Аннотация: Это как по-настоящему на самом деле, только насамомдельнее.
Девочки выбрали столик у окна. Док пытался предостеречь: их легко заметить с улицы, да и вообще в это кафе не нужно заходить, нужно быстро-быстро убираться отсюда подальше или хотя бы к Калавере в пирамиду. Но Калавера ухмыльнулась, Мадлен фыркнула, а Молли рассмеялась открыто и без затей: для этих там ничего не изменилось. Ты такой там сидишь, прикрученный к железному креслу, а мы такие лежим в лаборатории, и все в фольге по самое это самое. У них там так. А у нас тут - вот так. Совсем другое дело, правда?
Правда, согласился Док, слизывая с губ молочную пенку. Совсем другое.
Он быстро освоился в этой реальности, заказал гомерических размеров яичницу с жареными помидорами, беконом и зеленью, огромную кружку кофе с молоком и пряностями и выглядел спокойным и даже довольным.
Но время от времени косился на окно: то ли облаву ждал, то ли надеялся увидеть апокалиптических слонов святого Антония, шествующих в небе в окружении дирижаблей и монгольфьеров.
Здесь еще не началось, - Молли ласково похлопала его по руке, словно призывая проявить терпение. - Но уж когда начнется, Док, я тебя уверяю, ты захочешь быть здесь. Прямо здесь. Конечно, с крыши было бы лучше видно, но здесь ты будешь прямо в эпицентре, ближе всего к месту действия...
Мадлен пнула ее ногой под столом, вызвав шипение и поток возмущенной мимики.
Вы меня за дурака считаете? - развеселился Док. - Давайте, рассказывайте, что к чему.
Нет, нельзя, - категорически отказалась Зигмунда. - Сейчас ты как тот электрон в опыте. Мечешься, раздваиваешься, оказываешься сразу в нескольких местах... И все идет как идет. А если ты будешь знать, что происходит, то превратишься в наблюдателя. А наблюдатель влияет на ход эксперимента. То есть совершенно неизвестно, как все сложится, если ты будешь понимать происходящее. Ты его просто поменяешь непредсказуемым образом. Потому что невозможно заглянуть тебе в голову и определить, каким будет твое влияние, какие там идеи и образы...
Но у него там такой бардак, - проворчала Молли, - что мы триста лет будем разбираться и рассчитывать новую схему с его участием в роли наблюдателя.
А люди столько не живут, - авторитетно заключила Зигмунда Фрейда.
Ладно, не объясняйте, - разрешил Док и вернулся к яичнице - справиться с ней одним наскоком не получилось, волей-неволей пришлось растягивать удовольствие.
Девочки облегченно переглянулись и принялись за свои порции, не менее монументальные. Хищное удовольствие на их лицах было достойно кисти художника, или камеры фотографа, если бы существовала такая камера, которая могла бы запечатлеть Жизнь, Смерть и Любовь в виде трех смешливых девушек, неторопливо поглощающих завтрак в маленьком кафе в центре города. Блинчики, залитые кроваво-красным вареньем, многоярусные сэндвичи с мясом и травами, вяленые помидоры, мягкие шарики белого сыра, пирамиды свежевыпеченных булочек, пять видов соусов в крошечных мисочках. Док и не знал, что здесь подают такое, думал, только кофе и мороженое. По крайней мере, по его наблюдениям, все здесь заказывали только кофе и мороженое, а в меню он не смотрел до сих пор. Теперь с опаской наблюдал, как на столе появляются все новые блюда - и вскоре исчезают, опустошенные его милыми спутницами.
- Но я вот чего не понимаю, - сказал он после очередной перемены блюд. - Мы же с камер видели картинку. То есть здесь веселье действительно было в самом разгаре, когда мы уходили оттуда. Камеры показывают физическую реальность, не психическую. То есть они на самом деле были, все эти слоны, дирижабли, птички. И вот мы здесь - и где всё?
- А, Док, ты про это, - не переставая жевать, ответила Молли. - Это просто. Там, внутри того пространства, под фольгой, все видится таким, как оно должно быть, а не так, как есть на самом деле.
Ну, насчет на самом деле это ты загнула, - поморщилась Мадлен. - Еще неизвестно, как на самом деле на самом деле.
- Это ты зачем два раза повторила?
- Это для усиления насамомдельности. Это как по-настоящему на самом деле, только насамомдельнее.
- Прекрати повторять про насамомдельность, у меня от этого крыша едет. Как представлю насамомдельное на самом деле...
- Прекратите вы обе, - скомандовала Зигмунда Фрейда. - Как маленькие. Нельзя такое говорить в неэкранированном помещении, забыли что ли?
- Ладно, ладно, проехали...
- В общем, Док, - как ни в чем ни бывало продолжила Молли, - под фольгой все видно по-другому. Не так, как снаружи. Но нельзя сказать, что обязательно неправильно видно. Может, видно, как оно должно быть. Или как было когда-то. Или будет потом. Может, надо что-то сделать, чтобы стало так. В общем, там все не так, как оно сейчас существует снаружи. Зато там видно такое, чего снаружи видно быть не может. Но в целом опасно ориентироваться на это видение, потому что оно не совсем соответствует.
- Или совсем не соответствует.
- Или да, - подтвердила Зигмунда Фрейда.
- Но в крайних тяжелых случаях только это и остается - смотреть под фольгой и двигаться в том направлении, которое там выбрал.
- Ну, и не только в тяжелых...
- Но это всегда не очень предсказуемо.
- Ну, ты уже понял, правда? - Мадлен ласково заглянула ему в глаза и кивнула.
- Понял, понял, - согласился Док. - А как же тогда получается, что мы здесь не в фольге уже, а там они будут видеть нас в фольге?
- Напомни мне потом, - махнула рукой Молли. - Я придумаю какой-нибудь закон природы, по которому это так. А пока давайте пить кофе. И мне, пожалуйста, еще парочку этих пирожных с белковым кремом и корзиночку с клубникой в желе!
Все же в конце концов они переместились в пирамиду. Ну, просто на всякий случай, объяснила Молли, а Зигмунда Фрейда отрезала: всяких случаев не бывает, но так действительно надежнее. Тем более, многозначительно заметила Мадлен, что время еще не пришло, да и зубочистки не доставили. Товарки слаженным дуэтом шикнули на нее, после чего все трое разбежались: на работу, Док, а как ты думал? Мы ведь живем в реальном мире, а тебе там делать нечего, ты пока тут побудь.
Док вытянулся на диване и закрыл глаза. Делать ему было по большому счету нечего. В реальный мир он и сам не рвался. Для команды сейчас лучше, чтобы все оставалось как есть, так что Док не собирался возвращаться на базу рассеивать иллюзии, по крайней мере, пока. Ребята надежны, раз он сказал, что вмешиваться не нужно, они не вмешаются. Придется некоторое время побыть в неопределенности, но Доку она уже не казалась такой страшной, как обещают в психологических книжках. Он надеялся, что и ребята привыкли.
Док протянул руку и выдвинул ящик стола. Книжка попалась под пальцы сразу, как ждала его. Он положил ее на живот, открывать не стал. Может быть, потому, что знал наизусть. Может быть, потому, что хотел иметь свою книжку, где записано все вот так же, но про него. Если бы он стал записывать - с чего бы начал? Так же как, в этой - с "меня зовут..."? Ладно, это придется пропустить. А дальше?
Давайте поговорим о невозможном.
Знаете, есть такие фильмы, в которых человек умер, но не понимает этого. Остается призраком возле тех, кого любит. Любил. Любит.
Цепляется за старое, не может далеко отойти от места своей гибели, от трупа. Мечется между меловым силуэтом на асфальте и любимой женщиной, пугая ее и не давая жить дальше. Пытается защитить - нелепо, бессмысленно. Хочет обнять - и проходит сквозь стены, даже не заметив, а нам, зрителям, раздирая кишки об эти камни, доски, кирпичи, бетон...
Вам, зрителям.
Потому что я не с вами, я по другую сторону экрана.
Это я мечусь между Климпо и всей своей обыденностью, между фактом смерти и жаждой продолжения жизни во всей неизменности, какой ее жаждет счастливое сердце.
Это я умер там.
Я, Док.
Я выпал из потока жизни. Выдрался из него, теряя ошметки кожи на камнях, между которыми проложено его прямое русло. Я прошел сквозь стену и перестал быть с вами. Я призрак. Меня не интересует, что будет дальше. Я хочу, чтобы было, как тогда.
Призрак в кино не дает своей возлюбленной, допустим, мешает своей возлюбленной продолжить жизнь. А я не даю своему мертвому продолжить свой смертный путь. Погрузиться в смерть. Остаться в покое.
Я не даю ему умереть, потому что чувствую, что тогда умру я. И боюсь этого.
Потому что это я умер там, в Климпо, и по какому-то недоразумению - за каким-то чертом - остаюсь здесь. А жить не могу. И боюсь, что так будет теперь всегда, как будто моя жизнь не может закончиться никогда теперь - в точности как призрачное посмертие призрака. Я обречен бесконечно слоняться, то есть медленно-медленно метаться между Климпо и базой, между базой и домом, где красное одеяло огромным пятном на кровати - и я не могу убрать его с глаз долой, потому что призрак не может ничего сделать с материальными предметами.
Я не могу примириться с его смертью, говорит Гайюс. Сильная провокация - сказать мне, что я чего-то не могу. Но недостаточно сильная в этом случае.
Я не хочу примиряться.
Это нежелание гораздо сильнее моего желания доказать, что я могу всё.
Хотя, конечно, меня от этого желания долго и старательно лечили. Мало что может быть опаснее человека, готового на все, лишь бы доказать, что для него не существует невозможного. Сам же Гайюс лечил. Ну вот, вылечил. Желание доказывать свою неизмеримую крутизну во мне стремится к нулю с той же силой, с какой сам я стремлюсь к Клемсу.
Я слабак. Я сдался без боя. Я не могу взять себя в руки и направиться прямым путем к исцелению. Какое счастье.
Зигмунда Фрейда говорит, что вот так ее мать и зачала ее - отказавшись принять факт смерти своего мужчины. Вот таких чудовищ рождает сон разума. Но мне это не грозит. Впрочем, у меня уже есть три чудовища, разве не так?
- Кто бы спорил, а я не стану, - серьезно ответила Зигмунда Фрейда.
Док взлетел над диваном, перевернулся в воздухе и встал на обе ноги, поймав взлетевшую вместе с ним книжку.
- Черт, черт! Как ты тут оказалась?
- Это мой дом, забыл?
- Но как я...
- Мой дом - мои правила, и по правилам ты не мог услышать, как я пришла. Люди, знаешь, часто не слышат моих шагов.
- А это... Я что, вслух?..
- Да ты тут целое кино показывал, Док. Над тобой облака клубились, а в них и призраки в цепях, и кровавые озера, и я такая... красивая. Так что ты полностью прав насчет чудовищ, более того, ты их заслужил. Ты и сам - то еще чудовище. Ведь это всё правда, то, что ты тут наговорил, хоть в учебник записывай. И за прошлое цепляться нельзя, и без перемен жизни не бывает, и после смерти начинается новая жизнь, и надо дать ей совершаться, причем - обоим, и тому, кто потерял, и тому, кто потерян. Всё так и есть, ты мог бы лекции читать. С демонстрациями.
Зигмунда Фрейда самым неподобающим образом захихикала. А потом вздохнула и добавила:
- Хотя оба ведь оказываются в одинаковом положении. И потерянный, и потерявший. Оба такие, каждый. По разные стороны одной грани.
- Это вот меня и... Я бы, может, справился, если бы точно знал, что он... не хочет со мной остаться. Понимаешь?
- Понимаю, - сказала Зигмунда Фрейда. - Как не понимать. Даже я хочу. Я хочу остаться с Енцем, и готова бесконечно пытаться удержать ту версию реальности, в которой он не погибает там, в Климпо, вместе со всеми.
Док кивнул.
- Я с тобой. Я не собираюсь сдаваться. Не в этот раз.
Зигмунда Фрейда села рядом с ним на диван и прижалась к его плечу. Док обнял ее.
- У тебя нет такого чувства, что все это мы уже говорили? Что вообще все уже было?
- Сто раз.
- Надоело?
- Еще как.
- Может, сделаем что-нибудь по-новому?
- Мы уже делали по-всякому.
- Тогда давай...
- Что?
- Давай просто...
- Ну что?
- Да так, - сказал Док. - Дурацкая мысль.
- Ну, какая?
- Да я сам понимаю, что дурацкая.
- Док, если ты сейчас же не скажешь, я тебя тресну черепом по башке! - Зигмунда Фрейда потянулась к алтарю.
- Да нет, не стоит, правда.
- Я уже замахнулась, - грозно сверкнула глазами Зигмунда Фрейда. - Я серьезно.
- Ладно, я скажу. Всё, всё, опусти руку. Я скажу. Давай...
- Ну?!
- Давай просто не будем ничего делать. Давай просто подождем. Сядь обратно. Я тебе расскажу одну историю. Когда-то давно, когда меня звали... Неважно, знаешь...
- Я знаю, как тебя звали. Я знаю имена всех мертвых, а есть такая история, в которой умер ты, а не он. Рассказывай.
- Ну... ладно. Я поехал кататься на велосипеде рано утром. Дело было в одном селе, я там был в гостях у деда. Мне было... В общем, давно. Я поехал на маленькую косу на заливе посмотреть, как встает солнце. Помню молочный туман и перламутровый цвет воды, цапель, стоящих в высокой прибрежной траве, бакланов, еще каких-то птиц поменьше. Тишина, покой, такой покой... Там ничего не нужно было. Очень сильно чувствовал тогда, что вот - все главное здесь, всего хватает. Покой в сердце.
А потом солнце стало припекать, налетели кусачие оводы, я проголодался и решил, что пора домой. А коса была как бы отростком от высокого берега. Чтобы с нее выехать, надо было подняться наверх по грунтовой дороге. Я крутил педали и отмахивался от оводов, и один так закружил меня, что я потерял равновесие и упал вместе с велосипедом. Уже почти наверху, под самым переломом дороги. И так паршиво упал, сам не знаю, как это вышло, что ногу мою зажало между рамой и свернувшимся на бок рулем. И как-то так меня в этой конструкции заклинило... Пытаюсь подняться - а оно только крепче держит. И оводы сверху кружат. И солнце печет, а я лежу на дороге в шортах и майке, отмахиваюсь от оводов, пытаюсь вырваться и все сильнее застреваю в капкане. Так я сколько-то пролежал, и слышу - моторы вдалеке рычат, вижу - на том и на этом берегу дорогам в поле едут джипы: один, другой, третий. Что бы это значило? Места там тихие, я за все лето, может, пять машин посторонних и видел, а тут такие шикарные, городские, с утра пораньше. И тут до меня доходит: осень наступила, как раз сегодня первый день охотничьего сезона. А на косе тут - самое птичье место, сюда точно поедут. А меня сверху, с дороги - не видно. Под самым же переломом лежу. Когда машина через него перевалит и водитель меня заметит, тормозить уже будет поздно, да и дорога круто вниз сразу от перелома, не успеет затормозить. И не уползти с дороги никак: велосипед старый, тяжелый, и лежу я в такой позе, что ни оттолкнуться, ни подтянуться... Лежу так и думаю: пока меня в доме хватятся, пока сообразят, что долго уже нет, пока додумаются поискать - я или на солнце обгорю, как баран на вертеле, или охотники меня раздавят, как жука, только рама велосипедная хрустнет. И наступило у меня в душе такое полное отчаяние... А вслед за ним - покой. Ничего не могу сделать. Будь что будет. Если я кому-то в этой вселенной нужен - пусть позаботится обо мне, иначе мне хана, а ему как-то придется без меня обходиться. Так что сейчас его очередь что-то сделать, а я вот - ничего не могу.
И когда я это понял, я просто лег на дорогу весь, всем телом, мягко, вольно. Лег и лежу. И тут руль как-то так сам повернулся, что я ногу легко потянул на себя - и вытащил из-под велосипеда. Само все произошло в один момент, понимаешь? Я потом уже понял, что мышцы расслабились и перестали удерживать всю конструкцию. Наверное, так было. Но в тот момент это было как настоящее чудо: капкан, из которого я вырваться никак не мог, сам собой вдруг раскрылся, отпустил меня. Сам собой. Когда я перестал дергаться.
Вот я и думаю сейчас: не пора ли? Может быть, стоит хотя бы попытаться довериться... чему-то или кому-то, не знаю уж. Хотя бы ненадолго. Как ты думаешь?
- Да, - решительно сказала Зигмунда Фрейда и грохнула хрустальным черепом по алтарю. - Давай ничего не делать. Чем займешься?
- Да, - решительно сказала Зигмунда Фрейда и грохнула хрустальным черепом по алтарю. - Давай ничего не делать. Чем займешься?
- Я пока не решил.
- Может, напишешь эту свою книгу?
- Думаешь? Наверное, это долго.
- А ты быстро пиши.
- Я даже не знаю, с чего начать, - пожал плечами Док.