Ветерок осторожно тронул косынку, Люба послушно сняла ее, уронила на траву к сандалям. Ветер оказался настойчивей, он легонько подхватил материю, сперва - за край, потом уже уверенней... поволок по мягкой траве.
Люба не сопротивлялась его желанию. Молча расплела косу, светлые, как колосья пшеницы, волосы скользнули на грудь, прикрыли спелые бугорки, стали вздрагивать, подчиняясь дыханию этой земли, колыхаться, в такт киванию еще далеких озерных камышинок.
Выглянувшее на какой-то миг из-за облаков холодное солнце ненароком скользнуло по локонам слабеющими лучами. Люба подняла глаза к небу, но сонное дневное светило вновь скрылось, равнодушное к судьбам живых.
- В тишшшшь, в тишшшь ... - зашуршали высокие прибрежные травы.
- Шшшш, шшш ... - откликнулись плакучие ивы, свесившие космы листвы в холодные воды озера.
Люба медленно двинулась вниз по глинистой тропинке, еще влажной и скользкой, хотя бродяга-ветер там, наверху, на лугу, уже давно сдул остатки росы, играя подаренной ему косынкой.
У самых камышей она остановилась, не осмеливаясь ступать далее.
- Слышшшшишь? Слышшшишь? - почудилось ей.
- Я пришла, пришла... - прошептала она неуверенно..
- Решшшши, решшши... - шептали в ответ.
- Не молчите, не молчите! - просила Люба.
- Конешшшшно, конешшшно... - шелестел камыш.
* * *
Когда ей намекнули, что Гарик изменяет, Люба не поверила - мало ли чего выдумают завистники. Она даже была почти уверена, что сплетни распространяет ее бывший парень, с которым у них не сложилось.
Но эти намеки заставили Любу совсем иными глазами посмотреть на Гарика, когда он возвращался. И многое из того, что прежде она не замечала, или не желала замечать, вдруг явилось ей со всей жестокой отчетливостью.
И почти все, что он говорил, а, главное, как он это говорил, уже не ласкало слух. Открылась в нем какая-то червоточинка, с каждым разом все увеличивающаяся, растущая, превращающаяся в плесень, бездушие, которому нельзя было уж найти никакого оправдания. Наверное, гниль была в нем всегда, с того самого момента, когда, доверчивая, Люба позволила Гарику себя обнять...
А теперь вышло так, что его очередное вранье глаза в глаза оборвало все нити, которые Люба бережно плела эти недолгие годы супружества.
Застав мужа в собственной квартире с очередной шлюхой, она притворила за собой дверь, не помешав любовным утехам. Потом еще какое-то время стояла на лестничной клетке, сдерживая душившие ее слезы, наконец, сбежала по кривым ступеням вниз, и заплатила тысячу первому попавшемуся хачу, чья машина, стирая резину о шершавый асфальт ночного шоссе, помчала Любу прочь от Москвы...
Это озеро всегда манило Любу, еще девочкой, пробираясь вслед за отцом вдоль заросших камышами берегов, она почуяла, ощутила самой кожей, что под зеркальной гладью скрывается не только хитрая рыба, а какое-то загадочное молчаливое нечто.
Стояла полная Луна, когда Люба спустилась к самой кромке воды, ей показалось, что только протяни руки, и млечный свет можно было бы зачерпнуть ладонями.
Тогда она села на берегу и стала говорить с озером и этим вечным ночным светилом, говорить с ночью и молить ночь о приюте - так ей было невыносимо одиноко в покинутом городе.
- Тишшшше, тишшше! - убаюкивали камыши.
- Почему он так? Почему? Зачем!? Скажите мне!
- Мы все слышшшим! Слышшим...
- Кто там есть? Кто говорит со мной? - спрашивала Люба.
- Камышшши... - отвечали ей.
- В чем виновата? В чем моя вина? - рыдала Люба.
- Грешшшна... Грешшшшна... - слышалось ей.
Она живо представила себе Гарика. Как запускала точеные персты в его длинные выбеленные волосы, ниспадающие на плечи, как щекотала острыми ноготками короткую щетинистую бородку избранника. Как они лежали, сплетясь - одно целое. И весь тот милый бред, проникающий ядом в уши влюбленной дуры...
Люба выпрямилась и шагнула к озеру, сандалии погрузились в ил. Глинистая жижа лизнула пальцы, потом добралась до пятки... Пахнуло тиной, болотом, гнильем.
- Дальше! Дальшшше! - слышалось ей.
- Не спешшши, не спешшши... - просили камыши вроде бы совсем иным голосом.
Люба отшатнулась, снова села на мокрую траву, подобрала ноги. Сыро и противно на душе.
- И я поспешшшила, поспешшила, - раздалось в ответ. - Не дожжждалась сужжженого. Слышшшшишь....
- А где он, суженный твой? - осмелилась спросить Люба.
- Нет большшшше. Служил в Польшшшше... батюшшшшке - послышалось ей.
- Братушшшшки! Полшшша, матка Полшшша! - вторили высокие камыши.
- Слушшай! Слушшшай! В тишшшшь, в тишшшь! - шептали камыши пониже, заглушая и ту, что тосковала о милом, и прочих своих собратьев. - Решшши, решшшши...
- Кто вы? - крикнула она.
- Души... - шелестели они. - Душшши.
Она вгляделась в их чернеющую густоту болотной поросли. Любе показалось, что вот там, совсем рядом, вцепившись в стебли, синеют мертвяки. Синеют и покачиваются туда сюда, покорные этой полной Луне и осторожному прибою.
- Душшшно! Душшшно!
Вскарабкавшись по склону, соскальзывая, вымазав колени и ладони, она выбралась кое-как на луг перед спуском к колдовскому озеру, побежала, не разбирая троп и примет прочь.
Прочь.
* * *
- Где ты была? - голос мужа казался строгим. - Посмотри, на кого ты похожа? Уже совсем поздно!
- На дуру, - подумала она, ничего не ответив.
Гарик постоял, надменно и с чувством правоты наблюдая, как она стягивает с себя грязное платье.
- Что с тобой происходит? Ты мне не ответила! - выговорил он наконец.
- Я очень устала. Не задавай мне глупых вопросов, - ответила Люба, щелкнула выключателем, открыла дверь ванной комнаты.
Она вошла, вгляделась в зеркало.
Гарик неожиданно проник следом и встал позади, разглядывая ее отражение.
Потом похотливые руки мужчины скользнули змеями, огибая упругое тело женщины, он положил ладони ей на груди. Поцеловал в шею, полез выше, слегка куснул мочку уха.
- Ты, может быть, позволишь мне принять ванну, - зло и отчетливо произнесла Люба.
- Я могу тебе помочь это сделать, - предложил он, и Люба увидела в зеркале, что улыбнулся, точно искуситель.
- Я сама.
- Разве ты не моя жена? - Гарик снова принялся за ее шею... и грудь, теребя соски. - Не понимаю, милая, какая муха тебя укусила.
Ей почти это удалось, но ванная комнатка была слишком мала. Гарик, опешив , сперва отлетел назад, почти в коридор.
Люба схватилась за ручку, рванула дверь на себя, но упавшее с крючков полотенце помешало закрыть ее плотно. Гарик поймал дверь за край, потянул на себя, осилил. Следом за дверью подалась и женщина. Гарик сгреб Любу в потные объятья, покрывая лицо, шею, груди поцелуями, громко шепча разные нелепости. И она, отравленная, совсем обессиленная в последний раз подчинилась его напору, отдавая всю себя, как в тот первый раз еще до проклятого и нелепого замужества.
* * *
- Я пришла, пришла... - прошептала она, уверенная в своем выборе.
- Решшшшила? Решшшила? - cпрашивали Любу.
- Кончено, кончено... - молвила она, ступая в мутную воду.
- В тишшшшш, тишшшш... - шелестели листья, и стебли раздвигались сами собой, пропуская Любу все дальше и дальше, а потом смыкались за спиной.