- Эй, ты! - жёлтая пятка, приподняв занавеску, пнула по локтю. По тапочку Рыбин определил, что голос и пятка принадлежат Мухтару.
- Вылезай, тебе дачка пришла, - известил Василевский и, обратясь к двери, крикнул: - Подожди, сейчас будет.
Осторожно, чтобы не зачушковать кого-нибудь своим нечистым прикосновением, Рыбин выполз из-под шконки и подошёл к кормушке, в которой виднелась чёрная роба дачечника.
- Я - Рыбин, Николай Витальевич, пятьдесят первого года, - дальше требовалось назвать отправителя, у Рыбина им была жена. - От Рыбиной Валентины Геннадьевна, улица Коммуны...
- Нет, - перебил дачечник.
Рыбин удивлённо замолк. Передачу могла принести только Валя, больше позаботиться о нём было некому.
- Сосед, - подсказал дачечник.
- А-а... Курков Степан Иванович, - выпалил Рыбин. Камера с интересом следила за их диалогом.
Да, получай, - дачечник протянул список и стал заталкивать в кормушку продукты.
"Передачу получил полностью. Претензий не имею", - черкнул Рыбин на обратной стороне листа и расписался.
Мухтар, Василевский и Ломакин уже разбирали передачу, откладывая скоропортящиеся продукты и убирая на "решку" консервы и карамель. Рыбин же тупо размышлял, причём тут сосед. Со Степаном они были знакомы, тот когда-то сидел, но почему он вдруг взялся отнести передачу? Было в этом что-то плохое.
- Можно я пачку сигарет возьму? - спросил он.
- Да, бери конэчно, - отозвался Мухтар, который был в хате смотрящим. Дешёвые сигареты мало интересовали его. Мухтар имел в загашнике пять пачек "Винстона", который курил сам, иногда делясь с пацанами.
Рыбин осторожно взял "Стрелу", предвкушая, как выкурит сейчас сам целую сигарету. Последнюю неделю он довольствовался самокрутками, табак для которых добывал из окурков. Хопцы собирались в пепельнице и хранились в пустой пачке. Ночью Рыбин бережно потрошил их над обрывком газеты, чтобы не пропала ни одна табачинка, и сворачивал самокрутку. Ею он ни с кем не делился и у него никто не просил - западло. Рыбин жил под шконкой изгоем и даже поесть выбирался только когда весь блаткомитет засыпал.
- Маляву посмотри в шоколаде, - подсказал Ломакин. Рыбин недоверчиво взглянул на него. У Ломакина тут был свой интерес. Он очень любил сладкое и рассчитывал поживиться, зная, что вскрытая шоколадка не уйдёт за пределы камеры.
- Открой, посмотри, - поддержал Василевский, метнув быстрый взгляд на Мухтара. Мухтар не возражал. К сладкому он был равнодушен.
Рыбин несмело взял плитку и вскрыл обёртку. Клапан явно заклеивали повторно, хотя и очень аккуратно. Развернув шоколад, он записки не обнаружил.
- Нету, - сказал Рыбин, возвращая плитку.
- М-да, жаль, - фальшиво протянул Ломакин и взял отколотый кусочек. - Хочешь, Мухтар?
- Нэт, - отказался Мухтар, и Ломакин смело засунул дольку в рот. Шоколад он положил на одеяло и к ней тут же протянул руку Василевский.
Он достал плитку, чтобы разломить, но вдруг задержал взгляд на обёртке и протянул её Рыбину.
- Вот малява для тебя, - сказал он. - Читай.
Рыбин взял обёртку, крошки шоколада ссыпались в нижний угол. Он вытряс их на ладонь и кинул в рот. Текст был выдавлен на фольге. Степан имел большой арестантский опыт и знал, как нужно передавать в тюрьму весточку.
"Здорово, Николай! Шлю это письмо, чтобы известить тебя, что твоя жена Рыбина Валентина Геннадьевна умерла позавчера от сердца. Сын твой из Москвы приезжает сегодня вечером. Такие дела. Удачи тебе! Держись! Степан."
- Ты чего? - забеспокоился Ломакин, заметив, что Рыбин побледнел.
- Вести плохие, - коротко ответил Рыбин, повернулся и пошёл к дверям.
- Присев у кормушки, он выкурил одну за другой три сигареты, по привычке обсмаливая края самодельного мундштука, скрученного из плотной бумаги. Докурив, он полез под шконку и только тут обнаружил, что по-прежнему держит хрустящий лист фольги. Он сложил послание вчетверо и убрал в карман.
Под шконкой было темно и прохладно. Со всех сторон Рыбина закрывали занавески. Здесь он наконец почувствовал уединение и тихо заплакал.
В пятьдесят два года он был уже стар. Статья за кражу ящика водки - сто сорок четвёртая ещё по старому УК - предусматривала наказание от двух до семи лет лишения свободы. Под следствием Рыбин находился уже год и не имел адвоката, кроме положнякового, государственного защитника, которому было на своего клиента наплевать. Наплевать было и следователю, занятому куда более важными делами. За этот страшный год Валентина пережила инфаркт, почти всю мебель она продала, чтобы было на что носить в "Кресты" передачи. По редким запискам, приходившим иногда в пакетиках с сахаром или сигаретных пачках, Рыбин узнавал, что Валентина живёт впроголодь. Видимо, это и доконало её сердце. А что теперь станет с квартирой, которую они так и не приватизировали? Хорошо, если сын сделает что-нибудь. Рыбин не представлял, как выйдет на свободу без прописки и своего угла. Он знал, что на жильё сына в Москве рассчитывать не приходится. Неожиданно для себя он заснул и пробудился ночью. Матрас под головой оказался мокрым, но не от пота.
Привычно определив, что народу бодрствует немного, Рыбин выбрался из-под шконки, сходил на дальняк и поел, что ему оставили от ужина.
- Эй, - его ткнули в спину. Боря, которому пацаны отдали бельё в стирку, протянул мешок с тряпьём. - Вот это сделай, вода уже кипит.
Рыбин кивнул, взял пакет и стал готовиться к стирке. Две футболки, штаны, носки. Немного. Ему снова захотелось плакать. Валентина была для него всем: дом, семья, поддержка с воли. Теперь ничего этого нет. Рыбин осознал, что теперь по-настоящему остался один и весь мир обратился против него.
- Эй, - Боря снова толкнул в спину. - Прополоскай хорошенько, слышишь. Чтоб не так, как в прошлый раз, а то пацаны недовольны.
Рыбин кивнул, но не Боре, а, скорее, своим мыслям. Тычок лишь подтвердил, что без передач ему не жить. Рыбин начал стирать. Он вспомнил слышанный в другой хате рассказ, как удавился студент в общаге. Распарив полотенце, парень завязал на шее жгут и лёг спать. Остывая и высыхая, полотенце сжималось, медленно сдавливая сонную артерию. Грамотно перекрыв себе доступ крови в мозг, студент умер безболезненно, словно заснул.
Рыбин прополоскал бельё, отжал и развесил сушиться. Затем налил в литровую жестяную кружку воды и включил кипятильник.
- Слышишь, - обратился он к Боре. - У тебя таблетки были успокоительные, дай мне немного.
- Не спится? - с недоверием спросил Боря. Но так как Рыбин выглядел плохо, а за стирку его надо было чем-то вознаградить, он достал из личного запаса две крошечные белые таблетки и протянул Николаю. - Во, эти сильные, спать будешь сутки, а на проверку мы тебя вытащим. Греми, отдыхай.
Больше не раздумывая, Рыбин проглотил обе разом, запил водой из-под крана и достал полотенце. Вода в кружке закипела. Он вылил её в раковину, закрыв слив клеёнкой, и добавил холодной воды настолько, чтобы рука терпела.
- Скоро хлеб будут разносить, - пробурчал Боря. - Ты не тусуйся зря, лезь к себе.
- Ага, - Николай кивнул, вытащил и отжал полотенце. Оно было горячим. Рыбин слил воду и убрал клеёнку под раковину. Он подумал, что сын сейчас, наверное, пьёт водку или спит. Встав на четвереньки, Рыбин заполз в свою нору. На его манипуляции с полотенцем никто не обратил внимания. Это было его собственное полотенце, а как он стирает и сушит личные вещи также оставалось его личным делом.
Под шконкой Рыбин обвязал шею плотным двойным узлом. Таблетки уже начали действовать и ему стало хорошо. Полотенце слегка давило, под ним было жарко, но больше никаких неприятных ощущений в притуплённом сознании не возникало. Тело стало ватным, он как будто плыл.
- Пошли вы все на... - засыпая пробормотал Рыбин.
Больше ему ничего не снилось.