут раскаленным железом в дозах, совместимых с жизнью. Заглотнет ли меня когда-нибудь вечная тишина, или, перейдя границы телесного существования и превратившись в один лишь дух, вернее сократившись до него, я останусь тем же самоуничтожающим уже не физическим, а лишь неосязаемо-необъяснимым светом (или тьмой), который живет во мне теперь и составляет важнейшую часть меня? Свет звезд, проходящий миллионы лет-киллометров, не теряется так просто, как память о человеке, жившем всего минуту назад, и минуту спустя мы рискуем превратиться в того, кто "вроде бы жил, кажется, где-то рядом, и даже перекинулся с нами парой слов вчера вечером". Что касается тьмы: она вечна, у нее нет источника. Она есть там, где нет: нет ничего, нет пределов, нет света, нет измерений, которые привычны, как третьесортный растворимый кофе на завтрак; тьма бесформенна, необъятна, холодна, как обжигающий лед животного ужаса, заключенного в человеческом мозгу, наделенном способностью во сто крат усиливать его посредством фантазии. Мы порождаем демонов, которые нас убивают. Чем проще система, тем менее она склонна к самоуничтожению. Возможно, постоянный анализ с целью не допустить ошибку, разглядеть ее в зародыше, перегружает нашу память, отнимает способность вдыхать кислород правильно, не гробя себе легкие. Проанализировать значит пропустить через себя, а в мире слишком много дерьма, чтобы портить себе жизнь, пытаясь оценить степень влияния каждого его элемента на твое личное местоположение во Вселенной и вероятность выживания в ней. Смирись и радуйся солнцу, пока оно освещает твой кусочек пространства и времени. Стоит только задуматься о том, как скоро оно погаснет, и нервы накаляются в попытке разрешить неразрешимую задачу - как сдвинуть, глыбу, траектория которой проходит через твой огород; начинаешь строить схему наиболее рационального перемещения себя с ее пути, и сходишь с ума прежде, чем глыба покажется на горизонте. Обдумывание иногда опаснее прыжка в неизвестность: пока ты стоишь на месте, пытаясь вычислить лучший вариант действий, неумолимое приближается с заданной скоростью. Тщательная подготовка - лишь способ более болезненного достижения неудачи. Если суждено захлебнуться в стакане воды - ты угодишь в эту ловушку в положенное время.
Есть ли свет способом противостояния тьме? Быть может, свет - диалектическая противоположность вечному "ничто", неотъемлемая в кругообращении материй и энергий? Сон - другой мир или отражение реальности, необходимое для поддержания равновесия между рассудком и сумасшествием? Так или иначе она спала...
Я не знал, куда убегает время - только чувствовал его неумолимый бег, настигавший меня ужас конечности бытия, такого близкого в этот миг, когда все становится предельно ясно. Отдельно от меня существовало прошлое, люди, которые были для меня близкими, хотя я не мог сказать, что все они считали близким меня. Время уничтожало меня, сжигало кислород в моем жизненном пространстве, а я уже не оглядывался, у меня больше не было на это сил.
Мне дали срок - я понимал это так ясно, как ничто прежде. Во мне вдруг проявилась проницательность, свойственная моей матери. Я не знал ее, но слышал так много слов о ней, что они постепенно превратились в отчетливую картину. Мое сердце прониклось таким естественным знанием, которое доступно только сердцу и никогда разуму. Что-то новое родилось во мне, но я, похоже, еще не научился вполне управлять им. Что новое? Быть может, в сумасшедшей гонке последних дней я принял собственный обостренный страх за нечто иное, и мое тщеславие переполнило границы всего разумного.
Я не знал, куда убегает время, но моей первоочередной задачей было понять - куда. Солнце жгло мою кожу, оно тоже догоняло меня, как гончие псы, которые загоняют лису на охоте. Мне в чем-то даже нравилось напряжение, выросшее во мне в эти последние дни, оно было бесподобно по ощущениям. Я чувствовал каждую мышцу в своем теле, и был уверен, что полностью управляю каждой. Я видел солнце вовсе не глазами, оно оставалось у меня за спиной, я просто знал, что оно у меня за спиной, и знание отражалось в моем мозгу так правдиво, точно я на самом деле видел солнце. Так бывает с нашими мечтами: возможно, они неосуществимы, но мы ясно видим их воплощенными.
В это утро у меня болело все тело. Я поднялся и прислушался - тишина окутывала меня вместе с предрассветным полумраком. Сны отпустили меня до следующей ночи, если после нового захода солнца мне суждено будет заснуть не навечно. Впрочем, кто знает, что ждет меня, когда время победит - нескончаемый сон?
Я выпил кофе большими глотками, они обожгли мне горло. Я не ждал гостей, но в дверь позвонили. Я открыл в одном полотенце, повязанном на бедрах. Передо мной стояла молодая девушка, я нашел в своей памяти информацию о ней: соседка из квартиры справа, вселилась неделю назад, производит хорошее впечатление, но позавчера вечером с кем-то ссорилась у себя в спальне, голос собеседника был мужской. Я точно знал, что ссора происходила именно в спальне - раньше я не раз бывал в соседней квартире, когда там жила другая девушка. Воспоминание о ней было болезненным, и я постарался немедленно переключиться на события настоящего времени. Время, чертово время догоняло меня, я уже слышал крики загонщиков, и мне становилось не по себе - до тошноты. Я ненавижу тошноту, пусть бы лучше меня, наконец, вырвало, и после нескольких резких спазмов в желудке с этим было покончено, но меня не рвало, и я сердился на себя за девчоночье чувство тошноты. Черт, как будто я на втором месяце! И нервозность та же - беспричинно-плаксиво-истерическая! Какой-то голос внутри меня подбирал слова-ключи к воспоминанию из прошлой жизни, в которой он принадлежал женщине и хотел сказать, что я действительно испытываю симптомы сходные с беременностью. Я ненавидел этот голос, но убедил себя, что мне достался только этот обрывок чьего-то сознания - голос во мне, в то время как моя душа никогда не принадлежала женщине, ибо лучше бы я застрелился, чем представил себя чьей-нибудь женой. Если вы приняли меня за женоненавистника - ошибка. Я просто дурень. Позже я подробно обосную эти слова, но дайте мне время... Дайте мне время!
-Вам не снилось этой ночью что-нибудь необычное? Вы мне снились, - сказала девушка.
Я, признаться, опешил и сделал вывод не в ее пользу - решил, что она чем-то накачана, или пытается меня подцепить. Я вовсе не был против женщин, но привык сам проявлять инициативу - наверное когда-то меня сильно разочаровало проявление инициативы со стороны девушки, но я уже не помнил этого. Мой приятель, не буду называть его имени (слишком уж хорошо он устроился в кресле директора одного солидного учреждения) говаривал, что у меня завидная способность забывать. В чем-то он был прав: мне удавалось вычеркивать лишние чувства, которые остались в прошлом, посторонних людей, даже если они перешли в категорию посторонних десять минут назад. Я ненавидел засорять свою память чувствами, на это у меня не было сил, если признаться честно, зато я вечно помнил всякие бесполезные детали - вроде дат рождения, номерных знаков, адресов. Я запоминал цифры, имена, названия и высказывания, абсолютно незначительные, но с легкостью выбрасывал на свалку людей - образно говоря, конечно. Хотя, тот самый приятель считал меня способным выбросить их в буквальном смысле.
Я чувствовал себя деревом, с которого содрали кору, и только я хотел заняться наращиванием новой, на пороге моей квартиры появилась соседка с самым идиотским вопросом, какой я только слышал, если не считать теста, которому, точно испытанию, придуманному инквизицией, подверг меня наш старый семейный доктор более пятнадцати лет назад. Прошлое оставляет шрамы, и я пока что не готов говорить о его допросе. Я умел выбрасывать на свалку людей, но не Сару - ее имя было вырезано не просто на коре меня-дерева (похоже, если бы я проговаривал свои мысли вслух, они бы звучали не менее бредово, чем вопрос моей соседки), но так глубоко, что извлечь его можно было бы только с сердцевиной.
Я молчал, поэтому девушка повторила вопрос:
-Вам сегодня ночью снилось что-нибудь необычное?
-Я редко запоминаю сны. - Я мог бы ответить нагло, пошло или просто сказать "нет", но что-то заставило меня не хамить сразу, хотя мне совсем не хотелось, чтобы соседка оставалась в поле моего зрения более двух минут. Мне было жизненно необходимо сосредоточить силы, она отвлекала меня своим присутствием.
Она виляла бедрами, как шлюха. Впрочем, шлюхи ведут себя иначе - не спрашивайте, я знаю. Она вела себя, как самоуверенная сучка, которая пытается казаться старше. Любимая папочкина дочурка: ей не хватало только перекраситься в блондинку и дело было бы решено - в моей иерархии земных существ она заняла бы место между змеями и людьми женского пола, продающими свое тело. Впрочем, она была хуже - девчонка пыталась продать душу по сходной цене, и уже начинала договариваться со мной на счет способа оплаты. Я не сомневался, что эта особа потребует не меньше, чем мое самоуважение: если бы меня увидели с ней, моя репутация психа-одиночки превратилась бы в полное ничто, а это по сути было единственным моим завоеванием с тех пор, как я перебрался по эту сторону сумасшествия. Слишком долго я пребывал в состоянии растения, у которого нет даже колючек, чтобы защитить себя, и вот на мою жизнь покушались. Громкое заявление, но я был готов применить его к ситуации с Сарой.
Ее отец взрастил чудовище - в этом у меня не было никаких сомнений. Хуже было то, что сие воплощение эгоизма и самовлюбленности имело для меня большее, чем следовало, значение. Я думал о ней, а значит мой мир уже дал трещину, и с угрожающей скоростью она расширялась и расширялась. Я смотрел на Сару с вожделением и ненавидел себя за свои желания. Заметьте: ненавидел себя, а не ее. Неправильно было бы сказать, что я ее совсем не ненавидел, но вовсе не за то, что каким-то странным образом она затронула во мне область чувств. Я презирал ее за уверенность в силе собственной слабости, такой наигранной, что я даже не знал, как сказать ей об этой плохой игре, чтобы не получить в ответ порцию ее смеха - настоящего, а не того очаровательного смешка, которым она награждала своих воздыхателей, сопровождая его томным взглядом. Во мне росла ненависть к себе, и вместе с тем, я знал, что не становлюсь от этого сильнее, напротив, ненависть ослабляла меня, высасывала из меня последние соки. И даже в описании своего душевного падения я был склонен применять метафоры, наполненные пошлостью, как эта девчонка, даже если только болезненный разум, изощренный в самоистязании одиночеством, уловил бы пошлость моего слога.
Я схватил ее за руку и мгновенно пожалел об этом - она посмотрела на меня с улыбкой. Я проиграл первый раунд и вынужден был признать свой провал. Жить больно, господа. Как больно! Я не знал, как подступиться к демону, который испепелял мою душу своим ангельским взглядом - на дне его, как осадок в плохом вине, покоилась тяжесть похмелья. Нет худшего удара, чем удар по собственному самолюбию, а я ожидал его - уверенный прямой в челюсть. Впрочем, она целилась ниже. Если вы подумали о том, о чем подумали, то я имел в виду сердце. Иногда мне казалось, ей неизвестно его местонахождение или само существование ( подобно исчезнувшей в бездне океана и времени Атлантиде), но вскоре я убеждался в обратном. Случайно не попадают в точку более одного раза, а я чувствовал, что мое сердце как будто обведено жирным черным кругом, и в него стреляет ее оружие.
Знать цену, быть готовым заплатить ее и заключить сделку - разные вещи. Во мне пылало чувство справедливости, порабощенное признанием безысходности власти денег. Материальное есть зло. Мне было необходимо заснуть - я не мог, мне была нужна доза или женщина - я не мог купить их. Вы неправильно поняли на счет дозы, хотя, возможно, я всего лишь перестал называть вещи своими именами. Что касается женщины - в тот момент я их ненавидел, поэтому не был способен на нежные чувства и задушевные разговоры, вряд ли мои уста могли бы осилить слова "милая", "любовь" и тому подобные. Мой организм требовал привычного удовольствия, которое было необходимо мне чисто физиологически, не иначе. Я сидел на игле этого удовольствия слишком давно, чтобы делать попытки бросить, я бы плюнул в лицо любому, кто счел бы мое поведение аморальным. Мораль - дерьмо, я бы так и сказал тогда, и был бы доволен собой. За последние годы во мне поднакопилось лицемерия, я готов был вырвать его с корнем, но не мог, я не в силах был избавиться от него, как от старой болезни, которая давно уже стало неотъемлемой частью тебя и основой половины неудачных шуток, больше похожих на самоистязание. Так показаться окружающим, но тебя они на самом деле забавляют, ты даже испытываешь гордость за свое отношение к своей ущербности. Я хотел дозу и женщину, поэтому позвонил Марисе.
Мы назначили нечто вроде свидания на старом причале. Мы оба отлично знали местность, оба уезжали и вернулись. Уже само это должно было сплотить нас, но если бы не были "близки", я бы никогда не мог сплотиться с ней настолько, чтобы улавливать каждую ее мысль, имеющую отношение ко мне, еще до того, как мысль эта окончательно сформируется. Мариса завораживала, как вид на самую прекрасную линию горизонта, которую ты когда-либо видел. Эта женщина была воплощением всего, что мне нравилось в женщинах, именно поэтому между нами не могло быть ничего серьезного. Иногда мне казалось, что в прошлой жизни мы были знакомы еще ближе, чем в настоящей, хотя в физическом смысле трудно представить более тесное знакомство. Я не беру в расчет всякий извращения, которые считаю на самом деле гадкими - ничто не отдаляет так сильно, как совместное их применение. Думаю, ближе могут быть только люди, у которых есть совместный ребенок. Если в прошлой жизни у меня были дети, их матерью могла быть только Мариса.
Мое тело било дрожью, я протянул руку и взял бутылку пива, поданную Марисой. Она пришла с пивом и сразу поняла, что мне нужно выпить.
- Давно ты без лекарств? - спросила она по-матерински заботливым тоном, дождавшись пока я утолю жажду. Я долго смотрел на нее прежде чем ответить, мне показалось, что пауза длилась целую вечность, пустую как корыто без дна.
- Так заметно? - Мой голос хрипел - противно и болезненно.
- Да нет, просто я умею замечать.
Это было чистой правдой: она видела во мне даже ничтожную перемену, как будто подключилась к миллиону датчиков в моем теле. Наверное, поэтому мне иногда не хотелось видеть Марису, особенно когда я бывал пьян или у меня слишком давно не было женщины - слишком давно равнялось не столько конкретному временному промежутку, сколько накопленному во мне нетерпению, желанию, криком одиночества, готовым вырваться из меня, как привидение из старого ящика на чердаке.
Вечер выдался прохладный, пропитанный цветочными запахами, среди которых преобладал жасмин. Я прислонился к капоту автомобиля Марисы и смотрел на нее, хотя мне трудно было сконцентрироваться. Какое-то предчувствие глодало меня, мозг плавился от него, мышцы болели. Справа от нас тянулся поросший травой склон, ведущий к берегу озера, в полумраке его очертания терялись среди теней деревьев и духов.
- Пойдем, - сказала Мариса, взяв меня за руку, отчего мою кожу как будто пронизало электрическим током.
Мы спустились к озеру, я молча следовал за девушкой, принимая реальность за сон, и казалось, его удушливые объятия станут причиной моей скорой гибели. Я полностью доверял Марисе, и не мог понять, отчего возникло странное ощущение опасности, когда она взяла меня за руку.
- Вода холодная, - ответил я как-то по-детски. Мариса рассмеялась и поцеловала меня в губы.
- С тобой что-то происходит. Не хочешь рассказать? - Ее вопрос задел меня за живое, ошпарил, как кипяток: я почувствовал свою уязвимость, о которой, надеялся, никто не подозревает. Мне следовало отказаться от встречи с Марисой, ведь она умела читать мои мысли, а в последнее время они были мрачными.
Две недели назад я увидел Сару с другим мужчиной, и меня охватило жгучее желание убить ее. Знаю, оно было вызвано моим невротическим состоянием, в котором я, пожалуй, был способен на все, именно поэтому я стал бояться себя. Я быстро свернул в переулок, чтобы не видеть ее, и главное - чтобы она не заметила меня. С того дня я пытался сначала убедить себя, что не нуждаюсь в лекарствах, а затем - стал искать их, но нигде не мог достать.
- Не хочу, - ответил я слишком резко, только Мариса могла простить этот тон, зная, насколько мне тяжело.
- Давай поплаваем, пожалуйста, - сказала девушка, расстегивая свою рубашку, она была одета в джинсы и клетчатую рубашку мужского кроя.
Мы разделись полностью, но не испытывали смущения друг перед другом, и темнота, окутавшая нас, была здесь ни при чем. Я отплыл на десять-двенадцать метров от берега, через минуту Мариса оказалась рядом со мной.
- Здесь глубоко, давай вернемся к берегу, - предложила девушка, и мы поплыли обратно, на этот раз она была впереди.
Мы стояли друг напротив друга: я по грудь, она по плечи в воде и молчали. Со стороны эта картина могла показаться странной, но я ничему не удивлялся.
- Я сегодня была у врача, - сказала Мариса. Я насторожился, прикидывая, что это могло означать.
Не дожидаясь продолжения я притянул ее к себе и погладил по спине. Мариса начинала дрожать в холодной воде, моя внутренняя дрожь объяснялась другими причинами.
- У врача? - спросил я наконец.
- Я стянула у него кое-что. - Я чувствовал - Мариса улыбается, хотя ее подбородок упирался мне в плечо, и я не мог видеть ее улыбку.
- Ты для этого ходила к врачу? - Я не стал уточнять, что она взяла.
- Лучше спроси, что именно я нашла в его шкафу.
- Ты здорова?
- Да, все нормально.
- Все остальное не важно.
-Ладно, только и сказала Мариса.
Я знал, что мы оба хотели одного и того же, и я не заставил ее ждать. Потом мы поехали к ней в офис и пили виски, закрывшись в ее кабинете.
Я зарылся под одеяло и попытался уснуть. После встречи с Марисой в моем теле осталась приятная расслабленность удовольствия, я не пытался анализировать свои чувства, на это просто не было сил. Мариса достала для меня целую упаковку лекарства, но, вернувшись домой, я отложил ее в ящик прикроватной тумбочки и уверенным движением закрыл его на ключ. Демоны потерпели поражение, но я не знал, что делать со своей победой. Я ворочался в постели, как угорь, пойманный в рыболовную сеть и вытащенный на берег. Во мне смешалось столько предрассудков и сомнений, столько невысказанной боли и отчаяния, что даже физическая усталость не помогала мне погрузиться в сон. Я встал и прошелся по комнате из стороны в сторону, пытаясь дышать глубоко и размеренно. Я знал - если приму лекарство, быстро усну, но сон не всегда означает спасение. Я подошел к кровати, посмотрел на закрытый ящик, но быстро отбросил мысль о дозе. Когда желаемое уже в твоих руках, оно перестает быть таким необходимым. И только с Сарой было иначе, возможно, потому что на самом деле она никогда мне не принадлежала.
Кобра смотрела на меня, я чувствовал себя ничтожной точкой во Вселенной, которой суждено умереть сегодня, сейчас, в это мгновение. Кобра растопырила свой капюшон, я не мог отвести от нее взгляд - крупная особь, поистине королевская не только по названию. Я слышал свой пульс и прохладное дыхание слабого ветра, как будто весь превратился в совокупность сенсоров и перестал быть мыслящей тварью господней. Я никогда не признавал власти ни Бога, ни дьявола, и тяжесть вины всегда ложилась на мои плечи не разделенной ни с одним, ни с другим. Теперь, перед отвратительным и в то же время прекрасным воплощением смерти, во мне колебалось вовсе не сомнение в вечности духовного бытия, а только смутное желание переступить наконец грань необъятной тьмы абсолютного ничто. Оно уже разъедало стенки моих сосудов, стирая меня, словно неудачный рисунок под давлением упругого ластика. Я был рисунком на поверхности мечты - мечты человечества в бессмертие, и любой из нас, людей, до самой кончины, а некоторые и дольше, остается несколькими блеклыми черточками на полотне времени.
Мухамед умелыми руками убрал змею, но я не двинулся с места, оставаясь неподвижным, как будто парализованный. Видения успели овладеть мной, и я больше не принадлежал реальности. Сон лился в меня, как молодое вино в хрустальный бокал, и отблески солнечного света сверкали на гранях сосуда, переливаясь розовыми, красными, богатыми алыми красками. Новый друг, в котором я видел реинкарнацию кого-то очень важного и близкого для меня в одной из моих прошлых жизней, но не мог еще вспомнить ни его имени, ни прежнего облика, понял, что меня следует на некоторое время оставить в покое. Видения следовали одно за другим, накатываясь на меня сильными волнами, я не мог остановить их, не мог сопротивляться им.
Кровавая битва продолжалась четвертый час, мое войско, застигнутое врасплох, билось отчаянно, с остервенением умирающего зверя. Я знал, что оно не будет разбито и знание это пугало меня больше, чем удары вражеских мечей. Оружие противника несколько раз полоснуло меня по руке, отточенное лезвие разрезало кожу, кровь стекала сперва по локтю, потом по запястью и капала на мою набедренную повязку. Я обернулся на малую долю секунды и с радостью заметил на возвышении свою дорогую сестру, ее длинные светлые волосы, схваченные лентой, расшитой золотыми нитями, спадали почти до колен, красивая полная грудь колебалась при каждом движении. Девушка отражала один выпад за другим, враги падали перед ней, и при каждой возможности сестра одним движением рубила головы с широких плеч тренированных воинов. Под нашими ногами рисковало разверзнуться пекло, я уже готов был к встрече с его властителем и рассчитывал поспорить с ним в жестокости, ведь я ни перед чем не останавливаясь убивал, убивал, убивал, и убийство стало сутью меня, моим предназначением, моей жаждой. Я не чувствовал боли, хотя раненная левая рука с трудом слушалась меня и кровь без остановки вытекала из нее. Мои глаза искали новую мишень, находили, видели, как я лишаю ее жизни, искали новую мишень - круг замыкался и повторялся снова. Я услышал отчаянный боевой клич своей сестры, но отвлекаться не мог: прежде следовало прикончить парочку не особенно умелых воинов, которые карабкались ко мне по склону холма. Земля у моих ног была усеяна трупами, я отошел немного вправо, наступил на чью-то руку, едва не споткнулся, но молча нашел опору, не отвлекаясь на проклятия. Я сражался без единого слова, не давал приказов, они все были розданы в начале боя, и теперь не имели значения, кроме того, я знал, что сестра не забудет ободрить наших бойцов, а ее голос сводил их с ума, заставляя бросить свои жизни на алтарь победы. Я был уверен в победе, видения убеждали меня в ней, я знал - ошибки в них нет.
Голос сестры успокоил меня, снова она призывала к бою, и сердце мое наполнялось гордостью при каждом звуке этого сильного, волнующего, незабываемого голоса. Сквозь тысячи лет он звучал во мне мелодией песни, ведущей армию в бой, и шепотом, мягким, как прикосновение любимой. Я снова обернулся, чтобы увидеть сестру. Ее стройная фигура, легкий загар, отточенные движения усиливали биение мужских сердец, и видеть в ней орудие смерти, верной, жестокой смерти было для меня отчасти больно, но гордость преобладала в моих чувствах. Я заметил у нее за спиной вражеского воина, который взбирался по горе трупов на возвышение, где стояла моя любимая сестра. Я называю ее любимой без тени смущения, мысли мои о ней чисты, как вода горного ручья; сердце мое и сейчас замирает при воспоминании о ней, о ее красоте и прекрасной душе, которая связана с моей душой невидимыми нитями, протянувшимися сквозь вечность.
Я ринулся к ней, как львица, спасающая свое дитя, и натужное биение крови в моем теле, биение, способное, казалось, разорвать его, отдавалось силой в каждой мышце, в каждой связке. Я бросился к невысокому мужчине, который приближался к моей сестре, оставаясь незамеченным ею. Она боролась с двумя воинами, я не рискнул отвлекать ее от жестокого боя.
Я накинулся на врага, мой меч пронзил ему грудь, но падая мужчина увлек меня за собой и вместе мы полетели вниз с холма, залитого кровью, как будто его оросил обильный алый дождь. Ломая правую руку выше локтя и правую же ключицу, я смотрел на свою сестру, которая поразила второго воина прямо в сердце и повернулась ко мне. Я видел ее глаза, восхитительные зеленые глаза, в которых отражалась боль моего тела, передавшаяся ей. Солнце блестело у нее за спиной, ядовитое предполуденное солнце, небо окрасилось в моем затуманенном сознании в жидкий красный цвет, как будто покрылось кровавой пленкой, и внезапно весь ужас, который копился во мне в течение сражения, вылез наружу и душил меня, так что мне теперь катастрофически не хватало воздуха.
Я очнулся спустя пару минут, сестра только что добралась до меня. Она кричала одному из наших командиров, чтобы прикрыл нас, а сама приподняла тело врага, упавшего на меня, и отодвинула его в сторону, затем помогла мне сесть и своими прекрасными волосами золотисто-соломенного цвета отерла кровь с моего лица. Я был поражен, как легко она принимала решения и отдавала приказы, как быстро и уверенно действовала, и каждый ее вдох и выдох подчинялся достижению общего блага. Она воплощала в себе редкое сочетание заботливой чувственной женщины и храброго воина, которого не могло бы сломить ни одно испытания. Позже мне не раз представлялась возможность убедиться в ее смелости, я снова и снова понимал, что лишь женщина способна на ту степень самоотдачи, которая немыслима для мужчины, но без которой выживание рода невозможно, немыслимо. Я любил ее всей своей сущностью, и даже больше - мне не требовалось сознание, чтобы понимать ее; я не нуждался в причине, чтобы отдать за нее жизнь. Достаточно было бы ее слова или жеста, чтобы кровь моя и душа были подарены ей с той легкостью с какой мы преподносим самый простой подарок, безделушку, купленную за пару медяков.
В ее изумрудных глазах отражался невысказанный вопрос, мы всегда понимали друг друга без слов, и я ответил так же - взглядом, который выражал уверенность, я говорил им, что со мной все в порядке. Сестра видела, что моя рука сломана, кость торчала из раны, кровь хлестала из нее. Моя любимая сестренка оторвала полоску ткани с подола своей юбки и туго перетянула мою руку в предплечье. Она быстро огляделась по сторонам и наклонилась к моему уху. Я услышал шепот, легкий, как дуновение приятного весеннего ветерка, сестра говорила на незнакомом мне языке, по крайней мере, я не понимал ни слова, но тело мое как будто подчиняясь прекрасному голосу моей любимой сестры, перестало чувствовать боль. Битва стихла, хотя я знал, что она продолжается, просто больше не слышал ее. У меня было такое чувство, как при погружении в теплую воду, она принимала меня с осторожностью матери, берущий на руки своего младенца, покой воцарился в моей душе, и мысли о победе и поражении перестали существовать для меня.
Я очнулся в большой светлой комнате, сквозь зашторенное тонким полотном окно пробивался яркий солнечный свет. Я с трудом встал с кровати, опираясь на относительно здоровую левую руку, порезы на ней были покрыты каким-то густым маслом, от которого исходил дурманящий аромат. Я прошел к двери, одежды на мне не было, с моего тела смыли кровь, но этого было слишком мало, чтобы почувствовать себя чистым. Я вышел в коридор, казалось, в доме никого нет, точно все умерли. Я вспомнил о сестре и тягостные мысли заволокли мое сознание, в сердце кольнуло. Я вернулся в свою комнату и выглянул в окно. Отсюда не было видно поля сражения, только море простиралось перед моими глазами, и ему не было края. Песочная полоска берега была пуста - ни души, меня стало пугать одиночество, отчаянно хотелось увидеть сестру.
Запутавшись в полупрозрачных занавесях, я обернулся, почувствовав присутствие в комнате другого человека.
-Брат, - сказала девушка, облаченная в белое одеяние, которое скрывало ее тело до самых пят. Руки, красивая длинная шея были обнажены, а в глубоком вырезе платья вздымалась при каждом вдохе упругая полная грудь.
-Лэла, - в моем голосе трудно было не заметить разочарования, - Джемия вернулась? Бой продолжается?
-Ты не рад меня видеть? - девушка говорила таким нежным естественным тоном, что мне стало стыдно за свое равнодушие к ней.
-Нет, Лэла, я рад, - я снова смотрел на море, эту прекрасную притихшую сокрушительную стихию, волны бились о скалы и песок, завораживая своим размеренным движением.
-Джемия вернулась, они победили, - сухо ответила моя сестра.
Каждый день я убеждал себя, что люблю своих сестер в равной степени, но Джемия вызывала во мне несравненное восхищение. Тонкая, как тростинка, колеблющаяся на ветру, Лэла, казалось, постоянно требовала опеки и защиты, в то время как Джемия, стройная, внешне очень похожая на сестру, все же обладала потрясающей силой тела, ума и характера, которая создавала удивительный контраст между ними. Я действительно любил их больше жизни: двух женщин, которые были связаны со мной не только родственными узами, между нами существовало сверхъестественно понимание, особенно у нас с Джемией.
-Рат, ты женишься? - спросила вдруг Лэла с тревогой и сожалением, которое не столько ранило, сколько удивило меня. Я считал, что мои решения понятны сестрам, думал, они разделяют их и не сомневаются во мне, но, видимо, все это касалось только Джемии.
-У тебя есть возражения? - мой тон можно было назвать излишне официальным, но я не мог говорить иначе, почувствовав недоверие со стороны сестры.
-Джемия заявила, что никогда не выйдет замуж...
К чему это замечание? Чего ждет Лэла? Я не мог понять ее, хотя прежде читал мысли сестры, как раскрытую книгу.
-Джемия имеет право решать сама, я тоже. Принеси мне одежду,- я отдавал приказания, мне было противно свое поведение по отношению к Лэле, но еще больше - ее смутные запутанные намеки.
-Рат, люди говорят: Джемия - ведьма. Ее отказ от замужества только укрепляет их в этом мнении.
Я посмотрел на сестру укоризненно, наверное, в моем взгляде сквозила холодная жестокость, потому что Лэла резко опустила глаза - обиженно, но и с вызовом. Ее показная покорность порой пугала меня больше иных гневных слов. Мне всегда казалось, что Лэла способна на любой выпад против меня, но прежде всего против Джемии, хотя в следующее мгновение она снова превращалась в любящую сестру. У нас троих были разные матери, но один отец, чье былое величие обязывало по крайней мере меня, как сына, продолжать его начинания. Забота о сестрах привносила в мою жизнь ту обязательную долю ответственности и долга, без которых мужчина - лишь слово, брошенное на ветер. Порой я винил себя в том, что выделял Джемию, и в моем сердце она занимала особое место, возможно, большее, чем положено сестре. Иногда она приходила ко мне во сне, в одном и том же страшном, неизменно повторяющемся сне, окровавленная, в белоснежной одежде, опоясанная широким кожаным ремнем, увитым яркими изображениями змей, среди которых центральное место занимала королевская кобра с раскрытым капюшоном. Джемия протягивала ко мне руки и душила меня, а я не мог оказать сопротивления, и только смотрел на нее бездумным затравленным взглядом. Тогда рядом с нами появлялся отец, затем моя мать, моя кормилица, к которой я был очень привязан в детстве, полководец Намир, верой и правдой служивший отцу много лет, моя первая возлюбленная, - все эти люди были мертвы; но во сне они молча глядели на меня, их неподвижные, точно бы стеклянные взгляды, впивались в мое лицо острыми цепкими шипами, а Джемия продолжала душить меня, пока я не просыпался в холодном поту и с учащенным пульсом. Я никогда не рассказывал никому об этом сне, но каждый раз, пробудившись от него, проникался соблазном поговорить о нем с Джемией. Глубоко во мне засел страх, спровоцированный леденящим душу ночным видением. Я заметил: оно всегда приходило ко мне поздней ночью, и возможно, будь иначе, я поведал бы о нем своей горячо любимой сестре, но нежелание разбудить ее останавливало меня, а к рассвету решимость успевала покинуть мою душу. Душа? Странное, в чем-то, пожалуй, зловещее понятие. Она - одиночество вечной жизни, затаенное в нас, смертных, мы пленники ее, а вовсе не наоборот, и тело наше истлеет, оставленное ею, забытое, брошенное, и держать ее - непосильная задача, все, кто пытался, кто тщился ухватить ее за хвост, подобно комете, терпел поражение и умирал, чтобы возродиться в другом времени и плоти. Но душа еще не есть человек, он - призрак, упакованный в мышцы, кровь, кости; наделенный временной связью с эфирной, невесомой субстанцией духа, помещенный в избранное для него место и день, и оставленный погибать, если не от стрел, так от болезней, если не от старости, так от тяжести скорбных дум, связанный путами любви, обещаний, ненависти, надежд, фантазий, тщеславия, и вечной мечты о счастье своей семьи, народа, человечества. Душа моя была полна тревогой, которая росла во мне, как ребенок в утробе матери. Я вытравливал из себя мысли о страшном сне, который вселял в меня сомнения о нерушимой связи двух внутренних миров - моего и Джемии.
Лэла смотрела, как я одеваюсь, меня не тревожил ее взгляд сейчас, когда он был обращен на мое тело, а не в глаза и не в глубь моих сомнений.
Любовь - рискованное предприятие, пускаясь в плаванье по морю любви, оставляешь берега своего царства без защиты. Выбирая жену я решил поменьше руководствоваться чувствами, за исключением долга перед своим народом, а, как известно, трудно угодить всем, вернее - невозможно, но я старался по крайней мере не потакать своим желаниям, а сделать осознанный выбор. Лэла, похоже, была возмущена, что я не просил у нее совета, и лучше бы я оказался прав в этом предположении, и причина ее недовольства не крылась в чем-нибудь другом. Когда я сказал Джемии о намерении жениться, она только кивнула, улыбнулась и пожала мою руку, крепко пожала, как воин. Если бы не ее женственная, яркая красота, я относился бы к ней слишком по-товарищески, как к своим военачальникам. И хотя Джемия не имела привычки таить обиду (да и вообще волноваться по поводу соблюдения приличий и церемоний), а напротив, была всегда предельно проста в общении, мне самому было бы неприятно обнаружить, что я не проявляю к ней достаточного уважения. Я ценил присущий ей женский взгляд на мир, ее умение любить безгранично, и хотя я мог судить только о любви сестринской и любви к своей земле и народу, ничто не давало мне повода усомниться, что Джемия была бы прекрасной женой. Порой я всматривался в лица своих друзей знатного происхождения, ища достойного претендента на ее руку, прекрасно сознавая, что Джемия так или иначе сделает выбор самостоятельно. А теперь вот она заявила, что не выйдет замуж и кто-то посмел назвать ее ведьмой. Что нашептывала мне сестра в разгар жестокой битвы? Разве мог я удивляться, когда видения указывали мне на ход будущих событий, разве мог я упрекать сестру в помощи мне, какой бы странной она не представлялась мне самому или окружающим? Я решил немедленно поговорить с Джемией и прояснить все вопросы, которые не давали мне покоя. Прежде следовало усмирить Лэлу, а я знал, что она сердится на меня.
-Лэл, наша сестра не ведьма, и не стоит повторять такие опасные слова.
-Рат, я как раз и хочу обратить твое внимание на то, что люди говорят опасные вещи. Я не хочу, чтобы они застали тебя врасплох, чтобы слухи расползлись как зараза, - Лэла говорила таким уверенным, уравновешенным тоном, что я позавидовал ее способности менять настроение.
-Ты считаешь Джемию своей соперницей?
-О чем ты говоришь?- щеки моей сестры запылали румянцем.
-Тал, - только и ответил я, отлично понимая, что поступаю опрометчиво.
-Тал - твой друг и полководец. - Лэла старалась сохранять спокойствие и казаться равнодушной.
-Он молод и нравится женщинам, - заметил я.
-Я не соперница Джемии, ни в чем не соперница, - гордо ответила девушка и вышла из комнаты.
В молодости моя мать любила собирать полевые цветы и, когда она покинула нас, я положил на ее скрещенные на груди руки маленький букет полевых цветов. Я помнил каждый лепесток в этом букете, и отправляясь на битву, видел его перед собой стремительно увядающим.
Два дня назад мы одержали победу, Джемия и Тал представили мне подробный отчет о ходе битвы с того момента, когда я вынужден был покинуть их, будучи ранен. Поломанная рука болела, но Джемия дала мне настой, от которого боль притуплялась. Я сидел перед большим окном, выходившим на балкон и смотрел прямо перед собой, у меня за спиной на кровати лежала полуобнаженная девушка.
-Рат, ты устал, тебе нужно поспать, - сказала она осторожно, точно опасаясь моего возможного гнева. Она провела пальчиками по моей спине и поцеловала мою шею.
-Шэни, ты знаешь, я не хочу спать, - ответил я.
-Скоро ты будешь засыпать в объятиях другой женщины. - Я чувствовал грусть в ее голосе.
-Шэни, мне безразлична моя будущая жена, да я и не уверен, стоит ли мне жениться.
-Она красива, я видела, - отрезала девушка и встала с кровати.
-Не уходи, - сказал я, не оборачиваясь.
-Ты знаешь, я никогда не ухожу без твоего разрешения.
-Хочешь, я возьму в жены тебя? - Я знал, что Шэни стоит у меня за спиной и смотрит на меня, я чувствовал ее взгляд на своей коже.
-Зачем ты мучаешь меня? - спросила девушка и подошла к окну, теперь она стояла передо мной, ее изящная фигура волновала меня снова и снова, с первого взгляда на Шэни я влюбился без памяти. Ее отец был моим учителем, и поначалу я не решался подойти к ней, опасаясь обидеть дорогого мне человека, соблазнив его дочь. Но я знал, что хочу не соблазнять, а любить от всего сердца, любить вечно.
Она смотрела в окно, я на нее, и между нами в одно мгновение пролегла бездонная пропасть.
-Шэни, я говорю серьезно, я хочу жениться на тебе. Ты хочешь этого?
-Нет, - ответила девушка. Я не верил своим ушам, а она добавила, - Меня отравят, или заколют во сне, когда тебя не будет рядом.
Я хотел сказать, что не допущу этого, но слишком хорошо понимал, что невозможно давать никаких гарантий. Власть во все времена заставляет убивать, я совсем не хотел, чтобы жизнь Шэни была положена на ее алтарь.
-Давай уедем далеко-далеко, где никто не знает нас, - сказал я мечтательно.
Шэни подошла ко мне, я уткнулся лицом в ее живот, она положила ладонь на мою голову и медленно провела по волосам.
-Страна без тебя превратится в слепого одиночку, останется подвести ее к краю пропасти и она шагнет в нее, а ты знаешь, как близка пропасть.
-Ты переоцениваешь меня. Думаешь, я могу спасти мой народ от его же глупости?
-Ты имеешь право приказывать своему народу, а тебе хватает ума отдавать хорошие приказы.
-Но мне не хватает ума обеспечить безопасность любимой женщины.
-Я счастлива, пока ты позволяешь мне спать в твоей постели.
-Этого мало.
-Это роскошь - спать в постели любимого. Многие никогда не любили, а для чего еще человеку дана жизнь?
-Не знаю, живем и все, как трава. У травы есть преимущество - она не мыслит, не сомневается.
-Ты очень устал, любимый.
Я смотрел на Шэни откуда-то сверху, и не понимал почему по ее щекам катятся слезы, а я не могу подойти и отереть их. Я никогда не видел, чтобы Шэни плакала, она всегда была сильной. Я странным образом, как будто одним своим желанием, перенесся в соседнюю комнату и увидел на кровати свое собственное тело, залитое кровью. Казалось, вся кровь из моих вен вытекла на простыни. Мой живот был распорот от груди до паха, и я не сомневался, что мое тело мертво.
Я проснулся и резко поднялся с кровати, так что перед глазами поплыли темные круги и я почувствовал тошноту, подступившую к горлу. Мне снова снились змеи, они жалили, кусали меня, пожирали мою плоть, я задыхался от боли, но не мог оказать сопротивления, какая-то неведомая сила сковала мое тело. Я проснулся в своей квартире на 26-м этаже в центре острова Манхеттен. Я прошел на кухню и налил себе полный стакан минералки, достав бутылку из холодильника. Боль проникла в меня так глубоко, что я до сих пор не мог от нее отделаться.
В последнее время я стал бояться многих вещей, которые совсем не пугали меня прежде. В детстве проведенном в основном в Италии я был подвижным ребенком. У меня было много друзей, учился я хорошо, на здоровье не жаловался, кошмары меня не тревожили. Когда родители перебрались в Штаты, мне едва исполнилось 17 лет, и в свой 18 День Рождения, я пережил то, что навсегда изменило меня.
Солнце светило ярко, машина ехала быстро, я сидел за рулем желтого кабриолета, купленного мне отцом в подарок к восемнадцатилетию, до которого оставалось меньше суток. Девушка на соседнем сидении восторженно комментировала вчерашнюю вечеринку, но я не слушал ее. Мои мысли были далеко, мне отчаянно хотелось вернуться в Италию, побродить по улицам вечного города, Рим как будто просил меня вернуться, и сердился, что я не тороплюсь выполнять его просьбу. Я не видел преимуществ переезда в Майами, потому что их не было, все здесь оставалось чуждо мне, хотя за год я должен был бы привыкнуть и к здешнему климату, и к местным нравам. Иногда я забывался и говорил по-итальянски и тогда никто не понимал моих слов, но мне было в сущности все равно. Отец обещал, что подумает о возможности отпустить меня на лето на Сицилию, и я уже лелеял план остаться в Палермо по крайней мере до конца осени, а потом вернуться в свой любимый вечный город, и был уверен, что все удастся как нельзя лучше.
Я пришел в себя от резкой нехватки воздуха и охватившего меня ужаса. Моя голова находилась под водой, но в темноте ничего не был видно, а чьи-то сильные руки удерживали ее под поверхностью мутного грязного болота. Я попытался оказать сопротивление, но упрямый голос в моем мозгу твердил, что я умираю. Теряя сознание, я видел стены Колизея, запруженную машинами трассу, освещенную фарами и фонарями, и где-то глубже - странная незнакомая картинка: полевые цветы; залитое кровью молодое мужское тело на белых простынях; комок из змей, сплетенных воедино, как будто тугая девичья коса; кожаный пояс с изображением змей, обвитый вокруг тонкой женской талии; длинные светлые волосы, которые спадают на обнаженную спину, загорелая теплая кожа, я точно знал, что она теплая, или даже горячая; упругая грудь.... Все закружилось, целая Вселенная летела в холодную темную вечность, залитое кровью молодое мужское тело поднималось с белых простыней, и невидящие глаза светились, как две флуоресцентные лампы в полумраке просторной комнаты с каменными стенами.
Теперь умереть хотелось, да, я жаждал смерти, и не боялся признаться себе в своем желании, но кто-то отчаянно пытался спасти меня. Наконец, я сделал судорожный вдох и крепко, насколько было возможно в моем состоянии, сжал чью-то руку. Смерть выливалась из моего горла противной затхлой жидкостью, я кашлял и давился при каждом новом вдохе, но исторгая из себя эту грязную воду, я перестал думать о том, чтобы умереть. Я не мог понять откуда взялись мои видения, но я чувствовал, что все они раньше были частью реального мира, и я стал вспоминать.
-Как ты здесь оказался? В этих местах полно крокодилов, тебе повезло, что не попался на зубок одному из них.
Странно, но я точно знал, что мне не нужно было опасаться крокодилов, кто-то охранял меня от них, кто-то бесплотный, он наверняка существовал, я был уверен в этом больше, чем в собственном имени. Из подсознания, или, быть может, из прошлой жизни, ко мне прорывалось мое родное имя, первое из всех, которым нарекали меня на Земле. Кто мой ангел-хранитель? Я отчетливо увидел прекрасную улыбку, она блеснула как молния в моей голове, которая раскалывалась от боли. Я зажмурился и машинально отбросил со своих плеч большое махровое полотенце.
-Как ты здесь оказался? Ты меня слышишь? Ты что, напился и полез в воду?
Я открыл глаза, посмотрел на свои руки, и прекрасно понимая, что еще немного и полотенце спадет с моего тела полностью, и я останусь совсем обнаженный, сидя на столе перед молодой девушкой с темно-каштановыми волосами и такого же точно цвета глазами.
-Я не пил, - ответил я, не помня, было ли это правдой.
-Уверен? Ладно, давай я отвезу тебя домой, - девушка встала с другого стола, который стоял напротив моего.
-Меня пытались утопить, - сказал я спокойно, как будто фраза ко мне не относилась.
-Не шутишь? - спросила девушка и подошла ко мне. Она взяла мою руку и посчитала пульс.
-Я сейчас не способен шутить, у меня голова слишком болит, чтобы формировать мысли.
-Ладно, философ, отвезем тебя домой.
-Где мы?
-Полицейский участок, правда его переносят, я помогаю отцу паковать документы в коробки, так что тебе повезло.
-Меня пытались утопить, - снова уверенно повторил я то единственное, что осознавал четко.
-Хорошо, что ты помнишь? - спросила девушка, поправив мое полотенце, так чтобы сохранить рамки приличий.
-У меня завтра день рождения...
-Поздравляю. Сколько?
-18, - ответил я равнодушно, не понимаю, какая разница сколько мне лет в этой жизни, ведь теперь я точно знал - я был и младенцем, умершим на руках у матери, и согбенным старцем, в жизни которого остались только воспоминания о былом счастье. В моей теперешней жизни у меня было всего две девушки, но моя душа помнила сотни женщин, их запахи, изгибы их тел, прикосновения их губ, нежность их кожи.
-На два года младше меня. Я повторюсь - меня зовут Мариса, а ты так и не смог назвать свое имя.
-Дженсен. Дженсен Харт.
-Где ты живешь?
-Я не могу ехать домой. Где моя машина?
-Не знаю, машины я не видела, только тебя на берегу, еще немного и ты бы отдал Богу душу.
-Ясно, - я чувствовал, что смотрю перед собой неестественно, как будто сплю с открытыми глазами.
-Может, поедем в больницу, не нравится мне твое состояние.
Я встал, но не смог сделать ни шагу и просто свалился на пол, как срубленное дерево.
Шэни рыдала, а я смотрел на нее сверху, вернувшись к ней из комнаты с мертвецом на кровати. Однажды сестра говорила мне, что я умру молодым, мы тогда перепили вина и я смог выпросить для себя предсказание, зная, что у нее есть способность видеть будущее. Я поверил, ведь я всегда верил Джемии. И вот, это свершилось. В тот же вечер под действием вина Джемия призналась, что любит меня. Я ответил, что тоже люблю ее, но сестра только замолчала и опустила глаза.
Тал стоял на балконе и смотрел на море - высокий мужчина, тренированный воин, он выглядел непривычно неуверенным в себе, по меньшей мере его грызли какие-то сомнения. В комнату вошла девушка, ее длинные светлые волосы, заплетенные в тугую косу, были перевязаны на кончике косы голубой лентой, она была одета скромно, открытое голубое платье длиною до колен красивой изящной формы, тонкими полосками замысловато переплеталось на спине.
Мужчина вышел ей навстречу и почувствовал на себе возмущенный взгляд прекрасных зеленых глаз.
-Зачем ты пришел?
-Ты знаешь, зачем, - ответил он резко, даже грубо, хотя совсем не хотел этого.
-Я отсылаю тебя прочь - ты приходишь, я говорю, что не люблю тебя - ты молчишь. На что ты надеешься, Тал? Повторения не будет, больше никогда...
Девушка не договорила, мужчина притянул ее к себе и поцеловал крепко, порывисто.
-Не будет, - прошептала она, отстраняя полководца мягко, но уверенно.
-Кто тебе нужен?! - вспылил мужчина и сел на кровать.
-Никто, - ответила девушка.
-Джемия, я мог бы поверить, если бы не знал тебя так близко, как знаю.
-Ты долго будешь напоминать мне о той минуте слабости.
-Это длилось не минуту, - парировал полководец.
-Тал, не нужно, умоляю, - она закрыла лицо руками и тяжело вздохнула.
Мужчина подошел к ней и осторожно обнял, девушка не сопротивлялась.
-Ты запуталась, просто запуталась.
-Нет, я не люблю тебя, я знаю.
-Хорошо, тогда хотя бы признайся, кого ты любишь, я не верю, что твое сердце свободно.
-Я уже сказала...
-Нет, Джемия, говори правду, - он смотрел ей в глаза и чувствовал, что несмотря на все слова, тело ее, если даже только тело, жаждало его ласк - настойчивых и нежных одновременно. Он отдал бы жизнь за еще одну ночь с любимой, но Джемия при каждой попытке сближения отталкивала его, как назойливую муху.
-Я не могу быть с ним, - ответила девушка, отводя глаза.
-И не хочешь быть со мной, или внушила себе, что не хочешь.
-Тал...
Ее слова оборвались из-за страшного грохота, который заполнил собой все окружающее пространство. Мужчина резко обернулся к окну, левой рукой прижимая к себе девушку.
-Что происходит? - спросил он, бросившись на балкон.
-Лорлан, - ответила Джемии, хотя она оставалась на месте и не могла видеть, что происходит на улице.
-Какой-то юноша стоит перед воротами дворца, но звук был слишком сильным, чтобы он мог...
-Лорлан скажет, что хочет биться со мной, - спокойно ответила девушка, Тал обернулся к ней и посмотрел на нее как на сумасшедшую.
-Джемия, подумай только, что ты говоришь. Во-первых, этот юноша не может быть Лорланом, тот слишком стар, во-вторых, он не станет вызывать на битву тебя, для этого есть Рат или я.
-Рат ранен, кроме того он...
-Джеми, - мужчина подошел к ней так близко, что девушка чувствовала его дыхание, - ты уже несколько раз пыталась мне что-то сказать о Рате, но каждый раз недоговаривала.
-Я ничего не хотела сказать, не выдумывай, Тал, - ответила Джемия, отступая на два шага назад. - Я знаю, что Лорлан вызовет меня на поединок. Я старшая дочь царя, и пока Рат не может сражаться...
-Говори правду! - мужчина схватил ее за руку так резко и с такой силой, что девушка встрепенулась от неожиданности, ее щеки залило румянцем.
-Я не могу. Тал, пожалуйста, не вынуждай меня отвечать тебе грубо, - она почти молила его, ее голос стал таким грустным, что полководцу стало жаль ее.
-Джемия, прости меня, ради всех богов, прости меня! - мужчина упал на колени и девушка теперь смотрела на него сверху вниз.
-Ты прощен, - сказала она гордо, по-царски. - Поднимайся, я не могу видеть тебя таким, как будто ты несчастный провинившийся раб, а не великий воин, великий Тал.
-Ты называешь меня великим, но мне не нужны эти похвалы, лучше бы услышать из твоих уст слово "любимый". Назови меня своим любимым, милым, Джемия, как сильно я этого хочу! - он встал с колен и стоял теперь перед девушкой во весь свой рост, и рельефные мускулы вырисовывались на его теле, прекрасном, наполненном силой и горячей кровью.
-Нам нужно идти - встретить Лорлана, пока он не разбил ворота.
-Да пусть демоны сожрут этого дурака, я не хочу говорить о нем, - мужчина прижал к себе царевну и прильнул губами к ее шее, он держал ее крепко, ожидая сопротивления, но девушка вела себя совсем иначе.
-Милый мой Тал, солнце мое, ты придешь ко мне сегодня ночью?
Полководец был по меньшей мере удивлен, и вместо того, чтобы продолжить свои настойчивые ласки, отпустил девушку и присел на кровать.
-Не играй со мной, - сказал он угрюмо и даже грубо, стараясь не смотреть на свою любимую.
-Разве ты не этого хочешь? - спросила она, заставляя тем самым бешено биться сердце мужчины.
-Ты знаешь мои желания, - ответил он.
-Я уверена, что не знаю и половины. Я каждую ночь засыпаю одна. Ты научил меня мечтать о том, чего я не знала до тебя, но без тебя... Мои ночи пусты без тебя.
-Джемия... - прошептал мужчина, обхватив голову руками, как будто ему было физически больно слышать ее слова.
-Тал, пойми, я не люблю тебя и не хочу тебя обманывать. Когда в твои покои входит наложница, ты не ждешь от нее чувств к тебе, и она вольнее меня, хотя я - дочь царя. Завтра я буду биться с Лорланом, и если ближайшая ночь будет последней в моей жизни, я хочу...
-Откуда ты знаешь, что завтра будешь биться с Лорланом? Перестань!
-Тал, я вижу события, которые еще не наступили, но я не могу пока увидеть, кто победит - я или мой враг.
-Хочешь сказать, что юноша перед воротами дворца - Лорлан. Я повторяю - Лорлан ужасно стар, никто не знает сколько точно ему лет.
-Ему действительно много лет, и за эти годы он успел совершить много зла, но всегда оставался красивым молодым воином, и я знаю, почему.
-Почему же? - скептически спросил Тал.
-Он мог убить дочь бога войны, он уже занес над ее прекрасной тонкой шеей свой острый окровавленный меч, но обменял ее жизнь на свою вечную молодость.
-Откуда ты знаешь об этом? - продолжал расспрашивать Тал.
-Я была там, - тихо ответила девушка, как будто в ее словах не было ничего удивительного.
-Ты пугаешь меня, Джемия, - сказал полководец, он встал, похоже, намереваясь уйти, но в это время оглушительный грохот разрезал воздух. Тал потянул девушку за руку и они вместе упали на кровать.
Я посмотрел вниз - перед воротами дворца стоял юноша, одетый очень просто - набедренная повязка и скромный пояс. В его руках не было оружия. Я понимал, что грохот, который заглушает все звуки во дворце, вызван его стуком в ворота, но не мог в это поверить, ведь человек не может обладать такой силой.
Я спустился вниз и прошел через двор, оказавшись возле ворот, я подозвал одного из стражей.
-Кто он? - спросил я, но молодой стражник не знал, что ответить.
Я велел открыть ворота и вышел к незнакомцу, прекрасно осознавая, что со сломанной рукой не смогу оказать сопротивления, если он окажется хорошим воином, ведь при мне тоже не было оружия.
-Кто ты и чего хочешь? - спросил я, горделиво выступив ему навстречу.
-Я - Лорлан, завтра утром твоя сестра будет сражаться со мной, она знает.
-Что ты говоришь? Лорлан правит своей страной две сотни лет, ты не можешь быть Лорланом! - я рассмеялся в лицо юноше, а он оставался невозмутим.
-Я буду биться с твоей сестрой, - ответил гость и продолжал прямо стоять на месте, открыто глядя в глаза Рата.
-Хочешь сражаться, упрямец? Я к твоим услугам, - я расправил плечи, каких бы усилий мне это не стоило.
-Мне нужна твоя сестра, - настаивал молодой человек, и его голос приобрел странную глубину, как будто доносился со дна пропасти.
-У меня две сестры, - возразил я, пораженный этим голосом.
-Джемия. Мне нужна твоя любимица, - юноша улыбнулся, его красивые губы искривились в усмешке.
Я обернулся на мгновение, чтобы позвать охрану, а когда снова взглянул на место, где стоял дерзкий гость, его там не оказалось, он точно испарился.
-Джемия, не говори глупостей. Это не мог быть Лорлан, и ты в любом случае не должна драться с этим человеком! - я почти перешел на крик.
Сестра сидела на высоком стуле в большой комнате для отдыха, сложив руки на груди. Она всем своим видом подчеркивала упрямое решение биться на следующий день с юношей, который приходил к воротам дворца.
-Брат, у меня было видение, я знаю, что делаю, и завтра, когда вернется Лорлан я выйду к нему.
В комнату вошел Тал, и я обернулся к нему, ища поддержки.
-Ты слышал, что надумала моя сестра? - спросил я, глядя на своего друга и полководца.
-Да, я знаю, - сухо ответил мужчина, на его лбу пролегла морщина, которой я никогда раньше не замечал.
-Мы просто не выпустим тебя из твоей комнаты, - решительно заявил я, и тогда произошло нечто невероятное.
Джемия встала и подошла ко мне, она протянула к моему горлу руку, и не касаясь его подняла мое тело на половину вытянутой руки над полом, воспользовавшись не иначе как силой мысли.
Тал, похоже, был удивлен меньше моего, я посмотрел на него и не нашел в его глазах того ужаса, который завладел мной. Спустя мгновение сестра опустила меня, и я, пораженный, сел на стул, который раньше занимала она.
-Ты понимаешь, что я не выдумываю - к нам приходил Лорлан и я должна с ним сразиться. Победитель получит земли, за которые мы боремся, и я надеюсь одержать победу.
-Если это был на самом деле Лорлан... Он слишком опасен, он демон - так говорят.
-А меня называют ведьмой, прислушайся и в гуле голосов твоего народа ты легко различишь эти слова.
Тал стоял возле моей сестры, так близко, и мне показалось, что между ними существует связь, которой я прежде не замечал. Я решил спросить об этом сестру, как только мы окажемся наедине, а пока что следовало прояснить вопрос с грядущим поединком.
-Что ты думаешь? - спросил я полководца.
-Она уже все решила, - ответил мужчина, и, кажется, за спиной Тала Джемия взяла его за руку, я снова мысленно удивился этому.
-Нам нужно идти - готовиться к бою. Ты знаешь, Тал научил меня многому...
В моей голове выстукивал вопрос: что происходит между ними, и почему сестра не посоветуется на счет поединка со мной? Разве я был плохим воином? Впрочем, следовало признать, что Тал превосходил меня в военном искусстве, именно поэтому он, сын великого полководца, ныне покойного, стал еще более успешным генералом.
-Все будет хорошо, Рат, - сказала напоследок Джемия. - Завтра утром юноша вернется, ты убедишься, что это Лорлан, и я одолею его. Тал поможет мне настроиться на поединок.
Они ушли, а я все не мог понять, что за крепкая, но едва видимая нить связывает их.
Темнота окутывала двух людей, сидевших на кровати в покоях царевны Джемии. Они обняли друг друга, как будто прощались навсегда.
-Джеми, любимая моя, что ты делаешь?
-Прижимаюсь к твоему телу, чтобы никогда не забыть его, даже в новой жизни...
-Не говори так.
-Если завтра я умру, я хочу знать, что была любима, пускай и не тем мужчиной, о котором мечтала. Вы равны как воины, вы одинаково красивы, сильны, в вас в одной мере много ума и отваги, но отчего же мое сердце упрямо повторяет его имя? - Она положила голову на плечо Тала.
-Ты ранишь меня этими словами, ранишь глубже и больнее, чем все вражеские стрелы вместе взятые.
-Я боюсь не вернуться с этого боя, боюсь умереть - боюсь, как маленькая девочка. А я женщина, и меня называют ведьмой. Я ведьма? - спросила она, и слезы готовы были политься из ее глаз. - Я твоя женщина.
-Ты вернешься, и оттолкнешь меня снова, когда поймешь, что страх уже позади. Я нужен тебе, чтобы заглушать боль, но я согласен с этой ролью, лишь бы оставаться рядом с тобой.
В темноте два одиночества стали одним целым, забыв, что неизменно наступает рассвет.