Гарин Александр Олегович : другие произведения.

Капкан на Инквизитора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.87*20  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда-то женское коварство привело мир к краю гибели. Лишь отчаянными усилиями Светлого Лея людям удалось избежать катастрофы. Но с тех пор многие земли поглотила тьма, откуда беспрестанно появляются мерзкие чудища и гады. В мире Светлого власть находится в руках у мужчин, а женщины за содеянное отныне и навеки пребывают в подчиненном, униженном положении. Во избежание повторения ужасов давних дней, постоянно проводятся "охоты на ведьм". Орден Инквизиции зорко следит за всеми нарушительницами. Ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности, даже самая добрая и благочестивая... Инквизитор и бесстрашный воин Марк Альвах - убежденный женоненавистник. Он презирает женщин за их слабую, порочную натуру, за их неустойчивость к соблазнам и темные стороны самого женского естества. Он безжалостный и беспощадный борец с грехом и пороком. В своем служении делу Светлого он не знает снисхождения к подлым ведьмам, только и ждущим того, чтобы погубить добрых мужей своими обольстительными чарами. ... Этот выезд за очередной ведьмой не предвещал ничего необычного. Однако, случайно отделившись от товарищей, Инквизитор попадает в ловушку - и теряет сознание. Очнувшись спустя короткое время, он не обнаруживает ведьмы рядом с собой. Зато доспех странным образом велик и тяжел, слабые, тонкие руки не в силах поднять меч, а длинные волосы закрывают обзор. Несколько мгновений требуется ему, чтобы понять очевидное. Мерзкая ведьма обратила его, верного слугу Святейшего, в слабое, порочное, глупое существо - в женщину... Роман закончен. Продолжение в книге "Игры Предвечных"
  
  
Капкан на Инквизитора
  
  
  
VFL.RU - ваш фотохостинг
  
  
  
Пролог
  
  
  Все утро шел проливной дождь и поднявшийся после полудня ветер не успел высушить раскисшей дороги. Солнце не показывалось уже третий день. Холмы, которые были видны в ясную погоду до самого горизонта, теперь тонули в серой облачной хмари. Облака летели по небу, и, несмотря на все усилия ветра, их плотная пелена ни на миг не пропускала ни единого солнечного луча.
  
  Вилдэр, капитан гарнизона приграничного поселка Нижние Котлы, тяжело оперся на перила сторожевой башни. Из-за холмов Туманная Прорва не была видна, но он всей кожей ощущал холод, который натягивался с той стороны. Однако сейчас капитана беспокоила не Прорва. Конечно, временами из нее выбиралась очередная мерзость, которую требовалось изничтожать или загонять обратно.
  
  Но мерзость, хоть и оказывалась всякий раз поперек себя причудливее и гаже, бедой была знакомой. А вот то, что сейчас во весь опор приближалось к Котлам со стороны столицы, знакомо капитану не было. И оттого, чем меньше оставалось времени до прибытия Инквизитора, тем тревожнее становилось старому воину.
  
  Уже не один десяток лет бессменный оруженосец и дядька Тив, подволакивая увечную ногу, проковылял по деревянному настилу, останавливаясь рядом. Заскорузлая рука с большими желтыми ногтями стиснула резную оторочку перил.
  
  - Еще не появлялись, - пробормотал Вилдэр и так очевидное. - Но уже должны.
  
  - Говорят, романы не опаздывают, - старый Тив тяжело вздохнул, потирая ладонью обвисшее несвежее сукно на плече. - Никогда.
  
  - У него еще есть время, - капитан качнул головой. - Проклятье, если бы не новый королевский указ, управились бы сами. Чем она отличается от тех чудовищ, которых мы здесь сдерживаем уже которую сотню лет? Да ничем!
  
  Тив промолчал. Однако в его молчании капитану почудилось нечто, с чем ему захотелось поспорить.
  
  - Нет, мы, конечно, еще не имели дел с такими, как она. Так ведь из Прорвы вечно лезет что-то новое, и до сих пор мы справлялись! Зачем было звать этого романа?
  
  Дядька хмыкнул, прокручивая ус.
  
  - На то была воля Святейшего. Ведьм в наших землях становится все больше с каждым годом. Инквизиция из местных не справляется с их растущим числом. Поэтому посылают романов. Говорят они...
  
  - Про них много чего говорят, - капитан в сердцах крякнул, выпрямляясь во весь рост. - Как будто чистокровный роман злее любой твари из Прорвы. И с бабьем своим они... рассказывают, чтобы предупредить распространение зла, они... баб жгли толпами. По одному подозрению, без разбирательств.
  
  Тив закашлялся, схватившись за кровельную балку и прижав к груди кулак.
  
  - Ходят слухи, что они так свирепы с женщинами из-за того, что не следят за Ночью Голубой Луны. Дозволяют в эту ночь рождаться мальчикам, а те...
  
  Капитан махнул рукой.
  
  - Мне все равно, что там с этой ночью у романов. Но не хочу, чтобы он здесь наводил свои порядки.
  
  Далеко на вилявшей меж холмов дороге показались еще плохо зримые темные точки. Вилдэр сузил глаза, присматриваясь. Потом сплюнул и пошел во двор - встречать гостей.
  
  
***
  
  Инквизитор оказался не стар - против ожиданий, ему не перевалило и за третий десяток. Глядя в наглое, надменное молодое лицо, уже тронутое печатью той жестокости, которая отличала всех романов, а особенно тех, которые находились на службе у Святейшего, капитан Вилдэр с тоской предчувствовал неприятности.
  
  И гость его не разочаровал.
  
  Он сошел с коня - одного из тех имперских жеребцов, что славились своей выносливостью и силой далеко за пределами Вечного Рома. Передав поводья одному из своих людей, он шагнул к капитану. Вилдэр окидывал взглядом романский шлем с гребнем и привеском из конского хвоста, кирасу под теплым дорожным плащом, посеребренные мечи, удобно подогнанные в ножнах под обе руки гостя, и с каждым мигом ему становилось все тоскливее.
  
  Тем не менее, лица он не уронил.
  
  - Приветствую вашу светлость в моей крепости. Могу я...
  
  Гость молча вытащил из-под плаща, по-видимому, заранее заготовленную грамоту с храмовыми печатями.
  
  - ... благородный Марк Альвах, Инквизитор с полномочиями второй степени, - пробежав глазами текст грамоты, Вилдэр с поклоном вернул ее владельцу.
  
  - Пусть позаботятся о лошадях, - роман в свою очередь оглядел выстроенных за спиной капитана воинов и, против ожиданий, одобрительно кивнул. Однако миг спустя лицо его вновь приобрело жесткое, хищное выражение.
  
  - Где она?
  
  Капитан и незаметно подошедший со стороны казармы старый Тив недоуменно переглянулись. Инквизитор перевел взгляд с одного на другого.
  
  - Ты что, хочешь сказать, что ведьма еще не поймана?!
  
  - У нас приказ, сообщать о ведьмах в Секретариат Храма Светлого, - Вилдэр стиснул зубы, выдерживая направленный на него блекло-зеленый взгляд. - Нам запрещено самим...
  
  - У вас приказ - сообщать о пойманных ведьмах, болван! - выделив слово "пойманных", Инквизитор скрипнул зубами. - О тех, которые не были убиты при поимке! Если ведьма была убита во время охоты, нужно представить отчет с приложением кожаного мешка с ее прахом весом не более двух унтов! Но вам не запрещено убивать ведьм. Вы просто не должны самолично чинить над ними суд. Это - дело священства. Проклятье!
  
  Он обернулся в сторону молчаливо ожидавших его приказа людей. Четверо прибывших с ним воинов были, как на подбор, высокими, крепкими мужчинами, под стать самому роману. Лица они прятали под монашескими капюшонами. По его знаку двое направились вслед за уводившими лошадей конюхами. Двое других шагнули вперед, точно изготовившись защищать Инквизитора от неведомой опасности.
  
  Сам посланник Святейшего переступил с ноги на ногу, стряхивая с сапог налипшую грязь.
  
  - В докладе говорилось о том, что ведьму увидела женщина, - он снова вперил блеклый взгляд в капитана, заставляя того чувствовать, как стальной ворот нагрудника давит на шею. - Я хочу допросить ее.
  
  Вилдэр кашлянул.
  
  - Дозвольте, ваша светлость, препроводить вас в гостевой покой. Бьенка - дочь нашего кузнеца. Ее приведут после обеда.
  
  - Пусть ее приведут немедленно, - роман мотнул головой в сторону стоявшего вплотную к казармам мрачного дома, безошибочно угадав в нем тюрьму. - Обед подать туда же.
  
  
***
  
  Бьенка в немом ужасе взирала на две темные фигуры, недвижимо застывшие по обеим сторонам от стола. У ног одного из солдат Инквизитора лежал большой угловатый мешок. Не прошло и часа с тех пор, как эти самые двое в сопровождении стражи из поселкового гарнизона ворвались в дом ее отца и увели Бьенку прямо с обеденной трапезы. Пока ее волокли по улице, как какую-то злоумышленницу, Бьенка сгорала от позора. Но теперь, когда она сидела в тюремном подвале, охраняемая только этими призраками, к ее чувству глубокого стыда стал примешиваться глубокий острый страх.
  
  Темные были людьми Инквизитора. А Инквизитор был романом.
  
  Бьенке доводилось слышать о романах. И услышанное внушало девушке только глухую тревогу.
  
  Вечный Ром завоевал ее родную Веллию полтора столетия назад. Но из-за того, что земли завоевателей лежали на западе, за много недель пути, долгое время Ром казался веллам непонятным и далеким. Религия и традиции романов и веллов были схожи, а потому даже после установления бесспорного владычества империи, веллы не особо ощущали иноземное присутствие на своих землях. Завоеватели только оставили на границе крепость для сбора дани, которую веллы добросовестно свозили в указанный срок. Сбор и передача податей для завоевателей долгое время были единственными делами, которые совершались между двумя народами.
  
  Кроме дани, имперцы на самом деле ничем не притесняли новых подданных. Наоборот - войдя в состав огромной империи Рома, Веллия неожиданно обрела защитника - от ранее тревоживших ее соседей. Южане, которые каждую теплую пору традиционно устраивали набеги, в свой последний набег натолкнулись на отправленный в помощь веллам легион Рома. Романы быстро и деловито уничтожили это племя до последнего человека, а их вождя увезли в столицу, где, по слухам, вздернули на крючьях в назидание прочим врагам империи.
  
  Ко всему прочему романы не брали от веллов услужников, а веллы редко находили дела в землях романов. Это был редкий случай, когда от нашествия завоевателей Веллия больше приобрела, чем потеряла. И, помимо отдаленности, у Вечного Рома была еще одна веская причина не трогать и не разорять земель светловолосых велльских подданных.
  
  Туманная Прорва. Извечные владения Темной Лии, соприкасавшиеся с землями людей в одном только месте - по границе с Веллией.
  
  Множество поколений назад мир был един. Два начала дали в нем жизнь всему живому - мужское начало Светлого Лея и женское Темной Лии.
  
  Начала были не однородны, но дополняли одно другое. Естество Светлого Лея творило и созидало, а Темная Лия порождала на свет творения своего брата. Однако идеи Светлого часто искажались темным, дурным естеством его сестры. В результате в мир выходили не люди и добрые духи, а чудовища и мерзкие твари, которые, едва родившись, прятались от света, дабы скрыть свое безобразное уродство.
  
  Светлый долго терпел несовершенную природу Темной Лии, но и его терпение было не безгранично. После очередного, особо мерзкого искажения его созидательного образа, между началами развязалась война.
  
  Как долго она длилась, людям знать не дано. Известно только, что Светлый Лей и Темная Лия прекратили свою борьбу за мир лишь из опасений его погубить.
  
  Тогда мир был разделен пополам. Светлый взял под защиту всех мужей, поселив их на своей половине - людских солнечных землях. Темной досталась Прорва, обитель всяческой мерзости и гадов, порожденных ею же. И покровительство над женами - ведь когда-то Лия дала им свое начало, как мужам дал начало Лей.
  
  По милости своей Светлый разрешил женам поселиться с их мужьями на его половине, взамен явив волю - никогда не поклоняться Темной. Тогда же жены на половине Светлого навсегда были лишены возможности рождаться с даром магии. Слабость и неустойчивость перед соблазнами дочерей Лии могла направить их магию во вред. А потому этот редкий дар отдавался во владение только мужчинам.
  
  Так было. Но нашлись среди женщин неблагодарные, которые посчитали разумное решение Светлого Лея несправедливым. Они забыли о том, что только по воле Светлого продолжают жить под солнцем, а не гниют в туманах Прорвы. Эти жены вновь обратились к Темной в молитвах - и с ее помощью получали дар магии, делаясь ведьмами. Взамен позволяя черной магии злобной Лии проникать в мир людей, принося моры и приводя чудовищ, с каждым из которых отчаянно боролись граничившие с Прорвой веллы.
  
  Но темная магия Лии сильно отличается от светлого дара благого Лея. Она не может не вредить. Потому ведьмы опасны, и в первую очередь для себя.
  
  Для борьбы с преступившими волю Светлого Лея ведьмами мужественно встал его Храм. Первый наместник Светлого - Святейший отец Вечного Рома направил послание в каждую из земель империи. Развозившие послания духовные отцы оседали в крепостях романов, открывая в них оплоты Инквизиции - новой службы Храма, которая занималась только поимкой и уничтожением проклятых ведьм.
  
  Инквизиция получила широкое распространение. Поклонявшихся Темной или желавших поклониться ей, выявляли и уничтожали без малейших сомнений. За несколько десятков лет Инквизиторы, что из малой службы превратились в целый орден, сумели раскрыть, поймать и предать очистительному пламени тысячи и тысячи жриц Темной Лии.
  
  Так было во всех землях империи романов. Кроме Веллии. До недавнего времени.
  
  Несколько десятилетий упорной борьбы с женами-ведьмами и теми мужами, которые рождались без редкого дара магии, но путем молений Темной желали его заполучить, прошли для Веллии в спокойствии. Малонаселенная, небольшая Веллия находилась возле Прорвы и отражала ползущее из тумана зло. Велльские жены, не понаслышке ведая, что такое царство Темной, не помышляли о том, чтобы ей поклоняться. Да и сами веллы относились к своим женщинам иначе, чем было принято во всей остальной части империи романов.
  
  Бесспорная греховность женской натуры и ее подчиненность мужчине были закреплены в Послании Первого из Святейших, которое равно признавали романы и веллы. Но, в отличие от имперцев, веллы не обходились со своими женщинами так сурово, как предписывало Послание. Светловолосые обитатели крайнего востока чтили закон Светлого Лея. Закон этот предписывал удерживать женщин в строгости, дабы подавлять их несовершенную природу. Но жены веллов жили в относительной свободе. Они могли давать советы мужам и даже носить оружие. И, хотя мужчине отдавалось безусловное право властвовать в семье и над страной, велльские женщины предпочитали не обращаться к магии, дабы от обиды вредить мужам. Те же в своем мягкосердечии не использовали самим Светлым дарованное право на первенство.
  
  Но именно это слабоволие велльских мужчин привело к большой беде. Привлеченные мягкостью ее обычаев, ведьмы из прочих земель Вечного Рома мало-помалу бежали в Веллию. В конце концов, Инквизиторы-романы были направлены и сюда.
  
  Славившиеся непримиримыми бессердечием и презрением по отношению к падшим женам, Инквизиторы взялись за дело рьяно. Вредительниц, что молились Темной, стали выявлять по всей Веллии. Там, где мелькали фигуры романов - с чертами, словно рублеными боевым топором, высоких и темноволосых, ведьм ловили с быстротой и точностью, а изловив - предавали казни. С той же деловитой жестокостью, с которой имперцы расправлялись с каждой угрозой спокойствию в своей великой державе.
  
  Но, несмотря на то, что проклятые служительницы Темной уже вовсю сгорали на кострах по всей Веллии, до Нижних котлов по-прежнему не долетал запах этой гари. Котлы были могучим форпостом, перекрывавшим единственную долину, через которую твари из Прорвы могли попадать в человеческие земли. Изгородь в несколько человеческих ростов тянулась от одной холмистой гряды до другой, и постоянно охранявшему ее гарнизону было не до ведьм. Селений поблизости от Котлов не стояло, все женщины селения были на виду. Ведьм среди них не бывало отродясь.
  
  Вот почему новость, которую принесла из леса насмерть перепуганная дочь кузнеца, озадачила и смутила капитана гарнизона Нижних Котлов. Опытный воин, он привык иметь дело с тварями из Прорвы. Но понятия не имел, как следует поступать с ведьмами.
  
  
***
  
  ... Грохнула дверь. Крупно вздрогнувшая девушка осмелилась поднять голову. Темные тени в комнате остались недвижимы, точно изваяния. Но тот, кто из темного коридора шагнул в освещенное факелом световое пятно при входе, двигался решительно и быстро.
  
  Высокий и широкоплечий, как большинство романов, Инквизитор с видимой легкостью носил сплошную кирасу из благородного посеребренного стоика - благодаря ремеслу отца Бьенка хорошо различала металлы. Такой доспех мог отразить даже магию средней силы, особенно если его благословить именем Светлого. Засмотревшись на броню пришлого, дочь кузнеца даже ненадолго забыла о страхе и не сразу подняла глаза на его лицо. А подняв - испугалась снова.
  
  Блеклые глаза посланника Святейшего глядели на нее с присущей имперцам деловитой жестокостью. Отчего-то девушке подумалось - что бы ни случилось дальше, эти глаза она не забудет. И взгляд узнает из тысячи.
  
  Взгляд бессердечный и беспощадный.
  
  Тем временем Инквизитор сел за стол напротив нее. Взявшись обеими руками, он снял гребнистый шлем, явив взгляду Бьенки копну нестриженных волос - курчавых и черных, как у всех из его народа. С одной стороны кожа головы романа была иссечена словно когтями неведомого зверя - четыре длинных шрама уходили от основания щеки куда-то в волосы. Несмотря на этот изъян, облик Инквизитора можно было счесть красивым, если бы не выражение пренебрежительного превосходства, которое не сходило с его лица. Сидя теперь напротив него, Бьенка ощущала опасность - всем своим естеством. Не было похоже, чтобы посланник Святейшего сомневался в ее вине. В чем бы она ни заключалась.
  
  - Итак, ты видела ведьму.
  
  Голос Инквизитора оказался неожиданно приятным. Выражение его лица и глаз не изменилось, но тон был на удивление дружелюбен. Бьенка несмело подняла взгляд.
  
  - Видела, да... Ваша... милость.
  
  Роман подался вперед, кладя локти на стол. При его движении слышался скрип ременных стяжек доспеха.
  
  - Расскажи еще раз, как это было, - потребовал он.
  
  Дочь кузнеца опустила голову. Теперь она глядела на руки Инквизитора, которые лежали на столе. В его кожаные наручи были вставлены металлические пластины - затем, должно быть, чтобы посланник Святейшего мог отбивать удары меча просто рукой. По всей видимости, имперец был очень силен. Сбитые костяшки его пальцев говорили о частых кулачных боях, а мозоли на руках отличались от тех, которые носил ее отец. Такие никогда не могли появиться от тяжелой работы. Только от частого трения о кожу или металл оружия в ладони.
  
  - Слушаю тебя.
  
  Тон дознавателя был холоден. В нем не сквозило ни единой нотки нетерпения, но отчего-то Бьенку он испугал больше прежнего. Она закусила губу.
  
  - Я... это... случилось почти две седмицы назад. Третьего дня был сильный дождь, а потом сразу - сильное тепло. Ну, у нас все знают, такое вот - к грибам. По обычности за грибками ходим с братом. Чтоб чего не вышло... Но Бертолф тогда заболел, и я... то есть, пошла одна.
  
  Она обняла себя за плечи.
  
  - Батюшка мой... большой охотник до жаренных мокрушек. Только их и... ну, кушает. А мокрушек как раз не было! Я обошла всю рощу - мне попадались и полянки, и птички, и подкорники. Мокрушек... не было ни одного. Я знаю, батюшка первым делом спрашивает, когда мы возвращаемся с грибами - мол, есть ли мокрушки. Они такие сладкие, в особенности если их жарить с сушеной приправой...
  
  Инквизитор пристукнул надетым на палец железным перстнем по столу. Бьенка вздрогнула, оборвав себя на полуслове.
  
  - До заката оставалось еще... ну, времени прилично, - сглотнув и перебирая пальцами по плечам, вновь заговорила она. Инквизитор смотрел, не отрываясь. Он ловил каждое движение ее губ, каждое подрагивание ресниц. Бьенка чувствовала его блеклый, изучающий взгляд, и никак не могла понять, отчего ей так страшно. Ведь она не была ни в чем виновата. - Мне подумалось ненадолго сбегать к заброшенной сторожке. Ее построили на границе рощи и этих... ну, восточных холмов. Конечно, к этим холмам ходить запрещено с тех пор, как... как через них прорвалась одна из тварей. Хотя раньше они, холмы то есть, считались непроходимыми. Но тварь прорвалась и сторожку бросили. Мол, опасно. Капитан Вилдэр... помнится, сделал сторожевой пост ближе к выходу из рощи. Говорил... ну, он батюшке говорил, не мне. Если, мол, твари снова начнут прорываться через холмы, этот пост они все равно не минуют. Ну, а к сторожке мы просто не ходим. Вдруг там окажется еще какая-то тварь. Но грибов там всегда очень много. И... я решила... как это говорят... рискнуть.
  
  Роман чуть сдвинулся вперед. Бьенка бросила на него беспокойный взгляд.
  
  - Я прошла через всю рощу и вышла к холмам. Из-за них уже видно... ну, эту... Прорву... если влезть на дерево. А мокрушки - их там завсегда пруд пруди. Вокруг этой самой сторожки, и за ней особенно.
  
  Инквизитор потер лоб ладонью. Бьенка заторопилась.
  
  - Уже... уже все. Я пошла к сторожке. Почти дошла и потом вдруг вижу - дым. Дым из трубы. Ну, в сторожке которая... А ведь, смекаю, туда давно никто не ходит.
  
  В блеклых глазах посланника Святейшего впервые промелькнула тень интереса.
  
  - Сперва мне подумалось - кто-то из наших. Я даже обрадовалась - счас, мол, окликну, и не так будет страшно. Жутковато там, конечно... Но потом... как какое-то... ну, это... предчувствие. Дай, думаю, посмотрю сперва - а кто там. Подкралась, значит, тихонько. Как пошныриха... И... и заглянула в окно.
  
  Девушка опустила руки.
  
  - Она была там. Ведьма. Развешивала что-то по стенам. Вокруг нее горели свечи. Много... и еще там были... кости. Большие кости! Ух, как я бежала! Я...
  
  Бьенка не договорила, закусывая палец. Инквизитор переменил положение на скамье, разминая затекшую спину.
  
  - Ты видела ее лицо?
  
  Дочь кузнеца мотнула головой.
  
  - Нет... твоя... ваша милость. Она... ну, была ко мне спиной. Я дожидаться не стала - бегом оттуда, дай Светлый ноги!
  
  - А она заметила тебя?
  
  Девушка задумалась.
  
  - Не заметила, - после паузы, медленно проговорила она. - Я... ну, тихо хожу. Она не обернулась, когда я отходила от окна. Верное дело, господин.
  
  Роман переглянулся с одним из своих людей, о которых Бьенка, занятая только его особой, успела подзабыть.
  
  - Если это ведьма, она могла почувствовать чужое присутствие, - тускло раздалось из-под капюшона. В ответ Инквизитор дернул плечом.
  
  - Сильная. Слабая могла и проворонить. Если была отвлечена. Помоги нам Светлый, чтобы так оно и было! Иначе... где теперь ее искать?
  
  Он вновь обратился к притихшей девушке.
  
  - Сколько времени отсюда добираться до этой вашей сторожки?
  
  Бьенка пошевелила губами, сосредоточенно подсчитывая.
  
  - Не меньше трех часов... ваша милость!
  
  - А на лошадях?
  
  - На лошадях это... дольше. Там ведь... ну, холмы и лес. Дороги нет.
  
  Инквизитор и тот же воин переглянулись вторично.
  
  - Сaenum (вот скотина)! - посланник Святейшего впервые обнаружил гнев, сдвинув брови, и пробарабанив пальцами по столешнице. - Хорошо выбрала место. Хитрая тварь.
  
  Человек в капюшоне пошевелился - впервые за долгое время.
  
  - Нельзя идти на ведьму пешими, - тихо и сипло проговорил он. - Если возьмем живой, не сможем увезти.
  
  Бьенка посмотрела на него, но тут же потупилась.
  
  - Если господин позволит... там, ну... можно пройти с лошадьми, - несмело проговорила она. - Нужно только участок пути провести их на поводу. Там, где лесистый склон...
  
  Инквизитор протер ладонь большим пальцем другой руки. Его собеседник оперся о стол.
  
  - Сможешь показать это место?
  
  Девушка на мгновение вскинула тревожно взблеснувшие глаза и снова потупилась.
  
  - Я... ну, то есть, конечно могу, ваша милость. Но...
  
  Роман стиснул руку в кулак, но тут же расслабил его. Выло видно, что он вновь начинает раздражаться.
  
  - Мне... мне страшно туда идти, господин. Я... боюсь... ведьм.
  
  Из-под капюшона собеседника Инквизитора донеслось хмыканье. Посланник Святейшего усмехнулся уголком губ.
  
  - Ты будешь под нашей защитой. А мы получили благословение от самого Светлого через посредство Святейшего. Гляди.
  
  Он полез под воротник и вытащил висевший у него на шее серебряный знак Светлого, какой разрешено было надевать только мужчинам. Бьенка бросила недоверчивый взгляд на охранительный талисман, что лежал на широкой мужской ладони, и вдруг изменилась в лице. Миг-другой спустя девушка уже овладела собой. Однако ее смятение не укрылось от глаз Инквизитора, что пристально наблюдал за ней все время разговора кроме двух-трех взглядов, которые он обращал к своему солдату.
  
  Роман озадаченно оглядел талисман со всех сторон, даже повернул его оборотной стороной, но ничего пугающего не увидел. Это был обычный знак мужского естества Лея, что после его разрыва с Лией стали изображать в виде только одной - белой половины от двуцветного круга.
  
  - В чем дело, дитя? Что тебя напугало?
  
  Слова эти, несмотря на должную звучать в них заботу, были холодны, как промозглое дыхание Прорвы. Бьенка мотнула головой.
  
  - Ничего, господин. Мне... мне показалось.
  
  Она опустила глаза и, против воли, вновь посмотрела на лежавшие поверх столешницы руки Инквизитора. То, что она увидела ранее, никуда не делось. Более того, теперь исчезли последние сомнения.
  
  Посланник Святейшего перегнулся через стол. Удерживаемая за подбородок, Бьенка вновь вынуждена была поднять лицо.
  
  - Ты не умеешь врать, puer (дитя). Скажи, что тебя напугало. Не бойся.
  
  Впервые - за весь разговор, в тоне мужчины появилась мягкость. Бьенка снова поймала взгляд, как она только теперь разглядела, зеленых глаз Инквизитора и неожиданно для самой себя заколебалась.
  
  - Батюшка... не велел мне говорить... ну, о том, как я умею, - дочь кузнеца пугливо оглянулась на вновь застывшего у стола воина в капюшоне, потом вдохнула, желая успокоить свой страх, и вновь посмотрела на склонившегося к ней мужчину. Строгие, жесткие черты романа, так несхожие с мягкими округлыми лицами веллов, пугали и, одновременно, странно притягивали ее взор. Его глаза смотрели испытывающе, но теперь почти человечно. Бьенка знала, что обладатель этих глаз способен уничтожить ее. Но, в то же время, вдруг поняла - в его отношении она на такое же не способна.
  
  У нее не было времени уразуметь - почему.
  
  - Батюшка запрещает мне... он думает, ну... что это опасно. Люди... люди могут помыслить дурное. Но ведь ваша милость... Посланник Святейшего. Я... если я знаю, и не скажу... Светлый ведь будет гневаться! Ведь он одарил меня, чтобы я... ну, чтобы помогала, верно? Волей Светлого мне дано видеть... я... я должна предупредить.
  
  - Предупредить?
  
  Девушка кивнула.
  
  - ... господин позволит?
  
  Некоторое время посланник Святейшего внимательно и молча смотрел в ее лицо. Бьенка покраснела от стеснения, но не опускала взгляда. Она знала, что должна была предупредить слугу самого Светлого, чего бы это ей ни стоило, и это придавало уверенности.
  
  - Чего ты хочешь?
  
  Сильно смущаясь, дочь кузнеца осторожно взяла руку недоумевающего Инквизитора в свою и развернула ладонью вверх.
  
  - Это недолго. Просто... я должна предупредить, ну... должна. И... Могу я... как зовут господина?
  
  Взгляд романа из цепкого сделался пронзительным. Безмолвные тени вокруг стола напряглись. Напряжение повисло в самом воздухе. Однако посланник Святейшего упреждающе поднял два пальца свободной руки. После чего расслабил напряженные ручные жилы, позволяя девушке разладить его кожу.
  
  - Марк.
  
  - Марк, - Бьенка глубоко вздохнула и обрисовала пальцем раскрытую мужскую ладонь по кругу. - Я с детства, ну... умею... вижу то, что предначертано... и то, что можно изменить. Все здесь, - она провела кончиками пальцев по линиям ладони посланника. - Не совсем... вижу. Но... как-то чувствую. Есть изгибы такие, как у каждого - счастье, удача, смерть... любовь... - она запнулась, но продолжила. - А есть... есть что-то необычное. Что-то страшное. Такое, как, ну... у тебя на ладони, господин Марк.
  
  Инквизитор переглянулся с бывшим собеседником, прячущим лицо под капюшоном. Бьенка, меж тем, указала на линию, перечёркивавшую ладонь романа снизу вверх.
  
  - Это - знакомый изгиб, господин. То есть, у всех такое есть. Он обозначает судьбу. Но посмотри...
  
  "Судьба" Инквизитора действительно обрывалась, не дотянувшись до середины ладони. На этом месте ее перечеркивали две разнонаправленные морщины. После чего линия возобновлялась. Но если до этих штрихов линия была прямой и твердой, как романская стрела, то после "линию судьбы" словно тянуло в разные стороны. Она вихляла, перекручивалась сетью мелких морщин и словно раздваивалась.
  
  - Никогда... ну, ничего такого видеть не доводилось, господин. Тут словно линии сразу двух людей. Такого... такого не может быть. Не может. Но меня напугало не это.
  
  Она вновь разгладила ладонь.
  
  - Все эти линии, господин. Они все вместе показывают... Будет какой-то страшный выбор... ну, очень скоро. Очень. Может, завтра. Господин Марк, ты... ты должен будешь выбрать... И тогда... или твоя жизнь тебе останется. Страшное уйдет... уйдет стороной. Вот... ну...
  
  Она умолкла, видимо, не зная, как сказать яснее то, что было дано ей увидеть. Инквизитор молча ждал продолжения. Выражения, застывшего на его лице, понять было невозможно.
  
  - Или, - обронил он, когда молчание затянулось.
  
  - Или... не вижу, - напряженно вглядываясь в широкую ладонь, пробормотала девушка. - Не могу... постичь. Чувствую только... муку... очень страшную и очень, очень долго. Каждый миг... как бы... превратится в страдание. Без остановки. Без отдыха. Без конца. И твоя жизнь... ты всё... как будто потеряешь. Всё - это всё, господин... Марк.
  
  Дочь кузнеца подняла голову и взглянула в склоненное к ней лицо мужчины с тревогой. Впервые за все время эта тревога была - не за себя.
  
  Инквизитор почесал шею свободной рукой.
  
  - И когда, говоришь, мне нужно будет сделать этот выбор?
  
  Бьенка пожала узкими плечами.
  
  - Не ведаю, господин. Но... если позволишь...
  
  Посланник Святейшего на миг прикрыл глаза, в знак согласия.
  
  - Мне мыслится... тебе... ну, следует быть осторожному. Когда пойдешь за ведьмой. Лучше... твои воины... им пойти без тебя. Им опасно... но не так, как тебе. Прошу тебя, Марк... господин Марк... поверь.
  
  Инквизитор выпрямился, забирая, наконец, свою руку.
  
  - Я тебе верю, - глядя в просветлевшее от облегчения лицо девушки, проговорил он. После чего обернулся к стоявшему у его плеча человеку в капюшоне. - Брат Талейн, ты все записал?
  
  Так и не проронивший за весь разговор ни слова спутник Инквизитора молча поклонился, пряча табличку с растянутой на ней бумагой и угольную палочку в складках плаща.
  
  - Хорошо, - роман мотнул головой на непонимающую Бьенку. - А теперь, именем Святейшего, арестуйте эту глупую ведьму.
  
  
***
  
  Предварительный допрос деревенской ведьмы ничего не дал. Напуганная насмерть Бьенка все же упрямо стояла на своем - она никогда не молилась Темной. Сама мысль об этом приводила набожную дочь кузнеца в неподдельный ужас. Наводящие вопросы, уговоры и угрозы не производили на нее должного впечатления. Точнее, впечатление было, но обратное. Молодая крестьянка ожидаемо пугалась все больше, но ничем не могла помочь дознавателю, которого постепенно доводила до бешенства. У Альваха не было полномочий устраивать допрос с пристрастием. Словесный же не давал никакого толка. Способность Инквизитора к убеждению всегда была хорошим подспорьем в его работе. Альвах втайне гордился тем, что сдавал ведьм уже обработанными словесно, и частично, а то и полностью признавшими свою вину. Так было почти всегда. Но не в этом случае.
  
  С магией тоже не все было понятно. Природа дара Бьенки не походила ни на один из способов творения волшбы, которыми Темная наделяла своих жриц. По всему выходило, что дар этот либо происходил из тех времен, когда женщины могли рождаться магами, подобно мужам, либо вовсе существовал лишь в помыслах несчастной. Первое было невозможно, ибо самим Леем магия у женщин была отторгнута. Второе нуждалось в тщательной проверке. Под конец окончательно запуганная и запутавшаяся в хитроумных вопросах Бьенка умудрилась запутать и самого Инквизитора, и обоих его подручных. Марк Альвах вышел из подвала с больной головой и дергавшимся углом рта, впервые в жизни засомневавшись не только в вине выявленной им ведьмы, но и вообще в желании исполнять обязанности предварительного дознавателя. Что было привилегией, которую он получил лишь полгода назад ценой долгого и преданного служения делу Храма. В конце концов, мысленно решив отложить это дело на потом, посланник Святейшего оставил у Бьенки только одного своего человека, остальным приказав отправляться спать. Наутро Альваху и его спутникам предстояло ехать на поиски загадочной ведьмы, той, которую якобы видела Бьенка, а потому он сам намеревался отправиться на отдых, не дожидаясь глубокой ночи. Допрос перепуганной девушки неожиданно сильно утомил его.
  
  Инквизитору, несмотря на его невеликий опыт, уже доводилось допрашивать больше десятка ведьм. Были среди них умные и глупые, презрительные и наглые не по положению. Были те, кто намеками либо открыто предлагали себя в обмен на снисхождение. И все, как одна, очень его боялись. Он привык, что его фигура внушала страх - привык он и к запаху страха. Это было правильно. Так и должно было быть. Падшие жены должны бояться имени Светлого и одного вида его слуг. Ведьмы взывали к милосердию, справедливости, совести, жалости и состраданию Альваха. И, конечно, подлые твари не получали того, о чем бесчестно просили.
  
  Но ни одна из жен не видела в нем защитника. Что бы ни говорила Бьенка, она была твердо уверена, что слуга Светлого явился, чтобы защитить ее и покарать злую ведьму. Она ни к чему не взывала, только отвечала на вопросы - насколько хватало ей ума, и ждала его защиты. Девушка искренне не видела в нем врага. Этим она озадачивала и раздражала Альваха, который начинал утрачивать свою никогда ранее не подводившую его сдержанность. Дочь кузнеца заставляла думать о себе больше, чем этого заслуживала любая женщина. Она не вписывалась в тщательно проработанные и выведенные натуры и подтипы ведьм, и это создавало дополнительные сложности при составлении отчета.
  
  Альвах не боялся сложностей. Но они сердили любившего четкость и порядок романа.
  
  Когда Инквизитор покинул подвал тюрьмы, уже опускались сумерки. Занятый своими раздумьями, он шагнул за дверь, рассчитывая принять, наконец, приглашение начальника стражи идти в гостевой дом.
  
  Однако во дворе его ждали.
  
  Низкорослый, кряжистый, усатый мужик не мог быть никем иным, кроме деревенского кузнеца. Об этом свидетельствовал и прожженный в нескольких местах, прокопченный фартук, который он, по-видимому, забыл снять, и его лицо и руки, почерневшие от долгой работы с огнем. Рядом с ним заметно волновался молодой парень, внешне сильно похожий на Бьенку - такой же веснушчатый и беловолосый. Руки парня тоже были тронуты той въевшейся кузнечной грязью, которую не выпарить даже самому усердному банщику. Чуть в стороне хмурился капитан Вилдэр. Было видно невооруженным глазом, что "порядки", которые все-таки взялся наводить в крепости пришлый роман, ему претили. Но полномочия Инквизитора были неоспоримы. И все, что мог сделать капитан - содействовать посланнику Святейшего во всем, что могло понадобиться.
  
  Инквизитор остановился на пороге. Несколько мгновений он и ожидавшие его веллы молча стояли друг напротив друга. Потом кузнец, бегло стрельнув глазами на грызущего губы капитана, сделал нерешительный шаг навстречу рослому гостю.
  
  - Стал быть... приветствую вашу милость. Я - Годфрит, местный, как бы так, кузнец. Бьенка - дочка моя. Вот сын еще, Бертолф. Брат, значит... Мы... уже, почитай, третий час дожидаемся. Когда можно будет дуру-то нашу домой забрать? Ваш милости она ж больше не нужна?
  
  Блеклый взгляд посланника скользнул по кузнецу, как по чему-то несущественному. Но задержался на его сыне. Некоторое время роман и юный велл, который почти не уступал Инквизитору в росте, глядели друг на друга. Потом Бертолф дрогнул, отводя глаза.
  
  Альвах снова посмотрел на явившегося за дочерью Годфрида. Под его взглядом кузнец переступил с ноги на ногу.
  
  - Твоя дочь созналась в том, что было запрещено женам самим Леем, - медленно и надменно проговорил Инквизитор, рассчитывая, что такой тон заставит отца Бьенки поскорее оставить его расспросы и дать утомлённому посланнику добраться до постели. - В волшбе. Она - ведьма. Возблагодари Светлого, который избавил твой кров от беды. Тебе больше не нужно заботиться о твоем чаде. Мы заберем ее с собой, когда будем возвращаться в столицу.
  
  По мере того, как он говорил, рот Годфрида открывался шире, а глаза вылезали на орбит. Брат Бьенки Бертолф спал с лица.
  
  - К...к-как же так, ваш милость? - кузнец снова переступил с ноги на ногу, тиская в кулаке прокопченный фартук. - Она, Бьенка... ведьма? Да что ты! Она... она жишь... самая добрая девочка, что есть на свете. Да хуч у кого спросите!
  
  - Моя сестра не ведьма! - поддержал косноязычного отца Бертолф, вновь поднимая голову. - Она никому не делала зла! Она вообще - местная дурочка. Ее дитем с крыльца уронили, и она думает, что линии на ладонях могут что-то значить. Это просто игра! Мы так играли в детстве! А потом бряк - и вот до сих пор. Она не ведьма, господин! Просто больна!
  
  Альвах задумался. Слова родичей Бьенки многое объясняли. Похоже, ее семейные хорошо знали природу недуга девушки. Будь несчастная не ведьмой, а просто сумасшедшей, одной головной болью у Инквизиции стало бы меньше.
  
  Сумасшествие многое объясняло. Вот только Бьенка не выглядела сумасшедшей.
  
  - Мой долг - выявить и доставить подозреваемую в ведьмачестве, - проронил он, наконец, потому что, по меньшей мере две пары глаз были устремлены на него в ожидании ответа. - Я забираю ее в столицу. Этим делом займется отдел дознавания. Если она невиновна - ее оправдают.
  
  Капитан Вилдэр нахмурился еще больше. Кузнец, некоторое время пробросав на него бесполезные взгляды, в отчаянье сделал еще шаг вперед. Теперь между ним и Альвахом оставалось совсем мало места.
  
  - Ваш милость, - его голос был хриплым. Весь облик источал неуверенность в том, что он делал и говорил. - Ваш милость, дочка моя и вправду... так головой-то хворает. Ежели того... от дома ее увезть - как есть рехнется. Отпустить бы ее, а, ваш милость? Ты - человек молодой, статный. Мож, доспех нужон особый? Иль позолоту по краю твоего противумагичного нагрудника? Вижу - у ворота вон иззубрины... - он оглянулся на кусавшего щеки изнутри капитана, который глядел в землю, и продолжил уже более уверено. - Мы с сынком мигом... за ночь... и позолоту - за наш, канечна, счет. Все для дела Храма... Ток ты, твоя милость... пожалей девку-то. Вон кого из соседей спроси - моя девка безвредная. Завсегда поможет. Пискуна не обидит. Пощади, твоя милость! Одно твое слово! А мы... мы что угодно...
  
  К таким предложениям Инквизитор тоже успел привыкнуть. Однако, если до того он колебался, кузнец с его неуклюжими попытками подкупа напротив - убедил его в необходимости передать ведьму для разбирательств столичным дознавателям. Нужно было заняться семейством поближе. Возможно, им всем было, что скрывать.
  
  Альвах сдвинул шлем и потер висок. Головная боль, появившаяся во время допроса, усилилась.
  
  - Из уважения к тебе, достойный муж, я сделаю вид, что не расслышал этих слов, - Инквизитор приложил ко лбу холод от стального наруча. На несколько мгновений стало легче. - Где твоя благодарность к деяниям Храма Светлого, который прикладывает все усилия для того, чтобы защитить земли человеческие от скверны Темной Лии!
  
  - Мы тоже тут делаем для человеческих земель немало, - вмешался, наконец, капитан. - И если бы не труд почтенного Годфрида, это бы давалось нам куда труднее. Если нужно, мы соберем жителей всего поселка и они подтвердят - Бьенка не ведьма. Она - хорошая девушка. Мы... мы будем присматривать за ней.
  
  Мучимый головной болью Инквизитор разозлился окончательно.
  
  - Вы, веллы, должно быть, тут сумасброды все, а не только одна ведьма. Или вы думаете, что если живете рядом с Прорвой, вам можно перечить воле Святейшего Отца? - он поймал на себе ненавидящий взгляд сына кузнеца и оскалился в ответ. - Я - голос Святейшего, и моя воля - его воля! Неблагодарные свиньи! Инквизиторы Храма посвящают свои жизни борьбе со злом. А зло расцвело в вашей Веллии из-за вашего же безрассудства! Если бы вы обращались с вашими женами так, как предписывает послание, мне бы не пришлось теперь ездить по этим диким землям, отлавливая проклятых ведьм!
  
  Он шагнул вперед. Все еще желавший что-то сказать кузнец нехотя попятился. Его сын сверкнул глазами.
  
  - Пора вам уже осознать то, что очевидно всем другим цивилизованным народам нашей империи - женщина порочна. Любая женщина! Даже самая благочестивая и добрая, - роман говорил слова, как выплевывал, в раздражении обнаруживая сильный рубленый говор, что отличался от мягкого велльского наречья. - Каждая из них произросла в естестве проклятой Лии, и в любой миг может обнаружить мерзкую темную сущность. А тем более такая, у которой имеется дар волшбы! Не должно проявлять к ним снисхождения! Никогда и ни в чем!
  
  Налетевший из-за близкой изгороди порыв ветра вздыбил пыль с дороги, бросив в лица людей мелкий сор. Кузнец схватился за запотрошенный глаз. Альвах поймал край перекрутившегося плаща, капитан Вилдэр заслонился рукой. Только молодой Бертолф стоял прямо. Он смотрел на промаргивающегося Инквизитора и его черты комкала гримаса неприкрытой ненависти.
  
  - Ваш милость, - оставив в покое покрасневший глаз, еще раз тихо попросил кузнец, видя, что посланник Святейшего уже все сказал и твердо намерен уйти. - Отпусти мою дуру, а? Надоть - я все... ну, то есть, на Храм пожертвую. Хозяйство... кузню... Не забирай дочку! Слышь...
  
  Роман со свистом втянул воздух сквось сжатые зубы.
  
  - Этим делом займется Секретариат, - уже ровно повторил он, глядя поверх головы кузнеца на сторожевые вышки крепости. Над их кровлями на ночном небе проступали крупные звезды. Лечь спать "до ночи" уже не получалось. - Судьи Храма не выносят приговора невиновным...
  
  - Слышали мы, как вы занимаетесь делами, - вдруг не выдержал Бертолф. - Вы же вырываете признания под пытками!
  
  Инквизитор медленно обернулся к нему. Кузнец и вздрогнувший капитан одновременно шагнули ближе, но юношу это уже не остановило.
  
  - А что, разве нет? - лицо молодого велла дергалось. - У них каждая - виновна! И Бьенка сознается! Она же трусиха! А не сознается - они заставят ее сознаться!
  
  - Бертолф! - предостерегающе начал было капитан. Инквизитор, однако, оставался спокоен, с внешним равнодушием слушая сына кузнеца.
  
  - Ты закончил возводить хулу на Храм? - только спросил он, когда брат Бьенки остановился перевести дух.
  
  - Я не возводил хулу на Храм, - вновь вскинулся тот, стряхивая руку пытавшегося увести его кузнеца. - Но разве вы не пытками заставляете сознаваться женщин?
  
  - Признание - несомненное доказательство виновности, - тоном только что говорившего быстро и резко романа теперь можно было заморозить пламя. - Как бы оно ни было получено.
  
  - Бертолф! - проявил, наконец, несвойственную ему твердость отец юноши, увидев, что увести сына получалось только силой. - Ступай домой! Живо!
  
  - Признание под пыткой - это самооговор! - капитан и кузнец все же подхватили безумца с обеих сторон и потащили прочь от Инквизитора. Который, впрочем, был совсем не против прервать разговор подобным образом. Велльский юнец уже наговорил не только на поездку в столицу в цепях, но и конфискацию всего имущества его батюшки. Больше он не был интересен Альваху. - Ты сам, небось, признался бы в прелюбодеянии хоть с козицей, хоть с кобылой, если в задницу горячую кочергу засунуть! А может и нет - у вас, романов, это принято, вы ж за Ночью Голубой Луны не следите и топчете друг друга, как тупые бемеготы...
  
  Уже сделавший несколько шагов по направлению к гостевому дому Инквизитор расслышал обращенные к нему последние слова. Мигом позже он оказался рядом с утаскиваемым веллом. Рука в боевой перчатке вцепилась в светлые волосы, заставив Бертолфа нагнуть голову и болезненно вскрикнуть.
  
  Какое-то время посланник Святейшего смотрел на вцепившегося в его запястье велла. Старики отпустили его и теперь Альвах и Бертолф были один на один. Прошло несколько тягостных мгновений.
  
  - Вы, я вижу, здесь, в своей деревне, решили, что если живете в захолустье и отстреливаете здешнее зверье, то закон вам не писан, - тихо заговорил, наконец, Инквизитор, обводя взглядом застывших рядом капитана Вилдэра и кузнеца. - Позволяете себе речи, за которые в любом другом месте уже были бы приговорены к вырыванию языка. Порочите Храм и его слуг. Позволяете себе сомневаться в копм... компетенции посланника самого Святейшего! Оспариваете мои решения, как будто это вашего ума дело, - он снова опустил взгляд на так и не сумевшего освободиться из его хватки Бертолфа. - Прямо теперь не смогу тебе доказать, что мое рождение произошло не в Ночь Голубой Луны, - он стиснул пальцы, выдирая волосы велла с корнем, и заставляя того морщиться от боли. - Но когда я повезу твою сестру в столицу, у нее будет множество возможностей убедиться, что мое появление пришлось на день самого Великого Солнцестояния, что знаменует пик мужской силы Светлого Лея.
  
  Он отбросил юношу назад. От сильно толчка велл едва удержался на ногах. Альвах заставил себя успокоиться. Семейством ведьмы определенно стоило заняться. Но не теперь. Время для этого еще придет.
  
  - Вам следует следить за тем, что говорят и как думают вверенные вам люди, капитан, - ровно, почти буднично проговорил он. - Если я когда-нибудь еще хоть раз от кого услышу подобные, - Инквизитор кивнул на Бертолфа, - разговоры, вас... Я имею в виду - всех вас, не спасет даже близость Прорвы.
  
  
***
  
  - ... и ты изначально позволил сопляку так с собой разговаривать?
  
  Альвах поморщился. Ожидаемый вопрос вызвал только раздражение. Впрочем, справедливо было бы отметить, что к дурному настроению Инквизитора располагал не один только этот вопрос.
  
  Выехать засветло, как предполагалось накануне, не вышло. Еще до рассвета Альваха разбудили с мрачным известием - все имперские кони, на которых прибыли посланники Святейшего, пали. Отвратительная желтая пена на мордах была красноречивым свидетельством того, что в корм либо питье была подмешала отрава. Бледный даже в свете неродившегося утра конюх клялся самыми страшными клятвами в своей невиновности. Взбешенный Альвах поверил ему сразу. Кто был виновен, он догадался и так .
  
  Догадка подтвердилась отчасти. Ворвавшиеся в дом кузнеца посланники Святейшего обнаружили главу семейства вусмерть пьяным. Едва помнившая себя от горя и страха кузнечиха подтвердила, что с вечера муж пришел один, без дочки и без сына, и тут же приложился к погребному бочонку. Бертолф же так и не возвращался домой. Поиски по всему поселку не дали результата - сын кузнеца бесследно исчез.
  
  В конце концов, так ни от кого ничего не добившийся отряд Инквизитора выехал поздним утром на гарнизонных лошадях. Лошади, хотя и хуже имперских, были хороши. Но Альвах все равно был недоволен. Главным преимуществом павших тварей было вплавленное между ушей серебро - в виде охранительной руны. Такое могли только маги первой степени, и то - специально обученные. Не каждое животное выдерживало эту магию. Но выжившие лошади переставали бояться нечисти, не дергаясь и не норовя выбросить всадников из седла в самый неподходящий момент.
  
  Все шло не так, как должно. Весь этот поход постепенно оборачивался провалом. Посланник Святейшего был не глуп, и понимал, что если теперь и главная ведьма сумеет ускользнуть от него, тащить в столицу одну только девчонку будет смешно.
  
  В довершение к бедам, Альвах как-то умудрился простудиться за ночь в гостевом доме, и теперь время от времени шмыгал носом. Его слегка знобило. Оставалось надеяться на то, что удастся изловить ведьму и покинуть Нижние Котлы до того, как болезнь - пусть и на короткое время - одержит победу. Уроженец Вечного Рома привык к теплу запада, и холода востока временами играли с ним такие шутки. Но он был молод и силен. Надежда, что его кровь окажется сильнее болезни, все же, теплилась в нем вместе с чаянием, что этот выезд все еще можно будет обернуть в пользу, а не вред своему положению в должности Инквизитора.
  
  Меж тем подручный ждал ответа.
  
  - Думай сам, Килух, - Альвах прочистил горло и сплюнул, метя в скукожившиеся от заморозков листья разлапистого лопуха. - Поселок - не такой, как прочие. Народ здесь отчаянный. Все время рядом с Прорвой. Других таких на полтора дня пути сюда не заманишь. Местные знают, что они - на особом положении. Я пригрозил им карой, но на деле никто их трогать не будет. Иначе вместо них придется направлять сюда легион - удерживать тварей. А это не обрадует ни Императора, ни Святейшего. Мыслю, здешний капитан догадывается об этом.
  
  Килух поднял бровь.
  
  - Я правильно уразумел, что ты боишься, они осмелятся...
  
  - С лошадьми же осмелились, - Альвах еще раз злобно сплюнул, прочистил горло и сплюнул опять. - Прочее легко будет свалить на ведьму, если она вообще существует. Мы больше ничего не будем есть и пить в этом поселке. Даже не будем там спать. Если, да поможет нам Светлый, удастся изловить ведьму, выезжаем из Котлов тут же. Даже в ночь. Лучше переночевать в поле, чем среди недружески настроенных не-имперцев.
  
  Подручный помолчал, пожевав губами. Альвах отвернулся, разглядывая проплывавшие мимо деревья. Раньше ему не доводилось видеть подобного. Здесь уже чувствовалось тлетворное дыхание Прорвы. Деревья были темные, с потрескавшейся серой корой. Их безлиственные ветви торчали в стороны, как гигантские иглы. Такое дерево можно было издали принять за чудище, особенно по ночи. Трава была жухлой по холодному времени. Голосов птиц и насекомых, которые голосили в лесах мира Светлого до самой зимы, здесь слышно не было. Только изредка перекаркивались вороны, сидевшие кое-где на ветвях. Серое небо с висевшими низко сизыми тучами дополняло суровый и мрачный вид последних холмов.
  
  По мере приближения к Прорве становилось заметно холоднее.
  
  - Нет, Бьенка - точно ведьма, - более сам для себя пробормотал Инквизитор, вытирая под носом кожаной частью наруча и застегивая плащ под самое горло. - Кто еще пойдет собирать грибы в такое поганое место?
  
  - Твоя светлость еще намерен брать ее с собой?
  
  Альвах пожал плечами.
  
  - Она не похожа на ведьму, - нехотя признал он. - Но не в моей ко... копме... проклятье! Компетенции выносить такие решения.
  
  - Если ты твердо надумал забирать ее, стоит продумать, как не попасть под гнев местных, - Килтух мотнул головой на проводника, которого вместе с лошадьми выделил им капитан Вилдэр. Светлоголовый велл ехал на некотором расстоянии впереди. За всю дорогу сюда он ни разу не обернулся на тех, кого сопровождал. - Случалось мне наблюдать, что бывает, когда между посланниками Храма и... не-имеперцами происходят недопонимания.
  
  Инквизитор бросил на него взгляд.
  
  - Такие случаи не часты, - обронил он. Собеседник невесело хмыкнул.
  
  - Но они происходят, - он пригнулся, пропуская над головой висевшую низко ветвь-иглу. - Разве ты не слышал о бемеготах?
  
  Собеседник мотнул головой.
  
  - Мне известно то же, что и другим.
  
  Килтух прицыкнул щекой.
  
  - Тогда я не могу открыть тебе всего, что там происходило. Ибо со всех нас взяли клятву. Скажу только, что когда после получения известий о разорении форта, мы пришли с полулегионом и выбили проклятых великанов из их предгорий, удалось спасти только одного пленника-романа. Только одного из нескольких десятков солдат и духовников! При том, что почти все они изначально попали в плен живьем. И это все свершилось из-за... недопонимания.
  
  - Недопонимания?
  
  Килтух дернул бровями.
  
  - Бемеготы - богомерзкие развратники и нечестивцы, и хвала Светлому, что к сегодняшнему дню их уничтожили почти полностью. Но речь о другом. Эти дикари сотворили такое с романами, потому что у них не было страха перед империей. Они просто не имели представления о величии Рома и его безжалостности к врагам. И готовности защищать каждого гражданина, не спуская издевательств над единым, даже самым ничтожным романом.
  
  Он снова пригнулся, отодвигая ветвь рукой.
  
  - Здешние - чем-то похожи на бемеготов. Они - слишком далеко от людских земель. Должно быть, романов в первый раз увидели только вчера. И у них нет страха перед нами. Такого, как у тех же веллов, но - западнее и в столице. А значит, если они захотят... я согласен с тобой - нужно быть настороже.
  
  Килтух говорил дело. Его речи были разумны и правдивы, за исключением одного. Он упорно подчеркивал свою принадлежность к романам, хотя был сыном романа и геттки, а значит, не мог считаться полноценным имперцем.
  
  - А что с ним стало? - зачем-то спросил Инквизитор, провожая взглядом ворону, которая вспорхнула с ветки при их приближении.
  
  - С кем? - не понял подручный.
  
  - С тем, выжившим.
  
  Килтух поморщился.
  
  - Он был болен. Ему назначили содержание, как покалеченному на службе легионеру. Но... если не ошибаюсь, как только смог подниматься и держать оружие, он упал на меч.
  
  Пришел черед морщиться Альваху.
  
  - Слабак, - презрительно бросил он, прочищая горло и снова сплевывая. - У него был шанс закончить жизнь достойно и уйти к Лею. Вместо этого он выбрал бабье царство Лии, совершив такое прегрешение. Ведь Светлый отторгает самоубийц. И это после того, как самим Леем ему назначено было спастись!
  
  Подручный бросил быстрый взгляд на молчаливо следовавших за ними трех других спутников. Те держались в отдалении. Скрытые в тени капюшонов лица были едва видны. Но и без того чувствовалось - посланники Святейшего были подавлены.
  
  - Мы не знаем, что пришлось ему вынести в плену у горных великанов, - осторожно проронил он. Инквизитор запрокинул голову, чтобы кровь отлила от слишком сильно согреваемого ею лба.
  
  - Да что бы ни было. Настоящий воин... если он попал в Легион не по ошибке - способен вынести что угодно. И вынесет. Во имя Императора, Святейшего и собственного достоинства. Нет такого испытания, которое нельзя было бы превозмочь, если воля крепка.
  
  Килтух усмехнулся.
  
  - Я... не в обиду вашей светлости, давно заметил, что ты... слишком нетерпим. И к мужам, и к женам. Ты не делаешь снисхождений к людским слабостям. А меж тем...
  
  - Слабость - греховна, - непреклонно проронил Альвах, махнув на все рукой и сморкаясь в край своего плаща. Говорил он при этом в нос. - Если дать... ей расползаться... и не держать грешников и греховодников в узде... посмотри вон на бемеготов. Или, хотя бы на здешних веллов...
  
  - Господин Инквизитор, - негромко послышалось со стороны теперь только оглянувшегося проводника. - Мы прибыли.
  
  
***
  
  Хижина была впереди - на расстоянии не больше полета стрелы. Альвах огляделся. Вокруг со всех сторон возвышались поросшие густым лесом холмы. Сторожка стояла в малой ложбине между ними. Далее, за холмами потемневшее небо встречалось с еще более темной туманной пеленой.
  
  - Поганое место, - пробормотал Талейн, писец Инквизитора, опуская капюшон. - Мерзость.
  
  - Прорва близко, - счел нужным пояснить велл, указывая на восток. - Вон там, за холмами. Видите, какие крутые склоны? Раньше считалось, что твари не могут пройти через них.
  
  Альвах дернулся, подавив чих в ладони.
  
  - Мне говорили - холмы не так непроходимы, - шмыгнув носом и трогая рукояти мечей, прогнусавил он. - Что твари приловчились прорываться.
  
  - Всего один раз такое было, - велл покосился на него, и поправился. - Ваша светлость. И та тварь была летучей.
  
  Килтух погладил по шее коня, который начинал волноваться по мере того, как они приближались к хижине.
  
  - Как давно это было? - спросил он.
  
  - Да уж года три как... Тпрру, чтоб тебя!
  
  Его лошадь загарцевала на месте. Хижина теперь была совсем рядом. Однако, ничего похожего на дым или иные следы обитания вокруг нее не было видно.
  
  Килтух спрыгнул наземь. Все, кроме Инквизитора, последовали его примеру. Велл и Талейн остались с лошадьми, держа волновавшихся животных под уздцы.
  
  - Там определенно кто-то есть, ваша светлость.
  
  Велл сглотнул. Альвах стиснул рукояти мечей, готовый в любой момент вырвать оружие из ножен. Килтух вытащил свой меч и, в сопровождении двух других помощников Инквизитора, подобрался к самой стене. Выждав, рывком распахнул дверь.
  
  Внутри царили полумрак и запустение. Нигде не было ни следа свечей или костей, о которых говорила Бьенка. Хижина была холодна, пуста и сильно затянута паутиной.
  
  Волнение лошадей сделалось сильнее. Животные ржали и пятились. Велл, который был ниже и легче Талейна, удерживал своих с немалым трудом.
  
  Оглянувшись на них через плечо, Килтух сделал шаг вовнутрь. Ему показалось, что белый налет на столе и камине мог быть следами оплывшего воска от выставленных здесь свечей.
  
  Его внимание привлек шорох, донесшийся откуда-то сверху. Помощник Инквизитора поднял глаза - и на миг ощутил, как кровь стынет в его жилах.
  
  На потолке в пластах паутины сидела тварь. При виде нее другого слова на ум не приходило. Тварь походила на сильно высохший труп - с острыми локтями и коленями. Гнилые связки перевивали желтые кости. Но, несмотря на внешнее сходство с мертвяком, то, что пялилось на Килтуха выпуклыми черными глазами, было живо. И тому более - оно не было поднято из праха, а появилось на свет, а может, и во тьму - уже таким. Цепкие пальцы, которыми заканчивались руки и ноги твари, без усилий удерживали тело чудища на потолке. Острые когти скрежетали по дереву, разрывая паутину.
  
  Килтух медленно поднял руку с намертво зажатым в ней оружием. В тот же миг тварь бросилась на него.
  
  Помощник Инквизитора с криком упал на спину, вспоров клинком воздух. Тварь пронеслась над ним и выскочила в дверной проем.
  
  С заливистым ржанием лошади вставали на дыбы. Ни веллу, ни Талейну не удалось устоять на ногах - обрывая уздечки, обезумевшие от ужаса животные ломанулись прочь, волоча за собой людей. Альвах был единственным, кому удалось сдержать коня, хотя вздыбившийся жеребец едва не выбросил его из седла. Чудище распахнуло беззубую пасть. Вытянувшаяся невозможно длинно вниз челюсть выбросила толстый язык. От оглушающего визга конь под Инквизитором вновь повернул было прочь, из стороны в сторону дергая головой. Альвах до предела натянул узду, пересиливая беснующуюся под ним от страха животную тварь. Другой рукой он выхватил посеребренный меч.
  
  Издав последний вопль, чудище сбило с ног кинувшегося на нее помощника Инквизитора. Замерев на миг, оно обвело застывших людей огромными, с кулак, черными глазами и, отпрыгнув, длинными скачками понеслось прочь, в сторону леса.
  
  - Нельзя это отпускать! - на губах проводника пузырилась кровь. Он сидел на земле, силясь подняться. Несколькими мгновениями ранее в попытке удержать лошадей, велл повис на поводьях и получил копытом в грудь. - Это же тварь из Прорвы! Нельзя дать ей уйти!
  
  Альвах в несколько рывков головы оглядел своих людей. Лошади сбежали все, кроме той, что была под ним. Талейн был далеко - его унесла обезумевшая от страха кобыла, и он то ли не терял надежды удержать бесновавшуюся животину, то ли чем-то зацепился за сбрую и не мог освободиться. Один из воинов целился в уносившуюся скачками тварь из арбалета, но в спешке он недостаточно туго взвел механизм, и Инквизитор уже сейчас видел - не попадет.
  
  Он злобно сплюнул и, сильно натянув поводья, заставил хрипевшего коня развернуться в ту сторону, куда убегало чудище.
  
  - Ловите лошадей, - отрывисто приказал он, вдыхая воздух сквозь стиснутые зубы. - И нагоняйте меня. Я - за этой поганью.
  
  Альвах ударил коня в бок и рванулся с места крупной рысью, переходя в галоп. Тварь впереди почти достигла леса, и он видел - неведомое чудище несется в сторону от Прорвы, туда, откуда оно могло, обогнув сторожевой пост веллов, направиться дальше - к людским поселениям. Ему приходилось сталкиваться с нечистью, и он понимал, насколько опасна может быть тварь, и как важно было ее нагнать. А потому не щадил коня. Понукаемое криками всадника и болью животное неслось вперед. Глаза Альваха заливал холодный пот - давала знать о себе болезнь. Но он не упускал из вида места, где чудище, которое все-таки достигло леса, скрылось между деревьев. И на полном скаку вломился в чащу вслед за неведомым творением из Прорвы.
  
  В этом месте деревья росли не так густо, как в иных прочих. Двигаться на лошади было можно. Инквизитор поехал тише, высматривая врага среди ветвей.
  
  И увидел почти сразу. Тварь не пряталась. Она сидела на дереве, уцепившись за ствол всеми четырьмя лапами, как лопоухий веселун из лесистых северных земель. Узкая шишкообразная голова поводилась из стороны в сторону. Огромные черные глаза, несмотря на выпуклость, казались провалами на страшной морде.
  
  Преодолевая сопротивление коня, Альвах подъехал ближе. Несмотря на то, что тварь была почти перед ним, она сидела высоко, и он не мог достать ее мечом. Не было у него и арбалета, да и вряд ли чудище стало бы ждать закладки болта. Глядя прямо в матово-черные буркалы, Инквизитор медленно отвел руку и затем - стремительно выбросил ее вперед.
  
  Его клинок серебристой молнией сверкнул в воздухе, но тварь оказалась быстрее. За миг до того, как лезвие пропороло его гнилую шкуру, чудище прыгнуло на другое дерево. Посеребрённый меч вонзился в дерево, войдя почти до половины.
  
  Альвах зарычал от бешенства. Меч был потерян - он застрял слишком высоко. Тварь ответила ему протяжным воем, вновь растянув свой невозможно долгий рот и заставив вздыбиться коня. Потом - перепрыгнула на соседнюю ветку, а с нее - дальше.
  
  Инквизитор вырвал из ножен второй меч и устремился вслед за ней.
  
  
***
  
  По мере того, как он углублялся в лес, вокруг попадалось все больше паутины. Паутина была растянута на деревьях, оплетала кусты, стелилась по земле. Конь начинал путаться в ней, задевая копытами пласты такой толщины, что это постепенно мешало ему продвигаться вперед. Прыгучее чудище постепенно отдалялось, и это приводило Альваха в отчаяние. В лесу у твари были все преимущества. Инквизитор уже совсем готов был повторить бросок, используя второй из своих мечей. Он знал, что касание благословенного серебра будет губительно для творения Лии, нужно было только задеть его плоть.
  
  Как вдруг лес расступился. Нацеплявший множество клейких нитей на морду и брюхо конь вынес романа на небольшую проплешину среди деревьев, казавшуюся серой из-за свисавших отовсюду клочьев паутины.
  
  Тварь спрыгнула на землю, оказавшись почти в середине поляны. Придержавший коня Инквизитор понял, что она больше не собирается убегать. Отчего чудище решилось принять бой здесь, на открытом месте, где у конника были все преимущества, Альвах не понимал, и это тревожило его. Но медлить было нельзя. Он не мог гоняться за тварью по всему лесу. Идущим следом воинам будет сложнее найти его, если удалиться на слишком большое расстояние.
  
  Инквизитор тронул коня, понукая того двинуться ближе к ожидавшему боя чудовищу. Однако, несмотря на всю осторожность всадника, когда до твари оставалось всего с десяток шагов, передние ноги коня вдруг подломились. Животное опрокинулось набок прямо в скрытую под паутиной крупную рытвину.
  
  Альвах ожидал ловушки - и поэтому успел вырвать ноги из стремян. Инквизитор схватился за края ямы, не давая лошадиной туше подмять его под себя. Вонзив меч в почву, и опираясь на него, он выбрался наверх.
  
  Чудища на месте уже не было. Инквизитор обнаружил его на дереве, что склонялось своими ветвями к поляне. Но плохо было не то, что пеший человек сразу терял множество преимуществ в борьбе с большой и юркой тварью.
  
  Плохо было то, что к твари теперь прибавилось еще три.
  
  Инквизитор бросил быстрый взгляд на коня, но, несмотря на отчаянные попытки, подняться животное не могло. По-видимому, оно сломало ногу.
  
  Нос по-прежнему забивал дыхание излишней болезненной влагой, но во рту мгновенно пересохло. Свободной рукой Альвах выхватил кинжал - из лучшей стали, но, к несчастью, без серебрения. Чудища окружили поляну, не спуская с него выпуклых матово-темных глаз. Глаза эти делали их безобразные морды еще гаже.
  
  - Не прорываются у них твари, - сам себе пробормотал Инквизитор, отставляя кинжал, чтобы было удобно встретить им первое чудище, которому вздумалось бы на него кинуться, и единым движением вспороть поджарое брюхо. - Лживые ублюдки.
  
  Стараясь не упускать никого из виду, Альвах кружил по поляне, но и чудища не оставались недвижимы. Они перебирались по веткам деревьев, выбирая позицию поудобнее, и тоже следили за ним, не отводя взглядов. Роман понимал, что угодил в ловушку, но тянул время изо всех сил. Он знал, что конные или пешие, помощники уже торопятся к нему. Если воины успеют прийти на помощь, возможность перебить тварей еще была.
  
  Тем не менее, он едва не пропустил тот миг, когда чудища, наконец, решились напасть. Они были слишком стремительны. Что-то мелькнуло в воздухе - и Альвах вскинул клинок. Благородное серебро мгновенно рассекло рванувшуюся к его горлу невозможно удлинившуюся конечность одной из тварей.
  
  Чудище взвыло, тряся длинной лапой, на которой не хватало пальцев. Его плоть там, где она соприкасалась с металлом, быстро чернела и обугливалась. Инквизитор увернулся от когтистого взмаха с другой стороны и, не глядя, ткнул кинжалом. Но не попал. Одна из тварей спрыгнула с дерева и пошла кругом него, пробираясь по жестким волокнам паутины то удлинявшимися, то вновь делавшимися короткими конечностями. От направленного на него немигавшего взгляда черных провалов, в грудь романа, помимо ярости, вползала ледяная жуть.
  
  - Ну, давай, сaenum, - Альвах на миг скосил глаза на изготавливавшуюся к прыжку тварь на дереве. Две другие норовили зайти ему за спину. - Давай, погань, нападай!
  
  Посланник Святейшего сделал шаг назад, полуоборачиваясь к почти убравшимся из его видимости чудищам. Неправильность он осознал мгновением позже того, как еще можно было ее исправить.
  
  Скрытая среди других нитей, на его ноге затянулась петля из паутины. Не зная о ней, Альвах дернулся, затягивая туже, и едва не упал. Он пошатнулся - но и этого оказалось достаточно. Свистнувшая откуда-то из-за спины другая тугая петля опутала его руки, прижимая их к туловищу.
  
  Взбешенный и испуганный, Инквизитор провернул меч в руке, подцепляя его острием острую и прочную, как волокно стального каната, паутину. При этом он силился по-прежнему следить за всеми тварями, но это уже было невозможно. Одновременно с лопнувшей паутиной, что сковывала движения его рук, Альвах скорее ощутил, чем услышал мягкое приземление чего-то большого за своей спиной. Он попытался обернуться, нанося удар оружием наугад. Петля на его лодыжке натянулась и роман, потеряв равновесие, припал на колено, упершись ладонью в паутину.
  
  Он мог поклясться, что не видел никакой петли в том месте, где земли касалась его рука. Однако внезапно паутина вокруг пришла в движение, крепко обхватывая запястье. Альвах замахнулся мечом, с намерением одним махом пересечь и эти нити, когда никуда не девшееся из-за спины чудище, вместо того, чтобы прыгнуть на спину и вцепиться в затылок, с силой толкнуло его в плечо.
  
  Удар был так силен, что Инквизитор качнулся вперед, упираясь в землю второй ладонью. Еще миг спустя обхватившие запястья нити паутины резко натянулись, вздергивая его на ноги и рывком разводя руки в стороны. Альвах дернулся, потом еще и еще. Державшие низ и верх нити тащили каждая к себе, превращая тело в натянутую струну. Инквизитор выронил меч и нож, мучительно выгибаясь. Его ощущения были сходны с теми, которые испытывали приговоренные к четвертованию. Продолжая неистово вырываться, он напрягал руки, пытаясь ослабить давление на них. Но добивался лишь того, что тянущие его нити напруживались сильнее. Мясо в тех местах, где оно было пережато паутиной, начало неметь.
  
  Твари никуда не делись, но они уже не нападали. Более того, те двое, которые кружили вокруг него по земле, в последний раз наградив его взглядами матово-черных глаз, вспрыгнули обратно на деревья. Чувствуя, что еще несколько мгновений - и его попросту разорвет, Инквизитор рванулся из последних сил. И тут же был наказан. Его вновь рвануло - так крепко, что мир на мгновение потемнел в глазах.
  
  - Звери справились с поручением. Они привели его прямо в гнездо. Хороший план!
  
  Раздавшийся позади него голос был женским. Язык принадлежал веллам. Забыв обо всем, Альвах до хруста в спине обернулся настолько, насколько позволяли ему путы.
  
  Через паутину приближалась женщина средних лет. Она не шла, а словно перетекала по земле. В движениях женщины было что-то змеиное. Густые темные волосы толстыми прядями лежали на ее плечах. Широко расставленные большие глаза словно светились изнутри. Платье, плотно облегавшее узкую фигуру, было сшито из змеиных шкур. Вдобавок кожа самой пришелицы едва заметно отливала зеленым перламутром.
  
  Женщина плавно обошла распятого на паутине Инквизитора и остановилась перед ним. Однако, за миг до того уразумевший, с кем он имеет дело, Альвах уже зажмурился, приотвернув голову.
  
  Пришелица мелодично рассмеялась.
  
  - Смотри, смотри, он догадался. Так быстро! Какого воина потеряли борцы с нечистью, когда он ушел из их рядов для того, чтобы во имя Светлого отлавливать крестьянских простушек по деревням!
  
  Альвах стиснул зубы, но глаз не открыл. Он почувствовал движение воздуха у самой щеки и как будто тихое шипение. Что-то прошелестело - и чудище в облике женщины отодвинулось.
  
  - Ну, ладно, - услышал он. - Можешь открыть глаза. Если бы ты мне нужен был мертвым, ты был бы уже мертв.
  
  Это показалось убедительным, однако, последовать приказу оказалось труднее. Альвах не знал, как стоявшее перед ним исчадие Прорвы догадалось, что он был среди тех, кто боролся с нечистью, но благодаря прошлому опыту он действительно помнил, кого видел перед собой.
  
  Горгоны были верховными жрицами Темной Лии. Редкий смертный оставался в живых после встречи с ними. Поэтому известно об этих тварях было только, что они могли проходить в мир людей в туманные дни, когда облачная хмарь заслоняла землю и огненный взор Лея не мог спалить на месте эту нечисть. Помимо высшей магии - такой, какой не обладали даже внестепенные мужи-маги Светлого, горгоны могли обратить в камень - если смотреть им в лицо. Альвах помнил об этом - и не смел открыть глаз. Он понимал, что угодил в расставленную на него ловушку и уже был обречен. Но смерть в камне отчего-то представлялась ему более унизительной, нежели быть растерзанным тварями или разорванным проклятой паутиной.
  
  Одновременно в груди его поселилась холодная тревога - оттого, что Прорва вновь выпустила в мир людей тварей настолько сильных, что уничтожить их будет непросто. Не ему - он был уже мертв. Но задачей Инквизиторов было хранить порядок сущего. Невозможность предупредить о пришествии нечисти других людей терзала разум Альваха едва не более тоски о скорой и недостойной смерти.
  
  - Разве ты не слышишь, Инквизитор? - мелодичный женский голос снова раздался почти у самого уха. - Ты можешь открыть глаза. Я не хочу тебя убивать.
  
  - Бесполезно, госпожа, - сказал кто-то другой, мрачный, и хорошо знакомый Альваху. - Это же роман. Они упрямее асских ослов. И так же плохо слышат обращенные к ним слова.
  
  На несколько мгновений мысли об опасности отодвинулись. Пораженный Альвах открыл глаза.
  
  Откуда появился Бертолф, теперь сказать было трудно. Должно быть, пришел вслед за горгоной. Его появление объясняло многое. Похоже, ловушка была не случайной - она была расставлена именно на него, посланника Святейшего, и всех его воинов. Ведьма была предупреждена - проклятым мальчишкой.
  
  Лицо велла комкала гримаса уже знакомой Инквизитору ненависти.
  
  - Ты!
  
  - Тупая скотина, - в свою очередь поприветствовал Альваха сын кузнеца, по всей видимости, с трудом удерживаясь от того, чтобы ударить. - Моя сестра не виновна в том, в чем ты ее обвиняешь, ты слышишь, ты, твердолобый бемегот? Она не ведьма! Это я - я поклоняюсь Госпоже, а вовсе не она! Бьенка - обыкновенная чудачка! Если бы ты послушал меня, сейчас бы уже ехал невредимый назад в свой Ром!
  
  Альвах мучительно поморщился. Боль в растянутых связках делалась невыносимой. Тяжесть доспеха создавала дополнительную муку, еще более давя на распяленное тело.
  
  - Погань, - просипел он сквозь скребущее болезнью горло. - Мразь, ублюдок. Ты предал Светлого ради... ради чего? Чего ты хочешь получить взамен? Золота? Власти? Горсть вонючей магии? Что стоит того, чтобы после смерти гнить под бабьей юбкой Лии, купаясь в ее зловонии?
  
  - Ну, хватит! - отстранив велла, который наградил Инквизитора напоследок еще одним полным презрения взглядом, жрица Лии встала перед пленником, оглядывая его с ног до головы. - Мальчик не солгал - это очень хороший... материал. Молодой и здоровый. Да, такой мне и был нужен.
  
  Она с улыбкой тронула щеку поежившегося Альваха. Ее кожа зашипела, точно от прикосновения к раскаленному металлу. Горгона с криком отдернула пальцы.
  
  - Проклятье! Доспех посеребрен! Избавься от него. Сейчас же!
  
  Бертолф снова шагнул к кривящемуся Инквизитору. В несколько резких движений он отстегнул и сорвал наплечники, расслабил ремни кирасы. Роман молчал, стиснув зубы. Он ничем не мог помешать проклятому отступнику. Отбросив подальше все посеребренные части доспеха, велл стащил с головы врага гребнистый шлем - такой могли носить только бывшие легионеры. И, бросив на землю, пнул его ногой.
  
  - Ненавижу тебя, роман, - прошипел он. Альвах даже удивился такой лютой ненависти. Ведь по сути, даже в отношении Бьенки он ничего особо плохого сделать не успел. - Я получу силу Госпожи, а потом сделаю все, чтобы выбить вас, надменные ублюдки, с земли моих предков!
  
  На Инквизиторе остался только поддоспешник с железными кольчужными вставками, штаны из толстой кожи и такие же сапоги. Горгона снова протянула руку, но новая вспышка при соприкосновении с плотью посланника Святейшего обуглила кончики ее тонких пальцев.
  
  - Серебро еще где-то в его одежде, - чудовище из Прорвы подула на руки, возвращая им прежний, зеленоватый цвет. - Найди!
  
  Велл подобрал с земли валявшийся здесь же кинжал и, без раздумий, вспорол поддоспешник Инквизитора, который можно было стащить только через голову. Сорвав с шеи Альваха серебряный знак Лея и обнажив врага по пояс, Бертолф в нерешительности замер. Не сводившая взгляда с пленника горгона подняла бровь.
  
  В грудь Инквизитора, две рядом и одна - чуть ниже, были вплавлены три серебряные руны, вместе создававшие благое имя Светлого. Альвах впервые поймал взгляд страшной жрицы и, пересиливая боль, усмехнулся.
  
  - Ты можешь... убить или... обратить в камень, - он указал взглядом на свою грудь, в которой волокна металла переплетались с живой плотью. - Но что бы ты... не задумала, тебе никогда меня.... не околдовать. Имя самого Лея защищает мужа, что родился... родился в день Великого Солнцестояния.
  
  К его удивлению, чудовищная женщина усмехнулась в ответ.
  
  - Так ты рожден в день Великого Солнцестояния Лея? Это... это действительно забавно, - она с улыбкой посмотрела на угрюмого Бертолфа. - Ну, что же ты стоишь? Закончи то, что начал.
  
  Сын кузнеца кивнул и снова шагнул к Инквизитору, занося кинжал. Альвах стиснул зубы, давя рвущийся стон. Бертолф медленно и старательно, точно из распяленной свинной кожи, вырезал из груди Инквизитора руны - одну за другой. Он действовал ножом грубо, стараясь причинить как можно больше боли, но ему так и не удалось вырвать у романа ни одного крика. Оскалившийся Инквизитор мотал головой, с силой сжимал зубы и грыз ими собственное плечо. Но молчал все то время, по его тело медленно, волокно за волокном, отдавало магию защиты Светлого Лея.
  
  Наконец, последний кусок серебра с вросшими в него лохматыми обрывками кожи и мяса упал на закапанную кровью паутину. Бертолф отбросил его ногой подальше и, поднеся нож к лицу, демонстративно облизнул его лезвие.
  
  - На вкус - обычная кровь, - проговорил он, обращаясь к исходящему потом и кровью Инквизитору. - Только отдает тухлятиной.
  
  Он обернулся к молчаливо наблюдавшей горгоне. Жрица Темной протянула руку, поддев Альваха под мокрый подбородок и заставив его поднять лицо.
  
  - Теперь хорошо, - она приложила ладонь на место одной из развороченных ран на груди пленника. - Ты заслужил награду, мальчик. И ты ее получишь, клянусь именем Госпожи. А теперь иди, и приведи остальных. Ты знаешь, что нужно делать, и как говорить.
  
  Бертолф бросил прощальный взгляд на Инквизитора. На несколько мгновений их глаза встретились.
  
  - Не... надо, - выдавил, едва сдерживаясь, Альвах. - Не... потворствуй... ей. Вернись... вернись к Лею. Эта зараза... не должна... ползти дальше... Предупреди...
  
  Пальцы горгоны стиснули его волосы, с неженской силой разворачивая к себе. Альвах услышал удалявшиеся шаги, но не видел, как ушел сын кузнеца. Жрица Темной некоторое время изучала лицо пленника, водя омоченным в крови пальцем по его щеке.
  
  - Что... тебе нужно? - не выдержал Альвах, дергая головой. Но отстраниться не получилось. - Зачем... это все? Почему ты... меня... не убьешь?
  
  Горгона отодвинулась, проводя ладонями по его шее, плечам, груди. При этом она вытягивала губы в трубочку, приподнимая бровь и словно что-то прикидывая.
  
  - День Великого Солнцестояния Лея, - чудовищная женщина усмехнулась, размазывая кровь и пот по животу Инквизитора и скользнув ладонью ниже, за ремень штанов. - Это настоящий вызов, смертный из романов. И для меня, и для тебя. Но у меня получится. Получится. А вот тебе...
  
  Альвах закусил губу, запрокидывая голову. Пальцы чудовища оглаживали внутренние стороны его бедер. Такой смеси боли, безнадежности и страха он не ощущал никогда.
  
  - Тебе было бы легче родиться в Ночь Голубой Луны или, хотя бы, Сумерки Серых Облаков, - каким-то образом горгона перетекла на другую сторону, да еще вниз, оглаживая растянутые паутиной ноги Альваха через одежду. Однако, спустя еще миг Инквизитор снова увидел перед собой ее лицо. - Да любой день подошел бы, кроме Великого Солнцестояния! Но... ничего. Это... это будет даже интересно.
  
  - Что? - Альвах не выдержал и застонал, когда пальцы чудовища проникли в одну из рваных ран там, где раньше были руны. - Зачем это тебе???
  
  - Зачем? - горгона переместилась к его лицу, исходившему липким потом. - Затем, что Лей разорвал наш мир. Затем, что ты - Инквизитор, и верный слуга мерзкого Лея. Затем, что ты и твой Лей в вашей слепой и ненасытной ненависти продолжаете уничтожать тех, кто дал вам жизнь, уничтожать женщин. За то, что ты сам пришел сюда убивать!
  
  Альвах закричал. Рука чудовища погрузилась в него по самую кисть. Внутри романа словно рвались все жилы, сдавливаясь и комкаясь.
  
  - Вы принижаете своих жен, забывая о том, что благодаря нам появляетесь на свет. Вы исповедуете свои законы, а работу в устроении вашего мироздания делают женщины! Они отдают свои тела по капле, чтобы творить новые жизни, они пестуют эти жизни, пока вы, творения Лея, заняты только уничтожением, разрушением и убийствами! Все, что вы создаете, все равно приводит к войнам и смерти!
  
  Она резко выдернула руку, хватая его за щеки и сдавливая нечеловечески сильными пальцами.
  
  - Скажи, скольких ты уже убил, Инквизитор? Убил собственными руками? А скольких обрек на смерть?
  
  Альвах дернул горлом, сдерживая колотившую его предсмертную дрожь. Он крепился, чувствуя запах крови и собственных потрохов. Руки ведьмы что-то нарушили в нем. Роман чувствовал это и готовился уйти к Лею, сознавая, что его уход будет мучительным.
  
  Но тем вернее Светлый примет принявшего за него муку мужа в свет.
  
  - Не помнишь, не знаешь. Потому что ты - воплощенное творение Лея, появившееся в его день, - горгона заставляла смотреть в глаза, но не убивала. Ее губы кривились в презрительной усмешке. - Вы, романы - убежденные дети Лея. Для вас убийство, уничтожение такого долгого женского труда - вынашивания, рождения, заботы, пестования, долгого рощения одной-единственной новой жизни - пустое и легкое дело. А ты сам, Инквизитор, - она тряхнула его головой, не позволяя отводить взгляда. - Сколько жизней дал ты? Не вбросил, вменив это в заботу женщин, с которыми ты был, а подарил сам, совершив для этого долгий труд?
  
  Альвах молчал. За пережевывавшей внутренности тупой и всеобъемлющей болью он едва мог слышать и думать.
  
  - Но зато ты, должно быть, презираешь жен, как и все, кто носит в себе естество Лея, - горгона, наконец, отпустила голову пленника, разрешая ей вновь упасть на грудь. Вместо этого чудовище вновь погладило мокрые волосы Инквизитора. - Но ведь жены - всегда мягче, добрее, милосерднее. Среди вас, мужей, это немногого стоит. Но посмотри, что эти качества могут дать тебе.
  
  Роман с усилием поднял лицо.
  
  - Я исцелю тебя, - проговорила жрица, чуть отступив назад, и вновь окидывая тело Альваха оценивающим взглядом. - И подарю тебе на десяток зим больше жизни, к той, что тебе уже отмерена. Это будет непросто, Инквизитор. Но после нашей встречи ты станешь юнее и здоровее. Я придам тебе красоту и прелесть - такие, о каких ранее ты не мог помыслить. И еще то, о чем втайне мечтает каждая женщина. Ты получишь желанность для всех мужей, что только встретишь - до самой глубокой старости.
  
  Слушавший и едва понимавший, Альвах оторопело вскинул глаза. Горгона стремительно оказалась рядом и, сдавив его лицо на этот раз по-настоящему сильной хваткой, прижалась к кривящемуся рту, но не выпивая дыхание, а, наоборот, что-то вдыхая в него из себя. Не могущий крикнуть пленник дернулся - в последний раз.
  
  А потом проникавшая в каждую кроху его естества всепоглощающая, выкручивающая, изменяющая боль заполонила понимание и разум, бросая сознание в черноту.
  
  
***
  
  - Найдешшшь меня...
  
  - Если хочешшшь знать, зачччем - найдешшшь...
  
  - Захочешшшь - найдешшшь...
  
  Раздражающее шипение залепляло голову будто клейкой, душной паутиной. Альвах досадливо поморщился, нахмурив брови и покрутив носом. Потом, с трудом подтянув к себе руку, провел ладонью по лицу. Он лежал щекой на чем-то сухом и липком, а потому протереть все лицо сразу не получилось. Откуда-то пришел холод, и Инквизитор, зябко поведя сильно ноющими плечами, понял, что просыпаться все же придется.
  
  Он с усилием разлепил веки. Прямо перед его глазами была та же паутина - изорванная и смятая. В паутине во множестве застревали сор и земляная крошка. Насекомых не было, но романа это не удивило. Наступившие холода уже усыпили почти все живое, что должно было спать, до будущей весны.
  
  Еще несколько мгновений спустя пришла память. Альвах окончательно распахнул глаза и попытался рывком вскочить на ноги.
  
  В следующий миг все тело скрутила яркая, как вспышка, чудовищная боль. Казалось, болью было пронизано каждое мясное волокно. Боль разбегалась по крови, звенела в каждой жиле. Инквизитор распахнул рот, не в силах кричать, и пережидая, когда перекрутившая тело судорога хоть немного отпульсирует в его невыносимо страдающем естестве. Отчего-то сильнее всего от нестерпимой муки корчило лицо, плечи, грудь и низ живота. Напрягая сдавленные мышцы, Альвах урывками, по-песьи, с усилием втягивал воздух сквозь стиснутое горло.
  
  Помалу и словно нехотя, боль начала покидать его тело. Инквизитор дышал уже ровнее, осторожно сжимая и разжимая скрюченные пальцы рук. Спазмы внутри и снаружи ослабевали. Медленно и осторожно Альвах переполз на бок и подтянул колени к животу.
  
  Что-то было не так. Не боль. К боли он был привычен. Что-то мешало. И чего-то словно не хватало одновременно. Инквизитор с трудом поднял вялую руку и, упершись ею в паутину, попытался приподняться.
  
  Неожиданно, ему это удалось. Помогая себе другой рукой и ногами, Альвах напряг мышцы и, кусая губы, кое-как перевалился на четвереньки.
  
  Что-то мазнуло по спине, свесившись с головы и плеч. Посланник Святейшего дернул головой, с удивлением видя перед собой свои густые, курчавые черные волосы. За то время, пока он лежал без сознания, они вытянулись на величину, приличествующую разве что веллам и бемеготам. Он еще раз дернулся, пытаясь отбросить волосы с лица. При этом почувствовал, как что-то словно колыхнулось на груди, послав вспышку ноющей, слабевшей боли.
  
  Инквизитор сделал над собой героическое усилие и, оттолкнувшись ладонями, выпрямился, оставаясь на коленях. Но тут же осел на землю, пережидая вспышку новой муки. Снова ощутив беспокойство в груди, он вспомнил про раны и бросил вниз беглый взгляд, проводя по себе рукой.
  
  Мигом спустя всю слабость и сонливость снесло с него, будто порывом вихря. Открыв рот и выпучив глаза, совсем как давеча просивший за дочку деревенский кузнец, Альвах смотрел на аккуратную, округлую женскую грудь, которая лежала на ладони. На узкой ладони с недлинными, тонкими пальцами. Инквизитор хорошо помнил собственные руки - и то, как обычно ложились в его широкие ладони упругие или мягкие женские округлости. Те, что он держал в руках теперь, были восхитительно красивы, но не слишком велики. А значит, либо его руки уменьшились в размерах, либо...
  
  Еще несколько мгновений потребовалось Альваху, чтобы уразуметь, кому принадлежало то, что он держал. Еще отказываясь верить, он аккуратно и медленно опустил руку, проведя ею по животу. Живот изменился тоже, сделавшись гладким и утратив выпуклость крепких мышц, которые всегда исправно защищали потроха. Пальцы прошлись книзу, поверх ткани непривычно широких штанов ощупывая то, что было там.
  
  Ничего из того, к чему привык Инквизитор, там не было.
  
  Забыв обо всем, он вскочил на ноги. Свирепая боль полыхнула во всем теле, на миг заставив скорчиться. Подавив вскрик, Альвах разогнулся и, рванув ремень, сбросил с себя штаны.
  
  Открывшееся его взору тело было верхом совершенства творения женского естества. Гибкое, стройное, упругое, с нежной, шелковистой кожей, округлое в нужных местах ровно настолько, насколько этого требовалось, без единой лишней черты, кажущееся маленьким и хрупким, но, вне всяких сомнений, крепкое, это тело в другое время восхитило бы его, вызывая привычное и понятное желание.
  
  Если бы оно теперь не было его собственным.
  
  Альвах в отчаянии оглядывал себя, ощупывал и теребил. То, что он видел и чувствовал, казалось ему пережитком дурного кошмара, в которое бросила его злая волшба темной жрицы. И, одновременно - слишком реальным, чтобы оказаться просто сном.
  
  Он все понял. Он понял гораздо раньше, чем разум согласился поверить в то, что видели глаза. Но до последнего искал малейшую надежду на ошибку.
  
  Холодный ветер со стороны Прорвы налетел порывом, холодя его обнаженное тело. Альвах мимовольно схватился за плечи, оглядываясь по сторонам. По-видимому, с момента встречи со жрицей Темной, прошло не так много времени. Горгона исчезла. Отчего-то она не стала ждать его пробуждения. Но твари по-прежнему были где-то здесь. Они не показывались, но он чувствовал их присутствие. Хотя он их больше не интересовал. Альвах понял - все, что было нужно, с ним уже сделали. У тварей не было приказа на него нападать. Должно быть, чудища были заняты тем, что из мерзких клейких нитей вили гнездо. Чтобы потом вывести потомство.
  
  Сцепив зубы, он сделал то, чего старательно избегал - опустил глаза. Его взгляд прошелся по аккуратной красивой груди с юными розовыми сосками, гладкому животу, стройным ногам. Сипло выдохнув, Альвах коснулся там, где ранее естество составляло предмет его тайной гордости - рожденный в день мужской славы Лея, он не был ничем обделен. Теперь на том месте было иное - всегда вызывавшее интерес применительно к красивым женам, но чуждое ему самому. Альвах вдруг вспомнил последние обращенные к нему слова темной жрицы и, повинуясь вспышке внезапного понимания, упал на колени. Преодолевая боль, он потянулся всем телом и оперся руками о невозможно тяжелый посеребренный нагрудник.
  
  На него из выпуклой, почти зеркальной поверхности сурового металла смотрел самый прекрасный девичий лик среди всех, что приходилось видеть. Копна густых черных волос, таких, какие никогда не встречались у веллов, лежали на плечах и спине, свешивались на грудь. Инквизитор в отчаянье рассматривал собственные оттененные глаза, прямой нос и красивые очерченные губы на юном, тонком лице. В душу вползал темный страх.
  
  Его внимание привлек какой-то шум. С трудом оторвавшись от созерцания собственных прелестей, Альвах рывком вскинул взлохмаченную голову.
  
  В лесу трещало. Слышался шум приближавшихся людей и даже отдельные ругательства на велльском и на романском. Можно было разобрать чей-то голос, который увещевал всех поторапливаться.
  
  В проломленный ранее конем Альваха ход через паутину на поляну выскочил первый пришелец. Это был Килух. Лицо его было красным и исцарапанным. Он тяжело дышал, вдобавок на ходу обрывал с себя паутину. Заметив замершую над знакомым ему доспехом обнаженную женщину, помощник и правая рука Инквизитора на несколько мгновений застыл. То ли сраженный необычной красотой юницы, то ли по иной, гораздо более неприятной для Альваха причине.
  
  Следом за ним на поляну из леса выбегали другие воины отряда Инквизитора. И тоже замирали, вперивая взгляды в неуверенно ёжившегося посланника Святейшего. У каждого было оружие, которое они не выпускали из рук. Несмотря на все предшествующее, опытным взором Альвах отметил сразу, что их оружие было направлено в его сторону.
  
  Происходящее прояснил Бертолф, протиснувшийся между двух помощников Инквизитора. Вскинув руку, он указал на дико дернувшегося на это движение посланника.
  
  - Это она! Та самая ведьма! Она схватила господина Альваха! Я видел это собственными глазами! Глядите, она разорвала его на части!
  
  Несчастный роман открыл было рот, но его опередил Талейн.
  
  - Действительно, - хрипло пробормотал он, оглядывая поляну. - Везде кровь.
  
  - И вон его доспех и оружие, - другой помощник оскалился, поднимая арбалет. Острие болта смотрело в грудь Альваху. - Тоже окровавлены! Подлая тварь!
  
  Движение сверху привлекло внимание Инквизитора. Роман взглянул в ту сторону и, забыв обо всем, переменился в лице. С его места было видно то, чего не видели воины.
  
  Альвах вскинул подрагивавшую от слабости руку, указывая в ветви поверх голов своих помощников.
  
  - Обернитесь, болваны!
  
  Он схватился за горло. При попытке заговорить обращенного Инквизитора ждало новое потрясение. Рот его шевелился как нужно, но не мог исторгнуть ни звука.
  
  - Да обернитесь, coenum!!! Это ловушка!!!
  
  Нутро по-прежнему оставалось безмолвным. Альвах в ужасе вскочил, уже молча указывая наверх. И тут же упал наземь, спасаясь от свистнувшего в его сторону болта.
  
  То, что его не задело, можно было объяснить только милостью Светлого. Или Темной, потому что спрыгнувшая на спину стрелявшему воину тварь была ее порождением.
  
  Миг-другой Альвах диким взором смотрел на сцепившихся чудищ и своих людей. Впервые в жизни он не имел твердой уверенности, как ему следует поступить.
  
  Его сомнения вновь разрешил сын велльского кузнеца. Вывернувшись из-за дерущихся, он швырнул в Инквизитора, который вновь пытался подняться на подрагивавшие ноги, топором. Топор, впрочем, упал сильно в стороне.
  
  - Ведьма! Не дайте ей уйти!
  
  Альвах подхватил лежавшие в щиколотках штаны. Придерживая их рукой, второй он подцепил валявшийся тут же посеребренный клинок - и едва не упал. Короткий меч показался ему тяжелее чугунной плиты. Бросив отчаянный взгляд на бьющихся с тварями бывших товарищей, двое из которых уже окровавленными тряпками валялись на земле, обращенный роман сжал зубы и стиснул пальцы на рукояти. Резко выпрямившись, Альвах оторвал меч от земли. Волоча за собой оружие, и попеременно оглядываясь, он поспешил прочь так быстро, как только смог.
  
  
***
  
  Альвах открыл глаза. Он проснулся на чистом ложе в хорошо знакомой ему комнате. Инквизитор вскинулся, опуская взгляд и проводя рукой по своему телу. Все было в порядке и на месте - ему просто снился дурной сон. Не было никакого похода, странной девчонки, ее сумасбродного брата и тварей из Прорвы. Не было извратившего тело колдовства. Все это приключилось только по игре видений. Выругав в сердцах снотворниц, что по велению Темной смущали мужей такими мерзкими грезами, Инквизитор с неудовольствием оглянулся на открытое окно. Занавеска шевелилась, впуская холод, что приносил ветер с далеких холмов. Подниматься было лень, и уважавший только тепло запада Альвах закутался в покрывало. Что, впрочем, не принесло особой пользы - ему по-прежнему не попадал зуб на зуб.
  
  Он совсем уже собрался вскочить и, переборов ленность раннего утра, все-таки закрыть проклятое окно, когда в комнате прошелестело. Октавия появилась как всегда незаметно и как всегда вовремя. Невесомо прошествовав к ложу, она опустилась рядом с мужчиной, одарив его утренним поцелуем.
  
  - Господин Инквизитор, - выделяя последнее слово, она улыбнулась полными губами, опуская тунику сперва с одного, потом с другого плеча. - Позволь мне поздравить тебя с назначением.
  
  Альвах усмехнулся, принимая ее в свои объятия. Женские губы коснулись его лба, щеки, потом, минуя рот, скользнули по шее к впадине у горла. Господин Инквизитор убрал руки за голову, лениво вытянувшись, и позволяя ласкать себя. Он знал Октавию - одну из лучших и дорогих шлюх Вечного Рома. Она сделает так хорошо, как не придумал бы даже он сам, лучше знающий о своих желаниях.
  
  Покрывавшая поцелуями его живот женщина подняла голову.
  
  - Погоди, но разве Инквизиторы не должны блюсти нравственность во славу Светлого?
  
  Альвах приподнялся на локтях. Он пытался расслабиться, но этому препятствовал проклятый холод.
  
  - Должны, но духовники, - он улыбнулся ей и, против воли, снова покосился на окно. - Я - просто солдат. Так что самая красивая женщина Рома могла бы и... проклятье, почему у тебя так холодно? Вели позвать истопника, зачем такое терпеть?
  
  Октавия хлопнула в ладоши.
  
  - Сейчас придут, - она бросила на Альваха один из тех взглядов, что всегда волновали его кровь. - Позволь пока слабой глупой женщине согреть тебя, могучий легионер...
  
  Она игриво подцепила губами край покрывала, и откинула его. Снова было прикрывший глаза Инквизитор замер в предвкушении, однако, продолжения не последовало. Выждав, он приоткрыл глаза.
  
  Октавия сидела, с недоумением глядя на его бедра. Альвах тоже посмотрел туда - и вскрикнул от ужаса.
  
  
  
  Продрогший до костей роман вскинулся. Зверь, что тыкался в его голый живот мокрым носом, отпрыгнул. Альвах вскочил, хватая уложенный под ладонью меч. Молодой волк отбежал дальше и остановился вновь, посверкивая в предрассветных сумерках зеленым глазом.
  
  Некоторое время человек и зверь стояли друг напротив друга, продолжая настороженно выжидать. Потом волк сделал шаг назад. Еще, и еще. Выждав, когда зверь растворится в еще царивших в лесу ночных тенях, Альвах выронил тяжеленный меч и, склонившись над вчерашним кострищем, торопливо раздул угли.
  
  ... С момента его бегства прошло уже четыре дня. Четыре раза Светлый Лей являл свой лик миру, и снова уступал место тьме. В первые два дня Альвах едва помнил себя, то уходя в беспамятство, то топя сознание во всеобъемлющем, заполонявшим свет отчаянии. Извращенное тело отдавалось болью на любое неплавное движение. Слабые ноги наливались свинцовой усталостью, которая отдавалась в руках, боках и спине. Тяжелый меч оттягивал руку, и роман временами никак не мог взять в толк, зачем он тащит за собой эту вещь.
  
  Потом, когда глухое забытье уступило место черной тоске, он начал молиться. Так, как не молился перед походами, не молился в молельные дни и во время великих праздников. С той верой и страстью, с которой он взялся за это дело, Альвах, должно быть, прокричал бы Светлому Лею все уши. Но небо все время было затянуто облаками. Лик Светлого был закрыт и оттого, должно быть, такие горячие, молитвы Альваха не помогли.
  
  Его тело не вернулось.
  
  Разум Альваха прояснился ближе к концу четвертого дня. Бывший Инквизитор обнаружил себя посреди жидкого леса, полуголым, в мужских сапогах и мужских же рваных штанах, которые были ему велики. Как он их не потерял во время своих безумных блужданий - оставалось загадкой. Как непонятной была причина, по которой плутание слабого женского тела в осеннем лесу без одежды не привело к смерти или хотя бы болезни. Теплолюбивый Альвах простужался от сквозняков Веллии, но выжил в ее осенних заморозках, без верха одежды, даже не заболев.
  
  Впрочем, последнему он вскоре нашел объяснение. Все синяки и царапины заживали на нем с поразительной быстротой. Должно быть, искорежившая его естество ведьма не хотела, чтобы он умер от болезней или ран. И дала ему столько здоровья, сколько он был способен вместить. По замыслу темной жрицы, Инквизитор должен быть жить, и жить как можно дольше. Раз за разом заживляя нанесенные ему увечья без следа.
  
  Время от времени глядевшийся в тусклеющую поверхность посеребренного меча, Альвах догадывался, какую участь ему уготовила горгона. Он сам готов был влюбиться в свое совершенное лицо. Бывший Инквизитор осознавал, что если бы ему пришлось встретить раньше женщину, настолько же красивую, он бы так просто ее не отпустил. Тем более, если эта женщина встретилась бы ему голой и в лесу.
  
  Поэтому он старательно обходил людские поселения. К моменту, когда он пришел в разум, Альвах обнаружил, что в беспамятстве ушел очень далеко от границы с Прорвой в сторону людских земель. Он не мог понять, почему выбирал этот путь, а не другой. Словно кто-то вел его, направляя в нужное место, как на веревке. Но думать еще и об этом не было никаких сил. Возможно, никакой веревки и не было. Беспорядочные блуждания даже без разума у любившего порядок романа все равно оказались почти строго по прямой - на запад.
  
  Веллия не была протяженной. Пешему можно было пройти из конца в конец за неполных два десятка дней. Бывший Инквизитор миновал несколько селений, не выходя из леса. Он помнил, что если так же идти вперед, не более чем через три дня лесистые холмы бы расступились, открывая равнины и лежавшую в той стороне столицу. А там недалеко до границы Вечного Рома.
  
  Но нужно ли было идти в Ром?
  
  Вечером четвертого дня, продрогший и голодный до обморока Альвах, выкусывая высохшие зерна из-под шелухи надерганных с деревьев шишек, задумался о том, что следовало делать дальше.
  
  Идти теперь ему было некуда. В ранней юности Альвах, как и полагалось единственному наследнику знатного рода, вступил в легион. Однако, не добился в нем сколько-нибудь значимых результатов. Дело было не в недостатке ума или отваги. Просто к тому времени Ром перестал вести завоевательные войны, остановившись на укреплении границ империи и поддержании в них порядка. Проскучав несколько лет в приграничном гарнизоне, Альвах справедливо рассудил, что такая служба может затянуться до старости. И - с благословения гарнизонного духовного отца уехал с его же рекомендательным письмом для того, чтобы присоединиться к защитникам Храма Светлого.
  
  В столичном Роме, куда вернулся Альвах, ему долго не везло. Несмотря на то, что необходимость в защитниках у Храма все возрастала, именно Альвах отчего-то пришелся не по душе приемщику. Пробившись несколько месяцев и так и не получив согласия, молодой легионер решил подойти к службам Храма с другой стороны. И - присоединился к охотникам за нечистью.
  
  Сюда принимали всех желающих, у кого был хоть сколько-нибудь значимый военный опыт. Несмотря на то, что Прорва была отгорожена от мира смертных холмами и высоким забором, которые охранялись день и ночь, в самом мире хватало порождений Лии. Они оставались со времен войн Светлого и Темной и постоянно плодились. Охотники за нечистью гибли десятками, гоняясь за тварями. Но те, кто выживал, снискали почет и уважение, находясь под протекторатом Храма.
  
  Марку Альваху повезло. Он не погиб, раз за разом выходя живым из, порой, смертельно опасных передряг. В одной такой он едва не остался без лица, когда его отряд наткнулся на гнездо Когтистого Ужаса. В другой, пролежав почти четыре восхода, вплетенным в гнойную тину болотной гидры, едва сам не превратился в гной и не пошел на корм ее выводку. Тогда же, в болоте, он получил дурную болезнь нутра, что заставляла его простужаться от самых малых холодов и по осенней слякоти кашлять кровью. Но, в конце концов, эти испытания оказались не напрасны. По прошествии некоторого времени он вновь подал заявку на вступление в ряды защитников Храма. Приемщик к тому времени сменился. И - взор Лея смягчился к своему верному и настойчивому слуге. Двери Храма перед ним раскрылись.
  
  К этому времени Альвах остался без отца. Мать и трех сестер еще до того, как он вошел в возраст юности, унесла красная лихорадка. Молодой подручный Инквизитора третьей степени оказался владельцем не большого, но и не малого поместья в дальнем пригороде Вечного Рома.
  
  Альвах не думал долго. Прожив четверть столетия, он еще не помышлял о семье. Покупатель на его дом, поля и сады нашелся быстро, и торговался недолго. Вскоре деньги и владение сменили хозяев.
  
  Получив золото, молодой помощник Инквизитора распорядился ими неожиданно разумно. Отыскав лучшего мага Вечного Рома, он отнес большую часть денег ему. Мужи-маги не владели способностью излечивать тела - это было в ведении жен, когда те еще могли рождаться с даром. Но лучший маг Рома владел другой способностью - нагревать кристаллы из лечебных солей, которые с немыслимыми сложностями были доставлены ему из-за большой воды. Сидевший между ними Альвах часами терпеливо вдыхал горькие, вонючие испарения кристаллов - и, с благословения Светлого, после долгих хождений избавился от кровавого кашля.
  
  Вторую часть, меньшую, но довольно весомую, он потратил с еще большей пользой. Храм Светлого получил неожиданно щедрое пожертвование - и верность его скромного слуги не осталась незамеченной. Поднахватавшийся за своим наставником Альвах вскоре сам стал Инквизитором третьей, а после выказанного должностного рвения - и второй степени. Это была высочайшая ступень для человека недуховного сана, но на пока Альвах ограничился ею. Ему нравилось его новое положение, нравился выказываемый ему почет, и трепет, что испытывали перед его внушительной фигурой прочие смертные. Он не был законом, что мог карать и миловать - но был рукой этого закона. Отдаваясь служению Храму, он взамен взял от Храма все, что тот только мог ему дать.
  
  Не посвященные в сан Инквизиторы, все же, должны были вести достойный воинов Светлого образ жизни. Марк Альвах добросовестно следовал всем накладываемым обетам, за исключением одного - целомудрия. Кровь мужчины, рожденного в день Великого Солнцестояния, бежала по жилам быстрее, чем у прочих мужей, и Альвах считал это достаточным оправданием для потакания своей единственной слабости. Во всем прочем он был неприхотлив, и даже жил в келье при храме, так и не озаботившись, чтобы заняться устроительством собственного родового гнезда, как полагалось любому достойному роману, который уже достиг того, чего только мог, и постепенно подходил к середине жизни.
  
  Вот почему у него теперь не было дома или даже просто комнаты, куда можно было бы вернуться. Впрочем, в той самой келье, которая все еще оставалась за ним, в каменной кладке под полом был тайник, а в тайнике - то, что господин Инквизитор откладывал с каждого жалования. Этого наверняка не хватило бы для оплаты услуг даже мага первой степени, не то, что такого, на которого Альвах спустил половину золота за дом. Но на консультацию у магов в Библиотеке должно хватить. Это была единственная возможность узнать о природе того проклятия, которое наложила на него горгона. И способах избавления от него.
  
  Альвах не знал, как проберется в кельи монастыря, в который разрешено было входить только мужчинам, в таком виде. Но спрятанные там деньги были единственной целью, которая оставалась у вчерашнего господина Инквизитора.
  
  Еще можно было упасть на меч. Не зря ведь полуослепленный безумием роман столько времени волок его за собой.
  
  И после смерти угодить в царство Лии. Ведь Лей отвергал самоубийц.
  
  Доев шишки и побросав их шелуху в огонь, Альвах решил, что еще успеется. Самоубийство предполагало конец всему. Но Альваху - до сих пор, очень нравилось жить.
  
  Это было накануне. А ночью случился сон - сон о прошлой жизни, который закончился кошмаром.
  
  
  
  ... Альвах подкинул в костер горсть заготовленных сучьев. Ему повезло - после ранних заморозков, на земли Веллии пришла осенняя оттепель. Так бывало перед зимой. Роман не сомневался - еще день-два, и тогда его не спасет даже подаренное ведьмой лошадиное здоровье.
  
  Нужно было где-то раздобыть одежду. Женскую одежду, добавил про себя бывший Инквизитор и, поморщившись, сплюнул.
  
  Тело, в котором он оказался заперт, раздражало его до крайности, до исступления. Оно было красивым - для женщины. И, должно быть, жена какого-нибудь богатого вельможи, которого могла подцепить на свои прелести такая красотка, была бы всем довольна.
  
  Бывший легионер, бывший охотник за нечистью и бывший Инквизитор второй степени доволен не был. С трудом обуздав охватывавшую его злость из-за колыхавшихся при всяком движении грудей и лезших в лицо волос, он, в конце концов, перевязал и те, и другие надранными с деревьев подкорными волокнами. Волосы он хотел отрезать вообще, но, после раздумий, оставил. Куцая женщина могла привлечь даже больше внимания, чем женщина без одежды.
  
  Разобравшись с грехом пополам с этим, Альвах перенес внимание на другое. Злобно выругав ведьму уже не за то, что был проклят в женщину, а за то, что он стал такой коротконогой женщиной, которая на один обычный мужской шаг делала своих три и утомлялась от долгих переходов до ломоты в костях, роман занялся единственным и последним, что оставалось у него от прошлой жизни - мечом.
  
  Альвах заказывал свои мечи в храмовой кузне уже в Веллии. Мечи вышли хорошими - в меру сбалансированными, с рунной вязью, с обязательным посеребрением. И - короткими.
  
  Привычный к романским коротким мечам, бывший Инквизитор заказывал именно такие, но - на асский манер, узкие, загнутые и расширявшиеся к концам. Такими было удобно рубить летучую нечисть - когда она пикировала сверху. У веллов, которые привыкли к длинному и прямому оружию, его клинки вызывали снисходительные усмешки. Однако на все насмешки Марк Альвах оставался спокоен. Рожденному в день самого Лея, как рассуждал Инквизитор, не нужны длинные мечи, чтобы утешать себя из-за недостатка длины в другом, важном для мужчины месте.
  
  Теперь же его настойчивость сыграла ему на руку. Женское тело Альваха получилось почти на две головы ниже предыдущего. Длинный велльский меч был бы для него слишком тяжел. Короткий асский, после долгих стараний, ему удалось примерить по руке. Слабость и боль, вызванные перестройкой и перекруткой мышц и сухожилий, прошли, и Альвах, удерживая рукоять оружия обеими руками, в исступлении грелся с ним до самого рассвета, нанося и парируя удары. Постепенно его движения становились все увереннее. И, хотя слабые женские руки после долгого обращения с мечом стонали и болели, Альвах впервые за долгое время увидел просвет в своем безнадежном положении. Как бы там ни было дальше, если постараться, он вернет свои ловкость и силу настолько, насколько у него получится.
  
  Когда он упал обратно под дерево и снова раздул костер, Альвах уже был отчасти доволен собой. Если бы удалось сейчас добыть горячий мясной завтрак, будущее могло бы показаться не таким черным, каким оно представлялось на голодный желудок.
  
  Получив цель, прояснившаяся мысль уважавшего правильность и порядок романа заработала. Альвах бросил жадный взгляд в сторону уже проснувшихся и прыгавших по веткам осенних цокотух. Потом с некоторым трудом отхватил кожаный ремень от штанины и занялся изготовлением пращи.
  
  
***
  
  Седрик Дагеддид, де-принц провинции Веллия, осторожно приподнял ветку, проезжая под ней. Он не оглядывался, но и так знал, что Эруцио следует за ним. Вслед за романом тихо, как призраки, двигались всадники из королевской дорожной стражи. Три месяца выслеживания, бесплодных поисков и погонь - и вот сегодня разбойничья шайка Брюхатого Лласара, кажется, окончательно попалась. Брюхатый всегда был очень осторожен, но третьего дня подчинявшиеся ему мерзавцы обнаглели настолько, что дочиста разгромили трактир у Главной дороги на Ивенот-и-ратт, столицу Веллии и увели с собой двух трактирщиковых дочерей. После того, что с ними сотворили, тела девушек бросили в лесу, не углядев, что одна из них осталась жива. Чудом ей удалось вернуться в разоренный дом и навести, наконец, дорожную стражу на логово бандитов.
  
  Седрик лично возглавил облаву на выродков мужеского рода. В какой-то мере, эта облава была им заслужена. Не первый год он обретался в лагерях дорожной стражи, на правах простого воина, без каких-либо привилегий, которые предусматривало его высокое положение. Злые языки поговаривали - принц-де по предпочтениям притерся там, где много пригожих крепких молодцев. Но на самом деле Седрик просто стремился уйти дальше от велльского двора, скрывая от людских глаз в лесах свое убожество.
  
  Справедливости ради стоило сказать, что Седрик не был единственной паршивой овцой в стаде. Проклятие - непостижимое, непонятно кем и когда насланное, уже третье поколение нависало над всем его родом.
  
  Отец его, Хэвейд Дагеддид, был шестым, младшим ребенком в семье. Трон мог достаться ему только разве в случае повального мора. Хвала Лею, в стране мора не случилось, но отчего-то его братья и сестры гибли и без мора - один за другим. По мере того, как расчищалась дорога к трону, клеветники все чаще стали указывать на Хэвейда, как виновника несчастий с родичами. Но когда, после восшествия на престол, молодой король продолжал подвергаться тем же несчастиям, которые до того обрушивались на прочих отпрысков Дагеддидов, заговорили уже о семейном проклятии.
  
  Первая жена короля - благородная красавица из велльской знати - подарив счастливому отцу наследника и, едва оправившись от родов, вместе с сыном заболела красной лихорадкой. Королева умерла сразу, а младенец чудом и долгими молитвами остался жив. Но, об этом известно каждому - переболевшие красной лихорадкой мужи, хотя и сохраняют мужескость, однако семя их пустеет, так же, как усыхает чрево у выживших жен. Генрих, как был назван первый сын короля, был обречен с детства не иметь своих детей.
  
  Спустя несколько лет после смерти жены король Хэвейд женился опять - на дочери вождя соседних геттов. Молодая геттская королева понесла сразу после свадьбы, и Хэвейд было утешился. Но судьба и здесь посмеялась над ним. Как ни берег он жену, на седьмом месяце ее пребывания в бремени случилось несчастье - мелькнувшее в окне видение сумело напугать королеву до того, что она сбросила младенца и скончалась в ту же ночь - ибо лекари не сумели остановить пролившиеся за этим крови. Седрик родился недоношенным, но остался жив и даже быстро оправился от такого поспешного рождения. Со временем кровь геттов все более давала о себе знать - по взрослости вытянувшись выше брата и раздавшись вширь, он был темноглаз и темноволос, чем сильно отличался от велльских подданных.
  
  Но отрадой для отца не стал. В том не было его вины, а лишь огромное несчастье. Геттская мать сбросила сына в ту самую ночь, которая бывает лишь четырежды в году, и в которую велльские жены, доведись им рожать, через силу пьют удерживающие отвары, предпочитая пострадать дольше в родовых корчах или даже умертвить младенцев, но не дать появиться сыновьям в Ночь Голубой Луны.
  
  По преданию, Темная перед изгнанием прокляла мир Лея - настолько, насколько хватило сил. И, хотя большую часть проклятия сожгла испепеляющая магия Светлого, отголоски его проявлялись в особых днях и ночах - по нескольку раз в год. В число таких отголосков входили и Ночи Голубой Луны.
  
  Казалось бы, что такое одна ночь? Но родившиеся в эту пору несчастные мужи не искали жен, предпочитая встречи с себе подобными. И если романы относились к такому с равнодушием, а бемеготы - и вовсе пояли своих женщин лишь потомства ради, у веллов родившийся в Ночь Голубой Луны мог снискать лишь презрение и позор, пусть и не по своей вине.
  
  Некоторое время король продолжал надеяться на то, что все минется - ведь срок рождения Седрика пришелся на проклятую Ночь лишь по случайности. Но взросление младшего сына подтвердило самые страшные опасения - девы его не влекли. И хотя Хэвейд пытался воздействовать, как мог - не в его силах было перебороть древнее проклятие.
  
  Уже немолодой, король попытался жениться в третий - и последний раз. Снова на велльский даме из своего двора. Однако, так же, как и прочие, она умерла, даже не доносив младенца - как потом вызнали готовившие королеву к погребению духовные отцы, это должна была быть девочка. Больше король не делал попыток найти супругу и даже завести любовницу, затворившись в своем несчастье. Женившийся вскоре старший сын ожидаемо не радовал его внуками, а младший, стесняясь себя и своих извращенных порывов, вскоре оставил страну, уехав, словно для обучения, в Вечный Ром.
  
  Седрик не был единственной паршивой овцой в стаде. Он, скорее, был просто самой паршивой овцой.
  
  С юношества, осознав себя, Седрик стеснялся своих тайных и мерзких устремлений. Чтобы их не выдавать, он сторонился юношей и сборищ, проводя время в одиночестве. И от этого же страдая сильнее, ибо по натуре был любителем поговорить и заняться чем-то сообща, что, как видно, досталось ему со стороны геттов, которые до сих пор жили племенами. Изо всех сих он стремился к любви молодых девушек - но раз за разом убеждался в невозможности сломать проклятие ночи своего рождения. Прикасаясь к девам, он не чувствовал в себе тех устремлений, о которых узнавал в беседах с Генрихом и подслушивал в разговорах старших мужей. В конце концов, отчаявшийся угодить отцу, снискать уважение брата, преодолеть тайные усмешки двора и найти, наконец, мир с самим собой, Седрик настоял на своем отбытии в Ром. Втайне рассчитывая, что там его смогут понять.
  
  Однако, он просчитался. Что бы о них не говорили, романы не порицали, но и не приветствовали таких, как он. В Вечном Роме одиночество Седрика не наполнилось даже после встречи с Эруцио, таким же пленником проклятия Ночи. Ехать к диким горным бемеготам де-принц не решился, а потому, в сопровождении Эруцио вернулся в Веллию - и тут же, минуя королевский двор, отправился в леса, блюсти порядок на велльских дорогах и между поселениями.
  
  Несмотря на то, что Эруцио без колебаний отправился за ним в морозную Веллию и, кажется, испытывал искреннюю привязанность, после каждого времени, проведенного с ним, на душе у Седрика делалось еще гаже. Эруцио, несмотря на его живой ум, благородное происхождение и полученное в Роме блестящее образование, по-прежнему не мог дать Седрику того, что тот искал - не мог наполнить одиночества. Ибо дополнить природу мужчины могла только женщина, и рожденный в Ночь Голубой Луны Седрик Дагеддид чувствовал это всем своим извращенным естеством. В Роме он был вхож в семейства некоторых мужей - так же, как он, рожденных в проклятую ночь, но пересиливших себя и, ради воспроизведения своих родов, живших с женами. Жены их были некрасивы и мужеподобны. Но с тех пор внешне живой и насмешливый Седрик окончательно потерял сон. Мысль найти такую женщину, с которой он бы мог показать себя мужчиной, не давала ему спокойно жить.
  
  Ночами, отгородившись под каким-нибудь предлогом от верного романа, де-принц мечтал о той, которая подарит его душе упокоенность, а телу - то, чего он пытался, но так и не мог обрести с мужами. Он силился представлять разных жен - но его естество по-прежнему молчало к ним. Горячий, как многие из геттского племени, Седрик от этого ярился, и добро, когда под удары его ярости попадали разбойники и прочий дорожный сброд. Последние дни осени дурно влияли на настроение де-принца, раздражение его росло, а потому банда Брюхатого Лласара подвернулась как нельзя кстати.
  
  Похоже, разбойники совсем утратили осторожность. Неслышно пробиравшийся с конниками через осенний лес де-принц отчётливо слышал запах близкого дыма. Предравнинный лес был редок, и по осеннему времени никакой особой добычи, кроме цокотух, в нем было не достать. А значит, палить кострища здесь, на несколько часов пути вдали от людских поселений, было некому - кроме самих разбойников.
  
  Копыта осторожных коней дорожной стражи были обмотаны тряпками, да и сами лошади были приучены к тишине. Идущий рядом с конем принца охотничий пес Черный двигался так же неслышно, тенью скользя по земле. Запах дыма становился все сильнее. Похоже, они были на верном пути. И действительно - вскоре впереди открылась поляна. На нее, отчего-то крадучись, выходили искомые разбойники.
  
  Бандиты Брюхатого конников пока не замечали. Седрик молча указал направление, повелевая своим воинам окружить поляну. Сам он подъехал как можно ближе, ожидая знака о прибытии стражников на место и из-за негустого кустарника наблюдая за происходящим.
  
  А наблюдать было за чем. То, что де-принц не рассмотрел издали, вблизи представлялось занимательным зрелищем. Настолько занимательным, что Седрик едва не забыл, зачем он вообще явился в холодный, промозглый лес.
  
  Горевший костер, как было понятно только со второго взгляда, принадлежал не разбойникам. Разбойников, как и королевскую стражу, он только привлек запахом дыма. У костра, держа в руках свернутую пращу с вложенным в нее камнем, стояла невысокая и невероятно красивая девушка.
  
  Красота девушки была столь поразительна, что, казалось, она освещала собой уже осыпавшийся, неказистый лес вокруг нее. Отчего-то на девушке почти не было одежды - только перемотанные лыковыми волокнами мужские романские штаны и сапоги - явно не по маленькой ноге. Верхняя часть ее тела была тоже перемотана надерганными древесными волокнами, но такое одеяние позволяло видеть больше, чем всё. Густые тугие черные кудри - и те скрывали больше, спадая на грудь, спускаясь по спине. Вне всяких сомнений, девушка родилась не от веллов. Ее черты, волосы, манера держаться - эта юная женщина была романкой, в том не возникало сомнений. Довершал картину необычной формы посеребренный меч, воткнутый в песок у ее ноги.
  
  С его места Седрику было хорошо видно лицо прекрасной романки - оно было настолько совершенным, словно какая-то невидимая рука благого скульптора оглаживала эти черты, доводя дело до придания им неземной прелести. Однако, несмотря на подступавших разбойников, теперь это лицо комкала гримаса не страха, а злой досады. Руки девушки по-прежнему мяли пращу, но едва ли бы она успела ее раскрутить.
  
  Тем временем из пятерых показавшихся перед романкой разбойников выдвинулся один - надутое брюхо Лассара не узнал бы разве что слепой.
  
  - Эй, красавица, - романка чуть приопустила голову, вслушиваясь в обращенную к ней велльскую речь. - Бросай камешек и иди сюда сама. Если будешь умницей, так и быть, потом отпустим. Угодишь нам - уйдешь своими ногами, да? Иди сюда, лапка, не серди ребят!
  
  Вряд ли обещания Брюхатого были правдивы. В его банде было не менее десяти головорезов. Де-принц Седрик, которому со стороны было видно и то, что происходило вокруг, и то, что творилось за спиной девушки, насчитал все десять.
  
  На лице романки выражение досады сменилось настоящей злобой. Она оскалилась, показывая белые зубы. Непохоже было, чтобы она собиралась отвечать Лассару, или, тем более, отвечать согласием. Должно быть, это понял и сам разбойник.
  
  - Как хочешь, - он мотнул головой. - Вяжите сучку. Берем ее в лагерь. И, гнилое дыхание бездны, затушите этот костер. Беда, если он нас выдаст...
  
  В следующий миг он умолк, опрокидываясь навзничь и хватаясь за лицо. Пущенный не из пращи - рукой камень, угодил ему в лоб.
  
  - Хватайте суку! Живьем!
  
  Маленькая нога в большом сапоге взметнулась в воздух. А еще через миг рванувшиеся к девушке четверо головорезов в свою очередь схватились за лица, размазывая по ним запорошивший глаза песок. Романка стремительно вырвала торчавший в почве меч и, припав на колено, не глядя с силой ткнула им назад.
  
  Ожидавший захватить ее врасплох разбойник замер с выпученными глазами и распоротым брюхом. От удара знаменитой отточенной романской сталью не спас даже кожаный нагрудник. Девушка выдернула меч. Провернув его в руке, всадила снизу вверх, насколько хватило сил, в горло бросившегося к ней сбоку к ней из-за кустов молодого бандита. Потом вскочила и в движении полоснула по горлу другого.
  
  Все это она проделала столь стремительно, что мужчины, что бывшие на поляне, что тайно ее окружавшие, не успели опомниться. Три бездыханных тела упали на песок почти одновременно, обагряя его своей кровью. С трудом приподнявшийся на локте Брюхатый опустил ладонь, под которой обнаружилась большая шишка и с ненавистью дернул головой.
  
  - К оружию, ослы! Если надо, порежьте! Но брать только живьем! Я ее потом сам над огнем освежую!
  
  Романка вновь вздернула губу, показывая злобный оскал ровных, белых зубов на забрызганном кровью лице. Клинок в тонкой руке, на которой едва заметно обрисовывались холмики мускулов, был вытянут вперед, свободная рука находилась в классическом положении защиты. Похоже, девушка действительно хорошо владела мечом. Но против нее было шестеро вооруженных мужчин, и седьмой Лассар все еще сидел на песке, тиская лиловеющее лицо.
  
  - Держи тварь!
  
  Над противоположной от убежища де-принца стороной поляны громко каркнула ворона. Получив знакомый сигнал, Седрик рывком поднес ко рту рог.
  
  Звук королевского рога, разнесшийся далеко вокруг, заставил разбойников позабыть о кусачей добыче. Выскакивавшие из леса всадники и мечущиеся по ней, спасавшиеся от мечей дорожной стражи головорезы, вдруг сделали поляну до невозможности тесной.
  
  Судьба разбойников, даже тех, кто сумел бежать в лес, была предрешена. Их нагоняли и били наверняка - чтобы потом не возиться, добивая раненых. Но теперь де-принцу это было уже не интересно.
  
  То, а точнее, та, что вызывала его интерес, уже неслась через лес, не разбирая дороги. Похоже, прекрасная романка тоже не особо жаждала узнать, чем закончится схватка стражи и разбойников. Не прошло и нескольких мгновений, как она скрылась среди деревьев.
  
  Седрик спрыгнул с коня, поскольку преследовать девушку верхом было невозможно - в той стороне чаща была слишком густой. Свистом подозвав к себе Черного, он подобрал недоделанную пращу, которая осталась валяться там, где ее бросила хозяйка, и ткнул ею в собачью морду.
  
  - Ищи!
  
  Умный пес бросил на него понятливый взгляд и - ломанулся, вне всяких сомнений, в ту же сторону, где исчезла романка. Громыхая тяжелым доспехом, Седрик побежал вслед за ним.
  
  Бежать пришлось недалеко. Едва только поляна и сражавшиеся на ней скрылись из виду, пес, которому не нужно было даже опускать голову для вынюхивания свежего следа, привел хозяина к большому толстому дубу с большим дуплом, что тянулось почти до самой земли.
  
  Внутри дупла было темно.
  
  - Выходи, - потребовал Седрик, отчего-то с замиранием сердца ожидая появления прекрасного лица девушки в такой близости от себя. - Ты здесь, я знаю. Не бойся, я... я просто хочу... поговорить.
  
  Дупло молчало. Если бы не замерший рядом пес, всем видом показывающий, что поиск окончен, можно было бы подумать, что оно действительно пусто.
  
  - Вылезай! - уже напористее приказал де-принц, который привык, чтобы ему повиновались. - Или я сам за тобой приду.
  
  Некоторое время тишина нарушалась только отдаленными звуками схватки. Потом внутри дупла скребнуло, и наружу действительно настороженно выступила та самая романка, которая ранее сразила Седрика своей редкой прелестью.
  
  Вблизи юная женщина казалась еще совершеннее. Настолько, что де-принцу нестерпимо захотелось коснуться ее, чтобы убедить себя, что увиденное - не сон. Блекло-зеленые глаза, не моргая, смотрели в лицо Седрика, и недостойный отпрыск достойного рода не сомневался, что направленный в его грудь клинок найдет свою цель даже сквозь кажущуюся сплошной защиту доспеха.
  
  - Я... хочу поговорить, - повторил он, догадываясь, что романка его понимает. Ее цепкий взгляд не отрывался от его лица. - Кто ты? Как твое имя?
  
  Романка попыталась переместиться в сторону от дупла, но на ее пути вырос Черный. Огромный пес холкой доставал ей почти до пояса. Черный не скалился, но девушка, как видно, все поняла правильно, потому что вернулась на место. Меча, впрочем, она не опустила.
  
  - Как тебя зовут? - повторил восхищенный преследователь, делая шаг вперед. Романка предостерегающе повела острием меча, отступая. - Я - Седрик, де-принц дома Дагеддидов, второй наследник престола Веллии. Не бойся меня. Я... тебе, должно быть, холодно?
  
  Он внимательно следил за ее лицом. Его титулы не произвели на нее сколько-нибудь видимого впечатления, но после последних слов девушка впервые отвела взгляд, невольно посмотрев на его добротный, теплый плащ. Можно было видеть покрывавшую ее тело "гусиную кожу".
  
  - Возьми, - де-принц поспешно сорвал с себя накидку, делая вперед еще шаг. Романка вскинула меч. Ее зеленые глаза сузились. - Нет, стой. Я... я просто его положу вот здесь. Хорошо?
  
  Романка снова склонила голову набок, суживая глаза и слегка морща нос. Не было похоже, чтобы она верила в искренность собеседника. Ее глаза при всей прелести прочих черт, притягивали взоры Седрика больше всего прочего. Отчего-то ему казалось, что таких глаз не могло быть у юной, едва ли прожившей больше двадцати зим, девушки. Она была явно не глупа. И знала больше, чем приличествует знать женщине, да еще такой молодой.
  
  - Смотри, я кладу его тут, - продолжал увещевать непривычный к такой роли Седрик, совсем не умевший разговаривать с юными женами. - Возьми и укутайся потеплее - ты ведь вся дрожишь...
  
  Романка снова отвела глаза, бросив короткий взгляд на упавшую у ее ног длинную теплую накидку.
  
  В тот же миг Седрик бросился вперед и вышиб тяжелый меч из подрагивавшей от напряжения женской руки.
  
  Девушка издала яростный утробный рык, перехватывая руку де-принца, но провести знакомый ему прием до конца не смогла - ей не хватило силы. Седрик перехватил тонкую руку в ответ, выворачивая ее и вжимая девушку грудью в древесный ствол. Прижатая к дереву телом мужчины романка не стала вырываться - должно быть, она знала, что в таком положении это бесполезно. Она на некоторое время затихла, по-видимому, выжидая. Воспользовавшись тем, что девушка оказалась так близко и, повинуясь какому-то странному наитию, Седрик наклонил голову и втянул в себя запах ее густых черных волос.
  
  На миг мир вокруг него замер - а потом взорвался неожиданно яркими образами. В этих образах слышался звон мечей, рев неведомых чудовищ, холод горных хребтов и аромат романских виноградников - и все это укладывалось в один, терпкий, но невыразимо притягательный дух, мгновенно распространившийся по всему нутру словно громом пораженного де-принца.
  
  От девушки пахло мужчиной. Седрик мог в этом поклясться. Этот запах, красота романки, ее внутренняя сила, смелость, умение обращаться с мечом - все это в единстве точно прорвало что-то в нем изнутри, заставив медленную, застаивавшуюся кровь вскипеть и понестись по жилам бешенным, сметавшим все на пути потоком. Словно он родился не в ночь проклятой Луны, а в величайший праздник Солнцестояния Светлого Лея. Должно быть, так чувствуют мир счастливцы, которые появились на свет именно в этот день.
  
  Седрик уже ни о чем не думал. Повинуясь ранее неведомым ему инстинктам, он снова склонился к подрагивавшей пленнице, торопясь, чтобы внезапный порыв не прошел, и опять вдохнул терпкий, мужской запах. По его телу пробежала вторая волна огня, неожиданно отозвавшись в паху. Верящий и не верящий де-принц, свободной рукой торопливо сбросил стальную перчатку и трясущимися пальцами убрал тугие завитки чужих волос. После чего стиснул плечо романки и приложился губами к оголенной им женской шее.
  
  Миг спустя мир снова взорвался перед ним - но уже вспышкой ослепляющей боли. Воспользовавшись тем, что де-принц ослабил хватку, девушка резко выбросила голову назад, ударив его в лицо. Схватившийся за сломанный нос Седрик отшатнулся, выпуская пленницу. Романка выскользнула из-за заступавшего ей дорогу мужчины, но, нагнувшись за мечом, обнаружила, что тот был полностью скрыт под его огромным черным псом. Оказавшись нос к носу с воинственной девушкой, Черный оскалил клыки.
  
  Проморгавшийся от боли Седрик успел заметить мелькнувший в глазах романки мимолетный страх. А потом она, резко выпрямившись, побежала.
  
  Черный стремительно бросился за ней.
  
  - Нет! Стой!
  
  Романка мельком обернулась - и на нее тут же налетело темное тело зверя. В последний миг девушка вывернулась из-под прыгнувшего на нее пса. Но не углядела в той стороне дерева, которое выросло ближе, чем ей показалось на бегу. Со всего маху грянувшись о ствол, беглянка опрокинулась на спину, раскинув руки. Из рассеченого лба одна за другой скатились несколько красных капель.
  
  - Фу! Черный, фу!
  
  Отплевываясь собственной кровью, Седрик подскочил к романке, тяжело падая перед ней на колени. Девушка не притворялась - она действительно была без чувств. Де-принц в тревоге склонился над ней - и его ноздрей, перебивая дух бегущей крови, снова коснулся ее дразнящий запах.
  
  Послышался звук шагов. Приблизившийся Эруцио в некотором недоумении посмотрел на склоненного над бессознательной девушкой де-принца, у которого кровь из сломанного носа продолжала заливать лицо.
  
  - Все кончено, банды Брюхатого больше нет, - все же счел нужным вначале доложить он. - Самого Брюхатого взяли живым. А... а это что?
  
  - Не видишь? Это молодая женщина, - Седрик досадливо смахнул продолжавшую натекать кровь. Что-то в тоне Эруцио ему не понравилось. - Она ударилась о дерево... но, кажется, скоро очнется.
  
  Молодой роман дернул плечом.
  
  - Очнется, и Светлый с ней. Идем, отвезем Брюхатого в лагерь. По-моему, ему одному нужно выделить целого коня. Я мог бы уступить ему моего. Пустишь меня к себе в седло?
  
  Седрик мотнул головой.
  
  - Много чести этому скотскому борову ехать верхом. Пусть пробежится за нашими лошадьми. В седло я возьму ее, - де-принц еще раз смахнул кровь, и, накрыв своим плащом, попытался приподнять бесчувственную романку. - Проклятье, она тяжелая!
  
  Эруцио переменился в лице.
  
  - Зачем она тебе нужна? - он, видимо, чем-то был застигнут врасплох, потому что начал с трудом подбирать слова. - Ты... ты словно... Что она тебе? И вообще - с каких пор ты стал интересоваться женщинами?
  
  Наследник рода Дагеддидов покосился на него и сплюнул кровью.
  
  - Я всю жизнь искал ту, с которой смогу сделать наследника, - эти речи давались нелегко. Седрик чувствовал, что товарищу по несчастью не нравилось то, что он видел и слышал, но собственная судьба и лежавшая на руках романка волновали его теперь гораздо больше чувств его любовника. - И, по-моему... я боюсь, чтобы это оказалось правдой, но я, кажется, наконец, ее нашел.
  
  Роман сдвинул брови. На его щеках заиграли желваки.
  
  - Почему я никогда не знал, что ты ищешь женщину?
  
  - Я никому не говорил, - Седрик сделал еще одну попытку приподнять свою драгоценную находку. - Да чтоб тебя... такая маленькая женщина... и такая тяжелая...
  
  Хмурившийся все больше Эруцио шагнул вперед, хватая плечо де-принца и предупреждая его от третьей попытки.
  
  - Постой. Я только заметил это... Смотри, она ведь не из веллов. Она романка!
  
  Седрик поморщился. Собеседник начал его сердить. К тому же, пострадавшее лицо сильно болело, наливаясь горячей опухолью.
  
  - И что такого? - все же сдержался он. - Ты ведь тоже роман.
  
  - Да, но добропорядочные романки сидят в Роме! Сюда, в Веллию, бегут, спасаясь от справедливого возмездия, только одни ведьмы. Седрик, очнись, это ведьма! Она тебя околдовала!
  
  Де-принц закатил глаза. Раздражение помогло ему собраться с силами и он, наконец, вскочил на ноги, оторвав до странности тяжелое тело девушки от земли.
  
  - Никакая она не ведьма, - пыхтя от напряжения, твердо проговорил он, резким движением закидывая руку романки себе на плечо. - Иначе швырялась бы в меня магией, а не махала мечом. Хорошо, что вспомнил - вон ее меч. Подбери, я не хочу его здесь оставлять.
  
  Помедлив, Эруцио повиновался. Подняв посеребренный клинок, он сунул его подмышку. Лицо его как-то странно кривилось.
  
  - И ты собираешься тащить ее в лагерь? - справившись с собой, выкрикнул он уже в спину Дагеддиду. Тот поддернул вверх свою сползающую ношу.
  
  - Нет, - натужно просипел де-принц, рывком головы откидывая волосы с лица. - Не в лагерь. Есть у меня одно место... Проклятие, да что такого в этой женщине, если она весит, как здоровый легионер?
  
  
***
  
  Помогая себе задом, Седрик захлопнул за собой дверь и, подцепив локтем, на всякий случай опустил засов. Потом донес мису с нагретой водой, которую держал перед собой обеими руками, до ложа и опустил на недавно вымытый деревянный пол. Подняв голову, он встретился с блекло-зеленым взглядом своей прекрасной пленницы, и на миг ему сделалось не по себе.
  
  Так смотрят на уже мертвеца.
  
  Седрик готов был признать - у романки имелись причины сердиться. У любой женщины, если она пришла в себя на незнакомом ложе, обнаженной и с прикрученными к изголовью руками, они имелись.
  
  - Те грязные куски кожи, в которых ты была, сильно отсырели, - примирительно пробормотал он, несмотря на то, что девушка смотрела молча. - Тебе принесут другую одежду. Негоже...
  
  Он не договорил, доставая из мисы тряпку. Выдавив из нее воду, де-принц потянулся к прекрасному, но порядком замурзанному женскому лицу. Романка ожидаемо дернула головой, не желая прикосновения к себе. С некоторым удивлением Седрик отметил, что рана на ее голове почти затянулась.
  
  - Все равно тебе нужно умыться, - вынужденно выдавил он, по-прежнему ощущая сильную неловкость под полупрезрительным и каким-то инквизиторским взглядом прекрасной пленницы. Он обратил внимание, что края веревки, которой были связаны руки девушки, сильно истрепались - по-видимому, пока его не было, она не теряла времени даром, изо всех сил пытаясь освободиться. - И, все же, может быть, скажешь, наконец, свое имя?
  
  Романка бросила на него еще один непонятный взгляд и выразительно дернула руками. Покрывало, которым она была укрыта, сдвинулось, обнажая грудь. Мгновенно забыв о Седрике, романка попыталась вернуть его на место, но, как и следовало ожидать, у нее не вышло.
  
  - Рук пока не развяжу, - подождав и не получив ответа на свой вопрос, де-принц запустил пальцы в ее густые жесткие волосы. Силой развернув голову девушки лицом к себе, он не ослаблял хватки, пока не обтер всю грязь, и только после этого отпустил. - Ты и так пролила уже королевской крови больше, чем нужно для того, чтобы по закону снискать казнь под пыткой. Не хочу, - он усмехнулся, - чтобы ты опять мне что-нибудь сломала или... отрезала.
  
  Разозленная насильным умыванием, романка снова дернула связанными руками. Ее губы раскрылись, словно она хотела что-то сказать. Но она так и не произнесла ни звука. Зато до Седрика, наконец, дошло.
  
  - Ты что, не можешь говорить?
  
  Романка яростно закивала, двигаясь на ложе и выламывая собственные запястья в надежде, что на сотый раз веревка поддастся. Седрика вновь обдало терпким, неженским запахом, который у него вызывал знакомое томление во всем теле. Поневоле де-принц опустил взгляд на колыхавшуюся грудь взбешенной девушки и вдруг отчетливо понял - терпеть он больше не в силах.
  
  Он стянул через голову рубаху. Романка замерла, перебирая только пальцами связанных рук по взлохмаченной кайме веревки. Но когда тяжелое тело Седрика вдавило ее в постель, вновь забилась, исступленно мотая головой и дергая горлом. Мявшему в ладонях женскую грудь и вдыхавшему резкий мужской запах Седрику показалось, что он различает даже отдельные слова. Наиболее частыми из которых было "не смей" и, вроде бы, "сукин сын".
  
  - Так надо, - сипло выдохнул он у напряженной женской шеи. - Сейчас... так... надо...
  
  Романка взбрыкнула всем телом, едва не сбросив его на пол. Взгляд ее блеклых глаз сделался болотным, и теперь в нем отчетливо сквозил заполошный, почти животный страх. Однако этот взгляд и сопротивление девушки не остановили, а наоборот подстегнули де-принца. Седрику, который с трудом удерживал в руках злобно скалившуюся романку, в какой-то момент стало казаться, что то, что происходит между ними - это не любовь, пусть и насильная, а яростный поединок двух крепких и умелых воинов. И победитель этого поединка получал подарок - некое признание судьбы. Проигравший же терял нечто настолько важное, что оно перевернет всю дальнейшую жизнь - какой бы она ни была. Седрик знал, что он теряет, если не сможет одержать верх. Что теряла романка - оставалось лишь догадываться. Если даже она была невинна, удел женщины рано или поздно лишиться этого с мужчиной. Это не потеря. Однако, судя по отчаянному, серьезному сопротивлению девушки, что-то такое было и у нее. Часть разума Седрика, та, что еще не растворилась в вожделении, была восхищена. Такая битва давала то, чего ему не хватало с женами. Запах пленницы упорно дразнил его, распаляя внезапное желание присилить, смять, показать себя хозяином. Чем дальше, тем сильнее Седрику хотелось не просто взять, а взять резко и грубо, как проигравшего. Как поверженного противника, который своим поражением потерял право на снисхождение. Чтобы посмевшая сопротивляться ему романка осознала всем существом, всем своим женским естеством, кто здесь победитель. Отголосками разума Седрик глубоко изумлялся себе и подобным, новым для него порывам. Геттская кровь, так долго дремавшая в нем, как оказалось, лишь поджидала своего часа.
  
  Он рванул покрывало, сбрасывая его на пол. Потом вернулся к девушке и, удерживая ее лицо, стал целовать брезгливо кривившиеся губы. Романка все еще вырывалась, изо всех сил, пытаясь мотать головой. Она как будто о чем-то старалась докричаться до своего насильника, и лицо ее было почти диким.
  
  Но Седрику сейчас уже было не до женских безмолвных криков.
  
  Радостно чувствуя неослабевавшее желание, он торопливо тискал соски уже порядком истерзанных грудей, целовал и кусал шею рвущейся из его рук романки, удерживая ее голову за волосы и не давая отвернуть лица. В какой-то миг он осознал, что еще немного - и нужно будет все начинать заново. Торопящийся в страхе, что его внезапное наваждение пройдет так же, как началось, Седрик резко выпрямился над замершей пленницей. Поймав щиколотки романки, он с усилием развел их, устроившись между бедер. Ее ноги он железной хваткой удерживал под коленями, не давая девушке свести их и увернуться.
  
  На миг их взгляды скрестились, как острый романский клинок и добрый велльский двуручник. В последний раз.
  
  А потом Седрик резко двинулся вперед.
  
  Романка выгнулась, запрокинув голову и распахнув рот в беззвучном крике. Казалось, у пленницы перехватило дыхание. Жилы на ее шее натянулись. Все тело девушки на несколько мгновений словно превратилось в дрожащую струну.
  
  Седрику этих несколько мгновений потребовалось, чтобы понять, что случившееся было в первый раз - не только для него, но и для нее. Полыхнувшая острая и свирепая радость первопроходца и победителя вмиг насытила его ощущением собственного всевластия. Стиснув женские плечи, Седрик начал двигаться - яростно и жестко, не щадя тела юной девственницы, и не думая о ее рвущемся естестве. Она уже принадлежала ему, а он был ее хозяином. Она была его женщиной - потому что он сделал ее женщиной, и это пьянило, наполняло его разум какой-то новой, доселе не испытанной гордостью. И, одновременно, ему требовалось доказать строптивой женщине ее роль, указать на ее место. Ее место было подле него, но она должна была признать его главенство, его владение собой. Девушка, нет, уже женщина, по-прежнему молчала, но он привык к ее молчанию и даже научился не читать, а, скорее, чувствовать его. Романка была повержена и побеждена, и победитель уже без сопротивления пользовался своими лаврами. Однако она была не сломлена. Седрик чувствовал это, и это злило, заставляя проявлять ненужную грубость. Но и давало надежду на множество других, волнующих и яростных поединков, которые ожидали его с этой женщиной в будущем.
  
  Стиснув голову и плечо романки, он с силой вжался в нее в последний раз. И - в первый раз в жизни закончил это дело так, как было назначено мужчине самой его природой.
  
  Спустя время он поднял голову, вглядываясь в застывшее, искаженное мукой лицо. Зеленые глаза юной женщины были широко распахнуты, но пусты. Седрик слышал о таком. Романке требовалось время, чтобы принять случившееся с ней.
  
  Она примет и вернется. Седрик уже достаточно успел узнать эту женщину. Она примет и придет в себя даже раньше, чем на ее месте другая.
  
  Седрик расслабил, а потом и вовсе убрал веревку, связывавшую руки его пленницы. Уже бережно касаясь, разгладил натертые тонкие запястья. Романка не шевелилась, позволяя делать с собой все, что ему было нужно. Ее глаза продолжали смотреть в пустоту. Испытав укол совести, де-принц подобрал с пола покрывало и укрыл истерзанное им же тело юной женщины. Потом, поднявшись, набросил на плечи рубашку и, затянув кожаный пояс на штанах, вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.
  
  
***
  
  ... Когда за тем, кто называл себя де-принцем Седриком Дагеддидом, закрылась дверь, взгляд Альваха прояснился. Медленно повернув голову и подавляя тошноту, которая поднималась от корчившегося нутра, он некоторое время смотрел на вход. Альвах ждал терпеливо и долго, невольно морщась от головной боли, что была следствием недавнего дикого ора и напряжения. Но насильник не возвращался. Должно быть, он теперь наливался вином где-то с товарищами. И уже вовсю смаковал подробности своей очередной победы.
  
  Как это часто ранее делал сам господин бывший Инквизитор.
  
  Альвах отвел взор от двери и поднял глаза к потолку. Потолок был низкий, из неструганных бревен. Созерцая изъеденные жуками-древоедами борозды в дереве, Альвах продолжал прислушиваться к звукам из-за двери. Откуда-то в отрешенное сознание пришло сравнение с другим ожиданием. Что-то похожее было раньше, в другой, прошлой жизни. Только тогда вокруг было болото, а в чавкавшей, хлюпавшей, стрекотавшей топи терялись шорохи ее величайшего страха - гидры. Опутанный водорослями, залепленный грязью и тиной охотник за нечистью Марк Альвах, был утоплен ровно настолько, чтобы не захлебнулся раньше времени, и лежал в подобном же ожидании мучителя. Гидра, которая подстерегла и расправилась со всем его отрядом, время от времени появлялась проверить готовность будущей пищи. Из трех, угодивших в ловушку живьем, Альвах единственный упорно не издыхал, и это заставляло чудище возвращаться снова и снова, чтобы всадить жало и вбросить в попавшееся ей огромное и слишком сильное животное новую порцию обездвиживавшего, разлагающего яда. Отчего-то она предпочитала именно такой корм, брезгуя утопленниками.
  
  Гады всегда возвращаются.
  
  На этом разумении вынырнув из воспоминаний, которые постепенно погружали его разум в небытие, а тело - в муторный сон, Альвах отстраненно догадался, что просто оттягивает миг, когда все-таки нужно будет шевельнуться. Даже пока он был неподвижно распростерт на ложе, боль терзала его нутро, стучала в виски, огнем пекла между ног. Альвах малодушно боялся, что если он попытается подняться, женское сердце не выдержит муки и попросту лопнет. Такое иногда случалось с престарелыми легионерами во время тяжелых маршей.
  
  Роман на миг прикрыл глаза, а потом дернулся, резко присиливая себя сесть. От этого от низа живота через грудь к затылку прострелило такой болью, точно его с размаху до горла насадили на кол. Бывший Инквизитор распахнул рот, задохнувшись, и скорчился, бессознательно вжимая ладони в промежность. Боль через все тело била в голову, как в медный колокол, взрываясь перед глазами ослепительно-белыми сполохами.
  
  Прошло немало времени прежде, чем она ослабела. Альвах отнял руки, вымаранные его собственной кровью и чужим семенем. Потом поднял лицо и снова посмотрел на дверь.
  
  Де-принц еще не шел. Но он вернется. И вернется скоро.
  
  Рядом на постели валялась веревка. Та самая, которой недавно были связаны его руки. Спокойно, даже отрешенно, Альвах дотянулся и сунул край в зубы. Потом попеременно спустил с ложа сперва одну, затем другую ногу, окидывая равнодушным взором покрывавшие бедра кровь и синяки. И, упираясь ладонью в стену, осторожно попытался подняться.
  
  Горячая, острая боль внизу живота, отдававшая в поясницу и спину, ожидаемо усилилась многократно. Альвах сжал в зубах крепкую толстую пеньку и рывком довершил начатое.
  
  На миг показалось, что внутри все переворачивается. Ценой чудовищного усилия над собой, он оперся на ноги, шумно вдыхая через нос. Колени дрогнули. Вцепившись в стену одной рукой, а другой упираясь в ложе, Альвах удержался и некоторое время стоял, опустив голову ниже отклянченного зада и чувствуя, как ничем не сдерживаемые волосы снова залезли в нос и глаза, мешая всему на свете.
  
  Время шло. Точнее, оно уходило.
  
  Альвах медленно выпрямился и вновь утвердился на слабых ступнях своего опоганенного тела. Переставляя ноги так, словно они были деревянными, добрался до единственного окна. И, отворив, высунулся наружу.
  
  Комната, в которой, пошатываясь, стоял бывший Инквизитор, располагалась на втором этаже какого-то дома. Вокруг дома, насколько можно было судить в густых вечерних сумерках, была довольно обширная вырубка. В стороне виднелось что-то, напоминавшее дорогу. Еще дальше темнел все тот же полуголый осенний лес. Невидимые с этой стороны дома, фыркали привязанные кони.
  
  И ровно под самим окном, свернувшись, лежал огромный черный пес. Тот самый, который в нужный момент не дал Альваху подхватить с земли меча, чтобы коротким взмахом оборвать одну оказавшуюся для него важной ублюдочную жизнь. Словно что-то почувствовав, пес поднял голову. Встретившись взглядом с Альвахом, который изо всех сил цеплялся за проем, чтобы не вывалиться в окно, пес предупреждающе заворчал, блеснув во тьме оскалом белых зубов.
  
  Сюда хода не было.
  
  Собрав силы, чтобы не дать волю слабости и не проходившему головокружению, Альвах вернулся в комнату. Кроме разметанного ложа, забытой де-принцем мисы с водой и стола, с горевшим на нем светильником, больше здесь ничего не было. Одежда Альваха и его оружие исчезли.
  
  Стоя боком к ложу, бывший Инквизитор долго не мог присилить себя обернуться в эту сторону. Его сознание, еще затуманенное невыносимо тяжелым напряжением, было словно закрыто для всего. Это придавало Альваху то самое отрешенное спокойствие, в котором он прибывал. Он не знал, сколько еще это продлится. А потому заставлял себя двигаться сейчас - пока у него еще было время.
  
  Время уходило все стремительнее. Де-принц Седрик мог появиться в любой миг. И тогда все повторится снова. А потом наигравшийся ублюдок бросит надоевшую и сломанную игрушку своим солдатам.
  
  С силой зажмурившись и мотнув головой, Альвах с усилием прогнал видение своего страшного будущего. Ему однажды приходилось видеть, что может сделать с одной женщиной толпа голодных вояк, и видение получилось неожиданно ярким. Сжав зубы и стиснув руки в кулаки, он заставил себя развернуться к ложу.
  
  Простынь была сильно выпачкана кровью. Но выбора у Альваха все равно не было. Стараясь не обращать внимания на боль, он сорвал верхнюю часть постели, обнажая соломенный тюфяк. И, в несколько движений, обмотал себя простыней - от грудей, почти до самых пят. Потом подобрал покрывало. Осторожно переставляя ноги и кривясь при каждом шаге, он добрался до двери.
  
  Альвах прождал достаточно долго, не решаясь выйти. Но за дверью было тихо - все время. Бывший Инквизитор, сторожась каждого движения, приоткрыл дверь и выглянул наружу. Потом выскользнул в соседнюю темную и пустую комнату, из которой вниз вела деревянная лестница с крепкими перилами. Оттуда виднелся слабый свет, и слышались мужские голоса.
  
  Альвах присел перед лестницей, заглядывая на нижний этаж. Потом, стараясь не шуметь, сполз по ступенькам вниз, в полутемный коридор. На противоположной стороне коридора было окно. По мгновенной прикидке романа, окно выходило на сторону дома, как раз противоположную от той, которую охраняла собака.
  
  Но на пути к вожделенному окну было три двери. И если одна была затворена, и из-за нее слышался явственный храп сразу нескольких мужских глоток, а проем второй - темен и тих, то за третьей, по-видимому, располагалась гостевая комната, которая у веллов вела к выходу из дома. Свет и голоса, в одном из которых Альвах с холодом внутри узнал голос Седрика, доносились оттуда.
  
  Бывший Инквизитор по стенке неслышно добрался до открытой двери. Осторожность стоила ему больших усилий, потому что боль никуда не делась. Тем не менее, обретенные еще в бытность охотником за нечистью навыки пригодились. Ни Седрик, который сидел к проему спиной, ни его собеседник - широкоплечий, но тонкокостный роман с тонким, капризным лицом, ничего не услышали.
  
  - Я все равно не понимаю, - донеслось от замершего Альваха по-велльски. - Твоя внезапно вспыхнувшая... страсть. Неужели она тебя не настораживает? Посмотри на себя, мой принц. Ты как околдован!
  
  Послышалось шумное хмыкание.
  
  - Я не околдован, а влюблен, Эруцио. Ты видел, как она сражается? Настоящая тигрица! А как она ловко сломала мне нос? - де-принц хохотнул, опираясь о стол, и накалывая на деревянную палочку кусок мяса из выставленной перед ним большой деревянной тарелки. - Это необычная женщина, говорю тебе. Но она не ведьма. Я... я очень хочу знать о ней больше. Она не особо разговорчива, но и не похожа на немую. Когда она очнется...
  
  Тот, кого звали Эруцио, скептически хмыкнул.
  
  - И ты думаешь, что после того, что ты сделал, она тебя еще захочет?
  
  Де-принц пожал широкими плечами.
  
  - Даже если не захочет, ей все равно придется остаться со мной. Проклятие Луны никуда не делось - я по-прежнему равнодушен ко всем женщинам, кроме этой. Дело, должно быть, в запахе, - Седрик повертел мясо и бросил его обратно в тарелку. - Прости меня Светлый, но что-то в ее запахе сводит меня с ума. А ее тело, Эруцио! Она так засадила коленом мне в... в живот, что едва не заставила меня... отступить... на некоторое время. Всего... всего не объяснить. Эта романка словно делалась специально для меня. Да что говорить - я не могу отпустить женщину, которая, быть может, уже носит под сердцем наследника дома Дагеддидов.
  
  Альвах, который вслушивался, ожидая момента, когда можно будет тихо и незаметно проскользнуть мимо открытой двери, в ужасе посмотрел на свой живот.
  
  Эруцио покачал головой.
  
  - Ты намерен держать ее здесь?
  
  Седрик, казалось, был удивлен.
  
  - Конечно, нет. Только какое-то время, пока я не пойму, что... что она понесла от меня. После этого я заберу ее в Ивенот-и-ратт и представлю ко двору, как мою невесту.
  
  - Ты думаешь, что его величество даст согласие на такой брак? Седрик, ты нашел ее сегодня, в лесу! Голой и в компании с разбойниками! Ты, видимо, сошел с ума! Она тебя околдовала! Это ведьма, говорю тебе!
  
  - Ну, заладил, - в голосе второго наследника велльского престола послышалась усталая досада. - Да будь она хоть порождением из Прорвы. Она - женщина, которая сделала меня мужчиной! Когда отец узнает, что у нашего рода будет продолжение, он сам сделает все, чтобы этот ребенок появился в законном браке. А к тому времени, я думаю, она ко мне привыкнет. Я к ней уже привык. Мне кажется... мне уже теперь кажется, что все до нее - было как в дурном сне. А теперь я проснулся, Эруцио. И... О, Светлый, я смогу вернуться к людям и перестать прятаться по лесам, как какой-нибудь беглый преступник!
  
  Альвах поморщился. Тошнота подкатила к самому его горлу. Не в силах больше слушать, он, наконец, решился. Крадучись, он скользнул мимо дверного проема. Взору его ненадолго предстала просторная комната с горящим камином под большой велльской печью, два длинных велльских стола со скамьями, за одним из которых сидели де-принц и его собеседник, чья-то шкура на полу перед огнем, дрова и мешки в углу, и прочие предметы полуварварского велльского быта. И - взгляд Эруцио, который как раз в этот момент поднял глаза поверх плеча второго наследника велльского престола.
  
  Бывший Инквизитор застыл. Миг-другой они с Эруцио разглядывали друг друга. Потом роман отвел взор и, с внезапной страстью подавшись вперед, схватил за руки вздрогнувшего де-принца.
  
  - Седрик! - он заговорил быстро и с чувством, тиская запястья собеседника. - А как же... как же мы? Ты... ты твердо намерен жениться на этой приблудной девке, даже если уверен, что она не сбежит от тебя?
  
  Он снова вскинул глаза. Поймав его взгляд, Альвах внезапно понял. Воспользовавшись тем, что Седрик был прочно удерживаем вцепившимся в него Эруцио, роман как мог стремительно проскользнул на другую сторону прохода.
  
  - Я думаю, тебе будет лучше вернуться в Ром, Эруцио, - донеслось до него из-за двери. - Ты понимаешь сам...
  
  Добравшийся до вожделенного окна Альвах с усилием отодвинул тяжелый ставен. Закусив сжатые в кулак пальцы, он с усилием перекинул в отверстие одну, потом другую ноги. Спрыгнув на землю, он некоторое время пережидал боль, вслушиваясь в звуки ночи. Потом, вспомнив о собаке, присилил себя подняться. Бросив последний взгляд на стоявший посреди вырубки дом, бывший Инквизитор поежился. Действительно, этой ночью, похоже, осень окончательно вступила в свои права. Набросив на плечи унесенное покрывало, Альвах глубоко вдохнул и, припадая поочередно на каждую из своих босых, маленьких, женских ног, заспешил к темневшему лесу.
  
  
***
  
  Альваху повезло. Если можно назвать везением то, что кутавшаяся в шерстяное покрывало, одетая только в окровавленные тряпки женщина так и не привлекла внимания ни одного хищника за все время, что она брела сквозь лес, то господину бывшему Инквизитору очень посчастливилось этой ночью.
  
  ... Очнулся он уже ближе к рассвету, когда под ногами неожиданно захлюпало. Альвах, который до того бродил, натыкаясь на кусты и деревья, и сбивая ноги о древесные корни, с некоторым удивлением обнаружил себя стоящим по колено в довольно широком ручье. Отрешенность, которая накрыла его сразу после побега, постепенно отступала. На смену ей приходило онемение истерзанных ночным переходом босых ног, которое поднималось выше колен, к бедрам, и уже сводило тупо нывший низ живота новыми спазмами.
  
  Альвах не помнил, в какую сторону шел, и не понимал, где теперь находился. Время ночных блужданий выпало из его памяти, точно его никогда не случалось. Однако теперь он осознал, что замерзает, и это было первой разумной мыслью за долгое время. Бывший Инквизитор переступил босыми ступнями в обегавших его ноги мутных потоках. Но вместо того, чтобы выбраться обратно, в несколько неуверенных движений сорвал с плеч покрывало и выбросил его на берег. Едва он успел это сделать, колени подломились и Альвах с плеском осел в ледяную воду.
  
  Холод пробрал до костей, схватил за самое горло. Но сидевшая по пояс в воде юная женщина словно не замечала его. Содрогаясь, она изо всех сил терла свое обнаженное тело мокрой тряпкой с въевшимися в нее пятнами крови так, словно хотела содрать кожу.
  
  Но ни вода, от которой женское тело Альваха сводили жестокие судороги, ни мокрый песок, которым он, за неимением мыльного камня, царапал себя, не помогали. Память хранила каждое прикосновение, каждый удар и щипок, которыми награждал Седрик, липкий пот насильника, который втирался в грудь и живот его жертвы, его тяжелый, мужской запах. Альваху казалось, что этот запах он обоняет до сих пор, что тот остался на лице, въелся под шкуру. Собственные беспомощность и бессилие перед тем, кто смог, походя, взять с него то, что хотел, бесцеремонно, точно Альвах был вещью, доводили до исступления. И одновременно бывший Инквизитор понимал - он ничего не мог с этим сделать. Де-принц был в своем праве. И, если над романами у него не было власти, в случае соблюдения имперцами законов королевства, то романки были такой же собственностью правителя любой провинции, как и родившиеся в ней жены. Седрик Дагеддид не нарушил законов империи Вечного Рома. Он даже не сделал ничего сколько-нибудь предосудительного. Королевская кровь давала ему право на все. В том числе на каждую женщину в его королевстве.
  
  Последняя мысль - о том, что он теперь женщина, бессильная и бесправная, вдруг вконец переполнили чашу терпения сдиравшего с себя кожу, корчившегося романа.
  
  - Светлый! - отчаявшись оттереться от покрывавшего его шкуру несмываемого позора, Альвах заорал в низкое серое небо, которое было по-прежнему скрыто за тучами. - Светлый, я молю тебя! Услышь меня, услышь своего сына, что был рожден в твой день! Услышь, не оставляй меня в милости твоей, не...
  
  Его женская глотка не издала ни звука. Зато Альвах явственно услышал еще очень далеко за деревьями басовитый песий лай.
  
  Бывший Инквизитор знал, что это могло означать. Оставалось удивляться, что де-принц вообще так поздно обнаружил побег своей игрушки. Должно быть, он действительно оставил ее в покое на всю ночь.
  
  Несколько мгновений юная женщина, которая застыла в страхе, что мгновенно поднялся в ее душе, была жертвой - беспомощной и беззащитной.
  
  Но, должно быть, последняя молитва была угодна Светлому Лею. А может, в череде бегущих по небу облаков на короткий миг прояснилось, и отец мужей, наконец, услышал своего сына.
  
  Потому что сознание Альваха внезапно прочистилось, полыхнув яркой и свирепой мужской злобой.
  
  Он резко выпрямился и, коротко выжав, вновь обмотал тело простыней, стиснув ею колыхавшиеся груди. Потом оторвал от покрывала большой клок и, быстро перейдя ручей, отошел от него как можно дальше. Прицепив оторванную шерсть на куст, Альвах вернулся по своим следам обратно в воду и, напрягая силы, почти побежал против течения. Звуки погони были еще далеки, но приближались. И это подгоняло бывшего Инквизитора бежать, что было сил.
  
  Бег почти заставил его согреться. Спустя какое-то время, начав оглядываться по сторонам, Альвах, наконец, увидел то, что ему было нужно. На ходу обвязав оставшуюся ему часть тонкого покрывала вокруг шеи на манер плаща, бывший Инквизитор подпрыгнул, ухватившись за свисавшие над ручьем ветви. Едва не бултыхнувшись обратно, Альвах, скрипнув зубами, кое-как подтянулся и вскарабкался на дерево, не касаясь берега ногами.
  
  Боли все еще не оставляли его, но сделались глуше. Найдя в себе силы желчно помянуть посмеявшуюся над ним ведьму, бывший Инквизитор все же не мог не признать - ее проклятие работало лучше геттских часов, что представляли собой огромный каменный круг и вообще никогда не ошибались. Нанесенные ему увечья исцелялись, и очень быстро. Пройдет совсем немного времени, и его тело вернет здоровье. И - желанность в чьих-то глазах.
  
  Подавив яростное рычание, Альвах легко, легче, чем предполагал в себе, прошелся по толстой ветке и перепрыгнул на соседнее дерево, что росло в удобной близости. Покривившись, выпрямился и, снова перебравшись по толстым сучьям на следующее, слез на землю. Расстояние, на которое он удалился от ручья, показалось ему недостаточным, чтобы собачий нюх его не учуял, если пса все-таки пустят искать след. Но дальше не было удобных деревьев, а потому приходилось довольствоваться, чем было.
  
  Прислонившись грудью к стволу, Альвах тревожно вслушался. Несмотря на шум ручья, звуки погони сделались еще более явственными. Вне всяких сомнений, это были люди Седрика Дагеддида, во главе с самим де-принцем. Лай его пса Альвах бы узнал из тысячи. К счастью, преследователи еще не достигли ручья, а когда достигнут, простая уловка романа их задержит. Но - очень ненадолго. Альвах думал об этом, пока бежал через лес. Ветви хлестали незащищенные тканью лицо и руки, но бывший Инквизитор был даже рад - целыми женские прелести не были ему нужны. Куда хуже обстояло с босыми ногами. Они были сильно изранены, к тому же, он не раз ушибал их о древесные корни и упавшие толстые ветви. Низ живота по-прежнему тянул тупой и тоскливой болью. В довершение всех бед непривычный к слабости и малой выносливости нового тела Альвах стал сильно выдыхаться.
  
  Однако, обстоятельства вновь помогли ему, представив передышку. Внезапно густой, поросший кустарником лес оборвался, и перед беглецом, насколько хватало глаз, простерлись осенние луга. Вдалеке темнели крышами дома большого поселения, вокруг которого тянулись скотьи изгороди и убранные поля. И сильно в стороне, ближе к лесу отстоял еще один дом. Дом казался довольно добротным, хотя никакого особого хозяйства вокруг него заметно не было.
  
  Альвах остановился, прижимая ладони к низу живота. Он тяжело дышал, мысленно проклиная всех принцев, ведьм и инквизиторов, сколько их было на свете. Звуки погони на время утихли, но роман знал, что они вернутся. Псу Дагеддида потребуется не так много времени, чтобы вновь выйти на след.
  
  Бывший Инквизитор в теле юной, слабой женщины смертельно устал. Он не ел уже несколько дней и за это время только и делал, что бродил по лесам, мерз, ввязывался в драки и пытался избежать навязчивого мужского внимания. Воистину раньше он не задумывался, что быть женщиной на самом деле так непросто.
  
  Однако нужно было на что-то решаться. Он не мог вечность стоять на опушке леса, в ожидании появления Седрика и его людей. Так можно было и дождаться.
  
  Одновременно идти в поселение в таком виде днем было нельзя. Альвах с тоской думал о том, что в этом случае может выйти еще хуже, чем с де-принцем, потому что число желающих "жениться" на нем может только увеличиться.
  
  Они с Седриком обязательно встретятся - потом. Бывший Инквизитор был убежден в этом с мрачной уверенностью. Проклятому ублюдку еще предстояло узнать, что он выбрал не ту "женщину" для своих чадолюбивых помыслов. Но не теперь. К этой встрече еще предстояло подготовиться.
  
  Альвах с досадой понял, что слишком рано ушел из ручья. Нужно было пройти еще дольше вверх по течению и, в конце концов, заставить проклятую собаку потерять свой след. Но вспомнив, как немели его босые ступни в ледяной воде, роман качнул головой - так к концу такого перехода можно было остаться вовсе без ног. Можно было попытаться обойти поселок, не заходя в него. Но одинокую оборванную путницу не могли не заметить даже издали. К тому же, лес за поселком кончался на долгие часы пути вперед. Лишь далеко на горизонте темнели все те же надоевшие велльские холмы. На ровном месте конный Седрик и его охрана нагонят свою жертву даже не особо торопясь.
  
  К тому же Альвах не чувствовал в себе теперь сил идти дальше. Слабые и короткие, женские ноги едва держали его вес. Он с тоской вспоминал о своем огромном, длинноногом, сильном и выносливом теле бывшего легионера. Навряд ли Седрик взял с собой больше двух-трех воинов. Будь Альвах собой и имейся у него хотя бы плохонький меч...
  
  Бывший Инквизитор подавил вновь было поднимавшийся из глубин его нутра страх. Мысль о мече была здравой. Он бросил еще один внимательный взгляд на дом, который стоял на отшибе. Несмотря на то, что дом, вне всяких сомнений, был частью поселения, он, все же, был выстроен достаточно далеко, чтобы появление женщины из леса осталось незамеченным для здешних жителей. Что до самого дома, веллы часто на отшибе ставили кузни, дабы копоть и гарь оттуда не заполоняли их улиц. А в кузне всегда можно было разжиться оружием.
  
  Альвах не вполне представлял, как завернутая в так и не отмытую от крови простыню юница будет добывать оружие в кузне у какого-нибудь дородного кузнеца, подобного батюшке Бьенки. Но за спиной ему вновь послышался отдаленный песий лай. Вероятно, Седрик все-таки пустил свою тварь вверх, а не вниз по течению.
  
  А значит, скоро ему вновь предстояло столкнуться с де-принцем. И лучше это было сделать вооруженным. Альвах предпочел бы смерть с оружием в руках необходимости понести от де-принца ребенка и перед лицом Лея быть объявленным не женихом, а невестой.
  
  Зло дернув ртом, бывший Инквизитор замотался в вымокшее от простыни покрывало, и спешно двинулся к одинокому дому.
  
  
***
  
  Альвах не прошел и половины дороги, когда почувствовал, что его силы на исходе. Привычный к тому, как было раньше, он не рассчитал своих возможностей. Ноги подгибались. Если ранее выносливость его женского тела подпитывали страх и ненависть к догонявшему де-принцу, теперь это же лишало последних сил. Альвах так смертельно устал, что постепенно у него стало двоиться в глазах. Пока он шел, его воинственный пыл поиссяк. Бывший легионер и бывший охотник за нечистью был опытным воином, и знал, на что может быть способен воин, умеющий слушать свое тело. В теперешнем состоянии он едва был способен даже поднять меч, не говоря уж о том, чтобы сперва добыть его.
  
  И все же он шел. Он не знал, зачем идет к этому дому. Никто в Веллии не станет защищать пришлую романку от сына самого короля. Скрыться тоже не получится - если пес все-таки взял его след. Но пока имелась хотя бы малая вероятность того, что Седрикова тварь не учуяла запаха загнанной человеческой дичи - Альвах сдаваться не хотел. Если Светлый будет благоволить к нему, он спрячется где-то поблизости от дома и переждет. А там можно было бы дальше думать о будущем. Главной целью теперь роман видел избежание встречи со своим мучителем.
  
  Несмотря на сильную усталость, которая притупляла его чувства, еще издали Альвах почувствовал сильный и резкий запах. Запах становился все гаже по мере того, как он приближался к дому. Не понимая, в чем дело, и не желая встречаться с хозяевами, Альвах хотел обойти дом с задней стороны и спрятаться в подсобных постройках.
  
  Однако, среди жухлой, коричневой луговой травы было не скрыться. Из вожделенного дома весь луг до леса просматривался более чем хорошо. Поэтому, сильно не доходя до дома, Альвах уже увидел человека, который что-то делал на своем заднем дворе.
  
  Человек этот был крепким мужчиной среднего роста, не старше самого Альваха - того Альваха, который родился мужем. Круглолицый и светлокожий, как все из его народа, светловолосый велл сидел перед деревянными распорками, на которых была растянута большая шкура какого-то зверя. И, не спеша, намазывал чем-то ее оборотную сторону, макая кисть в выставленный рядом большой чан.
  
  Альвах остановился. Поскольку скрытно приблизиться не получилось, он не знал, что ему делать дальше. Идти обратно в лес и утомляться еще больше не имело смысла - если сесть прямо на землю, через некоторое время Седрик найдет его и так. Кроме того, бывший Инквизитор не был уверен, что дойти теперь до леса ему хватит сил.
  
  Усталость поразила Альваха до такой степени, что ему отчасти сделалось все равно. Он решил просто идти вперед, даже если найти укрытие не получалось. Пусть озабоченный чадолюбием де-принц снова заполучит свою беглую "невесту", Альвах не намерен был сдаваться сам, даже если бороться означало бы просто уйти от преследователя как можно дальше.
  
  Собрав последние силы, бывший Инквизитор снова двинулся вперед, чтобы обойти сделавшийся уже ненужным дом, который так и не стал ему укрытием. В голову вяло скользнула мысль о желанности его женского тела для всех мужей, и для скорняка впереди тоже. Но, судя по возрасту обрабатывавшего шкуру мужа, он наверняка уже был женат. Вряд ли он станет нападать на юницу посреди белого дня и при жене. Альвах махнул на все рукой, и двинулся дальше. Как бы там ни было, даже полумертвый от усталости, в драке против одного деревенского мужика, он еще вполне был способен одержать верх. А от всего прочего защитит подоспевший Седрик.
  
  Несмотря на безвыходность происходящего, Альвах мрачно ухмыльнулся, переставляя два куска пекучего дерева - то, во что превратились его ноги. Он уже почти сумел обойти дом и его хозяина, когда скорняк повернул голову, вытирая взопревший лоб о плечо, и бросил рассеянный взгляд в поле.
  
  Мигом позже он заметил замершую посреди поля беглянку и вскочил на ноги, вытирая руки о фартук. Альвах догадывался, на что был похож его вид. Если скорняк был честным и добрым человеком, у него вполне могло возникнуть желание помочь, или хотя бы любопытство - вызнать, что это такое пришло к его дому.
  
  - Эй! - не стал разочаровывать Альваха велл, срывая с себя фартук, и бросая его возле чана. - Ты кто такая? Ты... ты как сюда попала?
  
  Он оказался рядом с быстротой, которую едва ли можно было предполагать в скорняке. Скорее всего, роман ошибся - этот велл был не скорняком, а охотником, который сам обрабатывал шкуры добытых им зверей для продажи.
  
  Альвах остановился перед охотником, не в силах даже его обойти. Впрочем, долго это не продлилось. Охотник, похоже, сообразил по виду пятен, что девушка перед ним не ранена. Или, во всяком случае, ее раны были не свежими.
  
  Все прочее он понял тоже. Округлое лицо велла будто окаменело. В нем проскользнуло что-то жесткое, хищное, более свойственное романам.
  
  - Ты... ты меня не бойся, - он протянул руку, попытавшись взять Альваха за плечо. - Ты едва стоишь на ногах. Куда бы ты ни шла, тебе нужно хотя бы немного отдохнуть, слышишь? Я не причиню тебе вреда, клянусь памятью моих родителей!
  
  Альвах, прищурив глаз, посмотрел в лицо велла - честное и открытое, которое теперь было темно от гнева. Гнев этот, без сомнений, предназначался Седрику. Но раздумывать, принимать ли его помощь, не пришлось. Со стороны леса послышалось еще далекий, но уже хорошо знакомый роману басовитый лай.
  
  Де-принц все-таки нагнал свою жертву. Пройдет совсем немного времени, и он появится.
  
  Альваху не было нужды втравливать славного малого, коим, должно быть, являлся охотник, в это дело.
  
  Он мотнул головой, покачнувшись и едва не упав. Лай раздался снова, ближе. К нему прибавился уже хорошо различимый конский топот. Невольно бывший Инквизитор обернулся в ту сторону, а потом все-таки нашел в себе силы, чтобы обойти охотника. Однако охотник снова заступил дорогу. От него не укрылась нервозность явившейся к его дому юной женщины.
  
  - Тебя преследуют?
  
  Альвах бросил еще один взгляд за спину и коротко кивнул.
  
  - Это тот... те, кто это сделал?
  
  Роман стиснул зубы и кивнул снова. Времени, чтобы объясняться, у него оставалось все меньше. Впрочем, основное охотник уразумел, и ему на пока было достаточно.
  
  Он решительно схватил Альваха за запястье. Роман попытался вырваться, но хватка велла была железной.
  
  - Послушай, - велл указал на лес, откуда к ним спешили преследователи. - Эти мерзавцы скоро будут здесь. Я могу помочь тебе укрыться. Ты этого хочешь?
  
  У Альваха были сомнения относительно того, что охотнику удастся укрыть его от нюха королевского пса, однако, он ничего не терял. Роман позволил увлечь себя к дому охотника. То и дело бросая тревожные взгляды на лес, велл поднатужился - и перевернул чан, в который до того макал кисть. Из чана на землю вылилась отвратительного вида тягучая коричневая жижа. Округу заполнило такое зловоние, что, будь у Альваха в потрохах хоть что-нибудь, его бы непременно вывернуло наизнанку.
  
  Тем временем, охотник с усилием отодвинул чан как можно дальше от зловонной лужи, после чего приподнял его край.
  
  - Забирайся туда, - коротко скомандовал он. - У них собаки, а сквозь это смердение тебя ни один нос не учует. Помоешься потом - если мы с тобой сумеем их обмануть.
  
  Альваху стало смешно. Он знал - такой смех приключался у людей после сильного волнения души. Все же, давясь от смеха, он залез под огромную чугунную пляшку, и охотник тотчас опустил край чана обратно на землю. После чего вернулся к луже. Роман не заметил в руках велла ни огнива, ни кресала, однако, зловонная жижа, что была разлита по земле, внезапно вспыхнула. Несмотря на то, что до сих пор день был спокойным, налетел порывистый ветер, поднимая в воздух дым и сажу. Распространяемое вокруг зловоние увеличилось до нестерпимости. Ветер погнал вонючий дым над полями. Альваху, который припал на землю, выглядывая из-под приподнятого края чана, показалось, что дыма было столько, точно горел целый лес.
  
  Тем временем, ноги охотника, которые были хорошо видны Альваху, убрались. Велл отошел от дома и остановился у недостроенной изгороди, всматриваясь в показавшихся у кромки леса четырех всадников, которых вел огромный черный пес. Собака рыскала из стороны в сторону, и даже издали было понятно, что попавший в вонючий дым зверь испытывал настоящую муку. Всадники, только что скакавшие быстро и уверенно, во всем полагаясь на собаку, приостановились, о чем-то совещаясь. Пес по-прежнему бегал кругами, отбегал и возвращался. Однако, след, он, похоже, действительно потерял.
  
  Разговор, что вызвал задержку конников, был коротким. Потом самый крупный и высокий среди них, темноволосый воин, махнул рукой в сторону дома охотника. Подозвав свистом пса, который так и не отыскал нужного следа, конник направился к ожидавшему веллу. Другие последовали за ним.
  
  Спустя короткое время всадники приблизились к изгороди дома. Велл разглядел королевские гербы на сбруе двух, знак принадлежности в дому Дагеддидов, висевший на шее самого высокого - и припал на колено.
  
  - Встань, - нетерпеливо приказал второй наследный принц Седрик, удерживая горячившегося коня. - Мерзавец, с чего вдруг тебе вздумалось развести здесь такую вонь? Мой пес сбился со следа еще в лесу, у ручья!
  
  Велл торопливо поднялся, не смея поднять глаз.
  
  - Нижайше прошу меня простить, ваше высочество! Я охотник - обрабатывал шкуры. А котел с раствором возьми и опрокинься. Еще проскочила искра - и все... Едва удалось сбить огонь, чтобы не перекинулся на хозяйство! Если бы мне знать, что ваше высочество будет охотиться в этих краях...
  
  Де-принц нетерпеливо махнул рукой.
  
  - Заткнись, дурак. Мне нет дела до твоих оправданий! Из-за твоих шкур... - он помолчал, видимо, давя в себе раздражение. - Тьма с тобой. Скажи, ты давно тут стоишь?
  
  Охотник покаянно мотнул головой.
  
  - Только подошел, ваше высочество. Но до того сидел там, - он дернул плечом в сторону кострища и потихоньку разогревавшегося от близости огня перевернутого чана. - Все утро шкуры мажу. Теперь вот весь труд насмарку...
  
  - Тупая твоя башка насмарку, - де-принц переглянулся со своим спутником - широкоплечим, тонкокостным романом, и зло дернул щекой. - Если ты сидел здесь все утро, скажи... Ты не видел женщины? Совсем юница, низкая ростом романка. Она должна была прийти со стороны леса.
  
  Велл осмелился поднять взор.
  
  - Тут с утречка ни одной женщины не ходило, ваше высочество. Хотя нет, постойте, старая Магда прошла полем в лес за хворостом. А больше никого - ни здешних, ни пришлых.
  
  Черный пес де-принца, что продолжал усиленно нюхать воздух, пошел кругом дома. По лицу Седрика Дагеддида одна за другой скользнули тени горечи и разочарования.
  
  - Ты не мог отвлечься, дурак? - переспросил он, натягивая узду. - Ты ведь работал, а не пялился в поле. Или пялился?
  
  - Отвлечься мог, ваше высочество, - смиренно согласился охотник, поглядывая на крутившегося у чана пса. Несмотря на то, что вонь там была острее, чем в прочих местах, зверя словно что-то притягивало к этому месту. - Может, и проворонил вашу юницу. А... она натворила чего?
  
  Де-принц опять переглянулся со своим спутником.
  
  - Не твоего ума дело, - он свистнул, подзывая пса. - Тебе нужно знать только, что за ее поимку назначена награда.
  
  Охотник слегка оживился.
  
  - Дозволено мне будет узнать...
  
  - Четыре меры золотом, - принц поморщился под направленными на него ошарашенными взглядами. У охотника в немом изумлении отвисла его светлая борода. - Или серебра - в половину ее веса.
  
  Альвах, которому из-под чана было слышно все, до последнего слова, замер, точно пораженный громом. Де-принц предлагал за его возвращение огромную, запредельно щедрую награду. Получивший столько велл мог жить безбедно, не работая, до самой старости, и обеспечить всех своих детей и, даже, соседей. Роман с тоской понял, что пропал. Едва велл обретет голос - он выдаст беглянку с головой, пусть даже ему будет множество раз ее жаль. В который раз с тех пор, как был обращен в женщину, стиснув зубы, Альвах приготовился с достоинством встретить то, что его ожидало. Если здесь было уместно говорить хоть о каком-то достоинстве.
  
  Меж тем, охотник прокашлялся. Сопровождавшие де-принца конники награждали друг друга выразительными взглядами.
  
  - Ну, так что? - Дагеддид свистнул, подзывая пса. - Не вспомнил? Хоть что-нибудь? Может, ты видел, но не обратил внимания?
  
  Хозяин дома моргнул и с усилием мотнул головой.
  
  - Если бы! Но я... клянусь, я непременно брошу все и побегу ее искать! Порви меня тьма, если я не найду эту романку живее прочих!
  
  Сплюнув у его ног, де-принц повернул коня. Всадники развернулись следом, направляясь к лежавшему среди полей поселению. Последним медленно, словно не желал уходить, трусил черный пес.
  
  Охотник смотрел им вслед, пока они не превратились в плохо видимые глазу темные точки. После чего обошел дом. К этому времени огонь уже погас, но гарь продолжала дымиться. Еще раз поднатужившись, он приподнял чан, обнаружив под ним то, что и оставлял - замурзанную сажей и варом, драгоценную романку. Романка лежала на земле, обняв себя за плечи и скорчившись среди остатков вонючего скорняцкого зелья.
  
  Судя по ее тревожно подрагивавшему, искажавшемуся лицу, девушка спала крепким, почти мертвым сном.
  
  
***
  
  Альваху было тепло. Впервые за долгое время он не сотрясался от холода и не корчился от болей. Разомлевший бывший Инквизитор вытянулся на чем-то мягком, под чем-то теплым и, наконец, соизволил открыть глаза.
  
  Первым, что он увидел, был обращенный на него взгляд смутно знакомого велльского мужа. Муж этот сидел у очага, помешивая ложкой в булькавшем котелке. Обнаружив, что на него смотрят в ответ, велл отвернулся и с повышенным усердием принялся колупаться в густой и пахучей похлебке.
  
  Альвах почувствовал, как у него подводит живот, который, должно быть, так втянулся от голода, что уже прирос к спине.
  
  - Лей милосерден, ниспослав нам доброе утро, - поприветствовал романа велл, склоняясь над котлом. - Я приготовил тебе одежду. Если сможешь подняться - облачись, и будем завтракать, что Светлый дал.
  
  Альвах скосил глаза на лежавшее в головах его низкого широкого ложа женское крестьянское платье, и возмущение против такого облачения поднялось к самому его горлу.
  
  Меж тем, хозяин дома ждал, повернувшись спиной. Альвах глубоко вздохнул и, в который раз переборов свою природу, откинул укрывавшую его большую медвежью шкуру. Потом потянулся к платью и, повертев его в руках так и эдак, принялся кое-как напяливать на себя. Ему множество раз выпадало удовольствие разоблачать женщин, но облачаться в подобное самому - еще никогда.
  
  Натянув платье, благо, оно оказалось больше, чем если бы приходилось впору, Альвах расправил его на себе. Спустив ноги с ложа на устилавшую пол шкуру, он поднялся. На миг мир поплыл у него перед глазами. Но это скоро минулось. С удивлением роман обнаружил, что боли, даже самые сильные, прошли.
  
  - Ты проспала почти четыре дня, - словно услышав его мысли, проговорил велльский спаситель, старательно помешивая похлебку. - Я тревожился. Но решил, все же, не будить. Во сне... раны... быстрее затягиваются.
  
  Альвах огляделся. Комната, в которой он отлеживался столько времени, была, должно быть, самой большой и самой главной в доме. Она одновременно служила хозяину кухней и спальным местом. Пол устилали несколько шкур. Шкуры занавешивали стены. Шкурами было укрыто ложе, на котором спал бывший Инквизитор. Ближе к большому очагу на двух низких столиках была выставлена кухонная утварь. Утварь стояла и вокруг очага просто на полу. В углу обретались несколько ящиков и один на другом лежали мешки. По всей видимости, с провизией. С потолка свисало несколько пучков духмяных трав, вперемешку со связками чеснока. В дальнем конце комнаты имелась дверь, которая теперь была плотно затворена. Находившееся в комнате могло говорить о зажиточности, но неприхотливости хозяина, который, как можно было судить, жил в доме один. И один он пробыл достаточно давно.
  
  - Там еще туфли, у ложа, - велл осторожно обернулся. - Ну, как, платье подошло? Оно... я когда-то купил его в столице, для моей невесты, - зачем-то поделился он. - Но Писки... больше нет. А ты... есть.
  
  Альвах, который отыскивал обещанные туфли под ложем, стоя на четвереньках, замер. Недавнее знакомство с де-принцем научило его внимательнее слушать то, как с ним говорили мужчины. Однако велл снова замолчал и бывший Инквизитор, найдя то, что искал, сунул ноги в ладно сшитую обувку - с гибкой, толстой кожаной подошвой и меховой оторочкой. Как раз по его теперешней маленькой ноге.
  
  - Нравится? - велл постучал ложкой по краю котелка. - Ты, надеюсь, не сердишься... Пока ты спала, я снял мерку и сшил их для тебя. У меня в доме туфель на тебя было бы не сыскать. У Писки... нога была побольше.
  
  Альвах покосился, но решил пока принимать заботу мужей, как данность. К тому же, обувка была действительно удобной. Тем временем, хозяин дома достал две мисы и ложки. Расставив это все на столе, он на время вышел, но тут же вернулся со средних размеров кувшином и кружками.
  
  - От старосты всегда посыльный в это время с молоком, - он щедро бухнул похлебки в мису и принялся нарезать хлеб. - У меня, конечно, не богато, но... раздели со мной трапезу - какая есть.
  
  Звать дважды не пришлось. Давно ожидавший этого приглашения Альвах мгновенно оказался за столом. И, спустя время, он и велл совместно отдавали дань похлебке и прочему, что выставил перед гостьей хозяин дома.
  
  - А ты молчунья, - временами поглядывавший на Альваха велл справился со своей, и уже дважды подливал гостье похлебку. - Погоди, стой, нельзя сразу так много!
  
  Это Альвах понимал и сам. Но пища - впервые за много дней, горячая, текучая, настоящая, заставляла забывать об осторожности, небесным нектаром стекая в его урчавшее не хуже мужеского, женское брюхо. С трудом он заставил себя отложить ложку, но зато - придвинул ближе молоко и хлеб.
  
  Велльский охотник смотрел на разор, что учинила за столом его гостья, с благосклонностью.
  
  - Благодарность наша Светлому, тебе понравилась моя стряпня. Может теперь, когда мы разделили хлеб... ты скажешь свое имя? Я - Ахивир Дубовик, здешний охотник. Живу с того, что добуду сам... и местные иногда приносят дары за... некоторые услуги с моей стороны. А ты? Как зовут тебя?
  
  Альвах дожевал и запил кусок из кружки. После, вытерев рот, он молча указал на свое горло и развел руками.
  
  Охотник Ахивир понимающе поднял брови.
  
  - Вот оно в чем дело. А я-то гадаю - отчего ты все молчишь? Ты... нема с рождения?
  
  Альвах качнул головой. Ахивир понял его по-своему.
  
  - Это... сделал с тобой сын короля? Ты... потеряла речь из-за того, что он...
  
  Гостья нахмурилась. Охотник не договорил, очевидно, сам застыдившись своего вопроса. Отодвинув скамью, он поднялся и принялся нарочито громко убирать со стола.
  
  - Ты... отдохни, - не поднимая глаз, предложил он. - Тебе нужно... потом, когда ты окончательно поправишься, тогда и...
  
  Он сгреб посуду и с ней в охапку вышел за дверь. Альвах проводил его взглядом. Ложиться опять ему не хотелось. Боли, похоже, ушли окончательно. Роман огляделся. Ничего, способного вызвать интерес или помочь времяпровождению, в комнате не было. За исключением, разве что, двери, которая вела не на двор, а в следующую комнату.
  
  Альвах выбрался из-за стола. Попутно он вынуждено сумел оценить достоинства и недостатки женской одежды. Юбка мешала, задевая все подряд. Зацепившись подолом за скамью, Альвах едва ее не перевернул. Зато шнуровка спереди крепко стискивала груди, препятствуя их колыханию, которое всегда было неослабевающим источником раздражения для бывшего Инквизитора. С благодарностью к Ахивиру чувствуя теплые, приятные волны, разбегавшиеся по телу от сытого нутра, Альвах миновал холодную комнату, как называли веллы малый деревянный закут перед дверью, и вышел на улицу.
  
  Хозяин обнаружился тут же. Велл успел вымыть посуду и даже сложить ее в стопку рядом с собой. Сам он сидел на отесанном покатом бревне, вытянув ногу. Альвах обвел взглядом его двор. Если бы не распорки и чан, что теперь были убраны в сарай, двор мало что мог бы сказать о занятиях владельца. Ахивир жил один, и на жизнь ему явно хватало. Прочее же мало заботило одинокого охотника. Из уже услышанного, роман догадался, что у велла была невеста, некая Писка, которая, должно быть, погибла. Судя по многому, из-за ее гибели Ахивир, которому летами по велльским меркам уже полагалось быть главой семейства и отцом не менее двух, а то и трех детей, затворился в своем горе, равнодушный ко многим людским радостям. То, как он отказался от щедрой награды принца, могло говорить только в пользу догадок Альваха.
  
  Меж тем, Ахивир обернулся и, увидев гостью на пороге дома, вскочил. Но тут же потупился, глядя Альваху под ноги.
  
  - Слушай, я... тут вот подумал, - он потер ладонью затылок и решился, наконец, посмотреть выжидательно глядевшей на него гостье в лицо. - Ты ведь романка. Ты... сбежала из Рома, ведь верно? Из-за обвинений в колдовстве? И тебе наверняка некуда идти. Если захочешь, можешь оставаться у меня. Столько... сколько понадобится.
  
  Альвах усмехнулся. Судя по взглядам, которые бросал на него охотник, подобного предложения стоило ожидать. И, при здравом измышлении, отказываться было неразумно. По крайней мере, пока охотник не пытался идти по пути Дагеддида. Впрочем подобного роман уже боялся меньше. Вне всяких сомнений, охотник был силен и ловок. Но воином Ахивир не был. Альвах, который сам воином был, читал это в его движениях, как по книге. Теперь, когда боли ушли, даже в исковерканном под женскую суть теле бывший Инквизитор был уверен, что, доведись им драться, с одним Ахивиром он бы справился.
  
  Ему нужно было укрыться. Хотя бы на время. Лучше всего - на зиму. Альвах догадывался, что даже если все из его отряда были порваны тварями, весть о его мнимой смерти все равно уже успела дойти до столицы. Или дойдет - раньше, чем туда доберется он сам. Пробраться в келью, которую наверняка будет занимать другой послушник, было делом безнадежным. К тому же, денег в тайнике было не так много, чтобы подвергать себя риску.
  
  Меж тем, велл ждал ответа. Роман вспомнил об этом и невольно бросил взгляд в сторону близкого поселения. Седрик, без сомнений, побывал и там, оставив описание нужной ему девицы и поразив умы объемом вознаграждения.
  
  - За местных не беспокойся, - истолковав взгляд девушки верно, поспешил успокоить Ахивир. На миг в его лице внимательно вглядывавшийся Альвах вновь увидел тень романской жестокости. - Если кто-то из них и увидит здесь тебя, они не посмеют доложить. Даже за очень большие деньги.
  
  Бывший Инквизитор поднял бровь.
  
  - Не посмеют, - уверенно повторил охотник. Он тоже оглянулся на поселение и неприятно усмехнулся. - Принц далеко, а я - рядом. Он приедет и уедет, а со мной им здесь еще жить и жить. Они знают - если будет нужно, я найду. Даже на другом конце Прорвы.
  
  Ахивир снова посмотрел на напряженно замершую гостью и его посуровевшее лицо разглядилось. Серые глаза велла потеплели.
  
  - Я... тебя испугал? Не волнуйся, я лишь имел в виду - я хороший охотник. И, наверное, лучший в мире Светлого следопыт. Умею выслеживать любую дичь... - осветившая черты Ахивира улыбка вновь сделала лицо бесхитростным, даже простоватым. - Ну... так что, остаешься? Хотя бы на несколько дней?
  
  
***
  
  Альвах обретался у гостеприимного Ахивира уже больше месяца, большую часть времени занятый тем, что томился от безделья. Первоначальное впечатление его не обмануло - Ахивир действительно был зажиточным веллом. Не обремененный семейством, удачливый охотник, он был неприхотлив, как сам Альвах. Но, в отличие от романа, не был подвержен пороку волочения за женами и не спускал на них большую часть доходов. Потому при нерасточительной жизни охотник сумел обзавестись хозяйством, которое, впрочем, помимо дома и обширных съестных припасов, состояло из одной только лошади. Альвах подозревал, что настолько скромные приобретения Ахивир делал не из бедности, а из ненужности ему всего прочего. И на черный день у охотника припасено куда больше, чем удалось собрать самому роману в бытность Инквизитором. Но припасы и денежные сохранения велла его не интересовали. Куда больше беспокоило его новое положение, с которым Альвах все никак не мог смириться.
  
  С самого первого дня Альвах, которому не были чужды проявления совестливости, старался не зря проедать хлеб охотника. Бывший Инквизитор всячески подыскивал себе работу. Но работы у Ахивира было на самом деле немного. Она появлялась, когда охотник уходил в лес и возвращался с добычей. Это происходило раз в несколько дней. Ахивир забирал лошадь и на ней привозил добытых зверей - почти всегда крупных. Тогда охотник снимал шкуры и вымачивал мясо - если зверь был хищным, либо вялил - если мясо годилось в пищу без долгих мытарств над приданием ему нежности и вкуса. Шкуры он тоже обрабатывал особым способом, благодаря которому кожа добытых тварей становилась мягче шелка, а шерсть обретала блеск. Взявшийся ему помогать роман в значительной степени ускорял труд Ахивира. Альвах также содержал в чистоте дом и вменил в свою обязанность встречать охотника горячей пищей.
  
  Однако это по-прежнему занимало не так много времени, ибо в доме некому было переворачивать все вверх дном, а пищу на Ахивира требовалось варить не чаще, чем раз в три-четыре дня. Под конец, отчаявшийся убедить себя, что он не нахлебник, Альвах даже перечинил всю одежду охотника, как видно, хорошо управлявшегося с сапожной, но из рук вон плохо - с портняжной иглой. Роман научился шить, сшивать и штопать еще в бытность служения Легиону, где по месту его службы не было ни одного портного, зато чинить одежду требовалось все время. В итоге он взял на себя всю женскую работу по дому и уже сам себе стал напоминать ждущую добытчика подругу. Но поделать с этим ничего не мог. Ахивир готов был исполнить любую просьбу оставшейся у него романки, но на предложение сопровождать его на охоте ответил непреклонным отказом.
  
  Впрочем, Альвах особенно и не настаивал. Чем дальше, тем сильнее он начинал тяготиться обществом Ахивира. Велл был неназойлив и никогда не заговаривал о "женитьбе" с прекрасной романкой. Но его взгляды, которые он прятал, попытки дотронуться, словно невзначай, ласковые слова, сказанные будто отвлеченно, раздражали бывшего Инквизитора, вызывая желание зарядить доброму охотнику кулаком в лицо. Альвах сдерживал себя из последних сил, стараясь отвлекаться работой. Он бы давно ушел сам, если бы не понимал, что идти ему некуда. В других местах будет то же самое, или даже худшее. Одинокая красивая романка была слишком заметна в этих малонаселенных землях. Альвах привлекал не в меру сильное внимание. И без оружия был беззащитен. Бывшего Инквизитора уже не раз принимали за беглую ведьму, и могли сдать его же соратникам по ремеслу. Либо учинить над ним насилие, как это сделал де-принц Седрик. Либо, за вознаграждение, сдать самому Седрику, что, в сущности, было одно и то же. Но даже если бы Альвах по счастливому стечению обстоятельств волей Светлого избежал всех напастей, надвинувшаяся зима побуждала пережидать ее в теплом убежище. Дом Ахивира был достаточно теплым, и Альвах, скрепя сердце, продолжал терпеть все более теплевший взгляд его хозяина.
  
  ... Один из последних осенних дней выдался неожиданно солнечным. Словно в преддверии долгих холодов Лей решил явить смертным малую часть из своих благих милостей. Ахивир сидел на том же бревне, что еще года три-четыре назад приволок в свой двор, и натачивал свои охотничьи ножи. На душе охотника было видимо неспокойно. Временами он опускал клинок и точило и, подняв взор к ясному небу, о чем-то задумывался. Однако, как бы ни были глубоки мысли, его взгляд все время притягивался к прекрасной романке, что была поодаль.
  
  Скрестив ноги, романка сидела на уложенных друг на друга старых домашних шкурах и вычесывала новую - ту, что была заготовлена на продажу. Вычесывание было делом долгим и кропотливым. Этой части работы Ахивир не любил никогда. Романка почувствовала, поэтому взялась за шкуры сама. Нужно было признать - настойчивость и склонность к порядку были чертами, присущими ее народу наравне со стремлением властвовать и жестокостью. Девушка уже долгое время правильно и аккуратно проводила щеткой по шерсти, укладывая волосок к волоску. Работа, которая требовала усидчивости и терпения, ладилась у нее куда лучше и быстрее, чем у самого охотника. Лицо романки при этом было хмурым и сосредоточенным.
  
  И еще - самым прекрасным на свете. Зеленые глаза юницы, что когда-то, вечность назад, пришла к дому Ахивира и вынужденно осталась в нем, никогда не излучали тепла или ласки. Ахивир знал, что романка оставалась равнодушной к нему и жила в его доме только потому, что ей некуда было больше идти. Но именно поэтому она могла принять и его предложение соединиться перед лицом Лея, дабы потом, вслед за ним уйти в вечность. Романка была одинокой. Он тоже был одинок. Они очень хорошо подходили друг к другу. Ахивир лишь не знал, как начать этот разговор. Он опасался, что раны, нанесенные де-принцем душе юной женщины, могли не успеть затянуться.
  
  Словно сумев прочитать его мысли, романка бросила на Ахивира хмурый взгляд из-под свешивавшихся на лоб тугих черных завитков. Потом отвернулась, вновь склонившись над работой.
  
  Охотник тоже отвернулся с досадой. Одним взглядом девушка сумела сказать ему больше, чем множеством слов. Ничего из того, о чем мечтал Ахивир, ей было не нужно.
  
  Велл опустил голову и яростно заработал точилом. Романка продолжала вычесывать шерсть. Занятый работой и своими тягостными мыслями, Ахивир не сразу понял, почему вдруг до того сидевшая спокойно девушка вскочила на ноги. Когда он догадался посмотреть на едва заметную тропу, что вела от его дома к поселению, романки рядом с ним уже не было. Мгновением спустя хлопнула дверь.
  
  Ахивир нехотя поднялся и прошествовал к изгороди. По тропе от поселения шли трое - двое мужчин и женщина. Он их знал - это были дети старосты Фидаха. Все трое были уважаемыми людьми, при семьях и многочисленном потомстве. О цели их прихода он догадывался тоже. Обычно ни с чем иным, кроме прошений, к нему не ходили.
  
  Троица просителей остановилась, не доходя до изгороди. Лица у них были нарочито равнодушными. Ахивир знал, что им так же нравилось просить, как и ему - исполнять их просьбы.
  
  - Милостью Лея, доброе утро, - все же поприветствовал он, несмотря на то, что солнце уже подводило мир к полудню.
  
  - Здравия и удачи, мэтр Дубовик, - старший из трех, земледелец Уэрб, отвесил почтительный поклон. - Мы, это...
  
  - Во имя Светлого, говори потише, - Ахивир покосился на прикрытую дверь в собственное жилище и неслышно вздохнул. - Ну, что там у вас опять приключилось?
  
  - Ну так, как же... - красноречие старшего на этом поиссякло. Но его младший брат пришел на выручку, и вполне понятно закончил мысль.
  
  - Зернянку мы посеяли, мэтр Дубовик, - он мотнул головой в сторону черневших полей. - Раннюю совсем. Но, ты сам видал небось, вчера и третьего дня на поле наших. Поля-то, почитай, от твоего дома - рукой подать.
  
  - Ну, - хмурясь, подогнал Ахивир. Он еще раз оглянулся на свой дом, но романка не показывалась. - Посеяли, и что?
  
  - Так ведь... снегу бы. Не сегодня - завтра будут морозы. Ежели не укрыть зернянку-то, как есть побьют.
  
  Охотник взглянул в ясное небо, и его лицо тронула едва заметная тень раздражения.
  
  - Вас что, вонючка искусала? - недовольно переспросил он. - Какие, к демону, морозы? Вся осень была такой теплой, что я и не упомню.
  
  - Воглы летают низко уже третий день, - вмешалась молчавшая до сих пор женщина, поправляя меховой рукав. - Это к морозам. Надо укрыть поля пораньше. Ну, чего тебе стоит? Долю с урожая, как и договаривались... Там у тебя, сказывают, женщина проживает с недавних пор. Подумай - коли так, на следующую осень прибавится у тебя ртов. А там, даст Светлый, еще и еще... Остепенился ежели, так и думать про будущее больше должон, как муж, достойный перед Леем, что семьей отяготиться решил. Семейному в затворничестве не прожить, женке твоей смурно придется, как будешь прятать ее от людей и не велишь к прочим бабам-то ходить. А раз так - то сам мог бы посудить, чем своим-жешь помочь, а не ждать, что клянчить придут. Ты - нам, мы - тебе. Кажный раз так ломаешься, будто тебе оно всамделе в тягость.
  
  Мужчины молчали, не перебивая сестру и, видимо, втайне одобряя ее связные речи. Ахивир морщился, слушая, но не перебивал. Выслушав до конца, тяжело вздохнул.
  
  - Ладно, - через силу пробормотал он и, все-таки, опять оглянулся на дом. То, что его женитьба на прекрасной романке была делом решенным в глазах однопосельчан, неожиданно прибавила настроения. Похоже, все уже знали и ожидали этого события, и в этом свете оно могло свершиться гораздо скорее. К тому же, нежелание романки идти за него он измыслил сам, не перекинувшись с ней даже словом. Вполне возможно, девушка была просто скромна от природы и ожидала решительности от мужа, сама не смея показать своей привязанности ни единым взглядом.
  
  Какой-то голос внутри тут же указал ему на полную нелепость предположения. Но Ахивир от него отмахнулся.
  
  - Ладно, - повторил он уже не так хмуро. - Будет вам хоть дождь, хоть снег. Когда это нужно?
  
  - Стало быть, ежели твоя милость будет еще и дождь сотворить - лучше прямо сегодня, под вечер, - снова вмешался старший брат. - Все ж последний ясный денечек. Перед зимой, то есть. А завтра, с утречка, уже и снежок. Но, ежели морозы ударят ночью - сам понимаешь...
  
  - Я понимаю, - Ахивир склонил голову, глядя себя под ноги. - Но тогда и у меня будет просьба. Я... через седмицу-другую наберу шкур для твоей лавки, почтенный Нехтан. Хотелось бы взамен несколько мотков красного легонка - на наряд для жениха и желтого - для невесты. Милостью Лея, и в самом деле женюсь этой зимой.
  
  - Конечно, мэтр, - младший сын старосты позволил себе понимающе усмехнуться. - Желтого у меня нет, но через две седмицы - точно будет. Самого лучшего для тебя, господин Дубовик.
  
  - Хорошее дело затеял, - женщина одобрительно кивнула. - Сколь можно бобылем по лесам-то шастать. Милость Лея на тебе.
  
  - Милость Лея, - откликнулся Альвах, провожая взглядом уходивших посельчан. Потом спохватился и бросился в дом.
  
  Романка сидела на ложе, скрестив на коленях руки. По ее лицу трудно было понять, слышала она разговор или нет. По ее лицу трудно было понять что-либо всегда.
  
  Стройный стан девушки не могло скрыть даже мешковатое крестьянское платье. Ахивир дернул щекой. Подойдя к взглянувшей на него исподлобья романке, он присел перед ней на колено, заглядывая в глаза.
  
  - Ты слышала? - прямо спросил он.
  
  Романка кивнула. Ее ответ был так же прям, как вопрос. Ахивир потянул руку и взял ее ладонь в свою.
  
  - Тогда идем, - он поднялся, потянув девушку за собой. - Я кое-что тебе покажу.
  
  
***
  
  За все то время, пока он жил у Ахивира, Альваху ни разу не доводилось бывать за дверью, которая вела во вторую комнату дома велла. Лишь единожды за время отсутствия хозяина он попытался туда заглянуть, но дверь внезапно оказалась заперта. Поскольку все, нужное для жизни, имелось и в первой комнате, а Альвах от природы не был особо любопытен, он уважил желание охотника на неприкосновенность его тайн и более никогда не пытался проникнуть, куда не приглашали.
  
  Теперь он и Ахивир вновь стояли перед этой дверью. Хозяин дома надавил ладонью и дверь, щелкнув, отворилась.
  
  В комнате вспыхнули сразу несколько светильников. Альвах в некотором изумлении обозревал просторное помещение с двумя шкафами, полными книг, столом, на котором было свалено множество того, о чем могли ведать только маги - и посвящённые Инквизиторы. В стороне на большой напольной подставке стояла великая полукруглая карта земель - одна сторона была отмечена очень подробно, вторую укрывала туманная дымка. Дымка казалась настоящей. На стене висело оружие - секира с длинной рукоятью, несколько кинжалов и арбалет. У дальней стены находилось нечто вроде плоского шкафа, ростом выше самого Ахивира и - занавешенное шкурами.
  
  Ахивир щелкнул пальцами - и свет светильников сделался ярче. Альваха, впрочем, он этим не удивил. Бывшему Инквизитору за годы службы довелось повидать множество магов. Как и все в империи, он знал, что маги делились на три категории, или, как их именовали ученые мужи - три степени, по величине силы. Третьестепенные могли лишь сотворять фокусы на потеху толпе. Маги первой степени считались мастерами своего дела и снискали всеобщее благоговение и почет. Наиболее многочисленными были те, кто получался посередине - они могли принимать участие в битвах, сдвигать тяжести, делать обереги и имели прочие мелкие, но важные занятия. Похоже, однако, что Ахивир имел степень, не ниже первой, ибо слабые чародеи не могли вызывать бури либо укладывать снега.
  
  Были еще те, чья сила оказывалась настолько велика, что ее невозможно было охватить человеческим мерилом. Но таких рождалось ничтожное число. И, как правило, маги с таким даром умирали в младенчестве, ибо человеческому разуму и телу редко удавалось выдержать то испытание, что посчитал нужным возложить на их плечи Светлый Лей.
  
  - То, что я не желал открывать до времени, чтобы не испугать тебя, - Ахивир, тем временем, обвел рукой свою тайную комнату. За его пальцами тянулся едва заметный огненный шлейф. - Ты слышала, я маг. Лей в своей благости указал на меня, одарив великим могуществом. Оно не сделало меня счастливым, но... это всегда верный кусок хлеба. Я делаю погоды, отгоняю бедствия и защищаю от разбойников - а здешние снимают богатые урожаи, и отсыпают мне мою долю щедро. Да и к тому же... я хороший охотник. В деревне мою семью уважали наравне с семьей старосты. Хозяйство у меня, конечно, маловато... Но мы все прикупим. Дом расстроим - только дай знать, если тебе того нужно. Ты... - он шагнул ближе, и Альвах невольно попятился. - Ты... я даже имени твоего не знаю до сих пор. Но я... помоги мне, Светлый! Я люблю тебя с того самого времени, как Лей сподобил тебя прийти к моему дому. Я... хочу, чтобы ты... чтобы ты признала себя моей перед алтарем самого Светлого Лея. Прошу тебя... будь моею в вечности!
  
  Он снова шагнул вперед. Альвах попятился еще, тоскливо размышляя о том, что, должно быть, уже почти состоявшаяся надежда на зимовку в теплом доме приказала долго жить. Охотник все-таки не вытерпел, выдавая свои устремления. Даже очень могучий маг не смог сопротивляться проклятию горгоны, подобно другим мужам.
  
  Ахивир смотрел на него в ожидании ответа, и в глазах мага отражались огни горевших вокруг светильников. Бывший Инквизитор тоже не опускал взгляда, внутренне томясь все больше и больше. Он уже понимал - единственным способом остаться в этом доме на зимовку значило отдать веллу себя. Альвах не слишком дорожил никогда не перестававшим раздражать его женским телом. Тело принадлежало не ему, а какой-то женщине, которую он не знал, и не желал знать. При нужде он мог бы дать Ахивиру то, чего тот вожделел, если бы сама мысль о близости с мужем не внушала роману омерзения.
  
  По службе Альваха в гарнизоне, легионеры по многу месяцев не видели женщин. Тогда некоторые из них, даже не рожденные в Ночь Голубой Луны, искали утешения в объятиях друг друга. Роман относился к такому с равнодушной брезгливостью. Теперь, даже в девичьем теле, мужи влекли его не больше, а, пожалуй, еще меньше, чем ранее.
  
  - Отчего ты... не отвечаешь? - Ахивир, который все это время глядел в лицо Альваха, не высмотрел там, судя по всему, ничего для себя утешающего. - Ты уже... уже не так юна, и вступила в возраст, благословенный для брака. Ты ведь знаешь, что женщине нельзя без мужчины. Думаешь, что найдешь себе лучше?
  
  Под этим напором все отступавший Альвах под конец оказался у дальней стены. Охотник-маг в волнении навис над ним. На лице Ахивира проступили красные пятна. По-видимому, равнодушие юной женщины пробуждало в нем раздражение и гнев.
  
  - Дай знать, чего тебе не хватает! - велл схватил романку за плечи. - Ведь я такой же муж, как все, не лучше, но и не хуже! Я не богат, но по твоему желанию я многое сложу к твоим ногам! Я отправлюсь в Прорву и принесу оттуда все сокровища, если они там вообще есть! Что тебя во мне не устраивает? Что?
  
  Альвах повел плечом, попытавшись высвободить его из мужских пальцев. С некоторой отстраненностью роману подумалось о том, что если прямо сейчас сбить Ахивира на пол и ударить в висок ногой, ему еще удастся уйти. Бывшего Инквизитора могла спасти только стремительность. Промедление грозило тем, что уже случилось ранее - с другим мужем, могучим достаточно, чтобы взять то, что пожелал. Альвах понимал, что такой маг, каким был велл, получит с него желаемое еще вернее принца.
  
  Тоска от осознания своей беспомощности из глубин естества поднялась к самому горлу. Совсем некстати перед мысленным взором романа один за другим явились образы. В них он чувствовал снисходительное превосходство перед теми женами, что когда-то в силу каких-то обстоятельств вынуждены были без желания отдавать себя ему. Тогда Альваху не было их жалко. Часто целуя очередное, силящееся улыбнуться ему лицо, он ловил себя на мысли, что совершил снисхождение к недостойной дочери Темной Лии, одарив своей любовью. И чувствовал раздражение оттого, что удостоенная его вниманием женщина была настолько глупа, что не видела в случившемся оказанной ей милости его выбора.
  
  Альваху не приходило в голову, как это могло выглядеть с другой стороны.
  
  Теперь уже Ахивир был уверен, что оказывает благодеяние обесчещенной женщине, желая соединиться с ней. И искренне досадовал ее сомнениям.
  
  - Я буду тебе хорошим мужем, - тем временем, давя свой гнев, продолжал увещевать маг, склоняясь все ниже к лицу морщившейся девушки и продолжая удерживать ее за плечи. - Никогда не обижу, поверь. Ты не пожалеешь, что выйдешь за меня...
  
  Альвах, нежную щеку которого уже щекотала жесткая борода Ахивира, теперь ощущал странное. Вместо того, чтобы быстро и резко ударить головой - как он сделал это с Седриком, ему до зубовной боли хотелось закрыться руками и, сжавшись в комок, заплакать. При том разум бывшего Инквизитора оставался ясен и отстранен. Он с ужасом слушал себя изнутри. Слабость не отступала, открывая ему в его натуре будто что-то новое, неведомое ранее.
  
  Или это новое было свойственно не его натуре? А явилось следствием чего-то, порожденного уже женским телом и сокам, которые в этом теле текли? Альвах не понимал. И от этого ему делалось все более жутко и противно одновременно. Он брезговал сам собой, брезговал Ахивиром, который, склонившись, обдавал его дыханием, брезговал даже пыльно-книжным запахом комнаты. Тошнота появилась внезапно, поселив внезапную слабость во всем теле. На коже мгновенно выступил холодный пот.
  
  Очнулся Альвах оттого, что почувствовал губы Ахивира на своих губах. Поцелуй мага-охотника, жесткий, мужской, вмиг заставил романа опамятовать и, наконец, с силой оттолкнуть велла. Однако, от толчка Альвах сам не удержался и отшатнулся назад, наступив на шкуру, которая занавешивала третий, странный шкаф в этой комнате.
  
  Шкура слетела на пол. Ахивир, который, было, снова собрался говорить, так и замер с открытым ртом.
  
  Мгновением позже Альвах догадался обернуться.
  
  Шкура, которую сбросил на пол роман, занавешивала собой не шкаф, а зеркало. Высокое зеркало, в рост взрослого мужчины, с каменным окаймлением, это зеркало отражало комнату, набитую магическими вещами, стоявшего чуть поодаль Ахивира с отвисшей бородой и Марка Альваха. Не низкорослую прекрасную романскую деву, в которую его превратило проклятие забавлявшейся ведьмы. А бывшего легионера, охотника за нечистью и Инквизитора Святейшего отца Марка Альваха, такого, каким он себя помнил до роковой встречи с горгоной. Альвах стоял, выпрямившись во весь свой великолепный рост, и его широкие плечи обтягивало сукно женского платья, впрочем, нисколько не скрывавшего мужественности, что была дана природой. Волосы, которые он оставлял нестриженными ровно настолько, чтобы они скрывали безобразный шрам и почти оторванное ухо, были снова коротки. Сам шрам был на своем месте, на узком, по романскому обычаю всегда гладко выбритом лице.
  
  Как во сне Альвах сделал шаг к зеркалу и тронул лицо. Ему на глаза попалась рука - тонкая и, вне всяких сомнений, женская. Инквизитор в зеркале тоже шагнул вперед и тронул щеку. Зеркало отражало лишь суть. Реальность оставалась реальностью. Марк Альвах по-прежнему находился в комнате мага и в теле женщины. Для него ничего не изменилось.
  
  Тоска навалившегося разочарования едва не разорвала сердца романа. В груди сделалось душно. Альвах упал на колени, вцепившись в собственные плечи так, точно хотел вытряхнуть себя из своей же шкуры. Теперь бытие достигло для него пика непереносимости. Ему страстно захотелось перестать быть - сей же миг. Альвах тихо замычал, сжимая зубы и мотая головой, и из-за этого не сразу увидел лица Ахивира.
  
  Маг, похоже, понял. Выражение тоски, появившееся на его лице, могло соперничать с тем, которое комкало теперь черты Альваха.
  
  Некоторое время произучав романа, который был выше его почти на голову, велл стиснул зубы и шагнул вперед, хватая бывшего Инквизитора за плечо, поднимая и разворачивая его к себе.
  
  - Это, - справившись с лицом, и вернув на него спокойствие, маг коротко кивнул в сторону зеркала, - твой истинный облик?
  
  Альвах еще раз оглянулся на себя настоящего и кивнул, закусив губу. Ахивир глубоко и с усилием вдохнул.
  
  - Ведьма? - получив еще один утвердительный кивок, он дернул щекой. - Давно?
  
  Роман показал на пальцах. Ахивир понял его правильно.
  
  - И речь тоже она? Проклятье, сильно же ты ее допек!
  
  Альвах не выдержал и снова обернулся к зеркалу. Невольно велл тоже посмотрел туда. И, вдруг, шагнув ближе, всмотрелся точнее в отражение романа. Потом развернул бывшего Инквизитора к себе и коснулся лба.
  
  - А это еще что... не дергайся, дурак! - он снова посмотрел в зеркало, потом вытащил из-за пояса нож и, не дав Альваху опомниться, сковырнул с его лба темную родинку. Единственную, которую ведьма оставила на совершенной, чистой девичьей коже.
  
  Альвах потер лоб. Несмотря на то, что выбранная из него родинка оказалась неожиданно крупной и твердой, крови не было. На этом месте остался только след, который быстро затягивался.
  
  - Этот камень маги вращивают в тех, с кем не хотят терять связи, - Ахивир покатал на ладони пальцем бывшую "родинку" Альваха. - У тебя ведь раньше такого не было?
  
  Роман пожал плечами и помотал головой.
  
  - Тогда, это твоя ведьма, - Ахивир отошел к столу и, вытащив железную коробку, внутри которой что-то гремело, бросил каменную горошину в нее. - Она видела все, что с тобой происходило. Даже могла пытаться внушать тебе мысли либо подчинять волю... В моем доме ее магия была бессильна, ибо я наложил защиту. Но едва бы ты отошел на два-три десятка шагов - снова оказался в ее власти. Радуйся, что ты заглянул в мое зеркало.
  
  Они посмотрели друг на друга. Ахивир страдальчески поморщился.
  
  - А я все думаю, как же ты... Я ведь... хотел... - он снова едва справился со своим лицом и махнул рукой. - Проклятье. Проклятье! И что вот теперь... прикажешь с тобой делать, а? Проклятый ты лицедей!
  
  Альвах бросил на него хмурый взгляд. Потом указал на зеркало, на себя и сделал еще несколько жестов, которые, однако, Ахивир худо-бедно понял.
  
  - Спрашивешь, возможно ли вернуть тебя обратно? - он зло дернул ртом. - Откуда мне знать? Да, я маг, но то, что с тобой случилось, не имеет никакой общей природы с магией Светлого Лея. Это женская магия, магия Лии, та, что может искажать естество, не меняя его. В то время, как мужская магия наоборот - меняет естество без искажений! Как же тебе объяснить... Ты ведь думаешь, что это не твое тело? Оно твое, дурак. Она просто его изменила. Ведь если отрезать тебе, к примеру, нос, ты ведь не перестанешь быть собой? Это то, что умеют бабы - искажать сущности. Ни один муж, даже величайший маг, этого не сумеет. Муж может изменить форму - стать хоть псом, хоть драконом. Но это изменение не исказит человеческой природы - и по прошествии надобности муж вновь станет человеком. Естество его не исказится. А вот если тебя в лягушку обратит ведьма - так и будешь квакать, пока она не сжалится вернуть тебя, или не издохнешь. Со мной она могла сделать то же самое - и не в моих силах было бы преодолеть это искажение, ибо у моей магии совсем иная природа!
  
  Альвах понял не все, но главное уразумел - даже сильный маг, подобный Ахивиру, не мог вернуть его обратно. На глаза вновь навернулись предательские слезы, порожденные набиравшей силу женской сутью. Роман стиснул зубы и вновь попытался объясниться жестами.
  
  - Слушай, вот не маши тут руками, ладно? - Ахивир, довольно грубо отодвинув романа с дороги, поднял шкуру и вновь занавесил свое зеркало. - Я уже сказал - я не смогу тебя вернуть! Даже если бы хотел - не смог бы! И никто из мужей-магов не сможет, можешь даже не искать. Природа мужской магии другая, другая, ты слышишь, или нет? Иди, ищи свою ведьму. Пади ей в ноги. Может быть, она над тобой сжалится. А может быть, нет. Ты ведь чем-то обидел ее? Если бы ты как-то еще мог рассказать, что между вами вообще произошло! Или, хотя бы, написать. Ты же и писать-то, наверное, не умеешь.
  
  Они одновременно посмотрели в сторону стола, на котором в беспорядке валялись писчие принадлежности. Мигом спустя Альвах, который, после скрытия зеркала, вновь для хозяина дома превратился в прекрасную романку, оказался возле них. Несколько мгновений спустя он уже строчил правильным, твердым романским шрифтом краткую историю своих злоключений. Он не умел писать по-велльски, но, судя по всему, Ахивир читал по-романски - на столе помимо прочего в беспорядке валялись несколько романских книг.
  
  Предположение бывшего Инквизитора оказалось верным. Ахивир терпеливо ждал, время от времени поглядывая ему через плечо. Романский он знал не хуже велльского, потому что когда Альвах, наконец, закончил, маг сам забрал со стола листок и, усевшись на стоявший тут же табурет, быстро пробежал глазами начертанные углем строки.
  
  После прочтения Ахивир опустил руку с листком и уставился невидящим взором перед собой. Альвах выжидательно стоял рядом. Он все еще не терял надежды на помощь мага - коль скоро судьба свела их пути.
  
  - Марк Альвах, Инквизитор второй степени, - между тем с каким-то непонятным выражением процедил велл, поднимая глаза. Отчего-то роман почувствовал угрозу, не вполне, впрочем, понимая, из чего она исходила. - Так ты - Инквизитор? Инквизитор, который охотится за ведьмами?
  
  Альвах кивнул. Ахивир кивнул тоже, по-видимому, удостоверившись в чем-то. Исписанный листок он сжал в кулаке, уперевшись им в колено.
  
  - Я тебе вот что скажу, господин Инквизитор второй степени Марк Альвах, - маг говорил тихо, но Альвах чувствовал все возраставшую угрозу всем своим существом. - Нет. Не так. Скажу - не так. В общем... Зим двенадцать тому назад я покинул дом и отправился в столицу, дабы поступить в Имперский Университет. Мне хотелось научиться большему, чем просто делать погоду и отгонять плодожоров.
  
  Он поморщился, будто то, о чем он говорил, до сих пор причиняло ему боль.
  
  - Здесь, в поселении, я оставил невесту. Ее звали Пиской. Она была самая... Ну, да это не твое дело. Она была травница. Травы словно говорили с ней... Все же, отголоски магии Лии носит по миру, и они притягиваются к наиболее подходящим женам. Кто-то из женщин рождается с даром предвидения, а кто-то - лечения. Вы, романы, и ваша... ваша Инквизиция считает это грехом, достойным костра, а я говорю - Писка была невинна, как была невинна Лия до того, как Лей взял ее в первый раз!
  
  Велл зло пожевал губами.
  
  - Кто-то донес на нее, - он мотнул головой. - Не знаю. Кто-то из местных. Наслушались ваших романских бредней... Я был в Университете. Лишь когда вернулся домой на побывку, узнал, что ее... Такие Инквизиторы, как ты, роман, увезли мою невесту в один из ваших... ваших застенков. Они пытали ее, а потом сожгли! Сожгли за то, что она умела исцелять недуги! И я... я даже не знал! Если бы я знал - я бы стер целый город! Я бы мир перевернул...
  
  Ахивир глубоко вдохнул. На его щеках заиграли желваки.
  
  - С тех пор я... я не живу, - он вновь вскинул глаза и посмотрел на романа в упор. - Так было до тех пор, пока к моему дома не пришла... пришел ты. И мир будто снова воскрес перед моими глазами. А теперь... теперь я узнаю, что мою жизнь... мою семью, которую я уже видел в своих помыслах - снова отнимает у меня Инквизитор. Будьте вы все прокляты!
  
  Он вскочил. Альвах невольно отшатнулся, когда маг схватил его за запястье. Роман едва поспевал, когда велл, протащив его через весь дом, распахнул дверь и вышвырнул на улицу.
  
  - Убирайся! - выкрикнул он, глядя, как поднимавшийся на ноги роман стискивает плечи руками под набросившимся на него холодом. - Проваливай живее, или проклятие ведьмы покажется тебе благословением! Пока я не передумал!
  
  Он с силой захлопнул дверь. Альвах остался стоять посреди двора в платье из толстого сукна, но без меховой куртки, которую оставил в доме. Его трясло - от холода и от внутреннего напряжения, что он только что пережил. Откуда-то взявшаяся тошнота по-прежнему не отступала, как и проклятая слабость во всем теле.
  
  У изгороди валялись несколько шкур, которые он сам же вычесывал. Подобрав одну, Альвах набросил ее на плечи и пошел прочь от так и не ставшего ему убежищем дома.
  
  
***
  
  Ахивир колол дрова. Дров уже явно хватило бы по меньшей мере на три седмицы вперед, но велл не прекращал работы, вновь и вновь вздевая топор. Даже очередное появление перед его домом дочери старосты, Раенки, женщины, чьи лета уже перевалили за середину, и матери многочисленного семейства, которой по велльским обычаям требовалось отдать дань уважения и пожелать здоровья, не заставили его прерваться.
  
  Раенка, впрочем, тоже не торопилась начинать разговор. Некоторое время она стояла, грузно опершись на изгородь Ахивира, слушая стук колуна и наблюдая, как расколотые куски дерева летят в сторону, противоположную от нерасколотых. Ее округлое, полное лицо было спокойно, даже отрешено.
  
  Ахивир начинал тяготиться этим молчанием. Но упрямо молчал и сам. Сегодня он и так наслушался и наговорился на вторые полжизни вперед.
  
  - Люди баяли - молчун наш маготворец, да затворник, потому что на сердце у него черно, - наконец, как бы сама для себя проговорила Раенка и шумно, тяжело вздохнула. - А я завсегда ответствовала таким-то, мол, плохо знают они Ахивира, сына Деорда, да болтают, не подумав. И не тьма на душе у Ахивира, а темная печаль.
  
  Охотник с треском опустил колун. Раенка переменила положение, опершись на изгородь другой рукой.
  
  - А тепереча мне людям что говорить? Виданное ли дело, чтобы муж, умом ладный, такое учинял, как учинил Ахивир? Сегодня ли ты говорил о женитьбе? Чего ж невеста твоя, почитай, без одежи на морозе неприкаянная обретается да в ночь бредет полями, сама не ведая, куда?
  
  Ахивир выпрямился, вытирая лоб рукавом. На явившуюся его проведать женщину он не смотрел.
  
  - Она уже успела вас разжалобить? - помедлив, спросил он. Раенка покачала головой.
  
  - Молчит та, которую ты себе в жены напророчил. Не хотела в тепло идти. Уходила куда-то, да токма женщина при том, какой она есть теперь, едва ли способна здраво мыслить. Силой привели и уложили. Не знаю, что промеж вас случилось, - дочь старосты прицыкнула щекой, кладя на изгородь вторую тяжелую руку. - А только перед Леем и людьми негоже собаку из тепла на мороз в зиму выгонять, не то, что деву, невесту твою. Да еще и в тягости. Чем думал ты?
  
  
  Не минулось и часа с визита дочери старосты Раенки, когда Ахивир крупными шагами вошел в дом почтенного скотника Натольфа, ее мужа. Ему часто приходилось бывать здесь ранее, а потому он знал, куда идти. Комната, в которую он вошел, была небольшой, но в ней ярко горел малый сложенный очаг.
  
  Та, кого он искал, сидела на ложе, прислонившись спиной к стене. Лицо романки было бледным. Одна из дочерей Раенки, Главка, утирала пот с ее лба.
  
  При появлении мага Главка поднялась, выжидательно глядя на вошедшего. Та, за которой она ухаживала, даже не повернула головы.
  
  - Прошу тебя, оставь нас.
  
  Велльская девушка повиновалась незамедлительно. Ахивир прошел через комнату, остановившись над неподвижной романкой. По красивому женскому лицу сбегали капли крупного пота. Романка сидела, запрокинув голову назад, упираясь затылком в стену и прикрыв глаза. Ее губы были плотно сжаты.
  
  - Значит, тебе мало было обманом поселиться в моем доме, лишить меня покоя и заставить думать о себе, как о деве, такое долгое время, - Ахивир заговорил без вступления, то, что было у него на сердце. - Раскинул ноги перед принцем, а теперь желаешь, чтобы мои однопосельчане видели отцом твоего ублюдка меня?
  
  Романка открыла глаза и, подняв голову, посмотрела на Ахивира. Ее взгляд, против ожиданий, был не яростным, а мутным и больным.
  
  - Слушай меня, Инквизитор, - Ахивир приблизился вплотную. Романка попыталась было вновь опустить голову, прикрывая глаза, но велл схватил ее за плечи, крепко встряхивая. - Я жил здесь всю жизнь. И отец мой жил, и отец моего отца. Наша семья всегда пользовалась уважением. Так было до тех пор, пока не появился ты!
  
  Он остановился, раздувая ноздри и переводя дыхание. Романка смотрела на него, и теперь, без той сути, которую отражало его магическое зеркало, Ахивиру трудно было думать о том, что за прекрасным, невинным лицом юной женщины скрывался зрелый муж.
  
  - Ты ославил меня на всю деревню, - еще раз встряхнув женские плечи, зло проговорил он. Романка дернулась в его руках, сжимая собственное горло, точно желая не выпустить оттуда содержимое нутра. - Теперь все, кто меня знает, уверены в том, что Ахивир обрюхатил юную деву и вышвырнул ее на мороз. Как я должен жить здесь теперь? Какая дева захочет быть со мной после такого? Или мне нужно бросить дом отца и ехать жить туда, где меня не смогут узнать? И все только из-за одного тупого, плохо знающего свое дело Инквизитора, который не смог доказать Лею, что он - мужчина?
  
  Взгляд романки, наконец, прояснился. Она стиснула зубы и попыталась отпихнуть Ахивира. Однако, тут же опустила руки, вновь хватаясь за горло.
  
  Маг наблюдал за ней с презрением.
  
  - Я вот что тебе скажу, - он выпрямился, выпустив ее плечи. - Здесь мой дом, я родился, вырос тут и никуда отсюда не поеду. И, раз уж судьбе было угодно привести тебя к моему порогу, а людям - связать нас загодя супружескими узами, у меня ты и останешься.
  
  Романка глубоко дышала, запрокинув голову и не выпуская горла. Было видно, что она нездорова - должно быть, плод подрастал и начинал тянуть внутренние соки. Однако, услышав последнее, она распахнула глаза, глядя на велла с раздраженным недоумением.
  
  - Ты не ослышался, Марк Альвах, - Ахивир ответил ему насмешливым взглядом, но лицо его кривилось. - Ты забрал у меня покой души и уважение людей. Взамен я заберу в свое ложе это прекрасное тело.
  
  Забыв обо всем, романка попыталась вскочить на ноги, но резкий толчок бросил ее обратно.
  
  - Куда? Я еще не закончил, - Ахивир демонстративно оглядел сидевшую перед ним молчаливую собеседницу и провел ладонью по ее щеке, пропустив между пальцев прядь черных, вьющихся волос. Романка дернулась с беспомощной гадливостью. Даже если бы она не мучилась от приступов недомоганий, биться с сильным магом без оружия и охранных амулетов было делом бесполезным даже для самого умелого охотника за нечистью. Даже для целого отряда таких охотников. - Да, я хочу спать с этим телом. В мечтах я вижу, как обнимаю, целую и люблю мою малышку, как она вынашивает для меня сыновей - проворных и выносливых, как я сам, и дочерей - прекрасных, как их мать.
  
  Напряженное лицо вслушивавшейся романки отразило настоящее отчаяние, когда Ахивир расстегнул свой меховой плащ. Однако, маг не стал разоблачаться дальше. Вместо этого он вытащил из-за пазухи и показал стеклянный пузырь, внутри которого плескалось что-то темное.
  
  - Я видел твой истинный облик, - Ахивир поморщился в ответ на недоумевающий взгляд. - И я не мужеложец. Но намерен получить с тебя за все, проклятый Инквизитор. И, хотя ты не дал мне выбора, тебе выбор я предоставлю. Вот здесь, - он встряхнул пузырем, - зелье забвения. Ты его выпьешь - и Марк Альвах исчезнет. Ты забудешь все, что знал, забудешь себя. Не вспомнишь своего имени и своего прошлого. Когда ты очнешься, я скажу тебе только то, что тебе нужно будет знать - что ты сама пришла к моему дому, и что твое имя... пусть твое имя будет Марика. Я расскажу о преследователях. И... смогу убедить мою малышку в том, что она должна будет остаться со мной. Я даже выращу ублюдка принца как своего собственного - вместе с детьми, которых родит мне моя малышка.
  
  Романка перевела помутневший от страха взгляд на стекло и несколько раз отрицательно мотнула головой. Ахивир сузил глаза.
  
  - Ты не понял, Инквизитор, - он поиграл зельем, заставив его переливаться в свете очага. - Выбор не в том, пить или не пить. А в том, как ты это сделаешь. Слушай внимательно, я дважды повторять не буду. Чтобы все между нами не противилось закону справедливости Светлого, сначала мы... я попробую помочь тебе вернуть твой прежний облик. Я не уверен, что это вообще возможно, - глядя в просветлевшее на миг лицо романки, он едва удержался, чтобы не сплюнуть в очаг. - Но, видит Лей, я попытаюсь. Я сделаю все возможное, чтобы тебе помочь. Я даю тебе свою клятву. Сейчас мы вернемся обратно в мой дом, а завтра - пойдем к месту, где ты встретил горгону. У нас ее камень. Он очень мал, но... я попробую заставить его магию говорить с магией его создательницы. Где бы она ни была, камень, теперь, когда он изъят из тебя, будет стремиться вернуться к ней, и я почувствую направление его стремления. Или не почувствую... но я даю тебе нерушимую клятву, что буду стараться изо всех сил. Если мы найдем твою ведьму - постараемся убедить ее сделать так, как было. Согласится - твое счастье, Инквизитор. Но если откажется...
  
  Ахивир дернул щекой.
  
  - Если она откажется, я убью ее и заклятие станет нерушимым. Ты до конца жизни останешься женщиной, Инквизитор. Выпьешь зелье добровольно и останешься со мной. Ты примешь имя Марика, станешь моей женой и родишь мне детей. И пусть этот спор между нами решает Светлый. Или...
  
  Он нехорошо усмехнулся.
  
  - Или я волью это тебе в глотку силой, прямо сейчас. Потом отведу домой и... наша женитьба будет в начале зимы. Так, чтобы твое брюхо еще можно было скрыть под платьем. Спроси меня - это мне нравится куда больше. Доведись выбирать - никуда бы теперь не пошел на зиму глядя.
  
  Романка дернула горлом. Она давно уже глядела не на мага, а себе в колени. Ахивир знал - для того, чтобы скрыть страх. Однако при последних его словах юная женщина вновь подняла голову и на велла взглянули блеклые глаза Инквизитора. Того, который родился и долгую жизнь прожил мужем.
  
  Ахивир понял без слов.
  
  - Я приношу клятву мужа и прошу Лея быть свидетелем, - глядя в зеленые глаза, проговорил он. - Я сделаю все, что будет зависеть от меня, дабы помочь Марку Альваху вернуть его прежний облик, данный от рождения.
  
  Он перевел дыхание.
  
  - Взамен Марк Альвах приносит клятву мужа и просит Лея быть свидетелем, что в случае, если мы потерпим неудачу, он забудет о мужественности, которая была ему дана с рождения, и до конца жизни останется в моем доме, моей подругой.
  
  Тот, кто был в теле прекрасной романки, медленно кивнул. Клятва была принесена.
  
  - Хорошо, - Ахивир спрятал зелье. Скинув плащ, он подступил и укрыл им женские плечи. - И вот еще что. Пока ты... ты таков, я буду звать тебя Марикой. Хочу... привыкнуть ко вкусу этого имени.
  
  Романка стиснула зубы, но промолчала. Ахивир не мог не оценить по достоинству этот воистину бесценный дар неизвестной ему ведьмы. Он помог юной женщине подняться. Романка с трудом утвердилась на вялых ногах. По-видимому, к ее горлу опять подкатила тошнота, потому что женское лицо вмиг сделалось бледным до синевы.
  
  Ахивир перебросил тонкую руку через свое плечо.
  
  - Идем домой, - улыбнулся он, притискивая к себе женское тело за талию. - Марика.
  
  На миг его щеку обжег яростный взгляд. Но только лишь на миг. Потом глаза прекрасной романки наполнились неизбывной тоской.
  
  
***
  
  Несмотря на то, что Ахивир намеревался выйти на следующий же день, прошло больше седмицы прежде, чем они смогли тронуться в путь. Все это время Альвах лежал почти неподвижно, сползая с ложа лишь затем, чтобы не измарать его желчью, что раз за разом поднималась из нутра. Ахивир, поначалу мстительно не пускавший его лежать выше пола, не выдержал зрелища распростертого на досках женского тела и, с трудом подняв, все же перевалил на ложе сам. Впрочем, Альваху едва ли от этого полегчало. Тело по-прежнему сотрясал странный озноб, который бросал его то в жар, то в холод. От хватавшей за горло дикой тошноты он едва видел и понимал то, что происходило вокруг. Внезапно обострившееся чутье ловило малейшие запахи, будь то дух от мясного варева из котла или навозная вонь от подошвы сапог Ахивира, которые маг выставлял у двери. Запахи подстегивали тошноту, застили глаза слезами, и вновь вгоняли тело в жар, который вдруг оборачивался холодом. Это длилось почти все время, но иногда обрывалось так резко, словно на находившегося в полубреду бывшего Инквизитора выливали ушат холодной воды. Тогда на некоторое время оправившийся от недомоганий Альвах ловил на себе непонятные взгляды Ахивира, что отражали разное - от жадности и вожделения, до дикого презрения и горького разочарования. И выслушивал едкие слова охотника-мага, в которых последний поносил Альвахову слабость и никчемность. Потом - снова растворялся в накатывавших на него одуряющих тошнотворных волнах.
  
  О том, что было причиной его хвори, Альвах старался не думать. С того самого момента, как сыновья Раенки привели в тепло их дома изгнанную магом Ахивиром невесту, а их многоопытной матери потребовался единый взгляд в юное лицо, чтобы понять природу перемен, Альвах не думал о том, что теперь творилось внутри его тела. Это тело - с выпиравшей грудью, округлыми бедрами, слабое, невыносливое и никчемное, тело, которое до зубовного скрежета вожделели все мужи, которые могли вожделеть, и уже испоганенное одним из них - принадлежало не ему. Альваха не покидало ощущение того, что он вот-вот избавится от успевшей опостылеть до крика чужой ему плоти и вырвется из ее ошметков прежним - крепким, плечистым мужем, способным отправить любого обидчика во тьму одним ударом кулака. Непонятное и чуждое дитя, которое якобы росло теперь внутри него и невыносимо терзало утробу, казалось ему бабскими выдумками темной Раенки и вторившего ей Ахивира. Дитя не было, а значит, после возвращения данного от рождения тела, Альвах мог забыть об этой выдумке раз и насовсем. И думать о ней не стоило вовсе.
  
  Впрочем, наконец начавшийся поход оставлял немного времени для любых рассуждений. Ахивир взял свою единственную лошадь с собой, однако, нагрузил на нее только вещевой мешок, одеяла и провизию. Сам он шел пешком, как и едва поспевавший за ними Альвах. Бывшему Инквизитору приходилось нелегко. Обещанный магом - а быть может, и ниспосланный Светлым Леем снег уже глубоко укрыл землю, а шаги Альваха, как и его ноги, были куда короче ног Ахивира. Альвах еще чувствовал слабость, но как мог поспевал вслед за шагавшим нарочито быстро магом, запыхиваясь и потея. Время от времени оборачивавшийся охотник-маг насмешливо отзывался о силе и выносливости романских легионеров в общем, и стойкости Инквизиторов Святейшего в частности. Альвах ярился, однако, идти быстрее не мог - он с трудом выдерживал задаваемый своим спутником темп. К коротким привалам, которые устраивал велл, Альвах подходил уже настолько измотанным, что на словесные выпады Ахивира, который вожделел его плоти, но досадовал сутью, почти не реагировал.
  
  К тому же ему приходилось иметь дело не только со словами. После того, как он узнал о действительной сущности юной красавицы, Ахивир растерял всю свою заботливую сдержанность. Если до того он давал себе труд скрывать намерения, то теперь Альваху наряду с насмешками приходилось выслушивать скабрезные похвалы его женским достоинствам и рассуждения о мужественности, которой хватило роману лишь на то, чтобы в конце концов сделаться женщиной. Сгорая от ярости внутри всякий раз, когда его не терзала дурнота, Альвах не отвечал, даже не подавая вида о том, что выпады велла сколько-нибудь его задевали. За время работы сперва в охотниках за нечистью, а позже - дознавателем, он обучился хладнокровию и сдержанности, и теперь оба эти тщательно выработанных качества оказывали хорошее подспорье. Невозмутимость Альваха, однако, приводила его спутника в сильное раздражение. Связанный договором Ахивир не мог дать выхода неудовольствию через силу. Зато мог всячески подчеркивать свое отношение к прелестям романа, мечтая вслух, что сможет сделать с ними после того, когда досадное недоразумение в виде души Альваха уберется, наконец, из тела его будущей жены. Роман терпел и это, понимая, что в большей степени чувства велла были вызваны той же мерзкой женской магией горгоны, от которой не было спасения мужам.
  
  Но когда Ахивир попытался потрогать то, что так вожделел, внутри Альваха все взбунтовалось. Охотник-маг пришел в себя, уже лежа в снегу. Под горло ему упиралась маленькая ступня, на которую он своими руками когда-то сшил обувку. Эта ступня теперь давила на его кадык, и Ахивир вдруг понял, что провернись она хоть немного - и ему придет конец.
  
  Невидимой силой Альваха снесло в сторону и швырнуло в снег еще резче, чем до того Ахивира. Но маг не стал мстить, осознавая, что в случившемся виноват был только он сам. После этого остаток пути они проделали в относительном спокойствии - велл, очевидно, понял, что душа мужа в теле прекрасной романки была не просто досадным недоразумением на пути его вожделения, но и несла опыт всей жизни романского воина. Альвах же сумел на себе испытать силу магии Ахивира. О том, что сила этой магии была лишь малой долей от того, что на самом деле мог Ахивир, он думал вскользь. Ему достаточно было, что велл был действительно сильным магом. Если существовал способ расправиться с горгоной, то только с помощью очень сильного мужского чародея.
  
  
  
  К месту, на котором произошла встреча романа со жрицей Темной Лии, они подходили со стороны холмов. Дорога здесь была куда тяжелее, чем та, по которой бывший Инквизитор попал в Нижние Котлы в первый раз. Но, несмотря на тяготы, Альвах был рад. Заезжать в поселение и встречаться там с Бертолфом он не желал. Похоже, Ахивир тоже не был бы особо рад тому, чтобы его видели поблизости от Прорвы. Поэтому, с трудом выискивая дорогу между лесистых холмов и протаскивая лошадь, они сумели дойти до знакомого Альваху леса никем не замеченными.
  
  - Это та самая сторожка?
  
  Альвах кивнул. Впрочем, Ахивиру не требовалось его подтверждения. Ничем иным хижина быть не могла. Нижние Котлы остались в стороне - путники некоторое время наблюдали с холма поселение и припорошенные снегом пахотные поля перед ним. Теперь же первая из целей их похода была близка, как никогда. Думая об этом, Альвах испытывал все большее волнение. В том, что поход завершится успешно, роман не сомневался ни минуты. Он лишь досадовал на собственную тихоходность и трудную дорогу, что задерживала скорое возвращение к привычной ему, нормальной жизни.
  
  Меж тем Ахивир направился к сторожке. Смирная лошадь покорно брела за ним. На памяти Альваха, охотник-маг редко брал свою скотину под уздцы. Теперь лошадь не выказывала никаких признаков волнения, однако, роман не был уверен - оттого, что хижина теперь опустела, или из-за присутствия Ахивира, которому вьючная тварь привыкла подчиняться беззаветно.
  
  Велл приблизился к черневшему дверному проему и заглянул внутрь. Некоторое время повертев головой, он обернул лицо к терпеливо ожидавшему Альваху, под горло которого вновь подступала тошнота, и пожал плечами.
  
  - Ничего. Но паутины много, - он посмотрел в затянутое тучами небо. - Куда дальше?
  
  Роман указал на далекий лес. Несмотря на то, что теперь вокруг лежал снег, он хорошо запомнил, в какую сторону его заманивало чудище.
  
  Он не ошибся. Едва только они ступили под сень деревьев, беспокойно оглядывавшийся Альвах сразу увидел свой меч - там, где оставил его, промахнувшись по юркой твари.
  
  Роман придержал за рукав Ахивира, жестами указав, что ему было нужно. Некоторое время охотник-маг озадаченно разглядывал глубоко засевшее в дереве посеребренное оружие. Потом сдвинул шапку и почесал затылок.
  
  - Высоко, - пробормотал он. - Мне оно не надо, а тебе так и тем бол...
  
  Однако, увидев, что Альвах подходит к дереву с явным намерением забраться, поспешно схватил его за плечо.
  
  - Куда? Проклятье! А если ты свалишься оттуда? Я не желаю, чтобы ты ломал кости моей будущей жены!
  
  Пока охотник-маг, обдираясь о сучья, лез наверх, Альвах присел на ствол упавшего дерева, с удовольствием передыхая. Совсем неожиданно он сделал интересное открытие. Молодая и красивая дева могла - при доле умения, заставить мужей делать часть нужной только ей работы за себя. Приступ тошноты, которые в последнее время делались все короче, уже прошел. Мысли бывшего Инквизитора заработали, сворачивая на путь присущей романам практичности. Наблюдая, как Ахивир, добравшись до меча, пытался его вытащить его из тела дерева, Альвах раздумывал, что эффект воздействия на мужей можно усилить, если надавить на жалость, либо прикинуться беспомощнее, чем на самом деле. Поневоле ему вспоминались женские уловки, которые вовсю применяли к нему его бывшие женщины, и теперь они смотрелись в новом, куда более понятном свете.
  
  Мысли о том, чтобы вести себя, как женщина, были противны натуре Альваха. Но он не мог не думать о полезности применения хитростей, о которых пока еще мало знал, в случае, если того потребуют обстоятельства.
  
  - Да это Лия знает, что такое! Меч твой? Ты его кувалдой сюда вгонял, что ли? Не может муж, пусть даже будь он трижды силачом, вогнать так глубоко оружие одной только живой рукой!
  
  Альвах усмехнулся, глядя, как Ахивир пытается расшатать его клинок за рукоять, с трудом удерживаясь на тонком суку. Быть может велл, пусть даже крепкий, и не обладал достаточной силой для того, чтобы сделать совершенное Альвахом. Но для романа подобное было в порядке вещей.
  
  Наконец, охотник-маг вытащил оружие и спустился с ним на землю.
  
  - "Марк Альвах", - прочел он, разглядывая гравировку на клинке, и презрительно дернул щекой. - Зачем называть меч своим именем? Да еще такой короткий?
  
  Альвах качнул головой, забирая свое оружие из рук спутника. Он не стал объяснять, что если веллы выгравировывали на клинках их названия, то у романов такая надпись попросту означала имя владельца.
  
  В молчании они последовали дальше. Ахивир несколько раз с неудовольствием оглядывался на Альваха, который, получив меч, прокручивал его в руках, разминая плечи и кисти и время от времени совершая короткие точные выпады. Роман догадывался о ходе мыслей велла - несмотря на то, что велльские женщины имели право носить оружие, клинок в руках именно Альваха напоминал Ахивиру о сущности, что скрывалась за обликом юной девы. Но наученный их единственной стычкой охотник-маг свои думы держал при себе. Пользуясь этим бывший Инквизитор продолжал свое занятие упорно и без опасений.
  
  Припорошенная снегом паутина кое-где оборвалась, но в целом продолжала нависать над тропой погрузневшей хмарью. Ахивир морщился, отодвигая в сторону и разрывая паутинные пласты. Его лошадь, однако, по-прежнему была спокойна. Опасности она не чуяла.
  
  Поляна открылась неожиданно. Альваху казалось, что она должна быть дальше - впрочем, обознаться в царстве паутины было не мудрено.
  
  - Здесь должны быть твои твари?
  
  Твари были не Альваховы, но он кивнул, не вдаваясь в препирательства. Роман и велл некоторое время произучали окружавшие лесную проплешину хитросплетения плотных нитей среди древесных ветвей, но так никого там и не углядели. Паутина выглядела давней и заброшенной.
  
  - Они здесь были, оставили все это дерьмо и ушли, - Ахивир опустил топор, который раньше висел на стене у него в доме и прицыкнул щекой. - Ну, показывай, где она стояла, твоя ведьма?
  
  Альвах сделал несколько шагов по поляне. Но как он ни старался, ни костей, ни обрывков одежды или оружия своих людей он так и не нашел. Не обнаружил он и своей одежды и доспехов, которые по приказу горгоны сорвал с него Бертолф.
  
  Осторожно прощупывая почву ногами, роман добрался до ямы, в которую почти два месяца назад угодил вместе с конем. Против ожиданий, конский скелет был на месте. Но сбруя исчезла.
  
  - Здесь побывал кто-то из людей, - согласно мыслям Альваха, проговорил Ахивир, останавливаясь рядом. - Все, что смогли - унесли.
  
  Роман покосился в его сторону и пошел к середине поляны - туда, где совсем недавно свершилось страшное, отнявшее его жизнь. То, о чем пыталась, но так и не смогла предупредить деревенская дурочка Бьенка.
  
  Пронося ногу над одной из скрытых под паутиной больших кочек, он невольно зацепился за нее носком подошвы. Кочка внезапно ответила дребезжащим стуком. Не веря себе, Альвах присел и, счистив паутину, выудил из-под нее свой романский шлем. Тот самый шлем с гребнем и привеском из конского хвоста, который могли носить только бывшие легионеры.
  
  В волос хвоста набился сор и мелкая паутина, но это по-прежнему был его шлем - тот самый, который прошел с ним путь от службы в Легионе, до службы самому Лею через посредство Святейшего. Альвах держал этот отголосок прежней жизни в руках, и его взгляд на несколько мгновений преисполнился такой нежности, с которой он никогда не смотрел ни на одну из своих женщин.
  
  - Он будет тебе велик.
  
  Насмешливый голос велла вернул Альваха в действительность. Роман бросил на него еще один быстрый взгляд. Вытряхнув из гребня сор, он прижал шлем к животу и нажал где-то внутри большими пальцами обеих рук. Что-то щелкнуло, и одна из пластин шлема выдвинулась вперед, наслаиваясь на другую. При этом плотность пригонки других пластин не изменилась - шлем по-прежнему выглядел цельным, точно был отлит из единого куска металла. Альвах уверенным жестом водрузил его себе на голову и, поколдовав со шнуровкой, затянул так, чтобы броня не ерзала.
  
  - Да ты просто вылитый легионер!
  
  Ахивир хрюкнул и трескуче рассмеялся. В его глазах вид беременной девы в меховом полушубке, который был ей явно велик, в женском платье, подшитых мужеских штанах, с мечом и романским шлемом на голове был действительно уморителен. Альвах, впрочем, пропустил это мимо ушей. Он уже привык смирять свою гордыню. К тому же веллам казались смешными и нелепыми многие романские обычаи, ровно как и романам - велльские. Спокойная тяжесть шлема на голове добавляла ему уверенности, а что до внешнего вида - так уже много недель он выглядел так, что в другое время предпочел бы такому смерть. Один-единственный шлем не делал его нелепее в его же собственных глазах. Мнение же Ахивира бывшего Инквизитора не интересовало.
  
  Твердым шагом он добрался до середины поляны и ткнул в нужное место. Это место он бы узнал из тысячи. Посерьезневший Ахивир приблизился. Вытащив из-за пазухи мешочек, он вытряхнул на ладонь ведьмин камень. Альвах не отводил взгляда от этой горошины, которая вдруг сама собой приподнялась над ладонью мага и слабо замерцала. Прищурив глаз, велл медленно развернулся в сторону холмистой гряды, за которой колыхался далекий темный туман. В этот миг от камня в ту сторону прострелило будто бы мельчайшей золотой нитью. После чего, коротко вспыхнув, он погас, падая обратно на ладонь.
  
  Некоторое время Альвах и Ахивир смотрели на эту темную точку. Потом охотник-маг прокашлялся.
  
  - Если она, твоя ведьма, не свила себе гнезда среди этих холмов - то... понимаешь... Чтоб у меня борода повылезла клочками, если она в тот же день не дунула обратно, откуда пришла. В Прорву. И зверинец вместе с ней. Похоже, те, кто тут побывал после вас, никого, кроме вашего барахла, не нашли. Да, не особо и искали.
  
  Альвах угрюмо молчал. Он понимал, что если бы на поляне была убита хотя бы одна тварь, место очистили бы огнем. Что до горгоны - она ушла почти сразу. Это он помнил и так.
  
  Но до последнего надеялся, что ведьма осталась в мире Лея. Ведь это было целью любой погани, которая рвалась из ядовитого тумана. То, что горгона ушла обратно в Прорву, означало конец надежде романа с помощью мага вернуть себе истинный облик. Ибо в другом мире клятвы не действовали. Поговаривали, что там даже не действовала магия, которую даровал Лей своим сыновьям. А значит, даже если Ахивир решился бы сопровождать Альваха в Прорву, дабы искать в ней проклятую горгону - толку от него там было бы едва ли чуть.
  
  Все это пронеслось в голове бывшего Инквизитора с быстротой молнии. Впрочем, должно быть, велльский охотник думал о похожем.
  
  - Мы, конечно, можем пройти по тому пути, который указывает этот проклятый камень, - медленно, словно нехотя проговорил он. - Но в той стороне только Прорва. Ставлю мизинец - он приведет нас к этому мерзкому туману. И что тогда прикажешь делать?
  
  Альвах молчал. Некоторое время Ахивир смотрел на него с непонятным выражением на лице. Потом полез в карман и выудил из него знакомый стеклянный пузырь.
  
  - Пей, - поймав взгляд романа, неуверенно приказал он. - Ты же видишь - она ушла - и с концами. Мы ее не достанем. Больше тут ничего нельзя сделать.
  
  
***
  
  - Дернула же меня Лия связаться с тобой!
  
  Голос Ахивира звучал не зло, а как-то сипло. Впрочем, причины для испуга даже такого могучего мага были более чем очевидны.
  
  Велл и обретавшийся в облике девы-романки Альвах стояли у самого края туманной пелены. Туман этот был густым и настолько плотным, что дальше протянутой руки не было видно ничего. Вблизи можно было заметить, что клубы тумана постоянно перемещались, рассредоточиваясь и вновь собираясь воедино, и из-за этого казалось, что туман - живой. Прямо перед топтавшимися по снегу меховыми сапогами сыновей Лея была тропа, уходившая во мглу. Тропа была неширокой - не более полутора десятка шагов. Справа и слева от тропы почва обрывалась в пропасть, дно которой терялось в том же темном тумане. Впрочем, всем было известно, что у пропасти между мирами не было никакого дна.
  
  Ахивир без нужды поправил ремень заплечного мешка и оперся на опущенное в снег острие своего топора.
  
  - Ты... еще не раздумал... а? - они с Альвахом поглядели друг на друга. - Может, пока не поздно... вернемся домой? Купим в поселке молодого кабанчика, зажарим... Яблок добудем из погребка... До сих пор стоит во рту вкус твоего пирога на меду, с этими самыми яблоками... Сделаешь? И хмельного бочонок откроем... Хмельное у меня славное - и тебе плеснем чуток, чуток-то можно... Посидим по-хорошему, ежели прямо сейчас идти, как раз успеем к зимнему Солнцестоянию. Праздник-то великий. А как минется зима, так и... будем решать, как дальше-то жить. А, Мар... ика?
  
  Альвах закусил щеку изнутри. С каждым мигом сохранять невозмутимость было все тяжелее. Зловещий, живой туман пугал и его. Так страшно ему не было даже во время геттских бунтов, когда их гарнизон едва не смели орды восставших кочевников. Даже в когтях нежданно спрыгнувшего Ужаса. Даже в топи проклятой гидры. Даже перед толпой движимой похотью разбойников. Даже когда дрожащий от вожделения де-принц уже вдавил его в постель.
  
  Цена, которую нужно будет заплатить за возвращение мужественности, могла оказаться чересчур высока. И при том, никакой уверенности в том, что возвращение все же произойдёт, не было.
  
  ... Путь сюда был тяжел. Ахивир отпустил лошадь, перераспределив груз с ее спины на спины свою и Альваха. Бывший Инквизитор, которого все еще мучили приступы слабости, потливости и дурноты, едва брел и налегке. Дорога для него груженого превратилась в растянутую пытку. Ахивир пошел прямо через холмы - те самые холмы, через которые, если верить местным, не было дороги. Однако золотая нить камня ведьмы уверенно вела их по едва заметным тропам, выступам, расщелинам и оврагам. И, в конце концов, вывела из холмов на узкую серую полосу безжизненной, голой земли. Эта полоса имела в ширину не более двух сотен шагов. Холмы остались за спинами путников - словно рукотворной преградой они стояли между туманом мира Лии и солнечными владениями Светлого Лея. Чуть поодаль между холмами был проход. Неширокая дорога между двух возвышенностей вела к изгороди и огромным воротам, за которыми стояло поселение Нижние Котлы. Более нигде видимых проходов не было.
  
  Впрочем, путникам уже довелось убедиться, что существовали и иные дороги в мир Лея. По одной из таких пришли они - и это стоило им почти двух дней тяжелых испытаний.
  
  Но главное испытание ждало впереди.
  
  - Неужели ты хочешь туда идти?
  
  Альвах, который обеими руками удерживал подвязки привешенного на спине груза, невольно опустил руку и тронул рукоять меча, который на ременных стяжках был приторочен сбоку. Знакомая, ребристая поверхность уверенно легла под маленькую ладонь. Меч признавал хозяина в любом виде - ведь при закалке велльский кузнец использовал каплю крови самого Инквизитора.
  
  Роман думал о том, что его ждет, если он уступит уговорам охотника-мага и уйдет от тумана прочь, обратно в солнечный, мужской мир Светлого Лея. Оставаться с веллом в полном разуме означало вступить на путь к сумасшествию. Сколь бы долго ни прибывал Альвах в теле девы - смириться с этим у него не получалось. Каждый день превращался в муку, а все более укреплявшаяся в голове мысль о том, что, возможно, ему никогда не избавиться от женского облика и придется до конца жизни принять женскую суть и женскую жизнь, приводила Альваха в черное отчаяние. Выпить же зелье Ахивира означало то же, что принять смерть. Ведь в этом случае все, что еще оставалось от него, Марка, сына Гектора и Исоры, достойного продолжателя рода Альва, должно было исчезнуть. Вместо него оставалась некая Марика, одни только звуки имени которой поднимали из груди бывшего Инквизитора ярость.
  
  Или, можно было нарушить клятву, данную Ахивиру перед лицом Светлого. Взамен на на душу романа ложилось проклятие, а тело - все равно прошло бы не дальше первого мужа, сильного настолько, чтобы сделать то, что уже сделал де-принц Седрик. То, чего так вожделел Ахивир. То, что теперь так мучило Альваха изнутри, не давая забыть, стереть из памяти, отрешиться от своего омерзительного, жгучего позора.
  
  Альвах стиснул зубы. Внимательно следивший за его лицом Ахивир коротко вздохнул. Он понял без слов.
  
  - Быть по сему, - кашлянув, проговорил он, сжимая и разжимая кулаки. - Надеюсь, ты этого стоишь.
  
  Оба глубоко вдохнули, точно перед купанием в глубокой воде. Потом, не сговариваясь, одновременно шагнули в туманную мглу.
  
  
***
  
  Страх впился в них со всех сторон, как будто клубившийся вокруг темный туман, в котором не было видно ни зги, сплошь состоял из чистого страха. С первых же шагов Ахивир и Альвах придвинулись друг к другу, взявшись за руки. Туманная мгла была плотной настолько, что можно было потеряться, отойдя на расстояние двух локтей.
  
  Из-за того, что одна из его рук была занята, Ахивир вынужден был повесить топор обратно за спину. В кулаке другой он крепко сжимал ведьмин камень, который тонким золотым лучом непрестанно указывал направление. Они по-прежнему двигались в сплошной туманной пелене, и только едва слышное шуршание серой пыли под ногами сопровождало каждый их шаг.
  
  Дерево - серое, мертвое, возникло на их пути так неожиданно, что идущий впереди Ахивир едва не рассадил об него лоб. Дерево пришлось обходить, тщательно переступая через огромные приподнятые корни. Дальше деревья - такие же мертвые, стали попадаться все чаще. При приближении к ним делалось заметно, что они сильно оплетены то паутиной, то какой-то мокрой, липкой дрянью, более всего напоминавшей только что выбитые сопли больного великана. Судя по шагам, такая же липкая дрянь была теперь и под ногами. Становилось теплее и как-то мокрее. Туман делался влажным. Из него, пугая путников, стали доноситься шорохи, неясные вздохи и всхлюпы. Словно что-то мокрое со скрипом терлось о что-то, не менее сырое. Временами раздавался стрекот и тихий треск.
  
  Взмокшая ладонь Ахивира с силой сжимала пальцы Альваха, которые, напротив, были сухи и холодны. Альвах в свою очередь тискал рукоять меча, готовый в любой миг вырвать его из крепления. То, что во мгле они были не одни, оба поняли уже давно. Но пока обитатели клубящегося тумана не обнаружили незваных гостей, те старались, чтобы их присутствие оставалось тайным как можно дольше. Это было непросто. В темной пелене тумана они едва различали себя до пояса. То, что было под ногами, терялось в густой мгле. Поэтому ни один, ни другой видеть, куда они ступали, не могли.
  
  Сколько они шли так, через мглу, оставалось неясным. Время будто остановилось. Угрожающие звуки делались все четче, как будто гостей из мира Лея несло прямо в гнездо неведомых, но, как было известно каждому, смертельно опасных тварей. Меж тем, золотой луч начинал упорно указывать вправо. Ахивир кусал губы, то и дело вытирая лоб рукавом, но послушно заворачивал следом. Его магия, бередившая камень ведьмы, не иссякала, и это не могло не радовать и самого мага, и крепко вцепившегося в его руку Альваха.
  
  Они не разговаривали, хотя чем дальше, тем нужда в разговоре допекала обоих все сильнее. Шли они уже довольно долго - это чувствовал и многоопытный охотник, и не менее опытный воин. Но то, что они по-прежнему не видели, куда идут, и, что еще страшнее - как им возвращаться обратно, тревожило обоих. Ощущение близкой беды кололо кожу сильнее частиц все горячевшего тумана.
  
  Внезапно за их спинами раздался особенно громкий треск. Стремительно обернувшиеся путники увидели лишь очертания чего-то темного и угловатого в постоянно перемещавшихся клубах тумана. Обоим мгновенно пришла в голову одна и та же мысль - они прошли здесь только что, и тогда этого тут не было.
  
  Жуткий, визгливый скрип разорвал туман, заставив незваных гостей подскочить на месте. Почти сразу вслед за этим из тумана выпрыгнула еще одна угловатая тень, побольше, и еще - совсем близко. От теней шел стрекот и стукающие шорохи - как будто терлись друг о друга хитиновые пластины чудовищного жукокраба. Альвах и Ахивир мгновенно развернулись спина к спине. Посеребренный клинок оказался в руках романа еще ранее, чем разум послал предупреждение об опасности. Мир сжался до еще невидимых в тумане тварей, которые, однако, были определенно раза в два больше тех, что когда-то привела с собой горгона.
  
  Ахивир выдернул из крепления топор. Другую руку он вздел в воздух. Между его скрюченных пальцев полыхнул огонь. И - внезапно, туман шарахнулся от огня, отступая сразу на несколько шагов от изготовившихся к схватке людей. Они оба оказались словно в коконе из пустоты.
  
  И еще - смогли увидеть того, кто несколькими мгновениями раньше обнаружил их.
  
  Та же самая тварь, которая первой наткнулась на незваных гостей, снова издала визгливый скрип и - дернула в сторону Альваха всем своим множеством отростков, более всего напоминавших шипастые щупальца.
  
  Ее движение было стремительным, но бывший охотник за нечистью догадался о нем раньше самой твари. Альвах мгновенно бросился в сторону, пропуская проклятую плоть и - с силой ударил по ней мечом.
  
  На совесть отточенная, посеребренная сталь не перерубила - перерезала щупальца, словно тесто. Угловатый страх, который более всего напоминал полевого стрекотуна чудовищных размеров и с множеством зубастых отростков, торчащих отовсюду, отбросил квадратную, клыкастую челюсть, и воюще заскрипел. В скрипе этом слышалась боль. В тот же миг двое других прыгнули сверху на Ахивира.
  
  Маг развернулся, встречая одну из тварей в воздухе огненным шаром. Используя силу от поворота и не совершив ни единого лишнего движения, ударил по другой топором. Однако, в отличие от меча Альваха, сделанного на заказ из романской стали, посеребренного и с нанесенными рунами, топор охотника лишь ненадолго оглушил чудовище. Тварь тут же вскочила, но сверкнувшая в свете огня серебристая молния с хрустом вломилась промеж огромных выпуклых глаз. Альвах выдернул меч и снова отпрыгнул за спину охотнику. Самый первый стрекотун, который уже лишился части щупалец, попытался снова сунуться, но натолкнулся на выставленную посеребренную сталь, и юркнул за дерево, с которого спрыгнул ранее. Уразумев, видимо, что добыча попалась с зубами, чудище не стало атаковать, а снова раззявило пасть и издало скрипучий, протяжный визг.
  
  - Проклятие! Оно зовет других!
  
  Ахивир рукой с топором притиснул к себе спутника и, прокрутившись, зажег вокруг них двоих огненный круг. Огонь вновь разогнал туман, но почти тут же потух, не желая гореть в укрывавшей землю сопливой слизи. Альвах стряхнул руку охотника и пнул ногой что-то мерзкое, размером с ежа, что, фыркая и щупая все вокруг мокрыми трубками-отростками, наползало на его сапоги.
  
  Мерзость улетела в туман, но на голову мягко свалилось что-то такого же размера. Испытав мгновенную радость оттого, что был в шлеме, роман гадливо дернулся в сторону. Непрошенное нечто прокатилось по его спине и упало под ноги жвалистым пауком с тонкими, острыми, как иглы, ногами.
  
  Паука разнесло в пыль. Ахивир, дергая патлатой головой, пытался вытряхнуть из нее похожих тварей - но помельче. Меж тем, из тумана лезло все новое нечто, причудливее и гаже. Обитатели Прорвы почуяли, наконец, непрошенных, но лакомых гостей. И теперь изо всех сил спешили к ним, отведать прежде других человеческого мяса.
  
  Маг кое-как растряс мелких тварей, умудрившись сделать это прежде, чем кто-то из них его укусил. По-видимому, посягательство на голову разъярило его больше всего прочего. Ахивир поднял обе руки, вместе с зажатым в одной из них топором. Вырвавшиеся из его ладоней струи пламени могли соперничать по силе с дыханием молодого дракона. Туман разорвало на несколько мгновений, и за это время гости из Светлого мира успели заметить копошения десятков и сотен новых обитателей мглы - их окружали, и окружали со всех сторон. Разноразмерные, трубчатые, жвалистые, с шипами и щупальцами, мокрые и волосатые, но все - неизмеримо гадкие, твари торопились со всех концов мертвого леса. Еще немного - и, навалившись скопом, они пожрут людей живьем.
  
  Ахивир и Альвах уразумели это одновременно. Маг поймал за плечо тискавшего меч романа и сунул ему в руки свой топор.
  
  - Когда я буду готов - прыгай мне на спину и держись. И не смей потерять оружие! Понятно?
  
  Не дожидаясь кивка, он упал на колени, упираясь в жижу руками. На глазах у Альваха велл припал лицом едва не в самую сопливую мякоть. Шкуры, в которые он был одет, мгновенно облепили его со всех сторон, точно вторая кожа. Маг встряхнулся - и перед бывшим Инквизитором встал огромный черный волк, с мешком Ахивира на спине.
  
  Не смея раздумывать, Альвах по военной привычке выполнил последний отданный ему приказ. Он мгновенно очутился на волчьей спине, что было сил вцепившись в притороченный на нее мешок. Волк сверкнул глазами - и ломанулся в туман, туда, где стрекот казался тише всего.
  
  Альвах вжал лицо в мех мешка, чувствуя, как по голове хлещут ветви то ли деревьев, то ли кустов, то ли вообще - нити чьей-то жесткой паутины. Верный шлем предохранил романа от увечий - чего, должно быть, нельзя было сказать об Ахивире. Огромный зверь несся скачками, не разбирая дороги. Временами он резко замирал и вилял в сторону, натыкаясь на проступавшие из мглы преграды. Стрекот и шипение то отдалялись, то раздавались совсем рядом - должно быть, в тумане они натыкались на все новых обитателей Прорвы. Наверняка бултыхавшиеся на его спине мешок и тяжелая романка сильно мешали оборотню, но он не сбавлял темпа, прыгая не хуже хищных кошек, мчась быстрее имперских жеребцов, припадая то на задние, то на передние лапы, и вихляя. В конце концов мало что видевшему из-за тумана и волчьей шерсти Альваху стало казаться, что бешеная скачка продолжается дольше пешего похода, и они уже перебаламутили всю Прорву, а теперь идут на второй заход.
  
  Как вдруг все кончилось.
  
  Перепрыгнув через чье-то толстое мерзкое щупальце, тяжело дышащий волк скакнул дальше - и выкатился из тумана, зарывшись носом в сухую сырую землю.
  
  Переход от темной пелены к свету был настолько разителен, что на несколько мгновений путникам показалось, что они вновь вернулись в свой мир. Но взгляда, брошенного в тянувшуюся далеко вперед удивительную долину, которая была покрыта никогда не виданным ими прежде разнотравьем, сделалось достаточно, чтобы понять - мир был другой.
  
  Кубарем скатившийся с волчьей спины Альвах рывком вскочил на ноги, едва не завалившись под тяжестью собственного мешка, и выставил перед собой меч. Но хозяин показавшихся из тумана щупалец явно не торопился за своей упущенной добычей. Некоторое время щупальца еще колыхались у края дымчатой мглы. Потом медленно, словно нехотя, втянулись обратно. Другие твари тоже не торопились выходить.
  
  - Они не могут, - озвучил мысль Альваха Ахивир. Он снова был человеком. Мокрое лицо мага покрывали пятна - от малиновых, до густо-багровых. Лежа на боку, он прижимал обе руки к груди и тяжело дышал, с каждым выдохом вздымая перед собой облачко серой пыли. - Похоже, они могут только в тумане...
  
  Роман бросил еще один подозрительный взгляд на шевелящиеся темные клубы. Мигом спустя женская хворь, что отступила во мгле, набросилась с новой, свирепой силой. Бывший Инквизитор упал на колени, и его вырвало.
  
  Ахивир оказался рядом в мгновение ока. Альвах раздраженно отпихнул его руки, и его вырвало опять. Лишь спустя какое-то время он смог распрямиться. Маг, кривясь, смотрел то на него, то на кишащую тварями мглу.
  
  - Интересно, если они не могут выйти, как твоя ведьма привела зверье? - шмыгнув носом, он вытер под ним рукавом своей волчьей шубы. - Может, ее чуда - не из тумана, а из...
  
  Он не договорил. Ахивир, а вслед за ним и пошатывавшийся Альвах, до которых дошло в один и то же миг, встав спинами к темной мглистой пелене, медленно обернулись.
  
  Перед ними, насколько хватало глаз, простиралась удивительная в своей необычности долина. Небо было угольно-черным, каким никогда не бывало даже в самую темную ночь. Однако прорезывавшие черноту протяженные синие облака давали достаточно света, как в очень пасмурный день. То, что пришельцы сперва приняли за травы, на деле оказались низкорослыми кустами, которые кое-где переходили в деревья. Поразительным было то, что растения - от травы до странной формы древесных крон, имели оттенки лилового, красного, фиолетового и синего, но не привычного зеленого. Общий вид странной долины был умиротворяющим и, одновременно, навевал сердечную грусть.
  
  - Это мир Лии, - высказал Ахивир то, что думали они оба. - О, Светлый... А мы-то были уверены, что проклятый туман - это и есть весь ее мир. А оно вон оказывается как... красиво. Туман - это, должно быть, вроде холмов. Такой же забор, но - с ее стороны.
  
  Альвах с силой протер взмокший лоб. Дурнота никуда не делась, хотя теперь уже сделалась легче. Ахивир посмотрел на него и покачал головой. Потом полез в карман и выудил оттуда ведьминский камень, который чудом не потерялся при бегстве.
  
  Камень поднялся с ладони мага с третьего раза. Некоторое время он висел неподвижно, потом, все же, прострелил золотистой нитью вправо - и упал опять.
  
  Ахивир закусил губу.
  
  - Здесь все как-то не так, - помедлив, пробормотал он. Поймав встревоженный взгляд Альваха, придал лицу нарочитую уверенность. - Магия Лея... раньше я пользовался ею... ну вот как ушами или нюхом. Как третьей рукой. А теперь приходится тащить ее к себе... как через кисель. Ну... хоть так. Бабский мир, что с него возьмешь.
  
  Он подобрал брошенный романом топор и сунул его в крепление за спину.
  
  - Дорогу мы видели, - он посмотрел в смятенное лицо юной романской девы и против воли усмехнулся. - Ну что, идем?
  
  
***
  
  Несмотря на то, что на первый взгляд от Прорвы дорога увиделась им ровной до самого горизонта, в действительности все обстояло иначе. Путникам то и дело приходилось спускаться по насыпям и карабкаться на возвышенности. Земля едва ли отличалась от той, по которой они привыкли ходить в мире Лея, но все прочее даже спустя долгое время казалось удивительным и необычным.
  
  Более всего бросалось в глаза обилие крупных насекомых. Жуки, пауки и мотыли, с длинными, изломанными лапами и прозрачными брюхами, которые переливались всеми оттенками цвета, были повсюду. В отличие от тварей Прорвы они не нападали, наоборот, разбегаясь при появлении нежданных человеческих гостей. Но вид их все равно внушал тревогу. Тучные стаи бабочек - от мельчайших, до огромных, размерами более боевого геттского крюкоклюва, порхали повсюду. Их красные, розовые и лиловые окрасы изумляли яркостью и, в то же время, гармоничностью сочетаний с прочими красками, щедро насыпанными вокруг. Заросли сиреневых кустов, необычной формы красные цветы, каждый из которых выглядел как полураскрытые для поцелуя женские губы, произраставшие вокруг во множестве грибы - от малых, до таких, которые были выше Ахивира, все это указывало на то, что в мире Лии зима не наступала вовсе, либо для нее теперь было не время. И на всем - растениях, обитавших среди них тварях, даже неровностях почвы, лежал какой-то отпечаток гладкости, округлости, словно создававший этот мир творец любой ценой избегал острых углов. Незаметное сперва, спустя какое-то время это качество, вкупе с синим светом, начинало оказывать гнетущее впечатление на гостей из иного мира. Но они упорно продолжали двигаться по пути, который время от времени указывал им золотистый луч, пробираясь сквозь заросли трав, цветов и грибов на высоких, тощих ножках, многие из которых размерами превосходили деревья.
  
  Становилось жарче. Ахивир и его спутница давно распустили завязки на мехах, и несли на себе шубы только из соображений удобства - чтобы не занимать лишним руки или спину. Оба уже порядком взмокли и утомились. Вот почему, когда заросли кустов и грибов неожиданно расступились, являя каменную проплешину, которая образовывала неширокую, чуть приподнятую выемку в земле, путники впервые за долгое время переглянулись с едва заметным облегчением. Выемка была заполнена водой, от которой шел пар. Не сговариваясь, гости из мира Лея сбросили мешки в траву и, подобравшись к самой выемке, с наслаждением погрузили туда вымаранные во мгле Прорвы руки.
  
  - Водица теплая, почти горячая, - Ахивир сорвал с плеч волчью шкуру и швырнул ее к мешкам. - И, вроде бы, нету вокруг никого опасного. Не чую. Можно ведь и искупаться, а? Как считаешь?
  
  Романская дева покосилась на него и, конечно, ничего не ответила. Однако сомнения на ее лице были более чем красноречивы. Ахивир понимал - дело было не только и не столько в настороженности опытного воина из-за незнакомого мира и незнакомого места, в котором могла подстерегать опасность. Юная романка, которая была покрыта мерзкой, уже подсохшей слизью почти по колено и до сей поры долгое время не имела возможности даже ополоснуть рук, наверняка могла бы обрадоваться возможности смыть с себя всю дальнюю дорогу и волнение нескольких последних часов пути.
  
  Могла бы, если бы не страх. И, как догадывался Ахивир, велльский охотник вызывал у нее куда больше опасений, чем все твари обиталища Темной Лии.
  
  Ухмыльнувшись, Ахивир стянул рубаху, которая за долгие дни пути, высыхая от пота, на привалах уже обретала твердость хлебной корки, а вслед за ней и прочее. Голова чесалась до сих пор - то ли от воспоминаний о недавно хозяйничавших в ней пауках, то ли от многонедельной немытости. Бросив еще один взгляд на нерешительно хмурившуюся романку, которая не выказывала никакого смущения от его наготы, Ахивир перелез через окаймление водоема, которое на проверку оказалось не каменным, а словно вылепленным из твердой грязи. И со стоном удовольствия опустился на дно, оказавшись в горячей воде почти по шею.
  
  Некоторое время романка топталась посуху. По-видимому, в ее душе происходила настоящая борьба. Но, как и предвидел Ахивир, романская привычка к частому омовению, которая у веллов считалась хлопотливой и даже вредной для здоровья, в конце концов сделала свое дело.
  
  Бросив подозрительный взгляд в его сторону, девушка стала быстро разоблачаться. Она стащила полушубок, штаны, сапоги и платье, оставшись только в длинной нижней рубашке. К досаде Ахивира, рубашку она оставила и перед тем, как зайти в воду, очень тщательно прополоскала всю подшубную одежду. Должно быть, немытость все же доставляла ей куда больше неудобств, чем ее спутнику. Покончив с этим и разложив выстиранное на просушку, романка, наконец, позволила себе осторожно войти в воду и присесть на незаметный со стороны уступ, в отдалении от мага. Некоторое время она пребывала в настороженности, однако, потом, похоже, сильная усталость, женское недомогание и расслабленность от горячей воды сделали свое дело. Запрокинув голову, девушка примостила ее в ложбине на грязевой кромке водоема и прикрыла глаза.
  
  Потирая шею и подмышки, Ахивир украдкой поглядывал на нее. Хотя женское тело почти до самых колен прикрывала полотняная рубашка, мокрая ткань облепляла девушку со всех сторон, делаясь полупрозрачной, и позволяя видеть все совершенные округлости и соблазнительные изгибы. Вне всяких сомнений, сотворившая это тело ведьма была по-настоящему искусна. Родись она мужем где-то в империи Вечного Рома, ее скульптуры сделали бы ее богаче многих богачей и прославленнее многих иных творцов. Предпочтения мужей о женских телах всегда разнились, но ведьма сумела создать такую плоть, которая нравилась каждому. И, должно быть, усилила привлекательность своего шедевра почти забытой в мире Лея женской магией, действие которой здесь, у Лии, увеличивалось многократно. Никогда не волочившийся за женами Ахивир теперь сгорал от желания и страсти, тяготясь невозможностью прикоснуться к совершенному телу спутницы. Если в мире Лея ему удавалось сдерживать свои порывы, раз за разом вызывая в памяти видение рослого романа с жестким лицом, то теперь это удавалось все труднее. Образ Альваха - настоящего, но виденного всего единожды и несколько мгновений, постепенно изглаживался из его памяти. Зато прекрасная Марика - маленькая, сильная и гибкая, изумительно красивая, с юным, волевым лицом и жестким взглядом, умная и проницательная, один вид которой вызывал в душе Ахивира настоящую бурю - была все время перед глазами. Ее казавшееся хрупким, но крепкое и выносливое тело, густые, тугие черные кудри, приводили велла в настоящий восторг, скрывать который делалось все труднее. Вынужденный находиться рядом с ней постоянно Ахивир чувствовал, что сходит с ума. Во снах он видел девушку в своих объятиях и, иногда, на грани грез и яви ему начинало казаться, что то, что всего лишь раз показало ему проклятое зеркало - было обманом, и мнившая себя мужем романка попросту смеялась над ним и его чувствами.
  
  К счастью - а может, к сожалению, охотник понимал, что обманывает сам себя, желая принять вожделенное за действительное.
  
  Еще Ахивир понимал, и понимал бесспорно, что его острое желание было вызвано не только похотью и магией ведьмы. Он прожил бок о бок с романкой почти два полных месяца. И все это время имел возможность вдоволь понаблюдать за будущей невестой. То, что восхищало его - суровость романской девы, ее прямота, склонность к порядку, усидчивость и устремленность к цели, будь то выжить в чуждом теле любой ценой или до гладка вычесать все добытые веллом шкуры, не были чертами еще неизвестной ему Марики. Все это составляло характер Инквизитора Альваха. И чем дальше, тем сильнее Ахивир склонен был признать сам для себя, что самым жгучим желанием его было вернуться назад и разбить проклятое зеркало до того, как в нем появилось отражение, которое он никогда не хотел бы увидеть. Ахивир полагал - и небезосновательно, что если бы не зеркало, романка навсегда осталась бы для него только романкой. Девой, которую он спас от надругательства и которой некуда было идти, кроме как за него замуж. Охотнику думалось о том, что не желавший огласки и позора для своего имени Альвах навсегда бы скрыл свою постыдную тайну и, в конце концов, смирился с новым положением. Ахивир так никогда и не узнал бы сущности замкнутой и молчаливой девы, и его разум не корчился бы теперь от попыток заставить себя смириться с тем, что внутри вожделенной для него женщины живет романский воин.
  
  Останется ли невеста такой же желанной, если его убить? Ахивир не ведал ответа на этот вопрос. Он ненавидел Альваха, но всем сердцем хотел, чтобы тот оставил свой нрав, свой опыт, свой характер - все, кроме мужеской природы тому телу, в котором теперь был заключен. Ахивир понимал, что это было невозможно. И чем дальше, тем больше ему казалось, что он на самом деле желал забвения - но не для романа, а для себя самого.
  
  Меж тем, разомлевшая романка подняла голову и провела ладонью по волосам. Ее пальцы ожидаемо окрасились коричневым, от соприкосновения с грязью, к которой какое-то время была прислонена голова. Романка досадливо дернула щекой и поднялась на ноги. Забыв обо всем, Ахивир смотрел, как девушка выбирается из воды, а мокрая рубашка едва ли скрывает то, что под ней. Романка отошла к своему мешку и вернулась с гребнем - еще одним подарком Ахивира до того, как он узнал об истинной сути той, кого считал своей невестой. Снова поспешно забравшись в воду - все же, воздух, хоть и не зимний, был прохладен, романка отошла на другой край водоема и, повернувшись спиной к Ахивиру, принялась распутывать свою тяжелую, толстую косу.
  
  Тонкие, женские пальцы, снующие в тугих черных завитках, едва прикрытый тонким куском полотна стройный стан, быстрые движения романки, за множество недель сделавшиеся такими знакомыми и родными, в очередной раз помутили рассудок охотника. От невозможности прямо сейчас задрать эту рубашку и взять романскую деву здесь, в воде, велла начало трясти. Он пытался вызвать в памяти образ рослого, выбритого до синевы романа со страшным шрамом через всю щеку. Пытался искренне и яростно, но, как назло, от того образа сейчас осталось нечто размытое, что мало могло помочь. А хрупкая девушка - та, что уже почти распустила волосы, которые густой копной укрыли ее спину, была перед его глазами, хотя и в таком отдалении, которое только было возможно. Не в силах бороться с собой, Ахивир опустил лицо в воду, продержал его там столько, сколько смог, а потом вынырнул и принялся еще яростнее растирать спину и бока.
  
  
  ... Альвах был сильно утомлен. Его утомление достигло такого предела, что он был готов просить Ахивира о долгом привале - прямо на этом месте, ибо идти далее теперь был не в состоянии. Его мучили женские недомогания, и в такт им в голове ворочались мысли - тоскливые и тяжелые.
  
  Роману думалось о том, что будет, если горгона откажется возвращать его облик. Либо, это окажется невыполнимым. Ведьма не для того накладывала свое проклятие, чтобы его снимать, и чем ближе была цель путешествия, тем яснее это понимал бывший Инквизитор. Ему нужно было быть готовым к тому, что придется до конца жизни оставаться женщиной - даже если горгона отпустит их с миром, и им вновь удастся миновать проклятый туман.
  
  Отбросив страх и смертельную тоску, а так же все прочие мешавшие чувства, роман попытался мыслить здраво. Перед лицом Лея он принес клятву отдать свое тело магу в обмен на помощь с его стороны. Ахивир настаивал на том, чтобы Альвах выпил проклятое зелье. Однако клятва, которую они принесли друг другу, о зелье ничего не упоминала.
  
  Выпить означало умереть. Альвах, даже при том, что с ним уже случилось, за исключением нескольких мгновений духовной слабости, не желал умирать.
  
  У него ничего не оставалось из того, чтобы привязать к этому свою жизнь. Но прекращать жить он не хотел.
  
  Можно было вылить зелье, притворившись, что выпил его. Однако Альвах не был уверен, что ему хватило бы душевных сил и на то, чтобы подчиниться Ахивиру, как женщина, и на притворство, чтобы скрыть оставшуюся неизменной суть.
  
  Меж тем, хода из дома охотника ему не было тоже. Принц Седрик продолжал поиск своей сбежавшей "невесты", и любой, увидевший прекрасную романку в другом поселении тут же донес бы на нее за награду. Либо, что хуже, можно было столкнуться с вельможей, который посчитал бы ненужным делиться такой добычей с де-принцем, или встретить новую разбойничью ватагу. Но даже если бы Альвах миновал все опасности счастливо, и не был интересен никому из мужей, его все равно не ждал никто и нигде. У него не было дома, в который хотелось бы вернуться, или друзей, близких настолько, чтобы могли его скрывать. И, несмотря на то, что знание грамоты и воинская выучка помогли бы роману, пусть и подходившему к середине жизни, найти место в любом людском поселении любой земли империи Вечного Рома, кроме, разве что, земель бемеготов, все эти пути были открыты только для мужа. Женщина, в особенности молодая, не могла ничего и нигде. Даже Веллия, всегда возмущавшая романов ее отношением к женщинам, снисходительным настолько, что жены чувствовали себя в ней почти равными мужам, все равно не давала женщине, да еще безмужней, возможности подняться, либо просто жить в неприкосновенности и одиночестве. Альвах понимал правоту Ахивира - женщине нельзя было без мужа. В особенности, такой женщине, какой стал он - маленькой и хрупкой. Уже за одно появление в людских землях в одиночестве его могли признать ведьмой, либо - просто признать и выдать Седрику.
  
  При одном воспоминании об огромном выродке, который был телесно куда больше Инквизитора в бытность мужем, и в чьих жилах наверняка мешались крови то ли геттов, то ли вовсе бемеготов, Альваха пробирал настоящий страх. Он не забыл ничего - ни своей униженной беспомощности, ни превосходства, которое выказывал ему де-принц, ни равнодушия к желаниям самого Альваха, ни дикой муки, которую познал в чужих, чудовищно сильных руках. Седрик являлся в муторных, изводящих кошмарах, после которых роман долго не мог уснуть. Его душу пекли страх, омерзение и досада - оттого, что до возвращения мужественности ему нечего было даже думать о том, чтобы одолеть этого великана. Вряд ли королевский отпрыск владел мечом хуже Альваха, но при том был не менее быстр и - гораздо сильнее. Поединок между ними не помог бы отомстить, а только кончиться поражением - опять поражением, после которого...
  
  Альвах резко открыл глаза и поднял голову из ложбины в почве, в которой до того так удобно ее расположил. Поймал на себе уже ставший привычным голодный полусумасшедший взгляд велльского мага и поднялся из воды. Ему пришло в голову вычесать волосы - ибо тому, во что он их уложил с таким трудом, минулась уже седмица. В романских обычаях было совершать малое омовение каждый вечер, и не менее раза в седмицу - большое, с использованием мыльного камня, нагретой воды и душистых травяных настоев. Невозможность всего этого в дороге приводила Альваха в раздражение, в особенности с тех пор, как сделавшись женщиной, он стал испытывать повышенную необходимость мыться чаще в определенных местах.
  
  Выбравшись из воды и, спустя время, вернувшись в нее же, Альвах на всякий случай отошел подальше от Ахивира, который делал вид, что усердно моется. В голову пришла здравая мысль о том, что совместное купание необходимо было прекращать. Однако горячая вода - после долгого времени и необходимость заново переплести то, что бывший Инквизитор упорно продолжал называть косой, удерживали от необходимости выскочить из благословенной грязевой емкости и завернуться в несвежую шубу, подальше от мужских глаз.
  
  Подавив раздражение, Альвах занялся тем, что именовалось женской прической. С трудом распутав длинные пряди, он опустил их в воду, отклеивая одну от другой, и пока осторожно действуя гребнем. Мысли навалились снова - вялые, тоскливые и тяжелые. Морда Ахивира и выражение похоти на ней вызвали новый приступ усталости и тошноты. Альвах успел смертельно утомиться от осознания того, что мужи видели только его тело - только тело, и больше ничего. Даже ведавший о сути Ахивир разглядывал губы, бедра, грудь - и это все, что в его глазах составляло существо Альваха. За всеми прелестями никому не были интересные его ум, способности, весь его жизненный опыт. Роман думал об этом, жестко дергая гребнем по собственным волосам.
  
  Но, что еще хуже - сделай ведьма его уродливым, ничего бы не изменилось. Разве что, не испытывая вожделения, мужи выказывали бы не похоть, а презрение. Снова исходя из внешнего вида, а не внутренней сущности. Ведь, сделавшись женщиной, Альвах не растерял ума и знаний, которые копил всю жизнь, он по-прежнему понимал несколько языков, умел писать на двух, хорошо владел оружием, знал повадки нечисти и был осведомлен о ведьмах настолько, насколько был осведомлен далеко не каждый воитель из Храма. Все это могло бы продолжать служить делу Светлого и способствовать возвышению самого Альваха, если бы не...
  
  Если бы это все не было заказано для женщин. Даже мужняя женщина не имела иного пути, кроме оставаться в тени своего мужчины. Когда-то Альвах с легким сердцем сдал родовое гнездо, изъездив пол-империи, потому что хотел большего, чем у него было. Последний потомок древнего романского рода Альва, он желал подняться так высоко, как было ему отмерено, и, как любил шутить, оставаясь наедине с Октавией - "сделаться если не императором, то его правой рукой".
  
  Теперь же его уделом было в лучшем случае вычесывать шкуры, стирать одежду и вынашивать детей для охотника из отдаленного велльского поселения. Все, что составляло его суть, что могло бы помочь ему и другим - было теперь закрыто. И это было отвратительно, невозможно...
  
  ... несправедливо?
  
  Вспомнившаяся Октавия невольно заставила думать о себе дальше. Эта шлюха была действительно дорогой, и за несколько ночей с ней Альваху приходилось расставаться почти со всем его жалованием. Но у этой женщины было то, чего не было у многих, подобных ей.
  
  Она была умна - и очень образована.
  
  Альваха всегда удивляло не то, что Октавия прочитала за свою жизнь книг во много раз больше, чем прочел он сам. А, скорее, то, что у нее оставалось время на чтение - ведь помимо молодого легионера она принимала куда более именитых и состоятельных гостей. Среди ее клиентов были те, кто без колебаний взял бы ее женой, ибо эта женщина стоила того. Она знала и умела так много, что разговоры с ней занимали Альваха куда более ее красоты, даже когда он был моложе и горячее. Он знал, что Октавия принимала советников и сенаторов, генералов и вельмож, и, быть может, даже кого-то из духовников. Тогда это казалось естественным - ведь, несмотря ни на что, Октавия была, хоть и очень дорогой, но все-таки шлюхой.
  
  Теперь Альвах вдруг замер, пораженный простой мыслью, которая, тем не менее, раньше не приходила ему в голову.
  
  Октавия была шлюхой, но она была свободна. У этой женщины не было мужа. Она сама решала, кого принять и, при том, общалась с самыми высшими, теми, к принадлежности к которым только стремился сам Альвах. Она - как и он, не желала участи жены, что всегда терялась в тени мужа. Октавия хотела большего - и избрала единственный возможный для женщины путь.
  
  Единственно возможный.
  
  Альвах яростно, но беззвучно взрыкнул, выдирая волосы с корнем. Гребень сновал в густых кудрях уже свободнее, чем раньше, но работы оставалось еще много. И, поглощенный своим занятием, роман пропустил момент, когда какое-то надоедливое сопение надвинулось вплотную.
  
  Чья-то жесткая, шершавая ладонь стиснула бедро, поводя вверх и задирая мокрую рубаху. Другая легла поперек груди, ловя один из сосков и прижимая Альваха спиной к обнаженному мужскому телу. Застывший от неожиданности роман почувствовал шеей - поцелуй, а уже не прикрытой снизу полотном кожей...
  
  Синий мир точно взорвался перед ним красной, почти бордовой бешеной яростью. Роман согнул руку и изо все сил двинул локтем назад, угодив туда, куда метил. Вырвавшись из ослабевших пальцев скрючившегося от боли Ахивира, Альвах развернулся и ударил кулаком снизу вверх - ударил с маху, не жалея. Согнутого охотника разогнуло мгновенно, и он с плеском упал на спину. Альваха толкнуло в грудь что-то сильное и упругое, отшвырнув от неловко поднимавшегося Ахивира, но ярость, которая продолжала полыхать внутри, давала новые силы. Он снова прыгнул вперед. Ударом босой ноги в лицо велла отбросило на кромку водяной выемки. Ахивир выбросил руку, но Альвах уже знал, что сила мага в мире Лии уменьшилась многократно. Бросившись в воду, он переждал мгновенно пронесшееся над ним заклятье и - прямо из воды, бросился на уже почти стоявшего на ногах охотника.
  
  Они оба свалились на затвердевшую вокруг горячего озерца грязь. Охотник неловко ударился затылком - все же, Альвах хорошо знал рукопашный бой, и, нанося удар ногой в лицо, не сдерживал силы. Не давая Ахивиру опомниться, роман прыгнул сверху - благо, за его стараниями опасаться было уже нечего, и от души принялся угощать охотника тумаками, вымещая всю свою злость, тоску и весь проклятый страх. Ахивир дергался, пытаясь вслепую поймать его руки, но сбросить грузно весившее девичье тело у него не хватало сил. Альвах легко отбивал его удары - и бил в ответ, разбивая лицо велла в кровь, превращая его в мешенное тесто.
  
  - Света тебе, сестра!
  
  Альвах замер. Человеческий голос в самый разгар драки, подействовал, как ушат ледяной воды. Роман медленно повернул голову на голос. Ахивир, уронив руку, которой он заслонялся от кулаков взбесившейся девы себе на лоб, с силой протер глаза.
  
  Пользуясь шумом, те, кто бесспорно, были разумными людьми, подошли совсем близко. Забыв обо всем, пришельцы из мира Лея в изумлении обозревали окруживших их высоких, плечистых, широкогрудых женщин. Женщин было пятеро. Одетые в шкуры и меха, они были вооружены, но теперь оружие было убрано в ножны. У двух груди и живот защищали костяные панцири. Еще двое несли за плечами мешки, из которых свисали тушки мелких зверей. Пятая женщина - не ниже Альваха в бытность мужем и могучая, словно бемеготка, с видимой легкостью удерживала на плечах тушу, похожую на тушу косули.
  
  Шестым в этом, без сомнений, охотничьем отряде, был мужчина. Хотя с первого взгляда пришельцы приняли его за деву. Ростом ниже самой невысокой женщины, худой и какой-то скрюченный, с удлиненным, заострившимся, безволосым лицом, этот юноша нес за плечами самую малую, вещевую сумку и казалось, что с рождения он только и делал, что болел. Его тонкие руки и ноги напоминали лапы мелкого полевого стрекотуна и казалось, готовы были переломиться от неосторожного шага. Узкие плечи, впалая грудь - все это вызывало только жалость к несчастному, который сильно отличался от высоких и широкоплечих, плотных охотниц, с которыми он пришел. Парень опирался на тонкое копье с костяным наконечником. Альвах, даже в том положении, в котором пребывал сейчас, таким копьем бы побрезговал.
  
  Медноволосая женщина, которая стояла ближе всех, сделала еще шаг вперед и кивнула.
  
  - Прости, сестра, что прерываем... наказание твоего нерадивого мужа, но, быть можешь, откроешь нам... Вы ведь пришли сюда издалека? Скажи, там, откуда ты родом... - она запнулась, разглядывая упиравшиеся в землю ноги Ахивира. - Там есть еще такие же мужчины?
  
  
***
  
  Говор людей из мира Лии был похож на помесь велльского, романского и геттского, и оба - Ахивир и Альвах худо-бедно, но понимали то, что рассказывали им женщины. Несмотря на то, что дорога до поселения охотниц, куда их пригласили "переждать время танца диких мотылей" оказалась долгой, тащились они еще дольше из-за едва передвигавшего ноги Альваха, а говорили женщины много, послушать их, все же, стоило.
  
  - Поразительно! - медноволосая Киркея обращалась как будто бы к Альваху, но продолжала ощупывать взглядом Ахивира. Другие четыре женщины тоже смотрели во все глаза, заставляя велла ежиться и чувствовать себя все более неуютно. - Еще никому из наших ни разу не удавалось... как это - выйти в ваш мир? Да, признаться мы не особо и стремились. Идти в туман у нас охотников мало. Хорошего там не выходишь, а за плохим кто же ходит? Да еще в такую даль?
  
  Ахивир кашлянул, поддевая ременные крепления заплечного мешка.
  
  - Но ведь ваши горгоны проходят. И пакостят они у нас тоже изрядно...
  
  Женщины ответили недовольным ворчанием. От непонятного возмущения Киркея разжала пальцы, которыми придерживала древесный отросток, чтобы дать Альваху пройти под ним, и романа едва не снесло в сторону стремительно распрямившейся ветвью.
  
  - Сострадательная Лия! Да кто вам сказал, что они - наши?
  
  Альвах и Ахивир переглянулись.
  
  - Они приходят с вашей стороны, - озвучил велл мысли обоих. Другая женщина, темноволосая и темноглазая, чем-то походившая на геттку Мегара, хмыкнула.
  
  - Горгоны действительно живут на... как вы говорите, "нашей половине" мира, - она дернула углом пухлых губ и тут же одарила Ахивира таким ласковым взглядом, что тот, поймав ее взор, не выдержал и потупился. - Но они - не дочери Лии. Они вышли из тумана, который породил проклятый хаос, почти сразу же после того, как мир оказался разделен! Мы не знаем, что они говорят... говорят вам. Возможно, они представляются творениями Темной и от ее имени делают зло, чтобы еще больше поссорить... наши половины миров? Ведь это то, чего хочет хаос. Но у нас горгоны творят бед не меньше... а то и больше, ведь Лия - не так сильна, как ее брат, и не от всего может защитить своих дочерей... и сыновей.
  
  Альвах и Ахивир переглянулись вторично.
  
  - Так значит, горгоны приходят в мир Лея не по велению Темной? Может быть, вы будете утверждать, что и ведьмы сеют зло вопреки воле Лии?
  
  Окружавшие гостей женщины даже приостановились, честно вытаращившись на Ахивира. Взгляды их на короткое время из вожделенных сделались искренне ошеломленными.
  
  - К-какие ведьмы? - неуверенно переспросила Мегара. От изумления она забыла даже поправлять мешок со свисавшими оттуда звериными хвостами, и тот начал медленно сползать с ее спины.
  
  - Как - какие ведьмы? - в свою очередь удивился Ахивир, а Альвах, забыв об усталости, сверкнул глазами. - Вы... не притворяйтесь, будто не знаете! В нашем мире только мужи рождаются с даром магии - и то таких очень немного. Чтобы получить этот дар, жены приносят нечестивые жертвы и молятся Темной Лии, а взамен получают могущество ведьм, которым пользуются только во зло - чтобы беспрестанно вредить людям...
  
  Он умолк, потому что выражения женских лиц из потрясенных сделались яростными. Сыновья Лея уже успели заметить, что дочери Лии выражали чувства куда более глубоко, легко и открыто, чем было принято в их мире.
  
  К счастью, злоба охотниц была направлена не на них.
  
  - Снова проклятый хаос. Его проделки, - медноволосая Киркея медленно стерла выражение ненависти с лица и грустно улыбнулась. - Да будет тебе известно, прекрасный муж, и ты, маленькая сестра, что в мире Лии с даром... магии не рождался никто с момента великого разделения. Мы уж и успели забыть, что это такое. У Лии едва хватает сил, чтобы удерживать хаос от вторжения. Если она начнет делиться магией со смертными - этот мир падет.
  
  - Ваши ведьмы, кому бы они там ни молились, получают силу не от Лии, - поддержала ее Мегара. Прочие женщины переглядывались со смешанными чувствами недоумения и негодования. Впрочем, ни у Ахивира, ни даже у Альваха сомнений в их чувствах отчего-то не возникло. - Наверняка это все он, проклятый хаос. Вы, дети Лея, должно быть, и слыхом не слыхивали обо всех бедствиях, которые он принес нашему... нашей половине мира. Лей - муж и он сильнее. Он способен защитить себя и живущих под его началом смертных. А вот наша Темная госпожа... Когда Лей оставил Лию, она облеклась в печаль и силы ее ослабли. Потом же проклятый хаос довершил остальное. Он насылал тварей, болезни, моры, голод и смерть... С великим трудом Темная Лия сотворила туман, коим опоясала себя, удерживая хаос и его творения на своих границах. Но те, что сильнее и крупнее, все равно проникли в наш мир. И... мы вынуждены жить с ними... в ладу... Настолько, насколько это возможно.
  
  Альвах и Ахивир переглянулись в третий раз.
  
  - В наш мир тоже прорываются твари, - решился сообщить охотник, невольно отводя взгляд от лица Мегары и оглядывая дерево, под которым они проходили. Из его потрескавшейся коры выглядывали наросты, что в точности повторяли форму женской груди. - Мы всегда думали - их насылает Темная для отмщения...
  
  - Темная удерживает эту дрянь в тумане, - прогудела самая большая женщина с косулей на плечах, имени которой сыновья Лея еще не знали. - Сказано вам. Уши есть?
  
  - Погодите, - поймав взгляд Альваха, Ахивир правильно понял его выражение. - Быть может, вы... расскажете... Расскажете то, что творится здесь после великого разделения?
  
  Рассказ, однако, пришлось отложить. Заросли высоких кустов с разлапистыми синими листьями разошлись, открывая вид на селение охотниц.
  
  Селение это сразу напомнило не раз видевшему такое Альваху стоянки кочевников-геттов. Разве что гетты предпочитали просторы степи. Это же селение стояло среди леса, на огромной, обширной вырубке. Домов в нем толком и не было - только натянутые на жерди шкуры шатров. Шатры, впрочем, казались довольно просторными и вместительными. Гости обозревали загоны со странного вида копытным скотом, несколько малых кривых полей, на которых росло что-то довольно хилое и - множество женщин. Женщины были повсюду. Крепкие, бойкие девочки, широкогрудые девушки, зрелые жены и старухи, они возились возле шатров, ублаготворяли скотину, работали на полях и по ремеслам. Последние, как было видно, здесь были в неуклюжем состоянии. По красоте и устроенности рядом с этим селением поселок Ахивира мог показаться если не самим вечным Ромом, то Ивенот-и-раттом, по меньшей мере.
  
  - Мегара, - повертев головой и не обнаружив того, что искал, Ахивир рискнул обратиться к темноволосой охотнице, которая, по-видимому, была старшей в отряде. - А где... ваши мужчины?
  
  В ожидании ответа сыновья Лея замерли, подспудно ожидая услышать о чем-то если не ужасном, то пугающем. Мегара, впрочем, пожала плечами с равнодушной досадой. Остальные понурились.
  
  - Когда Лей оставил Лию, он проклял наш мир, - темноволосая охотница зло дернула ртом. - По его слову, если Темная может обходиться без мужчины, то и ее дочерям они ни к чему. У нас... почти не рождается мальчиков. А кто рождается... выживает один из двадцати. Да и те... - она нехотя кивнула за спину, на безмолвного юношу, который прислушивался, но не вступал в разговор с пришлыми. - Смотри сам. Коста - один из самых крепких и сильных мужей селения. Он носильщик. Прочие... куда слабее. Наши сыновья все время болеют. До возраста мужа доживают столь немногие, что...
  
  Альвах и Ахивир, не сговариваясь, посмотрели на несчастного, и им сделалось не по себе.
  
  - Это творится по воле Светлого? - Ахивир кашлянул, отводя взгляд. Они шли мимо полей. Работавшие на них женщины бросали костяные мотыги, в изумлении разглядывая пришлых. И более всего - Ахивира, который, как велл, не был очень росл в сравнении с романами, но в сравнении с тем же Костой казался могучим великаном. - Может, ну... это все проделки... как вы его называете - хаоса?
  
  Мегара грустно усмехнулась и покачала головой. Больше они не разговаривали. Гости из мира Лея обдумывали то, что им довелось услышать. Женщины, которых за ними увязывалось все больше по мере того, как гости в сопровождении проводников шли от леса к центру селения, продолжали пялиться на Ахивира.
  
  Силы Альваха были подорваны схваткой с веллом у водоема и кончились там же, поэтому он едва видел и понимал, что происходит вокруг. Но Ахивир, хотя провожавшие его женщины более походили не на проводников, а на охрану, и это не могло не оттягивать его внимания, подмечал их хозяйство, все более уясняя для себя то, что мужских рук к нему действительно почти не прилагалось. Что не было удивительным - за все время, что они шли через селение, он увидел всего пятерых взрослых мужчин, двое из которых были уже старцами, и только трех мальчиков. Мегара не солгала ему - все увиденные мужи были сильно худы и словно перекручены какой-то болезнью. Их безволосые тела и лица, впалая грудь и узкие плечи говорили о явном нездоровье. Даже без интереса оглядывавшийся по сторонам Альвах не мог припомнить ни единого случая из множества дел Инквизиции против ведьм, когда ведьмы насылали бы на людей настолько безобразные хвори.
  
  Облик женщин тоже выглядел необычным в глазах сыновей Лея. Если мужчины были низкорослы и худы, жены напротив, тянулись вверх, подобно быстророслым деревьям и были так же крепки на вид. Даже слишком крепки. Широкие бедра дополнялись не менее широкими плечами и грудью, словно жены из мира Лии получались из скрещивания исключительно геттов с бемеготами, самыми крупными народами в землях империи Вечного Рома. Лица жен были обычными, женскими, но в целом дочери Лии гляделись великаншами, равными по росту, а то и более высокими, чем самые высокие из сыновей Светлого.
  
  - Как есть - проклятие на них, - шепнул Ахивир Альваху, незаметно качнувшись в его сторону. - Эк перекрутило-то людей.
  
  Между тем, они, похоже, пришли. Настороженно оглядывавшиеся гости обозревали протекавший неподалеку узкий ручей, несколько перекинутых через него бревен и около десятка бревенчатых же домов, которые окружали нечто, напоминавшее площадь. У самого большого дома в окружении четырех особо крепких женщин, которые, как и охотницы, были вооружены, их уже поджидала та, которую сопровождавшие называли Первой.
  
  Первая в понимании сыновей Лея была кем-то вроде старосты селения. Это была неожиданно невысокая и худая женщина средних лет с усталым лицом. В ее толстой, как у многих, косе уже поселилась седина. Худые узловатые руки были сложены на груди.
  
  Охотницы подошли ближе и остановились перед ней на расстоянии десятка шагов. Прочие женщины, что увязались за пришлыми и ожидали разъяснений их нежданному появлению, заполонили пространство площади поодаль. Их было так много, что захоти пришельцы повернуть обратно - им бы пришлось проталкиваться через толпу.
  
  - Первая Хрисеида! - Мегара выступила вперед, слегка склонив голову. - Мы нашли этих людей неподалеку от границы хаоса. Они утверждают, что пришли из мира, который лежит за туманом. Мира Светлого Лея.
  
  Ожидавшие всплеска женских волнений гости просчитались. Над площадью повисла тишина. В этой тишине голос Первой был хорошо слышен даже тем, кто стояли в последних рядах.
  
  - Приветствую гостей из мира Лея, - женщина не была удивлена. Похоже, новости о пришельцах надолго опередили их появление. Взгляд бесцветных глаз Первой без интереса скользнул по фигуре Альваха и остановился на Ахивире. Довольно продолжительное время седая предводительница женщин изучала велльского охотника, потом медленно кивнула.
  
  - Вы, должно быть, голодны и устали с дороги, - она полуобернулась к своему дому, властно кивая на дверь. - Прошу детей Лея быть моими гостями.
  
  
***
  
  - Да, - проговорила Первая Хрисеида, внимательно выслушав рассказ Ахивира, который выразительными кивками дополняла романка в нужных местах. - Это... действительно... самое странное, что я слышала... за все время, что живу под небом Лии.
  
  Велльский охотник вздохнул, отпивая из глиняной кружки, чтобы прополоскать сухой от долгой говорильни рот. О рассказе Первой он мог бы сказать то же самое.
  
  По уверениям женщин, Темная Лия никогда не пыталась вредить своему брату. Случившееся между ними вовсе отличалось от того, что несли послания Святейших Отцов. Слушая седовласую предводительницу дочерей Лии, ее гости изумлялись все больше, не зная, верить им или не верить.
  
  По-здешнему выходило, что вина за разрыв мира лежала не на одной только Лии. Светлый был вдохновлен созиданием - и не замечал все больших усилий, что прикладывала сестра для воплощения его замыслов. Замыслы его, вне всяких сомнений, благие, однако, требовали от Темной все больше сил для приведения их в жизнь. Пришло время, когда Лия в действительности не смогла взрастить брошенные в нее семена - и это послужило поводом для размолвки между двумя половинами единого целого.
  
  - А потом явился он, - ровно и спокойно говорила Первая гостям, которые были очень голодны, но не смели жевать, хотя пищи перед ними было разложено щедро. - Никто не знает, кто он и откуда пришел. Служительницы... только мыслят, что он - из другого мира... Нет, не так. Он - вне миров, но его цель - всегда разрушение, раздоры, противление и клевета. Служительницы не знают его имени и никогда не хотели бы узнать. В наших книгах его называют просто хаосом. Пользуясь трещиной, что пробежала меж Леем и Лией, он обратился к Светлому с хулой на его сестру. Никто не знает, о чем и как говорил хаос, но он отвратил Лея от Темной. Лей обвинил Лию во вредительстве и нежелании поддерживать то, что было ранее единым целым между ними.
  
  Ахивир и романская дева уставали переглядываться. Услышанное повергало их в смятение. И самым худшим здесь было то, что узнать, где правда, а где вымысел в рассказе предводительницы женщин было неисполнимо.
  
  - Лия сперва пыталась убедить брата в своей невиновности, - видя нерешительность гостей, Хрисеида сама пододвинула к ним миски с пищей. - Но, обманутый хаосом Лей не желал верить ее словам. И тогда Лию тоже обуяли гнев и обида. Между Светлым и Темной началась вражда, которая привела к разрыву их союза и нашего мира, - Первая помедлила с тяжелым вздохом. - И торжеству хаоса.
  
  Первая говорила дальше. По ее словам выходило, что после того, как связь со Светлым была потеряна, в гневе Лей проклял мир Лии и все, что было в нем. Он отвратил лик от сестры и забрал то, что составляло его сущность - великое дневное светило.
  
  - Хаос воспользовался этим, чтобы одержать окончательную победу над Темной Лией, - продолжала хозяйка дома, и узловатые руки подрагивали в такт ее дыханию. - Он подгадал правильное время - ведь покинутая братом и огорченная разрывом Лия была наиболее уязвима. Всем известно, что по-настоящему победить женщину можно только в отсутствие ее мужчины.
  
  Гости в который раз посмотрели друг на друга. В их мире эта истина звучала иначе.
  
  - Но Лия оказалась тверда. Она не поддалась ни словесам, ни силе. Многие века хаос пытался - и не мог взять нашего мира, ибо Лия бдит и по мере слабых женских сил защищает своих детей от бед. Она знает, что более всего хаос желает добраться не до предвечных, но до смертных. Ведь только смертные придают смысл созидательности миров - а тот, кто желает само существование превратить в ничто, более всего ненавидит созидательность. Поэтому Лия бдит. Она устояла и дала возможность жить нам, ее дочерям и сыновьям. Но... до сих пор мы не знали, что находится за туманом. Мы мыслили, что наш мир - последний остров порядка в мире хаоса.
  
  - Как и мы, - тоскливо согласился Ахивир, поглядывая на пившую чистую воду романку. Похоже, его спутницу опять мутило и, несмотря на голод, вид пищи вызывал у несчастной девы одно только отвращение. - Мы тоже думали, что за холмами, которые опоясывают границу мира - только туман. Туман... и твари.
  
  Первая грустно улыбнулась.
  
  - Немного осталось мне, чтобы закончить. После того, как Лей и его солнце покинули наш мир, на нас обрушились беды. Лия скрыла свой лунный лик в смертельной тоске, и хаос чем дальше, тем глубже наползал на наши земли. У нас не было света, чтобы защититься от него, и не было серебра - ведь серебро - это мужской металл. Лей забрал с собой и его. Мы несли тяжелые потери и прежде всего - те мужчины, которые оставались с нами. Ведь тогда... это удивительно, но тогда воевали одни только мужи. Жены не участвовали ни в одном сражении! Теперь это кажется сказкой, но так и было.
  
  Романка обняла чашку и прижала ее к животу. Ахивир кашлянул, осторожно трогая заплывший глаз.
  
  - В мире Лея это до сих пор так, - осторожно сообщил он. Первая подняла бровь.
  
  - Должно быть, ваши жены счастливы иметь такое множество заступников. Но у нас было по-другому. Очень многие мужчины погибли до того, как Лия собралась с силами настолько, чтобы справиться с бедой. А потом... потом, когда главные силы хаоса были обузданы, началось то, что продолжается до сих пор.
  
  Она подперла голову сухой ладонью.
  
  - Мужчин оставалось мало. Меньше с каждым новым десятилетием. На нас шли моры, донимали твари хаоса, коих множество оставалось неотловленными в наших землях... и остается до сих пор. Мальчики рождались болезненными и умирали в младенчестве. Мужчин уже перестало хватать даже просто для воспроизведения людской численности. Наши... наши матери стали воевать друг с другом. Целью всегда были мужчины. Прародительниц не интересовали любые другие богатства и ценности - они стремились лишь к продолжению рода.
  
  Ахивир вновь взглянул в сторону закрытого в теле романки бывшего Инквизитора. Тот зло жевал губами, глядя в выметенный, но кое-где уже прогнивший деревянный пол. Веллу вдруг - впервые, должно быть, за все время, которое прошло с момента их знакомства, подумалось о прекрасной романской деве как о мужчине. Прищуренный взгляд блекло-зеленых глаз на красивом женском лице не был таким, к которому привык охотник - страдающим, усталым, больным, раздраженным, испуганным или затравленным. Теперь он был жесток и цепок. Так, должно быть, Инквизитор Марк Альвах слушал донесения об очередной ведьме с тем, чтобы отправиться на расследование. И так же гневался против распространяемой в мире Лея несправедливости. Желая приложить все силы для ее искоренения.
  
  Так он гневался и теперь. Альвах был сперва охотником за нечистью, потом за ведьмами. Он ошибался об источнике скверны, но его суть оставалась при нем. Роман ненавидел нечисть и был непримиримым борцом с порождениями хаоса и мрака. Он не жалел собственной жизни для противления этому злу и проклятие ведьмы поразило его во время выполнения его - пусть и гнусной, но все же работы.
  
  Теперь дело Инквизиции, уносившее жизни многих невинных женщин и его собственной невесты, предстало перед Ахивиром в несколько ином свете. И, хотя сама сущность Ахивира возмущалась против таких измышлений, не думать об этом он не мог. Занятый своими мыслями, охотник едва не прослушал часть того, о чем рассказывала хозяйка дома.
  
  - То, что происходило тогда, едва не привело к гибели всего человеческого рода... в нашем мире, - Хрисеида переменила положение, сидя по другую сторону от накрытого перед гостями низкого столика. - Наши прародительницы сумели остановиться... остановиться перед самым последним рубежом... за которым ждала одна только смерть. Между ними было заключено перемирие - и прародительницы стали сестрами. Тогда же был принят нерушимый закон - о необходимости обычая освежения крови, когда мужчины одного селения на некоторое время уходили жить в другое, дабы отдать свое семя и не позволять крови сильно застаиваться. Это... помогает нам влачить выживание. Но вы видите сами - в каком состоянии все... все то, что у нас теперь. Долгие войны разрушили остававшееся от созданного в те времена, когда мир еще был един. Потом... нам было не до восстановления. А теперь и вовсе. Войн нет уже несколько столетий. Не доходит даже до стычек, ибо сестрам нечего делить друг с другом. Мы понимаем, что выживем, только если будем соблюдать закон. А он общий для всех. Но... - Первая положила узломатые руки на колени, разглаживая ткань платья. - Нам трудно без мужчин. И так или иначе - но мы вымираем. Долгое время мы боролись почти без надежды. Мы не знали, что Лею удалось отстоять свой мир и там, за туманом, тоже живут люди. Вы... ваше появление принесло больше, чем радость в наше селение. Вы явили нам надежду... которой долгое время мы были лишены.
  
  Ахивир и поднявшая глаза романка переглянулись в очередной, бессчетный раз.
  
  - А теперь я хотела бы услышать, - Хрисеида поочередно взглянула на каждого из своих гостей, - что заставило вас идти через туман?
  
  Велл посмотрел на свою спутницу. Романка безразлично дернула плечом.
  
  - Мы пришли сюда за горгоной, которая прокляла... - Альвах не договорил, указывая на спутницу. - Она отняла голос у моей невесты. Я хочу заставить ее снять проклятие.
  
  Хрисеида переменилась в лице.
  
  - Ты хочешь... заставить горгону? - хозяйка дома даже сделала движение, чтобы привстать, но миг спустя уже овладела собой. - Достойный муж...
  
  - Я Ахивир, сын Деорда, - правильно уразумел случившееся короткое молчание велльский охотник. - Это - Марика.
  
  - Ахивир, горгоны - это жрицы хаоса, - от Первой не укрылось лицо пришелицы Марики, которое исказилось в тот миг, когда жених назвал ее по имени. Впрочем, она не придала этому особого значения, занятая попыткой переубедить гостя. - В нашем мире осталось еще немало его порождений, и из тумана иногда вырываются новые. Мы давно не воюем друг с другом, но войны с нечистью продолжаются столько, сколько мы себя помним. Однако, горгоны - это другое. Ты говоришь, что у вас они появляются, как и у нас. Скажи, в мире Лея кому-нибудь удавалось убить такую... сильную... ведьму?
  
  Ахивир озадаченно потер затылок, затем догадался посмотреть на Марику. Романка стиснула губы, прищурив глаза и что-то словно высчитывая, потом отрицательно покачала головой. Подняв руки, девушка изобразила нечто круглое, потом льющееся и, наконец, что-то, похожее на мучения истязуемого. Озадаченно наблюдавший за ней велл хлопнул себя по лбу, и тут же поморщился - все его лицо было порядком избито и сильно опухло.
  
  - Марика... знает в этом толк. Она говорит - убить горгону еще не удавалось никому, но горгоны гибнут сами под лучами солнца Светлого Лея.
  
  Хрисеида встретилась глазами с романкой.
  
  - Если это так - как же ты собирался заставить горгону послушать тебя?
  
  Ахивир смущенно кашлянул.
  
  - В нашем мире Лей даровал мне великую часть своей магии. Я... могу даже вызвать огненный дождь или водяной смерч. Когда мы отправлялись в дорогу, я чувствовал уверенность в своей силе. Мне казалось, ее хватит, чтобы победить... ведьму. Но чем дальше от половины Светлого, тем слабее я становлюсь. Должно быть, проклятый туман либо сама Лия не пропускают сюда мужской магии. Но... я должен помочь Марике. Я принес клятву.
  
  Романка снова поморщилась. Хрисеида некоторое время молчала.
  
  - Я уже упоминала, что горгоны - это несколько другое, чем прочая нечисть, - наконец, проговорила она. - Горгоны разумны. Их живо интересует все, что происходит у смертных. Иногда они приходят, чтобы убивать. Но иногда... они даже могут выполнить просьбу. Конечно, обращаются к ним редко... и только при большой нужде. Всякий раз обратившийся не знает, получит ли желаемое или встретит смерть. Но если у вас действительно надобность, и вы готовы рискнуть жизнью - наши воительницы проводят вас в логово горгоны.
  
  - Та ведьма, которая нам нужна, сейчас где-то на... северо-востоке.
  
  - Если та ведьма, которая вам нужна, не на другом конце мира, то мы знаем, где она живет, - Хрисеида тяжело вздохнула, словно давя в себе гнев. - Они предпочитают не селиться рядом с себе подобными. Если в округе есть одна такая тварь, другой не будет на многие дни пути.
  
  - Так далеко я бы ее не почуял, - бросив мгновенный взгляд на напряженно вслушивавшуюся романку, Ахивир разгладил обмоченные в молоке усы. - Похоже, это она. И... сколько идти до ее логова?
  
  Первая помолчала.
  
  - Два дня пути. Если знать прямую дорогу. Наши женщины вас проводят.
  
  Романская дева просветлела лицом несмотря на то, что глаза у нее видимо слипались. Охотник улыбнулся.
  
  - Благодарю тебя, Первая. Если бы мы могли чем-то тебе отплатить за помощь...
  
  - Вы можете, - строгий взгляд женщины дрогнул лишь на миг. Неизвестно отчего, Ахивир вдруг ощутил неловкость. - Вы... ведь желаете выступить завтра?
  
  Ахивир кивнул в знак согласия.
  
  - Нам нельзя задерживаться.
  
  - В таком случае... если ваш путь будет благополучен, и вы вернетесь живыми... Прошу тебя, Ахивир, вернуться в наше селение и погостить у нас какое-то время.
  
  Некоторое время тянулось молчание. Охотник, по-видимому, искал причину для такого приглашения и, найдя, неожиданно покраснел.
  
  - Ты... вы хотите... чтобы я...
  
  Первая Хрисеида дернула углом рта.
  
  - Я буду говорить прямо, сын Лея. Ты видишь то, что происходит с нами. С нашими мужчинами. Ведь... Светлый не проклинал мужей в его собственном мире. Быть может, твои сыновья, рожденные от дочерей Лии, будут хотя бы отчасти телесно похожи на тебя? Но даже если нет, твое семя даст нам свежую кровь, которая сильно застаивается у остатков наших некогда великих и многочисленных народов.
  
  Ахивир опустил голову. Речи предводительницы женщин смущали его. Тем более что они велись в присутствии романки.
  
  Впрочем, сонные глаза самой романки вдруг блеснули острым интересом. Она покосилась на Ахивира и понимающе усмехнулась.
  
  - Мы хотим, чтобы вы поняли - вы наши гости, и мы... мы не хотим прибегать к принуждению. Насилие едва не привело нас к гибели. К тому же, один муж, пусть даже такой, как ты, едва ли сможет что-то изменить для многих, а не только для некоторых, - Первая подалась вперед. - Нам нужно больше, чем один. И теперь, когда мы знаем, что там, за туманом, есть другой мир... Мир, где мужей много и они не болеют нашим страшным проклятием... Быть может, вы поможете нам? Расскажите им о нас. Побудите пересечь туман. Ведь там, где прошли двое, пройдут и больше. Пусть сыновья Лея приходят к нашим дочерям.
  
  - С туманом можно бороться, - подсказал Ахивир, все еще пребывая в смущении. - Он боится огня. Если запалить очень большой костер... даже два костра... чтобы между ними был проход... Но... пойми, уважаемая Хрисеида, я могу сделать то, о чем ты просишь, однако те мужи, которые все же рискнут своими жизнями, дабы добраться до вас... Они могут оказаться... вы отвыкли от войн, а они могут быть грабителями, жаждущими легкой наживы, насильниками, либо вовсе завоевателями...
  
  Против ожиданий, Первая Хрисеида улыбнулась.
  
  - Ты думаешь, мы забыли, что такое война? Взгляни на наших дочерей, Ахивир. Мы воюем с нечистью - чаще, чем ранее воевали между собой из-за мужчин. Не волнуйся за наше умение сражаться. Если даже мужья захотят дурного... Пускай они приходят. И пусть малочисленность нашего селения не обманывает твой взор. Завтра я отправлю оповещающих в другие селения и в главный город. У нас есть чем... достойно встретить мужей... и добрых и недобрых.
  
  Романка остро взглянула на хозяйку дома, но, конечно, промолчала и на этот раз.
  
  - Так ты даешь обещание, что вернешься к нам, Ахивир, сын Деорда?
  
  Велл неловко поставил на стол заново наполненную кружку.
  
  - Я... не знаю, что может случиться со мной у горгоны. Я не могу дать такого обещания, - он помолчал, собираясь с мыслями. - Но я обещаю - если снова вернусь под солнце Лея, сделать все, что будет зависеть от меня, чтобы направить в ваш мир как можно большее число мужчин. Хотя пересечь туман - действительно очень непросто. Но это все, что я могу пообещать.
  
  На этот раз Первая молчала особенно долго. Видимо, в ее разуме происходила борьба.
  
  - Хорошо, - с усилием проговорила она, наконец. - Если вы желаете выступить завтра, мы... не будем тебя задерживать. Однако... мне нужно попросить тебя об услуге.
  
  Ахивир с готовностью кивнул. То, что он так и не отплатил за проявленное гостеприимство, заставляло его ощущать неловкость, и он всеми силами желал это исправить.
  
  - Проведи эту ночь с моей дочерью, Ипполитой.
  
  При ее последних словах из другой комнаты к гостям шагнула рослая девушка. По-видимому, она заранее знала о том, как пойдет разговор, и поджидала своего часа.
  
  Набрякшее от побоев лицо охотника покраснело опять. В молчании он оглядывал тонкие красивые черты и темные кудри дочери Первой. Пусть красота Ипполиты не могла быть сравнимой с красотой романки, которую, несмотря на неженскую суть, так вожделел Ахивир, эта девушка показалась ему чем-то отдаленно похожей на сидевшую рядом Марику.
  
  - Надеюсь, тебя, Марика, не оскорбит то, что твой жених проведет ночь в чужом ложе?
  
  Все взгляды обратились на романскую деву, которая теперь только взялась поискать на столе то, что она могла бы съесть.
  
  Услышав обращенный к ней вопрос, романка отвлеклась и помотала головой, делая приглашающий жест. Ахивир коротко вздохнул. Он поднял взор и встретился глазами с Ипполитой. Рослая, крепкая девушка улыбнулась.
  
  - Я... ну, хорошо...
  
  Ипполита отошла от двери и, подойдя к гостям, взяла за руку мужчину. Ахивир поднялся на сделавшиеся ватными ноги. Поселившееся в душе смущение вытеснило все остальное.
  
  В молчании он и дочь Лии пересекли комнату и вновь скрылись за дверью.
  
  - Благодарю тебя...
  
  Конец этой фразы Первой гостья не услышала. Несмотря на наконец-то проснувшийся голод, слабость и усталость от долгого перехода, с которыми она боролась все время разговора, одержали верх. Миг спустя прекрасная романка крепко спала.
  
  
***
  
  Выступали ранним утром. Альвах, проспавший всю ночь в сравнительном удобье - на мягком соломенном тюфяке, чувствовал себя куда лучше, чем накануне. Кто-то озаботился прикрыть его теплой шкурой, и бывший Инквизитор впервые за много дней вновь сумел дать полный отдых измученному телу, без холода или твердости камней, на которых приходилось спать в дороге. Поднимаясь после продолжительного сна и наскоро завтракая горячим, которое поставила перед ним Ипполита, он подумал, что раньше подобные мелочи - вроде того, где спать или что есть, его особо не волновали. Как не волновали и вопросы прочих удобств. Чем дальше, тем женское тело приносило все больше лишних забот. Встреча с горгоной давала единственную надежду на избавление от этой напасти. Альваху постепенно начинало казаться, что он обрадуется даже смерти - если она избавила бы от мук чуждой ему плоти. О том, что ведьма могла, посмеявшись, прогнать его прочь, и что в этом случае придется исполнять клятву, данную Ахивиру, он старался не думать.
  
  Утро в мире Лии не особенно отличалось от дня или вечера. Разве что свет, идущий от облаков, сделался розовее, точно ловил отблеск далекой солнечной зари. Селение еще спало. Альвах догадался, отчего Первая назначила отправляться в путь так рано - в этот час никто не мог видеть, как уходил Ахивир. Ипполита и две не менее рослых молодых вооруженных девушки вывели гостей за пределы шатров и спустя какое-то время они растворились в зарослях.
  
  Весь путь до логова горгоны мир Лии не переставал удивлять пришлых в него гостей. Сперва они шли берегом чистого ручья, что катил свои розовые воды между берегов, покрытых белыми и синими цветами. Временами цветы сменялись песком, настолько крупным, что он казался россыпью алмазов, которые переливались в свете льющейся с небес синевы. Постепенно лес вокруг делался гуще и вскоре проводницы отошли от ручья глубже в чащу. Гости в молчаливом изумлении созерцали огромные толстые ножки разнообразных грибов, выраставших выше самых высоких деревьев их мира, переплетавшие их толстые побеги вьюна, которые, однако, имели твердость древесной коры, невысокие корявые деревца со свисавшими с них большими плодами, похожими на полупустые кожистые мешки, высокие круглые колючие цветы на длинных прочных ножках, что норовили впиться в каждого, кто проходил мимо, растущие из-под земли темно-синие камни, покрытые ядовитым маслянистым налетом, и многое другое, чего никогда не существовало в мире Светлого Лея. Проводницы поочередно то предостерегали, то напротив, обращали их внимание на отравленные, либо съедобные плоды, предупреждали о травяных ловушках и опасных тварях.
  
  Однако по счастливой случайности, в этот раз по-настоящему опасных тварей гостям из другого мира не встретилось. Только дважды на них пытались нападать мелкие зверьки с кожистыми перепонками между лапами, похожими на крылья летучей мыши. Благодаря этим перепонкам они могли прыгать по веткам лучше цокотух. По заверениям дочерей Лии, укусы таких тварей были болезненны и долго гноились. Несмотря на попытки отпугнуть их, зверьки долго преследовали двуногих, и отвязались только, когда Ахивир бросил в них огнем. Огонь получилось вызвать с трудом, но с той поры, как маг из неоткуда сумел вызвать несколько снопов пламени, расположение проводниц к нему заметно возросло.
  
  Искоса наблюдая на привалах за тем, как смущенный велл купался в женском внимании, Альвах, к его удивлению, не испытывал особого волнения, будь то вожделение или зависть. Он ловил себя на мысли, что уже долгое время гораздо реже думает о девах, нежели ранее. Что было тому причиной, бывший Инквизитор терялся в догадках. Как и то, когда всегдашние помыслы оставили его разум, высвобождая немалое место для иных, тягостных, размышлений. Альвах лишь мог догадываться о том, что женские соки, воздействуя на тело, меняли его суть. Впрочем, к этим догадкам он уже привык и успел с ними смириться. Они лишь навевали еще большую тоску - и только.
  
  ... Вечер второго дня застал путников в роще, которая словно вышла из древних сказаний. Великолепие этого места подействовало ошеломляюще даже на Альваха, который никогда особенно не восхищался никакими красотами, а теперь был еще и угрюм душой. Деревья в роще росли густо, однако, прямо перед гостями они склонялись одно к другому кронами, будто образуя живой коридор. С древесных крон то там, то тут свисали гроздья каких-то цветов. Усыпанный цветами вьюн тянулся повсюду, кое-где почти полностью скрывая под собой древесные стволы и ветви.
  
  Ахивир достал ведьмин камень. Разбуженная темная крупинка поднялась неожиданно высоко и, выстрелив в сторону арки из веток и цветов толстой золотой нитью, упала обратно.
  
  - Это действительно здесь.
  
  Велл прокашлялся. Ипполита кивнула в сторону склоненных крон.
  
  - Да, вот здесь она и обитает. За этими деревьями, дальше, какие-то развалины. Ведьма живет в них. Там у нее целый сад... Ну что, готовы?
  
  Ахивир тронул ее плечо.
  
  - Вам не обязательно идти с нами. Оставайтесь здесь и ждите. Если мы не вернемся до ночи...
  
  - Мы пойдем с вами, - Ипполита властно оборвала его жестом, крепче перехватив копье. - Вы не знаете, как с ней говорить. К тому же, выходили мы вместе - вместе должны и вернуться... И не спорь, сын Лея. Я... не отпущу тебя к горгоне под охраной только твоей худосоч... хрупкой невесты, пусть даже она и таскает за собой этот прекрасный меч.
  
  Альвах одарил ее долгим взглядом. Дочь Первой не осталась в долгу, в ответном взоре выразив все то, что она думала о "сопернице". Ахивир подавил безнадежный вздох.
  
  - Пойдем, - вынес он наиболее мудрое решение из тех, что были оставлены ему женщинами. - Храни нас свет.
  
  - Храни нас свет, - единовременно повторили проводницы, по-видимому, сберёгшие эту охранительную присказку еще с давних времен.
  
  Альвах первым шагнул под древесные своды живого коридора. Чем глубже в логово горгоны, тем красивее становилось вокруг. Цветочный проход привел их на мерцавшую светом множества грибов поляну. Со всех сторон ее окружали узловатые, переплетавшиеся древесные ветви, которые, в свою очередь, обвивали ползучие розы. Розы покрывали поляну почти сплошным ковром. Потрескавшаяся мраморная дорожка вела от самого коридора ко входу в каменную арку, своды которой терялись меж деревьев. Растущие вокруг нее розы были красными и синими. Их аромат, дух листвы, испарения грибов - все это насыщало воздух таким разнообразием запахов, что на некоторое время у людей помутилось в глазах.
  
  - Они, горгоны, любят, когда вокруг... красиво, - прошептала Ипполита на ухо Ахивиру, однако, стоявший рядом Альвах расслышал тоже. - Им словно нужно прикрывать что-то гнусное... спрятать это как можно глубже. И поэтому они так стараются с... со всем внешним. Цветы, мрамор, много света... Но вся красота - она для отвода глаз. Не поддавайтесь на ее уловки.
  
  Раздвигая склонявшиеся к тропинке розы и задевая их шипы, путники по одному добрались по мраморной дороге до самой арки. По обеим сторонам от входа под арочные своды стояли две каменные статуи воинов. В руках одного копье и щит явно были вырезаны из кости либо панциря чудовищного жука. Другой был вооружен, подобно романскому воину - коротким мечом. Его облачение составляла металлическая кираса, кожаная рубаха и штаны. Сапоги тоже были с металлическими вставками. Воинов объединяли застывшие на уже потемневших лицах одинаковые выражения смертного ужаса и муки.
  
  - Эти пытались ее убить, - ровно пояснила Ипполита, дотрагиваясь тыльной стороной ладони до каменной щеки. - Должно быть, случилось это очень давно. В первый раз я пришла сюда еще маленькой девочкой. Они здесь уже стояли.
  
  Ахивир запалил один из взятых с собой факелов, хотя в этом не было необходимости. В молчании они прошли под огромный каменный купол, неизвестно кем и для чего выстроенный здесь, по-видимому, в незапамятные времена. Купол, как и все вокруг него, был увит вьюном и ползучими цветами. Цветы змеились по полу, который, как и дорожку, выстилал потрескавшийся мрамор.
  
  Открывшийся им огромный зал поражал не размерами, а тем, что был весь уставлен статуями. На первый взгляд их было более сотни. Множество каменных скульптур мужчин, женщин, детей, даже животных в пугающе правильном порядке были расставлены среди цветов. Некоторые из них уже были увиты плющом и вьюном так, что незакрытыми оставались одни только головы и лица. Очевидно, что почти все статуи стояли здесь уже очень давно.
  
  - Никогда не поймешь, что у нее на уме, - едва слышно прошелестела Ипполита на ухо Ахивиру, стараясь не выпускать из вида всего зала. Две другие проводницы и Альвах оглядывались, в надежде не упустить появление горгоны, но пока не могли ее обнаружить. - Иногда их не нужно просить - они помогают без слов... А иногда не успеешь открыть рта - и ты уже камень. Но и слушать они тоже любят. То, что у нас на сердце, то, как мы видим и чувствуем, чем живем - очень интересует их. Они словно изучают нас...
  
  - Умная девочка. Но зачем же говорить о своих догадках там, где страшная ведьма может тебя услышать?
  
  Похолодев, гости резко обернулись. Хотя приход горгоны было ожидаемым, никто не смог подавить мгновенного испуга, вспыхнувшего при ее появлении. Жрица хаоса была такой же, какой ее запомнил Альвах. Высокая, гибкая женщина не шла, а словно перетекала по мраморным плитам пола. Широко расставленные глаза внимательно вглядывались в лица пришельцев.
  
  Добравшись до Альваха она замерла. Словно не веря, она прошла мимо живо расступившихся с ее пути гостей и остановилась перед романом.
  
  Ипполита выступила вперёд.
  
  - Приветствую, - проговорила она. - Мы пришли...
  
  Ведьма вскинула руку, и девушка умолкла, мгновенно отступая. Впрочем, этот жест был единственным, чем горгона дала понять, что знает о присутствии нескольких гостей. Ее интересовал лишь один. На него она смотрела во все глаза.
  
  - Вы только посмотрите, кто ко мне пожаловал. Господин Инквизитор собственной персоной. Ты, должно быть, очень сильно жаждал встречи со мной, раз сумел зайти так далеко? Ну-ка, ну-ка...
  
  Зеленокожая рука коснулась лица Альваха. Проведя по линии скулы и подбородка, ведьма тронула красивые женские губы. Роман молчал, не отстраняясь и стараясь не показывать страха.
  
  - Да ты просто совершенство, - голос горгоны отчего-то сделался хрипловатым. Она распустила шнуровку на платье кусавшей губы романской девы и - резким движением стянула его до пояса. - Я не успела тогда как следует тебя рассмотреть. Дай я это сделаю сейчас.
  
  Платье, которое носил Альвах, упало к его ногам. Он остался в старых перешитых штанах Ахивира и меховых сапогах. С улыбкой ведьма провела ладонью по шее и чуть выступавшим ключицам, потом накрыла ладонями груди романской гостьи. Альвах дернул горлом, силой заставляя себя оставаться на месте. Ипполита и ее спутницы переглянулись. Потом дочь Первой взглянула на напрягшегося Ахивира и едва заметно отрицательно качнула головой.
  
  Меж тем ладони горгоны скользнули по бокам Альваха и легли на бедра. Жрица хаоса присела, едва не касаясь лицом подрагивавшего, еще плоского живота.
  
  - Хорошая девочка. Ты ведь принес то, что мне так нужно? У тебя есть для меня подарок? Ну же, не томи!
  
  Ведьма прильнула щекой к животу все-таки вздрогнувшего романа. Некоторое время она сидела, жмуря глаза и улыбаясь, словно прислушивалась к чему-то. Потом подняла лицо, встретившись взглядом с Альвахом, которого начинала бить уже крупная дрожь.
  
  - О да, ты принес. Запах Дагеддида я бы различила из тысячи. Это его отродье сейчас растет в тебе. К нужному моменту этот плод созреет. Я... не представляешь, как я тебе благодарна!
  
  Она выпрямилась. Альвах стоял перед ней, кусая губы. Он не пытался прикрыть грудь руками, безвольно уронив их вдоль тела. Альвах не понимал слов ведьмы, но не имел возможности спросить, что значило то, что она говорила. Ранее роман тысячу раз представлял себе встречу с горгоной и прокручивал в голове разговор с ней, но теперь не мог заставить себя начать говорить - хотя бы жестами.
  
  Впрочем, ведьма не могла не догадаться о его затруднении.
  
  - Признаться, я сомневалась в тебе, Марк, - она коснулась двумя пальцами его мокрого лба. - Все дело в дне твоего рождения. Солнцестояние Лея - это действительно очень сильный день. Твоя мужеская природа, мужеская до последней крупицы твоего естества, могла изорвать твой разум, стиснутый тем, что никогда не было ему свойственно. Я ждала, что ты сойдешь с ума. Но теперь я вижу, что ошибалась, - ладонь ведьмы ласково погладила по курчавым волосам. - Твоя разум чист... как и при первой нашей встрече. Никаких изменений. Мои поздравления, господин Инквизитор. Ты... очень сильный... смертный. Или просто... быстро умеешь приспосабливаться.
  
  Альвах поднял на нее глаза. Ведьма снова улыбнулась, взявшись поглаживать его живот.
  
  - До тебя у меня были две попытки, - как бы про себя, проговорила она. - Всего две. Изловить вас, Инквизиторов, да еще в мире Лея, не такое простое дело. Увы, дважды мои усилия пропадали даром. Материал оказывался неподходящим. Один... кандидат сошел с ума сразу после пробуждения, и моим зверям пришлось уничтожить его. Другой... пошел в противоположную сторону и добрался почти до границы с Ромом, где столкнулся с патрулем легионеров, - горгона усмехнулась. - В общем... ему тоже не повезло. После двух неудач, пришлось брать дело в свои руки. Я дала тебе свой камень и довольно долго наблюдала за приключениями, направляя твой путь туда, куда мне было нужно. Ты оказался послушной... девочкой и сам запихался в объятия Седрика Дагеддида, да еще зачал ребенка с первого же раза. Я могла бы праздновать победу... но вдруг ты исчез. Я взывала к камню, но он не отвечал мне. Я совсем было пала духом - и вдруг ты объявляешься здесь, на пороге моего дома! Еще и с подарком! А потому знаешь что? - жрица хаоса отняла руку от живота Альваха и коснулась его шеи. - Я тоже сделаю тебе подарок. Ну, вот. Теперь ты можешь тоже меня поблагодарить.
  
  Роман схватился за горло. На миг ему показалось, что в глотку одновременно вонзились две иглы с протянутыми через них нитями. Он едва слышно охнул - и вдруг услышал собственный голос.
  
  - Я... - он не договорил и закашлялся. Кашель его вышел тоже знакомым - низким и глухим, таким, каким привык прочищать глотку легионер Марк Альвах. Горгона поморщилась.
  
  - Погоди, моя девочка, я сейчас это исправлю.
  
  Недокашлявший Альвах почувствовал, как его горло вновь сжимают железные пальцы горгоны. После второго болезненного укола он услышал себя вновь. Такого мелодичного и нежного голоса не было ни у одной из знакомых ему женщин.
  
  - Нет! - он с усилием распрямился, опуская руки. Взгляды его и горгоны встретились. Чудовищная женщина подняла бровь, но роману было не до ведьминых насмешек. - Прошу... Не... не надо... продолжать... делать меня... женщиной!
  
  По мере того, как он говорил, на лице горгоны удивление все больше уступало место веселью. Дослушав, она рассмеялась.
  
  - Делать женщиной? - ведьма подцепила его подбородок. - Ты не понял, Инквизитор Альвах? Ты уже женщина. Женщина, до последнего волоконца мяса, последней крупинки твоей нежной шкурки! Ты - прекрасная, маленькая, милая женщина, мой дорогой... Марк. И этого уже не изменить. Я лишь... подправляю последние штрихи.
  
  - Как - не изменить? - вмешался Ахивир, ощущая непонятную смесь облегчения и негодования от внезапно проснувшегося сочувствия к застывшему спутнику. - Разве ты не можешь... вернуть его обратно? Это ведь ты сделала его таким, как теперь!
  
  Горгона обернулась. Некоторое время она произучала охотника, по-видимому, только теперь решив, что он достоин ее внимания. Потом усмехнулась.
  
  - Ну что же, теперь мне хотя бы понятно, кто помогал моей девочке так долго скрываться от меня, - большие глаза, взблеснув в последний раз, соскользнули с лица велла. Внимание горгоны вновь обратилось к сотворенной ею же романской деве. Однако об охотнике она не забыла, потому что по-прежнему обращалась к нему. - Скажи, что тобой движет, маг? Почему ты помогаешь этому Инквизитору? - ведьма помедлила. - Постой, а может быть, ты влюблен?
  
  Ахивир досадливо сплюнул. Горгона обошла Альваха со спины и, запустив ладонь в его густые темные волосы, накрутила на палец один из локонов.
  
  - Я полагаю, ответ - "да", - жрица хаоса покачала головой, дернув намотанной прядью. Альвах обнял себя руками, стиснув зубы и, наконец, прикрыв обнаженную грудь. - Ты глупец. У твоих ног - целый мир восхищенных тобою женщин, а ты влюблен в... погоди, а в кого ты влюблен? В нее? - она еще раз дернула за прядь, заставив Альваха поморщиться. Однако роман промолчал и в этот раз. - Или, все-таки, в него?
  
  Вокруг гостей ведьмы и нее самой одно за другим стали вспыхивать зеркала. Зеркал было так много, что в несколько мгновений они окружили застывших людей со всех сторон. Альвах тоскливо огляделся, догадываясь, что увидит.
  
  Роман действительно увидел себя - таким, каким и должен был быть. Рослый и крепкий, он стоял, обнимая плечи руками, точно на его груди росло что-то, что мужу стоило скрывать от чужих взглядов.
  
  Однако не собственное, данное от рождения лицо поразило бывшего Инквизитора.
  
  Рядом с ним, оглаживая его волосы, подрагивало страшное чудовище. Покрытое чешуей тело огромной змеи утолщалось кверху, переходя в женский стан. Впрочем, женским его можно было бы назвать с большими условностями. Кожа была зеленее, чем показывала магия хаоса, которая в глазах смертных превращала чудище в женщину. Груди больше напоминали две выпуклые чешуи большего размера. На вытянутом книзу лице почти отсутствовал нос, оставляя вместо себя две продольные впадины. Но самым мерзким охваченному отвращением роману показались волосы. Вместо темных прядей магия зеркала показывала шевелящихся на голове ведьмы змей. Змеи тянулись к нему, тычась тупыми носами в его щеку и висок, вызывая омерзение. Альваху потребовалось все его самообладание, чтобы не оттолкнуть оглаживавшую его горгону. Отчего-то он был уверен, что такой жест будет иметь страшные последствия - для всех.
  
  Меж тем, Ипполита и ее женщины разглядывали вовсе не ведьму.
  
  - Так Марика... не женщина?
  
  Взгляд чудовища обратился к дочери Первой. Горгона оскалилась, показав острые, как иглы, зубы.
  
  - Марика - не женщина, глупая доверчивая смертная. Марика - сын Лея по имени Марк Альвах. Конечно, есть у вашего женского рода враги страшнее, чем он. Однако возьмись кто-то составлять список, он вошел бы в первую сотню. Верно я говорю, господин Инквизитор?
  
  Чудовищные пальцы отпустили голову. Ладони ведьмы легли на плечи романа, обнимая его за шею.
  
  - На самом деле, я могла бы вернуть тебе то, чего лишила, - не дождавшись ответа, жрица хаоса притянула к себе Альваха, чмокнув его в ухо. - Во всем вашем мире только я могу это сделать. Так что если кто-то из вас питает глупые надежды меня убить - в случае успеха ты, моя дорогая девочка, сохранишь эту форму до самой смерти. А с ней бесконечную прелесть и желанность. Тебе ведь пришлось по вкусу то внимание, что уделяют тебе прочие сыновья Лея? - пальцы горгоны тыльной стороной огладили девичью щеку. - Понравилось тебе быть с Седриком, милая? Какова она из себя - эта самая дикая геттская страсть, о которой ходят легенды в цивилизованных имперских домах?
  
  Альвах сжал зубы.
  
  - Ты преодолел такой путь, чтобы встретиться со мной и не сказать ни слова? - тон ведьмы был по-прежнему ласковым, но теперь в нем было предостережение. - Или тебе уже не нужен голос? Я могу и забрать его обратно...
  
  - Нет!
  
  Растерянность прошла. Угроза новой немоты подействовала на романа отрезвляюще. Мотнув головой, Альвах вывернулся из-под рук ведьмы и отступил к попятившимся от него дочерям Лии.
  
  - Я... если ты можешь дать мне то, ради чего я пришел... Вернуть... вернуть мое тело - ты ведь что-то хочешь взамен. Назови свою цену.
  
  Звуки собственного голоса - голоса, который он никогда не слышал раньше, серебристого и способного очаровать слух любого мужа, наполнили его сердце новой горечью. Будь его воля теперь, Альвах зажмурился бы, стиснул уши и сжался в комок, никого не видя и не слыша. Женские соки продолжали делать дело. Он терял внутреннюю силу вслед за внешней, по крупице, мера за мерой.
  
  Но тем сильнее становилось его желание избавиться от этого - раз и насовсем.
  
  Горгона улыбнулась.
  
  - Ну, наконец-то, - она махнула рукой, и зеркала погасли. - А я уже начала бояться, что ты обабился настолько, способен лишь дрожать и канючить. Да, моя девочка, у всего есть цена. Я выбрала тебя, потому что знала, что ты сможешь заплатить.
  
  Цветы за спиной ведьмы поднялись, образуя скамью, на которую она присела, заложив ногу за ногу. Альвах продолжал смотреть на нее. Он ждал.
  
  - Много лет назад, когда ты еще не родился, моя предшественница повела себя очень неосторожно, и погибла, - горгона вновь говорила для одного только Альваха. Очевидно, что другие смертные вновь перестали ее интересовать. - Мерзкий Лей спалил ее своими лучами. Тогда на ее смену пришла я... Нет, не одевайся. Мне... нравится на тебя смотреть.
  
  Роман опустил руки. Платье выскользнуло из его пальцев, упав обратно в цветы.
  
  - Обычно молодым жрицам полагается наставница, - горгона опустила локти на цветочные подлокотники, прокручивая на пальце тонкий перстень. - Увы, так называемый Светлый и его поганое солнце забрали слишком много наших жизней... слишком много. Лей обязательно поплатится, и час его расплаты близок, как никогда, но... речь теперь не о нем. Как бы там ни было, наставницы мне не досталось. Я была молода и... слишком любопытна. Этот мир, за которым я вынуждена была надзирать, был мне неинтересен. Тут... нет того кипения устремлений, которое присуще миру Лея. То, что влечет таких, как я - насилие, алчность, жажда наживы, битвы и реки крови - это мужские страсти. Женщины несут лишь их отголосок. И я стала выбираться в мир Светлого. Мне нравилось наблюдать за вами, смертные. В особенности за мужами. Вы так забавны в ваших наклонностях, в ваших пороках. Ради удовлетворения прихотей вы способны принести в жертву все, что должно быть для вас свято, все заветы ваших Предвечных. Да взять хотя бы тебя, Инквизитор. Разве ты не готов был бросить... ну, хотя бы, жизни твоих спутников в мои руки? Ведь ты использовал их для того, чтобы они помогли тебе добраться до меня. Но разве ты не думал, что ведешь их на верную гибель? Это тебе уже нечего терять, а им? И все равно ты их привел. Разве нет?
  
  Альвах бросил быстрый взгляд в сторону спутников. Встретившись глазами с Ипполитой, он потупился.
  
  - Молчишь? Тебе нечего возразить, ибо это правда, - горгона ухмыльнулась. - Хотя форма изменилась, содержание осталось тем же. Сутью ты по-прежнему муж, такой же равнодушный, алчный и кровожадный, как прочие. Муж, который печется лишь о своих удовольствиях, вожделениях, удобстве. Зачем тебе твое мужеское тело, Инквизитор? Ведь то, которое у тебя теперь - совершенно. Ты вполовину моложе, чем был, и много здоровее. Это тело проживет куда дольше без болезней, а нанесенные ему раны будут затягиваться в считанные дни. Я не отяготила тебя никаким уродством - ты прекрасен, как сама Темная Лия, и даже сила твоя осталась при тебе - приложи старание, и она вернется. Ровно как и все твои навыки и весь опыт. Так зачем тебе обратно в мужество? Не для того ли, чтобы просто тешить естество?
  
  Альвах неслышно вздохнул.
  
  - Тебе не понять, - глядя в пол, выдавил он. Ведьма рассмеялась.
  
  - Куда уж мне. Но, все же, я понимаю достаточно, чтобы знать, что вы за звери такие - смертные мужеской природы. Хотя, когда я только пришла в ваш мир, я этого не знала. Я была чересчур любопытной. Это едва не сгубило меня. Это - и мужчина из мира Лея.
  
  Бывший Инквизитор внутренне затосковал. Он небезосновательно полагал выслушать некую историю об обманутой в чувствах наивной девице. Хотя сознание романа отказывалось представлять змеинообразное чудовище юным и наивным, выбора - слушать или нет, у него не было.
  
  - Я продолжала выходить по ночам во владения Светлого, - продолжала, тем временем, ведьма, полностью подтверждая догадки Альваха. - В один из таких выходов я познакомилась со смертным. Он был благороден, юн и красив. И несчастен. Уже позже я узнала о том, что он был лишним в семье. Настолько, что его сослали на край королевства, чтобы не мешал родичам делить доставшееся им наследство.
  
  Краем глаза Альвах мог видеть своих спутников. Женщины мира Лии внимали ведьме с серьезными лицами. Если испуг еще владел ими, они это тщательно скрывали. Ахивир хмурился, поглядывая то на горгону, то на стоявшего перед ней романа, то на суровую Ипполиту. Похоже, происходящее донимало его еще больше, чем Альваха.
  
  - Мы стали проводить время вместе. Чем дальше - тем все больше. Его звали Хэвейд. Он был ек-принцем из рода Дагеддидов. Шестым и самым младшим наследником короны Веллии. В разговорах со мной Хэвейд несколько раз упоминал о своем ненужном и опасном положении. Самый младший, он не имел заступников и был вынужден провести жизнь в ссылке.
  
  Горгона, как показалось слушавшим ее, грустно усмехнулась.
  
  - Я тоже открылась ему. Должно быть, совсем потеряла голову... которую вскружил мне этот юный велл. Мне думалось - он устрашится. Но он обрадовался. И попросил меня помочь ему в его беде.
  
  Альвах и Ахивир переглянулись. Если до того они слушали лишь из страха перед ведьмой, то теперь услышанное представляло для обоих немалый интерес. Если горгона не лгала - слухи о грязных тайнах, связанных с восшествием на престол велльского короля Хэвейда, оказывались правдой.
  
  - Я не могла отказать любимому принцу, - жрица Хаоса нехорошо улыбнулась, опираясь на один из подлокотников и вытягивая ноги. - И взялась за дело. Все его братья и сестры умерли... достаточно быстро. Это стоило мне очень, очень больших усилий! Дважды я могла погибнуть, но... в конце концов, дело было сделано. Однако когда юный Хэвейд Дагеддид узнал, что путь к трону был свободен, он немедленно уехал в столицу, даже не попрощавшись со мной. Лишь позже я узнала, что он принял корону и, вскоре, женился.
  
  По лицам спутниц Ипполиты было видно, что рассказ, пусть и услышанный от ведьмы, тронул их. Сама Ипполита внешне оставалась непроницаемой. Альвах молчал. Он еще не догадывался, какова была его роль во всей этой истории, но нехорошее предчувствие уже шевельнулось на самом дне его разума.
  
  - Весть о его женитьбе... отрезвила меня, - затуманенные воспоминаниями глаза жрицы хаоса прояснились. - Я словно очнулась. Мое предназначение - не в том, чтобы якшаться с сыновьями Лея. Но отрешившись от любовной глупости, я не могла оставить предательства короля безнаказанным.
  
  Она тихо, шипяще рассмеялась.
  
  - И не оставила. Я лишила Хэвейда главного - к чему стремитесь вы все. Ни одна из трех жен предателя долго не жила. Что до его потомства - первый сын бесплоден, а вот второй... Если сойдутся все звезды, второй может делать детишек. Не правда ли, моя девочка? - она кивнула Альваху с улыбкой. - Разве твой подарок не прямое доказательство тому, что мужеложец Седрик Дагеддид способен лечь с женщиной... если от нее будет пахнуть мужчиной? Ты - единственная женщина, которая способна дать старому королю Хэвейду то, чего он так жаждет - внуков и продолжения его подлого рода. Теперь ты понимаешь, зачем, мой дорогой Марк?
  
  - Я понимаю, что смерти трех велльских королев - твоих рук дело, - теперь уже люди с некоторым изумлением смотрели не на порождение хаоса, а на бывшего Инквизитора. Альвах все-таки подобрал платье и в несколько движений набросил его на себя. - И что болезнь обоих принцев устроила тоже ты, чтобы причинить муку бывшему любовнику. Но я до сих пор не понимаю - к чему было вот это? - он зло дернул животом.
  
  Горгона снова откинулась в цветочном кресле, у которого уже давно по ее велению появилась спинка.
  
  - Этот ублюдок, который растет в тебе - то, о чем сейчас страдает король Хэвейд, - с нажимом повторила она. - Старый мерзавец почти потерял надежду. Он уже видит будущее своей страны в распрях и смуте, которые романы вновь пресекут огнем и мечом. А после вовсе посадят на велльский престол своего наместника, тоже из романов. И Веллия из провинции за несколько поколений станет продолжением земель самого Рома. Это понимает король Хэвейд, и понимают в Роме. Должно быть, романский император уже подбирает наместника. Ведь, зная вашу мужескую натуру и алчность, вкупе с нетерпением, едва ли он будет ждать, пока скончается последний из... бесперспективных принцев и начнется смута. Смуту удобнее пресекать в зародыше. Разве не в этом ваш, романский обычай?
  
  Альвах бросил взгляд на горько поморщившегося Ахивира и непонимающих женщин.
  
  - Зачем тебе в таком случае этот... - он дернул ртом. - Этот ублюдок? Если ты сама все сделала для того, чтобы Дагеддиды не имели продолжения?
  
  Ведьма улыбчиво кивнула.
  
  - Этот ублюдок нужен, чтобы довершить мою месть королю, - она вновь взялась прокручивать перстень. - Хочешь свое тело обратно? Тогда послушай. Ты... поступил неправильно, когда оставил де-принца Седрика. Это было не по моей задумке. А потому сейчас... прямо сейчас я отправлю тебя на то место, где он сможет тебя найти. Ты скроешь свою суть, расскажешь ему о беременности и примешь предложение о замужестве. Все время до появления твоего выродка ты проживешь в семье короля. Пусть старый мерзавец накрепко поверит, что несчастье, которое нависло над его родом, минулось. Пусть он привыкнет к этой мысли. Можешь даже дать ему насладиться внуком - несколько недель после его появления на свет. А потом... потом ты вызовешь меня. И отдашь мне ребенка.
  
  Альвах, который до встречи с горгоной был готов к чему угодно, все равно был ошарашен. Он открыл рот, но его опередила Ипполита. Ее угрюмый тон явно давал понять, что девушка понимала весь разговор - и понимала не хуже, чем Ахивир или Альвах, несмотря на то, что не знала дел несвоего мира.
  
  - Что ты сделаешь с ребенком?
  
  Ведьма взглянула на нее с удивлением - не было похоже, что она придавала сколько-нибудь серьезное значение присутствию в ее доме кого-то, кроме бывшего Инквизитора.
  
  - А тебе что за дело, смертная?
  
  Дочь Первой дернула щекой.
  
  - Я хочу знать.
  
  - Что ж, раз ты слышала все остальное, - горгона пожала плечами. - Я принесу этого ребенка в жертву хаосу и тем самым восстановлю свое место среди его служителей. Из-за короля Хевейда я почти отказалась от своей природы. Только кровь его потомка сможет смыть мой поз... мою ошибку и вернуть в лоно стихии. Ты же, Инквизитор, тоже получишь свою награду. Первые капли крови ублюдка, которые обагрят алтарь хаоса, вернут тебе мужескую форму.
  
  Взгляды вновь обратились к Альваху. Лицо романа выдавало охватившее его душу смятение краской, которая попеременно менялась с бледности до горячего багрянца. Однако голос его звучал ровно.
  
  - Ты хочешь, чтобы я вернулся... к Седрику? И соединился с ним перед лицом Лея? Но ведь это... это свяжет нас в вечности. Даже... даже пленники Ночи Голубой Луны никогда не опускаются до такой ереси! Они творят... творят свои непристойности, не примешивая к этому Светлого! Я... - он сбился с речи, с силой проведя ладонями по лицу, но тут же их отняв. - Я не смогу... - по-видимому, он попытался укрепиться, но последние слова из уст прекрасной юной романки прозвучали совсем жалобно, едва не сорвавшись на писк. - Не смогу... быть... ничьей женой.
  
  Горгона усмехнулась с деланным сочувствием.
  
  - Очень жаль. В таком случае, мне придется поискать другого Инквизитора, который не захочет до конца жизни оставаться в чуждой ему плоти. А ты...
  
  - Подожди, - Альвах с явным усилием переборол себя. - Подожди. Откуда мне знать, что ты выполнишь свое обещание, если я... сделаю то, что тебе нужно?
  
  Чудовищная женщина переменила положение в кресле.
  
  - Хаос всегда выполняет свою часть сделки. Иначе кто из смертных захочет иметь с нами дело?
  
  Некоторое время Альвах молчал.
  
  - А если я откажусь? - видимо, действительно все тщательно обдумав, негромко спросил он.
  
  - Тогда мне придется убить тебя и всех твоих друзей. Хотя, им и так не стоило сюда приходить...
  
  Она медленно поднялась. Впрочем, внимательно следившие за разговором гости поняли раньше, чем отзвучало ее последнее слово. Не сговариваясь, дочери Лии развернулись и бросились к выходу из зала, увлекая за собой Ахивира.
  
  - А ну, стойте!
  
  Толстые побеги ползучих роз пришли в движение. Они змеились между статуй, хватали беглецов за ноги, сплетались между собой, закрывая путь. К тому мигу, как беглецы достигли выхода, он оказался замурован переплетавшимися в нем древесными побегами.
  
  - Мне нужна живой только моя девочка. А вы... Пожалуй, я поставлю твою статую, маг, отдельно от прочих. А вокруг тебя посажу три новых женских розовых куста. Разве это не то, о чем мечтает каждая дочь Лии? Я сохраню вашу красоту в вечности...
  
  Ахивир ударил магией по перекрывшим путь к спасению побегам. В этот удар он вложил всю оставшуюся мощь. Удар был так силен, что и его, и проводниц обдало разлетевшейся во все стороны щепой. Несколько кусков дерева достигли даже горгоны и Альваха, которые остались стоять там же, где стояли.
  
  В единый миг обернувшись чудовищем, горгона рванулась вслед за ним. Однако бывший Инквизитор, о котором она забыла, уже вырвал из кожаных ремней посеребренный меч. Прокрутив в руке, он с силой всадил его между камней, пригвоздив к ним самый конец змеиного хвоста.
  
  От раздавшегося вслед за этим свистящего визга зашатались сами своды купола. Из потолка начали выпадать камни, поднимая тучи пыли. Альвах успел поймать взгляд вновь показавшегося в проходе Ахивира и, падая на колени, махнул на него рукой.
  
  - Уходите, живее! Убирайтесь!
  
  Мага резко утянуло обратно под каменную арку - должно быть, усилиями женщин, не пожелавших оставлять сына Лея на гибель. Горгона оборвала свой чудовищный визг и, корчась от боли, схватилась за торчавший из ее тела меч. Лезвие клинка несло благородное посеребрение, но рукоять была из обычной романской стали. Благодаря этому ведьма без вреда для себя сумела вырвать меч из камня и отшвырнуть его в сторону.
  
  Из свода выпал последний камень. Поднявшаяся пыль мало-помалу оседала на колыхавшиеся цветы и древесные побеги. О происшедшем напоминала только она - и разбросанные всюду куски дерева.
  
  Горгона в ярости обернулась к остававшемуся на месте Альваху. Бывший Инквизитор не пытался броситься за своим оружием. Он ждал. Чего - ведьма догадалась сразу.
  
  - Думаешшшь, я тебя убью? - тварь из хаоса мгновенно оказалось рядом со вздрогнувшим Альвахом. Чудовищные кольца несколько раз обвились вокруг тонкого девичьего тела. - Ты ведь этого хочешшшь? Не жшшелаешшшь ссстановиться сссамоубийцей, но и мне помогать не станешшшь, так ты решшшил?
  
  - Ты не заставишь меня этого сделать, - романа потряхивало от напряжения, но голос его звучал спокойно. Он был готов к смерти еще до встречи с горгоной, и теперь эта готовность придавала уверенности и сил. - Это - мерзость против заветов Лея... и Лии, которую незаслуженно оболгал твой проклятый хаос. Я не стану тебе помогать. Убей меня и покончим с этим.
  
  Голову Альваха стиснули нечеловечески сильные зеленые когтистые руки. Ведьма приблизила свое лицо к лицу обреченного.
  
  - Значит, ты хочешшшь умереть, - глаза чудовища словно ощупывали созданные ею же совершенные девичьи черты. - Хорошо, я тебе помогу. Да, помогу, дрянная малышшшка. Сейчас ты уснешь, а проссснешься уже в асском борделе. Для сссамого поганого гнилья. Ты ссснова потеряешь голос и ссстанешь расслабленным нассстолько, что едва сможешь сссползать с ложа, чтобы справить нужду. Но все остальное останется при тебе. Твоя прелесссть, твоя беззащитносссть, желанность, все то, что способно разбудить вожделение даже в сссамом слабом и непотребном из мужей. Твоя ссспособность заживлять раны позволит тебе продержаться там долго, очень долго. В конце концов, ты подохнешь, Инквизитор, но перед сссмертью сделаешь счастливым бесссчетное количество самых отвратительных... посссетителей. О, долго же ты будешь сссдыхать под их вонючими телами!
  
  Горгона зашипела, сотрясаясь всем телом. Должно быть, это выражало смех. Однако шипение резко оборвалось. Зажмурившийся Альвах приоткрыл глаза. Чудище исчезло. Ведьма вновь стояла перед ним в обличии смертной, сложив руки на груди.
  
  - Или ты будешь послушной девочкой и отправишься к велльскому королю, - она протянула руку и отерла щеку романской девы, которая неожиданно для самого Альваха оказалась мокрой. - Ну-ну, не плачь. Пообещай, что своими руками отдашь мне королевского ублюдка - и я даже дам тебе еще один подарок. Вот, прямо сейчас.
  
  
***
  
  Механизм арбалета разрядился с тихим щелчком. Седрик вынул болт и, не глядя, бросил его в колчан. Пес Черный понял его без команды, расслабляя мышцы, уже готовые было после выстрела бросить звериное тело вперед, за добычей. Белошкурый олень, не подозревая, что только что избежал смерти, продолжал разрывать носом снег, пытаясь добраться до скрытой травяной пищи.
  
  Внезапно он насторожился. Что-то явственно скребнуло по древесному стволу позади него. Олень не узнал этот звук, но и не старался это сделать. Он чуял только одно - опасность. Мигом позже зверь стремглав унесся дальше в чащу.
  
  Де-принц поглядел ему вслед и опустил оружие к ноге. Потом прислонился спиной к дереву и, запрокинув лицо, некоторое время стоял, разглядывая припорошенные снегом голые древесные кроны. В просветах между ними по хмурому зимнему небу медленно плыли облака.
  
  Седрику Дагеддиду, второму сыну велльского короля, было плохо. Так плохо, что все прочие "плохо" в его жизни, по-видимому, были только подготовкой к теперешнему. Де-принц страдал, как страдает пьяница, долгое время не имеющий возможности утолить хмельную жажду, как изнывает распутник, волею судьбы угодивший в евнухи асского гарема, как мучится заядлый игрок, что вынужден отслеживать чужую удачу за игорным столом, не имея за душой ни медяка.
  
  Седрик любил. Любил страстно, до телесной истомы, до помутнения рассудка. Он полюбил сразу, едва вдохнув аромат волос воинственной романской девы, а после, дав ей свое семя, еще и привязал себя к ней телесно. Де-принц любил глубоко, искренно и эгоистично.
  
  Но ему не на кого было излить его любовь.
  
  В тот злосчастный вечер де-принц с трудом заставил себя покинуть комнату. Едва дождавшись рассвета, он поспешил обратно, чтобы встретить утро рядом с романской девой, имени которой даже не узнал. И - наконец, дать ей понять истинную суть его намерений. Он помнил, какое яростное сопротивление оказывала ему девушка накануне, даже несмотря на осведомленность о том, под кого ее бросила судьба. Но верил, что женитьба на ней примирит романку с ее положением. По законам Веллии трон мог наследовать тот из сыновей короля, у которого росли старшие дети. Брат Седрика, Генрих, был бесплоден. Кем бы она ни была до встречи с насильником, ребенок от де-принца помог бы романке сделаться королевой одной из наиболее цивилизованных провинций Вечного Рома. А Седрику - ее королем.
  
  Хотя последнее в глазах Дагеддида было не так уж важно. Жизнь принца была ему даже больше по нутру, потому что освобождала от излишней ответственности. Куда более нужным и желанным для него было, наконец, обрести жену и ребенка, а также подарить отцу то, о чем тот уже не смел мечтать. Продолжателя рода Дагеддидов.
  
  Вот только та, которая могла осчастливить сразу такое число высоких мужей, исчезла.
  
  Седрик помнил свой обжигающий испуг, когда увидел пустую и разоренную постель. И начало лихорадочных поисков - когда он понял, что постель была покинута уже давно. Несмотря на близость его убежища к столице, вокруг стоял лес, и беглянка могла направиться куда угодно. Вся надежда была на Черного. Умный пес, который служил де-принцу уже почти десять лет, еще ни разу не подводил хозяина.
  
  И действительно - запах девушки он взял легко. И быстро повел охваченного тревожными предчувствиями Седрика к его сбежавшей невесте.
  
  Но не довел. С Черным случилось то, чего не случалось никогда. Он потерял след.
  
  Первые несколько дней после потери, Седрик вел себя, как полоумный. Он самолично объезжал каждое из ближайших селений, в которых могла появиться беглая романка. Разослал гонцов и глашатаев во все части провинции и даже за ее пределы. Увеличил награду за поимку девушки втрое.
  
  Но романка как канула в воду.
  
  Седрик не сдавался. Он продолжал ездить по селениям, терпеливо осматривал всех романских девок, которых тащили к нему охотники получить вознаграждение и даже обратился к Храму - чего никогда не делал раньше. Но все было тщетно. Ненадолго давшаяся ему в руки драгоценная женщина раздразнила желание, и исчезла, оставив по себе лишь тянущее чувство разочарования и тоски.
  
  В конце концов, де-принц впал в уныние. Он не отменял ничего, но дальнейшие поиски проходили без его участия. Седрик оставил даже дорожную стражу и вернулся в свой дом - тот самый, который держал почти под самым Ивенот-и-раттом, и в который когда-то привез прекрасную романку. Верный Эруцио увязался следом, но теперь его общество только раздражало де-принца. После ночи с женщиной он уже не мог дарить своей любви мужчине, искренне недоумевая, как вообще сподабливался на такое раньше. Эруцио тяжело переживал эти изменения, но упорно оставался рядом, по-видимому, все еще надеясь на то, что тучи рассеются, и бывший любовник опомнится от наваждения. Седрик не гнал его - отчасти из чувства вины, отчасти потому, что в своем доме не хотел оставаться один. Этот дом был настоящим убежищем - о его существовании не знал никто кроме Эруцио и еще нескольких преданных лично Седрику воинов. Жаждавший уединения де-принц обходился даже без слуг.
  
  Но сегодняшняя охота случилась без Эруцио. Роман собирался ехать в столицу - за припасами или по какой-то иной нужде. Седрик не спрашивал, чувствуя смутную благодарность к бывшему любовнику за ненавязчивость. После единой вспышки гнева Эруцио более никогда не заговаривал о случившемся между ними, то ли испуганный повелением удалиться, то ли попросту из врожденной деликатности. Но как бы там ни было, оставаясь рядом, он не лез в душу, и это более, чем устраивало Седрика теперь. Со своей душой он не мог разобраться сам, тем более пускать в нее кого бы то ни было.
  
  Разве что романку. Романку он бы впустил - и не выпустил обратно. Но романки не было. Иногда Седрику казалось, что девушка ему попросту приснилась.
  
  Занятый не оставлявшими его тягостными размышлениями, он отъехал довольно далеко от дома. Некоторое время спустя, де-принц с удивлением обнаружил, что рука сама правит коня к тому месту, где он встретил романку в первый раз. Поднявшееся из нутра раздражение, впрочем, тут же улеглось. Он дал свободу Черному, а тот вел их обоих песьим охотничьим чутьем по следам дичи. То, что след оленя привел их к знакомому месту, было лишь совпадением.
  
  Седрик не возвращался сюда со времени первой встречи с романской девушкой. Ему не хотелось снова бывать там, откуда началась его душевная мука. Но, подчиняясь наитию, он все-таки решил заглянуть на знакомую поляну.
  
  С тех пор, как он был тут более двух месяцев назад, поляна изменилась. Облетевшие деревья и кусты позволяли просматривать лес далеко вперед. Земля была припорошена снегом. Снега в этом году случилось немного, но судить было рано - основная зима была еще впереди. Тем не менее, на открытом месте наметено было порядочно, и спешившийся было для того, чтобы подкрасться к дичи Седрик, вновь вернулся в седло. Он подъехал к поляне с того самого края, что и вечность тому назад, когда во главе отряда окружая разбойников, увидел у раскидистого куста стоявшую там прекрасную романку.
  
  И как и вечность назад, романка теперь была на том же самом месте.
  
  Поперхнувшийся своими мыслями Седрик сначала не поверил глазам. Некоторое время он в полном молчании созерцал темные волосы и хрупкую фигуру девушки, которую узнал бы из тысячи ей подобных. Лица де-принц пока не видел - сидевшая прямо в снегу романка опиралась локтями в колени, уложив на них голову. Ее плечи подрагивали - она плакала или просто глубоко и неровно дышала. Но это была та самая девушка, в этом у Седрика не возникло ни малейших сомнений. В одном из ее маленьких кулаков поблескивало небольшое медное зеркало, опущенное отражающей поверхностью вниз.
  
  У ног девушки лежал мешок с чем-то угловатым. Поверх него небрежно валялся посеребренный меч. На первый взгляд он был точно таким же, как тот, который Седрик отнял у нее раньше.
  
  Медленно, словно боясь вспугнуть свое видение, де-принц сошел на землю, увязнув в снегу почти по щиколотки. Так же осторожно он двинулся к по-прежнему уткнувшейся в колени девушке. Теперь ему был виден разрытый вокруг нее снег и облачко пара, которое поднималось от ее лица при дыхании. Темные волны ее густых волос были рассыпаны по плечам. Девушка выглядела такой потрепанной, точно только что вышла из схватки. Что, впрочем, при ее любви к лесам и стычкам с их обитателями, могло быть недалеко от истины.
  
  Когда до застывшей в неподвижности романки оставалось не более полутора десятка шагов, конь Седрика, которого де-принц вел за собой на поводу, всхрапнул. Этот негромкий звук словно разбудил странную девушку. Она вскочила на ноги. Меч оказался в ее руке раньше, чем Седрик успел это заметить.
  
  Какое-то время Седрик и романка смотрели друг на друга. Дагеддид взирал на свою драгоценную находку со смесью смущения, восторга и дикого облегчения - это действительно была она. В стоячем морозном воздухе он еще не слышал ее запаха, но знакомое желание понемногу поднималось из самых глубин его естества.
  
  Похоже, что и девушка его узнала. В ее взгляде мгновенный испуг смешался с глубоким отвращением и какой-то внутренней мукой.
  
  - Здравствуй, - проговорил Седрик, когда молчание стало затягиваться. - Я вижу, ты меня помнишь. Зря ты тогда сбежала. Я... я все время искал тебя. Теперь... ты поедешь со мной.
  
  Девушка по-прежнему смотрела на него. Как и вечность назад клинок в ее руке был направлен в грудь Дагеддиду. Только теперь романка была одета в теплое платье до пят и меховой полушубок. Глаза юной женщины набрякли краснотой, точно она недавно плакала. Красивый тонкий нос слегка припух. Романка казалась сильной, но одновременно маленькой и хрупкой. Седрик смотрел на нее и в его груди помимо вожделения зарождались иные желания, которые раньше никогда не были ему знакомы - обнять, согреть и защитить.
  
  - Опусти меч, - он выпустил повод, делая шаг ей навстречу. - Я не хочу, чтобы все было, как в прошлый раз. Я... проклятье, трудно разговаривать, если тебе не отвечают! Если бы ты могла говорить...
  
  - Я могу говорить.
  
  Седрик вздрогнул от неожиданности. Речи романки прозвучали как гром с ясного неба. Де-принц привык к бессловесности прекрасной юницы, и ее голос - глубокий, серебристый, несоизмеримо нежный, поразил его еще более притягательного запаха. Забыв обо всем, он сделал еще шаг вперед. Девушка отступила, оставив между ними мешок и брошенное на него зеркало.
  
  - Тогда ты... назови свое имя, - отчего-то узнать это показалось Седрику теперь важнее всего прочего. - Как тебя зовут?
  
  Некоторое время романка молчала. Ее красивое лицо комкала непонятная гримаса. Наконец она по-мужски сплюнула в сторону и глубоко вдохнула сквозь стиснутые зубы.
  
  - Зачем, Дагеддид?
  
  Седрик не ошибся - никакого уважения к его титулам или страха перед ним у романки не было. Такое настолько шло вразрез с тем, к чему он привык, что, несмотря на обстоятельства, геттское нетерпение вновь резко поднялось откуда-то изнутри. К нему подмешивались раздражение от равнодушного тона девушки и гнев за все мучения, что она причинила ему своим побегом. Седрику захотелось вновь жестко доказать обязанность женщины подчиниться - тем более, ему, сыну короля.
  
  Де-принц сдвинул брови, давя в себе гнев. Ради расположения прекрасной романки он сдержался.
  
  - Ты поедешь со мной, - отрывисто повторил он. Извинительные нотки в его голосе исчезли. Седрик теперь говорил властно, сообразно положению. - Как я должен к тебе обращаться?
  
  Он рассчитывал вызвать смущение или испуг. Однако девушка лишь хмыкнула. Это равнодушное хмыканье вкупе с ее выражением лица резко усилили раздражение де-принца.
  
  - Болван, - неприязненно добила его романка, не опуская меча. - В когорте женоугодников твое место - с левого края. Поди дай в морду тому asino (ослу), который учил тебя так обольщать юных жен. Et рerite, сaenum. (И отвали, скотина.)
  
  Ни миг от услышанного Седрика взяла оторопь. Ему часто приходилось слышать подобные выражения в Роме, особенно в среде простолюдинов, но от женщин - никогда. Опамятовав, он рассвирепел окончательно.
  
  - Ты можешь просто сказать свое имя? - не сдержавшись, гаркнул он. - Какое, к Прорве, обольщение? Я всю страну вверх дном перевернул, пока искал тебя! В каждом селении глашатаи орут о твоих приметах! Проклятая ведьма, ты лишила меня покоя! И теперь ты еще смеешь дерзить?
  
  Романка хмыкнула опять. Потом, без перехода, шмыгнула носом и вытерла под ним рукавом. Непохоже было, чтобы де-принцу удалось вызвать ее испуг на этот раз.
  
  - Веллы зовут меня Марикой, - поморщившись, соизволила представиться она.
  
  Седрик смягчился. Звуки велльского имени неожиданно благотворно подействовали на его вспыльчивость.
  
  - Хорошо, Марика. Опусти меч.
  
  Романская девушка отрицательно качнула головой.
  
  - Nequaquam.
  
  - Говори по-велльски, - раздраженно приказал де-принц, который все более тяготился близостью романки и невозможностью прямо теперь коснуться ее тела. - Что значит - "нет"? Проклятье. Я приказываю тебе!
  
  - Веллами своими командуй, - маленькая женщина и тут не выказала малейшего почтения к его особе. - Ты ж уже... все сделал... что тебе было нужно. Проваливай, куда шел.
  
  В голову Седрика впервые закралась крамольная мысль о том, что с немой было куда легче.
  
  - Вот... ведь, - ценой огромного внутреннего усилия он остался внешне спокоен. Седрика потянуло попытаться вновь подчинить ту, которая называла себя Марика, силой. Но он все еще надеялся решить дело миром. - Я... послушай, я люблю тебя, дрянная девка. И хочу жениться на тебе. Клянусь именем моих предков! Отдай мне этот меч, и поедем в ближайший Храм, хоть прямо сейчас. Лей свидетель, я хочу любить тебя в вечности! Только перестань... меня... злить.
  
  Во взгляде девушки что-то чуть заметно изменилось. Прошло несколько мгновений с тех пор, как утих звук его голоса. Потом романка медленно кивнула.
  
  - Лей, говоришь, - она слегка повела плечом, разминая затекшую под весом оружия руку. - Добро. Отдадим это дело на суд Светлого Лея. Как ему угодно... пусть так и будет.
  
  Поймав недоумевающий взгляд де-принца, девушка устало усмехнулась.
  
  - Хочешь мой меч, недоносок? Забери!
  
  От мгновенного колющего в лицо Седрика спасла лишь геттская реакция - и годами оттачиваемое мастерство меча. Резко дернувшись в сторону, он все равно успел ощутить холодок романской стали у щеки, там, куда едва не вломилось острие. Девушка быстро, как рысь, прыгнула по другую сторону от его большого тела и вновь нанесла удар. Но он увернулся и здесь, вскидывая руку.
  
  - Стой! Ты... совсем обезумела? Я не хочу... не могу драться с тобой в полную силу! Это же смешно!
  
  Романка коротко, безразлично дернула плечами.
  
  - Тогда сдохни.
  
  - Да погоди же! - уловив ее новое движение за долю мгновения до взмаха, Седрик увернулся вновь, умудрившись сделать успокоительный знак Черному. - Стой! Каковы условия? Я же не могу рубить тебя насмерть!
  
  Марика порывисто вздохнула. Де-принц ощутил ее возбуждение от предстоящей схватки, которой, в свою очередь, сам всеми силами старался избежать.
  
  - Какие условия... какие угодно, - девушка оскалилась, с трудом перестраиваясь для беседы и проворачивая меч в руке. - Если... одолею - отрежу тебе к... хаосу все, что... захочу, и скормлю твоему брехливому кобелю.
  
  Седрик взъярился заново. Миг спустя его короткий дорожный меч покинул ножны.
  
  - Согласен. Но если выиграю я - разложу тебя прямо здесь, подлая девка! А потом... заберу с собой и ты будешь меня слушать. Будешь делать то, что сказано. И никогда - ты слышала? Никогда не будешь мне перечить! Ни в чем! И никогда больше не попытаешься сбежать! Клянись именем Лея!
  
  Мрачную гримасу на лице Марики перечеркнула кривая ухмылка.
  
  - Идет, - она дернула головой, сбивая назад застившие ей глаза тугие завитки волос. - Именем Лея!
  
  Седрик уже знал о стремительности романки, но едва не пропустил ее нового удара. Он отпрыгнул, выставляя меч. Приняв на его лезвие всю силу толчка, в свою очередь отбросил романку назад, используя все свое преимущество в силе. Теперь, когда диковатая девушка согласилась отдаться на его волю, помехой оставался только меч в ее руке. На этом мече де-принц сосредоточил теперь все внимание. Нужно было аккуратно и точно выбить его, не покалечив при этом саму Марику. Седрик понимал, что после того, как девушка лишится оружия, продолжать схватку ей будет бессмысленно. И, одновременно, он торопился. Память тела услужливо воскрешала в сознании гладкую кожу, крепкие холмики мускулов под его ладонями и мягкость красиво очерченных губ. Седрик с радостью ощущал, что желание касаться, трогать и ласкать женское тело возвращалось по мере того, как не менее сосредоточенная романка раз за разом обдавала его своим странным - для женщины - запахом. Этот запах дразнил де-принца, горячил его кровь. Подгонял, заставляя закончить дело как можно быстрее. И - получить награду.
  
  Хотя последнее оказывалось не так просто. Седрик явно недооценивал свою странную противницу - что при первой их встрече, что теперь. Романка кружила вокруг него, как рысемаха, приближаясь и отскакивая, выискивая бреши в его защите и нанося удары - короткие и точные. За все время она не допустила ни единой ошибки, не сделала ни одного лишнего движения. И - после первого раза, который едва не сбил ее с ног, больше не подставлялась под его удары, предпочитая уворачиваться и уходить, но только не встречаться с его мечом.
  
  Принц начинал терять терпение. Все больше он атаковал сам, вынуждая противницу отбивать удары, двигаться быстрее и резче. Волей-неволей романка была вынуждена подстраиваться под напор сына короля. Сталь все чаще звенела о сталь, взмахи делались жестче и злее. Едва различавший в мельканиях стальных сполохов перекошенное ненавистью девичье лицо, Седрик в свою очередь изумлялся и восхищался все больше. Меч в женской руке не рубил и колол - он словно плясал смертоносный танец, что перекликался с танцем велльского клинка де-принца. Это была не игра. Для сохранения жизни Седрик вынужден был пустить в ход все свое умение мечника. Его задача осложнялась тем, что он не хотел ни убивать, ни даже ранить девушку. Что до романки - она прикладывала все усилия к тому, чтобы убить своего обидчика. И знавшему в этом толк Седрику не без основания казалось, что мастерство Марики оттачивалось не один год, и даже не два, а едва ли не с пеленок.
  
  Это было невозможно для женщины, но это было так. Несмотря на то, что на памяти Седрика случалось не так много воинов, которые могли бы совершить подобное, короткий клинок романки уже дважды обагрился его кровью. Единожды де-принц был ранен в руку и еще раз романский меч полоснул его по спине - когда на короткий миг девушке удалось прыгнуть в сторону, уходя из прямой видимости противника. Вторая рана могла быть серьезнее, если бы не толстый теплый плащ и кожаный охотничий камзол, принявшие на себя большую часть косого взмаха.
  
  Противники были различны по силе, но сходны по умению. Несмотря на врожденную реакцию де-принца, романка двигалась еще быстрее, но вынуждена была избегать ближнего боя, который навязывал ей Седрик. Реальность обоих сжалась до скрипа снега, звона оружия и вскриков - собственных и противника.
  
  Так могло продолжаться довольно долго, если бы не подол женского платья. Припорошенная снегом земля скрывала нападавшие с недалеких деревьев отмерлые сучья. Некоторые выглядывали из-под снега, другие были плотно скрыты под белыми заносами. За один из таких сучьев зацепилась Марика, когда в прыжке попыталась уйти от взмаха велльского меча. Споткнувшись, она потеряла равновесие - и почувствовала, что земля уходит из-под ног.
  
  В падении романка все же успела перестроиться, припав на колено. И тут же оттолкнулась ладонью от истоптанного снега, попытавшись снова вскочить. Но Седрик не дал. Он с силой ударил по неточно выставленному мечу, выворачивая женскую кисть. И - грянулся на романку всем весом, прижимая ее к земле.
  
  Это была победа.
  
  Девушка издала яростный рык, выгибаясь и причиняя себе боль в вывихнутой руке. Ее рычание перешло в отчаянный вой, когда Седрик перебросил меч в другую ладонь и, не жалея, ударил рукоятью в место ее перекрученных жил. Пальцы романки отнялись, и она выронила свое оружие.
  
  - Все, - отпихивая ее меч подальше, рвано проронил Седрик, пытаясь выровнять дыхание. Провернув меч, он всадил его в землю глубоко под снег, пробив рукав платья девушки. Потом нащупал на поясе нож и несколькими мгновениями спустя так же обездвижил ее вторую руку. - Все.
  
  Романка тоже тяжело дышала, выгибаясь и комкая лицо в неверяще-гадливой гримасе. Тонкое горло дергалось, точно девушка беспрерывно сглатывала. Не желая сдаваться, она еще несколько раз сильно дернулась. Седрик ухватил за девичью шею, приблизив лицо.
  
  - Все, - еще жестче повторил он, тряхнув головой романки и заставив посмотреть себе в глаза. - Все кончено. Твоя клятва.
  
  Марика с силой зажмурилась. Победитель отпустил ее горло. Только что напряженная, как струна, романка под ним обмякла. Ее тело продолжала сотрясать нервная дрожь, но внутренним чутьем де-принц догадывался - больше мешать ему не будут.
  
  Опираясь на локоть одной руки, чтобы не раздавить тела маленькой женщины, другой он провел, наконец, по ее груди. Грудь Марики сделалась будто бы больше и плотнее, чем он запомнил с их прошлого раза. Седрику невыносимо захотелось проверить, так ли это было на самом деле. Не видя к этому препятствий, он отстегнул петли ее полушубка. Девушка распахнула глаза, но почти сразу отвернула голову в сторону, закусив губу. По-прежнему не встречая сопротивления, Седрик распустил шнуровку платья и развел края сукна в стороны.
  
  Вырез платья показался ему узким. Поэтому, недолго думая, де-принц разорвал его, подставляя укусам мороза светлую кожу романки, ее тонкую шею и красивую грудь. Потом, уже без опасений, выдернул свои клинки, освобождая девичьи руки. И вновь силой повернул ее лицо, заставив смотреть себе в глаза.
  
  - Убей меня, Дагеддид, - Седрику никогда не думалось услышать столько муки, мольбы и ненависти в одном обращении к себе. - Будь... милосерден. Убей.
  
  Де-принц усмехнулся. Власть над женщиной, теперь уже окончательно отданной в его руки, понемногу начинала пьянить, вызывая из глубины естества самые низменные чувства геттской натуры. Он тронул ее губы, потом провел пальцами по подбородку и добрался до обнаженной груди. Груди девушки будто на самом деле увеличились в размерах. Уже не сдерживая себя, он приложился губами к одному из потемневших сосков.
  
  Марику затрясло. Несколько раз она, забывшись, порывалась дернуться прочь, но всякий раз тяжелая рука де-принца по-хозяйски надавливала на ее плечо, без слов напоминая об обещании, свидетелем которого был сам Лей. Губы Седрика терзали ее нежную плоть, пальцы - терли и выворачивали сосок другой груди. Де-принц ощущал нутром исходившие от его романки волны брезгливости и отвращения. Но ее мука и боль от собственных ран только подстегивали злость и желание. Взрыхленный, мокрый снег неприятно холодил шкуру, забивался под одежду, но опьяненный своей властью, охваченный нетерпением Седрик не замечал ничего, кроме романки Марики и ее дурманящего запаха. Следуя позывам вожделения, он забрался под юбку девушки и в ярости сдернул оказавшиеся там штаны, спустив их почти до колен.
  
  Романка зажмурилась снова. В предчувствии того, что должно было произойти, она дальше отвернула лицо и закусила сжатые в кулак пальцы руки. Но грубо ласкавший ее тело Седрик внезапно замер. Подняв голову, Марика увидела окаменевшее лицо Дагеддида, который разглядывал что-то под задранным платьем. Потом он совсем по-другому - неуверенно и осторожно протянул руку и коснулся тонкой темной полоски, которой не было в прошлый их раз, и которая теперь проступила от середины живота девушки книзу.
  
  Их взгляды встретились.
  
  - Это... - ладонь де-принца вновь тронула ее кожу. - Я знаю, это же значит, что ты... Ты... в тягости? Ты понесла от меня тогда? - он поднял глаза на ее грудь и, внезапно, понял окончательно. - Это... это ведь мой ребенок?
  
  Романка мотнула головой, точно каждый вопрос Седрика резал ее слух.
  
  - Это мой ребенок? Отвечай!
  
  - Твою мать, да! - девушка со свистом втянула воздух. Воспользовавшись замешательством де-принца, она рывком прикрыла подолом платья обнаженное тело. - Да! И хватит спрашивать!
  
  Седрик тихо и нервно рассмеялся - и тут же оборвал себя. Распростертая перед ним, мучительно прятавшая лицо юная женщина вдруг предстала в совсем ином свете. Все время, пока он ярился, кидался на нее с мечом и думал лишь о мести, она носила его ребенка.
  
  Досадуя на собственную несдержанность, Дагеддид стянул обратно разорванное сукно платья и затянул шнуровку. Потом, застегнул петли на меховом полушубке. Все еще дрожа, романка молча помогала ему привести себя в порядок. Спустя короткое время они оба были на ногах, вытрясая из одежды снег.
  
  - Поедем теперь ко мне, - Седрик нагнулся и подобрал мешок девушки. Не глядя, сунул в него зеркало. Потом подцепил из грязи ее меч и сунул за собственный поясной ремень. - Я... нам нужно... очень много... сделать.
  
  Он замолчал и вдруг, подчиняясь порыву, притянул Марику к себе. Девушка поддалась с едва заметным противлением. Седрик склонился к ее лицу и поцеловал вялые губы.
  
  - Прости меня, - пересилив себя, тихо попросил он. - Я... правда очень рад, что ты нашлась.
  
  Романка хмуро смотрела в сторону. Де-принц с трудом приподнял ее тяжелое тело от земли, усаживая в седло. Мигом позже он оказался рядом. Заставив напряженную женщину прислониться к своей груди, он взял поводья и тронул меланхоличного коня.
  
  Черный неторопливо трусил за хозяином.
  
  
***
  
  Могучий гнедой жеребец со спокойным терпением шел по неширокому тракту, что был проложен в обход главной дороги к Ивенотт-и-ратту. Конь был велльских кровей, но силой превосходил породистых черных имперцев. Казалось, он и не заметил, что с начала охоты тяжелых седоков на его спине стало двое.
  
  Несмотря на размеры, поступь коня была легкой. Альвах был опытным наездником, и не мог не оценить, пусть невольно, всех достоинств этого поистине королевского зверя.
  
  Как не мог не оценить результатов собственной дурацкой, чудовищной самонадеянности.
  
  Чем ближе к столице и знакомее становились места, тем в душу Альваха вползал все больший ужас от осознания того, во что он себя втравил.
  
  Маг Ахивир сбежал и бросил свою "невесту". Тем самым избавив от необходимости исполнять данную ему клятву.
  
  Но, едва освободившись от одной, Альвах тут же умудрился вляпаться в другую. Причем, если в первом случае ему попросту не оставили выбора, то теперь в случившемся виноват был не Седрик. И даже не горгона, которая только ей известным способом заставила романа уснуть - и проснуться на том самом месте, откуда началось его проклятое знакомство с проклятым де-принцем.
  
  Виноват был он сам.
  
  После пробуждения Альвах почувствовал, что впервые за долгое время его оставили все недомогания. Женское тело вновь было послушным, и не изводило запертого в нем бывшего Инквизитора постоянными слабостью и тошнотой.
  
  На радостях он вообразил немыслимое. Должно быть, после страшного выбора, который был предоставлен ведьмой, в голове Альваха помутилось. Из всего, что ему предстояло, он видел только один достойный выход. И, несмотря на все доводы рассудка, решил, что сможет повернуть схватку с де-принцем Дагеддидом в свою пользу. Одолеть стремительного великана он не надеялся, но мог подставиться под его меч. Смерть в битве от чужой руки - вот, чего добивался Альвах, провоцируя королевского отпрыска на поединок. И когда Седрик потребовал клятвы, цена которой оказалась непомерно высока, Альвах дал ее с легким сердцем. Он уже был в свете Лея - он шел к этому свету, вставая против де-принца с оружием в руках. Седрик мог одолеть его мечом - но не победить в этой схватке.
  
  Однако он победил. И теперь Альвах трясся в седле, притиснутый к груди счастливого Дагеддида. Он своими руками и самоуверенностью сотворил то, что теперь происходило с ним. И что будет происходить еще очень, очень долго.
  
  "Чувствую только... муку... очень страшную и очень, очень долго... "
  
  Значит, он был прав тогда - Бьенка действительно обладала даром предвидения. Оставшиеся в их мире отголоски магии Лии наделили ее способностью читать судьбы людей. С мучительным стыдом Альвах вынужден был признаться самому себе - девушка пыталась предостеречь его. А он, в полном соответствии с предписаниями Секретариата, ее погубил.
  
  Расплата уже совершалась. Широкая тяжелая лапа Седрика по-хозяйски лежала на его плече. Исходивший от де-принца запах, тот самый, который Альвах долго вытравливал из памяти, накатывал на обоняние, вызывая тошноту. Невозможность сбросить эту лапу, оттолкнуть тискавшего уже беззащитную жертву геттского ублюдка, причиняла Альваху глубокую муку - ту самую муку, о которой, должно быть, предостерегала Бьенка. Но больше теперешнего жгла разум мысль о том, что грядущее сулило еще большее мучение.
  
  Меж тем Дагеддид, казалось, был в превосходном настроении. Он без конца водил ладонью по руке "невесты" от плеча до самой кисти, вжимал в себя, зарывался лицом в волосы и целовал в макушку. Временами, должно быть, ему начинало казаться, что дрожь "девушки" вызвана холодом, и тогда он обнимал Альваха, запахивая полой своего плаща. Исполняя клятву, бывший Инквизитор не препятствовал этому, со страхом ожидая часа, когда они окажутся в спальне. В том, что это все равно произойдет, когда Седрик вновь надумает уединиться со своей романкой, не было сомнений. Де-принц свыкнется с мыслью о ребенке и вторично на защиту беременностью рассчитывать будет нечего.
  
  Бывшему сыну Лея останется лишь смириться с той позорной, недостойной, мучительной участью, которую он уготовил себе сам. О том, чтобы нарушить клятву не могло быть и речи - Светлый не жаловал трепавших его имя всуе клятвопреступников едва не более других грешников. Альвах был обречен до конца оставаться в руках Дагеддида и безропотно принимать все, что тому заблагорассудится выдумать.
  
  Или, все же, можно было упасть на меч, погубив вместе с собой жизнь того ублюдочного ребенка, который рос сейчас где-то внутри его тела. Однако Альвах, много видевший и уразумевший после путешествия за Прорву, догадывался, что если из-за происков хаоса была возведена хула на образ и деяния Темной Лии, то Храм мог заблуждаться и относительно прочих догматов. И если хотя бы на миг предположить, что самоубийцы и детоубийцы попадали не к праведному Лею или мягксердной Лии, а - в объятия хаоса, то нужно было быть трижды глупцом, чтобы этому способствовать.
  
  Эта дорога была тоже закрыта. К тому же, несмотря ни на что, Альвах был молод. Ему по-прежнему очень хотелось жить.
  
  Де-принц в очередной раз притянул к себе "девушку" за плечи, целуя в висок.
  
  - Знаешь, - проговорил он неожиданно, потому что на протяжении всего пути напевал и улыбался, но до сих пор ни разу не заговаривал со своей невольной добычей. - Ведь если помыслить здраво, ты... спасла меня. И, если будет на то воля Светлого, подаришь мне наследника, то в грядущем спасешь от смуты всю страну.
  
  Альвах не ответил. Впрочем, непохоже, чтобы Седрик нуждался в его ответах.
  
  - Я... родился в Ночь Голубой Луны, - решился он на откровенность, стискивая пальцы на плече "девушки" почти до боли. - Но я не хотел... никогда не хотел смириться с этим. Я... Марика, я пытался найти для себя исцеление. Я прочел все ученые трактаты о проклятиях Ночей... какие сумел добыть. Побывал у многих магов... приглашал даже ассов. Ты, наверное, ведаешь, что самые могучие маги рождаются среди них. Я разговаривал с другими проклятыми. Я даже... У меня в покоях пылятся фолианты по любви и вожделениям, женским нравам и женской плоти. Даже о чадородии я знаю едва не больше, чем какая-нибудь повитуха! Однако... долгое время все было тщетно. Пока я не... пока я не познал тебя.
  
  Альвах покосился, но промолчал и тут. Седрику, однако, его речи были пока и не нужны. Он открывал душу - чего не делал еще ни перед кем.
  
  - Ты должна понять, тогда, в первый раз... я очень торопился. Ведь до встречи с тобой меня никогда не влекли женские прелести. Они не вызывали... ничего. Никакого отклика. Во мне словно какая-то преграда. Я способен оценить красоту женщины, но не ощутить вожделения. К тому же раньше... Женщины казались мне одинаковыми. Серыми, суетливыми, глупыми. Взять, к примеру, жену моего брата. Ираика благочестивая, скромная и добрая женщина, она - хорошая жена, но я бы умер со скуки рядом с ней! К тому же, она до судорог боится мышей... А ты?
  
  Погруженный в собственные мысли Альвах слушал вполуха, поэтому не сразу понял, что к нему обращен какой-то вопрос.
  
  - Что - я? - через силу пробурчал он, чтобы выиграть время.
  
  -Что у тебя с мышами?
  
  Роман дернул плечами, не вполне понимая, что от него хотят.
  
  - Если не выпотрошить и хорошо не прожарить, можно подцепить заразу, - недовольный необходимостью поддерживать беседу, нехотя поделился он. - От резей в брюхе будешь сам не свой. И вообще их лучше не жрать, если есть другое мясо.
  
  Седрик расхохотался. Альвах промолчал, искренне надеясь, что если говорить поменьше, то от него вскоре отстанут.
  
  Надеждам романа не суждено было сбыться. Отчего-то его ответ привел де-принца в еще лучшее расположение духа.
  
  -Да! - он с шумом втянул в себя запах волос своей "невесты". - Это то, о чем я говорю! Ты... ты понравилась мне сразу. То, как ты держишь меч... и как не боишься пускать его в ход. То, как ты себя ведешь... Ты ведь не такая, как другие женщины. Это можно почувствовать... Твой запах. Когда я вдыхаю его... просто нахожусь рядом с тобой - я испытываю такое вожделение, что мне... мне трудно себя сдержать. С моих глаз будто падает пелена. Я... вижу твою красоту, совершенство твоего тела. Я... способен любить его, любить тебя. Такого нет рядом с другими женами. Ты... сам Лей послал мне тебя!
  
  Альвах поморщился. Выслушивать откровения мужеложца делалось все мерзостнее. К горлу подступала знакомая тошнота, перемежавшаяся острым желанием наорать на королевского отпрыска и заставить его заткнуться.
  
  Словно почувствовав это, Седрик притиснул его плотнее, обжигая взором щеку. Не дождавшись ответного взгляда, рукой, в которой держал поводья, повернул к себе лицо "девушки", заставив посмотреть себе в глаза.
  
  - Откуда ты такая? - уже серьезно спросил он. - Марика - это велльское имя. Но слепому видно, что ты романка. Как тебя зовут на самом деле?
  
  Бывший Инквизитор дернул углом рта. Говорить ему не хотелось.
  
  - Я не помню, - неохотно покривил он душой, после того, как долго ожидавший ответа Седрик требовательно встряхнул его вялое плечо. - Не помню ничего. Веллы называют меня Марикой. Это все, что я знаю.
  
  К его великому изумлению, Седрик не стал переспрашивать. Де-принц размышлял, не сводя с Альваха оценивающего взгляда. Взгляд этот был настолько проницательным, что не мог не вызывать тревогу.
  
  - Давно ты потеряла память? - наконец, спросил он. Альвах отвел глаза, глядя на проплывавший стороной заснеженный лес.
  
  - Незадолго до... встречи с тобой.
  
  - Смотри на меня, когда говоришь, - Седрик вновь заставил повернуть к себе голову. - Хорошо, я тебе верю. Тогда ответь еще. На обоих твоих мечах гравировка "Марк Альвах". Мне удалось выяснить в Секретариате, что так звали одного из слуг Храма. Он пропал без вести недалеко от Прорвы. Во время охоты на ведьму. Откуда у тебя его оружие?
  
  Альвах покосился на собственный меч, который теперь тоже принадлежал де-принцу, и внезапно ему сделалось так горько, что на миг перехватило дыхание.
  
  - Было на поляне вместе со шлемом, - переборов себя, негромко ответил он почти правду. - Шлем в мешке.
  
  Седрик продолжал смотреть.
  
  - Я не ведьма, - понял его взгляд бывший Инквизитор. - Барахло валялось в лесу. Я покажу, где, если нужно.
  
  Наследник велльского престола снова не стал спорить. Он по-прежнему удерживал пальцы на плече Альваха мертвой хваткой.
  
  - У меня остался только один вопрос, - Седрик помолчал, однако почуявший опасность роман с острой внутренней тревогой ожидал продолжения. - Ты ведь помнишь свою клятву. Что, если я сейчас прикажу тебе говорить правду?
  
  Альвах зло дернулся в его руках.
  
  - Я не ведьма, - повторил он, не опуская глаз и выдерживая испытывающий взгляд Седрика. - Могу поклясться на Священной книге. Умей я колдовать хоть чуть-чуть, ты давно бы квакал.
  
  Де-принц захохотал вновь, с нежностью обнимая бывшего Инквизитора и целуя его в волосы выше уха.
  
  - Ну, хорошо, - отсмеявшись, и, по-видимому, отложив этот разговор для более удобного случая, решил он. - Верю, что потом... ты мне все расскажешь сама. На пока достаточно того, что нет никаких препятствий к нашей женитьбе.
  
  Альваху захотелось съязвить - грубо и зло, но он сдержал себя, понимая, что его резкость вызовет у Дагеддида больше вопросов, на которые придется отвечать.
  
  Из-за поворота малоезженой дороги, наконец, показалась широкая лесная вырубка. Вырубка была той самой, на которой стоял знакомый Альваху дом. Множество седмиц назад он уходил из этого дома в ночь, думая только о том, как оказаться от Седрика как можно дальше.
  
  Пес Черный убежал вперед. Де-принц подъехал почти к самому крыльцу и, спрыгнув в вытоптанный снег, ссадил кусавшего губы Альваха. Однако отчего-то не повел коня в конюшню, а привязал тут же, у двери.
  
  - Идем, - он крепко взял за руку "невесту" и, прихватив отнятый у Альваха мешок, потянул его в дом. - Я... проклятье, было бы лучше, если бы Эруцио решил заночевать в Ивенотт-и-ратте.
  
  Альвах оказался в уже знакомой ему комнате - той самой, в которой де-принц полуночничал с его сердечным приятелем Эруцио в ночь побега. Насколько он мог судить, здесь все оставалось по-прежнему, разве что исчезли мешки, которые вроде бы лежали в углу. Седрик стремительно прошел к очагу, волоча романа за собой, и с некоторым изумлением вгляделся в ярко полыхавший огонь.
  
  - Ничего не понимаю, - пробормотал он. - Эруцио, похоже, еще не возвращался. Иначе бы уже вышел навстречу. Получается, он затопил очаг, а уехал потом, совсем недавно. И чего его понесло в город на ночь глядя?
  
  Альвах не ответил. Седрик постоял, словно в нерешительности, потом крепче стиснул его руку и решительно повел наверх.
  
  Бывший Инквизитор шел за ним, как рогашёрст на заклание, беспомощно и грязно ругаясь про себя по-романски. Каждый шаг приближал к месту, которое хотелось навсегда вытравить из памяти. И которое, по-видимому, скоро предстояло пытаться забыть вновь. Разум романа ломали такие корчи, что когда Седрик, наконец, отворил дверь, Альвах уже перестал чувствовать страх и отвращение и исполнился полного безразличия к предстоящему.
  
  Однако как оказалось, его терзания были напрасны. Де-принц просто усадил равнодушную ко всему "невесту" на вновь застеленную постель. После чего вышел и, спустя какое-то время, вернулся с миской холодного жареного мяса и хлеба. Его пес забежал следом и улегся у ног Альваха.
  
  - Поешь, - приказал Седрик, о чем-то напряженно размышляя. Альвах послушно взял кусок мяса и принялся жевать. Есть ему не хотелось, однако, приказы он не обсуждал.
  
  - Послушай, - начал было де-принц, и запнулся. Как ему и приказали, Альвах прислушался, продолжая откусывать от мяса. - Послушай... Марика. Тут такое дело... Я хочу немедленно объявить тебя моей невестой и соединиться с тобой перед лицом Лея. Однако для этого нужно... мне нужно оповестить отца. И еще, - он нахмурился. - Все должно быть достойно в глазах народа. Я... отцу о тебе я должен сообщить сам, с глазу на глаз. Боюсь, никому больше поручить передать эту новость нельзя, в противном случае, он может подумать, что его желают ввести в заблуждение. А потому... Я сейчас оставлю тебя здесь и уеду в Ивенотт-и-ратт. Отсюда до города всего два часа, до ночи я буду там. А наутро вернусь за тобой. Ты вступишь в столицу, как и полагается невесте будущего наследника престола - пристойно одетой, в сопровождении слуг и охраны.
  
  Альвах положил недоеденное в миску. При мысли об ожидавшем унижении кусок не лез ему в горло.
  
  - Тебе нужно побыть здесь всего лишь до утра, - Седрик опустился перед "невестой" на колени, беря девичьи руки в свои. - Пообещай мне, что ты никуда отсюда не уйдешь. Что ты не попытаешься сбежать. Что будешь ждать меня в этом доме.
  
  - Я уже дал...а клятву, - Альвах сделал над собой усилие, чтобы не выдернуть выпачканные в мясных соках ладони. - Лей свидетель, ты приказываешь - я подчиняюсь. Пока смерть меня не освободит. Чего тебе еще?
  
  Де-принц поморщился.
  
  - Хорошо. Этот дом заговорен магом первой степени на отвратность для разбойников и прочей дорожной грязи. Думаю, за одну ночь здесь с тобой ничего не случится. На всякий случай, оставляю тебе Черного. Он будет тебя охранять.
  
  - Оставь мне лучше меч.
  
  Не споря, Седрик вытащил из-за пояса клинок и положил рядом с Альвахом на постель.
  
  - Еще чего-то ты хочешь?
  
  - Проваливай живей.
  
  Де-принц стиснул зубы. Он с трудом сдержался, однако, теперь ничем не показал своего раздражения. Вместо этого он подался вперед, и прикоснулся губами к губам своей прекрасной пленницы.
  
  - Я вернусь так быстро, как смогу, - он поднялся. - Бери все, что есть в доме. Но за порог - ни ногой. Черный, - он мотнул головой в сторону Альваха. - Сторожить!
  
  
  ... Против ожиданий, Альваху удалось заснуть почти сразу после отъезда де-принца. Никаких особых дел в доме Седрика у него не было. Проводив "жениха" до двери и, спустя некоторое время, послушав отдалявшийся стук копыт, бывший Инквизитор неожиданно сам для себя глубоко зевнул.
  
  Уже особо не размышляя и не терзаясь, он забрался в ту самую кровать и, накрывшись одеялом, почти сразу провалился в глубокий сон.
  
  Сны были муторные и бестолковые. Альвах метался, боролся с чудовищами и тонул в людских потоках. Поэтому, вскинувшись спустя какое-то время, он не сразу понял, что уже не грезит.
  
  Рассвет еще не начал разбавлять зимнюю ночь хмурой розоватой синевой. Но с улицы уже доносились людские голоса, конский топот и скрип колес. Очевидно, де-принц решил ввезти "невесту" в Ивенотт-и-ратт ранним утром, и потому пригнал должный сопровождать Альваха эскорт уже теперь. А значит, нужно было подниматься и готовить себя к новым испытаниям.
  
  Дремавший у ложа Черный вскочил. Альвах сполз с ложа и, проклиная нетерпеливость озабоченного чадолюбием королевского отпрыска, приготовился встретить Седрика настолько помятым после сна, насколько это вообще было возможно.
  
  
***
  
  Как был, в дорожном и не переменяя сапог, Седрик стремительно прошел через внутренний королевский покой и распахнул двери в личный кабинет правителя провинции Веллия.
  
  Король Хэвейд сидел за столом, откинувшись в кресле. Перед ним в порядке громоздились толстые тома и были сложены бумаги. Однако он не работал. По-видимому, король только что завершил неприятный для себя разговор, и завершил тяжело. Первый среди веллов хмуро вертел в руках монарший перстень с печатью. Сбоку опирался локтем о столешницу про-принц Генрих.
  
  При появлении Седрика Хэвейд поднял глаза, но тут же опустил и кивнул с таким видом, точно встречался с младшим сыном не далее, как сегодня за обедом. Словно тот не отсутствовал в столице почти полгода, прячась от пересудов по лесам.
  
  Генрих же напротив, заметно оживился, не скрывая удивления.
  
  - Братец! Надо же, а мы только что говорили о тебе. Но ты-то здесь какими судьбами?
  
  Седрик пал на колено перед отцом, едва не споткнувшись на застеленном толстым ковром полу.
  
  - Отец! - он бросил короткий взгляд в сторону привставшего Генриха. - И ты, брат. Я... прошу простить за то, что мой визит случился так неожиданно и поздно, однако мое дело не терпит отлагательств.
  
  Король Хэвейд вновь поднял голову. Про-принц перестал попирать стол отца, выпрямившись на своем табурете.
  
  - Говори, сын, - негромко приказал король. По его сдавленному тону Седрик понял, что отец действительно чем-то серьезно расстроен. - Что заставило тебя вернуться? Вижу, ты желаешь о чем-то попросить?
  
  Седрик снова бросил взгляд на Генриха и отчего-то догадался, что речь, скорее всего, действительно шла о нем, втором наследнике велльского престола. Должно быть, отец и брат в очередной раз обсуждали его никчемность и тяжелое будущее страны. Подавив запекшую сердце обиду, он ниже опустил лицо.
  
  - Да, отец, - отвечая на последний обращенный к нему вопрос, с нужной почтительностью пробормотал он. Как и всегда в таких случаях, его собственный могучий голос, которым он без усилий мог перекрыть голоса отца и брата, обрел извечную виноватость. - Я пришел говорить о себе. Быть может, мои речи покажутся тебе странными и неожиданными, но... Я хочу сказать. Мой путь уже... близится к середине, а я... я еще одинок. Мне бы хотелось попросить твоего благословения. Я... хочу жениться.
  
  Ему, все же, удалось вызвать интерес короля. Хэвейд уставился на младшего сына с хмурым изумлением. Генрих тоже честно выпучил глаза, пряча растерянность за ухмылкой.
  
  - И кто же этот счастливец? - с натужной веселостью вопросил брат. Под саркастичным взором Генриха и сдержанно-гневным взглядом отца, Седрик разозлился вновь, но сдержал себя.
  
  - До меня дошли слухи, что де-принц Седрик Дагеддид ищет некую романскую деву, и назначил за ее поимку неслыханную награду, - король Хэвейд покачал головой, по-видимому, также сдерживая гнев. - Сын, я понимаю желание скрыть твое... твою болезнь, но для этого не обязательно выдумывать несуществующих женщин. Да еще... прости меня, Светлый, оповещать о твоем... зарождающемся безумии всю страну. Пойми, ты позоришь наш род... еще больше, чем теперь.
  
  Седрик очумело вскинул голову и некоторое время всматривался в лицо старшего Дагеддида, которое комкало едва заметное презрение. Потом перевел взгляд на брата и понял - правда.
  
  Он резко поднялся, сразу сделавшись зримо больше. На несколько мгновений в королевском кабинете словно стало теснее. Второй принц Веллии сжал кулаки - и разжал их, давя поднимавшуюся из груди ярость.
  
  - Вы... хорошего же вы обо мне мнения, - Седрик глубоко вдохнул, загоняя глубже геттскую натуру. - Отец, - он укрепился, твердо взглянув в лицо короля. - Я не знаю, как тебе донесли, но я действительно долгое время искал романскую деву, о которой кричали глашатаи. Сегодня я ее нашел. Это юная женщина, которой не исполнилось двадцати зим. Она прекрасна, как... Я не могу подобрать сравнения. Словно ее черты ваяла сама Лия. Ее изумительная красота заставила меня... заставила меня забыть о моем проклятии. С ней одной я понял, как можно любить женщину. Я... она теперь носит моего ребенка. Я хотел бы просить твоего благословения на женитьбу. Если, - он дернул щекой, - ты откажешь мне, я все равно женюсь на ней и уеду к моему деду, Вартаре Толстокожему. Пусть гетты - дикари и кочевники, но там, во всяком случае, я не буду вам мешать!
  
  Последнего говорить не стоило. Седрик понимал, что должен был сдержаться, но многолетняя обида вылилась в упрек.
  
  Впрочем, непохоже, чтобы отец обратил на него внимание. Из всей речи младшего сына он вынес одно, то, что было наиболее важным.
  
  Король вскинул руку, останавливая снова начавшего было говорить Седрика. От его равнодушного тона не осталось следа.
  
  - Погоди, сын. Я не ослышался - эта женщина... непраздна от тебя? Ты... ты уверен?
  
  Поймав на себе ошарашенный, неверящий взгляд старшего брата, Седрик впервые за всю беседу усмехнулся и, потянувшись, выпрямил кубок в его руке, дабы вино не пролилось на пол.
  
  - У нее все признаки, из тех, что описывает в своем "Трактате о женском здоровье" великий асский целитель Абу Сина. К тому же, она сама признает, что затяжелела после... после нашей первой ночи. У меня нет... причин не доверять ее словам. Я взял ее девственницей. И... мне того не нужно, но ты, если желаешь, после рождения ребенка можешь подвергнуть его Испытанию Крови. Это будет сын, и он - от меня. Я это чую.
  
  Король поднялся. Обойдя кресло, он, в свою очередь, отобрал кубок у старшего сына, который снова стал о нем забывать, и поставил на стол. Потом шагнул к Седрику. Лицо его излучало ровное спокойствие, как всегда. Но отчего-то младший Дагеддид попятился.
  
  - Сын, - приблизившись, король опустил на плечо Седрика руку, для чего ему пришлось сперва поднять ее высоко вверх. - Если это не жестокая шутка, и если ты действительно уверен в том, что... Где теперь эта женщина? Ты привез ее с собой?
  
  Де-принц улыбнулся. Он не мог припомнить, когда в последний раз отец с ним говорил так - без усталого презрения.
  
  - Это правда. Эта юная женщина, Марика... Я оставил ее в своем лесном доме. У меня есть дом в пролеске у самой столицы. Она ждет меня там. С ней мой пес Черный - для охраны.
  
  Генрих уже справился со своим лицом. Он громко усмехнулся, привлекая к себе внимание.
  
  - А я думаю - куда делся этот блохастый кобель, который всюду таскается за тобой?
  
  Король Хэвейд нетерпеливо мотнул головой, прекращая лишние разговоры.
  
  - Погоди. Седрик, - он снял руку с плеча сына и нахмурился. - Ты хочешь сказать... ты оставил за городом, под охраной одной только собаки женщину, которая носит наследника дома Дагеддидов?
  
  
  
  ... Охраны взяли с собой немного. Отчего-то король торопился. Седрик с удивлением внимал приказам отца. Он не мог понять причин для такой спешки, кроме его желания поскорее увидеть продолжательницу их рода. И все же был недоволен, что отец во имя стремления поскорее познакомиться с будущей невесткой, пренебрег той церемонией, которая была необходима для представления Марики народу.
  
  Однако, похоже, что дело было не только в этом. Король Хэвейд словно опасался чего-то, известного только ему одному. В конце концов, его волнение передалось Седрику и даже Генриху, который пожелал ехать с отцом и младшим братом, и теперь дополнял их невеликий отряд, держась чуть в стороне.
  
  Они выехали в ночь, и к рассвету были уже на тропе, что вела к тайному убежищу младшего из Дагеддидов. Чем ближе к его обиталищу подъезжал малый отряд отца, тем неспокойнее становилось у Седрика на душе. В окружающем их ночном лесу, на самом съезде, который сворачивал с дороги к дому, чудилась какая-то неправильность. Седрик не мог бы объяснить, в чем она заключалась. Но, по примеру отца, подгонял коня, то и дело переходя на крупную рысь.
  
  Дорога повернула в последний раз - и впереди показалась темная громада дома. Дом Седрика был абсолютно темен. По-видимому, оставленная в нем романка спала. Порадовавшись, что девушка предпочла отдых тяжким раздумьям, де-принц натянул узду, направляясь к крыльцу, когда в стуке копыт и звоне сбруи ему почудился посторонний звук. Седрик, который ехал впереди отряда, случайно бросил взгляд в сторону от дороги и внезапно почувствовал, как холодеют его руки.
  
  Мигом позже младший Дагеддид осадил коня и спрыгнул в снег, едва не угодив под копыта других лошадей. Спотыкаясь, он добежал до большой темной кучи, лежавшей в наметенном за ночь сугробе. То, что издали можно было принять за рванье, оказалось псом Черным. Зверь был покрыт множеством косых порезов, которые продолжали сочиться кровью. Кровью был пропитан снег вокруг него. От самого дома до места, где лежал тот, кто много лет был верным товарищем Седрика, тянулся кровавый след - по-видимому, пес полз из последних сил, то ли преследуя кого-то, то ли чтобы о чем-то предупредить хозяина.
  
  Черный был еще жив. Рвано дыша и поскуливая, он вывалил исходивший паром язык, пытаясь лизнуть ощупывавшую его руку Седрика.
  
  Генрих тоже сошел с коня, присев рядом с собакой.
  
  - Живого места нет, - по виду определил он, бросив косой взгляд на брата. - Твоя женщина, она...
  
  Умолкнув на полуслове, он отшатнулся. Младший Дагеддид вскочил на ноги. В мгновение ока снова оказавшись в седле, он с места ринулся в галоп. За ним поскакал мрачно кривившийся король Хэвейд, и королевская охрана. Генрих бросил еще один взгляд на едва дышавшего Черного и мотнул головой оставшимся подле него телохранителям.
  
  - Позаботьтесь о собаке!
  
  Вскочив на коня, он поспешил вперед. Генрих успел достичь дома и даже взбежать на крыльцо, но в дверях столкнулся с начальником охраны Тристаном. Старый Тристан был всегда поддат с тех пор, как много лет назад красная лихорадка унесла всю его семью, кроме него самого. Но он был давним другом короля, и поверенным во всех его делах. Потому извечный хмельной дух ему прощался, тем более, что хмель не мешал ему делать дело лучше, чем кому-либо другому.
  
  Ничего не объясняя его высочеству, Тристан сошел с крыльца и едва не на четвереньках двинулся вокруг дома. Бросив на него взгляд, Генрих поспешил внутрь.
  
  Отца и брата он нашел в верхней комнате. Седрик в отчаяние перебирал содержимое чьего-то вещевого мешка, вывалив его на незастеленную кровать. На сбитых простынях валялись романский шлем, деревянный гребень, несколько женских гребней поменьше и странной формы зеркало с ручкой. Чуть поодаль на покрывале лежал красивый, но короткий посеребренный меч.
  
  Никакой женщины в комнате не было. Ровно как и во всем доме.
  
  - Она была здесь, - севшим голосом бормотал Седрик, невидяще глядя на разбросанные вещи. - Была здесь еще вечером... Всего несколько часов назад... Что за...
  
  Король, хмуро жуя губы, стоял у окна. Его лицо болезненно морщилось.
  
  - Внизу опрокинуты лавки и горшки перебиты, - рискнул сообщить Генрих то, что и так было очевидно. - Кто бы тут ни ночевал, его или ее вытаскивали силой. Наверное, и собаку тоже они...
  
  Хэвейд, не глядя, кивнул. Заскрипела лестница под чьими-то тяжелыми шагами. В комнату, выдыхая хмель, ввалился Тристан.
  
  - Были тут конники, - доложил он, тяжело бухаясь на единственную скамью. - Много, около полудюжины. И телега. Больше ничего не скажу - снег наметает так, что все следы к... к Темной замело. Да еще мы тут все затоптали.
  
  - Это ее мешок?
  
  Седрик уже успел оправиться от своей потери. Он стиснул зубы, заставив себя подняться.
  
  - Это ее вещи и меч, - де-принц кивнул головой куда-то вбок. - Она поклялась именем Лея, что будет ждать меня здесь. Но пусть бы она нарушила клятву... Марика могла оставить цацки, но не оружие.
  
  - Женщина? - не поверил Генрих. Его брат нетерпеливо дернул щекой.
  
  - Она владеет мечом лучше многих мужей. Но даже она не смогла бы так расправиться с моей собакой. Тем более, это, - Седрик указал на поблескивавший в свете факелов клинок. - Лежит так же, как я оставил, когда уходил от нее. Должно быть, - де-принц страдальчески поморщился, - Марика услышала шум во дворе и подумала на меня. Потому не захватила с собой оружие. Они взяли ее голыми руками. Но проклятье, кто бы это мог быть? Кто?
  
  Про-принц обвел глазами комнату.
  
  - Кто-нибудь знает о твоем убежище?
  
  Младший Дагеддид медленно покачал головой.
  
  - От силы пятеро. Нет... они не могли. Заслуженные воины из королевской стражи. Я... мог бы поручиться за каждого.
  
  - Разбойники? - предположил со своего места старый Тристан, шумно выдыхая через нос. Седрик вновь покачал головой, прикасаясь к поблескивавшему посеребренному мечу.
  
  - Тоже нет. Дом заговорен. Никто не войдет сюда со злыми намерениями.
  
  Все это время молчавший у окна король мрачно хмыкнул.
  
  - Выходит, что тот, кто похитил эту загадочную женщину, пришел в твой дом со светом Лея в сердце? - с хмурой насмешкой проговорил он.
  
  
***
  
  Альвах очнулся от немилосердной тряски. Случившееся он помнил смутно. После того, как он спустился по лестнице на первый этаж, в дом ворвались люди в серых рясах поверх посеребренных кольчуг, до изумления схожие с подручными Инквизиторов третьих и вторых степеней. Так же молча и деловито они бросились на него. Кого-то из них он даже успел расшвырять по углам, и мог бы продержаться дольше, если бы один из нападавших - по-видимому, маг, не полыхнул темной аурой, и мир перед глазами самого романа тоже неожиданно не потемнел.
  
  С трудом проморгавшись от невесть когда набившегося в глаза сора, Альвах огляделся. Он лежал щекой на грубых досках, которые, к тому же, тряслись, подпрыгивая словно на ухабах. Подняв глаза кверху, бывший Инквизитор увидел вокруг прутья решетки и понял окончательно. Судя по всему, он ехал в клетке - можно было бы предположить, что в таких перевозили преступников, если бы не выгравированные на прутьях защитные руны. Перемычки между прутьев были покрыты серебрением. Альвах был хорошо знаком с подобными повозками. В таких доставляли в тюрьмы Храма только ведьм.
  
  Роман попытался двинуть руками. Запястья были связаны. Веревка - тугая и толстая, несколько раз перетягивала его тело. Несмотря на то, что ноги были свободны, Альвах с трудом мог пошевелиться. К тому же, он слышал и видел гораздо хуже, чем обычно, словно после тяжелого удара по голове. Должно быть, заклятие, которое применил маг, было сильным. А может, дело было в новом приступе слабости - Альвах не понимал. Да и не это теперь беспокоило его.
  
  Он был в руках Ордена Инквизиции. В этом не было сомнений. И Инквизитор, и его люди пришли не просто так - они целенаправленно искали его, Альваха. Точнее, романку Марику. Ведьму, бежавшую из Вечного Рома. И они точно знали, где искать.
  
  Но откуда они вообще узнали о нем?
  
  Альвах готов был поклясться - на него донес не внезапно прозревший в догадке Седрик. Даже если бы де-принц своими глазами видел, как романка Марика творит непотребную женскую магию, он бы никому не отдал мать своего ребенка.
  
  Но кто еще мог знать?
  
  Догадка пришла быстро, одновременно с тем, как остановилась телега. Альвах в последний раз сильно приложился головой и плечом. С прекращением тряски стали возвращаться зрение и слух. Роман стал различать пофыркивание лошадей, звяканье сбруи, негромкие переговоры и, в отдалении, стук - словно молотом по наковальне.
  
  Снова послышался стук, но другой и ближе, и затем скрип. Дверь клетки медленно отворилась, и в телегу забрался какой-то человек.
  
  Альваха ухватило за руку выше локтя. Резкий рывок едва не вырвал плечо. Попытавшийся поставить его на ноги человек выругался.
  
  - Проклятье. Тяжелая!
  
  Больше он не сказал ни слова. Так же молча к нему присоединился другой. Как и первый, этот был одет в серую накидку подручного Инквизитора. Вдвоем мужчины все же заставили Альваха подняться на ноги и выволокли его из клетки.
  
  Ударившая по ногам земля была одета в камень. Подслеповато щурившийся роман огляделся. Потом, распахнув глаза, огляделся уже осознанно.
  
  Широкая, со всех сторон окруженная каменными стенами площадка, была ему хорошо знакома. Это был внутренний двор небольшой крепости при Храме Светлого, которую занимал Орден Инквизиции Ивенотт-и-ратта. Сюда Инквизитор второй степени Марк Альвах и его подручные привозили тех ведьм, которые были изловлены живьем.
  
  - Чего встала! Пошла!
  
  Не удержавшись от толчка в спину, Альвах снова упал на плиты. Вместе с болью пришел холод. Отправляясь навстречу Седрику, он не накинул полушубка. И, как оказалось, за время в клетке успел люто закоченеть.
  
  Его вновь вздернули на ноги. Выворачивая руки, новую изловленную ведьму повлекли к хорошо знакомым дверям. За этими дверьми Альвах обычно сдавал ведьм с рук на руки страже, расписываясь за каждую в книге.
  
  Пока его тащили к приемной, Альвах в несколько рывков огляделся. Этот отряд ловцов был незнаком, как не был ему знаком идущий позади Инквизитор - невысокий, жилистый роман средних лет. Возможно, роман прибыл в крепость после того, как исчез Альвах. А может быть, даже на его место.
  
  Додумать мысль не удалось. Альваха уже втолкнули в приемное помещение, поставив перед приемщиком - венемейцем Родригезом. Этот выходец из западных земель империи романов был прислан в Ивенотт-и-ратт задолго до того, как сюда приехал сам Альвах. Ни для кого не было секретом, что венемеец угодил в Веллию исключительно в силу собственной свирепости и нетерпимости к женскому пороку. Среди народов империи ходила присказка о том, что если кто-то и был злее романов в отношении к ведьмам, так это венемейцы.
  
  Меж тем, незнакомый Инквизитор обошел Альваха и двух удерживавших его подручных. Подойдя к столу Родригеса, он положил на него расправленный пергамент.
  
  - Отчет, - коротко проговорил он по-велльски. - Ведьма изловлена по доносу благородного Эруцио Публия. Находилась в указанном им месте. Ее приметы сходятся с описанием, содержащимся в доносе.
  
  Родригез окинул Альваха внимательным взглядом, потом покопался в сложенных у него на столе бумагах и вытащил еще один пергамент. Некоторое время он вглядывался то в ровные темные строчки, то в лицо изловленной ведьмы. Наконец, чему-то кивнул и придвинул Инквизитору книгу.
  
  - Все верно. Ставь подпись, твоя светлость.
  
  После того, как тот расписался, его люди отступили от Альваха и вместе с предводителем покинули помещение. Их дело было сделано. Зато стражники Родригеза по знаку начальства окружили кусавшего губы Альваха.
  
  - Ну-ка посмотрим, кто тут у нас.
  
  Среднего роста, плотный Родригез всегда блестел, словно он специально натирал себя всего топленым свиным салом. Пахло от него тоже не лучше, чем от свиньи. Несколько прядей длинных, слипшихся волос обрамляли обширную потную лысину. Из-за общей немытости и запаха, Альвах в бытность Инквизитором всегда старался держаться от Родригеза подальше, общаясь с ним только, когда для того требовала служебная необходимость.
  
  Теперь он как мог отодвигался, пытаясь увернуться от чужих вонючих пальцев, которые за подбородок поводили его голову так и эдак, разглядывая лицо. Если раньше тусклый взгляд Родригеза вызывал раздражение романа, то теперь он был по-настоящему напуган. Еще подручным ему единожды приходилось видеть, каким образом приведенных ведьм подготавливали для заключения. То, что теперь предстояло ему самому, загодя наполняло сердце тоской и отвращением.
  
  - Как твое имя, тварь? - тем временем, спросил Родригез, поглаживая Альваха по лицу. Бывший Инквизитор сглотнул, не решаясь отстраняться. Он догадывался, что при попытке любого неповиновения, его попросту изобьют, после чего все равно принудят к тому, что посчитают необходимым. Способы воздействия на ведьм и колдунов были тут отточены давно.
  
  - Марика, - стараясь выговаривать четче, чтобы не заставляли повторять, пробормотал он. Родригез перестал его поглаживать и несколько раз хлопнул по щеке.
  
  - Я напишу, что ты назвалась Марикой, тварь, - последний хлопок по силе можно было бы посчитать пощечиной. - Но я чую ложь. Ты смердишь ложью, тварь. Ничего, тебе еще развяжут язык.
  
  Он мотнул головой.
  
  - В комнату очищения. Эта шлюха использовала нечестивую волшбу, чтобы обольстить высокого мужа. Не церемоньтесь с ней.
  
  Альваха вновь толкнули в спину. За приемным помещением был знакомый полутемный коридор. Бывшего Инквизитора, который еще не оправился от заклятия и не мог быстро идти, протащили по нему под руки и втолкнули в комнату с низким потолком. Здесь ему тоже приходилось бывать, но только единожды и лишь в качестве наблюдателя.
  
  Он знал, для чего эта комната. И мысленно призвал Лея укрепить его волю настолько, чтобы выдержать все то, что его ожидало здесь.
  
  В комнате стояло три стола - за одним из них сидел невысокий лысый духовник, имя которого Альвах запамятовал. Другой был побольше и крепче. Его столешница лоснилась поверху, свидетельствуя о многократном использовании. По бокам к ней были прибиты деревянные распорки. На третьем столе в правильном порядке были сложены инструменты, предназначение которых было Альваху известно - во время своего единократного ознакомления с приемкой новой ведьмы ему приходилось наблюдать за действиями приемщиков. Тут же стояли бочка с водой и несколько тазов. В одном углу комнаты был тлевший очаг, в другом - отверстие, для слива воды в отстойник.
  
  Один из сопровождавших Альваха воинов подошел к столу с ожидавшим за ним духовником, и положил перед ним кусок пергамента, исчерченный корявыми литерами приемщика Родригеза. Духовник быстро пробежал глазами написанное, морщась в самых непонятных местах. Потом чему-то кивнул и, поднявшись, прошествовал к сжавшемуся Альваху.
  
  - Что ж ты, Марика, - цепкие черные глаза вперились в лицо романа. Духовник оказался ненамного выше "пойманной ведьмы". - Такая красивая женщина и такое творишь...
  
  Альвах промолчал. Он знал, что слова здесь бесполезны. В положении арестованной женщины бессмысленно было что-то говорить вообще. Все сказанное тут же использовалось против нее самой.
  
  - Отец Марух, - вклинился один из стражников. - Ее обвиняют в соблазнении мужа высокого ранга. Господин приемщик велел...
  
  - Без тебя знаю, сын мой, - отец Марух еще раз смерил Альваха взглядом. - Ты, потерянное для света дитя... Не ведаю, какими снадобьями и амулетами ты пользовалась для достижения цели, но здесь у тебя ничего этого не будет. Где бы ты ни прятала твои мерзкие колдовские вещи, мы должны отобрать их и уничтожить, во славу Лея. Сними одежду и положи на этот стол. Нужно тебя обыскать.
  
  Альвах почувствовал, что его руки снова свободны. Страх навалился, липкими холодными пальцами проникая в самое нутро. Он затравленно огляделся. Морды стражников уже предвкушали привычное зрелище и бывшему Инквизитору внезапно пришло в голову, что если так, то менее губительно для здоровья и рассудка было бы видеть рядом только одну перекошенную похотью морду - Седрика или Ахивира, но никак не десяток.
  
  Стиснув зубы, он распустил шнуровку и стащил платье через голову, понимая, что если упираться, то ему попросту помогут. Потом, уже медленнее, стянул штаны и сбросил сапоги, оставшись стоять на каменном полу босым и обнаженным.
  
  Натянув кожаные, шитые серебром перчатки, духовник действительно осторожно брал каждую его вещь и раскладывал на столе. Потом, все так же соблюдая предосторожности, приблизился и вытащил из волос Альваха забытую перевязку, после чего присоединил ее к остальной одежде.
  
  - Больше ничего нет, - выдавил Альвах, правильно истолковав требовательный взгляд. - Не видишь?
  
  - Лей да замкнет твои уста, - отец Марух несильно ударил арестованную по губам. - Не говори без позволения, дитя. Мы знаем, что дочери Лии - подлы и изворотливы. Ты могла спрятать колдовские снадобья на себе. Открой рот.
  
  Как был, в перчатках, духовник залез в рот Альваха и довольно долгое время в нем копался, дергая за щеки и отодвигая язык. Потом вынул пальцы и зарылся ими в густые волосы бывшего Инквизитора.
  
  Нужно отдать ему должное - искал он мастерски. Руки отца Маруха шарили в волосах, ощупывали шею, проводили под грудями, забирались подмышки. Альвах мог бы оценить его опыт, наблюдай он со стороны. Однако теперь оценивать не получалось. Стоявший обнаженным под плотоядными ухмылками стражи, вынужденный показывать себя во всех сокровенных местах, Альвах чувствовал остро накатывавшие омерзение и дурноту. К тому времени, как духовник проник в его женское естество, изо всех сил державшийся бывший Инквизитор едва не обеспамятовал от сильного душевного волнения. С трудом удерживая себя в руках, он вытерпел тупую растягивавшую боль, не выдав себя ни единым звуком.
  
  Наконец, отец Марух отошел от него, позволяя выпрямиться. Альвах опустил руки и поднял голову. Его выжидающий взгляд был стеклянным. Той частью его разума, что еще могла мыслить, еще раз подумалось, что лучше еще одно унижение с Седриком, чем то, что только что довелось перетерпеть.
  
  Духовник вновь смерил его взглядом. Лицо "ведьмы" цвело красно-желтыми пятнами, но побелевшие губы были крепко стиснуты. Очевидно, арестованная женщина изо всех сил боролась с собой, чтобы не вскрикнуть или не разрыдаться.
  
  Но не издала даже короткого стона.
  
  - Велика в тебе гордыня, потерянное для света дитя, - отец Марух неодобрительно покачал головой. - В твоем положении нужно молить Лея о снисхождении и прощении. Быть может, тогда Светлый сжалится над твоей пропащей душой.
  
  Он кивнул одному из стражников.
  
  - Зовите цирюльника. Большая сила дочерей Лии - в их волосах. Не оставим соблазна этой заблудшей женщине вновь воспользоваться ее чарами.
  
  Альвах опустил голову. Подобно телесным, его душевные силы были готовы вот-вот ему изменить. Силой одной только мужеской воли он еще держался.
  
  - Вижу, враг в тебе силен, - отец Марух уже был у стола с инструментами. Альвах не поднимал головы, но он слышал звук льющейся воды и знал, что должно последовать дальше. - Ничего, мы изгоним его, дитя. Пусть твоя порочная женская природа будет сопротивляться изо всех сил, цепляясь за свою греховную мерзость, воля Светлого все равно сильнее. Мы будем по мере наших скромных сил помогать тебе обрести смирение. Вот увидишь - едва мы омоем твое тело снаружи и изнутри очищенной водой, твое упорство в грехе уже поколеблется. Ты в надежных руках.
  
  Альвах вскинул глаза на клистирную трубку, которая была наполнена кипяченной в посеребренной посуде, осененной рассветными лучами водой, распорку для насильного вливания воды в глотку - и не удержался от свирепого оскала.
  
  
***
  
  Железные кандалы с длинной тяжелой цепью были бы тяжелы даже для мужчины. Скованная по рукам и ногам романка с потерявшимся где-то глубоко внутри нее бывшим Инквизитором Марком Альвахом едва переставляла вялые ноги. То, что происходило только что, казалось куда мерзостнее ядовитого гноя гидры, который чудище вталкивало прямо под шкуру, сугубее совершенного Седриком, отвратительнее всего, что когда-либо доводилось испытать. Пока его тискали чужие липкие руки, Альвах словно умирал - возрождаясь в муках и снова погибая. Неправильность, нереальность происходящего повергала рассудок в какое-то странное оцепенение, в котором мешались ужас и дикий, отчаянный, но глухой протест. Альвах не знал, как ему вести себя, одновременно понимая, что как бы он себя ни вел, он ничего не изменит. И с каждым новым унижением, что приходилось выносить от бывших соратников по ремеслу, к нему приходило прозрение. Чем дальше, тем яснее ему становилось то, чего он не видел раньше. Какой-то частью разума Альвах искренне поражался, как такая очевидная вещь до сих пор не приходила ему в голову. Но невозможность теперь воспользоваться пониманием, как-то изменить то, что открылось ему так внезапно, наполняло сердце бывшего Инквизитора страхом и черной тоской.
  
  Альвах знал о том, что обречен. Использование колдовства для обольщения дворянина было едва ли не суровее всего прочего, в чем могли обвинить ведьму. Обольщение принца было неслыханным преступлением и давало право следователю применять допрос с пристрастием без получения разрешения в Секретариате.
  
  Возможно, следователь мог усомниться в том, что арестованная виновна. Но письменное свидетельство против ведьмы мужа благородного происхождения делало вину несомненной. Доказательства не были нужны. Следователю оставалось только получить признание самой ведьмы для закрытия дела и его передачи судьям.
  
  Бывший Инквизитор угодил в ловушку, из которой не было выхода. Что бы он теперь ни делал и не говорил, впереди его ждала только казнь. Но отчего-то именно теперь подступившая близко смерть пугала. Несмотря ни на что, роману вновь, сильнее, чем прежде, хотелось жить.
  
  Коридор, по которому его вели теперь, Альвах раньше никогда не видел. Здесь было светлее, чем где-то еще, точно здешние охранители стремились не допускать тьмы даже в мысли. Ярко горевших факелов было такое множество, что они почти не давали появиться даже теням. По обеим сторонам в толще камня, словно железные печати, были вделаны тяжелые двери с начертанными на них защитными рунами. Прислушавшись, из-за дверей можно было различить тяжелые вздохи и тихий плач.
  
  Романа провели почти до самого конца. Остановившись в конце ряда, сопровождавший Альваха молодой стражник загремел замком, после чего с усилием потянул на себя толстое дверное кольцо. Дверь поддалась без скрипа. Молодой страж остался в коридоре. Другой, постарше, втолкнул звеневшего цепью Альваха в тесный каменный мешок с едва видимым, забранным решеткой узким отверстием отдушины под самым потолком.
  
  В отличие от коридора, в камере было темно. Свет падал от отверстия под и над дверью и еще немного - от оконца отдушины, которое выходило во двор. Едва живого Альваха толкнули к самой стене с вделанным в нее толстым железным кольцом.
  
  Бывший Инквизитор ожидал, что его прикуют к кольцу и оставят, наконец, в покое. Однако страж медлил. Он дотащил изнемогавшую ведьму к самой стене и вдруг схватил ее за плечо, разворачивая к себе. Альвах почувствовал под горлом сильные пальцы. Вжав пленницу в камень спиной, другой рукой охранник ласкающее погладил ее лишенную волос голову.
  
  - Люблю свежевыбритых сучек, - хрипловато пробормотал он, проводя ладонью по шее, груди, животу Альваха и забираясь ему между ног. - Такая гладенькая паршивка... Ты... такая красивая... маленькая дрянь. Сейчас мы с тобой... вот проклятье! Сейчас... Твою мать! Давай, растопырься, тварь! Ну, кому сказал?
  
  В груди романа, который отворачивался и изо всех сил препятствовал насильнику, что-то мучительно натянулось. Он дернул горлом, инстинктивно зажимаясь изо всех сил. Силы на сегодня вышли все и Альвах, не сдержавшись, издал едва слышный писк.
  
  - Ты что-то протявкала?
  
  Пахнущий потом, чесноком и мочой стражник с силой приложился к губам той, кого он считал ведьмой. Его пальцы терзали чувствительную плоть Альваха, причиняя муку, заставляя юную романку извиваться и стонать от боли. Одновременно он сжимал горло "ведьмы", не давая отвернуться и едва разрешая дышать.
  
  Наконец, он оторвался от девичьих губ. Выпущенная романка захрипела, с силой втягивая воздух. Продолжая удерживать ее горло, другой рукой стражник торопливо спустил штаны. Стиснув плечо юной женщины, он попытался принудить ее опуститься на колени.
  
  - Давай, скотина, - он выпустил шею ведьмы и с силой надавил на ее второе плечо. - Сделай это, тварь! Или я... клянусь тьмой, я заставлю тебя пожалеть о каждом дне, которые тебе еще остались! Ты... Что ты... Ты опять что-то протявкала? А?
  
  - Статья семь, - едва слышно просипела ведьма сквозь передавленное горло. Несмотря на все усилия мучителя, она осталась стоять на пригибавшихся ногах, скрючившись, но так и не опустилась на пол. - Пункт четыре, приложение... пятое для стражи, бдящей за... за вверенными ее надзору женами, арестованными по подозрению в... волшбе. Я... я в тягости. Приложение пятое запрещает применять насилие к... к беременным арестанткам... до оглашения приговора. Я... донесу на тебя. И ты... понесешь... наказание. Не серьезное, но... к охране ведьм тебя больше не допустят. И жалование... будет... урезано...
  
  Альвах почувствовал, что хватка на его плечах ослабла. Он воспользовался этим, чтобы привалиться к стене, выпрямиться и перевести дыхание. Стражник стоял напротив, не делая более попыток облапать его снова. На усатом лице читалось тупое изумление.
  
  Впрочем, не было похоже, чтобы ему были присущи долгие сомнения или рассуждения. Стражник снова шагнул вперед, прижимая локтем горло пленницы.
  
  - Ты откуда такая умная, а, сука? Хотя, мне плевать, - он вжал колено между ее ног, расталкивая их в стороны. - Тебе никто не поверит, даже если...
  
  - Поверят, если я расскажу про твою уродливую бородавку, - собрав последние силы, романка искривила губы в презрительной усмешке и указала глазами вниз. - Ты знаешь, они проверят. Мои слова подтвердятся и тебя... прогонят... как паршивую собаку. Им плевать... я знаю, им плевать на меня, но они не терпят неповиновения. Я... донесу, не сомневайся. Мне... нечего теперь терять...
  
  Она не договорила. Тяжелая оплеуха бросила ее спиной на стену. Стражник подтянул штаны и, примерившись, ударил вновь - кулаком. Потом наклонился, подбирая цепь и, наконец, прикрепил ее к кольцу.
  
  - Ты никому ничего не расскажешь, тварь, - вновь вздернув пленницу за горло, он приблизил к себе ее окровавленное лицо. - Ты у меня еще выбросишь своего ублюдка раньше времени. Все равно он подохнет вместе с тобой! Как считаешь - будет оно тогда работать, твое... э... приложение?
  
  Он швырнул ведьму на пол и с маху ударил в живот ногой. Потом еще и еще. На каждый удар женщина отвечала мучительным вскриком. Эти полные боли, жалобные звуки, похоже, наконец, удовлетворили стражника. Прекратив избивать тяжко хрипевшую ведьму, он плюнул сверху и - вышел вон. В замке загремел ключ и послышался топот удалявшихся шагов.
  
  Спустя какое-то время все стихло.
  
  Альвах с трудом разогнулся, чувствуя, как рот наполняется кровью. Потом, едва поднимая трясущиеся руки, медленно и неуверенно провел ими по животу.
  
  Внутренности скручивала сильная боль, которая грызла нутро, жевала потроха, пульсируя тупыми, горячими ударами по всему телу. Однако, к изумлению, изменений он не ощутил. Похоже, что расчет стражника не оправдался. Ребенок Дагеддида вцепился в нутро как клещ, и выгнать его оттуда было не так просто.
  
  Альвах уронил руки на каменный пол и вдруг понял, что вычерпал силы все, до дна. Препятствовать тому, что произошло дальше, он не смог. Вжав лицо в камень и обнимая голые плечи руками, Альвах тяжело, тянуще всхлипнул и, уже не сдерживаясь - разрыдался.
  
  - Бедняжка...
  
  Подавившись глухим, захлебывающимся воем, роман испуганно вскинулся, кулаками размазывая кровь и слезы по замурзанному лицу. В камере было темно, и поэтому ему не приходило в голову, что все это время он мог быть не один.
  
  Меж тем та, что заставила его так бояться, завозилась в темноте, звеня цепями. Присмотревшийся Альвах стал действительно различать в темном углу нечто, напоминавшее очертания женского тела.
  
  - Я... напугала тебя? О, Светлый. Я не хотела... прости меня. Я сидела тихо, чтобы... чтобы господин стражник не вспомнил обо мне. Мне... мне не хотелось, чтобы он... ну, задержался тут еще. Ты... ты здесь недавно? Тебе... ну, тебе очень больно, да?
  
  Что-то в голосе, а может быть, в манере говорить собеседницы, которая, по-видимому, была еще одной арестованной ведьмой, показалось Альваху смутно знакомым. Словно ему довелось слышать этот голос, а может быть, говорить с ней раньше.
  
  - Ты меня не... напугала, - покривил душой роман. Он попытался подняться на ноги, но пронзившая тело боль бросила его обратно. Короткая цепь тоже позволяла только сидеть у стены. - Я... да. Я здесь впервые.
  
  Собеседница завозилась сильнее. Бывший Инквизитор увидел, что она пытается подползти. Должно быть, ее цепь была не в пример длиннее чем та, на которую посадили романа, потому что спустя какое-то время женщина оказалась близко настолько, чтобы Альвах смог различить в полутьме черты ее лица.
  
  - Бьенка!
  
  Его изумление было так велико, что Альвах не смог сдержаться. Миг спустя он опомнился, подавив отчаянный порыв зажать рот рукой. Но слово уже вырвалось. Бьенка - а это действительно была именно она, удивленно вздрогнула. Прищурившись, девушка в свою очередь вгляделась в черты Альваха. Но, конечно, его не узнала.
  
  - Ты знаешь, как меня зовут? Мы... ну, мы встречались раньше? Я... просто я тебя не помню. Ну, то есть, совсем...
  
  Альвах промолчал. Не дождавшись ответа, девушка придвинулась еще ближе, до упора натянув свою цепь. И - смогла заглянуть в лицо соседки по камере, которое едва виднелось в царившей меж ними полутьме.
  
  - Н-нет, - произучав некоторое время смятенно-угрюмого Альваха, неуверенно пробормотала дочь кузнеца. Бывший Инквизитор отметил, что ровные светлые волосы Бьенки, хоть и нечесаные теперь, были нетронуты. Как нетронутой оставалась ее одежда. По-видимому, Бьенке вменяли в вину куда меньшее, чем Альваху, и не посчитали ее опасной настолько, чтобы принять суровые меры. - Ты... у тебя такой тонкий носик и брови... И зеленые глазищи. У нас, веллов, таких не бывает. Ты, ну... ты романка, да? Но откуда ты меня знаешь? Я всего раз видела романа, и это был мужчина, - она дернула плечом. - Инквизитор, который привел меня сюда. У него... у него тоже были такие зеленые глаза. Брр, - Бьенка, не утратившая своей разговорчивости даже в заключении, живо напомнила Альваху о подвале, в котором не он мучил ее, а она - его. - У этого Инквизитора был такой взгляд... вот его я бы точно вспомнила, где бы ни...
  
  Внезапно, она умолкла. Поднявший глаза Альвах успел увидеть выражение суеверного ужаса, на миг промелькнувшее на ее лице. Словно переборов себя, Бьенка еще раз, внимательно вгляделась в его глаза и несколько раз дернула головой, точно прогоняя наваждение.
  
  - Что? - хрипло спросил роман. Против его ожиданий, Бьенка внезапно рассмеялась, но тут же оборвала себя.
  
  - Н-ничего, наверное, - девушка опустила взгляд, но тут же подняла его вновь. - Я просто... просто мне на миг показалось... Но нет, этого не может быть. Это ведь... Нет, глупость. Ты скажи, откуда тебе известно мое имя? Ты позвала меня так, словно мы точно виделись и говорили раньше.
  
  Альвах покачал головой, облизывая разбитые губы.
  
  - Мне... тоже... показалось, - вынужденно выдавил он. - Ты похожа на... п-подругу. Ее... тоже зовут... Бьенка.
  
  Боль вновь скрутила его нутро. Не сдержавшись, он застонал, прижимая руки к животу. И вдруг почувствовал на себе узкие теплые ладони. Бьенка гладила его по спине и плечу. И, спустя время, боль как будто по чуть-чуть, едва заметно, но слабела.
  
  - А ты молодец, - дочь кузнеца подхватила Альваха, не давая тому с маху приложиться головой об каменный пол. С ее помощью бывший Инквизитор подтянулся и сел. Боль по-прежнему пережевывала внутренности тупыми клыками, но, все же, сделалась терпимой. - Ловко ты выдумала с этой... как ее...
  
  - Поправкой, - одними губами подсказал роман, прислоняясь затылком к стене.
  
  - Ну, да, поправкой, - Бьенка улыбнулась. - Вы, романы... ну... вы умеете быть... э... ну, умеете убеждать. Даже когда врете. Ну, то есть... Тот Инквизитор... который пришел за мной. Он говорил в точности, как ты. Такой, весь из себя презрительный и важный. Он врал, и запугивал меня, и пытался... ну, чтобы я поверила ему и признала себя виновной... в том, чего не делала. И взгляд у него при этом... у вас, романов, наверное, у всех такой взгляд, да?
  
  Она спохватилась.
  
  - Ой, прости. Я... я тебя не обидела?
  
  Альвах нашел в себе силы дернуть головой.
  
  - Не обидела, - прошептал он.
  
  Бьенка погладила его по щеке.
  
  - Ты не обращай внимания, - она грустно усмехнулась. - Я, ну... болтаю, сама не знаю что. Батюшка все повторял, что я странная. И братец мой, Бертольф, тоже говаривал. Что, ну... мой язык доведет меня до беды. И вот... довел.
  
  Она помолчала. Альвах молчал тоже, прижимая руки к низу живота, и с тревогой прислушиваясь к корчам отбитого нутра.
  
  Однако, долго сидеть молча Бьенка не могла. Дав роману лишь короткую передышку, она заговорила вновь, совсем как ранее - быстро и бессвязно.
  
  - Я-то думала, эт не я странная, это они, ну... Не понимают. А теперь... - она вздохнула. - Теперь вижу, что они были... ну, правы. Я... эт самое, как в глаза тебе взглянула, так и сразу... Ну, сразу господина Марка там увидела. Инквизитора, который меня ведьмой назвал, представляешь? - дочь кузнеца неуверенно улыбнулась. - Да так... так ясно. Наверное, потому что ты тоже романка. Вот так вот. Не могу... его забыть. Ну, не потому что он Инквизитор... А просто потому что... Не знаю. Не знаю! У него такие глаза... и... его судьба... Я совсем немного умею читать... В общем, с ним случилось что-то плохое. Я... ну, пыталась его предупредить. А он не поверил. Ушел за той ведьмой, и... и сгинул. И я вот все думаю - как он там? Что с ним? Дурочка я, правда? - Бьенка дернула губами и улыбнулась снова. - Спалят меня скоро, как чучело из соломы, что по весне во славу Лея в поле жгут. А я все не могу забыть... своего погубителя.
  
  Альвах поднял голову. Тело его пекла боль, душу - жгучий стыд.
  
  - Любишь? - прямо спросил он. Бьенка вздохнула, звякнув цепью.
  
  - Он не плохой, - словно убеждая саму себя, неуверенно пробормотала она. - Он... он просто... Ну... Да, люблю, - она отвернулась от Альваха, прислонившись спиной к стене. - С тех пор, как... Ну, как в глаза ему посмотрела. И... - дочь кузнеца помолчала. По-видимому, это был тот редкий миг, когда она сразу не нашла слов, чтобы продолжить. - И скучаю о нем. Очень. Понимаю, что глупо, но...
  
  Она снова посмотрела на подругу по несчастью, которая, морщась, кусала губы.
  
  - Я точно глупая, - Бьенка в который раз вздохнула. - Тебе больно, а я... говорю о всякой ерунде. Просто я... ну, долго уже сижу, и... много думаю. Ты первая за много дней, с кем можно поговорить. Вот я и... Прости меня.
  
  Альвах снова промолчал. Впрочем, Бьенке собеседник был важен только из-за наличия у него ушей.
  
  - Ты вот не поверишь. Мне теперь и умереть не жалко. Все равно без него... Тоскливо. И муторно, - она вздохнула в бессчетный раз. - А он... такой гордый. Что я для него? Так... просто деревенская девка, ведьма. Мизинца его не стою...
  
  - Это он твоего не стоит, - подал, наконец, голос роман, облизывая засохшую кровь с разбитых губ и внезапно распаляясь. - Этот сукин сын, этот дурак, этот мерзавец множество последних лет своей жизни с щенячьей радостью служил хаосу, не давая себе труда остановиться и подумать, что же он делает. Ведь всего-то нужно было, что хоть немного подумать! Проклятье! Я... только теперь до меня дошло, что я творил все эти годы! И даже когда я побывал за Прорвой... Когда узнал о том, как несправедливо была оболгана Темная Лия... Я все равно думал только о себе, и не давал себе труда воспользоваться тем редким знанием, которым стал обладать один из немногих - из-за чего именно произошел раскол нашего мира! Ведь ссора Лея и Лии произошла не по их вине, их поссорил хаос! И если в мире Лии он сильнее, это не значит, что в мире Лея его нет! Он просто действует здесь... по-другому. Он... заставил нас позабыть заветы Единства. Теперь мы будто бы живем по заветам Лея, но Светлый ли их нам принес? Светлый суров, но он добр! Он... он никогда бы не хотел, чтобы... чтобы его дети творили... творили то, что делает сейчас Орден Инквизиции. И... наверняка, если подумать... поискать, почитать... Ведь изначально мужья и жены были равны. Неравенство их произошло из вины Лии. Но если Лия невиновна, значит и жены... Жены ни в чем не провинились перед мужьями. И несправедливо... несправедливо их карать только за врожденно иное естество. Caenum! Почему - почему я понял это только сейчас? Когда я уже ничего не могу изменить??
  
  Он оборвал себя, уже не заботясь о том, что думала о нем Бьенка, не заботясь ни о чем более. Ему тоже - как и дочери кузнеца, нужно было высказать то, что столько времени зрело - и вызрело в его душе. И, одновременно, в этот миг Альвах окончательно понял, что обречен. И обречен бесповоротно. Какую бы форму ни приняла сила хаоса, она не позволит жить человеку, которому известно то, что было известно Альваху.
  
  Когда отзвенел последний звук его голоса, в камере на долгое время воцарилась тишина. Альвах молчал, пряча лицо в ладонях. Бьенка молчала тоже, прикрыв ресницами долгое время бывшие широко распахнутыми синие глаза.
  
  - Так значит, мне все-таки... ну, не показалось, - наконец, выдавила она. Голос девушки срывался и дрожал. - Когда я увидела... увидела тебя в первый раз... Мне показалось - я узнаю твой взгляд из тысячи. Это... это действительно ты... господин Марк.
  
  Альвах поднял голову. Однако Бьенка внезапно напротив, зазвенев цепями, спешно спрятала в ладонях лицо.
  
  - О, Светлый! А я... я такого тебе тут наговорила! - невнятно донеслось из-под ее скользнувших вперед, всклокоченных волос.
  
  
***
  
  - ... а ты изменился, господин Марк.
  
  Голова Бьенки лежала на груди Альваха. Он приобнимал девушку за плечо, несмотря на то, что дочь велльского кузнеца была сейчас выше самого романа не менее чем на полголовы.
  
  Теперь, когда грозный Инквизитор явился в облике женщины, Бьенка смогла преодолеть смущение перед ним. Альвах же чувствовал прильнувшее к нему девичье тело и впервые за долгие месяцы на короткое время забыл, что он сам не заступник, а жертва.
  
  Последние слова Бьенки заставили его даже усмехнуться.
  
  - Что, заметно? - пошутил он. Девушка, впрочем, ответила ему только короткой улыбкой.
  
  - Ну, я не только... тело имею в виду. Ты... ты сам чуть-чуть другой. Взгляд у тебя тот же, но... но смотришь ты иначе.
  
  Альвах приопустил голову, посмотрев на девушку. Бьенка сидела, прижавшись к нему и прикрыв глаза.
  
  - Хотя если не смотреть, а только нюхать - ты... пахнешь ты собой. Женщины... ну, они пахнут по-другому.
  
  Роман дернул щекой.
  
  - Да, в женской шкуре я размяк, - согласился он, прочистив горло. Ему было мучительно стыдно за его вину перед Бьенкой, но еще более - за те мгновения слабости, свидетелями которой ей пришлось быть.
  
  Дочь кузнеца помотала головой.
  
  - Нет, я не то хотела сказать. Когда мы встретились в первый раз... ты... ну... у тебя из глаз смотрела тьма. Или... как ты говоришь - хаос? Ты был словно на распутье. А теперь... теперь ты будто выбрал путь. И... ну... мне кажется... выбрал правильно.
  
  Альвах невесело усмехнулся.
  
  - Лучше расскажи, как попала сюда, - попросил он, облизывая разбитые губы. - Кто-то из моего отряда выжил?
  
  Бьенка кивнула, вновь утыкаясь лицом в его плечо.
  
  - Да, человек по имени Килух. Он... он пришел к воротам поздно вечером. Один. И рассказал, что все вы... ну, все мертвы. Поутру капитан отправил людей. Но они не нашли даже тел. Только кровь... и кости.
  
  Она помолчала.
  
  - Капитан выделил этих... сопро... сопровождающих, и твой человек уехал. О нем не было слышно несколько седмиц. А потом вдруг он... ну, вернулся. И с ним... в общем, они забрали меня.
  
  Она остановилась вновь. Альвах ее не торопил, понимая, что, должно быть, эти воспоминания причиняли девушке муку.
  
  - Капитан Вилдэр... тот, который главный в нашем поселении, он... ну, очень рассердился, - Бьенка вновь подняла лицо, заглядывая Альваху в глаза. - Батюшка был сам не свой после исчезновения Бертольфа, а тут вовсе запил... так мне сказали. А другого кузнеца нету. Прочие... ну, возле Прорвы жить не соглашаются. Боятся. Помнится, солдаты привозили к нам других, но все... ну, сбегают. Капитан, он еще и... мой отец в свете перед Леем. Они с батюшкой всегда были дружны, и когда родилась я, они решили - будет лучше, если господин Вилдэр сделается моим заступником. И провели обряд...
  
  Она вздохнула.
  
  - В общем, капитан рассердился. Он отправился в Ивенотт-и-ратт и добился... добился приема в Секретариате. А потом даже сделал так, чтобы духовнику из нашего поселения... ну, разрешили повидаться со мной. Мне потом... потом сказали, что это неслыханно, но у капитана - заслуги перед Ромом... ведь он сдерживает тварей там, у Прорвы. И не только он. Все воины, что вверены капитану, подписали прошение. Ну, как подписали... поставили на нем отпечатки. И все прочие жители Котлов тоже, - она несмело улыбнулась. - Я... знала, что люди в нашем поселении дружны, но чтобы... ну, спорить с Инквизицией... В общем, меня еще не... ну, не допрашивают. Ты... ты как будто умер, а господина Килуха тогда не было в подвале, помнишь? Он не знает, в чем ты обвинил меня. А я... я наврала будто ты рассердился, что я отказалась вести твой отряд к Прорве и сказал, будто я помогаю ведьме. И все жители подтвердили, что я никогда... ну, не колдовала и будто... будто я болею головой.
  
  - Ты молодец, - прервал ее Альвах, с изумлением слушавший ее историю. - Допросы с пристрастием запрещены к применению над теми, кто... кто болен на голову. Считается, что они не властны над собою.
  
  - Ну... вот, - Бьенка пожала плечом, на котором лежала рука романа. - Скоро... скоро будет суд. Так сказал духовник. Тогда... тогда все и... ну, решится.
  
  Альвах сузил глаза. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями. Потом заговорил уверенно и спокойно - как не говорил ни разу с тех пор, как заново обрел голос.
  
  - Послушай меня, - он тщательно обдумывал каждое слово, потому что впервые в жизни ему приходилось использовать знания и опыт не для того, чтобы погубить обвиненную в колдовстве, а чтобы спасти ее. - У тебя... благоприятные... обстоятельства. Такое бывает редко, но бывает. С заступничеством капитана судьи... могут тебе поверить. Поэтому слушай очень внимательно. Сделаешь все так, как скажу, и сможешь выбраться отсюда. Получится еще раз переговорить с духовником, пусть он передаст капитану - тебе обязательно полагается защитник. Если подписавших прошение жителей, которые могут подтвердить твое благочестивое поведение, будет более, чем дважды по две дюжины...
  
  - Их больше, - несмело прервала его Бьенка, с удивлением заглядывая в глаза. - Почти десять дюжин и... ну, еще чуть-чуть. Поселок у нас большой...
  
  - Пусть обратятся к роману Галлусу Дуилиусу из законников Секретариата, он лучший среди прочих. И пусть твой батюшка... не скупится на золото. Ты... тебе очень повезло. Килух действительно не имеет представления о том, в чем тебя обвиняют. По правде говоря... я сам не имею. Ты обозначила, что умеешь больше, чем дано простым смертным - я не мог этого упустить. Но пусть думают, что ты просто отказалась помочь. Когда будут спрашивать - утверждай, что было страшно. Говори о своем благочестии, беспрестанно взывай к Светлому и проси его защиты. Обязательно расскажи о своем раскаянье - что смела сомневаться в защите воинов Инквизиции и воле Светлого Лея.
  
  Он помолчал, вспоминая, ничего ли не забыл.
  
  - До того, как судьи удалятся для оглашения приговора, тебе дадут последнее слово, - наконец, медленно произнес он. - Используй его для короткой фразы, "Недостойная дочь Лии Бьенка с радостью и восторгом примет волю Светлого, какой бы она ни была. До свершится воля Лея". Если... если все пройдет, как задумано, они отпустят тебя. Первые годы за тобой будет строгий надзор вашего духовника, но если ты будешь вести себя разумно - со временем он ослабнет. Ты сможешь... жить как жила. Но, во имя Светлого, не говори больше никому о том, что умеешь...
  
  Дочь кузнеца слушала его с изумлением.
  
  - Ты... господин Марк, ты действительно хочешь... ну, помочь мне? Ведь я же... ты сам говорил - я ведьма... ну, то есть, умею что-то такое, что запрещено...
  
  Альвах поморщился.
  
  - Мне теперь известно, что ведьмы - настоящие, те, которые призваны вредить, черпают силу не у Лии, а у самого хаоса. Ты же... родилась с даром Темной. На тебе вины нет.
  
  Он умолк. Внезапная мысль пришла ему в голову.
  
  - Погоди, - остановив начавшую было вновь говорить Бьенку, - постой. Ты... ты ведь умеешь читать судьбу. Ты можешь посмотреть... как сложится дальше моя? Если снова посмотришь ладонь?
  
  Девушка неуверенно пожала плечами.
  
  - Я... ну, не прорицательница, господин Марк. Посмотреть можно... подумать... но читать судьбу... мне кажется, это под силу только Светлому. Или... или Темной.
  
  Тем не менее, она взяла руку Альваха в свою и честно вгляделась в переплетение линий на его ладони.
  
  - Ну? - нетерпеливо спросил роман, внимательно следя за ее лицом. - Ты что-то видишь?
  
  Бьенка извиняющее повела рукой.
  
  - Погоди... погоди, господин Марк. Ты... твои линии. Они... ну, теперь другие. Мне... нужно время.
  
  - Другие? - не понял Альвах, с трудом поднимая к глазам отягощенную кандалами вторую руку и силясь что-то рассмотреть на грязной ладони. - Как это?
  
  - Женские, - дочь кузнеца знакомым жестом разгладила напряженную кожу романа. - И их переплетение... другое. Гляди на свою линию судьбы. Помнишь, какой она была?
  
  Альвах пригляделся. Его "судьба" действительно отличалась от того, что было ранее. Она шла прямее и уже не раздваивалась, как перед обращением в женщину.
  
  - А вот линия жизни, - Бьенка указала еще и вдруг радостно улыбнулась. - Смотри, какая длинная! Куда длиннее моей. Ты... ну, мне кажется, ты будешь жить до очень глубокой старости, господин Марк. Ты не умрешь... ну, не скоро. Очень не скоро!
  
  Она рассмеялась. Альвах глядел на свою ладонь, и ничего не понимал.
  
  - Ты уверена? - переспросил он, недоверчиво глядя на улыбавшуюся девушку. - Меня обвиняют в тяжком преступлении. Мне даже нет смысла запираться - если я перенесу все пытки и не признаю себя ведьмой, они все равно сожгут меня, как нераскаявшуюся грешницу. Только на медленном огне...
  
  Бьенка посерьезнела и помотала головой.
  
  - А вот и нет, господин Марк. Если тебя и сожгут, то... старухой. Линии... они могут меняться... ну, в малом. Но не лгут. Ты будешь жить очень долго. И вот... у тебя... у тебя будут дети... больше одного.
  
  Альвах поднял бровь.
  
  - Это и раньше было на моей ладони?
  
  Дочь кузнеца помедлила.
  
  - Таких линий у мужчин не бывает, - медленно и несмело проговорила она. - Мужчина... у него не бывает детей. Дети бывают у... ну, у женщин. Значит... ой...
  
  Роман понял сразу.
  
  - Ты хочешь сказать... я буду долго жить, но навсегда останусь..?
  
  Ладонь бывшего Инквизитора выскользнула из рук Бьенки. Альвах стиснул зубы. Его лицо, доселе ровное, приобрело злое, почти хищное выражение, внезапно напомнившее дочери кузнеца прежнего посланника Святейшего, который без колебаний взял ее под арест.
  
  - Ты... ты не так... господин Марк! Послушай! Может... ну... мы не знаем. Может быть, там... ну... у тебя сейчас... не... один... ребенок? Тогда... после того, как они появятся на свет...
  
  Голос Бьенки, которая внимательно и встревоженно следила за злым выражением на лице романа, сошел на нет. Не расслабляя черт, Альвах, тем не менее, неизвестно чему кивнул и прижал затылок к камню, прикрывая глаза.
  
  - После того, как они появятся на свет, - он помедлил, не замечая смятенного взгляда девушки. - Благодарю, что избавила меня от сомнений. Ранее я колебался, но теперь... Теперь я знаю, что моя душа все равно уже проклята хаосом, которому я служил так долго, и... Знаю, как мне следует поступить, чтобы... чтобы раз и навсегда прекратить... это безумие и вернуть всему его привычный ход.
  
  
***
  
  Ведьма тяжело дышала. На ее коротких курчавых волосах повисли сосульки пота. Пот укрывал гладкую кожу, блестел на шее, тысячами бисеринок дрожал на груди, срывался с маленьких сосков. Ведьма молчала, корчась на отлитых на сидении пыточного кресла шипах, лишь изредка вскидывая красивую, очерченную губу и показывая в злобно-мученическом оскале ровные белые зубы. Шипы постепенно разогревались от установленной под креслом жаровни, но палачи тщательно следили за тем, чтобы они не раскалялись добела. Допрашиваемая была в тягости и по недосмотру дознавателей могла сбросить плод. И тогда ее ждала легкая смерть от потери крови, что было недопустимо.
  
   Старший следователь был недоволен и зол. Несмотря на юный возраст, ведьма оказалась хитра, изворотлива и - очень терпелива. Магия соблазнения, в которой ее обвиняли, давала право на применение пытки к самым чувствительным частям ее женского естества. Но, хотя палачи были изощрены настолько, насколько это было им дозволено, юная грешница обладала терпеливостью, которая больше приличествовала имперскому солдату, нежели молодой женщине. Старший потратил на нее более полутора месяцев - и за все это время ему не удалось ни запутать ее, ни склонить к повиновению.
  
   Более того, чем дальше, тем все больше ведьма смущала его самого, Инквизитора первой степени, ибо она не молчала. Но и не отвечала на вопросы следствия. Перемежая стоны и вопли грязным романским сквернословием, ведьма отрывочно и сипло рассказывала о разделе мира, судьбах Светлого и Темной, возводя хулу на первого и оправдывая вторую. Впрочем, ведьма была одинаково непримирима по отношению к обоим и вину за случившееся делила строго поровну. Пока, наконец, по приказу Старшего ей не затыкали рот, или пока она сама не впадала в беспамятство, ведьма кричала о вине высших перед людьми, неком хаосе, который якобы положил начало разделу мира и великом обмане, в котором жили все, рожденные под солнцем Лея. Ее речи можно было бы посчитать бредом сумасшедшей или попыткой ввести в заблуждение следователя, если бы ведьма то и дело не перемежала слова цитатами из священных книг, а сами речи не были так ясны и грамотно построены. Изо дня в день, слушая одно и то же и невольно пытаясь выявить несоответствие в воплях арестованной, Старший только с досадой и ужасом убеждался в ее видимой правоте. Хотя это было невозможно, несоизмеримо неправильно. Того, о чем она говорила, просто не могло быть.
  
   Но ведьма была очень убедительна.
  
   А значит, опасна втройне. Ибо не было ничего опаснее, чем логически обоснованная греховодность.
  
   Ведьма попеременно выдержала все испытания, кроме единственного и последнего - Железного цветка. Цветок применялся при обвинении в соблазнении и расцветал только введенный глубоко в женское естество. Вне всяких сомнений, разогретый до нужного жара, Цветок еще до раскрытия был способен развязать язык самым стойким. И возможно, именно Цветок заставил бы говорить сумасшедшую романскую ведьму Марику, которая даже будучи скованной по рукам и ногам кандалами с начертанными на них защитными рунами, продолжала смущать следователя своими прелестями. Но на пути применения этого средства опять стояла беременность обвиняемой. Железный цветок мог с большей долей вероятности заставить женщину сбросить уже зримо подросший плод. И тогда она избежала бы справедливого возмездия, в считанные часы скончавшись от потери крови. В то время как закон предписывал нераскаявшейся грешнице быть долго коптимой на медленном огне, дабы ее мучения уравновесили то зло, которое причиняла она в мире Светлого.
  
   Кажется, железо под задом женщины сделалось достаточно горячо. Ведьма стонала и выгибалась, накалываясь на острые шипы, которые укрывали не только сидение, но и спинку, подлокотники, ножки и даже подножные опоры пыточного кресла. Все ее тело покрывали рваные, кровоточащие раны, но следователь уже знал - это ненадолго. Подлым колдовством, которое немыслимым образом проникало сквозь заслоны защитных рун и серебра, ведьма умела излечивать нанесенные ей увечья, избегая даже рубцов и шрамов. Обритая наголо, она также сумела отрастить волосы на целый палец чуть более чем за месяц, вновь смущая мужеские взгляды красотой своих тугих темных кудрей. И уже только этого хватило бы для вынесения обвинительного приговора. Однако для Инквизитора было делом чести, чтобы ведьма созналась сама. До сих пор ему удавалось выдавить из нее лишь страшные сказки о проникновении под солнце Лея некого злобного хаоса, и о потерянности для света душ всех Инквизиторов, которые будто бы служили ему.
  
   - Добавить еще кирпич, - велел Инквизитор, видя, что притянутая за плечи, грудь, руки и ноги ведьма, несмотря на лежавшую на ее коленях тяжелую каменную глыбу, изо всех сил пытается привстать с поверхности раскалявшегося металла.
  
   Палачи осознавали серьезность складывавшегося положения. Приказ следователя был исполнен незамедлительно. Притиснутая дополнительным весом ведьма издала тяжелый, грудной стон. Ее выпуклый живот напрягся, как и холмики на ногах. Она рванулась изо всех сил - и, не имея мочи сдерживаться, застонала в голос.
  
   - Я снова спрашиваю тебя, - верно угадав нужный момент, в который раз вновь начал Инквизитор. - Какие чары ты использовала, чтобы обольстить принца Дагеддида? Из чего варила любовное зелье? Кто тебя научил? Кто тебе помогал?
  
   Романская ведьма подняла на него зеленые глаза и по-мужски, презрительно сплюнула. Но тут же застонала вновь, выгибаясь на один бок.
  
   - Как ты постигла премудрости волшбы? Кто тебя учил? С кем ты училась..?
  
   - Да заткнись ты уже, cacator! - несмотря на то, что срывавшийся голос юной ведьмы был почти диким, он все равно звучал, подобно журчанию ручья, шелесту дождя и пению птиц. Воистину, эта женщина была рождена, чтобы соблазнять мужей и сбивать их с истинного пути. - Caenum, ты тупее es asinus Assuan! Лучше пусть меня скорей поджарят, чем тебя слушать! Caput tuum in ano est! (Да заткнись ты уже, засранец! Сволочь, ты тупее асского осла! И голова у тебя хуже задницы!)
  
   Не выдерживая чудовищной боли, она закричала уже бессвязно. Инквизитор, который морщился от низвергнутого на него грязного потока отборных романских сквернословий и женского визга, мотнул головой старшему из палачей.
  
   - Попробуйте масло. Подержим ее в кресле должное время. И... используйте тиски. Уложения не позволяют смешивать пытку, но тут особый случай.
  
   Ведьма кричала, не переставая. Скворчащее под ней масло хорошо делало свое дело, наполняя воздух тяжким духом жареной плоти. Следователь выждал нужное время и подал знак. На дергавшуюся, как в припадке, женщину, вылилось ведро холодной воды, приводя ее в разум и резко остужая раскаленное кресло под ней.
  
   Инквизитор подошел к бессильно опавшей на шипы юной грешнице и присел перед ней на колено, заглядывая в лицо.
  
   - Ты можешь это прекратить, - проникновенно и с сочувствием в голосе проговорил он. - Ты здесь уже второй месяц и все упорствуешь в очевидном. Меж тем, твоя вина не подлежит сомнению. Второй наследник дома Дагеддидов - пленник Луны и не может вожделеть жен. Но ты признала сама, что тяжела от де-принца Седрика. Такого не могло случиться без сильного и мерзкого колдовства. Ты околдовала принца и понесла от него. Открой мне цель и способ. И я клянусь именем Светлого Лея, что сделаю все, дабы тебе присудили легкую смерть.
  
   Обнаженная грудь юной ведьмы ходила ходуном, невольно привлекая взоры следователя. Женщина тяжело дышала, не поднимая глаз. Не было похоже, чтобы она собиралась отвечать.
  
   Выждав, Инквизитор поднялся. Лицо его вновь стало жестким. Он снова подозвал старшего палача.
  
   - Упорная гадина, твоя милсть, - угадав невысказанный вопрос, ответствовал тот на ломанном велльском, ибо сам тоже был из венемейцев. - Редко когда какая все испатания из списка пройдет и без разультата. Как по мне, так попатать бы ее волю в полную силу. Все одно еенный ублюдок поджарится вместе с ней, как казнить-то будем. Чего там сохранать? Ить посладняя пытка - а далее что? Суд да казнь, как и водатся... Да токма судьи-то несознавшихся не любят присуждать. На доработку, стало быть, отправлают. К... к другому следоваталю. А, твоя милсть?
  
   Инквизитор знал и сам, что если не добьется от ведьмы признания, его могут отстранить от этого дела. А это было нехорошо. Очень нехорошо. Как для общего пути, заповеданного Леем для его детей, так и для личного пути самого Инквизитора. Он уже видел пометку "за недостаточность проявленного рвения" напротив своего имени в уложенной книге.
  
   Следователь еще раз посмотрел в сторону ведьмы. Словно почувствовав на себе его взгляд, юная гадина подняла глаза. В них были презрение, боль и, возможно, помешательство. Но ни раскаяния, ни стыда во взоре ведьмы Инквизитор не узрел. И это еще более ожесточило его сердце.
  
   - Готовьте новую жаровню. Доведем испытание до положенного временем конца.
  
   Женщина замычала, мотая головой и вцепляясь в покрытые шипами подлокотники. Не забывшие о предыдущем приказе помощники старшего палача уже ввинчивали железные болты в пальцы ее ног. Мычание ее перешло в стон, а тот - снова в крик. От предыдущей пытки прошло слишком мало времени и ведьма не успела поднабрать сил для нового мужественного противостояния боли. Об этом свидетельствовало и то, что сейчас юница просто кричала, не перемежая вопли ругательствами.
  
   Под сидение установили новую, спешно раздутую жаровню. Следователь отошел к столу и присел, бросив взгляд на изготовившегося писца.
  
   - Если будет упорствовать... заставим цвести Железный цветок, - Инквизитор пробарабанил пальцами по столу, наблюдая, как пальцы ведьмы продолжают царапать железный подлокотник. - На него вся надежда. Что до ее бремени... Да простит меня Светлый, у ее тела достаточно отверстий, чтобы не навредить треклятому плоду. Цветок может распуститься в любом из них.
  
  
  
   Альвах обрел знание и обрел понимание. Он был благодарен Светлому и Темной за то, что, хотя и поздно, но это все же произошло. Он не догадывался о высшем предопределении - почему тайное знание стало доступным среди всех живущих только ему. Было ли это платой за ту нечеловеческую муку, что выпала на долю его душе, которую засунули в чуждую ему телесную форму, либо это произошло случайно - Альвах не знал. Но он все равно был благодарен за пелену, что упала с его глаз и за представленную возможность страданиями искупить собственную вину.
  
   То, что с ним делали бывшие соратники по ремеслу, доставляло чудовищную, невыносимую муку его плоти и душе. Альвах мог чувствовать, что если бы не дар ведьмы, который быстро и без следа заживлял раны, он давно бы уже погиб от нанесенных ему ран, несмотря на все усилия палачей оставить его живым. Живучесть плода внутри него также изумляла. Несмотря на то, что начавший шевелиться ребенок остро реагировал на боли самого Альваха, он продолжал оставаться внутри, и ни дерево, ни иглы, ни удары, ни огонь, вода или железо не могли выгнать его наружу прежде срока. Будь это сын, которого вынашивала бы для него та, кого он пожелал назвать женой, Альвах бы гордился таким наследником, уже в утробе угадав в нем упорного и могучего воина, сильного нравом и телом. Такого, каким был он сам. Однако утроба, в которой росло дитя, была теперь частью самого романа, и это ребенок не был наследником дома Альва. Он был Дагеддидом, наверняка таким же крепким и нетерпеливым великаном, каким был де-принц Седрик, воспоминания о котором доставляли Альваху лишь мутное отвращение и мучительный стыд.
  
   Но бывший Инквизитор принимал и это за искупление содеянного. Пытки, унижение и стыд - то, что испытывали двенадцать погубленных им женщин. Те самые, которых он сдал приемщикам и которые после подвалов Ордена были сожжены на за Ивенотт-и-раттом. Альвах даже не знал, была ли среди них хотя бы одна настоящая ведьма - из тех, которые поклонялись хаосу. Как тогда ему казалось, его делом было выявить и сдать на попечение более опытных членов Ордена подозреваемых, а дальше - не его забота. "Вы вырываете признания под пытками", - когда-то осмелился выкрикнуть мерзавец Бертольф, и был прав. И Альвах, который на своей шкуре ощутил, насколько прав был сын кузнеца, не мог не признаться самому себе - если среди тех двенадцати сданных ведьм хотя бы одна была невинна, все, что происходило с ним в подвалах Ордена, ровно как и приговор, который бросит его на смерть - все это было им заслужено.
  
   И, быть может, если он достойно пройдет через это испытание, не сознавшись в несодеянном и не приумножив лжи во имя торжества хаоса, это даровало бы ему прощение и открыло путь к свету. То, чего он так вожделел, и на что почти утратил надежду.
  
   Альвах думал об этом в редкие минуты просветления, когда боль отпускала его настолько, что он мог думать. Теперь он был в камере один, и, настолько он мог помнить, один он пробыл достаточно давно. В первые дни, когда пытки были не настолько тяжелы, чтобы проваливаться в черноту, Альваха притаскивали в камеру и он чувствовал на себе руки Бьенки. Девушка гладила его по голове, целовала больные места - и, должно быть, дар Темной врачевал раны Альваха наравне с магией хаоса. Бывший Инквизитор почти не мог говорить, но дочери кузнеца уже не нужны были разговоры. Впервые Альвах ощущал силу женской любви, и это было ново. Настолько ново, что выдергивало сознание из пучины отчаяния и боли, заставляя думать о себе. До того он познал множество женщин - но лишь телесно. Никого из них он не любил, и ни одна женщина доселе его не любила. Чистая любовь Бьенки, которая не смущалась даже его немужеской наготой, настораживала и, одновременно, поддерживала романа, помогая ему выстоять в самом тяжком, что изготовляли его бывшие соратники по ремеслу.
  
   Но однажды, очнувшись в знакомом каменном мешке, он не ощутил ставшего уже привычным теплого женского присутствия рядом с собой. Не явилась Бьенка и на следующий день. Альвах догадался, что ее увели для того самого суда, о котором девушка говорила ранее. Но чем окончился суд, знать ему было не дано. Он изо всех сил прислушивался к разговору стражи и членов Ордена, но так ничего и не вызнал. Тревога за судьбу девушки сильно перемежала в нем тревогу за его собственную судьбу. За себя он был уверен. За почти два долгих месяца он выдержал все представленные Уложением испытания, которые полагались при его мнимом проступке, и теперь оставалось ждать суда, который либо назначит дополнительные испытания, либо - присудит избавить мир Лея от Альваха. Чем далее, тем все больше роману хотелось второго. Он искренне надеялся, что верно понял намерения предвечных в его отношении и его наказание от них подошло к концу. Вторично вынести пытки он бы не смог.
  
   ... Альвах уже долгое время лежал, морщась и перебирая перебитыми тонкими пальцами звенья цепи, которая удерживала его у стены. Пальцы другой руки тискали трещины между камнями, из которых был выстлан пол. Тело романа терзали такие боли, что раз от раза ему начинало казаться, будто ребенок Дагеддида передумал и собирается вот-вот явиться в мир много раньше срока. Последняя пытка, что завершала представленный Уложениями список, оказалась милосердно короткой. Впрочем, милосердие исходило не от следователя или палачей, а от тела самого Альваха, которое бросило его душу во тьму сразу после того, как введенный в него "Цветок" лишь только начал расцветать, растягивая железными лепестками плоть. Очевидно, несмотря на все усилия, палачи так и не сумели привести его в чувство, и роман с облегчением очнулся уже в камере, в луже застывшей крови. Облегчение прошло спустя несколько мгновений. Навалившаяся боль тупыми челюстями пережевывала низ Альваха, сильнее, чем после Пика Грешницы или Ведьминого кресла, а от мысли о необходимости пошевелиться романа пробирал озноб.
  
   Впрочем, шевелиться прямо теперь не было нужды. Радовавшийся хотя бы этому бывший Инквизитор взамен мог вдоволь предаваться сомнениям относительно того, правильно ли он понял выпавшее ему предопределение искупить вину перед женщинами и Лией собственной болью, или ошибся. В последнем случае после мучительной гибели его ждало такое же мучительное посмертие длиной в вечность. Надвинувшаяся смерть несла с собой страх, и Альвах горячо молился, страстно взывая к Лею не пустить его душу в хаос. Долгие пытки и женские соки, которые становились обильнее для омывания и сохранения подраставшего плода, мутили его разум. Временами роман впадал в забытье или странное отупение, временами - грезил наяву.
  
   Однако ни боль, ни унижение, ни женское недомыслие не смогли вытравить из него воинскую привычку мгновенно реагировать на опасность. Поэтому когда в замке загремел ключ, Альвах уже изготовился к неизбежному, придав всему облику настолько гордый и независимый вид, насколько это было возможно для грязной, покрытой кровью, ожогами и язвами, беременной молодой женщины, которая уже несколько долгих месяцев существовала от пытки к пытке и не имела возможности прикрыть себя одеждой.
  
   Впрочем, тому, кто вошел в его камеру, на гримасы Альваха было плевать. Уже знакомый роману усатый стражник закрыл за собой дверь и, установив факел в держатель высоко на стене, в три шага оказался перед сжавшейся ведьмой.
  
   - Ого, а знатно тебя раздуло, - насмешливо разглядывая округлившийся живот, стражник присел перед бессильно стиснувшим зубы бывшим Инквизитором. - Придется брать со спины, как дрянную суку. Не люблю пузатых.
  
   - Тогда не пялься в зеркало, - выдохнул Альвах, которому уже нечего было терять. - Твое-то брюхо уже пол метет.
  
   С лица стражника сошла ухмылка. Он выбросил кулак, но готовый к этому роман принял удар на натянутую цепь и, дернув руками, захлестнул запястье насильника. Не давая стражнику опомниться, роман рванул его на себя, одновременно бросаясь в сторону.
  
   Охранный воин ударился головой о стену и оглушено припал на руки. Воспользовавшись его замешательством, Альвах ударил кулаком в скулу. Но сил на то, чтобы уложить мужчину на месте, у него не хватило. Опамятовший стражник хлестнул ведьму по лицу. Не обращая внимания на слабое сопротивление, обмотал обе ее руки той же цепью и прижал их к полу за ее головой. Стиснув горло юной романки он склонился к ее кривящимся губам.
  
   - Canis matrem tuam subagiget, - успел выплюнуть Альвах, уворачиваясь от языка усатого, которым тот принялся вылизывать упругие щеки ведьмы. - Потому и faciem durum cacantis habes! (Псы имели твою мамашу, потому и у тебя рожа, как у страдающего запором.)
  
   Усатый стражник был не романом, а веллом. Из сказанного ведьмой он понял далеко не все. Однако и того, что понял, ему хватило.
  
   - Когда я с тобой закончу, твоя рожа будет не лучше, - продолжая удерживать за головой руки ведьмы, другой рукой он надавил на ее живот. Юная женщина распахнула красиво очерченные губы. Ее прекрасное лицо сморщилось от боли и страха. - Как ты говорила - запрещено применять насилие к беременным до приговора? Приговорить тебя приговорили, стало быть, теперь можно.
  
   Он ухмыльнулся, забираясь ведьме между ног. Та изо всех сил сжала колени. Ее черты искажали презрение и брезгливость.
  
   - Ты пузатая винная бочка с дерьмом, - ведьма замотала головой, не в силах терпеть губы усатого на своем лице. - Как только такого тупого выродка держат на службе? Суда надо мной еще не было!
  
   Против ее ожидания, стражник только ухмыльнулся вновь, обнажив передний провал между желтыми зубами.
  
   - И не будет, сучка. О тебе уже все решили. И Лей свидетель, теперь ты моя!
  
   Альвах опешил. Не было похоже, чтобы усатый лгал. Должно быть, злопамятный стражник действительно очень долго дожидался своего часа - и теперь дождался. Но как такое могло быть? По Уложению суд над любой ведьмой был обязательным, даже если его решение было предопределено.
  
   - Ты лжешь, - собрав последние силы и преодолевая боль, Альвах рванулся прочь, не дав вновь завладеть своими губами. - Ты лживый ублюдок, клянусь именем Светлого, я донесу на тебя! Я донесу, ты слышишь..?
  
   - Ори хоть на весь Ром, - как видно, стражнику доставляло удовольствие отчаянное сопротивление полуживой от ран и боли юницы. - Скоро тебя казнят. Но до того я возьму с тебя свое, подлая тварь! Кому говорят, повернись! Дай мне твою... чтоб тебя! Ты, шлюха, знаешь, с кем связалась? Я...
  
   - Я вижу, здесь нарушаются заветы Светлого.
  
   Альвах и навалившийся на него усатый вскинулись. На пороге стоял невысокий худощавый духовник, Лей знает как сумевший проникнуть в камеру бесшумно. Должно быть, этот духовник был хорошо знаком усатому стражу, поскольку тот заполошно вскочил.
  
   - Вон.
  
   Усатый ретировался раньше, чем отзвенел звук голоса духовного отца. Альвах закусил губу. Коротко выдохнув, он с третьей попытки присилил себя сесть, подтянув ноги и складывая руки так, чтобы прикрыть грудь. Духовник оглянулся на дверь, за которой исчез стражник, после чего неслышно подошел к глядевшей на него исподлобья ведьме и, помедлив, присел рядом с ней прямо на каменный пол.
  
   Некоторое время они молчали. Ведьма обнимала себя за плечи. Духовный отец с кажущейся рассеянностью перебирал знак Светлого, висевший у него на шее.
  
   - Дочь Лии, ты знаешь, зачем я пришел?
  
   Альвах покосился, но вопреки воле духовника, на вопрос ответил вопросом.
  
   - Это правда, что... суд надо мной... уже совершен? Ведь это против... против Уложения?
  
   Духовный отец приподнял бровь. Впрочем, медлил он недолго.
  
   - Ты знаешь силу своих чар. Справедливый суд над тобой невозможен, поскольку нельзя призвать в свидетели пострадавшую от твоей волшбы сторону. Едва де-принц Седрик прознает о том, где ты находишься, он предпримет попытку помочь тебе избежать справедливого возмездия. Мы не можем этого допустить.
  
   Альвах криво усмехнулся.
  
   - Ты лукавишь, духовный отец. Закон мне известен. Вы просто не имеете моего признания. Теперь ты пришел, дабы обманом получить то, чего другой следователь не смог добиться силой. Для того вы сперва подослали стражника. Чтобы мне увидеть в тебе... избавителя и... довериться тебе. Это ведь так?
  
   Теперь уже духовник покосился на него, но промолчал, по-видимому, мгновенно просчитывая, что говорить дальше прозорливой ведьме. Однако много времени Альвах ему не дал. Он уже уразумел уже почти все и теперь у него оставался только последний вопрос.
  
   - Какой смертью мне присуждено умереть? - уже твердо и спокойно, что не вязалось ни с чем в его теперешнем облике, спросил он.
  
  
***
  
  Седрик Дагеддид снял через голову перевязь с ножами и швырнул ее на скамью. Он возвращался из очередного бесплодного похода, так и не встретив той, которую искал. Седрик маялся. Его сердце исходило в тревоге за прекрасную Марику. Он был уверен, что она в беде, и невозможность помочь приводила его в бессильное бешенство. Де-принц готов был проводить в седле сутки напролет и преодолевать столько преград, сколько понадобится для того, чтобы спасти невесту.
  
   Но все его мужество пропадало втуне. Несмотря на отчаянные поиски, де-принцу не удалось напасть даже на след юной романки.
  
   ... Этот постоялый двор ничем не отличался от множества других таких же. Утомленный непрекращавшимися многонедельными поисками отряд Дагеддида размещался на постой. Сам Седрик, который весь день не находил себе места, заперся в комнате. Вскоре принесли ужин, но есть ему не хотелось. Несмотря на утомительный день, де-принц не мог даже присесть. Он мерил шагами комнату до тех пор, пока за окном окончательно не стемнело, а его ноги не налились тяжелой усталостью.
  
   - Найдись, - пользуясь тем, что остался один и не в силах удерживать в себе то, что было на душе, беспокойно бормотал Дагеддид. - Прошу тебя, найдись. Я... клянусь именем Светлого, я больше никогда не буду к тебе жесток... Я никогда тебя не обижу и не сделаю тебе больно. Я... проклятие, Марика, найдись! Я не могу, не могу, не хочу и не могу без тебя...
  
   В дверь громко постучали. Опомнившийся Седрик прекратил бессвязные горячие призывы и заставил себя присесть. Получив его разрешение, в комнату прошли двое. Одного - высокого, плечистого велла, де-принц знал. Это был его десятник. Второй оказался низкорослым, жилистым молодым венемейцем, уже плешивым, как и многие из этого народа.
  
   - Ваше высочество, - десятник склонил украшенную гребнистым шлемом голову. Он был одним из немногих веллов, кто прошел службу в имперском Легионе и чрезвычайно этим гордился. Впрочем, воином он и в самом деле был отменным, за что Седрик его искренне ценил, несмотря на раздражавший романский шлем. - Этот человек прибыл из самого Ивенотт-и-ратта. Он утверждает, что у него имеются сведения о том, где найти... женщину, которую мы ищем.
  
   Седрик сузил глаза.
  
   - Говори, - приказал он венемейцу. Гость не внушал ему никакого доверия. Таких вестников де-принц только за сегодняшний день выслушал двоих. И всякий раз их "сведения" оказывались обманом. Но Седрик давно уже цеплялся за любую, даже самую призрачную надежду. - Что ты мне принес?
  
   Венемеец бросил взгляд на десятника и, сделав шаг вперед, коротко поклонился.
  
   - Приветствую ваше высочество, - старательно выговаривая слова, промолвил он. - Это ведь верно я слышал на рынке, что указавшему на место, где скрывается некая романская дева Марика, полагается четыре меры золотом?
  
   Седрик так же коротко кивнул.
  
   - Добавлю еще полумеру серебра, если Марика будет в добром здравии. Ты знаешь, где она?
  
   Венемеец открыл рот, но вместо того, чтобы заговорить, хрипло закашлялся. Де-принц, морщась, терпеливо ждал завершения.
  
   - Прошу прощения, ваше высочество. Я следую за вашим отрядом уже второй день. Едва успел нагнать... а ветра в Веллии суровы. Стало быть... если вы тверды одарить вестника...
  
   - Если ты знаешь, где романка - говори, чтоб тебе провалиться! - не сдержавшись, гаркнул Седрик, с досадой треснув кулаком по столу. - Получишь золота столько, что не сможешь унести! Где она?
  
   Венемеец бросил еще один беспокойный взгляд на подобравшегося десятника.
  
   - Я... милостью Лея, я помощник палача, ваше высочество. Что при Ордене Инквизиции Ивенотт-и-ратта. Романку, которая... как это говорится по-ученому... проходила по документам, как Марика, доставили к нам почти два месяца назад. Ее... допрашивали на предмет обольщения вашего высочества при помощи магии. Она... созналась сразу в связи с вашим высочеством и утверждала, что ее ребенок - он, ну... - венемеец кашлянул. - Королевской крови. Но она не сознавалась в ведьминстве... ровно и в попытках... в попытках околдовать вас, ваше высочество. За два месяца она так и не созналась в том, что ведьма...
  
   Помощник палача изменился в лице, умолкая. Седрик опомнился, стирая оскал, и возвращая морде хищного зверя, в которую превратилось его лицо, человеческие черты.
  
   - Ее пытали? - негромко переспросил он, опустив голову и сжимая и разжимая пальцы в кулаке. - Два месяца?
  
   Венемеец кивнул.
  
   - Да, но она... не признала себя ведьмой.
  
   Седрик прочистил горло.
  
   - А... ребенок? - еще тише спросил он. - Она была в бремени...
  
   - Пока цел, ваше высочество, - правильно понял его вестник. - Тока бы вам поторопиться. Ее арестовали по доносу, но суда не было. Свидетельство благородного мужа и... ее живучесть отставляют все сомнения в ее виновности. Опять же, главный свидетель - это вы, ваше высочество, а вас судьи... не решились пригласить на процесс... во избежание... недоразумений. Короче... решено ее сжечь без суда на Пустыре Очищающего Огня на третий закат после вынесения решения. Я, как услыхал, так и... ну, отпросился по семейным обстоятельствам. И - дунул за вами, ваше высочество. Если только... насчет награды...
  
   - Сколько дней прошло после вынесения решения? - прервал его Седрик. Венемеец спешно кивнул.
  
   - Два восхода, ваше высочество. Успеть будет трудно, даже если выехать прямо теперь. Собственно... казнь-то назначена на завтрашний закат.
  
  
***
  
  Альвах опять трясся в повозке. Повозка отличалась от той, в которой его доставили во двор крепости Ордена. Эта сверху была крыта кованой крышкой, из-за чего больше напоминала сундук. Щели между металлическими прутьями были до того узкими, что дорогу сквозь них было не разглядеть. Бывший Инквизитор сидел почти в полной темноте. Однако он и так догадывался, куда его везли.
  
  Прошло три дня с принятия решения по его судьбе. Судьба ему была умереть на третий закат после вынесения приговора - таковы были правила Уложений. А значит, последнее, что дано было роману увидеть в его жизни, был Пустырь Очищающего Огня. Место за стенами Ивенотт-и-ратта, где уже много лет подряд принимали огненную смерть изловленные Орденом ведьмы.
  
  Альваху не хотелось умирать. Теперь - больше, чем когда бы то ни было. Он любил затхлую темноту повозки, зверский холод, который впивался в его обнаженную кожу, и тряску на ухабах. Он любил даже свое несуразное, женское тело с выпиравшим и время от времени шевелящимся животом. Он готов был любить весь мир, если бы мир не пытался убить его.
  
  Бывший Инквизитор жадно жил и не мог нажиться. В ожидании казни его охватило лихорадочное волнение. Он метался по клетке, то потирая озябшие плечи, то пытаясь рассмотреть что-то между кусками железа, из которых была сбита повозка. Заходившее солнце постепенно погружало мир Лея в сумерки, а вместе с тем в душу Альваха вползала тревога. Он знал, что ему назначено умереть после заката - и боялся этого.
  
  Наконец, повозка остановилась. Взору романа, которого выволокли наружу, представилось обширное и плешивое место меж зимних холмов. По одну сторону дрожал в зареве уходящего дня Ивенотт-и-ратт. До ближайших домов города было не более нескольких сотен шагов. По другую тянулись покрытые голым лесом холмы с петлявшей между ними дорогой.
  
  Несмотря на то, что дело было к вечеру, и солнце почти скрылось за покатыми вершинами холмов, вокруг пустыря толпились люди. Люди продолжали подходить со стороны города - темные фигуры, некоторые из которых несли факелы, были хорошо видны на фоне укрывшего землю снега. На самом пустыре снег был вытоптан, и землю здесь укрывала скользкая корка грязного льда. Альвах, босые ноги которого поставили на этот лед, закусил губу. Стоять ему было тяжело, холодно и больно. Роман успел притерпеться к унизительной наготе и мог отрешиться от обращенных на него со всех сторон множества десятков взглядов, дабы преодолеть смущение. Но от холода отрешиться не получалось. Тело нагой юной женщины сотрясало, будто лихорадкой - от мороза и сильного душевного волнения.
  
  Обычно со всех частях огромной империи романов при появлении ведьмы толпа разражалась бранными криками. Бывшему Инквизитору не раз приходилось присутствовать на казни, и он подспудно ожидал того же, внутренне сжавшись и изготовившись к худшему. Однако к его глухому изумлению здешние обитатели столицы и окрестностей молчали. Краем разума Альвах догадывался о причине - несмотря на долгие годы властвования Инквизиции на этих землях, веллы по-прежнему не одобряли способов работы Ордена и очистительных костров. Бывший Инквизитор был благодарен веллам хотя бы за лишение его необходимости выносить перед смертью лишние издевательства. Тем более что смерть его все равно предполагала быть ужасной.
  
  Стражники повлекли дрожащую ведьму к железному помосту. Помост представлял собой выгибавшуюся книзу полукруглую чашу, из середины которой торчал железный же столб. "Чаша" была полна хвороста и дров. Альвах помнил, что когда он сгорит, пепел и кости из чаши тщательно соберут, дабы закопать в особом месте. Быть может, даже обольют жгучей водой до полного растворения, поскольку обвинения против него выдвигались серьезные.
  
  - Она же беременна!
  
  Альвах не увидел, кто первый выкрикнул очевидное всем, у кого были глаза. Собравшиеся посмотреть на казнь веллы заволновались, переговариваясь между собой и еще пристальнее рассматривая Альвахов живот.
  
  - В самом деле - в тягости...
  
  - Ну и что, что ведьма! На дите вины нет!
  
  - Пусть сначала родит...
  
  Крики раздавались уже со всех сторон. Стража привычно изготовилась, собираясь сдерживать натиск. По-видимому, ей было не впервой. Альваха толкнули в спину, заставляя ускорить шаги.
  
  Когда-то, ранее, в другой, невозможной жизни, тогда еще молодой легионер Марк из рода Альва, скуки ради рассуждал о причинах тех или иных человеческих поступков. И, в частности, о видимом подчинении осужденных на казнь. Альваху не раз приходилось видеть тупую покорность на лицах осужденных, которые даже не пытались противиться тому, что их влекли навстречу гибели. Тогда молодой легионер пребывал в раздумьях, что именно способствовало такой покорности - безразличие, охватывавшее преступников, настоящих и мнимых? Позднее раскаяние и готовность высокой ценой искупить вину? Или желание последним поступком сохранить достоинство перед людьми, Светлым и самой смертью?
  
  И как бы он сам повел себя в руках палачей?
  
  Теперь о таком не думалось. Вместо этого все существо Альваха охватил тяжелый, холодный страх. Страх поразил его разум, заморозил мысли. Бывший Инквизитор, а ныне - осужденная на костер ведьма не помышлял ни о чем, кроме одного: возможно, случится что-нибудь, что позволит отсрочить, либо вовсе отменить чужое решение о его судьбе. Жить хотелось страстно, безумно. Альвах смотрел на лица окруживших его стражников, и поодаль - множества десятков обступивших пустырь людей, но взор его скользил дальше. Туда, где начиналась бескрайняя степь, вдоль которой, он знал, тянулось огромное Зеленое море. Альвах помнил это море - именно по нему он прибыл в Веллию из Вечного Рома. В этой суровой восточной провинции Зеленое было холодным. Но со стороны его родного Рома, там, где зелень воды переходила в синеву, Альвах не раз и не два купался в ласковых, теплых волнах. Роман вспоминал мелкий белый песок, стайки пугливых рыб и причудливые каменные морские цветы, в которых прятались подводные обитатели - закованные в костяные панцири, словно подводные воины. Его тянуло вернуться туда, на берег, слушать крики морских птиц и вдыхать горький запах соленых волн. Он бы все отдал за то, чтобы вновь сесть в седло резвого и сильного имперского коня, и пустить его в степь бешенной скачкой, вдоль моря, наблюдая, как огромные волны с пеной и плеском разбираются о прибрежные скалы, и чувствуя, как тугой и сильный ветер рвет с плеч дорожный плащ...
  
  Но отдавать ему было нечего. Он потерял все, кроме жизни, а вскоре через муку собирался потерять и жизнь. Ему было не расплатиться с судьбой за неожиданные подарки. Альвах сознавал это, пока его вывернутые назад руки прикручивали к железному столбу. Бывший Инквизитор мимовольно отмечал про себя, что столб был темен, стар и покрыт сажей. Зато цепь, которая охватывала горло и грудь "ведьмы", ее живот и ноги, была новой и очень крепкой.
  
  Стоять было тяжело. Босые ступни Альваха упирались в переплетение хвороста и сучьев. Нанесенные внутренние раны напоминали о себе острой мукой. Отяжелевшее чрево тянуло вниз, отдаваясь болями в спине и крестце. Альвах укусил себя за губу, запрокидывая заново обросшую волосами голову. Он хотел жить. Но помалу становился настолько измучен холодом, болью, стыдом и душевным волнением, что начинал желать, дабы все завершилось - как угодно, лишь бы побыстрее.
  
  Словно в ответ на его мысли, помощники палача оставили, наконец, в покое его путы и по одному выбрались из железной чаши. Роман окинул взглядом свое переплетенное цепями тело с выпиравшим животом и вдруг испытал новый приступ душного стыда. Он словно видел себя со стороны - стоящую у столба стриженную беременную шлюху, которая презрела заветы Светлого и при помощи мерзкого колдовства обманом пролезла в постель к благородному господину. Да еще зачала от него подлого ублюдка. И которая теперь должна понести заслуженную кару.
  
  Но ведь все было совсем не так!
  
  Альвах почти застонал, из последних сил заставляя себя сохранять спокойствие и отрешенность на лице. Если бы ему взойти на эшафот мужем, боровшимся за правое дело или хотя бы совершившим преступление, но готовым достойно принять заслуженную кару от руки палача - это одно. Но быть опороченным безвинно, осквернив себя всеобщим презрением, и не иметь возможности оправдаться... Такая смерть была худшим, что могло случиться. Хуже было бы только если покрыть позором имя своего рода.
  
  Роман сознавал, что рассудок его вновь мутился. Он смотрел на орденского обвинителя, который с края помоста читал список пригрешений "ведьмы", и не понимал его слов. Читал обвинитель долго. По-видимому, он тянул время до полного заката, и перемежал текст обвинения с какой-то недлинной проповедью. Собравшиеся посмотреть на казнь слушали его невнимательно. В большей или меньшей степени, но обличающий с его речами не был им интерестен. Все они глазели на Альваха, который в теле юной романской женщины стоял у позорного столба, выставив напоказ все, что женам положено прятать от чужих взоров. И от одного только этого бывший Инквизитор готов был провалиться сквозь землю.
  
  Наконец, последний луч солнца угас, исчезнув за крышами Ивенотт-и-ратта. Орденский глашатай умолк и спрыгнул с помоста. К "чаше" в которой стоял Альвах вновь подошли помощники палача. Их было трое. В руках у каждого чадил длинный факел.
  
  Альвах стиснул заломленные руки в кулаки. Это ненадолго помогло ему укрепиться. Хворост по краям чаши занялся неожиданно легко, охватывая сучья рядом с собой и подступая ближе. Однако бывший Инквизитор знал, что сухое было только для того, чтобы огонь не угас сразу. Уложенные вокруг столба дрова были полусырыми. Их будут долго ворочать, чтобы не дать "ведьме" сгореть быстро, приняв легкую смерть.
  
  Мелкий сухой хворост по краям действительно прогорел так же быстро, как и занялся, оставив прочее медленно тлеть. Оставшийся огонь проедал себе дорогу к Альваху очень неспешно, вдоволь обдавая того и стоявших близко от "чаши" палачей густым вонючим дымом.
  
  Роман опустил голову и теперь смотрел на пламя, которому требовалось еще некоторое время прежде, чем оно начнет поджаривать его ноги. Он думал и, против воли, представлял. Но не то, как вскоре будет корчиться в ленивых огненных языках, прикованный к разогревавшемуся железу, и слушать, как вместе с ним дергается и умирает плод Дагеддида. Альвах видел себя много ранее - юным и сильным продолжателем древнего, благородного романского рода. Вспоминал он тренировочный лагерь Легиона, куда прибыл на службу еще юнцом с едва пробивавшимися усами. И то, как начал осознавать свои ловкость и силу. Как был, в конце концов, назначен деканусом и отправлен вместе с его десятком в дальний приграничный гарнизон. Вспоминал он долгие недели обучения и службы, геттские бунты и их подавление, возвращение в Ром, братание с охотниками за нечистью и, наконец, карьеру в Ордене Инквизиции. Перед мысленным взором Альваха проносились мгновения его удачи и славы, гордости и удовольствия.
  
  Пламя подступило ближе. Оно уже вырывалось из-под прогревшихся бревен, давая меньше дыма, но больше жара. Альвах невольно вжался в столб спиной, приотворачивая голову. Он уже чувствовал неприкрытым телом этот жар, который пока был терпимым. Больше всего доставалось выпуклому животу, который начинало подпекать. Роман инстинктивно попытался повернуться боком, но цепи держали крепко.
  
  Меж тем, видения не покидали его. Альвах думал о своих прегрешениях, поневоле прикидывая, достаточно ли праведную жизнь вел он, чуждый всем порокам, кроме женолюбия. Перед его мысленным взором, задерживаясь лишь на миг-другой, проносились женские лица - десятки женских лиц. Отчего-то вспомнилось, что он никогда не брал силой, но зачастую пользовался своим положением для того, чтобы принудить. Вспомнились неверные жены, что находили короткую усладу в его объятиях, вольные девы, навек потерянные для добродетели и заветов Светлого, шлюхи, что отдавали свои тела за монеты, и арестованные ведьмы, готовые на все ради снисхождения. Последнее доставляло особенную муку и стыд. Альвах стиснул зубы, сильнее вжимаясь в столб, потому что жар уже пек, словно роман стоял рядом с печью, где плавили руду. Тогда, ранее, в другой жизни, временами на него находило ощущение неправильности и невольное раскаяние. И, бывало, он порывался принести покаяние и подчиниться обету безбрачия, дабы искупить свое неправедное поведение. Но медлил, небезосновательно полагая, что для исполнения жесткого обета у него попросту не хватит воли. Альвах был молод и все откладывал покаяние на потом, полагая, что времени у него еще будет достаточно.
  
  Теперь он уходил без покаяния, ибо нераскаявшимся грешникам не полагалось духовного утешения. Да и что бы мог сказать он утешителю? Любой духовник счел бы его откровения бредом сумасшедшей либо желанием надругаться над естеством Светлого, опорочив его грязной ложью. Страх пек душу Альваха изнутри, глодал ее, пережевывая безжалостными клыками, в то время как разгоравшийся огонь заставлял извиваться в постепенно разогревавшихся цепях. Не в силах терпеть этот страх внутри, Альвах задрал, наконец, голову к темневшему небу.
  
  - Светлый! - его голос, женский и тонкий, тонул в треске сгоравших сучьев, людском говоре, криках и реве поднимавшегося выше пламени, которое лизало его ноги уже выше колен. - Светлый, молю тебя! Узнай меня, своего сына Марка Альваха, узнай в этом чуждом естестве! Не покидай, Светлый! Я во многом заблуждался, но всегда был верен тебе! Молю тебя, не бросай мою душу на поживу хаосу! Дай мне знак, что ты не покинул меня! Дай мне знак! Всего один знак! Светлый..!
  
  Альвах кричал, уже не заботясь о том, что кто-то может его услышать. Горячая, колючая боль кусала его со всех сторон, раскаляла железо цепей и столба, к которому он был прикован. Палачи ворошили поленья и хворост, сбивая огонь, но тот распалялся все сильнее. Бывший Инквизитор умолк, сознавая бесполезность своих молитв. Солнце ушло за горизонт и Лей потерял возможность слышать кого-то из своих детей до нового восхода. Погибающий, полубезумный разум озарило новой короткой вспышкой - о правиле Уложений, заставлявшем сжигать ведьм после заката. Чтобы осужденные женщины не в силах были даже в молитвах обратиться за помощью к единственному остававшемуся им заступнику?
  
  Альваху было уже мало что видно сквозь огонь и великую боль, однако, гаснущим сознанием он больше почуял, чем увидел возникшее в среде зревших его смерть людей какое-то волнение. Словно бы со стороны не города, а холмов на Пустырь влетели два десятка черных всадников, мгновенно заполонивших все свободное пространство. Стремительно покрывавшийся чудовищными ожогами, кричавший, сгоравший Альвах каким-то чудом узрел воина, который мог быть только предводителем всадников. Этот наглухо закованный в темный доспех плечистый великан спрыгнул наземь, вырывая из седельных ножен огромный меч. Альвах сквозь мелькавшие перед его глазами огненные языки и черный дым увидел, как к нему наперерез метнулось несколько стражников Ордена. Как почти в тот же миг их раскидало в стороны, и как черный великан тяжело вспрыгнул на край "чаши", прямо в огонь.
  
  Дальше пламя выжгло Альваху глаза, и он не увидел больше никого и ничего.
  
  
***
  
  Альвах открыл глаза. Сомнения в том, жив он или мертв, рассеялись мгновением спустя, когда из ниоткуда пришла колючая боль. Роман попытался и с трудом приподнял руку, вызвав новый всплеск боли по всей ее длине. Вроде бы рука была перемотана бинтами до кончиков пальцев. Судя по ощущениям, бинтами была перемотана большая часть его тела.
  
   Живот тоже никуда не делся. Роману показалось - он стал еще больше. Спину ломило, и Альвах счел за лучшее не шевелиться, и реже дышать. Он не знал, где находился, и что ждало впереди, но уже одно то, что он не ослеп, не могло не радовать. Несколько раз с силой зажмурившись, Альвах заставил затуманенные от долгого сна глаза смотреть зорче. Но тут же пожалел об этом.
  
   То, что ранее он принимал за размытое темное пятно, теперь надвинулось ближе, принимая человеческие очертания. Несколько мгновений спустя слезящиеся глаза бывшего Инквизитора сумели рассмотреть де-принца Седрика, который в тревоге склонился над ним.
  
   - Caenum, - выдохнул Альвах. И вновь провалился в темноту.
  
  
   Когда он проснулся в следующий раз, вокруг стало гораздо светлее. Альвах полежал некоторое время, глядя в высокий лепной потолок. Потом несмело поднял руку со свежей перевязкой и провел по лицу. Боль, которая в его прошлое пробуждение была нестерпимой, теперь ушла. Роман не удивился этому. Он по-прежнему ощущал в себе дар горгоны, равно как и её проклятье. Бросив короткий прояснившийся взгляд на холмик живота под атласным покрывалом, Альвах приподнялся на локтях, оглядывая комнату, в которую его занесло судьбой.
  
   Комната была небольшой, но обставленной не менее роскошно, чем привыкла убирать свои покои шлюха Октавия, которая любила сочетать в обстановке изысканность и уют. Взгляд Альваха некоторое время блуждал по стенам, которые были задрапированы светлыми тканями; нескольким креслам из мягких тюфяков, столику с множеством расставленных снадобий и большим зеркалом, высоким окнам, горящему камину и шкуре желтого медоеда на полу. Комнату явно обставили под женские нужды. Лишь теперь бывший Инквизитор повернул голову и, словно в подтверждение своей догадки, встретился глазами с молодой миловидной женщиной.
  
   Он вздрогнул от неожиданности. До того, как увидеть ее, Альвах не чувствовал чужого присутствия, хотя должно быть, женщина все время находилась рядом. Это была среднерослая, красивая веллийка, светловолосая и светлоглазая. Ее породистое лицо выражало спокойное достоинство и заботу. Она носила простое, но настолько дорогое платье, что это стало очевидно даже Альваху, не вполне разбиравшемуся в женских нарядах велльской знати.
  
   - Бедняжка, - тем временем мелодично проговорила веллийка. Ее интонации отчего-то напомнили роману Бьенку. - Благодарение Светлому, ты очнулась. Как ты себя чувствуешь? Где-нибудь еще болит?
  
   Альвах открыл рот и засипел. Потом прочистил горло и предпринял новую попытку.
  
   - Помоги... сесть.
  
   С помощью женщины ему удалось перебраться выше, опираясь спиной о подушку. Сознание романа окончательно прояснилось. Впервые за долгое время откуда-то пришло ощущение безопасности. Альвах тут же благоразумно изгнал его прочь. Но уже то, что скрип двери не должен был означать начала новых пыток или насилия, не мог не дарить чувство пусть обманчивого, но покоя.
  
   - Где... я?
  
   Женщина, которая успела отойти к столику и вернуться с чашкой горячего асского напитка, который, как было известно, укреплял силы, попыталась напоить Альваха с ложки.
  
   - Где...
  
   - Ты - в Ивенотт-и-ратте, - женщина вновь попыталась влить в подопечную ей романку целебный напиток ассов. - В замке короля Хэвейда. Тебя привез де-принц Седрик после... после казни. Ты... была без чувств. Поэтому, наверное, ты и не помнишь того, что произошло?
  
   Воспользовавшись тем, что романская юница была отвлечена ее словами, веллийка, все-таки, сумела протолкнуть ложку с настоем сквозь неплотно сомкнутые губы. Впрочем, сладкая живительная влага, очевидно, пришлась строптивой больной по вкусу. Осознав, что не сможет самостоятельно держать ложку из-за бинтов на руках, дальше романка позволила поить себя безвозбранно.
  
   - Ты - Марика, да? - отставив, наконец, чашку, женщина поправила подушку подопечной. - Мое имя - Ираика. Мой супруг, про-принц Генрих, приходится де-принцу Седрику родным братом. Значит, вскоре мы станем сестрами по нашим мужьям. Седрик... он тверд в стремлении жениться на тебе. Как только вы оба оправитесь от ран.
  
   Альвах удивился. Ему никогда не думалось о том, что за ним будет ухаживать принцесса. Очевидно, его ценность в глазах королевского семейства Дагеддидов была и в самом деле запредельно высока, если такое дело не доверяли слугам.
  
   - Де-принц... ранен? - выдавил он.
  
   Принцесса кивнула, ласково улыбнувшись ему, как старшая подруга - младшей.
  
   - Он заслонял тебя от огня, пока пытался сладить с твоими оковами. Его ожоги проходят медленнее твоих.
  
   Альвах воспрянул духом. Новость о том, что спасителем оказался Седрик Дагеддид, не особо его удивила. Никем другим он быть не мог. Всем прочим в мире Светлого на романку Марику было плевать, за исключением, разве что, Бьенки и Ахивира. Если магу удалось вернуться под солнце Лея.
  
   Вторая новость была не хуже. Если Дагеддид получил тяжелые увечья, пройдет не так мало времени прежде, чем он сможет вставать с постели. А значит женитьба, которая порочила человеческое естество, имя дома Альва и самого Светлого, откладывалась. Впрочем, последними словами принцесса Ираика несколько остудила радость романа.
  
   - Ты, наверное, хочешь его увидеть. Погоди, я сейчас позову!
  
   Она поднялась, намереваясь идти. Альвах, поморщившись, умудрился поймать край ее юбки.
  
   - К... кого?
  
   Знатная веллийка удивилась.
  
   - Седрика, конечно. Он сейчас придет.
  
   Настроение бывшего Инквизитора тут же испортилось. Должно быть, он поторопился с мнением относительно тяжести ран геттского выродка и собственной защищенности от насилия. С все возраставшей тревогой он наблюдал, как то и дело оглядывавшаяся на него принцесса покидает комнату. И как, спустя совсем короткое время, возвращается с человеком, который прямо и косвенно сделался виновником большинства из Альваховых бед.
  
   Де-принц Седрик гляделся взволнованным. Он был все так же огромен. Отчего-то без доспеха этот могучий полугетт казался еще больше. Из-под просторной рубашки виднелись такие же перевязки, какие перетягивали тело Альваха. Одна рука Седрика была забинтована. С другой, очевидно, бинты только что были сняты. Уже подсохшие багровые волдыри жирно поблескивали размазанной по ним целебной мазью.
  
   Седрик приблизился к ложу Альваха с таким видом, с каким сам Альвах подходил к алтарям Светлого для молений. Понятливая принцесса не пошла дальше двери, а теперь и вовсе покинула комнату. Закусив губу, Дагеддид опустился перед постелью на колени, взяв руку "невесты" в свою.
  
   Альвах, который был обязан ему жизнью и связан клятвой, не знал, как вести разговор. Ему нечем было порадовать чадолюбивого де-принца. Седрик тоже молчал, поводя по руке "невесты" и вглядываясь в ее лицо. Наконец, он вздохнул и поцеловал тонкую девичью кисть.
  
   - Прости меня, - пробасил он, не опуская взгляда. - Я едва не опоздал. Я... я мог потерять тебя...
  
   - Полно, Дагеддид, - не выдержал Альвах, попытавшись выдернуть пальцы. Седрик, однако, разгадал его маневр и стиснул свои. Рука "невесты" осталась у ее спасителя. - Ты и так сделал... как надо. Ты вытащил меня из огня. Но... Инквизиция этого так не оставит. Они потребуют меня обратно.
  
   К его удивлению, Дагеддид улыбнулся.
  
   - Об этом можешь не беспокоиться. Это уже улажено.
  
   - Улажено? С Орденом Инквизиции?
  
   Сын короля кивнул.
  
   - Ты... не знаю, как у тебя хватило мужества. Но ты не признала себя ведьмой, и тем спасла себя. Когда ко мне явились посланники Ордена, я взамен потребовал у них ознакомления с материалами... по твоему делу. Неохотно, но они предоставили нужные бумаги. Выяснилось, что процесс над тобой проходил с нарушениями. Меня не оповестили о суде, да и самого суда не было, как такового. К тому же, проклятый Эруцио... Мой бывший любовник. Это он выдал тебя Инквизиции. Эруцио... не давал никаких показаний, кроме своего подлого доноса. Я... признаться, я не ожидал от него... - Дагеддид поморщился. - Впрочем, хорошо, что теперь с ним покончено. После нашего... разговора, он отказался от своего доноса, признавшись в оговоре из ревности, - де-принц нехорошо усмехнулся. - С ним уже поступили... по всей строгости закона применительно к лже-доносчикам. Я же честно рассказал судьям, как случилось... наше знакомство. И при каких обстоятельствах был зачат мой наследник.
  
   Альвах закусил щеку. Седрик вновь погладил его пальцы.
  
   - Мой рассказ, отказ доносчика от его показаний, и, самое главное - твое мужество, которое позволило тебе отрицать... отрицать оговор, позволили мне добиться признания твоей невиновности. Вместо тебя под суд пошел негодяй Эруцио. Ты же полностью оправдана комиссией, которая была созвана Орденом по моему настоянию. И... свободна от всех обвинений, Марика. Они больше не будут преследовать тебя.
  
   Слушать о таком было удивительно. Редко кому из ведьм удавалось сойти с костра, и еще меньшим - получить оправдание от судей Ордена. Впрочем, роман не разделял восторгов де-принца. В отличие от Седрика, Альвах знал, что у Ордена бывших осужденных не бывает. Он останется под подозрением и наблюдением - до конца жизни. Или до конца проклятия, если, волей Лея, ему удастся избавиться от опостылевшей женской шкуры.
  
   - Каким образом тебе удалось убедить обвинителя... отказаться от доноса? - поспешил спросить он, потому что поглаживания Седрика делались все более нежными и долгими. Альвах догадывался, что из-за их ран де-принц прямо сейчас не будет требовать от "невесты" утешить его своим телом. Но близость мужа, пусть даже того, которому он был обязан жизнью, все равно была неприятна. - Ты... применил пытку? Я понимаю верно, что ты, велл, применил пытку к гражданину Вечного Рома? Он может... указать на это при суде. Без веского повода...
  
   - Повод для ареста был, - Седрик вновь посерьезнел. В последний раз проведя пальцами по девичьей руке, он с величайшей осторожностью опустил ее обратно на покрывало. - Эруцио взяли за убийство. Меня не было в Ивенотт-и-ратте. Я... я всюду тебя искал. Об этой истории мне доложили уже по возвращении. Около месяца назад встречи со мной потребовал капитан приграничья, из поселка Нижние Котлы. Кажется, Вилдэр... С ним была девушка. Эти двое пришли в замок здесь, в столице. Якобы девушка располагала точными сведениями о тебе.
  
   Альвах в волнении нахмурился. Он начал догадываться о том, что загодя наполняло его душу смутной тревогой.
  
   - Я был далеко, - повторил Седрик, с некоторым недоумением наблюдая за лицом "невесты". - И должен был вернуться не ранее, чем через десяток дней. Но ждать так долго они не могли. Капитану требовалось вернуться в приграничье, девушка же... не могла оставаться без его сопровождения. Ее проводили в приемный покой. Одну, без капитана. Как мне сказали потом, она хотела сообщить мне нечто важное с глазу на глаз. Однако когда к ней вышел секретарь, девушки в комнате уже не было. Капитан, который не уходил без... без подопечной, настоял на поисках. Но и поиски ничего не дали. Через три дня он уехал ни с чем.
  
   Романка продолжала глядеть на своего "жениха" со смесью тревоги и нетерпения. Седрик дернул щекой.
  
   - Эта история могла бы остаться покрытой мраком неизвестности, если бы не случайность. В этот же день один из истопников видел с крыши в окно Эруцио в компании с... с некой девушкой, которая не была похожа на служанку, - де-принц помолчал. - Про Эруцио известно о... о его связи со мной. Истопник заинтересовался и попытался рассмотреть все в подробностях - а потом рассплетничать среди слуг о приверженности моего любовника любви к женам. Однако, вместо любовной сцены...
  
   - Этот твой Эруцио ее убил? - Альвах сморщил лицо, удерживая его от оскала. - Чтобы она не могла рассказать тебе того, что знала?
  
   Де-принц Дагеддид пожал плечами.
  
   - Очевидно, ее сведения действительно были важны, а положение - безвыходно. Эруцио умеет убеждать. Очевидно, она доверилась ему. Проклятие, если бы я был в замке! Быть может, я смог бы найти тебя куда раньше!
  
   Роман молчал. Он с трудом удержал лицо бесстрастным. Последняя новость сразила его.
  
   - Истопник побоялся той же участи. Эруцио... был очень влиятелен... до недавнего времени. Слуга рассказал об этом только мне, и то спустя уже несколько дней после моего возвращения. Мы нашли тело в саду. В одном из старых колодцев. Свидетельств капитана Вилдэра и истопника оказалось достаточно для ареста даже такого благородного имперца, как Эруцио. Не знаю, кто она была, эта девица, и действительно ли ее весть была важна, но она очень помогла спасти тебя... хотя и после смерти.
  
   Альвах продолжал молчать. Седрик умолк тоже, не вполне догадываясь о причинах, но предполагая почти наверняка о том, что девушки были знакомы. Возможно, даже близки. Но спрашивать не решился. Бывший Инквизитор тоже не торопился ему объяснять. Смерть неудачливой вестницы нежданно тягостно поразила его разум и душу.
  
   - Ее звали Бьенка, - глядя в сторону, наконец, негромко сказал он.
  
  
  
***
  
  
  - Ты выглядишь заме... нет, не замечательно. И не восхитительно. Ты великолепна! Я... о, Марика, если бы я была мужчиной - влюбилась бы в тебя сама!
  
   Альвах исподлобья рассматривал себя в зеркало. Только что ушла последняя служанка, которая убирала ее будущее высочество к сегодняшнему торжеству. Вот-вот нужно было подниматься и идти навстречу судьбе - такой судьбе, которая ранее не могла присниться ему и в самом чудовищном кошмаре. И, несмотря на то, что до обряда единения с де-принцем Седриком оставалось совсем немного времени, он до сих пор не был уверен в правильности того, что делал.
  
   Со дня, когда чудом отвоеванная у Инквизиции романская ведьма Марика очнулась в покоях принцессы Ираики, прошло почти три седмицы. За это время с лица и тела романки сошли все ожоги. Живот будущей принцессы подрастал сообразно положенному сроку, и Дагеддиды на семейном совете приняли решение со свадьбой более не затягивать. Наследник королевского рода должен был появиться в законном браке. Это понимал даже последний чернорабочий Веллии, а потому спешность подготовки к торжеству никого не удивляла.
  
   Со своим будущим свекром королем Хэвейдом Альвах виделся всего единожды. Еще не старый, благородный муж, чей породистый облик хранил отпечаток спокойного достоинства, а в светлых волосах не было седины, вошел к невесте своего младшего сына поздним вечером. Альвах был один. Он сидел с ногами на ложе и смотрелся в зеркало. То самое зеркало на длинной ручке, которое вместе с мечами и шлемом сохранил в походном мешке романки де-принц Седрик. Эта вещь была последним "подарком" горгоны. В ней, как и в магическом зеркале Ахивира, Альвах видел свой истинный облик. Когда после долгого дня его, наконец, оставляли в покое, и он оставался один, бывший Инквизитор доставал "подарок". Отражение мужского лица доставляло немалую муку. Альвах многократно принимал твердое решение уничтожить проклятый артефакт, но всякий раз, подчиняясь слабости, это откладывал.
  
   Король вошел, когда роман меньше всего этого ожидал. Однако о том, кого видит перед собой, он догадался сразу.
  
   - Не вставай, - разрешил Хэвейд напрягшейся при его появлении романке. - Я ненадолго.
  
   Некоторое время король и будущая принцесса смотрели друг на друга. Потом Хэвейд шагнул к Альваху и провел ладонью по его отросшим волосам.
  
   - Теперь мне понятно, что разрушило проклятие Ночи. Никогда не видел женщины прекраснее тебя, - он ласково улыбнулся девушке и скользнул взглядом по ее выпуклому животу. - Ты любишь моего сына?
  
   Альвах подумал и ответил честно.
  
   - Нет, ваше величество.
  
   Он ожидал удивления и негодования, но король промолчал. Когда же он снова посмотрел на избранницу Седрика, прочесть что-либо по его лицу было нельзя.
  
   - Но ты сможешь его полюбить?
  
   Альвах отрицательно мотнул головой.
  
   - Нет.
  
   Хэвейд промолчал и теперь. Потом, все же, опустился на колено, оказавшись вровень с угрюмой романкой, которая была готова к чему угодно.
  
   - Но твой ребенок. Кто его отец?
  
   Инквизитор поднял бестрепетный взгляд. После долгих месяцев духовных и телесных терзаний ему на самом деле было все равно, что мог подумать о нем любой из Дагеддидов.
  
   - Седрик, ваше величество.
  
   Больше король не сказал ни слова. Не прощаясь, он ушел.
  
   Кроме этого визита дни для отяжелевшего Альваха были похожи один на другой. Большую часть времени роман проводил в обществе Седрика либо принцессы Ираики. Последняя постепенно стала доводить свою подопечную до белого каления бесконечными разговорами и поучением, как правильнее вести себя с мужчиной в браке. Поэтому Альвах с тоской все чаще ловил себя на мысли, что время, проведенное с Седриком, приносило куда больше пользы и не засоряло разум. К немалому удивлению романа выяснилось, что вспыльчивый великан оказался увлеченным любителем почитать. Эту необычную для мужа его размеров, прожитых лет и воинского умения привычку он приобрел, коротая одинокие вечера сначала в Веллии, а после - в Роме. Оттого он знал куда больше о мире, нежели полагалось ведать вождю полудиких геттов, на которого внешне походил младший Дагеддид. После всего, что случилось с ним в подвалах Инквизиции, Альвах уже не так остро воспринимал совершенное де-принцем. Потому подавив неприязнь и глухой протест, который вызывали у него вид и запах Седрика, Альвах неожиданно открыл в будущем супруге интересного собеседника. Все возраставший живот не способствовал резвости, а потому большую часть времени Альвах проводил в окружении книг или с членами своего будущего семейства.
  
   Несмотря на женские соки, которые туманили разум, бывший Инквизитор сохранил достаточно проницательности для того, чтобы догадаться - Седрик вел с ним долгие беседы не просто так. Подчиняясь непонятному наитию, де-принц не отдавал прямого приказа своей невесте рассказать о ее прошлом. Но изо всех сил старался выведать побольше как бы между прочим. Альвах удовлетворял его любопытство осторожно. Он не мог позволить себе даже намеком затронуть имени своей семьи.
  
   Честь рода Альва была, пожалуй, самой веской причиной, которая заставляла романа молчать. По мере приближения дня, который должен был совершить над ним и Седриком противоестественную связь, Альвах множество раз порывался рассказать де-принцу правду о своих происхождении и сути. И всякий раз здравый смысл удерживал его от этого шага. Одна мысль о том, что позор последнего потомка бросит тень на весь род, заставляла Марка из дома Альва холодеть от тоски. Помимо этого, он не был уверен, что его признание удержит Седрика от женитьбы. Даже не признававший мужеложства Ахивир терял голову рядом с прекрасной романкой. Де-принца Седрика, который много лет подряд был пленником Луны, правда о сущности невесты могла и не остановить. Зато признание Альваха добавило бы духовных терзаний и ему самому, и Седрику, и королю Хэвейду, который, несмотря на отсутствие видимого интереса, все же испытывал всяческого рода опасения за женитьбу младшего сына.
  
   Боязнь опорочить свою честь и невозможность отменить свадебный обряд вкупе с сомнениями о нужности сокрытия тайны, терзали разум, а через него - и душу Альваха страшнее допросов Инквизиции. Потому, когда ненавистный день все-таки наступил, он встретил его настолько мрачным, что вызвал оторопь даже у принцессы Ираики, которая успела отчасти привыкнуть к угрюмости будущей "сестры".
  
   Впрочем, замешательство не помешало принцессе быстро и деловито направлять действия служанок, которые приводили Альваха в надлежащий невесте вид. Спустя некоторое время пасмурно глядевшийся в большое зеркало роман вынужден был признать - ему никогда не доводилось ранее видеть настолько красивой невесты. Многочисленные складки платья из нежно-желтого атласа скрывали уже значительно выпиравший живот. Густые темные волосы Альваха были подобраны. Скудность их длины была мастерски скрыта, а сами волосы переплетали драгоценные украшения настолько тонкой работы, что казались продолжением тугих локонов невесты. Шею бывшего Инквизитора охватывало такое же тонкое ожерелье, которое, как и браслеты, казалось сделанным точно по мерке. Довершали картину атласные туфли, зримо делавшие маленькую ногу будущей принцессы еще меньше.
  
   Альвах смотрел на себя в зеркало, и чем дальше, тем меньше ему хотелось куда-то идти. Тем более - на собственную свадьбу. Глухой протест в его душе поднялся с такой силой, что он едва сдержал себя.
  
   Однако остановить происходящее он уже не мог. Спустя какое-то время прекрасная, как сама Лия, романская дева ехала в открытой колеснице в главный храм Светлого Ивенотт-и-ратта.
  
  
  
   ... Церемонию Альвах запомнил плохо. То, чего он долго боялся, наконец, свершилось. Все, что происходило с ним в день свадьбы, было как в тумане. В его памяти остались только людные улицы Ивенотт-и-ратта, сотни и тысячи лиц горожан, множество огней, приветственные крики, музыка и гул, в который сливались все прочие звуки. Роман в облике невесты ехал и шел, куда направляли, делал, на что указывали, едва понимая, что творилось вокруг. Только когда де-принц вел его к алтарю, Альвах ненадолго очнулся. Это позволило ему успеть до начала обряда принести самую короткую и горячую молитву из тех, что совершал в жизни. Несчастный роман из последних сил надеялся, что Светлый узнает в соединяемой паре только мужей, и церемония не состоится.
  
   Однако ничто не нарушило таинство совершаемого обряда. По его завершению преклонивших колени новоиспеченных супругов на миг озарило солнечным лучом. Это являлось верным признаком того, что Лей благословил единение. Дальнейшее было еще размытее. Альваха повлекли прочь из храма. Перед глазами вновь мелькали улицы города, толпы веселящихся веллов, которые явились на торжество, их песни и гуляния прямо на площадях. После, кажется, он сидел во главе стола на пиру в честь собственной свадьбы, слушал здравницу, смотрел на лица евшей, пившей и весело шумевшей знати, и все силы тратил на то, чтобы совладать с лицом. Больше его ни на что не хватало.
  
   Опомнился он уже в опочивальне. К его величайшему облегчению, Дагеддиды чрезвычайно заботились о той, которая должна была дать продолжение их роду. Поэтому после отбытия небольшого срока на торжестве, невесте дозволили удалиться на покой. Главное дело было сделано. Отныне дитя, что зрело в чреве принцессы Марики, являлось полноценным членом дома Дагеддидов. Дальнейшие празднества могли обойтись и без нее.
  
   Меж тем Седрик выставил последнего из сопровождавших жениха и невесту слуг. Прикрыв дверь, он обернулся к своей теперь уже жене. Он рассчитывал поймать ее взгляд, но в это время Марика старательно разглаживала на коленях складки платья. Глаза ее были опущены. Лицо романки посерело. Она выглядела так, словно долго ждала помилования, которое могло отсрочить казнь, и только что получила в нем отказ. И, одновременно, была настолько прекрасна, что у равнодушного к женщинам де-принца перехватывало дыхание всякий раз, когда он смотрел на нее. К красоте Марики нельзя было привыкнуть. Многие женщины ее народа были красивы. Седрику довелось насмотреться в Роме на чистокровных романок - темноволосых, зеленоглазых, с точеными лицами. Однако ни разу он не встречал ту силу духа и воли, что у его жены. Марика, которая едва не побила его на мечах, сумела отстоять невиновность под пыткой и с поразительным знанием дела рассуждала о преимуществах тактического боя романских манипул против велльского строя, будоражила ум де-принца. Терпкий запах юного тела поднимал вожделение и заставлял Седрика думать о том, чтобы прикоснуться к его романке с тех самых пор, как он впервые повстречал ее в лесу. И теперь, после долгих духовных и телесных терзаний Марика, наконец, полностью принадлежала ему.
  
   Некоторое время де-принц стоял у двери. Руки жены продолжали разглаживать атлас платья. Из-под жемчужной сетки в темных локонах Марики выбивались несколько тугих курчавых прядей.
  
   Отчего-то вид этих волос, которые ниспадали на лоб, заставил Седрика ощутить прилив внезапной нежности. Он решительно пересек комнату и, оказавшись на ложе рядом с Марикой, привлек ее к себе. Юная женщина подчинилась с явной неохотой, однако де-принц был к этому готов. Не обращая внимания на неявное противление, он распустил атласную шнуровку на ее груди. Касаясь как можно невесомее, обнажил одно из ее плеч. После чего с внезапно поднявшимся желанием стиснул нежную светлую кожу, с силой прикладываясь к красивым женским губам.
  
   Седрик целовал жену долго, но ее губы оставались вялыми. Зато тело начало знакомо подрагивать. Прикосновения заставляли романскую деву томиться, но томление это не было любовным. Трудно задышавшая Марика едва сдерживала себя. Седрик чувствовал, что он ей неприятен, и нежность в его душе понемногу вытеснялась болью, а та - досадой. Он спас ей жизнь, однако Марика по-прежнему не испытывала к своему насильнику и спасителю ничего, кроме неприязни. Она подчинялась ему только связанная суровой клятвой. И это ранило де-принца больше, чем его недавняя мужеская неполноценность, презрение семьи и долгое душевное одиночество.
  
   Досада вылилась в уже знакомое раздражение. Седрик рванул платье, сдергивая его до живота. Тело Марики напряглось. Она сделала непроизвольный жест, словно желая оттолкнуть своего немилого мужа. Но в последний миг удержала себя. Испытав прилив злобы от промелькнувших на женском лице гадливости и скорби, подогретый выпитым вином Седрик толкнул юную жену на ложе и принялся срывать с нее одежду. Геттская кровь опять брала верх над велльским воспитанием, заставляя Седрика терять разум от гнева. Марика не препятствовала ему, даже помогая себя раздевать. Ее застывшее лицо по-прежнему хранило отпечаток отрешенности.
  
   Сорвав, наконец, платье, Седрик на некоторое время замер, рассматривая тело жены. Округлый живот явно указывал на перевалившую за середину беременность, но не портил прелести юной женщины, наоборот, дополняя ее. Необъяснимым образом все следы пыток и ожогов уже успели сойти, и ничто не нарушало гладкости светлой кожи. Шею и руки Марики по-прежнему украшали драгоценности - ровно столько, чтобы это не казалось чрезмерным. Густые темные волосы успели растрепаться, лишь самую малость выбиваясь из прически. Общий вид портило лишь выражение угрюмой безнадежности на ее лице.
  
   Запнувшись об него взглядом, Седрик рассвирепел с новой силой.
  
   - Не смотри на меня так, - раздраженно приказал он, чувствуя себя неловко под тусклым взором жены. - Ты... ты дала согласие перед алтарем Светлого. Какого... какой тьмы ты сейчас так глядишь?
  
   Марика промолчала, отведя глаза. Теперь она смотрела не на Седрика, а на лепной потолок их супружеской комнаты. Но разозленному мужу это понравилось еще меньше.
  
   - Я... я не желаю, чтобы ты... проклятие, Марика! Я знаю, что... что наша первая встреча... Ты, должно быть, ненавидишь меня. Но теперь ты моя жена. Сам... Светлый благословил наш брак! Ты не должна...
  
   - Много трепа, Седрик, - голос Марики был по-прежнему нежен, а речи - грубы. - Сделай уже это. И угомонись.
  
   Слова эти, сказанные равнодушно, будто отрешенно, внезапно отрезвили де-принца. Его раздражение усилилось многократно - но так же быстро утихло. Внезапно чрево будущей матери несколько раз дернулось, словно неразумные действия отца разбудили дитя.
  
   Седрика обуял суеверный ужас. Внезапно он припомнил, что первый и второй раз, когда он обошелся с Марикой грубо, она исчезала, доставляя терзания ему и себе. Теперь жена была под надежной защитой всех воинов Веллии. Но Дагеддид не сомневался - если таковой будет воля судьбы, романка исчезнет опять. И кто знает, вернется ли снова.
  
   Вспомнил он и свою клятву не причинять больше своей странной подруге вреда. В его душе глухо шевельнулось чувство раскаяния.
  
   Седрик протянул руку и пропустил между пальцев один из тугих темных завитков, что то и дело притягивали его взор. Потом погладил щеку Марики тыльной стороной ладони и, склонившись, поцеловал ее в губы. С раскаянием ушла злоба и нежность к этой женщине проснулась в нем вновь.
  
   - Прости меня, - как это уже было ранее, попросил он, осторожно повернув к себе прекрасное лицо жены и заставив вновь посмотреть себе в глаза. - Если тебе со мной так плохо... я тебя не трону... теперь. Я... люблю тебя, Марика. И... теряю голову рядом с тобой. Но я никогда... никогда не причиню вреда тебе или нашему ребенку. Я подожду. Ты... ты ко мне привыкнешь. Пусть не сразу. Но... ты можешь теперь не поверить, но я умею ждать. Я ждал тебя много лет. И сделаю все, чтобы... чтобы в моей семье все было хорошо.
  
  
  
***
  
  
  - Зря стараешься, - проговорил Седрик. Забрав из горшочка новую порцию целебной мази, он продолжил обрабатывать ею проплешины на шкуре своего пса. Черный сидел, не шевелясь. Он позволял человеку совершать все необходимое к его избавлению от собачьей болезни. - В этих книгах ничего нет. Только пространные рассуждения... о природах всевозможных проклятий. Некоторые из них основаны на учениях... эээ... различных духовных школ. От заветов Светлого, до давних заповедей, что были дарены миру до разделения. Но четких указаний - как избавиться от магически наведенного проклятия, они не дают.
  
  Жена покосилась в его сторону, но привычно промолчала. Она уже которую седмицу проводила за столом Седрика в окружении его книг. Первое время де-принц с удивлением отмечал, что Марика будто следует его путем. Тем самым, которым шел он сам, когда еще верил, что в книгах найдет способ для собственного исцеления от проклятия Ночи. Юная романка вот-вот должна была разрешиться от бремени. Но вместо забот о будущих родах и женских разговоров с принцессой Ираикой, которая всячески привечала нелюдимую сестру, Марика предпочитала едва не с головой закапываться в труды известных и неизвестных ученых мужей, листать древние и недавние рукописи и фолианты. Седрик понял сразу - она тоже искала способ исцеления. И, по-видимому, тоже от какого-то проклятия. Но природа проклятия озадачивала его. Марика не выглядела больной телесно или душевно. Угрюмость и мрачный нрав были частью ее натуры. Здоровье молодой женщины тоже казалось отменным. Несмотря на то, что из-за малого роста последние несколько седмиц она едва носила сильно погрузневшее чрево, ежедневно осматривавший ее лекарь находил состояние принцессы настолько хорошим, насколько это вообще было возможно.
  
  Однако как ни велико было его любопытство, Седрик сдержался от расспросов и тут. Он мог бы приказать Марике рассказать обо всем - и о тайне ее происхождения, появления в лесу, и даже о непонятном интересе к книгам о проклятиях. В ее таинственную забывчивость, которой она отговорилась от прошлых расспросов, он не верил. Клятва, которую его романка неосторожно дала перед лицом самого Лея, не позволила бы ей уклониться от ответа. Но де-принц подспудно чувствовал - делать этого было нельзя. Грубое вторжение в потаенные уголки души Марики могло лишь сильнее отвратить ее от него, и на сей раз окончательно. В нем же все еще крепилась надежда, что придет день, и он завоюет доверие жены настолько, чтобы она могла говорить с ним свободно обо всем. А пока он долго и кропотливо шел к этой цели, раз за разом преступая через свою горячую природу.
  
  Де-принц сдержал обещание, данное в первую брачную ночь. Несмотря на то, что все прочие ночи он проводил теперь в постели с прекрасной женой, Седрик ни разу не позволил себе того, чего так страстно желал. К тому же, близость могла причинить вред его ребенку, а потому младший Дагеддид был сдержан. Он лишь следил, чтобы любое пожелание жены исполнялось неукоснительно, и, как мог, поддерживал новое увлечение Марики, стараясь принимать участие во всех ее занятиях.
  
  - Вообще, телесные проклятия всегда считались по части женской магии, - продолжил он, поскольку романка не отвечала. Время от времени морщась, она листала большой справочник по ведьмологии с гравюрами. - И вот здесь парадокс. Теперь, когда в мире почти не осталось магии Лии, снять злые чары без ведьмы нельзя. А ведьмы надлежат уничтожению по мере их выявления. Вот почему какой-то бедняга, будь он проклят, вынужден либо тайно идти на поклон к ведьме, либо страдать до конца своих дней от ее коварства. И неизвестно, что хуже. Вероятность, что подлая баба снимет проклятие - ничтожно мала. Зато если об этом деле узнает Инквизиция, проситель может быть уличен в связи с ведьмой. И предан огню, как соучасник ее гнусных деяний...
  
  Марика подняла голову и посмотрела мимо Седрика - в горевший очаг. Несмотря на то, что зима уже давно минулась, а поздняя весна вот-вот должна была перейти в лето, дни и ночи в Веллии по-прежнему стояли прохладные.
  
  Де-принц смазал на псе последнюю проплешину и отставил горшок.
  
  - Лекарь сказал, что тебе не полезно столько сидеть, - предпринял он еще одну попытку разговорить жену, которая сегодня отчего-то пребывала особенно не в духе. - Иди, полежи со мной.
  
  Он призывно похлопал ладонью по их широкому супружескому ложу. Марика оторвалась от созерцания потрескивавших поленьев и, наконец, соизволила разомкнуть губы.
  
  - Пока там пес, я не лягу.
  
  Седрик посмотрел в поблескивавшие зрачки Черного.
  
  - Он мой друг. Теперь и твой друг тоже, - вступился он за верного четвероногого товарища, чудом пережившего ночной визит Инквизиторов. - Что тебе не нравится?
  
  - Блохи, - речи Марики, в отличие от речей самого Серика, были коротки. Де-принц покосился на постель и после некоторого раздумья вынужден был признать правоту жены. Отправив Черного на пол, он принялся стряхивать паразитов с покрывала.
  
  - Блохи и блохи, - закончив, примирительно пробормотал он. - Они кусают не так злобно, как клопы. Тьма бы побрала ваше романское пристрастие к излишней чистоте.
  
  - Доказано - блохи переносят чуму, - Марика вновь чему-то болезненно поморщилась.
  
  Седрик пожал плечами.
  
  - Когда в последний раз в империи случалась чума?
  
  - Оттого и не случалась, что... - юная женщина помедлила, меняя положение в кресле. - Что указами императора вам, веллам, велено совершать омовение хотя бы раз в неделю. И ты вымой руки после пса.
  
  Не споря, Седрик поднялся и прошествовал к мисе с водой, что с появлением в его спальне романской жены заняла свое постоянное место на дальнем столике.
  
  - А все же, ты несправедлива к Черному, - продолжил он гнуть свое, возвращаясь на ложе. Постепенно вечерело, и де-принца отчего-то сегодня ранее обычного клонило ко сну. - Он - мой единственный и лучший друг. К тому же... ведь это он дважды помогал мне найти тебя.
  
  Марика вновь оторвала взгляд от лежавшей перед ней книги.
  
  - Он?
  
   - Ну да, он, - обрадованный ее интересом, вновь заговорил де-принц. - Он всегда выручал меня в... некоторые наиболее значимые моменты моей жизни. Словно и не пес вовсе, а человек в песьем обличье. Да, дружище?
  
  Он посмотрел на Черного. Тот положил морду на лапы и поводил собачьими бровями, словно прислушиваясь к разговору. Седрик хотел потрепать его по голове, но встретился глазами с женой и передумал.
  
  - Помню, как я впервые нашел его... точнее... это он меня нашел. Мне было уже почти семнадцать и я готовился отбыть в Ром... на самом деле, я просто не хотел оставаться в Веллии. Я...
  
  - Дагеддид, - жена поморщилась, опять переменяя положение и опираясь на один из подлокотников. - Короче. Ты... можешь рассказать много... интересного. Но... проклятье, учись говорить короче! Что ты как баба? А... сaenum!
  
  Теперь уже Седрик покосился на нее. Но, верный данному зароку не перечить глубоко беременной подруге, пропустил последнее мимо ушей.
  
  - В общем, он спас меня от рысемахи, когда я перед отъездом решился отправиться на охоту один, - де-принц еще раз с нажимом похлопал по постели рядом с собой. - И в тот день, когда я впервые увидел тебя... Мы долго гонялись за бандой Брюхатого, но они все ускользали. И, когда уже отчаялись, именно Черный напал на их след. А через бандитов вывел меня к тебе.
  
  Проследив за гримасой на лице Марики, он ухмыльнулся.
  
  - Ты сама просила покороче.
  
  - А второй раз? - словно раздумывая над чем-то, переспросила жена. Теперь она смотрела не в огонь, не в книгу и не на Седрика, а на его собаку. Черный поднял голову, ответно глядя на нее.
  
  - Второй раз, как и в первый, Черный вел меня, как по путеводной нити, - де-принц все-таки свесил руку с кровати, чтобы погладить пса. - Я и не думал возвращаться на то место... на то самое место. Тем, что нашел тебя снова, я тоже полностью обязан собаке. Это не я, а он тебя отыскал. И привел...
  
  Жена не дослушала, сделав нетерпеливый жест.
  
  - Значит, оба раза меня... вот проклятие, - Марика болезненно скривилась, хватаясь за бок. - Меня нашел не ты, а твой пес. О таких вещах... caenum... нужно говорить сразу!
  
  Она резко поднялась. Но тут же качнулась вперед, опираясь о стол ладонями. Седрик вскочил тоже, готовый поддержать ее, но жена не стала задерживаться у стола. Несмотря на тяжеловесно колыхавшееся чрево, она решительными шагами пересекла комнату и, помедлив, упала на колени перед настороженно поднявшим уши псом.
  
  - Что ты делаешь? - в изумлении спросил Седрик, глядя, как тонкие женские пальцы ощупывают собачью голову, которую он перед этим собственноручно измазал в вонючей целебной мази.
  
  Марика не ответила. Она проводила по изгибам морды, раздвигала шерсть, трогала за ушами. Де-принц молча ждал окончания этого странного действа. Наконец, в очередной раз с силой прощупав надбровную дугу терпеливо сносившего издевательства Черного, юная романка нажала на что-то под песьей шкурой и вытащила округлую темную горошину. В первый миг Седрика показалось, что она поймала большого пузатого клеща.
  
  - Что это? - медленно спросил он. Марика так же медленно пожала плечами.
  
  - Самая жирная блоха, - на миг у нее перехватило дыхание и, поморщившись, она снова схватилась за низ живота, едва не выронив горошину. - Зато теперь твоя собака не будет водить тебя на веревке, как рогашёрста. Ни она, ни... Проклятье, нужно было догадаться сразу!
  
  Повернувшись к Седрику спиной, она швырнула горошину в огонь.
  
  В очаге полыхнуло. Пораженные этой внезапной вспышкой и пронзительным хрустом, с которым лопнул странный клещ, люди некоторое время сидели неподвижно. Потом де-принц опомнился. Он уже готов был вспылить и сурово потребовать объяснений, когда глядевшая гадливо и скорбно принцесса внезапно вскрикнула, припадая на руки.
  
  - Проклятье, опять... - она с трудом разогнулась, отодвигаясь от Черного, который довольно флегматично отнесся к выковыриванию из него какой-то горошины и ее последующему уничтожению. - Дагеддид... помоги!
  
  Седрик бросился к жене. С усилием приподняв ее на руки, он переложил потяжелевшее тело Марики на ложе. Лицо романки морщилось. На лбу выступили капли пота.
  
  - Кажется... твой повар меня отравил, - она стиснула руку в кулак, другую вжимая в низ живота. - С обеда... не утихает. И... caenum... теперь как будто еще сильнее.
  
  Не выдержав, она застонала, скорчившись на ложе. Готовый вскочить и рвануться за лекарем Седрик на несколько мгновений замер, бездумно глядя на стремительно расползавшееся под Марикой мокрое пятно.
  
  
  
***
  
  ... Безморозная пора в Веллии проходила размеренно и без волнений. За исключением скандальной женитьбы младшего сына одного из провинциальных наместников, спокойствия империи романов ничего не нарушало с начала года.
  
   Этот летний вечер в холодном Ивенотт-и-ратте выдался необычно тихим. Королевская семья за исключением второй принцессы Марики, собралась в одной из открытых комнат королевского замка. Комната выходила на огромный банкон, с которого открывался вид на город. Постепенно спускались сумерки, и воздух наполняло пение насекомых. Несмотря на близость, прочие звуки столицы доносились приглушенно.
  
   С того раннего утра, когда принцесса Марика подарила миру наследника рода Дагеддидов, прошел месяц. Этот срок всегда считался достаточным для того, чтобы окрепшее дитя было подвергнуто Испытанию Крови. Обряд с несомненной точностью определял принадлежность новорожденного к роду отца - либо показывал обратное.
  
   Сегодня король Хэвейд решился, наконец, обратиться к жрецам Светлого. И, хотя де-принц не имел сомнений в своем отцовстве, обряд, все же, был проведен.
  
   - Ты... доволен, твое величество?
  
   Хэвейд улыбнулся, бережно отворачивая край одеяла в колыбели внука.
  
   - Я доволен, когда доволен ты, сынок.
  
   Седрику подумалось, что совсем немного ранее король был прямо противоположного мнения о младшем отпрыске. Но промолчал. Он наслаждался тем, чего жаждал всю жизнь, но получил только теперь - уважением и любовью своего отца.
  
   - А я и не сомневалась, что этот ребенок - наш.
  
   Принцесса Ираика, которая в присутствии короля решилась высказать собственное мнение по такому щекотливому вопросу, смущенно потупилась. Но тут же забыла о своей неловкой смелости, вновь обращая внимание на племянника. Ее давний брак с про-принцем Генрихом был бесплодным по вине мужа. Потому с первых минут появления в семье новорожденного принцесса не отходила от колыбели, изливая на него всю нерастраченную материнскую нежность. Чем сильно отличалась от родной матери младенца. Принцесса Марика явно не торопилась хлопотать над сыном, всецело перепоручив это заботам тетки и нянек.
  
   Ираика с нежностью вгляделась в округлое детское личико. Самый юный из Дагеддидов, наследник целого рода, теперь спал. Подвергнутый Испытанию Крови и неоспоримо доказавший свою принадлежность к королевскому роду, маленький Хэвейд был утомлен больше обычного. А потому меньше, чем часом ранее уснул, так и не высосав всего положенного ему молока у кормилицы. Младенец, названный в честь его деда, оказался вообще на диво некриклив. Должно быть, еще в утробе матери он пережил столько волнений, что ему хватало на целую жизнь вперед. Потому он не считал нужным доставлять беспокойство тем, кто его окружал.
  
   А может, он был просто спокойного нрава.
  
   - Я не сомневалась, - повторила принцесса, тихо покачивая колыбель. - Марика... я ей верю. Она, конечно, нелюдима. И еще дичится всех нас. Но она не способна на великий обман или подлость.
  
   - И я так думаю, - все это время с затаенной болью наблюдавший за женой про-принц Генрих ударил ладонями по коленям. - Она честна с нами. Хотя приветливой ее не назовешь, но ведь она - романка. Да к тому же, судя по многим признакам - из благородных. У имперцев... свои представления о вежестве.
  
   - К тому же бедняжке довелось столькое перенести, - поддержала мужа Ираика, с ласковой улыбкой наблюдая за тем, как на лице младенца попеременно сменялись удивление и обида, а после - радость.
  
   - Ты выяснил что-то о происхождении твоей жены?
  
   Седрик, тоже долгое время наблюдавший за своим спящим сыном, пожал плечами.
  
   - Немного, отец. Она... отчего-то предпочитает молчать о своем прошлом.
  
   Хэвейд неодобрительно сдвинул брови.
  
   - Так не годится, Седрик. Она должна тебе рассказать. Если до того мы... ты берег ее ради дитя, то теперь... не дело нашей семье не знать чего-то друг о друге. Поговори с ней.
  
   Де-принц замялся. Отказывать королю ему не хотелось. Однако, он догадывался, что подобный разговор с Марикой тоже не приведет ни к чему хорошему.
  
   - Дай мне время, отец, - наконец, уклончиво попросил он. - Обещаю, я разберусь.
  
   Хэвейд не ответил. Зато Генрих, которому из-за чувства вины по-прежнему было больно наблюдать ту нерастраченную материнскую нежность, которую его жена изливала на ребенка брата, решился пошутить.
  
   - Если твоя жена не захочет говорить - дай ей еще ребенка. И тогда снова стереги ее беременный покой.
  
   Король кивнул на колыбель и при всей суровости вновь не удержался от улыбки, которая предназначалась внуку.
  
   - Непохоже, что твоя супруга очень любит детей. Как часто она подходит к сыну?
  
   Седрик коротко и искренне вздохнул.
  
   - Нечасто. По правде... не подходит вообще. И молока у нее нет. Совсем... Должно быть, все дело в ее характере, отец. Марика родилась в День Солнцестояния.
  
   Хэвейд утратил свою обычную твердую сдержанность, изумленно выпрямляясь на мягком табурете. Про-принц Генрих и его супруга посмотрели друг на друга.
  
   - Но ведь это... очень сильный день. Мужской день, - осторожно напомнила Ираика. - Женщины в этот день не рождаются, а если рождаются - погибают в раннем детстве.
  
   Седрик поморщился.
  
   - Марика выжила. И ее природа... иная, чем у большинства жен. Этим я объясняю ее нелюбовь ко всему женскому и тягу к мужскому. Не стоит порицать ее за невеликое внимание к сыну. Ей... мне кажется, ей нужно привыкнуть к тому, что она теперь - мать.
  
   - Пусть не беспокоится, - торопливо предложила Ираика. Она сделала непроизвольное движение, точно желая заслонить колыбель. - Я... я присмотрю за малышом. А Марика... пусть отдыхает. Ведь она... наверное, еще не оправилась от родов. Седрик, ты... тебе не стоит ее торопить!
  
  
  
   Седрик вошел в спальню, когда за окном стало совсем темно. Очаг был потушен, и темноту в комнате разгонял всего пяток свечей, которые горели у его супружеского ложа. Против ожиданий, Марика обнаружилась не за столом, и даже не у стены, где она проводила много времени, натачивая развешенные здесь свои мечи, которые заняли почетное место среди прочего оружия. Жена де-принца с ногами сидела на постели, занимаясь неожиданно женским делом. Расставив свечи возле себя, она смотрелась в зеркало.
  
   При появлении супруга, принцесса поспешно опустила зеркало, прижав его отражающей поверхностью к животу. Краем сознания Седрик восхищенно отметил, что живот романки уже полностью восстановился, утратив выпуклость, что оставалась у многих женщин даже после освобождения от бремени. Как и волосы, которые после острижения отросли заново, сделавшись будто еще прекраснее и гуще. Седрик не замечал, чтобы Марика когда-то пользовалась женскими притирками или мазями, но ее юная кожа в них не нуждалась. Его жена была прекрасна. Так прекрасна, что де-принц исполнялся восхищения всякий раз, как смотрел на нее. А запах Марики заставлял его томиться от невозможности касаться ее тела и любить - столько, сколько бы ему этого хотелось.
  
   Седрик подошел к ложу и, отобрав у супруги зеркало, посмотрелся в него сам. Потом положил на столик между горевшими свечами.
  
   - Зря тебя не было с нами сегодня, - он присел на край постели, заставив Марику отодвинуться. - Отец желает, чтобы ты присутствовала на семейных ужинах. И вообще... принимала большее участие в нашей жизни. Ты уже достаточно оправилась для этого. Лекарь, что вчера осматривал тебя, это подтвердил.
  
   Романка бросила на него взблеснувший зеленью взгляд и обняла плечи руками, уставившись перед собой. Седрик подсел ближе, касаясь ее маленькой ступни и проводя ладонью вверх до колена.
  
   - Ты не можешь сидеть здесь вечно, - он удержал жену, которая попыталась отодвинуть ногу. - Я знаю, что тебе многое пришлось пережить. Но... Марика, ты - будущая королева Веллии. Твоя жизнь продолжается. И...
  
   - Это твоя жизнь продолжается, - с неожиданным раздражением прервала его доселе угрюмо молчавшая жена, с силой отдергивая ногу. - Твоя! А моя...
  
   Она не договорила, запуская тонкие пальцы в копну густых волос и с силой тиская курчавые пряди. Некоторое время Седрик ожидал продолжения. Потом дернул щекой, придвигаясь ближе.
  
   - Завтра прибывает его высочество до-кайзер Тит Клавдий, сын императора Тит Максимуса Третьего, - де-принц неподдельно вздохнул. - Он желает поздравить мою семью с рождением наследника, а заодно - поохотиться в наших лесах... на нечисть. Ее у нас больше, чем где-то еще. Он наслышан о твоей красоте и, мне кажется, имеет намерения непременно увидеть тебя. Но я этого не допущу. Мы будем настаивать, что ты еще не оправилась от родовых недомоганий.
  
   Марика подняла голову. Ее глаза были покрасневшими, но не блестели.
  
   - Спасибо, - хрипловато проговорила она. Седрик улыбнулся, прикладываясь к ее поджатой ноге губами. Потом, удерживая, прочертил дорожку из поцелуев выше, постепенно задирая юбку ее простого серого платья и отвоевывая себе больше гладкой женской кожи.
  
   - Дагеддид! Какого пса ты делаешь?
  
   Седрик не ответил. Его пробирала дрожь, как давеча Марику. От внезапно нахлынувшего возбуждения сводило челюсти. Он забрался на кровать, задирая платье жены уже обеими руками и влажно целуя ее живот.
  
   - Твою мать, Дагеддид!
  
   - Лекарь сказал, ты уже оправилась, - в промежутках между поцелуями, отрывисто пояснил де-принц, пока еще мягко пытаясь развести ноги жены. - Что тебе уже не навредит... Марика, я... мне кажется, я дал тебе достаточно времени, чтобы... Я так не могу. Я отвратился от мужей, но не могу прийти к женам. Ты... ты одна... моя жена... перед Леем. Не... препятствуй... мне...
  
   - Седрик!
  
   Голос романки прозвучал неожиданно резко, как удар кнута. Все-таки сумевший втереться между ее коленей де-принц замер и поднял голову. С минуту они смотрели друг на друга, тяжело дыша и прожигая взглядами. Потом Седрик заговорил - твердо и жестко, не подпуская в голос давершней возбужденной страсти.
  
   - Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь, что я обещал не трогать тебя. Чтобы не навредить ребенку. Чтобы ты привыкла. Видит Светлый, Марика, я долгие месяцы каждый вечер ложился в постель к самой прекрасной женщине в империи и сдерживал себя... изо всех сил, чтобы ты была здорова и спокойна. Да, в нашу первую встречу я был жесток, как... как дикий бемегот и причинил тебе много боли. Так было, и я едва надеюсь на твое прощение. Но с тех пор... Неужели... неужели я до сих пор не доказал тебе, как мне дороги ты и наш сын Хэвейд? Тот самый сын, которого ты отчего-то не желаешь видеть?
  
   Марика привычно молчала, глядя в сторону. Седрик поморщился, все более уверяясь в нужности того, что он собирался сделать.
  
   - Скажи, сколько мне еще ждать твоей благосклонности? - он совладал с собой, гася поднимавшееся и тоже привычное раздражение. - Я... пусть я много говорю, но твое молчание заставляет людей не знать, что подумать! И... я принял решение, - де-принц вновь взялся за ее платье - и поднял его под самую шею, обнажая округлые плотные груди. - Если я по-прежнему буду потакать тебе, ты... так и не привыкнешь к тому, что ты теперь - жена и мать. И будущая королева. А потому... - он положил широкую ладонь на одну из грудей вздрогнувшей от его прикосновения романки. - Мы начнем с малого. Сам Лей благословил наш брак, а мы... его еще ни разу не подтвердили.
  
   Чувствуя приливы усиливающегося желания, Седрик умолк и, решив, что сказал достаточно, торопливо распустил завязки штанов. Марика молчала тоже, бессильно глядя, как он разоблачается. Выслушав речь Седрика, она ничего не возразила своему ненавистному супругу. Глаза юной принцессы были широко раскрытыми, но сухими. Они оставались сухими и тогда, когда муж отбросил свою одежду и так же решительно взялся за ее платье.
  
   Как и ранее, жена ему не препятствовала. Клятва Лея держала ее в повиновении куда вернее насилия.
  
   - Не трогай меня, - морщась, только одними губами неслышно бормотала она, в то время как де-принц, закончив расправляться с одеянием, подтягивал обнаженное тело своей романки ближе к себе. - Проклятие, Седрик... Не трогай меня...
  
  
***
  
  Альвах лежал на боку, обнимая себя за плечи и поджав ноги, точно вновь оказавшись в материнской утробе. Мать он едва помнил, и она навсегда осталась в его памяти чем-то нежным и светлым. Рядом с ней было надежно, спокойно и хорошо. Должно быть, в минуты наибольшей душевной уязвимости Альвах подспудно искал защиты у матери. И, не находя ее, все равно стремился к единению с теми давними светом и теплом, которые теперь существовали только в его памяти.
  
   Бьенка была права. Тысячу раз права была дочь кузнеца из последнего людского селения приграничья, что отдала свою жизнь для того, чтобы продлить его мучения здесь, в мире смертных. С тех самых пор, когда сила хаоса перекрутила тело Инквизитора, все, что ему оставалось - это мука. Он страдал от надругательства над своей природой, от надругательства других мужей, от осознания глубокой вины и прозрения о судьбах мира. Последнее терзало его особенно, ибо в его разумении не было ничего хуже, чем знать, и ничего не мочь.
  
   Альвах скучал по Бьенке. Он не думал, что будет так скучать по юной веллийке, которую даже ее однопосельчане считали странной. Роман не мог понять этого тогда, когда сидел, прижавшись к ней, в вонючей камере. И тем более, не мог понять природу своего чувства теперь. Происходило ли оно из того, что Бьенка оказалась единственным человеком, кто мог узнать в измученной романской юнице мужчину, или дело было в другом - Альвах не знал. Единственное, в чем он был уверен - бывшему Инквизитору было плохо без этой искренной и чистой девочки. Пожалуй, единственной из жен, к которой он по-настоящему тянулся душой.
  
   Бьенки у него больше не было. Зато был Седрик.
  
   С тех пор, как Альвах очнулся больной, но невредимый в покоях королевского замка, Седрик оставлял его в покое только глубокой ночью, когда измученная его беспрестанным вниманием романка, наконец, отправлялась спать. После свадебного обряда, воспоминаний о котором в памяти бывшего Инквизитора почти не сохранилось, к длинным дням в обществе де-принца прибавились утомительные ночи. Верный своему слову, Седрик не принуждал отягощенную младенцем жену к соитию. Однако непременно ложился рядом и обнимал полуживую от ненавистного ей запаха романку. Часто полугетт так и засыпал, оставляя Альваха страдать и толкаться под навалившимся на него огромным телом всю ночь.
  
   Днем от него тоже не было покоя. Иногда Седрик до того докучал своей жене, что Альвах разговаривал с ним нарочито грубо, проверяя пределы дозволенного ему поведения. Де-принц сносил большинство выпадов романки безропотно, хотя это дорого обходилось его горячей натуре. Альвах же в свою очередь понимал, что мог жить безопасно только под защитой королевской семьи. Бывшие соратники по ремеслу наверняка неусыпно бдили за упущенной ими ведьмой и дожидались только часа, когда расположение Седрика к жене ослабеет. Поэтому волей-неволей, "принцессе Марике" приходилось сдерживать рвущиеся из груди досаду и непринятие. Как бы ни было ему плохо рядом с Седриком, возвращаться на костер Альвах не хотел.
  
   Однако даже случившееся превращение, насилие, пытки, извращение свадебного обряда, невыносимо омерзительное деторождение и невозможность побыть наедине с собой, были терпимы. Все было терпимо до того мига, когда де-принц потребовал от своей жены исполнения супружеских обязательств.
  
   ... Альвах, не глядя, протянул руку. Нащупав одеяло, он натянул его на себя. Широкое ложе младшей четы Дагеддидов было наполовину пустым. Седрик, который три дня обхаживал отпрыска самого императора и, как мог, отговаривался от его знакомства с принцессой Марикой, наконец, сумел увезти не в меру любопытного гостя на охоту. Но, несмотря на сильную занятость днем, все ночи де-принц проводил со своей женой. Холодность романки и ее мучительные гримасы больше его не смущали. Влюбленный великан был ласков и груб, неопытен и настойчив, но неизменно напорист. Более знающий в подобных делах Альвах всегда сдерживался, даже имея дело со шлюхами. Седрику же это было ни к чему, и его романская жена с ужасом ждала, что вскоре сможет обрадовать супруга новой беременностью. Происходящее было сродни тому, что довелось пережить при деторождении, когда выталкивавшая из себя дитя принцесса едва не лишилась разума. И теперь Альвах, который никогда ранее в жизни не мог представить себя в объятиях мужчины, словно терял рассудок всякий раз, когда Дагеддид касался его тела. То, что тело это было женским, а де-принц пребывал в уверенности, что спит с женой, не облегчало участи романа. С Седриком он не чувствовал ничего, кроме тупой, тянущей боли, отчаянного нежелания и жгучего стыда. Альвах не был уверен, отчего вместо стонов вожделения, которые он слышал у женщин, ему хотелось скрежетать зубами. Однако он много об этом и не размышлял. Все, о чем думалось - это проклятая женская плоть, внутри которой был потерян бывший Инквизитор, и от которой страстно желал отделаться. Отделаться - и напрочь забыть все, что происходило с ним за последний год.
  
   Последняя ночь с де-принцем была особенно омерзительна. Охота с наследником императора Вечного Рома должна была продлиться несколько дней. Потому Седрик, впервые оставляя жену так надолго, не давал ей забыться сном далеко заполночь. Геттский выродок был неутомим, и утро Альвах встретил разбитым телесно и едва способным действовать сообразно разуму. Долгое время после того, как де-принц покинул спальню, роману не хотелось даже вставать из постели. По счастью, все в замке были уже приучены к затворничеству второй принцессы Веллии, и отделавшись от слуг, Альвах пролежал под одеялом до самых сумерек. В голове его мешалось множество мыслей. И, одновременно, было глухо и пусто. Тело же никак не могло согреться. С тех пор, как Седрик нарушил собственный запрет на соитие с женой, Альвах не мог согреться никогда. Немыслимым образом он мерз, даже пребывая в объятиях де-принца, которые казались горячими и жаркими, словно пески асских пустынь. Словно стывшая в жилах кровь больше не желала согревать несчастного романа.
  
   Не в силах больше вспоминать то, что было совсем недавно, Альвах поднялся. Едва владея собой, он спустил ноги на лежавший здесь мягкий ковер. Нащупав туфли, подобрал валявшийся тут же, у ложа, халат и, облачаясь на ходу, направился к двери.
  
  
  
   Идти пришлось недолго. Уже хорошо изучивший внутренности замка роман, спустя совсем короткое время миновав множество расставленных в коридорах охранников, толкнул дверь детского покоя.
  
   Детская, где уже второй месяц кряду обретался наследный принц Хэвейд Дагеддид, была просторной, убранной в светлые тона комнатой с большими высокими окнами. Двери охраняли не двое, а четверо стражников. Король Хэвейд в странной подозрительности чрезмерно заботился о безопасности внука. Альвах знал - под окнами этой комнаты дежурил еще целый десяток воинов.
  
   В комнате помимо колыбели стояли небольшая кровать для кормилицы и несколько кресел. В одном из кресел сидела полнотелая румяная молодая женщина. Это и была кормилица ребенка. Другая - постарше, поправляла перинку в колыбели. Сам Хэвейд обнаружился на руках у принцессы Ираики. Придерживая головку младенца, принцесса тихо напевала, покачивая его у себя на руках.
  
   При появлении матери наследника, обе женщины поднялись. Перестилавшая постель нянька поспешно отошла назад. Кормилица отвесила неуклюжий поклон.
  
   - Марика! - казалось, принцесса Ираика была удивлена и застигнута врасплох. - Ты... ты что-то хотела?
  
   Альвах заставил себя улыбнуться, подходя к "сестре". Вид детского тельца, завернутого в пеленки, на несколько мгновений вызвал у него отторжение. Он припомнил долгую, словно кошмарный сон, ночь, жуткую, рвущую внутренности боль, такую, какую редко могли доставить даже палачи Инквизиции. И что-то неотвратимое, огромное, что лезло из него наружу, заставляя напрягать последние силы и кричать, кричать, корчась в муке, презрев достоинство и гордость...
  
   - Да, - ему удалось совладать с лицом и здесь. - Седрик... пеняет мне, что я провожу мало времени с сыном. Х... Хэвейд отвык. Хочу забрать его к себе... в постель. Пусть эту ночь проведет у меня.
  
   Нянька и кормилица переглянулись. Ираика встревоженно сдвинула брови.
  
   - Это... это замечательно, что тебе уже так лучше, что ты сможешь заботиться о нем, - теперь уже веллийка говорила с натугой, точно выдавливая из себя слова и с трудом сохраняя приветливость на лице. - Но ведь ты... ты не совсем умеешь... Я хочу сказать, что если ему что-то понадобится? Молоко, или... если он испортит пеленки? Или будет плакать? Или...
  
   - Я обязательно кого-то позову.
  
   Ираика беспомощно оглянулась на няньку. Доводы против нежданно проснувшегося материнского чувства "сестры" у нее вышли все. Словно преодолевая какое-то внутреннее противление, она приблизилась к Марике и передала племянника с рук на руки.
  
   - Вот, конечно, бери. Ведь это твой ребенок.
  
   Слово "твой" она выделила особо. Голос ее на мгновение дрогнул. Юная романка кивнула, прижимая драгоценный сверток к груди.
  
   - Ты ведь знаешь, Генрих уехал вместе с Седриком и его императорским высочеством на охоту. Наша спальня находится совсем рядом от вашей. Я там буду одна. Если что-то понадобится - буди меня в любое время, слышишь?
  
   Принцесса Марика вскинула зеленые глаза.
  
   - Тебе не нужно беспокоиться, - коротко проронила она.
  
  
  
   Несмотря на то, что это был первый вечер за целый месяц, который она не проводила подле младенца, и можно было отдохнуть, принцесса Ириака не находила себе места от волнения. Маленький беззащитный комок в руках безалаберной, неумелой матери, занимал все ее мысли. Наконец, Ираика не выдержала. Она зажгла свечу и вместе со свечой покинула спальню. Вид бдившей на каждом углу стражи немного ее успокоил. Все же она прошла до конца коридора. На противоположном его краю находилась дверь в комнату младшего сына короля и его супруги.
  
   Некоторое время помявшись перед глядевшими перед собой стражниками, принцесса Ираика, наконец, решилась и толкнула дверь.
  
   Марика еще не спала. Она лежала на широком супружеском ложе на боку, опираясь на локоть и подперев голову ладонью. Рядом с ней на постели сучил ножками и ручками маленький Хэвейд. Хотя его тело все время пребывало в движении, младенец не казался взволнованным. Серьезно и спокойно он отвечал на взгляд матери, глядя такими же, как у нее, зелеными глазами.
  
   Эта картина умилила Ираику, сразу снимая все ее волнение. Не сдержавшись, она подошла к кровати и присела рядом с посмотревшей на нее Марикой и ее сыном.
  
   - Он... сильно похож на тебя. Ты видишь?
  
   Романка вскинула красивую бровь. Впрочем, в словах принцессы Ираики была большая доля правды. Наследник дома Дагеддидов был курчав, зеленоглаз и тонконос, внешне более напоминая романа, нежели велла или хотя бы гетта.
  
   Не дождавшись ответа, принцесса Ираика покрутила в руках подсвечник и поставила его на стол.
  
   - Я... я понимаю, что ты чувствуешь.
  
   Марика вновь подняла на нее взгляд. Ираика потороилась объяснить.
  
   - Тебе ведь... неловко здесь, правда? Ты, наверное, не привыкла к такой жизни. Оттого и сидишь все время взаперти. Стены... они защищают, верно? - она улыбнулась, невесомо проводя по лицу младенца. - Со мной тоже было такое. Когда Генрих привез меня сюда в первый раз. Я... тоже долго не могла привыкнуть. Я ведь... отец мой из благородных, а мать... Мать нет. Мы жили у западного побережья, совсем скромно, когда Генрих случайно остановился в нашем селении проездом из Рома. Я... очень непросто привыкала ко всему здешнему. Но привыкла. И ты тоже привыкнешь.
  
   По своей всегдашней манере, романка промолчала и здесь. Ираика со вздохом поднялась, забирая со столика свой подсвечник.
  
   - Прости, что потревожила тебя, - она кивнула с улыбкой. - Да не навредит вам тьма.
  
   Уже у порога принцесса Ираика обернулась. Марика вновь смотрела на ребенка. Маленький Хэвейд случайно подцепил рукой один из тугих курчавых локонов матери и теперь дергал им во все стороны.
  
   - Знаешь, - Ираика поправила упавшие на лицо светлые пряди. - Марика... с тех пор, как ты у нас появилась... Ты принесла нам радость. У меня душа изболелась за Седрика. Он... он любит семью, а вынужден был прятаться от людей по лесам. И его величество король... Он не показывал этого, но ему было больно видеть, как его сыновья... Теперь, когда родился Хэвейд, его величество стал совсем другим... Он будто помолодел на двадцать лет. Ты и сама могла заметить эти перемены. И мы с Генрихом... В общем... спасибо тебе. Мы... мы сделаем все, чтобы тебе у нас тоже стало хорошо. Если тебе что-нибудь будет нужно... хоть что-нибудь. Я... обязательно помогу.
  
   Она, наконец, ушла. Некоторое время принцесса Марика пролежала неподвижно в ожидании возможного возвращения "сестры". Прошло довольно долгое время, но Ираика не возвращалась.
  
   Убедившись, что ее больше не потревожат, романка поднялась с ложа. Прошествовав к одному из высоких нижных шкафов у стены, она с усилием налегла на одну из его дверей.
  
   Шкаф беззвучно провернулся, открывая темный лаз. Марика вернулась в комнату. Вытащив из-под кровати мешок, она повесила его через плечо. Потом осторожно подняла младенца. Поблескивая глазами, Хэвейд по-прежнему внимательно и серьезно глядел на свою мать. Придерживая его одной рукой, другой Марика забрала со столика другую свечу.
  
   Остановившись на пороге лаза она еще раз оглядела покой, где она прожила так долго. Взгляд ее остановился на висевших на стене посеребренных мечах. Романка нахмурилась. Потом решительно нажала локтем на рычаг в стене. Так же бесшумно, как и до того, тяжелая дверь фальшивого шкафа послушно встала на место.
  
  
***
  
  Когда-то Седрик в стремлении развлечь свою извечно угрюмую жену, показал ей этот тайный ход. Против ожиданий, каменный лаз вел не за стену, а в небольшой закрытый замковый сад. Должно быть, тот, кто задумывал этот архитектурный изыск, преследовал одну только цель - приводить ночевавших в комнате жен в таинственное и романтическое настроение. Однако поскольку спальня Седрика долгое время пустовала, а сам де-принц ни разу не завлекал сюда ни единой женщины, каменный переход пришел в сильное запустение. Пробираясь по нему, Альвах трижды все проклял. К счастью, ребенок в его руках по-прежнему молчал. Он лишь изредка попискивал, когда неумелая мать в битве с густыми пластами пыльной паутины спотыкалась о вывалившиеся из кладки булыжники.
  
  Наконец, грязный и весь в паучьих нитях, а местами даже увешанный сухими шкурками самих пауков, Альвах продрался через сильно увивавший каменную стену вьюн. Бросив уже ненужный подсвечник, роман кое-как счистил с себя паутину и огляделся.
  
  Место, в котором он оказался, как нельзя лучше подходило для задуманного. Разбитый внутри замковой твердыни и окруженный каменными стенами с четырех сторон сад казался небольшим, но не заброшенным. Деревья в нем были сильно острижены и почти скрывались под побегами вьюна, плюща и бегунка. Свисавшие отовсюду гроздья дурман-цветка наполняли воздух сладковатыми ароматами, которые заставляли кровь бежать в жилах быстрее. В центре сада на выложенной камнем площадке стояла мраморная скамья без спинки. Вокруг нее полукругом росли несколько розовых кустов. Очень походило на то, что сад разбивался для уединения влюбленных. Даже низкая и широкая скамья чем-то напоминала ложе для любовных утех. Высокие стены надежно скрывали это место от посторонних глаз.
  
  Не желая ступать на камень, Альвах продрался сквозь розовые кусты и уложил ребенка на скамью. Сын поморщился, опуская уголки рта книзу. Быть переложенным от материнской груди на жесткий камень пришлось ему не по душе. Некоторое время роман стоял над ним, разглядывая маленькое лицо, которое действительно чем-то неуловимо напоминало его собственные черты. Потом неожиданно для себя припал на колено и коснулся губами детского лба.
  
  - Прости меня, - негромко попросил он, не имея необходимости скрывать горечь. - Но я не могу... больше не могу... так жить дальше.
  
  Бывший Инквизитор снял с плеча мешок и вынул полученное от горгоны зеркало. С хрустом разломив ручку, роман брезгливо вытряхнул на камень давнюю сухую кость. Затем вновь обратился к мешку и вслед за зеркалом извлек крысоловку с еще живой крысой внутри.
  
  Открыв дверцу, Альвах поймал крысу и свернул ей шею. Потом вытащил из прически гребень и полоснул острым краем по шкурке еще теплого грызуна. И торопливо накапал свежей крови на кость, которая теперь лежала перед ним.
  
  Полыхнуло синим огнем, в единый миг выжигая мерзкий артефакт дотла. Черный дым от этого огня взметнулся в небо, но тут же опал на землю сгустившейся тьмой. Почти сразу же из тьмы на траву сада шагнула горгона. Она проделала это с такой поспешностью, словно только и делала, что ждала вызова Альваха. Ведьма снова была в обличье смертной женщины. Едва взглянув на нее роман понял, что жрица хаоса была сильно не в духе. Впрочем, он догадывался - почему.
  
  - Что это за шутки? - не разочаровала его ведьма. Едва слышимое шипение при звуках "ш", выдавало ее сильнейшее раздражение. - Мы договаривались, что кровь для магии вызова будет кровью отродья Дагеддидов!
  
  Альвах равнодушно выдержал ее яростный взор.
  
  - Мы не договаривались, - выделив только первое слово, безучастно поправил он. - Ты сказала, что притянуть твою плоть поможет кровь младенца. Но не оговорилась, что крысиная не подойдет. Вот, подошла.
  
  Жрица хаоса нахмурилась. Слова романа усилили ее гнев.
  
  - Еще одно. Речь шла о трех неделях после родов. Но прошло уже больше месяца! Почему мне пришлось самой через зеркало напоминать тебе о твоем долге?
  
  Бывший Инквизитор скрестил руки на груди, остановившись перед скамьей так, чтобы заслонить сучившего руками и ногами младенца.
  
  - Я ничего тебе не должен, ведьма, - не отводя блекло-зеленого взора, он дернул плечами. - Это ты должна вернуть мое тело в обмен на этого ребенка. Ты поставила условие. Я его выполнил. Ребенок здесь. Все прочее - излишняя болтовня.
  
  На некоторое время повисло молчание. Альвах и жрица хаоса прожигали друг друга взглядами. Наконец, горгона опустила глаза. Но не из-за того, что победителем этого поединка вышел Инквизитор. Ведьма смотрела теперь на попискивавшего в размотавшихся пеленках младшего из Дагеддидов. Забыв об Альвахе, она даже невольно сделала шаг вперед, силясь лучше разглядеть ребенка.
  
  Роман не дал ей любоваться долго. Шагнув в сторону, он вновь встал так, чтобы позволить гостье разглядеть как можно меньше. Впрочем, для ведьмы это не имело значения.
  
  - Да, - горгона невольно расслабила черты. Ноздри ее затрепетали. - Да, даже отсюда я чую. Это действительно потомок мерзкого Хэвейда... В нем течет эта кровь, - она вновь посмотрела на бывшего Инквизитора. Гнев ее словно бы утих. - Ты хорошо поработала, моя красивая. Такой славный комок розового мяса... Что же. Это главное, а прочее действительно не важно. Давай его сюда.
  
  Альвах поморщился.
  
  - Сперва сделай то, что обещала, - не переменяя положения тела, заслонявшего ребенка от взоров ведьмы, потребовал он.
  
  Горгона нахмурилась снова.
  
  - Ты знаешь уговор. Получишь то, что тебе нужно, когда я разберусь с этим отродьем. А теперь хватит. Неси его сюда. И жди. Ночь еще не подойдет к концу, когда наша сделка совершится. Советую тебе быть как можно дальше отсюда, когда это произойдет. Ты ведь можешь совершить побег, милая? Или внимание де-принца отнимает у тебя здоровье быстрее, чем оно успевает восстанавливаться?
  
  - Не мели чушь, - процедил Альвах. При упоминании о Седрике его передернуло. - Забирай этого выродка и убирайся.
  
  Жрица хаоса рассмеялась. Очевидно, то, что ее месть вот-вот должна была осуществиться, привело чудовище в хорошее расположение духа.
  
  - Хорошо, моя девочка, твоя взяла. Давай его сюда. И жди. Хотя, быть может, ты желаешь своими глазами посмотреть на гибель этого отродья, из-за которого тебе пришлось столько страдать? Я так... так довольна твоим успехом, что могла бы забрать тебя с собой! Что скажешь?
  
  - Просто получи ребенка и убирайся, - не удержался Альвах, тем не менее, продолжая стоять, словно был не в силах сдвинуться с места. - Проклятье, как ты не понимаешь! Я не могу передать его тебе своими руками! Этот... этот младенец все же мой сын. Мне ничего не нужно. Только верни то, что отняла. Верни мне мою жизнь! И оставь, наконец, в покое!
  
  Выслушав романа, который не скрывал своей ненависти и глубокого отчаяния, что, должно быть, рвали теперь его душу, горгона вновь в своей манере ласково улыбнулась.
  
  - Ты так забавна в своем лицемерии, моя прекрасная девочка, - ведьма улыбнулась вновь, двинувшись ближе. - То, что ты не отдашь ублюдка сама, ничего не изменит ни для отродья Дагеддидов, ни для нашей сделки. Но если тебе так будет легче...
  
  Она сделала еще шаг вперед. В следующий миг казавшиеся незыблемыми и древними мраморные плиты под ней проломились. Не удержавшись, горгона с кусками мрамора упала вниз, в замаскированную камнем яму прямо перед скамьей.
  
  Дикий, нечеловеческий визг чудовища настиг Альваха, когда он, подхватив ребенка, несся прочь от устроенной им западни. Впрочем, теперь он уже не был один на один с чудовищем. Со всех сторон к сработавшей ловушке сбегались воины с длинными, посеребренными копьями. Двое боевых магов первой степени что-то тащили в большом темном мешке. Все они были в закрытых шлемах с опущенными забралами, которые скрывали глаза.
  
  - Хорус, живей! Нельзя позволить ей выбраться из ямы!
  
  Король Хэвейд, как и прочие, прятал лицо за шлемом, поэтому узнать его можно было только по голосу. Правитель Веллии и его люди давно дожидались своего часа в укрытиях среди зарослей, а потому теперь действовали слаженно и быстро. Когда Альвах перепоручил невредимого ребенка и вернулся к яме, дело было почти сделано.
  
  Вырытая наспех и совсем недавно, ловушка, все же, была достаточно глубока. С ее дна торчали частые колья из чистого серебра, освещенного рассветной водой. Их наконечники были загнуты на манер рыболовных крючьев. Поэтому с маху насадившееся чудовище шипело, визжало и било хвостом, но не могло вырваться из прожигавшего его плоть серебра. Боевой маг первой степени Хорус, который, как и его товарищ, долгое время удерживал маскирующее заклятие над воинами короля, теперь извлек из мешка большой солнечный камень. Эти камни, которые произрастали только в горах нечестивых бемеготов, встречались очень редко и были известны тем, что долгое время впитывали солнечный свет. Напитавшись за день, насколько хватало размеров, ночью камень излучал свет Лея - до тех пор, пока свет в нем не иссякал весь. После чего утром камень вновь начинал пить солнечные лучи. Теперь, освобожденный из чехла, солнечный камень заливал ярким, желтым сиянием все вокруг, отражаясь от доспехов и оружия воинов, разгоняя ночную тьму. Прожженная серебром во многих местах, шкура ревущей и визжащей горгоны дымилась под лучами Лея. Чудище все еще пыталось вырваться, но воины копьями спихивали его назад, а серебро и солнечный свет не давали горгоне воспользоваться силой хаоса.
  
  - Во имя Лея, Светлого и Всеблагого, - остановившись рядом с королем, и убедившись, что чудовищу уже не вырваться, надменно забормотал подрагивавший от крайнего возбуждения роман, - и за все твои злодеяния, совершенные и задуманные, я, Альвах Марк, милостью Святейшего Инквизитор второй степени, приговариваю тебя, безымянное творение хаоса...
  
  Горгона с рыкающим воплем рванулась из последних сил - и бессильно пала на дно ямы. Ее безгубое, отвратительно лицо исказилось, выставляя обугленные клыки.
  
  - Пусть, - прохрипело чудовище, отплевываясь густой и темной, как сущность хаоса, кровью. - Пусть проклятый... подонок Хэвейд, голос которого я ... слышу... и... который... труслив настолько, что даже не покажет лица... победил. Слышишь, Хэвейд? Ты... пока... победил... Но ты... Инквизитор... забудь... забудь о том, чтобы... вернуть... свое... Твоя жизнь... прежняя, где ты был героем... ее больше нет. Твоим занятием... отныне и до конца твоих дней... будет ублажать мужей... своим телом... каждую прихоть... каждую... Ты получишь желанность... для всех и каждого... вдвое против тех, что я уже... тебе... дала. Лови мой последний подарок!
  
  Тварь из хаоса зашлась хриплым, булькающим шипением, заменявшим ей смех. Альваха, который единственный из всех не прятал лица, что-то словно легко толкнуло в грудь, мгновенно разбежавшись по всему телу. Однако он не успел осознать всей горькой сути последнего деяния горгоны. До того вслушивавшийся в ее слова король Хэвейд с силой метнул свое копье. Оно пригвоздило к земле шею ведьмы. Чудовищный рот распахнулся в последний раз - и замер, в навечно сведенном судорогой оскале.
  
  Правитель Веллии и Инквизитор посмотрели друг на друга. Альвах зябко свел на груди полы халата, который надел, отправляясь за сыном.
  
  - Мы первые, кому удалось убить такую тварь, - ёжась под устремленными на него со всех сторон взглядами, с трудом выдавил он. - Она может притворяться. Нужно придавить тушу солнечным камнем, а потом залить эту яму свинцом. После чего еще запечатать серебром - толщиной не менее пальца. Уложить плиты на место. И... замуровать все входы сюда. Насовсем.
  
  
***
  
  До рассвета оставалось недолго. Несколько масляных светильников ярко освещали кабинет короля. Сам Хэвейд стоял у настенного шкафа, перебирая выставленные в нем бутылки. Бывший Инквизитор Альвах в теле принцессы Марики, кутаясь в одеяло, притулился на низкой скамейке возле разожженного камина. Как ни старался, согреться он по-прежнему не мог.
  
   - Мы сильно рисковали, - продолжая начатый разговор, проговорил правитель Веллии. - Если бы она как-то навредила ребенку...
  
   - Она бы почуяла подмену, - прервал его Альвах. Бросив короткий взгляд на обращенную к нему спину короля, он вновь уставился в огонь. - В этом случае риск был сильнее.
  
   - Знаю, - король звякнул стеклом о стекло, перебирая пузатые склянки. - Потому и согласился... на твое предложение. Благодарение Лею, все обошлось.
  
   Альвах не ответил. Некоторое время его собеседник колебался, пока, наконец, не вытащил большую оплетенную бутыль. С некоторым удовольствием стукнув ею по столу, он поставил рядом кубок.
  
   - Ты, случаем, не в тягости?
  
   Роман оторопело покосился и, преодолев вспышку вялой злобы, сплюнул в огонь.
  
   - Наливай полную, - процедил он. Усмехнувшись, король поставил второй кубок рядом с первым и до краев наполнил его превосходным романским вином.
  
   - За победу.
  
   - За победу, - через силу согласился Альвах, опорожняя сразу половину. Подождав, он в несколько больших глотков допил остальное. - Д-доброе вино...
  
   Хэвейд усмехнулся и вновь наполнил кубки.
  
   - Я обязан тебе, - несмотря на улыбку, он говорил серьезно. - Не думал, что когда-либо роман решит судьбу Веллии не к своей пользе.
  
   Альвах дернул щекой и вновь отпил вина, которое было сделано на его родине.
  
   - Твоя Веллия - территория Вечного Рома, - поправляя сползающее с плеча одеяло, пояснил он. - Я давал клятву Инквизитора для всей империи. Хранить... и защищать... от всякого рода нечисти... и тому подобное.
  
   Он снова приложился к кубку. Хэвейд придвинул табурет и тоже присел лицом к огню.
  
   - И все же, ты мог согласиться на ее... свет и тьма, я даже не могу представить, каково это... Или это не слишком отличается от... того, как было раньше?
  
   Альвах высосал кубок до последней капли. От долгой непривычки к хмельному перед глазами у него слегка поплыло.
  
   - Эта тварь разыграла... передо мной такое же представление... какое я показал ей в саду, - кхекнув в кулак, уже развязаннее объяснил господин бывший Иквизитор. Одеяло снова поползло вниз, но теперь он уже не обратил на это внимания. Вино постепенно разогревало его изнутри. - Она представилась... влюбленной дурой... Это сыграло нам на руку... Она уверилась, что я... я поверил в эту историю про м... месть из-за любви и совершила ошибку - п-поверила, что я п-поверил...
  
   Альвах снова кхекнул и поднялся. Спустя некоторое время он вернулся с кубком, наполненным в третий раз.
  
   - Н...о он-на п-проговорилась, - роман мотнул головой, словно стряхивая опьянение. Речь его на некоторое время сделалась более связной. - Она сказала, что для своей цели искала именно Инквизиторов. Н-никто другой ей не подходил. Так и сказала - вас, Инк... квизиторов, мол, трудно поймать. Инквизитор - это слуга Храма и людей, - видя, что его не понимают, попытался объяснить он. - Инквизитор - олицетворяет собой духовную и светскую власть. Инквизитор - всегда мужчина. Он - заступник сущего... в мире Лея. Я был Инквизитором, заст-тупником... Но затем... Она... обратила меня в... в б-бабу и заставила... выполнить женское предназначение. Я... на краткое время воп-плотил два естества... защитник и дарительница жизни, отец и мать... То, что составляет суть нашей п-половины мира... понимаешь, король? Я сам до конца не п-понимаю... Но ей было нужно, чтобы все то, на чем держится защита нашего мира - м-мужская сила и ж-женское начало, своими руками передало хаосу плод... плод того, что составляет смысл нашего бытия. Смысл нашего быт-тия - ей, нашими же руками... Наше п-продолжение, над-дежду на будущее... Твоего внука, к-король. Думаю, ей бы п-подошел любой младенец. Но в-вышло так, как вышло.
  
   Он помолчал. Однако Хэвейд начал понимать и так.
  
   - Этой шлюхе нужна была не месть? Ты хочешь сказать, что ей был нужен весь наш мир?
  
   Альвах хмыкнул и посмотрел в своей кубок.
  
   - Она - жрица хаоса. Хаос почти захватил мир Лии. Но Лей с-сильнее... Он... сдерживает эту мерзость. Б-благодаря Лею мы живем... живем. Хаос... или кто он т-там... понемногу подтачивает наш-ши умы и сердца... Но это м-медленный и н-не самый верный сп-пособ... Он решил вторгнуться и в нашу п-половину мира. Вторгнуться силой. А для этого б-было нужно... чтобы кто-то его впустил. Кто-то, кто олиц... цетворял бы нас всех и то, что составляет наш-шу суть... Кровь млад-денца... отданного добровольно... впустила бы эту др-рянь в наш миррр... Вот... вот так...
  
   - Довольно. Я понял, - Хэвейд уже увидел свою ошибку. Он попробовал отобрать у бывшего Инквизитора кубок, но у него не вышло. - Воистину, всему нашему миру повезло, что выбор жрицы пал на тебя.
  
   - Она г-говорила - з-заключим сд-делку... - Альвах хмыкнул еще раз и снова приложился к вину, которого оставалось уже мало. - В-ведьмы не пред-длагают сделок. Н-нет у них таких полн... полномочий. Сд-делки предлгают жрицы. И ст-тавка в них всегда одн-на - душа. Каковы бы н-н-ни были условия. Вот ведь... н-незадача.
  
   - Ладно, добро - король все-таки отобрал злосчастный кубок. - О прочем поговорим позже. Не думал, что тебя так проберет, - он кивнул назад. - Ложись прямо тут, на диване. Утром вернешься в ваш покой. Не нужно, чтобы тебя видели в коридорах... в таком виде.
  
   Альвах резко мотнул головой, стряхивая опьянение. После некоторого усилия его соловеющий взгляд в несколько мгновений сделался вновь серьезным и цепким. Роман выпрямился, подбирая одеяло.
  
   - Н-нет, король, - справившись со своим голосом, как мог твердо заговорил он. - Я п-пришел потому, что мне нужна твоя помощь. Де-принц Седрик возвращается завтра. Утром... мне нужно б-быть далеко отсюда.
  
   Хэвейд поднял брови.
  
   - Куда это ты собираешься?
  
   Роман с силой провел ладонями по лицу, удерживая ясность мысли.
  
   - Н... не знаю, - его взгляд метнулся к большой объемной карте земель империи, которая была выложена на отдельном большом столе. - Куда укажешь. Я... оказал тебе услугу, король. Даже две усл-луги. Взамен я хочу попросить тебя... Помоги мне исчезнуть.
  
   Хэвейд молчал. Альвах еще раз протер лицо и объяснил внятнее.
  
   - Я... не могу оставаться с твоим сыном, король. Он думает - я женщина... И требует с меня... как с жены, - роман помедлил и продолжил ровнее. - Прошу тебя, помоги. Нужно обставить все так, словно меня настигла гибель... какая угодно. Я дал ему клятву... но у меня нет сил ее исполнять. Я хочу уйти. И попросить тебя жаловать мне имение... в любом состоянии, лишь бы там далеко было до людей. И... денег. Я... хочу поискать еще. Возможно, есть какие-то способы... О которых нам не известно. Например, у ассов. Самые знатные маги - среди них. И большинство магических диковинок... везут оттуда. Я хочу... проклятие, король, я не могу так жить. Уже год как я... как я существую будто в кошмаре. Они все обращаются со мной, как с женщиной, король! Это "отличается"! Это очень отличается! - Альвах резко поднялся и, отобрав у собеседника свой кубок, одним глотком опорожнил его до конца. - Я... не имел возможности доселе... поговорить с кем-то об этом... Но это сташнее пытки. Это унижение, досада и... и страстное желание - вернуть... caenum! Вернуть все, как было... Я... я готов даже дать обет безбрачия и ревностно соблюдать его! Лучше вообще не иметь телесных сношений, нежели иметь их с...
  
   Он оборвал себя, не договорив. Впрочем, Хэвейд понял и так. Губы его едва заметно дрогнули. Альвах, который вглядывался в лицо правителя, так и не увидел в нем ответа на свой призыв. Наконец, он не выдержал.
  
   - Ты мне поможешь?
  
   Король поднялся. Роман в недоумении следил за тем, как он прошествовал к стене и снял с нее большой блестящий щит с гербом Дагеддидов. Вернувшись к Альваху, обратил к нему металл начищенной стороной.
  
   - Скажи мне, что ты видишь.
  
   Бывший Инквизитор посмотрел на свое прекрасное отражение и поморщился.
  
   - То же видят и все другие, - Хэвейд повертел щитом, ловя на его поверхность отблески желтого света от светильников. - Куда ты собрался? Что ты будешь там делать - один, пусть даже с деньгами? Ты знаешь, что тебя там ждет?
  
   Альвах стиснул зубы.
  
   - Поэтому я прошу твоей помощи. Помоги мне обрести такое убежище, которое бы... которое бы защитило меня от мира.
  
   Король хмыкнул.
  
   - Ну, положим, я подарю тебе такое имение. Дам денег и выделю сопровождающих, дабы по дороге тебя не пленил, ограбил или совершил насилие первый встречный бандит... или просто вдохновленный твоей красотой муж, у которого хватит силы на подобное. Догадываюсь, ты хорошо владеешь мечом. Однако, скольких ты убьешь прежде, чем твое умение тебе изменит?
  
   Роман угрюмо молчал.
  
   - Но, допустим, ты вступишь во владение и останешься жить в своем имении. Сколько времени ты намерен провести в уединении? И какова вероятность, что случайный свидетель не увидит тебя и не доложит Инквизиции, что где-то уединенно живет молодая женщина, которая может оказаться ведьмой?
  
   Альвах продолжал молчать. Похоже было, что ему удалось справиться с опьянением. На прекрасном лице застыло выражение отрешенности.
  
   - Но даже если тебя минуют все беды. Как ты собирался добираться до асских песков, которые лежат за морем? Тебе не пройти даже через велльские земли без мужской защиты, а любой муж потеряет голову рядом с тобой. Не знаю, что между тобой и Седриком, но другой может потребовать вдесятеро против этого. Мыслю, ты догадываешься сам. С тобой может случиться такое, рядом с чем то время, что ты провел в тюрьме своих... соратников, покажется порой отдохновения в каком-то из ваших романских... веселых домов. Кажется, в таких местах ты любил проводить большую часть своего времени?
  
   Роман не стал выяснять, откуда королю стали известны такие подробности из его прошлой жизни. Тревога, поселившаяся в сердце с мига, когда он изложил свою просьбу, все крепла. До того Альвах был уверен, что в благодарность за спасение от козней ведьмы, старый Хэвейд согласится помочь с его делом.
  
   - Это все понятно, - он попробовал еще раз, взглянув королю в лицо. - Но... мне действительно невозможно больше здесь оставаться. Я готов рискнуть.
  
   - Зато я не готов.
  
   Король не стал присаживаться, продолжая стоять над сидящим Альвахом. Лицо старшего из Дагеддидов сделалось жестким - впервые за весь разговор.
  
   - Когда много лет назад злой рок свел меня со жрицей хаоса, я был юн, - он оперся на щит, не опуская взгляда. - Она явилась в облике прекрасной невинной девушки, и я потерял голову. В непростительной доверчивости я рассказал ей о преследовании братьев, которые желали моей смерти. Помнится, тогда она исчезла на несколько ночей... а после явилась и как ни в чем не бывало, поведала, что с моими братьями покончено.
  
   Хэвейд слегка переменил положение над щитом.
  
   - Справившись с обуявшими меня ужасом и горечью, я тотчас уехал как можно дальше. Тогда я не понял, во что ввязался. Мне хотелось лишь скорбеть о моих близких. Ведь несмотря ни на что, я не хотел их гибели. Во что мне пришлось ввязаться на самом деле, я понял позже, когда уже весь мой род стали преследовать несчастья.
  
   Альвах молча слушал. Впрочем, король не стал долго испытывать его терпения.
  
   - Почти тридцать лет после болезни моего старшего сына, а после - и младшего, роду Дагеддидов приходилось жить в бесчестье. Глядя на моих сыновей, я мучился сам, и мука моя была ужасной. Ведь я знал, что был истинным виновником их бед. Теперь моя семья, наконец, перестала быть посмешищем всей Веллии. Седрик мнит себя исцеленным и в глазах народа из изгоя сделался почтенным мужем, женатым и детным, достойным короны. Моя невестка счастлива обрести ребенка - того самого, которого ты решился оставить с таким легким сердцем. А глядя на нее счастлив и мой старший сын. Я тоже счастлив избавиться от проклятой ведьмы, которая обнаженным клинком надвисала над всем моим родом. Я счастлив, что моя семья теперь не хуже всех прочих. Оба моих сына - достойные, семейные мужи, и у нас есть продолжение. И... неужели ты думаешь, что я позволю тебе это нарушить?
  
   Альвах вскочил на ноги.
  
   - Мне все равно, как там с твоей семьей, - он сбросил одеяло на пол, и оно тут же принялось тихо тлеть от горевшего камина. - Я и так сделал для твоего велльского семейства больше, чем мог бы сделать для своего собственного! Тебе известно о моем положении, и ты все равно отказываешься мне помочь?
  
   Хэвейд пожал плечами и ногой отодвинул одеяло от огня.
  
   - Я поговорю с Седриком. Думаю, что сумею убедить его... быть к тебе помягче.
  
   Альвах ладонью стер с женского лица мужеский оскал.
  
   - Помоги тебе Лей. Тогда я тоже с ним поговорю. Расскажу то же, что рассказал тебе вчера. Как знать, быть может, правда пойдет ему на пользу? Ведь если Седрик узнает, что его исцеления не случилось, и он живет не с женщиной, а с...
  
   Договорить Альвах не успел. Хэвейд отбросил щит. Мгновенно шагнув вперед, он стиснул девичьи плечи собеседника, приблизив лицо.
  
   - Ты ничего не скажешь Седрику, - король встряхнул стиснувшим зубы романом. - Или, клянусь благостью Лея, к ославленному имени моей семьи прибавится еще одно. Как тебе думается, каково будет всем почившим Альва узнать о великом позоре их последнего потомка? Я обещаю тебе - слышишь, имперец? Обещаю, что едва только Седрик узнает о чем-то... о чем угодно, не важно, от тебя или кого другого, я так ославлю имя твоего рода, как ничье еще имя за всю историю Рома не было ославлено. Даю тебе мое королевское слово. Ты готов заплатить такую цену за свои обличительные речи?
  
   Альвах стряхнул руки короля. Все существо его исполнилось ярости, у которой не было выхода.
  
   - Вижу, что выбор горгоны был сделан не случайно, - только сумел выплюнуть он. - Вы достойны друг друга.
  
   - Знал, что ты поймешь меня правильно, - Хэвейд шагнул вперед, вновь берясь за плечо романа. - Теперь послушай, что я тебе скажу. Сейчас ты вернешься в твои покои, и все пойдет по-старому. Ты станешь моему сыну хорошей женой. Родишь ему еще наследников. Ты уже проделывал такое ранее, и не умер от этого. Уверен, ты справишься. То, что между тобой и Седриком, оставляю на ваше усмотрение. Но упаси тебя Светлый от излишней откровенности. Ты хорошо уяснил это, имперец?
  
   Альвах дернулся, чтобы уйти, но король еще не закончил.
  
   - Дай мне договорить, роман. Потом, когда твоя ярость пройдет, ты поймешь, что я прав. Проклятия этой ведьмы не отменить. И тебе нет в мире места другого, чем рядом с моим сыном. Седрик горяч... как его покойная мать, но он не зол и отходчив. Он любит жену, имперец. Рано или поздно, ты научишься справляться с его... порывами и извлекать из них пользу.
  
   Он поймал локоть собеседника, который вновь рванулся, чтобы уйти.
  
   - И последнее. Поскольку у Седрика теперь есть наследник, королем станет он. Мой сын неглуп... но он горяч и не всегда способен... принять верное решение на трезвую голову. Однако я могу оставить ему престол Веллии со спокойным сердцем. Ведь жена Седрика происходит из народа, который завоевал большую часть мира... и правит ею вот уже множество веков. Ее народ славится порядком в мыслях и действиях... стратегическим мышлением и логикой в принятии любого решения. Я уверен, что судьба моего сына и всей Веллии... оказалась в надежных руках.
  
   На несколько мгновений выдержка изменила роману. Он сморщился, едва успев овладеть своими чувствами.
  
   - Ты мерзавец, король, - едва слышно проговорил он, высвобождая локоть и тиская его другой рукой. - Ради исправления... собственных давних ошибок ты... обрекаешь на муку... меня.
  
   - Брось, - Хэвейд усмехнулся. Нагнувшись, он поднял щит. - Как там у легионеров? "Нет такого испытания, которое нельзя было бы превозмочь, если воля крепка... Во имя Императора, Святейшего и собственного достоинства". Если я ошибся в цитировании, то смысл передал верно? Поправишь меня, дочка?
  
   Альвах не ответил. Оттолкнув со своего пути правителя Веллии, он подошел к его столу и забрал с него отпитую на четверть бутыль. Потом так же молча, не прощаясь, покинул кабинет.
  
  
  
   ... Возвратившийся на следующий день Седрик нашел жену на ковре возле ложа. Марика оказалась вусмерть одурнамена хмельным. На столе стояла опорожненная многомерная бутыль. Подле подергивавшейся в пьяном сне принцессы лежало всегдашнее зеркало. Его длинная рукоять была разломана в щепы. Из разбитого в мелкие осколки стекла торчал снятый со стены посеребренный рунический клинок.
  
  
Конец первой книги
   Продолжение в книге "Игры Предвечных" http://samlib.ru/editors/g/garin_a_o/index_10.shtml
Оценка: 7.87*20  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"