Гаврилов Дмитрий Анатольевич : другие произведения.

Трюкач. Лицедей. Игрок (избранные главы книги)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На материале ряда мифов, фольклорных и литературных текстов индоевропейских и азиатских народов в книге рассмотрена роль трикстера. Особое внимание уделено особенностям трикстера как культурного героя при смене социально-культурных эпох и мировоззренческих парадигм. Автор подходит к архетипу трикстера с неожиданной стороны, показывая удивительную значимость этого образа в традиционной культуре и в человеческой душе. Книга рекомендуется в первую очередь студентам, аспирантам, научным работникам специальностей "философия культуры", "этнопсихология", "религиоведение", но будет интересна и всем думающим читателям, заинтересованным в поисках глубинного смысла событий и идей.
  Здесь представлены избранные главы из книги. Постраничные сноски даны римскими цифрами и вынесены в конец текста.:
  
  
  Д. А. Гаврилов
  Трюкач. Лицедей. Игрок. Образ трикстера в евроазиатском фольклоре. - М.: Издательство 'Ганга' при участии ИЦ 'Слава!', 2009. - 288 с., ил.
  ISBN 978-5-98882-096-3
  
  
  
  ЧАСТЬ III. ТРИКСТЕР В ФОЛЬКЛОРНЫХ СЮЖЕТАХ ЕВРОПЫ И АЗИИ
  
   В первой части этой книги был подробно рассмотрен архетип Трикстера с опорой на работы предшественников. Во второй части на примере мифологических образов двух эддических богов были представлены следующие основные признаки архетипа Трикстера: i
   1. Трикстер появляется, чтобы нарушить сложившиеся устои и традиции, он привносит элемент хаоса в существующий порядок, способствует деидеализации, превращению мира идеального в мир реальный.
   2. Трикстер - это неподконтрольная никому фундаментальная Сила; результат действия её непредсказуем даже для самого Трикстера. Он провокатор и инициатор такого социально-культурного действия и изменения творения, которое выглядит как порча.
   3. Трикстер традиционно выступает посредником между мирами и социальными группами, способствует обмену между ними культурными ценностями и переводу информации из области непознанного (Мир Иной) в область познаваемого (Белый Свет). Он делает неявное явным, первым вторгаясь в область неизведанного.
   4. Трикстер - господин многих искусств, мастер на все руки, иногда спутник культурного героя или сам культурный герой, его проводник или его тень, тот, кто проверяет претензии героя на Силу и Власть. Он добытчик знаний через нарушение социального (табу) или космогонического запрета, инициатор действия в пространстве мифа.
   5. С точки зрения существующей этической системы (культурного героя) трикстер аморален. Он стоит на грани мира человеческого общества и первобытного мира Дикой Природы, поэтому с точки зрения социума смешон, нерассудителен или бессознателен. Обладает зачастую ярко выраженными чертами соблазнителя-гиперсексуала и обжоры, склонен к перемене пола или переодеванию.
   6. Трикстер - оборотень, перевёртыш, игрок, иллюзионист, мистификатор - для него не существует привычного понятия о жизни и смерти, потому что игра каждый раз может быть начата сначала и в любой момент прекращена. Трикстер не всегда выходит победителем из затеянной игры и может попасть впросак, оказаться жертвой собственной хитрости, если созданная им иллюзия (например, Силы или Правды) не убедительна.
   7. Трикстер выступает как Старый Мудрец, с одной стороны, и как юнец - с другой, в зависимости от того, каков находящийся рядом с ним культурный герой, чьё чувство собственной значимости Трикстер умаляет.
  
   В данной части книги будут рассмотрены в основном три традиционных персонажа бродячих историй и басен, имеющих хождение с античных и средневековых времён по сей день. Для удобства изложения оно разбито на три блока по имени главных героев этих бродячих сюжетов, которых, как будет показано, также можно с полным правом считать Трикстерами. Кроме того, придётся упомянуть и ряд других, как вполне историчных, так и выдуманных 'лицедеев', чьи создатели бессознательно примерили на них архетип Трикстера.
   Но это Трикстеры совсем иного этапа социально-культурного развития, чем рассмотренные ранее Локи и Один. Мы не найдём у них признаков Мировой космогонической силы хотя бы уже потому, что Творение на уровне демиургов завершено, оно продолжается на уровне общества и государства. Социально-культурное действие Трикстеров этого типа заключается в подготовке общественного мнения для будущих преобразований, поэтому не случайно наибольшее распространение различных историй о шутах и 'дураках' относится к переходным моментам истории.
   За примерами далеко идти не стоит: возрождение векового театра асоциального Петрушки в России происходит перед Русско-японской войной и Октябрьской революцией; кукольный театр Пульчинелло расцветает в период усиления экспансии Австрийской империи в Италии; предчувствие Мировых войн подталкивает Ярослава Гашека на создание бравого солдата Швейка; Бомарше буквально накануне Великой Французской революции пишет и ставит 'Севильского цирюльника' и 'Женитьбу Фигаро'... и т. д.
  
  
  III.1. Диоген Синопский и киники
  
   Кинизм возник как течение накануне греко-македонских войн и становления империи Александра Великого. Принято считать, что кинизм (отсюда, кстати, русское 'цинизм') - это философия, 'стихийно вобравшая в себя и отразившая протест социальных низов (нофы, метэки, изгнанники, вольноотпущенники, рабы, свободная трудящаяся беднота, неимущая интеллигенция, женщины) в эпоху кризиса античного полиса'. Живучесть кинизма объясняют тем, что его социальная база постоянно росла по мере разорения среднего и мелкого собственника. Для кинизма характерно полное неприятие рабовладельческого строя и всех его институтов, его законов, норм, стереотипов, морали, идеологии (Нахов, 1996, с. 5). Такое представление о течении сближает его представителей с выразителями архетипа Трикстера по признаку 1.
   Сюжет коротких, но поучительных историй о киниках связан с противоречиями в результате ещё большего расслоения греческого общества и росту числа рабов за счёт порабощения свободных граждан.
   Одним из первых киников считают Антисфена Афинского (445-360 гг. до н. э.). Сын свободного афинянина и фракийской рабыни, по солоновским законам он считался неполноправным и незаконорождённым (нофом). Уже в зрелом возрасте он стал учеником Сократа, а после смерти учителя основал собственную школу. Плохая сохранность сочинений Антисфена объясняется их изначально экстремистским содержанием: тексты, подрывающие основы строя, попросту уничтожались. Антисфен первым сделал внешними признаками ученика своей школы 'будничный облик человека физического труда, раба и бедняка, - короткий рабочий плащ, надеваемый на тело, нищенская котомка и посох странника, изгоя и бродяги. Чтобы быть ближе к природе, киники не брились, не стриглись, ходили босиком'.
   Но гораздо больше прославился и стал ещё при жизни героем сотен анекдотов и историй ученик Антисфена - Диоген Синопский. Впоследствии имя этого философа стало нарицательным в обучающих историях киников и стоиков. Многое из того, что о нём рассказывали уже после смерти много столетий подряд, вовсе не обязательно происходило с историческим Диогеном из Синопы (колонии Милета на южном берегу Чёрного моря). Образ персонажа менялся, отражая изменения в обществе, разошёлся на поучительные басни и анекдоты. В этом смысле он сравним с восточным Насреддином и европейским Уленшпигелем. 'Шутка, насмешливое слово часто удачнее и лучше определяют даже важные вещи, чем серьёзное и глубокое изучение', - говорил Гораций.
   Диоген Лаэртский в книге IV своего собрания историй повествует о тёзке, ссылаясь на доступные ему античные источники, которые к нашему времени большей частью не сохранились, но были хорошо известны ещё на заре нашей эры (Диоген Лаэртский, 1986)ii.
   Появление Диогена в Греции связывают с тем, что он был якобы изгнан из Синопы за изготовление фальшивых монет. Этим он, само собой, нарушил законы того торгового общества, к которому принадлежал по происхождению. Также рассказывают, что он занимался перечеканкой монет и даже отправился в Дельфы, чтобы спросить, как ему прославиться, и, получив ответ 'раracharaxon to nomisma', истолковал его сначала буквально, с ещё большим усердием перечеканивая монеты (nomisma), а потом в переносном смысле, ведь nomisma - это 'закон', 'обычай', 'установления' (Нахов, 1996). Он и в самом деле прославился, попирая устои общества.
   И Диоген, и Антисфен были прекрасными ораторами и пользовались любовью соотечественников, несмотря на то, что поносили этих же самых сограждан. Известно весьма резкое и недвусмысленное письмо Диогена эллинам (Антология кинизма, 1996, с. 195-197).iii Но когда глиняную бочку, в которой жил Диоген, разбил мальчишка, то юнца высекли, а Диогену дали новую.
   И Диоген, и Антисфен были прекрасными ораторами и пользовались любовью соотечествеников, несмотря на то, что поносили этих же самых сограждан. Известно весьма резкое и недвусмысленное письмо Диогена эллинам. Но когда глиняную бочку, в которой жил Диоген, разбил мальчишка, юнца высекли, а Диогену дали новую.
   По свидетельству античных источников, Диоген 'не видел ничего ужасного в краже из храма или вупотреблении в пищу мяса любого животного. Причём, говорил он, нет ничего нечестивого и в том, чтобы питаться даже человеческим мясом, как это видно из быта других народов'. Это сближает киника, как и Трикстера, с миром Дикой, первозданной Природы по признаку 5.
   Осмеянию Диогеном подвергались не одни только рядовые греки. Для него, как для всякого Трикстера, не существовало авторитетов ни среди властителей, ни среди собратьев-философов. Рассказывают, что однажды около жилища Диогена на рыночной площади остановился Александр Македонский и сказал: 'Я - Александр, великий царь'. - 'А я Диоген, собака', - представился философ. Спрошенный, почему его зовут собакой, он ответил: 'Потому что тем, кто мне подаёт, я виляю хвостом, тех, кто отказывает, облаиваю, а порочных - кусаю'. Когда же Александр приказал наполнить блюдо костями и послать кинику Диогену, намекая на то, что Диогена называли собакой (сyon). Получив посылку, тот сказал: 'Еда-то для псов, да дар не царёв' (там же, с. 117). Между тем имя Диоген в дословном переводе с древнегреческого означает 'из рода Зевса' ('Дио(с)' - Зевс, бог, а 'ген' - род, сын).
   Притчей во языцех стал случай, когда Диоген попросил македонского царя Александра отойти и не загораживать солнце в ответ на предложение сделать для философа всё, о чём тот только ни попросит. Современник Диогена и учитель Александра Аристотель говорил: 'Шутить надо для того, чтобы совершать серьёзные дела'.
   Рассказывали, в частности, что когда Диоген попал в плен в битве при Херонее и был приведён на дознание к Филиппу Македонскому, на вопрос, чем он занимается, философ ответил царю: 'Слежу за твоей ненасытностью', - и был отпущен.
   Диогену сказали: 'Многие смеются над тобою'. Он ответил: 'А над ними, быть может, смеются ослы, но как им нет дела до ослов, так и мне - до них'.
   По отношению к знаменитому философу Платону выходки Диогена сродни плутовству юнца, но в отношении властителей он ведёт себя как мудрец (признак 7).
   Диоген, как истинный Трикстер, выворачивает ситуацию наизнанку (см. признак 6). Он говорил, что судьбе противопоставляет мужество, закону людей - природу, страстям - разум. Кто-то напомнил Диогену, что жители Синопа осудили его на скитания. 'А я их - оставаться дома', - ответил Диоген. Когда у Диогена сбежал раб, ему посоветовали пуститься на розыски. 'Смешно, - сказал Диоген, - если раб может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без раба'. Когда же самого Диогена, попавшего в плен, выставили на продажу, то на вопрос, что он умеет делать, философ ответил: 'Властвовать над людьми'. И попросил глашатая: 'Объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина'.
   Античный автор Евбул в книге 'Продажа Диогена', которую вряд ли стоит считать за историческую, сообщает, что, будучи проданным, философ долгое время воспитывал сыновей хозяинаiv, обучая их многим искусствам: ездить верхом, стрелять из лука, владеть пращой, метать дротики, дети учили наизусть отрывки из творений поэтов, историков и самого Диогена, учил он их спартанскому отношению к еде и одежде, а также охоте (см. признак N4).
   Дожив до глубокой старости, Диоген завещал похоронить себя, как водится у Трикстера, лицом вниз, потому что 'скоро нижнее станет верхним'v (). Диоген якобы намекал на возвышение Македонии в скором будущем, хотя на деле он застал её взлет при жизни и встречался с Александром Македонским. Говорят, что царь даже сказал в ответ на колкость Диогена: 'Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном'. В притчах о встречах Диогена с тем или иным властителем?- чаще всего Александром Македонским - киник оказывается тем, кто проверяет претензии царя как культурного героя на мудрость, а значит, и его право на власть. Когда тот же Александр посулил восстановить греческий город Фивы, стёртый им с лица земли, ученик Диогена, Кратет, ответил: 'Зачем? Какой-нибудь новый Александр возьмёт и разрушит его опять'.
   Называя себя гражданином мира, Диоген утверждал, что как слуги в рабстве у господ, так и дурные люди в рабстве у своих желаний. Позиция космополита позволяет кинику Диогену быть посредником между самыми различными слоями и социальными группами, переводя ценности одной группы в ценности, понятные для другой группы, согласно признаку 3.
   Диогена стыдили за то, что он бывает в нечистых местах, в ответ философ молвил: 'Солнце тоже заглядывает в навозные ямы, но от этого не оскверняется'. Диоген просил подаяние у статуи, чтобы приучить себя к отказам. Однажды, когда Диоген рассуждал о важных материях, его никто не слушал. Тогда философ принялся верещать по-птичьему, собрались люди, и он их пристыдил, что ради пустяков все сбегаются, а ради важных вещей не пошевелятся.
   Однажды Диоген возвращался из Спарты в Афины; на вопрос 'откуда и куда?' он ответил: 'Из мужской половины дома в женскую' (намекая на изнеженность афинян и их приверженность гомосексуализму). Ещё он ответил как-то, что в Греции вообще нигде нет хороших людей, лишь хорошие дети - в Лакедемоне. Алчность Диоген считал матерью всех бед. На вопрос, какой зверь кусает всего сильнее, отвечал: 'Из домашних - льстец'. На вопрос, почему люди подают милостыню нищим и не подают философам, он сказал: 'Потому что знают: хромыми и слепыми они, наверное, станут, а вот мудрецами - никогда'.
   То и дело занимаясь рукоблудием на глазах у всех, он говорил: 'Вот как бы и голод можно было унять, потирая живот!'. Испражнялся и ел он также прилюдно, как 'собака'. Диоген учил, что если вместо бесполезных трудов мы предадимся тем, которые возложила на нас природа, то сможем достичь блаженной жизни, и только неразумие заставляет нас страдать. Таким образом, и в этом мы находим соответствие признаку 5, уже ранее выявленному для Диогена и киников.
   О смерти Диогена существуют вообще самые противоречивые рассказы и уже хотя бы потому она достойна Трикстера. Говорят, что, съев сырого осьминога, он заразился холерой. Ещё утверждают, что он просто отказался дышать и принял смерть, закусив себе губы. Возможно также, что его просто покусали собаки. Это соответствовало его воззрениям: гражданин мира Диоген, по ещё одной легенде, завещал бросить своё тело на прокорм зверям или в реку рыбам: тем самым он воссоединился бы с Дикой Природой. Умер Диоген в один день и год с другим потомком Зевса - Александром Македонским, с которым состоял в переписке и которому предсказал нелепую смерть от обычной человеческой болезни, а не от оружия (Антология кинизма, 1996, с. 210-211).vi.
  
  
  III.2. Уленшпигель и пир дураков
  
   Анонимный 'Тиль Уленшпигель' обыкновенно датируется по дошедшим до нас изданиям типографа Иоганна Гринингера 1515 и 1519 гг., то есть началом XVI в. Как полагают, они восходят к любекским изданиям 1500 и 1478 гг., а те в свою очередь - к нижнесаксонскому 1480 г. В 1520-1530 годах истории об Уленшпигеле были переведены на голландский и французский языки. По форме этот труд относят к так называемой бюргерской литературе (Тиль Уленшпигель, 1986).vii
   Бюргерская литература, возникшая в Германских государствах вместе с подъёмом городов (XIV-XV вв.) в эпоху Крестьянских войн, в XVI в. завоевывает господствующие позиции, отражая враждебную феодальному Средневековью идеологию молодого класса.
   Эта литература типологически связана со средневековой литературой XIII-XV вв., наследует её гуманистические тенденции и сатирическую традицию (например, Г. Сакс) (Шевлякова, 2003).viii Бюргерская литература стала преемницей жанровых традиций устного народного творчества, которое было мощным фактором развития городской литературы, прежде всего жанров песен, шпрухов, шванков. Бюргерская литература начиналась с обработки фольклорных жанров, стилизации и их переосмысления при непременном воспроизведении национальных нравов и обычаев. Поэтому не исключено, что образ Тиля Уленшпигеля, как и других фольклорных универсалий, восходит к более ранним временам.
   Вообще, как указывает М. Ю. Реутин, главный персонаж народных книг представляет собой достаточно сложный знаковый конструкт (Реутин, 1996).ix Адекватно его можно скорее описать в терминах аристотелевской 'Поэтики', нежели в терминах современных: например, его действие первично по отношению к нему самому, а сам он прилагается к своему действию лишь как точка, формально необходимый субъект, поскольку функции без аргумента не бывает.
   Подобная расстановка акцентов становится понятной опять-таки только в контексте ритуала. Карнавальный шут есть фетиш, то есть объективация, персонификация некоторых коллективных, субъективных, в конечном счёте, представлений. Стало быть, важен не столько шут, сосуд смыслов, сколько идеи, которые он выражает: гиперсексуальность, мудрость, физическая сила, и их реализация в шутовском антиповедении.
   'Он был коротким, крепким и толстым, голова - огромной, а лицо всё в морщинах. Его широкие уши свисали до середины живота. Глаза были велики, нос длинен, рот широк, зубы кривы. Его волосы стояли дыбом, и вид напоминал козла. Руки и пальцы - жирны и малы, платье с фартуком, ... ботинки набиты навозом. Шапка сшита из козьей шкуры, на ней виднелись рога, шерстяная накидка служила ему одеждой'. Так выглядит мудрец Морольф, герой сборника шванков Г. Хайдена (1480-е гг.). Детали облика, вероятно, были 'срисованы' автором с натуры, позаимствованы из мира карнавала - европейского аналога широкой Масленицы, в центре которого находился наряженный наподобие козла шут. Головной убор - шапка с матерчатыми концами, с погремушками-бубенцами на кончиках, восходит к лобной части козлиного черепа, которая закреплялась на голове карнавального шута. На следующем этапе становления народной культуры и устных традиций персонаж получает примитивную типизацию через пол, возраст и социальный статус.x Если же обратиться к средневековому сборнику новелл о царе Соломоне, 'средоточии мудростей', и шуте Маркольфе,xi то обнаружится, что в рукописях они известны уже в XIII в. (Соломон и Маркольф, 2005, с. 31-57)xii. Стало быть, истории бытовали и раньше, примерно в XI-XII в. В них мы обнаружим явное, до деталей, сходство описания Хайденом своего Морольфа, а близость имён наводит на мысль о действительном первоисточнике упомянутого сборника шванков.
   Это уже не чёрт и не козел, а, прежде всего, пронырливый мальчик-насмешник, чей образ восходит ещё к Гермесу. Это мужчина на пике жизненной активности (30-40 лет), горожанин: подмастерье, оруженосец или низший клирик, тем не менее, не обретший строгой фиксации на социальной лестнице. Происходит эмансипация и развитие субъекта, но он всё ещё выступает как дополнение к своему ритуальному действию, об архаичности и подлинном смысле которого даже не догадывается.
   В Германии книгу о шутах составляли, прежде всего, шванки. Изначально шванк - овествовательное произведение малого объёма (15-110 строк), написанное, как правило, четырёхстопным ямбом с парной рифмой и организованное вокруг одного события - комического, но вполне обычного, ординарного, о котором рассказывается с бытовыми подробностями и подчеркнутым натурализмом. В XIV в. шванки становятся и прозаическими. Выделяют следующие типы шванков: назидательный, антиклерикальный, познавательный, эротический, сословно-бюргерский (бытовой), политико-обличительный, крестьянский, развлекательный (Пуришев, 1955).xiii Как я предполагаю, они соответствуют проявлению той или иной отличительной черты шута-трикстера.
   По мнению М. Ю. Реутина, 'немецкий, точнее же сказать, австро-германский шванк принадлежал низовой полу-языческой ритуально-фольклорной традиции, соотносимой с древнегреческой культурой Сельских и Городских Дионисий, в рамках которой творил в частности Аристофан; - основу обеих составляли теллургические, т. е. сельскохозяйственные, культы' (Реутин, 1996). Впоследствии шванк был интегрирован в более крупные произведения, например, в роман Гриммельсгаузена 'Симплиций Симплициссимус' (Гиммельсгаузен, 1976)xiv. В прозаической форме шванк дожил благополучно до конца XVIII в., когда Готфрид август Бюргер в 1786 г. впервые издал 'Удивительные путешествия на суше и на море, военные походы и веселые приключения Барона Фон Мюнхгаузена, о которых он рассказывает за бутылкой в кругу своих друзей'.xv Сюжеты немецких шванков были вписаны канву великого романа Шарля де Костера об Уленшпигеле. Точно так и средневековые восточные басни о Насреддине послужили канвой роману Соловьева о нарушителе спокойствия.xvi История же немецких народных книг о шутах открывается 'Попом Амисом' (ок. 1230 г.) средневекового австрийского поэта и переводчика, известного под псевдонимом Штриккер (Пуришев, 1975).xvii
   Сам его псевдоним, произведенный от нем. глагола stricken (вязать) указывает на эту основную сторону его творчества. Главная особенность шванков Штриккера - связь с индоевропейским фондом мотивов.xviii Преисполнен значения тот факт, - пишет автор, - что оригинальная народная книга Германии возникла только в сер. 2 пол. XV в., то есть через двести лет нормального созревания фольклорных традиций. На протяжении XIII-XV вв. это ядро обрастало анонимными шванками от первого лица (шута, вспоминающего историю своей жизни. Впоследствии их авторство стало приписываться конкретному автору. Феномен вымышленного авторства весьма характерен для многих традиционалистских культур.
   В 'Амисе' и шванках об Ойленшпигеле обнаруживаются общие мотивы, как, например, история об учении молодого осла грамоте по поручению магистров университета. Осёл выучил две буквы - 'И' и 'А', а потом ректор, нанявший Ойленшпигеля, умер (Немецкие легенды и саги, 2001).xix В пределах распространения среднеазиатских культур сходный сюжет традиционно связывается с Насреддином (Анекдоты о Хожде Насреддине, 1957, с. 141-143; Молла Насреддин, 1970, с. 72).xx
   В 'Амисе', 'Уленшпигеле' (N 17) и французских новеллах (например, 'О виллане лекаре')xxi, у Насреддина (Двадцать три Насреддина, 1978)xxii, не говоря уже о лекаре Чапаеве и ассистенте Петьке, мы встречаем сюжет, как главный герой лечит собственным калом зазнавшегося лекаря.
   В 'Попе Амисе' и 'Уленшпигеле' (N 31), а также у Боккаччо (Декамерон, VI, 10 - в некоторой обработке) встречаются разные варианты рассказа о том, как герой, подобрав где-то череп, объявил его останками некоего святого и собирал с любопытных и праведников за рассказ о деяниях мертвеца деньги не хуже иного священника.
   В 'Амисе' же имеется история о мнимом исцелении больных, которых Амис вынуждает к паническому бегству из больницы. Этот классический сюжет, пересказанный Шарлем де Костером применительно к Уленшпигелю, который назвался лекарем и посулил полное исцеление всем хворым, если сварит и даст зелье из самого больного, не сумевшего на своих ногах выйти за пределы больницы, хорошо известен. Вспоминается тут и Насреддин, 'излечивающий' больных под угрозой сжечь одного из них на лекарство (N1073), или единым криком 'Землетрясение!' исцеляющий симулянтов (Двадцать три Насреддина, 1978; тж. Соловьёв, с. 94-96).xxiii
   Ещё один общий мотив - рассказ о том, как поп Амис писал картину, которую могли увидеть только рождённые в честном браке, и о пожертвованиях, принимаемых только от верных жён (Прекрасная Маргелона..., ).xxiv В начале XVI в. этот бродячий сюжет вновь всплыл в народной книге о Тиле Ойленшпигелеxxv, в повествовании о том, как некий никем не узнанный мастер вызвался писать картину для ландграфа Гессенского, а показал ему пустую стену: 'Лишь шутиха графини, о которой было известно, что она - дочь пьяницы и уличной шлюхи, только эта дурочка, весело рассмеявшись, запрыгала и громогласно провозгласила, что не увидела ничего, кроме белой стены, а ней следы кисти и кляксы голубого, зелёного, красного и желтого цвета!
   Озадаченный двор молча потянулся к выходу. Разве можно принимать в расчет слова дурочки низкого происхождения?'
   Получив деньги, ибо никто не хотел признаться, что он незаконнорожденный, мастер скрылся. 'Правда, он оставил на прощанье справа в углу на стене тщательно нарисованное изображение зеркала, на краю которого сидела сова, и два слова по-латыни: 'Нic fuit' ('некто'), что означало: здесь побывал Ойленшпигель, величайший плут и насмешник, человек далеко небезупречного и вовсе неблагородного происхождения, наделенный природным умом и здравым смыслом'. В XIX в. историю обработал датский писатель Г. Х. Андерсен в популярной сказке 'Голый король', а Шарль де Костер использовал её в своём знаменитом романе об Уленшпигеле. Словом, настоящую сатиру, как метко выразился Джонатан Свифт, никто не принимает на свой счёт. А правда - самая смешная шутка на свете.
   Таким образом, Уленшпигель то есть, по Шарлю де Костеру, 'Я - ваше зеркало', появляется для нарушения сложившихся устоев (прежде всего цехового общества) и традиций. Он привносит элемент хаоса в существующий социальный порядок, способствует деидеализации, превращению идеального мира сознания бюргера в реальный, повседневный мир (признак 1).
   Уленшпигель, как и Насреддин, играючи расплачивается за запах от непринесённой еды звоном неотданных монет (там же; см. тж. Соловьёв, с. 44-45).xxvi Иногда Насреддин присуждает расплатиться звоном монет за покрякивание на работе и долг, взятый во сне.xxvii
   Наиболее распространённый сюжет о шутовстве - это загадывание и разгадывание загадок, 'богословский спор'. Обычно спорят 'глупец' и 'учёный', причём последний прилюдно кичится своей учёностью и, само собой (как это любит Трикстер) в результате поворота ситуации с точностью до наоборот, оказывается в дураках. Таковы студент Ойленшпигель и ректор (Немецкие легенды и саги, с. 318-319; Маргелона..., с. 186-187),xxviii русский солдат и настоятель монастыря (Русские сказки, 1972, с. 201-204),xxix подданный-Насреддин и правитель, или же суфий Насреддин и кичливый мудрец (Двадцать три Насреддина...).xxx
   Вот одна из многочисленных восточных версий богословского спора:
   'Однажды в город приехал известный философ, любитель поспорить.
   - Кто у вас самый образованный человек? - обратился он к местным жителям. Ему указали на Эпенди. Философ заявил:
   - Эпенди, у меня есть сорок вопросов к тебе, но ты должен дать на них один ответ, разъяснив всё, что мне непонятно.
   - Ну что ж, говори, - спокойно сказал Эпенди. Внимательно выслушав все вопросы, он ответил:
   - Не знаю.
   Так он победил своего соперника одним ответом'.
   А теперь вернемся к европейской версии:
   'На вопрос 'сколько в море бочек воды' Ойленшпигель ответил сразу:
   - Достойный господин ректор, велите остановиться всем рекам, которые текут со всех концов в море, и я вам всё измерю и подтвержу правдивыми доказательствами, и это будет легко сделать.
   Далее ректор задал вопрос:
   - Ответь мне поскорее, где находится середина мира?
   Ойленшпигель не замедлил с ответом:
   - Мы здесь - в середине мира, и вы убедитесь, что это правда, если измерите всю землю длинной веревкой. Коли же я ошибусь, хоть на малую соломинку, можете меня наказать.
   Ректор не захотел ничего измерять и, разъярившись, задал снова вопрос:
   - Скажи-ка, каково расстояние от земли до неба?
   На что Ойленшпигель ответил ему:
   - Отсюда до неба недалеко. Ведь когда на небе разговаривают или кричат, здесь на земле все хорошо слышно. И если вы туда подниметесь, а я снизу вас тихо позову, вы это услышите на небе, а если не услышите, можете меня наказать.
   Ректор удовлетворился этим ответом и задал пятый вопрос:
   - Каков же размер неба?
   Ойленшпигель, не медля, ответил ему так:
   - В ширину небо будет в тысячу саженей, а в высоту - в тысячу локтей, скажу это без ошибки. Ежели же вы мне не верите, снимите-ка с неба солнце, месяц и все звезды, и измерьте, как следует, тогда вы увидите, что я прав'.
   Чтобы выявить признаки 3-4 и 6 обратимся к сюжету, системе персонажей и жанровым особенностям народной немецкой книги. В 46-й истории об Уленшпигеле рассказывается об очередной проделке шута (Маргелона...).xxxi Устроившись в пивоварню подмастерьем, Тиль следит за варкой пива в отсутствие ушедших на вечеринку хозяев. На определённой стадии варки шут должен бросить в чан дозу хмеля, но вместо этого бросает в кипящий отвар пса Хмеля. Как видим, поворотное событие в этом анекдоте является результатом двойной интерпретации приказа, буквального и дословного исполнения его Трикстером, выворачивающим ситуацию в мифе наизнанку.
   Сначала однозначное (обычно цеховое жаргонное выражение: 'прикинуть' рукава, 'волк', обозначающий крестьянскую шубу), слово в процессе повествования становится двузначным; потому Тиль бросает рукава в повешенную на стене шубу, шьёт чучело волка и т. д. Подобным образом поворотное событие строится почти во всех немецких шванках позднего Средневековья.
   Аналогичный приём - дословного выполнения указаний и выворачивания ситуации через это, читатель найдёт в баснях о Насреддине. Когда мать просит Насреддина посторожить дверь, он снимает дверь с петель, когда ему нужно по делам, и ходит с нею на плечах (Двадцать три Насреддина, N 2).xxxii
   Герой шванок Соломон выгоняет прочь из дворца Маркольфа: 'Чтоб больше я твоей физиономии не видел!' (angesicht). Отныне царь вынужден созерцать голый зад 'послушного' шута (анонимная прозаич. версия 'Соломона и Морольфа', XV в.) (Парламент дураков...).xxxiii
   Петеру Лою, изучающему латинский язык в духовной школе, задано просклонять слово 'огонь' (fac ignem, досл. 'сделай огонь'). Лой бросается к печи и раздувает пламя. ('Жизнь Петера Лоя', стих 297-315).
   Шванки об Уленшпигеле 19-20, 39-40, 42-55, 61-62 построены единообразно. Уленшпигель в них - нарушитель сложившихся социальных цеховых отношений. Он нанимается в подмастерье к мастеру (пекарю, кузнецу, скорняку, портному... - и если он не господин всех искусств, то перепробовал хотя бы все ремесла) и в отместку за дурное обращение хозяина (насмешки, плохую пищу, приказ работать по ночам, в праздники и без свечей) портит инструмент, материал или готовый товар, принадлежащий хозяину. Вероятно, сюжет связан с обострившимися противоречиями внутри городской ремесленной среды, мастерами и подмастерьями, отражает их борьбу накануне Крестьянской войны в Германии, в начале XVI в. Формально оставаясь послушным слугой, шут Уленшпигель наносит непоправимый вред, причём не по глупости, а злонамеренно.
   Шутки Уленшпигеля подчас скабрезны в соответствии с признаком 5 - они животны, они на грани существующей морали, а то и за её пределами. В шванке 25 рассказывается, как Уленшпигель распорол брюхо собственной лошади и, вытащив внутренности, 'сам туда встал обеими ногами', чтобы оказаться между четырех копыт убитой скотины. Это дало ему основание утверждать, что он находится между четырёх столпов своего дома, и никто не может его тронуть в этом доме, включая преследователя - герцога, на земле которого Уленшпигель 'вовсю безобразничал'. Рассмешив герцога и вернув его милость, Уленшпигель говорит: 'Спасибо тебе, лошадка, ты помогла мне и спасла мне жизнь... Отныне покойся здесь. Тебя сожрет воронье - это лучше, чем если бы склевали меня.' Шарль де Костер не заставил своего героя убить собственного ишака, а лишь посадил его на брюхо опрокинутого животного, от этого смысл шутки не поменялся. Но средневековый слушатель едва ли оскорбился бы тем, что могло покоробить читателя XIX-XX вв.
   В истории 24 Уленшпигель грубой шуткой побеждает подражающего ему во всём шута короля польского. Единственно, чего не смог проделать плагиатор, так как это вслед за Уленшпигелем съесть собственное дерьмо, когда Уленшпигель наложил кучу и оставил сопернику половину. Надо отметить, что многие 'шутки' Уленшпигеля связаны с испражнениями - то есть с тем, что человек стыдится и прикрывает, и тем, чего не стыдится ни одно животное (см. например, 71, 76, 78, 85, 87, 89, 91). Напротив, испражнениями зверь метит территорию, и вымазать в них врага в уличном фольклоре до сих пор считается приёмом ниспровержения и унижения того, кто 'вляпался' .xxxiv
   Даже Костер описывает Уленшпигеля как парня, который не прочь выпить и закусить. Обман у героя типа Уленшпигеля зачастую связан с добычей пищи (см. также шванки 43, 45, 56, 59-60. и др.), не говоря уж о том, что и сердцеед он тоже редкостный, с самой ранней юности: уже в пятнадцать лет Уленшпигель, сын Клааса-угольщика, соблазняет попавшуюся на дороге молодую дворянку (де Костер, 1983).xxxv
   Но, конечно, в книге де Костера преобладает героико-романтическая фабула, и это не позволяет ему для читателя века XIX написать всё то, над чем смеялись несколькими веками раньше любители шванков. В шванке 11 Уленшпигель объедает попа, в шванке 12 ловким трюком выигрывает бочку пива, в шванке 33 - требует с хозяйки деньги, поскольку он ел за троих, а это тоже работа.
   В истории 35 Уленшпигель обманывает евреев на тысячу гульденов и продаёт им своё дерьмо под видом вещих ягод... А у хозяйки из романа де Костера как бы сперва убивает собаку (заранее подобрав подходящую шкуру), а потом - её воскрешает... и т. д. Но едва ли он лицемернее храброго портняжки, выжимающего сок из брюквы вместо камня и создающего иллюзию силы с тем же искусством, как Тиль - иллюзию мудрости.
   А вот описание поединка скупого и жадного наёмника Ризенкрафта и шута Уленшпигеля из романа Ш. де Костера. Обратите внимание на то, как одет Трикстер Уленшпигель, и на манеру его общения. В этом вся суть трикстера, верно ухваченная писателем:
   'Секунданты, которых взяли себе Уленшпигель и Ризенкрафт, уговорились, что те будут драться пешими и, если захочет победитель, вплоть до смертельного исхода, - таковы были условия Ризенкрафта.
   Местом поединка была выбрана поляна. Ризенкрафт прямо с утра нацепил на себя всё снаряжение лучника. Надел шлем с ожерельником, но без забрала, и кольчугу без рукавов. Одну из своих рубах разорвал на бинты и сунул в шлем. Взял свой арбалет из доброго арденнского дерева, колчан с тридцатью стрелами и длинный кинжал, двуручного же меча, коим обыкновенно бывали вооружены лучники, не захватил. И прибыл он на коне под боевым седлом, в украшенном перьями налобнике.
   Уленшпигель снарядился как истинный рыцарь. Боевого коня заменяя ему осел. Седлом служила ему юбка девицы лёгкого поведения. Вместо налобника с перьями на морде осла красовалась плетушка из ивовых прутьев, украшенная стружками, трепетавшими на ветру. Позаботился он и о латах - то была его рубашка в заплатах, ибо, пояснил он, железо дорого, к стали приступу нет, а меди столько ушло за последнее время на пушки, что кролику бы на вооружение не хватило. На голове вместо шишака шишом торчал лист салата, увенчанный лебединым пером, - то был прообраз лебединой песни на тот случай, если бы Уленшпигель приказал долго жить.
   Взамен лёгкой негнущейся шпаги Уленшпигель захватил добрую длинную толстую еловую жердь с метелкой из еловых веток на конце. Слева к седлу был приторочен деревянный нож, а справа булава, которую изображала ветка бузины с насаженной на неё репой. Когда он, этаким образом снаряженный, прибыл на место поединка, секунданты Ризенкрафта покатились со смеху, меж тем как рожа самого Ризенкрафта оставалась непроницаемой.
   Секунданты Уленшпигеля, обратившись к секундантам Ризенкрафта, потребовали, чтобы немец снял кольчугу и латы, раз на Уленшпигеле, кроме обносков, ничего нет. Ризенкрафт согласился. Тогда его секунданты спросили Уленшпигелевых секундантов, зачем Уленшпигелю понадобилась метелка.
   - Палку вы мне сами разрешили, а украсить её зеленью, я думаю, разрешите и подавно, - отвечал Уленшпигель.
   - Ты в том волен, - порешили четыре секунданта.
   Ризенкрафт в это время молча сбивал короткими ударами шпаги тонкие головки вереска.
   Секунданты потребовали, чтобы он по примеру Уленшпигеля тоже заменил шпагу метелкой.
   Ризенкрафт же ответил так:
   - Если этот мошенник по своей доброй воле избрал столь необычный вид оружия, стало быть он определённо рассчитывает защитить им свою жизнь.
   Уленшпигель подтвердил, что он будет сражаться метелкой, - тогда секунданты объявили, что всё улажено.
   Уленшпигель и Ризенкрафт находились как раз друг против друга - один уже не в латах, а другой весь в заплатах.
   Взяв метлу наперевес, точно это было копьё, Уленшпигель выехал на середину поляны.
   - По мне, - заговорил он, - хуже чумы, проказы и смерти те зловредные негодяи, которые, попав в дружную солдатскую семью, ходят со злющей рожей и брызжут ядовитой слюной. Где они - там замирает смех и смолкают песни. Вечно они к кому-то пристают, с кем-то дерется, и из-за них наряду с правым боем за родину идут поединки на погибель войску и на радость врагу. Вот этот самый Ризенкрафт убил ни за что двадцать одного соратника, а в бою или же в стычке с неприятелем чудес храбрости не показал и ни одной награды не получил. Вот почему я с особым удовольствием поглажу этого шелудивого пса против его облезлой шерсти.
   Ризенкрафт же ответил так:
   - Этот забулдыга чёрт знает чего наплел о беззаконности поединков. Вот почему я с особым удовольствием раскрою ему череп; чтобы все убедились, что у него голова набита соломой.
   Секунданты предложили обоим спешиться. Когда Уленшпигель спрыгнул, с головы у него упал лист салата, и его мгновенно ухватил осел, но в эту минуту один из секундантов дал ему пинка, так что осел вынужден был прекратить мирное своё занятие и удалиться с поля боя. Ризенкрафтова коня тоже прогнали. И оба верховых животных рассудили за благо пойти вдвоем попастись.
   Наконец секунданты свистком подали знак к началу боя.
   И вспыхнула яростная битва: Ризенкрафт наносил удары шпагой, Уленшпигель отражал их метлою; Ризенкрафт чертыхался, Уленшпигель увертывался, бегал от него по косой, по кругу, зигзагами, показывал ему язык, корчил рожи, а тот, тяжело дыша, в исступлении разрезал воздух шпагой. Он уже совсем было нагнал Уленшпигеля, но Уленшпигель неожиданно обернулся и со всего размаху ткнул его метлой в нос. Ризенкрафт упал и, точно околевающая лягушка, растопырил руки и ноги.
   Уленшпигель подскочил к нему и начал без милосердия водить по его лицу метлой - и по шерстке и против шерстки, водил да приговаривал:
   - Проси пощады, не то я тебя досыта накормлю метелкой.
   Уж он его тер, уж он его тер, к великому восторгу присутствовавших, и всё приговаривал:
   - Проси пощады, не то я тебя накормлю метелкой!
   Ризенкрафт, однако, ничего уже не мог сказать, ибо он умер от злости.
   - Упокой, господи, твою душу, бедный злюка! - молвил Уленшпигель и, отягченный печалью, удалился с поля боя'.
   93-я и 94-я истории об Уленшпигеле рассказывают о том, что и умереть этот Трикстер не смог по-человечески. Собственную смерть он превращает в игру (признак 6). Пробегавшая мимо свинья перевернула носилки с телом, то упало лицом вниз, а священники продолжили совершать над задницей умершего обряды. Когда же тело стали опускать в могилу, верёвка лопнула и 'Уленшпигель остался стоять на ногах в могильной яме. Тогда все присутствующие сказали: 'Оставьте его стоять, ибо он при жизни был удивительным человеком и удивительным хочет остаться после смерти'. И так и засыпали они могилу'. К слову, и могил Тиля известно несколько по разным городам, так что, может, он ни в одной и не 'зарыт' (Маргелона... с. 310).xxxvi
   Шут был в средние века необходимой принадлежностью двора любого европейского короля или знатного сеньора. Весёлый, дерзкий, ярко и вызывающе одетый шут забавлял своего господина смешными выходками, баснями, прибаутками, пользуясь свободой, которой были лишены другие приближённые, и часто под видом шутки говорил властелину горькую правду.
   '...В тот самый миг, когда в одной из дверей появился король Генрих III, в противоположной двери возник другой король Генрих III - полное подобие первого, точно так же одетый, обутый, причесанный, завитой, набеленный и нарумяненный. И придворные, толпой бросившиеся было навстречу первому королю, вдруг остановились, как волна, встретившая на своём пути опору моста, и, закрутившись водоворотом, отхлынули к той двери, в которую вошёл королевский двойник.
   Перед глазами Генриха III замелькали разинутые рты, разбегающиеся глаза, фигуры, совершавшие пируэты на одной ноге.
   - Что всё это значит, господа? - спросил король.
   Ответом был громкий взрыв хохота.
   Король, вспыльчивый по натуре и в эту минуту особенно не расположенный к кротости, нахмурился, но тут сквозь толпу гостей к нему пробрался Сен-Люк.
   - Государь, - сказал Сен-Люк, - там Шико, ваш шут. Он оделся точно так же, как ваше величество, и сейчас жалует дамам руку для поцелуя.
   Генрих III рассмеялся. Шико пользовался при дворе последнего Валуа свободой, равной той, которой был удостоен за тридцать лет до него Трибуле при дворе Франциска I, и той, которая будет предоставлена сорок лет спустя Ланжели при дворе короля Людовика XIII.
   Дело в том, что Шико был необычный шут. Прежде чем зваться Шико, он звался де Шико. Простой гасконский дворянин, он не только дерзнул вступить в любовное соревнование с герцогом Майеннским, но и не постеснялся взять верх над этим принцем крови, за что герцог, как говорили, учинил над ним расправу и Шико пришлось искать убежища у Генриха III. За покровительство, оказанное ему преемником Карла IX, он расплачивался тем, что говорил королю правду, как бы горька она ни была.
   - Послушайте, мэтр Шико, - сказал Генрих, - два короля на одном балу - слишком большая честь для хозяина.
   - Коли так, то дозволь мне сыграть роль короля, как сумею, а сам попробуй изобразить герцога Анжуйского. Может, тебя и в самом деле примут за него, и ты услышишь что-нибудь любопытное или даже узнаешь, пусть не то, что твой братец замышляет, но хотя бы, чем он занят сейчас.
   - И в самом деле, - сказал король с явным неудовольствием, - мой брат, герцог Анжуйский, отсутствует.
   - Ещё одна причина, почему ты должен его заменить. Решено - я буду Генрихом, а ты - Франсуа, я буду царствовать, а ты - танцевать, я выложу весь набор ужимок, подобающих королевскому величию, а ты малость поразвлечешься, бедный король' (Дюма, 1981, с. 11-12).xxxvii
   Более того. Шут имел право уравнять и господина, и протолюдина, так как ничто человеческое ни тому, ни другому не чуждо - ни ненависть, ни любовь. Вот песенка шута Фесте, венчающая кинопостановку Яна Фрида 'Двенадцатая ночь' по пьесе Шекспира в переводе М. Л. Лозинского (1955 г.), где роль шута неподражаемо сыграл ленинградский актер Бруно Фрейндлих:
   'Если сердце верит в счастье,
   Солнцем сменится ненастье,
   И победою - борьба.
   Сердцу радостны тревоги!
   Сердцу радостна борьба!
  
   Пусть мороз, и ночь, и вьюга...
   Тех, кто создан друг для друга
   Всё равно сведет Судьба.
   Разрушает все преграды
   Благосклонная судьба!
  
   Бог любви по Свету бродит,
   Бог любви везде находит
   Разлучённые сердца.
   Бог любви соединяет
   Разлучённые сердца!'
  
   О любви рассуждает и сам Ходжа Насреддин:
   'Однажды некий жадный купец спросил у Ходжи:
   - Ходжа, кого ты больше всего любишь на свете?
   - Того, - ответил Ходжа, - кто кормит меня досыта.
   - Значит, - спросил купец, - если я накормлю тебя досыта, ты будешь любить меня больше всех?
   - Любовь не зависит от слов 'если' и 'разве', - сказал Ходжа. - Глаза должны видеть, рот - пробовать, желудок - наполняться, а душа - полюбить'. xxxviii (С.236)
   Шут играет короля. Трикстер играет культурного героя. У Генриха есть свой Шико, у близ Ричарда Львиное Сердце обнаруживается шут Вамба. Рядом с возвышенным и романтическим Теодоро оказывается Трикстер Тристанxxxix со своей бытовой приземлённой правдой жизни. Вот как он спускает героя с небес на землю:
  
   Тристан:
   Берите у меня уроки, И вы забудете любовь.
  
   Теодоро:
   Брось! Надоела ерунда.
  
   Тристан:
   Всё можно одолеть искусством.
   Хотите знать, как с вашим чувством
   Покончить раз и навсегда?
   Во-первых, нужно безотложно
   Принять решенье позабыть
   И твердо знать, что воскресить
   Волненья сердца невозможно;
   Затем, что если дать надежде
   Хотя б лазейку, с новой силой
   Проснется слабость к вашей милой,
   И всё останется, как прежде.
   Скажите, почему не может
   Мужчина женщину забыть?
   Да потому, что тянет нить
   И что его надежда гложет.
   Он должен возыметь решенье
   О ней не думать никогда
   И этим раз и навсегда
   Остановить воображенье.
   Ведь вы видали на часах:
   Когда раскрутится цепочка,
   Колесики замрут - и точка.
   Вот точно так же и в сердцах
   Мы наблюдаем остановку,
   Когда надежду раскрутить.
  
   Теодоро:
   Но память будет нас язвить,
   Что час - придумывать уловку,
   И наше чувство, раз за разом,
   Вернется к прежнему, поверь.
  
   Тристан:
   Да, чувство - это хищный зверь,
   Вцепившийся когтями в разум,
   Как говорит стихотворенье
   Того испанского поэта;
   Но есть приемчик и на это,
   Чтоб истребить воображенье.
  
   Теодоро:
   Как?
  
   Тристан:
   Вспоминая недостатки,
   Не прелести. Чтоб позабыть,
   Старайтесь в памяти носить
   Ее изъян, и самый гадкий.
   В вас не должна рождать тоски
   Нарядно-стройная персона,
   Когда она на вас с балкона
   Глядит, взмостясь на каблучки
   Всё это так, архитектура.
   Один мудрец учил народ,
   Что половиной всех красот
   Портным обязана натура.
   Представьте вашу чаровницу,
   Чтоб обольщенье побороть,
   Как истязающего плоть,
   Которого везут в больницу.
   Ее себе рисуйте так,
   А не в фалборочках и складках;
   Поверьте, мысль о недостатках
   Целительней, чем всякий злак;
   Ведь ежели припомнишь вид
   Иного мерзкого предмета,
   На целый месяц пакость эта
   Вам отбивает аппетит;
   Вот и старайтесь вновь и вновь
   Припоминать её изъяны;
   Утихнет боль сердечной раны,
   И улетучится любовь.
  
   Теодоро:
   Какой невежественный лекарь!
   Какое грубое знахарство!
   Чего и ждать, когда лекарство
   Изготовлял такой аптекарь!
   Твоя стряпня - для деревенщин.
   Ты - коновал и шарлатан,
   Мужик и неуч. Я, Тристан,
   Себе не так рисую женщин.
   Нет, для меня они кристальны,
   Они прозрачны, как стекло.
  
   Тристан:
   Стекло, и ломкое зело,
   Как учит опыт нас печальный.
   Когда вам трудно одному,
   Я вам помочь берусь свободно;
   Мое лекарство превосходно
   Мне послужило самому.
   Однажды - чтоб меня повесить! -
   Я был влюблен, вот с этой рожей,
   В охапку лжи с атласной кожей,
   Лет от рожденья пятью десять.
   Сверх прочих тысяч недостатков
   Она владела животом,
   Где б уместился, и притом
   Оставив место для придатков,
   Любой архив, какой угодно
   В неё, друг друга не тесня,
   Как в деревянного коня,
   Сто греков влезли бы свободно.
   Слыхали вы - в одном селе
   Стоял орешник вековой,
   Где обитал мастеровой
   С женой и детками в дупле,
   И то просторно было слишком!
   Вот так же приютить могло
   И это пузо, как дупло,
   Ткача со всем его домишком.
   Ее забыть хотел я страстно.
   (Давно уж время подошло),
   И что же? Память, как назло,
   Мне подносила ежечасно
   То снег, то мел, то мрамор хрупкий,
   Левкои, лилии, жасмин
   И преогромный балдахин,
   Носивший имя нижней юбки.
   Я чах на одиноком ложе.
   Но я решил не пасть в борьбе
   И начал рисовать себе
   Всё то, что на неё похоже:
   Корзины рыночных торговок,
   Баулы с почтой, сундуки,
   Вьюки, дорожные мешки,
   Где и тюфяк, и подголовок,
   И словно бы я молвил: сгинь! -
   Любовь преобразилась в злобу,
   И я забыл сию утробу
   На веки вечные - аминь!
   А ведь у этой душегубки
   Любая складка (я не вру!)
   Могла укрыть в своём жиру
   Четыре пестика для ступки
  
   Теодоро:
   Но где же я изъян найду?
   В Марселе места нет изъяну
   Я забывать её не стану.
  
   Тристан:
   Что ж, кличьте на себя беду
   И шествуйте стезей гордыни'
   (Пер. Лозинского).xl
  
   А это описание другого, уже не раз упомянутого шута из романа сэра В. Скотта 'Айвенго'. Надо полагать, что автор был хорошо знаком с обычаями и нравами той эпохи и имел под рукой как аутентичные времени изображения, так и описания:
   'Наряд его напоминал одежду свинопаса, но отличался некоторой причудливостью и был сшит из лучшего материала. Его куртка была выкрашена в ярко-пурпурный цвет, а на ней намалеваны какие-то пестрые и безобразные узоры. Поверх куртки был накинут непомерно широкий и очень короткий плащ из малинового сукна, изрядно перепачканного, отороченный ярко-желтой каймой. Его можно было свободно перекинуть с одного плеча на другое или совсем завернуться в него, и тогда он падал причудливыми складками, драпируя его фигуру. На руках у этого человека были серебряные браслеты, а на шее - серебряный ошейник с надписью: 'Вамба, сын Безмозглого, раб Седрика Ротервудского'. Он носил такие же башмаки, что и его товарищ, но ременную плетенку заменяло нечто вроде гетр, из которых одна была красная, а другая желтая. К его шапке были прикреплены колокольчики величиной не более тех, которые подвязывают охотничьим соколам; каждый раз, когда он поворачивал голову, они звенели, а так как он почти ни одной минуты не оставался в покое, то звенели они почти непрерывно.
   Твердый кожаный околыш этой шапки был вырезан по верхнему краю зубцами и сквозным узором, что придавало ему сходство с короной пэра; изнутри к околышу был пришит длинный мешок, кончик которого свешивался на одно плечо, подобно старомодному ночному колпаку, треугольному ситу или головному убору современного гусара. По шапке с колокольчиками, да и самой форме её, а также по придурковатому и в то же время хитрому выражению лица Вамбы можно было догадаться, что он один их тех домашних клоунов или шутов, которых богатые люди держали для потехи в своих домах, чтобы как-нибудь скоротать время' по необходимости проводимое в четырех стенах.
   Подобно своему товарищу, он носил на поясе сумку, но ни рога, ни ножа у него не было, так как предполагалось, вероятно, что он принадлежит к тому разряду человеческих существ, которым опасно давать в руки колющее или режущее оружие. Взамен всего этого у него была деревянная шпага наподобие той, которой арлекин на современной сцене производит свои фокусы'.
   В эпоху Возрождения шуты уже не носили корону с бубенчиками или дурацкий колпак. Они могли быть даже дворянами, смелыми и благородными людьми, как упомянутый Шико - шут короля Генриха III, или Трибуле в драме В. Гюго 'Король забавляется'. За что порою и расплачивались жизнью.
   Снова обратимся к Вальтеру Скотту: 'Шут пристроился шагах в двух позади кресла хозяина, который время от времени бросал ему подачки со своей тарелки. Впрочем, такой же милостью пользовались и любимые собаки, которых, как мы уже видели, в зале было довольно много. Вамба сидел перед маленьким столиком на стуле с вырезанными на спинке ослиными ушами. Подсунув пятки под перекладину своего стула, он так втянул щеки, что его челюсти стали похожи на щипцы для орехов, и наполовину зажмурил глаза, что не мешало ему ко всему прислушиваться, чтобы не упустить случая совершить одну из тех проделок, которые ему разрешались.
   - Уж эти мне перемирия! - воскликнул он, не обращая внимания на то, что внезапно перебил речь величавого храмовника. - Они меня совсем состарили!
   - Как, плут? Что это значит? - сказал Седрик, с явным удовольствием ожидая, какую шутку выкинет шут.
   - А то как же, - отвечал Вамба. - На моем веку было уже три таких перемирия, и каждое - на пятьдесят лет. Стало быть, выходит, что мне полтораста лет.
   - Ну, я ручаюсь, что ты умрешь не от старости, - сказал храмовник, узнавший в нем своего лесного знакомца. - Тебе на роду написано умереть насильственной смертью, если ты будешь так показывать дорогу проезжим, как сегодня приору и мне.
   - Как так, мошенник? - воскликнул Седрик. - Сбивать с дороги проезжих! Надо будет тебя постегать: ты, значит, такой же плут, как и дурак.
   - Сделай милость, дядюшка, - сказал шут, - на этот раз позволь моей глупости заступиться за моё плутовство. Я только тем и провинился, что перепутал, которая у меня правая рука, а которая левая. А тому, кто спрашивает у дурака совета и указания, надо быть поснисходительнее'.
   Мэтр Шико - вполне историческая личность. Антуан д`Англерей (1540-1591), по другой версии Жан-Антуан д'Анжлер, гасконский дворянин. Сначала служил солдатом под началом савойского маркиза де Вилара, который был отцом Мадлен Савойской, жены герцога Майенского. Позже служил королям Франциску II и Карлу IX, при которых занимал весьма важные должности. Придворный шут французских королей Генриха Третьего Валуа и Генриха Четвёртого Бурбонского. Как пишет Александр Дюма, был представлен во двору Генриха Третьего после его коронации в 1574 г. и заслужил благосклонность короля за то, что говорил ему правду. Многие авторы приводят его остроты, за которые его ненавидел весь двор. Но Шико был для короля Генриха Третьего не только шутом. Он был его лучшим советником, хотя сам и не считал себя таковым ('Нет, не хочу быть советником, тогда мне придётся тебе во всём поддакивать').
   В начале Шико был ярым католиком и, возможно, даже принимал вместе со своим братом Раймондом участие в убийстве Франсуа де Ларошфуко, одного из лидеров гугенотов во время Варфоломеевской ночи. В 1574 г. Шико получил звание лейтенанта. Он служил Генриху III с огромным усердием и преданностью во времена религиозных войн. Тем не менее, со временем его религиозная ревность стала умеренней, и он стал приверженцем религиозной терпимости.
   В марте 1584 г. ему был пожалован королём аристократический титул. Шико оставался верным другом короля и после того, как Генрих был вынужден бежать из Парижа. Он служил ему до убийства Генриха в 1589 г. Был известен своей жизненной силой и способностью схватывать вещи на лету, а также как великолепный сатирик. Это был единственный реальный придворный шут в своё время, который участвовал в военной и политической жизни и который носил шпагу, пользуясь репутацией прекрасного фехтовальщика и солдата. После того, как королевская власть перешла к Генриху IV, Шико занял место шута при этом гасконце-короле. Он погиб в 1591 г. Во время осады Руана при Генрихе IV он захватил в плен одного из противников короля. При этом он не стал отнимать у него шпагу, а ввел в палатку короля со словами 'Смотри, Генрих, что я тебе дарю'. Пленник оскорбился и ударил его сзади эфесом по голове. Шико умер на месте (не дожив до запланированных Дюма-отцом лет). А в романе 'Сорок пять' у писателя он не просто не умирает, но, как и положено шуту и Трикстеру, играет в собственную смерть:
   'Голубоватый свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного дуба лишь белесоватый круг, от которого отливала зеленью позолота резных выступов орнамента.
   - Один! Опять один! - прошептал король. - Ах, верно говорит пророк: великие мира должны всегда скорбеть. Но ещё вернее было бы: они всегда скорбят.
   После краткой паузы он пробормотал, словно читая молитву:
   - Господи, дай мне силы переносить одиночество в жизни, как одинок я буду после смерти.
   - Ну, ну, насчет одиночества после смерти - это как сказать, - ответил чей-то пронзительно резкий голос, металлическим звоном прозвучавший в нескольких шагах от кровати. - А черви-то, они у тебя не считаются?
   Ошеломленный король приподнялся на своём ложе, с тревогой оглядывая все предметы, находившиеся в комнате.
   - О, я узнаю этот голос, - прошептал он.
   - Слава богу! - ответил голос.
   Холодный пот выступил на лбу короля.
   - Можно подумать - голос Шико.
   - Горячо, Генрих, горячо, - ответил голос.
   Генрих опустил с кровати одну ногу и заметил недалеко от камина, в том самом кресле, на которое час назад он указывал д`Эпернону, чью-то голову; тлевший в камине огонь отбрасывал на неё рыжеватый отблеск. Такие отблески на картинах Рембрандта выделяют на их заднем плане лица, которые с первого взгляда не сразу и увидишь.
   Отсвет озарял и ручку кресла, на которую опиралась рука сидевшего, и его костлявое острое колено, и ступню, почти без подъема, под прямым углом соединявшуюся с худой, жилистой, невероятно длинной голенью.
   - Боже, спаси меня! - вскричал Генрих. - Да это тень Шико!
   - Ах, бедняжка Генрике, - произнес голос, - ты, оказывается, всё так же глуп?
   - Что это значит?
   - Тени не могут говорить, дурачина, раз у них нет тела и, следовательно, нет языка, - продолжало существо, сидевшее в кресле.
   - Так, значит, ты действительно Шико? - вскричал король, обезумев от радости.
   - На этот счёт я пока ничего решать не буду. Потом мы посмотрим, что я такое, посмотрим.
   - Как, значит, ты не умер, бедняга мой Шико?
  
  
   Шут Шико объясняет королю Генриху III, почему он предпочитает считаться мертвым, рис. А.Озаревской и А.Яковлева, 1981 г.
  
   - Ну вот! Теперь ты пронзительно кричишь. Да нет же, я, напротив, умер, я сто раз мёртв.
   - Шико, единственный мой друг.
   - У тебя передо мной то единственное преимущество, что ты всегда твердишь одно и то же. Ты не изменился, чёрт побери!
   - А ты, - грустно сказал король, - изменился, Шико?
   - Надеюсь.
   - Шико, друг мой, - сказал король, спустив с кровати обе ноги, - скажи, почему ты меня покинул?
   - Потому что умер.
   - Но ведь только сейчас ты сам сказал, что жив.
   - Я и повторяю то же самое.
   - Как же это понимать?
   - Понимать надо так, Генрих, что для одних я умер, а для других жив.
   - А для меня?
   - Для тебя я мёртв.
   - Почему же для меня ты мёртв?
   - По понятной причине. Послушай, что я скажу.
   - Слушаю.
   - Ты в своём доме не хозяин.
   - Как так?
   - Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит.
   - Милостивый государь!
   - Не сердись, а то я тоже рассержусь!
   - Да, ты прав, - произнес король, трепеща при мысли, что тень Шико может исчезнуть. - Говори, друг мой, говори.
   - Ну так вот: ты помнишь, мне надо было свести небольшие счеты с господином де Майеном?
   - Отлично помню.
   - Я их и свел: отдубасил как следует этого несравненного полководца. Он принялся разыскивать меня, чтобы повесить, а ты, на которого я рассчитывал, как на защиту от этого героя, ты бросил меня на произвол судьбы. Вместо того чтобы прикончить его, ты с ним помирился. Что же мне оставалось делать? Через посредство моего приятеля Горанфло я объявил о своей кончине и погребении. Так что с той самой поры господин де Майен, который так разыскивал меня, перестал это делать.
   - Какое ужасное мужество нужно было для этого, Шико! Скажи, разве ты не представлял себе, как я буду страдать при известии о твоей смерти?
   - Да, я поступил мужественно, но ничего ужасного во всем этом не было. Самая спокойная жизнь наступила для меня с тех пор, как все считают, что меня нет в живых.
   - Шико! Шико! Друг мой! - вскричал король. - Ты приводишь меня в ужас, я просто теряю голову.
   - Эко дело! Ты только сейчас это заметил?'xli
   В связи с нравственным уроком о смысле дружбы вспоминается и такой суфийский анекдот:
   'Однажды Ходжу спросили: - Ходжа, ты можешь сказать, сколько у тебя сейчас друзей в городе?
   - Сколько сейчас, - ответил Ходжа, - сказать не могу, потому что у меня в этом году выдался хороший урожай, живу в довольстве. А друзья познаются в беде' (Весельчак Ходжа, 2007, с. 234).xlii
   Дурак сопутствует королю, - пишет Трахтенберг, рассматривая роль шутов вообще - если король ведёт себя, как глупец. Придворный скоморох становится похожим на тень короля. Только к тени приросли ослиные уши. За королем следует клоун, но вместе с ним плетется и злое воспоминание о совершенных королем нелепостях. Тень не просто отбрасывается фигурой человека, но и вступает с ней в своеобразные отношения. Человек хохочет, слушая шутки собственной тени. Проходит время, человек перестает смеяться. Тень сказала ему то, о чем он уже начал догадываться, но в чем ещё боится признаться даже себе. Это уже не тень, а совесть. Дурак заговорил тайными мыслями короля. Тень то укорачивается, то удлиняется, она становится пародией на контуры тела, которое её отбросило. Но она отброшена телом, она неотделима от него (Трахтенберг,... ).xliii
   Ради полноты картины, по-видимому, следует добавить, что не только шут является основным действующим лицом европейского комического эпоса XIII-XVII вв. Обычно в фольклоре шут выступает в паре с плутом или дураком, либо попеременно становится тем или другим (что характерно именно для Трикстера-шута). Сам шут-Трикстер является центральной фигурой, снимающей противоречие между плутом и дураком, совмещая в себе в ослабленном виде характеристики того и другого. Ярким примером является придурковато-плутоватый Труффальдино из Бергамо, маска итальянского комического театра эпохи Возрождения и столетия спустя, слуга двух господ в одноимённой пьесе XVIII в. Карло Гольдони.
   'Слуга двух господ' - комедия, которая предназначена автором для игры на площади, на карнавале, когда актеры импровизируют, а публика вовлекается в действо.
   Смейся - и с тобой вместе будет смеяться весь мир. Плачь - и ты будешь плакать в одиночестве.
  
  
  III.3. Молла, ходжа, афанди: Насреддин и другие суфии
  
  Жаловаться на неприятную вещь - это удваивать зло; смеяться над ней - это уничтожить его. Конфуций
  
   Вернёмся же к Насреддину, которого уже не раз упоминали выше. Это персонаж, хорошо известный на Востоке по сей день. Разные народы знают его под всевозможными именами: узбеки и турки - как ходжу Насреддина, афганцы - как Насреддина Афанди, азербайджанцы - как муллу (моллу) Насреддина. Именуя Насреддина муллой или ходжой, рассказчик подразумевал, прежде всего, что он является учителем, наставником, а значит, испытателем слушателя. Кроме того, если обратиться к 110 суре Корана 'ан-Наср', можно предположить, что 'Наср' в имени героя дословно означает 'помощь'. 'Эд-Дин' - 'вера' (араб.). Таким образом, Насреддин - это нарицательное имя помощника в вере, надо думать, суфия.
   Суфизм - мистическое направление в исламе - зародился, вероятно, даже раньше самого ислама. Считается, что в суфизме школ столько, сколько суфиев. Остроумные притчи Насреддина, близкие по жанру к анекдоту, тем не менее, представляют собой традиционное явление в рамках евроазиатской культуры, начиная от тех же киников. Истории, связанные с именем Насреддина, являются определёнными формулами для введения слушателя в иное состояние ума, чем собственно, Трикстер и занимается. Насреддин, в баснях, по мнению исследователей суфизма, использует особую дервишскую технику, заключающуюся в том, что он играет роль обывателя, непосвящённого человека (суфии называют это 'путём упрёка'), чтобы человек смог отразиться в ситуации как в зеркале и получить нужный урок. Его кажущиеся ненормальность и эксцентричность являются маской Трикстера, служащей для привлечения и фиксации внимания. Например:
   'В самый солнцепек, вернувшись домой, Афанди попросил жену:
   - Принеси-ка миску простокваши! Нет ничего полезней и приятней для желудка в такую жару! Жена ответила:
   - Миску? Да у нас даже ложки простокваши нет.
   Афанди сказал:
   - Ну и ладно, ну и хорошо, что нет. Простокваша вредна человеку...
   - Странный вы человек,- сказала жена,- то у вас простокваша полезна, то вредна. Какое из ваших мнений правильно?
   Афанди ответил:
   - Если она дома есть - правильно первое, а если ее нет - правильно второе' (Таджикский народный юмор, 1972, с. 44).xliv
   Образ неунывающего хитроватого героя типа Насреддина, путника, 'исколесившем' на ишаке половину Азии, владеющего всеми искусствами или ремёслами, включая остроумие и обольщение, характерен для большинства стран Востока (вспомните признаки 3-4). Его могут и не именовать собственно Насреддином: Молла - у азербайджанцев, Афанди (Эфенди, Эпенди) - у таджиков и узбеков, Кемине (у туркмен), Джоха (у арабов), Насыр (у казахов) и т. д.xlv Даже славяне Балкан, жившие долго под властью турок, имеют своего Насреддина. Зовут его Хэро из Герцеговины, он также веселый герой целого ряда бродячих сюжетов, сказок и анекдотов (Сербские народные сказки, 1956, с. 199-221). xlvi
   Басни и анекдоты Насреддина и по сей день имеют хождение на Востоке. Насчитывается несколько сотен анекдотов о Насреддине, они продолжают множиться. С учётом реалий времени, сейчас Насреддин уже 'шутит' о мировой электронной паутине (сети Интернет).
   Вот, кстати, два весьма показательных анекдота про Насреддина из газеты. В русской интерпретации их рассказывают про малолетку Вовочку:
   'Когда Насреддин учился в школе, учитель часто рассказывал детям о природе, о жизни на земле, о временах года, о смене дня и ночи. Как-то на уроке он сказал:
   - Вот сейчас весна. Дни становятся длиннее, а ночи - короче. А через месяц, когда наступит лето, день удлинится на целый час.
   Прошёл месяц. На уроке снова заговорили о временах года, и учитель вызвал Афанди:
   - А ну, Насреддин, скажи нам: сколько часов в сутках?
   - Сейчас сутки имеют двадцать пять часов, хотя в остальное время они состоят из двадцати четырёх, - бойко ответил Афанди'.
   '- Кто старше? - спросили у Афанди. - Вы или ваш брат?
   - В прошлом году мать говорила, что он старше меня на год, но ведь прошёл уже целый год, и теперь мы ровесники!'
   Насреддин - любимец тюрков, особенно тех тюркских народов, чей язык относится к западно-хунской группе. Естественно, есть свой Насреддин и у поволжских татар, крымских татар и других татарских субэтносов. Только имена разные народы дали Насреддину свои. Но они, эти имена, схожи и легко узнаваемы. Потому что если хорошо смеющийся человек - хороший человек, то хорошо смеющийся народ - хороший народ. А плохих народов никогда не было, нет и не будет. Поэтому Насреддин - общий и вечный (Визиров, 2002).xlvii
   Разумеется, Насреддин неотрывен от своего народа, который он высмеивает вместе с собой и тонко, и грубо:
   'Однажды у Моллы спросили:
   - Молла, под каким созвездием ты родился?
   - Под созвездием Козла, - ответил Молла.
   - Ай, Молла, - сказали ему, - такого созвездия нет.
   - В детстве, - возразил Молла, - отец говорил мне, что моя судьба под созвездием Козленка. Теперь я стал взрослым мужчиной, и, наверно, это созвездие тоже выросло и стало козлом' (Притчи о Молле Насреддине, 2005, с. 48).xlviii
   'Однажды Молла шел со своим приятелем по базару. Видят: двое дерутся. Приятель говорит Молле:
   - Пойдем, разнимем их.
   Молла согласился, но не успели они подойти к дерущимся, как драка сразу прекратилась. Один из дравшихся говорит другому:
   - Я до сих пор хорошо не знал тебя. Оказывается, ты настоящий осел!
   - Если я осел, - ответил другой, - то ты тогда осленок.
   Молла, увидев, как обернулось дело, схватил приятеля за руку и сказал:
   - Пошли, тут встретились отец с сыном, и мы ничем им помочь не сможем' (там же, с. 197).xlix
   Можно предположить, что, как и в случае с Диогеном и Уленшпигелем, всплеск интереса к образу Насреддина наблюдается в переломные моменты истории, как то, например, распад халифата или завоевательные походы Тимура - с одной стороны, или социальные потрясения, типа революций - с другой стороны, когда народ, в среде которого бытует образ, противопоставляет трудностям периода духовную традицию смеха:
   'Однажды Молла шёл в соседнее село. По дороге он купил арбуз. Разрезал его, половину съел, а другую бросил на дорогу и сказал про себя:
   - Пусть тот, кто увидит этот арбуз, подумает, что здесь проходил бек.
   Прошёл он немного, потом вернулся обратно, подобрал брошенную половину, съел и сказал:
   - Пусть подумают, что у бека был слуга, который и съел эту половину.
   Прошёл Молла ещё немного и, пожалев, опять вернулся, подобрал арбузные корки, съел их и сказал:
   - Пусть подумают, что у бека был ещё и осёл'.
   У народов Востока существует до сих пор обычай: тот, кто произносит имя этого героя, должен рассказать семь историй, а в ответ на это каждый слушатель также рассказывает семь историй. Считается, что семь насреддиновских историй, изложенных в определённой последовательности, способны привести суфия к озарению и мгновенному постижению истины.
   Возможно, что хотя Насреддин - это собирательный фольклорный образ, у него был так или иначе исторический прототип. Одним из претендентов является, например, Наср-Эд-Дин - ходжа и турецкий средневековый баснописец, живший в конце XIV - начале XV вв.l Хотя, вполне возможно, как показано выше, это не собственное имя баснописца, и семь городов Востока могут с таким же успехом спорить о месте его рождения, как делят славу рождения легендарного Гомера. Говорят, что родился турецкий Насреддин в Анатолийском местечке Сиврихисар, был кадием (народный судья), одно время преподавал, на что указывает его титул, и умер в городе Агшихаре.
   'Перу' турецкого Наср-Эд-Дина принадлежит 'Лятаифи ходжа Наср-эд-дин' - сборник анекдотов (басен), сказок, который является переходной ступенью от народного комического устного эпоса к полукнижному юмору (Смирнов, 1892).li
   Самое широкое распространение лятаифи (анекдоты) получили, разумеется, в турецком быту, среди широких слоев города и деревни. Центральными действующими лицами лятаифи являются сам автор - ходжа, его сын - маленький Насреддин, его жена и его любимый осел. Нередко ходжа осмеивает в своих историях кади (судью), мухтара (старшину) и других представителей местной власти и духовенства,lii включая самого Аллаха.
   'Однажды у Ходжи украли калитку. Сколько он ни искал, вора найти не мог. Наконец, он пришел в мечеть и снял там дверь. Взвалив на плечи, Ходжа хотел её унести, но тут его остановил привратник:
   - Ты что делаешь?
   - Вы говорите, ответил Ходжа, - что Аллах все знает. Если это правда, значит, он знает, кто украл мою калитку. Пусть скажет, кто вор, - и я отдам ему его дверь' (Весельчак Ходжа Насреддин, 2007, с. 220).liii
   Сторонники другой гипотезы считают, что Мулла Насреддин жил при дворе арабского халифа Гарун-аль-Ра-шида и был выдающимся учёным своего времени. Однако, поскольку проповедуемое им учение подвергалось нападкам, он, спасая свою жизнь, притворился шутом и получил возможность свободно говорить то, что думал.
   У исследователей 'наследия' Насреддина наиболее популярна гипотеза, что, всё-таки первый исторический Насреддин родился в Турции в городе Акшехире в 605 году хиджры (1206 г), получил образование в Конье, жил в Кастамону и умер в Акшехире в 683 году хиджры (1284-1285). При этом дата на его могиле написана задом наперёд, как и положено Трикстеру (Анекдоты о Ходже Насреддине, 1957, с. 245-247) liv.
   Стало быть, он жил на изломе эпох, накануне вторжения монголов, и умер за сотню лет до Тимура, вместе с которым традиционно фигурирует в баснях. Таким образом, и Тимур в них не исторический, а своего рода нарицательный персонаж, например:
   'Однажды Тимур сказал Молле:
   - Молла, мне нужен астролог в мой дворец, но нам никак не удаётся найти подходящего. Ты не сможешь быть астрологом?
   - Смогу, - ответил Молла, - но только вместе с женой.
   - Как так? - спросил Тимур.
   - Так уж издавна повелось, - сказал Молла, - что моё мнение никогда не сходится с мнением моей жены. Вот, например, если я вечером, глядя на небо, говорю: 'Завтра будет дождь', то она, посмотрев на облака, обязательно скажет: 'Нет, дождя не будет'. После этого каждый из нас твёрдо стоит на своём, и мы скорее умрём, чем уступим друг другу. Если она, предположим, скажет, что в этом году будет хороший урожай, то я непременно скажу: 'Нет, не будет!' И вот уже несколько лет, я это заметил сам, сбываются или её слова, или мои. И ничего третьего не случается. Потому астрологом я могу быть только вместе с женой' (Двадцать три Насреддина..., с. 569-573).
   В баснях о Насреддине и властителях особенно ярко проявляется его свойство снижать у сильных мира сего чувство их собственной значимости, то есть воровать у них Силу (как и отмечено в моей классификации - это признак Трикстера 1).lv Например:
   'Когда Молла Насреддин переселился из деревни в город, то несколько лет жил в разных домах. Наконец он скопил немного денег, одолжил кое у кого, и построил себе дом с очень маленькой кухней.
   Об этом сообщили Тимуру, и тот, чтобы посмеяться над Моллой, собрал своих придворных и пришёл к нему.
   Тимур оглядел комнаты и кухню и сказал Молле:
   - Дом у тебя хороший, он вполне подходит тебе, вот только кухня мне совсем не понравилась. Разве можно делать такую маленькую кухню? В ней и двум мышам не разыграться - одна обязательно угодит в мышеловку.
   - Размер моей кухни свидетельствует о величине моей любви к тебе, - ответил Молла.
   - Я что-то тебя не понимаю, - сказал Тимур.
   - Что же тут не понять? Если у таких людей, как я, будут большие кухни, то тогда у таких, как ты, не будет больших дворцов'.
   Не менее остроумно поступает с власть предержащими таджикский Насреддин - Мишфики:
   'Выехав на охоту, эмир и его везирь взяли с собой Мушфики. За ними плелся пешком слуга. День был жаркий. Скинув с себя тяжелые золототканые халаты, эмир и его везирь взвалили их на плечи слуги.
   - Взгляни, Мушфики,- сказал эмир,- какой у меня выносливый слуга. Ведь то, что несет он на плечах,- это полный груз осла!
   - Даже больше, ваше величество,- ответил Мушфики,- это груз двух ослов!' (Таджикский народный юмор, с. 13).lvi
   В Турции басни о Насреддине были собраны и изданы в 1837-1838 годах. Французский востоковед Малауф перевел их на французский язык и издал в Париже. Второе издание этого труда относится к 1859 году. Татарский текст анекдотов Насреддина был напечатан в 1845 году. Азербайджанцы стали печатать их гораздо позже, хотя Насреддин не менее популярен у них, чем в других восточных странах.
   Полагаю, что над большинством острот Насреддина смеялись во все времена, ибо глупость и чванство не знают старости. Вот по-прежнему актуальный анекдот, который относится к любому политику любой эпохи и любой страны:
   'Как-то падишах спросил Насреддина: - Послушайте, кого вы больше всего уважаете? - Тех, кто расстилает передо мной богатый дастархан и не скупится на угощение. - Приглашаю вас завтра на угощение! - сказал падишах. - Ну, тогда я и вас начну уважать с завтрашнего дня!'
   В ходе смутного времени с 1908 г. до окончания реформ Кемаля во второй половине 1920-х гг. лятаифи стали настолько популярны, что при введении нового алфавита в конце 1928 г. турецкие газеты использовали их как учебный материал. На газетной полосе давали анекдот о ходже старым арабским шрифтом и рядом этот же текст - новым, латинским. Лятаифи ходжи Наср-Эд-Дина - одна из первых книг, напечатанных новым турецким алфавитом.
   В анекдотах Насреддин, как и античный Гермес, выступает сперва мальчишкой-проказником, в том числе и в ипостаси собственного сына (признак 7).
   'Когда Насреддин был молод, он однажды забрался в постель молодой мачехи. - Чего тебе надо? - удивилась она. - Да ты разве не видишь? - спросил он. - Я - это мой отец'.
   Зрелый Насреддин выступает против молодого Насреддина, который всё делает наперекор отцу. Это идеома 'я - мой отец' (Молла Насреддин, 1970, с. 144).lvii Например:
   'Однажды Молла послал сына на базар за спичками. Сын купил их и принёс.
   - Купил? - спросил Молла.
   - Купил, - ответил сын.
   - Ну ладно, а они не отсыревшие?
   - Нет, они загораются хорошо.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Когда покупал, то зажигал их все одну за другой, проверил и только потом взял'.
   'Насреддин шёл с сынишкой, когда навстречу им попалась похоронная процессия. Сын спросил: - Что несут на носилках? - Человека. - А куда его несут? - Человека несут в жилище, где нет ни золота, ни серебра, ни кушаний, ни напитков, ни одежды, ни хлеба. - Разве его несут к нам домой? - удивился мальчик'.
   Что, впрочем, характерно и для Уленшпигеля, который не только показывает согражданам зад (признак 2), но и путём разных проделок и краж помогает матери-вдове (Маргелона..., N3 , 5-9).lviii Вот ещё один весьма характерный традиционный фрагмент. В нём ничего не изменится, если имя героя будет не Уленшпигель, а Насреддин.
   '- Отчего это у тебя здоровенная кружища, а у меня махонький стаканчик? - спросил Уленшпигель отца, который отхлебывал пиво.
   - Оттого что я твой отец и набольший в доме, - отвечал Клаас.
   - Ты пьешь уже сорок лет, а я всего только девять, - возразил Уленшпигель, - твое время прошло, моё начинается, значит, мне полагается кружка, а тебе стаканчик.
   - Сынок, - сказал Клаас, - кто захочет влить в бочонок целую бочку, тот прольёт пиво в канаву.
   - А ты будь умней и лей свой бочонок в мою бочку - я ведь побольше твоей кружки, - отрезал Уленшпигель' (де Костер, 1983).
   Насреддин-мальчик отличается от Насреддина-взрослого тем, что не попадает впросак. Во всём остальном - это тот же шут, только маленький.
   'Насреддин поучал сына и говорил: - Примерный сын должен слушаться родителей и не завидовать брату из-за лучшего куска или платья. Поступай так, и все будут любить тебя. - Дорогой отец, - отвечал сын, - я буду послушным сыном, а брат пусть отнесет к себе часть твоих советов: пусть все любят его, а лучшая одежда и еда достанутся мне'.
   Маленький сын Насреддина: лентяй, посылающий на работу вместо себя брата (N 124); гиперсексуальный 'Вовочка', который уже в детском возрасте не прочь жениться (N 136); проказник, сжигающий все спички, проверяя их (N 126); насмешник, который своим поведением ставит в неловкое поведение самого Тимура (N 125). На упрек муллы, что 'чаще всего острые умом дети вырастают круглыми идиотами', маленький Афанди отвечает, что 'уважаемый учитель в детстве наверняка был очень умен' (N 12) (Двадцать три Насреддина...).
   Иногда Насреддин использует своего сына для суфийского урока, как в этом случае:
   'Посылая сына с глиняным кувшином по воду, Насреддин Афанди дал ему затрещину и сказал:
   - Смотри у меня, не разбей кувшин!
   Жена Афанди возмутилась:
   - За что вы бьёте ребёнка? Ведь кувшин-то цел.
   - Ничего ты не понимаешь, жена! - ответил Афанди. - Какая польза бить его после того, как он разобьёт кувшин?'
   Это весьма тонкий намек и на многих сильных мира сего, как и в следующей истории:
   'Рано утром соседи застали Моллу Насреддина горько рыдающим возле своего дома.
   - Что случилось, что тебя так опечалило? - спросили соседи.
   - Ишак, - ответил Молла Насреддин. - Он околел.
   - Подумаешь, беда, - успокоились соседи. - Купишь себе нового.
   - Такого не будет, - молвил Молла. - Мой ишак был единственный в мире не кушающий ишак.
   - Так не бывает, - возмутились соседи.
   - Нет, бывает, - воспротивился Молла. - Десять дней назад я забыл покормить ишака. Он промолчал.
   На следующий день я опять забыл его покормить. Он опять промолчал. Увидев такое, я перестал его кормить вообще. Ишак молчал. И только он научился ничего не кушать, как взял и околел. Где я теперь найду такого?'
   'Однажды Хуже Насрэддину был нужен котёл. Вот он пошёл к соседу и выпросил котёл. Через некоторое время он отнёс обратно не один котёл, а два: второй был маленький. Сосед спросил его, почему он принёс два котла.
   - Второй - сын вашего котла: он родился у нас! - ответил Хужа.
   Сосед удивился, но взял оба котла.
   Прошло недели две. Хужа опять пришёл за котлом. Сосед с радостью дал ему большой котёл. Он думал, что Хужа опять принесёт два котла. Но случилось не так. Хужа котёл не несёт. Сосед пошёл за котлом сам, а Хужа говорит ему:
   - Твой котёл помер!
   Сосед удивился и сказал:
   - Котёл не может умереть!
   Хужа Насрэддин, засмеявшись, ответил:
   - А как же ты поверил, что твой котёл родил?
   Так вместо маленького котла добыл себе Хужа большой котёл'.
  
  
   Как Трикстер по признаку 5 Насреддин проявляет гиперсексуальность:
   - у него подчас несколько жён и несколько дочерей;
   - зерно Насреддина съели не мыши, а дети;
   - он не прочь поменять жену на календарь, потому что каждый год его заменяют новым;
   - готов взять несколько жен, если в одной нет нескольких качеств;
   - собирается на старости лет жениться вновь, так как зимой огонь нужней;
   - во время очередных родов гасит свечу, лишь бы жена больше не рожала;
   - идёт сватать за друга, но объясняется в любви сам и т. д.
   'Какая ты у меня хорошая да пригожая! Что бы я делал, если бы Аллах не создал тебя, - сказал как-то Насреддин своей жене. - Наверное, век бы не женился ни на ком. - А что бы ты делал, если бы Аллах создал двух таких, как я? - Взял бы обеих в жены, - не задумываясь, ответил Насреддин'.
   'Во сне Насреддину приснилась соседка-вдовушка. Она до того была нежна и красива, что он не утерпел и, прижав её к груди, поцеловал в губы. Так это ему понравилось, что он попытался поцеловать её во второй раз, как вдруг проснулся от здоровенной оплеухи. Видит - лежит рядом с ним его собственная жена. - Как вам не стыдно! - сказала она возмущённо. - Вы мне чуть ухо не откусили! - Извини, жена, вина не моя, - пробормотал сконфуженно ходжа. - Это все соседка виновата!'
   'Как-то переезжал Насреддин из одного города в другой, и соседи увидели, что все имущество его - две подушки и два одеяла. - Что же это, ходжа, столько лет вы жили с женой, а ничего, кроме этого не нажили! - Нажили мы имущества много, да дочерей у нас было ещё больше'.
   Насреддин, как и прочие Трикстеры, прожорлив. А ведь именно в этом искусстве соревновался Локи с огнём в 'Старшей Эдде'. Насреддин же сожалеет, что у него не шесть пальцев, не три руки и что он может проглатывать лишь по два куска; готов умереть от обжорства, садится за стол незваный ссылаясь на долг вежливости или знакомство с пищей и т. д.
   Согласно признаку 6 предложенной классификации Насреддин - лицедей, он играет роль, он создаёт образ, наиболее удобный для того, чтобы донести слушателю ту или иную мысль. При этом Насреддин, как правило, выступает возмутителем спокойствия и нарушителем существующих порядков. Как лекарь он лечит, как больной он болеет и умирает. Он то судит, то сам оказывается подсудимым. Он выступает то как мудрец, то как невежа, оставляет в дураках и сам проявляет себя 'глупцом', шутит, но и оказывается жертвой шутки. Он торгует, лишь бы торговать, и покупает, лишь бы купить (С. 555). Он бывает и беден, и богат. Он ворует (что почему-то с лёгкой руки Л. Соловьева за Насреддином не признаётся), но и оказывается обворованным сам...
   'Однажды ходжа вошёл в лавку халвовщика. Не оборачиваясь по сторонам, он направился прямо к прилавку и принялся уписывать халву. Продавец на него набросился: - Эй ты, по какому праву ты лопаешь халву даром у правоверного мусульманина? Так говоря, он начал избивать ходжу. А тот невозмутимо ответил: - Что за прекрасный человек - он силой заставляет человека есть халву!'
   'Сосед увидел у себя в огороде Ходжу Насреддина, который рвал репу. Дул сильный ветер. - Что вы делаете, ходжа? - закричал сосед. - Разве вы не видите, какой сейчас ветер. Вот я и держусь за вашу репу, чтобы ветром не сдуло'.
   Киргизский Трикстер безбородый шутник Алдаркосе, дурачит байского сына, то есть человека, стоящего на высокой ступени социальной лестницы. Для исполнения своего замысла он меняет личину, то есть переодевается и наклеивает бороду, одним словом, лицедействует. Наконец, с помощью хитрости, трюка, он обманывает байского сынка и обворовывает его, лишая коня, стада баранов и прочего имущества (Проделки хитрецов..., 1972, с. 228-229).lix В другой истории он красноречиво заговаривает баю зубы, играя на его алчности, и берёт на время коня, чтобы съездить за золотом для алчущего. Ясное дело, что ни коня, ни шутника бай больше не увидит (там же, с. 229-230).lx Хитрый и неуловимый, мастер на проделки - такими эпитетами награждают киргизы своего героя, наказывающего собственников за жадность и скупость. Чтобы разорить бая, Алдаркосе выменивает у бая на пятьсот овец мешок, в который он поймал волка. По словам Алдаркосе в мешке у него белый-баран осеменитель. Волк само собой перерезал в кошаре всех овец (там же, с. 230-231).lxi Алдар, бывало, даже чертей оседлывал, хотя в части проворности их вряд ли кто превзойдёт (там же, с. 232).lxii Аллегория ясно свидетельствует об особенных качествах этого трикстера.
   Другой трикстер такого же типа, герой французского эпоса Пьер Пройдоха, заключил договор с Люцифером, что у него не будет ломаться мельница, и за это Пьер будет поставлять чёрту тысячу мер муки. Когда же мельница потеряла ход и Люцифер полез проверить жернова, Пьер запустил их, да так, что чёрт еле ноги унёс. Когда же Пьеру пришла пора умереть, то оказалось, что св. Пётр не пускает мельников в рай по той причине, что все они воры и плуты. Св. Иов не пустил Пьера в чистилище - также по причине профессии. Люцифер же приказал своим подручным вышвырнуть Пьера Пройдоху из ада, так как у него подобных молодцов предостаточно. Так Пьер вернулся на Белый Свет и до сих пор муку мелет (там же, с. 402-406). Тот же персонаж известен в фольклоре Болгарии, Венгрии и даже Бразилии..lxiii
   А вот ещё весьма характерный бродячий сюжет с участием Насреддина на Востоке или прощелыги-мужика (а то и чёрта) у славян:
   'Жил-был человек по прозвищу Марко-Черт. Он давно задолжал одному человеку, но долга не возвращал. Наконец, тому надоело ждать, и, встретив его, он спрашивает:
   - Когда ты вернешь долг?
   - Да я готов хоть сейчас, только вот беда - денег при себе нет, - отвечает Марко-Черт.
   - У тебя всегда один и тот же ответ. Знаешь что, пойдем-ка в суд. Судья назначит срок, и ты должен будешь мне заплатить.
   Марко-Чёрт покосился на него и говорит:
   - Да ты в уме? Не могу же я идти в суд в таких отрепьях!
   Что ты будешь делать! Дал человек Марку-Черту свою одежду, чтобы тот пошёл в суд, а потом вернул ему.
   Приходят они в суд. Только истец начал говорить, как Марко-Чёрт перекрестился и в изумлении говорит судье:
   - Сохрани меня бог, я ему не должен. Я думал, что он привел меня сюда по другому делу. Не верьте ему, господин судья! Он способен сказать, что и одежда на мне тоже принадлежит ему.
   А человек растерялся от удивления и говорит:
   - Ну конечно это моя одежда!
   - Вот видите, господин? Что я говорил?
   И судья, не разобрав, где истина, выгнал обоих' (Сербские народные сказки... С.222-223.).
  
   Подставьте в эту сербскую быличку вместо имени Марко 'Насреддин', и вы получите историю из жизни этого ходжи.
   Или вот, возьмите герцеговинца Хэро из нижеследующий истории. Это всё тот же вечный Насреддин:
   'Пас Херо коров кадия (турецк.:судья). В стаде была и его собственная корова. Как-то коровы подрались, и корова Херо забодала корову кадия. Пастух побежал к кадию.
   - Благородный эфенди! Твоя корова забодала мою.
   - А кто виноват? Что, их кто-нибудь раздразнил, что ли?
   - Нет, никто. Сами сцепились.
   - Ну что ж! Для скотины суда не бывает.
   - Да нет, ты послушай, эфенди, что я говорю: моя корова забодала твою, - говорит Хэро.
   - А-а! Погоди-ка, я погляжу в коран. - И кадий потянулся за книгой. Но Хэро схватил его за руку:
   - Не смей! Раз ты насчет моей коровы не смотрел в Коран, то и насчет своей нечего тебе смотреть' (там же, с. 221).
  
   Насреддин в полной мере соответствует трикстеру и в сюжетах о собственной смерти: носит сам по себе траур; опоздав на чужую панихиду, надеется побывать на собственной; просит похоронить себя вниз головой или в незамурованной могиле; просит написать на могиле, что он умер, не родившись; ищет более здоровое место для собственной могилы; дурачит Азраила, откладывая свою смерть, и Аллах признает правоту Насреддина; является к согражданам и после смерти, нарушая спокойствие мира смертных людей, которых он столько раз дурачил и смешил при жизни.
   Среди собирателей бродячих сюжетов о 'глупцах', простаках и шутах или даже автор ряда притч, достойных трикстера, был ассирийский писатель Бар-Эбрая (1226-1286), известный еще под арабским псевдонимом Абу аль-Фарадж, то есть 'отец радости'.
   Ряд историй, как вы можете видеть, соотносятся с сюжетами о Насреддине:
   'Одного человека спросили, учил ли он в школе арифметику. Тот ответил: 'Учил'. Тогда его спросили: 'Сможешь ли ты разделить на троих четыре серебряные монеты?' Он ответил: 'Могу. Пусть двое возьмут себе по две монеты, а третий не получит ничего''. (Бар-Эбрая, 1992, с. 165) lxiv.
   Другой глупец сказал: 'Я видел человека с длинной бородой, который ехал на осле и осыпал его ударами. И я сказал ему: 'О проклятый, если ты не хочешь ехать верхом, так почему ты сам не понесешь осла?' (с. 166).
   Иные имеют явный антиклерикальный характер:
   'У одного глупца умер сын. Когда его опускали в могилу, отец сказал: 'Положите его на правый бок, так лежать удобнее и значительно лучше для пищеварения'' (с. 158).
   'Один человек, молясь в церкви, услышал разговор священников: 'Адам совершил грех, а Христа распяли за его прегрешения. Ему пришлось искупать их. Это неправильно. Грех совершил Адам, его и нужно было распять'' (с. 167).
   Другой глупец, увидев, что его посевы побиты ветром и градом, посмотрел на небо и сказал: 'О господи! Ты требуешь от людей не делать им зла и не причинять друг другу вреда. А что ты скажешь о своих деяниях? Но кто же будет тебя судить за то, что твои дела не соответствуют словам?' (с. 166).
   'Один человек, молясь богу, сказал: 'Господи! Дай мне пять тысяч серебряных зуз! Из них я тысячу готов раздать бедным. Впрочем, если ты мне не доверяешь, можешь дать мне только четыре тысячи, а остальную тысячу раздай сам'' (c. 164).
   'Один глупец так молился в церкви: 'О господи, смилуйся надо мной и прости мне мои прегрешения, те, что я совершил по твоей воле, те, о которых ты знал, и те, о которых не ведал'' (с. 160).
  
   За много тысяч верст от арабского Востока и в совершенно иную эпоху, писатель Дюма вывел трикстера. Так проявляет себя это коллективное бессознательное человечества (вспомним утверждение Юнга, что 'психические структуры (архетипы), присутствуют в каждом из нас'). Это уже упомянутый Шико, который объявил себя Тенью (короля):
   'Да не посетуют на нас те из читателей, которые из склонности своей к чудесному поверили бы, что мы возымели дерзость ввести в своё повествование призрак. Шико был существом из плоти и крови. Высказав, по своему обыкновению под видом насмешек и шуток, всю ту правду, которую ему хотелось довести до сведения короля, он покинул дворец.
   Вот как сложилась его судьба.
   После смерти друзей короля, после того, как начались смуты и заговоры, возбуждаемые Гизами, Шико призадумался.
   Храбрый, как хорошо известно читателю, и беспечный, он тем не менее весьма дорожил жизнью: она забавляла его, как забавляет все избранные натуры.
   В этом мире одни дураки скучают и ищут развлечений на том свете.
   Однако же после некой забавы, о которой нами было упомянуто, он решил, что покровительство короля вряд ли спасет его от мщения со стороны г-на де Майена. Со свойственным ему философским практицизмом он полагал, что, если уж в этом мире нечто физически свершилось, возврата к прежнему быть не может и что поэтому никакие алебарды и никакие трибуналы короля Франции не зачинят даже ничтожнейшей прорехи, сделанной в его куртке кинжалом г-на де Майена.
   Он и принял соответствующее решение, как человек, которому к тому же надоела роль шута и который всё время стремится играть вполне серьёзную роль, надоело и фамильярное обращение короля - времена наступили такие, что именно оно-то и грозило ему верной гибелью.
   Он поэтому начал с того, что постарался, насколько было возможно, увеличить расстояние между своей шкурой и шпагой г-на де Майена.
   Осуществляя это намерение, он отправился в Бон с тройной целью - покинуть Париж, обнять своего друга Горанфло и попробовать пресловутого вина розлива 1550 года, о котором шла речь в письме, завершающем наше повествование 'Графиня де Монсоро'.
   Надо сказать, что мера эта оказалась вполне действенной: месяца через два Шико заметил, что он толстеет не по дням, а по часам и что одного этого достаточно, чтобы он стал неузнаваем. Но заметил он также, что, толстея, уподобляется Горанфло гораздо больше, чем это пристало бы человеку с головой. И дух возобладал над плотью.
   Осушив несколько сот бутылок знаменитого вина 1550 года и поглотив двадцать два тома, составлявших монастырскую библиотеку, откуда априори почерпнул латинское изречение 'Bonum vinum laetificat cor hominis' lxv Шико почувствовал великую тяжесть в желудке и великую пустоту в голове.
   'Можно, конечно, было бы постричься в монахи, - подумал он. - Но у Горанфло я буду уж слишком по-хозяйски распоряжаться, а в других аббатствах - недостаточно. Конечно, ряса навсегда укроет меня от глаз господина де Майена, но, клянусь всеми чертями, - есть же, кроме самых обычных способов, и другие: поразмыслим. В другой латинской книжке - правда, не из библиотеки Горанфло, я прочитал: 'Quaere et invenies'.lxvi
   Шико стал размышлять, и вот что пришло ему в голову.Для того времени мысль была довольно новая. Он доверился Горанфло и попросил его написать королю: письмо продиктовал он сам.
   Горанфло, хоть это и далось ему нелегко, всё же под конец написал, что Шико удалился к нему в монастырь, что, вынужденный расстаться со своим повелителем, когда тот помирился с г-ном де Майеном, он с горя заболел, пытался бороться с болезнями, кое-как развлекаясь, но горе оказалось сильнее, и в конце концов он скончался.
   Со своей стороны и Шико написал королю.
   Письмо его, датированное 1580 годом, разделено было на пять абзацев.
   Предполагалось, что между каждым абзацем протекал один день и что каждый из них свидетельствовал о дальнейшем развитии болезни.
   Первый был начертан и подписан рукою довольно твердой.
   Во втором почерк был неуверенный, а подпись, хотя ещё разборчивая, представляла собой каракули.
   Под третьим стояло Шик...
   Под четвертым Ши...
   И наконец, под пятым Ш и клякса.
   Эта клякса, поставленная умирающим, произвела на короля самое тягостное впечатление. Вот почему он принял Шико за явившуюся ему тень.
   Можно было бы привести здесь письмо Шико, но, как сказали бы мы сейчас, Шико был человек эксцентричный, а так как стиль - это человек, эпистолярный стиль Шико был настолько эксцентричен, что мы не решаемся привести здесь это письмо, какого бы эффекта от него ни ожидали' (Дюма, 'Сорок пять').lxvii
  
  
  III.4. Иван-дурак. Славянские ассоциации
  
   Когда второе издание этой книги готовилось к изданию, редактор отметил, что не грех было бы обратиться к традиционному герою русского фольклора - Ивану-дураку. По правде говоря, вариаций русских сказок с участием этого персонажа несколько сотен, и далеко не каждый Иван-дурак выступает трикстером, то есть дурость, глупость и придурковатость - это вовсе не непременный атрибут трюкача, а разве что лишь оценка неординарности (асоциальности) со стороны окружающих, он 'дурак' в переносном смысле.
   По этим причинам автор ограничился бы лишь некоторыми параллелями с уже выявленными сюжетами Европы и Азии. Поскольку зачастую герой русской сказки дурак в самом деле, то есть в прямом смысле (что не мешает ему учиться уму-разуму, обнаруживая к концу сюжета все черты культурного героя). Но чтобы вырасти в культурного героя совершенно не обязательно быть изначально трикстером, можно просто героем не быть.
   Представляются надуманными современные попытки 'обелить' дурака, произведя его прозвище от некоего 'другак', то есть 'другой'. На момент записи сказок с конца 18-го века слово 'дурак' значило ровно то же самое, что и ныне и было производным от существительного 'дурь, дурость'. И тот, кто отличается дуростью - тот дурной, то есть дурак. Игра слов в 'дурной' и 'другой' является ложной этимологией а-ля мсье Задорнов. Это именно так вот еще почему. В русских народных сказках есть несколько других персонажей, выполняющих все те же действия пресловутого Ивана-дурака, но не имеющих подобного эпитета при всём своём дурачестве. И тем не менее, несмотря на разницу по части происхождения и состава слова, дурак именно что 'иной, другой', 'не такой, как все', 'тот, кто придуривается или дурачится'.
   А в этом случае образ 'Ивана-дурака' распадается как бы на две части. Если он не принадлежит к существующей в настоящем социальной системе, это вовсе не значит, что он - асоциален. Как раз наоборот, этот персонаж может быть куда как более консервативным, чем нам кажется, обременённым христианскими предрассудками. Если Иван относится к предыдущей общественной формации, то есть устремлён в прошлое, его именование дураком - поздний налёт. Его воприятие мира - языческое.
   Так В.Я.Пропп, разбирая сюжет о дарении Ивану-дураку различных благ как бы ни с того, ни с сего, предполагает, что в русской сказке зачастую опущены архаичные языческие детали (как то, например, 'Сивко-Бурко', в которой отец-мертвец дарит младшему сыну чудесного коня по сути за совершение жреческих действий на его могиле, от которых уклонились старшие братья) (Пропп, 2004, с.121-123).
   Было бы соблазнительно предположить, что 'герой-дурак' в условиях крушения родового и семейного укладов, остаётся носителем черт уходящей языческой эпохи и подлинным наследником 'отцов', тогда как его братья - дети нового века и формации.
   Но как показывает работа хотя бы того же А.Д.Синявскогоlxviii, и одной книги недостаточно, чтобы в полной мере рассмотреть этот образ. Впрочем, важным представляется следующее его соображение:
   '...сказочный Дурак - не мудрец, не мистик и не философ. Он ни о чем не рассуждает, а если и рассуждает, то крайне глупо. Но, можно заметить, он тоже находится в этом состоянии восприимчивой пассивности. То есть - в ожидании, когда истина придет и объявится сама собою, без усилий, без напряжения с его стороны, вопреки несовершенному человеческому рассудку. Отсюда, кстати, народные и просто общеупотребительные разговорные обороты - вроде 'везет дуракам', 'дуракам счастье', 'Бог дураков любит', - которыми широко пользуется и русская сказка'.
   Не это ли жреческое ожидание откровения? Работы в этой области - непочатый край, копнём лишь чуть-чуть проблемку, тянущую не одну докторскую диссертацию, лишь слегка качнём Сизифов камешек, да простит нас редактор.
   Возьмём для наглядности сборник русских сказок Александра Афанасьева, кстати, один из многих, только более или менее популярный, поскольку чаще иных подвергался адаптации для детей и взрослых, но, тем не менее, показательный.lxix
   Нас интересует в первую очередь выборка сказок, само название которых намекает на 'дурость' или 'дурачество', хотя, разумеется, количество сказок, где 'дурак' выступает двигателем сюжета неизмеримо больше. У Афанасьева они следуют почти что одна за другой, например: NN397-399 'Шут', N400-401 'Иванушка-дурачок', N402 Дурак и берёза, N403-404 'Набитый дурак', N430 'Иван-дурак'...
   N397-399. Представитель господствующей социальной системы, культовый служитель Христа, а по-русски - поп, самонадеянно обращается веселья ради к шуту и становится не один раз жертвой обмана, понижающего его социальный статус и умаляющего поповское чувство значимости. Аналогичной жертвой становится представитель торгового сословия - купец (а затем и служивое сословие - казаки и солдатыlxx). В ход идёт классическое переодевание в женщину, создание иллюзорного образа купеческой невесты с последующей заменой новобрачной на козла. Среди сюжетных линий - шутовское состязание истинного и главного шута с теми, кто лиш так себя называет 'по профессиональной деятельности'. Среди трюков - продажа мнимой покойницы, иммитация смерти путём протыкания пузыря, наполненного кровью (бродячий сюжет со времён Уленшпигеля), оживление мертвеца побоями (плёткой-живилкой) и чудесное избавление из мешка перед самым утоплением (как тут не вспомнить Насреддина, ростовщика и мысли об обезьяне), разумеется - разорение, увечье или смерть идейного (-ых) противника (-ков) шута, принадлежащих к той системе, в которую он не вписывается.
   В сюжетах N400-401 Иванушка-дурачок демонстрирует полное презрение к материальным благам общества и его моральным установлениям о жизни и смерти: сидит на печке и кормит мух; вместо родичей кормит тень, принимая её за человека, который ни на шаг не отстаёт (должно быть тоже хочет есть); выкалывает глаза овцам, чтобы стадо не разбежалось; уподобляет стол лошади (поскольку у них по четыре копыта); солит реку, которая больно пресная; одсовывает в капкан вместо зверья мертвеца; выпивает или проливает до остатка принадлежащий всей семье или деревне пивной напиток; как бы случайным образом, получив побои, избавляется от неминуемого утопления в реке, подменяя себя барином и присваивает его достояние; обманывает завидущих родственников, обрекая их на жестокую смерть.
   N402. В сказке об Иване-дураке и берёзе есть намёки на то архаическое осознание мира Иваном, о котором писал Пропп. Герой идёт продавать корову, и в скрипе берёзы ему слишится речь. Не долго думая, он привязывает корову к дереву и уходит (то есть приносит в жертву, надеясь получить от 'продажи' дереву коровы больше, чем от людей). Когда корова с точки зрения Ивана исчезает, а никаких благ, кроме тумаков и еще больших тумаков от братьев, он не получает, дурак срубает берёзу и в дупле находит клад, оставленный разбойниками...
   N403-404. Абсурдное поведение героя, которому, тем не менее, 'везёт', это если и обучающий сюжет, то 'от противного'. Дурак служит предметом для битья, хотя и бьют его не смертным боем, точно козёл отпущения. Своим присутствием дурак снимает социальное напряжение, позволяет разрешиться той или иной застойной или критической ситуации, быстро и к общественному согласию.
  
   * * *
   В общем можно говорить о том, что ранее выделенные основные черты и функции трикстера классического мифа, участника Творения мира богом-демиургом, практически в полном объёме сохраняются у Трикстера эпохи смены старой и Творения новой социально-культурной формации и с поправкой на века представлены в традиционном фольклоре народов Европы и Азии.
  
  
  
  
   i См. также: Гаврилов Д. О функциональной роли Трикстера. Локи и Один как эддические трикстеры// Вестник Традиционной Культуры: статьи и документы. Вып. N3/ под ред. докт. филос. наук Наговицына А.Е., М., 2005. -192 с., С.33-59; Гаврилов Д.А. Трикстер в период социо-культурных преобразований: Диоген, Уленшпигель, Насреддин // Experimentum-2005. Сборник научных статей философского ф-та МГУ / Под ред. Е.Н. Мощелкова. -М.: Издательство 'Социально-политическая мысль', 2006. -192 с. С. 166-178; Гаврилов Д.А. К определению трикстера и его значимости в социо-культурной реальности // Первая Всеросcийская научная конференция "Философия и социальная динамика XXI века: проблемы и перспективы", 15 мая 2006 г. [материалы]. -Омск: СИБИТ, ИПЭК, СРШБ (колледж), 2006. -409 с. CC. 359-368.
   ii Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов/ Ред. тома А.Ф.Лосев; перевод М. Л. Гаспарова. -М.: Мысль. 1986 - 571 с. - (Философское наследие). Далее в круглых скобках указаны номера фрагментов соответственно шестой главы, повествующей о киниках.
   iii Эллинам/ Письма киников. Диоген. В кн. Антология кинизма. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. -М.: Наука. 1996. С. 195-197.
  iv Насмешка часто разрешает важные задачи лучше и сильнее, чем запрет или строго обличительная речь (Гораций).
  v Сходный анекдот, кстати, ходил и после смерти Л. И. Брежнева: 'Чтобы не видеть из могилы убожества наследников'
   vi Диоген-собака - Александру/ Антология кинизма. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. -М.: Наука. 1996. CC.210-211.
   vii Тиль Уленшпигель/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель.(серия 'Литературные Памятники'). -М.: 'Наука', 1986, С.160-258.
   viii Шевлякова Н.Н. Ганс Сакс и литература немецкой Реформации: генезис, типология и истоки творчества (фольклор и бюргерская литература)/ Автореферат. Майкоп: МГТИ, 2003.
   ix Народная книга позднего средневековья и Возрождения (На материале немецких народных книг XIII-XVI вв.)/Реутин М.Ю. Народная культура Германии: Позднее средневековье и Возрождение. - М., 1996.
   x Maranda E.K., Maranda P. Structural Models in Folklore and Transformational Essays. - The Hague, Paris, 1971. - P.23.
   xi Соломон и Маркольф/ Парламент дураков (серия 'Азбука Средневековья'). -СПб.: Азбука-классика, 2005. CC.31-57.
   xii На Британских островах в это время уже имели хождение списки 'Романа о Лисе' ('Рейнеке Лис'), прозаическая версия этого эпохального сатирического произведения была в последствии переписана и опубликована в 1481 году Уильямом Какстоном под названием 'Роман о Рейнарде' ('История хитрого плута, Лиса Рейнарда'), который привез первый печатный станок в Англию. 'Роман о Лисе' имел популярность в XIII также в Эльзасе, а потом в XV веке перекочевал и во Фландрию, откуда пошел по Европе.
   xiii Пуришев Б.И. Очерки немецкой литературы XV-XVII вв. М., 1955.
   xiv Ганс Якоб Кристоф Гриммельсгаузен. Симплициссимус. -М.: Издательство 'Художественная литература', 1976. (Библиотека всемирной литературы. том 46).
   xv Приключения барона Мюнхгаузена. -М.: 'Наука', 1985, С.7-156.
   xvi Соловьев Л.В. Повесть о Ходже Насреддине. -Л.: Лениздат, 1980.
   xvii Хрестоматия по зарубежной литературе средних веков. 2-е изд./ сост. Б. B. Пуришев, М., 1975.
   xviii О представленности индоевропейского фонда мотивов в немецкой народной книге XIII-XVI вв. см.: Реутин М.Ю. Народная культура Германии: Позднее средневековье и Возрождение. - М., 1996. - С.94-95.
   xix Немецкие легенды и саги. М., 2001, С.320-321; Тиль Уленшпигель, N29/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель... С.187-188.
   xx Анекдоты о ходже Насреддине. Пер. с турецк. В. А. Гордлевского, -М.: 'Издательство восточной литературы', 1957, N 254, С.141-143; Молла Насреддин. Пер. с перс. Н. Османова, -М.: 'Наука', Главная редакция восточной литературы, 1970, С.72.
   xxi О виллане-лекаре// Фаблио: Старофранцузские новеллы. М., 1971.
   xxii Двадцать три Насреддина. -М.: 'Главная редакция восточной литературы издательства 'Наука', 1978.
   xxiii Соловьев Л. В. Повесть о Ходже Насреддине... С.94-96.
   xxiv см. Тиль Уленшпигель, N27 /Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель... С.183-185.
   xxv Немецкие легенды и саги... С. 327-330.
   xxvi Тиль Уленшпигель/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель... N79; Соловьев Л. В. Повесть о Ходже Насреддине... С.44-45.
   xxvii NN 895-896 см. Двадцать три Насреддина...
   xxviii Немецкие легенды и саги... С.318-319; Тиль Уленшпигель, N28/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель... С.186-187.
   xxix Иван Меньшой - разумом большой. Русские сказки. -М.: 'Детская Литература' 1972, С. 201-204.
   xxx NN686,689 см. Двадцать три Насреддина...
   xxxi Тиль Уленшпигель/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель...
   xxxii Двадцать три Насреддина...
   xxxiii Соломон и Маркольф/ Парламент дураков (серия 'Азбука Средневековья')...
   xxxiv Современные Трикстеры предпочитают воду и соки. Взять хотя бы российского Владимира Жириновского 11 марта 1998 г. в ходе прений в нижней палате Жириновский облил водой депутата Анатолия Голова, а в знаменитой показанной на всю страну словесной дуэли с Борисом Немцовым (прямой эфир телепрограммы 'Один на один') Жириновский выплеснул на противника содержимое стакана с апельсиновым соком. Иногда доходит только до ругани типа: 'Президент Буш - сраный ковбой' (как выразился Владимир Вольфович в сентябре 2002 г., будучи в Ираке). Впрочем, в Государственной Думе он как-то доказывал, что без ругательных слов русский язык невозможен. А 17 сентября 1999 г. лидер ЛДПР вступил в ближний бой с депутатом Николаем Столяровым, за что был лишён слова на месяц. 9 сентября 1995 г. В. Жириновскому ассистировал депутат Николай Лысенко, а жертвами той потасовки стали народные избранники Евгения Тишковская и Глеб Якунин. Общение Жириновского с оппонентами зачастую напоминает 'Перебранку Локи'. И всегда Владимир Вольфович стремится - и не без успеха - самыми неожиданными действиями подавить чувство значимости своего оппонента.
   30 марта 2005 г. - 'Разбитый нос, ссадина на лбу и 30 дней молчания в наказание - таков итог первого, после перерыва, заседания Государственной Думы. Депутаты вернулись из регионов, где проходили выборы в местные парламенты - в итоге в парламенте общефедеральном устроили самую грандиозную драку за все время существования Думы.
   Уже с первых минут заседания стало понятно - парламентский день закончится чем-нибудь непарламентским. Фракция ЛДПР никак не могла оторваться от микрофона. Жаловалась на произвол властей Ямало-Ненецкого округа. Жириновцев там не допустили до выборов. Зато 'Единой России' помогал административный ресурс.
   Рамки правового поля оказались равны расстоянию от одной стены зала заседаний до другой. Жириновский шел и ругал партию 'Единая Россия'. Но потом увидел депутатов от 'Родины'. Депутат Савельев занимается карате. Но на него одного накинулась вся ЛДПР-овская рать. Поучаствовать в рукопашной осмелился даже сын Жириновского.
   В перерыве в экстренном порядке руководство Думы решало вопрос - что делать? Комитет по регламенту даже подготовил специальное заявление - разжаловать Жириновского из вице-спикеров. Потом ещё прошло немного времени. Руководство ещё посовещалось. В результате принято решение: Дума - не футбольное поле.
   30 дней с выключенным микрофоном для Владимира Вольфыча, конечно, страшная пытка' (из репортажа RenTV).
   xxxv Шарль де Костер. Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, об их доблестных, забавных и достославных деяниях во Фландрии и других краях. Пер. с фр. - Н.Любимов. - М., 'Художественная литература', 1983. XXVI, С.60-64
   xxxvi Тиль Уленшпигель/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель... С.310.
   xxxvii Александр Дюма. Сорок пять. -М.: 'Художественная литература', 1981, С. 11-12.
   xxxviii Весельчак Ходжа Насреддин. Проделки Насреддина в притчах. - М.: Вече, 2007. - 256 с. C.236.
   xxxix в памятной постановке Я. Фрида роль Тристана гениально играл А. Джигарханян.
   xl Лопе де Вега. 'Собака на сене', пер. М.Лозинского.
   xli Александр Дюма. Сорок пять. -М.: Художественная литература, 1981, С. 122-124.
   xlii Весельчак Ходжа Насреддин. Проделки Насреддина в притчах. - М.: Вече, 2007. - 256 с. С.234.
   xliii Трахтенберг Л. А. 'Всешутейший собор' и связанные с ним празднества Петровской эпохи: проблемы происхождения' ...
   xliv Таджикский народный юмор. Душанбе: Ирфон, 1972. -112 с. С.44
   xlv Двадцать три Насреддина...
   xlvi Сербские народные сказки. - М.: ГИХЛ, 1956, С.199-221.
   xlvii Юсуф Визиров. О Насреддине из архива Ю.В.Чеменземинли // Татарский мир, N7, 2002.
   xlviii Притчи о Молле Насреддине. -Пенза: 'Алмазное сердце', 2005, - 256 с. С.48
   xlix Там же. С.197.
   l Гр.Янский. Молла Насреддин//. Литературная энциклопедия. Т. 7. М., 1934.
   li Смирнов В. Очерк истории османской литературы, 'Всеобщая история литературы', под ред. В. Ф. Корша и А. Кирпичникова, т. IV, СПБ, 1892.
   lii Двадцать три Насреддина... С.575-579.
   liii Весельчак Ходжа Насреддин. Проделки Насреддина в притчах. - М.: Вече, 2007. - 256 с. С.220.
   liv Анекдоты о ходже Насреддине. Пер. с турецк. В. А. Гордлевского, -М.: 'Издательство восточной литературы', 1957, С. 245-247.
   lv Двадцать три Насреддина... С.569-573.
   lvi Таджикский народный юмор... С.13.
   lvii Молла Насреддин. Пер. с перс. Н. Османова, -М.: 'Наука', Главная редакция восточной литературы, 1970, С.144.
   lviii Тиль Уленшпигель/Прекрасная Маргелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель... С.310.
   lix Проделки хитрецов. Мифы, сказки, басни и анекдоты о прославленных хитрецах, судрецах и шутниках мирового фольклора. -М.: Главная редакция восточной литературы издательства 'Наука', 1972. С.228-229.
   lx Там же. С.229-230.
   lxi Там же. С.230-231.
   lxii Там же. С. 232.
   lxiii С.402-406.
   lxiv Бар-Эбрая Г.Ю. Смешные рассказы: Пер. с средневек. Ассир. - М.: Политиздат, 1992. - 207 с.
   lxv Доброе вино веселит сердце человека (лат.).
   lxvi Ищи и придумаешь (лат.).
   lxvii Александр Дюма. Сорок пять. - М.: Художественная литература, 1981, С. 144-146.
   lxviii Синявский А.Д. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. - М.: Аграф, 2001. с. 37-48
   lxix Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Полное собрание в одном тому. - М.: Альфа-Книга, 2008, - 1087 с.
   lxx А также и собственно русские богатыри, включая Илью Муромца и Добрыню: NN430-432.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"