Аннотация: Путь в тысячу вёрст начинается с первого пинка.
Газет не было,
за ними надо было ездить
на хромой лошади в Чернобыль.
Константин Паустовский. "Повесть о жизни"
Глава Первая,
в которой Жёлудь срывает международные переговоры и наслаждается прелестями ингерманландского быта.
Мызу Хаски окутал светлый ингерманландский ночер, когда через забор шведского посла перелез высокий молодой человек с большим заплечным мешком. Во дворе никого не случилось из челяди, хотя поляна была накрыта. Шведский стол, способный прокормить не одну шведскую семью, ломился от яств.
Человек бережно опустил на землю мешок, развязал устье и вытащил ручную росомаху. Держа левой рукой за загривок, а правой за хвост, человек подошёл к столу и стал водить росомахою над блюдами.
- Ам-ам-ам-ам-ам! - работала пасть зверя, мелко дрожали вибриссы, кушанья улетучивались в утробу, втягиваемые широким розовым языком и размалываемые крепкими белыми зубами. - Хрум-хрум-хрум-хрум-хрум!
Росомаха подметала всё подчистую. Невозможно было понять, как в неё столько влезает, однако духмяные пармезаны, ломти окороков и колбас, тонко нарезанные хамоны, бутерброды с икрой, салаты, канапе, солёные и маринованные грибы, перепелиные яйца и маленькие жареные бекасы исчезали, оставляя на блюдах чистый след языка.
Самый жадный курильщик не успел бы сжечь папиросу, как дело было сделано. Кое-как запихнув в мешок наетую росомаху, человек набросил лямки на плечи и перемахнул через забор. Ему предстояло углубиться в лес и найти два крепких, тесно растущих дерева, чтобы росомаха могла протиснуться между ними и тем самым избавить себя от ея экскрементов, но оно пока не к спеху. Надо было уносить ноги. За спиной уже слышались первые крики, возвещавшие о срыве фуршета, а с ним, - и важных переговоров, коих эльфы без фуршета не проводили.
'Главное, чтобы росомаха не испустила мускус', - думал на бегу Жёлудь.
***
- Какой ты красивый! - голос эльфийской девы был подобен хрустальному журчанию ручейка, чьи струи бегут через кущи священных рощ Карелии и Вепсавии прямиком в водосбросы разрушенных Большим Пиндецом плотин ГЭС, над которыми кружит вороньё и под которыми стоят в омутах гигантские сомы с мёртвыми глазами водяных - те и другие ждут жертву.
В чистые, прозрачные окошки из стенки бычьего мочевого пузыря лился тёплый свет восходящего солнца. В золотом зареве Жёлудь стоял в светлице на верхнем этаже своих хором, а укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл, возлежала в постели и смотрела на него глазами с глубоким фиолетовым отливом, как у мечтательной тёлки.
- И в целом мире нет никого, красивее тебя, о, дарящая надежду на светлое будущее любовь моя, - ответил Жёлудь, сдерживаясь, чтобы не заговорить на синдарине, который передал бы его чувства к супруге во всей полноте, но не удержался и добавил: - Quel amrun! (Доброе утро!)
Всякий раз, глядя на неё, он не мог налюбоваться. Рослая, статная, носатая, с длинными, покрытыми гладкой серой шерстью ослиными ушами, укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл, незнамо для себя влюбила его в себя с первого урока, на который Жёлудь пришёл в школу, и до последнего класса, после которого началась полная экстрима жизнь сына боярского. Однако воинская служба и полный впечатлений достославный поход в столицу Железной Орды не выветрили из головы молодого лучника потаённых матримониальных планов, которые оказалось неожиданно легко осуществить, стоило возвратиться с набитою мошной.
Он взял её не девушкой. Укрывающейся тёплым клетчатым пледом духовно богатой деве Козинаэль, чей матэ давно остыл, было 333 года, и даже теперь Жёлудь не знал, есть ли у неё дети.
Могло и не быть. Даже до Большого Пиндеца интеллигенция размножалась неохотно, предпочитая низменному возвышенное, оттого эльфы по сей день отличались малочисленностью.
"Амрун-амрун-амрун", - словно бы в ответ простучали по дереву коготки, вежливо и вкрадчиво, но навязчиво до боли в нервах, как умеет только хорошо вышколенная при эльфах человеческая прислуга.
- Войдите! - надменно бросил Жёлудь, хотя по царапанью знал, кто скребётся, больше так мерзко никто не умел.
Рабыня, кою укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл, привела с собой из отчего дома, явилась однако же не к своей хозяйке, а - на удивление - к нему.
- Тя гридень спрашивает с поручением.
- Где он?
- На крыльце отирается, я в дом не пустила, чтоб не пачкал.
- Добро, - уронил Жёлудь. - Скажи, пусть ждёт, я сейчас выйду.
Белочка ушла как пришла. Жёлудь быстро, по-военному, стал одеваться. Если боярин Щавель прислал гридня, это было не приглашение в гости к батюшке, а вызов к наместнику светлейшего князя новгородского. Не иначе, опять насчёт эльфов и шведов.
На ноги берцы, на плечи кафтан, на пояс - нож модельной линейки "арзамасская зубочистка", заслуживший имя собственное Кровавый Блудень, на кудри - шапка вязаная, обшитая медвежьими зубками.
Жёлудь подошёл к постели. Склонился к устам. Задержался бы, но звал долг.
- Зай мир гезунд, - сказал с эльфийским прононсом Жёлудь ей на прощание.
Он таки хотел сделать жене приятно.
На крыльце дожидался гридень Плашка, бывший у Щавеля на посылках.
- Чего надо?
- Тебя вызывает Щавель, - доложил Плашка и с затаённым злорадством добавил экспертный прогноз: - Эх, не сносить тебе головы!
Приняв вызов, Жёлудь запустил большие пальцы за пояс, убрал складки за спину, разгладил кафтан, расправил плечи и двинулся к терему. Шёл покойно, бо грехов за собой не ведал.
Обнесённое частоколом городище, прозванное исконными тихвинцами "Щавелев Двор", представляло собой город в городе, куда можно было отступить при осаде, если главные стены падут. Ворота Щавелева Двора охранялись, на ночь затворялись. Меж домов ходил дозор, охраняя сон человечий от доброго люда.
По возвращении из Белорецка Щавель повелел снести амбар на углу и выделил младшему сыну землю, чтобы строился и жил своим домом. Жёлудь принёс из похода добычу в деньгах и также получил свою долю от золота злокознённого ростовщика. Он отстроил трёхэтажные хоромы с пентхаусом, компенсируя недостаток площади фундамента многоэтажностью, а на золото устроил свадьбу. Это было самое мудрое капиталовложение. В Тихвине, да и по всей Ингерманландии ещё никто, на памяти народной, не брал первой женой эльфийскую деву из преждерожденных.
То было статусное приобретение, о котором веками будут ходить слухи и сплетни, а барды слагать баллады.
"Денег я ещё награблю, - уверился молодой лучник, овеянный мудростью дальнего боевого похода. - А вот славы такой больше не куплю".
Дети их будут преждерожденными на три четверти, ибо Жёлудь нёс в себе половину эльфийской крови от родившихся до Большого Пиндеца, но при этом потомки останутся людьми. Заключая межрасовый брак, Жёлудь давал начало славному и предивному роду, какие случались только в землях чухонских, да и те были наперечёт.
На это никакого золота не жалко, как на призовую племенную лошадь. Только знатные конезаводчики из фамилии Жеребцовых-Лошадкиных могли бы оценить его поступок.
Тот факт, что его первенец, родившийся вне брака, воспитывался отпетыми уголовниками в Проклятой Руси на берегу Волги с радиацией и мутантами, и был Антихристом с рогами и копытцами, - Жёлудя не заботил. Он посылал по случаю денег и справлялся о здравии, да только. Род свой он порешил вести из лесов.
На мнение окружающих, которые крутили пальцем у виска, он плевал с высокой колокольни, а те призадумывались и находили, что дурак меняется, только непонятно как.
Путь в Орду многому научил Жёлудя и, главное, как к нему относятся за пределами Тихвина. Он произвёл переоценку своей личности и нашёл, что его с пелёнок несправедливо недооценивают. В землях внешних люди были к нему радушнее, а бабы приветливей. Здешние же девки до похода над ним смеялись, а теперь он на них и не смотрел, только ходил как мимо пустого места, да безучастно кивал в ответ, когда с ним здоровались. Девки же теряли надежды на завидный брак, а женитьба на школьной училке подтвердила опасения, что на них он больше не глянет и продолжит знаться с эльфами. Мужикам тем паче требовалось выйти из зоны комфорта. Жёлудь использовал любую возможность, чтобы подтолкнуть к личностному росту тех недоумков, которые по инерции мышления продолжали заблуждаться относительно его способностей. За год он существенно продвинулся в коучинге неучей и заработал от благодарных тихвинцев прозвище Жёлудь Злой.
Чем, к вящей радости Щавеля, укреплял славу рода боярского.
А ведь до похода у него и прозвища не было.
Сопровождаемый гриднем, Жёлудь взошёл на высокое крыльцо терема, и стража пропустила его в детинец.
Отец вышел из покоев омрачённый, но для посторонних глаз казался спокойным и ровным как зеркальная гладь. "Встревожен, даже зол", - понял Жёлудь, прозирающий всякие тонкости.
- Когда ты в последний раз видел Ёлку? - спросил отец.
- Вчера, когда к тебе заходил.
- Что она говорила?
- Я видел её мельком и издали.
- Что она тебе говорила доселе?
Жёлудь забуксовал, как паровоз на горке, попавший на смазанные маслом рельсы.
- Да не упомню... Ничего стоящего, что могло бы отложиться в голове. Поздоровались разве только... А что случилось с Ёлочкой?
- Она убежала.
Щавель наблюдал все движения души простоватого сына. Растерянность и протест. И глубочайшее непонимание.
Он мог сам сказать, что через мгновение выдал Жёлудь:
- Убежала? Куда?
"Ничего не знает", - огорчился Щавель. Он надеялся, что Жёлудь даст хоть какой-нибудь намёк. Он общался с Ёлкой ближе всех. Сестрица с малых лет жалела дурня и привечала как больное животное. Кроме того, они были единокровными, в отличие от сводных братьев и сестёр. И кровь их была эльфийская.
- Ты не спросил главного, - сказал Щавель.
- Ты у нас главный, - без запинки выдал молодой лучник.
Боярин кивнул.
"Если бы ты мог заглядывать чуть дальше", - с сожалением подумал он.
- Ты не спросил, с кем, - Щавель не намекал, что сын что-то знает, но Жёлудь и не понял.
- Может, в лес погулять ушла? - предположил он в простоте своей. - Что дворовые девки говорят?
- Она сбежала с вещами, - поставил в известность отец. - Также из Тихвина бесследно пропал вечно увивавшийся вокруг неё сладкогласно поющий дифирамбы рифмоплёт Алиготэль, чья поступь тише мыши.
- Из преждерожденных, - не думая, выпалил Жёлудь и сразу заключил: - Сбежали в Садоводство.
Щавеля неизменно поражало его разумение эльфов. Это было инстинктивное свойство - врождённое, как умение знать, куда прилетит стрела, и разить из лука без промаха. С огнестрелом такого не было. Не давался ему огнестрел - творение человеческое. Значит, не стоило и пользовать.
- Вот и съезди в Садоводство, проверь. Возьми людей, - Щавель подумал. - Дам десятку Зверополка. Он, если что пойдёт не так, поможет навести политес до дрожи в коленках. А ты уговори Ёлку вернуться. Она тебе доверяет.
Удачей было, что сын заговорил о рассаднике эльфов. Теперь его можно было услать без принуждения. Щавель счёл сие хорошим знамением.
Жёлудь в последнее время жил для себя. Раньше он доверял окружающим, но в Проклятой Руси потратил на ритуал Нерушимого Обета веру в отца и постепенно начал с подозрением относиться и ко всем, кроме мамы да сестрицы Ёлочки.
А братья с ним никогда не считались, их отношения всегда были прохладными.
Щавель подумал, что надо ненадолго услать одного сына, дабы собрать потом всех.
Глава Вторая,
в которой Жёлудь наезжает на эльфийскую столицу, плотно общается с председателем Садоводства и другими преждерожденными, а десятник Зверополк с людьми сопутствует ему.
Старый деревянный мост через Неву, проложенный по забутованным гравием и валунами срубам из могучих осин, мог выдержать ещё много ледоходов. С тихвинской стороны он был перекрыт полосатой жердью с противовесом - остроумным изобретением инженера Шлагбаума, соратника по конструкторскому бюро Ватмана, Кульмана и Рейсфедера, которых рьяно почитали эльфы в Садоводстве. Рядом с мостом высилась башня контрольно-пропускного пункта. Дежурное помещение с узкими щелями бойниц на первом этаже и жилое на втором - с орудийной палубой и люком для камнемётной мортиры. Наряд КПП из двух троек дружины ингерманландского наместника светлейшего князя новгородского сменялся раз в неделю, вёл учёт проезжающих через мост и взимал дорожный сбор.
У наряда прежде всего и спросили, проезжал ли на тот берег эльф с барышней, похожей на дочь боярина? Отрицательный ответ Жёлудя не смутил. Ёлочка была в курсе пропускного режима, да и сладкогласно поющий дифирамбы рифмоплёт Алиготэль, чья поступь тише мыши, тоже был не глуп. Через реку они могли перебраться на баркасе в любой рыбачьей деревне, коих тут великое множество.
За Невой дорога расходилась. К мызе Хаски надо было сворачивать на север, к Садоводству же ехать прямо по тракту, носящему допиндецовое имя Мурманское шоссе.
"Что-то зачастил я в Пределы Петербургские, - Жёлудь покачивался в седле, кони шли то быстрым шагом, то рысью. - Раньше никогда не бывал, а теперь сную как челнок. Зачем ты, Ёлочка, чудишь? Во что ты меня втягиваешь?"
Жёлудь втянулся в непонятное непонятно как. То ли из-за Ёлочки, то ли волей отца, то ли сам по себе. Вроде бы только что нежился в тереме, но выдернули, ошарашили известием и вот - уже в седле, три дня пути пролетели незаметно, а впереди ждёт непознанное. О Садоводстве он только слыхал и не предполагал, что там увидит, как там встретят, и как правильно себя там вести. Щекотливость ситуации придавала сакральность места. Из Садоводства вели происхождение ингерманландские эльфы.
Через тридцать шесть вёрст от повёртки надо было забрать с Мурманского шоссе круто вправо, чтобы объехать край мира, поражённый Большим Пиндецом. Говорили, что там, за спуском с Поклонной горы плещется мелкий залив, усеянный разномастными песчаными островками, каждую весну размываемыми водой и переотлагаемыми в новые формы.
До БП там стоял легендарный город - морские ворота, центр промышленности, культуры и музейных ценностей, шкатулка с сокровищами под открытым небом. Почему, в отличие от Москвы, небо осталось открытым, никто теперь не знал. Факт, что из-за близости к соседям Петербург оказался легко доступен для Небесного Огня и ударной волны, торчал над поверхностью моря. Про ударную волну Жёлудю объяснили, что она похожа на взрыв пороховой гранаты, только невообразимо сильнее. Жёлудь так и не смог вообразить, верил на слово. Много громоносных стрел попало в сам город, разрушив его до основанья, а затем особо мощная граната упала в Ладожское озеро, вызвав цунами, которое пронеслось по руслу Невы и смыла в море и руины, и песчаные наслоения.
Постоялый двор в Разметелево на перекрёстке Мурманского шоссе и дороги к Новой Финляндии роскошью не баловал. Всё здесь было ещё не чухонское, но зачуханное и пожухлое от лютовавшей веками радиации. А, может, просто по причине гнусного климата. Торчали иголочки недокорабельненьких сосенок, кривились берёзки, дрожали осинки, в травке пересвистывались пыжики - просились на шапку. Бледно-голубое небо прикрывала рваная пелена низкой облачности, западнее же, над эпицентром, висела грязно-серая хмарь, из которой вечно лилась экзистенциальная морось. Она всегда там лилась и висела. Доброе слово о ней глубоко вошло в анналы мореходов Балтики.
Отсюда до Садоводства осталось пятьдесят вёрст - день пути.
Когда одиннадцать человек о пятнадцати конях заселились под крышу пустующего пристанища, хозяин проявил сдержанное оживление, в котором жажда наживы смешивалась с тревогой. Дружинники тихвинского боярина были дальше моста нечастыми гостями. Великий тракт пролегал южнее, а водный путь - севернее, разбойничать было невыгодно, оттого и порядок тлел в сем углу своим чередом.
- Не дорогие, - отрубил Зверополк. - Обслужишь по официальному прайсу, вот воинское требование. Чеки не забудь для бухгалтерии.
***
- Знала?
- Нет, - ответила Козинаэль и взглянула на Щавеля ясными фиалковыми глазами.
В ледяной тишине Щавель покинул жёлудевы хоромы. Отрицательный результат тоже был результатом. Он не рассчитывал на подробный ответ Козинаэль. Он пришёл проверить, не знает ли чего сын, что мог скрыть от него и втайне поделиться с женой. Укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл, не общалась с Ёлкой, а вот Жёлудь с сестрой говорили почти каждый день.
Мир усложнился в худшую сторону. Он определённо кренился к войне. Теперь все могли строить козни, зачинать спонтанные заговоры и тянуть одеяло на себя. Долгая отлучка вывела из-под контроля ситуацию в Ингрии. Доверять нельзя было никому, даже доверенным лицам, даже собственным детям.
Тем более, - детям.
Войдя в силу, Корень и Орех удались настолько хорошо как преемники, что с них следовало не спускать глаз.
Щавель ходил в Белорецк и обратно полтора года. За это время сыновья крепко забрали власть в свои руки. Перекроили отцовы заположняки и только что наместничество у князя не выпросили. Щавель даже не думал, что они окажутся такими эффективными. Возвернувшись во славе и осыпанный княжьими милостями, тихвинский боярин быстро и хладнокровно расчленил новый порядок. Среднего сына, Ореха, как самого умного, оставил при себе в качестве советника, чтобы всегда был под присмотром. Старшего же сына, Корня, боярин отправил в подаренное князем порубежное с Русью село Никольское, налаживать правильный ход, и книжку дал поучительную - "Поднятая целина". Дерзкий и смекалистый первенец, по праву рождения наделённый природою качествами лидера, за сезон раскулачил кулаков, загнал в Саблинские пещеры подкулачников, собрал крестьян в колхоз, распахал частнособственнические межи и успешно провёл посевную. Барды уже слагали о нём слезливые песни "Человек с пулемётом" и "Сломанная скула".
Ёлка тоже была из выдающихся.
И теперь она также показала себя.
Побег...
Побег? Но куда? С какой целью? Поселиться в других землях и заключить по тамошним законам брак с Алиготэлем? Щавелю был знаком этот выпендрёжный эльф. Сладкогласно поющий дифирамбы рифмоплёт Алиготэль, чья поступь тише мыши, ему никогда не нравился. Сваты получили бы от ворот поворот, вздумай эльф их заслать. Ёлка могла быть в этом уверена. Она отличалась проницательностью и едва ли питала надежды сыграть свадьбу в Тихвине. Щавель пропустил момент, когда она начала водиться с Алиготэлем. И дворня прозевала.
Возможно, Ёлка уже на сносях.
Она не отважилась признаться и пустилась в бега.
Если только это был побег, а не похищение или убийство.
Что, если её взяли в заложники и сейчас потребуют выкуп?
Ёлку надо было искать и найти.
В обстановке закулисных переговоров местечковых эльфов с враждебными шведами тихвинского боярина устраивал любой результат поисков.
Лишь бы получить определённость.
***
С постоялого двора стронулись спозаранку. Когда светило изрядно перевалило за полдень, отряд достиг естественного резервуара ингерманландских эльфов. Дорога в Новую Финляндию, носящая допиндецовое имя Выборгское шоссе, простиралась вдаль, а на обочине стоял указатель - длинный жестяной щит на паре железных труб, всё нетленное от радиации. На щите чёрным по белому: "Садоводство".
"Сподобился", - Жёлудь остановил коня и смотрел на надпись, оттягивая торжественный момент въезда в легендарное поселение, исполненное Культуры и Духовности.
Ратники, лишённые прекраснодушия, проехали мимо. Тут они бывали многажды, и повидать изобилие мохноухих не казалось им чем-то диковинным.
За указателем свернули направо. Дорога пошла в горку, на раскисшие глинистые холмы. Жидкий лес расступился, и Жёлудь узрел Садоводство.
Отец часто говорил, что на место надо смотреть своими глазами, ходить по нему своими ногами, щупать своими руками и нюхать своим носом - только так возможно составить о нём верное впечатление, а не по картинкам и, тем более, не с чужих слов.
В походе Жёлудь не уставал убеждаться в этом, и всякий раз был как первый. Вот и сейчас...
На уроках не лгали, но всё-таки эльфийскую столицу Жёлудь представлял совсем иной, нежели описывал школьный учебник. Невесть по какой причине, а, скорее всего, по иллюстрациям из сказочных книжек, какие читала ему сестрица Ёлочка, он воображал Садоводство цветущим лесом с домами на исполинских деревьях, с высокими шпилями и ажурными лесенками, вьющимися вокруг стволов.
Построенными без единого железного гвоздя, разумеется.
Картина же, представшая его взору, разительно отличалась от той, что представала перед взором внутренним.
"Нет, это не Лотлориэн, - из седла Жёлудь свысока и оттого немного снисходительно оглядывал дачные домики с верандочками и, в лучшем случае, с мансардочками, но, чаще всего, - с чердачками, приткнувшиеся на шести сотках в тесной обнимке с огородиком и парой кривых яблонь. - Это не Лотлориэн, это хуже".
Однако в том и был исключительный шарм посёлка научно-технической интеллигенции, что скудость материальная компенсировалась богатством духовным.
Он ехал вдоль заборов из штакетника, из ржавого профнастила, из сетки-рабицы и дивился, какое здесь всё необычное, древнее. Целительная радиация, одарившая север Пределов Петербургских мощным фоном, берегла не только одушевлённую материю. За триста лет ни один забор не сгнил и даже не покосился ниже, чем был накренён до БП, столь сильны были радионуклиды!
Живительная радиация взбодрила и укрепила огородные посадки, изменив их природу к бойкости и проворству. И хотя до сбора урожая было ещё далеко, плоды вовсю наливались соками и бурлили. Кипуче булькала малина земляничная. Заботливо расставленные подпорочки были оплетены колючими плетями хищных физалисов. Физалисы свисали, зрея, шипели, щурясь на людей заезжих, подманивали радушным помахиванием мясистой листвы, источающей пряный яд. Поодаль от заборов триффиды стучали своими корнями, но не могли тронуться с места, будучи прикованными к колу. Триффиды не могли никого ужалить, ибо весной по участкам ходил огородник-моэль и делал их жалам обрезание, так что триффиды становились кошерными. Случайно убежавший в лес трефной триффид признан был быть истреблённым из рода своего, а масло дикого триффида, как более вкусное, почиталось охотничьим трофеем и считалось чистым, ибо после усекновения цветковой чашечки жало таки отрезали.
Жёлудь видел в лесу триффидов, но не боялся, а просто обходил стороной. К мызе Хаски молодой лучник набегал в одиночестве, чтобы остаться незамеченным, однако соблюдал осторожность, и с ним ничего не случалось. В чащобе он чувствовал себя дома.
Нынче же случай был особенный. Посланник наместника светлейшего князя новгородского не мог явиться без почётного караула менее чем из десяти воинов. Сам же боярин Щавель наезжал в Садоводство в сопровождении полусотни, если не армии. Его редкие визиты вспоминали без приязни, но с дрожью.
О сватовстве Щавеля и вовсе ходили легенды, передаваемые на верандах за чаем и малиновым вареньем с традиционным присловьем: "Ты только никому не рассказывай".
Зверополк привёл к даче мэра эльфийской столицы - председателя садоводства Садоводство - меряющегося величиной Хирша доктора физико-математических наук Актимэля, чья клубника самая крупная, которого и надо было расспрашивать о столь важном деле, как скрывающиеся беглецы.
Председатель был на месте, занимался прополкой клубники. Его обтянутый синим шерстяным трико зад высоко торчал над грядами, пасть с чавканьем жевала выполотую траву мокрицу. Клубнику в Садоводстве ели круглый год, благо, озимая сама зарывалась в грунт и там, в недрах, метала икру. Клубника и чеснок, хрен и ревень, плюс всё вышеперечисленное, были с Большого Пиндеца кормом ингерманландских эльфов. Пища надёжная, но вегетарианская. Оттого и размножались преждерожденные не ахти как.
- Quel andune! (Добрый день!) - изысканно приветствовал Жёлудь на чистом синдарине.
Эльф и ухом не повёл.
"Твари чванные", - высокомерно подумал Жёлудь и поздоровался по-человечески, но опять не был замечен.
Зверополк был родом из Светлогорска и в эльфийской школе не учился.
- Эй! - рявкнул он на чистом русском. - Глубоко... уважаемый! Обернись к грядке задом, ко мне передом!
Меряющийся величиной Хирша доктор физико-математических наук Актимэль, чья клубника самая крупная, обернулся.
"Где у него перед? Где зад?" - запутался Жёлудь.
У меряющегося величиной Хирша доктора физико-математических наук Актимэля, чья клубника самая крупная, со стороны лица, вероятно, росли уши. Жёлудь решил, что надёжнее ориентироваться по ним.
Жёлудь, а за ним Зверополк, спешились и подошли к калитке. Председатель вразвалочку двинулся им навстречу.
- Добрый день, - с новгородской вежливостью поставил в известность Жёлудь, который теперь вознамерился устроить председателю настоящий добрый день. - А мы к вам.
- Милости прошу, попьём чаю, - пригласил Актимэль. - Только вот места на всех, боюсь, что не хватит...
- Пацаны будут нести службу, - разрулил ситуацию Зверополк.
По его команде три тройки встали на фишку возле калитки и на перекрёстках с соседними улицами. Никто не сбежит и не подойдёт незамеченным.
Председатель растворил калитку. Жёлудь с десятником протиснулись меж грядок, на которых справа шкворчала морква, а слева попискивали гибискусы, и вошли на веранду.
Это была настоящая допиндецовая веранда, каких не осталось на Руси, да и в Тихвине, а встречал такие Жёлудь только в Лахденпохье, когда охотился там с отцом и братьями. Правда, после санации северного берега Ладоги от нежелательного элемента старинные веранды сгинули и там, но зато хоть повидал древность.
Просторная, гулкая, она представляла собой хлипкую раму, обшитую внахлёст тонкой доской. По сути - то же крыльцо, только в сухости, тени и безветрии. Под окном стояла скамья со спинкой, на которой лежал матрасик и подушка, должно быть, для отдыха в холодке. Табуретки, стол, крытый домотканой скатертью, на скатерти - пятна, крошки и жестяной поднос с баночками и ложечками. Над столом - картины маслом: пукающее колли и срущая овчарка. На последнюю Жёлудь залюбовался. Судя по выразительным печальным глазам, в которых однако бились напряжённые чувства, собака испытывала запор. Как художник сумел не то, что уловить, а передать собачьи эмоции, было непостижимо. Вот что значит творец! Вот что значит Искусство!
- Душа моя, принеси кипяточку! - гаркнул Актимэль в глубины дома.
Скрипнула дверь избы. Толстая улыбчивая эльфийка вынесла чайник. По-утиному переваливаясь, подшустрила. К чайнику добавилась банка варенья и корзиночка печенья.
Варенье было из ревеня. Печенье тоже из чего-то нетрадиционного, вроде овсюга с клюквой. Кормом эльфы обеспечивали себя сами, обходясь без завоза зерна из Святой Руси.
Чай был настоящий, морковный. Лучше был - только эльфийский кофе из поджаренных корней одуванчика, который научно-техническая интеллигенция обожала за природный сладковатый привкус, напоминающий о временах, когда кристаллы сахара продавали в магазине, и любой мог купить, сколько ему захочется, точнее, на сколько хватит денег.
Сидели, дули чай, учтиво обмениваясь мнениями о видах на урожай клубники да топинамбура в этом сезоне, причём, Жёлудь, знакомый с этими растениями по учебнику ботаники, высказывал суждения смелые и даже дерзновенные, а меряющийся величиной Хирша доктор физико-математических наук Актимэль, чья клубника самая крупная, был куда ближе к земле и говорил со знанием дела, привлекая к обсуждению слизней, жаб, кротов, медведок и прочий садово-огородный биотоп. Голос у председателя садоводства был глухой и булькающий, словно в его огромном внутреннем мире кипели глубинные процессы.
На то, что находится у председателя ниже ушей, Жёлудь во время еды старался не смотреть.
Казалось, Актимэль мог вести речь об урожае бесконечно. Возможно, так и случилось бы - Жёлудь просидел бы на веранде до утра и возвратился в Тихвин, не узнав ничего полезного, однако чувство долга победило чувство такта, и посланник деликатно перевёл разговор в другое русло:
- А вот, кстати, не доводилось ли вам, как прозирающему всю движуху на участках, узнать о приезде с прекрасной спутницей сладкогласно поющего дифирамбы рифмоплёта Алиготэля, чья поступь тише мыши?
- Напрасно персифицируете, - пробулькал и одновременно прошипел председатель.
- Простите?
- Не знаете такого слова? - снисходительно поинтересовался Актимэль. - Это лесть, маскирующая насмешку.
Лесного парня всё грызло сомнение, игнорировал ли его приветствие меряющийся величиной Хирша доктор физико-математических наук Актимэль, чья клубника самая крупная, или не понимал. На последнее рассчитывать было решительно невозможно, и молодой лучник решился:
- Вы говорите на синдарине?
Ещё не закончив фразы, Жёлудь понял, что опростоволосился, и стало так неудобно, так стыдно за случайно проявленную бестактность, однако исправить положение было решительно невозможно.
- Говорю, когда сочту нужным, - после паузы сурово пробулькал Актимэль, но больше ничего не придумал и частично сознался: - Читаю и перевожу со словарём!
"Ой, как неудобно вышло", - от стыда пальцы Жёлудя сминали портянки в сапогах, того и гляди, прорвут подошву! "Надо ногти подстричь", - подумал отвлекающую мысль Жёлудь и вцепился в неё, как в спасательный круг, только бы не испытывать жгучего стыда за случайно вылетевшее сомнение.
Положение спас нарочно приданный для наводу политеса Зверополк.
- Так приезжал или нет? - рыкнул десятник.
- Нет, - быстро и уверенно ответил Актимэль, по-кроличьи опустив глазки.
- Узнаю, ведь накажу.
- Никого не было.
- Спасибо за угощение, - вежливо сказал Жёлудь.
Визит был окончен.
Посланники встали и вышли.
- Вот же жопа с ушами, - когда спустились с крыльца, сквозь зубы процедил Зверополк.
- Тише, услышит!
- А что он за три века о себе ещё не узнал? - вопрос десятника прозвучал как утверждение, и в посёлке интеллигенции вполне мог быть назван по-гречески риторическим.
- Донесут - обидится, - мотнул головой Жёлудь.
- Обиженных... - начал Зверополк и осёкся.
Из-за забора напротив над кустами малины земляничной торчали уши соседки.
Соседка чутко караулила, что происходит на даче председателя садоводства - меряющегося величиной Хирша доктора физико-математических наук Актимэля, чья клубника самая крупная.
- Молодой человек, - позвала она. - Вы случайно не Жёлудь Тихвинский?
- Он самый, - с удовольствием откликнулся молодой лучник, принимая эльфийскую проницательность как природное свойство автохтонов Садоводства и, отчасти, своё.
Он подошёл к калитке и поздоровался с толстенькой эльфийкой на вид лет шестидесяти, с серо-седыми волосами, прикрытыми сетчатой шляпкой, и круглыми очками на крючковатом носу.
- К бабушке идёте? - заботливо поинтересовалась соседка.
Жёлудь знал, что где-то здесь обитает преждерожденная, от которой родители Козинаэль давным-давно сбежали в Тихвин, но знаться с нею не желал и до этой минуты в памяти не держал вообще.
- Да нет, - он по-простецки пожал плечами и улыбнулся как свободный человек эльфийской деве. - Мы уезжать собрались.
- Вы даже к детям не заглянете? - проворчала она и тут же возмутилась: - Не хотите свою семью навестить?
- Кого???
- Разве укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл, не сказала вам, что отправила детей на дачу, к бабушке?
Глава Третья,
в которой власть проявляет власть.
Пламя свечи в фонаре отбрасывало на стены корявые мечущиеся тени. В бане было тесно. Раздетое тело девки с разрубленной головой лежало на полатях спиной вверх и было обмыто.
- Читай, - приказал Щавель.
Жёлудь подошёл вплотную и посветил своим фонарём. Девка Ягодка была рабыней Ёлочки. Сестрица отчего-то бросила её. Ягодка скрывалась, но была обнаружена, попыталась удрать и при задержании случайно лишилась половины головы. Когда стали делить её одежду, обнаружили письмена.
"Милый мой братец! Посылаю тебе послание в таком странном виде, пойми и не взыщи. Записка может потеряться, а чернила на коже размоются, поэтому я сделала девке татуировку и наказала ей отыскать тебя, как только представиться случай вам увидеться наедине. Я бегу за счастьем в заветную страну. Не ищи меня - не доищешься, только с верного пути собьёшься. Будь счастлив! Маме привет. Ё."
Теперь стало понятно, для чего она бросила Ягодку. И зачем на коже набиты затейливые партаки.
Жёлудь молчал. Язык не поворачивался раскрыть тайну. Однако синдарин знали все, кто учился в эльфийской школе. Жёлудь не знал, знает ли отец. Мама вполне могла научить его худо-бедно разбирать затейливую вязь, похожую на извилистый узор, вполне уместный в качестве орнамента на коже человека, сомневающегося в своей внешней привлекательности.
И если сейчас он не скажет всей правды, отец заподозрит в соучастии.
Жёлудь прочёл деревянным голосом.
- Всё так? - переспросил Щавель.
- Всё так, - повторил Жёлудь. - Просит не искать.
- Значит, уверена, что ты её найдёшь, - с ледяным удовлетворением констатировал отец.
Жёлудь вернулся из Садоводства поздним вечером, торопясь успеть до темноты, и был тут же препровождён в баню на речке, возле которой жил ключник Гамадрила, давным-давно купленный Щавелем за большие деньги, и жёны его - ухватистая Павиана и распущенная, вечно битая, но неисправимая Гелада, а также три доченьки: Косуля, Кривуля и Хромуля; замуж их выдать не было никаких шансов.
В Тихвине велась активная движуха. Жёлудю почудилось, что на гульбище он заметил фигуру Корня. Это значило, что за старшим братом послали едва ли не до отбытия в Садоводство, а Корень сразу прыгнул в седло и помчался по вызову.
И теперь эта записка от Ёлочки, адресованная ему лично. Не - отцу, не - матери, делающая его сопричастным к загадочному и сомнительному побегу.
"Зачем ты чудишь? - снова подумал он. - Во что ты меня втягиваешь?"
Жёлудь чуял вонь эльфийской интриги, легко узнаваемой человеком опытным - запутанной и мутной многоходовочки, обещающей в перспективе беды и проблемы, а также - непредсказуемые последствия.
Уж в этом он был искушён! Да вдобавок получил свежий опыт.
На обратном пути из рассадника научно-технической интеллигенции Жёлудь сумел кое-как переварить наличие у него приёмных детей. К укрывающейся тёплым клетчатым пледом духовно богатой деве Козинаэль, чей матэ давно остыл, возникли неизбежные вопросы. Однако Зверополк, с которым он перекинулся парой слов по тихой грусти, сгладил остроту предъявы и указал на положительную сторону приобретения.
Взяв детей под опеку, Жёлудь мог заявить права на участок в Садоводстве!
***
- Вы с мамой знали! - кинул в лицо обвинение Жёлудь, когда остался наедине с отцом. - Знали и не сказали. Можно не говорить, что вы желали мне только добра. Я это уже понял.
Разговор о важных делах мог обойтись без участия женщин, пусть они и были причиною.
- Ты можешь претендовать на целый участок, - молвил Щавель. - Даже у меня такой роскоши нет, сынок.
- Почему его просто не взять? Можно захватить весь посёлок целиком. Его некому оборонять, я видел.
- Садоводство без эльфов теряет значимость. Если их прогнать, будет много маленьких огородов с халупами, а не центр культуры и духовности. Радуйся, что ты сможешь жить там, а не гостить, и не мучай жену попрёками.
Отеческое наставление примирило молодого лучника с фактом, от которого было не отмолиться, не отбиться, и он мрачно замолк.
- Мне повезло меньше, - уступил ему Щавель. - Ты ещё не знаешь. Мы с мамой это обнаружили, пока тебя не было. Ёлка сбежала со всеми нашими бумагами на земельную собственность. Она не тронула шкатулку с драгоценностями и тем самым выиграла время. Она вскрыла ларец, в котором хранились наши дарственные, договоры купли-продажи, земельные сертификаты и даже принадлежащее твоей маме допиндецовое свидетельство на право владение одной третью дачного участка в товариществе Технологического института! - при упоминание об этом сокровище в голосе Щавеля проскользнуло что-то похожее на эмоцию.
И хотя записи о территориальных милостях светлейшего князя хранились в Книге земель и дорог, а также в Земельном Кадастре новгородского Кремля, потеря бумаг стала тяжёлым ударом. Копия не равна оригиналу, да и восстанавливать замучаешься. Помимо утрат земных, имелся ущерб духовный. Через пару дней в Тихвине стали распевать глумливую песенку:
В лесу родилась Ёлочка
И в тереме росла.
Зимой и летом девственной
Красавица была.
Подкрался к ней ушастый эльф,
И - ну её в мешок!
Срубили род у Щавеля
Под самый корешок.
Издевательский напев звучал воистину повсюду и быстро привёл Щавеля в ледяную ярость. Одного такого певуна он застал с поличным возле кузницы. Тут же щипцами вытянули у охальника язык из поганого зева, и Щавель отчекрыжил его ножом работы мастера Понтуса Хольмберга из Экильстуны в точности, как изрекал срамник, - под самый корешок.
Ироничный насмешник не остался немым укором жестокому боярину в Тихвине, а к закату получил от потери крови премию Дарвина, но его пример не стал другим наукой. Отовсюду летела песенка, пусть бы за неё расправы чинились лютые.
За возвращение имущества и чести Щавель был готов заплатить любую цену.
Он созвал сыновей пред престолом своим и благословил на подвиги:
- Пойдёте втроём, - бесстрастным тоном приказал он. - Это наше, глубоко семейное дело. Разберём его своими руками. Сами. Не привлекая внимания посторонних и не навлекая позора. Да и малыми силами идти на охоту сподручней. Не на войну едете - на поиски.
Глава Четвёртая,
в которой трое братьев отъезжают на поиски сбежавшей сестры, встречают первого привратника и проявляют государственное мышление.
На рассвете ворота Щавелева Двора растворились. На большую дорогу, ведущую из Тихвина, выехали Корень, Орех и Жёлудь.
Улаживать внутрисемейное дело отец отправил практически в одиночестве, от чего Корень за период временного исполнения обязанностей наместника светлейшего князя новгородского в Ингерманландии, а после - главы села Никольское, отвык и, мрачно стиснув зубы, злился. Остававшийся под отеческой рукою Орех, по природе обладавший амбициями меньшими, а взглядами ширшими, только хмурился слегка, не зная, где искать Ёлку. Лишь Жёлудь, снова оказавшийся в ватаге, чувствовал себя в своей тарелке. Отец указал направление на Будогощь, куда, по словам бабы с выселок, ушли по допиндецовой насыпи два всадника, причём, один достаточно миниатюрный для Ёлки, держался в седле неумело и вообще выглядел как девушка. То был хороший, годный почин. С ним можно было пускаться в погоню. Ёлочка не умела ездить верхом и далеко уйти не могла, даже имея фору в десять дней. Жёлудь предполагал, как напасть на след беглянки, но не рассудком, а чутьём, поскольку был с ней единой крови.
Кроме того, на насыпи заметили следы двух коней. Края вмятин осыпались, то есть оставлены были недели полторы назад. Не соврала баба. Преследователи воодушевились.