Mikle5. Слабак

Михаил Гарцев

С_Л_А_Б_А_К

Был солнечный осенний день,

но солнце холодно сверкало,

и под глазами мамы тень,

и взгляд тревожный и усталый.

Отца взгляд - жёсток и суров -

мне в сердце гулко бил набатом.

Я покидал родной свой кров,

я уходил служить солдатом.

Осенний сумрачный перрон.

Команды чётко отзвенели...

И пара новеньких погон -

на серой ворсистой шинели.

В глухой ночи нас мчал состав,

огонь свирепо извергая,

в своей груди неся солдат

к переднему отчизны краю.

Он был смешон, не вышел ростом,

но я его заметил сразу.

Среди парней красивых, рослых

он был какой-то странный... разный.

То непомерная весёлость,

то замолкал вдруг, замыкался...

И глаз пронзала напряжённость,

и взгляд в пространство устремлялся.

Глаза сверкали тусклым блеском.

В них каждый пламенный поэт

увидит и заметит веско:

струится в человеке свет.

Струится свет!

А это значит,

что не исчезнет никогда

порыв души его горячей,

какая б не стряслась беда.

Пусть не силён он, не отважен,

но в трудный час, как по наитью,

когда момент особо важен,

идёт он первый на раскрытье

своей души, своих законов.

Так подвиг гению сродни,

и в бой с сердечных полигонов

стартуют

светлых

чувств

огни.

Нас всех доставили на место,

построили наш батальон:

"Команда-"N" - к скале отвесной,

в ракетный дивизион".

Да, в боевой, на стыке мира.

Команды номер был и мой.

Прошёл сквозь жизнь мою пунктиром

тот год тревожный, огневой.

Итак - ракетные войска.

Пронзает луч просторы неба.

И до сих пор стучит в висках:

"А если б в армии ты не был?

Ты б мог любить девчонок знойных,

ты мог бы пить коктейль, вино...

Ты б вёл себя вполне достойно.

Тебе неужто всё равно?

Не всё равно!

Наш век устало

перевалил за середину.

Стеклом, бетоном и металлом

покрылись городов равнины.

Он видел всё:

тачанок вихри,

удушливый вихрь лагерей,

горячий снег от крови рыхлый,

полёт воздушных кораблей.

Писать о нём в своей квартире:

то за столом, то на диване,

и мира шум ловить в эфире,

а видеть - на телеэкране.

Нет, не затянет жизни тина.

Рубить, так со всего плеча!

Я видел мир стальной пружиной,

я был на острие луча.

Армейской жизни жар и холод.

Я помню первую тревогу,

и первую поездку в город,

шоссейной ленточкой дорогу.

Бураны, ливни, снегопады,

поверки, старшина, сержанты,

внеочерёдные наряды,

парады, марши, аксельбанты.

Я помню кухню,

три тарелки,

Потом ещё сто... триста... тысяча...

И на ученьях перестрелку,

и комья грязи в лицо тычутся...

А холод под шинельку ломится,

а вьюга снежная всё вьюжится...

Но это то, из чего строится

твоё армейское содружество.

Бывают взрывы, озлобления,

порою и несправедливости,

но нет приятней ощущения,

чем знать, что рядом друг, поблизости.

Ты с ним поделишься махоркою,

одной шинелью с ним укроешься,

и жёсткие обиды, горькие

уйдут, за горизонтом скроются.

Я в части встретился с тем парнем.

К нему тянувшись всей душой,

держал всё это в строгой тайне,

прекрасно зная - я иной.

Он прирождённый был романтик.

Всем верил.

Верил в идеал.

"Поэт. На шее - красный бантик", -

таким его я принимал.

Покладист был и мягок, скромен.

Всё выполнял без пререканий,

но двух, трёх командиров кроме,

от всех он слышал замечанья.

Его сержант - солдат отличный -

всё оценив в один момент,

о нём сказал:

"Цветок тепличный.

Мамин сынок.

Интеллигент".

И я сынок, пожалуй, мамин.

И я был с - высшим (служил год),

но, словно на телеэкране,

всё вижу - я другой, не тот.

Я был иной. Шумел, взрывался,

лез на рожон и спорил зло,

но этим мало добивался,

так поступая всё равно.

Есть в этом плюс, но минус тоже -

себя в обиду не давать.

По сроку службы коль моложе,

полезней всё же помолчать.

Но как, когда взорвёт жестокость

суровых дней солдатской службы,

и ты пойдёшь на чёрствость, жёсткость

во имя правды, чести, дружбы.

А он...

Он жил совсем иначе.

Молчал, проглатывал обиду.

Какой-то с виду однозначный,

но это было только с виду.

Он был хороший парень, стоящий.

Да вот случилось как-то так,

что прилепилось к парню прозвище,

смешное прозвище - "Слабак".

"Слабак".

Ну, что ж, и я в дальнейшем

его так буду называть,

чтоб от событий тех в малейшем

в своих стихах не отступать.

Раз с комсомольского собрания

мы возвращались, дымя "Примой".

Мы шли в раздумье и молчали,

себя окутывая дымом.

Был на повестке дня вопрос

для многих не совсем приятный -

кто в карауле службу нёс,

ну, скажем, несколько халатно.

- Ну, как они не понимают? -

мой спутник вдруг прервал молчанье.

Смысл нашей службы постигая,

он в мыслях был на том собранье.

- И мне бывает страшно в стужу:

мороз, пурга и спал я мало,

но вот сейчас стою с оружием,

а дома спит спокойно мама.

Её сейчас я защищаю,

пусть град, пусть дождь, пусть холод цепкий,

и вместе с ней оберегаю

покой людей наших, советских.

Могу казаться тривиальным,

когда скажу, что все слова

как блеск, как звон, как лёд хрустальный -

в них истина порой крива.

Да и добра поступок мелкий

нам ни о чём не говорит:

он может быть простой подделкой,

и совершивший не горит.

И только по большому счёту

судить мы можем без огрех,

когда готовясь к артналёту,

откроет душу человек.

Когда при страшных испытаньях

с него слетят налёт и муть...

Отчайнья вопль и боль страданий

нам вскроют сердцевину, суть.

И всё ж невнятные слова.

Движенье души незримой,

чувств самых светлых острова

так нами и непостижимы.

Как будто чьи-то биотоки

свою энергию струят,

и мы протягиваем руки -

нет ни сомнений, ни преград.

Был в нашей части свой музей -
музей святой солдатской славы.

С ней пять зенитных батарей

дошли с победой до Варшавы.

Пусть не пришлось им брать Берлин,

был путь их сквозь огонь и беды,

и в дни суровых тех годин

не каждый встретил День Победы.

Хоть это было так давно,

тот каждый день - в луче рассветном.

Теперь в составе ПВО

зовётся наша часть ракетной.

Был отделению приказ

дан командиром батальона

(в том отделении как раз

служил и я, и мой знакомый):

"В музее блеск и лоск устроить!"

Нам щётки выдал каптенармус,

и мы отправились в путь строем,

вдали белел музейный пандус.

Я убирал с ним середину.

Он, как всегда, был в полусне.

Держа стекло с осколком мины,

всмотрелся в снимок на стене.

С той фотографии пожухлой

юнца взгляд прожигал века.

В его чертах поблекших, тусклых

узнал я в чём-то Слабака.

Наклон чуть головы поникшей,

сутулится, как бы под гнётом груза,

но поражал вдруг текст под снимком:

"Герой Советского Союза".

"Встать!" - вновь команда прозвучала,

и нерадивый наш солдат

вскочил неловко, как попало,

и грохнул об пол экспонат.

Закончив к вечеру уборку,

мы вновь построились все в ряд.

Сержант наш отчеканил громко,

что командир был в целом рад.

"Два шага марш вперёд из ряда!" -

он зло смотрел на Слабака.

"На кухню дам Вам два наряда,

слаба, видать, у Вас кишка".

Мы утром встретились привычно.

Он подошёл ко мне несмело

и возбуждён был необычно.

Его спросил я:

- В чём, друг, дело?

Он мне ответил очень быстро:

- Приказ, я слышал, отдан устно -

вместо больного планшетиста

я заступаю на дежурство.

Включённый в боевую смену,

став аккуратным, твёрдым, точным,

он приближался постепенно

к той самой главной своей ночи.

Была объявлена тревога -

сирена взорвалась в ночи.

И, уложившись в нормы строго,

мы заняли места.

"Включить!" -

раздался голос командира.

И загудел зло ламп накал.

Предупреждающим пунктиром

луч на экранах замелькал.

Войдя в небесные просторы,

заняв своё там место прочно,

на индикаторе прибора

он высветил две жёлтых точки.

Вся станция пришла в движение -

позиции ракет аорта -

так в непрерывном ускорении

идёт военная работа.

Всего две точки,

но стотонный

несли в себе груз адский рьяно.

Невозмутимо, монотонно

они вползали в центр экрана.

Над пультом пуска мы пригнулись.

Ещё миг и...

команда "Старт",

но точки плавно развернулись

и тихо двинулись назад.

"Отбой" команда прозвенела,

в казарму и на койку - спать.

Луна над станцией желтела.

Уже я начал засыпать,

уже я видел день весенний,

парной вдыхая запах сена...

Как вновь с тупым остервененьем

в сознанье ворвалась сирена.

Я географию учил:

материки искал и страны,

и шар земной на них делил...

Теперь неистово, упрямо

делю земной шар на два мира,

в одном из них и мы живём.

Он красным обрамлён пунктиром -

наш мир, рождённый Октябрём.

Другой мир холодно и жёстко

глядит на нас.

Он зол, притих...

И он не та вдали полоска,

и не огромный материк.

Идеи не вогнать в законность,

дух того мира не угас.

Он может быть вне нашей зоны,

он может быть и среди нас.

Но дух всегда рождает силу.

Там вдалеке на ИХ земле

стоят военные в мундирах,

готовясь к натиску извне.

Взлетят со смертью в клюве птицы,

кружась в своём кругу порочном,

чтоб на экранах превратиться

в уже знакомые нам точки.

Но там, конечно, понимают:

сейчас война - не сорок первый.

И потому лишь проверяют,

испытывают наши нервы.

Пусть проверяют.

Путь наш труден,

Но недоступен наш простор.

Так Пауэрс сбит был

и так будут

все сбиты, кто летит как вор.

Три раза зло сирена выла.

И вновь обрушила всю ярость.

В четвёртый раз всё повторялось,

что в предыдущих тех трёх было.

Вновь точки медленно ползли.

Мы их принять готовы были.

У пульта пуска все застыли,

минуты медленно текли.

Сигнал "Опасность" взвыл над нами,

вскочили все одновременно.

В углу дымился блок системы

"Связь со специальными войсками".

Я близко был, но в озаренье

рванулся кто-то.

"Стой! Не тронь!"

Сверкнул в глазах его огонь.

"Слабак", - узнал я в ослепленье.

Он быстро к блоку подбежал,

мгновенно открутил зажимы,

и, дерзкой силою движимый,

тот блок наполовину снял,

но зацепились провода,

он бросил взгляд на них сурово,

схватил обуглившийся провод,

рванул что силы...

И тогда

в него подстанций впился ток,

но, вырвал проводов он клеммы,

сняв напряжение с системы,

и вытащив горящий блок.

Императив взорвался Канта

и содрогнулась в тот миг ночь...

Упал он на руки сержанта,

спешащего ему помочь.

Приостановлен был пожар.

Мы вновь готовы стали к бою.

Команда чёткая "Отбой"

слилась с кричащей тишиною.

Так кончил путь солдат неброский.

Без слов.

В глазах сверкал металл.

И так, наверное, Матросов

на дуло пулемёта пал.

Его мы молча хоронили.

Был залп дан - наш последний долг.

И лица воинов застыли,

в шеренгах замер N-ский полк.

В сполохах выстрелов кровавых

мысль билась в жерлах желобов:

"Побольше бы таких вот, слабых,

средь сильных и крутых жлобов".

1977 год

Оставить комментарий © Copyright Mikle5 (Mikle-555@mail.ru) Размещен: 03/08/2013, изменен: 03/08/2013. 18k. Статистика. Поэма: Детская		Ваша оценка:

Mikle5 : другие произведения.

Слабак