Эквус, Эсквайр : другие произведения.

Игрушки судьбы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Игрушки судьбы

Хорошо прожил тот, кто хорошо скрывался.

Неизвестный

Было семь часов; я слушал радио.

У меня была назначена встреча с судьбой,

Но я знал, что она опоздает.

Боб Дилан

  
   Человек, чью историю я хотел бы расказать, не относится к тем неординарным людям, рассказывать о которых обычно не считают стыдным. Он вполне обычен; как видите, я и рассказать хочу только его историю, а не о нём самом. Мне, в принципе, он не слишком интересен. Сейчас я просто смотрю на чистый лист бумаги и пытаюсь собраться с мыслями. Обычно это помогает. Интересно ли мне вообще что-нибудь, кроме меня самого? Да и сам себе я порядком надоел. Не знаю, есть ли во мне что-то необычное, что может заинтересовать других и поставить меня над людьми. Возможно, то, что случилось с моим героем, поможет прояснить ситуацию. Одна история иногда дает ключ к пониманию другой. Больше всего я боюсь, что так и останусь сидеть перед чистым листом, не в силах что-нибудь сделать... Ну, о моей истории как-нибудь в другой раз, а сейчас я расскажу ту, которую начал. Итак, было семь часов вечера; он сидел дома и слушал радио.

???

   -...в столице семь часов, это радио "Навигатор", с вами Людмила Кореневская; в начале часа немного рекламы и новостей, затем вести с полей науки, через десять минут - программа Андрея Вавилова "РСковое событие"; не переключайтесь на другую станцию. Итак, встреча на высшем уровне, перенесенная на этот вторник по инициативе президента Соединенных Штатов, на сей раз прошла по расписанию...
   Болтовня радио лилась ровно и легко, как ручей после дождя. Под этот шум он мыл руки, переодевался в домашнее, вытаскивал бумаги из папки, жарил яичницу. Его домашнее радио вело себя спокойно, как правило - но на работе радио было идиотски-жизнерадостным, как на демонстрации. Однако всем остальным работалось под него легко, и по конторе ходили, напевая. Он не спорил - бесполезно. Средняя производительность труда снижалась при переключении на другую станцию, это было давно установлено специальным исследованием.
   Из приемника раздался глубокий бодрый аккорд и затем начал говорить хриплый баритон:
  -- С вами Андрей Вавилов, это программа "РСковое событие" - добрый вечер. Сегодня мы с вами отвлечемся от новинок и поговорим об одном уже пожилом и заслуженном человеке, ветеране рок-н-ролла, одном из тех, кому современная музыка обязана своим нынешним обликом и который в эту субботу прилетает с концертами в нашу страну. Этот человек - Боб Дилан. Боб Дилан - один из немногих именитых музыкантов, которым в шестьдесят лет удается оставаться в такой же прекрасной творческой форме, как и в начале своей карьеры. О секретах долголетия у нас ещё будет случай с ним поговорить в следующей программе - через неделю Дилан будет у нас, в этой студии, так что не пропустите. А сегодня мы с вами послушаем несколько песен с его последнего альбома "Love and theft", в рамках рекламной кампании которого и проводится турне, а также повспоминаем, каким был Боб Дилан в начале, в шестидесятые и семидесятые. И для начала давайте послушаем его старую вещь, записанную в 1966 году в Мэдисон Сквер Гарден вместе с большой компанией музыкантов, в том числе с Ринго Старром и Джорджем Харрисоном - "It's a hard rain a-gonna fall", "Будет сильный дождь"...
   В это время кто-то негромко постучал в дверь.
   К нему довольно редко кто-либо приходил - но если и приходил, то пользовался звонком, который висел перед входной дверью. Звонок был как звонок - обычная не вполне удачная имитация птичьей трели, ничего от Пятой симфонии - однако каждый раз он заставлял его слегка вздрогнуть. Как было сказано, слишком редко к нему приходили гости. А этот гость и вообще был странным - не позвонил, а постучал.
  -- Слепой, что ли? - пробормотал он и пошел открывать.
   Глазка на двери у него не было, а спрашивать "Кто там" он не любил - поэтому просто взял и открыл.
   На пороге стояла молодая девушка. Пускай любители словесных портретов поищут себе чтение поинтереснее - а это не милицейский фоторобот. Достаточно будет сказать, что она была красива, - а там пусть ваше воображение нарисует вам красивую девушку, как вы её себе представляете - в этом будет больше правды, чем в моем описании. Кроме того, то ли песня Боба Дилана навеяла, то ли и вправду на улице шел дождь, но девушка выглядела изрядно промокшей. И наконец, самое главное - что-то странное было у неё в глазах. Что-то от загнанного зверя, или же от Дюймовочки, которую выгнали на мороз - в общем, что-то, чего не может быть в глазах у счастливого человека. Да, а в руках у неё была большая и, очевидно, очень тяжелая сумка, как у приезжей.
  -- Здравствуйте, - неприветливо сказал он.
  -- Здравствуйте, - быстро защебетала неизвестная, - Извините, пожалуйста, за беспокойство, но я в этом городе впервые и совсем никого не знаю, я только что приехала... И деньги почти все потратила, - девушка с каждым словом расстраивалась все больше и больше, а дождь все усиливался, - Я приехала к другу, а его нет дома, и никто не знает, где он, говорят, давно не было видно...Скажите, - вдруг с надеждой спросила она. - Вы ведь знаете Сашу Крапивина?
   Он вздохнул с облегчением. Наконец-то удалось добиться хоть одного знакомого имени. Сашка Крапивин был его старый факультетский приятель.
  -- Как же не знать, - пожалуй, чересчур сурово ответил он.
  -- Ф-фух, слава Богу - девушка громко вздохнула, было видно, что у неё отлегло от сердца. Очевидно, она уже ждала чего-то гораздо худшего - хотя чего?..
  -- Вы - Леша Смирнов? - торжественно спросила девушка.
  -- Да, - ответил он, все ещё недоумевая.
  -- Тогда это вам, - сказала она и протянула ему какой-то листок бумаги.
   Он развернул его и прочел написанные ровным Сашкиным почерком строки:
  
   " Леха! Извини за внезапность, но ты у нас - последний, не побоюсь этого слова, шанс. Если эта записка попадет тебе в лапы, то передаст её тебе одна моя хорошая знакомая, которой я обещал на несколько дней кров и стол. Ей нужно в нашем населенном пункте уладить какие-то дела - какие не знаю, допроси её сам, если любопытно. Ну так вот, а у меня тут тоже возникло нечто экстренное, и придется мне на недельку смотаться кое-куда... И когда мне уже казалось, что положение наше безвыходно, божественноая молния озарения осветила мою темную голову. И вспомнил я про то, что есть ты у меня. Леха, ну ты ведь не откажешься нам помочь? Ну по старой дружбе; очень ведь выручишь... Да? Вот спасибо, Леха! Всегда знал, что ты настоящий друг! Я твой должник. Ладно, бывай, скоро, думаю, увидимся. Ещё раз спасибо."
  
   Все ещё ничего не понимая, он уставился на прекрасную незнакомку. Той только и оставалось, что улыбнуться - и эта улыбка вывела его из ступора.
  -- Проходите, пожалуйста, - он посторонился, пропуская девушку внутрь, закрыл дверь и принялся суетиться в поисках вторых тапочек. Девушка, войдя, остановилась и тихонько перевела дух.
  -- Вот, наденьте, пожалуйста. У меня немного грязно, уж извините. Да вы раздевайтесь... - забормотал он, отыскав, наконец, тапки и распрямившись. Девушка стояла перед ним, улыбаясь и протягивая ему руку:
  -- Таня, - произнесла она.
  -- Алексей, - сказал он, слегка пожимая её ладонь, - Леша. Впрочем, вы знаете.
  -- Да, конечно, - она снова смущенно заулыбалась.
  -- Ну вот и познакомились, - сказал он, все ещё держа её руку в своей и глядя её в глаза. И вот странно, сама-то она улыбалась, но глаза её все так же не улыбались, как и раньше.
   Он спохватился и выпустил её руку.
  -- Проходите, пожалуйста, - он пригласил её в комнату, но у поворота коридора она остановилась.
  -- Ух ты! - воскликнула она, - Это ваши?
   Это была его гордость, в некотором роде. Напротив входа в комнату стояли огромные напольные часы с маятником. Он не любил называть их "ходиками", да это и было, кажется, неправильно. Это был своего рода памятник, если возможно построить памятник времени. Когда часы звонили, слышно было во всем доме. К тому же они представляли собой ещё и определенную музейную ценность; ему они достались от какой-то троюродной бабушки, которая говорила, что сделаны они ещё в начале века - хотя, старуха могла и напутать. Однако с тем, что резчик по дереву и часовщик, их сработавшие, были мастерами, спорить было нельзя. На всякого, кто впервые попадал в квартиру, часы производили впечатление. Они были красивы, они были огромны, они были точны. Да и вообще, это были единственные часы в доме.
  -- Да, это мое наследство, - скромно сказал он.
  -- Здорово! - восхищенно произнесла девушка. Она ещё какое-то время разглядывала ходики... пардон, часы вблизи, потом отошла на пару шагов и полюбовалась - теперь с расстояния. Вряд ли она разбиралась в антиквариате, но на красивые вещи у неё определенно было чутье.
  -- Здорово! - повторила она, - И где вы такие достали?
  -- Так, от бабушки досталось, - отделался он.
  -- А они точные? - спросила гостья.
  -- Очень. Ко мне иногда соседи заходят, чтобы свои поставить, - ответил он.
  -- Знаете, по-моему, имея такие часы, никаких других и не надо, - задумчиво сказала девушка.
  -- А у меня и нет никаких других, - усмехнулся он, - Даже наручных.
  -- Да ну? - поразилась Таня, - А как же вы живете? Это же неудобно, без часов?
  -- Ну почему, - возразил он, - Если вдруг надо, всегда ведь можно у кого-нибудь время спросить. Все вокруг обычно с часами. А я почему-то эти наручные не люблю.
  -- Я тоже, - Таня довольно улыбнулась, найдя что-то знакомое в чужом человеке, - Ну а все равно, как же вы на работу не опаздываете, без будильника?
  -- Ну...- он замялся. Опаздывать-то он как раз опаздывал, и довольно часто, но часы в этом были не виноваты. Их боем можно было мертвого поднять,- Вообще-то они звонят каждые полчаса...
  -- Здорово! - опять воскликнула девушка.
  -- А скажите пожалуйста, Таня, - теперь была его очередь спрашивать, - Почему вы в дверь не позвонили, а постучали?
   Таня посмотрела на него недоуменно:
  -- Не знаю... Наверное, я просто звонка не заметила... Со мной такое бывает. А что?
  -- Да нет, ничего, - смутился он, - Просто странно как-то. Когда есть звонок, и свет не отключен, и вдруг тебе в дверь стучат... Ну ладно, что мы все в коридоре топчемся. Вы проходите в комнату, - наконец спохватился он.
  -- Спасибо, - сказала Таня и одарила его ослепительной улыбкой.
  -- Вы уж извините за небольшой бардак, - сказал он, когда они вошли, - Здесь нечасто бывают красивые девушки...
   Она снова улыбнулась ему.
  -- Вам не мешает это? - он кивнул в сторну радиоприемника, где оставленный без присмотра Боб Дилан пел уже третью или четвертую по счету песню.
  -- Нет, что вы...- сказала она, - Это хорошая музыка. Хотя мне больше нравится, когда я понимаю, о чём поют.
  -- Может быть, вы чаю хотите? - он честно продолжал выполнять обязанности хозяина.
  -- Если можно, - сказала она и опять улыбнулась.
   Он пошел на кухню ставить чайник, немного не в себе от всех этих улыбок. Черт возьми, случится же такое... подойдя к плите, он мельком выглянул в окно. Улица была совершенно суха. Никакого дождя и в помине не было.
   Через некоторое время он вернулся в комнату, неся поднос с чашками и заварником. Таня рассматривала книги на полках.
  -- Угощайтесь, Таня, - сказал он, - Вот, берите печенье ...
  -- Спасибо, - она сразу согласилась и принялась угощаться. Видно было, что она давненько ничего не ела.
  -- А у вас хорошая библиотека, - сказала девушка в промежутке между двумя хрустящими плитками.
  -- Неплохая, - ответил он, - Таня, может, вы хотите закусить чем-нибудь посерьезнее?
  -- Нет, спасибо, - ответила она и, взглянув на него, добавила, - Правда, спасибо, но я лучше пока воздержусь.
  -- Как знаете... - развел он руками.
  -- А вот книги у вас и в самом деле неплохие. Половину из них я бы хоть сейчас взяла почитать, - снова начала она.
   Он не нашелся, что ответить, и только пожал плечами. Девушка продолжала уплетать печенье, запивая его чаем, а он откинулся на спинку кресла и наблюдал за ней, временами отхлебывая из своей чашки и вполуха прислушиваясь к голосу радио. Наконец она покончила со своей трапезой, утерла губы и посмотрела на него. Затем потупилась, секунду собиралась с духом и начала:
  -- Итак, меня зовут Таня, мне двадцать три года. В этом городе я впервые. Я ворвалась к вам в дом, осмотрела вашу библиотеку, выпила ваш чай и съела ваше печенье. При этом знаем мы друг друга меньше часа, - тут она глубокой серьезностью посмотрела на него.
   Он расхохотался. Она немного приободрилась.
  -- Нет, ну в самом деле, я понимаю, как все глупо выглядит - прийти к незнакомому человеку и сказать: "Вот, я немного знаю твоего близкого друга, так что дай закурить, а то так есть хочу, что аж переночевать негде..." - и на полном серьезе у него поселиться. Но поверьте, Леша, у меня и в самом деле нет другого выхода... - она снова начала погружаться в уныние.
  -- Да не переживайте вы так , Таня. Я совсем не прочь дать вам на несколько дней приют. Я даже рад, что мое одиночество кто-то нарушил, - двадцать минут назад это было бы, пожалуй, неправдой, но теперь он действительно так думал.
  -- Кто-то...- с сомнением произнесла она.
  -- Я хотел сказать, я рад, что мое одиночество было нарушено такой в высшей степени замечательной девушкой, как вы, - четко поправился он.
   Она застенчиво улыбнулась.
  -- Скажите, а вы с Сашкой давно знакомы? - решил он воспользоваться паузой.
  -- Да нет, не очень. Это вы с ним старые друзья...-сказала она.
  -- Ну, не так чтоб совсем...Скорее, хорошие приятели, и время от времени друг друга выручаем, - поправил он.
  -- Да? А мне он говорил, что вы - водой не разольешь...Наверное, это он хотел меня ободрить, -заключила она, - Я сама с ним не так близко знакома. Просто он очень добрый человек...
  -- Да, - он не хотел с ней спорить.
   Она уловила в его тоне сомнение:
  -- Нет, ну правда, он очень хороший...Он единственный вызвался мне помочь...
  -- А их там много было? - спросил он.
   Она с непониманием и обидой посмотрела на него:
  -- Кого "их"?
  -- Неважно, - оборвал он себя, - Извините. А в чем же вам таком нужно помочь?
  -- Да я сама справлюсь, что вы, - поспешно заговорила Таня, - Просто мне необходимо где-нибудь пожить несколько дней. На гостиницу у меня денег нет, - она сказала, словно извинялась, - А мне просто нужно уладить кое-какие- дела...
  -- А какие дела, можно полюбопытствовать? - спросил он.
   Это был неудачный вопрос, он тут же раскаялся. По лицу девушки пробежала тень, а в глазах снова явственно проступило то выражение безысходности, что он видел у неё в первые минуты. Погода продолжала портиться.
  -- Да так... Я хотела попробовать устроиться на работу, мне тут предложили кое-что... Я ведь уже три месяца безработная. И личные дела кое-какие ещё...- ей явно было очень неприятно об этом говорить, и он видел, что подобная откровенность - чересчур высокая плата за его жалкое гостеприимство. Он поторопился переменить тему.
  -- Вот, хорошая песня, - он потянулся к приемнику и сделал звук чуть громче. Песня и правда была хороша - напоследок Андрей Вавилов поставил "Like a rolling stone", запись 1967 года на радио Торонто.
   Таня слегка вздрогнула и спросила:
  -- Как она называется? - продолжая все так же безучастно смотреть куда-то в пространство.
  -- "Like a rolling stone"... "Словно перекати-поле", - ответил он.
  -- Словно перекати-поле... Это верно, - медленно сказала Таня и посмотрела на него так, что камень бы не выдержал.
  -- Ну вот что, сударыня, - он встал и выключил радио, - Так дело не пойдет. Я хочу с честью выполнить доверенную мне высокую миссию. Я не позволю, что бы за те несколько дней, что вы проведете под этим гостеприимным кровом, вам был нанесен малейший моральный, и уж тем более - материальный ущерб. Я торжественно обещаю, что вы выйдете отсюда поздоровевшей, окрепшей, повеселевшей и даже помолодевшей, буде такое вдруг окажется возможным. От имени всего экипажа хочу заверить вас, мисс, что команда готова исполнить любое ваше приказание, - он огляделся в поисках поддержки, - А пока позвольте предложить на ваше рассмотрение программу вечера. Пункт первый: ужин из трех блюд - макароны по-флотски, салат из помидоров и йогурт. Пункт второй: увеселительный поход в кино - телевизора у меня, как видите, нет, а по радио сплошь новости. Пункт третий: крепкий здоровый сон. Перед сном возможна так же небольшая прогулка на свежем воздухе под присмотром вашего покорного слуги. Вопросы? - и он принял стойку "вольно".
   Официальный тон действует на людей ободряюще, это он хорошо знал по своей работе. Лучше официального тона в этом смысле только крепкий пинок под зад - но здесь он явно был бы неуместен.
   Девушка улыбнулась, и ему стало ясно, что его программа принята.
  -- Один вопрос можно? - спросила она, прищурившись.
  -- Пожалуйста, - сурово, но в то же время мягко сказал он.
  -- Не слишком уже поздно для кино?
  -- Ну что вы, Таня, последний сеанс в десять часов, кинотеатр в двух шагах, у нас масса времени, - заверил он её.
  -- Хорошо, - улыбнулась она, - Сто лет не была в кино. Так что если для вас это не слишком большое беспокойство...
  -- Никакого беспокойства, - ответил он тоном, не допускающим возражений.

???

   Билеты им продали безо всяких проблем. Кассирша только махнула рукой, когда они наперебой начали говорить, что боялись столпотворения на вечернем сеансе. И верно, никакого столпотворения не было, хотя давали какой-то модный фильм, о которм кричали афиши по всему городу. Просто и он, и она очень давно не были в кино.
  -- Леша, а вы смотрели "Прибытие поезда"? - спросила у него Таня, пока ещё не погасили свет.
  -- Что-что? - не понял он.
  -- Ну, "Прибытие поезда", на какой-то там вокзал в Париже, братьев Люмьер, самый первый фильм в истории, - пояснила она.
  -- А-а... Ну, пару кадров, там, где паровоз подъезжает, наверное, видел.
  -- Я тоже только пару кадров, но это неважно. Вы никогда не думали, что было бы, если бы поезд вдруг не пришел? - спросила она.
  -- Нет. А что?
  -- Ну, представьте себе: перрон, толпятся люди, все в ожидании - в ожидании главного героя, ведь поезд - он тут главный герой, понимаете? И вот главный герой не является, пленка заканчивается, а он так и не появился - это ведь провал, по-моему... Бог знает, как бы тогда пошла история киноисскуства, и исскуства вообще. Да и вообще история... - она о чем-то задумалась, но он не мог понять, о чем.
  -- То есть вы хотите сказать, что если бы поезд не пришел, то и кино бы потом не было? - переспросил он.
   Она кивнула.
  -- Все-таки я думаю, Таня, он не мог не прийти...- начал было он, но тут погас свет, и она так и не узнала, что он думает по поводу французского железнодорожного расписания и осмотрительности братьев Люмьер.
   В кинотеатре, кроме них, была только билетерша, влюбленная парочка двумя рядами впереди, да на задних рядах угнездилась компания шумных молодых людей, непонятно зачем вообще сюда пришедших. Фильм был одним из тех, в которых благородного и смелого главного героя преследуют низкие и не внушающие сочувствия злодеи - назывался он то ли "Взаперти", то ли "Некуда бежать", то ли как-то ещё в этом смысле - но в итоге добро ценой невероятных усилий все же побеждает - как и всегда, впрочем. Ему все было ясно через десять минут. Тане, кажется, и того раньше, но она все равно смотрела с интересом, не отрываясь и почти не отвечая на его довольно остроумные комментарии; она как будто выискивала в фильме какие-то лишь ей понятные и важные вещи, а он смотрел то на экран, то на неё, наблюдая то за развитием сюжета, то за сменой выражений на её лице - благо, было довольно темно, и он мог рассматривать её, особо не таясь. Влюбленная парочка спереди тоже оценила преимущества кинозала и давно уже больше целовалась, чем смотрела фильм. Только компания на задних рядах продолжала веселиться, в особо острых моментах принимаясь свистеть на весь зал - разве что бутылки в экран не летели; наверное, молодые люди все же понимали условность киноискусства, а может, и искусства вообще. И вообще условности.
   Наконец все кончилось, они встали, потягиваясь и зевая, и вышли из зала. Пока они были в кино, снаружи и в самом деле прошел дождь. Воздух был свеж, и сам Бог велел прогуляться. Они медленно пошли по аллее, и она взяла его под руку. Ему было приятно.
  -- Вам понравился фильм, Леша? - она первая нарушила молчание.
  -- Как вам сказать, Таня... Я вообще-то не люблю фильмов, в которых с самого начала знаешь, что к чему и чем все кончится, причем в подробностях... - сказал он.
  -- Ну, а игра актеров, к примеру? Хорошие актеры могут даже банальный фильм сделать интересным, - возразила она.
  -- Знаете, я что-то не заметил там хороших актеров, - сказал он.
  -- Это да, - она улыбнулась, - Я, честно признаться, тоже. Но вы ведь смотрели, вы же не вышли из зала и не заснули, вам ведь было интересно!
  -- Хм, - он не стал её разубеждать в том, что смотрел фильм, а не смотрел на что-то другое. Вот что я вам скажу, Таня. У меня давно сложилось мнение на этот счет. Разумеется, я предпочитаю смотреть хорошие фильмы, на многое раскрывающие глаза и о многом заставляющие подумать, сделанные серьезными режиссерами и хорошими актерами. Но согласитесь, такие фильмы весьма редко доводится смотреть. В 95 процентах случаев мы смотрим фильмы, словно сделанные на фабрике по давно знакомым шаблонам - все эти фантастические и нефантастические боевики, комедии положений, мелодрамы и все такое. Не спорю, это не шедевры и даже, пожалуй, произведения чего угодно, но не искусства. Но я не жалуюсь. Дело в том, что я уважаю эту машину по производству ширпотреба и считаю, что она делает очень нужное дело, понимаете?
   Девушка внимательно и серьезно слушала его.
  -- ...Дело в том, что такие фильмы, как бы бездарны они ни были, говорят нам о том, что добро победит и что стоит быть на его стороне, - он продолжал делиться наболевшим, - Они стараются убедить нас, что стоит стремиться к лучшему, что существуют в мире вечные ценности и настоящие герои. Они пытаются научить нас хорошему. Что ж с того, что их создатели - не гении? И ведь такие фильмы всегда жизнерадостны! Знаете, кто-то из греков, забыл кто, сказал : "Самое трудное на Земле - сохранять радость". И он был тысячу раз прав, и поэтому я с удовольствием проведу два часа перед экраном, наперед зная каждый поворот сюжета, и буду искренне смеяться избитым шуточкам персонажей, и в конце, когда добрые победят злых и скажут нам пару банальностей на прощание, я буду чувствовать, что не один только я стремлюсь к добру. Это чувство помогает мне. Я по-настоящему уважаю людей, которые создали эту машину, призванную подталкивать людей к хорошему. Да и вообще, знаете, Таня, - он совсем увлекся, - Я никогда не выйду из зала, не досмотрев фильм до конца. Пусть даже он совсем глуп, пусть даже он зол, пусть вообще что угодно... Но я принимаю все существующее как необходимость. Да будет так! Это все равно что маленькое самоубийство - уйти с середины сеанса. Это значит в каком-то смысле не выполнить свой долг, не досидев до конца. Здесь, как и в жизни, я считаю, нужно идти до конца, - закончил он.
   Таня серьезно смотрела на него.
  -- С вами можно спорить, Леша, - сказала она; они все ещё шли по той же аллее рука об руку, - Но я не хочу с вами спорить. Вы очень хорошо говорили, - она опять серьезно на него взглянула и вдруг спросила:
  -- Скажите, Леша, вы не любите самоубийц?
   Такого сюжетного поворота он не ожидал.
  -- Почему вы спрашиваете?
  -- Мне хочется это знать, - сказала девушка, - Вы только что так об этом говорили, что мне показалось, вы осуждаете тех, кто убивает себя.
  -- Знаете, Таня, - ответил он, немного помолчав, - Я не осуждаю этих людей. Осуждать, по-моему, нельзя вообще никого. Но я не считаю, что это выход, и для меня лично это неприемлемо.
  -- А вот я таких людей очень хорошо понимаю, - тихо сказала Таня, - Иногда все настолько плохо, что очень хочется убежать и не видеть больше ничего...
  -- Это ребячество, Таня, - сказал он, - Это дети иногда так думают, когда на кого-то обижаются: "Вот возьму и умру, поплачете тогда у меня". Но дети ведь не знают, что не увидят тогда, как о них плачут, и вообще больше ничего не увидят... Я не верю в Бога, но мне кажется, так нельзя, это и в самом деле грех . Я сам бы мог убить себя, только если бы я был, скажем, полководцем и проиграл самое главное в своей жизни сражение - тогда я и правда мог бы пустить себе пулю в лоб. А так... Я не то чтобы боюсь это сделать - конечно, я боюсь, но я смог бы себя заставить. Но я чувствую, что тогда я не выполнил бы что-то, для чего живу, свой долг, что ли...
  -- Долг перед кем? - спросила она.
  -- Не знаю, - с каким-то сожалением сказал он, - Не знаю. Просто мне так кажется.
   Они все шли по аллее и уже подходили к её концу.
  -- Знаете, Леша, а ведь я себя именно так и чувствую, как полководец, проигравший сражение, - сногва заговорила она, - Только мне хочется, чтобы все случилось как-нибудь не так... Чтобы вроде как кто-то надо мной сжалился и устроил так, чтобы все само случилось - чтобы, скажем, кирпич на голову свалился; идешь себе, раз - и все кончено, и ничего больше нет...
   Он вздохнул.
  -- Знаете, Татьяна, мне совсем не нравится тема, что мы выбрали для разговора, - он остановился, и она тоже, - Давайте лучше говорить о звездах! Хотите, я научу вас определять созвездия? - он посмотрел вверх, - Эх, черт, все небо в тучах...
  -- Ничего, Леша, - она застенчиво улыбнулась, - Я бы все равно ничего не запомнила. Пойдемте лучше ещё немного погуляем. Там у вас что? Парк?
   Он посмотрел в ту сторону. Ему почему-то вдруг очень не захотелось никуда больше идти - какое-то предчувствие, что ли.
  -- Парк, - ответил он, - Но знаете, Таня, давайте лучше пойдем домой. Уже довольно поздно, мне завтра работать, да и вам, наверное, надо встать пораньше...
   Она поглядела на него, словно пытаясь понять, отчего он вдруг переменил настроение - и, кажется, угадала.
  -- Хорошо, Леша, - сказала она, - Слово хозяина - закон. Пойдемте, - и она взяла его под руку и повела к дому.
  -- Скажите, Леша, а кто вы по профессии? - спросила она, когда они уже были у подъезда.
   Он поглядел на неё, слегка прищурившись:
  -- Я страховой агент.
   Как он и ожидал, удивлению не было границ.
  -- Правда? И что, вы тоже вот так ходите по квартирам, предлагая что-нибудь застраховать от несчастного случая?
  -- Нет, - он поморщился, - Я целый день сижу в конторе, пишу и читаю разные бумажки. Я и правда работаю в страховом агенстве, но моя должность так длинно называется, что я и сам никак не запомню и предпочитаю для краткости называть себя страховым агентом.
  -- Надо же! - Таня продолжала всплескивать руками, - Никогда бы не подумала! Вас можно принять за преподавателя, ученого, адвоката, в конце концов, а вы , оказывается, занимаетесь страхованием! Смешно... - и она улыбнулась.
  -- Когда-то я хотел быть писателем, - признался он, - Но не вышло. Хотя в известном смысле я и сейчас писатель - иногда столько бумаги за день испишешь... А почему вам смешно?
  -- Ну, знаете, вы с этим ярлыком как-то странно выглядите. Это как если бы Чарли Чаплин стал работать... не знаю, плакальщиком на похоронах - пусть он бы и правда старался, это все равно бы смотрелось странно. Даже смешно, - она опять улыбнулась, оглянувшись на него, и тут вдруг оступилась и сломала каблук.
   Она бы так и рухнула на ступеньки, если бы он не оказался в том самом месте, куда она собралась падать.
  -- Осторожно, Таня! - крикнул он, когда все уже кончилось, и он поймал её в объятия.
  -- Ой! - Таня все ещё не понимала, что произошло, - Вы меня, кажется, спасли, Леша...
   Он поднял упавшую туфлю и подал ей.
  -- Со мной всегда так, - печально сказала она, разглядывая сломанный каблук, - Мне просто везет на неприятности. Пойду по лестнице - чуть не убьюсь, приеду в чужой город - человека, к которому ехала, нет на месте, поступлю на работу референтом - выясняется, что брали в качестве девочки по вызову...
  -- Бросьте, Таня, - нахмурился он, - Это все довольно бездарное самовнушение, - он взял её под локоть и осторожно повел дальше по лестнице.
  -- Нет, это правда, - грустно улыбнулась она, - вы просто меня не знаете, Леша... Я просто притягиваю проблемы. Смотрите, как бы вам не досталось, - она серьезно поглядела на него и вдруг рассмеялась:
  -- Страховой агент! Нет, правда, это здорово! Но сейчас вы продемонстрировали свои профессиональные навыки - спасли меня от верной гибели. Спасибо вам большое, Леша! - она схватила его за руку и принялась трясти, все так же смеясь.
   Он улыбнулся в ответ, но его странное предчувствие почему-то в этот момент снова шевельнулось у него в душе.
   Они вошли в кватриру и прошли на кухню, чтобы выпить перед сном по чашке чаю. Он ставил чайник, насыпал заварку, а Таня сидела, откинувшись назад и рассыпав волосы по плечам, и наблюдала за ним. Когда он поднимал голову, чтобы взглянуть на неё, она улыбалась ему. Тогда он быстро отводил глаза и хмурил брови, и начинал чем-нибудь заниматься, чтобы привести себя в чувство. Такая улыбка обезоруживает; чтобы влюбиться навсегда, достаточно лишь тени её. Он не мог терять контроль над собой.
   Он разлил чай, они сели за стол друг напротив друга.
   Они пили чай и болтали о пустяках. И только когда её чашка была почти пуста, Таня вдруг спросила:
  -- Леша, скажите, вы верите в Бога?
  -- В Бога? - переспросил он, - Нет. Пожалуй, нет.
  -- А в судьбу? - снова спросила Таня.
   Он не вполне понял, в чем тут разница, но не стал возражать; допил свой чай и поставил стакан на стол.
  -- Не знаю, Таня, - сказал он, - Не знаю.
   Она опустила голову.
   Он встал из-за стола:
  -- Пойдемте спать, Таня...
   Он постелил ей на своем диване, а себе - в дальней комнате. Когда он вернулся, чтобы пожелать ей спокойной ночи, она уже спала - или притворялась, что спала. Она остановился в дверях и долго смотрел, каким спокойным стало во сне её прекрасное лицо. Потом он снова прошел на кухню. Часы пробили половину второго. Он прислонился лбом к оконному стеклу и стал смотреть на низкие тучи, ползущие по небу, и думать об этой странной девушке, что ворвалась в его тихую жизнь и теперь спокойно спала в его собственном доме. Он чувствовал себя как с похмелья, когда пытаешься собраться с мыслями, но они ускользают от тебя. Он все не мог решить, как реагировать на такой подарок судьбы, и было ли это подарком. Так ничего и не решив, он махнул рукой и лег спать.
  
  

???

   Верите ли вы в то, что судьба может смеяться? Я не имею в виду улыбку фортуны, нет - скорее, злую насмешку. Итак, верите ли вы? Верите ли вы вообще во что-нибудь?
   Что до Алексея Смирнова, у него имеются для веры веские причины. Одна старая фотография... ну да обо всем по порядку. Вообще, мне следует перед вами извиниться за мою неучтивость - я слишком долго молчал, а историю эту нельзя пускать на самотек. Меня извиняет лишь то, что я в этом не виноват - всему виной обстоятельства, Его Величество Случай, непонятные законы природы, заставляющие бутерброд всегда падать маслом вниз... Будь всегда начеку, как дикий зверь, лови первые признаки надвигающейся беды и будь готов бежать от бури, что вот-вот разразится над тобой... Спите спокойно, одинокие странники, я охраняю ваш сон. Кстати, в самом деле любопытно - что было бы, если бы поезд не пришел? И мог ли он вообще не прийти? Жаль, что мы этого никогда не узнаем.
  

???

   Когда часы пробили девять, он наконец проснулся. Первое, что он подумал, это "какого черта я вчера не лег спать раньше" - и тут вспомнил все, что вчера произошло. Он бросился в соседнюю комнату, забыв даже толком одеться, но стесняться было некого - комната была пуста, постель убрана и никаких следов девушки не было. У него было совершенно ясное чувство, что все ему только приснилось - ведь и правда бывают сны, чересчур похожие на явь - и он ощутил облегчение, но вместе с тем и какое-то странное сожаление, что прекрасная незнакомка оказалась только призраком. Он включил радио и пошел ставить чай.
   На кухне его ждала вторая неожиданность - там лежала чужая, доверху набитая вещами сумка, а на столе была записка, написанная незнакомым почерком. Все-таки это был не сон - он и без того сегодня спал слишком долго и уже опоздал на работу. Он взял записку и прочел:
  
   " Леша! Извените, не знала когда вам на работу и не хотела вас будить, вы так сладко спали...Также прошу прощения за то, что своевольно распоредилась вашими продуктами - надеюсь вам понравится. Скажите только, что не понравилось!!! Мне надо бежать по делам, к вечеру буду снова у вас, если вы меня ещё немножко потерпете в своем доме. Надеюсь сегодня все уладить и вам больше не надоедать. До скорого! Целую,
   Таня
  
   Он с трудом подавил улыбку, неизвестно откуда взявшуюся на лице. Его уже давно не целовали, даже вот так, в письмах. Он прочел записку ещё раза два или три - письмо было ему приятно, даже грамматические ошибки, которые он по привычке отмечал у всех - но тут одернул себя, не всем же быть страховыми агентами с дипломом филфака в кармане. Сложив записку, он огляделся и увидел на плите творожную запеканку и ещё пару каких-то вкусностей, названия которых не знал. Все было ещё теплым, он только удивился, как она умудрилась все так быстро приготовить и не разбудить при этом его - он бы шумел на всю квартиру. Очевидно, он и в самом деле очень крепко спал. Он вздохнул, вспомнив про работу, поставил чайник и принялся за еду.
   Раздумывая, что бы такое сказать шефу, он рассеянно уплетал запеканку (она была и правда очень вкусной) и вполуха ловил деловую болтовню радио. И когда он почти покончил с завтраком, раздался стук в дверь - и он быстро побежал открывать, думая, что это Таня что-нибудь забыла и вернулась.
   Но это была не она. На пороге стоял какой-то незнакомый молодой человек - он и правда был заметно помоложе Алексея - в темном строгом костюме, плаще и шляпе. На лице у молодого человека была приветливая улыбка.
  -- Старший следователь Парфёнов, - первым нарушил он молчание и протянул Алексею руку. Тот ошарашенно ответил на рукопожатие.
  -- У вас не найдется для меня пары минут? - небольшое дельце, всего пара вопросов к вам, господин Смирнов, - начал Парфёнов, все так же приветливо улыбаясь, - Или вам больше нравится "товарищ Смирнов"? Мы уже практически отказались от старой формы обращения, но некоторые по-прежнему предпочитают именно её... Вы позволите, я войду?
  -- Да-да, конечно, - спохватился Алексей, впуская следователя в квартиру, где тот сразу начал озираться с любопытством туриста, впервые попавшего на какую-то достопримечательность. - Извините, а могу я видеть ваше ... удостоверение? Не сочтите за недоверие...
  -- Конечно-конечно, - спохватился теперь Парфёнов, - неужели я сразу не показал? Ох, устроил бы мне наш капитан Филимонов, если б видал - всегда ведь учит: со свидетелями и даже с подследственными прежде всего - уважение, а уж представиться по всей форме - первое дело... Вот, пожалуйте взглянуть - он после долгих поисков галантно подал свой документ.
   Ничего нового там не стояло: Парфёнов Николай Геннадиевич, старший следователь, неразборчивые печать и подпись, и фотография, где он совершенно так же, как и в жизни, приветливо улыбался. Алексей первый раз встречал человека, настолько похожего на свое удостоверение.
  -- И в качестве кого же, позвольте узнать, я у вас прохожу - свидетеля или подследственного? - спросил Алексей и сам себе удивился - первый раз он так легко и игриво разговаривал с представителем власти. Почему-то его нимало не беспокоил ответ на этот вопрос. Совесть его была чиста, как у младенца - он просто хотел почувствовать себя хозяином положения.
   Парфёнов и правда засмущался, даже слегка покраснел, и стал оправдываться:
  -- Что вы, что вы, Алексей Петрович! Ну разумеется, мы ведь с вами оба знаем, что вы перед законом чисты, как только может быть чист российский гражданин. Я пришел к вам исключительно как к умному, наблюдательному и образованному человеку, который может оказать некоторую...э-э, информативную поддержку органам милиции. Я же говорю, только пару вопросов! Да и потом, если бы вы как подследственный проходили, я бы к вам пришел не один, а с нарядом, и уж точно не стал бы спрашивать разрешения войти...- закончил Парфёнов и многозначительно посмотрел на него - но не выдержал и опять улыбнулся.
  -- Ну, а как же уважение к подследственному? - мягко улыбаясь, спросил Алексей.
  -- Э-э, господин Смирнов, давайте не путать Божий дар с яичницей, - тоже улыбаясь, ответил Парфёнов, - Подследственный тоже должен испытывать уважение к милиции, ведь правильно? - и он снова по-детски мудро улыбнулся.
   Алексей не нашелся, что на это сказать - но тут вдруг вспомнил:
  -- Ещё один вопрос позволите, господин следователь? - спросил он.
   Парфёнов махнул рукой:
  -- Э-э, Алексей Петрович, зачем же так официально - зовите меня по имени-отчеству, Николай Геннадиевич, или даже просто Николай - я, в конце концов, помоложе вас буду...
  -- Хорошо, Николай Геннадиевич, замечательно; так вот, вопрос: скажите, почему вы в дверь не позвонили, а постучали? Там ведь звонок есть?
   Парфёнов задумался.
  -- Понятия не имею, - ответил он, - то ли я его не заметил, то ли... хотя нет, я, кажется, звонил, только он у вас не работает...заменить надо. Да и глазок вам на двери оборудовать не помешает - по нынешним временам небезопасно, уж поверьте профессионалу... А почему вы спрашиваете?
  -- Да так... - Алексей и сам не знал, что тут ответить, - Странно просто, когда тебе в дверь стучат, если в неё можно и позвонить...
  -- То ли ещё бывает, Алексей Петрович? - добродушно рассмеялся Парфёнов, и вновь стал оглядываться вокруг.
   Алексей спохватился.
  -- Прошу прощения, хозяин из меня никудышный - проходите в комнату, пожалуйста...Дать вам тапочки?
  -- Не стоит, Алексей Петрович, не стоит, - кряхтя, принялся разуваться Парфёнов, - у вас весьма чисто, особенно для холостяцкой квартиры, - он справился наконец со своей обувью и прошел в коридор.
   Алексей вышел за дверь и нажал на кнопку звонка - раздалась птичья трель. Звонок работал, как часы.
  -- Алексей Петрович! - раздался из глубины квартиры восхищенный голос Парфёнова, - Где же вы это такую красоту раздобыли?
   Смирнов зашел обратно в квартиру и нашел Парфёнова поглощенным в созерцание "ходиков".
  -- Вот это да! - сверкая глазами, сказал он, повернувшись к Алексею, - Замечательная вещь! Откуда она у вас? Это ведь начало века, не меньше того... Красота!
  -- Так, по наследству досталось, - скромно сказал тот - А вы разбираетесь в подобных вещах?
  -- Разбираюсь - громко сказано,- отвечал Парфёнов, продолжая разглядывать чудо-механизм, - Довелось мне как-то вести одно дельце по спекуляции антиквариатом, часами старинными в том числе - а дело запутанное было, не приведи Господь, и мне, чтобы этих ханыг ущучить, пришлось предмет основательно изучить, по тусовкам разным антикварным походить - и с тех пор мне так это понравилось, что по-прежнему интересуюсь, хотя уж пару лет назад все было...
   Алексей ощутил невольное уважение к этому юноше, у которого ещё борода толком не росла, но уже были за плечами раскрытые дела, да и интересы работой не исчерпывались.
  -- ...а вам я так скажу, хоть и невеликий я специалист: эти часы у знающих людей дорогого стоят, Алексей Петрович. Я бы на вашем месте их застраховал, да на круглую сумму, а то кто знает... Может, вам какую страховую контору посоветовать?
  -- Не стоит, Николай Геннадиевич, спасибо - скрывая улыбку, сказал Алексей. - я и сам в страховом агенстве работаю...
   Искреннее изумление отразилось на лице Парфёнова:
  -- Неужели?... Позвольте, Алексей Петрович, в моем деле сказано, вы закончили родной наш филологический факультет, журналистом работали....Как это так, вы - и вдруг страховой агент?.. И почему мне об этом ничего не известно? - спросил он уже как бы себя самого.
   Тут Алексею стало по-настоящему неприятно, и чувство хозяина положения куда-то улетучилось.
  -- Значит, у вас все-таки есть на меня дело? - сухо спросил он.
   Парфёнов уже понял, что совершил промах.
  -- Что вы, что вы, Алексей Петрович, - заговорил он, - разве ж я сказал "в вашем деле"? Про вас, как про потенциального свидетеля, есть некоторая информация в том деле, которое я веду, только и всего...Если бы вы были подозреваемым, разве ж позволил бы я себе так плохо вас знать? - он снова мудро улыбнулся, как бы приглашая Алексея в сообщники.
   Однако разговор уже безвозвратно потерял для того всю свою прелесть. Он сухо пригласил следователя в комнату и так же сухо спросил, не желает ли он чаю.А Парфёнов как будто не заметил происшедшей с настроением хозяина перемены и на чай охотно согласился.
  -- Так что же у вас за вопросы ко мне? - спросил Алексей, когда чай был готов и они уселись в кресла.
   Парфёнов отставил чашку, помолчал с секунду и спросил:
  -- Алексей Петрович, известен ли вам некий Крапивин Александр Вячеславович?
   Что-то нехорошее появилось в груди у Алексея, словно из какой-то норы выползло, и принялось тихо и настойчиво скрестись изнутри в грудную клетку.
  -- Мой школьный товарищ, - ответил он, прокашлявшись, - учились с первого до последнего класса вместе, да и потом дружили... До сих пор дружим, можно сказать...
   Парфёнов кивнул.
  -- Когда вы с ним в последний раз виделись? - спросил он.
  -- Давно... Мы вообще в последние лет пять виделись крайне редко...
  -- И все-таки, когда в последний раз? - повторил Парфёнов.
  -- Сейчас соображу...Ах да, точно, на этот Новый год это было - случайно встретились в одной компании, поговорили, сидя за столом, повспоминали, как все было, и разошлись... Он ещё до курантов ушел с какой-то мадам, а я остался...
   Парфёнов снова кивнул.
  -- Хорошо...Что вы можете о нем сказать как о человеке? Личностные качества?
  -- Хм-м, - задумался Алексей, - Личностные качества... Будь он плохим человеком, я бы с ним и не дружил, знаете... Он добрый, отзывчивый, умный, начитанный весьма... бабник немного, не без того, ну да это для холостяка разве недостаток?.. Достаточно вам этого?
  -- Вполне, - сказал Парфёнов; он старательно записывал все ответы в книжечку, - один вопрос только ещё: не получали ли вы от него в последнее время каких-нибудь вестей, звонил он вам, писал ли, привет, может, через знакомого передавал?
   У Алексея вдруг сильнее заскребло в груди - но он взял себя в руки.
  -- Нет, - твердо сказал он, - нет, ничего.
   Парфёнов поглядел на него секунду, как бы изучая,кивнул и сказал:
  -- Что ж, большое вам спасибо, Алексей Петрович, следствию вы очень помогли. Вопросов у меня к вам больше нет.
   Он мысленно перевел дух и спросил:
  -- А что... неужели Сашка натворил что-то? Никогда бы не поверил, он мухи не обидит... В чем его подозревают?
  -- Ах, дорогой мой Алексей Петрович, - к Парфёнову вернулся задушевный тон, - всё-то вам всякие ужасы мерещатся. Крапивин тоже как свидетель проходит, просто мы хотели его показания с вашими сопоставить, чтобы картину слегка прояснить. Благодаря вам все теперь кристально ясно, - он отхлебнул чаю и снова очаровательно улыбнулся, но Алексею почему-то показалось, что улыбка эта уже не была такой детски-невинной, как прежние.
  -- А что это за дело, по которому мы проходим? - спросил он.
  -- А вот тут извините, Алексей Петрович - тайна следствия, - серьезно сказал Парфёнов.
  -- Понимаю... - сказал тот, хотя ничего особо не понимал. Но тут взгляд его упал на часы, показывавшие ровно десять, и он вспомнил про работу.
   Парфёнов проследил за его взглядом и все, как видно, понял.
  -- Я вижу, вам пора, Алексей Петрович, - сказал он, поднимаясь с кресла. Не смею вас больше задерживать...
  -- Да, ох и влетит мне сегодня на работе..., - озабоченно проговорил Алексей, - Может, вообще не пойти, больным сказаться? Или пойти все-таки? Настроения на работу уже никакого нет...
  -- Не расстраивайтесь, Алексей Петрович, я ведь говорю, к вам эта история не имеет никакого касательства...- утешил его Парфёнов, - а вообще, знаете, что я делаю, когда в ситуации буридановой ослицы оказываюсь и не знаю, что выбрать? - он вдруг снова оживился, как ребенок.
   Алексей недоуменно на него поглядел.
  -- Монетку бросаю, - вдохновенно продолжал Парфёнов, - ход рассуждений при этом прост и гениален. Если Бог есть - торжественно произнес он, - То Бог управляет всем, в том числе и ею - и, выбросив на моей монетке орла или решку, Он тем самым дает мне знать свою волю, и я делаю как раз то, чего Он от меня хочет. И даже если я потом думаю, что другой вариант мне бы принес больше пользы, я все равно не раскаиваюсь, что поступил именно так - исполнять волю Божью легко и приятно, почетно быть орудием в руке Его...
   Смирнов с удивлением слушал всю эту бредовую теософию.
  -- Вы верите в Бога? - спросил он.
  -- А вы разве нет? - удивился Парфёнов.
   Алексей сделал какой-то невразумительный жест и поспешил сменить тему:
  -- А вам не кажется, Николай Геннадиевич, что вы провиденциальным силам слишком маленький простор для действий предоставляете? Пятьдесят процентов вероятности ведь, что орел выпадет просто в силу случая - как вы узнаете, что тут именно Бог замешан?
   Парфёнов довольно улыбнулся.
  -- Я тоже когда-то вот точно так думал, Алексей Петрович, - сказал он, надевая туфли, - даже специально по этой причине с собой игральную кость носил, у кубика-то шесть граней... Только интерпретировать такой ответ намного сложнее, когда у него шесть вариантов - а у монетки просто "да" или "нет", а что сверх того, то от лукавого... И вообще, Алескей Петрович - он улыбнулся укоризненно - так ставить вопрос может только неверующий человек. Провиденциальным силам для действий любого пространства достаточно, а иначе Бог не всемогущ и не всеведущ. Да и вообще, честно говоря - этого ответа "да" или "нет" и в жизни всегда достаточно, в любой ситуации - таков мой опыт. Уж извините за умствования - добавил он, - А для работы я вам могу бумажечку дать, что вы милиции содействие оказывали, ни у кого вопросов больше и не возникнет...
  -- Будьте любезны, Николай Геннадиевич, - у Смирнова отлегло от сердца, - очень обяжете...
  -- Пустое, Алексей Петрович, - махнул рукой Парфёнов,- только вот бланка у меня сегодня с собой нету...Знаете что? Я завтра здесь поблизости буду - могу к вам на минутку забежать, занести справочку, а вы её тогда завтра и предьявите. Идет?
  -- Если только вам это не слишком большое беспокойство будет...- смущенно сказал Алексей.
  -- Что вы, что вы, всегда рад помочь хорошему человеку, - бодро проговорил Парфёнов, открыл дверь и уже совсем было вышел, как вдруг увидел висящий на двери ванной женский халат.
  -- Алексей Петрович, вы же вроде не женаты? - спросил он.
   Алексей не успел толком среагировать.
  -- Это... сестра погостить приехала, - смущенно сказал он.
   Парфёнов кивнул:
  -- Привет сестре передавайте! - и ушел.
   Он закрыл за ним дверь. В голове все ещё не укладывался весь этот разговор - и не было времени там ничего укладывать, ни этого странного следователя, ни новое доказательство бытия Бога, ни таинственную причину, заставившую его соврать перед лицом закона. Он спрашивал себя, почему он не сказал ни слова про Таню, как будто боялся кого-то выдать - и не мог ответить. Да и не было на ответы времени - он опаздывал уже почти на два часа. Пора было выходить.
  

???

  
   Слова "работа" и "рабство" не зря имеют один корень. Никто не свободен, каждый должен зарабатывать хлеб в поте лица своего. Одни даже не замечают того, что они рабы; другие ропщут, но терпят; а мне однажды пришлось бросить работу, чтобы никогда к ней уже не возвращаться.
   Я сочинитель, писатель; я всегда стремился к тому, чтобы стать им, и я достиг своей цели. Пожалуй, единственный пример из моей биографии, когда я чего-то настойчиво добивался и добился. Вряд ли это дает мне повод быть слишком довольным собой - ещё вопрос, чего я достиг. Звериная скрытность и вечно опущенный взгляд; говорить тихо, быстро и непонятно, чтобы никто не смог заглянуть в душу и увидеть там все, что там есть - но вечно стоящие торчком уши, ловящие каждый звук, и никогда не закрывающиеся глаза, видящие все... И одна только мысль - поскорее прийти домой, закрыться на все замки и записать - то, что никто не видит; то, что никто не знает; то, что никто и не хочет узнать... У меня почти уже не осталось друзей; я не женат и теперь вряд ли когда-нибудь буду; я один, у меня есть только мои исписанные тетради, недочитанные книги и никому не нужные мысли... Я и сам не всегда понимаю, зачем мне это нужно и не стоит ли как-то изменить свою жизнь - но вряд ли я когда-либо это сделаю... Не потому, что мне не хватит сил - просто в глубине души я и не хочу ничего менять. Мое паучье существование - плата за мою безграничную свободу. Свободу решать чужие судьбы и истории; свободу вызывать дождь и затмевать Солнце, свободу шамана; свободу выбирать то, что хочешь - без оглядки, без угрызений совести; свободу сочинять, свободу писать... Тот, кто однажды почувствовал её в себе, никогда больше не захочет вернуться к существованию обычных людей, придавленных к земле небесным сводом. И я тоже не вернусь.
  

???

   Как и всегда с утра, во всем здании царил веселый ажиотаж. Народ бегал по лестницам вверх и вниз, спускался и поднимался на лифтах, здоровался, желал друг другу доброго утра, пил кофе и трепался. Ему эта суета всегда действовала на нервы - особенно сейчас, когда он опоздал на два часа и предчувствовал неприятности.
   Вообще-то он довольно часто опаздывал. Причины на то бывали разные.Чаще всего ему просто хотелось прожить хотя бы пару часов для себя самого; в его робком существе просыпался мятежный дух, и он полночи просиживал над какой-нибудь книгой, либо слушая концерты по радио, либо сочиняя стихи - и плевать на то, что будет завтра. Но утром мятежный дух бросал его на произвол судьбы, и он чувствовал лишь жестокие угрызения совести, глядя на ползущую вверх часовую стрелку - и желал только одного: чтобы его простили ещё раз и оставили в покое. Потому что он совершенно точно знал, что жизнь в точном согласии с расписанием - самая спокойная жизнь. Не уважающий расписания и порядка скорее других может быть уволен, разорен, ограблен, даже убит - достаточно не вовремя перейти дорогу на оживленном перекрестке. Тот, кто не уважает расписания, сам подставляет себя под удар и сам во всем виноват.
   Дойдя наконец до комнаты, где было его рабочее место, он на секунду приостановился, набрал в грудь воздуху , провел рукой по волосам и потянул дверь на себя.
   Там никого не было, только бодро кричало радио - очевидно, все пили первую с утра чашку кофе. Смирнов слегка приободрился, уселся за стол и стал распаковывать бумаги. Кофе он терпеть не мог.
   Он как раз принялся проверять составленный накануне договор, как дверь распахнулась и показалась голова секретарши:
  -- Смирнов! К шефу!
   Та-ак, подумал он. Отличненько...
   Шеф был человек особенный. С ним было очень трудно разговаривать и совершенно невозможно спорить - при этом он никогда ни на кого не кричал и не повышал голоса. Просто такое этот человек производил впечатление. Когда у кого-нибудь случался особо важный и особо упрямый клиент, того как бы невзначай приводили к шефу - и тогда клиент подписывал все, не глядя.
   " Кто же это меня заложил?" - с тоской подумал он, стучась в дверь директорского кабинета.
  -- Войдите, - сказал глубокий голос.
  -- Доброе утро, Павел Денисович, - сказал Смирнов, протискиваясь в дверь.
  -- Доброе утро, Алексей Петрович, - поднял на него глаза шеф, - Садитесь, одну минуту.
   Смирнов сел напротив, слегка поежился и стал оглядывать кабинет.
   Шеф дочитал абзац, отложил бумагу в сторону и сказал:
  -- Я вас вызвал, Алексей Петрович, потому что на вас поступила жалоба.
   Смирнов неправдоподобно выразил на лице недоумение.
  -- Начальник вашего отдела вами недоволен, Алексей Петрович, - продолжал шеф, - по его словам, вы - прекрасный работник, но слишком часто опаздываете. За текущий месяц второй раз... и это лишь за текущий, - шеф откинулся на спинку кресла, поведя могучими плечами, - Хотелось бы услышать ваши объяснения.
   Смирнов прокашлялся.
  -- Павел Денисович, - начал он, - Я ведь, бывает, и правда опаздываю, но я почти каждый день по вечерам остаюсь - и успеваю я больше всех в отделе, у меня семь контрактов уже... А про текущий месяц - так ведь на все есть уважительная причина: в первый раз мне к зубному было надо, потому что с тем флюсом, что у меня был, я бы все равно много не наработал - и ведь я справку принес, все как полагается...
  -- Хм, - с сомнением сказал шеф, - О справке у меня здесь ни слова не сказано. Кому вы её отдали, Алексей Петрович?
  -- Секретарю, - со скрытым злорадством сказал Смирнов.
   Шеф нажал кнопку телефона:
  -- Лидия Павловна...
   На пороге появилась встревоженная секретарша.
  -- Лидия Павловна, вам Алексей Петрович на позапрошлой неделе справку приносил? - спросил шеф.
   Секретарша недовольно посмотрела на Смирнова.
  -- Кажется... Да, Павел Денисович.
  -- Будьте добры, поищите, пожалуйста, - не меняя тона, попросил шеф.
   Секретарша удалилась, стуча каблуками.
  -- А сегодня что же, Алексей Петрович? - спросил шеф.
   Смирнов замялся.
  -- Сегодня... и вообще странное дело. Ко мне сегодня следователь приходил, Павел Денисович. Показания снимать...
   Вошла секретарша, тихонько положила на стол справку и исчезла.
  -- Вы не подумайте только, я никого не убил и не ограбил - оправдывался Смирнов, - меня как свидетеля опрашивали - вот я и задержался... Мне и бумагу в подтверждение этого дадут - у следователя сегодня не было бланка, но завтра она у меня будет, и я вам её принесу...
   Шеф помолчал с секунду и сказал:
  -- Ну что ж, если так, то претензии с вас снимаются, Алексей Петрович. Но в будущем все же постарайтесь точнее придерживаться правил, по которым работает наша компания...
   Смирнов энергично кивнул и заверил, что постарается.
  -- И ещё кое-что, Алексей Петрович. Как у вас продвигается контракт с "Атлантидой"? - перевел вдруг разговор директор.
   Смирнов воспрянул духом - контракт продвигался блестяще, а если шеф интересуется твоими делами, то это хороший знак.
   Через десять минут, обсудив с шефом дела "Атлантиды", Смирнов покинул кабинет в наилучшем расположении духа, послал мрачной секретарше в приемной воздушный поцелуй и вприпрыжку удалился вниз по лестнице, напевая "The times they are a-changing".
  

???

  
   Я не люблю книги, в которых описываются мучения и смерть других людей. Чтобы писать об этом, есть два пути - либо пишешь о том, чему сам некогда был свидетелем или непосредственным участником, о том, что было на самом деле; многие так поступают, прикрываясь именем историков - но есть в этом нечто недостойное, как в распространении заразы; впрочем, вопрос сложный. Другой же вариант - писать о жестокостях выдуманных, выношенных в своей голове и потом высаженных в мир. Это уже не просто распространение зла существующего - это создание нового. Путь ещё худший, чем первый. Для меня жестокость в книге - как и в жизни - приемлема лишь в одном случае - когда нет другого выхода.
   Многих интересовал вопрос, как зло пришло в мир. Кажется, самые великие писатели только этим вопросом и занимались. Но это странный выверт - все эти писатели были, как правило, людьми, ни на какое серьезное зло не способными; проще говоря - дилетантами. Профессионалов же почему-то никто до сих пор не спрашивал, как зло пришло в мир - впрочем, и их самих это вряд ли интересовало. Взрослого человека не интересует вопрос, откуда берутся дети - куда больше сам процесс, уж извините за скабрезность. Да и вообще, настоящие злодеи просто не пишут книг - они молчаливы.
  

???

  
   Дожди, судя по всему, установились надолго. Но на Смирнова это почему-то не производило обычного угнетающего впечатления - он вприпрыжку шагал через лужи и мурлыкал первую пришедшую в голову ерунду. Сегодня он славно поработал - "Атлантида" была у него под колпаком, и ещё совершенно неожиданно подвернулась пара новых возможностей, которые грех было упускать. Давно не было такого удачного дня; давно не случалось такого приятного вечера. Он забежал по пути в магазин и накупил всякой всячины, которую обычно не замечал - всякие там фрукты-овощи, шоколад и прочее. Зачем - он и сам толком не знал. Он надеялся, что у Тани сегодня все пройдет удачно и они смогут посидеть дома и хорошо провести вечер. Он подумал, не стоит ли купить ещё и бутылку какого-нибудь вина - но одернул себя, потому что не хотел, чтобы она подумала о нем невесть что. К тому же на кассе он увидел, что времени уже было полседьмого - Таня вот-вот должна была прийти, и на ходьбу по магазинам времени больше не было. Он расплатился и со всех ног побежал домой.
   Слава Богу, она ещё не пришла и не ждала его под дверью - он бы сгорел со стыда. Он быстро переоделся и собрался было готовить ужин, но передумал - в конце концов, наготовленного Таней с утра хватило бы ещё и на завтрак. Поэтому он включил радио, сел в кресло, положил ноги на стол и стал слушать концерт "Animals".
   Как раз во время соло на клавишах в "House of the rising sun" в дверь бодро зазвонили - кажется, там даже пытались подыграть. Он вскочил и побежал к двери.
   На пороге стояла Таня, цветущая и мокрая с головы до ног, несмотря на зонт, который она держала в руках.
  -- Ой, Леша, там тако-ой дождь! Здравствуйте! - сказала она, входя.
  -- Здравствуйте, Таня, - ответил он, не в силах стереть с лица улыбку.
   Она принялась шумно раздеваться, рассказывая ему о дожде и смеясь то и дело, а он ей помогал. Было такое чувство, что они уже сто лет вот так вот встречают друг друга по вечерам, приходя после работы домой.
  -- Чем вы тут без меня занимались, Леша? - спросила Таня, справивишись со своим мокрым гардеробом.
  -- Да ничем; собственно, я только что пришел - ответил он, - Так, музыку слушаю.
  -- Это хорошо! - сказала Таня. Она была, не в пример вчерашнему, в наилучшем расположени духа, - Музыка - это хорошо! У меня сегодня, можно сказать праздник, так что музыка нам пригодится!, Ой, я же совсем забыла, - она полезла в свои сумки, только теперь Алексей заметил, что она пришла тяжело нагруженная, - Я же тут кое-чего принесла! - и она принялась выставлять покупки на стол.
   Алексей понял, что казавшееся ему безумным расточительство на самом деле могло выглядеть вполне скромной покупкой. Чего тут только не было! Вино она тоже купила сама - бутылку или даже две.
  -- А что у вас за праздник, Таня? - поинтересовался он.
   Она как будто слегка обиделась на такой вопрос, но ответила все так же весело:
  -- Я сегодня почти все свои дела сделала! Мне назавтра только и осталось, с одним человеком встретиться - и все готово, я снова свободна, как птица...Да и потом, Леша, - укоризненно посмотрела она на него, - Я ведь, как воспитанная девушка, должна вас отблагодарить за вашу доброту и вашу помощь - иначе я не буду знать покоя всю оставшуюся жизнь, вы ведь этого не хотите?
   Алексей молчал, не зная, что сказать.
  -- Отвечайте, Леша, - строго потребовала Таня, - вы этого хотите? Или не хотите? Ну?
  -- Конечно, не хочу, Таня, - наконец пришел он в себя, - Праздник так праздник! У меня сто лет уже не было праздников.
  -- Вот и хорошо! - обрадовалась Таня, - тогда вот что: праздник начнется через полчаса! До тех пор вы должны во что-нибудь другое переодеться и вообще привести себя в порядок. Я сейчас быстренько высушусь, приму душ и все устрою - а вы сидите у себя в комнате и не подглядывайте! Идет?
   Ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться и спрятаться в дальней комнате. Он вообще-то и не имел ничего против - ему нравилось, что кто-то вот так встряхивает его за шкирку, это было похоже на какую-то новую интересную игру. Он брился и прислушивался к Таниным быстрым шагам по квартире и другим каким-то загадочным, но приятным звукам.
   Наконец она распахнула дверь, хлопнула в ладоши и торжественно произнесла:
  -- Бал начинается!
   Он удивился, где она взяла такое платье - как будто старинного покроя, вроде бы даже с корсетом внутри. В волосах у неё было что-товроде серебряной диадемы, или короны, и она улыбалась ему. Он улыбнулся в ответ; она взяла его за руку и ввела в зал.
   Черт возьми, это и правда был настоящий бал. Горели свечи, и загадочные тени бродили по давной знакомой ему комнате. Был накрыт стол на две персоны, на столе стояла бутылка вина и какое-то непонятное блюдо.
   Смирнову показалось, что он, пожалуй, недостаточно тщательно брился и выбирал одежду.
  -- Когда вы все это успели, Таня? - выдавил он.
   Она рассмеялась.
  -- Долго ли стол накрыть да свечи зажечь!
  -- А-а... А еда? - спросил он все так же ошарашенно.
   Она засмеялась снова.
  -- Леша, неужели вы никогда не видели пиццы, разогретой в микроволновке?
   И в самом деле, теперь он видел, что чудесное блюдо посреди стола было обыкновенной пиццей, что свечи дымили и что у стола стоят его обшарпанные стулья. Но Таня все не переставала казаться ему волшебницей из сказки.
  -- Ну садитесь же, Леша, что вы стоите, как истукан, - Таня взяла его за руку и подвела к стулу, - Вы ведь, в конце концов, у себя дома. И займитесь же наконец каким-нибудь делом - бутылку откройте, например...
   Смирнов принялся возиться со штопором, Таня тем временем занималась пиццей.
   Наконец, когда все было разложено и разлито, они сели за стол и уставились друг на друга - и тут почему-то расхохотались.
  -- Леша, включите радио, а то, кажется, чего-то не хватает, - попросила Таня.
   Он повернул выключатель. Как раз кончились все новости, и теперь до самого утра шла только музыка без перерыва. Первой заиграла "Since I've been loving you".
  -- Это кто? - спросила Таня, прислушавшись.
  -- Это "Лед Зеппелин" - ответил Смирнов, но Тане это название, судя по всему, ни о чем не говорило.
  -- Вам не нравится? - спросил он.
  -- Да нет, почему же... Просто я опять не понимаю, о чем поют - сказала она и оборвала себя, - Ну да это не важно! А теперь - давайте выпьем, Леша!
  -- За что? - спросил он.
  -- Вообще-то это вы тут мужчина и это ваше дело - говорить тосты, - укоризненно заметила Таня, - Ну да ладно! Поскольку все затеяла я, то - в порядке исключения - право произнести первый тост предоставляется мне. Но потом уже ваша очередь! Идет?
  -- Идет, - согласился Смирнов, - Так за что же?
   Таня выпрямилась, насупила брови и выпалила:
  -- За удачу!
   Они чокнулись и выпили, и Смирнову показалось, что это был и в самом деле хороший тост. По требованию Тани он немедленно наполнил бокалы вновь, и она снова сказала тост, забыв о том, что теперь его очередь - и тут же потребовала налить ещё. У Смирнова пронеслось в голове, что он никогда ещё не видел её такой веселой - хоть он и напомнил себе, что лишь вчера с ней познакомился и вообще ничего про неё не знает. Все равно, она казалась ему теперь давней знакомой, вновь объявившейся после долгой разлуки. К пицце они почти не притронулись, зато бутылка опустела на глазах, и уже была открыта вторая. Таня говорила почти без перерыва, о том и о сем, и он слушал её, опершись побородком на руку и лишь изредка отвечая, если она требовала ответа. Из радио лилась музыка; в подоконник стучал мелкий дождь.
   Но тут Тане вдруг надоело говорить.
  -- Леша, простите, я вас, наверное, измучила. Я ведь вам уже даже про всех кошек и собак рассказала, которые у меня в детстве были! - она сама на себя рассердилась, даже покраснела.
  -- Это ничего, Таня, вы очень даже интересно рассказываете, - возразил Смирнов.
  -- Нет! - сказала она, - Теперь вы мне будете рассказывать о себе! Или лучше показывать - у вас ведь есть фотографии? Там, где вы в детстве; в первом классе с цветами под ручку с классной руководительницей; хмурым подростком где-нибудь на море; зрелым мужчиной за компьютером - я хочу все видеть! У вас ведь есть фотоальбом?
  -- Есть, - с неохотой признался Смирнов.
   Таня встала, отодвинула стул и торжественно сказала:
  -- Показывайте!
   Смирнов вздохнул и полез в шкаф. Пока он рылся, разыскивая альбом, Таня выбралась из-за стола, села на диван и стала нетерпеливо постукивать туфлей о ножку стола, наблюдая за ним.
  -- Идите сюда, Леша! - позвала она, когда он отыскал наконец свою реликвию, - Садитесь. Да ближе, я ведь не кусаюсь, - она придвинулась к нему, - Ну а теперь рассказывайте и показывайте!
  -- Ну, что тут особо рассказывать, - тускло начал Смирнов; ему эта затея как-то не нравилась, - Я вообще не люблю фотографироваться, поэтому и фотографий у меня мало. Дошкольных здесь совсем нет...
  -- У-у...- разочарованно протянула Таня, - А где же они?
  -- Не знаю, затерялись где-нибудь при переездах... Вот это я в первом классе под ручку с классной руководительницей... Вот хмурым подростком у моря...
   Таня сосредоточенно листала альбом, время от времени поднимая голову и глядя на него, как будто сравнивая, и улыбалась.
   Постепенно она и его заразила своим исследовательским пылом - ему и самому стало интересно.
  -- Ой! - обрадовалась Таня, перевернув очередную страницу, - Саша! Это ведь Саша? А это кто?
   Его неприятно кольнуло; он думал, что давно убрал эту фотографию подальше, но вот она - тут как тут.
  -- Да, это Сашка Крапивин, - неохотно ответил он, - А это остальная наша компания, ещё на первом курсе...
  -- Ну расскажите же, Леша, ну что я из вас каждое слово вытягиваю! - взмолилась Таня.
   Смирнов вздохнул.
  -- Крайний слева - Серега Дяченко, спортсмен наш-разрядник; потом Володька Ковальчук, а потом Антон Капетов...
  -- Красивый... - задумчиво произнесла Таня, посмотрела на Алексея и улыбнулась.
  -- Да, девчонкам нравился, - сказал Смирнов, - И они ему тоже...
  -- Почему "нравился"? - спросила Таня, - Где он сейчас?
   Рассказать? - подумал он безнадежно. А-а, почему бы и нет...
  -- Он умер, - сказал Смирнов.
   Таня молча посмотрела на него.
  -- Повесился, - сухо продолжал он, - при загадочных обстоятельствах, что называется - хотя какие там загадки... У него девушка была, Любой звали, очень хорошая была девушка... Антон с ней случайно познакомился - она дорогу переходила, чуть под машину не попала, он её из-под колес выдернул. Они быстро очень сошлись, хотя Люба застенчивая очень была, не так-то просто к ней подойти было. Ну да Тошка мастер был, Казанова - он и уже когда с Любой встретился, все равно продолжал свои романы крутить... - Смирнов перевел дыхание, допив остатки вина из своего бокала, - Ссорились они поэтому часто - вернее, Люба-то просто молчала, это Антон начинал на неё орать - вот, я тебя люблю, а ты мне не веришь, стесняешь мою свободу, и вообще, зачем я тебя тогда из-под самосвала вытащил...
   Таня слушала его, потупившись.
  -- Но один раз она все-таки не выдержала - собралась и ушла, и опять ни слова не сказала. Мы думали, все будет нормально - Тошка на следующий день прощения попросит, все как обычно... А на следующий день узнаем, что Любу "КаМАЗом" сбило - на том самом перекрестке...
   Он подошел к окну. Фонари уже зажгли, и они светили желтым по синему. Было очень красиво.
  -- А Тошка потом походил дня три, походил, Любу похоронил - а потом пришел домой, веревочку достал и ... Вот такая история, - закончил он.
   Таня подошла к нему сзади и обняла его за плечи.
  -- Простите, Леша, - тихо сказала она, - Извините. Это я дура, это я во всем виновата...
  -- Да ну, Таня, при чем тут вы? Дело прошлое... - он все ещё глядел куда-то за окно, - Только знаете, меня тогда одно сильнее всего поразило - как будто кто-то это историю специально придумал и разыграл её с нами, как с фигурами на доске - как будто издевался...
   Таня уткнулась лбом ему в спину.
  -- Простите, Леша, - сказала она, теперь уже твердо, - И знаете что? Давайте оставим эти фотографии. Я теперь про вас знаю достаточно, - она улыбнулась, - Давайте лучше ещё выпьем? И музыку уже совсем не слышно - прибавьте чуть-чуть звук, давайте расслабимся...
   Он послушно наполнил бокалы и чуть подкрутил ручку приемника. Потом подошел к дивану, чтобы прибрать альбом; с фотографии все также улыбались ему три мертвеца и двое живых - сначала Серега Дяченко, Серега, альпинист-разрядник, сорвавшийся с обрыва в очередном своем походе; Володька, в два дня сгоревший от какой-то странной лихорадки, от которой в их райцентре не нашлось лекарств; Антон со своей стрижкой под Элвиса Пресли - потом Сашка Крапивин - а потом он сам.
   Он вернулся к столу; Таня все это время наблюдала за ним.
  -- Леша, оставьте вы свои невеселые раздумы. В конце концов, вы сейчас не один, и это просто невежливо, - упрекнула она, - Давайте мы лучше с вами ещё немного выпьем и потанцуем?
   Он улыбнулся в ответ:
  -- Давайте, Таня. Я сто лет уже не танцевал.
   Они взяли в руки бокалы и принялись неторопливо двигаться в колыхающемся свете свечей. Радио играло "Riders on the storm", и у Смирнова вдруг стало легко и спокойно на душе, как после бури. Ему нравилось видеть перед собой Танины глаза, слышать её голос, её дыхание, чувствовать её движения... Ему казалось, что все было нелепой случайностью, что все ещё будет хорошо, что мир прекрасен. Мир и в самом деле был прекрасен в этот момент - свечи, и темнота за окном, и музыка по радио, и негромкое тиканье часов. Он закрыл глаза и постарался ни о чем не думать. И этот момент тоже показался ему случайным - когда Танины губы коснулись его губ, и на мгновение задержались, и вновь отпрянули - и он уже совсем готов был принять все за пустяк, за сон и случай, когда она снова поцеловала его.
  

???

???

  -- Пообещай мне одну вещь, - сказала она.
  -- Какую?
   Она помолчала немного, как будто стесняясь:
  -- Пообещай, что ты никогда меня не бросишь.
   Проехала машина; по потолку забегали блики от фар.
  -- Я никогда тебя не брошу.
  -- Поклянись.
  -- Клянусь.
  -- Громче.
  -- Клянусь!
  -- Ещё громче!
  -- Ты с ума сошла! Ночь на дворе, всех соседей перебудим...
  -- Громче! Я хочу, чтобы все слышали!
  -- КЛЯНУСЬ!!!...
   Она рассмеялась, зарывшись лицом в подушку, а потом оплела его руками и ногами и прошептала ему в ухо:
  -- Я тебе верю...
  -- Поцелуй меня, - попросил он...
   Снова проехала машина, на этот раз грузовая, прогромыхала на всю улицу, и эхо её ещё долго бродило по комнате.
  -- Здесь летом с ума можно сойти, - сказал он, - С закрытым окном - задыхаешься, с открытым - от проклятых машин не заснешь...
  -- Угу, - пробормотала она, не открывая глаз.
  -- Ну поговори со мной, ночь ведь скоро уже кончится, - попросил он, - Я тебя завтра целый день не увижу...
   Она обняла его, поудобнее положив голову у него на плече, но глаз не открыла.
  -- Давай спать. Нам завтра вставать рано...
   Он послушно закрыл глаза.
  

???

   Господи, почему же мне так плохо? Что со мной происходит? У меня есть крыша над головой, я не голоден и я не болен - чего же мне не хватает? Вокруг меня столько людей, и все они добры ко мне - почему же в конце всегда стоит ссора, либо смерть, либо просто расставание? С каждым новым прощанием мне становится все тяжелее, и все громче голос совести внутри меня. Я был неправ; я во всем виноват; я не нашел даже пары добрых слов напоследок, только глупую улыбку... Мне очень жаль, что так получилось, правда. Я совсем этого не хотел - я просто не владел собой, я действовал, как машина - механически усмехался невпопад и механически повторял выученные фразы, а внутри меня было столько невысказанного - но я так и не проронил ни слова... Мне остается только надеяться, что у меня ещё будет возможность сказать все, что надо сказать, и сделать все, что я должен сделать. А иногда мне кажется, что все в моих силах и сбудется, если только я захочу - и этот чертов дождь прекратится, и лето никогда не кончится, и те, с кем мне было суждено расстаться, вернутся снова... Здесь мне становится легче, и я снова могу овладеть собой.
  

???

   Динь-донн, динь-донн - весело звонили часы, наигрывая какую-то сто лет уже как забытую мелодию. Было в ней что-то от марша, веселого такого марша оловянных солдатиков, и довольно нелепо все это выглядело - старинные, тяжелые, похожие на башню часы, играющие шуточный мотивчик. Нелепо и странно.
   Он проводил Таню в шесть утра - она бежала улаживать какие-то свои дела, про которые обещала ему рассказать вечером - утром просто не было времени. Он замкнул дверь и прилег, чтобы подремать ещё с полчаса - и проснулся, когда часы били десять.
   Он подумал, что лучше уже было бы и не просыпаться, а проспать весь день и встать только вечером, когда придет Таня. Все равно на работе теперь ничего хорошего его не ждет. Он быстро умылся - на завтрак времени не было; запихнул в рот булочку и принялся одеваться. В дверь позвонили.
   Чертыхаясь, он натянул штаны и открыл. На пороге стоял Парфёнов.
  -- Доброе утро, Алексей Петрович.
  -- А, доброе утро, Николай Геннадиевич, - сказал Смирнов преувеличенно весело; он совсем забыл про следователя прокуратуры, - Справку принесли? Очень мило с вашей стороны... Заходите, прошу вас.
   У Парфёнова вытянулось лицо от удивления:
  -- Справку? Какую справку, Алексей Петрович? Мне с вами по делу поговорить надо.
   Смирнов осекся. Он только теперь заметил, что Парфёнов уже не был так мягок и дружелюбен, как вчера. Он выглядел слегка напряженным, словно разведчик в штабе врага - и Смирнов понял, что того и правда привело к нему дело.
  -- Проходите в комнату, Николай Геннадиевич, - пригласил он.
   Парфёнов не стал снимать плаща. Казалось, по ковру он ступает с опаской, боясь наступить в грязь - хотя комната была чисто убрана. Он прошел в зал и сел в кресло, нахохлившись. Смирнов сел напротив него.
  -- Так чем могу быть полезен? - спросил он.
   Парфёнов поглядел на него исподлобья; глаза его как будто улыбались, но губы были крепко сжаты. Какое-то время он посмотрел на Смирнова таким манером и наконец сказал:
  -- Эх, Алексей Петрович, Алексей Петрович... Зачем же вы мне вчера неправду сказали?
   Он произнес это спокойным отеческим тоном, но у Смирнова внутри все похолодело.
  -- Я... неправду? - переспросил он.
   Парфёнов горестно махнул рукой.
  -- У вас ведь нет никакой сестры, и братьев нет, Алексей Петрович, один вы... Зачем же вы солгали?
   Он посмотрел на Смирнова, ожидая ответа, но не дождался и продолжил:
  -- У меня ведь сразу что-то в душе заскреблось... Я ведь ваше дело очень внимательно читал, все важные факты запомнил - а уж семейное положение, что может быть важнее? Я, как обратно в кабинет пришел, сразу первым делом взял вашу папочку, чтобы проверить, значит, вон как ретивое-то играло... И конечно - нет у вас сестры! И не было!..
   У Смирнова слегка отлегло от сердца
  -- Но вот почему вы мне солгали, я до сих пор в толк не возьму, - закончил Парфёнов.
   Смирнов помолчал с минуту, собираясь с духом, и начал:
  -- Хорошо, Николай Геннадиевич. Вы правы, сестры у меня и на самом деле нет. Тот халатик, который вы вчера заметили, принадлежит моей... хорошо, любовнице, или сожительнице, называйте, как хотите - она и правда сейчас живет у меня. А вам я про неё вчера не сказал... не знаю, из стеснения, что ли. Надеюсь, этот маленький факт не слишком искажает картину того дела, которое вы ведете, и которое вообще-то к моей личной жизни, как вы сказали, никакого отношения не имеет, - твердо заключил Смирнов.
   Парфёнов только отмахнулся.
  -- Бросьте, Алексей Петрович. Ваши амурные дела и правда никого не интересуют; тут не в этом дело. Мне просто, когда я про эту вашу маленькую ложь узнал, что-то нехорошее на сердце набежало... Как там было сказано? "Кто был верен в малом, тот и в великом будет верен" - так, кажется?
  -- Не знаю, - сказал Смирнов, - Откуда это?
  -- Эх, Алексей Петрович, - Парфёнов вновь укоризненно улыбнулся, - Библия хорошая книга, надо её время от времени читать... Ну да не в этом дело. Просто во мне прям некая подозрительность проснулась - если вы в такой мелочи солгали, то, может и прочим вашим показаниям верить нельзя? Это, конечно, чисто логически из вашей лжи не следует - но вот психологически... Появилось у меня чувство такое - ерунда, конечно, эмоция, и для капитана Филимонова тоже никакой доказательной силы не имеющее - да только вот меня мое чувство ещё ни разу не обманывало, и я ему верю больше, чем сотне доказательств. И вот тут, - Парфёнов встал и заходил по комнате, уже не в силах сдерживать возбуждение, как рыбак, тянущий крупную рыбу, - приносят мне, понимаете ли, одно сведеньице - маленькую такую записочку - где указывается, что вы совсем недавно получали от Крапивина некую весточку, о которой в нашем разговоре - Парфёнов вновь уселся в кресло и наклонился к Смирнову - вы умолчали. Хотелось бы узнать, почему, - закончил он.
   Смирнов быстро совладал с собой.
  -- Что вы несете, какую весточку? - искренне возмутился он, - Я вам сказал, что я его полгода не видел, и даже по телефону с ним не говорил - что вам ещё нужно?
   Парфёнов снова посмотрел на него, откинувшись в кресле, со своей снисходительной улыбкой.
  -- Как вам будет угодно, Алексей Петрович, - сказал он, помолчав, - Не хотите говорить - можете не говорить. Пока, - тут он снова наклонился вперед и словно выстрелил вопросом:
  -- А что это за справка, про которую вы меня сегодня первым делом спросили? Отвечайте!
   Смирнов тряхнул головой в замешательстве:
  -- Что за бред? Вы же сами вчера говорили, что занесете мне справку для работы, чтобы я мог мое опоздание как-то объяснить... Неужели вы не помните?
   Парфёнов вскочил и прошелся несколько раз по комнате туда-сюда.
  -- Я говорил? - выпалил он и прошелся ещё, задумавшись, - Что-то не припоминаю... С чего бы это я стал о вас так заботиться - вы к тому времени все равно уже опоздали, так что моей вины тут и не было... Впрочем, это и неважно, - сказал он, внезапно решившись на что-то, и сходил в прихожую за своим портфелем.
  -- Я вас пока что попрошу, Алексей Петрович, дать мне подписку о невыезде, - сказал он, доставая из портфеля бланк и протягивая его Смирнову.
  -- Откуда? - тупо спросил тот, рассматривая бланк.
  -- Из города, - деловито пояснил Парфёнов, ставя портфель на пол, - Распишитесь, будьте добры.
   Смирнов, все ещё в прострации, поставил свою роспись. Парфёнов быстро засунул бумагу в портфель и направился к выходу.
  -- Честь имею, - сказал он, берясь за ручку двери, - Эх, Алексей Петрович...
   Смирнов закрыл за ним дверь на замок. Он твердо помнил, что ему пора бежать на работу, быстро оделся, собрал свои бумаги и вышел за дверь, стараясь думать о том, что он скажет теперь шефу - но в ушах его ещё продолжало звучать: "Эх, Алексей Петрович..." - и потом звонкий щелчок замка.
  

???

   Эх, Алексей Петрович... Надо же было так влюбиться! Странное дело - ведь уже не сопляк, не зеленый юнец, клянущийся в вечной любви всякой, какую удалось затянуть в постель; зрелый человек, повидавший все же в жизни кое-что - и вот так вот, влюбиться в странную девушку, занесенную дождем, которую знаешь по большому счету сутки, которая явно что-то такое скрывает - да ещё и выгораживать её перед следователем, вляпываясь в дурную историю, портя себе биографию - и не только биографию... Удивительно, что и не говори...
   Ну а может быть, это и правильно? Чего стоит вся эта жизнь, в которой есть только радио да прабабкины часы - и ещё работа, проклятая, ненавистная, съедающая все силы работа... Сколько можно так жить - да и жизнь ли это? Работать и стараться не высовываться - чтобы никто не трогал; чтобы можно было вечером спрятаться у себя дома, где никто не найдет... Ведь это страшно, если немного подумать. Поверь хотя бы в любовь, если уж в Бога не веришь - говорят, любовь все-таки кого-то в этом мире спасла; говорят даже, и сам Бог есть любовь. Уж не знаю, не знаю - хоть Библия и на деле хорошая книга, надо бы время от времени читать... А все же - не знаю...

???

   В конторе все было как обычно - то есть там всегда все было как обычно, так что само это слово теряло смысл. Совсем не к месту в голову ему полезли разнообразные философские трактовки данного факта - всю дорогу ему что-то лезло в голову, кроме того, что он теперь скажет шефу. Ожидая лифта, он вспомнил, как читал где-то про людей, переживших какую-нибудь трагедию - говорят, тогда в сознаниии срабатывает некий механизм, не позволяющий больше думать об ужасном событии - о чем угодно, только не о нем. Трагедия, значит! Он усмехнулся и попробовал было применить эту мысль к себе - однако она отваливалась о него, как сухая штукатурка от обоев. Двери лифта закрылись; он попробовал понять, почему у него никак не получалось сосредоточиться на выдумывании уважительной причины - и понял это неожиданно быстро. Ему было на это просто наплевать.
   Сам себе удивляясь, он вошел в свою комнату; там никого не было - очевидно, все как раз пили вторую утренню чашку кофе. Только проклятое новое радио жизнерадостно орало, как кот, которому наступили на хвост.
   Он убавил звук и сел за стол, вытащил бумаги и принялся вычитывать вчерашний договор. Энергии в нем откуда-то взялось - хоть отбавляй; он чувствовал, что может свернуть горы, и рьяно принялся за дело. Но, по непреложному закону бутерброда, поработать ему не дали.
   В дверях показалась секретарша - не как обычно, половина лохматой головы, а вся целиком - и сказала мягко:
  -- Алексей Петрович, шеф вас вызывает.
   И смотрела она на него как-то странно - вроде слегка и с жалостью, и с любопытством, и со злорадством - словом, не поймешь как.
   Наверное, и это взгляд, и её необычный тон - все было лишь новым неожиданным маневром в застарелой вражде. - по крайней мере, так показалось Смирнову. Поэтому он сердечнейше поблагодарил секретаря и направился вверх по лестнице.
   Радио вновь закричало громче что-то про добрый день - наверное, Лидия Павловна открутила обратно ручку громкости.
   Он постучал у директорского кабинета.
  -- Войдите, - сказали в ответ.
   Он вошел и прикрыл за собой дверь.
  -- Вызывали, Павел Денисович?
  -- А, присаживайтесь, Алексей Петрович, - поднял на него глаза директор и отложил бумагу, которую читал.
   Смирнов сел и стал смотреть на директора выжидающе.
   Тот повертел с минуту в руке свою авторучку, постучал ею о пресс-папье, бросил её на стол и сказал наконец:
  -- Мне звонили из "Атлантиды", Алексей Петрович. Они отказываются от контракта.
   Смирнов помолчал с минуту.
  -- Павел Денисович, "Атлантида" ведь, по большому счету, ерунда, хотя жаль, конечно - но вчера у меня ещё более интересный вариант наклюнулся... Вы меня из-за "Атлантиды" вызвали?
   Директор поглядел на него внимательно, примерно так же, как и секретарша пять минут назад, только без злорадства, да и без любопытства тоже:
  -- Нет, не поэтому, конечно, Алексей Петрович...
   Он снова схватил свою авторучку и повертел в пальцах; Смирнов был готов поклясться, что шеф волнуется - хоть посторонний человек этого бы не заметил.
  -- Вы сегодня опять опоздали, Алексей Петрович, - сказал он наконец, - И обещанную вчера справку, как я понимаю, не принесли, - Смирнов, криво улыбаясь, кивнул, - И к тому же мне стало известно, что вы проходите по вашему делу...э-э, не совсем как свидетель...
   Смирнов почему-то даже не удивился:
  -- Вам Парфёнов звонил? - спросил он.
  -- Парфёнов? - переспросил шеф.
  -- Неважно, Павел Денисович, не он, так другой - оборвал себя Смирнов. - Не важно...
  -- Поймите меня правильно, Алексей Петрович, - начал директор, - Я знаю вас довольно давно и прекрасно понимаю, что вы ни на какой злой умысел не способны. Но мы - учреждение в юридическом смысле весьма ответственное, вы это не хуже меня понимаете, - первый раз на памяти Смирнова шеф произносил такую длинную речь, - Поэтому мы...мы не можем позволить себе, чтобы один из наших сотрудников, тем более такой ответственный, как вы, подвергал себя опасности быть, скажем, шантажируемым...
   О Господи, - с тоской подумал Смирнов. Какой же все-таки бред. И шеф туда же...
   Он вдруг почувствовал, что этот человек с такой широченной спиной, которому как никому другому в мире шла кличка "шеф" - этот человек его разочаровал. Как будто стена, казавшаяся прочной и надежной, вдруг провалилась, открыв зияющую дыру.
  -- Поймите меня правильно, Алексей Петрович, - шефу явно было неловко это объяснение, - Я о вас самого лучшего мнения и не собираюсь применять к вам никаких санкций. Но, в интересах дела, я попрошу вас - пока все не прояснится - передать ваши самые крупные дела Марьеву. А вы тем временем займитесь чем-нибудь попроще и поспокойнее. И вообще, Алексей Петрович, - заключил шеф, - Мне кажется, нам с вами пора серьезно задуматься, как нам жить дальше.
   Смирнов, все это время смотревший на дерущихся за окном голубей, встрепенулся.
  -- Как нам жить дальше? - переспросил он, - Я знаю, как нам жить дальше, Павел Денисович...
   Шеф смотрел на него все тем же странным взглядом.
  -- Я не только самые крупные контракты Марьеву передам, - сам удивляясь своему спокойствию, говорил Смирнов, - я ему все контракты передам. А потом возьму расчет, - он выдержал паузу, - Я увольняюсь, Павел Денисович.
   Они долго смотрели друг другу в глаза - и в конце концов Смирнову показалось, что шеф его понял.
   Он как-то грустно улыбнулся и ответил:
  -- Что ж, Алексей Петрович. Я очень сожалею, что вы так решили. Но...- он оборвал себя, - Пишите заявление и подайте секретарю; скажите, я просил устроить все побыстрее. Рекомендации вы получите на днях по почте.
   Он встал из-за стола, Смирнов тоже поднялся:
  -- Думаю, такому профессионалу, как вы, не составит труда найти новое место, - он в последний раз улыбнулся странной улыбкой и протянул Смирнову руку - Всего хорошего, Алексей Петрович...
   Спускаясь вниз по лестнице, Смирнов пытался вспомнить, доводилось ли ему раньше жать руку шефу. Все-таки это был первый раз, подумал он. И последний.
   Все сегодня смотрели на него этим странным взглядом - и секретарша, и шеф, и Марьев, и даже старик-вахтер. Как на гладиатора перед боем - подумалось ему, и он усмехнулся, представив себя на арене с мечом в руке. Он отдал заявление секретарю и контракты Марьеву, попрощался со всеми - без особых эмоций, впрочем - зашел в бухгалтерию, в отдел кадров и в кассу - и ещё до того, как пробило двенадцать, вышел на улицу через вращающуюся дверь абсолютно свободным человеком.
  

???

   Скорее, скорее! Я не Смирнов, и времени на рефлексию у меня уже не осталось. Жизнь коротка; нам нужно торопиться. Я тоже вынужден быть краток теперь - я и так слишком затянул со своим рассказом; вечные детали, слишком много деталей... говоришь о тысяче подробностей, но только не о самом главном. А главное тем временем все ближе подступает к тебе, надвигается и растет - но спохватываешься ты лишь тогда, когда оно уже закрыло от тебя солнце.
  

???

   Он долго ходил по парку, пиная опавшие листья. Посидел немного на скамейке. Посмотрел, как старушки кормят голубей. Встал, побродил ещё. Зашел в кафе, купил себе самое дорогое пирожное и съел, облизывая пальцы. В голове была пустота, наполненная солнечным светом - не думалось почему-то ни о чем. Вернее, мысли приходили - о том, что он теперь безработный, и о том, что он теперь невыездной - но только они его почему-то не задевали. Ему казалось, будто какая-то глубинная часть его, о которой он до сих пор и не подозревал, вдруг приняла некое решение и, решившись, успокоилась. Что за решение, он и сам не знал - как и не знал толком, кто его принял; но ему было спокойно. Он глядел на немногочисленных посетителей в кафе и улыбался.
   Выходя на улицу, он решил, что теперь можно и пойти домой. Немного почитать или просто побездельничать. Зачем-то он решил спросить прохожего, который час.
  -- Полвторого! - раздраженно бросил тот, не поглядев ни на Смирнова, ни даже на часы.
   Полвторого так полвторого, хотел он было сказать прохожему вдогонку, но потом лишь молча махнул рукой и не спеша пошел домой.
   Была как раз погода, какую он любил - не жарко, но ещё и не холодно; можно носить длинные плащи и шляпы. Он шел нарочито неторопливо, получая удовольствие от каждого движения. Особенно ему почему-то понравилось подниматься по ступенькам, он даже попробовал полюбоваться собой, но тут же бросил дурацкое занятие. На ум сама собой пришла какая-то песенка, которую он и принялся мурлыкать. Напевая, он вставил в замок ключ, повернул и уже шагнул за порог - и, лишь случайно повернув голову, увидел Таню.
   Она сидела на ступеньках возле самой двери на чердак и, казалось, совсем не заметила его прихода. Она смотрела куда-то в угол совершенно отсутствующим взглядом, и лицо её было мокрым от слез.
   В первый момент он по-настоящему испугался. Но через секунду овладел собой, тихонько подошел к ней и тронул за плечо:
   - Таня...
   Она подняла голову, посмотрела на него, словно не узнавая, потом снова уткнулась лбом в стену и произнесла сквозь всхлипывания:
  -- Они... они меня... выгнали...
  -- Кто?!
   Она всхлипнула ещё несколько раз, пытаясь собраться с духом.
  -- Они... все у меня... забрали, а потом... выгнали...
  -- Да кто "они" же?!
   Тут она не выдержала, по её лицу пробежала судорога и она зарыдала:
  -- И сказали... не жди больше...
   Смирнов понял, что так от неё ничего не добиться. Он осторожно поднял её со ступенек, обнял за плечи и повел в квартиру. Таня покорно шла за ним, содрогаясь от рыданий.
   Он закрыл дверь и снял с неё плащ - она никак не могла справиться с рукавами. Затем отвел в ванную и помог умыться. Потом привел в комнату и усадил в кресло. Она уже слегка успокоилась. Он принес ей стакан воды из кухни, и она выпила его, стуча зубами о край.
  -- А теперь говори, - мягко потребовал он.
   Таня горько улыбнулась, но и правда начала говорить, уже почти спокойно:
  -- С плохими людьми я связалась, Леша... С очень плохими. Скажи, - оборвала она себя, - У тебя можно курить?
   Он сразу же кивнул, не показывая вида, что её курение его хоть как-то волнует.
   Она достала пачку сигарет и зажигалку; он тем временем открыл форточку и подставил ей блюдце вместо пепельницы, которой у него не было.
   Она затянулась и выпустила дым в потолок.
  -- Я думала, они меня вообще убьют, - глядя куда-то в сторону, снова начала Таня, - Честное слово... Но вот, обошлось пока...
   У Смирнова нехорошо екнуло сердце. Он вдруг вспомнил Парфёнова.
  -- Может, нам в милицию пойти? - деловито предложил он.
   На Танином лице снова проступил ужас.
  -- Нет, Леша, пожалуйста, умоляю тебя... Только не в милицию! - и она опять всхлипнула. Сигарета не помогла.
   Он сел рядом с ней, обняв за плечи, и принялся тихонько гладить её по спине и говорить какие-то утешающие слова, неизвестно откуда берущиеся у него на языке. Таня слушала его и, казалось, успокаивалась. Ему почему-то очень хотелось поцеловать её в это момент - но он понимал, что ей сейчас не до поцелуев.
  -- А сегодня мне ещё раз надо к ним пойти, - тихо сказала Таня, - Так они сказали...
   Смирнова словно ударило.
  -- Никуда ты не пойдешь, - глухо сказал он.
   Она поглядела на него каким-то странным взглядом, в котором грустная усмешка смешивалась с надеждой.
  -- Никуда я тебя не пущу, - повторил он, встал и заходил по комнате. Он принял решение.
   Таня вновь смотрела в пол.
  -- Эх, Леша, - сказала она, - Для меня ведь теперь уже все равно все потеряно.
   Он опять ощутил невыносимый прилив жалости, от которого рвется грудь. Ему стоило невыносимых усилий совладать с собой. Мелькнула ещё дурацкая мысль - сказать Тане, что он тоже теперь безработный, выразить этакую солидарность в несчастье, - но он отогнал её. В конце концов, Танино горе было и его горем. "Если не веришь в Бога, то поверь хотя бы в любовь" - пришла откуда-то вдруг ясная мысль, как будто кто прошептал ему на ухо.
   Он сел на пол перед Таней, взял её руки в свои и сказал, заглянув ей в глаза:
  -- Вот что, девочка. Сейчас ты мне всё расскажешь. И зачем ты приехала в город, и почему избегаешь милиции, и кто такие "они", и причем тут Сашка Крапивин. Всё-всё. А потом мы с тобой решим, что нам делать дальше. Хорошо? - спросил он, на самом деле утверждая.
   Таня посмотрела на него, улыбнулась еле заметно, схватила его крепче за руку и начала рассказывать, все так же глядя в сторону.

???

  
   Идти, и правда, было недалеко. Он ещё думал - не сесть ли в троллейбус и не подъехать ли ту пару остановок - но потом решил, что не стоит. Уже начинало темнеть; на бульваре в это время было не слишком много народу; поднимался какой-то неприятный ветер, и все небо было обложено плотными темными тучами. Он шел, волевым усилием замедляя свои шаги и едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.
   Дом он увидел уже издалека - недостроенная девятиэтажка почти у самой окраины; так он себе все и представлял. Дом стоял особняком, к бульвару он уже не относился - начиная с него шла другая улица с другим названием, и из домов, что должны были на ней стоять, был пока лишь этот вот, недостроенный. За ним начинался обширный пустырь с тут и там валявшимися стройматериалами и ржавой техникой.
   Дойдя до конца бульвара, Смирнов осторожно огляделся - окрестности были пустынны, возле дома тоже никого не было. Он быстро перешел пустой промежуток и завернул за угол.
   Третий подъезд; спуститься в подвал, пройти до первого поворота направо, железная дверь. В подвале было темно, поэтому он все же умудрился свернуть не туда и проплутал с пару минут в поисках двери. Он разозлился на себя за свою глупость - поэтому его страх, невыносимым крещендо пульсировавший у него в ушах вот уже третий час, слегка отступил. Он выдохнул и почти твердой рукой постучал в дверь - один раз, потом два, потом один.
   Смирнов лишь один раз в жизни видел настоящего опасного преступника, и то он не был тогда в этом вполне уверен. Теперь же он попытался представить себе, кто встретит его за дверью, но перед его мысленным взором прошел только карикатурный образ в малиновом пиджаке, с бритым затылком и золотой цепью в пуд весом. Смирнов усмехнулся; дверь открылась.
   На пороге стоял бритоголовый парень - но без красного пиджака и без цепей; в какой-то темной, словно рабочей одежде.
  -- Сам пришел? - спросил тот, ничуть этому не удивляясь, - Ну, тогда заходи.
   Смирнов вошел. Он всегда терпеть не мог детективы и сразу для себя решил - во-первых, не строить из себя рейнджера Уокера, а во-вторых, не строить из себя также и Шерлока Холмса. Однако быть собой у него сейчас тоже изо всех сил не хотело получаться.
   В комнате были серые стены и три стула; под потолком горела слабая лампочка. В левой стене была ещё одна стальная дверь, и там тоже горел свет и кто-то находился. Кроме открывшего дверь, в комнате было ещё двое - такого же абсолютно серого цвета, как и первый, так же коротко стриженных. Больше всего было это похоже на какую-нибудь группу захвата, и это слово влетела Смирнову в голову сразу же, и принялось носиться там, как ночная бабочка вокруг люстры.
  -- Садись, - открывавший дверь показал ему на один из стульев, и Смирнов послушно сел.
   Первый занял пост возле двери; двое других встали перед Смирновым шагах в трех, внимательно глядя на него.
  -- Говори, - потребовал тот, что стоял слева.
   Смирнов вдруг понял, что почти уже не боится - и он, не успев даже удивиться, нарочито неторопясь потянулся на стуле, откинулся поудобнее на спинку, поизучал взглядом стоящих напротив и тогда сказал:
  -- Значит, так, ребята. Пакетик свой вы получите на следующих условиях. Первое: вы не пытаетесь найти Таню, потому что в этом случае один надежный человек сразу передаст его куда надо. Второе: мне вы тоже не пытаетесь ничего неприятного сделать, поскольку и в этом случае, если я не окажусь в условленном месте в назначенное время, в дело вступит милиция, и тогда у вас будут опять-таки крупногабаритные проблемы. И третье: за пакетик вы купите мне билет на самолет, а так же дадите ещё карманных денег на дорогу. Маршрут самолета я сообщу дополнительно, когда будут выполнены ещё несколько предварительных условий... Такие дела.
   Трое стояли молча, все так же внимательно смотря на него. Смирнов был слегка сбит с толку - он ожидал резких протестов, обещаний прикончить его сейчас же на месте, избиений, чего угодно - но не того, что его блеф выслушают, как скучную байку случайного попутчика.
   Наконец левый сдвинулся с места, отошел в глубь комнаты, под самую лампочку. Правый продолжал безучастно глядеть на Смирнова. Левый постоял ещё какое-то время неподвижно, лишь слегка встряхивая головой, словно удивляясь чему-то.
  -- Дурак, - сказал он наконец спокойно, словно с жалостью, - Какой же ты все-таки дурак... Ты так ничего и не понял?
   Смирнов теперь и на самом деле ничего не понимал.
  -- Покажи-ка ему его надежного человека, - сказал левый правому.
   Тот, не торопясь, прошел в соседнюю комнату и потащил оттуда, как было слышно, что-то тяжелое. Через пару секунд стало видно, что он везет по земле стул с человеком, связанным по рукам и ногам .
   Все лицо человека было в кровоподтеках и каких-то странных ожогах; по лицу струями катился пот. На нем были только рубашка и полотняные штаны, явно не стиранные уже с неделю. Ноги были босы, и человек изо всех сил старался поджать под себя ступни, так чтоб они не терлись об пол - это явно было очень больно, потому что на его ступнях не хватало нескольких пальцев. Взгляд его был полубезумен, и надо было быть хорошо с ним знакомым, чтобы признать прежнего Сашку Крапивина.
   Его поставили прямо напротив Смирнова и дали тому время как следует насладиться картиной.
  -- Ну, что ты скажешь теперь? - так же спокойно спросил левый.
   Смирнов понял, что это все. Конец. Из комнаты ему уже не выйти. Эта мысль вдруг влила в него невероятные силы, и он хотел уже что-то сказать - но Сашка его опередил.
  -- Леха, не делай глупостей, - с трудом сказал он, - Ты отсюда так просто уже не выберешься. Только не делай резких движений, я тебя прошу - тебе же хуже будет...
  -- Как они тебя нашли, Санёк? - спросил его Смирнов, в тоже время как бы невзначай подбирая под себя ноги и придвигаясь поближе к краю стула, - Таня мне говорила, что ты отсюда далеко...
  -- Был... и правда, далеко, - с трудом ответил Крапивин, - Только вот... Леха, умоляю тебя - только не дергайся...
   Смирнов постарался собрать в своем голосе всю только убедительность, которая ещё могла оставаться в нем неизрасходованной - выдержал паузу, и лишь тогда сказал:
  -- Санёк, все будет в норме. Не волнуйся; все будет о'кей...
   Ещё не успев толком договорить, он вдруг выпрыгнул вверх и вперед, целя в левого. Он выпрыгнул очень хорошо, и уж совсем было неясно, как в руке его оказался массивный ключ размером и остротой с добрую отвертку - вынеся руку вперед, он целил в голову, и он бы попал - если бы его не сбил на пол рукояткой пистолета привратник, неслышно подкравшийся сзади по незаметному сигналу левого за секунду до прыжка.
  

???

   Он не мог определить, сколько времени был в отключке - у него, как всегда, не оказалось с собой часов. Голова страшно гудела, поэтому он какое-то время был вынужден просто сидеть, собираясь с мыслями. Помаленьку события последних пяти минут восстановились в памяти - но теперь ему казалось, что все это был только сон. Если бы все было на самом деле, то он бы не очнулся просто так, лежа на полу, а пришел бы в себя привязанным к стулу, от выплеснутого в лицо ведра воды - или от щекотания пяток ножом, скажем. По крайней мере, так все это должно было бы происходить в приличном детективе. Он даже усмехнулся и попытался пощупать рукой голову - и только тут заметил, что это не выходит, потому что в руке у него что-то есть. Он посмотрел; это был пистолет.
   Тогда он обвел взглядом комнату. Она была совсем пуста, не было никаких стульев и парней в сером не было в помине. Только лампочка по-прежнему тускло освещала серые стены и углы и непонятный мешок, лежащий у самой двери.
   Смирнов отбросил пистолет подальше от себя и, нетвердо держась на ногах, подполз поближе. Это был Сашка Крапивин. В его груди краснели три аккуратные дырочки, но он был ещё жив.
  -- Санёк, - всхлипнул Смирнов.
   Крапивин не мог говорить, хотя и пытался что-то сказать, но он был уже слишком слаб. Он все делал какие-то знаки руками, но и руки его почти не слушались. Тогда, поняв, что у него ничего уже не выйдет, он просто принялся улыбаться Смирнову - может быть, он хотел этим показать, что все, что он хотел сообщить, на самом деле ерунда, не стоящая волнения - да и все правда будет в норме, все будет о-кей, не переживай - и он улыбался. Смирнов держал на руках его голову, не в силах ничего сказать, а Сашка все улыбался ему. А потом он улыбнулся в последний раз, и у него пошла горлом кровь.
   Смирнов не знал, сколько он просидел вот так - впрочем, вряд ли слишком долго. Тот самый инстинкт, что пять минут назад повелел ему броситься на врага, теперь ещё более властно повелел ему встать, перестать реветь, вытереть руки и лицо, привести в порядок одежду, подхватить пистолет и быстро выйти из комнаты. Лишь в конце он задержался на секунду, чтобы последний раз посмотреть на Сашкино лицо, уже начинающее превращаться в маску.
   Он вышел на улицу и пошел по бульвару обратно домой. Он был куда спокойнее, чем по дороге туда - возможно, это его инстинкт работал за него. Он и правда уже ни о чем не думал - он просто знал, что нужно делать. На сборы - полчаса; кое-что из вещей, принять душ и переодеться; зайти в банк и забрать с карточки свои сбережения; дальше на электричку и из города, а там посмотрим. Главное, чтобы Таня не расклеилась, вдруг подумал он. Обязательно нужно ехать вместе. Тут его вдруг поразила какая-то странная тревога, и он снова еле удержался, чтобы не побежать. Благо, дом был уже в двух шагах - он быстро юркнул в арку и взлетел на свой пятый этаж.
   Дверь была приоткрыта - довольно большая была щель, и было слышно, как хлопает створка незакрытого окна. Не помня себя, он ворвался в квартиру, готовый драться насмерть, как тогда в подвале - но драться было не с кем.
   Дом был пуст. Больше не висел на на двери ванной пестрый халат; из кухни не торчал бок здоровенной сумки; по столу в комнате не были разбросаны женские причиндалы, и даже духами как будто больше не пахло. Только тикали часы, хлопала ставня да забытое радио орало на всю катушку последние известия. Но Тани нигде не было.
   Тут он наконец понял, почему серые назвали его дураком - и понял, насколько они были правы. Он обошел бесцельно всю квартиру - все вещи, казалось, были на своих местах, ничего не было похищено. На кухонном столе он заметил какой-то теребимый сквозняком листок. Он поднял его и принялся читать.
  
  
   Леша, милый!
   Я не имею права ни о чем тебя просить - но я все же очень прошу тебя не винить меня. Не я виновата во всем, что с нами случилось. Больше всего на свете я бы хотела просто быть сейчас вместе с тобой - но я не могу. Мы - лишь игрушки в руках судьбы. Я играла с тобой - и моя вина лишь в том, что постепенно я начала играть всерьез. Теперь я тоже проиграла, как и ты - но лишь по своей собственной вине. Счастливый, у тебя есть хотя бы чистая совесть! Но мне никогда больше не обрести чистой совести, как и не встретить больше никого, кто бы мог стать рядом с тобой - и поэтому я должна убегать, и я бегу, и надеюсь только, что они поскорее меня догонят, и мне не придется больше мучиться этой своей дурацкой совестью... Прощай, Леша, и пожелай мне скорой смерти - тебя-то она послушает. И прости - говорит тебе твоя
   Таня
  
   Он прочел письмо, потом скомкал его и бросил, не глядя, куда-то в сторону. Было так больно, что хотелось умереть, лишь бы не чувствовать этого. Он не удивлялся - теперь он понимал, что в глубине души с самого начала знал, что все так кончится. Он бежал сюда, как бегут к последнему бастиону обороны - но бастион оказался взят, и враги были внутри, но его это почему-то теперь и не удивляло. Он знал все с самого начала; даже до того, как все началось.
   Он усмехнулся; теперь ему почему-то стало вдруг очень смешно. Он вспоминал последние три своих дня, как будто они произошли с кем-то другим - и едва удерживался, чтобы не расмеяться наивности этого идиота, не замечавшего в упор очевидных вещей. Если бы у него был именной маузер - то он бы застрелился, но именного маузера не было, был бандитский пистолет с глушителем, поэтому ему оставалось только смеяться.
   Он прошел в зал, где на всю громкость работало радио. Вещи были свалены в беспорядке - сразу было видно, что здесь очень торопились. Окно все ещё хлопало, и ветер на улице усиливался.
   Какая-то бумажка под ногами привлекла его внимание. Он поднял её - это была давешняя фотография: Серега Дяченко, Володька Ковальчук, Антон Капетов, Сашка Крапивин, и он сам. Все пятеро улыбались ему; была весна, и можно было даже почти услышать одуряющий запах сирени.
   Он усмехнулся, и сел на диван, разглядывая фотографию.
   По радио вдруг раздался незнакомый голос, совсем не дикторский - судя по всему, вклинилась местная радиостанция - и тревожно произнес:
  -- Внимание! Штормовое предупреждение! Рекомендуем не выходить на улицу! Возможны вихри и шквальные ветры, а также сильные грозы по городу и области! Внимание! Штормовое предупреждение!
   Смирнов автоматически подошел к окну и закрыл створку. Голос исчез, и возобновилась музыкальная передача. Он уперся лбом в стекло и смотрел во двор, и не думал уже ни о чем.
   Скамейки были пусты; одна мамаша уводила домой двоих заигравшихся карапузов. Ветер и правда уже походил на штормовой - верхушки лип перед окном так и сгибало, и низкие тучи быстро неслись почти над самой крышей.
   Внезапно ударил гром, и в тот же момент полило, как из ведра. Пробежал в подъезд какой-то парень, натянувший на голову куртку. Следом за ним во двор въехал милицейский "УАЗик".
   С сиденья рядом с шофером соскочил Парфёнов, что-то, улыбаясь, закричал водителю, и тот стал сдавать назад. Из фургона выбралось ещё двое, тоже в полной милицейской форме. Как по команде они и Парфёнов достали откуда-то из-за пазухи пистолеты и не торопясь двинулись к подъезду.
   Смирнов отпрянул от стекла и секунду стоял, слушая стук сердца, заглушивший даже вопли радио. Потом он сорвался с места, распахнул дверь и, не закрывая её, побежал огромными прыжками куда-то вниз по лестнице.
  

???

   Конец. Это конец. Я не знаю, сколько у меня осталось времени - я забыл завести маятник, и часы теперь стоят. Впрочем, я знаю, что времени совсем мало. Ничего больше нельзя сделать. Мне только и остается теперь, что смотреть, уперевшись в стекло лбом, как дурной серый ветер рвет с деревьев листья. Четверо мертвецов с фотографии по-прежнему улыбаются мне; скоро их станет пять. Мы игрушки в руках судьбы, я всегда это знал. Тем не менее, я все-таки боролся. Я долго изворачивался, я пытался подставить других вместо себя, но это конец. И пусть моя последняя попытка выглядит уже совсем безумной - притвориться своим врагом, в надежде, что это введет его в заблуждение. Поначалу мне казалось, что я действительно верю, будто моя марионетка выпутается из всех тех сетей, что я нагородил вокруг - но я не удивился, когда он погиб. Не удивился - потому что в глубине души всегда это знал. Все уже решено с самого начала, и я знал, чем кончится эта история, ещё до того, как написал первую её строку. И мое преступление, и моя дурацкая попытка вывернуться, и мельчайший изгиб повествования, любой прохожий, мелькнувший на границе видимости, случайный взгляд, оброненное слово, все происшествия из утреннего выпуска газеты, плохая погода за окном и подгоревший завтрак, и недовольство того, кто сейчас пробегает глазами эти последние строки - все было предусмотрено. Что ж, я не жалуюсь. Все-таки я дошел до конца. У меня почти не осталось времени, и я теперь просто жду и лишь надеюсь достойно встретить то, что будет. Впрочем, возможно, ничего и не будет... Но я уже слышу, как стучат в мою дверь.
  
  
  
  
   6
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"