Аннотация: О находчивости в народной сказке. Из новой книги: Ермаков С.Э., Гаврилов Д.А. Скрытое бытие русских сказок. - М.: Вече, 2019. - 228 с. ISBN 978-5-4484-1277-6
Раздел книги: Ермаков С.Э., Гаврилов Д.А. Скрытое бытие русских сказок. - М.: Вече, 2019. - 228 с. ISBN 978-5-4484-1277-6
Эпиграф: Хитростью поймаешь даже льва, силой не поймаешь сверчка (Русская пословица).
Конечно, если бы мы по жизни обладали бесконечным запасом времени на решение возникающих задач и бесконечными ресурсами для того, чтобы обеспечить эти решения, то, взявшись за любую задачу, рано или поздно сумели бы справиться с ней. Но и у времени и у прочих ресурсов всегда есть свой предел.
Слово "эвристика" происходит от латинского "heuristica", восходящего к греческому первоисточнику - "находчивый". Термин "находчивость", конечно, не в полной мере отражает смысл, который принято вкладывать в специальное название "эвристика", но всё же весьма близко.
В посвящённой развитию сильного мышления монографии, в написании которой принимал участие один из авторов этой книги, ранее подчёркивалось:
"Чтобы создавать новое, надо сознательно или бессознательно вернуться к состоянию детского удивления - без этого никакое эффективное творчество невозможно. Надо научиться заново осваивать, т.е. "означивать" мир" (Латыпов, Гаврилов, Ёлкин, 2013, с. 65-84).
Для подтверждения высказанной идеи были приведены рассуждения знаменитого советского писателя и переводчика К.И. Чуковского, больше знакомого всем нам в качестве детского сочинителя, а на самом деле - выдающегося педагога. В своё время, когда остракизму в порыве "разрушить мир до основания, а затем..." подвергалась сама традиция, он выступил как один из защитников права общества, а, в первую очередь, детей на сказочное, волшебное".
Хотя Чуковским и написано это более восьмидесяти лет назад, слова его не потеряли значимости исегодня, когда в нашу культуру вторглись очередные ниспровергатели. Но продолжим.
"...реализмы бывают различные. Бывает реализм Бэкона, Гоголя, Менделеева, Репина, а бывает тупорылый и душный реализм лабазника, реализм самоваров, тараканов и гривенников.
Об этом ли реализме мы должны хлопотать? И не кажется ли нам, что его подлинное имя - мещанство? Мещанство достигает в этой области великих чудес: до такой степени вытесняет оно из детского быта сказку, что иные - особо несчастные - дети даже в подполье не уносят ее, а с самого раннего возраста становятся скудоумными практиками. Мы еще не окончательно вырвали их из мелочей обывательщины. И среди них есть немало таких, которые трезвее, взрослее, практичнее нас; и если их нужно спасать от чего-нибудь, так это именно от страшного их практицизма, внушенного обывательским бытом. А педагоги порою беспокоятся, дрожат, как бы дети и впрямь не подумали, будто сапожки растут на деревьях. Эти несчастные дети так подозрительно относятся ко всякому - самому поэтичному - вымыслу, что все сколько-нибудь выходящее за черту обыденности считают наглой и бессмысленной выдумкой. Когда в одной школе повели с ними, например, разговор об акулах, один из них поспешил заявить свой протест: "Акулов не бывает!"
Ибо ничего диковинного для них вообще на земле не бывает, а есть только хлеб да капуста, да сапоги, да рубли.
Бояться же, что какая-нибудь сказочка сделает их романтиками, непригодными к практической жизни, могли только те канцелярские выдумщики, которые, с утра до ночи заседая в комиссиях, никогда не видали живого ребёнка.
Оберегая младенцев от народных песен, небывальщин и сказок, эти люди едва ли догадывались о мещанской сущности своего практицизма. Между тем самый их взгляд на каждую детскую книгу, как на нечто такое, что должно немедленно, сию же минуту принести видимую, ощутимую пользу, словно это гвоздь или хомут, обнаруживал мелкость и узость их мещанственной мысли. Все они страшно боялись фантастики, между тем они-то и были фантазёры, метафизики, мистики, совершенно оторванные от действительной жизни. Их вымыслы о зловредности сказок - самая безумная волшебная сказка, не считающаяся ни с какими конкретными фактами. Это единственная сказка, с которой нам приходилось бороться, - сказка отсталых педагогов о сказке.
И мы говорили этим фантастам и мистикам: бросьте фантазировать, сойдите на землю, будьте реалистами, всмотритесь в подлинные факты действительности - и вы перестанете дрожать перед Мальчиком-с-пальчик и Котом в сапогах. Вы увидите, что с определенного возраста сказка выветривается из ребёнка, как дым, что все волшебства и чародейства размагничиваются для него сами собой (если только он находится в здоровой среде), и у него начинается период жестокого разоблачения сказки:
- Как же Снегурочка могла дышать, если у неё не было легких?
- Как могла Баба-яга носиться по воздуху в ступе, если в ступе не было пропеллера?
- Красная Шапочка вышла из пасти волка жёваная?
Сказка сделала своё дело: помогла ребенку ориентироваться в окружающем мире, обогатила его душевную жизнь, заставила его почувствовать себя бесстрашным участником воображаемых битв за справедливость, за добро, за свободу, и теперь, когда надобность в ней миновала, ребенок сам разрушает её.
Бабушка рассказывает внучке:
- ...ударился лбом об землю и сделался ясным соколом...
- Вот и неправда! - кричит возмущённая внучка. - Просто на лбу у него выросла шишка, и все!
Но до семи-восьмилетнего возраста сказка для каждого нормального ребенка есть самая здоровая пища - не лакомство, а насущный и очень питательный хлеб, и никто не имеет права отнимать у него эту ничем не заменимую пищу" (Чуковский, 1970, с. 227-228).
Всё же Чуковский не до конца прав, когда утверждает о развеивании сказочного в дым по мере взросления. Просто оно меняет формы, но возвращается к нам и в зрелые года.
А в архаическом обществе, не отягощённом благами цивилизации и не испорченном штампами и шаблонами навязываемого мышления, сказка продолжает оставаться таковой "пищей". И это тема для отдельного разговора. Сказка, по нашему предположению - быть может, и не всякая, но в большинстве - пусть и не давала прямых указаний, как именно в данном конкретном случае поступить находчиво, но сызмальства или в последующие годы, срабатывая по памяти, всё же наводила на жизненно важные решения в незнакомых или нестандартных ситуациях.
Как рассказывает Д.А. Гаврилов, "совершенно недавно я убедился в этом, когда задал собственному отцу одну из "задачек" социальной группы "Интеллектуальная атака". Звучала она дословно так, и, возможно, расходилась с оригиналом в деталях, но не в сути:
"Непосредственно рассказ охотника с Урала. Охотники, идя ставить силки на капелуху (самка тетерева, в отличие от него, предпочитающего сидеть на дереве, часто в полёте), берут с собой обязательную бутылку водки, или портвейна, или иной любой напиток того же класса. Вопрос: зачем?"
Отец - охотник со стажем - выслушал и уточнил, что хотя никогда сам не ходил на тетерева, не стал бы добывать самок, даже когда они вывели и воспитали птенцов. Но задачу он взял сходу, процитировав наизусть строки Ершова, благо, что и ему самому сказывали в детстве, и он на ночь не раз и детям и внукам читывал:
Вот конёк по косогору
Поднялся на эту гору,
Вёрсту, другу пробежал
Устоялся и сказал:
"Скоро ночь, Иван, начнётся,
И тебе стеречь придётся.
Ну, в корыто лей вино
И с вином мешай пшено.
А чтоб быть тебе закрыту,
Ты под то подлезь корыто,
Втихомолку примечай,
Да смотри же, не зевай.
До восхода, слышь, зарницы
Прилетят сюда жар-птицы
И начнут пшено клевать
Да по-своему кричать.
Ты, которая поближе,
И схвати её, смотри же!
А поймаешь птицу-жар -
И кричи на весь базар..."
Интересно было бы сопоставить уже хотя бы основные сюжеты или моменты русских народных сказок с известными эвристическими приёмами, ныне широко используемыми в технической области, а то и ином естественнонаучном исследовании, но имеющими всё же универсальный характер. И таким образом получить некую новую классификацию сказок.
Собиратели русских сказок, этнографы, фольклористы прошлых веков зачастую давали имена собранному материалу, доселе существовавшему в устной форме без названия. Нередко в наименовании присутствовала и сама эвристическая формула, которая обыгрывалась рассказчиком ("Горя бояться - счастья не видать", "Старая хлеб-соль забывается" и т.д.), звучала лейтмотивом. Присутствовала она, конечно, и повторялась в разных ситуациях в прямой речи главных героев.
Наверняка каждому из наших читателей в детстве родители читали на ночь сказки. Потом - вашим младшим братьям и сёстрам. Овладев грамотой, вы и сами могли потешить их по заданию отца или матери, или по собственному почину. А ныне уже читаете сказки собственным детям. Ну а теперь вопрос: "Когда обычно прерывают чтение длинного текста?" Или: "Когда делается интонационная пауза в тексте более коротком?" На самом интересном месте!
И на наш взгляд, определённое заблуждение, что сказки в прежние века предназначались тоже только для маленьких. Хорошей историей тешили и князей, и бояр, и царей, и вельмож, едва ли уже суеверных и сохраняющих веру в волшебное, конечно.
Искусный сказитель высоко ценился издревле у нашего народа, а при отсутствии кино, театра, библиотек, радио и Интернета аудитория у него была самая широкая и благодарная. И собиралась она воедино по особым дням и поводам. То есть сказывали сказку изначально не абы как и не абы когда, а по специальным случаям.
Как многие понимают, таким интересным местом в любой сказке, когда повествование можно прервать и просушить горло квасом, мёдом, сбитнем, а то и чем покрепче, был момент столкновения героев с препятствием. Пауза или вовсе отложенный, как у Шахерезады, рассказ предоставляли слушателю время "пораскинуть мозгами", поставить себя на место персонажей, проявить находчивость, придумать собственное продолжение, прежде чем последует классическое или авторское. Несмотря на обилие сказочного материала, число сюжетов и неожиданных поворотов ограничено. Как утверждает Д.А. Гаврилов, ему, например, "за более чем три десятилетия преподавания эвристики в разных группах, с небольшими перерывами, приходилось не только приберегать самые красивые изобретательские задачи, но и собрать некий фонд обучающих творческому мышлению заданий. И выдавать их решения в соответствии с логикой обучения и требуемым результатом!"
Сказители прошлого также приспосабливались под аудиторию, взрослую или детскую, вельможную или крестьянскую. "Добрым молодцам урок" требовал разуменья от собственно рассказчика. Возможно, приходилось что-то менять прямо по ходу изложения, если оказывалось, что слушатель уже знаком с такой сказкой. Возникали разные варианты, концовки разнились, персонажи вслед за изворотливым сказителем поступали находчиво, но не так, как "в прошлый раз"...
Хорошая изобретательская задачка и сейчас имеет множество эвристических решений, только одни красивы и очевидны, а другие - не совсем.
За примером же далеко не надо ходить. В украинской народной сказке "Разумница" главной героине Марусе - дочке бедного крестьянина - барин дал следующее задание: явиться к нему в гости, "да так, чтоб ни шла ни ехала, ни босая ни разутая, ни с гостинцем ни без гостинца"... Если она задание не выполнит, то её отца накажут. Не случайно именуют разумницей девушку. "- Не тужи, батюшка, всё ладно будет. Пойди купи мне живого зайца. Пошёл отец, купил живого зайца. А Марусенька одну ногу обула в рваный башмак, другую оставила босой. Потом поймала воробья, взяла сани, запрягла в них козла. Зайца спрятала под мышку, воробья взяла в руку, одну ногу поставила в сани, а другою ступает по дороге - одну ногу козёл везёт, а другою идёт" (Украинские народные сказки). В русской народной сказке с похожим сюжетом к требованию добавляется ещё и требование, чтобы героиня была и голая, и одетая одновременно. Девушка решает и эту изобретательскую задачку, используя вместо одежды рыбацкую сеть. Эвристический приём "промежуточного решения, не до конца достигнутого результата" налицо.
Решения, которые приходилось принимать нашим предкам в затруднительных ситуациях в походе ли, в хозяйствовании ли, на охоте или иной заботе, включая и воспитание детей, опирались на пласт богатейшего сказочного наследия, к которому каждый прикасался уже в раннем возрасте, и из которого мог почерпнуть либо по аналогии, либо на уровне подсознания (изначально неосознанно) нечто полезное.