Идиота нашли на контрольной полосе, во время утреннего обхода. Он игрался в песке. Собственно вот оно, начало этой истории. Впрочем, начала у истории - не бывает.
Бывает начало наблюдения, t0.
1.
Мальчик в красном комбинезоне игрался в песке на контрольно-следовой полосе русско-китайской границы, Амурский край. Китайченок успел построить две башни замка уже и начал рыть тоннель во влажном песке, когда рядовой Сидоров навел на него автомат и скомандовал: "Руки за голову! лежать!". Мальчик поглядел на Сидорова заспанными щелочками глаз и продолжил спокойно заниматься своими важными делами. Мальчик был идиот. Сидоров присел на корточки перед идиотом и заглянул ему в глаза. Там было пусто, идиот строил песчаный замок, и это отнимало у него всю душевную энергию, душа была, так сказать, на работе, дома было пусто. Пустая квартира, хозяев нет, на кухне, вздрогнув, замолк холодильник и стало тихо. Совсем тихо.
Сидоров осторожно взял мальчика за руку.
- Парень, - позвал пограничник, - парень?
Мальчик посмотрел на Сидорова еще раз и широко открыл рот. Во рту безвольно лежал язык. Китайский язык? Мальчик издал нежное мычание и расслабленно упал вперед, пограничник подхватил его.
Ребенок спал.
Было три часа дня. В голубом небе над контрольной полосой медленно кружила большая птица. Солдат прижал идиота к груди и встал. Никаких признаков опасности он не заметил. Это был спокойный день, в этот день не случилось ничего плохого.
Птица предостерегающе закричала.
2.
Идиота взяли сыном полка. Мальчик развивался медленно, говорить научился только к двенадцати годам. Физическое же развитие было поразительно. Петр - так его назвали - рос на удивление ловким ребенком. Сначала ребенком, потом юношей. Стрелять его научили в тринадцать. С шестнадцати лет Петра стали брать с собой на патрулирование границы.
Мне не интересно рассказывать вам обо всём этом, но нужно, для того чтобы потом можно было рассказать интересное. Мне не интересно эти писать, вам не интересно это читать, но нужно, нужно продраться через первые полторы страницы, дальше будет проще. Так бывает, понимаете?
Вы уже уходите?
3.
Азбуку Петру подарили на его двадцать шестой день рожденья. Он был рад до беспамятства, так рад, что забыл закрыть рот. Нитка слюны блестела на камуфляже. Её заботливо убрал Сидоров, немного смутившись своей нежности. Идиот прижался к офицеру, уткнулся лицом ему в грудь и закричал от счастья. Все смутились, кто-то закашлялся и все стали желать идиоту здоровья, хлопать по спине, шутить, все сразу. Все хотели заполнить возникшую пустоту, хоть чем-то. Так бывает - когда случается что-то неудобное, то возникает пустота, и её нужно заполнить, хоть чем-то, любым действием, проще всего - просто говорить, что угодно, говорить. Слова помогают пережить такие минуты.
Но осадок.
Он неприятен. О нём ты вспоминаешь вечером, ворочаясь в постели, когда ты совсем один. Чувство несвоершенства, чувство непоправимости, собственного бессилия, беспричиннго стыда.
Идиот был большим, крепким мужчиной. Одевали идиота в камуфляж пограничника, он, собственно и был пограничник, каждый день он участвовал в патрулировании российско-китайской границы.
- Главное - учил идиота офицер Сидоров, - знать что есть свои. Знать в лицо своих, быть в этом уверенным. Вот, например, гляди, танк. Это - наш танк, запомни его. Или, например - БТР. И его запомни. Меня запомни, Прохоренко запомни, Щепкина тоже, всех наших запомни, хорошо запомни. И потом, когда встретишь, тебе должно быть достаточно одного взгляда, чтобы узнать. А если не узнаешь - то значит не наш, а не наш - это враг. Понял? А враг - с ним разговор короткий. Вот в чем ремесло пограничника, понял?
Идиот мотал головой и пускал слюну, мычал, улыбался, пытался обнять Сидорова.
- Ну-ну, - усмехался тот, заботливо вытирая идиоту лицо носовым платком, - посмотрим, как ты запомнил.
Идиот запомнил хорошо.
Гораздо лучше, чем можно было предположить.
Сидоров служил на границе уже одинадцатый год. В свободное время он копался в земле на маленьком огородике перед казармой. Это летом, конечно. Зимой он чистил своё оружие, автомат Калашникова АК 47. Сидоров медленно разбирал автомат на специально приспособленной для этого тряпочке, бывшей в девичестве скатертью из офицерской столовой. Части автомата ложились на испачканную маслом материю, умные руки осторожно вынимали по очереди детали, осторожно клали на тряпку. Снять с предохранителя. Отстегнуть магазин, он ложится слева, он привычно ложится слева. Вытащить шомпол, снять ствольную коробку, вынуть возвратную пружину, далее - затворно-пусковой механизм, затвор, газовая камера. И вот уже разобранный автомат лежал перед Сидоровом, нагой, матово поблескивающий металл. Офицер откидывался на спинку стула. Вытряхивал сигарету из пачки, ровнял, катая в пальцах, закуривал. Выдыхал дым. Смотрел на лампочку. В казарме было тихо, потрескивал табак, медленно выматывалась серая шелковая лента дыма из огонька. Сидоров затягивался еще раз, глубоко затягивался и задерживал дым в легких, и в мыслях всё становилось хрустально понятным, мир был прост, как на занятиях по политподготовке. Остановись, мгновенье, ты прекрасно. Мгновенье стояло чуть-чуть, а потом Сидоров выдыхал дым и время, плавно качнувшись, шло дальше. Сидоров смазывал каждую деталь, чистил от нагара, обтирал тряпочкой. Затягивался еще раз, уже буднично, уголёк сигареты вспхивал, Сидоров щурился от дыма, продолжая работу. Наконец всё было смазано, вычищено, и тогда он начинал собирать оружие, сначала медленно, очень медленно, потом быстрее, в глазах появлялся холодный блеск, движения были быстры, он точно знал, что и как делать, металл с тихими щелчками находил нужные положения, и вот и всё, передернуть затвор.
На лбу офицера блестели капли пота. Она затягивался еще раз, а после гасил окурок.
4.
Чтением с идиотом занимался одноногий старшина Щепкин, которому всё равно нечего было делать на вахте. Хобби у Щепкина особых не было, к патрулированию по причине ампутированной конечности он был не годен, женщины его не любили, так что у него было много свободного времени. И Щепкин знал множество способов, как его убить. Обычно старшина делал это так.
Щепкин медленно распеленывал культю, осматривал её на предмет опрелостей, тщательно пудрил детской присыпкой "Малыш" и оставлял дышать на полчаса. Сам же инвалид в это время тщательно сворачивал папироску, склеивал её, проводя по стыку широким коротким языком, а после закуривал, глядя в окно на плац. На плацу под редким косым дождем маршировали срочники.
- Салаги, - думал инвалид, по-доброму улыбаясь и медленно выпуская дым из носа вниз двумя отдельными струйками, - са-ла-ги.
Докурив, инвелид запеленывал ногу обратно. Получалось так, что культя была Щепкину чем-то вроде ребёнка - он говорил с ней, ласкал; этот карандашный огрызок ноги жил отдельной жизнью. Щепкин любил детей, он был добрый нивалид. Но женщины его не любили, и своих детей у него не было. Поэтому он возился со своей ногой и с идиотом.
Дело обучения идиота грамоте шло не особо хорошо, идиот слишком быстро забывал, и, казалось, дальше буквы "К" им никогда не продвинуться. Поэтому через два месяца Щепкин сдался и занятия закончились, грамота была отложена до лучших времен.
Как выяснилось позже, идиот учился сам. Вечерами Петр сидел с порванной от неловкого обращения попалам азбукой за столиком на КПП и упрямо смотрел на буквы, упрямо смотрел на картинки. Из уголка рта вытекала слюна, блестящая нитка с бусиной на конце висела на груди, как аксельбант. Вокруг голой лампочки метались ночные насекомые, теплые мягкие тёплые бабочки бились в горячее стекло, идиот овладевал словом, идиот познавал новый способ представления мира. Вот буква А. Смотри, слова на букву А. Аршин, его особенно легко запомнить. Аист. Авотобус. Смотри на картинку, понимаешь? А. Дальше. Б. Бусы. Брат. Гляди на картинку, там нарисовано счастье, там нарисован мир, который должны означать слова. Брусника. Бригада. Бревно. Болезнь. Бойкот. Блевота. Блядство. Бессилие. Господи, что ж ты такое несешь, этих слов нет в азбуке, этих слов вообще не должно быть. Тебе приснилось, милый, это был просто кошмар, таких слов не бывает.
Идиот читал азбуку дальше, и вот он уже знал в подробностях, какая должна быть жизнь, в азбуке всё было нарисовано, и под картинками были подписи. Это была правда. Это были свои, те самые свои, о которых говорил Сидоров.
Своих было очень легко узнать.
5.
Был осенний вечер. Сидоров возвращался в поселок привычной тропинкой. Светила луна, со влажных листьев срывались капли, падали на другие листья, стоял непрерывный шорох, как в оттаивающем холодильнике, если туда спрятаться ото всех. Сапоги офицера вязли в черной грязи, приходилось выдергивать их с силой, как будто за ноги офицера хватали мертвецы, хватали не со злобы, а так, смеха ради, даже как-бы ласково. Дурилка картонная, всё равно будешь с нами, дурилка. Будешь-будешь, дурилка.
Это был Петя, появившийся за спиной офицера из леса. Идиот снял с плеча автомат, привычным движением навел на на поясную фигуру в темноте, всё как на стральбище, снял с предохранителя умными пальцами.
- Стой, - окликнул он Сидорова строгим голосом учителя.
Сидоров остановился. Прищурившись вгляделся в темноту.
- Петь, ты?
- Стой. Отвечай, где аист? Отвечай, где автобус. Отвечай.
Это было как урок в школе. Идиот был учителем, он задавал вопросы по домашнему заданию.
- Петь, ты чего? - Сидоров следал шаг к идиоту, разводя руки для обьятия - Петьенька, что с тобой?
- Стой! - закричал идиот, - отвечай, где автобус, где аист!
Идиот прицелился, расставив ноги для устойчивости, он всё делал так, как его учили, он всё делел правильно.
- Где аист. Отвечай. Буду стрелять. Где аист. Сидоров сделал еще один шаг, последний. Петр нажал на спусковой крючек, еще раз, одиночными. Сидоров упал, неловко подогнув под себя левую ногу, широко раскинув руки. На лице его не было страха, только удивление. В кронах вспорхнули потревоженные птицы. Идиот повесил автомат на плечо, развернулся и шагнул в темноту. У него были еще вопросы к этому миру, еще два магазина и четыре гранаты.