Аннотация: Не знаю, чего здесь больше - прозы или фантастики. Лучше бы, конечно, последней... Рекомендую сначала прочитать мой рассказ "Божий одуванчик". Рекомендую, не настаиваю.
Истинные арийцы, или Урожай созрел
Великой Отечественной я заинтересовался не сразу. До этого, как и любой советский школьник, я увлекался историей двух революций и нэпа, а затем крахом абсолютизма на примере царской семьи. И если события в Петербурге, Екатеринбурге и Горках, несмотря на всю свою таинственность, выглядят в начале XXI века довольно прозрачно, то история ВОВ меня завела в тупик еще в детстве. Казалось бы, что здесь непонятного? Даже первоклашка знает (по крайней мере, в конце восьмидесятых еще знал): жил был злой и коварный фашист с усами a la Гитлер, ужасно хитрый, который взял да и напал, причем, вероломно, на нерушимый Советский Союз. Сейчас-то мы знаем, что напал этот дядя не только на нашу коммунистическую Родину, но и на коммунистические родины других людей, и даже вовсе на некоммунистические родины, но это не важно, главное, что нападал он почти на всех подряд, не тронул только денежную Швейцарию и иже с ней. А что на них нападать? Разве на дойных коров нападают? Да, это известно всем. А если все поголовно уверены в чем-то одном (что редко случается), то значит это кому-нибудь да нужно. Итак, с самого начала...
Середина восьмидесятых. Все мы тогда по-своему любили 9 Мая. Старики-ветераны и участники - как юбилей великой Победы, их дети - как лишний выходной - ой, о чем это я?! - я хотел сказать, как доказательство могущества и несокрушимости социалистического строя, их внуки - как возможность поглазеть на передовые военные технологии - вот, раньше парады были! Собрания, встречи, вручения юбилейных медалей. Было такое? Было. Праздник нравился всем, он был необходим. Страна-победитель отдавала дань уважения павшим героям. И сейчас отдает, правда, с неохотой. Возможно, ждет, когда последний свидетель и участник уйдет с лица земли, чтобы упокоиться в ней.
Тогда ветеранов еще много было. Вот и сосед наш, дедушка Ваня, встречал свой праздник при параде с медалями и орденами. Оденется, и с утра уже во дворе. Я - мальчишка еще - на парад всегда ходил на Красную площадь вместе с ним, благо ходить недалеко, пара кварталов. Пойдем, поглазеем, да и уходим - неразговорчивым он был с ветеранами, говорил, что никого из его полка в живых уже не осталось, а с другими встречаться не хотел. Да и историй военных от него не дождешься. Много раз в школу приглашали на посиделки, отказывался. "Что, - говорит, - рассказывать? Нечего". Такие ответы списывали на старческую капризность, ветераны, между прочим, очень капризные, как и все старики, внимания требуют, заботы. Дедушка Ваня не требовал, наоборот сердился, если к нему какая делегация пожалует. Выгонит, да еще и накричит, как на бездельников. После такого гостеприимства нормальные люди за версту обходить бы начали, ан нет - ежегодно спектакли с выдворением повторялись, да только стали более театральными. К дедушке весело приходили то из совета ветеранов, то из школы, то еще откуда-нибудь, он, улыбаясь, на них накричит, они, улыбаясь, весело уходили. Все довольны: с ветерана мало спросу - все, что мог, он для Родины уже сделал; молодежь своим вниманием его не обделяет, захаживать не забывает. Да только выгонит он их, а потом напьется вусмерть. Причину бы знать, тем более что так-то он вообще не пил, да куда там! Спрашиваем потом в шутку, что, мол, дедушка, вчера напился? Не ваше дело, отвечал он, держась за голову. А в глазах боль, да не с похмелья, а такая, словно провинился в чем. Мало ли что у человека на душе, да и мне, пацану, не интересно это было. Но однажды, в начале девяностых, заболел он сильно. В больницу ехать отказывался, говорил, что вот и время пришло перед Богом предстать во всей красе. А как совсем худо стало, позвал меня к себе, не сам, конечно, через маму, которая постоянно при нем была. Мы остались с ним наедине. Вот тогда-то он мне все и рассказал.
- Грех, - говорит, - на мне великий. Страшную тайну знаю, но рассказать не могу - никто не поверит, за дурака примут. Тебе скажу, ты молодой, время у тебя есть подготовиться и других предупредить, а там уж вы сами. Если получится, - добавил он мрачно. Я, конечно, ничего не понял, но сидел и слушал. Вот ты, - говорит, а сам задыхается, еле дышит, - войной интересуешься, думаешь, героями мы были? Были вот здесь, - стучит себя кулаком по голове, - героями. Все эти ордена-медали ничего не стоят, ношу их, чтобы не выделяться, чтобы тайну сохранить. На самом деле, пустышка все это, обман - не было героев, не было битв, как не было и самой войны. "Что он несет? - думал я. - Ничего не понимаю". А он продолжал. Наше правительство, - говорит, - все тогда знало, и было заодно с ними. Все верхушки были с ними, все страны, так как участвовали все.
Ох и испугался я тогда! Много наслышан был о сумасшедших, байки разные в то время ходили, после перестройки. Сидел, сдерживал дрожь и желание вскочить и убежать подальше от полоумного старика. Он это заметил. Посмотрел на меня долгим взглядом, от которого мне почему-то стало стыдно.
- Извини, - говорит, - слишком я разошелся. Замолчал и глаза закрыл. Я его взял за руку: дедушка, что дальше-то было? - спрашиваю и сам себе не верю. Он тоже не поверил, но улыбнулся. Ты, главное, выслушай умирающего, - говорит с печальной улыбкой, - и ему легче умирать будет. А как ты поступишь с услышанным - дело твое, хочешь - забудь.
Сорок первый я встретил в Сталинграде, - продолжил он, - работал в клубе киномехаником. Ни о какой войне слышно не было, о Гитлере ничего не знали, кроме того, что он стоял у руля Германии. Сталина боялись, что правда, то правда, да и народ пропадал. Почти все про нашего вождя правда, что сейчас говорят. Почти. Никакого культа личности не было, это мне уже потом стало понятно. Его заставили они. О Гитлере сейчас говорят, что он свой народ "прописал" в лагеря, но о нем я точно не знаю, скорее всего, тоже они постарались. Кто они? - спросил я. А кто ж их знает, - ответил он, - нелюди какие-то в сером. Инопланетяне? Не знаю, никаких скафандров и летающих тарелок при них не было. Войны тоже не было, ее уже потом придумали, чтобы схоронить тайну от потомков, да и от самих себя, как потом окажется. Сначала людей тысячами уводили в неизвестном направлении, и они шли, как овцы на заклание, ничего не могли сделать, и пропадали навсегда. "А как же кости, - спросил я, - и всякое оружие того времени, которое сейчас находят..." Кости-то... - он задумался, - настоящие. Они их сами привозили, даже подумать страшно, где они их брали... Чем больше я над этим думаю, тем страшнее мне становится, но я пережил это и, наверное, успею помереть своей смертью. Мы для них всего лишь корм. Тебе хочется узнать, почему я все это помню? Не знаю. Помню и все, хотя они здорово постарались. Внушение - их оружие. Вон, посмотри в шкафу журналы, телепатия и всякая такая дребедень. Я этим заинтересовался сразу, так что все эти понятия и названия знаю в совершенстве.
Когда они собрали "урожай", - продолжил он, - всплыла теория войны, которую срочно и всенародно - под их контролем - человечество стало претворять в жизнь. Были истрачены километры "документальной" кинопленки (я сам многое снял), взорвана масса строений, многие испорчены, созданы новые, якобы для военных нужд, сделано множество единиц техники, переделаны ландшафты; кости, детали, снаряжение и оружие закапывались в местах "боевых действий", печаталась липовая документация, газеты и листовки, а также списки "погибших", - он еще много чего перечислил.
Вторая мировая - грандиозный по размаху проект, и я помню о нем все, - рассказывал он. Сейчас нет ни одного человека, кто бы сомневался в подлинности этой войны. Вполне возможно, что есть люди, которые знают правду. Возможно, такова история почти всех крупных войн и катастроф. Мы все ходим под ними. Все под колпаком...
Примерно так рассказывал дедушка, и мне осталось только запомнить и теперь пересказать его слова.
Он так и не умер тогда, прожил еще несколько недель, а мы вскоре переехали в другой город. За давностью лет я очень многое позабыл из того, что он мне рассказал. Но сама теория не дает мне покоя до сих пор. Я не знаю, что делать, если они придут вновь. Я провожу дни и недели в библиотеках, архивах и музеях по всей стране, пытаясь найти доказательства описанного дедушкой Ваней. Представьте себе, я кое-что нашел! Не прямое, но косвенное доказательство его правоты. Пока я не могу сказать, что это, - нужно найти еще что-нибудь, более веское.
Я боюсь, очень боюсь не успеть. Но еще сильнее боюсь оказаться правым.