Весна...Ветер...Широко открытые глаза. Окна превратились в целлофан и пытались устоять перед теплыми волнами набегающего молодого ветра. В этой дикой атаке густых солнечных дней все превращалось в подобие мягкой ваты, в которую хочется зарыться с головой и, раскинув руки щуриться от щекотания в ноздрях. Внутри все клокотало, витрины магазинов и уютных кафе то и дело пытались, совратить меня своими белоснежными улыбками. Ноги летели над сухой щетиной асфальта, руки недовольно бормотали отяжеленные двумя новыми книгами. Им тоже натерпелось станцевать с встречным ветром свой сумасбродный танец. Мимо моих глаз с визгом проносились ярко намазанные маски женских лиц, испуская выхлопные газы туалетной воды, от этих ароматов мне казалось, что я какой то большой вульгарно оформленный букет полевых цветов. Из ближайшего поворота выплыло грузное тело старой усадьбы, и двинулось на меня с каким то дворянским спокойствием. Я каждый день встречал ее у поворота, порой останавливался и, жмурясь от солнца, любовался лепниной на балконах и обрамлением вокруг окон. И всегда передо мной возникали образы ее былой жизни, топот копыт, потрескивание брички, запах гарнира из кухни собиравший вокруг дубового стола всех постояльцев. Что-то всегда останавливало меня возле этой заброшенной старухи наверно голос прошлой жизни, вырываясь наружу, спешил поприветствовать свою первую и юную любовь..... Удар в плечо выбил из носа запах древних образов и заставил меня оглянуться вокруг. Я стоял посреди улицы, молоденькие студентки, одарив мои глаза своими недвусмысленными взглядами, с гоготом исчезли в одной из витрин. Я закурил и приготовился к атаке, вот дверь тихонько открывается, и в весенний воздух входят их тела и направляются ко мне, я отвернул голову от двери, а когда, резко повернувшись, еле сдержал возмущенный крик. Вместо молодых тел я увидел грузные и грязные туши грузчиков, выносящих в этот благоуханный мир пластмассовые манекены в человеческий рост с объедками одежды на бутафорских телах. Книги выпали из рук и позволили листам расплескаться на ветру, ноги рванули вперед, твердо встав перед лицом одного из манекенов, я судорожно поднял холодное тело и, прижав его к себе, рванул в первый переулок. Крики комбинезонов, плачь оставленных мной книг, стук сердца и порывы ветра понесли мое тело со скоростью пули к старой усадьбе с лепниной на окнах.
Я вбежал на чердак и только тогда перевел дыхание, луч солнца проникал сквозь щели крыши и силился, успокоит мое возбужденное тело. Я сел на пол, поджав ноги под себя, и улыбнулся пластмассовому лицу. В ответ оно ответило безразличием, тогда я постучал по пластиковой голове и услышал пустые хлопки. Я встал, отряхнулся, и направился на улицу, улыбнувшись на прощанье гримасе тела. Вечер поглощал огоньки магазинов, и глаза престарелых дам. Я превратился в красный окурок сигареты и погас только поздно ночью. Во сне я танцевал танго, крепко прижав к себе твое сердце.
Весна...Ветер...Широко открытые глаза. Окна превратились в целлофан и пытались устоять перед теплыми волнами набегающего молодого ветра. В этой дикой атаке густых солнечных дней все превращалось в подобие мягкой ваты, в которую хочется зарыться с головой и, раскинув руки щуриться от щекотания в ноздрях. Внутри все клокотало. Ноги летели над сухой щетиной асфальта, руки недовольно бормотали отяжеленные двумя новыми книгами. Им тоже натерпелось станцевать с встречным ветром свой сумасбродный танец. Мимо моих глаз с визгом проносились ярко намазанные маски женских лиц, испуская выхлопные газы туалетной воды, от этих ароматов мне казалось, что я какой то большой вульгарно оформленный букет полевых цветов. Голова постоянно в мыслях и ноги несут меня к старой усадьбе, где храниться мое спасение. Темнота окутывает мои глаза, я снимаю с плеч холодную пустую голову, приделываю ее к манекену и, отряхивая грязь, с моих волос спускаюсь вниз. На улице в голову прилетают стаи мыслей, и я понимаю, что завтра не уйти от встречи с холодной пустотой манекена. И снова придет пустота, пустота.
Алексей Гаврилов......
Н Е Б О.
ГЛОТОК ВОЗДУХА.
Прыжок.
Ты стоишь в самой середине сизого облака повисшего над твоим домом, ощущаешь, как твои ноги околдовывает гнилая вуаль тумана. Ты смотришь вниз на свое тело, валяющееся где-то там внизу и похожее на маленькую черную крошку. Поправляя прозрачные крылья, чувствуешь жар солнечных собак, кусающих твою спину, их острые клыки погружаются в твою кожу, оставляя шрамы загара. Воздух наполовину состоит из дурмана, он заполняет своим дыханием нервные клетки, высасывает из тебя запах ночного города и вынуждает твои глаза захлебываться слезами. Сверху ты совсем другой, больше похож на смятую бумагу, чем на человека. Твои руки прижаты к груди, ты эмбрион. На соседнем облаке стоит маленькая фигурка мальчика, его глаза смотрят сквозь твое тело, они всматриваются тебе за спину, где высятся лимонные фонари и сочные фигуры твоих друзей, их взгляды пронизывают тебя, заставляя ощущать легкий морозец на коже. Глаза маленького мальчика наполнены вакуумом, они едят твои кровеносные сосуды, образуя глухие звуки в пустых венах.
А воздух здесь чище, скорее напоминает белый пух, также стремительно затыкает глаза, уши, нос и рот и не позволяет нормально функционировать жабрам легочных органов. Но Я позволяю тебе, отводит глаза под назойливым взором мальчика, зачем мастерить тебе боль, когда ты сам являешься куском чумного наслаждения. Позади тебя оболочка карих, голубых, лютых, безумно-сиротливых, с розоватым оттенком ГЛАЗ. Да именно эти глаза, выбрасывая из своих остовов ржавые пружины, вынуждают тебя скалиться, страдать, отпускать шуточки и сооружать из себя физиологический орган, некую коробку из которой под воздействием ситуаций и обстоятельств ты достаешь ту или иную картонку, на которой налипли чувства и прочая слизь.
И ты делаешь свой первый
Прыжок,,,,,,,
, , , , ,,,,,,,,,,,,,,, ,,,,,,,,,,,,, ГЛОТОК ВОЗДУХА,,,,,,,ТОЧКА закрепления тела уцепилась за крюк в точке закрепления воздуха
.........................,.,.,.,..,.,.,.,.,..,.,., Треск оконной рамы ,,,,,,Резкая боль с ожогом волосяного покрова брови и невесомый стон, капризно-алых губ.......Переворот на живот,,, порванные нитки зашитого сна, мешочек вскрывается, и на пол падают жетоны моих глаз,,,, ТВОИ РЕСНИЦЫ отлипают, руки потянулись в сладком зевке, ,,,,,,,,,,,,,, ЗРАЧКИ ВЫРОСЛИ НА 2 см и ПРИБАВИЛИ 5 кг, таковы мои параметры исходя из величин твоей жизни,,,,.
Огромное Н Е БО лежало на голове города и ломало молотком капризную грозовую тучу, крохотные куски время от времени отпадали и выжигали на коре железобетонных конструкций круги и квадраты. Небо уже порядком отбила себе пальцы, от чего под ногтями набухли сизые облака, а в волосах появилась звездная перхоть. На одном волоске помещалось по три звездных облака, которые с успехом держали в белом плену, маленького мальчика, корку лимона с плесенью и ЕГО. Вокруг НЕБА летало множество таких отработок пищеварения, как нестранно эти остатки с легкостью удерживались по вертикали трех облаков. НО ИНОГДА В ЭТОМ СЛАЖЕННОМ ОРГАНИЗМЕ ПРОИСХОДИЛИ ЗБОИ:
.....................Треск оконной рамы,, боль с ожогом волосяного покрова брови и невесомый стон, капризно-алых губ.......Переворот на живот,,, порванные нитки зашитого сна, мешочек открывается, и на пол падают жетоны моих глаз, РЕСНИЦЫ отлипают, руки потянулись в сладком зевке,,,,,,,,,,,,,,, ЗРАЧКИ уменьшились НА 2 см и убавили 5 кг, таковы мои пара,а,а,а,а,а,.,.,.,.,.,.!
.........12 ЧАСОВ. Томное и грузное тело мрака вышагивало по улицам и переулкам, заползало всей своей массой в темные углы и пугала бродячих собак. Куски полночного теста заляпали столешницы площадей, расплылись на сковородках подземных переходов и тонкими струйками стекали по карнизам домов. Летняя ночь как обычно показывала далеким звездам свое, израненное целлюлитом, тело. Только в новых районах на краю города она представлялась жителям как молодая особа в радужном одеянии неоновых огней, но некая мистификация не могла, запудрит голову ее старой подруге Садовому кольцу. Именно в ее пределах юные чары, сводившие с ума головы новоселам, были бессильны. Но не только граница кольца была спутницей московской ночи, был у нее еще один маленький и горячо любимый друг, об их дружбе знали только она, звезды и его чугунное сердце, мирно лежащее на пыльной плоскости одной из центральных улочек города. Ее друга часто бранили прохожие, за его неуклюжие бока и татуировку по середине МОСКАНАЛТЕЦ - АИ235.Судьба этого существа проходила под колесами автолюбителей, грязными подошвами сапог, туфель, шпилек и разносолом из китайских пород обуви. Его полное имя было написано расплывчатыми чернилами в толстой регистрационной книге, Московского департамента по канализациям и водоснабжению, и значилось 1284 “ Люк канализационный АИ235”. Родился он на свет 5 июля 1956 года и тут же был закатан под рукава горячего асфальта. В детстве он любил играть с газетными листами, фантиками из-под конфет, окурками беломора и радоваться теплым дождям проливавшими на его голову струйки углекислой воды. Особенное впечатление на его канализационное сердце производил монтер ЖКУ лечащий его тело от ржавой скарлатины в трубах и надоедливых хвостов крыс, которые уже успели основательно поднадоесть его мирному сну. Монтер нравился ему всем, сапогами с претензией на кирзу, гаечными ключами в старой, истрепанной заплатками, сумке. Перегаром вечно залитых глаз, от которого его взгляд походил на заплаканное лицо луны. Обычно дети не любят своих докторов, но такой прекрасный лекарь понравился бы каждому. Он его любил. Он всегда старался выглядеть чистым и опрятным в дни посещения доктора, подолгу вычесывал из своих железных волос терпкий запах чужих ног, поправлял ободки вокруг своей талии, выдувал пыль и полоскал горло своих многочисленных трубочек ароматом просыпающегося города. ЛЮБОВЬ. Однако сначала она являлась неким механическим процессом, сначала поправлялись гайки и болты, составляющие основу грудной клетки, затем происходило щекотание кожаных кабелей металлической щеткой и, наконец, что особенно ему нравилось, согревание холодных и поросших рассыпчатым мхом стенок его каменного организма, маленьким карманным фонариком. Он купался в безликом океане желтого свечения, ощущал грани бесконечного электрического потока. Тогда Он был Счастлив. СЧАСТЛИВ.
Все произошло неожиданно. Стремительно и пугающе. Притопало утро, на ходу поправляя ворох кучевых волос, прошипел суетой московский воздух, погружая лики людей в частицы тумана. Клубы газетного пара залепили окна вагонов метро, унося своих читателей к свечению мраморных станций. Вроде все было обычно. Но только не у него. Сон никак не хотел, уходит, пугая размерами крысиных хвостов, трубочки и шланги с трудом вдыхали капли воздуха, а крышка головы постоянно подвергалась нападению со стороны стоптанных ботинок посетителей улочки. Цинкованная жестью грудь чувствовала воспаление от скрипа гаек и болтов. Сырость проникала в подземные пещеры его молодого тела. Температура засчитывалась количеством мурашек на каменной коже. Стук проходящих по голове ног усиливался с каждой минутой, терзая канализационное сердце. Доктор был не в силах прийти на помощь по причине пищевого инфаркта, вызванного дешевизной алкогольной продукции, а инструменты по оздоровлению канализационных органов, купались в кучках пыли, под его кроватью. Медицина была бессильна, а не в лучшем состоянии, как это было всегда. Вот и пришла болезнь, злорадно ухмыляясь жалкому состоянию АИ235, да и всей Московской канализации с ее язвами посреди разрытых улиц и автомобильных дорог. Хворь пришла и притащила за собой пустоту кухонных кранов и ругань домохозяек на грязную посуду. Он дрожал всем телом, тихо бормоча гадости проходящей по его голове обуви,“Госп.....можно....попро...сть......поко...я..я..я..я...иУБРАТььь...эти..хх..людише....к.....с....м...ня....Тру....о......дыш...аЬ”, но это мало помогало ему в борьбе с чумным состоянием водянистых клеток. Его речь стала обладателем бессвязности звуковых потоков и букв, находясь на финишной прямой к безумию. Стало трудно дышать, железная шайба головы давила на горло.“Вот...и...воздух.......про...пи...та.н...сли...зь...ю....А...я..назы..вал..это...Люб....ю....А ОН ...вот.....значит со мной....НЕТ...Он не ...Може..т ..Он пр..идет....обязательно......Прид...ет..и..спа..еть.....меня. МРААААК. Туман, вооружившись ведром галлюцинаций, втискивался в сознание его болотных мыслей и, словно искал в болезни свое лекарство.“Хоть ту..ман..чем..ожидание..любви....Нет..ну где..этот доктор..г.де...А..мо.жет наша любо..вь..насто.лько..силь..на..что..он ..тоже..подв..ер.жен.болез..ни..Воз.можно..мое..сос.тояние..переда.лось..его..телу....И...ВОТ..Он..пытаясь..поломаать..фанеру..слабости...кидает..свое..тело..в..суматоху..человеческогопото..ка..и идет..к.о..мне..чуть..шатаясь..идет..выпримляя спину..и..взмахом..руки.”
Крышка головного люка открылась, от легкого бриза перегара стало легче дышать, болезнь, собрав свои чемоданы, уезжала к более мирному больному. Капли пота сочились обжигающим светом с небритого лица доктора, они ослепляли слабое тело АИ235, но от этого света исходила волна прохлады, разбивающая болезнь в куски аспирина тщательно уложенные эскулапом на раны канализации. Трубы постепенно завоевывали безмятежность дыхания, чихали мокротой в глубину своей температуры и согревали теплом рабочий халат своего спасителя. Болты прогоняли ветхую сонливость и мигали сверкающим гайкам. Голова мирно валялась на асфальте, чванливо поглядывая на своего спасителя, ей так захотелось быть на его могучих сапогах, что она не стерпела и любовно наступила на гуталинные мысы. Хрустящий звук, кривляющийся кости наградил ее амурное желание, а стон избавителя резанул по кабельным ушам оставив бездонному эху крик падающего в глубины организма тела. Куски комбинезонной материи зацепились за лезвия проводов, но нити срезались и упали в безмерность на встречу со своим владельцем. Температура больше не приводила в смятение молодое тело, которое чувствовало на своем шероховатом дне ЛЮБОВЬ, чувствовало хрипучее дыхания своей пассии, от которого жгучая волна самолюбия проходила по каждой клеточке. ЛЮБОВЬ заворачивалась в фольгу обоюдного желания. Созвучия любящих друг друга сердец. ОН стал счастливым обладателем ЛЮБВИ. Любви, которая теперь будет чавкать своими кирзовыми сапогами по лужам его безбрежного тела.
Теперь все издыхало в огромной ротовой дыре. Свет фонарей, огоньки спичек и зажигалок, огрызки яблок и абзацы журналов, изорванные тельца обувных шнурков и немалое количество людского сора. Залетали щепотки крошек и грязные, давно немытые знаниями слова, влетала, руган и воркотня носовых перегородок Он теперь упивался своей свободой, заметал все, что возникало вблизи с его чугунной головой, он всасывал утренний морозец своими глазными трубками и перепонками, рождал в своих каменоломнях диковинные стоны и всхлипы. Теперь он ЛЮБИЛ. Любил и ненавидел, ненавидел людскую мерзость, лож и проплывающие над ним фальцеты дамских голосов, ненавидел шерсть мелких странствующих тварей за то, что она, то и дело залетала ему в решетку грудной клетки, от чего было невмоготу тянуть цигарку пыльной улицы. Он скалил зубы злорадной тенью, приглашая любопытных прохожих посетить его инвалидное тело, и стоило притронуться взглядом его вакуумных туннелей, как тут же направление взгляда погружала своего владельца в слизистую сетку заржавелого желудка.
Ночь прокатывалось по его голове звездным катком, он лежал и тяжело двигал своим, наполненным людскими кусками жизней, животом. Его тело подвергалось укусам изжоги, органы уже долгое время находились в плену рваных ран и тухнувших остатков пищи, клапаны ребер лопались под воздействием переедания. Теперь он ненавидел себя и любил ночную прохладу. Ночные всхлипы давно присосались к его огромным глазам и часто затапливали длинные, темные коридоры организма, проникая холодными каплями в многочисленные комнатки его сердца. Он лежал и смотрел на звезды, точнее на одну блестящую принцессу, он любил ее, любил всегда, он просто мало задирал свою голову наверх, но с тех пор как он потерял свою крепкую головную каску к нему в душу пробирался тончайший свет этой звезды. Свет впивался в поры, бросая в пластмассу, трубчатых вен лунный порошок. Слезы заливали его глаза, оставляя пьяным метлам лужи грязной воды. Он плакал. Рыдал, выгибался всем телом, пытаясь достать луну. Луна посыпала его глаза звездным тальком, ресницы склеивались безымянным светом и, упав в перину сна, засыпали. Он спал и любил.... А Луна любила тайком проникать в его сны.
АЛЕКСЕЙ ГАВРИЛОВ.
Т И Ш И Н А.
................Упал. Ногти процарапали по паркету, от боли он вздулся и принялся катать мое тело по своим немытым барханам. Надо попытаться встать или хотя бы перевернуться на живот. Удалось. Так вроде лучше. Всему виной эта прогулка под крышкой ночного неба. Мрак съедал мое голое тело, хотелось рвануть с места и укрыться в золотых слитках фонарей.
Скорей бы пришло утро и, пробив прозрачность окон, вырвало меня в гудки человеческих слов. Ощущение чистоты всегда кладет на тебя кусок пластилиновой слабости, ты хочешь бежать от собственной белизны, тебе тяжко. Трудно быть, чистым. Опасно смотреть на себя сверху и понимать, что белизна листа подобна вечности, легче облить себя грязной водой, окунуть свои ноги в серое месиво банальных мыслей, чем осознавать, что ты способен думать.
Всегда становиться трудно, отвезти глаза от бескрайнего потока соблазнов в особенности, если эти соблазны придуманы твоими фантазиями................
Черные буквы немного подпрыгивали, пытаясь исчезнуть в пасти урн. Газетный клочок вырвало из рук спасительным ветром и стало легко. Легко и свободно. Глаза растерянно зацепились за черную точку, плюнули через плечо и, скинув с себя папирус информации, улыбнулись твоим ресницам. Ты стояла рядом, пытаясь разгадать смысл моего взгляда. Иногда брала меня за руку, внимательно смотрела мне в душу, словно хотела сорвать с нее бархатный занавес. Порой тебе казалось, что вот еще немного, и ты сможешь распутать узлы державшие декорации на сцене моего внутреннего мира. Мне было жаль смотреть на твои попытки и тогда, я брался за узел и тихонько его распутывал, но от этого он становился еще прочней. Мы завернули за угол, и вышли на старую, увешанную солнечными лучами, улицу. Ты стянула с шеи шарф, я обернул голову в панаму, поднял тебя на руки. В туже секунду, упругое и ловкое, тело одной из нитей вцепившись в чашу твоих глаз, поглотила их содержимое. От радости я принялся задорно подбрасывать тебя вверх, поглядывая на дребезжащий свет в обновленных глазах. Вдруг свечение стало меркнуть, и я опустил тебя на землю. Мы сплели перья своих пальцев и, наслаждаясь хлюпаньем булыжника под ногами, пустились в пляс. Отражения лучей в окнах домов, описывая цирковые дуги, прыгнули к нам под ноги. Мы закружились в ритуальном танце глаз, размышлений, губ. Тут я увидел, как в мою голову проникает прозрачная дымка твоих мыслей, описав пару кругов вокруг моего тела и раздвинув ворох волос, она быстро впиталась в поры. “Прочитай мне что-нибудь еще”. Я отпустил тебя и, сделав нить из своих пальцев, запустил их в ушко кармана. Там было тепло и сухо. Разгребая щепки мелочи и зацепив кусок картона, я выудил его наружу........
Огни в окнах домов постепенно гасли, погружая своих хозяев в чашу снов. Люди говорили друг другу пожелания и оставляли отпечатки губ на щеках. Матери прижимались к сердцам детей, а отцы, выключив электробритвы, шаркали к кроватям. Кто допивал чай, кто выкуривал сигарету, а кто-то опустошал холодильник в тайне от своей собственной диеты. Город покрывался мурашками, закутывался в одеяла и, упав на подушки, забывался сном. Все глуше становились слова и храпы. Наступая на звезды и шурша ночным плащом, приходила тишина. ТИШИНА. Фонари редких машин улыбались пыльной дороге и своему одиночеству. Хлопали двери, заглушались моторы, тротуары, ощетинившись от нагрузок дня, тихонько катили людей к своим подъездам, в душе ругая 41,42,43 размеры. Но с трепетом подносили к домам цокающие каблучки и крохотные сандалики. Скоро их трудовой час подойдет к концу и наступит тишина. ТИШИНА. Фосфорные стрелки указывали на цифру 2, он поправил лямки рюкзака, проверил кольцо и, взмахнув руками, зарылся в полет. ТИШИН А А А А А. Холодные капельки пота обдали его лицо. Волосы превратились в кактус и кололи затылок. Щетина собирала обметки воздуха, глаза заполнили горячие слезы. Полет проходил хорошо, правда немного мешало кольцо, то и дело напоминая о себе тонким скрежетом, о грудь. Ему хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать трение этого маленького железного существа. Стук сердца сливался с секундной стрелкой, она показала, что свободное время полета истекло. Пальцы начали перебирать складки, на груди, пытаясь нащупать бронзовое кольцо, ногти цеплялись за ткань, но морщины одежды оставляли на коже запах отчаянья. Улыбка скользнула по его лицу и растворилась в тишине,е,е,е.
День принес людям новые хлопанья дверей, поцелуи и слезы. Только где-то там, в тишине, поправляя шрамы на простынях, рождалась новая звезда. На ее груди переливалось бронзовое кольцо..........................................
Ты взяла из моих рук картонку, перебрала содержимое текста глазами, на мостовую полетели ай, б, у, уф, бы, в, а, оп, р., о, л, де, ж, эй, к, ха, аз, щи, кш, г, н, де, к, затем полетели точки, запятые и ТИШИНА. “К чему ты так?” подумал я. Ты поймала глазами мою улыбку, свернула ее вчетверо и, открыв кошелек своих губ, положила содержимое в отделение для мелочи. Твои острые мысли снова въелись мне в кожу “ После этого ей будет уютней, поцелуй меня”. Губы наполнились сахаром, прикоснулись к обжигающем кипятком, я растаял. Ты опустила в этот напиток ложку кофе, от которого мое сердце принялось выбивать барабанную дробь. А по прошествии пяти минут, на дне нашего поцелуя я почувствовал вкус бронзы.
Язык прикоснулся к кольцеобразному предмету и подцепил его. Я взял твою ладонь, прижал ее к губам и окрасил бронзовым светом безымянный палец. Твои мысли коснулись моих глаз “Я согласна”. Мы спускались вниз по улице, чувствуя как в ушах, грохочет тишина.
Только где-то там, в тишине, поправляя шрамы на простынях, рождалась новая звезда.
АЛЕКСЕЙ ГАВРИЛОВ.
МЙ ДОМ.
Пьяный воздух вихляющей походкой заглянул в рот, задел холмистую поверхность десен и зародил в порах запах фиалок, стоящих у меня на подоконнике. Носовые перегородки, заскрипев петлями, оглушительно чихнули. Утро, горланило мартовскими котами, стучалось в пыльную обивку окон, а струйки нагретого воздуха прочертили на стенах комнаты иероглифы солнечных зайцев. Зайцы подпрыгивали, делали куль биты и тройное сальто, заскакивали мне под одеяло и щекотали морщинистые пятки. Листы на письменном столе раскрыли черно-белый хвост нового рассказа, огрызок карандаша с рвением вычесывал из ряда букв, лишние запятые и засохшие крошки грамматических ошибок, которые в последнее время превратились в кочевые племена и бродили по бескрайним полям моих слов. Ветер раздувал каждое перышко рассказа, от чего он переливался каким то бирюзовым свечением. Веревки моих рук распустили свои нити в сладкой истоме и почесали худые чашечки колен. "ЭЙ, ты еще долго будешь валяться"- гаркнул мне на ухо железный каркас будильника - "давай расталкивай свое тело, а то оно превратиться в камень и перебьет все стекла в квартире, ну давай поднимайся, а то у меня гланды тоже нежелезныыыыыыыыеееееее!!!". От удара, что-то глухо простонало, железные колесики простучали по паркету, обрызгав обои бесполыми числами, вылетевшими из циферблата. "Знатное Утро,,,трооотро-о-о-о"- так, надо немного убавить эхо и можно шагать на свидание с душем, а то он терпеть не может когда я глоссирую ему на ухо. Усваивая тропинки коридора, я улыбаюсь своему обнаженному телу в светокопии зеркала. За спиной комочек эха бьется об углы комнаты, падает на ковер и, отпрыгнув немного вправо, разбивает кофейный сервис, стоящий на пыльной полке серванта. Странное оно у меня это ЭХО..ОО..О. вот опять дурит, ну ладно ребенок все таки, но странный. Вообще у меня все странное. ВСЕ.
Мой дом больше похож на стеклянную банку, чем на кирпичный фундамент. Банка сквозная, жирная, с откусанным горлышком. В ней роются лошади, понуро опустив свои гордые головы и, напрягая шейные мышцы, тащат ржавый каркас обгоревшего трамвая, спутанного грязными бинтами бесформенных человеческих тел стоящих на задних платформах и фанерной крыше. Трамвай пахнет туманом и серой, он протискивается сквозь шелест птичьих крыльев, голоса маленьких детей запускающих в голубое небо серебристые хвосты воздушных змеев. Он плетется по диагонали огромной площади накрытой пленкой старого булыжника, с каждым его шагом люди стоящие на платформах задирают носы, к небу, принюхиваясь к запаху палящего кофе долетавшего из открытых окон маленьких уютных кафе набросанных по краям площади. Окна наполовину затянуты розовыми занавесками, в другой половине маячит уютный глянец свечи и звон хрустальных бокалов. Сквозь игристое шампанское, друг другу на встречу смотрят глаза маленькой девочки, с огромным красными бантами, туго приклеенными к ее косичкам, и лопоухого мальчика с неимоверно большими губами на веснушчатом лице. Утомясь швырять летучих змеев они накрылись этим кафе, которое, как и сотни других обтягивает своими ртами великое множество таких мальчиков и девочек, похожих друг на друга как две капли воды. Вообще на этой площади все предметы одинаковы, кроме живых цветов, расшвырявших свое жгучее пламя на крышах соседних домов. Хмельные пожарные с раннего утра пытались затушить цветочный огонь, закутывая его в цветочные корзины и шершавую фольгу. В самом низу, на линии подвала к сплетению корзин тянулись скрученные старостью руки и с юношеской прозорливостью ставили цветы на пыльные полки придорожных прилавков. Тем временем рыжий трамвайный таракан, доползая до середины площади, вдруг задергал усами и развалился на железные листы, по которым тут же застучала масса человеческих ног, лошади заржали и, похоронив в водосточных трубах, дробь долгожданной свободы, поскакали, есть траву на зеленое поле, которое с каждым мазком кисти становилось еще сочнее.
Морщина на большом пальце исколесила выпуклость холста, очертила каштановую зону, символизирующую лошадиный хвост. В черном куске огромного берета стоял бородатый мужчина. Одна половина лица отливалась бодрым холодком ВАН ГОГА, другая напоминала зимний лес, седой и железный. Сквозь обширность штанов хорошо просвечивалась худая, белая, с сапфировыми волосами, кость ноги. Удерживая на обруче плеча легкий плащ, он окунал огромную кисть в глубину разноцветных красок, усыпавших его клоунские ботинки. На грубом полотне, купаясь в морских водорослях и глотая желтую пену, резвились кофейные лошади, то и дело кропя водой сюртук мастера. Ему оставалось только улыбаться и отряхивать, свежим номером газеты, то капли шейного пота то выемку мокрого кармашка, в середине сюртука. Один из эфирных змеев, обгрызивая на лету толстую веревку, упал под ноги мастера, замурлыкал и потерся о мысы ботинок. В тот же миг по гладкой плоскости площади, с визгом туберкулезной подошвы и растяжением сердечной мышцы, пронесся лопоухий мальчик, санкционируя ветру щекотать худые ребра. Усиленно работая локтевыми суставами и создавая нарост пота в подмышечной зоне, он продирался сквозь толпу, ходящих за своей тенью людей. Его глаза размашисто вскрылись, выставив наружу кровеносную сетку, которая с каждым рывком его тоненьких ног еще сильнее въедалась в зеленые крылья прозрачного змия. Разодранные руки крушили толстую стену воздуха, художник продолжал забрасывать холст солнечными лучами, а тощий змей втирался в ширину штанов. Тени людей ползли под ногами мальчика, создавая суету среди своих хозяев страшащихся лишиться личного обаяния, брезентовая рука художника выхватила, изможденное бегом тело и поставило перед собой. “Еще несколько минут, и ты тоже ходил бы за своей тенью как они. Что? Ах, ты еще мал, чтобы иметь тень, хотя она у тебя никогда не появиться. Но это конечно дело первого слоя, а не как не,,,,,,,”. Плотный кусок краски упал на детское лицо, рукав рубашки провел по веснушкам уже успевшим растянуть кожу лица в улыбке. “Опять эти слои! Знаешь, а я думал ты другой, ну ты обычно приходишь сюда прозрачный как воздух, я изучаю здесь, хожу слепым и чувствую тепло твоих холстов. А ты, как и они все слои, тени,,,,,,тени,,,слои,,,тени,,,бррр,,,,,,,,,, хватит, довольно стоят на моем змее. Он и так у меня тощий, хрящи хлипкие. Отпусти его, слышишь?”. “А для чего?” рассеянно шваркнул художник. “ДА ЧТОБ ОН ЛЕТАЛ!”- глаза мальчика вылупились еще сильнее от подобной глупости. Грубая рука застопорила кисть в вертикальном положении, и вызывающе метнувшись вниз, к лицу мальчугана, мазанула объемной тенью с красным отливом, краска смазала морщинку переносицы, пошла ниже и установила жирную точку в середине подбородка. ”Да хватит меня цветом пачкать, я не хочу иметь пленку на лице”. “Все равно она появиться, рано или поздно, так уж назначено и ничего с этим не поделаешь”. Лицо юнца обрела яростный оттенок, который хорошо сочетался с полосой на лице. “А кем назначено,,,,установленно,,,выполненно,,,прописанно,,,,КЕМ?”.
К,,,,,Е Е...
М,,,М..ММ..М.МММ...,,,,,,,,,А? Дикий крик уперся в облака, люди остановились и начали паясничать, закрывая уши руками и втягивая куски собственного пота, змеи с визгом падали вниз на головы детей, воздух затрещал. Картонный змей лежащий у ног художника рассыпался на кусочки, и, поднявшиеся клубы пыли заволокли площадь.
Только что рожденный луч солнца упираясь ногами и руками в стенки воздуха, опускался в сонную артерию утреннего города. Он замедлил свое движение лишь тогда когда упал на нагретый обувью тротуар. "Удивительно на этой площади всегда было много людского сору, а теперь все чисто, наверно все ушли за очередным слоем, странные они люди вечно спешат, толкаются, создают себе слои и пленки на лице и теле. Увидят новый слиток из абсурдных событий и накладывают на лица пленки, из которых вылетают улыбки, слезы, а самое смешное, что они не понимают для чего? Они считают, чем больше слоев наложишь, тем сильнее и крепче будешь. Только перед кем, перед таким же куском слоя! СМЕШНЫЕ ОНИ!". Лежа в пыли, болтая руками и ногами забрасывая площадь монетами веснушек, солнечный луч не заметил тонкую тень за спиной. За одной тенью вздымалась вторая, третья и затем, собравшись в густой черный кусок, сумрак, скакнул на шею неопытному посланнику солнца. Площадь превратилась в брызги сварочного аппарата и в тот самый момент, когда темнота уже накрыла мостовую, в самой середине площади раздался, оглушительный плачь младенца, безмятежно спавшего под шум войны. Темнота, испугавшись этого маленького существа, впрыгнула в тело луча и затаила дыхание. Луч же напротив, пошел на визг младенческих связок, и чтобы успокоить малыша обернул его в рыжие волосы и разноцветные связки золотой кожи. Веснушки поцеловали лицо, а комки темноты прыгнули в глаза, закрепляя за собой будущее скитание по людским взглядам. Малыш перестал плакать и сладостным зевком уложил город спать.
“И почему я такой беспокойный, вечно спорю и злюсь. Ведь можно спокойно смотреть на этих людей, на художника, на слои и пленки человеческих душ. Но что-то мне мешает, сам не знаю что, наверно я слишком критично к ним отношусь или просто такой же и не хочу их участи”. Слезы падали под ноги, ударялись о гладкую крышу и скатывались, вниз попадая за шиворот прохожим. Худое тело кинуло себя в промежуток между чердачным окном и мокрым бельем, закрепленным за грязную трубу. Рыжие волосы упали на жестяной плед, черные глаза моргнули и вонзились в глубину пушистых облаков. В тонких ворсинках неба ползали отражения человеческих слов, закручиваясь вокруг облаков льняными сухожилиями.
Ну а ты ему????,,,,,,
НАДОЕЛО,,,,,,
00090909090909096354234262 Таков мой долг перед банком у меня совещание,,,,,,,,,,,, , , , , , , , ,АЛЛо Сема, да послушай меня наконец,,,,Да молока и хлеба, нет сока не надо, хотя купи тыквенный тетя Маша его любит,ПОКА,,,,,,
645352763738347565785857,,,Боже как мне расплатиться!
,,,,,,,,, Наверное так будет лутьше,,,,,,Следущая станция По требованию,,,,,,,,,,,,,,....ю..юю.ю.ю.ю.ю.........Давно в городе а никак не прописались,,,
,,,,,,,,,,,"""200 рублей,,,,,,,,,,,,Гражданин ваши документы временно недоступен,,,,, ,, , , , ,
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,Я Его ЛЮБЛЮ Понимаешь,,,,,,,,,,, Г О ОРИТ,,,рвл
,,,,, ,,,,,,,Да на даче сейчас хорошо птички поют,,, концептуальном мире много пережитков,,,,,,, Будь свободней,,
“Даже небо захватили своей продукцией из фабрики, прозябающей жизни. Сильней, больше, вам ведь мало своих слизких слоев, формируйте пленку вашей жизни,,,,,Проживайте!!! Только без меня, мне дано ЖИТЬ”.
В гневе руки схватили длинную палку, которой обычно прочищали трубы, и начали скидывать со стекловаты облаков человеческий сор. Некоторые части мусора падали обратно в мозг людей, другие пытались зацепиться за сквозные черные дыры в атмосфере. Рыжая грива подпрыгивала на ветру, веснушки толкались и радостно кричали во славу свежему и немного влажному небу. Черные глаза с улыбкой провели по шраму чистого поднебесья. Обветренные ураганами губы улыбнулись и безмолвно прошептали “А Я БУДУ ЖИТЬ. БУДУ!”. Влажное небо моргнуло и расплакалось.
Вообще у меня все странное. ВСЕ. И даже то что, находясь в полной темноте и постепенно ослепляя от недостатка света, я отчетливо слышу внутри себя голос
“А Я БУДУ ЖИТЬ. БУДУ!”.
......Гаврилов Алексей......
Bonus track
ЧАС.
Холодно, клетки ног каменеют, заклеивая царапины и не чувствуя изменчивой температуры, отмирают. Клокоча вьюгами боли, подходит запах мускуса. Только после этого можно спокойно дышать, грубым и поджигающим грудную клетку, воздухом. Мятые глаза, слой серебреной краски прикрыл волосы. Позади спины растянуто полотно грязной стены, кровь нагревает спиной мозг.
И тогда замочная скважина ночи зашуршала ключами и со скрипом открыла кладовую дня.
УТРО. Шахматная доска многочисленных лестниц и перил постепенно заполняется пешками, королями и шлюховатого вида королевами. Груда рваных тряпок протягивает руку в этот людской конвейер.Звуки бисером рассыпаются из открытых динамиков ртов, завораживая обитателя времени то диким лаем пробитых ветром губ, то блестящими остатками прожитых обид. Но сладкая хлябь звуков исчезает в складках индифферентных одежд или падает, синим дождем, на тенты бумажных зонтов. Редкий треск монет, пригибая голову слепит глаза сверканием капитала.
Расписание трудового дня поднимает людей над землей и бросает в окна рабочих кабинетов. Сухое солнце воспроизводит грубый ствол древнего фонаря в глянцевой проекции суетных трамваев. Резкие свистки полосатых тростей берут взятки с нового дня, прокалывая дыроколом похмельную ночь. Московское время, выпивая крепкий кофе и затягиваясь дымом автострад, выносит на съедение жителям приторный вкус повседневного дня. Картонные лепестки крыш раскрываются, голубое сияние взмывает, подтягивая к небу тоненькую веревку детских голосов. Длинные скелеты антенн, хрустя костями, впитывают сигналы утренних программ. А изящные ножки, зарытые в пушистые тапочки, забрасывают в фритюрницы желтые стрелы картофеля. Раскаленные круги плиток обливают квартиры тяжелым дымом геркулесовых каш. Детские улыбки, смешиваясь с зелеными огнями светофоров, улыбаются своим отцам, быстро переходящим дорогу, спрессованную раскаленной резиной. Вот подопытный день, подопытного гражданина.
Ну а мы принимаемся за свой день, пригибанием голов, опускаясь вслед за резким стуком монеты к земле и отмораживая ухо, слушаем ее поскрипывающие дыхание и так до самого вечера, пока равновесие между вдохами рассвета и выдохами заката не выровняется, образовав сгусток синего тумана обволакивающий клетки уставшего головного мозга. И только лишь тогда мы крепко засыпаем, на жестком дне своей старенькой алюминиевой кружки, прикрывшись от дождя мятой поддельной купюрой достоинством в нашу жизнь.
