Я не знал куда идти, я шел то туда, то сюда, потом, не зная какой выбрать путь, просто пошел вперед, разве что ради надежды куда-нибудь прийти. Однако среди прочих мыслей, связанных с направлением, была беспокойной мысль, что тропинка, которой я держался, еще более отдаляет меня от деревни, лежавшей где-то за высокими горами, меня окружавшими. Между тем надо мной собирались тучи, они нависали дымчато-серой массой и погружали всю местность по эту сторону гор в мрачную тень, которая, впрочем, не была сплошной, так как сквозь разрывы гонимых ветром туч проливался свет и высвечивал рельеф горных склонов. Относительно приближавшейся грозы не было никаких сомнений; до меня уже доносились громовые раскаты. К тому же заметно усилился ветер, он трепал траву и шумел в деревьях. Самые тонкие из них клонились к обломкам скал и камням, на гладкую поверхность которых все чаще падали холодные отсветы далеких, беззвучно сиявших молний. Но, не говоря уже о второстепенных признаках, было в воздухе нечто такое, что заставляло меня трепетать.
Оттого что сгустились сумерки вид, мне открывавшийся, едва ли можно было назвать живописным - не позволяли обстоятельства. Судите сами: со всех сторон почти непрерывной стеной вздымались мрачные, достигавшие заоблачной высоты утесы и скалы, их склоны, то усеянные обломками камней, то поросшие лесом тонули внизу в густом тумане. Прямо передо мной из тумана поднимались потемневшие от влаги скалы, они были образованы многочисленными обвалами и отвесно громоздились над рекой. Во всяком случае, до меня доносился глухой шум переливающейся воды, из чего можно было заключить, что внизу протекает река. Суровый и безотрадный пейзаж угнетал и потрясал, хотя, надо сказать, таким он был лишь в сгущавшихся сумерках. Эти чувства, неподвластные воли, я испытал во всей их полноте. Никогда не думал, что природа способна вызвать к жизни столь угнетающее впечатление.
Едва лишь я обогнул скалу, которая закрывала вид на просторную поляну, поросшую сплошь цветущим шиповником, я увидел то, что неожиданно удивило меня и вместе с тем ободрило, а именно - черепичную крышу дома в гуще деревьев. Было что-то странное в этом необыкновенном доме, овеянном романтикой ушедшего столетия. Обращенный фасадом к запущенному саду он представлял собой уютный старый дом, влюбиться в который можно с первого взгляда и навсегда. При этом своим очарованием и привлекательностью в немалой степени он был обязан месту, которое я находил чрезвычайно живописным и уединенным, но к любопытству, меня охватившему, уже скоро добавилась досада; ибо стоило мне спустится, как я увидел разваленную ограду. Собственно и не ограду, как таковую, а лишь фундамент и камни, из которых та была сложена, они валялись в высокой траве по обе стороны. При частых вспышках молний дом представлял собой скромное двухэтажное здание с междуэтажным карнизом из терракотовой плитки, которая гармонично сочеталась с серым камнем. Над крышей возвышались кирпичные дымовые трубы с закопченным завершением в виде средневековых башен и чердачные окна, но это, между прочим. Стены дома были выложены из камня, со стороны фасада дом был густо увит плющом, поэтому окна обозначались лишь при вспышках молний отражавшихся в темных, блестящих стеклах. Мне подумалось, что в этом сером, на вид так заброшенном доме, где жизнь, казалось, остановилась в неподвижности и застое, обязательно должна обитать какая-нибудь старая вдова. Во всяком случае, сей вид пробуждал какие-то смутные представления, и всей силой своего воображения я представил вдову в изношенном платье, чье унылое существование, ничто не тревожит, и более того посторонние люди. В подобных глухих местах, их присутствие просто не предполагается. Так и есть, я увидел достаточно. Тут я вновь почувствовал, что я один, один, совершенно один, вдали от всего, что составляет привычную жизнь. Какие слова найти для выражения моих чувств - искать не буду - потому что выразить их я все равно не могу. Вместе с тем, в этом месте было свое очарование, и жизнь здесь, наверное, пришлась бы мне по душе, по крайней мере, в дни летнего отдыха.
Осмотрев невысокие двустворчатые ворота, еще сохранившие кое-где слои зеленой краски и в отличие от поверженной в прах ограды, успешно противостоящие упадку, я попытался открыть их. Но где там! Они были заперты изнутри.
Последующие минуты я колотил по ним кулаком, кричал, озабоченно озирался по сторонам и по вполне понятной причине был готов к бегству, на случай, если дом этот, вместо бывших владельцев, населяют их призраки. Я пристально вглядывался в темные окна, был охвачен волнующей неизвестностью и при этом надеялся обнаружить внутри, хоть какой-нибудь знак человеческого присутствия. Но тщетно.
Спрашивается; если я притащился в это забытое богом место движимый желанием спастись от дождя и обнаружил пустующий дом, могу ли я проникнуть внутрь, не ставя злоумышленную цель выступить против закона и прав владельца, если таковой имеется. Придется все же попытаться; с приближением ночи потребность обрести крышу над головой становилась просто необходимой. И вот, собравшись, было перешагнуть через фундамент, я выбрал подходящее место и поднял ногу, но передумал. Вторая часть меня, не была сильна духом и многое готова подвергнуть сомнению - теперь для этого представился случай. Я столько колебался за и против, что спустя каких-нибудь пять минут, вообще стал безразличен и к тому и к другому. Вот не думал, что я так малодушен, что медлю из страха проникнуть в заброшенный дом. Как бы там ни было, искушение проникнуть в дом манило и отталкивало меня поочередно. Сама собой пришла мысль, что возможно поблизости имеются еще дома, это казалось вполне вероятным, и отчего бы мне не пойти дальше, вместо того чтобы терзаться желанием. Я перевел дух и оглянулся по сторонам. Впервые, я ощутил потребность в обществе любого человека, кем бы он ни был. С этой мыслью я шагнул назад, взобрался на камень и, проникнувшись известным побуждением и целью, стал осматриваться. С высоты, на которой я стоял, открывался вид на внутренний двор, впрочем, он лишь угадывался из-за сплошных зарослей сирени и разросшихся деревьев, покрывавших его тенью, входа не было видно. Неожиданно, на белую поверхность колоны, увитой плющом, упал мерцающий желтый свет. Но что это? Откуда вдруг пролился свет? Вслед за этим на порог вышла женщина, она подняла подол юбки из ворсистого сукна, спустилась по двум ступеням и двинулась по песочной дорожке, при этом она старательно обходила лужи и хваталась обеими руками за зонт, который вырывал из ее слабых рук налетавший ветер.
Перед воротами она остановилась, выпрямилась во весь рост и откинула назад черный зонт внушительного размера. Я увидел сморщенное и не слишком приветливое лицо старой женщины, в глазах которой светился ум. Ветер отбросил на ее глаза спутавшиеся мокрые волосы.
- Что. Что вам надо?- вопросила она, стараясь разглядеть меня через ворота.
Путая слова, я сбивчиво ответил ей в сильном волнении:
- Послушайте, я не стал бы вас беспокоить, если бы...Я из Массены. Это.... Ну, вы знаете, где. Так вот, я был в горах, а когда начался дождь, поспешил вернуться, но.... Словом, я сбился с пути.
- А скажите на милость, зачем вам понадобилось ходить в горы?
-Я гулял, ходил к водопаду.
- Почему же вы не пошли обратной дорогой, хотела бы я знать?
- Я заблудился. Вот и все.
- Стало быть, вы нуждаетесь в ночлеге?- спросила старуха.
- Да, я бы сказал, что нуждаюсь, - проговорил я, испытывая порыв бежать отсюда из страха перед ней.
- Что с вами стряслось?
- Ничего, кроме того, что я заблудился.
- Не велика беда - проговорила старуха и, помолчав, продолжила. - Пусть будет по-вашему, я так и быть предоставлю вам ночлег и еду. Я не могу пренебречь своими обязанностями хозяйки по отношению к гостю и приму вас, как должно. Если не смогу угодить, не взыщите.
- О, я удовольствуюсь и тем немногим, что получу.
- У вас странный акцент.
- Я американец.
- Вот как. Не знала я, что в Массену водворились американцы. Сама пришла бы. Совсем недавно у меня останавливалась милая молодая пара, я так старалась для них. Мне по душе американцы. Все в них мне нравится.
- Спасибо. Мне лестно такое услышать, - сказал я, а про себя подумал: " долго еще я буду обмениваться с ней любезностями через ворота".
- В молодости у меня были мечты, как у всякой молодой девушки. Я хотела уехать в Америку, а сейчас ни к чему мне это. Стало быть, в Массену приехали американцы.
- Я там один.
- Откуда вы?
- Я продюсер, приехал из Голливуда.
- Подумать только, приехали из Голливуда! Хотела бы я знать, почему?
- Я путешествую.
Предпринимая время от времени попытки внимательно меня разглядеть и перебирая связку ключей, старуха сказала то, что мне от нее нужно:
- Подождите, я открою ворота.
Я стоял под дождем и молча смотрел, как она пытается справиться с замком. Дождь между тем усилился, было холодно, мокрая одежда липла к телу. Мне не терпелось избавиться от этих неприятных ощущений. Однако ожидание заняло ни одну минуту; замок не поддавался, и старуха возилась с ним, сопровождая свои усилия невнятным бормотанием.
- Послушайте, давай те я просто перелезу через камни,- воскликнул я, потеряв терпение.
- Будь он неладен, этот замок - проворчала себе под нос старуха и, повысив голос, сказала - Что же, это подходящий способ, сама собиралась вам предложить. Эти ворота я не открывала уже давно, даже не могу припомнить, когда в последний раз.
Раньше, чем она закончила объяснение, я перебрался через камни, присоединился к ней, и мы вместе направились к дому. Из-за того, что она была под зонтом, а я нет, на меня изливался водяной поток и я с трудом сдерживал свои шаги, чтобы не идти впереди нее.
Очутившись внутри, старуха закрыла за мной дверь на замок и задвижку, положила ключ в карман, взяла масляную лампу и, не говоря ни слова, жестом указала мне путь. Зловещие раскаты грома еще громче загремели на улице за дверью. Я с минуту прислушивался, затем последовал за хозяйкой, она шла торопливым шагом и локтем прижимала к себе зонт. Из полутемной парадной мы свернули в боковую дверь, миновали коридор, на стенах которого метались наши тени, и вошли в уютную, хорошо натопленную гостиную.
Женщина поставила лампу на угол буфета, повернулась и устремила на меня пристальный взгляд - бесцеремонный в высшей степени. Мне стало как-то не по себе. Я даже не могу описать то, что почувствовал. Определенно я растерялся, как если бы вдруг мне предстояло ответить; есть ли что-нибудь за гробом.
- То кресло для вас, которое слева,- сказала старуха и повелительным жестом вскинула руку в направлении кресла.
Я немедленно занял отведенное мне место, вытянул ноги к пылавшему в камине огню и, ощущая кожей приятное тепло, замер от удовольствия этим. Потом обернулся, и посмотрел на старуху; ее выразительное лицо было надменно и неприветливо, что-то в ее общем облике сразу напомнило мне о вдове. Я смотрел на нее так, словно она и была той, кого я вообразил. Прошла минута - я то вздыхал, то зевал, и хранил молчание. " Сейчас я ей скажу любезность, только сперва посмотрю на нее", подумал я и обернулся. Когда я снова посмотрел на нее, то принужденно улыбнулся, вот только она, похоже, не испытывала никакого желания ответить мне тем же.
- Надо полагать, вы голодны?
- Да,- выдохнул я, тяготясь своим положением.
- Я сделаю вам горячий чай, сладкий, из шиповника и ромашки. От простуды. Вы промокли до нитки.
- Сами видите, не без этого.
- Вы неважно выглядите. Сдается мне, что вы больны, - сказала она, видя, что я доведен до полного изнеможения какой-то слабостью.
- Что вы! Я не болен. По правде сказать, я чувствую некоторую слабость, голова болит, наверное, оттого что промок.
- Тем хуже для вас. Ничего, вы испытаете облегчение, когда отдохнете и высохнете. Будьте любезны, возьмите одно полено и бросьте в огонь. Вы употребляете алкоголь?
- Смотря что. Вообще я предпочитаю всему красное вино и бурбон.
- У меня нет ни того, ни другого. Зато имеется ежевичая настойка собственного изготовления. Уверена, она придется вам по вкусу и окажет смягчающее действие.
- О да! Я, пожалуй, не откажусь, если она поможет.
- В этом можете не сомневаться. Домашняя наливка лучше всякого бурбона. А моя так славится во всей округе и, надо сказать, не зря.
Сказав это самым бесстрастным голосом, старуха с непроницаемым лицом вышла из комнаты
Я проводил ее взглядом и облегченно вздохнул, так как был подавлен и растерян в ее присутствии, хотя не понимал, что именно так сильно меня взволновало. По этой и другим причинам, домашний покой, который во всех отношениях, мы принимаем охотно и особенно под вечер, действовал на меня угнетающе. Есть люди, о которых говорят, что природа не слишком усердствовала, создавая их. И таких людей подавляющее большинство. Внешностью эта женщина была очень приятна, однако в ней было что-то неестественное, сразу видно. Однако благородство искупало все ее недостатки. С этой мыслью я стал разглядывать обстановку комнаты. Перейду к ее описанию; за мной стоял громоздкий книжный шкаф в добавление к двум другим по сторонам от окна. Правда эти два шкафа были так же непохожи один на другой, как и их назначение. Возле двери находился буфет, богато декорированный резьбой и бронзовыми гирляндами цветов. На полках, за мутными потускневшими стеклами виднелась фарфоровая посуда, среди чашек, соусников и глубоких мисок попадались серебряные вещи, явно имевшие антикварную ценность. Между этим буфетом и углом размещался диван, обитый шерстяной тканью соломенного цвета, над ним в произвольном порядке висели несколько картин в прямоугольных и овальных рамах. Некоторые из них были великолепны. Посередине комнаты на пурпурном ковре стоял круглый стол, покрытый бархатной скатертью с желтыми розами по краю. Из четырех кресел два были придвинуты к столу. Пол устилал истертый ковер. Мой взгляд вернулся к огню. Прошло приблизительно десять-пятнадцать минут после того, как старуха ушла. Все это время я сидел в удобной позе и исступленно смотрел на пламя, бросавшее на пол длинные трепещущие тени; в мыслях не было разнообразия, в чувствах - глубины. Мне было приятно ощущать тепло, одежда почти высохла, я отдохнул, успокоился, и от этого становилось легче. Тут как раз каминные часы из золоченой бронзы, украшенные фигурой Меркурия, отбили час. Было начало девятого. Я поднялся и подошел к столу, не знаю почему. Из предметов я, пожалуй, упомяну стеклянную вазу с полевыми цветами, плетеную корзинку с печеньем и книгу в замусоленной кожаной обложке. То был "Ормонд", недооцененный роман Чарльза Брокдена Брауна, писателя великого без преувеличения.
Я начал читать с середины страницы и не успел дойти до конца, как вернулась старуха.
Не поднимая глаз, она прошла мимо и принялась перекладывать с подноса на стол то, что принесла. Пренебрежение, с которым она держалась, усугубляло мое положение - я и без того испытывал вину за свое вторжение, а тут еще зависимость от ее расположения. Но Редклиф ни словом, ни взглядом не поощряла мое присутствие. Я томился желанием добиться ее благосклонности - это значительно облегчило бы ситуацию.
- Любопытная книга, не правда ли?- сказал я, держа ее в руках.
- Говорите любопытная?
- Это же "Ормонд", прекрасный роман ныне позабытого Чарльза Брауна.
- Эта книга мне нравится, но не могу взять в толк, что такого в ней особенного, а?
- Просто, этого писателя никто не читает сейчас. Я об этом.
- Ах, вот как? Ну, и что же из этого, было для славы время, да прошло. Садитесь-ка лучше за стол. Мы поговорим после того, как вы поедите, а заодно и выпьете домашнего вина. Оно вам как нельзя более кстати. Вот вам стакан ежевичной настойки, сядьте, выпейте и успокойтесь.
И она улыбнулась мне. Эта улыбка была, вероятно, следствием желания упростить ситуацию и свести ее к самым простым отношениям. Так это или нет, но это все-таки проявление любезности, требуемой приличием от хозяйки дома, однако для человека в моем положении ничего незначащая улыбка - утешение слабое.
Я сел за стол, но есть сразу не стал, как хотел, и как мне следовало бы.
- Ну, - сказала Редклиф. - Что там у вас? Почему вы не едите?
- Вообще то, я не ем мясо.
- Что же вы сразу не сказали?
- Я самым естественным образом пришел к тому, что начал отказываться от мяса, так сказать постепенно. Так что вкус к мясу потускнел и исчез - вот как обстояло дело.
- Полагаю, что голод притупляет разум и, как водится, разжигает аппетит. К тому же голод не стоит убеждений. Но все же, все же, если вы достаточно убеждены, чтоб воздерживаться от мяса и боле чем достаточно, чтобы отказаться от обжаренной с перцем индейки не ешьте, раз не можете.
- Так то оно так, но в данный момент я очень голоден, да не то чтобы слегка, а порядком. И говорить тут просто не о чем, - сказал я, принимаясь за еду. - Раньше я ел мясо, но по зрелом размышлении решил воздерживаться. Однако, я сочту за лучшее съесть сейчас этот румяный кусок мяса, себя не помня от волнения.
- Простите, что я напустилась на вас. Одиночество совсем с ума сведет меня. Я ведь все вечера провожу в одиночестве, Стало быть, согласно Локку, в плохой компании. Как вам мясо? Не много ли перца?
- Очень вкусно.
- Что ж, на здоровье.
- Иной раз в еде мы находим спасение.
-- Знаете, мне отчего-то вспомнилась молитва святого Августина, в дни своей юности он молился и говорил; "Господи, сделай меня хорошим человеком, но не сейчас". Все говорит за то, что человек слаб духом. Глядя на вас легко объяснить почему.
- Чтобы выжить человек должен уметь приспосабливаться. Вы согласны?
- Мне ли этого не знать.
- Жизнь - это путь от радости и надежд к отчаянию. Теряя счастье, мы теряем ум.
- Давайте не будем все превращать в систему. Хотя, вы правы в том что, теряя счастье, мы теряем ум. Кажется, это не ваши слова?
- Не мои. Я и не думал выдавать их за свои. Сказать по правде, они принадлежат Шекспиру.
- Вы не пригласите меня выпить с вами вина.
- О, да. Прошу вас. Позвольте представиться - Дуайт Гарднер. Так вот, не откажетесь ли вы...
- Анна Редклиф.
- ...выпить со мной рюмочку вина.
- С удовольствием. Все к этому как будто располагает. Ваше исчезновение кого-нибудь встревожит?- спросила Редклиф, усевшись за стол.
- Я никого здесь не знаю.
Была тишайшая минута, когда я услышал:
- Тем лучше.
- Почему вы это сказали?- удивился я, начиная понимать, что оказался в доме совсем непростой женщины. В своем ли она уме?
На это Редклиф ответила;
- Не обращайте внимание. Просто к слову пришлось.
Всматриваясь в меня, она поняла, что этого недостаточно и добавила к сказанному:
- Я о том, что никому не надо объяснять ваше отсутствие. Где вы сказали, остановились?
- В санатории, - тихо ответил я, поднял глаза и заметил. - Меня наверняка уже ищут.
- Вот что, - сказала старуха, - доешьте, а потом позвоните. Что с вами?
- Признаюсь, меня томит какое-то тягостное чувство - сказал я вполголоса.
Ее реплика "тем лучше" подействовала на меня самым неприятным образом.
- Это еще что?- просила Редклиф
- Почему, не знаю.
- Из-за меня
- Не могу отделаться от какого-то смутного и неприятного чувства. Я думаю волнение во мне скоро утихнет.
- Пустое! Вам нечего бояться.
- Просто мне сейчас как-то особенно не по себе.
Старая Редклиф опустила голову, и спутанные пряди седых волос закрыли лицо. Около минуты она сидела неподвижно, пока я продолжал есть. Затем она откинула назад волосы, обвела взглядом комнату и сказала в привычной для себя манере - прямо и бесстрастно:
- Не терплю недосказанность. Особенно по поводу самой себя. Вы обеспокоены тем, что попали в дом выжившей из ума старухи?
- Ну что вы! Я нахожу вас незаурядной женщиной, - возразил я.
- Со странностями, - добавила Редклиф. - В чем же вы видите странность?
- Разве лишь в том, что вы живете здесь, в горах, одна, далеко от людей. Трудно вообразить себе более уединенное место, - сказал я и запнулся, устремив сосредоточенный взгляд в самый дальний угол.
- Я не могу пожаловаться на неудобства уединенной жизни. И потом, я не нуждаюсь в людях. Предпочитаю жить обособленно. Отнюдь не из-за презрения к ним, хотя, если знать их, как знаю я, а люди сделали для меня мало хорошего, мне не за что их любить. Вам ли не знать, что мы приобретаем недоверие к людям постепенно, и от него трудно избавиться. Ну и пусть! Я уже привыкла к своей однообразной, упорядоченной жизни, здесь я наслаждаюсь тихим уединением, и поверьте, ценю его превыше всего. Это мой сознательный выбор. Кого я удивлю, если скажу, что люди злы, жестоки, неблагодарны, завистливы. Видимо, только отгородившись от них горами и можно выносить их убогое существование. В этом замечательном доме я живу одна уже много лет. Настолько много, что этого времени оказалось достаточно, чтобы сокрушить ограду - вы видели, что от нее осталось - но не меня. Значит, вы решили, что я помешанная и эта мысль преследует вас.
- С чего вы это взяли? - не теряя самообладания, спросил я.
- Вы сами сказали, что я подействовала на вас угнетающе. Вы угнетены, не правда ли? Если да, то признайтесь.
- Какое там угнетен! Нет. Неужели я сижу с таким видом? Я так думаю, что всякое взаимоотношение между двумя людьми предполагает, что один в силу личных качеств или обстоятельств подчиняет себе другого. Вы мне нравитесь - хотел бы вызвать у вас ответное чувство и надеюсь, сказанное несколько расположит вас ко мне. Я признателен вам, за ваше гостеприимство. В том-то и дело! Не знаю, насколько мое вторжение помешало вашему душевному спокойствию, но я буду рад, если сумею быть вам полезным.
- Поверьте - не настолько, чтобы нарушить мой покой. Значит, я вас подавляю?
- По-моему, ваш вопрос сам несет в себе ответ.
- И что?- спросила Редклиф вполне спокойно и благодушно.
- Вот вопрос, а ответа нет.
- Решайте этот вопрос сами. Скажу вам прямо: я не помешанная, какой я кажусь вам. Что из того, что я на редкость своеобразна?
-А я вам говорю, что до сего момента влияние другого человека и тем более женщины на меня не было таким ощутимым и, как я уже сказал, подавляющим. Не то чтоб вы подавляли меня, нет,... просто в вашем облике есть что-то необычное, чуть ли не демоническое, простите, что не вуалирую эту подробность. Не смею говорить яснее, лучше просто скажу, что вы особенная. Не потому ли, ваше своеобразие столь удивительно, что мне трудно представить себе вас где-то в ином месте, допустим в Нью-Йорке или Мадриде? Или просто потому, что в вашем облике есть что-то не от мира сего? Все говорит о том, что границы вашего естественного существования лежат здесь, в этом удивительном месте.
Пока я говорил, Редклиф сидела с серьезным лицом, склоненным вниз, и молчала. Это было некрасивое лицо умной женщины, одухотворенной страданием.
- Байрон сказал, что если уж бесцельно растрачивать жизнь, лучше делать это в одиночестве. Я бываю в городе только для того, чтобы сделать покупки. То время, что у меня осталось я предпочитаю делить с природой, в ней я черпаю силу, а люди, они не дают о себе забыть - неотесанные, жадные, визгливые, упрямые, похотливые они везут с собой свою грязь куда бы, не приехали. Даже сюда. Летом у меня отдыхают немцы, англичане, австрийцы - я терпеть не могу их, а еще меньше - русских туристов. В остальное время у меня бывают довольно-таки часто гости. Кстати о гостях. Когда-то, не буду уточнять, сколько лет назад, скажу лишь достаточно давно, в годы своей вдохновенной юности я, как и вы, сейчас, была гостьей в этом доме и представьте, сидела на вашем месте. Вот так то. У каждого из нас есть воспоминания, они как неизданные письма, прочесть которые можно, лишь углубившись мыслью в свое прошлое, и чем старше мы становимся, тем длиннее наша история. В конце концов, моя, не хуже любой другой.
Хотите услышать мою историю?
Я промолчал.
Это предложение было для меня неожиданностью. Редклиф стала более разговорчивой, чем до этого - к тому же, мне показалось, что мы с ней теперь добрые друзья. Что было хорошо для меня, впрочем, и для нее не плохо. Я, полагая, что беседа будет односторонней, разумеется, выразил желание услышать ее историю и Редклиф, выдержав паузу, продолжила говорить. Она была настолько сосредоточена на себе, что сидела с застывшим взглядом. Казалось, она отдалилась от всего земного, а я, учитывая, где я и что со мной - от грубой реальности.
- Это фамильный дом Редклифов. Что касается меня, то мне он достался от мужа. Он уже давно в царстве небесном.
Мне показалось, при этих словах в глазах ее померк свет.
- При жизни он был ангелом во плоти. Да так оно и было, - продолжила Редклиф немного грустно. - Он умер цветущим юношей. И дай бог, чтобы он был ангелом и на небесах. Неужели он покинул меня ради такого дела? Вот я думаю, как ему там, на небесах? Быть может, в той жизни нет ни зеленых полей, ни рек, ни сезонов? Какой она вам представляется?
- Первое, что приходит в голову, - это светлый покой, благоухающие сады, жизнь полная духовных сил.... Но смерть ужасает меня. В надежде - спасение для тех, кто умирает в отчаянии, ведь мы все хотим найти на дне мрачной бездны обещание грядущего воскресения.
- Недостаток знаний о тайне смерти и загробном мире легко восполнить воображением. А о чем, собственно, я говорила?
- О доме в связи со смертью мужа.
- Ну да. С его смертью жизнь для меня потеряла какую-то прелесть. Вечером я читаю молитву, ложусь спать и думаю о нем. Вспоминаю его гладкую и свежую кожу и блестящие глаза, пыл его страсти, его тонкое тело, он был легкий, как мотылек, он был Девой по знаку, все в нем говорило об этом. Отсюда его утонченность, аккуратность и характерные особенности этого знака. Он любил жизнь и, как все люди, не думал о смерти. Но дни его солнечной юности были сочтены. В смерти красивого юноши нет загадки, он умирает, раз ему не суждено более быть прекрасным. Его смерть была для меня страшным ударом. Говорю, была. Что ж, сейчас я не сожалею об этом. Я бы не хотела, чтобы мы вместе состарились. Он дорог мне не меньше в воспоминаниях. Будь он жив, он бы сидел сейчас в том кресле с высокой спинкой, сморщенный, сухой, дряхлый, а я ему говорю: " Вставай-ка, я хочу потанцевать с тобой". Трудно представить его таким. Старость полна унылой тоски, все в ней безобразно и отвратительно. Впрочем, вы и сами знаете. Это вы испытали не себе.
Но я не ответил ни слова.
- Если вычесть из жизни беды, потери, несчастья и суету, много ли останется на саму жизнь? - продолжила она спокойно: - Жизнь коротка - это главная причина наших несчастий, а может быть и единственная. Моя история проста, но смею думать, заслуживает более или менее подробного изложения. Начну с того, что я не смогла осуществить свою мечту - я, знаете ли, собиралась поехать в Голливуд после окончания школы. Но к тому времени немцы оккупировали Голландию. Подчиняясь необходимости, я окончила курсы медицинской сестры, хотя эта профессия была мне ни к чему. Во мне и сейчас не больше милосердия, чем у мухи, просто девушки в двадцать лет - тогдашний мой возраст, были на это ориентированы. Вот я и нанялась работать в военном госпитале ради выгоды, там я познакомилась с одной девушкой, очень славной, многообещающей. Для нее, как и для меня. Голливуд был чем-то вроде маяка. Она обожала Риту Хэйорт, носила волосы под Риту и называлась ее именем. Мы все ненавидели немцев, строили планы, как им досадить, и даже были склонны к их осуществлению. Каким бы маловероятным не казалось участие Риты в Сопротивлении, я знала, что наряду с делами, против которых я возражала, она помогала евреям выбраться из страны. Как-то уступив просьбам, я отправилась с ней за город, на заброшенную молочную ферму, там прятался еврейский юноша. Раз в неделю Рита привозила ему еду. Приблизительно через месяц после той поездки Риту арестовали, и больше я никогда ее не видела. Оплакивая свою подругу, я не могла не думать о том юноше, которому она помогала, поэтому, превозмогая страх, я собрала продукты и поехала в деревню. Парня звали Иан, и это имя очень ему подходило. Ему было девятнадцать, и он был очень хорош собой. Знакомство зачастую предполагает разочарование - мужчина, которым женщина увлеклась, всегда хуже, чем ей кажется. Иан был особенным, ничто не могло мне помешать, им восхищаться. Я считала его лучшим созданием на земле и понимала, как трудно быть его достойной. Мы быстро привязались друг к другу. Время тогда было неспокойное, да что там - ужасное, но я вынесла из тех лет столько радости, потому что была влюблена в Иана, а он в меня. Но мы не успели признаться в чувствах. Я навещала Иана четыре месяца, и все это время жила ради него. Однажды когда я приехала в очередной раз, оказалось, что он исчез. Я совершенно не знала, что думать и впала в отчаяние. После войны я искала его через Красный Крест, но тщетно. Как это ни странно, но именно расставание оказалось для меня благом - я осознала, как сильно люблю его и что отчаянно хочу найти Иана. Собственно сила моего желания и помогла восторжествовать нашей любви. Летом 1946 года Иан сам нашел меня через объявление в газете. В тот незабываемый вечер, когда, наконец, мы встретились, он повел меня в ресторан; мы танцевали на террасе увитой розами, пили шампанское, объедались американским шоколадом. Домой я вернулась уже заполночь, легла спать, но заснуть не могла до самого рассвета. Было так тихо, так мирно, и мечтать было особенно приятно. Спустя месяц я вышла за Иана. Отличительной чертой нашей любви были преданность и, вернее всего, забота. Иану едва исполнилось двадцать шесть, когда он умер. Его преждевременная смерть до сего дня остается выше моего понимания. Прошла жизнь, остались воспоминания. Они все о нем....Не имея его рядом, я душой и телом принадлежу одному ему: я пребываю в мире, который благословляю за то, что он привел меня к нему. Я старею под солнцем, которое, надеюсь, светит и ему тоже. В этом большом доме много пустых комнат, иной раз я брожу по ним, заполняя их воспоминаниями. Вам ли не знать, что после того, как знакомство состоялось каждый, кто был вовлечен в продолжительные отношения, разбирая их, обычно думает, чем он мог быть для другого. Что до меня, я обязана Иану прежде всего тем, что он осчастливил меня своей любовью, которая даже теперь дает мне силы жить. Память о нем до сих пор живая и яркая будит во мне воспоминания, и я невольно сравниваю ту жизнь с этой. Эти воспоминания стали мне теперь еще дороже, без него для меня началась другая жизнь - нет нужды говорить, какая. Сколько мне суждено прожить? Мне угодно не думать о неизбежности смерти. Остальное вам понятно.
Весь ее рассказ был проникнут серьезностью и грустью, и это показало мне, что она живет своим прошлым. Пока Редклиф говорила, забыв обо мне, я, повинуясь тому странному влиянию, которое она имела на меня, не отрываясь смотрел на нее, а когда она умолкла и устремила на меня пронизывающий взгляд я прикрыл рукой лицо и стал тереть лоб. Молчание длилось минуту-другую.
- Мне это знакомо, - проговорил я, вступая в разговор. - Мне шестьдесят лет и я не могу примириться с тем, что моя жизнь близится к концу.
- Вас беспокоит количество прожитых лет или проблема в качестве жизни?
- Я живу растительной жизнью, в ней нет ничего, чем бы стоило дорожить.
Я хотел было еще что-то добавить к уже сказанному, но не нашелся, что сказать, какое-то тревожное чувство пронзило меня до глубины души. Между тем, старая Редклиф заметно преобразилась, она была возбуждена, ее глаза блестели, и в них был огонь.
- Это судьба привела вас грозовой дорогой сюда, - сказала она.
Ее слова сразили меня, от волнения у меня перехватило дыхание. Но я как-то справился с собой после такого потрясения и чуть слышно пробормотал:
- Что вы хотите сказать этим?
Не считая нужным ответить на мой вопрос, она задала свой.
- Что вы делаете в Массене?
Я предпочел бы скромно отмолчаться, потому что не спешил сообщить ей, как обстоят сейчас мои дела, но счел за лучшее ответить.
- Я здесь, для того чтобы пройти курс лечения в санатории у доктора Хорни. Мне его посоветовали в Малибу. Видите ли, у меня больная печень, беспокоит еще бессонница. Помимо этого изматывает постоянная слабость и все такое.
- Значит, вы надеетесь на программу д-ра Хорни.
- Тот простой факт, что он вылечил много людей, позволяет мне надеяться, а что?
- Боже ты мой! Так то оно так, но, сколько же людей он вылечил?
- Трудно сказать сколько. Вам то, что до этого?
Старая Редклиф откинулась на спинку кресла, сплела пальцы и поднесла их к губам, которые плотно сжала, от этого складки у рта стали глубже, а сосредоточенность придала ее лицу некоторую значительность.
- Время, суть его, пожалуй, не в том, что оно самовластно, а в том, что оно ускользает быстротекущим потоком...,- проговорила она, не поднимая глаз. - Перед ним мы совершенно беспомощны. Мы ценим свою жизнь до тех пор, пока она доставляет нам удовольствие, мы льстим себе, обманываем самих себя, пока чувствуем силу. Дизраэли сказал, что жизнь слишком коротка, чтобы быть незначительной. Ясная и глубокая мысль, которую вроде бы и ничем не дополнишь. Подобное мог сказать только мудрый человек. Жизнь - это видоизменение и не только. В ней слито восхитительное, безмятежное начало и отвратительный конец. Что обусловлено упадком организма, его одряхлением - телесным и духовным. Старея, человек становится вялым, отчужденным, менее восприимчивым ко всему возвышенному. Таковы печальные плоды угасания, Одни люди подчиняются обстоятельствам, другие, как то же Дизраэли, изменяют их, подчиняют своей воле, но так или иначе всех нас ждет встреча со смертью. Ничто не может быть страшнее ее, или даже сравниться с ней, а мысль о том, что однажды мы потеряем себя, перестанем существовать - самая непереносимая. Вы верите в Бога?
Прежде чем прийти в себя, я сидел неподвижно на месте и не сводил глаз с Редклиф.
- Я не религиозен, - не сразу ответил я.- Прямых доказательств существования Бога нет, но тут возникает вопрос, кто тогда создал этот мир в его поразительном разнообразии? Меня изумляет грандиозность мироздания, и я не перестаю задаваться вопросом: какая нужна сила, чтобы создать наш мир, материю, физические и химические процессы, горы, моря. Кто задал направленное действие функции в структуре, кто определил особенности всего живого? Неужели это сделал слепой отбор! Мы принимаем все как данное, не задумываясь о том, как оно возникло. Я не принимаю идею Бога, как вечно живого Творца, для меня Бог - это космос. Тем не менее, не будучи верующим, я часто призываю Бога, обращаюсь к Нему, как к последней надежде, - особенно сейчас, когда мне страшно.
- Вы сказали, что в настоящее время вы опустошены или что-то в этом роде, не так ли,
главным образом потому, что больны. Позвольте спросить, а что, собственно, вы сделали для того, чтобы иметь хотя бы сносное здоровье в столь преклонном возрасте? - Помедлив, она продолжила:- Мысли о скорой кончине отравили ваше сознание, но, как говорится, надо спасать положение. Ведь вы не хотите покорно дожидаться своей ужасной участи? Вы стараетесь спасти себя любой ценой. И что делаете? Бросаетесь тратить деньги, и, при том, не малые, на лечение, чтобы таким вот способом получить надежду не расставаться с этим миром еще какое-то время. Обычная история Мы все, каждый по своему, пытаемся отвоевать у смерти немного времени.
- В полдень я поднялся в горы, - сказал я приглушенным голосом. Меня тянуло к ним с первого дня. Я гулял по живописным склонам, любовался прелестными видами, которые открываются оттуда, и был благодушен вполне, пока не встретил на тамошней дороге деревенского мальчика, лет двенадцати, не больше. Чтобы вам легче было составить о нем представление, скажу, что это был на редкость премилый мальчик с весьма выразительными глазами и полнокровным телом. Он беззаботно шел по дороге, поднимая босыми ногами пыль. Солнце светило ярко, по небу плыли белоснежные облака, оживленно щебетали птицы в траве, словом, все было исполнено невыразимой прелести. Казалось бы - трава, небо, птичьи голоса такие же, как всюду, но я всему радовался, сердце мое было полно этим чувством. Тот мальчик прошел мимо, мило улыбнувшись мне. Едва он оказался позади, я оглянулся ему в след. Я был в отличном настроении, однако увиденное доставило мне страдание - и вот почему. Меня осенило вдруг, что я увидел живое Чудо, ибо подлинным чудом является только юная жизнь. Я словно оцепенел. Не мог отвести глаз от его голого загорелого тела, тонких ног, кудрявых волос, его изящной, нежной фигуры. Стоял и любовался им, пока он не исчез из виду. Увиденное захватило меня. Ничто не могло бы так сильно потрясти меня, как осознание того обстоятельства, что сей отрадный день и весь мир, принадлежат тому деревенскому мальчику, а я просто никто, посторонний. Молодость - величайшее благо и тот, кто имеет это благо, может надеяться, что и остальное воспоследует. Жизнь того мальчика только началась, впереди у него так много всего, что может способствовать его счастью. А что есть у меня? Ничего. Разве только деньги. Вот только за деньги молодость не купишь!
- Позвольте не согласиться с вами, - возразила старая Редклиф.
- Что!- проговорил я в изумлении.
- Неожиданно, правда. Но я не шучу. Можно смириться с неизбежностью, последний день все равно настанет, и влачить жалкую жизнь, ощущая себя беспомощной жертвой разрушительных биологических процессов. Однако есть и другой путь. Можно бросить вызов смерти, обмануть ее. Вы только проникнитесь этой мыслью!
- Возможно ли!
- Поверьте, сделать это труда не составляет. Исход дела тут решает стечение благоприятных обстоятельств.
- Что означает эта чертовщина?
- А вот поглядим, - ответила Редклиф. - В самом лучшем случае это не более чем неожиданное предложение и еще кое-что сверх этого.
-Господи! Что еще за шутки?- растерянно вопросил я с заметной дрожью в голосе, которая была вызвана внезапным волнением.
- Замолчите и послушайте меня! Вы до сих пор не поняли, с кем имеете дело?
Произнося последние слова, Редклиф многозначительно улыбнулась.
- Но что вообще все это значит?
- Вы, как я полагаю, дошли до того, что готовы отдать все за свое спасение?
- Но будь вы даже колдуньей вам это не по силам.
Редклиф улыбнулась этим словам.
- Я, может быть, получше буду любой колдуньи. Как давно вы в Массене?
- Два дня,- был ответ.
- Вот как? Согласно Аристотелю цель всякой разумной жизни заключается в полном самоосуществлении. Судьба послала вас сюда не зря. Вы предназначены для того, о чем я уже сказала.
"А все-таки она ненормальная, по всему видно, что ненормальная" подумал я и сказал:
- То, что вы говорите противно здравому смыслу
- Понятно, понятно! Люди склонны отрицать то, чего не могут понять. Разве нет?
- И, тем не менее, это решительно невозможно.
Анна Редклиф усмехнулась и сказала:
- А это мы еще посмотрим. Вглядитесь в меня и скажите, сколько мне лет, по-вашему.
Я устремил на нее пристальный взгляд и с мыслью смутного свойства, которую нельзя уместить в нескольких словах, сказал неуверенно:
- Полагаю, не больше семидесяти. Нет, скорее всего, меньше
- Не угадали. Мне полных девяносто два года. Вот так. При этом я...
- Вы вполне здоровы и недурно выглядите!
- Вы поняли меня с полуслова. Я относительно молода и не спешу стареть.
- Вы употребляете какой-то чудодейственный эликсир? Дайте и мне этого напитка!
- Терпение, терпение, любезный друг. Теперь, вот что. Жизненные процессы в организме находятся под влиянием чувств. Всякое сильное чувство оказывает воздействие на его работу и хоть организм не подчиняется нашим чувствам, он все же не свободен от влияния сознания и эмоций. Спрашивается, можно ли наслаждаясь божественной музыкой Моцарта или Чайковского чувствовать себя при этом плохо? Разумеется, нет. Красота несет умиротворение. Первое правило - умейте быть жизнелюбивым и восприимчивым. В свое время я поняла, чтобы сохранить здоровье нужно, прежде всего, заботиться о нем. Из этих соображений я отказалась от всего, что так или иначе может причинить вред моему здоровью. Я правильно питаюсь, время от времени устраиваю голодные дни, достаточно много двигаюсь. И результат очевиден - я не знаю, что такое упадок сил, болезни. Мой успех прост - я наслаждаюсь жизнью, как отменным вином, которое пью из хрустального бокала. Простите мне этот поэтический оборот. Суть вам ясна. Все что я делаю, приносит мне пользу, при этом никаких чрезмерных усилий, никакого подавления или принуждения. Здоровый образ жизни стал моей насущной потребностью. Я чувствую себя, верьте мне, на пятьдесят, шестьдесят лет моложе. Не стану скрывать от вас, что всего этого я добилась не без секрета. Вряд ли можно превосходно чувствовать себя и хорошо выглядеть, не будучи увлеченной натурой. Впрочем, это ни для кого не является новостью. Я, видите ли, увлеченная натура. В прекрасном теле здоровый дух - говорили греки. Кроме этого, я принимаю антиоксиданты, травяные настои, прошедшие ферментацию, ростки пшеницы, они укрепляют иммунную систему и помогают клеткам организма противостоять старению, а так же еще кое-что для его обновления. Теперь о вас, мой заблудший гость. Смею предположить, что вы вели скверный образ жизни, не знаю точно какой, но, я доподлинно знаю, к чему ведет чревоугодие, алкоголь, табак, бессонные ночи, стрессы, перегруженное жирами и углеводами неполноценное питание. Разве не все это в совокупности разрушило ваше здоровье? Итак, мои рассуждения сводятся к одному простому вопросу. И вот он: могли бы вы представить себе теплое ясное, апрельское утро в 2030 году?
- Мог бы, да вот беда, к тому времени мои кости уже истлеют в могиле.
- Даже попытаться не хотите? - не отступала Редклиф.
- Вздор! Не глупо ли пытаться представить себя спустя много лет после собственной смерти
- Следовательно, вы и мысли не допускаете, что могли бы с упованием дышать прохладой того утра в 2030 году,- оживилась она.
- Ответ тут ясен. Это невозможно.
- Да что вы говорите! Ну, тогда послушайте....
- Нет, вы меня послушайте, Благодарение Богу я еще в своем уме и отнюдь не намерен выслушивать весь этот бред. Остаток моей жизни - несколько лет, если повезет, то может три-четыре года, но никак не больше.
- Ладно, не буду топтаться вокруг да около. Скажу прямо - я могу дать вас средство для выживания.
- Это просто вступление к какой-нибудь шутке?
- Отнюдь нет, поверьте.
- Ах, бросьте. Это уж слишком.
- Да ведь я говорю серьезно.
- Пусть так. Даже если у вас и есть эликсир молодости, мне, как я полагаю, он не поможет. Безнадежное дело - пытаться вернуть молодость умирающему старику. Поздно.
- Нет, не поздно.
- Никто на свете не может дать мне такое средство. Разве только дьявол.
- Дьявол,- переспросила старая Редклиф.
- Он самый. Может, знаете к нему дорогу?
- Не вмешивайте сюда дьявола, - недовольно проворчала старуха и, не дав мне опомниться, прибавила.- Вам понадоблюсь я.
Я хотел что-то сказать, но не смог. Своей фразой "вам понадоблюсь я" она добила меня окончательно. Минуту я сидел молча, как громом пораженный. Мне даже показалось, что вокруг меня сгустилась тьма и несколько костлявых рук потянулись ухватить меня за горло. Но, Редклиф, конечно, ничего этого не увидела.
- Хотите, верьте, хотите, нет, но я одна могу дать вам новую жизнь, - сказала она необыкновенно тихим голосом, как можно отчетливее.
Тут мне пришло в голову, что старуха не в своем уме. Спятила совсем. Потом подумал: " Удивляюсь, какого черта она пристала ко мне со всем этим"? И сказал с философским спокойствием:
- Против этого скажу вот что - существуют неустранимые физические законы. Самый важный из них - ни один биологический процесс не может иметь обратного действия. Чудес не бывает. Вот так.
- Жизнь и есть Чудо. Разве тайна возникновения жизни разгадана?
- Хорошо,- сдался я. - Объясните свой метод.
- Признаюсь, у меня небольшая практика....
- Ага. Значит, вы не уверены в исходе дела!
- Имейте терпение,- отмахнулась Редклиф.- Я еще не все сказала; так, я не сказала, что для успеха дела помимо моих знаний необходимо еще кое-что. И ведь надо же, такое удивительное совпадение! Поразительно! Но сегодня как раз одиннадцатый день полнолуния - весьма благоприятный момент для такого рода перевоплощения. Вам необыкновенно повезло. Подумать только, из всех ночей года именно в эту ночь вы пришли ко мне! Призываю вас довериться мне. Я единственная могу подарить вам молодость и здоровье.
- Предположим, я дам свое согласие. Что за этим последует?
- Ну, вы уляжетесь в постель и уснете, веря в то, что наутро проснетесь, допустим, на тридцать лет моложе.
- И только!- в сильном смятении отозвался я. Как-то не верилось, что сон может способствовать желанному результату. - И утром что-то изменится к лучшему в моем теле?
Между тем эта необыкновенная женщина всеми своими словами доказывала, что знает способ избавления от бремени лет.
- С вашей стороны не потребуется ничего, кроме веры в то, что вы способны перевоплотиться в себя молодого, - сказала она.
- И это все?
- Почти. Тут нет ничего общего с колдовством, об этом не думайте.
Возникла пауза.
-Ну, - сказала Редклиф - ваше слово.
- Я уже говорил - это невозможно.
- А вам приходилось хотя бы слышать о людях обладающих паранормальными способностями?
- Приходилось. Только я в них не верю.
- Вы, я вижу, ничего не смыслите в магии.
- Вот что я вам скажу, никто не может обратить старость в молодость. Но если бы такое было возможно, если бы это было возможно, я отдал бы все на свете, потому что хочу жить.
- Любопытно все-таки узнать, что именно вы могли бы отдать взамен за новую жизнь. Чем вы владеете?
- Так вот, прежде всего, скажу, что мое имя широко известно в Америке. Ну, не так широко, конечно, как Селзника, или Голана, но все же меня знают в кинематографических кругах. Я продюсировал таких великих режиссеров как Сидни Поллак, Алан Паркер, Жан Жак Анно, Алан Рудольф. Был так же сопродюсером фильма с Барброй Стрейзанд . У меня имеется крупный счет в банке исчисляемый миллионами, роскошный особняк в Санта-Монике, шикарная квартира на Манхэттене, акции Крайслер, земельный участок в Монтане и значительная доля в ресторанном бизнесе.
- Очень впечатляет, - оживилась старая Редклиф.- Спрошу прямо - вы готовы отдать все свое состояние в обмен за молодость?
- Простите, а не много ли вы за это просите?
- Разве молодость не стоит всех сокровищ мира?
- Стоит, конечно, еще как стоит.
- Но у вас, их нет, не так ли. Поэтому я прошу то немногое, что у вас имеется.
- Никак не скажешь, что вы неправы. Я удивлен, однако, что неожиданно большое стало маленьким. И все - таки, почему я должен все отдать вам?
- Вы что, торгуетесь? Как вам не стыдно!
- Послушайте, я и впрямь отдал бы все, чем владею и даже больше за молодость. Господи, что я несу? На дворе двадцать первый век, а я...
- Мне нужен ваш ответ. Да или нет.
- Воздаю вам должное, вы необыкновенная женщина. По вам плачет Голливуд, ничего не скажешь, только захотите и я устрою вам роль в фильме Тима Бартона, мы с ним знакомы. Он обожает снимать про всякую там чертовщину, ведьм и ...
- Я задала вопрос и жду ответа.
- Ну, раз так, как бы глупо это не звучало, скажу, что я действительно, не колеблясь и долю секунды, готов отдать все, что имею за молодость.
- Чудесно. Я, однако, не должна давить на вас в этом деле. Ваше решение должно быть глубоко осознанным и добровольным, как таковое. В конечном счете, ничто не имеет большего значения. И еще одна вещь. Вам полагается знать, что вы ничем не рискуете - было бы хорошо, если бы вы доверяли мне. Что до меня, то я даю вам слово, что у меня нет иных намерений, которыми я могла бы руководствоваться, кроме желания помочь вам. Это значит, что я отнюдь не ставлю себе целью обмануть вас.
- Если так, то я готов.
- Будьте любезны, повторить, что вы согласны и ваше решение обдумано самым тщательным образом.
- Согласен, согласен.
- Однако, этот насмешливый тон! Я что приглашаю вас на прогулку по саду? Вам предстоит принять крайне важное решение, последствия которого будут поистине впечатляющими. Ваше согласие должно быть обдуманным и наполненным глубокой верой в Чудо.
- Если дело только за этим, даю вам полнейшее согласие.
- Вы, в самом деле, хотите избавиться от своего теперешнего тела?