Гаврюченков Юрий Фёдорович : другие произведения.

Археолог-2 (ч. 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Господину полковнику никто не кнокает, из-за этого он жутко переживает и суетится.
  Часть 3. ПОЛКОВНИКУ НИКТО НЕ КНОКАЕТ
  
  9
  Летящий с кухни сквознячок овевал щёки чадом горелого сала. Навстречу смраду в распахнутое окно влетали слова русского шансона из соседней квартиры. Борин отец-алкоголик слушал своё любимое радио. Неведомый гитарист пел о том, что жизнь удалась и он с друзьями хорошо сидит, особо отмечая, что сидят они "не в шерсти, но в шоколаде". Под этот дебильный аккомпанемент в детском саду галдели малыши. Наверное, водили хоровод под блатняк, сызмальства привыкая к тюремной тематике.
  Наконец-то я был дома!
  Раньше, когда я видел людей, много в жизни мучавшихся, а потом наслаждающихся шелестом листвы и пением птичек, мне казалось, будто у них в душе что-то умерло, освободив место для наслаждения птичками и листвою. Теперь освободилось место в душе у меня, но я не считал, будто там что-то умерло. Наверное, просто не замечал. Однако сегодня я мог наслаждаться привычными вещами, которых раньше не придавал значения.
  И мне это нравилось.
  Закутавшись в одеяло, я лежал в постели и рассматривал книжные полки. Книг было много, но места оставалось достаточно. Это моя вторая библиотека. Первая, детская, осталась у мамы.
  Хлопнула входная дверь. Супруга пришла из магазина.
  - Илья?
  Я лежу на тротуаре,
  Лаская дёснами кирпич.
  Зря пошёл я чужими дворами
  Вся моя жизнь - это злобный кич.
  - Илья! - Маринка не дала дослушать по радио хулиганскую историю, в которой я уже начал находить что-то увлекательное. - Ору, ору... Ты есть будешь?
  - Буду, дорогая.
  Приятно, когда о тебе заботятся. Человеку нужно много, чтобы почувствовать себя счастливым.
  Много пострадать, многого лишиться. Только потом начинаешь по-настоящему ценить скромные мелочи жизни.
  Чистую постель. Обед, приготовленный заботливой супругой. Крышу над головой... Даже музыкальные увлечения соседа-алкаша вызывали не раздражение, а снисходительную улыбку.
  После пещерных ужасов, кутузки СОБРа и инфернальной Усть-Марьи я решительно ко всему относился доброжелательно.
  Два с половиной центнера золота достались нелегко. Однако дело было сделано. Мы вернулись из экспедиции живыми и привезли в Санкт-Петербург Золотые Врата!
  Тут было, чем гордиться, но почему-то по возвращении домой все эмоции кончились. В душе была усталость, пустота и отстранённость, широкая, глобальная, до абсолютной благожелательности ко всему окружающему.
  - Милый, ты пойдёшь обедать или мне принести? - в дверях показалась Маринка.
  - Спасибо, я пойду.
  Не спеша, я поднялся и побрёл на кухню. Жареное мясо с картошечкой и шкварками - пища простая и здоровая. Дымится, наваленная горкой в тарелочке и вилка наготове, в самый раз! Я сел за стол.
  - Приятного аппетита, - Маринка с лёгким беспокойством поглядывала в мою сторону.
  - Спасибо, - я взял вилку, отломил хлеб.
  - Ты как себя чувствуешь?
  - Превосходно, дорогая.
  Дом, еда. Что ещё нужно? Да ничего! Чувство самодостаточности было настолько полным, что я улыбнулся.
  - Илья, ты как не от мира сего, - заметила Маринка далеко не впервые.
  Вместо ответа с улицы донёсся вопль Шнура:
  Я алкоголик и придурок!
  Алкоголик и придурок!
  Борин отец давал газу.
  - Конечно, - мирно ответил я и принялся кушать.
  - Ты так странно улыбаешься всё время. Думаешь о чём-то своём и улыбаешься.
  - Да, дорогая. Так и есть.
  - Что с тобой произошло?
  Этот вопрос Маринка задавала уже много раз, а я не знал, что ответить. Поначалу казалось, что рассказывать слишком много и лучше отложить историю на потом. Затем я отогрелся и чувства стали таять, пока не истаяли вовсе. Теперь я не находил слов.
  - Не знаю, - бесхитростно отозвался я.
  - Вы вернулись какие-то странные. Ксения говорит, что Слава замкнулся, ничего не рассказывает, только пьёт. Ты лежишь в постели целыми днями и молчишь. Что с вами случилось, Илья? Из тебя слова не вытянешь. Ты как-то изменился.
  - Наверное.
  - Когда ты приехал, у тебя глаза были ожесточённые, а сейчас...
  - Отлежался, - пробормотал я. - Отмяк.
  Харги казались кошмарным сном. Но вот, сон закончился, а явь оказалась такая уютная...
  - Илья!
  - Спасибо, дорогая, - я отодвинул пустую тарелку. - Было очень вкусно.
  - У вас что-то настолько страшное произошло, о чём ты стараешься забыть? - проникновенно спросила Маринка.
  Интересная мысль. Не иначе, как супруга популярных книжек о психологии начиталась на досуге. Время у неё было.
  - Как у тебя сегодня день прошёл? - совершенно невпопад спросил я и посмотрел на Маринку невинным взором.
  Вопрос привёл жену в совершеннейшее смятение. Маринка замерла и только было открыла рот, как телефон, в который я упирался локтем, пронзительно зазвонил.
  - Возьми, узнай, кто там, - вибрация от звонка неприятно отдавала в кость, но совершенно не хотелось двигаться и я даже руку не убрал.
  Маринка схватила трубку. Я заметил, что глаза у жены на мокром месте.
  - Тебя, незнакомый мужской голос.
  Интересно. Обычно супруга безошибочно определяла всех моих партнёров по бизнесу. Непрошеный звонок не предвещал ничего хорошего, но мне и это было безразлично.
  - Алло, - я взял трубку.
  - Здравствуйте, Илья Игоревич, - сухим казённым тоном приветствовал меня Ласточкин. - С возвращением в Санкт-Петербург.
  - Спасибо, - сказал я и подумал, что у криминального прошлого очень цепкие когти. Иногда оно может ослабить хватку и тогда жертве кажется, что она освободилась. Однако это вредная иллюзия: воспользовавшись беспечностью добычи, прошлое всё глубже запускает свои длинные кривые кинжалы в душу несчастного. Вырваться из его захвата практически невозможно. Особенно, если тебя давит хорошо знакомый со старыми грехами человек. Например, твой следователь.
  - Как прошла поездка на дальние севера? - ехидно поинтересовался легавый.
  - Спасибо, хреново, - радостно ответил я.
  - Место выбирал для отсидки? - не унимался следак.
  - Ага.
  - Нашёл?
  - Угу.
  - Делиться будешь?
  Только сейчас я заметил, как двусмысленно прозвучал предыдущий вопрос. Что я, собственно, нашёл? Беседа с Ласточкиным подобна прогулке по минному полю, каждый шаг грозит бедой, и надо быть чертовски внимательным. Даже весело стало.
  - Чем, сроком поделиться? - поспешил исправиться я. Ошибок допускать было нельзя.
  - Что, много накрутил?
  Ласточкин лупил в десятку, будто следил за мной всю дорогу. Но откуда ему знать, не мог же он в самом деле меня пасти? Глупости. Просто берёт на понт, пробивает, уверенный, что в моей работе без криминала не обойтись.
  - Нисколько. Я закон чту, - самым благочестивым тоном ответил я.
  - Врёшь ведь, - Ласточкин вдруг стал серьёзен. - Я знаю, какие у тебя дела с еврейской семьёй. Ты слишком круто попал. Это не твой уровень, Потехин.
  - О чём вы говорите? - я постарался изобразить праведное негодование, хотя на сердце кошки заскребли.
  - О золоте, - веско уронил следователь.
  Знал или гадал? Я попробовал уточнить:
  - Вы чрезвычайно расплывчато говорите. Еврейских семей в Санкт-Петербурге много, а еврей без золота не еврей, - краем глаза я заметил стремительно растущее выражение тревоги на лице жены. - Если хотите ясности, будьте конкретны, иначе нам не достигнуть взаимопонимания.
  Тут я немного приоткрыл свои карты, зато поставил Ласточкина перед выбором: проявить осведомлённость или уйти не солоно хлебавши. Прямой, открытый, мужской разговор.
  - Твой лепший кореш Гольдберг - высокого полёта птица, - предупредил следователь. - Он потомственный антиквар, а ты мелочь пузатая. Тебе пока везёт.
  - Я знаю.
  - Но это временно, - заверил Ласточкин. - Здесь игра пошла на миллионы долларов. Давид - папик тот ещё! Таких как ты он как семечки лузгает.
  - Ну-ну, - сказал я.
  - Тебе по неопытности всё в розовом свете видится, - наставительно заметил следак. - Ничего ты, милый мой, про теневиков не знаешь, а я всю жизнь с ними проработал и уж, поверь мне, знаком с этим каннибальским племенем до тошноты. Они только на первый взгляд такие респектабельные да любезные, а когда до разборок дойдёт, жрут друг друга как пауки.
  - Это предупреждение? - спросил я.
  - Совет.
  - Пауки друг друга не жрут, - брякнул я, не подумав.
  - Жрут, да ещё как! Особенно, ЭТИ, положись на мой опыт, - вздохнул следователь. - И тебя сожрут. Ты для них вообще муха. Они из таких как ты всегда соки тянули, это по жизни расклад такой. Пищевая пирамида. Сверху антикварные барыги, внизу армия мародёров. Так что сожрут тебя. Давид жалеть не станет. И врагов ты нажил немало, - Ласточкин опять вздохнул, с укоризной. - Если тебя убьют, следствие запутать можно.
  Я привык доверять своим партнёрам, и Давиду Яковлевичу, который спас наши шкуры в Красноярске, склонен был верить. А ведь Ласточкин меня почти убедил. Впрочем, у него работа такая - убеждать. Может быть, старый обхссник и нынешний убэповец относительно своих подопечных не врал. Может быть...
  Вот так мусора для достижения своих низменных целей вносят раздор среди подельников.
  - Ты хоть частично контролируешь свой хабар? - снисходительно осведомился Ласточкин, видимо, решив меня добить.
  - Вообще-то мы говорим "хабор", - поправил я и заметил, что конкретно о найденных ценностях не было сказано ни слова. Ласточкин превосходно умел заговаривать зубы и я чуть было не попался на крючок. - Это во-первых, а, во-вторых, с чего вы взяли, что я что-то нашёл?
  - Знаю, - без прежней уверенности заявил следак. - Даже у стен есть уши.
  - Дятлы, которые вам стучат, в эти самые уши долбятся, - я развеселился. - Мне нечем вас порадовать. Увы, нечем!
  - Зря вы так, Илья Игоревич, - снова переключился на официоз Ласточкин. - Работали бы вы лучше со мной. Гольдберг серьёзный уголовник. Он вас жалеть не станет. Хорошо, если кинет, а не убьёт. Но вряд ли так легко отделаетесь, деньги там большие.
  - Какие деньги? - удивился я. - Где? О чём вы?
  - Звоните, если надумаете, - посоветовал на прощание Ласточкин. - Только смотрите, чтобы не было поздно. С богатыми евреями сейчас шутки плохи.
  Благодетель! Заботливый следователь - настоящий клад. Который должен лежать в земле.
  - Кто это был? - спросила Маринка, когда я положил трубку.
  - Клад, - машинально ответил я и тупо посмотрел в стол, раздумывая.
  Надо позвонить Славе.
  - Это Ласточкин, - пояснил я. - Следователь мой, помнишь?
  - Зачем он звонил? - Маринка побледнела.
  - Мусорской ход наладить. Чтобы я ему стучал и при этом максал регулярно. Предлагает свою крышу за раскопки. Да только зря старается, - я оскалился в улыбке, утратившей благость. - Я никогда никому не платил и не буду! Стучать тоже.
  Маринка сморгнула слезу и обняла меня.
  - Ты упрямый, - прошептала она. - Ты хороший, умный, только очень упрямый.
  - Да, - сказал я. - И что?
  - Он... Он может тебя снова... посадить?
  - Может, - в способностях Ласточкина я был уверен. - Но не будет. Красиво жить, конечно, не запретишь, но помешать можно. У отдельных людей, вроде Кирилла Владимировича, это превращается в некий вид спорта.
  - Я так за тебя волнуюсь, - голос Маринки дрогнул. - Лучше бы мы жили как все.
  - Я бы рад жить как все, да совесть не позволяет, - вздохнул я.
  - Ты слишком гордый.
  - Может быть, это и к лучшему?
  - Другим бы я тебя не любила, - призналась Маринка.
  Наши губы встретились и я с удивлением обнаружил, что ещё не всё потеряно.
  Через час, накрыв спящую Маринку одеялом, я вышел на кухню, чувствуя прилив сил.
  "Жить стало лучше, жить стало веселее," - говорил товарищ Сталин. "Шея стала тоньше и в два раза длиннее," - отвечал ему советский народ. Юмор висельников вполне соответствовал теперешней ситуации.
  А ведь действительно настроение поднялось! Жизнь наполнилась смыслом, душа наполнилась эмоциями. Положительными эмоциями, бодростью и радостью.
  Так мой организм реагировал на опасность.
  
  ***
  От запаха 646-го растворителя башка кружилась. Не иначе как мозги размягчались. Вместе с краской.
  Длинной щепкой я соскрёб жирную полоску набухшего красочного слоя, обильно смочил из бутылки комок ваты, вмиг ужавшийся, и стал дочищать следы. В свете стадвадцатисвечовой лампочки Врата наполняли гараж чудесным, неземным сиянием.
  "На сегодня хватит!" - я бросил ватку в таз, закупорил бутылку с растворителем и пошёл к двери в дом. Перед тем, как выключить свет, обернулся, чтобы полюбоваться на результат.
  Врата сверкали. Одна створка была прислонена к стене, другая, наполовину очищенная, лежала на полу. Нижние стороны были ещё закрашены. Работы предстояло море.
  Ласточкин спрашивал, контролирую ли я хабор? Ответ лежал здесь, в дачном гараже Гольдберга, куда я наведывался раз в три дня, по очереди со Славой и Давидом Яковлевичем подышать вонючей номерной дрянью.
  Гольдберг сотворил тогда чудо, вытащив нас из Красноярска. В город мы приехали без приключений - ГИБДДшники приветливо реагировали на ведомственные номера и собровскую эмблему. Им было всё равно, что за люди в гражданском сидят в кабине, а злодейская морда Славы за рулём только укрепляла уверенность ментов в специальном назначении пассажиров.
  Грязные и зловонные, побитые и раненые, возвращались мы в город из кошмарного леса. Остановились возле первого же узла связи. Карманных денег зарезанного часового набралось на междугородний звонок. Вадик поговорил с братом и сообщил нам, куда ехать. Мы совершенно не ориентировались, поскольку были в Красноярске всего второй раз, а первый - по пути в Усть-Марью, и города не знали. Кое-как разобрались по карте, купленной в газетном киоске. На неё ушли последние гроши, а это было стрёмно, потому что стрелка уверенно показывала нулевой уровень отметки топлива. Обсохнуть посреди улицы с нашим грузом и полуживым Вадиком на руках было смерти подобно.
  Нам повезло. Горючки хватило, чтобы добраться до спасительного убежища. Нас встретил хмурый пожилой человек, похожий на старого чёрта. Отличный врач, как выяснилось позже. В качестве жилища отвёл большой кирпичный бокс где-то на отшибе. Места хватило не только "Уралу", но и нам, чтобы размять ноги. Благодетель, представившийся Михаилом Соломоновичем, наспех обработал вадикову руку средствами из автомобильной аптечки и отбыл на своей новенькой "семёрке", пообещав вскорости вернуться. Он привёз пару матрасов, одеяла и еду. Занялся Вадиком уже по-настоящему. Прочистил рану, залил мирамистином, причиняя Гольдбергу невыносимую боль, сказал, что дело пойдёт на поправку, если держать раневой канал в чистоте. Вопросов лишних не задавал, будто принимать увечных беглецов на угнанных у СОБРа грузовиках было для Михаила Соломоновича заурядным событием. Не исключено, что так оно и было. В этом суровом краю люди и заведённые ими порядки были специфическими. Подстать природе и климату. Сталкиваться с ними вновь мне больше не хотелось ни при каких обстоятельствах.
  На матрасах мы провели четыре долгих дня. Чтобы чем-то занять себя, отскребли от корки кальцита Золотые Врата и покрасили шаровой краской, банок двести которой стояло штабелем возле стены. Теперь Врата выглядели совершенно непрезентабельными чугунными плитами, мятыми и неровно обрезанными. Тягать их, а, тем более, интересоваться, что скрыто под слоем краски, никому бы в голову не пришло.
  Гольдберг вызволил нас из гаражного заточения, явившись, словно жирный и деятельный ангел, посланник Бога и Судьбы. Кроме него, надеяться нам было не на кого.
  - Ну что, разбойники? - спросил он, внедряясь в гараж через приоткрытую Михаилом Соломоновичем створку. Вадик при его словах испуганно дёрнулся и чуть не обгадился от страха, услышав такие речи. - Залегли на дно и думаете, что вас никто не найдёт?
  Я напряжённо замер, ухватившись за рукоять Сучьего ножа, а потом узнал голос и на душе сразу полегчало. Пришла уверенность в том, что мы выберемся.
  Гольдберг-старший приехал выручать брата не с пустым кошельком. Иначе как объяснить, что всё делалось быстро и качественно, будто по мановению волшебной палочки. И если с транспортировкой нашей компании проблем не возникало (посадил на поезд - и вперёд!), то доставка золота казалась проблемой нерешаемой. Но только не для Давида Яковлевича.
  - Ого, - только и сказал он, когда мы отскребли кусочек краски, обнажив истинное лицо Врат. - И это обе плиты? Тогда что же мы сидим? Приступаем к делу!
  Молчаливый Михаил Соломонович привёз "газель" досок и к вечеру мы зашили обе створки в прочную тару, изнутри обмотав для полной конспирации рубероидом, рулон которого валялся в гараже.
  Ночь мы со Славой провели на матрасах возле Врат, а Гольдберги отбыли в более комфортабельные условия. Сон не шёл. Мы дружно чесались. Хотелось в баню, ведь не мылись больше недели, а только бегали по лесу и спали в одежде. От ведра с испражнениями несло. По крыше скрежетала когтями ночная птица.
  - Слава, - сказал я, - а ведь мы богаты!
  - Разбогатеем, когда домой вернёмся, - осторожность не покидала корефана.
  - Разбогатеем! - с уверенностью заявил я.
  На рассвете ворота гаража лязгнули. Мы спросоня похватались за оружие.
  - Выспались, я надеюсь? - бодрый голос Давида Яковлевича полился елеем на наши душевные раны. - Тогда подъём, собираемся в дорогу.
  Протяжно зашипев тормозами, у гаража остановилась пафосная "Скания". Водитель был подстать Михаилу Соломоновичу - поджарый, молчаливый, в годах. Обращаться к нему надо было Валерий Палыч и на "ты". Впятером мы заволокли в кузов надёжно упакованные Врата. Они весили удивительно много.
  - Готово, - радостно объявил Гольдберг. - Сейчас мы поедем грузиться, а вы с Мишей позавтракайте в кафе на выезде.
  Он забрался в кабину к Валерий Палычу и укатил на склад.
  - Нам тоже пора, - лаконично заметил хозяин. - Волыны в гараже оставьте. Нехорошо получится, если менты на трассе запалят.
  Мы с корефаном переглянулись. Достали из-под одежды стволы, протёрли, сложили в углу и прикрыли ветошью. У нас ещё оставались ножи. О них разговора не было, да и милиция в последние годы стала относиться к пикам спокойно.
  Когда мы вышли на дневной свет, Михаил Соломонович оглядел нас с головы до ног и вздохнул.
  - Ну, чё, совсем завшивели в подполье? - Слава правильно его понял.
  - Вроде того, - вежливо съехал Михаил Соломонович. - Предлагаю перед завтраком в баню. Сауну не обещаю, но душевая работает.
  - Больше нам и не надо, - сказал я.
  В машине, старом "Шевроле Тахо", ждал Вадик. Вид у него был нездоровый, но чистенький и нарядный. Двоюродный братец позаботился о нём, пока мы гнили на матрасах.
  - Приве-ет, - сонно протянул он, когда я устроился рядом на заднем сиденье.
  - Привет. Ты что такой вялый?
  - Я ему димедрола вколол, чтобы тряску легче переносил, - пояснил Михаил Соломонович. - Что, тащит тебя, волка?
  - Та-ащит, - пробормотал Вадик.
  За минувший вечер они познакомились и между ними что-то произошло. Судя по бойкому виду Давида Яковлевича, ничего слишком плохого и непоправимого, но отношение к Вадику явно ухудшилось. Должно быть рассказал о наших подвигах.
  Как бы то ни было, ко мне с корефаном Михаил Соломонович продолжал относиться вежливо, наверное, боялся. Мы посетили душевую на задворках автокомбината, открытую по первому же стуку пьяным сторожем. Зеркало в раздевалке отразило чью-то страшную чумазую рожу. Я даже не сразу понял, что мою. Надо же так изгваздаться! Впрочем, это было легко исправить. Горячая вода, мыло и старая мочалка - что ещё нужно вышедшему из леса партизану? Разве что бритва. Одноразовый станок нашёлся у запасливого чёрта. Мы привели внешность в порядок и почувствовали себя бодрее. Даже КПМ на выезде из Красноярска перестал нас пугать.
  Из города выехали беспрепятственно. Дорожный инспектор мельком глянул документы Михаила Соломоновича и отпустил машину. Всё было подозрительно мирно. Казалось, сюда не дошли известия ни об усть-марьском побеге, ни об усть-марьской резне. Во всяком случае, на пассажиров менты не обратили ровным счётом никакого внимания. Мы отъехали от поста и остановились возле дорожной закусочной. После бани зверски хотелось есть. "Скания" с Гольдбергом-старшим подвалила аккурат к десерту. Мы сели в "Шевроле" и поездочка началась.
  Меньше всего я хотел бы повторить этот забег. Если уж поездка в мягком вагоне из Москвы до Красноярска показалась мне безумно долгой, то что говорить о затяжном пути на машине! Перегоны, перекусы в придорожных гадюшниках и - дорога, дорога, дорога, перемежаемая редкими и короткими ночёвками в мотелях. В детстве я никогда не хотел быть шофёром-дальнобойщиком, отличие от других мальчишек, наверное, инстинктивно понимал тоску бесконечной трассы. Решительно не принимаю этой романтики. Впрочем, trahit sua quemque voluptas .
  На второй день сидячего образа жизни расклеился Вадик. Мы со Славой переместились в "Сканию", предоставив Гольдбергу-старшему вести машину посменно с другом, а Гольдбергу-младшему позволив улечься на широком диване "Шевроле". Однако к Перми Вадику сделалось совсем хреново. Его трясло, мутило и подташнивало. Рана загноилась, он заметно ослаб. После Ижевска перестала помогать волшебная аптечка Михаила Соломоновича, и мы стали всерьёз обсуждать - вернуться в город и сдаться на милость врачей или дотянуть до Казани, чтобы передать больного на руки каких-то сомнительных корешей Давида Яковлевича. Оба расклада были мутными, а первый так и вообще губительный: о пациенте с пулевым ранением в больнице сразу телефонируют ментам. И мы решили везти Вадика дальше. Золото в кузове не оставляло возможности выбора.
  Вадиковы мучения кончились в Москве. Пока мы с грузом ждали в мотеле, "Шевроле" умчался в город и к вечеру вернулся без раненого пассажира. Усталый, но довольный Давид Яковлевич предложил немедленно выдвигаться в Петербург. Мы домчали до него к полудню, трижды остановленные мусорами и один раз подвергнутые досмотру питерским ОМОНом с выворачиванием багажника и проверкой документов. Наши со Славой паспорта успешно заменила пятидесятидолларовая банкнота. Выглядели мы опрятно, вели себя скромно и претензий не вызвали. Да здравствует коррупция!
  Я так и не узнал, что мы везли на "Скании" от самого Красноярска. В накладной были указаны обои и плинтуса. Не исключено, что так оно и оказалось на самом деле.
  Главный груз наконец оказался в гараже Давида Яковлевича, реализовав семейную легенду Гольдбергов в трёх центнерах чистого золота.
  Сибирская экспедиция закончилась.
  
  ***
  Только сейчас, в спокойной обстановке, я смог оценить величие своей находки. Из дальнего угла гаража Врата являли собой потрясающее зрелище. Электрический свет отражался от них волшебный сиянием, в котором окружающие предметы теряли грубую реалистичность и обретали неземную эфирную красоту.
  В то же время, сияние Врат не имело ничего общего с мягким золотым светом из моего сна в часовне. Врата сверкали холодно, но неодолимо притягательно - зримое воплощение земной власти.
  - Прекрасно, - позади отворилась дверь. - Я тоже всё никак не могу привыкнуть.
  Гольдберг зачарованно стоял на пороге. В пальцах дымилась толстая сигара.
  - Становится понятно, почему евреи переплавили все украшения в золотого тельца, - хрипло сказал я, от долгого молчания и ядрёного растворителя сел голос. - Пока Моисей получал инструкции на вершине горы Синай, стоящим у подножия было явлено истинное божество всех времён и народов.
  Давид Яковлевич улыбнулся.
  - Странные мысли приходят в голову, если несколько часов подряд работать согнувшись, в парах высокомолекулярных соединений, - с пониманием заметил он. - Пора сделать перерыв. Пойдёмте кофе пить.
  - С удовольствием, - я прошёл в дом мимо Гольдберга, который замер, затянувшись сигарой, и наслаждался картиной.
  Не берусь утверждать, что его больше грело: красота золотого блеска или осознание размеров богатства в своём гараже. В любом случае, Золотой Телец снискал в лице Гольдберга искушённого поклонника. Давид Яковлевич разбирался в золоте. Через его руки прошло достаточное количество изделий из благородных металлов, чтобы свормировать и накопить тайное знание.
  Мы расположились у камина, в котором догорали толстые головни. Два кресла, между ними столик с серебряным подносом, чашками и сахарницей. Гольдберг отвалил к столу возле дальней стены, на котором были расставлены кофейные причиндалы, и занялся ручной мельницей, массивной, старой, явно не ХХ века. По комнате поплыл запах свежесмолотого кофе. Гольдберг засыпал его в объёмистую медную джезву с длинной ручкой, залил водой, ещё раз затянулся сигарой и подошёл к камину.
  - Пока Донны нет, можно посвинячить, - заговорщицки подмигнул Давид Яковлевич, присел на корточки и угнездил джезву на углях.
  Пузатая посудина для варки кофе смотрелась в камине на удивление естественно. Её сделали в те времена, когда пищу было принято готовить на живом огне, когда ещё не было пластмасс, а электрическое освещение и самодвижущиеся экипажи существовали только в воображении учёных чудаков.
  Выдыхая из себя зловонную отраву, я тосковал по этим благословенным временам и всё лучше понимал тягу Гольдберга к антиквариату. Вот кто знал толк в вещах! На даче (да и в городе тоже) у Давида Яковлевича я не заметил ни одного предмета из синтетических материалов. Всё было настоящим, в отличие от современных изделий, превращающих свежеотремонтированную и заново обставленную квартиру в безликий кукольный домик.
  Трижды подняв пену, Давид Яковлевич поставил джезву, по начищенным бокам которой потянулся налёт копоти, на серебряный поднос. Сходил к дальнему столу за хрустальной пепельницей и опустился в кресло.
  - Может быть, хотите есть?
  - Нет, спасибо, - от растворителя слегка мутило, - а вот капельку выпью с удовольствием.
  Давид Яковлевич жестом фокусника выудил с нижней полочки кофейного столика бутылку "Багратиони" и пару коньячных бокалов.
  - За успех нашей работы, - сказал он.
  - Ох, пора бы! - вздохнул я. - Ибо трудом праведным не наживёшь палат каменных.
  Гольдберг фыркнул. Трёхэтажная дача его была выстроена из кирпича и обложена понизу тёсаным гранитом.
  Легонько стукнулись стенки бокалов. Выпили. Я посидел немного с закрытыми глазами. От камина шёл жар. В голове всё плыло от ядрёного растворителя, но алкоголь с кофеином должны были взбодрить. Гольдберг развалился в кресле, благодушно попыхивая сигарой. Выждав, когда заваренный кофе настоится, Давид Яковлевич размешал гущу длинной серебряной ложкой. Я втянул ноздрями аромат, взвившийся из-под проломленной пенной коры. Настоящий мокко, выращенный в нужных землях, умело поджаренный, правильно смолотый и сваренный в аутентичной посуде был превосходным напитком. Он качественно превосходил ту бурду, которую я привык потреблять ежедневно.
  - Божественно, - не сдержался я. - Наверное, сегодня такой день, что всё прекрасно удаётся. Вы видели Врата?
  - Видел. Сегодня они выглядели особенно впечатляюще. В них действительно есть нечто божественное. Вам недаром пришли в голову мысли о Золотом Тельце. Определённо, из Сибири вы привезли подлинную симфонию потустороннего!
  - Даже не верится, что это творение рук дикарей... гм, в смысле, культурное наследие коренных малочисленных народов Севера.
  - Столько золота сразу производит сильное впечатление, - заметил Давид Яковлевич. - На самом деле его не так много, как мерещится. Врата, хоть и широкие, но плоские и довольно тонкие. Большими они только кажутся.
  - Представляю, какое воздействие они должны были производить на дикарей в их подземном храме! Или что у них там было в пещере.
  - Вы не находите их странными?
  - Странными? - переспросил я. - Разве в них есть что-нибудь не странное? Начиная от назначения - закрывать вход в пещеру демонов, в существование которых я теперь уже боюсь поверить, - заканчивая их формой и происхождением. Насколько я знаю, кузнечное дело в ранние эпохи существовало у коренных малочисленных народов Севера, но на очень примитивном уровне. О литье, да ещё золота и в таком масштабе слышать не доводилось. Хотя, возможно, это просто не моя специализация.
  - Относительно аномального феномена судить не берусь, - осторожно сказал Давид Яковлевич, - но литьё у народов Севера было. Тем более, в такой максимально простой форме, как отливка пластины. Единственная трудность - нагреть одновременно много тиглей, но она при известном старании преодолима.
  - Что же тогда должно было показаться странным?
  - То, что Врата выглядят разрезанными.
  - Почему бы им не быть разрезанными?
  Да, при близком изучении я заметил, что пластины носят следы множественных надрубов, словно их пытались разделить широким зубилом. Типичные следы доработки, придания створкам законченной формы. Наверное их отлили единой полукруглой пластиной. Затем полукруг разрезали и получили две створки Врат. Которые были подогнаны по размеру, чтобы закрыть ход в пещеру харги.
  - Мне кажется, - Гольдберг наклонил голову и впился в меня проницательным взглядом, - что Вратами наши пластины стали позднее, а изначально это был диск. Огромный золотой диск, с неведомой целью рассечённый на четыре части. И где-то ещё хранится вторая половина золотого круга.
  
  ***
  Домой я приехал на автобусе. От дачи до метро "Проспект Просвещения" ходил рейсовый, а в городе я поймал маршрутку. Прогулка на общественном транспорте выдула из головы остатки химии. От тел дачников-неудачников в автобусе было тесно, душно и зловонно, и я решил в самое ближайшее время купить машину. Тоже "Ниву", взамен сгинувшей у языческого капища. Ну и сезон выдался, прости Господи! Кому рассказать, не поверят, ещё и засмеют!
  - Илья, здравствуй.
  В голосе была печаль и скрытая надежда. Погружённый в думки, я смотрел под ноги, не замечая ничего вокруг, и сначала услышал приветствие, затем узнал Ирку, а только потом поднял голову и увидел её, выгуливающую трёхлетнюю дочь по двору.
  - О, привет! Привет, Соня, - я отпустил самую умильную улыбку, но малышка только оторопело уставилась на меня круглыми голубыми глазами и засунула палец в рот. С детьми у меня никогда не ладилось, наверное, потому что я их не люблю. Они это чувствуют, Сонька тому пример. Попытки установить с ней контакт были заведомо обречены на провал, и я переключил внимание на мамашу. - Здорово выглядишь!
  Ирка выглядела сногсшибательно. По меркам спальных районов рабочей окраины. У неё был мощный макияж и потрясающая воображение укладка; тщательно распущенные волосы придавали ей соблазнительный и слегка хищный вид. Словно не на прогулку с ребёнком, а на охоту за мужиками вышла. Видать, крепко припёрло, раз ни минуты зря не теряет.
  - Спасибо, - откровенно блядски улыбнулась Ирка. - Как ты поживаешь?
  - Путём... - выдавил я.
  Ира застала меня врасплох своим охотничьим нарядом. Настолько, что я не мог отвести от неё взгляд.
  - Какой-то ты замученный.
  Ира приблизилась вплотную. От неё веяло духами. Резкий, будоражащий аромат. Я окончательно стушевался.
  - Я тебя давно не видела. Уезжал на свои раскопки?
  Для Ирки я оставался перспективный учёным, сумевшим вписаться в новую экономическую систему. Знала бы она, на какие раскопки я езжу!
  - Точно. Был в экспедиции.
  - Устал? - в голосе прозвучало неприкрытое сочувствие.
  - С чего ты взяла?
  - Я же вижу. Похудел весь, - она нежно погладила меня по щеке. Ладошка была удивительно тёплой и ласковой. - Приходи сегодня ко мне.
  Смелость города берёт. Похоже, Ирка превосходно это усвоила и была решительно настроена затащить меня в постель. Не без успеха, между прочим. Сопротивляться такому искушению было трудно. "Да и нужно ли?" - заколебался я.
  - Придёшь? - глаза у Ирки были совершенно бесстыжие.
  - Вообще-то я человек женатый, - нашёлся я.
  - А твоя уехала, - бесхитростно выдала Ирка.
  Похожий на ежа ком встал поперёк горла. Откуда она узнала?! В голове завертелся бешеный круговорот страшных догадок. Неужели зашла ко мне и устроила скандал? Всё рассказала... Всё-всё. Вот будет семейная сцена. Что она могла такого наговорить, чтобы Маринка сорвалась с места? Это не в её духе. По опыту совместной жизни я знал, что Маринка в любом случае останется выяснять отношения. Убегать ей не свойственно. Тогда что Ирка могла начудить?
  Я проглотил ежа и строго спросил:
  - С чего ты взяла?
  - Видела её утром, когда в магазин ходила, - Ирка была сама невинность. - Такая приоделась и расфуфыренная с сумкой куда-то уплыла. Видно, что надолго, я разбираюсь.
  - Эксперт, тоже мне... - выдохнул я. - Ты меня своими шуточками с ума сведёшь.
  Вальяжно подпрыгивая на колдобинах, во двор въехала чёрная "Волга" тридцать первой модели.
  - Какими шуточками? - наигранно удивилась Ирка. - Ой, Илья...
  "Волга", обогнувшая детскую площадку, подкатила ко мне сзади. Из неё быстро вылезли три молодых спортсмена-крепыша и целеустремлённо ринулись на меня. Двое были незнакомы, а третьего я узнал, веснушчатый боксёр, которого я отмахал монтировкой. Он двигался неуклюже, должно быть, кости ещё болели. Патриоты явились за добавкой.
  - В сторону! - скомандовал я, Ирка тотчас повиновалась. Пролетарское воспитание приучило не вмешиваться в мужские разборки, чтобы рикошетом самой не получить в лоб.
  Намерения патриотов не оставляли ни тени сомнения. Не добившись положительного результата телефонным разговором, Ласточкин применил более радикальные методы убеждения. А пегого боксёра послал, чтобы у бойцов имелся веский повод вложить в дело душу. Намерение вложить свою, чтобы вытрясти душу из меня, ясно читалось на веснушчатой морде. Один против троих, махач намечался серьёзный, и шансов выйти победителем у меня не было. Пистолет лежал в тайнике за счётчиком, светошоковый фонарь я не захватил. Впрочем, сбоку за брючным ремнём, прикрытый курткой, пригрелся Сучий нож. Я теперь не выходил из дома без финки.
  - Что, пацаны, Ласточкин опять понты колотит? - накатила злая решимость не отступать и действовать. Силы были неравны, физические, но существовала ещё и сила духа. - Прислал вас зарамсить проблему. А чего сам не приехал, зассал?
  - Кто зассал? - пегий боксёр был уже рядом, но приостановился. Глядя на него, тормознули остальные бандиты.
  - Ласточкин зассал придти ко мне потереть? Или впадлу ему, так он вас прислал?
  - Ты чё со мной так дерзко разговариваешь?
  - А как с тобой говорить, сявка ментовская?
  Боксёр рефлекторно прижал подбородок к груди, что означало неминуемую атаку, когда его перехватил за руку высокий бледный боец с красными пятнами на скулах. Судя по внешности, да и по возрасту, старший.
  - Ты чё словами кидаешься? - строго спросил он. - Мы патриоты, бандитская движуха нам без разницы.
  - Если вы патриоты, то почему вас мент гоняет на пробивку? Если вот ты конкретно русский патриот, а я не хач, не китаец какой-нибудь, то какие у тебя ко мне могут быть претензии?
  - А сам ты кто?
  - Я? Археолог!
  - Ты с базара не съезжай. Ты по национальности кто?
  - Русский.
  - Какой ты русский? Чё ты гонишь? Тебя Ильёй зовут, а это еврейское имя.
  - Да неужели? А тебя как зовут?
  - А тебе зачем?
  - В России половина имён еврейские, из Ветхого Завета.
  - Гонишь, не половина.
  - Ну тогда треть, какая разница.
  - У тебя с евреями дела. Ты с жидами корешишься и русские ценности им толкаешь.
  - Это тебе Ласточкин сказал?
  - Да хотя бы и он.
  - А он тебе сказал, что у него мама еврейка? А кто педофила Мозеля в восемьдесят седьмом году за взятку на волю нагнал? Не знаешь? Ну так это Ласточкин Кирилл Владимирович был.
  Трискелионовский старший замолк. Молодые головы переваривали компромат. Я понял, что победил.
  - Ладно, говори, что тебе Ласточкин поручил сказать, я ему позвоню, - достижение надо было закреплять немедленно.
  - Звонить ему не надо. С тебя десятка гринов за пацанов а кабаке, на лечение. Срок неделя. Я к тебе сам приеду. Не отдашь, дуплить не будем, сразу привалим. Базаров больше с тобой не будет.
  - Понял.
  Патриоты развернулись и пошли к машине.
  Я не верил, что всё так быстро кончилось. Я выстоял против троих. Остался жив и здоров, хотя меня собирались бить. И сделали бы это, заметив испуг. Но страха не было. Была лишь злость и решимость. Сибирь закалила меня. Я видел смерть и теперь всегда был готов её встретить.
  Когда вражеская "Волга" покинула двор, я отдышался и увидел Иру на скамеечке возле парадного. Она всё видела и слышала. С образом воспитанного учёного произошедшее никак не вязалось.
  К моему удивлению, Ирка встала, взяла на руки Соньку, подошла и бойко заявила:
  - Круто ты их, Илья. Я тобой горжусь.
  Гордится она мной! Я усмехнулся. Тон собственника слегка задел.
  - Ну а чего ты хотела? Шуганул их. Они как тараканы побежали.
  Я ещё не остыл и получилось немного резко.
  - Я думала, тебя побьют, - со свойственной ей прямотой выдала Ирка, - а ты их вон как!
  В ответ я холодно оскалился. Возможно, слышала она не всё. Нет, вряд ли вообще что-то слышала, отсюда до парадного далековато.
  - Да я им просто зубы показал и даже не покусал, а мог насмерть загрызть! Пусть знают, с кем связываются.
  - Да, ты настоящий мужик, - в иркином голосе прозвучало неподдельное уважение. - Если честно, я даже не ожидала, что ты троих бандитов прогонишь, и вообще... Слушай, - голос сделался совсем медовый, - пошли сейчас ко мне, а?
  Это было чертовски заманчиво, но беспокоило известие об ушедшей Маринке.
  - Я домой пойду.
  - Да? Ну как знаешь, - разочарованно протянула Ирка. - Ты меня не забывай, ладно?
  - Посмотрю, ушла ли жена, - ехидно добавил я.
  - А потом? - с надеждой спросила Ирка.
  - Если её не будет, я приду.
  - Я буду ждать, - Ира была сама нежность.
  - Ну, смотри, - я шутливо погрозил пальцем. Устоять было невозможно.
  Ира звонко рассмеялась и, опустив Соньку на землю, уверенной походкой направилась домой.
  А я поднялся к себе. Я чувствовал себя окрылённым... будто помолодевшим. Хотя вроде бы не стар. Но, так или иначе, меня после свары с патриотами словно обдули свежим ласковым ветерком. От недавнего напряжения не осталось следа. Общаться с Иркой было подобно утолению жажды из целительного источника. Представлялось, что с ней легко и приятно проводить время.
  Я задержался на лестничной площадке, взвешивая на ладони связку ключей, нажал кнопку звонка. Если Маринка дома, она откроет.
  Тест номер один.
  Однако же, как быстро Ира заставила меня усомниться в собственной жене. А я думал, что непокобелим. Что-то меня в последние дни слишком часто стремятся разубедить в близких людях. Слабость почуяли?
  Я выждал. Тишина. Никто не открыл мне дверь. Я вошёл в пустую квартиру, включил свет и молча стал раздеваться. В кабинете на столе нашёл записку: "Милый! Я уехала к маме, она просила навестить. Вернусь завтра. Буду тебе звонить! Я очень без тебя скучаю. Пока! Целую, Марина."
  ...И, раздевшись, залез в ванну и долго там лежал, пока вода не остыла. Потом врубил душ и начал яростно тереться мочалкой. Вспомнились бандюки и как я их отбрил. Победил без оружия, одной силой духа! Наезд повзрослевших скинхэдов с требованием десяти тысяч долларов всерьёз не воспринимался. В следующий раз приду на стрелку вместе со Славой, и ствол не забуду прихватить. Денег им, видишь ли, захотелось. На фиг нищих, сам в лаптях! Пушки им будут вместо масла. Преисполненный гордости, я закрыл воду и принялся энергично растираться махровым полотенцем. Даёшь здоровый образ жизни! Mens sana in corpore sana. А дух мне нужен здоровый и сильный, чтобы гонять бандитов по всему Питеру. Надо же, долгов на меня понавесили, оброк пришли брать!
  Тешиться долго не пришлось. Телефонная трель прервала процесс самолюбования. В мгновение ока вернувшись с космических высот на грешную, полную опасностей землю, я осторожно выглянул из ванной. Никак спортсмены связались с Ласточкиным и передали ему мой бред? Сердце бешенно застучало в предвкушении неприятного разговора.
  Обмотав полотенце вокруг бёдер, чтобы мой срам не узрел никто посторонний, случайно оказавшийся в квартире, я на цыпочках подошёл к телефону и снял трубку. Не исключено, что это Маринка. Она обещала звонить.
  Тест номер два.
  - Алло?
  В трубке молчали.
  - Алло! Слушаю.
  Звонильщик молчал. Динамик исправно доносил шумы улицы, очевидно, звонили по сотовому или из таксофона.
  - Будем говорить?
  Безмолвие было мне ответом.
  - Нет? - я положил трубку. - Ну тогда и на фиг вас, дорогой товарищ.
  Чёрт знает, кто это, но явно не Маринка. На остальных мне сейчас было откровенно плевать.
  Я быстро прошёлся по комнатам, поддёргивая сползающее полотенце, и распахнул дверцы платяного шкафа. Внутри царили чистота, порядок и ухоженность. На плечиках висели разноцветные рубашки, с правой стороны теснились костюмы. Их было у меня пять, три пары и две тройки. Немного для состоятельного джентльмена. Я пощёлкал вешалками и выбрал светлый, из тонкой шерсти. Для романтического свидания сойдёт.
  Разложил бельё на постели, набрал иркин номер. Тест номер три, проспорил - плати. Откликнулись сразу:
  - Алё!
  - Это Илья.
  - Ой, - обрадовалась Ирка. - Так ты придёшь?
  - Разумеется, - бархатистым тоном ловеласа заверил я. - Когда?
  - Прямо сейчас приходи, - судя по голосу, Ирка таяла, как масло в жаркий солнечный день.
  - Через полчаса буду.
  - Жду. Целую!
  Я стал облачаться в наряд для любовных утех. Душа трепетала в предвкушении. Неужели я могу вот так запросто изменить Маринке? "Да, могу! - решил я.- Во-первых, она сама виновата; во-вторых..." Запретный плод был так сладок, а Ирка столь доступна и привлекательна, что устоять действительно было невозможно. Мир полон соблазнов, а я человек слабый.
  Я повязал галстук и тщательно расправил его перед зеркалом.
  Полчаса быстро истекали, а надо было заскочить в магазин, чтобы не приходить с пустыми руками. Я заторопился, выскочил из квартиры, наспех закрыв за собой дверь, вызвал лифт, вспомнил, что забыл деньги, вернулся и, поминутно поглядывая на часы, помчался в ближайший маркет, сожалея, что не обзавёлся машиной.
  Я уложился в тридцать минут.
  С большим букетом цветов и дежурным набором казановы я стоял у двери иркиной квартиры. Сердце радовалось, что такая суперская барышня и так легко мне досталась, а рассудок говорил, что само плывёт в руки только то, что не тонет.
  Чувствуя себя повесой, я надавил кнопку звонка и был встречен восторженным иркиным возгласом.
  - Где все твои? - я скинул в прихожей ботинки.
  - Мама с Сонькой к бабушке умотали, - бесхитростно отчиталась Ирка.
  Она была уверена, что я приду. В другое время сознание собственной предсказуемости покоробило бы меня, но не сегодня.
  - Надолго?
  - На всю ночь.
  Ирка обняла меня за шею, потянулась губами. В облаке особым образом растрёпанных волос плавал густой возбуждающий аромат.
  - У тебя красивые волосы, - прошептал я.
  
  10
  Открыв глаза, я не сразу определился на местности. Только повернув голову и увидев рядом сладко посапывающую Ирку, понял, где нахожусь. Навалился страх и стыд. Страх разоблачения со стороны Маринки и стыд перед ней же.
  Я полежал немного, отходя от нахлынувших переживаний. Первое чувство, по идее - самое искреннее, было ни что иное, как похмельный опасюк. Вполне заслуженное, кстати, возмездие. Отвязались мы вчера с Иркой по полной. Захваченное мной вино незаметно кончилось, зато в холодильнике нашлась бутылка водки, которую мы уговорили за ночь. У водки присутствовал ярко выраженный привкус металла, сказывалась выдержка в железной бочке, но нам было всё равно, хоть граната, лишь бы шибало. В результате, я намешал и с утра мутило.
  С утра... Я сдвинул чугунную отлёжанную руку и посмотрел на часы. Десять минут второго! Ничего себе... Хотя, учитывая бессонную ночь, нормальное такое утро. Ирку, вон, пушками не разбудишь. Я тяжело перевалился на бок, опустил ноги на пол, сел. Подруга продолжала сопеть, дыхание не стихло, как бывает у проснувшегося человека. Я выждал, приходя в себя. Осмотрелся. Комната носила следы бешенного загула. Да-а, будет, о чём вспомнить на старости лет. Что же мы так отрывались-то, как в последний раз?
  Не найдя ответа, я поднялся и побрёл в сторону ванны. Пора было принимать душ и убираться восвояси. Если Маринка дома, не хватало только, чтобы она учуяла запах иркиного парфюма. А что я ей скажу? скажу, что у Гольдберга на даче остался. Нанюхался растворителя и решил не ехать, пока не выветрится. Чай, беседа, забухали. Мобильник выключил, дабы не тревожили.
  Наспех соорудив отмазку, я залез под душ. Снова напал опасюк. В правдоподобность отмазки не верилось. Казалось, что Маринка раскусит ложь и всё поймёт, что за вечер, разыскивая меня, она созвонилась с Гольдбергом. И хотя я точно знал, что телефон Давида Яковлевича ей взять неоткуда, подозрение терзало сердце голодной крысой. Я сознавал, что это всего лишь действие похмелья, и от этого мучался ещё больше.
  Зачем нужно было пить дрянную водку? В нормальных странах спиртные напитки выдерживают в дубовых бочках и только у нас в железных. И пьют такие напитки только самые отчаявшиеся люди. Которым нечего больше терять и остаётся завивать горе верёвочкой. Но мне-то оно зачем? Мне, удачливому археологу, обладателю огромного богатства, зачем заливать горе палёной водкой с привкусом ржавчины? Нафига вообще сдалась эта ебля с плясками? Что за странная тяга к пролетарскому времяпрепровождению? Как же низко я пал!
  Ирка... Vulgus, proles ! То, что для меня безобразно, для неё естественно. В Римской республике такие как она производители, не способные дать государству ничего, кроме своего потомства, являлись низшей категорией граждан. В развитом советском обществе пролетарии превратились в господствующий класс - гегемон, призванный служить опорой нового строя и самый многочисленный. Проще говоря, пролетариев у нас как грязи. И в этой грязи - я. По самые уши.
  Захваченный самоистязанием, я зажмурился под струями воды. Мир тут же ухнул в бездонную пропасть. Я чуть не навернулся, что в мокрой ванне было совсем просто и травматично. Чудом устоял, опершись о стену. Не хватало ещё погибнуть из-за этой дуры! А что, если я стану отцом дауна, порождённым вследствие алкогольного зачатия?! Это будет катастрофа. Маринка сразу уйдёт. Дальше что? Женитьба на Ирке? Matrimonium liberorum quaerendorum causa ?
  Как человеку порядочному именно так мне и следовало поступить.
  - O, persepae accidit ut utilitas cum honestate certer ! - простонал я. Как обычно, по синему состоянию в голову лезли расхожие латинизмы, которые я зазубрил в университете.
  Но к чему мне теперь образование и хорошие манеры, ведь я становлюсь чернью, собираюсь жениться на пролетарке. Буду по вечерам в заблёванной майке давить на кухне гранёный стопарь. Malum necessarium - necessarium . Если у Гольдберга была тяга к антиквариату, то у меня - к пролетариату. Каждому своё, как говорится!
  Преисполненный мрачного сарказма, я вытерся подвернувшимся под руку полотенцем и посмотрел в зеркало. Щетина ещё не отросла. Из Зазеркалья на меня глядел утомлённый напряжённым трудом научный сотрудник. Хорошо иметь такую морду, ничто её не берёт!
  - Илья?
  Это проснулась Ирка.
  - Илья!
  Я не спешил откликаться на зов гегемона. Надо с пролетариями завязывать. Иначе действительно станешь алкашом в майке и трениках, а вернуть назад образ приличного человека будет невозможно.
  - Ты где?
  Довольно творить глупости направо и налево. Женятся только дураки. Умные выходят замуж.
  - Что бывает, когда встречаются умный мужчина и умная женщина? - шёпотом спросил я и сам себе ответил: - Всего лишь лёгкий флирт! А глупый мужчина и умная женщина? Правильно, рогоносец. Глупая женщина и умный мужчина? Мать одиночка. Сочетание же глупого мужчины и глупой женщины порождает многодетную семью. Запомни эту мантру, дружок, и повторяй её чаще.
  - Илья, ты дома? - устала звать Ирка.
  Пролетарии пусть пролетают мимо!
  - Ах, вот где ты спрятался, - Ирка распахнула дверь ванной комнаты. - Ты меня не слышишь.
   "Определённо, у неё был умный муж, - решил я. - Пора поумнеть и мне."
  
  ***
  Когда я вернулся, Маринки дома не было. Пролистал на АОНе список входящих и, к большому удивлению, тёщиного номера не обнаружил, зато увидел серию звонков с неопределившегося - примерно в десять вечера, в полночь, в час и в три ночи. Я готов был голову прозакладывать, что это нападал безмолвный звонильщик, который вчера застенчиво молчал в трубку. Кто он? Спортсмен из патриотического клуба?
  Или как-то связан с красноярскими делами?
  Последняя мысль привела меня в беспокойное состояние. Я слонялся по квартире, мучаясь пустыми догадками. Какие красноярцы могли добраться до моего номера? Михаил Соломонович? Но он позвонил бы Гольдбергу. Следователь прокуратуры? Он отмалчиваться бы не стал и, скорее всего, по его наводке меня сначала приняли менты из отдела и немного погнобили в ИВС, чтобы продолжить разговор в приватной обстановке. Может быть они и звонили? Да вряд ли, знаю я мусорские прокладки, легавые меня к телефону попросили бы по имени-отчеству, дабы убедиться, что дома именно я, а потом только выдвинулись в адрес. Значит, не менты.
  Отчего-то подумалось про Лепяго, но это были вообще глупости и параноидальный бред. Смешно даже думать такую чушь! Лепяго давно мёртв.
  Тогда кто? Маринка с мобильника? А почему не с домашнего мамочкиного телефона? На всякий случай я включил свой сотовый и обнаружил поступивший вызов аккурат с тёщиного аппарата. Один. В двадцать два сорок семь. Маринка подёргала меня за поводок, но средство привязи не сработало, и она успокоилась. Но почему не позвонила домой? Решительно не понять женскую логику-!
  Кстати, куда моя благоверная пропала?
  Я задержал палец над кнопкой вызова, раздумывая, дёргать за поводок или не дёргать, и в последнюю секунду отвёл. Негоже уподобляться ревнивой женщине. Мы, мужчины, не такие.
   - С улыбкой смотрим мы
  На десять лет тюрьмы,
  А дома ждут голодные детишки.
  Красавица-жена льёт слёзы у окна,
  Листая тонкие листы сберкнижки, - пропел я на мотив из "Джентльменов удачи".
  Мы, джентльмены удачи, люди великодушные. По пустякам не тревожим.
  Что же это за чудак с неопределившегося всю ночь названивал?
  - Да нет, чушь! - встряхнул я головой.
  Дурацкая уверенность, что молчание в трубке, настойчивые звонки и мёртвый директор краеведческого музея крепко связаны вместе, неотступно сверлила мозг.
  - Гон, это гон! - громко сказал я. - Всё, завязываю пить! До белочки уже допился, гоню всякое.
  Страшная мысль пришла мне в голову.
  - А что это я сам с собой разговариваю? - спросил я и в испуге замер, бегая глазами по сторонам.
  В комнату било солнце, за окном был день, но на душе сквозило чем-то жутеньким. Ведь, наверное, не просто так. Но отчего же тогда?
  "Слушай сердце," - учил меня Афанасьев.
  Сердце мне подсказывало лечь на пол и затаиться.
  Эх, Петрович, сгинул ты со своими советами. Что же мне теперь делать-то?
  Может быть, Славе брякнуть? Уж не он ли пытался меня выцепить на пьянку? Но почему тогда на мобильник не звонил? Нет, это не Слава. И не патриоты. Ласточкин знал номер моей трубы, а молчаливому придурку был известен только домашний.
  Что же это за такой отсталый реликт цивилизации?
  Интуиция подсказывала только одно - Лепяго. Перед глазами сразу возник образ согбенного шута в парке с наброшенным капюшоном, из-под которого недобро поблескивают паучьи глаза и кривится глумливая улыбка. Это было невыносимо.
  Сердце чуть не разорвалось, когда в замке заворочался ключ. Мелькнула догадка, что сейчас войдёт Андрей Николаевич, вооружённый длинной эвенкской пальмой. Но где он взял ключ? Ясно - отобрал у Маринки, подкараулил во дворе, изрубил её и обыскал труп! Мысль была настолько абсурдной, что я сначала испугался, а потом с облегчением рассмеялся. Пальма у северных народов - простой сельскохозяйственный инструмент вроде нашей косы, можно использовать в качестве оружия, но никто не использует.
  Не говоря уж о вероятности появления на пороге воскресшего директора усть-марьского краеведческого музея.
  А Маринка - вот она! В мешке полиэтиленовом что-то тащит.
  - Здравствуй, дорогая! Как съездила? Как мама?
  - Отлично. Тебе привет передаёт.
  Должно быть, после избавления от призрака Лепяго я просто сиял. Маринка даже удивилась, приписав столь неуёмную радость привету от тёщи.
  - Что ты такой?..
  - Какой? - насторожился я.
  - Довольный.
  - Давно тебя не видел, вот и рад. Что в пакете?
  - Кабачков купила по дороге. Пошли на кухню.
  Кабачков! Как немного оказывается нужно человеку для полного счастья. Достаточно встретить вместо мёртвого пришлеца живую и здоровую жену.
  - Ты никого во дворе не видела? - ни к селу, ни к городу брякнул я.
  - Никого, - удивилась Маринка. - А кого я должна была увидеть?
  - Н-ну... не знаю, - проблеял я. - Просто.
  - Какой-то ты нервный сегодня, - заметила супруга, вываливая в раковину мелкие белые кабачки. - То смеёшься, то вопросы странные задаёшь. Что с тобой?
  - Сложно сказать, - пожал я плечами. - Наверное, растворителя нанюхался.
  - С какой стати ты теперь растворитель нюхаешь?
  - Надо. По работе.
  - По РАБОТЕ??? - понятие работы и моей личности определённо не сочеталось в голове Маринки. Она даже овощечистку отложила. - Куда это ты устроился?
  - Как ты правильно догадываешься, моё отвращение к производительному труду непобедимо, - начал я с вкрадчивой проникновенностью. - То, чем я занимаюсь, можно назвать реставрационными работами.
  - Реставрационные работы с растворителем? - кабачковые шкурки споро летели в раковину. - Старую мебель восстанавливаешь?
  Совместная жизнь с кладоискателем не прошла впустую.
  "Что я восстанавливаю, тебе лучше не знать, - подумал я. - Иначе крыша поедет от жадности."
  - Угадала, - изобразил я полную капитуляцию перед неумолимой поступью железной логики. - Поскольку кладов найти не удалось, пришлось набрать антикварной мебели. Сибирские купцы знаешь какими монстрами свои апартаменты обставляли! Вот и привезли целый грузовик. Здесь отреставрируем, в Москве продадим. По-моему, неплохое вложение денег.
  - А этот кабачок оставим на развод, - по-хозяйски прикинула Маринка.
  Развод! Столь много в этом слове для сердца моего слилось, что и вспоминать противно.
  - Нет, - сказал я. - Ну его на фиг, этот развод. Давай лучше сейчас съедим.
  - Сейчас? А грузовик старой мебели... это ведь много ты заработаешь?
  "Зря я про грузовик ляпнул, - раскаяние было запоздалым. - Теперь начнёт подсчитывать, фантазировать, запуская мне в мозг хищные склизкие щупальца алчности и хитрости, высасывая баблос и заполняя образовавшуюся пустоту глянцем. Жаль, но Врата с таким подходом к жизни тебе увидеть не суждено. Не та ты женщина, к ногам которой бросают миллионы. Вернее, я не тот мужчина. Толку от бросания всё равно не будет, вред один."
  - Поживём - увидим, - смиренно ответил я. - Пока вместо доходов расходы одни. Мы привезли грузовик старого хлама, который надо отремонтировать и продать. Сам я, конечно, не буду осквернять свои руки столярной работой, но кое-что сделать необходимо, а потом придётся специалистов нанять. Время... Деньги... Сама понимаешь. Так что быстрого отката не жди.
  Почему-то я с теплотой подумал об Ирке, нежадной и бесхитростной.
  - Ты так и не рассказал, что с вами произошло в Сибири, - Маринка решила воспользоваться случаем и вывести меня на откровенность.
  Делая вид, будто ей совершенно не интересно, она деловито выгребла из раковины очистки и бросила в мусорное ведро. Я зажёг огонь и поставил на плиту сковородку.
  "Тайхнгад!" - прокаркал одноглазый сморчок.
  - Поверь, - сказал я супруге. - Тебе лучше не знать.
  
  ***
  Звонильщики не тревожили меня почти сутки. Наконец, возмутители эфира протянули паутину связи в мою сторону.
  - Алло? - я поднёс к голове мобильник, игравший мелодией Гольдберга.
  - Добрый вечер! - судя по голосу, Давид Яковлевич был доволен. - Закончил! Подъезжайте со Славой.
  - Сей момент, - я поднёс трубку ко рту, как рацию, и нажал отбой.
  Полистал записную книжку. Нашёл корефанов номер. Нажал кнопку вызова.
  Глядя, как растёт чёрная линия под надписью "Выполняется соединение", нетрудно было вообразить незримую ниточку, пронизывающую мировой эфир. Щупалец назойливости растянулся на полгорода и упёрся в телефон Славы. Тот быстро отреагировал.
  - Здорово, Ильюха! - донёсся из динамика голос друга.
  Воистину, демоническое изобретение эти эфирные аппараты. Один только телевизор немало должно быть принёс почестей своему создателю в Аду.
  - Ильюха?
  - Да, слышу тебя, - опомнился я. - Нас Гольдберг в гости приглашает. Заезжай за мной.
  На даче Давида Яковлевича было оживлённо. Помимо Донны Марковны, готовившей обеденный стол, в кресле у камина развалился Вадик, немного хмурый, но вполне здоровый с виду.
  - Ого, какие люди! - даже Слава обрадовался.
  Вадик легко поднялся из кресла. Двигался он слегка скованно, оберегая плечо, но не более того.
  - Как ты в целом?
  - Как сука последняя, - усмехнулся Гольдберг-младший, покосившись на братца, вероятно, продолжая тему, известную только им двоим.
  - В смысле, заживает как на собаке? - надо было разрядить обстановку.
  - В смысле, все мои бабочки сдохли.
  - Не все, не надо, Вадик! - незамедлительно откликнулась Донна Марковна. - И не сдохли, а заснули.
  - И не проснулись. Остались самые неприхотливые виды, - Вадик послал убийственный взгляд в сторону временной попечительницы и язвительно добавил: - Главным образом, самые невзрачные.
  - Ну вот он какой! - всплеснула руками Донна Марковна. - Сам уехал на сафари, а я нянчись с его червяками.
  - Гусеницами, - ледяным тоном поправил Вадик.
  - Ну гусеницами, - Донна Марковна посмотрела на меня, словно ища поддержки. - Каждой не угодишь. Они у тебя такие капризные!
  - Они не капризные, - энтомолог, закалённый в огне кладоискательства, железной стеной встал на защиту своих любимцев. - Они хотели жить в естественных для них условиях. Они всего лишь хотели жить, как привыкли, а ты устроила у меня дома концлагерь. Устроила настоящий Холокост!
  - Кто бы говорил о Холокосте! Да вы только посмотрите на него! Я старалась, а он - "концлагерь, Холокост"!
  - Вадик, бабочки - дело прошлое, - встрял Давид Яковлевич. - Тебе давно было пора включаться в семейный бизнес, так включайся.
  Вадик только обречённо махнул рукой. Донна Марковна заулыбалась. Спор был немедленно забыт. Очевидно, Вадик уже не раз проигрывал на этом поле.
  - Господа, пока мы не сели за стол, приглашаю взглянуть на результат нашей работы, - Гольдберг величественно проплыл к дальней двери, ведущей в тамбур между гаражом и жилой половиной.
  Когда мы столпились перед тёмным проёмом, Давид Яковлевич шагнул внутрь, щёлкнул выключателем и быстро отошёл, чтобы не заслонять сюрприз.
  Сияющий золотой диск до половины зарылся в пол. Словно не до конца откопанное египтологами солнце с фасада дворца фараона. Или маленький космический корабль инопланетян, в незапамятные времена врезавшийся в поверхность Земли. Почему-то именно такие ассоциации вдруг возникли. Сочетание невероятной роскоши и чего-то потустороннего. Небесного. Неземного.
  - Божественно! - вырвалось у меня.
  - Ух, бля! - выдохнул Слава.
  Давид Яковлевич подсветил Золотые Врата парой ярких переносных ламп, заэкранированных сзади фольгой. В отражённом от Врат свете окружающие предметы утрачивали всякую низменность и становились прекрасными, словно волшебными, будто на них ложились частички благодати.
  - А что, впечатляет, - подчёркнуто скучный голос Вадика прозвучал особенно скептично. Должно быть, видел сегодня не в первый раз, вот и выпендривался, беря реванш за поруганных бабочек.
  - Ещё бы не впечатляло, - снисходительно ответствовал непутёвому двоюродному братцу Гольдберг-старший. - Двести девяносто семь с половиной килограммов чистого золота. Чистого золота!
  - Вообще-то, не такого уж и чистого, - заметил я. - Шлихтовое золото, из которого туземцы отлили Врата, должно включать массу примесей.
  - Ну и где вы их видите?
  - Кого?
  - Примеси.
  - В каком смысле?
  - Вы когда-нибудь видели самородное золото? - Давид Яковлевич внимательно и с любопытством посмотрел на меня. За стёклами очков его глаза напоминали крупные чёрные смородинки.
  - Не доводилось, - смутился я под его пристальным взглядом.
  - Давай, Яковлевич, не томи, в чём секрет? - Слава взял ситуацию под узцы. - Чё там с самородным золотом?
  - Оно совсем не похоже на ювелирное, - растолковал Гольдберг. - Самородное золото не жёлтого цвета. В зависимости от соотношения примесей, оно может быть и красным, и зеленоватым, и вообще оно не блестит, а наши Врата видите как блестят! Они чисто золотые.
  - Насколько чисто? - осведомился я.
  - Настолько, насколько может быть чистым золото и даже больше, - Давид Яковлевич пожевал губами. - Я отдавал пробу на анализ. Знаете, что такое спектрографический анализ? - вопрос был обращён главным образом к Славе. - Сжигают образец на электрической дуге, свет разлагают на спектральные составляющие и специальный прибор их анализирует, сплошная электроника, я в подробности не вдаюсь. Результат оказался неожиданным. В спектрограмме была одна жирная яркая линия. Такого чистого образца эксперт ещё не видел. Это даже не четыре девятки, это абсолютно чистый аурум.
  - Разве такое золото бывает?
  - Не бывает, Илья Игоревич. В сущности, это даже не ювелирное золото, это элемент таблицы Менделеева в совершенном виде. Его невозможно выделить даже плавкой в условиях невесомости. Теоретически, как мне сказал эксперт, такое золото можно получить методом бомбардировки атомов свинца, но это, сами понимаете, доступно только в лаборатории ядерной физики и в микроскопических размерах, а не триста килограммов и в тайге!
  - Как такое могло получиться? - поинтересовался Слава.
  - Не знаю, - развёл руками Давид Яковлевич. - Логично было бы спросить у того, кто нашёл. У вас то есть.
  - Ладно, Яковлевич, ты стрелки не переводи!
  - Я не перевожу, Слава. Я говорю, что не знаю, откуда взялось золото. Но его не малые народности из самородков выплавили.
  - А ты, Давид, что думаешь? - скрипучим голосом спросил Вадик.
  - Я ничего не думаю, только теряюсь в догадках.
  - Вообще-то, господа, - прервал я начавший подгнивать спор компаньонов, - надо задумываться не о том, откуда взялось золото, а откуда взялся артефакт, который мы называем Вратами, и что он из себя представлял изначально, потому как сейчас мы имеем дело с повреждёнными его частями. Отсюда хорошо видно, что по форме это мог быть диск, но каково его назначение и откуда он взялся - вот кардинальный вопрос.
  - Диск? - Вадик кинул взгляд на удачно подсвеченные створки, составленные вплотную, так что не видно было щели. - Согласен, похоже на разрезанный диск. И зачем, как ты, Илья, думаешь, его сделали?
  - Это был солярный символ! - осенило меня. - Золотой диск обозначал солнце, источник света, тепла и жизни. Ему могло поклоняться какое-нибудь племя палеоазиатов, истреблённое в результате междоусобных войн. Я где-то читал, источник уже не помню, что у оседлых аборигенов были полноценные земляные крепости, а у кочевников-чаучей что-то типа драгун: передвигались верхом на оленях, спешивались и шли в бой. Предки наших чукчей могли ездить далеко и быстро. Вот и разгромили племя солнцепоклонников. Захваченную святыню разрезали, чтобы вывезти, а, заодно, осквернить и уничтожить вражеский культовый предмет.
  - Звучит убедительно, - подумав, сказал Давид Яковлевич.
  - Сказка! - Вадик был непреклонен.
  - Надо будет уточнить, встречаются ли отголоски культа солнцепоклонников в культуре народов крайнего Севера, - Гольдберг-старший поспешил смягчить реакцию младшего братца. - К сожалению, я не припомню существующего в наше время. Там всё больше шаманизм и примитивный анимализм - духи животных и прочая первобытная чепуха.
  - Вот не надо про первобытную чепуху! - взорвался Вадик. - Ты там был? Ты ничего не видел! Ты не знаешь, какие они страшные на самом деле! Какие они... настоящие!
  - Харги, мертвецы... Вадик, такое невозможно, - мягко сказал Давид Яковлевич. - Вам привиделось. Извините, господа, но я готов поверить в коллективную галлюцинацию, но...
  - Да что ты... - Вадик заткнулся и только рукой махнул.
  - А мне плевать, - сказал я. - Чем бы ни были все эти харги, и мертвецы вдобавок, плевать! Золото зримо и осязаемо. Вот оно. Можно подойти и потрогать. Давайте не будем спорить по пустякам и сосредоточимся на главном.
  - Откуда тундрюки взяли чистое золото? - подал голос корефан. - Вот ты, Ильюха, сказал, что они поклонялись символу Солнца. Откуда у них диск из чистого золота?
  - С неба, - язвительно буркнул Вадик.
  - С неба... - задумчиво повторил Давид Яковлевич.
  - Ладно, кладоискатели, хорош буровить, - Слава обеими руками хлопнул по спине Гольдбергов. - Яковлевич, гаси свет, пошли в дом.
  - Правда, господа, - спохватился Гольдберг-старший, - пора за стол! Донна всё приготовила, наверное.
  - Ну, где вы, мужчины? - встретила нас Донна Марковна и рассадила за столом. - Всё в Индиану Джонса и Ковчег Завета играетесь?
  С божественным происхождением артефакта она угадала в точку!
  Разумеется, жена Гольдберга крутилась в теме и видела Золотые Врата. В её присутствии можно было свободно разговаривать о деле.
  - Мы хорошо поработали, - Давид Яковлевич величественно выпятил живот, держа перед собой рюмку водки. - Сокровище найдено, доставлено и приведено в надлежащий вид. Подготовительную часть прошу считать завершённой. Предлагаю поднять бокалы за работников переднего края и за работников, так сказать, тыла.
  - За всех нас! - добавил я, и мы выпили.
  Началась лёгкая застольная суета, а с нею праздные разговоры.
  - Понятно, что на аукцион мы товар не выставим, но хотелось бы знать примерный порядок цен, - я принял на тарелку заботливо отрезанный Донной Марковной самый жирный кусок утки и присовокупил рассыпчатое печёное яблоко.
  - Примерно, два с половиной ляма, - сказал Давид Яковлевич. - Конечно, мы поторгуемся, затраты на экспедицию тоже надо учесть, но рассчитывать можно на два с половиной миллиона долларов чистой прибыли. Золото девятьсот девяносто девятой пробы сейчас котируется по восемь долларов восемьдесят центов за грамм. Но это банковские расценки, а у нас предмет, представляющий историческую и культурную ценность. Это хорошо, так как повышает стоимость, но тот факт, что Врата золотые, существенно осложняет ситуацию. За вывоз такого количества драгметалла светит третья часть по статье о незаконных валютных операциях. Вот если бы мы торговали на территории США или Японии, вот тогда был бы рай. Коллекционеры в очередь бы к нам стояли. А если везти надо через границу, тогда тяжело. Янки и япошки - трусливые, мало кто возьмётся, а те, кто возьмутся, тоже акулы. Это не коллекционеры будут, а перекупщики.
  - Антикварные барыги, - вставил Слава, набивая рот салатом.
  - Именно! - с удовлетворением заклеймил Гольдберг своих заокеанских коллег. - У них много не выжмешь. Лям, максимум, полтора. Хотя интерес, конечно, к нам будет.
  - Почему бы нам самим не переправить Врата через границу? - спросил я. - Если Петербург - это окно, через которое Россия барыжит герыч в Европу, то можно и золото перетащить контрабандой.
  - Таких каналов у меня, к сожалению, нет, - признался Давид Яковлевич. - Продавать придётся здесь, на условиях самовывоза. Впрочем, если подождём, поторгуемся, то тогда возьмём дороже, но вот боюсь, как бы нас не накрыли.
  - Вы имеете в виду ментов? - в лоб спросил я.
  - И ментов, но больше меня беспокоит контора. С иностранцами в любой развитой стране опасно дело иметь. Спецслужбы пасут... У нас в России всех толковых антикваров фээсбэшники давно знают, и когда перекупщики приедут к нам, чекисты могут приставить наружку, просто так, чтобы посмотреть, с кем те будут встречаться. В лучшем случае, нас сольют в прокуратуру. В худшем, займутся сами. Мы весьма нехило попадаем под второе.
  - Ну ты уже чепуху говоришь, - укоризненно заметила Донна Марковна.
  - Нет, ластонька моя, - вздохнул Давид Яковлевич, - это жизнь. А почему вы, Илья Игоревич, спросили?
  - Вы знаете Ласточкина? Кирилла Владимировича? Управленческий следак УБЭПа?
  - Знаю ли я Ласточкина? А кто его не знает? Ну, конечно, знаю, а что?
  - Про спортивно-патриотический клуб "Трискелион" вам слышать доводилось?
  - Патриотический? Это нацисты какие-то?
  - Что-то вроде того.
  - Так, мельком. Мало ли у нас в России нацистов. А что произошло?
  - Господину полковнику никто не кнокает, из-за этого он жутко переживает и суетится... - и я вкратце рассказал трискелионовскую эпопею, начиная с первого наезда, лишь опустив эпизод с гранатой.
  - Ах, вот как, - только и сказал Давид Яковлевич. - Ну, Илья Игоревич, это сущая ерунда. Эпоха старых обэхээсников ласточкиных давно миновала. Потому он и пошёл на сделку с нацистами, что найти себя в новой системе не сумел. Пока он был чистым следователем, за ним была сила, а теперь за ним стоит только... как это вы выразились? - спортивный клуб.
  - Позавчера на меня эти спортсмены наехать пытались. Третьего дня Ласточкин позвонил, потом бандосы подъехали.
  - Ну и как вы с ними разошлись?
  - Сначала хотел их резать, потом зарамсил проблему. На пацанов не нужен нож, их на базаре разведёшь и делай с ними, что хошь.
  - И всё? - Гольдберг приподнял брови.
  - Не всё. Счёт мне выставили на десять тысяч долларов и неделю сроку дали.
  - Вот так, значит, - обронил внимательно прислушивающийся к разговору Слава, и угрюмо замолк.
  - Не принимайте всерьёз, Илья Игоревич, - заключил Гольдберг, поразмыслив. - Националистические формирования - это даже не бандиты Они просто молодые люди с улицы. Не принимайте всерьёз. Скажите лучше тост!
  Пока наливали, я собрался с мыслями.
  Взял рюмку, поднялся.
  - Известный гурман Филоксен Сиракузский устроил по случаю празднество, на котором подали осьминога длиной три локтя. Филоксен съел одно щупальце, другое, и так все восемь, и от излишества крепко занедужил к ночи. Когда врач сказал, что жить обжоре осталось несколько часов, Филоксен потребовал голову спрута, оставшуюся от обеда. Он съел её целиком и почил со словами, что не оставил на земле ничего, о чём стоило бы сожалеть. Ну, за то, чтобы не останавливаться на достигнутом!
  На зависть несильно захмелевший Слава подбросил меня до дома.
  - Не пропадай, - хмыкнул он, останавливая "Волгу" возле парадного. - Если фашисты наедут, звони.
  - Не пропаду, - заверил я, осматривая детскую площадку. Ирки с дитём не обнаружил, можно было вылезать без опаски. - Пока, Слава, обязательно позвоню.
  - Удачи!
  "Волга" мягко стронулась, плавно перекатилась через колдобину и вывернула со двора.
  Приободрённый отсутствием Ирки, я взлетел по лестнице на свой этаж и неладное почувствовал лишь закрыв за собой дверь.
  - Здравствуй, дорогая! - громко позвал я.
  В квартире царила настороженная тишина. Как будто несколько человек одновременно задержали дыхание и затаились по команде.
  Вместо Маринки из комнаты вышел Ласточкин, держа руки в карманах плаща.
  - Здравствуй, дорогой, - с издевкой приветствовал он.
  Из коридорчика, ведущего на кухню, появился долговязый бледный патриот.
  Я стремительно протрезвел.
  - Где моя жена? - криминальное прошлое запускало когти всё глубже в мою жизнь, и вот, дотянулось до близких.
  - С нами, не волнуйся, - мотнул головой следак и тут же за его спиной возник веснушчатый боксёр, придерживая под локоть Маринку. - Ничего мы ей не сделали.
  - Это захват заложника, - отчеканил я. - По предварительному сговору, группой лиц. Вы в курсе, что подняли тяжёлую статью, Кирилл Владимирович?
  - Отпусти, - не оборачиваясь бросил Ласточкин.
  Боксёр тут же убрал руки. Впрочем, Маринка оставалась на месте, догадываясь, что так просто её не освободят, и не провоцировала боксёра на повторное пленение.
  - Каким ветром вас сюда занесло? - холодно спросил я.
  - Попутным, - Ласточкин отшагнул с дороги и махнул рукой в комнату. - Проходи, Илья. В ногах правды нет.
  - Её и в словах нет.
  Долговязый нацик двинулся на меня, загоняя в комнату. Ничего не оставалось, кроме как подчиниться радушному жесту следователя и устроиться в кресле. Боксёр с Ласточкиным сели на диван, зажав плечами Маринку, а высокий остался стоять в дверях, перекрыв пути к бегству.
  - Точно подмечено, в словах правды нет, - зацепился Ласточкин. - Об этом сейчас и перетрём. Что ты давеча нагородил про мою маму?
  - Нагородил? Нельзя ли поконкретнее?
  - Про её национальность, - Ласточкин закурил, стряхивая пепел в пустую спичечную коробку. - Уже не помнишь? Ты сказал, что она еврейка.
  - Разве нет? - нервно изумился я и с удовольствием подметил, как переглянулись нацики, длинный и веснушчатый.
  - Она хоть и покойница, но этого не заслужила, - сдержанно ответил мусор.
  - Зачем правды стесняться, Кирилл Владимирович? - я достал носовой платок, вытер предательски выступивший пот.
  - Ну, ебла-ан... - Ласточкин выдохнул толстую струю дыма. - Какой же ты еблан, любезный!
  Я ступил на тонкий как лезвие сабли мост разумного риска, простирающийся над бездной увечий к берегу спасения.
  - Кирилл Владимирович, - мне удалось выдержать убедительный, проникновенный тон, - ваше семитское происхождение и давняя поддержка криминальных космополитов еврейской национальности, включая педофилов из числа курируемых вами антикварных барыг с двойным российско-израильским гражданством, вовсе не отменяет вашего активного и добровольного участия в русской патриотической организации...
  Ласточкин покраснел и встал, чтобы дать мне в морду. Сказывалось общение с юнцами. Поступить иначе без урона для авторитета старший следователь не мог.
  Патриоты замерли. Я убрал платок в боковой карман куртки, выдернул оттуда светошоковый фонарь, зажмурился и полыхнул им в глаза ослепительной вспышкой.
  
  ***
  Ласточкина я бить не стал, всё же мент, а вот нацистам досталось. Особенно не повезло боксёру. Ему я вломил с особым рвением, по старой памяти. К тому же, он пытался на ощупь сопротивляться, единственный из всех контуженных. Долговязого я тоже не пощадил. Я вынес их на пинках из квартиры и сбросил по ступенькам. Ласточкина усадил на лестничной клетке. Запер дверь. Поменял одноразовую лампочку в фонаре. Позвонил Славе и попросил срочно приехать. Почему-то казалось, что потерпевшие рванутся в свой "Трискелион" за подмогой. Слава, чтобы не пугать нас, предупредил о своём появлении по мобилке:
  - Открывай, я у дверей.
  - Никого на лестнице не видел? - опасливо спросил я.
  - Вообще никого нет, а чё, должны лежать?
  Сожалея, что не удосужился врезать глазок, я отворил. Слава вошёл и хмыкнул:
  - Ну, у тебя, Ильюха, и видок нашороханный!
  - Как живу, так и выгляжу.
  Пока Маринка собирала вещи и приводила себя в порядок, я в красках описал корефану визит патриотов.
  - Нормально развлёкся, - заключил Слава.
  - Ласточкин, падла, всю кровь выпил, сука! Мент поганый! Это вообще характерно для нашей власти: люди хотят хорошей жизни, а им всё время устраивают весёлую.
  - Да ладно, затихарись на пару недель. Потом нацисты отгниют со своими понтами и снова будешь жить спокойно.
  - Отгниют они, как же! На меня долгов навесили за лечение увечных пацанов, через три дня отдавать.
  - Ты всерьёз, что ли, заморочился с деньгами? - удивился Слава.
  - Да плевать на них, теперь-то что об этом думать... Плохо, что Ласточкин после такого позора в залупу полезет. Зачем он разборку устроил? Знал ведь, что гестаповские методы со мной не прокатят, так нафига такой казачий стос?!
  - Зря ты про его еврейскую маму фашистам наговорил. Представляешь, как он разозлился, когда пацаны ему рассказали? Ильюха, ты не ссы против ветра, лица потом от соли не оближешь.
  - А что мне ещё в той ситуации было говорить, чтобы патриотов вштырило? Их же трое было против меня одного. Вот и пришлось мести метлой, не думая о будущем.
  - В другой раз всё же думай, - из комнаты появилась Маринка с сумкой в руках. - Обо мне подумай.
  - Обещаю, - сказал я. - Голова сильно болит?
  - Болит.
  Адский чудо-фонарь своей вспышкой превратил Маринку из яркой жизнерадостной женщины в тихое существо с красными слезящимися глазами.
  - Представляешь, каково сейчас этим уродам? - утешил я её как сумел - Им побольше твоего досталось, Ласточкин вообще почти вплотную стоял и тебя частично загораживал, а бойцам я вдобавок навалял.
  - Ты просто Бэтмэн! - хмыкнул Слава.
  - Vivere militare est, - провозгласил я, забирая сумку и подхватывая под локоток всё ещё неважнецки видящую Маринку. - Жить - значит бороться!
  - А ещё говоришь про то, чтобы жизнь была хорошая, а не весёлая, - вздохнула супруга.
  - Без приключений мы не можем, - признал я и добавил по возможности энергичнее, чтобы приободрить жену: - Но тот, кто с риском по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт!
  - Ой ли, - снова вздохнула она.
  Мы отвезли Маринку отдыхать от приключений к родителям, а сами поехали к метро.
  - Хочешь, у меня перекантуйся, - предложил друган. - Ксения не будет против.
  - Благодарю, но это на крайний случай. Без необходимости не хочу твою хату светить. Высади меня сейчас у метро.
  - Давай я тебя до дома подброшу?
  - Не надо, - мне категорически не хотелось вылезать при свете фар у самого подъезда, наоборот, тянуло прогуляться по дворам, осмотреться возле дома на предмет засады, просто подумать в тишине и одиночестве. Объяснить всего этого Славе я не мог. - Просто тормозни сейчас, дальше я сам.
  В припозднившемся павильоне со всякой всячиной я купил свежие батарейки и перезарядил светошоковый фонарь. Кроме проверенного средства самообороны, я прихватил на случай встречи с патриотами ТТ и, после некоторого колебания, Сучий нож. Поначалу я хотел оставить его дома. У него была одна пренеприятная особенность: доставая, я всякий раз резался о его злое лезвие. Нож был с характером и не упускал возможности проявить свою сучью натуру. Давно пора было сшить ему ножны или хотя бы обмотать клинок бумагой и поверх скотчем, чтобы носить в кармане, но руки никак не доходили и я продолжал таскать финку по-жиганячьи - за ремнём. Если бы меня решили обыскать менты, я не задумываясь пустил в ход оружие. После всего содеянного в Усть-Марье иррациональные препоны в виде морали и сострадания исчезли окончательно, зато появилась ненависть к мусорам. К этому также приложил руку Кирилл Владимирович Ласточкин.
  Провонявший смрадом бедноты метрополитен с отвычки не радовал. Как я раньше в нём каждый день ездил? По факту позднего часа пассажиров было немного, но и те напоминали "Едоков картофеля" Винсента ван Гога: морды у них были совершенно собачьи. Единственным светлым лучом в царстве деградантов была двадцатилетняя куколка, сидевшая напротив меня. Всю дорогу она читала глянцевый журнал, шевеля губами. Не в силах выносить это зрелище, я вышел на остановку раньше.
  Не знаю, в чём была моя ошибка: то ли выскочил пригнувшись, то ли чересчур суетливо, однако едоки картофеля, пресытившиеся своей пресной диетой, решили подзакусить моим мозгом. По рассеянности я оказался на одной ступеньке эскалатора с пьяной женщиной, чья красота была сравнима лишь с красотой её наряда.
  - Вы коренной петербуржец?
  Она была одета в заношенный джинсовый костюм и лицо имела тоже изрядно потасканное, нуждающееся как минимум в стирке.
  - Хуле надо? - максимально вежливо, насколько было возможно в данной ситуации, осведомился я.
  - Вы коренной петербуржец?
  - Почти год уже.
  - Так коренной?
  - Пристяжной, - вздохнул я.
  - Чем занимаетесь? - проигнорировав несущественный для затравки разговора ответ, продолжила беседу несвежая мадам.
  - Груши околачиваю.
  - Получается?
  - Более или менее.
  - Вы не хотите со мной говорить?
  - Даже не знаю, что сказать тебе по этому поводу, - я начал терять терпение.
  - Я знаю, ничего не говори! - озлилась синяя дама и тут же перешла к делу: - У тебя есть деньги на массаж?
  - Мне твой массаж, в общем-то, сегодня не нужен, и завтра не понадобится, - брезгливо ответил я.
  - Так мы гуляем?
  - Только сами по себе.
  - Чё, денег нет совсем?
  - Я не настолько скучно живу, чтобы заниматься благотворительностью, - ответил я.
  - Ты гад, ты пидарас! Ты ненавидишь! Ненавидишь меня! Ненавидишь! - очевидно, между задницей, где у синьоры находился мозг, и ртом, в котором находился язык, произошло короткое замыкание.
  На нас косились соседние пассажиры.
  - Вот манда... тная комиссия, - пробормотал я.
  Мы синхронно сошли с эскалатора и покинули станцию.
  - Ты чё, мужчина, слышь, ты ебанись! - продолжала без умолку отравлять воздух помятая сука, поскольку я оказался одним из немногих доступных для неё развлечений.
  Я резко остановился, алкашка по инерции сделала шаг и развернулась в мою сторону.
  - Ты вот что, держи язык за зубами, пока у тебя есть зубы... и язык, - добавил я, подумав.
  - Ты теперь с говном не смешаешь меня! - скороговоркой заявила мадам. - Нечего меня с говном смешивать! - и громко заругалась самыми паскудными словами.
  С чужой глупостью гуманными методами бороться было невозможно.
  Я повернул голову вправо, влево. Пассажиры, с которыми мы ехали, прошли, и на нас никто не смотрел. Разве что продавщица в пивном киоске, но ей ещё работать. Убедившись в отсутствии наблюдателей и ментов, я резко хлопнул ладонями по ушам пьяной дуры.
  От пронзительной боли женщина взвизгнула. Скрючилась, держась за голову, и с мощной вонью обоссалась. Я стремительно сквозанул к светофору, радуясь, как технично получилось. Если бы стали опрашивать свидетелей, никто не смог бы рассказать, что произошло.
  По ту сторону Политехнической улицы простирались неосвещённые дворы, и я нырнул в спасительную тьму.
  "Неужели я так беззащитно выгляжу, что любая ханыжка отваживается на меня напасть?" - всплыла запоздалая догадка.
  Сзади послышался стук дешёвых копыт.
  Меня не пугали спившиеся люди в возрасте от восемнадцати до сорока лет с повадками подростков, нашедшие своё место в жизни на самом дне. Для встречи с ними у меня было всё, что только может потребоваться в тёмном переулке: зажигалка, часы, деньги, нож, пистолет и чудо-фонарь.
  Возможно, то были просто бегуны. Мало ли куда они торопятся? Например, в гости опаздывают.
  - Стоять!
  Бегуны были всё же по мою душу.
  - Стоять, я сказал!
  Их было двое. Я развернулся и они с разбегу налетели на меня, рванули за плечо.
  - Ты чё женщину бьёшь?! - кричавший не почувствовал, как заточенный острее бритвы Сучий нож влетел в его тело по самую рукоятку.
  Когда я выдернул клинок и воздух вошёл в рану, синий рыцарь резко смолк, разжал пальцы. Я рывком освободился и пырнул второго защитника женской чести. В темноте ножа совершенно не было видно. Клинок на удивление мягко утонул в груди, наверное, попал между рёбер.
  Я вырвал нож и отпрыгнул. Гопник схватился за грудь, его приятель согнулся и застыл, покачиваясь.
  - Что, понтанулись, полудурки?
  - "Скорую"... вызывай, - прохрипел хулиган, в его сообразительности чувствовался опыт уличных битв. Судя по голосу, ему было примерно лет тридцать.
  - Сам вызывай, - я был занят тем, что протирал клинок носовым платком. Скомкал и убрал грязный платок в карман, а Сучий нож пристроил за ремнём.
  - Бля... - выдохнул гопник и без сил повалился на асфальт.
  Раненый в живот налётчик покачивался рядом, затаив дыхание от боли.
  - Вот же, два долбоёба, - прокомментировал я и спросил: - Мобильник есть?
  - Ессь, - прошипел согнутый.
  Шпана обычно таскает сотовые телефоны на поясе. Чехол я нашёл сразу. Достал и раскрыл засаленную раскладушку. Звонить по 03 со своего было крайне неразумно.
  - На улице Шателена двое раненых с проникающими полостными ранениями, - проинформировал я диспетчершу. - Одно колотое в грудь, одно в брюшную полость. Приезжайте скорее, пожалуйста, пока они не издохли, если вам не трудно, конечно. Оба за универмагом в темноте лежат.
  - Вызов принят, - ответил прокуренный женский голос и глупых вопросов не задавал.
  - Спасибо, - вежливо сказал я, сложил трубку и сунул за пазуху. Мои пальцы числились в дактилоскопической базе данных ГУВД, и не имело смысла упрощать работу органам следствия.
  Я поторопился смыться с Шателена. Перебежал улицу Курчатова и укрылся в темноте помоечных дворов родного квартала. Я нырнул в ночь, как в тёплую реку. На своей земле было покойно и безопасно. Фонари почему-то не горели, однако борьба за экономию электроэнергии меня вполне устраивала. Лучше остаться невидимым для милицейского экипажа, а фары патрульной машины я замечу издалека и успею скрыться. Больше всего мне сейчас хотелось забиться домой, под крышу, не зажигая свет, залезть в постель и уснуть, оставив в прошлом сегодняшние кошмары. А завтра будет новый день!
  Я скользил по неосвещённым тропинкам, как призрак. Возле маминого дома появилась мысль не испытывать судьбу, но так не хотелось врать, где Маринка и почему заявился один, что я пошёл к себе. Кроме того, было интересно, караулят меня патриоты или оставили в покое. Я обогнул дом с тыльной стороны, куда выходили окна моей квартиры, рассмотрел их на предмет отблесков свечи, фонарика или телевизора, не найдя, осторожно прокрался вдоль стены и завернул под арку. Сбавил ход и принялся вдумчиво изучать припаркованные автомобили. Во тьме было решительно невозможно различить сидящих внутри наблюдателей, даже если б они там были. Никто не прикуривал, не затягивался сигаретой, не болтал по сверкающему как новогодняя ёлка мобильнику и не включал подсветку часов. Машины оставались темны. В каждой из них могло скрываться по пять головорезов, а могло вообще никого не быть. Проверить это можно было только на практике. Практика - критерий истины, как учили нас в Университете. Лечь в тёплую постельку хотелось так сильно, что я признал справедливость марксистско-ленинской теории, переложил ТТ в левый карман куртки, в правом сжал светошоковый фонарь и, не колеблясь более ни секунды, направился к стоящим у парадной автомобилям. Если засада и была, то только там. Нападение, лучший способ защиты!
  Весёлая злоба быстро сменилась разочарованием. В машинах у подъезда никого не было. Я вглядывался в салон каждой, готовый к схватке с превосходящими силами противника, но сражаться оказалось не с кем. Боевой задор иссяк. Проклятый "Трискелион" не приехал.
  Обескураженный и опустошённый, я побрёл к крыльцу, когда навстречу от стены отделилась нелепая фигура в куртке с капюшоном. Пока она неподвижно стояла под тёмными окнами первого этажа, её совершенно не было видно. Я даже испугался. Почудилась хитрая ловушка нацистов, затаившихся возле дома и готовых наброситься на меня со всех сторон. Однако фигура двигалась так неуклюже и выглядела столь жалко, что ни какой принадлежности к спортивному клубу быть у неё не могло.
  "Наверное бомж или алкаш, сейчас мелочь станет клянчить," - подумал я и нарочито грубо спросил:
  - Чего тебе?
  Бомж приблизился. Руки у него при ходьбе не двигались и были чуть расставлены, как крылья у пингвина. Вероятно, напялил под куртку сто одёжек, невзирая на тёплую погоду. Бездомные любят кутаться. Я не стал подпускать его вплотную и отступил чуть назад и влево, чтобы можно было садануть по затылку рукояткой пистолета, если бродяга окажется агрессивным, а потом сразу нырнуть в парадняк. Бомж по-прежнему молча повернулся ко мне и оказался совсем рядом. В нос шибанула тяжёлая звериная вонь. Не амбре давно немытого тела и сопревшей одежды, а что-то совсем запредельное. Нечеловеческое.
  В комнате на первом этаже включили люстру и я увидел лицо под капюшоном. Не целиком, но знакомые черты различил мгновенно. Ко мне шёл Лепяго!
  - Стой! - я отскочил, наставив на него пистолет.
  Лепяго прыгнул, вытянув руки. Я трижды нажал на спусковой крючок. Чехословацкие патроны с усиленной пороховой навеской для ППШ били громко и зло. Лепяго замер, навылет прошитый пулями. Я считал, что он должен упасть, но злокознённый директор краеведческого музея кинулся на меня. Я увернулся, проскочил мимо двери, упустив шанс спрятаться в парадном. Может быть, оно и к лучшему. В подъезде я оказался бы в ловушке: времени ждать лифт или возиться с квартирным замком преследователь мне не даст, догонит и схватит. О том, что он сделает дальше: загрызёт, задушит или разорвёт голыми руками, даже думать не хотелось. Уклонившись очередной раз от лап Лепяго, я сорвался что есть мочи, слыша позади тяжёлый топот. Выстрелил, не оборачиваясь, и, кажется, промахнулся. Стук каблуков был совсем близко, уже различалось громкое дыхание, хриплое, нутряное, словно у загнанного коня. Пальцы лапнули за плечо, но соскользнули с куртки. Я пригнулся. Шмальнул из-под локтя. Попал! Преследователь споткнулся, но тут же восстановил темп. Пули его не брали!
  Пальцы снова сцапали за куртку, но я рванулся и высвободился. В отчаянии я отмахнулся светошоковым фонарём, крепко зажатым в правой руке. Не задел. Лепяго совсем по-лошадиному всхрапнул, то ли так запалённо рыкнул, - над самым ухом! Я выстрелил ещё раз и машинально полыхнул фонарём за спину. Отблеск ослепил меня самого, правый глаз перестал видеть, а левый только различал неясные силуэты, но преследователь остановился и на весь двор раздался тоскливый и утробный вой упустившего добычу голодного упыря.
  
  ***
  Сквозняк, ублюдочный потомок залетающего в форточку ветра, с хулиганской настырностью терзал босые ноги, а я стоял у окна и слушал, как визжат под дождём разбегающиеся дети.
  Ливень налетел внезапно и почти сразу стих, превратившись в мелкий ситничёк. Он даже не разогнал прохожих. Мокрые люди шли себе дальше по делам и не думали прятаться. Они заметно повеселели, приняв удар стихии. После ливня тёплый дождик не казался досадной неприятностью.
  Наконец, прекратился и он. Выглянуло солнышко. Дети повалили во двор, играть в грязи и веселиться. Я вышел на захламлённый балкон, облокотился на перила, вдохнул парную сырость, поднимавшуюся от влажной прогретой почвы и мокрой травы. На душе стало покойно и славно. Мимо головы беззвучно просквозил трёхгранный напильник и воткнулся в землю. Я оторопело задрал башку, но никого не увидел. Значит, не обронили: если бы упустили, сейчас таращились вниз, силясь узреть пропажу, а тут спрятались. Значит кто-то сверху специально в меня запустил. Прицелился и разжал пальцы, урод! Ребёнок какой-нибудь дебильный, взрослому такая хрень в голову не придёт. Что за сучий мир! Надо будет узнать, живёт ли наверху молодой дегенерат. Если живёт, поймать и искалечить.
  Я вернулся в комнату злой. Расслабляться и вообще чересчур радоваться жизни было делом преждевременным. Только возрадовался, а тут тебе на! - напильником по башке. Вот же отморозь юная! Что из этих беспредельщиков вырастет? Next-generation прогрессивных клерков, которые, напившись в пятничном баре, будут хвастать таким же неудачникам, как кидались напильниками в детстве? И ностальгически вздыхать в пивную кружку, стыдливо потупив глаза... Мутанты моральные!
  - The mutant child of a twisted state! - припомнил я Оззи Осборна, по которому, как все культурные молодые люди моего поколения, фанател в юности.
  Мобильный телефон заиграл "Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмэны". Я поторопился к нему. Сейчас было самое лучшее настроение для разговора с Ласточкиным.
  - Слушаю вас, Кирилл Владимирович, - тоном усталого знатока сказал я.
  - Что же ты творишь, чудило? - вместо приветствия наехал Ласточкин. - С тобой по-хорошему договориться хотели, а ты быкуешь.
  - По-хорошему - это с захватом заложников?
  - С каким захватом? Проснись, ты бредишь, любезный! Ты меня ни с кем из своих приятелей не попутал по телефону?
  - Да что вы, Кирилл Владимирович, вас разве спутаешь. Такое бычьё как вы ещё надо поискать. Это у вас называется "по-хорошему"?
  - Чёрт с тобой, пусть это называется по-плохому. Но ведь по-хорошему будет хуже, если я сам за тебя возьмусь.
  - Что же вам мешает? Милости просим, копайте, заводите дело. Только у вас всё равно ничего на меня нет.
  - Есть выше крыши. Трудно что ли на тебя материала нарыть?
  - Ну так кто же вам мешает проводить следственные мероприятия? Вперёд, с песнями!
  - Считай, ты себя неприятностями обеспечил на много лет вперёд. Понимаешь, о чём я?
  - Да мне вообще пофиг, что ты говоришь, - ответил я и нажал отбой.
  Вот и поговорили. На душе стало кисло, словно выдавили туда лимон.
  Угроза Ласточкина была недвусмысленной. Если с его сопливыми нациками я находил силы справиться и потому их всего лишь слегка опасался, то карательных органов я боялся всерьёз. С государственной машиной бороться бесполезно. Раздавит в пыль и покатит безмятежно дальше. С другой стороны, осмелится ли старый прожжённый следователь давать официальный ход делу после того, как самолично засветился в бычьих хулиганских наездах?
  Я задумчиво повертел мобильник и кинул на кровать.
  Почему старый прожжённый следователь засвечивается в компании бритоголовых радикально настроенных патриотов?
  Я замер посреди комнаты в полушаге. Мысль, посетившая после первого визита Ласточкина, вернулась с невиданной ясностью и мощью. Кирилл Владимирович, человек предпенсионного по милицейским меркам возраста, пусть даже не сделавший особой карьеры, но всё равно изрядно проработавший при Советской власти, лезет в игру с нациками, которые ещё не родились, когда он вовсю валютчиков сажал! Я раньше думал, что Ласточкин от бедности и разочарования в жизни ерундой занялся. Теперь эта версия осталась за бортом.
  От "Трискелиона" не дождёшься ни денег, ни авторитета. Реальной силы за патриотами не стояло.
  Значит, у Ласточкина была сильная личная заинтересованность.
  Кровная.
  Сын.
  В "Трискелионе" состоит крепко повязанный с организацией отпрыск Ласточкина.
  Догадка всплыла из подсознания, как всплывает на поверхность пруда отцепившийся от коряги вздутый труп. Р-раз! - и вот картина во всей красе, блестит и дурно пахнет.
  Ласточкин влип и потому таскается повсюду с бойцами, даже на самые мутные разборки. Деваться ему некуда. Сынуля что-то начудил в нацистской команде и связал по рукам и ногам отца.
  Это значит, что давить на меня через УБЭП Кирилл Владимирович не сможет. Вряд ли коллеги знают о проблемах отцов и детей в его семье, и Ласточкин постарается изо всех сил отдалить момент ознакомления.
  Если моё интуитивное озарение верно, то следователь может только пугать. Что он, кстати, и делает, старательно избегая пользоваться служебными полномочиями. А ведь точно! Неужели я его раскусил?
  Нужно только проверить, есть ли у Ласточкина дети.
  Будет очень нехорошо, если я ошибся.
  У кого это можно узнать? Через Гольдберга?
  Взгляд обратился на мобильный телефон, который сразу засветился и заиграл, словно активированный силой мысли. От неожиданности внутри всё сжалось. Телефон играл "Money-money-money", со мной хотел связаться Давид Яковлевич!
  Испытывая почтение и священный трепет перед знамением судьбы, я взял трубку и включил соединение.
  - Илья Игоревич, - Гольдберг был заметно растерян. - Не могли бы вы вместе со Славой подъехать ко мне на дачу. У меня в гостях странный молодой сибиряк. Он интересуется Вратами.
  
  11
  Мы со Славой приехали во всеоружии. "Странный сибиряк" мог быть кем угодно, а после страшной встречи с Лепяго даже слово "молодой" звучало для меня настораживающе. Однако Кутх оказался вполне дружелюбным и располагающим к себе дальневосточным аборигеном без возраста.
  - Кутх Иван Сергеевич, - он энергично встал с кресла у камина, подошёл к нам и протянул руку. Пальцы у него были длинные, сухие и крепкие. Не испорченные тяжёлым физическим трудом. Рука бизнесмена, управленца или аристократа.
  Внешность может быть обманчива, но рука расскажет правду.
  Привычным до элегантности движением он выудил из бумажника визитки, протянул Славе и мне.
  "Совместное предприятие "Иянин Кутх & Steel beak", генеральный директор," - прочёл я.
  - Я с Камчатки, - уловил мои мысли Кутх. - Прилетел обсудить вопрос, связанный с вашей находкой.
  Я внимательно посмотрел на гостя. Да, этот мог обсуждать вопросы и привык успешно их решать.
  Очень живой, подвижный и смуглый Иван Сергеевич лицо имел круглое и плоское. Маленький чукотский нос, хитроватые антрацитовые глаза-щёлочки, на губах извечная улыбка, будто Кутх только что отпустил хорошую шутку или обдумал и придерживал наготове остроту. Чёрные прямые волосы генеральный директор стриг под горшок, подчёркивая национальную самобытность. Вероятно, занимался туристическим бизнесом и эксплуатировал имидж преуспевающего современного эскимоса по полной. Он носил светло-серый костюм, белую рубашку в полоску, красный галстук и запонки с крупными рубинами. По нашим европейским меркам вид экзотичный, но стильный. Туристов и деловых партнёров с Запада должно было впечатлять.
  - Какой вопрос вы хотите обсудить, Иван Сергеевич? - осведомился я у странного азиата.
  - Знаю, что вы нашли в Усть-Марье, и хочу купить, - едва дослушав, отозвался Кутх.
  - Откуда вы о нас узнали?
  - Мы с Давидом Яковлевичем как раз перед вашим приходом говорили об этом. Шороху в Красноярском крае вы наделали! Областная администрация до сих пор справиться с ситуацией не может.
  "Как он пронюхал? - голова работала в бешеном темпе. - Шнырь! Только серый зэк видел, как мы золото грузили, больше никто. Он и растрепал, сучара! Надо было дать Славе его грохнуть. Ну вот, пошли слухи. Или это Михаил Соломонович информацию слил? Вообще-то похоже. Выход на солидного коммерса это, скорее, его уровень, чем мелкого урки. Михаил Соломонович и с Гольдбергом знаком, наверное, в курсе, где Давид Яковлевич живёт и где у него дача. Всё больше друзей нашу тайну хранит, прав поэт! Кто ещё об этом знает?"
  - Иван Сергеевич, что вы, собственно, хотите приобрести? - я не мог поверить, что Гольдберг начистоту выложил незнакомцу о золоте и, тем более, показал ему Врата. - В Усть-Марье мы нашли пещеру, наполненную ядовитым газом или чёрт знает чем. С этого и начались беспорядки в посёлке и окрестностях, а тут ещё зона взбунтовалась, в общем, совпали инциденты. Ничего ценного мы оттуда не вывезли. Только рассказы. Если накроете поляну в кабаке, могу поведать занимательную историю. Вот и весь наш с вами гешефт.
  Кутх слушал, по-птичьи склоняя голову то к одному, то к другому плечу. У него это смешно получалось. Что-нибудь из арсенала наработанных ужимок для обаяния деловых партнёров. Я на его кривлянье старался не вестись.
  - В Усть-Марье вы подняли половину гонга морского Тайхнгада, - с плутовским задором глянул на меня Кутх. - Это реликвия народа нивхов, на земле которого я живу и о культуре которого забочусь.
  - О, вы коллекционер? - воскликнул я.
  - Господа, давайте за стол, - захлопотал Давид Яковлевич, почувствовав, что атмосфера разрядилась.
  Мы охотно приняли приглашение.
  - Да, собираю всякие забавные вещи, - Кутх прихватил свой стакан с остатками виски и мы разместились за круглым обеденным столом, на который Гольдберг тут же поставил бутылку "Джонни Уокера". - Предметы культуры и быта, всякие нативные штучки, которые так привлекают клиентов. У меня целый музей в конторе. Гонг Тайхнгада тоже пригодится.
  - То есть вторая половина у вас есть? - уточнил я.
  - Раздобыл по случаю, - Кутх отхлебнул вискаря и так залихватски подмигнул, что при всей своей внешней несхожести чем-то напомнил Остапа Бендера.
  - Тайхнгад, он кто? - вмешался Слава.
  - Он море создал, рыбу и морского зверя, - Кутх был невозмутим. - Золотой гонг, большой и сияющий как солнце, людям дал, чтобы те могли позвать его и попросить, о чём надо. Так старики рассказывают.
  - Если я правильно понял, - пришла моя очередь высказать осведомлённость, в детстве я читал много сказок, в том числе и малых северных народностей, - Тайхнгад создал море там у вас на Камчатке. Половину гонга мы нашли в Усть-Марье, от неё до ваших краёв больше тысячи километров. Как золото там очутилось?
  - Чаучи могли вывезти. У нас издавна оленные живут - чаучи и эвены.
  - А кто этот гонг разрезал и с какой целью, старики не рассказывали?
  - Там у нас сначала люди жили, им Тайхнгад и дал гонг, а потом четыре народа стали жить. Они гонг поделили между собой. Эвены и чаучи увезли свою долю на запад. Как они две части сложили, я не знаю. Слышал только про шаманов, которые закрыли троих голодных милков в горе. Вы, наверное, эту легенду знаете.
  Иван Сергеевич смиренно вёл подготовку к многомиллионной сделке. Я понял, что тот, кто сейчас одолеет оппонента, тот и выиграет торги.
  - Вы там были, в Усть-Марье, Иван Сергеевич! - я в упор смотрел азиату в глаза. - Вы в курсе, что там случилось.
  - Да, я прилетал в Усть-Марью, - Кутх выдержал взгляд, не дрогнув лицом.
  - Про пещерных демонов и повальное безумие вы знаете больше нас, так же как и о золоте. Что там было на самом деле? Что там произошло?
  Сказал и заметил, как Слава слегка расслабился, что означало готовность к драке.
  - Вы раскупорили пещеру, в которую давно засадили очень сильных милков. Вы освободили милков, а они порвали-порезали начальника и собрали из него шамана-милка, такого же как они.
  - Кого собрали? - спросил мой друган.
  - Шамана. Он утратил много человеческого и сам стал как милк.
  - И что значит этот милк, ну, новый, который шаман? - продолжал давить я.
  - Он был сильный шаман, - задумчиво ответил Кутх. - И ещё у него была одна волшебная вещь, очень сильная. Он там наделал шороху в Усть-Марье.
  - Я сам видел, как Проскурин погиб...
  - Погиб он не весь, - перебил Кутх, у которого словно заранее был готов ответ на любой вопрос, - он сильный шаман был, такого легко не убить. Он потерял почти всё человеческое, и видят его теперь как росомаху. Большую, злую и с человеческими глазами.
  - Встречал такую, - отчётливо вспомнилось утро на карачках возле машины.
  - Милк ходит за тобой. С чего бы? - быстро склонил голову к плечу Кутх, стрельнув по мне испытующим взглядом.
  - Вчера ночью я наткнулся возле дома на Лепяго. Андрея Николаевича, директора усть-марьского краеведческого музея, - Гольдберг при этих моих словах обалдело прикрыл рот ладонью. - Я не мог ошибиться, он за мной гонялся и пытался сцапать, пока я не ослепил его фонарём. Перед этим я всадил в него всю обойму из ТТ. В Усть-Марье его на моих глазах застрелили. Потом я видел его живым. А потом он стоял рядом с Проскуриным у вертолёта, когда тот взорвался. С кем мы имеем дело, Иван Сергеевич?
  - Ый, это уньрки, - многозначительно усмехнулся Кутх и на мгновение показался очень старым. - Уньрки ходит за тобой. Он даже сюда добрался.
  - Это ещё что за тварь такая? - спросил Слава.
  - Уньрки, так нивхи называют людоеда вроде вашего Лепяго. Шаман-милк поднял его и заставил служить. Уньрки кровь человеческую пьёт и ест мясо. Уньрки, который был мёртвым, очень трудно убить, потому что он покойник, хотя выглядит как будто живой.
  - Что ему от меня-то понадобилось?
  - Что-то есть у тебя такое, что ему нужно. Уньрки просто так ходить не будет. Ты брал у него что-нибудь?
  - Нет. Хотя, да, было дело. Мамонтовый свитер забрал из музея. Всё равно его мародёры украли бы, - пояснил я Гольдбергу на всякий случай. - Или сожгли вместе с музеем, там по всей Усть-Марье пожары были.
  - Что за мамонтовый свитер? - заинтересовался Кутх.
  Я пояснил про геологов и про экспедицию на остров.
  - Нет, не за этим уньрки приходил, - уверенно отверг Кутх. - У тебя что-то ещё есть более важное, чем свитер из шерсти мамонта.
  - Золотые Врата? - я впервые назвал нашу находку в присутствии чужого.
  - Нет, за гонгом он сюда пришёл бы, да ему не нужен гонг.
  - Что ему нужно? У меня из его вещей больше ничего нет. Разве что Сучий нож, который был у Проскурина, но он сам ко мне при взрыве улетел.
  - Что за Сучий нож? - Кутх весь подобрался, даже пальцы поджались как птичья когти.
  - Да вот он, - я вытащил из-за ремня финку и при этом порезался. - Гадина!
  Все уставились на пику, которую я положил на стол между собой и Кутхом.
  - Могу я посмотреть? - вежливо спросил Иван Сергеевич.
  Пока я заматывал палец носовым платком, он бережно повертел нож и вернул на место.
  - Хорошая вещь, - сказал он. - Вот за ней уньрки приходил.
  - Что теперь с ним делать? - при воспоминании о вчерашней встрече мурашки пробежали под кожей. - Отдать ему эту хреновину? А то он теперь не отвяжется и убить его нереально.
  - Почему нереально? Можно убить уньрки, только нужно знать как.
  - Вы в этом разбираетесь. Что я должен делать? Отдать ему нож?
  - Так вы беды натворите. Лучше мне отдайте, я спрячу.
  - Это даже не смешно, Иван Сергеевич, - обмануть кладоискателя хочет каждый, сколько раз меня пытались надуть! - Я вам отдам нож, а Лепяго не отстанет. Где гарантии, что он не будет дальше за мной охотиться?
  - А вы отдайте нож Давиду Яковлевичу, - хитровато глянул Кутх на испуганно отпрянувшего Гольдберга. - Увидите, куда уньрки в следующий раз пойдёт.
  - Да завалить его надо, чё тут думать! - не утерпел Слава. - Чё там такого сложного для этого надо знать? Вот ты знаешь, Иван Сергейч?
  - Знаю.
  - Поможешь завалить людоеда?
  - Не бесплатно.
  - Сколько денег вы хотите? - перевёл я разговор в русло конкретики.
  - Что - деньги?.. - с философским пренебрежением отозвался Кутх. - Деньги это... - подбирая слова, он пошевелил пальцами, словно через них лилась вода или сыпался песок, пыль и прочая труха жизни. - Деньги - это человеческий мусор, который лежит под ногами, и его всегда можно нагрести полный карман. Мне не нужны деньги. Деньги у меня есть, а толку от них нет.
  - Тогда что вы хотите за помощь? - я приготовился к худшему. То, что не меряется деньгами, стоит очень дорого.
  - Да хотя бы вот этот нож, - безразлично кивнул Кутх на финку Короля.
  Так или иначе, ушлый коммерсант получил желаемое.
  - Договорились! - выпалил я, пока странный туземец не передумал брать старый нож взамен за соучастие в убийстве. Должно быть, в его первобытном краю человеческая жизнь совсем не ценилась.
  Наверное, для того, чтобы я не подумал, будто продешевил, Кутх обвёл нас пристальным взглядом и остановил на мне.
  - Тебе опасно ходить за уньрки, пока на тебе лежит проклятие, - объявил он.
  Я похолодел.
  - На мне?
  - Ты проклят, - подтвердил Кутх. - Ты приносишь несчастье.
  - Какое несчастье? - только и смог проблеять я. Мозги переклинило.
  - Неудачи и беды преследуют тебя, не заметил? Дела сначала идут хорошо, а потом горе. Беды растут. Они тебя скоро погубят.
  - Когда, - выдавил я, - это произойдёт?
  - Скоро, если не снять беду, - чёрные глаза Кутха смотрели в упор, гипнотизировали. - Тебя прокляла баба со злым языком, которая портит людей грязным словом.
  - Это кто тебя так, Ильюха? - с насмешкой вклинился в наш торг Слава, и от его добродушного тона на душе полегчало.
  Кутх сразу отвёл глаза.
  - Баба без дома. Ты пролил кровь, и на крови получаешь возмездие.
  Гольдберг таращился на меня через очки с растерянностью и испугом, а Слава с интересом и любопытством.
  - Ты сам должен знать, - добавил Кутх.
  - Цыганка, - в памяти всплыла сцена, как я отбиваюсь от бешеной стаи лопатой, тыкаю самой злобной дуре в живот и через платье проступает кровь, а самая старая цыганка рычит на своём тёмном наречии и с руганью возвращает украденные деньги. - Что вы хотите получить за это?
  - Свитер из шерсти мамонта, - хищным вороном выкружил все мои сибирские трофеи Кутх.
  Его решительно не интересовали деньги.
  
  ***
  - Что-то я ни хрена не понимаю, - помотал башкой корефан. - Кто кого сегодня развёл?
  Мы ехали готовиться к охоте на уньрки. Уже опустился мрачный сентябрьский вечер. В салоне, освещённом зелёными огнями приборной доски, было удивительно уютно. Мягко подвывал движок на прогазовке, да мерно пощёлкивали поворотники, когда Слава шёл на обгон.
  - Вот, - назидательно молвил я, - налицо столкновение культур! С присущим оному разногласием в системе ценностей.
  - Чего?
  - Нашему дальневосточному знакомцу настолько понравилась финка, что он готов пойти на убийство ради обладания ею, а человеческая жизнь для него - тьфу и растереть. Тем более, что Лепяго и не человек вовсе, а какой-то вурдалак, по его словам.
  - Чукчи, они на всю голову ушибленные, в натуре. Правильно про них анекдоты рассказывают.
  - Иван Сергеевич вообще-то не чукча, а нивх, если я правильно понял.
  - Какая на хрен разница?
  - In re , разница есть. Это два разных народа, каждый из которых считает себя настоящими людьми, а всех чужаков неполноценными, близкими к животным.
  - Вроде как фашисты?
  - Ты тоже чукчей за людей не считаешь, а они не считают за людей нас. Признание - это очень древний культурный феномен. Механизм его крайне сложен и практически не поддаётся изменениям. Ни у чукчей, ни у фашистов, ни у австралийских аборигенов.
  - Фашисты же вообще были гады и беспредельщики!
  - Ты, как эсэсовец, тоже педерастов за людей не считаешь и из одной посуды не станешь с пидором есть.
  - Ильюха, они же в очко жарятся!
  - Видишь, основание для культурного неприятия более чем серьёзное.
  - По всем понятиям тоже серьёзное основание. Воры узнают, не простят.
  - С евреями примерно та же картина.
  - Ну, ты сравнил! - хмыкнул Слава, потом вдруг замолчал и через некоторое время добавил: - Хотя, в общем, да.
  - Культурная пропасть, созданная евреями, чтобы не ассимилироваться с народами, среди которых жили, со временем вышла им боком. Научить людей толерантности будет очень сложно. В цивилизованных странах пробуют, но без особого успеха. Чужаков везде не принимают. Даже деревенские не понимают городских.
  - Блин! Это сколько же нам открытий чудных готовит просвещенья дух! Ёшкин ты кот! - корефан резко крутнул рулём, чтобы не врезаться в "Хонду" с белокурой барышней, решившей вдруг сманеврировать. - Хорошо, что здравый рассудок не все потеряли.
  - Вот-вот, Слава, неприятие всего инородного очень сильный фактор. Скорее лев возляжет рядом с ягнёнком, чем за одним столом воссядут иудей, фашист и гомик.
  - Да ладно! В новостях только их и видишь. Сидят рядышком и за мировую интеграцию трут.
  - Гм... Ну, есть изменения, - пробормотал я. - Хотя это только политики, что с них взять?
  Слава подвёз меня к парадному. Ему очень хотелось посмотреть на Лепяго. Мы вылезли и стали оглядываться. Нелепой фигуры с капюшоном не приметили, зато позади зажглись фары, высветив нас, как зайчишку на дороге. Машина катила, горя жёлтым взглядом из-под насупленной морды.
  "Волга"! - определил я и заметил передний номер Е 676 тт.
  - Слава, фашисты!
  Мы нырнули в тачку.
  - Они за деньгами приехали!
  - Понял, - корефан со второй передачи рванул по двору, тёплый движок позволял такие выкрутасы. - Неохота через край борщить, а, чувствую, борщануть придётся.
  - Ты что удумал? - забеспокоился я.
  - Не ссы, Ильюха, всё будет путём. Где мы, там победа!
  - Где мы, там война, - вздохнул я.
  - Никто, кроме нас! - изрёк Слава очередной девиз ВДВ и так жизнеутверждающе заржал, что я приготовился к бойне.
  Он притормозил перед выездом на Светлановский проспект. Трискелионовская "Волга" тоже остановилась.
  - Только не здесь! - выходки с гранатой в кафе мне хватило, чтобы понять беспредельную глубину отмороженности афганца. - Нечего в моём дворе Бабий Яр устраивать! Всю жизнь в тайге отсиживаться - ну его на фиг!
  Отговаривать корефана было бесполезно. Заматерелый милитаризм и просушенные в боях мозги двигали Славу на подвиги. Да только подвиги в России, зачастую, уголовно наказуемое деяние. Друган это уже испытал на своей шкуре, но не вразумился и на все удары судьбы отвечал ударами по ней же. Меня этот оголтелый подход не устраивал, к тому же по стрельбе во дворах я был у здешних ментов первый подозреваемый.
  - Давай их в лес лучше вытащим, - предложил я.
  - В лес? Можно и в лес, - Слава пропустил транспорт и выехал на проспект. -Тебе в какой?
  - Давай в Ручьи.
  - Лады, - корефан повернул направо. - Если только они за нами поедут.
  В боковое зеркало я увидел, что "Волга" двинулась следом.
  - Фигня! Где наша не пропадала? - поспешил рассеять я сомнения другана. - Везде пропадала, и ничего!
  - Верно, не век же от них прятаться. Они с тебя получать приехали?
  - Да вроде пора им платить.
  - А ты от них когти рвёшь. Они за тобой гонятся, - продолжал рассуждать Слава. - Значит и в лес за нами поедут. Быки камолые!
  - Молодые, глупые. Что с них взять? - я вытащил ТТ, дослал патрон и пристроил пистолет за ремнём на животе, чтобы его можно было легко достать. Прикрыл курткой на случай, если в салон заглянет автоинспектор.
  К счастью, на перекрёстке Светлановского и Тихорецкого проспектов мусоров не случилось. Я вспомнил, как летел здесь пьяный, по уши в крови несчастного пацана. Теперь я держал обратный путь. К стрельбе, пацанам и кровопролитию.
  За рынком мы свернули направо, на совершенно пустой по случаю позднего часа Северный проспект. "Волга" противника как привязанная висела на хвосте. Патриоты не наглели, но и отпускать нас не собирались, решив преследовать должника, пока он не выпадет из машины с поднятыми руками и не сдастся на милость победителя. Им ведь от меня деньги нужны, а не жизнь. К тому же, интуиция подсказывала, что у трискелионовцев кишка тонка кого-то убить.
  От этих мыслей я успокоился и даже радио включил, чтобы пропадать с музыкой. Вместо бодрой мелодии из колонок выполз меланхоличный шансон:
  Эх, яблочко, да куда котишься?
  В Губчека попадёшь, не воротишься!
  Эх, яблочко, да наливной бочок.
  Информацию на вас слил один торчок.
  От этого откровения камень вернулся на сердце. Я немедленно вырубил приёмник и нервно обернулся. Трискелионовская "Волга" мрачно зырила в заднее стекло нахмуренными мутными фарами. Слава вырулил на проспект Руставели. Там было оживлённое движение, встречались и милицейские экипажи. Меньше всего нам сейчас хотелось оказаться остановленными и досмотренными автоинспекцией, это была прямая дорога в Губчека. К счастью, судьба решила не обламывать нам рога, а может захотела посмотреть на гладиаторские бои. Железнодорожный переезд в Ручьях оказался открыт. Мы проскочили мимо автобазы и свернули на Пьяную дорогу, змеящуюся между сетчатыми заборами дачных участков. В темноте и безлюдье нацисты осмелели. "Волга" осторожно стала нас прижимать к огородам. Корефан уворачивался и одобрительно ругал борзую молодёжь, стараясь не поцарапать машину и не влететь в кювет. Пьяная дорога изобиловала крутыми поворотами и была узкой - две машины с трудом могли бы тут разъехаться. Это осложняло манёвр нашим преследователям, которые вовсе на стремились уделать в хлам свою тачку.
  - Щас к крематорию выйдем, там и потолкуем! - с азартом сообщил корефан то ли мне, то ли нацистам.
  Пьяная дорога кончилась. Впереди показались угрюмые ворота погоста. Слава сбавил скорость, прижался к обочине и остановил машину. Метрах в пяти позади затормозила вражеская "Волга".
  - Готов, Ильюха?
  - Всегда готов!
  - Тогда пошли, - Слава вытащил из кармана куртки "Вальтер ПП", я достал ТТ, мы синхронно распахнули дверцы и выскочили из машины.
  Молодёжь, похоже, не ожидала от нас такой прыти, потому что только начала покидать свой рыдван. Задняя дверца открылась, в салоне включился свет, из машины появилась знакомая фигура веснушчатого боксёра. На переднем сиденье маячил долговязый патриот. Он с чем-то копался и лишь успел высунуть за порог ногу, когда я подскочил и что есть силы пнул по дверце.
  - Ложись, падла! - я дважды выстрелил в землю перед боксёром.
  У того хватило ума не рыпаться, а может быть выработался страх передо мной. Он пал мордой вниз, а я рванул на себя переднюю дверь и обнаружил долговязого с короткой "Сайгой" на коленях, лихорадочно пытающегося сдвинуть флажок предохранителя. Как оно бывает с перепугу, рычажок залип. Долговязый сбледнул с лица и судорожно дрочил упрямую железяку, перестав обращать внимание на окружающее. Я схватил его за плечо и ткнул стволом в рожу.
  - Брось, завалю!
  Долговязый покорно замер.
  Слава выволок водителя и потащил за шкирку на мою сторону.
  Уткнув под нос пахнущий горелым порохом ТТ, я забрал у долговязого "Сайгу".
  - Выходи!
  Долговязый засуетился.
  - Видал? - показал я Славе трофей.
  - Ого, - обрадовался афганец. - Валить нас приехали!
  - Ты что, петух, - рыкнул я долговязому, который стоял, держась за дверцу, и трясся. - Ты грохнуть меня хотел?
  - Н-нет, - быстро ответил долговязый.
  - Что ты тогда за "Сайгу" хватался. За оружие хватаются, когда хотят кого-то убить. Вот я, например, хочу тебя убить, поэтому у меня в руках пистолет. Это значит, что я тебя убью.
  Слава пинком в сгиб ноги поставил водителя на колени рядом с лежащим ничком боксёром и стал с интересом наблюдать за нами.
  - Лавэ с меня приехал получать?
  - Д-да, - долговязого колотило.
  - А "Сайга" тебе зачем? Хотел деньги забрать и меня завалить?
  - Нет...
  - Ты же меня грохнуть обещал, если денег не будет, помнишь?
  - Нет! - затараторил долговязый. - Это на всякий случай... так... потому что ты это...
  - Что я "это"? Что ты молотишь, нервный поносный кролик?
  Долговязый забуксовал, белея на глазах. Я несильно ударил его рукояткой ТТ в нос. Потекла кровь.
  - Пидорасина тупая! Я тебя с волыной в руках поймал, а ты метёшь, что убить меня не хотел! Кто у Ласточкина сын? Как его зовут? Имя!
  В тусклом свете, пробивающемся из салона "Волги", я увидел, что зрачки долговязого со страха расплылись во всю радужку.
  - Не знаю, - пробормотал он.
  - Кирилла Владимировича! Ласточкина! Знаешь?!
  - Д-да, знаю, - закивал долговязый, капая кровью на рубашку.
  - Его сына как зовут?
  - Какого сына? Я не знаю.
  - Он в "Трискелионе" у вас! В клубе! Сын Ласточкина! Его имя?!
  - Имя? - долговязый побелел ещё сильнее, хотя казалось, что больше некуда. - Не знаю.
  - Сука ты, - выдавил я с разочарованием. - Становись на колени.
  Долговязый торопливо бухнулся, как подрубленный, не чувствуя боли.
  Я наставил ему между глаз ствол ТТ.
  - Выбирай, как с тобой поступить. Грохнуть тебя, пидораса, или ещё нам послужишь? Хотя, что с тебя толку...
  - Послужу, - с готовностью заявил нацик.
  - Поставь-ка этого на колени, - кивнул я Славе на боксёра, - пусть тоже посмотрит.
  Недовольный боксёр был вздёрнут за шкирятник и с некоторым трудом приведён в рабскую позу.
  - Окрестим вас сейчас по полной, - я передал корефану "Сайгу", переложил ТТ в левую руку и достал Сучий нож. - Тебя как зовут, долговязый пидорас?
  - Андрей, - пробормотал трискелионовский бригадир.
  - Отрекаешься ли ты, сука Андрей, от своего нацистского "Трискелиона"?
  - Отрекаюсь.
  Мы со Славой даже переглянулись, так легко это было сказано.
  - Готов ли ты, сука, всеми силами, верно и преданно служить великому делу истории и археологии?
  - Да. Готов, - то ли служить делу науки было не заподло для патриота, то ли он был готов сейчас согласиться с чем угодно.
  - Целуй, сука, нож и будешь наш!
  Долговязый так истово облобызал окровавленными губами поднесённый клинок Сучьего ножа, будто принимал посвящение в рыцари.
  Финка Короля, казалось, отяжелела в моей руке.
  - Вставай, сука, и бери нож, - торжественно произнёс я.
  Трясясь от страха и унижения, долговязый поднялся, принял Сучий нож и по моему жесту проследовал к водителю.
  - Вы чего это, эй? - забеспокоился тот.
  - Не ссы, фашист, - хмыкнул Слава.
  - Я не фашист, я русский патриот!
  - Если ты такой патриот, чего не в армии? Иди, Родину защищай.
  - А ты чего сам не в армии? - огрызнулся водила.
  Похоже, мы его мало пугали.
  - Моя война в восемьдесят девятом закончилась, - спокойно ответил Слава.
  - Как тебя зовут, мудила? - перешёл я к продолжению церемонии.
  - А тебе зачем?
  - Затем... Да что мы с ним разговариваем, - оборвал я себя. - Слава, застрели его!
  - Эй, а... - проблеял водитель, когда к его лбу стремительно взмыл дульный срез "Вальтера".
  - Хуй на! Во всём вини свою тупость, быкота! Как твоё имя?
  - Артур.
  - Ты русский вообще-то, Артур?
  - Русский. Из Баку.
  - Что-то не похож. Из Баку? Ты же азер! Андрей, сука, как у тебя в русском патриотическом клубе затесался азербот? Непорядок.
  - Он русский, - пробубнил долговязый. - Мы проверяли, родители русские. Просто так назвали, там традиция.
  - Я русский, - закивал Артур. - Я не айзер!
  - Ну, если ты не азер, тогда повторяй слова клятвы, - отчеканил я. - Отрекаешься ли ты, сука Артур, от своего корявого "Трискелиона"?
  Водила кивнул.
  - Не слышу!
  - Говори: "Отрекаюсь", - настоятельно посоветовал Андрей, стоя рядом с ножом в руке.
  - Отрекаюсь, - повторил водила.
  - Готов, сука, археологам земли русской служить, свято и преданно?
  - Готов.
  - Целуй, сука, нож!
  - На, целуй, - заторопился долговязый и чуть не испортил всю церемонию.
  Артур заколебался, но всё же приложился губами к клинку Сучьего ножа, и мы заполучили ещё одного.
  Он встал с колен и мы все столпились вокруг боксёра, который инстинктивно прижал подбородок к груди.
  - Я не буду целовать нож, - буркнул он.
  - Да и чёрт с тобой, - пожал я плечами. - Не хочешь, не целуй. Только как ты будешь дальше со своими товарищами жить? Мы сейчас тебя наедине с ними оставим и посмотрим, что они с тобой сделают, если ты не хочешь нож целовать. Хотя было бы лучше, если бы ты его поцеловал.
  - Что они сделают? - насупился боксёр.
  - Да то, что для девушки может быть заманчиво, а для мужчины позор, по любому. Не хочешь нож целовать, они тебя по-другому окрестят, как Ермак татар крестил, хуем по лбу. Не хочешь нож целовать, будешь целовать хуй. Как ты будешь ходить в свой спортивный клуб опущенным? Подумай своими мозгами, прежде чем принимать решение. Подумай, в этом нет ничего плохого, чтобы пару слов сказать. Твои друзья сказали, и ничего. Подумай правильно.
  - Да, правда, - подтвердил долговязый, страстно желавший разделить тягость падения.
  - А ты что молчишь? - дыбанул я на Артура.
  - Чего ты, в натуре, Олежа? - прогундосил тот.
  - Хуль ты ломаешься как целка, Олег? - спросил я. - Все твои друзья уже сделали выбор, от которого ты отказываешься как дурак. Не будь ты быком пробитым! Начинай уже ворочать мозгами, делай выбор. Давай, говори, отрекаешься от своего "Трискелиона", который тебя предал вот только что?
  - Ну, не молчи, Олег! - взмолился длинный.
  - Эта... да.
  - Что "да"? - надавил я. - Отрекаешься? Ясно говори!
  - Отрекаюсь.
  - Будешь, сука, служить археологам и кладоискателям?
  - Буду... служить.
  - Целуй, сука, нож!
  Долговязый торопливо, словно я мог передумать, ткнул плашмя Сучий нож в лицо боксёра. Веснушчатый нехотя клюнул в него губами.
  - Не сачкуй, просученный подонок, целуй нормально. Ещё раз! - велел я.
  Боксёр с видом величайшей покорности судьбе поцеловал лезвие Сучьего ножа, громко чмокнув и порезав губы.
  - Вот это, я понимаю, засос! - я забрал у долговязого финку и сунул за ремень. - Теперь вы все мои. Вставай, - разрешил я боксёру и повернулся к долговязому. - А ты скажи мне, что это за тип такой Кирилл Владимирович Ласточкин? Что молчишь, ссученный твой рот!
  
  ***
  - Охренеть, блин! - признался Слава, когда мы прогремели через рельсы железнодорожного переезда. - Даже не верится, что такая хрень бывает! Круговая разруха в чистом виде.
  - Порука, Слава, порука, - машинально поправил я. - Впрочем, дело не в этом.
  - А ловко ты нацистов уболтал, - в который раз одобрительно хмыкнул корефан.
  - На пацанов не нужен нож, их на базаре разведёшь... - я вздохнул и стал смотреть в окно. За окном было темно. Потом мы свернули на освещённый Академический проспект и принялись удаляться от славиного дома. Отсюда до него было езды минут пять. Там ждали водка, Ксения и прочий уют. - Докинь меня до метро. Дальше я сам.
  - Да ладно, Ильюха! - возмутился друган. - Чё ты как неродной!
  - Устал. Все соки как будто выпили, - признался я. - Правильно Кутх сказал, что я проклят. Жить вообще не хочется.
  - Совсем ты расклеился, - Слава покачал головой и вдруг заржал. - Здорово ты прогнал с этой клятвой! Третьего дурака мощно прессанул. Сделался весь такой блатной, гурчим-пурчим, и пошёл его грузить! Удивительно, Ильюха, как из такого интеллигента вроде тебя прут такие козлячьи понты.
  - Сучьи, Слава, - задавил я лыбу. - В тихом омуте... да и вообще. Не знаю, с таким ножом всё само получилось.
  - Качественно ты задвинул и с ножом придумал здорово! Нож жиганский, старая такая зоновская финка, авторитетная, внушает. Недаром этот чукча на него глаз положил.
  - Наверное, он просто ценитель всякой сибирской фигни, - корефану удалось меня расшевелить, стало веселее. - Кутх уже богатый человек, собирает для забавы всякие редкости, напоминающие об истории края. Помнишь, как Лепяго нас на экскурсию по музею водил?
  Вспомнив Лепяго, мы вспомнили всё остальное.
  - Да, - помрачнев, ответил Слава.
  - Не к ночи будет помянут, - сплюнул я.
  На Светлановском проспекте Слава остановил напротив моего дома .
  - Давай до завтра, - я посмотрел на часы. - Точнее, до сегодня. С утра я тебе звоню.
  - Лады, - корефан пожал руку. - Не прощаемся.
  Я выбрался из "Волги", перешёл дорогу и побрёл, засунув руки в карманы куртки. За моей спиной Слава лихо развернулся и погнал к жене и уюту. Другану можно было только позавидовать. У меня не было ни уюта, ни верно ждущей возле очага супруги. Маринка залечивала душевные раны под родительской опекой, так что ждать меня могла...
  Только Ирка!
  "Кому ж ещё встречаться, как не нам?!"
  Я даже остановился. Почему бы не пойти к ней? Правда, там её мамаша, но нам не впервой. Отчего-то вспомнился кабачок, который Маринка хотела оставить на развод, а я не позволил. Развод! Я отчаянно не хотел потерять Маринку снова. Неужели Кутх прав и я действительно проклят? Нет, хватит с меня Ирки! Эта женщина-загадка может основательно загадить всю мою жизнь.
  Стиснув зубы, я зашагал к своему парадному. Пусть меня никто не ждёт, но безумным гулянкам надо положить конец, пока в самом деле до развода не дошло. К тому же, какая могут быть гулянки, когда дел ещё полно и устал как собака.
  Занятый своими мыслями, я слишком поздно сообразил, что за мной ведётся охота. Когда от стены отделилась неуклюжая тень, я шарахнулся, но было поздно. Когтистая лапа вцепилась в левый рукав. Я рванулся и потащил за собой то, что недавно было Андреем Николаевичем Лепяго. Он дёрнул меня обратно и зарычал. В лицо пахнуло смрадом забродившего в желудке мяса, перемешанного с тухлой кровью.
  - Этого ты хотел?! - в отчаянии выхватил я Сучий нож. - Этого?! Так на, сука, на!
  И дважды, что было силы, саданул упыря в горло. Клинок с противным треском протыкал куртку и вонзался в шею. Неглубоко, до Лепяго ещё надо было дотянуться, но я попадал. То ли от неожиданности, то ли, чтобы схватить вожделенный нож, уньрки выпустил рукав и лапнул перед моим лицом воздух.
  - На! - я рубанул пальцы и отскочил.
  Уньрки взвыл и бросился на меня. Я врезал ногой в живот. Ботинок утонул в мягком, но Лепяго только хрипло выдохнул и попытался поймать ногу. Пальцы скользнули по штанине. Чудом вывернувшись, я отпрыгнул и выхватил из-под куртки ТТ.
  - Сдохни, тварь! - я выпустил пулю ему в грудь и три в ноги.
  Лепяго упал, но тут же начал подниматься. Я добавил ещё пару в колени, свалив уньрки, и побежал от него по двору.
  Вот иркин подъезд! В отличие от моего, здесь работал кодовый замок. Я вдавил кнопки, влетел в парадняк и захлопнул за собой дверь. Подёргал - заперто! - и помчался вверх по лестнице. Вот её квартира. Нож и волыну в карман! Звонок.
  - Ждала? - спросил я, задыхаясь и блестя глазами.
  Ирка опешила и только кивнула.
  Вопреки моральным устремлениям, ночевать у любовницы входило в мою привычку. Цыганское проклятие продолжало работать.
  
  ***
  В квартире Вадика было светло и холодно. Шторы оказались раздёрнуты, инсектарий пуст.
  - Я выпустил всех бабочек, - опережая предсказуемый вопрос, сообщил Гольдберг. - Всё равно уцелели самые невзрачные. До заморозков далеко, пусть воле радуются. Пока птицы не склюют, - добавил он.
  - Чем ты теперь заниматься будешь?
  - Антиквариатом. Давид меня давно приглашал влиться в бизнес.
  Оплот свободолюбивых Гольдбергов пал.
  - Давай делом заниматься, раз пришёл. Давид мне муфель вчера подогнал со всеми причиндалами.
  - Пробки не полетят?
  - Не должны. Я спрашивал. Говорит, не сильно мощная печка на 1,8 киловатта, специально для двухфазной розетки, металлы в домашних условиях обрабатывать. Как думаешь, справимся?
  - Тебе виднее, ты у нас мастер пули отливать.
  Об этом хобби я узнал вчера от Давида Яковлевича, когда обсуждали под руководством Кутха охоту на уньрки.
  Страстный коллекционер диковинных револьверов, Вадик был любителем бабахинга и давно освоил перезарядку стреляных гильз. В свете открывшихся знаний, мои ухищрения с экономией боезапаса к мокрому "Удару" показались дремучей наивностью. Если Вадик успешно изготавливал пули для своих "кольтов", что ему стоило снарядить укороченный патрон заурядного тридцать второго калибра! Впрочем, теперь я был рад, что задача упростилась. Это было довольно важным фактором в затеянном нами рисковом предприятии.
  - Показывай, что принёс, - по-хозяйски распорядился Вадик, когда мы переместились на кухню, неопрятную, испещрённую следами работы с расплавленным металлом. Повсюду на полу, на столе и даже отчего-то на буфете виднелись подпалины. Кухней много и лениво пользовались и никогда не мыли.
  На расчищенном от хлама древнем монументальном столе гордо возвышалась на кирпичах грязноватая электрическая лабораторная печь.
  - Вот, всё нажитое непосильным трудом, - я достал из куртки увесистый брезентовый мешочек, дёрнул шнурок, распустил устьице и вывалил на берёзовую столешницу предметы из серебра.
  Здесь было на что посмотреть не особенно взыскательному коллекционеру. Я принёс в жертву всякий хлам, раскопанный давным-давно, но так и не сбытый по причине убогого состояния. Серебряный лом стоит гроши, и я предпочёл оставить его себе, не ожидая извлечь уже никакой выгоды. Просто ради воспоминаний о счастливых днях, проведённых в поиске, о радости удачливого копателя, когда нет предела восторгу от пустяковой находки.
  А теперь я хотел переплавить всё это в смертоносные слитки.
  - Не густо, - Вадик с презрением разглядывал материальные доказательства моего кладоискательского успеха, для него они были всего лишь бесформенными кусочками почерневшего серебра. Сырьё для тигля.
  - Сколько есть, - сухо ответил я.
  - Придётся пару ложек добавить.
  Вадик скрипнул ящиком дубового буфета, выложил на тёмные чайные ложечки.
  - Остались от деда, - легкомысленно сообщил он. - Будем их рубить и добавлять по мере надобности, ложек много. Как ты думаешь, сгодятся ложки?
  - Кутх сказал, что сгодится любое серебро.
  - Тогда держи, - Вадик присел на корточки, раскрыл нижние дверцы буфета и стал подавать инструмент. У него там хранилось оборудования на целую мастерскую. - Надо было Давида растрясти, у него этого серебра вагон.
  - Спрашивали вчера, сказал, что накануне запродал большую партию.
  - Это он тебе так говорит, - Вадик хихикнул. - А мне сказал, что ты принесёшь.
  Первым делом мы постелили на стол толстый асбестовый лист. Гольдберг водрузил на него тяжёлый керамический стакан с широкой закраиной - тигель. Выложил специальные щипцы.
  - Сделаем первую плавку с твоим материалом, а потом по мере надобности ложек настрижём, - решил он, включая муфельную печь. - Засыпай.
  Я побросал свои находки в стакан. Вадик поставил тигель в печь, закрыл массивную дверцу.
  - Серебро плавится при девятистах шестидесяти градусах, у нас тут максимум тысяча сто, - сказал он, выставляя температуру. - Пускай раскочегарится, а мы пока чаю попьём. Или тебе кофе?
  - Кофе.
  Вадик заварил в алюминиевой кофеварке что-то довольно вкусное из диковинного красного пакета с африканскими масками. Мы сели пить кофе с пирожными-корзиночками, дожидавшимися своего часа в холодильнике. Чтобы не возиться с уборкой, расставили посуду прямо на асбестовом листе возле гудящей муфельной печи и принялись кофейничать.
  - Как твоя рука? - спросил я из вежливости.
  - Нормально. Побаливает немного.
  - М-да, съездили в экспедицию... - я понял, что разговор свернул не в ту степь, и попытался исправить: - Вообще-то клады не так ищут. Всё гораздо более занудно и мирно протекает. Да и не находят ничего, как правило, только деньги и время впустую тратят.
  - Мне до сих пор кошмары снятся, - признался Вадик и взгляд его остекленел. - Спишь и думаешь, выбрался я в Питер или до сих пор по тайге бегаю? Понимаешь, что спишь, но продолжаешь гадать. Всё равно монстров боишься, а ещё просто так страх ночью нападает. Бывает это с тобой?
  - Редко. В смысле, сны про Усть-Марью не снятся. А страх во сне бывает, это нормально. Лежишь не так или в комнате душно...
  - Ага, конечно, - Вадик кивнул, оскалился и замер, погрузившись в свои воспоминания. Держал в себе что-то, не верил мне, но и спорить не хотел. Должно быть, двоюродный братец с супругой задушил своими задушевными разговорами.
  - Забей, Вадик, - с проникновенной лёгкостью изрёк я и добавил загробным голосом: - Не тот мертвец, что в кухне на столе лежит, а тот мертвец, что в поле за тобой бежит.
  - А?! - встрепенулся Вадик, оказывается, он всё слышал. - Это ты о чём?
  - Это я о Лепяго, из-за которого мы здесь собрались. Меня каждую ночь караулит упырь, причём, не во сне, а на самом что ни на есть наяву, и то я не расстраиваюсь. Видишь, сижу перед тобой бодр и весел, даже аппетит не пропал, беру вкусную корзиночку и - ам!
  Вадик по-хорошему улыбнулся и оставил мысли о своих кошмарах. Хотя бы на время.
  - До сих пор не могу поверить, что это был не дурной сон! - тряхнул он головой. - Звери, жуть пещерная! От одного медведя можно в штаны наложить.
  - Радуйся, что нас там не встретил самый страшный зверь.
  - Какой же?
  - Чёрный песец.
  - Да он нас почти встретил. Я больше всего испугался, когда нас омоновцы арестовали.
  - Собровцы, Вадик. Это были собровцы. Хотя тоже радости мало.
  - Радости было хоть отбавляй. Помнишь, как ты меня на себе тащил?
  - А помнишь, как мы под арестом на полу лежали и через щель со Славой переговаривались?
  - Конечно, - рассмеялся Вадик. - Такое разве забудешь! А помнишь, как мы из пещеры в грозу драпали и потом в развалинах ночевали, промокли до нитки и у печки сушились?
  - Ясен пень! А ночёвку в старой часовне помнишь?
  - А как мы вертолёт захватили?
  - А как в Усть-Марью за новой машиной ездили, а нам зимогор попался?
  - Да... А ведь мы неплохо тогда пожили, - с тоской произнёс Вадик. - Страшно было, голодали и ранило меня, а ведь я бы опять поехал. Интересно было.
  - Ещё ничего не кончилось, - утешил я. - Предстоит охота на Лепяго.
  - На Лепяго... - вздохнул Вадик. - Жаль, что меня с вами не будет.
  - Почему?
  - Да ты не звал.
  - Ну так пошли. Или тебе приглашение на бристольском картоне прислать? Почему не будет? Будет! Присоединяйся. Нас и так мало - я, Слава и Кутх. Ты точно не будешь лишним. Или тебе разрешение старших нужно?
  - Да ну его в болото, - решился Вадик. - Я с вами!
  "Поздравляю! - подумал я, отрадно было наблюдать за его эволюцией. - Ты в самом деле окуклился, чтобы после удивительных метаморфоз превратиться из личинки в человека. Если так дальше пойдёт, глядишь, скоро вылупишься."
  - Замётано! - сказал я. - Что у нас с печкой?
  - Греется. Убирай посуду, займёмся железом.
  Пока я переставлял чашки и блюдца в раковину, Вадик присел на корточки возле буфета и углубился в изучение недр.
  - Какую форму достаём? Мне-то всё равно, что за патроны снаряжать.
  - Давай прикинем, какие у тебя из револьверов лучше?
  - У меня все хорошие. Нам для охоты нужно что-нибудь убойное, правильно?
  - "Удар" самый убойный, - сказал я.
  - Как скажешь. Только лягается он у тебя! - Вадик вытянул что-то с длинными деревянными ручками, похожее на пыточные щипцы. - Держи пулелейку на тридцать второй охотничий.
  - Что ещё у тебя есть?
  - "Уэбли" есть сорок пятого калибра. "Наган"...
  - "Наган" - семь-шестьдесят два миллиметра, слабоват будет.
  - Есть новодельный "Кольт Нэви" тридцать шестого калибра, капсюльный, на дымном порохе. Не кривись, шучу. Ещё есть "Кольт Полис-Питон"... Хотя нет, он тоже слабоват, тебе надо чтобы слона валило.
  - Да, желательно, - меня передёрнуло при воспоминании о когтистой лапе, крепко хватающей за рукав. - И я лучше бы два ствола с собой взял. Возможности перезаряжать не будет.
  - Русский "Смит-и-Вессон" есть тысяча восьмисот восьмидесятого года полицейский, сорок четвёртого калибра.
  - Вот давай этим и ограничимся: "Ударом", "Уэбли" и "Смит-и-Вессоном". Я его для подстраховки возьму. Если только в руках не взорвётся.
  - Да он вообще как новый! Ну, не новый, ВОХР из него стрелял, а так нормальный. Револьверы вообще штука крепкая. Вот, принимай форму.
  Вадик вытащил из коробки и с видимым усилием протянул мне массивный брусок из потемневшей стали с красивыми деревянными накладками на ручках. Я осторожно взял его и угнездил на столе. Весила таинственная приспособа килограмма два, а то и больше.
  - Для сорок четвёртого калибра, можно сразу шесть штук отливать, - сообщил Гольдберг. - Знатная вещь!
  - Где ты их берёшь?
  - Братец дарит, а ему из Штатов привозят. Там это добро в оружейных магазинах продаётся. Капсюли тоже оттуда.
  - А ты, оказывается, зверский энтомолог, Вадик! - сказал я. - Со стороны посмотришь, и не подумаешь...
  - Мы, ботаники, вообще маньяческий народ, - засмеялся Гольдберг.
  Он облачился в кожаный фартук, длинные толстые рукавицы, надел защитные очки на резинке.
  - Отойди подальше, сейчас здесь будет адски жарко, - он вооружился щипцами и распахнул дверцу муфельной печи.
  Я поспешно отступил. Воздух задрожал, на кухне действительно сделалось жарковато. Вадик двумя руками вытянул тигель, наклонил его, кивнул, довольный результатом.
  - Расплавилось, - он закрыл печь, сбросил рукавицы, стянул на лоб очки. - Знаешь, на удивление немного серебра получилось. Илья, вот тебе кусачки, раскромсай три ложки. Такие чтобы не больше ногтя куски были.
  - О`кей! - я с азартом включился в работу. Поначалу ложки было жалко, но создавать что-то новое оказалось таким необычайно увлекательным занятием, что сострадание быстро улетучилось.
  Бывший энтомолог придвинул поближе самую большую форму, откинул фиксатор, раскрыл пулелейку, внимательно посмотрел в неё и зачем-то подул.
  - Нормалёк? - спросил я.
  - Нормуль, а что ей сделается? Сейчас совершим первую заливку, прогреем форму, - Вадик свёл половинки пулелейки и зажал фиксатором. - Найди за буфетом садовый совочек и сложи на него все куски, что ты настриг.
  Действительно, возле плинтуса приютился узкий совок с пятнами ржавчины. Я обтёр с него паутину и положил на краю стола, чтобы Вадику было удобно дотянуться.
  - Готов? - спросил он. - Тогда отходи подальше. Желательно к дверям, чтобы выскочить. Если я на пол пролью, загоримся. Там в ванной ведро есть, бегом за водой, будем тушить.
  Судя по затёртым подпалинам, бороться с огнём на кухне Вадику было не впервой.
  Вадик выключил муфельную печь, распахнул дверцу, щипцами вытянул из пышущего жаром нутра тигель и, удерживая его на весу, наклонил над жерлом пулелейки. Блестящая струя живого металла скользнула в щель и пулелейка зарычала, завибрировала на толстенном асбестовом листе.
  - Так её, милую! - Вадик отставил тигель, подхватил стальной крюк и выгреб хлопья шлака - отожжённых окислов полежавшего в земле хабора. Гольдберг засыпал содержимое совка в тигель, поставил его в печь и закрыл дверцу. - Готово! Иди, Илья, открой окно.
  Муфель снова загудел, нагревая свежую порцию металла. На кухне было душно, как в бане. Я раздёрнул гремящие рамы и подошёл к столу.
  - Подождём, пока затвердеет, а форма нагреется, - распорядился Вадик. - Никогда ещё с серебром не работал. Оно должно дольше остывать.
  - Как же ты свинец плавил?
  - В консервной банке на газовой плите, - бесхитростно отозвался Гольдберг. - Оболочки с телефонного кабеля нарежешь и туда! Или грузил в рыболовном магазине купишь...
  - И ты этим стрелял?
  - А почему нет? Нормально летит, если отливка ровная. Ствол, правда, освинцовывается, пули-то без медной рубашки, но это не смертельно. А что делать, если у нас нормальных патронов не купить? Да и плевать, не так часто я стреляю, чтобы стволы в хлам уделать. Ладно, давай смотреть, что там у нас с серебром получилось. Ты не пугайся, первая отливка точно вся в раковинах, но мы её для прогрева делали.
  Вадик откинул фиксатор и с заметным усилием раздвинул половинки формы. Стальным крюком отделил то, во что переплавились мои находки. Тяжёлый слиток упал на стол. С длинной полосы серебра на толстых черешках свисали маленькие блестящие снарядики. Это были пули для "Смит-и-Вессона".
  
  12
  Мокрая кошка выглядела как сдохший кролик. Она прыснула у меня из-под ног, по прямой, как бегают кошки, выдавая моё местонахождение. Впрочем, сейчас было выгодно, чтобы преследователь не терял меня из виду и продолжал погоню.
  Я перебежал ярко освещённый Светлановский проспект и нырнул в темень Сосновского лесопарка. Оглянулся. Нелепая фигура в куртке с накинутым капюшоном пересекла проезжую часть и, припадая на обе ноги, устремилась за мной.
  "Уньрки не устаёт, не спит, но много ест и поэтому всегда кажется голодным, - всплыли в голове слова Кутха. - Шаман-милк отыскал его в Верхнем мире и вернул в мёртвое тело. Теперь уньрки нужны сладкое мясо и тёплая кровь. Нутряной жир и кожу любит он, чтобы залечивать раны и жить."
  Странный гость с Камчатки многое поведал нам перед охотой, но самое неприятное было то, что цыганское проклятие осталось. Его невозможно было снять, его можно было только на кого-то переложить. В тот вечер на даче Гольдберга не нашлось подходящей жертвы, и теперь я обречённо бежал, слыша за спиной тяжёлый топот насытившегося упыря.
  На полном ходу я влетел в лужу. Нога поехала, и я плюхнулся в воду. Уньрки догонял. Я перевернулся на четвереньки, между пальцев выдавливалась холодная грязь. Зачерпнул пригоршню и бросил в лицо набежавшей твари. С низкого старта, как спринтер, сквозанул дальше по дороге. Однако вскоре темп сильно упал. Заткнутый за ремень брюк "Удар" тяжело колыхался и отчаянно мешал. Я в очередной раз порадовался, что не второй пистолет, без него и так приходилось несладко. Бегуном на длинные дистанции я был некудышным и быстро выдохся. Местность оказалась неподходящая для ночных кроссов, я постоянно обо что-то спотыкался. Неровности грунтовой дороги едва не доконали меня, когда земля под ногой вдруг исчезла и я топнул по залитой водой ямке. Вдобавок, развязался шнурок на новеньких, купленных специально для решающего забега кроссовках, и теперь хлестал по земле.
  Сбив ноги, я перешёл на шаг и, загнанно дыша, оглянулся. Открытие привело в ужас - хромой уньрки меня почти нагнал! Я метнулся вперёд. К счастью, дорога пошла под уклон и позволила разогнаться. Я проскочил перекрёсток аллей и устремился в лесную часть парка, по разъезженной тракторами тропе между канав. Снова начались лужи. Я постарался держаться середины, чтобы не попадать в колею, но всё равно изредка промахивался. На бегу я оглядывался, но в густолесье сделалось совсем темно и было не определить, то ли преследователь отстал, то ли догоняет и вот-вот схватит. В ушах давно уже звучало только собственное запалённое дыхание и суматошно колотящееся сердце. На всякий случай я поднажал и, как показалось, оторвался.
  Бугор дренажной трубы, проходящей поперёк дороги, предательски вырос из земли. Я пнул в него кроссовкой и клюнул носом. Где-то метр я проскользил на брюхе, крепко приложившись грудью и в кровь разодрав ладони о гравий. Удар выбил из лёгких весь воздух.
  "Отбегался!" - понял я и рванул из-под ремня револьвер. Перевернулся на спину. Выстрелил прямо перед собой в ту сторону, откуда должен был появиться людоед.
  Длинный сноп огня вылетел из кургузого ствола. Отдача едва не вырвала чудовищную пушку из руки. У-94С бил как гаубица, я уже отвык от такого оружия.
  Ослеплённый и оглушённый, я ждал реакции Лепяго, а её не было. Только затаив дыхание я различил вдали знакомый неровный топот. Значит удалось оторваться на приличное расстояние и это спасло мне жизнь!
  Я вскочил и побежал по аллее, не рискуя более стрелять, чтобы раньше времени не зацепить уньрки. В любом случае, выстрел сделал своё дело. Он был услышан, ребята устремились навыручку.
  Если только под воздействием цыганской подляны Фортуна не отвернулась от меня.
  Дорогу пересекала центральная аллея, и мне было дальше в лес. Вниз, к болотам, куда редко забредают люди, где канавы и топь, и тоскливые тощие сосенки, отроду гниющие на корню в стоялой ржавой воде. В этой глухомани мы хотели прикончить упыря, но теперь у меня было всё больше шансов до неё не добраться.
  То, что когда-то было Андреем Николаевичем Лепяго, уверенно приближалось ко мне. Я сбил дыхание и ушиб коленку. Скорость заметно упала, даже несмотря на адреналин. Сидячий образ жизни сделал своё дело. Я уже почти плёлся.
  Стиснув зубы, я использовал мизерный остаток сил. Грузное топанье за спиной становилось всё отчётливее, а я с трудом переставлял ноги.
  Пора было останавливаться и принимать бой.
  Последний бой.
  Я осознал, что не хочу больше жить. Вот оно, цыганское проклятие! Но осталось желание сражаться и прикончить мерзкую тварь. Сколько на её совести убийств? Уньрки, пока меня ждал, кем-то кормился. И ещё он проделал путь от Красноярска до Петербурга. Путь был длинный.
  Я развернулся и встал, широко расставив ноги. Взвёл курок и стиснул "Удар" обеими руками, плотно прижав локти к нижним рёбрам. "Здесь мы тебя и похороним, дружок!" - пришла уверенность. После того, как отрёкся от себя, воевать и жить стало легче.
  Лепяго набежал из темноты, хрипло дыша, как конь. Я различил его шагов за десять. Сначала услышал топот, потом храп и только потом увидел фигуру.
  - Получай! - я спустил курок. Револьвер лягнул тело. Отдача была какая-то неимоверная, определённо, Вадик переложил пороха, потому что огонь вылетал из ствола и с боков барабана разом. - Получай! Получай! Получай!
  Попадать было легко, я стрелял с близкого расстояния. Лепяго било как молотом, но он не падал и продолжал идти на меня. Я всадил в него четыре пули, а он не подох. Серебро не подействовало!
  Я швырнул в упыря револьвером и выхватил заветный Сучий нож. Лепяго взвыл от восторга. Он ринулся на меня, набирая скорость, а я покрепче упёрся в землю, приготовившись с налёта бить его в сердце.
  Ветер толкнул меня в спину. Позади и откуда-то сверху раздался крик, невыносимый и нечеловеческий. Птичий. Как будто на небесах божественный дракон разорвал когтями сердце и это было сердце ворона.
  Огромная тень упала передо мной, сбив с ног Лепяго. Птица с крыльями-бахромой с налёту ударила людоеда клювом в голову, спрятанную под надвинутым на глаза капюшоном, клюнула ещё раз и исчезла.
  Дружный топот двух пар сапог возвестил о приближении подмоги. Замелькали по кустам и деревьям отблески фонарей, с приближением становясь нормальным светом. В их лучах я увидел, как заворочался на земле Лепяго.
  - Уйди, Ильюха, в сторону! - командирским голосом гаркнул Слава.
  Но я не мог сдвинуться с места, ноги дрожали и не слушались. Уньрки поднялся. Капюшон слетел на спину и стало видно его нечеловеческое лицо, выпученные глаза и огромная яма во лбу, исторгающая чёрную кровь.
  Стегнул выстрел.
  - Вадик, свети! Ильюха, стой! Стой на месте! - скомандовал Слава.
  Встав рядом со мной, он вытянул руку с угловатым "Уэбли" и стал посылать пулю за пулей в коренастое тело вурдалака. Лепяго шатало. С каждым выстрелом он отшагивал назад и было заметно, что удержаться на ногах ему с каждым разом всё тяжелее.
  - В колени ему бей, - мой совет пришёлся на последний выстрел. Слава нажал на спусковой крючок ещё раз, но курок мягко стукнул по смятому капсюлю пустой гильзы.
  - Свети! - надменно приказал в свою очередь Вадик.
  Энтомолог немало времени и пуль потратил на бабахинг - стрелять из древних револьверов он научился метко. Две пули он быстро всадил в колени Лепяго, так что вурдалак свалился мордой вниз как подкошенный. Остальные Вадик выпустил ему в голову, последнюю в упор, почти засунув длинный ствол "Смит-и-Вессона" между зубов перевернувшегося на спину уньрки. Из пасти людоеда брызнуло и он перестал шевелиться.
  - Вот это я называю пострелушками! - горделиво заметил Вадик.
  В ту же секунду когтистая лапа упыря схватила его за лодыжку.
  - Уйди, противный! - Вадик без усилий высвободился.
  - Поверить не могу! - пробормотал друган. - Всего ведь измолотили, а он всё равно двигается.
  Из темноты к нам вышагнул Кутх. Эскимос был в штормовке, в которой я узнал дачную курточку Давида Яковлевича.
  - Теперь вяжи ему руки и ноги, - распорядился он. - Крепче вязать надо.
  Он кинул Вадику моток верёвки. Слава поймал её на лету. Распутывая капроновый шнур, шагнул к трупу Лепяго, который уже начал слабо шевелить конечностями.
  Они быстро перехватили Лепяго ноги. Я светил фонарём. Подобрал выброшенный "Удар" и сунул в карман. Охотники перевернули уньрки, стянули за спиной запястья. Затем Слава испытанным должно быть афганским способом притянул к ним щиколотки, выгнув упыря дугой. Вурдалак замычал и что-то нечленораздельно пробулькал продырявленной грудной клеткой.
  - Не мурчи, чушок, кантаченным не положено, - корефан, не питавший уважения к Андрею Николаевичу Лепяго, пнул в бок его пустую от души оболочку. - Ну, чё, взяли? Ильюха, ты как, отдышался малость, нести сможешь? Становись тогда со мной на переднюю часть. Зубов берегись, эта тварь кусачая. Вадик, Сергейч, берите за ноги.
  Мы впряглись в ношу и потащили прочь от дороги, на болота, светя перед собой, чтобы не переломать ноги. Местность была неровная: кочки, кусты и большие отгнившие сучья, того гляди, навернёшься. Уньрки был тяжёлый, как каменный. В своей новой жизни людоед неплохо питался.
  Остановились, выбившись из сил. Только Кутх, как двужильный, невозмутимо ожидал, спрятав руки в карманах курточки.
  - Сергейч, слышь, он не заразный? - Слава чиркнул зажигалкой, прикурил, покосился на мотающуюся по траве голову уньрки, сплюнул. - Если он укусит, сам таким не станешь?
  - А ты попробуй, - захихикал Кутх. - Ый-ый, боишься?! Экий ты трусливый, как маленький, а с виду такой большой и сильный. Это от того, Слава, что ты телевизор смотришь и боишься. Телевизор делает тебя слабым и глупым, как маленький мальчик. Не бойся, Слава, не станешь ты уньрки от его укуса. Чтобы таким уньрки стать, надо сначала умереть, а потом, чтобы тебя шаман в Нижнем мире нашёл. Кто тебя искать будет?
  От болтовни Кутха стало повеселее. Вадик достал из заднего кармана джинсов плоскую стеклянную фляжку и пустил по кругу. Во фляжке оказался коньяк. Дрянной дагестанский бренди, отдающий сивухой и железной бочкой, но как он пришёлся к месту! На душе сразу полегчало, а в теле прибавилось силы. Потом мы снова взялись за наш страшный груз. Надолго, впрочем, энергии не хватило. Последние двести метров мы волокли уньрки по земле. Наконец, я остановился и выдохнул:
  - Хватит!
  - Здесь, что ли? - Слава взял у меня фонарь и осмотрелся.
  - Да, лучше места не найти во всей Сосновке, - пятачок действительно был поганый. На нём царила мертвенная тишь, какая встречается на болотах. Возможно, потому, что рядом лежала настоящая топь, в которую я провалился в детстве и, если бы не помощь одноклассника, наверное, засосало по макушку - дна под ногами я так и не встретил. - Место тут, Слава, самое козырное!
  - Тебе видней, Ильюха, ты здесь рос, - не стал спорить корефан. - Приступай, Сергейч.
  - Давай нож, - сказал мне Кутх.
  Понимая, что она уже ко мне не вернётся, я беспрекословно подчинился и протянул эскимосу финку Короля. Кутх бережно принял Сучий нож, как мне показалось, взвесил его со знанием дела и остался доволен. Затем склонился над уньрки, перевернул на спину. Ободранная во время таскания по земле морда упыря, без того страшная, сделалась совершенно отвратной. Выпученные глаза обратились на клинок. Уньрки узнал вожделенный предмет, заворочался. Кутх спросил его о чём-то на странном языке, но Лепяго понял и отрицательно помотал головой. Кутха ответ явно не устроил. Он присел на корточки, спокойно отвернул за подбородок башку вурдалака и стал деловито перепиливать шею. Мы со Славой переглянулись, так обыденно он этим занимался. Почему-то не хотелось даже думать о том, как становятся генеральными директорами на Камчатке.
  Вадик сделал пару глотков и пустил по кругу бутылку. Сам он предпочитал смотреть в сторону.
  Кутх быстро справился с позвоночным столбом и откатил голову. Тело сразу обмякло. Вонзив финку в грудь, он проломил рёбра и вырвал сердце уньрки. В луче фонаря оно было чёрным, цвета старой загустевшей крови, и ритмично сокращалось.
  - Сколько стреляли, а не попал никто, - в голосе афганца звучало разочарование.
  Пульсирующее сердце вурдалака Кутх засунул во внутренний карман его куртки и повесил на корявую низенькую сосну, подняв капюшон. В темноте получилось очень похоже на Лепяго. Выпотрошенный труп мы скинули в канаву, притопили поглубже, отправив туда же голову. Ирригационные канавы в Сосновском лесопарке были выкопаны на совесть. В толще бурой холодной воды труп может долго пролежать незамеченным, да и кто его станет здесь искать.
  Я притащился домой вымотанный и опустошённый, чувствуя себя проклятым и почти что убитым. Я набрал полную ванну горячей воды и заснул в ней, не видя снов, а когда вода остыла, ушёл в комнату, забрался в постель и отдался Морфею.
  
  ***
  Над городом висели свинцовые, серые тучи, но дождя не проливали. После полудня я отправился погулять. Коленка ныла и болели рассаженные руки, от вонючего бренди во рту словно нассали кошки, в голове был дурман после кошмарной ночи, но на свежем воздухе морок развеялся.
  Не хотелось думать ни о чём, но реальность всё же запустил в душу когти криминального прошлого гадской телефонной мелодией о бывших спортсменах.
  - Скотск... скотомобильник! - проскрежетал я, выдёргивая из-за пазухи трубку. - Алло!
  - Здравствуйте, Илья Игоревич, следователь Ласточкин вас беспокоит, - от официозного тона у меня очко ушло на минус. - Вы слушаете?
  - Слушаю.
  - Будьте любезны зайти сегодня ко мне на беседу. Или вам повестку прислать?
  - Не надо, я зайду, - мёртвым голосом отозвался я.
  Подлый мусор всё же решил сыграть со мной по-хорошему, раз уж по-плохому не получилось.
  - Помните, где я работаю, на Захарьевской?
  - Помню.
  - Тогда жду вас сегодня в шестнадцать ноль-ноль. Попуск я вам выпишу.
  - Хорошо, буду в четыре, - пора было принимать новые правила игры.
  Беседа... Исход таких бесед был мне известен по собственному опыту. Вопросы, протокол, предложение обождать в камере. В натуре, на мне проклятие! Удивительно было, что Ласточкин, собираясь меня закрыть, предупредил звонком. Куда было эффективнее неожиданно с обыском приехать и застать меня дома тёпленьким, с пистолетом в тайнике.
  Я примчался домой, отнёс ТТ и патроны в нычку на чердак и, спустившись, обнаружил на лестничной площадке Борю, сына соседа-алкаша. Боря был одет в застиранный камуфляж, за спиной висел мощный рюкзак.
  - В поход собрался?
  - С пацанами на коп, - почему-то смущённо улыбнулся Боря.
  Надо же, а я-то думал, что он совсем пошёл по стопкам отца!
  - Удачи! - пожелал я и спохватился. - Погоди секунду.
  Я заскочил в квартиру, отыскал штык от винтовки Маузера, ещё зимой зачем-то притащенный со старой квартиры, и вернулся к терпеливо поджидающему меня Боре.
  - Держи, это тебе на удачу. В лесу пригодится.
  - Спасибо, - слегка ошалел Боря.
  - Давай, там, больше газу, больше ям! В лесу не свисти.
  - Спасибо. Тебе тоже удачи!
  - Обязательно, - криво улыбнулся я и укрылся за дверью.
  Вот ещё от одного палева избавился. Лучше соседу отдать, чем менты при обыске найдут и конфискуют.
  Впрочем, были сейчас заботы поважнее. Я достал из письменного стола записную книжку в красивом кожаном переплёте и принялся работать с её содержимым, не скупясь на обобщения и отважные формулировки. Кроме аналитической работы, мне предстояло запомнить много текста.
  Когда я закончил, время ещё оставалось. Я поймал такси, доехал до Казанского собора и пошёл прогуляться напоследок. От вызова во вражье гнездо я не ждал ничего хорошего.
  Я бродил по колоннаде, размышляя, что всегда считал любимым местом Университетскую набережную, а когда настала пора прощаться с волей, выбрал Казанский собор. Ещё я чувствовал себя немного разведчиком-нелегалом в чужой стране, когда он знает, что резидентура провалена, на явках сидят гестаповцы и не исключает возможности слежки за собой. Я тоже не исключал возможности слежки, иначе зачем было меня предупреждать об аресте? Благородства в Ласточкине я не предполагал, значит, имелся коварный умысел. Я уже давно позвонил из таксофона Славе и обоим Гольдбергам, предупредил, куда и во сколько иду. Маму решил пока не тревожить. Последней я позвонил Маринке.
  - Как ты без меня?
  - Очень хорошо! - Маринка была как обычно бодра и весела. - Ходили с мамой в филармонию.
  - Неплохо время проводите, - только и нашёлся я.
  - У тебя как дела? Разобрался с этими?
  - Можно сказать, разобрался. Вообще всё путём, тихо и спокойно. Ничего особенного не происходит, - я решил не обманывать Маринку по мелочам, а поберечь силы на главное.
  - Значит, можно приезжать? Я могу сейчас собраться.
  - Сегодня уж занимайся, чем задумала, - я не отважился сообщить, что отправляюсь в плен. - У меня всё равно дела. Давай завтра вечером я приеду со Славой и тебя заберу.
  - Как скажешь, милый. Я тебя люблю! - прощебетала она и отсоединилась.
  - Я тебя тоже, - сказал я в гудящую трубку.
  Сердце тихонько ныло.
  Без пяти минут четыре я вошёл в просторный вестибюль Управления по борьбе с экономическими преступлениями, получил у дежурного автоматчика пропуск и поднялся по широкой мраморной лестнице на этаж к Ласточкину.
  Постучал в дверь.
  - Войдите!
  Кирилл Владимирович был на рабочем месте. Я словно перенёсся на много лет назад, в двадцатый век, когда меня сажал точно такой же, ничуть не изменившийся лицом и осанкой старший следователь Ласточкин.
  - Здравствуйте, Кирилл Владимирович, - бесстрастно произнёс я.
  - Здравствуйте, садитесь, - специально выделил крайнее слово легавый.
  - Благодарю вас, - я добавил в голос елея, сколько мог, нервы были давно натянуты и разрывались. - Я присяду, с вашего разрешения.
  Ласточкин кивнул. Он смотрел на меня, как будто ничего не случилось, будто не он, а его брат-близнец наезжал на меня с молодыми бандитами, вымогал деньги и брал в заложницы Маринку. Ласточкин был на своём месте и место давало ему силу.
  - Вот тебе Уголовный Кодекс, - хлопнул он на стол книжку в синем потрёпанном переплёте и раскрыл на странице, заложенной клочком повестки. - Вот твои статьи, выбирай на вкус.
  - Пошёл на хуй!
  - Не понял! - вспыхнул Ласточкин. - Ты в своём уме, любезный? Может, доктора позвать?
  - Санитаров ещё позовите с резиновыми дубинками, - огрызнулся я.
  - С какими дубинками, у нас тут не убойный отдел, - высокомерно парировал Ласточкин. - Мы в белых перчатках работаем. Не желаете признаваться в содеянном, Илья Игоревич, можете молчать. Доказательную базу на всю вашу компанию мы без вашего участия соберём. Только тебя, дурака, уже загрузим по полной. Паровозиком пойдёшь, никаких снисхождений! Будешь говорить правду, суд твою помощь следствию учтёт.
  - Помню, Кирилл Владимирович, поступали от вас такие предложения, - с сарказмом ответил я. - Только я не дурачок Лёша Есиков, который сначала метлой метёт, а потом думает.
  - Ему за явку с повинной условно дали, - у Ласточкина была железная память, а может быть подготовился к беседе. - И ты, если хочешь по минимуму получить, тоже должен быть разговорчивым.
  - Я вообще не хочу срок получить. Ну, загрузили вы меня однажды по гнилой статье, даже не знаю, как вам это удалось. Ничего страшного, отсидел.
  - И вот ты опять здесь, любезный. Что, снова будешь упираться, как баран? Давай, но только не плачь, когда суд на всю катушку припаяет. За незаконный оборот драгметаллов в крупном размере организованной группой знаешь сколько дадут? Читай вторую часть.
  - Знаю, читал. От пяти до десяти с конфискацией. А вы знаете, сколько вам светит за организацию незаконного вооружённого формирования? - пролистал я вперёд УК. - Вот статья, от двух до семи. Хотя для вас одно лишь увольнение из органов - это крах всей карьеры, да и жизнь под откос.
  - Чего-о? - удивился Ласточкин. - Откуда ты взял эту хуйню, любезный?
  - От ваших молодцов из "Трискелиона" набрался. Они мне подробно разжевали про вас, про вашу затею бороться, пока трискелион не воссияет божественным солнцем над холодом мрака униженной России.
  - Что за бред ты несёшь? - в гневе мотнул головой следак.
  - Давайте друг друга говном поливать, - предложил я. - Вы на меня дело заводите и закрываете в Кресты, а я на первой встрече с адвокатом пишу заявление в Управление собственной безопасности ГУВД, в ФСБ и заодно в прокуратуру. В заявлении будет сообщено о факте создания незаконного вооружённого формирования националистического толка "Трискелион" сотрудниками Управления по борьбе с экономическими преступлениями старшим следователем полковником Ласточкиным Кириллом Владимировичем, старшим оперуполномоченным майором Банько Евгением Дмитриевичем и оперуполномоченным старшим лейтенантом Семёновым Сергеем Викторовичем. Это раз. За показаниями троих свидетелей, решивших добровольно прекратить участие в вооружённом формировании, дело не станет. Это два. Андрей, Олег и Артур быстренько накатают явку с повинной, даже если я в СИЗО сидеть буду. У меня есть на них могучее средство давления. Это три. Как вам такой расклад?
  Отбарабанив отрепетированную дома заготовку, я замер. Язык онемел и не шевелился.
  Я молчал и Ласточкин молчал тоже.
  "Если меня в тюрьме убьют, История от этого ничего не потеряет, - крутилось в голове. - На ход Истории моя смерть не повлияет никак, а мне за это башку запросто оторвут, но для Истории это ровным счётом безразлично."
  Наконец следователь переварил услышанное.
  - Думаешь, мне деньги были нужны твои сраные? Триста долларов в месяц... Подтереться ими. Нашёл, чем пугать, "формирование"! - цедил он. - Мне нужно, чтобы ты находки государству сдавал.
  - Сколько барыг и копателей вы таким образом вскрыли на хабор? - спросил я, набравшись смелости.
  - Много, - отрубил старший следователь. - Значит, так. Ты со своими корефанами договариваешься и сдаёшь находку, которую из Сибири привёз. Оформим её как добровольно переданный государству клад. Вы за него даже вознаграждение получите. Хотя вам не денег, а сроков побольше не мешало бы дать. С тобой пока всё. Считай, беседа проведена. Иди и делай, что я сказал. Пригласи там следующего, который в коридоре ждёт.
  Общаться ему со мной явно не хотелось.
  Я встал и пошёл к дверям.
  - Пропуск возьми! - буркнул легавый.
  - Ах, да! - я вернулся и вежливо попрощался: - До свидания.
  - До скорой встречи, любезный! - отчеканил Ласточкин.
  В коридоре я увидел скрючившегося на скамье Давида Яковлевича. Ему было нехорошо. Гольдберг поднял на меня глаза и скис окончательно. Мимо ходили сотрудники управления, обстановка была холодная и деловая.
  - Всё нормально, вас ждут, - пригласил я, чувствуя себя проклятым источником несчастий, и подмигнул.
  
  ***
  - Ну, что, вино разлито, надо пить! - сказал я, когда мы уселись за круглый стол на даче Гольдберга. - Какие будут предложения, уважаемые компаньоны?
   Давид Яковлевич, в состоянии едва ли не предынфарктном, выставил новую бутылку виски, придвинул поднос со стаканами и жестом предложил наливать. Себе он немедленно набулькал на три пальца, проглотил и снова наполнил.
  - Правильно, Яковлевич, быстро выпитый стакан не считается налитым! - одобрил Слава. - Передай-ка вискаря.
  Нам всем не мешало промочить горло. И хотя я уже успел немного отойти от беседы, в отличие от Гольдберга, который только что вернулся с Захарьевской, а Вадик и Слава вообще не попали под раздачу, накатить стакан возникла острая нужда.
  Когда невидимая лапа живущей внутри нас твари немного отпустила душу, я взял слово:
  - Что будем делать, господа? Я по поводу Ласточкина. Давайте решать, речь идёт о деньгах. Нас здесь четверо, доля каждого равна. Лично я готов сдать находку государству, чтобы не ждать, когда за нами придут товарищи в габардиновых макинтошах. Игры с национал-патриотами кончились, теперь за нас возьмутся всерьёз. Я хочу получить хотя бы дэцел вместо того, чтобы угодить в ментовскую засаду, которая может теперь поджидать нас на каждом шагу, и сесть, потеряв вообще всё. Предлагаю порешать. Ты как, Слава?
  - Я как ты, - прямолинейно ответил афганец. - Как ты скажешь, Ильюха, так и я.
  Все наши совместные затеи кончались прибылью. Друган к этому привык и был готов идти в ад, если я предложу найти у чертей золото. Слава хорошо помнил, как появился у меня на пороге со справкой об освобождении и без будущего, как вскоре после этого стремительно и легко наладилась его личная жизнь.
  - Если ты за то, чтобы сдать клад, то я тоже за. Я видел, как ты в тайге жилы рвал, но у тебя голова на плечах и, если считаешь, что золото надо сдать, значит, так лучше, - откровенно высказался он.
  - Двое за сдачу, - сказал я. - Кто ещё? Вы как, Давид Яковлевич?
  - Лучше сдать, - закивал Гольдберг. - Мы на крючке. Если раньше продавать было рискованно, то сейчас совершенно нереально. Больше скажу: если нас поймают на факте передачи, то посадят и нас, и перекупщиков. Только контрагенты отсидят и выйдут, а нас на киче удавят.
  "А ведь не врал легавый насчёт пауков в банке, - я смотрел на бледное трясущееся лицо Гольдберга и видел все ответы. - Законы у антикварных барыг волчьи, они мародёрами питаются. Впрочем, какие деньги, такая и ответственность. Уровень действительно не мой. По крайней мере, пока."
  - Будем оформлять добровольную передачу найденного клада, - продолжил Давид Яковлевич. - Только... Врата разрублены. Там очевидно наличие четырёх частей, а у нас только две. Непременно возникнут вопросы, где мы прячем вторую половину.
  - Если будут спрашивать, где вторая половина, сдадим им Кутха! - отрезал я. - У него золото на законном основании приобретено и хранится. Даже если нет, в любом случае, ему без разницы, что Ласточкин, что УБЭП и вообще вся наша питерская милиция. У него на Камчатке свои расклады, он там царь и бог, причём, в самом прямом смысле. И к тому же, а это главное, его заботы не наше дело!
  Никто не возражал.
  - Трое за, - подытожил я. - Вадик?
  - Сдаём, - отрешённо сказал Вадик, разглядывая ногти.
  - Значит, сдаёмся? - я обвёл взглядом нашу банду. - Единогласно! По предварительному сговору, группой лиц, с целью наживы сдаём Золотые Врата государству. А ведь хорошая идея кому-то в голову пришла, - отдал я должное врагу, - со своей собственноручно организованной псевдонацистской структурой запугивать и вскрывать антикварных барыг. Интересно, скольких они раскрутили на сдачу антиквариата?
  - Многих, - Давид Яковлевич выплеснул в рот весь виски из стакана и залпом проглотил. - Вы помните, как осенью 2006 в мусорных баках вдруг стали находить антик? Это отдел по борьбе с хищениями исторических и культурных ценностей ГУВД сработал. А в УПЭБ по их методу свой "Трискелион" организовали и за нас взялись. Как ведь удачно попали, сволочи, на такую великолепную находку!
  - Эх, яблочко, да наливной бочок, информацию на нас слил один торчок! - вздохнул я. - Знать бы, кто этот торчок...
  - То есть это не один такой отряд? - Вадик оторвался от созерцания своих пальцев. - То есть это что значит?
  - Это значит то, что сейчас у каждой конторы своя банда, - буркнул Давид Яковлевич. - Ты телевизор смотришь? Видел, сколько их развелось? Такие, сякие, и всякие экстремисты. Думаешь, о них Кто Надо не знает? Тот, кто им вообще разрешил жить? В нашем государстве все, кому требовалось, насоздавали себе радикальных организаций, всяких нацистов, антифашистов и антисемитов, рот фронт всякий, и все делают свою задачу, - язык его заплетался. - Фашисты, не фашисты, а работают на Большого Брата, как стахановцы, а он купоны стрижёт. Размножает всякую пакость, забывая, что опьянённые властью похмеляются кровью. Он ещё хлебнёт своей кровушки, хлебнёт...
  Гольдберг ворчал всё тише, грозился кому-то от обиды на весь мир.
  - Ты как маленький, Вадик, - ухмыльнулся золотой пастью Слава. - В России ведь живёшь. Если банды существуют, значит это кому-нибудь нужно. Не парься!
  - Я не парюсь, - прохныкал Вадик. - Я бабочками заниматься хочу.
  - Кстати, Давид Яковлевич, - вернул я разговор в деловое русло. - Придётся нам с Иваном Сергеевичем объясниться. Сделка как-никак срывается, а у меня ещё одно предложение к нему есть.
  - Он купил себе питерскую мобилку, - кивнул Гольдберг. - Позвоните ему сами, я в ауте.
  
  13
  Впервые за долгое время у меня дома было так уютно, покойно и удивительно хорошо. Мы сидели с Иваном Сергеевичем в комнате, на столе между нами стояла глубокая миска с жареным шашлычным мясом, бутылка водки, зелень и мелкая снедь. Гостя надо было сначала накормить, поговорить о всяком, а только после долгой церемонии приступать к делу. Приглашая Кутха, я вспомнил расхожие шаблоны азиатских обычаев, которых, по моему мнению, должен был придерживаться житель Камчатки, и не ошибся. А может быть просто сыграло свою роль радушное гостеприимство.
  - Вот так всё с ментами у нас получилось, - закончил я рассказывать эпопею о Ласточкине.
  - Ый, какие жадные, - улыбнулся Кутх и покачал головой, словно осуждая меркантильность сотрудников внутренних дел.
  - Они не для себя стараются, - признал я. - Золото мы сдаём государству. Ласточкин сам лично не получит ничего.
  - Всё равно нехорошие. А если денег дать?
  - Не возьмёт он деньги, - вздохнул я. - Я думал, что Кирилл Владимирович обычный вымогатель, а он фанатик, за принцип работает.
  - Не договориться с ним, не получится?
  - Никак не получится, - покачал я головой. - Золото мы сдаём завтра, дольше ждать нельзя, иначе возникнут сложности.
  - Тяжело тут у вас в городе. Трудно. Я к себе улетаю, потом выкуплю вторую половину.
  - Возможно, за вашей половиной к вам придут.
  - Кто придёт? - хитрая улыбка сделалась чуть шире.
  - Сотрудники милиции.
  - Люди пусть приходят.
  - Люди... - пробормотал я. - Давайте ещё по одной накатим и я расскажу сказку.
  Налили.
  - За героев! - отпустил я короткий тост. - За нас!
  Немудрёная закуска прошла отменно.
  - Так вот, сказка, - после всего случившегося я относился к Кутху исключительно серьёзно и каждое слово тщательно взвешивал. - Сказка старая, только я её плохо помню. Вы, наверное, знаете лучше, поправите, если что?
  Кутх одобрительно улыбнулся и посмотрел на меня с любопытством.
  - Когда был создан мир, Тайхнгад дал людям золотой гонг, чтобы они могли достучаться до старика и попросить, о чём нужно. Однако Ворон, который всегда хотел сытно кушать вкусную рыбу, выпросил у людей гонг, чтобы самому говорить с морским Тайхнгадом. Через много лет, когда люди разделились на четыре племени, гонг пришлось вернуть. Но непонятно было, кому отдавать, потому что каждый народ считал себя хозяином гонга. Тогда Ворон, чтобы посмеяться над глупыми и жадными людьми, поделил гонг на всех, и каждый народ получил равную долю, и каждый не получил ничего. Впоследствии две части люди увезли далеко от моря на запад и закрыли ими вход в пещеру, а другая половина гонга осталась на Камчатке и вы получили её в своё полное владение, обменяв на деньги, которые без особого труда насобирали в своём изобильном крае. Я на днях в интернет-кафе зашёл посмотреть камчатские фирмы. Узнал, что у вас ещё и своя рыболовная артель есть, ТОО "Кутх", организованная на базе бывшего рыболовецкого колхоза, директором которого были при советской власти. Если правильно понимаю, в рыбе Ворон и без гонга морского Тайхнгада больше недостатка не испытывает, а блестящие штучки собирает чисто из любви к блестящим штучкам. Ну и просто по старой памяти, так ведь?
  - Ый, нгафкка , ничего-то ты не понял.
  - Что, совсем не так всё было?
  - Так и было, как ты сказал, - собеседника мои домыслы крайне забавляли.
  - Что я упустил?
  - Всё упустил, - улыбка Кутха выросла до ушей.
  Невольно улыбнулся и я.
  - А что не так?
  - Вы, лючи , думаете, что очень умные, умнее других, а сами как дети, - Кутх хитровато посмотрел на меня. - Делаете всякие штуки, телевизор, интернет, самолёт, а простых вещей не видите.
  - Каких?
  - Жизни вокруг себя не видите. Как в темноте ходите.
  - Почему это?
  - Не дано вам, лючи, жизнь видеть, вот и не видите.
  - А какая она, жизнь?
  - Смотри.
  Не знаю, что сделал Кутх, но у меня с глаз будто шторка упала, такое было чувство. Комната резко изменилась, она была серая, голая, ребристая, уходящая в дальнюю темноту без стен. Я знал, что если пойду по ней, то окажусь на территории соседней квартиры, не встретив преграды. Из темноты на меня смотрели три невысоких, со свинью, плохо различимых существа, они были беззлобные, безразличные и не вмешивались. Просто смотрели, не выражая удивления или страха. Видение длилось секунду. Шторка задёрнулась.
  Мы долго сидели молча. Я - придавленный открывшимся знанием, Кутх просто сидел, возможно, ему нравилось наблюдать за моей реакцией. Я пожалел, что ничего не успел толком рассмотреть, словно мимолётно заглянул за пыльные кулисы мира, ничего там не понял и унёсся дальше, однако повторять опыт не хотелось. Продемонстрированный метод познания окружающего мира выходил далеко за рамки человеческого.
  В бытности своей, Андрей Николаевич Лепяго рассказывал, как нечто подобное сотворил с ним превращённый в шамана Проскурин.
  И ещё я понял, что харги и прочие высшие существа могут легко переходить с той стороны на нашу в своём потустороннем обличии, а могут принимать вид людей.
  Они существовали в действительности. Согласно классическому определению диалектического материализма. Потому что, в полном соответствии с догматами марксизма, это была реальность, данная мне в ощущениях.
  Наконец я поднялся, достал из шкафа свёрток, положил перед Кутхом на стол.
  - Мамонтовый свитер, - сказал я. - Вы его хотели.
  - Ты знаешь, что проклятье не снимается, что его только передать можно? - наклонил голову Кутх.
  - Я нашёл, на кого можно переложить и не мучаться потом угрызениями совести.
  - Вот как!
  - Принципов нет, как сказал Бальзак, есть только обстоятельства.
  Похоже, Кутх не знал, кто такой Бальзак.
  - Срочно надо ещё по одной, - сказал я и налил. - Скажите тост.
  - Иди туда, где солнце, - пожелал Кутх. - Иди за солнцем.
  За это я и выпил. Уточнять не стал. Потом вдруг понял: трискелион! Свастика с тремя лучами была знаком солнца. Мне действительно пора было за ним идти.
  - Спасибо, что напомнили, - я нашёл в памяти мобильника номер долговязого Андрея и предложил ему быстренько подъехать ко мне. Намекнул, что дело не терпит отлагателсьтв. Патриот струсил, но обещал быть в течение двадцати минут.
  - Вот так дела делаются, - мне стало немного жалко Сучьего ножа, чью силу я по своей дремучести недооценил, зато Кутх увезёт в свои владения и там использует на полную мощь. - Вам, чтобы проклятие снять, надо будет какой-нибудь ритуал проводить?
  - Ритуалы - это человеческое, - только и сказал Кутх.
  Мы расправились с бутылкой, когда в дверь позвонили.
  - Я сделаю и сразу уйду, - сообщил Кутх.
  - Конечно, - я пошёл открывать.
  Андрей на встречу прибыл не один, прихватил на всякий случай водителя. Артур выглядел ещё более нашороханным, словно готовился лечь под пресс или ожидал выстрела в спину. Наверное, у меня был такой же вид, когда я явился на беседу к Ласточкину.
  - Здорово, пацаны, проходите в комнату, - добродушно пригласил я, чтобы не пугать юниоров.
  Трискелионовцы вошли, а Кутх поднялся из-за стола, взял свёрток с мамонтовым свитером и двинулся к выходу. Проходя мимо меня, он хитро подмигнул. Я понял, что дело сделано.
  - Присаживайтесь, я гостя провожу.
  Я вернулся в прихожую, но там никого не было. Дверь на лестницу оказалась приоткрыта. Кутх удалился не попрощавшись.
  "Домой полетел," - подумал я направился развлекать патриотов. Они уже были отработанный материал, но остатки хорошего воспитания требовали дать им что-нибудь взамен. Например, подарить капище с языческим кладом. Для них найденный клад - это грабли, на которые ещё не ступала нога человека.
  - Как у вас дела? - осведомился я.
  - Да так себе, - поморщился Андрей.
  - Слышал я, что Ласточкин лютует.
  - Есть немного.
  - А где Олег, этот ваш боксёр по плаванью со штангой?
  - Выгнали Олега. Он в клуб с самого начала не вписывался, держали только за то, что он боксёр, а теперь стал совсем неуправляем.
  - Ну и правильно. Всё нормально, пацаны, в жизни, кроме чужих неприятностей, есть ещё другие радости. Я вас зачем пригласил? Мы тут с Кириллом Владимировичем договорились за сокровища земли русской. Помнится, был у нас разговор, - трискелионовцы, которые на первой встрече не присутствовали, согласно закивали. - Так вот, решено приобщить вас к благородному делу служения науке.
  Я принёс карту Новгородской области, расстелил на столе, бросил на неё берестяную трубку и пачку фотоснимков грамоты Онкифа Посника.
  - Сейчас осень, скоро трава поляжет и начнётся самый коп. Раз уж вы принесли клятву верности археологии, дам вам точные координаты клада. Сам я в городе остаюсь, у меня после беседы с Ласточкиным теперь дел прибавилось, но вы и сами легко найдёте. Это старое языческое капище. Согласно древнему рукописному документу, - показал я берестяную грамоту, - там закопан клад серебряных монет. Осталось как следует помахать лопатой. Работа вам по плечу.
  Я рассказал им многое. Про каменных истуканов, языческих богов Велеса, Перуна, Сварога и Сварожича, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Макошь, про жертвенный камень в виде эритроцита, про котёл серебра, который обнаружил металлодетектором и до которого не смог дорыться. Умолчал только про ночное видение и бегство. Я хотел, чтобы мне поверили.
  Глаза молодёжи загорелись. Немудрено - от первого прикосновения к познанию древних тайн крыша съезжает самую малость, зато надёжно и навсегда. Это сразу заметно по возникающему эмоциональному отклику.
  - Ну как, готовы встать на лопату, проклятьем заклеймённые?
  - Конечно, - обрадовался Андрей.
  - Когда едем? - спросил Артур.
  
  ***
  Мы вышли из лифта. Я открыл дверь. Маринка перешагнула через порог и принюхалась.
  - Ладно, Ильюха, я домой, - Слава поставил на пол сумку с маринкиными вещами и потопал на лестницу.
  - С утра созвонимся. Забираем Гольдберга и двигаем находку оформлять.
  - До завтра! - корефан пожал мне руку и смылся.
  После долгого отсутствия моя супруга осматривалась как кошка в новом доме.
  - Чем ты тут без меня занимался? - осведомилась она, деловито заглядывая из комнаты в комнату.
  - Жил, - только и сказал я.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"