Справа, из-под восемнадцатилетней молоденькой печени Коли Поскребышева, радость пульсировала - слева, из сердца, изливалась решительность. Все нутряные движения соединялись примерно посередине Коляни в одну боевую молекулу, которая замирала под ложечкой. Хоть и тянуло мальчишку непонятным предчувствием, но только внимания на это Коля не обращал: общий план ситуации сообщал новизну ощущений и свежую участь.
Вы бы смогли, например, из дома ватрушечного, уютом пропахшего - да в армейскую жесткую сныть?
А Коля ушел. Ушел, потому что характером сделался борз, и тихим упрямством вскипел - так решительно двинулся, что сам до поры не поверил.
От бабули с её удушающим пылом заботы о Колиной благости. Раньше думал: не сможет отчиститься от запечной опеки, слабел под напором - так ведь жалел прародительницу! И деда любил, пускай бы старик излишне зудел воспитанием. Правда, напирал на иное - учил, как в мужском и конкретном участвовать, и другие советы давал по мелочи. Рассказывал про суровых людей и страшное время, когда лично с товарищами колыхал континент до Берлина, танком пахал и Европы, и Азии даже - с неимоверною силой.
В такие моменты Коля буравил глазами ковер на стене и вздыхал в унисон, будто бы тоже - помнил. На самом-то деле завидовал богатой истории и огорчался тому, что зря это дед разошелся в своем назидании. Ведь Коля не отморозок какой, а человек понимающий, чтящий и с уважением редким к военным событиям.
Напомнить, что историю слушает три тысячи уж восемнадцатый раз, внуку было неловко. Признаваться, что он, Николай, тоже герой в виртуальной игре, Капрал Кейн и заслуженный памятник, не хотелось. В довершение всех несерьёзностей личности Коля имел нелады с физкультурой, и в реальности мир выручался другими солдатами - словом, полезности в парне не проявлялось как будто ни капли. А как показать её, Колька не знал.
И, когда принесли повестку, он не спрятался. Во-первых, служить пустяки - год. Во-вторых, опыта жизни прибавится, да и вес растрясти не мешало бы. Да и к чему отступать, когда шанс появился сделаться Кольке Поскребышеву, наконец, мужиком?
"Это, ребята, не геймером пот проливать, - разослал Коля в Твиттере, - надо реальную жизнь проживать, пацаны" Печатал и явственно чувствовал, как матереет, патриотическим духом растёт.
"Вроде бородка посильнее взошла? - сам на себя улыбался Коля, - ... да некогда с вами мне, несмышлёныши, в армию пора собираться, ха-ха"
А если по-честному, то парень не слишком вникал, какая планида планирует на округлую голову. Бабушка - эта армией сильно пугала, плакала даже, но волнения во внуке не сделала. Дед выслушал новости с большим уважением, налил коньяку, взялся советовать, и Коля на равных уж спорил, не тушуясь своей бесполезности. Вылупляясь по ходу беседы хоть и в желторотого, но уже за Россию - бойца.
Таким покатился Коля Поскребышев в неизвестные дали, а если точнее - в тайгу. В щедро приправленном пылью вагоне, светясь добротой и открытостью, с огромным пакетом домашней еды. Полон был Коля наивной решительности, искренней веры во всю справедливость на свете, в полезность свою боевую на благо России, единственной родины.
***
Ребята в плацкарте случились чужие. Из местных в вагоне Коля оказался один - остальных погрузили в соседний. Удивительно вышло.
.
- С Вязьмы, - сказал ему самый худой и ушастый, - Зайцев Денис. Есть у тебя? А то мы выжрали всё.
Честно сказал, обозначив лишения.
Лицо у товарища Зайцева было и впрямь измождённое, с позабытым прыщом на носу, из левой щеки его сиротливо торчали шерстины, две штуки. Очки на лице находились залапанные, от странного равнодушия хозяина к свету, да и миру, наверное.
- Мне бабушка кучу еды навалила! - выпалил Коля, и услышал обидное ржание. - Чего вы смеётесь-то?
- Ты к нам из детского садика, что ли, - спросили по-взрослому, - бабушка-шмабушка. Лучше бы водки дала. Как ехать собрался, пирожковый фанат?
Коля смекнул: дедовщина, кажись, нарождается!
И потому возразил примирительно, с юмором:
- С мясом пьяных бычков, конспиративная версия! Старшина не запалит!
- Я с капустой люблю, - Зайцев подвинулся. - Садись, доставай свои версии. Делать нечего, заценим домашнюю пищеньку. Мы-то сухпай на бухло давно обменяли. Травы тоже нет?
- Нет,- сказал Коля, - я вообще не курю. Да и отобрали бы на пункте.
- Ясно. Ботаник лирический, - этим и обозначили Колю. Но пакет от торопливо враставшего в общество радостно приняли, и больше не задирали.
Потому что понятно с порога: прочно запекся парнишка в домашнем гнезде, так, что ни горя, ни трудностей в жизни не понял, милицейским застенком не тёрся, и беды глубоко до себя не пускал. Сберегала, наверное, пацанчика вкусная корка заботы родственной жарки; предохраняла от темных волнений наивную душу.
У таких вот "Колянов" беды по мелочи: в пятом классе побили, в девятом часы отобрали. Только это рабочие, нужные для сочетания с обществом случаи, а вовсе не горе.
Колька тоже смекнул: Заяц этот - рентген. Перед такими юлить и фантазией топорщиться дело бессмысленное, усугубляющее.
Так и поехали, осторожно знакомясь. Поначалу поговорили о будущем, об оставленных дома, с хвастаньем и поеданием свежего. Дальше устали, потому как любое безделье в дороге выматывает: да и " навсухую не штырит" (так Зайцев сказал). В вагоне тоскливо висела истома надзора: не уставая, шнырял по вагонам патруль, зловеще мелькало начальство по прозвищу Чёрный Майор.
Его опасались, тихо кроя искусно припрятанным матом.
На третьи сутки Коля стал жить через уши, питаясь рожденными пыльным вагоном дискуссиями: удивлялся и грубости излагаемых сведений, и чуждости их своему организму. Молчал, открывая всю никчемность домашности, чуя наивность героических грёз - призывник подобрался суровый, скептический. Понимал Николай, что вливаться придется не силой, а интересным рассказом и юмором. И дождался: заговорили про медкомиссию, про то, сколько стоит откос, и почём заболеть не смертельно, однако с гарантией.
- Я свой вес только там и узнал, - вступил Коля, - вообще медкомиссия страшилка какая-то. Один меня там до полусмерти затискал! Живот как тесто месил, во все дырки заглядывал, даже неловко было. А потом еще на анализы отправил какие-то трудные..
- Может, ты болел тогда чем-нибудь, - сказали ребята, - тебе, мож, отсрочка корячилась! Мог бы с призыва отпрыгнуть.
- Да нет, я здоровый, - обиделся Коля, - у меня кровь очень редкая, четвертая группа. Доктор, как выяснил, сто анализов дополнительно взял. Мол, мало ли что со здоровьем, переливание там...
Но никто не ответил. Колина исключительность повисла в стучащем безмолвии, как вагонная пыль, но и ту уже было не разглядеть в тусклом свете.
Припомнился Доктор, звероватый какой-то: будто поймали его в дремучем лесу и посадили в медицинский халат, и оттуда, из клетки крахмальной, он к Кольке принюхивался. Улыбался, как скалился: верхняя губа нервно к носу ползла, страшновато подёргиваясь. И осматривал странно: ощупывал Колю с удвоенной яростью, после чего резко отпрыгнул в комиссию, бумажками зашелестел. А потом говорит:
- Замечательный вы призывник. Наследственных заболеваний нет?
- Нет, - удивился Колян , дрогнув брюшком, - а в какие войска меня? Я просил в танковые.
- В пехоту, - сказал ему Доктор, - психолог отметил: рассеянный. Да и зрение подкачало.
Коля расстроился, чуть не до слёз. Дед зверя водил, всю войну пропахал ... а он, значит, опять в арьергарде. Унизительно это, пехота.
Соскучившись в вязких предчувствиях, Коля с полки сползал, ходил по вагону, рассматривал будущих сослуживцев - вдруг улыбается кто? Искал человеческой радости в лицах, но парни мучительно, истово жмурились, сном запасаясь: на службе уже не поспишь. Кольке совсем не спалось - катился по рельсам со всеми и многими, а в душе все же сам по себе. От безделья полезли крамольные, страшные версии будущего, но твёрдо сметал Николай грусть-тоску, и бодрился: будет день - будет песня, а там поглядим.
Так, одиноко болтаясь по мерно стучащему коробу, закатился Коляня к майору.
***
Личность начальства к тому времени была примелькавшейся. То ли слегка не везло, то ли графики жизни у них совпадали, только плотное тело майора шевелилось в каком-нибудь темном углу каждый раз, когда Кольке случалось иметь дефиле по вагону. Как будто следил.
Выглядел Чёрный медвежисто, увальнем. Сам не старый, а лицо все равно скуповатое, скучное, глаза тусклые, косо посаженные. Ехал один, в проводницком купе, а сейчас он возник перед Колей, закрыв ему путь от поездного титана.
Коля, привычно напрягшись при виде начальства, сочинял лихорадочно: как бы не выглядеть перед суровым майором прогнувшимся поездным элементом, ибо попался он в узком проходе с букетом горячих стаканов. Как шестерка какая-то, эх.
Что за беда, страдал Коля, притёртый майорской грудиной, постоянно позорюсь, хоть бы раз получилось представить себя как-нибудь положительно...
- Что, призывник, не спится?
"Хоть бы подвинулся!" - подумал с тоскою Коляня, однако, устыдясь подозрений на руководство вагона, лучисто спросил:
- Здра-жлаю, товарищ майор! Хожу, дело ищу! Ребята заснули, поговорить не с кем даже. К Бикину подъезжаем?
- То-то и оно, - сказал Чёрный Майор. - Чай кому, если спят? Что вы здесь делаете?
- Так на утро, - воскликнул хозяйственный Коля, - спят они, точно. Я-то спать не могу, волнуюсь как-то.
Чёрный Майор посверлил его странно глазами, и приказал:
- Входите ко мне, пообщаемся.
Дальше ночь пошла криво, качаясь, как пьяная удочка, хоть и началась по- мужски. Чёрный Майор оказался молчаливо-внимательным, водки сразу налил для "расслабьтесь, Поскребышев". Колька немедленно выпил, пускай Заяц завидует!
Спрашивал Чёрный Майор осторожно, кивая- поддакивая, только глаза у него какие-то скучные были, будто стеснялся чего-то, побаивался. Сам-то не пил.
Всего ничего и хлебнул призывник, но кровь разошлась до того, что печали, что нажил за жизнь, стали из Кольки, как зверьё из тумана, выпрыгивать. Замахали Колянины страхи суетными лапами, и потому изъяснялся он многословно, торопливо и сбивчиво. Одурманенный, заговорил по-домашнему, словно деду на кухне жаловался; не боялся уже, что прищучат за несуразное изложение мыслей:
- А что за часть, товарищ майор, как к новобранцам? Расскажите пожалуйста, это важно. Я бы бабушке смс-ку послал, успокоил. Сам-то я не скучаю, не думайте. Да что год, товарищ майор, только калашников разбирать-собирать научишься. А марш-броски у вас часто бывают? А ботинки дадут, или в сапогах придется?!
Чёрный Майор на всё соглашался, двигал беседу в иное:
- В личном деле написано, ты сирота?
- Мама с папой погибли, я тогда маленький был, не запомнил. А знаете, товарищ майор, мне нужно деду письмо накатать, ну, нормальное. Он считает, что в пехоте служить несолидно. Скажите, что мне ему написать?
"Что-то я странно пьянею, что значит - опыта нет", - пунктиром давала понять голова.
Не вдаваясь в ответы, завернул призывник на тропинку мечтаний о будущем, про Автодорожный, на который деньжат не хватило, но это пустяк! На автомойке работал - немного, но на чаевых набегало. Неа, девушки нет, в интернете с одной переписываюсь , из Новосибирска, в скайпе сидим. А интернет у вас в части есть?
- Нет ничего, - неожиданно резко ответил Майор. - тайга, глухомань. Выпей еще.
Но Колю без дубля вело. Уже опустился рубильник надуманной радости, и замкнулась цепочка беды, чёрным током врастая в сознание - привет, рядовой, вот и житуха настала...
Колька расплакался.
Не сдержался по- детски излиться в жалостный трафик сочувствия, предоставляемый Богом, Мегапровайдером тех человеческих душ, что испуганы жизнью в отрыве от родины- бабушки.
Оглушенный напитком, не слышал, как Чёрный Майор позвонил по мобильнику - тихо слезы точил призывник, бодая столешницу. А потому глубоко, словно нож в размягченное масло, вошла в одурманенный мозг майорова хрипловатая речь:
- Что ж ты домашний какой, - загудел над ним голос, - ты хоть дрался по жизни, Поскребышев? Хочешь, ударь меня?
- Заче-е-ем? - вперемешку с соплями промычал призывник, - я же вас глубоко уважаю, товарищ май-о-ор. Я...ик... с людьми добром расхожусь.
-А ты возьми и ударь, - зло захрипел, - сам ударь, или я тебе сам сейчас врежу. Дашь мне сдачи... мне, глядишь, полегчает. До тебя все дрались. Все дрались до тебя, кто как мог.
Чёрный Майор, данный Всевышним модем-проводник, теперь колыхался напротив , изменившись лицом, будто мучаясь. Удивлённый Коляня пытался всмотреться - но Майора внезапно закрыло густым вязким паром. Таким, какой валит из разорванных холодом теплоцентралей. Колька почувствовал, как кренится вправо, и удержаться не знает возможности. В тоске и испуге потянулся к Майору, полез, точно жадный телёнок до матери - достал - таки, крепко вцепившись в жестокую ткань камуфла на груди. За шею обнял и пополз, ослеплённый, по майорову телу, за каким-то спасением....
Вон оно что, понял Коля. Вот почему мне так плохо...
Последним усилием стряхнул с себя смертную скуку, ту, что шептала ему по уставу заснуть и смириться. Замотал головой, замычал и боднул неподвижного идола.
- Товарищ майор, а ... зачем? Что я вам сделал?
Схватился за ноги майоровы, хоть тело валилось в пространство, в блаженную тьму... не сдаваться. Выбраться нужно отсюда, из купе, от майора, на воздух. Бежать!
Выпрыгнуть прямо на рельсы, еще не остывшие, чтобы по ним - домой, навсегда...
- Помогите, - тонко воскликнул, пытаясь ползти, - пацаны, помогите, - всхлипнул и мёртво уткнулся в проход.
- Что ж ты хороший такой, - глухо сказал и Майор.
***
Тело повесившегося вроде бы призывника сняли с ночного в Бикине. Домой Коля приехал спустя пару недель, в закрытом гробу, зашитый от горла до паха большими стежками.
Гроб не казался тяжелым, скорее, как школьный пенал: в теле не было крови, не было печени, почек и драгоценного юного сердца. Деду, сумевшему не отступить от раскрытого ящика, объяснили, что - так полагается, иначе бы не довезли.
Целовать на прощание оставалось немного и много: как будто улыбку на добром, наивном лице.
.
Впрочем, Коля знал свою тайну. Он понял в тот миг, когда, чудом осилив залитый в здоровую вену наркотик, проснулся. Лихорадочно сделав повторный укол, похожий на рыжего лиса хирург громко выхаркнул правду, открывшись во всей простоте запредельного мрака реальности. В напавшей на мир тишине Лис сказал на прощание Кольке:
- Ну-ка спи, колобок. Целым ты части зачем? Служи по частям, солдат.