Гельвич Ростислав Реональдович : другие произведения.

Турбо Райдер (черновая версия)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В романе "Турбо Райдер" действие происходит в России, реальность которой скрутилась в тугой узел, переплелась сама с собой, и людям приходится как-то в этом выживать. В стране, над которой исчезло солнце, и вместо него теперь светит Фиолетовая Луна, сгнила вся земля, и всяк, кто поест этой земли, уже перестанет быть таким, каким был прежде. Обычный человек с очень необычными родителями живёт, как ему кажется, в унылом однообразии, когда к нему возвращается его умерший много лет назад отец. Точнее, не умерший, а убитый им, своим сыном. Россия "Турбо Райдера" - это полотно магического реализма, сочетающее в себе элементы прозы постапокалипсиса, фэнтези, фантастики и сказки. ОТ АВТОРА: Это - полный файл. Первая часть "Турбо Райдера" закончена. ВАЖНО. Это - оригинальная черновая версия, которая закончена с учётом планирующегося продолжения. Оно будет. Но, всё-таки, по сравнению с итоговой версией, эта - совершенно другое произведение.

ТУРБО РАЙДЕР

Нулевая глава

на правах авторского предисловия

  
   Солнце освещало страну, не зная, что ему осталось недолго.
   Но это была совершенно не его вина! Ведь никто, совершенно никто не знал, что это произойдёт. Поэтому люди действовали абсолютно как обычно, просыпаясь, занимаясь своими делами, некоторые люди шли на работу, а некоторые не вставали вовсе. Бывает же такое!
   Что такое, в сущности, ноль?
   Ноль, от латинского nullus - "никакой", целое число, чётное, разделяющее положительные и отрицательные числа.
   Точно так же и здесь, ноль - это что-то никакое. Не несущее в себе чего-то важно, просто стоящее между одним и другим, между тем, что было раньше, и тем, что будет дальше...
  
   Что же было раньше? Давайте постараемся это себе представить. Как насчёт того, чтобы пройтись туда, куда падают лучи солнца, пока они туда падают? Только нужно торопиться, ведь солнцу осталось недолго!
  
   Первым делом лучи солнца освещают рабочий класс, ведь на ком ещё держится страна? Давайте быстрее, скорее, увидим эту соль земли! Вот лучики от шара, вокруг которого вертятся планеты, за какую-то долю секунды, только что они были там, и вот они уже здесь. Что же они освещают? Какая это область? Челябинская? Свердловская? Совершенно неважно. Смотрим, наблюдаем.
   Человек идёт по улице, он рабочий, и куда же он идёт? Конечно же на завод, конечно же работать. И неважно что конкретно он будет делать, важно только то, что будет потом.
  
   Рабочий сосредоточенно обрабатывал заготовку... как же он изменился! Он шёл на работу пожилым человеком, но кем же он был сейчас - разве не богом? Богом Машины: огромной, грозной, воющей и вопящей, кричащей на понятном одному ему лишь языке, её единовластным повелителем... Между машиной и человеком образовалась связь, и не было в мире ничего, что было бы подобно этой связи.
   Начав с утра, рабочий остановился лишь когда услышал гудок к обеду. Две трети нормы успел сделать. Обычная для него данность, ничем не выдающаяся.
   - Горазд же ты работать, Михалыч. - начальник цеха, оказывается, всё это время стоял за его спиной, мужчина тоже пожилой и грузный, но тоже родственный ему по духу, что, безусловно, ощущалось.
   - Всё. Две трети сделал. Двести двадцать штучек закончил, да. Сейчас - шабаш, обедать пойду. Думаю, полторы нормы к концу смены точно будет! - рабочий снял кепку и утёр пот: сначала на лбу, а потом в усах. Было в этих движениях что-то гордое, но не горделивое, - Жить оно ведь, Семён, хорошо! Хорошо ведь жить, правда?
   Начальник цеха похлопал своего лучшего подчинённого по плечу, через грубую спецовку ощутив ещё не успевшие расслабиться мышцы плеча.
   - Так и стоит жить... Пойдём со мной, Михалыч, вместе пообедаем, покалякать надо.
   Они пошли вместе, разные, но похожие друг на друга.
   - Что у тебя дома творится? - начальник цеха прищурился строго, но без злости, - Слышал я, опять твоя бушует?
   Рабочий поморщился и прихлопнул ладонью о ладонь.
   - И твоя правда, Семён, бушует. Говорит, чтобы я на пенсию шёл; "стажа у тебя - мол - полно, старый пень, травма есть рабочая, грыжу тебе вырезали, а что же ты - ходишь и ходишь, работаешь и работаешь!"
   - Так чего в самом деле? - начальник смены сказал это без искренности, потому что должен был сказать эти, в какой-то мере кощунственные, слова. Он продолжил, - Ведь действительно...
   - Не в самом деле. Не действительно, - рабочий захотел сплюнуть, но не стал делать этого, уважая труд уборщиц. - Не по мне это, Семён. Я ведь тут сразу после техникума. Я - это и есть часть завода, часть цеха... Кто я без вас, без этого труда?
   Рабочий остановился, осознав что-то очень важное.
   - Вот ведь оно как, Семён. Труд. Она же, как ты сказал... слово на мешок похоже... м... ме...
   - Мещанка? - подсказал начальник цеха.
   - Именно, Семён! Она не понимает! Труд - он раскрывает человека. Вот работаю я - и разве не становлюсь лучше? Так ещё и всё лучше делаю! Страну, по сути, мир вокруг себя, такая вот штука, Семён! А она хочет, чтобы я от всего этого ушёл? Она же... да я же человеком быть перестану!
   Небо полыхнуло красным, солнце засветило сначала ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна. А потом скрылась назад.
   Семён и Михалыч посмотрели друг на друга. Оба они внезапно очень многое поняли. Они кивнули друг другу - слов не требовалось, и ушли в заводскую столовую.
   Тем же вечером, ближе к ночи, когда завод опустел, они оба вошли в цех. Семён нёс в руках остро наточенный топор. Михалыч на плече - грязный мешок, брыкающийся и пытающийся вырваться. Подойдя к своему станку, Михалыч опустил мешок, развязал его, приспустил вниз, чтобы открыть голову жены. Та смотрела злобно и испуганно. Семён подошёл к ней, ударил её топором в голову. Дальше Михалыч забрал у него топор, разделал жену: отрубив ей руки, ноги, голову, вырубив матку, отрубив груди, вырубив грудную клетку и позвоночный столб.
   Потом рабочий подошёл к станку и закрепил отрубленную ногу на противоположных друг другу штырьках.
  
   Ужас-то какой! Что же они наделали? Как так можно было? Ведь они просто занимались благородным трудом, том, на котором держится мир, а тут такое...
   Были рабочие - стали убийцы, но вряд ли это их волнует. Почему же так произошло, что бы это значило?
   Тем не менее, скорее проследуем дальше, скорее! Ведь мы же хотим успеть посмотреть как можно больше перед тем, как с солнцем что-то произойдёт, да?
  
   Например, сейчас его лучики освещают что-то иное. Посмотрите, это же окно мотеля, через которое видно кровать, в которой спит влюблённая парочка! Как приятно, что даже в такие времена люди всё ещё не чураются любви... Понаблюдаем за ними?
   Иль проснулась ночью, но уже перед началом утра. Такое всегда происходило, когда с ней был Арно... сейчас он спал, уже раскинувшись на кровати и тихо посапывая, хотя засыпал прижав Иль к себе.
   - Никогда не отпущу тебя. Никогда-никогда. Я так по тебе скучал...
   Иль улыбнулась, вспоминая то, что было всего несколько часов назад. С воспоминаниями пришла и боль в теле - приятная боль, что всегда остаётся после мужской необузданной ласки. Обнажённая, она поднялась с кровати. Сразу же мурашки побежали по спине. Иль решила, что нужно закрыть окно.
   Но, тихо, чтобы не разбудить Арно, подойдя к проёму, Иль не смогла его закрыть - слишком прекрасен был вид на город, пусть даже и из дешёвого отеля. Одноэтажность мерцающих в ночи городских окраин, простиравшаяся вдаль, завораживала.
   Улыбнувшись, Иль тихо подумала о том, что всё-таки любит этот город. Любит, несмотря ни на что. Закрыв глаза, Иль прижалась губами к стеклу, целуя его, и затем резко отпрянула, осознав, что в этом и заключается вся суть проблемы...
   Она любила этот город больше, чем что-либо другое, чем даже кого-либо. Больше, чем Арно. Больше, чем Магилэ.
   Подойдя к своей сумочке, Иль достала оттуда сигареты и зажигалку. Закурила. Снова пошла к окну, но приостановилась у зеркала, как делала это девчонкой, будучи ещё далеко не в расцвете своей красоты и привлекательности, в каковом она была сейчас. В отражении Иль увидела высокую, стройную женщину, аристократично бледную и аристократично же красивую. Но теперь её это не успокоило и не обрадовало: красота - точно такая же часть проблемы.
   Подойдя к окну, Иль глубоко затянулась сигаретным дымом... по телу снова пробежали мурашки. Её снова накрыло очарование города. Долго ли она так стояла или нет - очень трудно сказать. Однако, в конце концов она услышала шорох со стороны кровати. Арно проснулся. Ещё не открыв глаза он провёл рукой по половине, на которой спала Иль, нахмурился, быстро подскочил, поджав ноги под себя, и только потом открыв глаза. Увидел Иль и расслабленно улыбнулся, выдохнул.
   - Ты здесь! Господи, как хорошо. Я уж подумал, что ты ушла!
   Иль не могла не улыбнуться, потому что такое действительно порой случалось. С оттенком какой-то снисходительности она повернулась к Арно лицом и опёрлась на подоконник.
   - А если бы даже и ушла - тебе-то что?.. - она пожала плечами и скривила губы, - Захотела и ушла. Ну и ладно. Ну и хорошо.
   - Если бы я тебя не знал, я бы решил, что ты меня не любишь. - Арно поднялся и подошёл к ней, тоже даже и не думая одеваться. Подошёл, и обнял, прильнув к её губам.
   Она не подалась к нему, хотя ей захотелось, но ответила. Поцелуй Арно был приятным. Он не умел делать это бесстрастно и технически, как целуются искушённые мужчины, все его движения были полны импровизации и чувственности.
   Это было приятно. Но, выждав немного, Иль отпрянула.
   - Хватит с тебя, м?
   - Если бы я тебя не знал... - он улыбнулся, ожидая улыбки в ответ.
   Иль не улыбнулась.
   - Я же сказала - хватит с тебя.
   - Ты опять начинаешь? - он нахмурился
   Она промолчала и отвернулась, снова смотря в окно. Арно попытался обнять её, притянуть к себе, но на этот раз она попросту застыла, словно бы ей было всё равно. Она почувствовала, как напряглись его мышцы в сдерживаемом раздражении.
   - Значит, опять?
   Арно хмыкнул и отступил к кровати, сел на мягкий матрас. Голый мужчина на кровати почему-то полностью менял образ комнаты мотеля, делая всё похожим на какую-то типичную картонную декорацию к типичному плохому фильму.
   - Иль, я бы понял, если бы это я постоянно связывался с тобой, искал твоего внимания. Но ведь это не так. Ты же... зачем?
   - Да.
   - Что "да"? Мы ссоримся. Я ухожу. Ты тоже. - он перечислял это, загибая пальцы на руке, - Месяц, два, три... а потом ты снова звонишь мне, и я каждый раз тебя прощаю.
   - Надо же. - Иль хмыкнула и прижалась к холодному стеклу лбом, - Оказывается, ты меня "прощаешь"?
   Арно подскочил на ноги, уже особенно и не сдерживаясь.
   - Да, прощаю! - его голос ещё не загремел в крике, но был достаточно громок, чтобы заставить Иль вздрогнуть, - Ты думаешь, что мне не больно?! Ты думаешь, что мне не плохо?! А я же не железный, я тоже человек! Когда ты сказала, что не хочешь всего со мной - я согласился! Когда ты сказала, что боишься меня - я попытался измениться! Когда ты... каждый раз, когда ты била меня в самое больное - я тебя прощал! А теперь? Что теперь?
   Иль подумала, что самое время сказать.
   - Теперь ничего, Арно. Мы просто больше не увидимся. Это был последний раз.
   Из него словно бы моментально ушёл весь запал.
   - Что? Ты... что? - он сел на кровать, - Но... почему?
   - Я не хочу. Этого не достаточно?
   - Нет!!
   Она поняла, что выбора нет и лучше не тянуть. Закрыть глаза - и словно шагнуть с крыши.
   - Я всё рассказала Магилэ... я была... мне было плохо и мне нужен был совет. Я думала, он скажет что-то конструктивное, но он тоже взбеленился, прямо как ты. Если я не хочу, чтобы он перестал со мной общаться, больше мы с тобой встречаться не должны.
   - Ох. Даже так.
   Иль была готова к тому, что Арно начнёт кричать, что он подскочит, ударит кулаком в стену или даже бросится к ней. Она знала, что вспыхнет в ответ сама, вспыхнет яростью и страхом, быстро оденется, уйдёт, и Арно не остановит её, частью из любви, частью из уважения к её чувствам.
   Но что-то было не так. Арно поднялся, непривычно холодный в свете утреннего солнца, и просто начал одеваться.
   - Что такое? - Иль спросила это, чувствуя, что волнуется, - Что ты делаешь?
   - Одеваюсь.
   - Что я такого сказала?
   - Ничего. Просто это мерзко.
   - Да что мерзко?!
   Теперь повысила тон Иль, обхватив себя руками, вцепившись в себя ногтями почти до крови.
   - То мерзко. - раньше бы Арно подбежал к ней, попытался остановить, но теперь... он просто одевался.
   - Да, вот такая вот я плохая и мерзкая, да?!
   - Не плохая и не мерзкая. Просто предательница.
   К этому моменту Арно уже оделся полностью и затянул длинные светлые волосы в хвост. Подошёл к выходу из номера, оделся, застегнул на себе куртку. Перед самой дверью остановился и обернулся к Иль.
   - Ты всё рассказала ему. То, что было между тобой и мной, только между нами двумя... Личное. Очень личное. Это всё. Иль. Это конец. Больше ничего не будет.
   - То есть, я не должна была говорить правду?!
   - Нет, правду надо отвечать всегда, если тебя спрашивают. - Арно кивнул головой, как послушный мальчик, ответивший на заданный учителем урок, и открыл дверь номера, - Это просто пропустило весь утомительный процесс твоих издевательств и моего унижения. Я слишком часто тебя прощал. В этот раз всё кончено.
   Арно вышел и закрыл дверь. Через несколько секунд послышался звук двигателя машины, постепенно удалившийся. Иль присела на пол и обхватила свои колени руками. Она...
   Небо полыхнуло красным, солнце засветило сначала ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна. А потом скрылась назад.
   ...поняла очень важную вещь. Достала телефон. Сделала два звонка, каждому по ту сторону линии сказав, что кое-что поняла. По ту сторону линии неизменно отвечали, что тоже кое-что поняли: в первом случае разговор прервала она сама, а во втором всё кончилось рёвом двигателя и звуком искорёженного металла.
   Она вышла на середину комнаты и раскинула руки в стороны.
   Комната ощутимо затряслась, стены покрылись трещинами и глухо застонали. Левая стена, правая стена, потолок и пол - все они с треском схлопнулись, изувечив оказавшуюся между ними женщину. Она, умирая, тихо постанывала от понемногу отпускающего её оргазма.
  
   Простая история пришла к такому, а ведь, казалось бы, что это задел для чего-то большего, для соревнования между двумя мужчинами, приз в котором - женщина. Впрочем, может быть оно и к лучшему, ведь все трое оказались счастливы, пусть и далеко не так, как мечтали в своё время.
   Но не будем долго думать об этом, быстрее, поторопимся, времени осталось всего чуть, может быть... ага-а-а! Смотрите, почему этот мужчина так нервно сжимает в руках оружие? По его лицу видно, что он собирается кому-то мстить, не иначе. Это будет интересно!
  
   Душаев закурил сигарету и покрепче сжал руки на дробовике. Старая двустволка с обрезанным прикладом, но с целым стволом. Душаев видел такое в одном сериале - там персонаж носил плащ, под которым скрывал такое же оружие, и грабил людей. Душаеву нравился этот сериал. Но сейчас он шёл не грабить.
   Рахмат выйдет из "Экоплюса" через десять минут. Самые долгие десять минут в твоей жизни, если собираешься кого-то убить.
   - Ну, где же ты... когда же... - Душаев закурил было сигарету, но понял, что из-за волнения он слишком остро реагирует на табак - захотелось сунуть два пальца в горло, слишком сильно затошнило. Он выкинул сигарету. - Давай... давай...
   Это был вопрос жизни и смерти.
   Нужно уметь прощать - но и уметь мстить тоже нужно, "не мир я вам принёс, но меч". По такому принципу и жил Душаев. Начиная с мальчишества, продолжая временами армии и Чечни, и заканчивая беспокойным настоящим. Ещё несколько месяцев назад можно было спросить у любого жителя маленького городка Очёрткова: "Кто такой Алексей Душаев?", любой ответил бы: "Это же уважаемый бизнесмен, владелец "Экоплюса"!"
   Но потом всё изменилось. Казалось бы: девяностые прошли, времена наглых захватов собственности давно миновали. Оказалось, не миновали. Всего за пару месяцев из успешного коммерсанта Душаев превратился в бомжа. И когда законные методы восстановления справедливости исчерпали себя, он проследовал к незаконным.
   Дверь "Экоплюса" открылась. Вышел системный администратор - лохматый толстяк, вечно сам в себе. Душаев узнал этого человека и отвернулся, надеясь, что тот его не узнает, и тот не узнал. Прошёл мимо, что-то бормоча влажными губёшками.
   Это, почему-то, успокоило Душаева. Сняло все мысли о неудаче, хотя таковые были. Душаев выдохнул, провёл ладонью по коротким волосам, и лишь больше утвердился в своём желании.
   - Выходи же, сука. Выходи, грязная крыса...
   Душаев всё больше и больше полнился злостью и ненавистью.
   - Я стреляю и нет справедливости, справедливее пули моей! - прошептал он, не сводя напряжённых глаз с двери "Экоплюса".
   Наконец.
   Вот оно.
   Рахмат Серкебаев, респектабельный бизнесмен на первый взгляд, вышел из здания "Экоплюса" и направился к своей машине, оправляя дорогое пальто.
   Душаев сплюнул и ринулся к нему. Он не скрывался. Это - война. На войне ты убиваешь и ждёшь справедливости. Рахмат не услышал его шагов за своей спиной, поэтому Душаев громко сказал.
   - Эй, ты!
   Серкебаев обернулся, увидел своего давнего соперника по бизнесу, стоящего перед ним в грязном и драном пальто, ухмыльнулся. Хотел что-то сказать, но Душаев вынул из под полы обрезанную двустволку и направил её в сторону Рахмата.
   Небо полыхнуло красным, солнце засветило сначала ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна. А потом скрылась назад.
   Но не выстрелил, потому что кое-что понял.
   Подошёл к своему врагу и взял его за волосы на затылке: грубо, но затем нежнее. Враг подался ему навстречу. Они поцеловались, сначала мягко и нежно, потом чуть грубее, а затем в исступлении кусая и царапая друг друга. Вцепились зубами, начали рвать себя ногтями, грызть одежду, ботинки, ремни.
   Вцепившись своему врагу в плечо, он сделал резкое движение шеей и, расшатывая, ломая свои зубы, всё-таки вырвал кусок одежды с куском мяса. Отпрыгнул в сторону, глотнул, проталкивая откушенное. Не получалось. Тогда он сунул себе в рот кулак и стал проталкивать ткань с мясом дальше, но они застряли в горле и не проходили. Ещё с минуту потоптавшись, пытаясь вдохнуть или проглотить, в конце концов он упал на землю и потерял сознание. Лицо у него посинело.
   Его враг посмотрел на него. Подобрал двустволку. Переломил её, вытащил из неё патроны и выкинул. Затем, выломав у лежащего без сознания человека пальцы, он зарядил двустволку ими, сунул её дуло себе в рот и впустую щёлкнул курками. Тогда враг опустился на землю, заплакал и, поцеловав синие губы мертвеца, вынул из двустволки пальцы, снова сунул дуло себе в рот и, не взводя курки, снова нажал спусковой крючок.
   Ему разнесло голову.
  
   Быстрее! Быстрее! Нет времени рассуждать, начинается, начинается, поскорее! СМОТРИТЕ!
   Солнце затухает! Вот, на него уже можно смотреть не сильно щуря глаза, а теперь уже их и вовсе щурить не обязательно, а теперь приходится приглядываться, чтобы в этой затухающей, уменьшающейся точке опознать то, что раньше было Солнцем. Но если оно затухает, почему не становится меньше света? Почему ничего не происходит?
   Потому что происходит.
   Вы видите эти фиолетовые края? Вы видите этот величественный ореол? О-о, конечно, вы узнали её. Это луна. Это Луна. Это Фиолетовая Луна. И настало её, её время. Фиолетовая Луна - это я, конечно же, но гораздо важнее то, что Фиолетовая Луна - это вы.
   Говорят, что в стране слепых, одноглазый был бы королём, ну, а в мире без Солнца, в стране без него, его место занимает Луна. Посмотрим же к чему это приведёт, да? Так смотрите же.
  
   Фиолетовая Луна вспыхивала тут и там, здесь и не здесь, и то, чего касались её лучи, безвозвратно менялось.
   Люди выходили и смотрели в небо, а солнца там больше не было, только луна, что подёрнулась хмурыми, серыми облаками, но выглядела столь восхитительно, что люди плакали, опускались на колени, и молились, не замечая того что в мире что-то умерло и, похоже, безвозвратно.
   Что-то изменилось в высях столь высоких, что дотуда не долетела бы никакая ракета, в высях, в которых жили...
   Что-то изменилось в низинах столь низких, что дотуда не добурилось бы никакое сверло, в низинах, в которых жили...
  
   Началась эра Фиолетовой Луны.
  
  
   Первая глава: про человека, мёртвую землю, машину и семейные ценности
  
   В его доме всё стояло на своих местах, ровно там, где и должно стоять. Особенно - фотографии матери и отца. Мать - немного похожая на Веронику Лейк (вы же видели "Оружие для найма"?), только брюнетка. И отец. Большелобый, с залысинами, с радостными глазами (чёрно-белая фотография, цвет не понять), и улыбкой. Две типичные советские фотографии, два портрета. Он каждый день стирал с них пыль. Хотя убираться не очень-то и любил. Просто брал и стирал пыль. С фотографии матери - нежно. С фотографии отца - нет, как обязанность. Так уж повелось. Ты должен любить и уважать своих родителей, какими бы они ни были. Именно поэтому он не выкидывал ни вещи матери, ни вещи отца: благо, что и тех и тех было немного, они занимали отдельный небольшой шкаф.
   Затем открывал окно. В комнате сразу становилось свежо. Запах загорода - запах земли. Это всегда запах земли, понемногу ты начинаешь понимать, как на самом деле она пахнет, а пахнет она хорошо. Запах может быть пресный или не очень. А может быть и горьким. Земля же.
   Открыв окно, он понял, что запах - другой. Другой столь сильно, что это подвигло его выйти из дома, и припасть на колено, трогая землю рукой.
   - Странно. Земля как земля. - когда живёшь один, то приобретаешь привычку говорить вслух самому с собой
   Запах странный.
   Потому что он был странный.
   - Я где-то прочёл, что если чушь странные запахи - это признак рака мозга. Интересно, у меня рак мозга? Было бы... как-то. Рак мозга. Рак мозга. Рак мозга.
   Это казалось более логичным, чем верить в то, что с землей действительно что-то не так. Всегда легче осознать, что не в порядке ты, а не всё вокруг. Поэтому он встал с колена, и посмотрел в небо. Раннее утро. Солнце ещё не припекает. Работа в огороде - всё тот же распорядок.
   Зашёл в сарай, переоделся в спецовку, и вышел из него уже с лопатой, когда его окликнула соседка. Он поздоровался и спросил в чём дело.
   - Как вы думаете, что такое с землёй? - пухлотелая и обрюзглая, за пятьдесят, лицо круглое, типичное славянское лицо. Карие глаза, узкие губы. Несколько золотых зубов. Она растёрла комок земли в руках и сжала его. Пыль проступила меж её пальцев. - Земля гниёт, вы чувствуете?! - сосёдка тряхнула головой и её обвисшие щёки дёрнулись. Это натолкнуло его на мысль о дёргающихся старческих грудях. Впрочем... земля...
   И тут он понял. Точно. Именно этот запах. Гниль, гнилая плоть. Как можно было не узнать нечто, столь знакомое, что в своё время пришлось сжечь одежду?
   - С чего вы взяли, что она гниёт?
   - Не знаю! Но она гниёт! И лёгкая стала совсем! Видите? - она подкинула в воздух землю, что держала в руке. Та рассыпалась: несколько тяжёлых кусков упали сразу, но основная часть оказалась лёгкой, невесомой, она осела медленно и печально, словно пепел.
   - Может вам кажется?
   Соседка посмотрела оскорблённым взглядом, и ушла. Её ладони так и остались серыми. От земли. Разве земля серая?
   Подул ветер. Зашумели деревья. Размеренный шелест успокаивал, навевал спокойствие, как шум крови в ушах. Он перехватил лопату и вышел к грядкам, по дороге пройдя до того самого места. Особенного места. Остановился - тут были густые кусты. Воткнул лопату в землю, приспустил штаны и помочился: обильно, но без удовольствия - по распорядку дня, выполняя некий ритуал.
   - Я помню, я всё помню.
   Затем снова взял лопату и теперь уже вышел к грядкам.
   Мать и отец любили копаться в земле. Люди советской закалки, видевшие в собственной даче какой-то сорт свободы, возможность не чувствовать себя винтиками большого механизма. Покупаемая, меж тем, трудом на благо механизма другого.
   - Ведь можно считать огород механизмом, так ведь? Ну... в какой-то мере. Маленькая экосистема. Растения. Животные. Жуки. Червяки. Чем это хуже СССР? А чем лучше. Если бы я знал.
   В этом вся ирония одиночества: человек, который хочет быть один, рано или поздно понимает, что совсем один он быть всё-таки не может.
   - В ход идёт всё, что угодно. Книги. Компьютерные игры. Чаты. Неумеренный онанизм. Разговоры с самим собой. Расположено в порядке снижения полезности.
   И иначе - никак, иначе - никак. Впрочем, был ли выбор?
   - С того момента, как я у...
   Почтальонша прошла мимо, вопреки обыкновению не сунув газету в почтовый ящик. Странно. Она почти бежала. Может опаздывает куда? Человек махнул ей, удаляющейся, рукой и откинул особо большой пласт земли - тот улетел особенно далеко, рассыпавшись и осев серым туманом. А там, где пласт находился раньше, лежали мёртвые дождевые черви, столько, что хватило бы на целую горсть.
   Он присел, чтобы посмотреть поближе: всё-таки глаза уже не те.
   Да. Определённо. Черви и прочая живность, которую можно найти под землёй: все они мёртвые, влажные, недвижимые. Он взял несколько червей и поднёс поближе к лицу, чтобы лучше рассмотреть. Возникло желание съесть.
   - Фу. В детстве я как-то съел червя. Они безвкусные. Повторять не хочу. - он выкинул их назад
   Только сейчас он совершенно чётко осознал: это не рак мозга, что-то действительно не так. Только что же?
   Куда уж тут копать. Он занёс лопату в сарай и зашёл домой.
   Он долго пытался найти хоть что-нибудь в интернете или по телевизору. Но первый вскоре отключился. А второй транслировал лишь настроечную таблицу. Тогда человеку стало страшно. Он долго ходил по дому туда и сюда, в такт учащённому биению сердца, не решаясь выйти на улицу. Но когда выйти всё же пришлось, то он чувствовал себя, как пловец, собирающийся прыгать в воду с самой высокой в мире вышки.
   Нужно было ехать. Куда ехать из посёлка? В город. Наверняка там расскажут в чём дело.
   - В гараж. В гараж. Для такого дела...
   Машина у человека была, но он так и не решился сесть в неё, хотя она стояла чистая, абсолютно чистая, почти новая, но... человек вышел назад из гаража и обернулся туда, в сторону кустов, в сторону значимого для него места. Почти пожалел о том, что не может сесть за руль и пошёл пешком в направлении железнодорожной платформы. Электрички ходят часто. Там явно должны быть люди.
   По пути человек заглядывал туда и сюда, за заборы соседей, пытался вглядываться в зеркальность закрытых шторами окон. Нет. Никого. Силуэты ходят лишь в домах, смутные, нечёткие. А улица пуста. Лишь кое-где видны следы утренней работы: раскопанные грядки, выкорчеванная трава. Куда все делись? Человек сам не заметил, как перешёл на бег, лишь только колотьё в области печени в конце концов его оставило. Он почти пришёл к железнодорожной платформе. От неё, скрытой невысокими деревьями, исходил негромкий стук и многочисленный говор.
   Там действительно были люди: шли целой толпой, шли по направлению из города, прямо по железнодорожным путям куда-то дальше, не останавливаясь. Человек прищурился и вгляделся, но сосчитать людей не смог: слишком их много, идущих, разговаривающих, что-то едящих на ходу. Некоторые выглядят хорошо. Некоторые... избитые, в грязной одежде, в крови.
   Маленькая девочка с рожком мороженого в руках наклонилась, зачерпнула горсть земли, и высыпала прямо на красный шарик. С удовольствием начала лизать. Человека передёрнуло.
   - Куда вы идёте, люди?
   - Неужели ты не видишь? - ответил священник в грязной рясе, с разорванной золотой цепью, непонятно как державшейся у него на шее - Мы идём из города, человек. Ему больше неоткуда тянуть соки: ведь земля умирает. Неужели ты не видишь?
   - Я вижу. Но зачем уходить?
   - Попробуй её на вкус и ты всё поймёшь. - священник улыбнулся серыми с чёрным зубами. Стало ясно, что он действительно ел землю. - Я отрубил крест от цепи топором и выкинул его. Я не хочу вести за собой людей! Я иду с ними!
   Человек удивился. Священник продолжал, экзальтированным, торжественным тоном.
   - И птицы и звери и прочие твари земные, что пьют и едят от земли. Они мертвы. И город: ведь он тоже пил и ел от земли, значит он тоже мёртв!
   - Они мертвы. - сказала молодая женщина в разорванной юбке, с потёками крови и слизи на ногах
   - Мы все кушали землю! - сказал мужчина со свежим ножевым порезом на лице
   Человек смотрел с платформы на людей, идущих по железнодорожному полотну, а они смотрели на него счастливыми, блаженными взглядами.
   - И мы поняли! Нам надо идти туда!
   - Куда?
   - Туда!
   - А зачем?
   - Как зачем?
   Они смотрели на человека глазами людей, говорящих очевидные даже малому ребёнку истины. Человек понял, что ничего от них не добьётся. Он покачал головой и двинулся назад к дому.
   - Возникло было желание взять...
   ...горсть земли и хотя бы попробовать её на язык. Теперь земля не кажется несъедобной... да. Наоборот. Она серая как пепел, и... может быть это будет так, словно бы съесть неочищенную картошку, печёную в костре? Мы делали её... когда-то... Я... что же делать?
   Его тихие размышления вслух прервали шедшие навстречу люди. Соседка (та самая, что была утром), и ещё пара малознакомых ему людей. Они шли неуверенно, словно нехотя, но в глазах их тоже светилась искорка блаженства и знания какой-то тайны. Соседка прошла мимо молча. Более молодая, но тоже весьма перезрелая, женщина жевала что-то, из уголков её рта стекала серая слюна. Третий же, мужчина, остановился и посмотрел шедшему навстречу человеку прямо в глаза.
   - Знаете... ммм... - лысый и толстый - Я... сначала лизнул... словно пепел... а потом немного... она... Знаете, зря вы боитесь. Это не противно... ммм... Мне надо идти.
   - Нам надо идти.
   - Нам надо идти.
   - А вы с нами?
   Человек покачал головой. Бывшие соседи прошли мимо. Дул ветер. Больше звуков не было.
   Тишина била в уши громовым пищанием. Всё вокруг казалось чем-то фальшивым. Ненастоящим. Выдуманным,
   - , глупым. плохим, идиотским, дурацким. Почему? Что это вообще такое? Земля... - он пнул кирпич и ушиб ногу, - Господи, земля! Что за? - последнее слово склизкой улиткой соскользнуло с языка вниз. Это было неприятное ощущение. - Почему всё так?
   Человек почувствовал себя нехорошо. Ещё и погода...
   Сегодня солнце было особенно ярким, и даже ветер не спасал от пронизывающих до самых костей лучей. Даже тучи. Человек заметил, что туч много, очень много, но солнце всё равно ужасно пекло. Дойдя до дома и посмотрев на термометр, человек удивился:
   - Тридцать градусов? Жарко...
   Он пошёл домой, по пути снова взглянув на то самое место. Кусты пожухли и порядочно припали к земле. Перед тем, как зайти, человек вынес из дома воды и вылил их на кусты. Вода не впиталась в землю, смешавшись с лужицей мочи, оставшейся там с утра. Человек покачал головой и зашёл в дом. Он почти сразу же уснул, и, как любой человек, уснувший днём, да ещё и в жару, спал плохо и видел муторные, непонятные сны. Он проснулся под вечер, мокрым от пота. И понял, что проснулся не просто так.
   Точнее...
   - Что это?.. Шум...
   шум... действительно, шум... кто-то ест. Рядом только молоток...
   Человек сжал в руке ручку молотка, и аккуратно двинулся вперёд, через комнаты, в полнейшей тишине, не нарушаемой звуками с улицы, потому что их не было. Заметил, проходя, что шкаф с вещами родителей открыт.
   - Что ты там искал? Или искала... Сесть жрать? Какая наглость... он что, не знал, что я дома? Не обыскал дом?
   Кухня располагалась так, что тот, кто хотел поесть, мог сесть лицом ко входу, или же спиной. Третьего не дано. Наглый вор сел лицом от входа, он что-то ел из тарелки. Мышцы его спины двигались под рубашкой.
   Человек с молотком опешил. Рубашка его отца. И брюки его отца, давно уже мёртвого отца. Тот, кто пробрался в дом, не только решил поужинать, но ещё и надел на себя одежду, которая была ему совсем в пору.
   - Я знаю, что ты тут, сынок. - он не поворачивался, продолжал есть, - Ха-ха-ха! Вот просто знаю. Ты стоишь с молотком и мокрый, как мышь. Испугался? Ха-ха-ха! - неприятный смех, - Надо же. А в прошлый раз ты смелее.
   Отец развернулся на табуретке и посмотрел прямо в глаза тому, кто стоял с молотком.
   Тот выронил молоток и в испуге отступил назад. Да. Человек, сидящий на табурете, и только что евший суп, действительно был его отцом.
   - Я... я... я же...
   убил его. Этим самым молотком. Забил его до смерти. А потом разрезал и закопал там, в том самом месте. Двадцать лет назад. И приходил мочиться на его могилу каждое утро, каждое-каждое утро всех этих лет.
   - Что поделаешь. - отец улыбнулся, зубы у него кое-где были сломанные, после тех ударов, - Я вернулся.
   Человек хотел сделать шаг назад, но лишь ударился затылком о стену. Перед глазами у него вертелись картины проломленного черепа, выбитых зубов, склизких ошмётках чего-то на полу, боли, невыносимой боли, душевной и физической. А тот, кому полагалось быть мёртвым, сидел и улыбался.
   - Из земли так легко выбраться. Как же я мог остаться там, внизу? Тем более, что... Ха-ха-ха! Ты был плохим, очень плохим сыном.
  
   Вторая глава: про человека, его отца, продавщицу, еду и город
  
   Человек стоял в гараже, крепко сжав в руке молоток, и смотрел, как его отец ходит вокруг машины, изредка оглаживая её рукой. Человек с некоторым неудовольствием заметил, что ощущает нечто, похожее на ревность.
   - А ты ухаживал за ней. Она как новенькая, лучше, чем когда я был жив! Хотя я и сейчас жив. Ха! Ха-ха!
   Человек не ответил.
   Его отец снова обошёл вокруг машины, открыл переднюю дверь и сел на водительское сиденье. Словно стала менее напряжённой атмосфера в гараже... человек почувствовал себя немного легче и прислонился к стене, ощутив, что спина у него мокра холодным потом.
   Отец всегда любил эту машину...
   - ...однажды я захотел покататься и тайком попытался уехать... Он вытащил меня из машины и избил. Он сказал, что за руль этой машины я не сяду никогда.
   - Что ты говоришь? - отец вылез из машины и подошёл к нему поближе. От него ничем не пахло.
   - Ты всегда любил эту машину. Даже больше, чем меня. Да?
   Отец поморщился:
   - Что ты несёшь? Слишком разные категории. Некорректно сравнивать. А что до машины... да, это особенная машина. Такая во всём мире только одна.
   - А по-моему это ГАЗ-24-10.
   - А по-моему ты дурак, - подытожил отец, - У этой машины есть душа. У некоторых вещей есть душа, и это дорогие нам вещи.
   Он подошёл к выходу из гаража и открыл дверь, снаружи пахнуло ночной прохладой и гнилью земли.
   - Вот у твоего молотка, как ты думаешь, есть душа? Ведь это именно им ты забил меня до смерти. Почему не выкинул его?
   Человек молчал. Отец продолжал:
   - Некоторые вещи дороги. Особенно, этими вещами ты кого-то убиваешь. - Его лицо, освещаемое светом луны, казалось нездорово-живым, притягательным притягательностью больного туберкулёзом. Он вышел из гаража.
   Хлопнула входная дверь дома и человек, оставшийся стоять в гараже, выдохнул. Он подошёл к машине тоже попытался провести по ней рукой так, как это делал отец, но ему не удалось. Было очень страшно и неуютно. Впрочем, молоток в руке придавал сил и уверенности всебе, пускай и немного.
   Луна на улице светила особенная: не серебряная, фиолетовая, с какими-то тёмными пятнами, большая, раза в два больше обычных своих размеров. Казалось, что она пульсирует. Словно неведомое существо вытаращило свой единственный глаз и смотрит на этот мир. Светло было как днём. Человек, закрыв гараж, долго смотрел и не мог насмотреться: зрелище упоительное, даже несмотря на полную тишину - ни звуков животных, ни насекомых, ничего вообще. Чувство одиночества было ещё страшнее, чем то, что человек ощущал к отцу. Поэтому он зашёл в дом.
   Отец снова ел, он вообще за эту ночь только и делал, что говорил или ел, но ел чаще, чем говорил.
   Суп. Хлеб. Пельмени. Остатки полуфабрикатов, валявшиеся в морозилке уже не первый месяц. Отец подъел всё, и несмотря даже на разбухший живот, остался голодным.
   - Холодильник пустой. С утра пойдёшь за едой. Машину я тебе не дам, даже и не думай.
   Человек пристукнул молотком о ладонь:
   - С чего ты взял, что ты тут хозяин?
   - Хотел бы - ты бы меня уже прибил. - пожал плечами отец, - А так... человек ты может и решительный, но слабый. Если сразу ничего не сделал, значит и совсем не сделаешь. Поставь чайник, что ли. И сядь. Будем говорить.
   Его сын выполнил это, пусть и не расставаясь с молотком.
   В чай отец положил ложек десять сахара. И пил его почти залпом, щуря от удовольствия карие глаза, впрочем, почти не заглядывая в зелёные сына, хотя тот сидел прямо напротив.
   - Не думал, что это будет так приятно. Просто жрать. Знал бы - давно бы уже ожил. Хе-хе-хе... - он отхлебнул из чашки, - Какой сейчас год?
   - Двадцать лет прошло. - сухо ответил сын
   Отец покачал головой:
   - Ох. Надо же. А я и не заметил. И как ты всё это время тут без меня?
   - Замечательно.
   - Семья? Дети? Хорошие друзья? Знакомые? Ну да, ну да. Знаешь, а ведь даже у меня была твоя мать. А ты даже такого добиться не смог. Значит ты - более плохая версия меня. Ха-ха-ха!
   Отец как обычно смеялся над тем, что было смешным только для него. Прекрасная особенность: смеяться над всем вокруг.
   Человек спросил, в какой-то мере пересиливая гордость (из-за волнения или интереса - не понять):
   - Мне гораздо интереснее знать, как всё это время был ты.
   - В могиле.
   - Я знаю. Разрезанный на куски. - сказал человек, - И я каждый день приходил поссать на твою могилу.
   - Поссать?
   - Поссать.
   - Ха! Ха-ха-ха! - отец снова рассмеялся, хлопая себя ладонями по вздувшемуся животу. - Ха-ха-ха-ха! Ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Ха-ха!
   Человек отметил, сам того не желая, что вздувшийся живот его отцу совсем не идёт; при жизни тот выглядел аристократично, утончённо, был стройным, а сейчас сразу стал похож на простого человека, словно бы и не умирал и не воскресал. Это прибавило сил и уверенности.
   - Чего ржёшь?
   - Не так уж ты меня и ненавидел, как оказывается. Такое постоянство. Если бы ты меня не любил, то... - отец пристукнул кулаком о ладонь, - Тюк по голове - и всё. Потом закопать и забыть. А ты... не-е-ет... Каждый день выходил. На могилу ссал. Ненависть и любовь - почти одно и то же. Ты знал об этом?
   И несмотря ни на что, несмотря на дикое желание крикнуть "Нет!", человек вынужден был признать чужую правоту.
   - Да. - он кивнул, увидел, как проступило удивление на лице отца, - Наверное. - и добавил с некоторой грустью, - То, что я сделал, не принесло мне ничего хорошего.
   Отец смотрел пристально, готовясь слушать.
   Как раз закипел чайник, резким свистком дав о себе знать.
   Разлив чай по кружкам, человек снова сел напротив своего отца и начал рассказывать.
   - Ты сам меня довёл.
   - Трудно отрицать.
   - Я думал, что всё будет хорошо. Нужно просто сделать так... как ты говорил. Обрубить. Сжечь мосты.
   Кивнув, отец одним большим глотком опустошил кружку крутого кипятка почти на треть.
   - И вот. Я... - человек замялся, - Я убил тебя.
   Снова. Как наяву. Словно и не было этих двадцати лет. Человек опять ощутил себя молодым, стоящим с молотком в руке, только что проломившим череп своему отцу.
   - А ты хрипел и дёргался.
   В тот момент человек снова ударил. И снова. И снова. Чтобы не было этого хрипа, не было шума, чтобы не дёргался труп. В конце концов, уставший яриться, он просто схватил молоток за железный боёк и воткнул его деревянной ручкой в голову отца, очень чётко ощутив, как двигает им мозг. Странно. Хрип сначала стал громче, но потом сразу же прекратился.
   - Ножовкой по металлу распилил. Закопал ночью. Соседи уже привыкли, что ты часто уезжаешь. Вот и всё.
   Отец как раз допил чашку и налил себе ещё, сделав, скорее, не чай, а заварку с кипятком.
   - И как? - отец отхлебнул из чашки, - Помогло тебе то, что ты сжёг мосты?
   Человек горько улыбнулся и покачал головой:
   - Нихуя. Прости за мат. Совершенно, блядь, нихуя.
   Человек вспомнил, чтобы было потом, после убийства. Его физически передёрнуло. На душе стало неприятно, в крови забурлило раздражение.
   - Что это ты?
   - Да не твоё дело. Знаешь что? - человек достал молоток из-за ремня и плюхнул его на стол, - Устал я. Я иду спать. Хочешь - делай что хочешь, а я спать. А не хочешь - тоже ложись спать.
   Он ушёл. А отец качал головой, всё так же отхлёбывая кипяток. Когда кипяток кончился, он долил себе ещё, а когда кончилась вода в чайнике, не-живой пальцами сначала выгреб всю заварку из чашки, а потом из заварочного чайника. Сжевал, не ощущая ничего.
   Человек проснулся ровно в то время, в которое привык просыпаться, несмотря на то, что уже спал. Поднялся. Сразу же почуял запах гниющей земли и понял, что всё вчерашнее было не сном.
   - надо же, ведь я... жив. Он меня не убил? Не убил... да.
   При одних мыслях об отце захотелось помыться, человек долго полоскался в душе и чистил зубы. Вроде бы стало полегче, но ненадолго - чувство гадливости вернулось сразу же, как только ему на глаза попался его не-живой отец, работавший в огороде. Картина на редкость обыденная. Бледный свет солнца, словно осветлённое белым карандашом небо. Ветра нет, поэтому запах гнилой земли стоит всюду.
   Странное дело, но живот у отца был всё ещё раздутый, словно там ничего из съеденного не переварилось, а оставалось внутри. Отец вырывал из земли остатки зелёной травы и жадно ел.
   Человек вышел к нему.
   - Ты что делаешь? Ты голодный?
   - Нет, - отец отрицательно покачал головой, - Просто это так приятно - есть... Я же тебе уже говорил.
   - Жрать, скорее уж.
   - Или жрать, да.
   Отец оскалил зубы. Грязные. Земля.
   - И как на вкус? Я вчера встретил людей. Они шли из города по железной дороге. Какие-то сумасшедшие.
   - А причём тут вкус земли?
   Человек пожал плечами.
   - Я думаю, это свело их с ума.
   - Земля? Хм...
   Не-мёртвый отец зачерпнул горстью сухую землю, откинул голову и засыпал себе в рот. Прожевал медлительно. Поперхнулся, затем его вырвало.
   - Ностальгия. Тем не менее... я начинаю многое понимать.
   - Понимать что?
   - Попробуй - поймёшь тоже.
   Человек тоже зачерпнул горсть земли, но жевать её не стал, поспешно вышвырнув набранное в сторону и вытерев руку.
   - Меня тянет попробовать. Но мне кажется, что люди, которые шли вчера по железной дороге, сошли с ума именно из-за этого.
   - Они не сошли с ума. - ответил не-живой отец, снова запихивая в рот остатки зелёной растительности, и потому говоря немного непонятно, - Они просто поняли то, что нужно понять человеку, когда вокруг происходит такое: что случилось и как с этим быть. И они ушли... - на этот раз отец неопределённо махнул рукой, - Я не знаю. Но если бы я тоже пошёл - я бы пришёл куда надо. Но так-то я прийти не смогу, ведь я не собираюсь идти.
   - Не собираешься? Ты же попробовал землю! - удивился человек
   - Да, но ведь я уже мёртв. - отец улыбнулся и пожал плечами
   Человек покачал головой и зашёл назад в дом. Прошёл на кухню и заглянул в холодильник, там - хоть шаром покати, всё съел отец за ночь. Выходя из кухни...
   - молоток. Хм. Он его не взял.
   Приятно было ощутить его в руке.
   - не ощущаю такого к отцу, что ощущаю к тебе. Словно бы у тебя есть душа.
   Человек вышел из дома.
   - Еды нет.
   - Я знаю. Я её съел. - не-живой отец сидел посреди разворошённых им грядок, где раньше росла картошка. - Я всё съел.
   - Я вижу. - человек указал пальцем на живот отца, - А я что есть буду?
   Отец развёл руками. Человек понял, что ничего от него не дождётся, поэтому молча развернулся и зашёл в дом, где быстро переоделся, а потом ушёл в магазин. В небольшом посёлке был свой: обычный, маленький, в точно таком же доме, подобным которому и застроили всё. Самодельная вывеска, продавщица, она же - владелец. Человек с ней здоровался, потому что её знал. Мысли о магазине успокаивали. Местечко в какой-то мере уютное, приятное, по-своему домашнее. Хотелось попасть туда поскорее.
   Он быстро прошёл через опустевший посёлок, всё так же, как и днём ранее, оглядывая дома. Заходить ни в один просто не хотелось, несмотря на то, что двери почти всех из них были открыты настежь. Не страх. Не опасение. Само собой почему-то казалось, что никого нет и опасности быть не может, но всё равно, что-то мешало зайти внутрь. Поэтому человек шёл мимо.
   Он дошёл до магазина и придирчиво осмотрел его снаружи. Казалось, что не изменилось ничего, но запах... всё тот же. Гниющая земля. Должен ли так пахнуть магазин? Человек не понимал ничего в происходящем, но точно осознавал, что там, где пахнет гнилой землей, творятся странные вещи. Тем не менее, он вошёл внутрь, попав в почти кромешную темноту. Дверь на тугой пружине громко хлопнула за его спиной и темнота стала совсем непроглядной.
   Щёлкнула зажигалка.
   - А. Это ты. - сказала продавщица, стоящая за прилавком. Синий фартук с белой оторочкой, ещё советский. Продавщица, раньше очень пухлая и краснощёкая, блестящая, казалось, от довольства, сейчас выглядела серо, как всё вокруг, - Еды хочешь?
   - Да. Мы же раньше были на "вы". - ответил человек
   - Нет-нет. Ты. И ты мне давай тоже.
   - Хорошо, значит на "ты".
   - Еды нет.
   Продавщица обвела рукой прилавок и полки. Всё товары лежали на своих местах, но были негодные. Консервы - вскрытые, хлеб - вымазанный калом и испорченный, мясо и колбасы щедро натёртые всё тем же калом и серой землёй. Еда сама по себе выглядела старой и испорченной. Апофеозом всего выглядело ведро с землей, стоявшее с покупательской стороны прилавка.
   Только сейчас, привыкнув к свету зажигалки и приглядевшись, человек увидел, что руки продавщицы грязны от земли, кала и прочего чего-то, что не различить. И на фартуке те же самые следы. А ещё кровь, много крови.
   - Еды нет. У тебя есть земля снаружи - её и ешь. Я всё поняла ещё вчера, тоже начала есть землю и поняла.
   Говорила она монотонно, но с затаённой страстью, огонёк зажигалки подрагивал в её руке. Человек молчал. Продавщица продолжала. Она поднесла зажигалку поближе к лицу, осветив выпученные глаза и грязные спутанные сосульки крашеных в красный цвет волос.
   - Я хотела уйти со всеми, которые шли. Но как можно оставить вам всё это? - она обвела рукой магазин, - Вы не должны этим пользоваться!
   Тон её голоса повысился.
   - Вы не должны! Это всё для тех, кто останется тут навсегда, а остальные должны есть землю и уйти, уйти! В городе... они не хотят... а здесь не город!
   - Сама почему не уходишь?
   Человек отступил назад, к выходу. Продавщица двинулась туда же, грузно и неуклюже, почти карикатурно, топая ногами.
   - А как? Это... моё место... у него есть душа. Ты веришь в то, что у предметов есть душа?
   - Мой отец говорит, что у его машины есть душа. Я не знаю. Я её боюсь.
   - О. - она скривила губы и рассудительно кивнула, продолжая двигаться к выходу, - Да. Я его понимаю... - человек машинально отметил: она не удивлена тому, что его отец жив, - этот магазин я купила и обустроила сама. Никто мне не помогал. Я не могу отсюда уйти.
   - Потому что ты мертва? - человеку стало интересно
   - Потому что я не хочу! Как можно уйти, когда есть душа, которая тебя любит? Которой ты не безразличен! Это предательство!
   - Я никогда в тебе раньше такого не замечал. Вот она, какая ты была, оказывается.
   - Да. А теперь - иди сюда. И ешь землю.
   Выйдя из-за прилавка, она наклонилась и подхватила многокилограммовое ведро одной рукой, как пушинку. Человек увидел, что палец, которым продавщица держит рычажок зажигалки, уже покраснел от нагревшегося кремниевого колёсика.
   - Я чувствую в тебе. Чувствую в тебе. - продолжала она, речь её стала невнятна, почти горячечна, - В тебе этого быть не должно, ни в ком. Поэтому... иди сюда. Ешь землю. Это ведро. Ты должен.
   Она и дальше что-то говорила, что человек воспринимал уже не как речь, а музыкой и ритмами. Тяга к серой гнилой земле, бывшая в нём, стала сильной и всеобъемлющей, похожей на сексуальное желание подростка, но совсем иначе, идущее не от половых органов, идущее от головы, от желудка, от желания уйти. Человек почувствовал, что во всём происходящем есть что-то правильное, что-то то-как-оно-должно-бытьное, поэтому он стоял на месте. Завороженный. Продавщица шла к нему, держа близко-близко к лицу зажигалку, смотря серыми блестящими глазами, покачивая на вытянутой руке тяжёлое ведро.
   - Я-тебе-несу-его, я-тебе-несу-его, а-ты-неси-его-не-хочешь-его, а-ты-си-хочешь-его, а-хочешь-ег-си го-шьего-пси-штыми-ты, спо-шта-псилы-ми, -спо-шта-псилы-м-, -кса-кса-кса-кса-кса...
   Она подошла почти вплотную.
   - По-це-лу...
   Кремниевое колёсико нагрелось красным-красно.
   Зажигалка, зажатая продавщицей, с тихим треском лопнула.
   Рука её объялась синим пламенем на один миг, может дольше - на секунду, полыхнула, и пламя исчезло.
   От человека отхлынуло. Горячая волна, от ног до головы и назад, пронеслась по его телу. Он отпрыгнул назад, к двери, рванул её на себя, и выскочил наружу, под бледное небо и блёклый солнечный свет. Продавщица тоже рванулась и прижала дверь красной от ожога кистью с красным большим пальцем, из которого торчало кремниевое колёсико, не давая ей закрыться.
   - Вернись! Я прошу, вернись! Ты же понимаешь!
   Человек действительно понимал.
   - Нет. Я не хочу.
   - Это не то желание! Это не то желание!
   - Я понимаю. Но я не хочу!
   Продавщица села на грязный пол и заплакала, всё так же держа дверь одной рукой, а второй вытирая слёзы.
   - Но ведь... я хотела... как лучше...
   Человеку стало жалко её. Она поняла, что ему стало её жаль, и встала.
   - Мне это не нужно!
   В свете лучей, освещающих её, становилось видно, что синий фартук не просто покрыт кровью - пятна крови большие и чёрные, засохшие. Продавщица заплакала ещё сильнее.
   - Я сделала всё, что нужно было! Я сделала еду не годной! Я испортила хлеб, я испортила воду, я испортила всё-всё-всё!
   Она задрала фартук, грубо рванув его вверх. Под фартуком был старый халат, разрезанный ножом или ножницами, чем-то острым. Халат, пропитанный кровью насквозь, разрезанный, не скрывал дыру в животе, в которую был немного виден большой, размером с пятилитровую пластмассовую бутыль, желудок. Тоже разрезанный, сухой, с высохшей слизью, вымазанный чем-то ещё.
   - Я съела и сделала не годным то, что нельзя было испортить просто так! Ты уходишь?! Ну почему же ты уходишь?!
   Она качнула ведром.
   Человек сделал шаг назад. Потом ещё. Потом повернулся и твёрдо пошёл дому, слыша плач даже после хлопка двери магазина. Плач не становился тише по мере удаления. Плакала ли она? Или плакал её магазин? Или они вместе? Человек знал: звук плача - часть посёлка, а значит придётся с ним мириться до поры до времени.
   Отец всё так же сидел в огороде.
   - Я ждал тебя. Кто-то плачет. Ты купил еды?
   Человек рассказал ему про продавщицу.
   - Она стала такой же, но не ушла. Сказала, что хотела накормить меня землёй и испортила еду. Теперь она плачет и... я думаю, она так и будет плакать.
   Отец покачал головой.
   - Я понял. С этим придётся что-то сделать, ты понимаешь?
   - Я понимаю. Но не сейчас... - человек задумался, понимая, что голоден, и что если он не хочет есть землю - ему нужна еда. - Мне нужна еда.
   - Нам нужна еда.
   - Жри землю - тебе можно. А я - живой, мне нужна еда. Здесь еды нет. Значит...
   И человек понял.
   - Я должен идти в город.
  
   Третья глава:про человека, дорогу и про то, что с ним происходило
  
   - Была у меня жена и был я, а потом родился ты, а теперь ты уходишь, - сказал отец на прощанье. - Может быть пожелать тебе чего-нибудь?
   - Что ты можешь мне пожелать-то, - ответил человек. - Ты лишь скажешь, чтобы я принёс еды?
   - И ты прав, скажу.
   Отец почесал живот, ещё более безобразно разбухший, и обернулся назад, посмотрев на дом.
   Они стояли возле ворот. Человек уже за ними, по сути, на улице, а отец на территории дома. Всем нутром человек ощущал, что отец в безопасности. Отец тоже это ощущал, поэтому выглядел гораздо веселее, чем всегда, хотя нельзя сказать, чтобы он когда-то грустил.
   - Молоток-то взял?
   - Уж конечно, - человек кивнул.
   - Не теряй его. Наверняка он тебе пригодится, - отец подумал и добавил. - Я бы сказал, что он особенный, но в нём ничего особенного нет.
   - Для меня он особенный. Всё-таки я в своё время убил им тебя.
   - Не так уж и убил.
   Отец усмехнулся и закрыл ворота; человек почувствовал, что отделён и более ничего его не удерживает, поэтому он развернулся и пошёл по дороге к полустанку. Рельсы - идеальный путь в город. Иди прямо и не промажешь.
   Он всё так же видел дома, в которые не мог бы зайти, если бы захотел - что-то защищало их, мо...
   - ...жет быть серая земля? Точнее, гнилая земля. Но ведь она всё равно серая... серая и гнилая...
   Он всё так же слышал плач продавщицы, ставший уже неотъемлемой частью посёлка и поэтому абсолютно не вызывавший раздражения.
   - Интересно, как она там?.. Она наверняка ждёт меня...
   Молоток словно бы шевельнулся в кармане старой куртки человека. Да. Этот вопрос требовал решения. Но не сейчас. Человек сам не знал почему, но однозначно знал, что так нужно.
   По железной дороге уже никто не шёл, полустанок, крепкий, каменно-бетонный, выглядел удивительным образом несуразно, абсолютно чужим на гнилой земле, на фоне домов посёлка, чем-то удивительно домашних. Железнодорожная платформа не выглядела. Она выгляделась, стоя как крепость, как форпост солдат, что давно ушли, но не стали разрушать место, в котором стояли.
   - Да. Крепость... именно крепость. Раньше этих утолщений не было. Ничего этого не было.
   Платформа изменилась, став массивнее, забор её, раньше из простой сетки, теперь стал стальным и стало понятно, что меняться он ещё не закончил. Платформа чем-то напиталась, впитала что-то из земли. Человек понял, что если уйдёт, то может произойти что угодно, но платформа останется стоять, где стояла, до тех пор, пока не случится что-то совсем уж экстраординарное.
   - Типа взрыва солнца. Или взрыва луны.
   Фиолетовая луна засветила немного ярче. А может быть человеку показалось.
   Он покачал головой и спрыгнул на рельсы. Тут-то и началось.
  
   ************
   Ощутив под ногами деревянные шпалы, человек почувствовал, что его уносит куда-то вдаль, хотя на самом-то деле его вовсе никуда не уносило. Но единственное, что человек понял, так это то, что он должен идти вперёд.
   И он пошёл вперёд.
   Казалось бы, что город не так уж и далеко...
   - ...ведь люди дошли до посёлка довольно быстро. Или не быстро? Ну... вон же он, впереди...
   Город был впереди, но сколько человек ни шёл, он всё равно не мог до него дойти и словно бы не продвинулся даже когда наступила ночь. Странное дело, ведь посёлок уже остался вдали, а между ним и городом было всего лишь километров тридцать, но теперь они растянулись, приумножились. Уставший, человек сошёл с рельс. Точнее, он сделал шаг с них, и дальше его будто засосало. И теперь он взглянул на всё другими глазами.
   Природа вокруг раскинулась удивительная. Мягкий фиолетовый свет совершенно иначе подсвечивал серую землю, чем когда-то старый, серебряный. И местность изменилась. Не было лесов, не было луга с зелёной травой - земля осталась всё такой же серой, но более сухой, а сам человек, спустившись с железнодорожной насыпи, оказался в старом арройо, пустом и безжизненном, если не считать старого кострища и иных следов жизнедеятельности людей.
   - Хм... - человек отошёл в сторонку, разглядев почти невидные в фиолетовом свету лужицы впитавшейся мочи и несколько кучек кала. - Тут кто-то был. Недавно.
   Угли у костра ещё слабо светились, а рядом лежала куча хвороста достаточная, чтобы снова развести огонь. Наверное ушедшие оставили это тем, кто придёт после них...
   - ...таким, как я. Жаль, что еды не оставили.
   Хотя у человека было с собой. Немного. То, что наскрёб по разным углам отец: какие-то огрызки и объедки, которые он не захотел есть сам...
   - Странно. Он же траву жрёт. Может и действительно беспокоился...
   Огонь затрещал, а человек доел половинку яблока и несколько куриных ножек. Не наелся. Подумал было бросить кости в огонь, но затем опалил их в нём и сгрыз. Голод это поубавило лишь слегка, поэтому человек лёг спать, кое-как устроившись, чтобы ощущать тепло, но не попадать в огонь.
   Проснулся он тогда, когда уже рассвело, очень замёрзший, почти не отдохнувший, он сразу подскочил и кинул в кострище ещё хворосту, но угли потухли от росы, а зажечь огонь человеку было нечем. Он долго ещё привыкал к прохладе, долго дрожал. Лишь отогревшись осмотрелся вокруг и как же это оказалось прекрасно!
   Это оказалась степь, серая, но человек чувствовал, что раньше цвет этой почвы был красный.
   В воздухе всё ещё пахло креозотами, и хотя раньше этого запаха он никогда не ощущал, но чётко знал, что это именно он и есть.
   Ни облачка. И пусть солнце мёртвое...
   - А оно действительно мёртвое. Умершее. Как и всё вокруг.
   ...всё равно очень красиво. Пусть даже это и мёртвая красота, не тревожимая ничем: ни ветерком, ни дождинкой, ни пробегающим животным, пролетающим или проползающим насекомым. Здесь не было никого и ничего. Абсолютная пустота, благородная и пугающая.
   Задумавшись об этом, как никогда ранее он почувствовал себя брошенным и ненужным, а самое главное абсолютно чужим для этой местности. И не из-за географического положения. Всё вокруг навевало дикую усталость, заставляло мышцы болеть, а внутренние органы работать усерднее, почти на износ. Человек не понял, что это.
   Он испугался. Так, как не боялся никогда, потому что понял: может где-то в другом месте он и сможет остаться подольше, но здесь и сейчас его убьёт, если он не пойдёт дальше. Арройо попросту всосёт его жизнь, а он сам упадёт и... ему не хотелось проверять, что будет.
   Поэтому он встал, попробовал было пойти рядом с рельсами, но не смог, а потом зашёл на них. По сравнению с тем, что было снаружи, его обволокло ощущением спокойствия и насыщенности жизни вокруг, хотя и разбавленным чем-то вытягивающим силы. Человек пошёл дальше. Его снова унесло.
   Время замедлило свой бег. Время ускорило свой бег. Время усреднило свой бег. Время украйнило свой бег. Человек шёл-шёл-шёл-шёл...
   - Шёл-шёл-шёл-шёл...
   ...видя, что местность вокруг меняется, и пусть город всё ещё виден впереди, но до него явно не удастся дойти в ближайшее время. Одна радость - ни разу более не наступила ночь и даже погода не менялась. Стоял всё тот же ласковый тёплый день, абсолютно безветренный, тёплый. Поэтому человек шёл. Ведь ему шлось. И остановился он лишь через сто лет. А может и через один час.
   - Сколько же времени прошло? Я... я словно бы... ай, чёрт, блядь... Я...
   Он осмотрелся вокруг, и словно через марево горячего воздуха увидел, что местность снова изменилась. Не зелёные поля, как возле его родного посёлка, и не степь с креозотами, как там, где он шёл раньше. С рельс было трудно разглядеть, но ему казалось, что вокруг - пустыня, в которой почему-то полно снега.
   Человек очень устал и больше всего на свете хотел сойти со своего пути и отдохнуть. Поэтому он и сошёл. Снова его всосало в окружающую природу и едва только ступив на землю он упал от усталости. Сразу даже и подняться не смог, сердце застучало гулко и быстро из-за жары и горячего воздуха, что были вокруг. Поначалу это тепло было приятным, но потом у человека всё зачесалось под одеждой, но он понял, что раздеваться нельзя. Лёжа на спине он видел, что небо голубое и без туч, а солнце, пусть и тоже выглядящее мёртвым, палит так ярко, что лучше вообще не смотреть вверх. Но и вниз смотреть трудно - всё почему-то блестит.
   Человек поднялся и осмотрелся, прикрывая ладонью глаза.
   - Что это такое?
   Всюду будто лежит снег, твёрдый, блестящий, свет нестерпимо резал глаза. Человека осенила, ошеломила догадка: он сразу опустился на колени и лизнул этот снег. Ну конечно же.
   - Соль!
   Только сейчас понявший, как скучал по этому вкусу, он лизал и лизал её, аккуратно стараясь не попасть языком по участкам гнилой земли, такой же, как и в посёлке. Вкус соли бодрил и придавал уверенности. Человек встал на ноги и отряхнул пыль с одежды.
   Он не знал этих мест, переход действительно оказался длинным и действительно повлиял на него: человек увидел, что похудел почти на два размера, одежда на нём висела мешком. Нездоровое похудение, оставляющее неприятный цвет кожи и общую обвислость. Затянув ремень потуже человек двинулся по пустыне вперёд. Не слишком далеко - он не хотел отходить от рельс, но сколько бы он не шагал вперёд, рельсы всё равно оставались в нескольких шагах от него, хотя местность без сомнения менялась. Поэтому в конце концов он смело пошёл вперёд, просто чтобы размять ноги - за время ходьбы по рельсам они словно бы не задействовались, словно бы затекли.
   - Смотреть не на что. Всюду пустыня...
   Человек ощущал себя мошкой в блюдце, из которого кто-то выпил его содержимое. Ощущалась какая-то всеобъемлющая, невыразимая пустота этого места. Если в арройо были хоть какие-то признаки жизни: креозотовый запах, кострище, кал ушедших людей, то здесь что было?
   - Что здесь-то? Только соль. Соль - это хорошо, но что оно соль-то? И воды нет. Воды нет...
   Воды у человека действительно не было, но пить ему не хотелось. Он ещё раз осмотрелся вокруг. Ничего нового: только лишь дрожащий над землёй, как желе, воздух, да поблескивающие кое-где солончаки. Время идти дальше.
   Верти головой туда и сюда - ничего не изменится: лишь обжигает солнце, лишь трудно дышать нагретым воздухом, но человек всё равно шёл, уверенный, что невозможно ни на что не наткнуться, если идёшь вперёд. В этом самом "вперёд" виднелось что-то, привлекающее внимание - словно бы какое-то животное легло на бок и издохло, к нему и пошёл человек.
   Он шёл так долго, что у него разъело подошвы ботинок от соли.
   Но в конце концов он пришёл к кораблю. Старому, ржавому, огромному танкеру, лежащему на боку. Чтобы обойти его и залезть внутрь понадобилось бы несколько часов, поэтому человек просто подошёл и пнул борт ногой. Внутри сразу что-то зашебуршало - слышалось даже через толстые борта.
   - Ты кто ещё такой?! Что тут делаешь?!
   - Вот и иди отсюда! Это наше всё! Наша земля! Наша территория!
   - Иди-иди! А то выйдем, не поздоровится!
   Это вызвало удивление и полное нежелание отвечать. Люди были заперты в ржавом корабле и им это вполне нравилось. Человек пожал плечами и двинулся дальше. Корабль быстро скрылся вдали.
   Человек много ещё видел таких кораблей. Где-то не было людей. А где-то они были. Иногда злые, иногда добрые, иногда они делились едой, водой, сочувствием, дружеским отношением, и что было лучше - совершенно невозможно понять. В некоторых даже удалось найти еды и хорошенько поесть, но от этой сытости не было приятно, сразу приходило осознание: эта еда не усвоится совершенно, оставляя после себя слабость и чувство пустоты в кишечнике.
   И поэтому человек шёл дальше. Дальше от рельсов, от корабля к кораблю, совершенно забыв о том, что первоначально хотел попасть в город. Солончаковая пустыня поглотила его так же, как поглощали его рельсы, но, в отличие от безжизненного арройо, в ней была жизнь. Человеку это казалось крайне удивительным.
   Первые месяцы, может секунды, часы или даже годы, он не мог привыкнуть к поглощающим его целиком чувствам голода и одиночества. Невозможность наесться - это ещё куда ни шло, но невозможность остаться в каком-нибудь корабле била его гораздо хуже, хотя порой, и даже очень часто, ему казалось, что вот-вот и всё будет в порядке, что удастся ему остаться с людьми и жить отличной жизнью, забыв об отце и о мёртвой земле и о фиолетовой луне и обо всём другом.
   Были в его путешествиях отличные друзья: сильные мужчины, красивые женщины, некоторых мужчин человек называл братьями, а некоторых женщин любимыми, но каждый раз всё кончалось точно так же: ночью, томимый жаждой движения более, чем жаждой еды или секса, он вставал и уходил, а вернуться назад ему потом уже не удавалось... хотя истории это совсем иные, рассказ о них был бы очень, очень долгим.
   И вот он шёл точно так же, как шёл тогда, когда только спустился с рельс, секунды, месяцы или годы назад.
   Солнце всё не садилось и не садилось, человек устал, но его внимание привлекло что-то ещё, видневшееся впереди. Это что-то шевелилось. Подойдя ближе человек понял, что это - лошадь. Кажется, мёртвая.
   - Шевелится почему? А... там кто-то лежит...
   Старик, тощий, тонкокостный, с клочковатой бородёнкой, в каком-то откровенно драном халате. Он силился дотянуться рукой до лежащей рядом с ним сумки, но не мог: слишком далеко, хотя и близко. Человек подошёл к нему и толкнул сумку ногою, после чего старик достал оттуда кожаную (человек заметил, что никогда таких раньше не видел) и жадно напился оттуда. Протянул её человеку, тот взял её и тоже попил. Во фляге оказалась вода. Немного солоноватая, но, без сомнения, пресная.
   - Помоги сдвинуть лошадь!
   Старик помолчал, сказав это, и продолжил.
   - Она тяжёлая очень, понимаешь? Я не могу.
   Взялись за неё вдвоём, всё равно было очень трудно, хорошо ещё, что старик, очень тощий, смог вылезти из под мёртвого животного стоило только его слегка приподнять. Подпрыгнув на ноги и даже не оттряхнувшись, он достал из-за пояса кривой, весь в царапинах нож с перемотанной сырмоятным ремешком рукояткой и воткнул его в лошадиное бедро.
   - Я нам мяска нарежу, ты есть-то поди хочешь? Или соли наковыряй. Тут она везде, соль. Только без серой земли.
   - Знаю. Серую землю есть нельзя.
   - Во-во. Держи. Сюда собирай, - старик дал человек небольшую лопаточку с обломанной рукояткой и что-то типа миски, всё из той же кожи, из которой была сделана и фляга.
   Человек долго ходил по пустыне туда и сюда, соскребая с земли соль, он понял это, потому что когда решил, что пора заканчивать, грязного порошка было уже почти до краёв миски - а ведь это много.
   Старик к тому моменту, когда человек вернулся, уже успел нарезать из лошади полос мяса. Все их он развесил на небольшом деревянном прутике, положенном между двух рогулек, воткнутых в землю.
   - Соль принёс! Давай, неси сюда!
   И они стали натирать солью мясо. Несколько кусков старик сразу же отложил в сторону , а остальные, натерев, ещё и вывалял дополнительно в оставшейся соли, потом плотно завернул в кусок ткани и положил в сумку.
   - Вот и будет у меня мяско. А это, - он указал на отложенные куски. - Жарить будем.
   Лишь после этого и начался закат, а потом и вечер наступил, потому что эти моменты не смотрелись бы при свете дня. Человек и старик смотрели, как шипят полоски мяса над уже без огня, но всё ещё пышущими жаром дровами.
   - Ты откуда тут вообще? Я давно тут лежу, здесь никто не проходил.
   Человек подумал и ответил:
   - Сложно сказать. Давай предположим, что я просто проходил мимо.
   - А. Проходил мимо... - старик кивнул. - Ну, кушать давай, кушать. Мясо-то уже готово.
   Сняли его и начали есть.
   - А я тут давно уже лежу, я сказал, да? Лошадь подо мной умерла, упала, задавила. А я вылезти не мог. Долго лежал. Тут ещё лужи были, когда лошадь упала -то.
   - Лужи?
   - Ну, да. Это же не пустыня. - старик обвёл рукой всё вокруг, тихое в ночи. - Это дно. Тут море было. Его две реки наполняли. А потом люди стали брать оттуда много воды и море начало умирать. Когда я ехал здесь, оно ещё живое было. А потом умерло совсем. И нет больше моря.
   Человек покачал головой и вгрызся в мясо. Слишком солёное. Сыроватое с одной стороны и пережаренное с другой, но что поделаешь?
   - Но просто надо было идти вперёд, а другого пути не было. Я и так слишком долго ждал, - продолжал старик. - Я хотел уходить, ещё давно. Молодой совсем был. Мог бежать долго-долго... - старик хлопнул ладонью по халату и человек понял, что сделан он из лошадиной шкуры. - А потом мне уже самому понадобился конь. Это не к добру. Если ты не можешь дойти куда-то своими ногами - то вообще туда не иди, я так считаю.
   - Может ты и прав. А как же машины?
   - Машины?
   - Машины.
   - Что такое машины?
   - Хорошо, допустим. А как же корабли?
   - Корабли?
   - Что такое корабли?
   - Те штуки, в которых живут здесь люди, - ответил человек.
   - А. Это? Корабли? Ты называешь их кораблями... - старик усмехнулся, схватился рукою за полу своего халата из лошадиной шкуры и ткнул пальцем в место на ней. Человек увидел, что там рисунки, примитивные, словно наскальные. - Мир когда-то был больше, странник. Особенно здесь, на этой земле.
   Человек молчал, давая старику продолжать. Тот же, довольный этим, рассказывал дальше.
   - Здесь жили люди обычные... такие как я.
   В свете костра старик поднял лицо от полы халата, и оно словно бы появилось: очень морщинистое, с тонкими губами, узкими глазами и кожей, отличной от того оттенка, который был у его собеседника.
   - Хорошие люди. Они любили лошадей, потому что по миру надо бежать и мир надо сотрясать. Эти люди водили стада и иногда воевали... хорошие люди, ведь даже такие иногда воюют. То, что ты видел, то, что ты назвал "кораблями" - это такие же лошади. Только водные. Они когда-то были здесь и ходили по морю. Я же уже говорил, что здесь раньше было море?
   - Говорил.
   - Они ходили прямо по морю. Но потом люди выпили всю воду отсюда.
   - Ты же сказал, что они стали брать воду из двух рек и взяли её слишком много?
   - Вот-вот. Они её выпили. Людей стало очень много, они приходили сюда, становились на колени и пили-пили-пили... Вот море и опустело. Лошади умерли, люди, съев их мясо, стали жить в этих оставшихся скелетах. Они окаменели, понимаешь? Стали твёрдыми, похожими на дома. В них вполне можно жить.
   И они замолчали, продолжая жевать мясо. Старик, наевшись до разбухшего живота, откинулся и рыгнул. Человек тоже ел до тех пор, пока не понял, что больше в себя не впихнет, как раз в этот момент мясо и кончилось.
   Старик вздохнул и внезапно заговорил:
   - Хорошая была земля... Жалко, что она умерла.
   - Наверное, жалко.
   - Это ещё не самое плохое место, уж поверь мне! Тут где-то, в десяти днях пути бегом... ну... там тоже мёртвая земля. Раньше на ней росли огромные грибы. А теперь там совсем жить нельзя.
   Человек промолчал, покачав головой.
   Старик тоже замолк, но ненадолго. Видимо, он не наговорился.
   - Так откуда ты?
   - Мимо иду, сказал же.
   - Я спросил ОТКУДА! - старик усмехнулся. - Хотя, чего я кричу? Я слабый. Ты, если разозлишься, легко меня побьёшь. Ведь побьёшь?
   - Да зачем мне тебя бить?
   - Все били. Я когда молодой был - сильный был. А потом... - старик развёл руки в стороны и свёл ладони близко-близко друг к другу. - А потом слабый стал. И все начали бить меня. Я ещё и из-за этого уйти хотел.
   Человек покачал головой, потому что не знал, как тут можно ответить. Старик кивнул, понимая, что человек хочет что-то сказать, но не знает, как это выразить, а потом откинулся назад, перевернулся на бок и сразу же уснул. Человек посмотрел на него: лежащего в старом халате из лошадиной шкуры, старого и слабого, идущего по дну высохшего моря, где стоят корабли, в некоторых из которых ещё есть люди, не хотящие ни выходить, ни пускать к себе кого-нибудь. Человек понял, что старик один, и так и останется один. Впрочем, в голове человека поселилась твёрдая уверенность в том, что так и должно быть, поэтому он встал, отряхнулся от соли с гнилой землёй пополам, и вернулся на рельсы.
   Он двинулся вперёд, и...
   -...где это я?
   Человек шёл теперь гораздо медленнее. Путь пролегал через небольшую лощину, расщелину даже, почти по колено в воде, но рельсы всё равно были видны даже небрежно кинутому взгляду. Дома, стоящие над расщелиной, по обе её стороны, человеку ни о чём не напоминали: слишком незнакомая архитектура, слишком непонятная местность.
   Человек сошёл с рельс, чтобы рассмотреть её получше, и удивился, как устал, потому что сделал, казалось бы, всего пару шагов, но впору ложиться и спять прямо тут. Может быть ещё не прошла прошлая усталость? На это трудно было бы ответить. Человек шёл вперёд.
   Воздух был непривычно влажный, тяжёлый, попахивающий болотом. В домах, стоявших выше, не чувствовалось совершенно никакого присутствия и защиты никакой, подобной той, что была в домах в деревне человека, тоже ощутить не получалось.
   - Может потому что это чужие дома? Хм... чужие дома. Может я не чувствую чужие дома? Хотя нет, чувствовал же их в посёлке... может это наоборот - ничьи дома? Похоже, что так. Зайти, что ли?
   Но, нет, он не стал. Дома хоть и не вызывали никаких чувств - вот в этом-то и была проблема, что они ничего не вызывали. Слишком пустое место всегда вызывает подозрение.
   Поэтому человек шёл, просто шёл по колено в воде, чувствуя рельсы под ногами.
   И снова не садилось солнце.
   И снова никуда не бежали облака, небо оставалось недвижимым.
   Человек уже начал догадываться почему, и поэтому он совершенно не удивился, когда услышал откуда-то из окна одного дома:
   - Эй, ты! Ты живой!
   - Конечно я живой! - закричал он в ответ
   - Ну так давай, лезь сюда! Вечереет уже, куда ты на ночь глядя пойдёшь? - голос был женский.
   Человек улыбнулся и сошёл с рельсов. Осмотрелся вокруг, увидел узкие ступеньки, врезанные в крутой склон: очевидно, кто-то живший здесь раньше озаботился этим, чтобы спускаться к реке. Поднявшись наверх, человек снова повертел головой туда и сюда.
   - Чего смотришь, вот она я, ты!
   Домик, в дверях которого стояла женщина, смотрелся совсем маленьким на фоне остальных: одноэтажный, краска на его досках облупилась, заборчик его был низкий и тоже видавший лучшие времена. Приближаясь к дому, человек всё лучше и лучше видел женщину сквозь стремительно сгущающиеся сумерки. Пожилая, в цветастом платье, чёрная. Не измождённая, но худая. Груди её почти не проглядывались через ткань. Пара чёрных, жёстких волосинок выбилась из -под платка.
   Человек прошёл через калитку и подошёл к крыльцу.
   - Красиво у вас тут.
   - Да. Местечко отличное, чужак, хотя живу я тут совсем немного - всю жизнь, но уже успела это понять! - женщина хлопнула себя по бокам и хохотнула. - Болота, сосны и орхидеи... Откуда ты идёшь? - она покачала головой и тут же сказала дальше, сама себе, не человеку. - Хотя, какая, чёрт возьми, разница... Откуда-то издалека. Видел бы ты себя! Тебя же плевком переломить можно!
   Человек неуверенно улыбнулся.
   - Заходи в дом. Выспишься, поешь, а дальше будем решать что с тобой делать.
   И спорить с ней не хотелось.
   Она прошла внутрь, скрывшись в темноте помещения. Человек тоже прошёл за ней и не успел нагнуться, задев головой висящий прямо над дверью пышный лисий хвост. Как раз в этот момент и наступила ночь. Спустя пару часов человек, лежащий в тёплой постели, обтеревшийся перед этим водой, заснул. Фиолетовая луна мягко светила на него через окно.
   Рано утром человека разбудила женщина.
   - Вставай и иди на задний двор, сполоснись хорошенько, ты же толком не отмылся вчера. А потом завтракать.
   Действительно, запах по дому распространялся незнакомый, но аппетитный.
   Человек вышел из дому прямо в трусах, а потом, увидев, что женщина из дома не выходит, снял и их. Покачал головой.
   Тело раньше у него было слабым телом обычного мужчины его возраста, несмотря на работу в огороде и по дому. Живот, бока, бёдра - лишний жир, общая одутловатость, человек свыкся с этим, научился с этим жить. Теперь же он увидел, как отощал. Раньше он был полон, но не более того. Теперь же - нездорово худ.
   Он зашёл в дом взбодрённый холодным обливанием, но понурый.
   - Что такое? - женщина суетилась над кастрюлей, в которой что-то булькало
   - Очень тяжело идти, куда я иду.
   - Куда?
   - В город, - человек сел за небольшой круглый столик. - Достать еды. Думал, что смогу дойти быстро, но всё оказалось... я вообще-то сюда пришёл из одной пустыни. Человек, которого я там встретил, сказал, что это дно высохшего моря.
   - Как интересно! А что он ещё рассказал?
   - Да в основном о себе, - человек задумался, вспоминая. - Про то, какой он был когда-то сильный, а потом постарел и стал слабый, что собрался куда-то идти, но его лошадь умерла...
   - Поздно куда-то идти, если ты стар, - рассудительно сказала женщина, помешивая ложкой в кастрюле. - Идти надо когда ты молод. В том и суть молодости. Вот ты куда-то идёшь, и это правильно. Дорога тебя уже меняет.
   Человек усмехнулся.
   - Не сказал бы, что я молод.
   - Тебе просто кажется. Готово. Давай есть.
   Она достала тарелки из шкафчика и разлила по ним суп. Расставила тарелки, дала человеку ложку. - Вкусно. А что это?
   - Суп из требухи, ел такой когда-нибудь?
   Человек покачал головой в отрицании.
   - Ты ешь-ешь. Глянь на себя, худющий какой.
   - Раньше я таким не был. До похода, в смысле. Не знаю, чего это со мной не так... - человек подумал, съел ещё пару ложек, его пауза неприлично затянулась. - А может быть я слишком стар, чтобы куда-то идти?
   - Я же уже сказала тебе, что ты не стар.
   - Я так не считаю, - покачав головой, человек отодвинул пустую тарелку, показав жестом, что больше не хочет. - Никогда об этом раньше не думал, нов последнее время мне больше и больше кажется, что... хотя, что это я такое говорю? Я же вышел из дому только вчера!
   - Уверен в этом?
   - Нет... Может и не вчера. Столько времени прошло... и всё это время... вот всё оно, на всём его протяжении мне кажется, что я зря сделал то, что сделал.
   Женщина молчала, хлопоча у плиты - она заваривала чай.
   - Я пошёл в город, а где он, этот город? Я пошёл за едой, а где она, эта еда? Я ушёл из дому и потерял всю свою уверенность. Я знаю только то, что ничего не знаю и ничего не понимаю.
   По кухне расплылся запах заваренного чая. Густой, горячий, нежный.
   - Да, дома принимать решения легче, - сказала женщина. - Гораздо легче. Я решила остаться в своём, хотя мой сын тоже ушёл. И его жена ушла, забрав с собой детей.
   - Они поели серой земли?
   - Жена сына с детьми - нет. Он очень непростой человек, её можно понять. А сын... когда засияла фиолетовая луна, он вышел наружу, спустился к реке, напился из неё и наелся земли с её дна. Я думала, он окончательно сошёл с ума... - женщина улыбнулась и покачала головой. - Может быть он и сошёл. Теперь его здесь нет и это главное. Я хотела поступить так же, чтобы пойти за ним, мне почему-то кажется, что если я поем серой земли, то сразу узнаю то, что мне нужно знать. А ведь я хочу знать, где мой сын? Значит, я это узнаю.
   - Так почему же ты решила остаться здесь?
   Женщина вздохнула и разлила чай по кружкам.
   - Ты веришь в то, что у некоторых предметов есть душа? Они могут к тебе привязываться. Как можно бросить что-то, что к тебе привязалось? Я не могу уйти из этого дома. Он мой, он меня любит, а я люблю его. Но ты... ты ушёл из своего. Это можно считать подвигом.
   - Никогда не чувствовал себя более неуверенным в себе, чем сейчас.
   - Надейся, что это пройдёт.
   Она больше не говорила, да и человеку нечего было сказать, они пили чай и смотрели кто куда, но не друг на друга. Разговор у них вышел сумбурный, ведь каждый говорил о своём, о том, что волновало его, слабо связывая это со словами собеседника.
   - Так ты хочешь уйти, но не можешь?
   Женщина кивнула.
   - Я думаю, если тебе не хочется уходить, то уходить и не надо. Особенно сейчас, когда светит фиолетовая луна, - человек допил и поставил чашку на стол. - Я немногое понял о том, что случилось, но уж точно осознал то, что нужно доверять своему нутру. Если твоё нутро говорит тебе делать что-то, то это что-то нужно делать. Мир очень изменился, это всё, что я вижу. И хоть я очень не уверен в себе, но сейчас... - и человек понял, что говорит это не женщине, а себе, и что она смотрит на него с улыбкой, и что суп из требухи - вкусен, а местность вокруг не так уж и враждебна.
   Поэтому человек остался. И когда он решил это, то снова его поглотила окружающая среда и он стал для неё своим.
   Здесь было неплохо, хотя и непривычно для человека, жившего долгое время совсем в другом климате, но он быстро привык к тяжёлому, влажному воздуху, к жаркому солнцу, к реке у самого дома, к тяжёлой работе, к тяготному сну на кровати, к тому, что некоторые люди, появившиеся вокруг, его не очень-то и любят, но главное - женщина, каждый вечер гладила его по голове и говорила:
- Ты в порядке, сынок?
   А значит всё действительно было в порядке и ничего не стоило сожалений. Человек жил, охотился, ел опоссумов, змей, лягушек, танцевал у костров с другими людьми, которые хоть и не сразу, но приняли его, а значит это была хорошая жизнь. Но всё это - совсем другая история, совершенно здесь не нужная, и, значит, оставшаяся где-то там вдалеке.
   Однажды ночью человек проснулся, и понял, что сквозь окно на него светит фиолетовая луна, такая же огромная, какая была у него дома, в настоящем доме.
   И человек ушёл, на прощанье поцеловав женщину в её сухую щёку.
   Он спустился вниз к реке, где всё ещё были рельсы, черпнул на прощанье, умыл лицо, хотел было прогнуть на железную дорогу, но его окликнула проснувшаяся женщина.
   - Посмотри на себя ,чужак! Ты же такой худой!
   В голосе её был задор, как при первой их встрече.
- А может, всё-таки останешься?! Отъешься хоть нормально! У меня еды полно!
   Человек зашёл на железную дорогу, нащупал ногами рельсы и пошёл дальше.
   Он снова и снова шёл, понимая, что скоро окружение непременно изменится, и оно, в конце концов, действительно изменилось. Человек и сам не заметил, как это произошло: вроде бы моргнул или на что-то отвлёкся, а когда снова осмотрелся вокруг - всюду лишь только падающий снег, сугробы и светящая с неба фиолетовая луна.
   Холод не ощущался, но было понятно, что нужно лишь сойти с рельс, чтобы оказаться в его власти. Поэтому человек шёл быстро, надеясь, что скоро обстановка сменится ещё раз, хоть и понимая где-то на границе разума, что этого не произойдёт.
   Вид вокруг был удивительно красивый, особенно с этих рельс. Человек мог любоваться красотой зимы, будучи сам в безопасности. Он и любовался. Это была не такая зима, которую можно было бы видеть ранее - это была зима...
   -...фиолетовой луны, хотя снег, я уверен, не гнилой... ведь он падает с неба. Интересно, что случилось с небом? Ах, небо, какое же небо!
   Необычное, но не только из-за луны, а само по себе. Человек подумал, что не может описать этого, а даже если мог бы, то никто, кому довелось бы его описание читать, не смог бы это представить. Потому что небо было удивительно чистым и удивительно мёртвым. Удивительно гнилым. Но не гнилью земли - гнилью высохшего забальзамированного трупа.
   - С забальзамированного неба сыплется забальзамированный снег, готов поспорить, что мороз там тоже удивительный... забальзамированный...
   И хоть погода вокруг оставался одной и той же, но местность менялась. Человек вышел из заснеженных холмов, рельсы шли куда-то вниз, а там скрывались густым идущим снегом. И спустившись ниже человек понял, что рельсы теперь идут по льду. Огромное, огромное море раскинулось так широко, что куда ни кинь взгляд - всюду лишь зелёноватый лёд.
   - Меня это пугает.
   Он пошёл ещё быстрее, почти побежал, и вовсе не из-за того, что боялся провалиться. Он не боялся. Он знал, что море промёрзло насквозь. Это и пугало. Так, как не пугала гнилая земля, и так, как не пугал бальзамированный снег, как не пугало высохшее море и разрушенная лощина: в них ещё оставалась хоть какая-то жизнь. Замороженное море же было мертво. И вся эта смерть навалилась на одного него, человека, шедшего через неё. Ужасное, ужасное испытание.
   Поэтому он шёл вперёд, не думая даже, даже представить не решаясь, что сможет остановиться хоть для чего-нибудь.
   Но всё же остановился. Потому что в этой бесконечной смерти увидел кого-то живого. Это был некто, почти неразличимый с рельс. Он полусидел-полулежал на зелёном льду, одну ногу выпростав из под себя, а вот второй ноги у него вроде бы видно и не было, но, приглядевшись, человек понял, что она попросту вмёрзла в лёд. Сидевший посмотрел на идущего по рельсам человека и покачал головой. Жест его был так слаб, что с его усов и бороды даже не осыпался снег.
   Это и заставило человека спрыгнуть с рельс. В грудь ему сразу словно ударило молотом. Кожу закололо мириадом иголок. Он вдохнул полной грудью и закашлялся, проморозив себя почти насквозь, но, в то же время, ему стало полегче.
   Замороженный смотрел на него. Лишь один его глаз не был в ледяном плену и он двигался, показывая, что замороженный жив, но во всём остальном он был словно мёртв. Дуло вокруг нестерпимо больно.
   Человек оглянулся вокруг, пытаясь понять, как ему можно помочь вмёрзшему выбраться изо льда, но абсолютно ничто не шло ему на ум. И он решил идти дальше, опасаясь замёрзнуть. И двинулся человек назад к рельсам. А вот рельс уже не было.
   Поэтому он вернулся назад. Единственный свободный глаз вмёрзшего выпучился и налился кровью, но что уж тут поделаешь?
   - Что уж тут поделаешь?
   Вмёрзший молчал.
   - Да вот и я не знаю. Мне нечем тебя ото льда освободить, понимаешь?
   Вмёрзший молчал.
   - А если руками попробую - и руки разобью и замёрзну.
   Вмёрзший молчал.
   - А может и нет. Но не знаю. А что ещё?
   Вмёрзший молчал.
   - Вот всё-то ты молчишь, лучше ответил бы.
   Вмёрзший молчал.
   - Да-да, знаю, что ты не можешь, но у нас тут фиолетовая луна светит. Когда светит фиолетовая луна - многое возможно.
   Вмёрзший молчал.
   - Уж поверь, я знаю.
   Вмёрзший молчал.
   - А ты неплохой собеседник, - сказал человек. - Я тут много где шёл и вообще, людей встречал разных, понимаешь? Всем есть что сказать. Это хорошо, когда есть, что сказать, но иногда хочется и самому поговорить. Уж ты-то меня понимаешь, да? Да, я вижу... ладно, ты сам-то тут как оказался?
   Вмёрзший молчал. Однако, единственным своим глазом он повёл право для себя и влево для человека. Человек посмотрел в том направлении и увидел там всё такую же снежную пустошь.
   - А, - сказал он. - Ты прибыл оттуда? А как? На чём?
   Вмёрзший молчал. Глазом своим он указал сначала вверх, потом вниз, на лёд.
   Человек посмотрел вверх и ничего не увидел. А потом вниз и тоже ничего, но, приглядевшись, смог сначала едва-едва, а потом уже нормально разглядеть корабль, старый, деревянный, что-то типа галеры, но с парусом. Человек не знал, как называются такие корабли, но однозначно, это был один из больших и старых. Человек пригляделся, подумав было, что ему показалось, но нет, там действительно были люди, которым повезло меньше, чем вмёрзшему - их вморозило полностью.
   - А они ещё живы?
   Вмёрзший молчал.
   - Хм... понятно. Их я достать не смогу. Да и тебя вряд ли. Впрочем... - человек ударил ногой по голове вмёрзшего.
   Вмёрзший молчал. Глаз его выпучился и налился кровью.
   Человек ударил ещё раз. Лёд треснул и откололся. Не целиком, конечно, но теперь уже свободен был не только глаз, а вся голова вмёрзшего, хотя кусочки льда были ещё у него в роскошных усах, бороде и длинных, спутанных волосах.
   Вмёрзший выплюнул ещё немного льда изо рта и выругался.
   - Блядь!
   - Извини, мне пришлось.
   - Блядь! Не поэтому! Продолжай уже!
   И человек продолжил откалывать лёд, раздавая вмёрзшему увесистые тумаки по всему телу. Много времени прошло, прежде чем весь лёд откололся. Человек увидел, что вмёрзший одет в старую одежду частью из волчьих шкур, а частью из кожи всё того же волка, что руки у него очень сильные, а кожа здорового цвета, даже несмотря на холод. Освободившись ото льда, вмёрзший снова выругался:
   - Блядь!
   И, крякнув от натуги, вырвал свою ногу изо льда сам. Он захохотал, довольный собой. Человек понял, что первый раз за очень долгое время он слышит чей-то искренний смех.
   - Наконец-то! Ха-ха-ха! - вмёрзший протянул человеку руку, а человек её пожал. - Так что, пойдём?
   - Куда?
   - Как куда? Корабль ждёт!
   И человек понял, что так и должно быть, и они пошли.
   У них было множество приключений. Они нашли остров, нарубили дерева, льда и камня, а затем построили из них корабль. Это был такой корабль, что мог ходить и по морю, и по океану, и по льду и по земле. Но там, где были они, был только лёд, и по нему корабль мог ходить. Они нападали на другие корабли, на других людей, на их поселения, сначала вдвоём, потом к ним присоединились другие люди. Прекрасные были времена! Сначала человек и вмёрзший были знакомыми, потом стали друзьями, и в какой-то момент даже назвали друг друга братьями. Они говорили о жизни и о смерти, о любви и о ненависти, а всё, что у них было, они делили на двоих: и добычу, и радости, и горести, и даже женщин. Вмёрзший был благодарен человеку, а человек помнил, кем его сделал вмёрзший. Множество приключений произошло с человеком в то время, но это совсем другая история, совсем-совсем другая, может личная, и лезть в неё не стоит?
   Так или иначе, человек понял, что ему пора идти, когда киль корабля заскрёб не по льду, а по земле - корабль прибыл к лесу.
   Вмёрзший понял, что человеку нужно идти, они снова пожали друг другу руки и человек сошёл с корабля, сделал шаг, оглянулся, а корабля больше и не было.
   Вокруг был не просто лес, а Лес, всем лесам лес. В него тянулись рельсы.
  
  
   Человек шёл по рельсам, но больше его не затягивало в них. Лес был частью рельсов.
   Пахло вокруг свежим воздухом, тяжёлой и неприятной травой; шумели вокруг звери и ветер, иногда порывы напоминали рычание хищников; с тяжёлых, кривых веток иногда падали листья; с неба светила всё та же фиолетовая луна. Человек шёл и шёл, а на душе у него становилось тем хуже и тяжелее, чем он глубже входил в лес. Рельсы были проложены порой прямо через деревья, огибая их, сквозь шпалы проросла трава, кое-где лежали камни-валуны. Человек шёл, ощущая, что город уже близко, осталось лишь пройти.
   И тогда-то он увидел то самое. В самой глуши, он мог бы поклясться, что это та самая середина леса, его центр, если возможно вычислить его вообще, этот центр. Там стоял небольшой домик, простой, словно с иллюстрации в книге сказок, избушка, ограждала его плетёная изгородь, можно было ещё разглядеть возле домика баню и садик с какими-то травками. Так это всё было притягательно, что человек не удержался, и подошёл к изгороди, увидев, что скрывает она женщину, стоящую на коленях и собиравшую травы в корзинку. Платье на ней было белое, волосы у неё были чёрные, губы у неё были красные, а глаза у неё были тоже чёрные.
   - Привет! - сказала она человеку. - А ты кто?
   - В город иду. Долго иду.
   Он ответил сухо. Женщина его немного пугала.
   Она засмеялась, смех не подходил к её глазам.
   - Я же спросила не куда ты идёшь, а кто ты, глупенький!
   - Да я не знаю особо. Мне известно лишь то, что я иду в город.
   - Да-а-а?
   Она встала с колен, отряхнула платье и подошла к плетню, оперевшись на него, глядя на человека чёрно и бездонно.
   - Не знать, кто ты - это очень плохо. Как же ты шёл, да и долго шёл, если не знаешь, кто ты?
   И человек рассказал её про арройо, про высохшее море, про землю болот, про замороженный океан, про встреченных им людей и про то, что он пережил вместе с ними.
   - ...но нигде не остался, как видишь, - закончил человек.
   - Даже так. Может это потому что тебе нужно попасть в этот твой самый город?
   - Может и поэтому. А может быть, мне нужно было встретить тебя, ведь есть в этом своя логика, - человек тоже опёрся на плетень. - Ещё одна встреча перед самым приходом в город. Кто сказал, что три - хорошее число?
   - Никто не говорил! - она засмеялась.
   - Так что, и войти не пригласишь, и поесть тоже?
   - Нагло!
   Человек пожал плечами, а женщина снова засмеялась и открыла ему калитку.
   - Что же, заходи, если так.
   И человек зашёл.
   Он не ожидал увидеть такое разнообразие самых разных растений в этом дворике, и был ошеломлён. Травы росли пышно и буйно, на сочной зелени хотелось лежать, раскинув руки. Женщина вытерла руки, немного испачканные зеленью, о передник, и упёрла их в пояс.
   - И чего стоишь? Давай, пойдём, в бане помоешься, затем поешь, потом спать ляжёшь, а назавтра уже и в город свой уйдёшь... он же недалеко, да?
   - Я не знаю.
   - Наверняка недалеко!
   И это было прекрасно. Человек шёл по дворику за женщиной и ощущал умиротворение. Вид вокруг был удивительно пасторальный. Старая изба, частью вкопанная в землю, пахла сухим деревом, от топящейся бани пахло дымом и немного угаром. Идя по вытоптанной дорожке, человек смотрел по сторонам.
   - А это что? - он увидел два каких-то колодца, один деревянный, а другой каменный, заброшенных, к ним дорожке протоптано не было.
   - Колодцы. Они старые. Я не пью воды из них... тем более сейчас.
   - Серая земля?
   Женщина в ответ лишь неопределённо пожала плечами. Человека это вполне удовлетворило.
   И была баня. Конечно, она доставила человеку не так много удовольствия: слишком чужая жара, слишком чужой пар, слишком чужое... всё.
   Но человек наконец-то почувствовал, что может расслабиться, всё вокруг призывало его. Он вытянулся на деревянной полке, облился горячей водой ещё раз и закрыл глаза, блаженствуя. Невозможно сказать, много ли времени прошло, но он точно не уснул, потому что иначе не услышал бы тихое:
   - Какой ты худой... - той самой женщины.
   Человек вздрогнул, открыл глаза и прикрыл руками пах.
   Она стояла на входе, закрыв дверь, чтобы не выпускать жар, обнажённая. Длинные волосы прикрывали её грудь, низ живота тоже чернел такими же, как и на голове, волосами, а глаза её горели.
   - Такой худой... ляг на живот. Я тебя помою.
   - Слушай...
   Она сверкнула глазами и человек перевернулся. Женщина подошла к нему, зачерпнула горячей воды и, голыми руками, начала растирать её по его телу, ощупывая его крепкими пальцами, проводя ногтями по каждому волоконцу мышц, всё так же горячо шепча:
- Худой... худой... какой же худой...
   - Я был толще, когда уходил из дому.
   - Что случилось?
   - Чужие места тянут из меня силы.
   - Чужие места? Ужас... они настолько чужие?
   Человек промолчал. Женщина, не дождавшись ответа, зачерпнула ещё воды.
   - Теперь на спину.
   Не подчиниться не получилось бы. К тому же, человек опасался совершенно зря: как мужчина он оказался бессилен, после перенесённого им путешествия, а женщина, заметив это, не стала ничего делать, даже если и хотела.
   В конце концов человек оказался если и не вымытым, то по крайней мере отдохнувшим после массажа.
   - А теперь - в дом!
   Они пробежали друг за дружкой через дворик. Время уже было позднее, тёмное. В тёмной избе пахло почти как в бане, только воздух оказался не такой влажный, конечно, пахло только что сготовленной едой, пахло сухими травами и молоком.
   Женщина молча указала на лавку, человек сел, за ним села женщина. Она не ела. Подперев щёку рукой она смотрела, как ест он, а ел он жадно, хотя глаза его, конечно, оказались гораздо жаднее его желудка: съев немного мяса, тушёного с травами, и попив воды, он почувствовал, что сыт и хочет спать.
   - Спасибо. Мне бы прилечь.
   - Так я уже постелила! - она указала рукой на лавку, где действительно было постелено, да не просто так, а с кучей самодельных подушек, для мягкости.
   - Я... я так рад. Серьёзно. В смысле, меня и раньше кормили, и раньше всё было такое, но...
   Человек не мог объяснить, потому что не находил слов, а сказать он хотел, что приятной была баня, сладкой была еда, такой милой была хозяйка и уж спать тут, наверняка, будет особенно мягко. Но он не мог. Возможно потому что не мог вообще, а может быть потому что слишком уж был сонный. Он лёг на лавку, накрылся полотнищем и погрузился в дрёму.
   Женщина начала прибирать. Она скинула кости в отдельную ёмкость и вынесла её за порог.
   - Спишь ли?
   Человек угукнул, потому что не уснул окончательно.
   Женщина улыбнулась и продолжила уборку, вытерла со стола, собрала деревянные тарелки.
   - Спишь ли, дружочек?
   - Не сплю, живу...
   Она успела закинуть дров в печку и закрыть её заслонкой, и даже надраить тарелки и котлы, полностью закончив уборку, даже сдвинуть стол в сторонку успела, прежде чем на её вопрос:
   - А теперь спишь? - человек не ответил
   Она подошла к нему и посмотрела. Покачала головой, недовольная, чмокнула губами, провела по ним языком и мягко, неощущаемо поцеловала человека сначала в лоб, а потом в губы.
   Её удовлетворило почувствованное
   Поэтому она отошла к печке и достала из-за неё кривой, старый кинжал.
   Подошла к человеку. Примерилась. Ударила его кинжалом в грудь. Прямо в сердце.
   Как только горячая кровь капнула на пол избушки, та затряслась и задрожала, затрещало дерево, что-то вокруг ухнуло и гукнуло, застучали друг о друга тарелки и избушка словно бы выросла вверх, но ненамного. Потому что на самом деле она не выросла, а просто распрямила ноги, тощие, костлявые, куриные.
   Женщина, достав из-за печки теперь уже топор, начала разделывать человека.
   На этом его история закончилась.
  
   Три-точка-один: когда человек ушёл из дома, целиком и полностью про его отца
  
   Человек скрылся за воротами, а его отец остался дома, не зная, что сын его уйдёт далеко-далеко и в конце концов будет убит хозяйкой дома стоящего на куриных ногах.
   Отца человека ждала совсем другая жизнь. По крайней мере в моменты, пока он был предоставлен самому себе.
   Он спокойно жил, спокойно ел, спокойно спал. Он очень быстро понял, что еда в его животе не переваривается, а значит, если он продолжит есть - то брюхо его раздуется совсем до неприличных размеров, поэтому он раз за разом вскрывал его, доставал оттуда съеденное, зашивал себе живот и ел по второму разу. Жизнь его шла спокойно и размеренно. По крайней мере в те моменты, когда он этого хотел, и даже постоянный плач продавщицы отцу человека уже не мешал, о, нет, он научился относиться к нему так, как относятся к вою сильного ветра. Отец человека жил совсем один, и его это устраивало.
   В один день у него был на обед ковер. Ковер, под собственным отцовым желудочным соком, уже столько неоднократно съеденный, что сырым его считать было решительно нельзя, поэтому это была какая-то экзотическая готовка, крайне необычный рецепт, в котором отец человека находил свою прелесть. Огромный кусок старого ковра он положил на лучшей тарелке, которую смог найти: овальной, сервировал его посыпкой из гнилой земли, старым высохшим сеном и водой из прозрачной бутылки с крестом, откуда-то такая нашлась, вот бывает же? К такому мероприятию нужно и одеваться соответствующе, поэтому, найдя один из своих лучших костюмов, отец человека был именно в нём: несколько широкие серые брюки, такой же серый пиджак, белая рубашка и старый солдатский ремень, потому что иного не нашлось.
   Отец человека расположил тарелку за столом и сел перед ней, взяв в левую руку вилку, а в правую нож. Ему не понадобилось много времени, чтобы вообразить себе музыку. Музыка - это прекрасно. Поэтому отец человека вообразил себе лучшее, что смог.
   Боссанову.
   Музыка сразу родилась в его голове и заполнила всю её без остатка. Неторопливый ритм напомнил ему о латиноамериканских ресторанах, португальский говор, когда-то слышанный отцом человека в старых фильмах, тоже зазвучал на фоне, достаточно было лишь закрыть глаза, чтобы атмосфера полностью создала сама себя; отец человека именно так и сделал, и больше открывать глаза ему не понадобилось.
   Капелька за капелькой, луч за лучом вокруг возникла прекрасная зала, большая, бесконечно уносящаяся вперёд, вдаль, но на самом важном месте само собой сидел отец человека.
   Он сидел за заранее заказанным столиком. Достаточно было только позвонить Гильберто, и тот всё устроил, хорошо быть элитным клиентом. В паре шагов бар, возле которого отираются знакомые лица - они часто сюда ходят, они любят это место. В центре, достаточно близко, чтобы можно было всё слышать, но достаточно далеко, чтобы не мешать и не раздражать, сцена, на которой выступает Она. Она выглядела каждый раз совершенно по иному, но лицо, её лицо, каждый раз это лицо было её лицом, ЕЁ лицом, лицом его жены, которую...
   - Ваш напиток, - сказал отец человека сам себе. - Прошу вас, это за счёт заведения.
   - Конечно... - ответил человек сам себе, взял несуществующий стакан и пригубил несуществующий бурбон. - Прекрасно. Может быть я даже захочу это повторить.
   - У меня всё в порядке?
   Характерное лицо отца человека слегка исказилось в гримасе непонимания.
   - Ох, конечно же, простите... у вас всё в порядке?
   - У меня... Конечно же. Что может быть лучше всего этого? - он обвёл рукой свой стол, залу и сцену, на которой пока никто не пел. - Ничего. Это же прекрасно. Я каждый раз прихожу сюда и мне приятно, что я нашёл это место.
   - Или оно нашло вас?
   - А может быть и так, может быть и так... знаете, мне сегодня как обычно. И, - одним махом отец человека допил поданный ему стакан. - Повторите. Очень, очень приятно.
   Во мгновение ока на столе оказалась тарелка со стейком прекрасной говядины средней прожарки, с колечками красного лука, горошком и отличным соусом. Отец человека снова пригубил из стакана и принялся есть.
   Прекрасно.
   Восхитительно.
   Это определённо стоит своих денег...
   - Я так и знал, что увижу тебя здесь, ха-ха! Эй, Гильберто, принеси сюда стакан и целую бутылку! Ха-ха-ха!
   - Иисус Мария, опять ты начинаешь! Ещё даже петь не начали!
   - Никогда не бывает слишком рано!
   - Может быть и так...
   - Конечно так! А что же у тебя? И не ври, вот не бреши! Вижу же!
   - Ну... Сын. Сукин кот, уж прости меня. Из дому ушёл.
   - Бунтует или по делу?
   - Говорит, что по делу. Но чёрт его знает. Он ведь уже давно ушёл. Месяц, кажется, может даже больше... Чёрт их поймёт, этих современных детей. Я его так никогда и не понимал. Ни в детстве, ни даже сейчас.
   - А кто понимает? Думаешь я свою понимаю? Боже, порой мне кажется, что если я умру, то она всю семью пустит по миру всего за месяц! Как они вообще могут так жить?
   Два друга пожали плечами почти синхронно. Именно в этот момент официант принёс бутылку и два стакана, разлил на два пальца в каждый и бесшумно отошёл.
   - Вот и я не понимаю. Нет, знаешь, он ведь не бестолковый у меня, кость крепкая, хватка отцовая. Когда против меня пошёл...ух-х! Я его зауважал.
   Отец человека покачал сам себе головой и позволил себе не согласиться.
   - Убийство - не выход.
   - Сказал мне человек, который убивал?
   - Я не хочу об этом говорить...
   - Мы должно об этом поговорить. Ведь до главного номера ещё долго, много времени.
   И отец человека снова закрыл глаза, потому что атмосфера опять сменилась: вокруг запахло гнилой травой, скошенной травой, росой, и запахом загородного утра, когда в воздухе витают остатки старой пыли и выхлопных газов машин, но всё это ещё вкусно и не травит тебя.
   Отец человека вспомнил первый раз, когда он убил. Его, закрывшего глаза, из одной комнаты в его мозгу, комнаты воображения, перенесло в другую комнату, комнату памяти, в те времена, когда фиолетовой луны нигде ещё не было, когда всё было ясно и понятно.
  
   Самая большая трагедия отца человека заключалась в том, что в первых своих воспоминаниях он ещё кое-как помнил мать. Он не помнил лица, не помнил мягкости её рук, не помнил ничего, кроме глупого, как ему казалось, случая, когда они с ней шли в детский сад, а он перетянул через свою грудь белую резинку.
   - Сними её, чего ты?
   - Я как солдат, я как солдат! - говорил тогда ещё не отец человека, а мальчик, имея в виду, что резинка очень похожа на белую портупею.
   Его мать смеялась и всё было хорошо: светило солнце, ветер не пробирал до костей. Прекрасный момент.
   А потом мать ушла из его жизни и, что всегда его бесило, он совершенно не помнил, как и не знал почему, хотя постоянно пытался понять её. Всю жизнь его воспоминания, связанные с матерью, были пропитаны чувством глубочайшей обиды.
   Даже если она умерла, то почему она умерла? Почему не забрала его с собой, туда, в смерть, почему не осталась с ним?
   Если ушла и бросила... опять же, почему?
   Умерла или бросила?
Бросила или умерла?
По своей воле или нет?
Из этого и рождалась в нём дикая, неутомимая, ненасытная обида. Сама возможность того, что такая милая, такая дорогая ему, пусть даже и по воспоминаниям, женщина, могла уйти от него по доброй воле, будила в нём нечто, что он не мог описать, будучи маленьким, да и не смог бы описать до того, как повзрослел.
   Именно это. Не холодность и ужас места, в котором он оказался, где были сотни таких как он, брошенных. Не то, через что он прошёл. Именно это чувство и сделало его тем, кем он стал.
  
  
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и посмотрел на залу ресторана.
   Конечно, в ней были женщины, красивые, идеальные и безликие, потому что воображаемые. Но даже несмотря на это к каждой из них отец человека ощущал невероятную по своей силе ненависть. Абсолютно нелогичную. Но как же можно было иначе?
   Каждая из них - животное, способное придать.
   Каждая из них понимает лишь грубую силу и удары в лицо.
   Каждая из них... каждая из них...
   Воображаемый сам себе отец человек сцепил зубы и воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза.
  
  
   Все ли хищники рода человеческого чуют это?
   Даже не такой вопрос.
   Все ли хищники рода человеческого рано или поздно осознают себя?
   Отец человека, уже после своего первого раза, конечно, когда смог относиться к этому хладнокровно, очень долго обдумывал, что было бы, если бы он не открыл в себе решимость убить.
   Или же эта тяга разрушила бы его жизнь, и в конце концов он сломался бы, не выдержав отрицания, жил бы раздавленным тягой, которую он не может реализовать?
   Отец человека не знал. Он знал лишь то, что эта тяга была в нём всегда.
   С самого места для брошенных, жизнь в котором была тяжёлой. Кто вам расскажет про всеобщую справедливость, царившую в самой большой стране мира?
   - Да как же это так, плюньте этому человеку в лицо!
   - Ты тут один.
   - И правда...
   Многие люди что-то хотят забыть в своей жизни. И отец человека тоже хотел забыть. Всю свою жизнь он хотел забыть детдом, скотский загон для человеков. Если в обычной школе гранят булыжники и дробят алмазы, то что до... Отец человека помнил, что многие из его товарищей не знали, как звонить по дисковому телефону, они не понимали, что сахар в чай надо класть отдельно, искренне считая, что он появляется в нём сам. Это были ограненные мальчишки и девчонки, сломанные сами, но прекрасно умевшие ломать других.
   - И правда...
   Их вели в зоопарк, и они отбирали у малышей мороженное. Кто мог бы их осудить? Злые и, снова это слово, неприспособленные, они видели вокруг себя другой мир и других детей, единственная вина которых была в том, что их избаловали любовью. Как у таких можно что либо не отобрать? Мороженое. Ситро. Ботинки. Часы, подаренные родителем, прибывшим из Кубы.
   Отдай.
   Отпусти.
   Нет, отдай.
   Ма...
   Ах, ты сука! На! На!
   Любимый ребёнок плачет, скрючившись за клеткой с камышовыми кошками.
   Нелюбимый ребёнок идёт к своей группе, кто его найдёт?
   Но хуже всего не ненависть к другим. С этим ещё можно мириться.
   Хуже всего ненависть к себе и к собственной слабости. Впрочем, психология - методика, зачем ей верить? Важно совсем другое.
   Отец человека с ужасом осознавал, что прекрасно понимает и не осуждает тех, чьи липкие и потные ладони навек отпечатались у него на спине, чья хватка его волос так и не разжалась у него в памяти, чья...
   Запах мочи и кала, холод из открытой настежь форточки, затхлый запах мокрых от сырости окурков, хватит, мне же больно, хва-ва-ва-ва-ва...
  
  
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и выпил бурбона, стуча зубами о стакан.
   - Что, - спросил он с другой перспективы. - Опять вспомнил?
   Отец человека мотнул головой, отгоняя воспоминание, снова глотнул бурбона и снова закрыл глаза. В конце концов до того, как придёт она, ещё осталось время.
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза и погрузился в воспоминания дальше.
   - Скоро выступление. - сказал он сам себе.
   - Я понимаю. Раз уж мы начали вспоминать - надо вспоминать до конца, ты так не считаешь?
  
   Может и не хватить сил сопротивляться, это нормально. Главное - найти силы пережить.
   Отец человека чётко мог провести линию, если бы захотел, между собой до случая и после него.
   До него - обычный ребёнок, запуганный, жестокий, но не жёсткий.
   После - отец человека чётко разделял себя, истинного себя, нерушимый и неуязвимый стержень, и своё тело. Тело может вытерпеть что угодно. Ведь оно - скафандр для Uber-Ich, стойкого и прекрасного. Это осознание помогало в моменты самоконтроля.
   Ты можешь не есть - ведь есть нужно не тебе, а твоему скафандру.
   Ты можешь не пить - ведь пить нужно не тебе, а твоему скафандру.
   Ты можешь не спать.
   Ты можешь не дышать.
   Ты должен читать.
   Ты должен учиться.
   Ты должен притворяться.
   Если уж тебя сломали - будь добр, прибери обломки и собери себя заново.
   Всю жизнь отец человека прожил в странном, двойственном состоянии полнейшего безразличия к себе самому и окружающему миру. После ужасной ночи всё на свете само собой для него словно отфильтровывалось и не доходило до его души, совершенно не трогая. И раньше-то не слишком бойкий, он стал совсем тихим и замкнувшимся.
   Поэтому его и усыновили в конце концов очень чудные люди.
   - Они ведь меня действительно любили. А я даже и не пытался.
   - А может пытался?
   - Нет, правда, не пытался. Я ведь специально себя так вёл. Эти все... хуесосы, пидоры. Они не понимали. Ты должен...
   - Опять должен? - человек перебил сам себя и жёстко попенял себе за это, но без слов.
   - Должен. Должен играть роль. Людям кто нужны? Ну, тем, кто приходит в такие места. У них образ. Лорд Фаунтлерой, Оливер Твист. Идиоты.
   Чудные люди верят в чудеса. Воспитанные в благородстве они ищут того же благородства у тех, в ком его нет и быть не может. Они считают, что такие вещи проявляются в крови, а они в крови не проявляются.
   Отец человека подумал это и прокомментировал:
   - Эти пидоры не понимали, что нужно вести себя тихо. Пришли смотреть - а ты сиди и читай книжечку. Будь бледным, чтобы аристократически. Вежливым. Хрупким, как тростиночка, ведь именно этого от тебя и хотят.
   Отца человека понесло. Он заговорил сам с собой горячечно, нервно:
   - Иногда я думаю, а если бы я не притворялся, а был самим собой... хотя кто я был в тот момент, я не был самим собой... но если бы я был другим. Не пытался строить из себя херувимчика с иконы. Они бы меня взяли? Они же такие хорошие оказались, а? Школа, университет, всё так идеально было... Хуй в рот. Не взяли бы. Ездили бы дальше по детдомам. Искали бы. И взяли бы кого угодно, но не меня. Круто, что они взяли меня.
   Маленькому ребёнку действительно это пошло на пользу, хоть из состояния отстранённости он так более и не выходил, притворяясь диким цветком, возросшим на навозной куче.
   Он дрался в школе, зная, что родители придут к её директору с коробкой заграничных конфет или с бутылкой заграничного алкоголя и будут извиняться, говорить благоглупости про искалеченную психику и период реабилитации. Он сбегал из дома, чётко выжидая сутки или двое, и потом позволяя найти себя милиции или всё тем же родителям.
   Отец нервничал и хватался за сердце, мать обнимала, поила какао и читала книжки... чудные, право, чудные и чуднЫе были люди. Ими так легко было управлять. Всё шло согласно плану.
   - План. Хорошее слово.
   Да. На всё-то у него был план.
   И даже на первое убийство.
  
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и обвёл взглядом залу. Люди замолчали и посмотрели на него, всё-таки они тоже были воображаемые и легко следовали за его мыслями, подчинялись желаниям. Все они посмотрели на него, и лица их, раньше невнятные, нечёткие, смазанные, начали обретать различимые даже издали черты. Всё это оказались убитые им в разные моменты жизни. Великое множество, но все одинаковые, восково-чистые и глянцево-стерильные. Все они подняли стаканы, отсалютовали своему убийце и выпили по глотку в честь него.
   Отец человека благосклонно кивнул им в ответ, и снова уже хотел было погрузиться в воспоминания, просмаковать первое убийство, женщину, которую он нагнал дождливой ночью и зарезал (как же это было сладко, как же это было приятно, он мог поклясться, что ощущает, как её жизнь протекает у него сквозь пальцы, как её пульс переходит по рукояти ножа, воткнутого в сердце, прямо ему в руку, а из руки в грудь, находит путь к сердцу и гнездится там, даруя силу, которой убитая оказалась недостойна), но теперь уже все снова замолчали по совсем иной причине.
   И замолчали не просто все, замолчало само место, не стучали туфли по паркету, не слышалось звона от барной стойки и с кухни. В зале появилась она.
   - Дамы и господа... - таинственно сказал конферансье (его не было в зале, но голос его должен был прозвучать и он прозвучал). - Выступление начинается.
   Выступление началось.
  
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо за...
   - Не закрывай глаза, я прошу тебя.
   Она пела, но она же, другой частью себя, подошла к отцу человека и присела к нему за столик, а официант быстро наполнил ей бокал шампанским.
   - Сейчас так много звёзд, ты так не считаешь?
   Отец человека взял стакан с бурбоном и посмотрел в потолок.
   - И правда. Очень много звёзд... А я хотел бы забыть.
   Господи, как же ты невыносимо прекрасна.
   - Забыть меня? - она рассмеялась и тряхнула длинными светлыми волосами
   - Да.
   Он больше не мог ничего сказать, а она не хотела ничего говорить, и звучала вокруг них музыка про то, что вокруг много песен, и мечтаний, и, самое главное, звёзд.
   Отец человека думал о том, что его жена, давно убитая им, сидящая напротив него, великолепна, идеальна, очень красива, восхитительна...
   - Я прошу, хватит.
   - Я бы всё равно хотел забыть тебя.
   - Я это понимаю... я плохая, да?
   - Ты не плохая, просто я...
   - Но я же плохая.
   Музыка звучала и звучала. Люди вокруг разговаривали о своём. Официанты носились туда и сюда с закусками и выпивкой.
   Отец человека и его жена сидели и молчали.
   - Ты не плохая. - в конце концов сказал он ей.
   Она улыбнулась, показывая, что не верит, но понимает, и резко сменила тему.
   - Как он?
   - Он ушёл в город... - отец человека улыбнулся. - Знаешь, а ведь он тоже не плохой.
   - Даже несмотря на то, что убил тебя?
   Отец человека вздохнул и ответил:
- Я этого заслуживал.
   Она кивнула в ответ.
   - Этим мы с тобой и отличались... Мы же почти одинаковые были, милый. Но ты понял, что ты плохой и всего этого заслуживаешь. А я - нет...
   Не думай о том, как убил её, дурак, что ты, что ты, что ты
   - И правильно, не думай. Лучше подумай о чём-нибудь хорошем?
   И сразу же в памяти его всплыло многое, кроме её светлых волос. Отец человека вспомнил их первую встречу. Университет. Её простое, но изящное платье, её всё такие же светлые, но тогда короткие, волосы, её худобу, её запах (духи с названием цвета столицы), её вес на его руках.
   - А ты меня действительно любил?
   - Я тебя и сейчас люблю.
   - Но говорил, что не любишь.
   - Это очень трудно - любить тебя.
   Теперь это были не только волосы. Она сидела напротив такая же, как в момент их первой встречи, молодая и ещё более прекрасная, и отец человека понял, что сам стал моложе, под стать ей.
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза и вспомнил.
  
   К тому моменту он успел убить неведомое множество кошек, собак и троих женщин. Не то, чтобы очень много, и не то, чтобы именно специально женщин, просто ненавидел их отец человека больше, чем мужчин.
   Он стоял в универси... Хотя зачем?
   Он не захотел представлять себе момент таким, каким он был на самом деле. Воспоминания - как солнечные лучи, делай с ними, что хочешь. Поэтому встретились они не в университете, в первый день, на знакомстве группы.
   Это был парк. Или даже открытый космос. Вокруг звучала босанова. Она шла в лёгком платье, а музыка обволакивала её, подчёркивала её божественность. Из её глаз светила пронизывающими лучами взорвавшаяся Бетельгейзе. А губы, немного бледные, возбуждали, когда она улыбалась, и ещё больше возбуждали, когда она была серьёзна.
   В первый раз в своей жизни отец человека почувствовал к женщине что-то ещё, кроме всепоглощающих презрения и ненависти. А она сама, объект этого "чего-то ещё", посмотрела на него лучами взорвавшейся сверхновой из глаз и сказала:
   - Почему вы так на меня смотрите?
   Он не нашёлся с ответом.
   Она, не дождавшись, в ответ улыбнулась, пожала плечами, и пошла было мимо, но тут он спохватился, догнал её и, краснея, бледнея, смущаясь, спросил её имя и телефон... Вокруг был цветущий луг или прекрасный зимний лес. А ещё звучала босанова.
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза.
  
   Она всё так же сидела напротив и всё так же пела со сцены, но, конечно, она сидела напротив, смотря на него, улыбаясь.
   - Это было очень мило. И зачем тебе это забывать?
   - Я... я тебя убил.
   - Что за глупости!
   Она нахмурилась, отпила из стакана, резко протянула руку через стол и взяла его за указательный палец.
   - Дурачок. Это я плохая. Я.
   - Ты не плохая. - хмуро и упрямо ответил отец человека
   - Дурачок, какой же ты дурачок.
   И столько пронеслось в памяти отца человека эпизодов, столько хорошего и плохого, столько всего, что он не выдержал и заплакал. Ещё и музыка. Босанова. Его и её музыка. Отец человека не мог сдержать слёз, они капали на тарелку в стакан.
   Его жена сразу же встала со стула, подошла к нему, обняла и прижала его голову к своей груди.
   - Что ты, что ты... - зашептала она. - Что ты, я понимаю, не надо...
   - Почему я должен тебя терять? Почему я не могу тебя забыть?
   - Успокойся, хороший мой, успокойся, всё в порядке...
   Он пару минут не мог ничего сделать, слёзы просто лились. Потом перестали. Конечно. Никто не обращал внимания.
   А она понимала. Она всегда понимала.
   - Мужчины. Всегда-то вы более эмоциональны. Какой же ты у меня хрупкий.
   Она хотела отойти и снова сесть, но он схватил её за руку.
   - Танцевать. Уже рассвет. Рассвет уже. Давай потанцуем.
   - Потанцуем? Но... я же пою!
   - Вот и пой.
   Отец человека вытащил свою жену на середину зала и прижал её к себе. Сперва они неловко закружились , но потом это стало настоящим танцем.
   Теперь уже она прижала лицо к его груди. Но слёз он не ощутил. Когда она посмотрела ему в глаза, он увидел, что она улыбается.
   - Ты сказал, рассвет близко?
   - Да.
   - Рассвет полон мечтаний. Их очень много.
   - И одна из них наша.
   Она помолчала, а потом заговорила опять:
   - Рассвет. Но все звёзды всё равно видно. И у каждой, я уверена есть мечта.
   - Так много звёзд... Как же много звёзд.
   - А песня? У каждой звезды есть песня, ведь правда?
   - Ветер. Ветер полон песен. И одна из них наша, любимая.
   - Так много звёзд и так много песен... у каждой есть мечта.
   - А ведь вокруг так много звёзд.
   - Так много звёзд.
   Она встала на цыпочки потянулась к нему, чтобы поцеловать его. Прекрасная. Идеальная. Невыразимо, неописуемо, нет-таких-слов-чтобы-это-сказать-красивая.
   И, хотя реальная раньше, но теперь воображаемая.
   Воображаемая.
  
   Отец человека открыл глаза.
   Он увидел тарелку с куском ковра, посыпанным гнилой землёй и старым сеном.
   Он увидел стены дома. Из окна он увидел кусок затянутого серыми облаками неба и светящую даже днём фиолетовую луну.
   А вот своей жены, любимой жены он не увидел.
   Пальцами правой руки отец человека прикоснулся к своему лицу и подушечками почувствовал невысохшие дорожки слёз.
   Подскочив и дико заорав, он подхватил тарелку и швырнул её в стену. Он схватил стол и рванул его на себя, а потом тоже швырнул в стену. Он забегал по дому, крича, вереща, визжа, как маленький ребёнок, внезапно осознавший, что смертен, пытаясь хоть как-нибудь выбить из головы эти опять нахлынувшие воспоминания о ней, о ней, о ней, о той, кого рядом с ним не было, кто... бросила его.
   Крик не принёс покоя. Вся злость так и осталась в отце человека. Глухо, но как-то отстранённо рыча, он вернулся в кухню, пригладил волосы, и начал рыться в шкафчике с кухонными принадлежностями. Быстро нашёл нож. Попробовал пальцем, острый ли? Острый.
   Отец человека оделся и вышел из дома. Его переполняла ненависть. Он пошёл в направлении железной дороги. Наверняка кого-нибудь на ней можно поймать.
  
   Три-точка-два. Снова про отца человека после того, как его сына убили
  
   Меж тем, когда отец человека выбежал из дома, погода стояла просто замечательная. Всё-таки только-только перестала звучать песня про то, что среди множества мечт, есть чья-то особенная мечта, среди множества звёзд, есть чья-то особенная звезда, и всё вокруг ещё дышало счастьем, пусть даже и воображаемым.
   Но стоило отцу человека выбежать за ворота, как сразу всё кончилось, и остатки чего-то хорошего, пусть мало осталось в нём этого хорошего, выветрились из него моментально. Женщина, которая танцевала с ним и целовала его напоследок, слезы на его лице высохли, и снова он бежал вперёд и вперёд, как когда-то, вот только теперь вокруг было серое небо, мёртвая земля и больше ничего.
   Лишь изредка всхлипывала и стенала продавщица. Но к этому звуку отец человека уже привык.
   В остальном же - замечательная была погода. Даже несмотря на налитое серостью серым-серо серое небо, которое не могло бы стать ещё серее, даже если захотело бы. Даже несмотря на полную серостью серым-серо серую землю, которая не могла бы стать ещё серее, даже если захотела бы. Всё остальное, помимо земли и неба, было неважно. Дома и дома, воздух и воздух, пусть даже и остатки деревьев.
   Отец человека бежал вперёд, как бежал когда-то. Даже когда у него начали болеть ноги, он не обратил на это внимания, а потом ноги и вовсе болеть перестали. В руке отец человека зажимал нож. Отец человека продолжал бежать, осознавая что он делает и почему, но, меж тем, мыслями он снова был где-то далеко, но не в кафе, где его жена пела босанову (то было место для счастья и покоя), нет, теперь он просто вспоминал. Когда-то давно он бежал точно так же, вот только вокруг всё было совсем иначе.
  
   Ведь вокруг был город - не самый большой и не самый маленький, своими домами-коробками отъевший огромную часть территории у леса. Они сначала воевали, но потом жили друг с другом вполне себе мирно, лес и город. Лес рос вокруг города, храня в себе животных и прочие милости, а город стоял где-то в лесу, храня в себе в основном людей. Одним из этих людей был отец человека, который в те времена не так уж и много прожил, но явно не меньше двадцати лет, хотя так и не сказать сразу. Глядя на себя в зеркало (когда он глядел на себя в зеркало, были такие моменты) отец человека видел стройного юношу, чаще в светлых, клетчатых рубашках ,в серых брюках, и в туфлях под цвет ремня - ведь мужчину делает стиль.
   Женщина в халате, точно подогнанном по изящной фигуре, нахмурилась, сузила глаза, совсем уж превратив их в две щёлочки, и покачала головой. Её приемный сын стоял перед зеркалом и тоже хмурился, но по другой причине:
- Коричневые туфли с чёрными брюками? Серьёзно?
   Отец человека холодно окинул взглядом себя и, не обращая внимания на приёмную мать, отстранено отметил складки кожи, словно мог отчётливо, как под микроскопом, видеть каждую клеточку эпидермиса.
   - Прыщи, не лезут, нет? Вроде нет...
   - Ладно... всё-таки он тёмно-коричневый. Да и ремень такой же у меня есть. Вроде бы даже и нормально.
   Женщина всё равно хмурилась, но потом вздохнула и просто потрепала приёмного по аккуратно подстриженным светлым волосам.
   - Всё в порядке, Серёжа, честно.
   - Да я понимаю. - Отец человека кивнул, всё так же поглядывая в зеркало. - Извини пожалуйста.
   Он растянул губы в улыбке, ласково сощурил глаза и начал раздеваться. Мать его вышла из комнаты. Сергей, раздевшись до трусов, снова придирчиво посмотрел в зеркало, на этот раз оценивая уже себя. Бледная кожа, аккуратные ногти. Приспустил трусы и несколько раз повернулся вокруг своей оси. Сила рук, с проступающими венами, стройность развитых лёгкой атлетикой ног, подтянутость ягодиц, аккуратность коротких, всё таких же светлых, волос в паху, характерные две толстые вены идущие верах там же. Возможно, этому стоило бы радоваться, но Сергей машинально отметил про себя, что всё вроде бы даже и в порядке. Поэтому он оделся уже в домашнее и вышел в комнату.
   Вышел, закрыл дверь. Пахло приятно, чем-то из азиатской кухни - приёмная мать любила готовить что-то своё национальное. Она хлопотала где-то на кухне, и Сергей слышал лёгкое позвякивание посуды и шум воды.
   - Посуду моешь?
   - Что?
   Сергей быстрым шагом прошёл на кухню.
   - Посуду моешь, говорю?
   - Ага, - кивнула она. - Ты иди, иди. Папа скоро будет. Он вроде поговорить хотел.
   - Да.
   Сергей прошёл через зал, задел ногой неудобный уголок чистого турецкого ковра, снова зашёл в свою комнату.
   Опять зеркало.
   Опять кожа.
   Опять мысли о том, что туфли не подходят к брюкам.
   Как же это надоело.
   Странное, но привычное, чувство злости, родилось в паху и тонкими нитями ринулось оттуда через всё тело в голову. Следующее после этого желание крепко схватиться за свой член, а потом рвануть его, чтобы оторвать, тоже было привычно, всё это затем переросло в тягучую вспышку, напрочь...
   Сергей рыкнул и ринулся на диван, подмял под себя подушку, уткнулся в неё головой и глухо заорал во всё горло, заполнив рот тугой наволочкой. Заметался по дивану, забился. Секунда, две, десять, пятнадцать, тридцать, минута, а его всё ещё колотило.
   Чувство ушло постепенно.
   Сначала отпустило в голове, потом в области паха. Сергей моргнул пару раз и увидел, что на подушке остались влажные следы. Внутри появился холод, противный, неприятный. Захотелось свернуться в комок и... и всё.
   Мотнув головой, Сергей подскочил с кровати одним махом и быстро подошёл к проигрывателю пластинок, стоящем на тумбочке, полной винилов. Он знал, что ищет, отец привёз её недавно из Японии, куда ездил по делам. Отец сказал, что это самое новое, что он смог достать. Было совсем не то, совсем не то, что Сергей хотел, но ему неожиданно понравилось.
   Какие-то духовые. Какие-то ударные. И приятный голос певицы, поющей что-то, от чего в груди рождалось какое-то иное чувство. Может быть человеческое? Сергей не мог на это ответить.
   Он слушал и слушал и слушал и слушал. Там, вне комнаты, были какие-то свои звуки, почти неслышимые из-за музыки, но очень скоро, повторенье на пятое песни, снаружи что-то хлопнуло, зашумело, пару раз топнуло. Звуки с кухни прекратились, переместились туда, где хлопнуло и зашумело. Спустя пару минут, песня почти доиграла, в дверь комнаты постучались.
   Сергей убавил звук, глянул в зеркало, проверяя, всё ли в порядке, и подошёл к двери.
   Открыл. Там стоял приёмный отец.
   - Здравствуй. Пойдём обедать. - уже уходя в другую комнату, чтобы переодеться, он остановился, помолчал пару секунд и добавил. - Никак не наслушаешься? Это правильно. У нас такого не делают. Давай, не задерживайся, а то остынет, она уже всё по тарелкам разлила.
   Когда Сергей вышел из комнаты, окончательно пришедший, как он посчитал, в себя, приёмные мать и отец сидели за столом и обедали. Он подумал, что ему стало интересно, какие у них могли бы быть дети, если бы они были? Мать - не очень высокая, немного смуглая, с узкими глазами, пухлыми губами, и отец, высокий и стройный блондин.
   - Давай-давай, садись скорее! - отец кивнул на место за столом, дождался, пока его приёмный сын сядет. - Вот так и правильно.
   - Стоп! Он руки не помыл!
   Отец нахмурился, сцепил зубы и с шумом втянул сквозь них воздух, на выдохе протянув:
   - Ой-й-й-й, гос-с-споди, руки он не помыл, после дня дома... Дай парню поесть. У него возраст: не поест лишний раз, а потом стресс или ещё что, и всё.
   - Что это ты такое говоришь? Что "всё"?
   - А вот всё. Обморок, боли в мышцах... Эм... Ну... Короче, дай ему поесть.
   В разговор включился Сергей:
   - Главное - не перебарщивать. Можно стать толстым.
   - Недобарщивать тоже не очень хорошо.
   - Тебе хорошо говорить.
   - Да, мне хорошо говорить! - отец улыбнулся
   Мать посмотрела на него ласково, но немного с напряжением. Отец заметил это напряжение, улыбнулся ей и, положив ложку в тарелку, прижался головой к её плечу. Мать словно бы застыла на стуле, неловко улыбнулась, глядя на Сергея, но, тоже опустив ложку, двумя руками всё-таки прижала голову отца к себе ещё теснее.
   - Так что не так с одеждой-то? - голос отца был глуховат из-за неудобной позы и того, что говорил он в халат, прижатый.
   - Всё в порядке. Просто коричневые туфли с чёрными брюками. Но вполне под цвет ремня, почему бы и нет?
   - Вот видишь, сам говорит, что всё в порядке, а ты мне прямо с порога что устроила?
   Мать пожала плечами:
   - А мне он сказал, что недоволен!
   - Я подумал и решил, что всё в порядке.
   - А.
   Отец продолжил есть.
   - Ты не волнуйся, - сказал он, потом проглотил ложку супа, а потом продолжил. - Ты неплохо смотришься. Даже если был бы за рубежом - вполне достойно выглядишь. А уж тем более здесь.
   Немного помолчав, доев суп, он добавил:
   - Все девчонки будут твои.
   - Эй! - мать ткнула его локтём в бок
   Отец поднял руки вверх и улыбнулся:
   - Молчу-молчу! Чай будет сегодня?
   Сергей, тоже уже расправившийся с супом, дождался, пока мать принесёт чай, взял чашку и ушёл в свою комнату, чтобы посидеть в одиночестве и послушать музыку. Очень скоро к нему зашёл отец.
   - Серьёзно, не переживай так. Всё будет в порядке.
   - Да я и не переживаю.
   Отец сел на диван, который стоял рядом с проигрывателем.
   - Слушаешь, гляжу? Это хорошо, что тебе нравится, да... - он снова замолчал, немного опустив голову вниз, а потом снова начал говорить внезапно. - Ты зря переживаешь. - повторил он. - Я только понять не могу почему.
   - В смысле?
   - Девочки-то у тебя нет.
   - Ну?
   - Да не смотри ты на меня так. Оно и вообще нормально. Парень ты... сам понимаешь, может. Вразнос будет легко пойти. Девочки, девушки, женщины... они вообще, пьянят, знаешь ли.
   Сергей всё так же сидел, уткнувшись носом в чашку.
   - Но всё-таки странно, что у тебя нет никого. Почему? Ты ведь мой сын... мда. - отец неуютно поёжился под прямым взглядом Сергея. - Так ведь действительно мой сын, мы же даже внешне похожи. Реально ведь похожи. Я... Ладно.
   - Ладно.
   - Давай не будем. Я как-то... я не могу как-то об этом. Глупый разговор. У меня с женщинами всегда всё получалось само собой. У тебя тоже будет получаться, вот увидишь. Честно.
   Оба они замолчали, отец всё никак не мог, или не хотел, выйти из комнаты, а Сергей тоже не мог, или тоже не хотел, попросить его уйти. Он первым нарушил молчание.
   - Я хочу спросить.
   Подойдя к проигрывателю, Сергей снова запустил пластинку. Заиграла-полилась та самая песня.
   - Ты же понимаешь. Расскажи о чём она. Что там поётся.
   Отец, улыбнувшись, прислушался.
   - Хм... она не вся на японском, там на английском есть строки. "Боже, дай мне ещё один шанс", кажется. А что, тебе понравилось?
   - Да, понравилось. Я хочу знать о чём песня.
   - Да? А оно тебе нужно?
   - В смысле?
   - Ну, вот о чём, ты думаешь, эта песня? Вот твоё мнение?
   Сергей крепко задумался.
   - Что-то хорошее. Не иначе. Воздушное такое.
   - Воздушное, да? О как, господи... да я не смеюсь, не смеюсь, просто...ай, извини. Ты не понимаешь слов и песня настраивает тебя на что-то хорошее, да? Так ведь пусть так оно и остаётся. Я вот разлюбил музыку, когда вырос и закончил университет. Раньше я мог слушать песни, они для меня что-то значили. А потом ты начинаешь понимать текст и осознаёшь, что песни были дурацкие, а ты себе чего-то напридумывал, значит, ты и сам - дурак.
   - Так что, это дурацкая песня? - Сергей немного склонил голову набок, всё так же прямо смотря на отца. - Глупая, что ли?
   - Да почему же? Хорошая песня, вот только перевод тебе знать зачем? Она наводит тебя на хороший настрой, значит пусть так и будет. Музыка - она не для того, чтобы её понимать. - отец усмехнулся. - Женщины, кстати, тоже, вот уж единственное, что я могу о них сказать. Может поэтому у тебя пока с ними и не получается.
   - Не получается. Да и всё равно.
  
   Отец человека достиг железной дороги, да, вот уж отличное место. Сразу понятно: здесь регулярно ходят люди и их много. Всюду следы пребывания человека: мусор, какая-то непонятная грязь, засохшие и свежие кучки кала, пахнет людьми.
   Возможно, отца человека могло бы и затянуть на дорогу, как и его сына, но он был одержим и поэтому его не затянуло. Он прыгнул на шпалы, глухо рыкнул. Воспоминания разбередили в нём много хорошего, но и много плохого тоже.
   Отец человека принюхался. Однозначно, люди. Много. Мужчины, дети, женщины... он до конца ещё не понимал, кого хотел найти и зачем, но некий критерий в голове, всё же, возник. Первое - однозначно не похожая на жену или мать. Или на приёмную мать. Всё-таки... отец человека внезапно осознал, что не помнит свою мать, настоящую, а, значит, это достаточно плохой критерий, от него нужно избавиться.
   Запахи бередили в нём старые привычки. Правой рукой отец человека залез за пазуху и достал оттуда нож, но тот больше не был кухонным став тем самым, ещё одним подарком приёмного отца, охотничьим. Рукоять в руке, запах жертвы... прекрасное чувство охоты. Всё как раньше. Всё как встарь.
   Не понадобилось много времени, чтобы почуять то, что и нужно было почуять: явно молода, пусть даже и не одна, идут по дороге в часе или двух, но расстояние легко наверстать бегом. Отец человека подумал о том, что это может и к лучшему, не ушли ли старые навыки?
   Он ринулся вперёд.
   Он бежал, не обращая внимания на разошедшиеся швы, даже когда из открывшегося нутра показались сизые, полупустые кишки. Дорога не затянула его, оставаясь по-прежнему простой старой железной дорогой, поэтому в какой-то момент отец человека спрыгнул с неё и побежал рядом - так было удобнее. К тому же, совпало - запах свернул в сторону, в жиденький лесок.
   Отец человека подумал о том, что это странно. Если люди идут по зову гнилой земли, то зачем им сворачивать в лес? Как побывавший мёртвым он мог чувствовать, куда ведёт людей этот зов, и вёл он их дальше, далеко-далеко, чтобы они смогли... впрочем, это чувство отец человека не мог понять, оно слишком отличалось от всего, пережитого им ранее. Было возвышенным? Возможно.
   Отец человека мотнул головой, потому что понял, что его затянуло в раздумья, время бежало и бежало, и уже вроде бы даже готовилось темнеть. Он глубоко вдохнул воздух, полный запаха гнилой земли, и ринулся в лес. Спустя несколько минут он уже бежал по лесу, держа в одной руке нож, а другой помогая себе лавировать. Давно прошли времена, когда ему трудно было передвигаться в лесу: теперь он двигался бесшумно, пружиня на полусогнутых ногах, мягко переступая с пятки на носок, может это сказывался опыт или отсутствие имени, а может то, что умерев и вернувшись отец человека изменился.
   Несмотря на то, что гнилой землёй воняло нестерпимо, сквозь этот запах всё же пробивалось что-то чужеродное - в лесу были люди, живые, не поевшие серой земли. Именно на их запах отец человека и двигался.
   На него снова нахлынуло.
  
   - Это возрастное! - уверенно сказал отец. - Тебе же шестнадцать исполнилось уже, а ты у нас хоть и видный, но скромный, девушек стесняешься... появится девушка - пройдёт. Кхм. А вообще... ты читал, ну... это не стыдно совершенно, просто... эм... ладно, я... кхм... - где-то здесь отец засмущался и ушёл.
   Сергей остался стоять у себя в комнате один, раздражённый и разочарованный. До этого он, опять из-за очередного приступа злости, метался по комнате от стены к стене. Потом к нему вошёл отец, Сергей кинулся на него, но вовремя остановился, крикнув:
   - Пошёл вон!!
   Он кинул в отца подушкой, а тот стоял такой опешивший и обескураживший, что та врезалась в него и чуть не свалила на пол.
   Конечно, отец ничего не сделал. Воспитанный и незамутнённый человек, что он мог? Как всегда, когда его приёмный сын делал что-то, что трудно было понять, отец оставил его в одиночестве, понадеявшись, что тот разберётся сам. А Сергей не мог разобраться сам. Тогда ещё он не осознал кто и что он. Злость, рождающаяся в паху и захватывающая всё тело, серьёзно пугала его. В такие моменты Сергей уходил из дома гулять. Точнее, не гулять, он просто шёл, куда хотелось, куда несли ноги. Часто он выходил из дому, садился на автобус, ехал до ближайшей к окраине города остановки, сходил, и шёл за город. Час-два-три... иногда он не ночевал дома, просто целую ночь бродя, а под утро возвращаясь с гудящими от натуги ногами. Приёмные родители к этому уже привыкли, насколько к такому можно привыкнуть, конечно. Они понимали, или даже убеждали себя в том, что ребёнок у них очень сложный, и такие прогулки - время, необходимое ему, чтобы побыть одному.
   Сергей знал это, и спокойно поддерживал их мнение, при простой истине: ему нужно было гулять, чтобы устать. Только будучи вымотанным он не ощущал в себе злых искр, рождавшихся в паху, и разлетавшихся по всему организму, не ощущал в себе этой дикой злости. Поэтому он шёл просто, чтобы идти, просто, чтобы устать, тем более, что в этот раз он зашёл в небольшой лесок, где идти было трудно, и потому приятно.
   Но в этот раз он не мог успокоиться. Усталость была, но слишком слабая, чтобы заглушить злость. Раздражало всё: тяжёлый, преддождливый воздух, пот и промокшее от него нижнее бельё, хруст веточек и листьев под ногами, редкое пение птиц. Волны злости были слабыми... и эта слабость тоже раздражала. Словно ощущение, возникающее от скрежета ногтями по пенопласту. Сергей шёл и корёжился. Почему-то от той самой злости у него возникла мощная эрекция, тоже раздражающая. Сергей, глухо рыкнув, кинулся бежать вперёд. Он надеялся, что хоть что-то изменится.
   Именно тогда это и случилось. Сергей (или отец человека) долго думал спустя многие годы: а что изменилось бы, если бы тогда он развернулся и ушёл бы из лесу? Случилось бы это спустя годы или это чувство затихло бы в нём, не найдя выхода? И ответа найти он не мог.
   Но, так или иначе, он учуял запах. Конечно, далеко не так, как во время Фиолетовой Луны и гнилой земли, но, всё же, в тяжелой духоте влажного воздуха он смог почуять что-то... Это были женские духи, их аромат вызвал учащённое пульсирование в паху, Сергей попытался выкинуть из головы эти ощущения, но в том и проблема оказалась, что они были не в голове, а во всём теле, кроме головы. От них невозможно было избавиться.
   Сергей ринулся вперёд. Тогда ещё неопытный и даже маленький, он проламывался сквозь лес, топал страшно громко, увязал в листьях и хрустел ветками. Мыслей в его голове не было совершенно. Конечно, ему не удалось подойти незаметно.
   Что делала эта женщина? Может, она тоже гуляла по лесу. Может она собирала ягоды или грибы. Спустя годы, отцу человека совершенно невозможно было вспомнить не то что её лица, но даже хотя бы того, во что она была одета. Иногда она вспоминалась ему молодой, а иногда старой.
   Она обернулась на шум. Сергей стоял, опираясь на дерево, и тяжело дышал. Он ничего не говорил. Она вроде бы спросила что-то. Сергей не отвечал. Она, глядя на его лицо, сделала пару шагов назад. Сергей глубоко вдохнул воздух и кинулся.
   Всё это было нелепо и скомканно, ведь действовал он сам не понимая, чего хочет больше: выместить на ней злость или похоть.
   Он схватил её за руку. Она легко вырвалась, закричала, побежала прочь, но он легко догнал её. Затем обхватил и одним движением кинул на землю. Вроде бы она уже тогда что-то себе сломала, но точно Сергей не помнил. Женщина (девушка? Девочка?) лежала на земле и хныкала. Одну руку прижала к себе, другой закрывалась.
   Сергею всё ещё было очень страшно. Он стоял над ней и сердце у него колотилось гулко-гулко. Бум-бум. Бум-бум. Она что-то говорила? Вроде бы. Сергей не слышал. Все его чувства в этот момент смешались и он долго не знал, что ему делать, но, в конце концов, немного неуверенно, хотя и с удовольствием, страстно, он размахнулся и ударил её ботинком по голове. Женщина заплакала.
  
   Тут тоже был женский плач. Но всё было, конечно, не так. Отец человека, уже гораздо более опытное существо, подполз на такое расстояние, чтобы слышать и видеть, но самому не показываться, к тому же, до этого он накидал себе на голову земли, листьев и прочего мусора, так что заметить его было совершенно невозможно.
   Их там трое сидело возле небольшого костерка. Два каких-то мужчины, явно не евших серой земли, и с ними хныкающая девочка, не слишком взрослая, не оформившийся толком подросток, с поводком, обвязанным вокруг шеи. От этой девочки серой землёй несло изрядно, даже вокруг рта у неё, были грязные разводы. Отец человека принюхался, и помимо запаха серой земли учуял кровь, мочу, сперму и непонятную слизь.
   Конечно, ему всё стало понятно. Аккуратно, по наитию, перемещая сначала одну руку, потом другую, а потом так же с ногами, он подполз ближе.
   - Идти-то куда?
   - Похуй куда. Переночуем тут, а потом снова на железку выйдем и пойдём.
   - А. А потом?
   - Найдём деревню ну и нормально. Война это или что? Хуйня полная. Устроимся где-нибудь и там останемся. Девка есть. Еду найдём. Не будет - ещё двинемся.
   - Вот девка... нехорошо как-то.
   - Ну так не еби.
   - Да... я не в этом смысле. Она ж землю только и ест, неделю уже. И живая. Какого хуя? Что происходит вообще? Что с этой землёй такое стало, что её можно есть и всё будет в порядке?
   - А у неё всё в порядке?
   Сказав это, один из мужчин дёрнул верёвку что есть силы так, что шея у девочки хрустнула и та тихо заплакала, но, вроде бы, серьёзных увечий он ей не нанёс. Девочка немного отползла назад и прижалась к дереву, хламида, в которой она была, задралась повыше. Отец человека увидел, что верхняя часть её ног, особенно участок между ними, весь в засохших разводах крови и полупрозрачной слизи, а ещё чего-то мутного, и всё это грязное, немытое, конечно.
   Отец человека не ощущал жалости. Он вообще ничего не ощущал. Тем не менее, было в нём, как в тоже поевшем серой земли, хоть уже и мёртвом, какое-то понимание к этой девочке. Он подполз ещё поближе и сжал в руке нож.
   Мужчины не обращали на него внимания, теперь уже сидя молча и что-то поедая. Какое-то мясо? Отец человека не обращал особого внимания. Чувство злости снова родилось в нём. Не такое, как тогда, в юности, когда оно рождалось в паху. Не такое, как в зрелости, когда оно рождалось в груди или голове. Это было нечто иное.
   - Ладно. Спать пора. Давай там... затушишь костёр, загорится ещё.
   - Ща, поссу.
   - Я тебе ща в ебло поссу! Вонять будет! Ногами затопчешь!
   - Ботинки плохие. Нешто я потом босиком пойду?
   - Ты, блядь, охуел?
   Второй мужчина пробурчал что-то, но спорить не стал. Первый поднялся, сыто икнул, дернул за верёвку снова, силком отрывая девочку от дерева, к которому она прижалась, и пошёл с ней куда-то в сторону.
   Отец человека понял, что пора.
   Он подождал ещё немного, пока не услышал шорохи, стоны и всхлипы оттуда, куда ушли мужчина и девочка.
   И затем он кинулся.
   Оставшийся у костра даже не успел заметить, как отец человека подмял его под себя, а больше шансов у него и не было. Отец человека несколько раз воткнул ему нож в шею, пять или шесть, схватил его за отросшие, давно немытые волосы, и рванул голову в бок. Кровь хлынула как из шланга. Прислушайся - и услышишь шум напора. Мужчина вяло шевелил руками и губами, но сделать уже ничего не мог. Отец человека, чтобы удостовериться, с силой воткнул ему нож между пятым и шестым ребром, навалился всем тело. Нож вошёл с хрустом, с лёгкой натугой.
   Отец человека вытащил нож, обтёр его об одежду убитого, и тихо пошёл в сторону, где оставшийся в живых насиловал девочку. Можно было даже не двигаться тихо, мужчина до последнего не обращал внимания на то, что происходит вокруг, но отец человека подчинялся привычке, сдерживаясь до последнего. Волю чувствам он дал, лишь воткнув нож мужчине в низ спины, в почку, тот заверещал, а отец человека, засмеявшись, издевательски заверещал в ответ, копируя его. Если первого из насильников он убивал, пытаясь не шуметь, то этого для удовольствия.
   Схватив мужчину за воротник его брезентовой шофёрской куртки, отец человека рванул его и оттолкнул к дереву, даже не вытащив нож. Мужчина ударился о дерево головой, неуверенно поднялся и попробовал бежать, но ноги у него подкосились. Он вытащил нож и попробовал кинуться на отца человека. Кровь хлынула тугой струёй, и пару раз попытавшись поймать усмехающегося отца человека, мужчина упал на землю.
   - Вот так! - отец человека подошёл, подобрал нож, присел, и воткнул его в лежащего мужчину. - Вот так! Да! Да! Да!
   Ему было хорошо.
   Удар.
   Удар.
   Ещё удар. И ещё. Снова. Опять. Да.
   Наконец-то.
   Отец человека сначала бил ножом в грудь, но потом, пару раз попав на рёбра и чуть не располосовав отскочившим лезвием себе ногу, перешёл на живот. Он бил в податливое тело до тех пор, пока у него не начало сводить руки.
   Тогда он, почти обессиленный, откинулся в сторону, на спину, и раскинул руки в стороны. Отец человека блаженно улыбался. Он мог был уснуть, но рядом, неподалёку, всхлипнула девочка.
  
  
   Женщина лежала под юношей. Она казалась мёртвой, но пульс у неё ещё был и сердце билось. Он поднялся с неё, неуверенно переживая то, что только что произошло. Это было... приятно. Это было... долго. Натёртый член немного болел, и секс был тяжёл, но момент семяизвержения с лихвой всё искупил. Юноша чувствовал себя опустошённо, и это опустошение ему нравилось.
   Впервые за всю жизнь, впервые за долгое время - никакой злости и никакой ненависти, только затихающие волны удовольствия. Он хотел отойти в сторону и помочиться, но, подумав, прикоснулся к члену (весь в засохшей слизи, необычные ощущения) и сделал это прямо на лежащую под ним женщину.
   Теперь, размышляя гораздо более спокойно, юноша думал о том, что ему делать, хотя прекрасно понимал, что должно стать завершением случившегося. Он посмотрел вокруг, но ничего подходящего не нашёл. Забавной показалась мысль о том, что в следующий раз (он будет) надо взять с собой нож. Но тогда ножа не было. И поэтому, взяв камень, тогда-ещё-не-отец-человека-но-уже-не-просто-Сергей присел на корточки и с силой опустил его на голову женщины.
   Вот так! Да! Да! Да!
   Ему было хорошо.
   Удар.
   Удар.
   Ещё удар. И ещё. Снова. Опять. Да.
   Наконец-то.
   Женщина хрипела и дёргалась, лицо начинало заплывать. Юноша толкнул её голову в одну сторону и с силой опустил камень прямо на висок. Хрустнуло. Толкнул в другую и сделал то же самое.
   Оставалось лишь куда-нибудь спрятать тело, но это уже было что-то настолько обыденное, что
   всех подробностей отец человека уже не помнил. Вроде бы он оттащил тело в овраг и закидал
   листьями. Труп нашли только через полгода.
  
   Отец человека блаженно улыбался, вспоминая ту женщину, с которой это случилось впервые. Конечно, убивать мужчин - это не совсем то, их нельзя насиловать. Но в этом была своя прелесть. Женщины вяло сопротивляются, женщины молят о пощаде, а мужчины... отец человека любил чувство борьбы. Хотя бы иногда.
   Очень усталый, он поднялся и подошёл к девочке. Та лежала на спине, в той позе, в которой её оставил насильник, с задранной хламидой, с раздвинутыми ногами, индифферентная и безразличная.
   Присев, отец человека взял верёвку и поднялся. Он снова вспомнил своё первое убийство и ощутил, впервые за время своего оживления, эрекцию, но потом в голове его снова зазвучала песня про то, как много вокруг звёзд, и почему-то он подумал даже не о своей жене, а о сыне.
   Это было странное ощущение, которое отец человека не мог осмыслить. Тем не менее, оставлять тут девочку просто так он всё равно не хотел. Поэтому, сначала думая дёрнуть, но потом просто потянув за верёвку, он пошёл домой, ведя девочку за собой. Жалости в нём не было.
  
  
   3.3 И снова про отца человека, который шёл домой с девочкой, а потом пришёл
  
   Светло было как днём, ведь Фиолетовая Луна и не думала уходить. Отец человека шёл, засунув руки в карманы, а за ним семенила девочка на привязи. Ей приходилось быстро перебирать ногами; отец человека не спешил, но шаг у него был большой.
   С момента убийства прошёл час, а может чуть больше. Кровь убитых мужчин, которая была у отца человека на его руках и лице, уже исчезла, бесследно впитавшись в его не-мёртвое, голодное до жизни тело, оставшись только на одежде. Отец человека ощущал себя гораздо лучше, чем до этого: убийства сами по себе доставили ему огромное удовольствие, но к ним, когда кровь впиталась, добавилось ещё и чувство удивительной сытости, резко отличающейся от обычной. Обычная сытость, которой отец человека пытался достичь, шла из желудка, эта же - заполняла собой всё тело. Отец человека ощущал покой и умиротворение, каких не ощущал уже очень давно.
   Он и не думал, что так далеко убежал от дома. Конечно, плач продавщицы был слышен, если напрячь уши, но всё-таки до посёлка было ещё идти и идти.
   - Хорошо, что поезда не ездят. А то нас бы сбили.
   Девочка не ответила.
   - Я когда раньше здесь жил, то часто слышал о том, как поезда людей сбивали. Ну, не то, что бы часто, но такое было на слуху. Пьяные в основном. А ты помнишь что-то такое?
   Отец человека оглянулся и посмотрел на девочку. Её глаза не выражали желания отвечать.
   - Понятно. Ну и ладно.
   Они пошли по шпалам. Отец человека не знал, что испытывает девочка, но ему самому было удивительно хорошо.
   - А ты как к ним попала-то? А, ну да.
   Девочка не ответила.
   Отец человека снова оглянулся, чтобы осмотреть её получше, потому что раньше ему было не до этого. А сейчас, под ярким светом Фиолетовой Луны, он мог разглядеть её.
   Девочка не была красива, возможно из-за того, что была именно девочкой, из того типа, которые до самого конца своего отрочества остаются очень тощими и нескладными. Она и была такой вот нескладной, похожей на жеребёнка с подгибающимися, слабыми ногами. Лишь только синие, мутнеющие глаза и красивые, почти платинового цвета (это было видно даже через грязь) волосы обещали, что в ней что-то могло бы быть.
   - Отпустить бы тебя... Землю ела, может что и сделается. Шла бы куда хочешь, а?
   Отец человека остановился и бросил верёвку на шпалы. Девочка ничего не стала делать, давая отцу человека рассмотреть себя. Задранная её хламида давала рассмотреть всё. Тело у девочки было неплохое, пусть и неоформленное.
   - Понятно. Ладно, пойдём со мной. Не надо этого тут, я не хочу, - он совершенно не расстроился и не смутился. Его мало что могло бы сейчас смутить: слишком много удовольствия он недавно пережил.
   - Так ты чего не говоришь-то со мной?
   Смотря девочке в лицо, отец человека хотел понять, увидеть там какой-то знак, но девочка эмоций не проявляла.
   - Ладно. Пойдём. - немного подумав, отец человека добавил. - Ты не думай, что я злой. Я... хотя, может и злой даже. Но сейчас не такой, как раньше.
   Плач продавщицы слышался сильнее.
   Отец человека и девочка: он впереди, а она сзади. Они не хотели идти далеко, у них не было непонятных целей, поэтому на дорогу их не засасывало, и шпалы для них оставались просто ещё одним свидетельством того, что до фиолетовой луны был какой-то мир.
   - Забавно, словно собаку тебя веду. Такая, знаешь, прогулка. Ха-ха!
   Девочка выглядела так, словно оказалась тут первый раз.
   - Ты не была тут никогда?
   Отец человека не надеялся на какой-то ответ, но, обернувшись, чтобы посмотреть в её лицо, он увидел, как её голова дёрнулась.
   - Не была, значит, - он немного удивился, но реакция его скорее порадовала, чем нет. - Я тоже, знаешь. Я не гулял здесь особо... так близко не был тут. Далеко - ездил. Чаще с женой... кхм.
   Отец человек кашлянул в кулак и замолчал. Девочка же, наоборот, посмотрела на него с любопытством, но ничего не сказала.
   Они шли себе и шли. Отцу человека было хорошо, потому что больше не ощущал голода. Он догадывался, конечно, что наверняка ему как-нибудь придётся убить снова, но почему бы и нет? Как чувствовала себя девочка он не знал.
   Впрочем, если она не хочет от него убегать, то, наверное, ей неплохо.
   Они вышли из леска и сразу же увидели посёлок, не так уж и далеко он был, но идти до него оставалось ещё внушительное время. Кроме этого, отец человека увидел и небольшую группу людей, они шли по шпалам навстречу ему. Отец человека двинулся вперёд.
   Чем ближе он подходил к людям, тем яснее видел, что они грязны и оборваны: женщины худы, мужчины откровенно тощи, а волосы всех них спутаны.
   Впереди же всех шёл удивительный человек в странном одеянии, как колокол спускавшемся с его плеч, на шее у него висела перерубленная цепь. Удивительный человек был удивителен тем, что был почти что толст. Он не перешагнул той грани, которая грузного делает толстым. Цепь на его шее блестела жёлтым светом. В голове у отца человека шевельнулось что-то забытое, причём забытое давным-давно, но вспомнить это забытое не удавалось никак.
   - Приветствую, путник! - человек с цепью улыбнулся серыми с чёрным зубами отцу человека. - Куда ты идёшь?
   - Я иду домой. А вы?
   - А мы идём туда, - перерубленная цепь звякнула от резкого взмаха рукой. - Во-о-он туда.
   Отец человека прищурился:
- Всё с вами понятно. Землю гнилую ели небось?
   - Какая же она гнилая? Земля, как земля... Позволь представиться, кстати, брат мой. Се - люди, которые идут со мной. А я священник!
   Отец человека только сейчас понял, что одеяние, похожее на колокол - это ряса, а на цепи должен был быть крест, но его нет.
   - Вижу теперь, что ты именно он и есть. Откуда идёте?
   Священник пожал плечами.
   - Город. Откуда же ещё?
   - А куда?
   - Я же уже показал, - снова махнув рукой в ту сторону, куда он указывал ранее, священник неловко улыбнулся. - Ты кого-то мне напоминаешь, только я не могу понять кого...
   Отец человека молчал, священник же бормотал что-то себе под нос, совсем тихо-тихо, а люди, стоящие за ним, не говорили совсем ничего и смотрели в землю.
   - Что с твоими людьми?
   - А что с ними может быть? Они наелись земли, но мало кто, поев её, может что-то сделать. Мне вот удаётся. Со мной раньше тоже люди шли, которые говорить могли... Мы пришли, а я пошёл назад. Куда же они без меня?
   - То есть, ты их ведёшь?
   - Куда там. Иду с ними. Я такой же, как и они. Раньше, быть может, и повёл бы, а сейчас... - священник коснулся рукой перерубленного участка цепи. - Видишь? Я отрубил крест топором и выкинул. Это не то что бы неуважение... крест - символ власти, а какая же я теперь власть, спрашивается? Я хочу быть с людьми наравне.
   Отец человека скептически заметил:
   - Сомневаюсь, что ты будешь с людьми наравне, даже если очень захочешь. Так или иначе, всё-таки ты ведёшь их за собой, пусть даже и не считаешь так.
   Священник не сразу нашёлся с ответом.
   - Намерения тоже решают многое, - сказал он, всё так же странно улыбаясь. - А ты, я гляжу, тоже за собой кого-то ведёшь. Кто там у тебя?
   Отец человека дёрнул поводок и священник увидел девочку.
   - Вижу... И как? Всё в порядке??
   - Со мной пока не говорила.
   - Значит, и не заговорит.
   Отец человека пожал плечами.
   - Ну и ладно.
   - Куда ты её?
   - Домой, куда же ещё.
   - А зачем?
   Священник внимательно оглядел девочку с головы до ног, а затем снова перевёл взгляд на отца человека. Тот сразу решил всё прояснить.
   - Уж не затем, чтобы её ебать, если ты так подумал.
   - Подумал, - кивнул священник. Но, раз ты так говоришь, то не буду так думать.
   - С ней это уже делали, двое. А я их убил. Убивать мне нравится больше, чем насиловать.
   - Нешто насиловал кого?
   Отец человека кивнул.
   - Было дело. До Фиолетовой Луны...
   Священник усмехнулся:
   - Ты только подумай: времени ещё совсем ничего прошло, а ты уже такое говоришь! "До Фиолетовой Луны"! Словно годы пролетели, да?
   - Для много времени прошло. Я умер ещё до неё.
   - А. Знаешь, а ведь я тоже...
   Священник молчал и не говорил ничего, дыша ускоренно из-за того, что говорил много и даже горячо. Отец человека смотрел на его пухлые щёки, на небольшую, плохо растущую бороду, и сказал:
   - Пойду я. Ты, когда будешь снова людей вести...
   - ...я их не веду!
   - ...когда будешь людей вести, - упрямо продолжил отец человека. - Ты заходи ко мне. Поговорим. Посидим. Да и вообще. Я в том посёлке с сыном живу...
   - Точно, я понял! Вроде бы я твоего сына видел! Ты на него похож! Хотя, точнее, он на тебя. Как он там?
   - Да в город ушёл.
   - Да... - священник шагнул было, но тут же остановился, обернулся к отцу человека и сказал. - Ей нужно будет идти рано или поздно, - он указал пальцем на девочку. - Иначе никак. Если она не говорит, значит нужно идти. Если она не заговорит, то с тобой она долго не останется.
   - Хорошо. Увидим.
   Отец человека пожал плечами и пошёл вперёд, сойдя со шпал и обогнув священника с его людьми. Он сделал пару шагов, но, когда обернулся, то спины людей были уже очень далеко.
   - Странное тут у нас всё. До сих пор не пойму, как у меня голова кругом из-за этого не идёт. - сказал отец человека девочке, снова зашёл на дорогу, и они пошли дальше.
   За время перехода как-то так само собой вышло, что, казалось бы, посёлок ещё далеко, а вот - раз! - и они уже возле него оказались. Плач продавщицы был почти нестерпим, но отец человека быстро привык к нему, девочка не выказывала ничего.
   - Подавленно выглядишь. Ты не переживай. Привыкнешь... - отцу человека всё ещё было достаточно хорошо, удовольствие от содеянного ещё не схлынуло полностью, поэтому он продолжал, пока они шли до дома. - Я был старше тебя, конечно, лет тринадцать-четырнадцать. Мы поехали всей семьёй в горы. Далеко отсюда, не заморачивайся.
   Девочка молчала.
   - И вот, - продолжал отец человека. - Мы туда приехали, а там огромный водопад недалеко от нашей гостиницы! И шум такой, что не слышишь разговоров, кричать приходилось! День покричали, два покричали, потом привыкли... Вообще не замечали! Мёртвая тишина была, казалось, что нет этого водопада вовсе. Хорошее было время. Мне мой приёмный отец тогда охотничий нож подарил. Вот этот...
   Отец человека улыбнулся, глубоко вдохнул сухой воздух и остановился перед забором с калиткой.
   - А вот пришли. Тут я живу. Надо отдохнуть, я очень устал.
  
   ...Отец в самом деле подарил нож Сергею именно тогда. Именно там, в Абхазии, он купил этот неплохой охотничий нож и решил, что он будет неплохим подарком.
   В чём-то он оказался прав, но подарок этот провалялся ещё долгих несколько лет где-то в тёмном ящике, и Сергей достал его лишь после того, как первый раз убил. Он не сомневался, как многие другие, совершившие такое в первый раз, что это было именно убийство, и не пытался оправдывать себя.
   Совершив это, он получил невероятное удовольствие. Сергей часто вспоминал эти моменты вечерами, когда удовлетворял сам себя.
   Становящиеся быстрыми движения руки, а что в голове?
   Не моменты НАСИЛИЯ, конечно же, хотя СЕКС тоже ему ПОНРАВИЛСЯ.
   Даже не избиение, УНИЖЕНИЕ, убийство такой НЕНАВИСТНОЙ, но, вместе с тем, и ставшей такой почему-то ЛЮБИМОЙ женщины. Даже не сама ЕЁ СМЕРТЬ КАК ТАКОВАЯ.
   ЭТА ЛЮБОВЬ, БЕСКОНЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ, КОТОРАЯ ВОЗНИКАЛА И СТАНОВИЛАСЬ ВСЁ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ, ЗАСТАВЛЯВШАЯ ЕГО БИТЬ ЕЁ СИЛЬНЕЕ, НАСИЛОВАТЬ ЖЁСТЧЕ, И ДАЖЕ КОГДА ОН МОЧИЛСЯ НА НЕЁ,
   ЭТО
   ТОЖЕ
   БЫЛА
   Л Ю Б О В Ь
   Сперма заливало руку. Быстро остывает. Трудно отмывать. Но Сергею было всё равно. Он буквально кожей всего тела ощущал, как мир становится лучше и благосклоннее. Словно бы улыбается когда-то давно бросившая его мать.
   Пропадали ненависть и злость. Пропадал страх перед этими существами, которые пахнут духами и притягивают. Даже к жене приёмного отца он стал относиться лучше, не так настороженно и напряжённо.
   Сергей понял, что между этим чувством, благосклонностью мира, и убийствами, есть и будет чёткая связь. Стоит убить кого-то (убить жестоко, безжалостно) и совершенно очевидно, что мир станет немного лучше. По крайней мере для Сергея. Разве это так уж и мало? Сергей не был готов к следующему убийству, но однозначно понимал, что такой момент настанет.
   И всё шло своим чередом.
   Сергей жил, Сергей ел, Сергей спал, Сергей учился, Сергей нашёл подработку и зарабатывал достаточно, чтобы водить девушек в кино и угощать мороженым. Для школьника это было вполне достаточно. Он и правда походил приёмного отца: высокий рост, тонкость черт (пусть и не такая, как у отца), в нём был удивительный аристократизм, который расцвёл в ласке и тепле любящей семьи.
   Родители радовались тому, что с их сыном всё в порядке.
   А их сын думал о том, как убить в следующий раз.
  
   Девочка в самом деле не заговорила даже спустя несколько дней, но отец человека видел, что она его понимает. Было весьма логично: ты говоришь, а она понимает.
   Этого ему было достаточно.
   После убийства он сделался спокоен и ласков, более похож на человека, каким он был до смерти и фиолетовой луны: он перестал набивать себе живот чем попало, стал мыться и даже спать.
   В один из дней, проснувшись, он поднялся, взглянул в окно на Фиолетовую Луну, и зашёл в комнату к девочке. Та лежала в уголке:
   - Отдыхаешь? Знаю же, что не ответишь...
   Отец человека вздохнул
   - Пойдём. Погуляем.
   Отец человека не обращал внимание на то, что девочка постоянно молчит. Она делала так постоянно и он привык.
   - Тут хорошие места. - Сказал он, выходя из дома и дёргая за поводок. - Я вообще раньше в городе жил, осталось там от родителей...
   Усмехнувшись, отец человека посмотрел на девочку и подмигнул:
   - Убил я их, думаешь?
   Девочка не меняла выражения лица.
   - Нет, - хихикнул отец человека, ему это показалось смешным. - Думаешь, вру, знаю, но правда нет. Я их не любил. Вообще ничего к ним не испытывал. Ни к кому ничего не испытывал. Мне говорили все: люблю-люблю!
   Девочка не меняла выражения лица.
   - "Кошку люблю!", - продолжал отец человека. - "Собачку!", "Маму!", "Папу!", "Бабушку!", а что это вообще такое любить-то? Что это такое вообще, а? Вот ты знаешь?
   Он дёрнул поводок, девочка кивнула.
   - Знаешь, вижу, но молчишь. А я не знал никогда. Нас в детдоме... - отец человека понял, что сказал лишнего, но, посмотрев на девочку, понял, что она не выдаст. - ...Ну... Я... Не любили нас в детдоме.
   Гуляя по здешним местам, отец человека не мог не признать, что облагороженными фиолетовой луной они нравятся ему всё больше и больше с каждым днём.
   Трава сначала высохла, как казалось, но потом принялась и пошла в рост сильнее, чем раньше, и теперь травяной ковёр из немного колючей, но пышной и живой травы, шелестел уже выше щиколоток.
   Деревья тоже стали иными, лишившись бесполезной листвы, они утолщили ветви и нарастили больше каменной коры, а если приложить ухо (отец человека делал так, и девочку тоже прижимал ушком к твёрдым деревьям), то там можно было услышать стук-перестук внутренних процессов и течение соков.
   Земля... земля так и осталась мёртвой и серой. Легкая, совершенно почти невесомая, она по-прежнему больше напоминала пепел.
   И безоблачное небо, освещаемое Фиолетовой Луной и немного солнцем. Отец человека смотрел на солнце и с трудом различал его, Фиолетовая Луна взяла власть крепко и надолго.
   - ... - не зная, что сказать, он просто шёл, и дёргал поводок. - ...
   Ему было приятно, что девочка рядом. Чьё-то присутствие успокаивало.
   Через некоторое время, которое протекло совершенно неразличимо, отец человека дошёл до магазина. Продавщица, так и оставленная человеком в своё время, сидела на крыльце, и плакала, ревела во всё горло, размахивая руками и изредка утирая слёзы.
   Увидев отца человека, она замолчала, но, вместе с тем, какая-то её часть и продолжила кричать. Крик продолжил раздаваться над всем посёлком, но сама продавщица закрыла рот, шумно высморкалась, и уставилась на отца человека опухшими, воспалёнными глазами.
   - Эко ж какой ты. Давненько не видела тебя, Се...
   Отец человека протестующее поднял руку.
   - Нет имён больше, Фиолетовая Луна светит.
   Продавщица шумно вздохнула, колыхнув грудью и неровно зашитым животом.
   - Имени нет... И как давно ты здесь? Я тебя не видела. Давно приехал?
   - Я всегда тут был! - Усмехнулся отец человека. - Вы просто не видели, тупой вы мусор. Мой-то меня ночью пристукнул, потом разделал на куски, как свинью, и закопал прямо в огороде, а вам похуй всё, не заметили.
   - Тц-тц-тц, - продавщица недовольно покачала головой. - Тц-тц-тц. Хамло какое. Ты, не он. Он-то вежливый, хоть и бояка, приходил ко мне, я ему хлебушка предлагала, еды, даже меня, если есть не хочет, а он взял и убежал.
   - И правильно, что убежал, нужна ты ему? Он у меня... - отец человека снова усмехнулся и замолчал.
   Они постояли ещё немного. Продавщица, продолжая кричать с закрытым ртом, щурилась, осматривая гостя.
   - Как он там? - Спросила она наконец.
   - Сын?
   - Да, он, не ты же.
   - Да за едой в город ушёл недавно. Вернётся скоро.
   - Тц-тц-тц, - снова покачала головой продавщица. - Недавно? Какой же недавно? Он у меня года два назад бы, а может и больше!
   - Правда?
   Отец человека искренне удивился, но ненадолго, потому что в следующий момент понял, что она права.
   - Года два назад... - теперь уже покачал головой он сам, делая вид, что его не слишком волнует сказанное. - Ну, хоть сейчас самостоятельным стал...
   - Эко ж ты его. Ужель жена от соседа прижила, что ты его так не любишь?
   - Пасть закрой.
   - Ну, вот чего злишься? Чего ты его так?
   Дёрнув поводок, отец человека сделал один шаг вперёд. Продавщица сделала шаг назад, но не из страха. Отец человека не ощущал в себе ни особой злости, ни желания убивать, но слова продавщицы...
   - Ни слова о моей жене, жирная блядь. Ни слова о моём сыне. Заткни своё ебало и просто... просто замолчи. А он - мямля. Носится со своим молотком, как дурень с... тьфу! - отец человека сплюнул. - Надо было ему тебя пристукнуть, пизду старую, чтобы не визжала на весь посёлок, хайло-то теперь тебе не заткнёшь!
   - А-а-а! - Завизжала продавщица, но не так, как с её плачем, а как обиженная женщина. - Ты чего на меня так?! - голос у продавщицы был визгливый, она резко дёрнулась. - Думаешь, что, боюсь я тебя?! Возьми и убей, возьми и убей сам-то!
   Она подошла ближе, зная, что тот ничего ей не сделает.
   - Я же всё про тебя знаю теперь, всё, какой ты, и что ты! Страшна я для вас обоих, да?! А вот держи-ка!
   Продавщица шмыгнула носом и плюнула отцу человека прямо в центр груди неопрятным склизким сгустком. Слюна, кровь, грязь, сопли.
   Отец человека холодно улыбнулся. Произошедшее помогло ему взять себя в руки.
   - Смелая какая... И то правда, как же я тебя убью? Не нравишься ты мне, даже плюнуть в тебя лень, а уж убить... Ненависть - это почти как любовь, убить - это почти как заняться любовью. Ты уж извини.
   Продавщица снова сделала шаг назад, смотря настороженно, но не так напряжённо.
   - И то ладно, извиняю... А-а... а что это у тебя там такое?
   - Это? - Отец человека дёрнул повод. - А вот гостья у меня. Красивая, да?
   Продавщица неуверенно кивнула.
   - Ходит со мной, говорим тут. - Продолжал отец человека
   Продавщица снова кивнула.
   - Хоть есть с кем поговорить, пока сына нет...
   - Это хорошо... да, хорошо... когда есть кому говорить. С кем говорить...
   Отец человека улыбнулся, вспомнив, как убил двоих, и на душе ему стало совсем хорошо.
   - Ладно, пойду я. Зайду к тебе может ещё... а может и нет. Может замолчишь уже?
   - Как же замолчать-то? Могла бы если. - Продавщица неопределённо двинула головой и снова уселась на крылечко. Она снова начала реветь вся целиком, от всей души.
   А отец человека пошёл дальше.
   - Мда. - Сказал он, отойдя метров на двести. - Вот видишь? И чего он в самом деле её не пришиб?
   Сорвав пучок травы, он оттер им плевок с рубашки.
   - Так вот, чего я говорю-то... и почему он её не забил? Ему же нравится это... - отец человека вздохнул. - В этом и проблема, на самом деле. Какой там "от соседа", старая проститутка вообще не осознаёт, что мелет... в другом проблема. Мда.
   И он пошёл дальше, натягивая поводок, чтобы девочка не отставала.
  
   К моменту своего поступления в университет Сергей успел убить ещё трёх женщин и неведомое множество кошек и собак, явно больше сотни. Животные не будили в нём ни умиления, ни ласки, оставаясь в его восприятии лишь обычными комочками меха. Кошки пахли кошками, собаки пахли собаками. В этих запахах не было ни уюта, ни покоя. Животные умирали в его руках быстро и без мучений; онанизм от мира убийств, чтобы хоть как-то глушить тоску.
   С женщинами было немного иначе. Каждая из них была особенной. Каждую из них Сергей искренне любил, каждая из них дарила ему немного теплоты и счастья всего мира, ценой своей жизни, конечно. Каждую из них Сергей запомнил навсегда.
   Первой (после того, действительно первого убийства) была молодая девушка, на год старше его самого, ей было шестнадцать. Сергей не помнил, как и где они познакомились, но в любой момент мог бы рассказать, как он спланировал и осуществил задуманное. Ни разу не показавшись на глаза её знакомым или родне, Сергей уже на третий день знакомства завёл её на прогулку за город и там, вырубив ударом по голове, изнасиловал её и искромсал подаренным ножом. Кожа у девушки была белая-белая, как молоко, отличница и даже заучка, она редко выходила из дому. Сергей так умилился видом её худенького, стройного, только-только начинавшего становиться женским, а не детским, тела, что эрекция у него не возникла, и он ограничился тем, что нанёс ей больше ста ударов в живот, грудь, и по бёдрам. Её труп объели волки, и когда его нашли, то, к удивлению Сергея, списали её смерть именно на них.
   Второй жертвой была женщина взрослая. Для семнадцатилетнего Сергея, конечно же. Двадцатидевятилетняя работница почты, не особенно красивая лицом, она привлекла его подтянутым телом спортсменки-волейболистки. Сергей понимал, что такая женщина не пойдёт с ним гулять в лес, и тут пришлось ограничиться парком.
   - Как тут темно и страшно... ты же защитишь меня в случае чего? - Кокетливо спросила она, гладя его по плечу.
   Она правда умела возбуждать и говорить, женственности у неё было с избытком, Сергей впервые ощутил на себе, что это такое: воздействие той самой женственности. И ему понравилось. Она даже сопротивлялась и кричала очень женственно. Когда Сергей закончил и достал нож, она прошептала:
   - Зачем? Скажи, зачем? Я бы и так... с тобой... я же хотела... зачем?
   Сергей воткнул нож ей между рёбрами и нащупал его кончиком сердце. Было приятно. Он отпустил рукоять и глядел, как она перестаёт дёргаться в такт неровному биению. Труп спустил в колодец. Его нашли и даже поднялась шумиха, поэтому почти целый год Сергею пришлось довольствоваться кошками и собаками.
   Третья - стала результатом случайности. Это случилось на отдыхе в горах, куда Сергея привезли приёмные родители. Как-то раз, гуляя в одиночестве и увидев милую девушку, тоже туристку, как и он, Сергей подошёл к ней поговорить, а потом сам, внезапно даже для себя самого, просто столкнул её в пропасть. Она упала без крика и умерла мгновенно, высота была немалая. Это убийство не доставило Сергею никакого удовольствия, но, всё же, он его запомнил. Туристка была красива, с коротким каре и карими глазами.
   А потом Сергею исполнилось восемнадцать, он пошёл подавать документы в университет и там встретил Её.
   Конечно, никакой босановы не звучало, и был вокруг не парк, и не открытый космос, а холл университета. Ответив на вопросы комиссии, Сергей уже шёл к выходу и тут-то увидел. Она была очень худа, на грани с анорексией почти, но всё-таки худа не настолько. Её лёгкое платье, белое, с чёрными и красными цветами, шло ей невероятно, а удачная форма волос подчёркивала точёность лица. Сергей сам не понял, как так вышло, что он остановился и смотрел на неё почти не отрываясь. Это было что-то ему ранее незнакомое.
   Он не ощущал её жертвой.
   Но и просто человеком он её тоже не ощущал.
   Она прошла мимо, мазнув Сергея взглядом голубых глаз и улыбнувшись. От неё пахло густым запахом шампуня и каких-то духов, жилки на её шее были видны хорошо-хорошо, их пульсация вызывала желание то ли впиться в них, то ли погладить.
   Сергей передумал уходить, сел на скамейку и стал ждать.
   Она вышла через сорок минут и он снова на неё посмотрел, уставился. Она прошла было мимо, но остановившись, подошла к нему и сказала:
   - Почему вы так на меня смотрите?
   Это были очень безмятежные времена, и девушка улыбалась тоже безмятежно, не видя во внимании Сергея чего-то плохого.
   Тот же немного опешил, но постарался взять себя в руки, хотя этот запах его дурманил.
   - Вы очень милы. Извините, конечно, что я так прямо, но вы... правда, очень милая, как мне кажется.
   - Правда? - Она хихикнула. - А мне часто говорят, что я очень худая! Разве это мило?
   Её тон, пропитанный доброжелательностью, успокаивал.
   - А... А... Нет...
   Впервые в своей жизни Сергей почувствовал, как от ушей к шее у него разливается горячее ощущение, словно кипяток пролили. Сердце у него застучало быстрее и сильнее, и хотя в голове крутилось множество вариантов, он быстро ответил лишь:
   - В смысле... не такое нет, вы милая очень. Нет, в том смысле, что вы не настолько худая. Кто это вообще такое говорит? Они ничего в женщинах не понимают.
   - А вы, то есть, понимаете?
   Она снова хихикнула и протянула ему ладонь.
   - Екатерина. Катя. А вы?
   Он пожал её.
   - Сергей.
   Он не знал, что из этого знакомства выйдет, но в тот день он проводил её до дома, через месяц они первый раз занялись сексом, на протяжении всего времени учёбы встречались, а сразу после окончания университета Катя стала его женой.
   Сергей и сам не заметил, как оно вышло. Но в этом была своя логика. Единственная женщина, которую он не хотел убивать, а просто хотел, та самая, кто не вызывала в нём ненависти, осталась с ним. Сергей думал, что именно это и называется любовью: когда ты хочешь человека, когда он с тобой, он тебе близок. И когда ты, конечно, не хочешь его убить.
  
   В доме запах стоял нехороший, потому что отец человека ленился убираться и вычищать за собой, а так как ходил он всюду в одном и том же, не снимая ботинок, то, конечно, внутри всё страшно изгадилось. Хотя была и другая причина, конечно.
   Они с девочкой очень и далеко гуляли, очень часто отец человека приносил на подошвах ботинок грязь, гниль растений и людей, а порой и что похуже.
   Каждый день он рассказывал девочке всё больше и больше о себе; его словно бы прорвало - всё то, что он, как считал, никогда не расскажет, он высказывал и высказывал.
   Девочка слушала всё так же молчаливо, не реагируя.
   В один из дней отец человека пошёл к железной дороге, всё так же с девочкой, конечно, он намотал поводок на руку, уже порядком от этого изменившуюся, и двинулся в путь.
   - Никого в домах нет, видишь? Никого... а ведь в эти дома не зайти... по крайней мере пока. Помнят дома своих-то, не пускают.
   Девочка молчала.
   Отец человека вздохнул и почесал голову.
   - Это очень уединённое местечко, этот посёлок. Это она захотела уехать. Она думала, что если мы уедем туда, где меньше людей, то всё будет гораздо легче и лучше, к тому же, примерно в то же время у нас с ней родился он...
   Девочка молчала.
   Отец человека тоже замолчал, потому что говорить ему расхотелось. Он шёл, вспоминая, как всё пришло к тому, к чему пришло.
   - Я ведь раньше не понимал, что это такое, - сказал он, когда они уже подходили к станции. - Любовь - это не когда хочешь, как мне кажется, не когда человек тебе близок. Любовь это вирус. Любовь это рак. Лучше бы ни я её не любил, ни она меня. Было бы гораздо проще, ты так не считаешь?
   Он протопал по ступенькам, поднялся на бетонную платформу, подошёл к рельсам и сел, свесив ноги. Голову девочки он расположил у себя на коленях, поглаживая её.
   - Она-она-она... она всё это хотела. Я уже говорил, да. Чтобы мы переехали сюда. Чтобы мы пытались быть нормальными. А потом... потом она... прямо как моя мать. Я есть. А её нет. И где она? Где она, я тебя спрашиваю?
   Девочка молчала.
  
   Екатерина была болезненной, иногда Сергей просто не мог понять, как она, такая хрупка и нежная, может находиться на открытом воздухе просто так, не сметаемая ветром, не сжигаемая солнцем, не уничтожаемая чьими-то взглядами.
   Дни их начинались спокойно и размеренно. Он рано встал и уходил на работу, проводя дни в скучном и полубессмысленном перекладывании бумажек с места на место, а она подолгу сидела дома, доучиваясь в университете, потому что закончили они его не одновременно: она уходила в академический отпуск.
   Жизнь простого человека оказалась спокойной и привлекательной. Сергей понял, что вот так и может пройти его жизнь, день за днём: работа - дом, работа - дом, и мысли эти его даже и не пугали. Любимая жена готовила вкусную еду, соседи были добры и благожелательны, а страна вокруг них даже и не думала срываться в кризисы.
   В один из дней Сергей пришёл домой и увидел, что Катя рисует.
   Он вошёл в её комнату, пахнущий сигаретным дымом, и увидел, как она сидит на стуле и водит кистью по холсту.
   Она обернулась с лёгкой растерянной улыбкой.
   - Ты представь, мама нашла, это мой старый.
   - Не знал, что ты рисуешь, - Сергей подошёл к жене и поцеловал её, скользнув рукой по её шее и груди. - Почему ты никогда об этом не говорила?
   - Да как-то... я не рисовала давно, с детства. У меня руки дрожат.
   Катя снова улыбнулась, так же легко, растерянно, и подняла кисти рук в воздух. Они немного тряслись, не очень сильно, почти незаметно, но, очевидно, слишком сильно для неё.
   - Так зачем же тебе этот холст?
   Она, всё ещё сидящая на стуле, повернулась лицом к нему, стоящему сзади, и уткнулась лицом в его твёрдый живот.
   - Одиноко без тебя, правда.
   Сергей прижал её к себе, больше из чувств долга и похоти, чем из любви. Огладив кончиками пальцев её подбородок, подняв её лицо, он снова поцеловал её. Катя поднялась, отвечая на поцелуй, Сергей крепко обнял её, скользнул руками под лёгкое платье, крепко сжал её ягодицы.
   - Чш... тише... - зашептала она, прервав поцелуй. - Больно... аккуратнее...
   Сергей взял её на руки и повлёк к постели.
   Всё это было приятно. Запах чистых простыней, стерильный, крахмальный; запах жены - мягкий, шампуневый, запах её одежды, её пот, почти без запаха... Она - хрупкая, почти хрустальная из-за бледности и худобы, вздрагивала, хватала его за руки, направляя, указывая, где ласкать и как.
   - Сильнее...
   Значит надо было сильнее.
   - Слабее...
   Значит слабее.
   Та часть Сергея, которая всегда была холодна и настороженна, удивлялась этому каждый раз. Хрупкая и маленькая она так животно всем этим наслаждалась, как не мог наслаждаться он. Секс без боли и насилия почти не доставлял ему удовольствия. Очень чётко Сергей чувствовал жену, и его это заводило, но ровно настолько, чтобы сохранялась эрекция. Сергей никак не понимал, что это вообще такое ощущает его жена во время таких моментов?
Но по большей части ему нравилось. То, как тихо она стонет и вскрикивает. Как тянет к нему руки...
   Это любовь? Это она? Если да, то почему бы и нет.
   ...то, как подрагивает её маленькая грудь от сильных толчков, как она закрывает глаза от удовольствия, как, в конце концов, её ноги выгибаются, почти отталкивая его в сторону, и она сама, немного испуганно, с выражением неловкости на лице, садится на постели, её тело блестит потом, а твёрдые соски стоят, заставляя её упругую грудь выглядеть ещё более упруго.
   Она сказала громче, чем говорила обычно:
   - Я... я всё... я... дай мне передохнуть. Ты...
   - Нет ещё. Всё в порядке. Иди сюда.
   Сергей скользнул выше и обнял Катю, случайно ткнувшись твёрдым членом ей в бедра. Она пропустила его между ними и прижалась к нему ещё сильнее.
   - Всё точно в порядке? Ты почти ни разу...
   - Всё великолепно.
   А потом был ужин и просмотр вечерних телепрограмм.
   Потому что Сергею всегда казалось, что так и должно быть, ведь его приёмные отец и мать поступали именно так. Хотя отец больше читал, конечно.
   Вытянув ноги под столом, Сергей прищурившись смотрел в экран телевизора и внезапно сказал:
- Отец всё-таки смог пробить. Сегодня прямо на работу позвонил. Сказал завтра подойти к нему и забрать.
   - Я всё никак не пойму зачем тебе машина...
   - А почему нет? Ездить куда-то, ещё что-то. К тому же - это же "Волга"!
   Катя, убиравшая тарелки со стола, улыбнулась:
- Что, чёрная, да?
   - Да, с надписью "Хлеб".
   Супруги почти синхронно хихикнули, никто не заметил бы, что Сергей просто копирует хихиканье жены.
   - Нет конечно. Он сказал, светлый цвет.
   Он и сам не знал почему хочет машину, но, сдав на права, он понял, что водить ему нравится, хотя учиться водить его чуть ли ни силком отправил приёмный отец. Сам-то он водить умел, и лелеял надежды, что Сергей, когда станет крупной шишкой, тоже будет, как и он, работать по заграницам. Умение водить там всегда пригодится.
   - Сдашь на права - волгу номенклатурную подарю! - говорил приёмный отец, пока Сергей учил ПДД.
   И ведь подарил же.
   Пускай и только через два года после сдачи, но всё-таки.
   Сергей сам забрал машину от дома родителей и приехал на ней к себе. Ему сразу понравилось настолько, что он передумал возвращаться домой и выехал за город.
   Сгущались тучи. Сергей включил дальний свет и вдавил газ, быстро переключая передачи, несколько раз машина дёрнулась от его неопытности, но потом пошла гладко. Громкий звук мотора совершенно не мешал. Радио Сергей намеренно не включал, весь погрузившись в вождение, пытаясь понять, что же он всё-таки испытывает.
   Это было приятно. Дорога. Ночь. Урчание мотора. И покой.
   Покой.
   Отъехав километров на двадцать за город, выехав уже на трассу, Сергей остановился у обочины, включил аварийку и вылез из машины. Подумав, он подошёл к капоту, всё ещё горячему, но не обжигающему, от быстрой езды, мягко потрогал его ладонью, а потом лёг на него, прижавшись всем телом и щекой.
   Дорога. Ночь. Тишина. Постукивание аварийных сигналов. Тёплый капот машины.
   Уют. Сергей прошептал:
   - Мама...
   И отключился.
   Он проснулся уже через несколько минут и сразу же поехал домой. Катя даже ничего и не поняла, Сергей часто задерживался на работе.
  
   Отец человека рассеянно гладил девочку по волосам, и иногда его руки подрагивали.
   - Зачем я тебе это рассказываю... ты не подумай, что я намекаю на что-то. Если бы я хотел, я бы это уже сделал. Я просто я её вспомнил.
   Поезда не шли по старой железной дороге и люди тоже не шли, только валялись тут им вещи, старые и не очень.
   Отец человека и девочка всё так же не двигались с места: отец человека сидел, спустив ноги, девочка лежала, положив голову ему на колени.
   - Я иногда думаю, может не стоило к ней подходить тогда? Ей было бы лучше. Ведь я бы всё равно жил так, как жил, но она была бы со мной и... я бы в конце концов её не убил. Она была бы жива.
   Немного подумав, отец человека добавил:
- Впрочем, я бы её не знал и мне было бы всё равно. Но если бы я её знал, знал, к чему всё приведёт, я был бы рад, конечно...
   Внутри отца человека всколыхнулась обида. Он, против своей воли, с силой сжал кулаки и волосы девочки податливо поползли, не оказывая сопротивления.
  
   То, что Катя тоже что-то скрывает, Сергей раскрывал долго. Она казалась ему полной противоположностью: если Сергей животных сторонился, то Катя подходила даже к уличным, чтобы гладить их, трепать собак за холку и пушить животики котов.
   Коты. Именно с них-то всё и началось, потому что на её день рождения Сергей подарил ей котёнка. Сибирская порода - её трудно было достать. Сергей очень удивился, когда Катя взяла маленький пушистый комочек из его рук с настороженностью и даже страхом, её руки дрожали сильнее, чем обычно, но она сказала, что всё в порядке.
   Кошка по имя Мяфля - имя тоже придумала Катя, ей нравилось сюсюкать с животным.
   Первую пара недель кошка постоянно будила супругов, прыгая к ним в постель по ночам и настойчиво мурча, требуя ласки. Кошка любила тереться головой о руки Сергея и ластиться к Кате.
   Позже начались странности.
   Кошка перестала ластиться и большую часть времени где-то в уголках комнаты, под шкафами или за диванами. Сергей считал, что причиной этого отношения его холодность - всё-таки кошку он достал для жены, не для себя, но откуда такая холодность к жене? В один момент Мяфля вовсе перестала даваться в руки им обоим.
   Хотя больше, всё-таки, Кате, потому что к Сергею, когда Кати не было рядом, она иногда подходила.
   Что же до второй странности - Катя снова начала рисовать. Просто в один момент Сергей пришёл домой и увидел в большой комнате картину. Катя сидела на диване и смотрела на полотно, вид у неё был счастливый. Мяфля же скреблась где-то в спальне, недовольно ворча.
   - Что ты здесь видишь?
   - Так сразу, напрямую... я с работы пришёл, вообще-то.
   - Что ты видишь на картине:
   Сергей видел мешанину разных цветов. Все хорошо смотрелись вместе, но ни один не выделялся как-то сверх меры. Всё было сбалансировано. Всё подходило друг другу и друг под друга.
   - Баланс. Красиво. Не режет глаза.
   - Баланс, говоришь...
   Катя прищурилась и встала с дивана.
   - Я давно не рисовала... на самом деле не вкладывала никакой идеи в картину. Просто мне захотелось изрисовать весь холст, понимаешь?
   - И ты изрисовала весь. Это красиво. А я ошибся, значит?
   - Сомневаюсь. Если смысла нет, значит он может быть любым, да?
   - Мне кажется, это первый раз, когда я вижу твои рисунки.
   Прижав уши, Мяфля пробежала в сторону ванной комнаты и забилась под ванную, шипя.
   Сергей не обращал на это внимание.
   В конце концов это животное, почему бы ему не вести себя глупо и несуразно?
   Тем не менее, он и сам понемногу замечал некоторые странности. Взгляд Кати становился сальным, когда она видела кошку, она брала её в руки и вроде бы гладила ласково и нежно, но кошка вырывалась, злобно урчала, била лапой, пусть и без когтей. Вид злобной кошки очень веселил гостей, а отец Сергея как-то раз сам начал её поддразнивать, прыгая и тряся ниткой с куском тряпки на ней, за что и был оцарапан.
   Катю, меж тем, кошка не царапала никогда.
   Однажды Сергей пришёл с работы раньше обычно, так уж вышло, что приехал проверяющий и его, как новичка, в числе некоторых, отпустили. Сергей подумал, что это отличный повод прокатиться, но домой ему захотелось сильнее. Он добрался быстро: город небольшой, машин на улицах не очень много, припарковал машину и поднялся домой...
   Сперва он услышал музыку. Классическую, Вивальди. Громкую настолько, что её было слышно даже в подъезде. Сергей очень удивился, потому что Катя никогда не слушала её так громко, но ничего подозрительного в этом он не увидел.
   Подойдя к входной двери он, по какому-то наитию, решил не стучать, а потянуть ручку, и дверь открылась. Не заперто. Музыка ударила в уши и лицо как кувалда. Сергей прошёл внутрь.
   Он разулся и шёл тихо, опять же, по наитию. Чувство внутри появилось беспокойное, но приятное. Что происходит в комнате жены? Проигрыватель стоял там. А значит... по пути Сергей снял пиджак и кинул его на диван, оставшись в брюках и рубашке с галстуком, он крался спокойно и сердце его билось ничуть не быстрее, чем обычно. Приоткрыв дверь комнаты жены Сергей заглянул туда.
   Катя была прекрасна в этот момент. Она сидела боком, чтобы рисовать, и могла бы увидеть Сергея, но работа поглощала её целиком.
   Держа вырывающуюся кошку на коленях, она рисовала точными, ровными мазками, движения её рук были абсолютно выверены и чётки. Казалось, что она не рисует, а дирижирует.
   Кошка горестно взвыла, Катя отложила кисть на палитру и начала гладить кошку.
   Сергей хотел окликнуть жену, но понял, что что-то не так.
   Катя смотрела на кошку с пониманием и жалостью. Это было видно не по глазам, по лицу. Но кошка выла и шипела, громко и надрывно.
   А Катя гладила её. Точнее, именно в тот момент Сергей понял, что Катя не гладила кошку.
   Она делала ей больно, сжав пальцами её рёбра и медленно ведя их вниз, а другой рукой вцепившись ей в шею.
   Кошка начала дёргаться и кряхтеть, потому что Катя передавила ей горло, но Катя совершенно спокойно, с тем же выражением жалости на лице, продолжала истязать кошку, и лишь когда та затряслась, она разжала руку, позволив ей дышать. Из-под кошкиного хвоста закапало на пол.
   А Катя продолжила рисовать.
   И музыка продолжала играть. Музыка не для вдохновения и не для наслаждения, музыка грозная и скрывающая.
   Сергей подкрался к жене близко-близко, та всё ещё его не замечала. Сергей посмотрел на картину.
   Руки. На картине были нарисованы кисти рук, великое множество, и сложенные, как птицы, и ходящие на двух пальцах, и небо было из рук, и дома.
   Катя снова отложила кисть и сжала кошку в руках, но тут Сергей положил свои руки на неё и сжал их сильнее.
   Катя вздрогнула.
   - Делать больно - это полдела.
   Сергей сжал кулаки, заставляя жену начать душить кошку уже серьёзно. Катя сидела и смотрела на картину не закрывая глаз, они стали влажными, закапали слёзы. Но разжать пальцы она не пыталась.
   - Сожми их сильнее. Душить - это трудно, поверь, я знаю. Она будет дергаться и кричать... они всегда кричат, но рядом я, не бойся. Всё будет в порядке.
   Они сжимали шею кошки и Сергей ощущал, как утекает из маленького пушистого тельца жизнь, но это было привычно и мимолётно. Вот жена... Катя всё так же сидела с открытыми глазами, но сердце её билось часто и радостно, а щёки раскраснелись. Она сжимала...сжимала...сжимала... Сергей разжал пальцы, когда стало понятно, что кошка мертва, но Катя продолжала душить её, и в конце концов ему пришлось сказать:
- Катя, хватит. Ты её уже убила.
   Катя снова вздрогнула и посмотрела на Сергея, заморгав, но не утирая слёзы.
   - Я... я убила...
   - Да. Гораздо лучше, чем мучить их. Дай.
   Сергей взял трупик кошки и отнёс его в подъезд, в мусоропровод. Вернувшись, он застал жену рисующей в тишине, всё теми же отточенными, точными мазками. Она не отвлеклась даже, когда он вошёл в комнату, спросив лишь:
   - Сергей, почему это было так приятно?
   Сергей улыбнулся.
  
   Немного помолчав, отец человека отряхнул руку от волос девочки и продолжил рассказывать.
  
   Конечно, одними животными дело не ограничилось, хотя поначалу Катя очень сопротивлялась даже этому. Она думала, что одного раза ей хватит, но Сергей лишь улыбался, понимая, что нет.
   Животных было много. Кошки и собаки, чаще собаки, потому что ей нравилось убивать большие тела, нравилось смотреть, как иссякает в них жизнь, как медленно они скулят, как их глаза стекленеют, а мышцы расслабляются, и вот собака, больше не могущая держать голову, вытягивается. Её можно положить так, как она никогда не смогла бы лечь при жизни. Катя придавала убитым ею собакам самые живописные позы, а придя домой рисовала и рисовала...
   Но скоро её руки снова начали дрожать и даже задушенная собака не помогла. Её смерть оказалась слишком простой и банальной. Катя очень долго сомневалась и не могла принять того факта, что она не может не убивать, что это часть её, но приняв это, она оказалась удивительно деятельной, и сама придумала как всё устроить.
   Жертвой выбрали студента из параллельной группы, очень навязчивого парня, который всё пытался соблазнить Катю, невзирая на её замужество. Та пригласила его к себе, назначила встречу поздно вечером в тихом месте. Сергею оставалось лишь подкрасться к нему сзади и лишить сознания ударом по затылку, после чего быстро оттащить в машину. Место было действительно тихое, очень тихое, даже слишком.
   После этого почти два часа супруги ехали за город, в сторону леса. Они сами не знали куда, просто ехали. Им можно было бы уже остановиться, но Катя ничего не говорила, Сергей тоже молчал, а парню в багажнике связали руки, ноги и заткнули рот.
   - Ты так уверенно всё делаешь...
   - Я уже убивал, вот и всё.
   - Как? Кого?
   Абсолютно ничего не скрывая Сергей рассказал Кате всё про свои прошлые убийства.
   - И что ты с ними делал?
   - Ты уверена, что хочешь это знать?
   - Я уверена.
   Сергей скосил глаза на уверенное лицо жены и покачал головой.
   - Это были женщины. Я их насиловал. - Сергей снова посмотрел на жену, но у той на лице ничего не отражалось, она казалась абсолютно спокойной. - Избивал. Унижал. Знала бы ты как я их ненавидел и ненавижу.
   - Кого это "их"?
   - Женщин.
   Первый раз за весь разговор Катя посмотрела на Сергея удивлённо, её глаза расширились, словно от радости.
   - И меня тоже?
   - Тебя-то за что? Ты... ты же... ты же это ты, так? Как я могу тебя ненавидеть?
   - А их тогда за что?
   Сергей вздохнул.
   - Я не могу объяснить тебе этого чувства, - сказал он. - Все они, абсолютно все. Я смотрю на них и вижу лицо моей матери, хотя я не помню её лица. А мать я ненавижу. Она меня бросила.
   - Ты никогда о ней не рассказывал... - тихо сказала Катя. - Даже твои родители молчали...
   - А что рассказывать? Я был маленьким, она вроде бы умерла и меня сдали в детдом. Потом меня оттуда забрали приёмные родители. Всё.
   - Как же её можно ненавидеть? В чём же она тогда виновата?
   Сергей расхохотался и стукнул руками по рулю.
   - Да, как же, не ненавидеть её теперь. Почему она позволила себе это - умереть? А? Вот почему? И все они были такие. А ты - нет. Я не знаю почему, но ты - нет.
   - Я, наверное, должна чувствовать к тебе что-то плохое, но я не могу, - она положила руку мужу на плечо. - Ты ни разу не делал... этого... ты понимаешь... когда ты был со мной?
   Сергей отрицательно качнул головой.
   - Мне не хотелось. Были мысли, но не настолько сильные, чтобы пойти и кого-нибудь убить. Я тебе не изменял, если ты это имела в виду.
   Катя серьёзно кивнула и дальше ехали молча.
   Недолго.
   Спустя минут пять, когда в багажнике снова глухо стукнула, Катя вздрогнула.
   - И как это делать? Я правда не знаю... - голос у неё был растерянный.
   - Так же, как и с животными. Но сложнее. Человека сложно задушить руками. Лучше бить по голове или ножом. Мой всегда с собой. Я всегда его ношу с собой.
   - А если делать больно?
   - Гораздо приятнее. Человек живой. - Сергей хмыкнул. - Иногда я представляю себя на месте тех, кого я убивал. Знаешь, так легко получается представить, словно я - это они. Мне должно быть страшно, наверное, но мне не страшно. И не приятно тоже. Я понимаю мотив и... позволяю делать это с собой.
   Прошло ещё минут двадцать и Сергей наконец решил, что хватит. Он сдал к обочине лесной грунтовки и остановился. Вышел из машины и снова огладил капот, прижался к нему щекой (Катя удивлённо посмотрела).
   Подошёл к багажнику, открыл.
   Тот, внутри, уже очнулся. Он был красивым, наверное, потому что Сергей попытался взглянуть на него с точки зрения женщины, но у него не вышло, конечно же. Тем не менее кожа у него была гладкая, белая, холёная, тело - минимум лишнего жира, хотя и без особых мышц. Он со страхом смотрел на Сергея и стоящую рядом Катю и силился что-то сказать, пыхтел и лопотал что-то, но понятно не было, потому что в рот ему запихали тряпок, а поверх щедро замотали изолентой.
   Сергей ударил его по лицу.
   - Будешь вырываться - убью.
   Затем он подхватил парня на плечо. Было тяжело, но шагов тридцать пройти удалось, хотя и с трудом. Вроде бы местечко подходило: темнота, куча старых листьев и прочего лесного мусора...
   Сергей скинул парня с плеча на землю, потянулся и утёр лоб. Катя, шедшая рядом, с фонариком, осветила упавшего.
   - На, - Сергей достал нож из кармана. - Изоленту обрежь.
   - А... а если будет кричать?
   - Так и пусть кричит.
   Катя послушно разрезала изоленту и парень мигом вытолкнул языком тряпку.
   - Да ты что... не надо!!
   С холодным равнодушием Сергей отметил, что колотить парня почему-то начало именно сейчас, в смысле, он немного дрожал у него на плече, но не более того.
   - Катя... Катенька, пожалуйста, я же не думал, что так оно будет, не думал же! Прости пожалуйста, и ты тоже прости, я не буду больше такого, никогда не буду! Я же не знал что у вас все серьёзно так!
   Супруги молчали. Катя прикрыла рот ладонью, во все глаза глядя на лежащего парня, Сергей смотрел всё ещё очень равнодушно.
   Тот же, лежащий, начал пытаться высвободиться, но Сергей связал его надёжно.
   - Только сейчас подумал... а как его зовут?
   - Егор, вроде бы...
   - Егор я!!! Егор!!
   - Лишь у одной из своих я знал имя. Она медсестрой была. И его теперь знаю. - Сергей хмыкнул и машинально потянулся за ножом, но вспомнил, что передал его жене. - Нож у тебя. Сделай с ним что-нибудь уже.
   - Что?
   - Да что хочешь.
   - Я... я не знаю даже...
   - Ну, лицо. По лицу резани. Не так, как хлеб режешь, кожа - жёсткая, а там ещё кости. Просто размахнись и дай.
   Катя так и поступила, присев на корточки и, как прилежная ученица, ударив Егора ножом в лицо. Она примеривалась долго, потому что тот пытался отползать, кричал и бешено отдёргивал шею, но в конце концов Кате удалось - она размахнулась и удар пришёлся по брови.
   Разрезало её сильно.
   Егор взвыл.
   Кровь сильно потекла по глазу, ниже, ниже, и закапала с шеи на грязную землю.
   - Спасите! Помогите кто-нибудь!! Убивают!! Христа ради, помогите!!!
   Катя всё так же сидела на корточках. Сергей не видел её лица, но знал, какое оно у неё - любопытное, жадное до происходящего и сожалеющее. Откуда в ней это сожаление? Сергей так и не понимал.
   А она ударила снова, снова резанула Егору лицо, тот опять закричал и заизвивался совсем уж бешено, но верёвки держали крепко. А Катя продолжала. Она делала это максимально аккуратно, чтобы не запачкать платье, но раз за разом нож опускался на лицо лежащего парня.
   Сергей не мог оторваться. Это было прекрасное зрелище. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство удовольствия наблюдая за тем, как его жена превращает лицо человека в кашу. Сергей ощутил, как эти чувства растут в нём, словно разбухают, сильнее, сильнее...
   Катя продолжала бить. Она остановилась лишь тогда, когда стало раздаваться чавканье. Губы, щёки, брови - всё это было изрезано, кровоточило, из дыр в лице текла слюна, высовывался язык, Егор глухо не выл даже, а рычал, но был всё ещё жив. И глаза его остались целы.
   Катя приставила нож к Егору в животу и навалилась всем телом, протолкнула его, Егор дёрнулся и закричал так, что в горле у него словно бы что-то лопнуло, потому что когда нож вошёл до рукояти, он затих и словно бы обмяк. Грудь его ещё вздымалась.
   Катя встала на ноги.
   - Иди... иди сюда...
   - Что?
   - Сюда...
   Сергей не успел подойти, она кинулась к нему в объятия, схватила его за волосы и поцеловала жадно, не отпуская. Рука Сергея скользнула ей под платье, под трусики, и пальцы его ощутили возбуждающую тёплую влагу. Тут накрыло и его.
   Они целовались рыча, Катя укусила мужа за руку, тот оторвал её от себя и приставил к дереву. Катя оперлась на него руками и выгнула спину. Сергей расстегнул штаны, горячая рука жены нащупала его член и направила в себя.
   Это было так, как не было никогда.
   Труп. Лес. Ночь.
   Секс.
   Сергей не смог бы остановиться, даже если бы очень захотел, впервые в жизни он испытал такое удовольствие. Это было приятно. Перестало существовать всё вокруг, для него остались лишь его жена, глухо стонущая, шепчущая что-то, и он сам.
   Когда незнакомое, неведомое ему чувство подступило совсем, он прижал жену к дереву так, что у неё хрустнули кости. Тогда это и случилось. На последней фрикции, Сергей ощутил, что из него изливается. У него потемнело в глазах и он сжал жену ещё сильнее, та прижалась к нему и поцеловала, откинув голову.
   - Я люблю тебя... я люблю тебя... я люблю... люблю... тебя только люблю... - только придя в себя Сергей осознал, что это его слова, что это шепчет он, лёжа на траве, а Катя лежит рядом с ним и смотрит на него так, как никогда не смотрела раньше.
   Труп. Лес. Ночь.
   Любовь.
   Егора нечем было закапывать, поэтому забросали его листьями и ушли. Домой ехали в обнимку, часто останавливались и целовались. Чувство, открытое ими двумя там, в лесу, родилось как феникс и полыхало, полыхало, требуя выхода. Ничто не могло это испортить.
   Спустя два месяца стало ясно, что Катя беременна.
  
   - Ты не переживай... - сказал отец человека. - Волосы - это же не главное, ну... да я извиняюсь, мне жаль. Но я хочу рассказать всё до конца. Я... до конца... Ведь она тоже меня бросила. Потому что я её убил. Или я её убил, потому что она меня бросила? Недолго осталось.
  
   Убийства стали для них необходимым. Он ходил на работу и убивал, она убивала и рисовала картины, раз в месяц, иногда чуть реже, супруги выезжали затем, чтобы вдвоём кого-то убить. Иногда жертву находили случайно, колеся по нескольку часов - удивительно, как доверяют милой семейной паре. Иногда присматривали заранее, как в случае с Егором.
   Понемногу это стало рутиной.
   Все меньше оставалось в убийствах страсти. Всё больше появлялось холодного расчёта.
   Окончательно всё изменилось с появлением ребёнка, Сергей никак не мог забыть момента, когда жена наконец вернулась домой и он взял младенца на руки, ощутив лишь одно:
Это - что-то не его.
   Это - что-то чужое.
   Не в плане крови. Просто. Одна вселенная держала на руках другую и эти вселенные были несовместимы. Сергей придушил бы ребёнка прямо там, но Катя смотрела на него так счастливо, так радостно... К тому же, Сергей научился смотреть на жену, как на женщину, а грудь её стала больше и притягивала взгляд. Поэтому он отложил свёрток в сторону и притянул Катю к себе.
   Поначалу они ещё выбирались, что убить человека-другого, но потом ребёнок вырос и заниматься этим стало неудобно. Даже более того, заниматься этим стало небезопасно, ведь трупы начали находить. Именно тогда Катя и решила, что надо переезжать. Свой дом в недавно построенном посёлке - это вполне престижно, до города всего час на электричке.
   Казалось, что новое место оживит, внесёт что-то новое, но всё оставалось по-прежнему. Ребёнок, росший понемногу, всё ещё оставался чужим. Выезды прекратились, ведь при ребёнке рядом делать их было бы невозможно, но Сергей чувствовал, что даже после перерыва убийства останутся той же рутиной, которой они стали.
Впрочем, и любовь оставалась всё той же горячей и искренней, что радовало Сергея, только вот Катя менялась.
   Рисуя всё теми же твёрдыми мазками, всё так же уверенно увеча ножом людей...
   Последний их раз произошёл тогда, когда сын уехал в гости к бабушке и дедушке. Сергей и Катя отправились далеко от посёлка, нашли попутчика и отвезли его в лес, где убили жадно, словно оголодавшие и дорвавшиеся до еды. Вроде бы даже что-то вернулось из тех, хороших времён, но когда супруги ехали домой после очередного выезда, Катя спросила:
   - А как думаешь, мы могли бы жить нормально?
   - Нормально? А мы не нормально живём?
   - А разве нормально?
   Она помолчала. Годы прошли, но скрывать свои чувства от мужа она не научилась, а может и не захотела. Сергей видел, что её что-то томит, но вытягивать из неё слова он не хотел.
   - Тогда... в первый раз когда мы с тобой убили человека... Егора. Того, который очень бездарно пытался меня соблазнить.
   - Ты помнишь его имя, надо же.
   - Ты говорил, что иногда представляешь себя на их месте, - Катя не обратила внимание на иронию в словах мужа. - Всё ещё так делаешь?
   - Иногда. А что?
   - Со мной это происходит само собой. Я всё чаще вижу на их месте себя, и... как же это противно и страшно! Серёжа, что же мы делаем?!!
   - То, что нам хочется, нет?
   - Можно ли так? Можно ли?!
   Сергей остановил машину и прижал жену к себе, та ткнулась лицом в куртку.
   - А если не делать что хочется, то какой смысл жить, Катя? Маленькая моя, ну... что ты...
   Он поцеловал безучастные, влажные, солёные губы.
   - Ты плачешь? Да что же ты...
   - Мы же людей убиваем... - слёзы лились ручьём. - Людей... а у нас ребёнок, а мы... да что же мы... А наш мальчик, каким же он станет с такими, как мы... ведь мы...
   Катя плакала и плакала, она не могла остановиться. Руки тряслись, она вздрагивала и всхлипывала громко и горестно, цепляясь за мужа, как за что-то, что, казалось, может её спасти.
   - Ну... что ты, милая...
   - Я постоянно об этом думаю! Ты знаешь, как мне страшно?!! Я сажусь отдыхать и у меня всплывают они, все те, кого мы... Мяфля, Егор, животные и людей, все-все-все кого я убила!! Я хотела бы избавиться, но я не могу, как я могу?!!
   Сергей хотел что-то сказать, но слов у него не хватало.
   - Катя, мы... просто делали то, что должны. Ведь мы не могли иначе. А если не можешь иначе, как можно жалеть? Если не можешь иначе и уже сделал, как можно? Ведь ничего не изменить. Некоторые вещи - они требуют простого отношения. Делай и всё.
   Всхлипнув, жена посмотрела на него.
   - Делай и всё? Простое отношение?
   - Да, маленькая.
   Сергей чмокнул Катю в нос, и та против воли, но улыбнулась, пусть и кривя губы.
   - Едем домой...
   И они поехали.
   Под конец пути Сергей чётко ощущал, что у него слипаются глаза. Он загнал машину и закрыл гараж. Катя уже вышла, передавая ему вещи.
   - Кинешь к тому, что в стирку. Разберёшься.
   - Конечно. Я прямо так лягу спать, не могу просто. Пойдём?
   Катя грустно улыбнулась:
   - Нет-нет! Это ты у нас дикий кабан, мне нужно в душ.
   Сергей улыбнулся и пошёл вверх. Большой дом ему нравился больше, чем квартира.
   Он уснул едва только коснувшись затылком подушки и ему снились прекрасные сны. Сны про его жену, единственного человека, к которому он что-то испытывал. Ведь иные ему и не снились. Утром он проснулся и хотел притянуть к себе Катю, но её рядом не было, она часто вставала раньше, чтобы заняться делами или готовить.
   Растянувшись на кровати, Сергей хотел было поваляться ещё, но вспомнил, что не принимал душ, и пошёл туда. Горячая вода быстро смыла остатки сна. Сергей вышел красуясь, голый по пояс - к своим уже не слишком молодым годам тело у него сохранилось подтянутое, поджарое, и ему это нравилось.
   Жены не было.
   Сергей пошёл на кухню, но не нашёл её и там.
   Она в магазине? Но на кухне не было следов готовки. А значит, что она не готовила, но такого и быть не могло, ведь она всегда...
   Сердце застучало очень гулко и неприятно, сосущее чувство появилось где-то в области солнечного сплетения, быстрым шагом Сергей пошёл к гаражу и вышёл туда, надеясь, что переволновался и всё, о чём он начал догадываться, глупая выдумка.
   Но её ноги касались фар, потому что она перекинула верёвку через верхнюю балку, встав на капот машины, а потом спрыгнула. Конечно, под трупом натекло, но Сергей не видел этого.
   Он видел её короткую стрижку, её глаза, её ноги, руки, её, её, её, её, её... её...
   Сердце стучало размеренно и спокойно, как ни странно.
   Сосущее чувство внутри утихло и ушло.
   Сергею не хотелось ничего. Он сказал:
   - Просто делали то, что должны. Ведь мы не могли иначе. А если не можешь иначе, как можно жалеть? Если не можешь иначе и уже сделал, как можно? Ведь ничего не изменить. Некоторые вещи требуют простого отношения... делай и всё...
   Она не покачивалась в петле. И, конечно, не могла ответить, подтвердить или опровергнуть, давно ли она об этом думала, или его необдуманные слова толкнули её на это.
   Сергей смотрел на жену больше часа, не зная, что ему делать. Потом он взял с верстака ножницы, обрезал верёвку и положил жену в багажник. Сунул лопату на заднее сиденье. И уехал.
   Мир вокруг стал привычен и понятен, как раньше, когда её не было. Точно такое же серое ничего, прерываемое приступами ярости, рождавшимися в паху.
   Но порой, и "порой" это случалось достаточно часто, Сергей думал о любви и понимал, что она такое, декларировал это для себя чётко и понятно.
  
   - Любовь - это вирус, потому что её не ждёшь. Любовь - это рак, потому что остаётся навсегда и всегда возвращается. Любовь - это... почему... почему её рядом нет... ведь это я... Её нет и никогда не будет...
  
   В нём просыпалась иная ярость. И это была ярость на самого себя. В такие моменты Сергей чувствовал... просто чувствовал. Мир становился не серым, а цветным.
   Именно в один из таких моментов Сергей избил сына, а потом, в ответ на его обиженное сквозь слёзы:
   - Мама вернётся с лечения, я ей всё расскажу!
Ответил, издевательским криком:
   - Мама не вернётся, потому что я её, блядь, убил!!!
   Именно в один из таких моментов Сергей не стал сопротивляться, когда сын проломил ему голову молотком, подумав лишь: "Наконец-то".
  
   Отец человек пришёл в себя и огляделся вокруг. Чувство, снова то самое, незабываемое чувство, но теперь не столько даже по отношению к жене... и даже не по отношению к девочке, у которой, как оказалось, оторвалась голова, а волосы выпали вместе с кусками кожи - отец человека сжимал их излишне сильно.
   Он встал, отряхнул с брюк гниль и столкнул подгнивший труп ногой с платформы. Таскать с собой мёртвое тело уйму времени - не самая умная идея, но порой это наводит на мысли.
   Отец человека понял, что чувство, терзающее его с момента повторного появления из могилы, оно направлено не только на жену.
   Отец человека понял, что волнуется за своего сына.
   И это его угнетало.
   Подойдя к краю платформы он посмотрел в сторону города и прошептал:
   - Ну и где же ты?
   Именно в этот момент в сердце его сына вошёл нож.
  
  
   4Четвёртая глава. Про друга, про сына и про брата
  
   ...
   ...
   ...
   ...Много времени прошло с тех пор, как ей кто-то поклонялся, и как напуганные, но радостные от своих действий люди, водили большие хороводы по ночам, распевая тягучие песни, призывая весну и прогоняя Её.
   Она относилась к этому с пониманием...
   К ней очень, очень давно никто не приходил. А ведь когда-то они шли к ней часто, в домик на столпах, окуренных душистым чернобыльником, чтобы просить совета, или перейти.
   Вот и этот.
   Этот тоже пришёл, чтобы перейти.
   Она ела его жадно, точно так же, жадно, как воткнула в него нож. Неподобает для той, кем она являлась, конечно, действовать так, как действуют обычно люди, но, много, слишком много времени прошло, она вдоволь успела познать забвение, вдоволь насмотрелась на летящие мимо самолёты, проезжающие мимо машины, проходящих мимо людей...
   Поэтому, когда человек пришёл к ней и сказал, что хочет пойти в город, она однозначно истолковала это так, как было удобно ей.
   Сперва она омыла жертву, подготовив его к погребению.
   Потом накормила, он и сам не заметил, что ел серую гниль.
   А после воткнула нож в сердце.
   Разделывая его тело, она жалела лишь о том, что пришедший оказался слишком слабосилен и не сгодился для того, чтобы с ним возлечь. Этот образ, молодой, сильный, возбуждал, и она знала.
   Но человек оказался слаб, хотя и сгодился в пищу.
   С убийством человека из него ушла его сущность, и пока что её история закончилась, что же до оставшегося тела, то тут древняя начала действовать.
   И это, конечно, заняло дни.
   Она сняла с человека кожу, и поставила её вымачиваться в дубовой кадушке.
   Она срезала с костей мясо, и часть поставила жариться, а гораздо больший остаток положила в бочку, пересыпав крупной солью, крепко запечатав, оставив до лучших времён.
   Она достала из человека лёгкие, почки, печень, селезёнку, поджелудочную железу, мелко порубила их, смешала с горькой травой и с душистыми лепестками, зашила это в желудок человека, а потом желудок поставила в духовку, где он томился несколько часов.
   Она вынула из человека мозг, промыла его и поставила отмачиваться в ледяной воде.
   Она выковыряла глаза и съела их сразу.
   Она отрезала ему гениталии, и тоже съела их, они были почти без силы, но с остатками чего-то в них, что имело вкус, остатки страсти, остатки мужского?
   От человека ничего не осталось, он стал едой, он стал землёй, он стал травой, он стал содержимым выгребной ямы, и никто уже не смог бы сказать, что человек вообще когда-то был, кроме его отца, конечно, же и её.
   Но она забыла человека, как забывала миллионы тех, кто приходил к ней до.
   Ведь она была очень древняя. Всё проходило и всё менялось, но не менялась лишь она, живущая между мирами, пропуская туда и выпуская оттуда приходящих к ней людей.
   Время шло, и понемногу, не слишком долго, но и не быстро тоже, мясо человека закончилось, осталось лишь несколько кусочков костей, да череп и его волосы. В остальном человек полностью стал землёй, стал водой, стал...
   Тем не менее, кое-что всё-таки произошло, когда женщина убила человека.
   Когда нож вошёл ему в сердце, где-то далеко, в степях, полных скелетов мёртвых кораблей, полных обжигающей соли, проснулся старик.
  
   С момента, как человек ушёл со дна высохшего моря, прошло достаточно времени, чтобы старик его почти забыл. Он всё так же странствовал, не зная, куда и зачем идёт, довольствуясь лишь воспоминаниями о том, что где-то там, дома, его часто били за слабость и старость, и лучше уж одному, чем с такими родственниками
   Вокруг всё так же была соль, была мёртвая земля, были старые корабли, в которых кто-то жил. Иногда они пускали к себе старика, поили, кормили и он уходил.
   Некоторые пускать не хотели.
   Порой старику доставалось. Но он, тощий, с жидкой бородёнкой и смуглый до черноты, переносил все удары совершенно без вреда. Как старый конь, которого если и можно забить до смерти, то лишь оглоблей в голову, а кнутом - бесполезно.
   Старик жил себе и жил, но тут, где-то там, очень далеко, в сердце человеку вошёл нож и старик проснулся. Он сперва сам не понял от чего, пока не ощутил странную влагу где-то в ногах.
   Толком ещё не проснувшись, старик сразу вспомнил очень далёкие, хотя, может и не очень, времена, когда точно так же с ним случались недоразумения, за которые ему и доставалось от... вроде бы это была дочь, и вроде бы даже любимая дочь.
   Но он проснулся и осознал, что теперь старческих недоразумений с ним случаться и вовсе не может. Быстро опустив сухую, морщинистую руку вниз, старик прикоснулся к мокрому халату и поднял пальцы к глазам.
   Кровь.
   Старик быстро подскочил с лежанки на земле, распахнул халат, спустил штаны и осмотрелся, но, нет, нет. Кровоточил халат, именно он.
   И тут старик вспомнил.
   - На вот, укройся. Холодно. Плохо выглядишь...
   С халата капало медленно и неостановимо.
   Старик покачал головой и задумался. Тихо дул слабый ветер, светила с неба фиолетовая луна, поблёскивала соль. Старик пошёл вперёд, сперва медленно, а потом быстрее и быстрее. Он бежал бы, если бы мог, конечно.
   Он двигался назад. В обратную сторону от той, куда шёл, потому что где-то там он встретил человека, а значит, именно там и находилось то, что ему нужно. Старик проходил мимо кораблей, в которые стучался раньше, и обитатели этих кораблей теперь уже смотрели ему в след. Приятно смотреть на человека, у которого есть цель. Люди из кораблей, которые раньше пускали старика, завидя его, выходили навстречу и приглашали зайти снова, но старик поднимал кровоточащую полу халата, тыкал пальцем, объяснял, и люди отпускали его снова.
   Через сутки движения старик оказался возле корабля, где его однажды избили.
   Что это был за корабль? Старик не мог сказать. Он не разбирался в кораблях. Имени у корабля не было - лишь какие-то остатки следов на месте, где оно раньше располагалось. Но сам корабль, большой, наверняка очень удобный изнутри, выглядел очень внушительно, размером с большой, в три этажа, наверное, дом, он лежал на сухой земле и немного пугал старика.
   Его заметили ещё издали, как и в тот, прошлый раз. К старику вышла группа молодых людей, несколько парней и пара девушек.
   - Опять припёрся старый. И что ты тут забыл, тебе мало? - сказал высокий и смуглый, как и сам старик, юноша, рука которого была толще, чем нога старика. - Давай, вали отсюда.
   - Вы чего. Я же иду мимо...
   - А не нравится, что ты мимо ходишь. Ты себя видел? Старый мамбет. От тебя говном воняет.
   - И вовсе ничем не воняет...
   Одна из девушек, с узкими глазами и белой, почти молочной кожей, засмеялась:
   - Как же не воняет? Вон же с тебя капает!
   - Да ты чего... - старик почему-то смутился и опустил голову вниз. - Это же кровь...
   Молодые обступили его почти со всех сторон, перекрывая дорогу.
   - С первого раза ты, выходит, ничего не понял... - сказал всё тот же высокий и смуглый, неприятно улыбаясь и довольно поблёскивая глазами.
   - Да всё я понял... Хватит!
   Старик развернулся, но не успел он сделать и шагу, как парень схватил его за плечо и дёрнул на себя.
   Раньше бы, конечно, старик наверняка упал бы в песок и свернулся в комочек, пережидая, пока мучители устанут пинать его ногами. Главное - это прикрывать голову. Но сейчас он уже не мог так поступить, ведь там, где-то далеко, тот, кто отнёсся к нему по-человечески, похоже, страдал. Разве можно было струсить?
   Хотя ему хотелось.
   - Охуел?!
   Парень возмущённо-удивлённо смотрел на старика, который скинул его руку с плеча и резво отпрыгнул в сторону.
   - Ты... да я тебя...
   Он кинулся на старика, но тот снова отпрыгнул в сторону и отбежал подальше.
   - Ты чего?! А ну иди сюда!
   В ответ старик лишь рассмеялся. И как оно так получилось, как он мог это забыть? Он снова, как тогда, когда был молод, начал ощущать в своих ногах каждую мышцу, каждую вену. Они, конечно, давно уже не работали так, как прежде, но что-то изменилось, и старик чётко осознал: он может бежать, и даже так, как не бежал никогда.
   И он побежал, совершенно не обращая внимания на кинувшихся за ним людей, ему было просто наплевать.
   Он бежал и бежал и бежал.
   В лицо ему бил ветер так, как давно, во времена молодости, старик закрыл глаза и раскинул руки, сосредоточившись лишь на беге.
   Быстрее...
   Ещё быстрее...
   Ему стало не хватать воздуха, но не из-за того, что он устал, а наоборот: из него рвалась сдерживаемая ранее сила, открывшаяся только теперь. Она рвалась так сильно, что с каждым ударом сердца грудь старика трещала, и осколки костей уже начинали прорывать кожу.
   Старик разогнался так, что ещё чуть-чуть и одежда бы начала дымиться. Когда ему стало уже почти невыносимо, он гортанно и дико закричал, а потом бросился со всего разгону и размаху оземь. Грудь его треснула и раскрылась, но оттуда не хлынула кровь, и вообще ничего фатально не произошло.
   Старик оборотился в жеребца каурой масти, и поскакал теперь уже действительно во весь опор, и на это зрелище выходили смотреть уже по-настоящему все: стук копыт жеребца гремел по всей степени, его неистовое ржание гудело в пустых боках кораблей, а скорость, с которой он бежал, оставляла под его ногами тропу. Как же на такое зрелище было не смотреть? Путь, который ранее он преодолел за очень долгое время, старик-конь пробежал за час, он пробежал мимо старого кострища, мимо гниющего трупа своей лошади, и наконец нашёл то, что искал - железнодорожную насыпь.
   Подбежав к ней, конь подогнул ноги и снова ударился грудью о землю, оборотившись назад в старика. Теперь это уже был не тот старик, что раньше. В его глазах поселилась весёлая и злая искорка осознания собственной силы. С довольным выражением на лице, старик вскарабкался на насыпь, ступил на железную дорогу и пошёл по ней туда, куда до этого ушёл человек - в сторону города.
  
   С момента, как человек ушёл от дома, где жила не такая уж старая, но и не молодая женщина, тоже прошло достаточно времени. Путешествовать ей было некуда, да и особых неприятностей с ней тоже не происходило. Иногда женщина просыпалась и не понимала поначалу, что мир изменился и земля сгнила, она звала своего сына к столу, а он не приходил, и лишь тогда она вспоминала.
   Но не только человека. Женщина помнила многое. Женщина помнила, как людей её цвета не пускали в дома города, который они помогали строить, женщина помнила, как она с сородичами уходила в болота, где подолгу танцевала вокруг костра под монотонные ритмы и напевы. Молодая, она мечтала о чём-то серьёзном, о революции, казалось, что кровь далёких предков пылает в ней, но, стоило лишь немного повзрослеть, и...
   Оказалось, чтобы изменить мир, революция не нужна, вот уж странность-то.
   Так что ей вполне спокойно жилось, каждый день она готовила что-то, что напоминало ей о прошлом, садилась к очагу и ела, читая старые книги и занимаясь тем, чем занимались старые женщины её народа: вязанием и вышиванием.
   И иногда она вспоминала человека.
   В её понемногу стареющей голове образ человека понемногу сливался с образом её сына, перетекал в него и из него, и, понемногу, слился с ним совсем, неотличимо. Сын, ушедший давно- давно с женой и детьми, был ею забыт (они забыли её ещё раньше, впрочем), и его место прочно занял человек; женщину не смущал даже другой цвет его кожи. Скорее уж наоборот, противоположность казалась ей вполне логичной.
   Женщина проснулась, как обычно, в шесть часов утра. Она привыкла так ещё с молодости, когда работала горничной в гостинице.
   Она поднялась с кровати, заправила её, и, встав на колени, с минуту или две молилась, воздавая хвалу Господу за всё, что Он ей дал. Как противоположность человека казалась ей родной, так и противоположность обрядов, которые вряд ли сочетались с обрядами такой любимой ею церкви, тоже притягивали. Одно вполне органично дополняло другое. Белость давно ушедшего человека. Кровавость плясок с неостывшими каплями куриной крови на груди. Покой и скромность деревянного креста.
   После этого - готовка. Женщина особо не вдавалась в то, что на гнилой земле ничего не могло расти, нужные продукты находились как-то случайно, сами собой: курица, хороший ливер, твёрдый сыр, острые перцы, лук и батат, кукуруза. Из этого можно много чего приготовить.
   Обычно, в этот момент она звала сына/ушедшего человека к столу, и лишь потом вспоминала, что его здесь нет. Так произошло и в этот раз, правда, теперь женщина подумала, что если уж его нет в доме то наверняка он на улице, а потом она вышла и громко гортанно закричала, подзывая сына, но того всё не было.
   Она уже хотела зайти домой, но внимание её привлекла лужа крови на деревянном полу крыльца.
   Кровь? Откуда?
   Она присела на корточки, немного приподняв подол своего небогатого платья, и прикоснулась к крови пальцами.
   Совершенно внезапно в её не очень хорошей памяти всплыло то что сын... или человек... или?... что он ушёл. И ушёл куда-то далеко, возможно, даже через... он ушёл...
   Женщина встала с корточек и осмотрелась вокруг, посмотрела в разные стороны, и лишь потом поняла, что кровь капает не откуда-нибудь, а с лисьего хвоста, приколоченного к косяку двери. Она капала и растекалась, впитывалась в деревянный пол крыльца.
   Женщина лизнула кровь и тут же всё поняла. Всё было вполне очевидно. Её сын, её плоть и кровь, был в беде и просил о помощи, пусть и таким способом.
   Быстро зайдя в дом, в свою комнату, женщина надела простое платье и собрала в сумку немного еды в дорогу, после этого она вышла, чтобы ринуться вниз, к реке, скрывавшей рельсы, но стоило ей ступить с порога на землю, как Фиолетовая Луна моргнула и словно засветила ярче, мир изменился.
   В глазах у женщины резко потемнело, как бывает при жаркой дурноте, а потом всё стало нормально.
   Слишком нормально.
   Фиолетовая Луна светила жарким летним солнцем, трава вокруг была зелёная, даже земля словно бы не гнилая... появились запахи, ненастоящие, конечно же, но всё-таки запахи барбекю, мороженого, сахарной ваты, запахи выходного дня.
   Гомонили дети, плеск воды из шланга, кто-то мыл машину. Навязчивый мотив песенки доносился из какого-то радио, толстый полицейский спокойно шёл мимо по своим делам.
   Белые шины поблёскивали на солнце, только что облитые водой, словно надутые воздухом, массивные габариты автомобилей тоже подставлялись под солнечный свет и блестели. Цвета были яркие: зелёный, красный...
   И женщина, в простом холщовом платье с сумкой на боку, оказалась перед порогом дома, чужого дома, через окно которого было видно, как его хозяин пьёт пиво, смотрит телевизор, а рядом жена и дети.
   Её увидели, конечно, не сразу, женщину. Сперва гомон детей. Он прекратился. Они заметили первыми, замолчали и смотрели на неё молча. Потом заскрипел кран и вода из шланга перестала лить, потому что юноша, мывший свою машину, опёрся на неё теперь, смотрел и ухмылялся.
   - Ты что тут забыла? - спросил у женщины подошёдший к ней полицейский. - Ты как тут вообще оказалась? Давай, ноги в руки и вали отсюда скорее.
   Грубо взяв её под локоть, полицейский толкнул женщину к дороге. Та сделала пару шагов, неуверенно, потому что хоть и не видела более железной дороги, но понимала, что полицейский толкает её куда-то совсем в другом направлении.
- Ну? Иди уже!
Полицейский достал дубинку. Старого образца, деревянную. Женщина посмотрела на неё. Странно. Такой ей не приходилось получать, да и вообще, вся эта ситуация... женщина знала, что она немолода, но не настолько же!
Вся эта стереотипичность подействовала на неё благотворно и женщина поняла, что тут что-то не так. Это какой-то обман, какая-то ловушка, и если она пойдёт туда, куда указывает ей полицейский, то... Она не знала, конечно, что будет.
Но толстое лицо полицейского было излишне грозно, излишне серьёзно в этой праведной напряженности. Это начало вызывать у женщины только смех.
А потом она улыбнулась, плюнула в лицо полицейскому и ринулась бежать.
   Она петляла между домами и пряталась в тенях, как когда-то давно, когда такой, как она, было опасно даже показаться в районе для богатых людей, но сейчас ей не было страшно, ведь она хотела спасать сына.
За ней гнался уже не просто полицейский, о нет. Мужчины, дети, женщины, собаки белым-белые все они топотали и кричали, кидались камнями, но женщина была впереди.
Её это всё ещё веселило, но уже не слишком, один камень попал ей в затылок, а другой в плечо, ситуация уже не казалась ей смешной. Может всё вокруг и не было реально полностью, но было реально ровно настолько, чтобы догнать её и убить.
Именно тут женщина и почувствовала это. В теле её образовалась непередаваемая лёгкость, ноги задвигались быстрее и ещё быстрее, в груди заломило... разогнавшись так, что засвистело в ушах, женщина подпрыгнула, рванула на себе платье и ударилась грудью о землю, оборотившись в достаточно большую, матёрую лису.
При этом она не сбавила скорости, вот только теперь, повернув назад голову и издевательски затявкав, она шмыгнула куда-то между заборов и скрылась. Белым-белые люди тут же и перестали существовать, ведь женщина на них не смотрела и вовсе забыла о них.
Фиолетовая Луна снова засияла так, как обычно, нейтрально и спокойно, а женщина-лиса обнаружила, что лапки её в воде, а рельсы прямо перед ней. Снова ударившись грудью о землю (река была неглубокой) и перекинувшись в человек, она ступила на рельсы и помчалась вперёд, спасать сына.
  
   От мужчины, а вернее старика, в потрёпанной шкуре волка пахло трупами, потому что он почитал за доблесть забирать трофеи у поверженных врагов: мечи, кинжалы, одежду, детали доспеха. Неизменным оставалось лишь одно: шкура волка на его плечах, свисавшая как широкий плащ. И хоть доспехов он уже давно не носил
   Сквозь щели в стенах небольшого деревянного домика свистел ветер, но холодно не было. Не слишком. Приятный сквозняк. С самого детства старик был привычен к духоте узких трюмов корабля, но свежий воздух любил всё-таки больше. Он вряд ли смог бы сказать, намеренно или специально стены его домика сквозили, но его всё устраивало.
   Когда ветер засвистел особенно сильно - в домике застучало висящее на стенах оружие, мечи и топоры, старик проснулся.
   Он встал с трудом. Спина давненько уже подводила, колени тоже, всё после того случая, когда из-за немилости богов он оказался вмёрзшим в лёд и пробыл в нём несколько долгих часов-лет, пока его не спас человек...
   Старик улыбнулся, вспомнив о человеке. Воспоминания о нём скрашивали закат жизни старого воина. Он был странным.
   Не бывший привычным к оружию и поначалу даже слабый, он всё-таки научился им пользоваться и орудовал топором хоть и не слишком хорошо, но старательно. Не лез первым в бой, но и последним тоже в нём не оказывался. И, конечно же, не боялся надевать доспех на корабле. Доспех на корабле - привилегия хорошего воина, ведь упав за борт ты можешь пойти ко дну.
   Мужчина встал с кровати и аккуратно оправил козьи шкуры. После он вышел из дома. Ему не понадобилось одеваться - он спал одетым.
   Он мог поклясться всеми богами, что чувствует, как хрустят его суставы, когда он идёт по леденелой земле, хрустят громче, чем галька под ногами в былые времена. Старость понемногу взяла над ним верх и сидела на его плечах нагло, свесив ноги. Под её тяжестью три с лишним альна, на которые раньше возвышался мужчина, превратились ровно в три, а то и вовсе меньше на добрый квартер.
   Тем не менее у старика оставались воспоминания и это его устраивало. И он шёл к морю.
   Его домик располагался на окраине, так что идти ему каждый раз приходилось через всю деревню, у жителей которой взгляды были не тупее копейных острий.
   С неприветливого хмурого неба моросил точно такой же неприветливый дождик, ветер порой затихал, но потом, словно издеваясь, дул так резко, словно хотел продуть старика насквозь. Сделать это ему не было бы трудно. Мышц в старике осталось всего ничего, он очень похудел, и вовсе даже не из-за того, что питался только рыбой, чуть-чуть, это всё старость: она не только сидела на его плечах, заставляя его сгибаться с каждым годом, но и пустила корни ему в тело, куда-то туда, вглубь. Выпивала все соки.
   Если бы не воспоминания, старик бы давно уже умер.
   Он проковылял через деревню. Фиолетовая луна светила через серые облака крайне безмятежно. Подняв слезящиеся на воздухе глаза к небу, старик тут снова опустил их в землю и пошёл дальше. Осталось немного. Мёрзлая гнилая земля с пожухлой травой сменилась сначала просто на землю, а потом мокрый прибрежный песок.
   Старик шёл дальше по дорожке, вытоптанной им самим за долгие годы жизни здесь, и в конце концов дошёл до обычного места, к которому он ходил каждый день.
   Закряхтев, старик обхватил ладонями свою голову и приподнял её вверх, чтобы снова увидеть свой старый корабль.
   Сейчас полуразваленная рухлядь, старику он всё равно виделся через нечёткое марево воспоминаний - величавый, огромный, боевито скрипящий вёслами, постукивающий щитами, с прямоугольным парусом из тёмно-жёлтой конопляной ткани... Старик прикоснулся ладонью, с разбухшими шишками костяшек и суставов, к деревянному борту.
   Старик обошёл корабль, чтобы подняться на него. Старая лестница всё так же свисала с борта. Старик пытался не думать о том, что тот день, когда вскарабкаться на корабль он уже не сможет, уже совсем недалёк, он гнал от себя эти мысли, как гнал мысли о смерти в бессонные ночи после тяжёлых боев.
   Деревенские часто рыскали по кораблю, особенно когда защищать его старик больше не мог, но они быстро поняли, что ценного на нём ничего нет, а дерево корабля им нужно и вовсе не было, так что они махнули рукой. Лишь дети играли на нём, но редко. Поэтому старик не боялся, что его побеспокоят. По скрипящим, давно не смоленным доскам, он прошёл по палубе. Воспоминания, снова это марево тут и там. Здесь стояли его люди, вооружённые, разгорячённые мужчины и женщины они били мечами в щиты и кричали, приветствуя врага, конечно, если враг был достойным. Старик оглянулся, чтобы посмотреть на нос корабля, где, в самом опасном месте, самом боевом, было его место, место капитана.
   Ему снова вспомнился человек. Он редко когда поддавался всеобщему ражу. Он постоянно хотел уйти, но ушёл только тогда, когда старик, тогда ещё крепкий мужчина, понял, что ему пора сходить на берег. Они тепло попрощались и человек ушёл по крепкому льду куда-то далеко-далеко, в город.
   Мысли о человеке снова порадовали старика. Они стали очень близки за время своего плавания, он и человек, и были если не как два брата, то недалеко от этого. Целеустремлённо и уверенно старик заковылял к особому, огороженному месту, где располагалась его койка, койка человека и ещё пара мест для помощника и главного про продовольствию. Сейчас, конечно, всё это уже сгнило, солома пропала, шкуры растащили жители деревни, но сами койки, приколоченные деревянными гвоздями, остались.
   Дойдя до них, старик сел на свою и зажмурился. На секунду ему показалось, что сила снова переполняет его, как когда-то тогда, и он снова может распрямиться, посмотреть в небо и...
   Но он закашлялся и всё.
   Протянув руку, он пощупал койку человека.
   И оказалось, что та мокрая.
   Не влажная.
   Мокрая.
   Быть такого не могло, даже в плохом состоянии корабль течей ещё не давал, да и дождей в последнее время не было.
   Старик неуверенно поднёс трясущуюся руку к своему лицу, огня он не взял и свет пробивался лишь через щели в палубе, и коснулся ладонью носа. Правда. Мокро. И запах, знакомый, немного железистый...
   Кровь?
   Конечно, не чья иная, кроме как человека.
   Неужели с ним что-то случилось?
В голове старика сразу возник образ раненого друга, а потом он попытался подскочить и ринуться на помощь, пусть даже непонятно как, непонятно куда, но, конечно, ему не удалось. Больные ноги подкосились и старик упал.
   Он стиснул зубы и с трудом поднял руки, вцепился в одну из коек и медленно, так, что снова галечным звуком затрещали суставы, так, что потемнело в глазах, стал тянуть себя вверх, подниматься. Сердце старика гулко застучало, забилось, желудок притянуло к позвоночнику непонятной тошнотворной тяжестью. Но всё-таки он встал, сперва на колени, после на корточки, а потом поднялся.
   Старик не знал, куда ему идти, чтобы спасти человека, но точно помнил, что тот всё время порывался уйти в какой-то город. Значит туда и нужно, а как - это уже совсем неважно, ведь главное - желание. Поэтому, для начала, старик хотел сойти с корабля.
Он, ковыляя к выходу на палубу, не видел, что там, на сером небе, Фиолетовая Луна подёрнулась облаками, задрожала, и засветила ярче, пристальнее. Ветер задул сильнее, засвистев, завыв, пушистые серые облака разродились снегом и кусочками льда. Всё это застучало в борта корабля.
   А старик всё шёл. Он старался идти быстро, смотреть прямо, и потому ему давались тяжелее эти шаги, но в конце концов он смог выйти на палубу, и чуть не слетел назад в трюм, потому что ветер оказался силен.
   В лицо старику сразу ударило снегом и льдом, так сильно, что чуть не пробило кожу, но лица вниз он не опустил, упрямо смотря вперёд, пусть и не видя ничего, кроме белого марева, и не слыша ничего, кроме завывания ветра. Лишь с неба просвечивала фиолетовость Луны, но старик не смотрел наверх.
   Немного постояв у выхода из трюма, он двинулся вперёд. Шаг за шагом, цепляясь руками за мачты, за остатки снастей, он продвигался к лестнице, чтобы спуститься. Легче не становилось: лицо совершенно онемело, пальцы тоже, и цепляться теперь старику приходилось уже не пальцами вовсе, а локтями, потому что пальцы не двигались.
   Старик дошёл до середины палубы, когда особенно сильным порывом ветра его кинуло, поставило на колени, а потом опрокинуло на спину. Впервые за очень долгое время старик смотрел в небо не как вор, тайком, не урывками, а прямо. Без напряжения. И серое, волнующееся, с лёгкими фиолетовыми тонами, небо было прекрасно.
   Можно было остаться лежать так, закрыть глаза и уснуть под заносившим тело снегом, тем более, что казаться он стал не холодным, а тёплым, согревающим. Старик закрыл глаза и улыбнулся собственной слабости, он понял, что до лестницы он не дойдёт и спуститься не сможет, ему просто не хватит сил, которых осталось слишком мало, на один, быть может, рывок...
   Медленно подняв руку, заставив непослушные пальцы вцепиться в отверстие для весла, старик зажмурился от боли, закричал (ему показалось, на самом деле он глухо застонал открыв рот для крика) и что было сил рванулся вверх. Его хватило ровно на то, чтобы одной только силой рук и движением тела подкинуть себя, но этого оказалось достаточно, чтобы перевалиться через палубу. Всё так же не открывая глаза старик камнем упал вниз, на землю.
   В момент, когда он ударился о неё грудью, всё сразу же встало на свои места, ветер утих, снег и крупинки льда перестали сыпаться с облаков, а луна засветила так же, как и раньше.
   С земли же поднялся волк. Волк истощавший и однозначно немолодой, но могучий. Он неуверенно поднял одну лапу, потом опустил, поднял другую. После посмотрел на деревню, замершую неподалёку, а потом на море, промёрзшее насквозь.
   Волк поднял морду к небу и хрипло завыл на луну. Потом он быстро затрусил по тёмно-зелёному льду туда, куда много лет назад ушел его друг, человек.
  
   Человек в халате лошадиной шкуры, женщина-лиса и старик-волк шли совершенно разными путями и подумать не могли, что встретятся друг с другом. Но они встретились. Эта встреча произошла у входа в лес. Женщина сошла с рельс и остановилась, раздумывая, стоит ли становиться лисой или идти на двух ногах, когда сзади неё что-то гулко захлопало. Она обернулась и увидела, как старик с желтоватой смуглой кожей и узкими глазами выбивает из пол своего старого халата пыль.
   Женщина смотрела на него молча, старик же закончив своё дело, прищурился и посмотрел на лес испуганно и напряжённо.
   - Добрая женщина, это что такое?
   - Это лес, - удивлённо ответила женщина. - Что за глупый вопрос?
   - Столько деревьев... никогда раньше такого чуда не видел!
   Старик всплеснул руками:
- Удивительно... страшно, как там идти-то? Вообще же ничего не видно будет!
   - Откуда же ты взялся такой, что ни разу не видел леса?
   - В степях вырос! - охотно ответил старик. - Далеко, конечно. И не подумать даже было, что сюда попаду... Тем более сейчас, когда старый стал. А ты откуда? Никогда раньше не видел таких людей, как ты.
   Женщина коснулась двумя пальцами щеки и нахмурилась:
   - Что-то не так с этим?
   - Да нет же. Не видел просто таких людей никогда...
   - Ты и сам не особенно-то белый.
   - Да-да, конечно... Извини пожалуйста, извини.
   Женщина посмотрела на старика, который пролопотал извинение уже сильно тише, чем говорил до, и морщинки на её лице разгладились.
   - Понятно, ладно, никаких обид. И зачем же ты сюда пришёл тогда, раз ни разу здесь не был и боишься?
   - Боюсь, и правда. Но... эм... - старик поднял полу халата и показал кровь, каплющую с неё. -Видишь? Человек один хороший в беде.
   - Хороший, говоришь... - женщина с интересом прищурилась, но решила пока не высказывать своих догадок. - Откуда же ты знаешь, что он хороший?
   - Ну... он меня бить не стал, хотя мог.
   Женщина едко улыбнулась:
   - Интересный ты человек! Зачем же тебя бить?
   - Старый, слабый...
   - Так ведь кто сказал, что старых и слабых нужно бить? Может быть ты сам так себя вёл и нарывался.
   Старик вздохнул и махнул рукой в ответ.
   - Это неважно уже. Надо идти и спасать... а ты? Что ты тут делаешь?
   - Ты идёшь спасать человека. А я иду спасать своего сына. Он отправился в город...
   - В город, говоришь? - резко перебил её старик. - А твой сын такой же, как и ты? Или у него белая кожа?
   - Он отправился в город, - напористо продолжила женщина оборванную фразу. - С ним случилось что-то плохое. И, да, кожа его...
   Тут она задумалась, потому что воспоминания о её настоящем сыне: чёрном, как и она, с женой и детьми, всплыли на поверхность её памяти. Женщина замялась и стушевалась, глядя в землю, а когда она наконец подняла глаза, то увидела, что старик улыбается. Выражение его лица было ехидным, но не злым.
   - Странные вещи творятся, да? Я считаю этого человека очень хорошим... ты - своим сыном. Мы в чём-то похожи, правда же?
   - Твоя правда. - осторожно ответила женщина. - И всё-таки...
   Старик молча уселся на землю и откинулся спиной на насыпь. Из одного кармана своего халата он достал твёрдый кусок вяленой конины, а из другого флягу с водой.
   - Будешь? - протянул он конину женщине. - Не слишком много, но...
   Женщина осторожно взяла конину, отгрызла кусочек, передала назад и села рядом.
   Они ели молча, женщина - с осторожностью, старик - всё ещё немного слишком спешно, двумя руками поднося еду ко рту, пряча её в ладонях.
   Закончив, он скинул недоеденное в карман.
   - Не хочу я всё равно идти в лес пока... страшно. Страшный лес, правда же?
   Посмотрев на стену деревьев, женщина и в самом деле ощутила, что вид древних корявых стволов её немного напрягает. Но она откинула эти мысли.
   - И вовсе ничуть не страшный! - сказала она нарочито агрессивно, чтобы убедить в этом саму себя
   И снова, посмотрев на старика, она увидела это выражение лица - ласковую улыбку и ироничный, даже почти издевательский взгляд.
   - Да-да... Хорошо, что ты не боишься. Я вот боюсь. Можно я с тобой пойду, хорошо? Вдвоём-то получше будет, конечно.
   Вместо ответа женщина встала и протянула старику руку.
   Он схватился за неё и тоже поднялся с земли.
   Женщина и старик двинулись вперёд, но их внимание привлёк внезапно усилившийся холодный ветер, принёсший с собой снежинки. Путники обернулись к железной дороге, думая, что ветер дует с неё, но нет, он дул словно бы со всех сторон одновременно, и снежинок становилось всё больше и больше, пока вокруг не разыгралась пурга, застившая глаза и старику и женщине. Длилась она недолго, всего несколько мгновений. После утихла, снег то ли взметнулся ввысь, то ли растаял, но когда путники осмотрелись, то увидели, что рядом с ними стоит собака. Большая, старая и порядочно тощая, что было видно, даже на первый взгляд, но всё ещё сильная. Даже в таком состоянии грудь пса была широка и могуча.
   - А ты ещё кто такой?
   Собака склонила голову на бок, повела ушами, и немигающе уставилась на женщину. Та тоже посмотрела в ответ, но долго соревноваться с зелёными собачьими глазами не смогла.
   Старик залез в карман, достал оттуда остатки конины и кинул собаке. Та удивительно быстро съела их.
   - Какая разница что это за пёс? Идём уже.
   Старик пошёл вперёд, женщина двинулась за ним, быстро обогнала его и пошла первой. Собака аккуратно потрусила сзади. Женщина заметила это и остановилась.
   - Ты чего за нами идёшь?!
   Она замахнулась, но пёс никак на это не отреагировал, даже не шевельнув тяжёлым свисающим хвостом.
   - Да пусть идёт, чего ты...
   - Увязался, собака! - женщина не хотела признаваться, что из ниоткуда появившийся пёс напомнил ей, как лисой она убегала от людей и собак, поэтому она и попыталась отогнать его.
   Но раз пёс остался, то остался, не бить же?
Старик, женщина и собака шли рядом с железнодорожной насыпью - железная дорога уходила в лес, и вряд ли умным решением было пытаться искать другой путь. Лес и в самом деле оказался неуютным. Хоть женщина и выросла в месте, где леса тоже были густыми, влажными, скрывающими болота и крокодилов, этот немного покоробил даже её. Ступив под кроны деревьев она подняла голову и вздрогнула, потому что даже Фиолетовая Луна почти не просвечивала сквозь ветви, женщина невольно подумала, что очутилась в настолько оторванном от всего мира месте, что...
   Она зябко поёжилась и сама не заметила, как встала к старику поближе.
   Старик шёл неразмашисто, маленькими шажками, небыстро, привыкнуть к тому, что в его ногах сила он ещё не успел и невольно действовал так, как привык за годы старости. Его лес пугал меньше, чем женщину, хотя бы потому что там, на насыпи, он нафантазировал себе таких ужасов, которые не сбылись, и лес ему теперь казался местом хоть изрядно мрачным и тёмным, но уютным. Хотя, конечно, ему всё ещё не хватало степных просторов.
   Волк же, которого считали собакой, шёл спокойно и уверенно. Старик и женщина этого не заметили, но он появился рядом с насыпью одновременно с ними и внимательно выслушал весь разговор. Он сразу же понял, что речь идёт о его брате по оружию, давным-давно ушедшем от него. Волка поглощали неторопливые волчьи раздумья, именно волчьи, не человечьи: мысли в голове стали прямолинейнее и проще, палитра ощущаемых запахов ощутимо расширилась, да и уши стали слышать так, как никогда не слышали даже в молодости, хотя к разнообразию синих и жёлтых оттенков вокруг волк ещё так и не привык.
За этими неторопливыми раздумьями прошло достаточно времени для того, чтобы трое зашли в самую глушь. Если раньше были видны хотя бы самые-самые малые лучики фиолетового света сквозь ветки, то теперь пропали даже они.
   Женщина резко обернулась и поняла, что сзади нет железной дороги и вообще нет пути, потому что вокруг только деревья и кустарники, лес, плотный настолько, что не продраться.
   - Как мы сюда пришли?!
   - Да вроде рядом с дорогой же... а где она?
   Молча и доходчиво женщина посмотрела на старика. Тот отвёл взгляд и порывисто оглянулся во все стороны, но вокруг был всё тот же лес. Тихий - ни шума ветра, ни звука какого, порождающий фантомный шум в ушах, но мрачный и злой. Старик ойкнул и прикрыл ладонью рот.
   Женщина же металась туда и сюда, но тоже не могла найти выхода. Она очень чётко поняла, что до этого леса далеко даже болотам её родины, вязким, глубоким, полным паразитов и хищников.
Единственный, кто остался спокоен, был волк.
   Даже в человеческой личине он особо не умел и не любил представлять страх и смерть (а если их не представлять, то и бояться нечего), и уж тем более он разучился делать это сознанием волка, простым и бесхитростным. Конечно, он тоже видел деревья и непроглядно-непролазную чащу, но по большей части его вёл нос. А нос волка просто так не обманешь. Волк чувствовал запах, и это был запах крови, сильный, знакомый, запах крови его брата по оружию.
   Мягко ступая могучими лапами волк двинулся вперёд.
   - Стой!
   Но внимания на женщину он не обратил, идя туда, где запах становился сильнее.
   - Да стой же ты, потеряешься!
- По-моему он знает, что делает...
   Женщина погналась за упрямым животным, но тот, вроде не ускоряясь, всё время оставался впереди, и хотя казалось, что вот протянуть руку и коснёшься жёсткой шерсти, но... Только полностью сосредоточившись на погоне и перейдя на бег женщина смогла догнать его.
   - Попался! Ты куда это рванул?
   Женщина подняла голову и обмерла.
   Непролазной чащи вокруг больше не было, только мягкая зелёная трава, всё те же мрачные, но больше не стоящие стеной деревья, и едва видная тропинка, ведущая к небольшому домику за маленьким забором.
   Женщина так и стояла, удивлённо смотря на открывшееся, пока старик, догнавший её, наконец не ткнул её мягко пальцем в предплечье.
   - Может пойдём туда? Может он там?
   И они пошли. А Баба Яга, поняв, что запутать незваных гостей не удалось, вышла из своей избушки. На сей раз принимать форму молодой женщины она не стала.
   Трое... ну, что же, пусть будет трое.
   Неопрятная старуха в накидке из собачьей шерсти повела плечами, дёрнулась всем телом, хрустнула костями и... разводилась. А потом сделала так снова. Три старухи: невысокие, но с сильными руками, привыкшими к труду, подошли к заборчику и опёрлись на него. Издали ничего такого в этой картине могло и не вызвать подозрения, пока не становилось понятно, что старухи совершенно одинаковы.
   Женщина, старик в лошадином халате и волк сразу поняли, что тут что-то не так.
   - Где мой сын?! - крикнула женщина, схватившись одной рукой за лямку перекинутой через плечо сумки.
   - И мой друг! - медленно и веско сказал старик.
   Волк прижал уши и зарычал.
   Три Бабы Яги за забором одновременно засмеялись, по-стариковски сипло, ехидно, неприятно.
   - Прежде одного-то духу человеческого не дождёсси, не допросесси... а тут, ишь ты, трое пришли! Ты, чёрная кровь, что ты тут забыла? Родина твоя далеко, а земля твоих предков ещё дальше, зачем ты сюда пришла? Твой сын давно уже в месте, куда тебе отсюда не попасть, а этот человек...
   Чёрнокожая женщина прищурилась, жилки на её шее пульсировали сильно и гулко. Сила, женщину переполняла сила, и сила её меняла: всё меньше становилось на её голове седых волос, все меньше морщин и старой кожи, все меньше старых вен на ногах. Свежая кожа, упругая грудь, тугая пышная причёска бунтарей из нищих кварталов - женщина стала такой, какой она была в молодости.
   Баба Яга засмеялась и продолжила:
   - А ты што, сын степей? Какого шайтана ты тут забыл? Пришёл сюда прямо со дна высохшего моря... ты и сам на него похож, усохший великан! Думаеш, спасаеш друга? Какой он тебе друг? Он и думать о тебе забыл, когда ушёл по своим делам!
   Старик смотрел не меняя выражения лица и не показывая злости, но его правда переполняло. Кому-то бы показалось, что злости в нём неимоверно много и она его раздувает, но, нет. Руки старика наливались силой, то, что стало высохшими тростинками, снова наполнилось силой. Ноги старика обрели точёность и силу. Он снова стал молод и силён, и смотрел вперёд так же, как в молодости, когда его осторожность принимали за трусость, а спокойствие за недалёкость, и никто не мог понять что же у него на самом деле на душе.
   Баба Яга снова расхохоталась, и заговорила одновременно тремя ртами:
   - Иш ча, ты тут! А хде же ты? А вот и вижу, ха-ха-ха! Думаеш, не чую, кто ты такой? Прячься-прячься за волчьей шкурой дряхлый наёмник, не имевший жены и детей, спрятавшийся тогда, когда добрый и благородный король разграбил город твоих братьев так же, как вы раньше грабили чужие города! Думаешь, что пришёл сюда спасать брата? А он считает тебя братом, а? А?
   Волк глухо зарычал и кинулся грудью о землю, кости хрустнули так громко, словно гром загремел. С земли поднялся всё тот же старик, что и раньше, но теперь он не был истощён и не был согнут болезнями. Сильные руки, сильные ноги, уверенное дыхание полной грудью и злобный взгляд серых глаз. Он больше не казался дряхлым.
   А Баба Яга всё так же хохотала, только теперь каждой копией по отдельности, и каждая из копий менялась, сначала голосом, а потом и внешностью
   Первая копия приняла вид белого мужчины в красном мундире и кожаной треуголке. Крупный, сытый, сильный, он смотрел на чёрную женщину властно, как смотрят на вещь, и спокойно оглаживал рукой кнут, висящий на поясе.
   Вторая копия стала желтокожим батыром с раскосыми глазами и редкой бородой. Он потянулся, играя мощными мышцами, и кинул на мужчину в лошадином халате пренебрежительный взгляд.
   Копия, смотревшая на бывшего волка, обратилась в воина с крестом на груди. Его лицо нельзя было разглядеть из-за шлема, но глядя на старика-волка воин приложил два пальца к мечу.
Волк и кинулся первым. Он рванулся, перескочил через низкий забор, и набросился на воина, тот даже не успел достать меч.
   Остальные так резко ошеломить противника не успели.
   Мужчина в красном мундире лихо выхватил хлыст. Одним движением он чуть не выбил глаз женщине-лисе. Та еле успела заслониться рукой, ей глубоко рассекло кожу. Мужчины хохотнул и двинулся вбок мягким шагом, поигрывая хлыстом. Затем ударил снова, женщина увернулась. Ударил опять, и та ушла в сторону. Всё больше злясь, ярясь, мужчина бил и бил хлыстом, всё больше теряя контроль над собой, и в момент очередного удара женщина-лиса перехватила его хлыст, намотала его на руку и дёрнула на себя. Её противник упал на землю, женщина кинулась на него и вцепилась ему в горло.
   Бой мужчины в лошадином халате и батыра был совсем иным. Они долго ходили друг вокруг друга, примериваясь, прицениваясь, балансируя на полусогнутых ногах, держа руки перед собой. Лошадиный халат двигался мягко, перетекая, его противник наоборот, ставил ноги с шумом, топая. Он первым пошёл вперёд, попытавшись схватить мужчину в халате за шею или за руку. Тот быстро отпрыгнул, увернулся, поднырнул под руки противника, оказавшись у него сзади. После, обхватив его так, что это больше походило уже на крепкие объятия, чем на захват, лошадиный халат перекинул могучего батыра через себя, впечатав его головой прямо в землю.
   Воин с крестом к тому моменту уже лежал мёртвым - старик-волк сорвал с него шлем и именно им забил воина до смерти. Раньше лицо воина нельзя было рассмотреть из-за шлема, а теперь из-за того, что старик превратил его в месиво. Откинув шлем, он поднялся с корточек и отряхнул руки от капель крови и кусков кожи врага.
   - Так ты тоже... - неуверенно сказала женщина. - Почему ты сразу не... не стал человеком?
   - Не хотел, - коротко ответил старик. - Это ещё не все. Смотри.
   Три трупа: завоеватель в мундире, батыр и воин с крестом, они лежали на земле мёртвыми, но стоило только отвести от них взгляд, как они сразу же исчезли, возле забора снова стояла одна только Баба Яга. Вид у неё теперь был потрёпанный и измученный: сама накидка из собачьей шкуры, яга, блестела свежей кровью, а лицо старухи лиловело синяками и царапинами.
   - Ох-ох-ох... что же вы со старушкой-то...
   Старик-волк подошёл к старухе и взял её за горло:
   - Где мой брат, ведьма? - он говорил спокойно, но сжимал пальцы всё сильнее и сильнее.
   - Хе... хи-хи... да опоздал ты, северянин... нетути больше твоего "брата"... съела я его!
   Сжав пальцы до противного хруста, старик-волк дёрнул рукой и Баба Яга полетела в сторону. Она упала на траву, удивительно зелёную и мягкую, какой она становилась сразу же за её забором. Заговорить она не успела, потому что женщина-лиса кинулась к ней и ударила её ногой прямо в лицо.
   Старик-волк мрачно подытожил:
   - Значит, мы тебя убьём.
   - Оживит это твоего... "брата"? - Баба Яга быстро-быстро пыталась отползти к своей избе. - А? А?
   - Мне всё равно. Покажи где ты его похоронила, чтобы я смог сжечь там твой труп.
   - Да вон она, отхожая яма-то!
   Лицо старика помрачнело ещё сильнее:
   - Значит я сожгу тебя заживо.
   Женщина-лиса снова попыталась ударить Бабу Ягу, но промазала, и та, хихикая и что-то неразборчиво лопоча, отползла ещё подальше. Старик-волк двинулся к ней, но его остановил молчавший доселе мужчина в лошадином халате.
   - Стой... я знаю, кто ты такая. Они может и не знают... - он кивнул в сторону чернокожей женщины. - Но я-то знаю. Говорят, что ты живёшь здесь и охраняешь проход туда, куда нам ходу нет.
   Баба Яга снова захихикала, утёрла кровь с разбитого рта и сплюнула осколок зуба в густую траву:
   - И правда, жёлтенький, нет вам туда ходу!
   Лошадиный халат продолжал:
   - Говорят, что в месте том есть много всяких вещей. Меч, который сам сражается за своего хозяина, дастархан, который может накормить целый мир...
   - Умный какой, правда, есть!
   - И есть вода, которая может оживить моего друга.
   Старик и чернокожая женщина повернулись к мужчине в халате почти одновременно. Старик сказал:
   - Ты молчал?!!
   - Она же ещё не ответила...
   Старуха и правда не торопилась отвечать, всё так же временами сплёвывая кровь в траву и держа руку возле рта.
   - Молчишь, старая карга?! - старик-волк быстро подошёл к Бабе Яге, взял её за седые редкие волосы и начал охаживать кулаками по телу и лицу
   Та заверещала:
   - Ой-ой-ой, бабушку не тронь, не тронь бабушку!
   И дёрнулась в один момент так сильно, что старик невольно вырвал целый клок её седых волос. Он брезгливо сбросил их в траву, а Баба Яга снова захихикала и на сей раз поднялась с земли. Когда она встала во весь рост, то на какое-то мгновение её словно накрыло тенями, а когда они пропали, то ни синяков, ни проплешины в волосах у неё больше не было.
   Баба Яга степенно оправила накидку из собачьей шерсти и покачала головой:
   - Ну-ну, будет вам, будет...
   Старик-волк кинулся на неё, но Баба Яга не стала ни убегать, ни пытаться закрыться, выставив вперёд раскрытую ладонь она резко сказала:
   - Всё! Уймись, северянин! Твой народ уважает силу женщин и мудрость стариков, а ты, что нет?!
   Старик-волк остановился и немного отступил назад, но кулаки его всё ещё были сжаты и зубы сцеплены.
   - И ты, чернокожая, тоже не лезь, - женщину-лису тоже пришлось останавливать, потому что быстрым шагом она шла к Бабе Яге. - Дожила до седых волос, а дура дурой. Один только ты... - Баба Яга ткнула пальцем в мужчину. - Не дурак, вроде бы. Да, правда, есть такая водичка у меня. Видишь?
   Она ткнула пальцем себе за спину, показывая на два стоящих рядом колодца.
   - Пить из этих колодцев не могите, а вот чтобы друга вашего оживить... В левом колодце, том, что чёрного камня, вода мёртвая. Для тела бишь. Окропите ей его тело. А во втором - живая. Ей нужно омыть его после того, как окропите мёртвой.
   - Спасибо, аже... Но где же его тело?
   - Умом вышел, а ушами нет? Съела я его. А кости в выгребной яме, где же им ещё быть. Так что придётся вам лепить вашего друга из земли и костей! - Баба Яга снова противно захихикала. - Если, конечно, не брезгуете. Старушку-то избить каждый сможет, а вот такое...
   Она снова хохотнула, подобрала полы своего мешковатого платья и пошла в избу, оставив троих спутников стоять возле калитки.
   Возле самого порога она остановилась.
   - Да, вы проходите, не стесняйтесь. А если закончите - то и в дом можно, я может приготовлю вам чего-нибудь! Только помойтесь-то, после выгребной ямы, байна-то чай... горячая, да!
   Открыв деревянную дверь, Баба Яга зашла в избу и тут же земля затряслась, изба задрожала и поднялась вверх на высоких тощих куриных ногах.
   Старик-волк и женщина-лиса молчали. Мужчина в лошадином халате первым со скрипом открыл калитку и вошёл внутрь, ступив на мягкую зелёную траву. Остальные пошли за ним: старик-волк нарочито уверенно и раздражённо, женщина-лиса аккуратно, всегда готова отступить, ожидающая ловушку.
   Старик-волк первым делом подошёл к колодцу с мёртвой водой, достал оттуда полное ведро и аккуратно сунул туда палец. Палец сразу же похолодел и обмяк. Старик хмыкнул и обмакнул палец уже в живую воду, ведро с которой он тоже подготовил заранее - палец сразу же ожил, налился силой.
   - Вот оно как, значит... А где выгребная яма?
   - За избой, - ответила женщина. - Большая. Глубокая.
   - Так значит, придётся туда лезть?
   - А что поделаешь, придётся.
   Костей в яме было много и трудно было понять, какие из них принадлежали именно человеку: рёбра, таз, большие и малые берцовые, из всех их в конце концов удалось составить скелет, и разложить его на траве. Последним положили череп. Он точно принадлежал человеку, что и подтвердила Баба Яга.
   Скелет был собран.
   Старик-волк поторопился полить его мёртвой водой, но это не дало никакого эффекта.
   - Наверное, это потому что нет тела, - сказал мужчина в лошадином халате.
   - И что же делать, получается? - спросила женщина
   Вместо ответа, молча, спокойно и уверенно, старик-волк опустился на корточки и вырвал большой кусок дёрна вместе с травой, а после начал скрести гнилую землю и лепить её поверх кости. Он делал это так, словно уже занимался этим прежде, но, конечно, для него это был первый опыт.
   К нему присоединились остальные. Каждый из них помнил лишь одну вещь о человеке: его лицо, а всё остальное они забыли, поэтому тело его они лепили долго прежде всего из-за того, что не могли согласиться о том, каким же оно должно быть.
   Женщина-лиса хотела сделать его тело спокойным телом семьянина, сытым и довольным, но старик-волк настаивал на теле воина, мускулистом и мощном, что же до мужчины в лошадином халате, он говорил, что о ногах забывать нельзя.
   Спор продолжался так долго, что если бы дело было в обычное время, то солнце село за горизонт, а после поднялось раза два, а то и три.
   Но, конечно, к компромиссу они пришли.
   Старик-волк всё-таки сделал человеку тело воина, но отнюдь не такое, какое хотел. Женщина-лиса добавила в него мягкости, но не так много, как задумывала изначально. А мужчина в лошадиной шкуре вылепил из земли ноги, которые могли бы выдержать любой бег и любой переход, против этого никто не был.
   - Как думаешь, похож? - сказал он, поднявшись с земли.
   И никто не мог ему ответить. Если не знать, что внутри земляной фигуры расположены кости, то и вовсе нельзя было сказать, что в нём есть что-то человеческое. Слишком схематично. Слишком грубо.
   Тем не менее, взяв ведро с мёртвой водой, старик-волк щедро окатил земляную фигуру. Вода вроде как поначалу начала впитываться в серую землю, но после странным образом покрыла её, словно что-то тягучее и липкое. На какое-то мгновение фигура стала не земляной, а водяной, будто лежит выдолбленный изо льда человек и не тает.
   Но потом вода схлынула.
   А на земле остался лежать труп человека. От старого человека, такого, каким он был раньше, в нём было лишь лицо, тело же у него стало другое: не могучее, но однозначно сильное.
   Женщина-лисица упала на колени и поползла к трупу, обняла его, прижалась к груди головой, заплакала и закричала. Мужчина в лошадином халате подошёл к ней и положил руки ей на плечи, но та нервно дёрнулась и он отошёл. Старик пошёл за ведром с живой водой.
   - Отойди, - сказал он, вернувшись. - Отойди или я оболью тебя вместе с ним.
   - Ты посмотри, какой же он! Какой же он... мёртвый, сыночек мой, сыночек!!
   Старик поставил ведро и, взяв женщину за руки, уверенно оттащил от трупа.
   - Стой здесь и не мешай.
   Он снова поднял ведро и, примерившись, окатил труп живой водой, а после, немного подумав, раскрыл двумя пальцами рот человека, и залил туда остатки.
   Они трое, старик, женщина и мужчина, ждали не менее десяти минут, пока, наконец, не услышали, как что-то в тишине поляны изменилось. Это не был звук из избы или из бани, и не был звук откуда-то из леса. Монотонный и скрипящий, он становился более гулким и ритмичным, и лишь когда его не замечать уже было нельзя, все поняли, что это сердце. Сердце человека забилось.
   Сам же он закашлялся, открыл глаза и подскочил, сев на земле, потянувшись руками туда, куда Баба Яга в своё время ударила его ножом.
   - Ох... Ох! Как же... как же долго я спал!
   - Не спал ты, - сказал старик-волк, глядя хмуро исподлобья. - Мёртвый ты был, брат мой.
   - Я... я... мёртвый был? Но... я...
   Человек неуверенно улыбнулся, ощупал руками своё лицо, потом ощупал себя и потерял сознание.
   - Ну вот и отлично. Я с ним сама поговорю...
   - Да как ты сме...
   Баба Яга снова выставила открытую ладонь перед стариком-волком.
   - Замолчи. Ничего не говорите вы все. Байна давно истоплена уже, так что идите туда и парьтесь, а после выходите, я вас накормлю.
   Только сейчас трое заметили, что да, в самом деле, неподалёку от избушки стоит небольшая баня, из трубы которой клубится лёгкий дымок.
   Старик-волк посмотрел на баню, потом снова повернул голову к Бабе Яге:
   - Я уже понял, что тут всё не так, как кажется. И я вижу, что ты сильна, видать, хотя ходишь в женской одежде, а не в мужской. Но всё равно знай, если ты нас обманываешь, я буду драться с тобой. И если проиграю, то тебе это так легко не дастся.
   Баба Яга посмотрела на него и цокнула языком:
   - Да поняла уже, поняла. Иди ты... в байну. Сказала же.
   Чёрная женщина, недовольно фыркнула, но тоже ушла за стариком. Мужчина в лошадином халате, идя в сторону бани, пожал плечами и сказал:
   - Извини, если что.
   - Иди-иди.
   Баба Яга закряхтела, смотря вслед ушедшим, и, взявшись за поясницу, полезла в избушку. Та легонько затряслась.
   Что же до путников, войдя в предбанник они увидели, что там словно их и ждали: висели полотенца, веники, запаренная особым способом зола... Две плошки с ней взяли мужчина в халате и старик, женщина же, осмотрев предбанник, увидела на небольшом деревянном столике, рядом с лампадкой и скребком, серый брусок мыла, выглядевшего совершенно некрасиво, но пахшего травами.
   Старик первый скинул с себя всю одежду, не обращая ни на кого внимания. За ним так поступили и остальные, в само помещение бани вошли вместе, и там старик тоже показал всем пример, активно поддавая пару, хлеща себя веником и растираясь золой.
   Когда трое вышли из бани, им показалось даже, что наступил благодатный и спокойный вечер, но, нет, где-то в небе всё так же сияла луна, просто на сей раз лес словно выглядел иначе. Деревья не щерились ветками и трава не колола ноги.
   - Как тут... как тут красиво! - сказала женщина.
   - Да. Правда. Не так, как в степи, но всё же.
   Старик-волк хмыкнул, и быстрым шагом подошёл к человеку, всё так же лежащему на земле. Он был мертвенно бледен, настолько, что казался даже не трупом, а изваянием из дерева или камня, но, нет, старик приложил ухо к его груди и услышал стук сердца.
   - Вставай, брат... - он потряс его, попытавшись разбудить. - Вставай...
   Скрипнула дверь.
   - Да не проснётся он, северянин. Мёртвым быть, а потом назад в тело вернуться, думаешь, просто?
   Старик нервно посмотрел на Бабу Ягу, а то продолжала:
   - Нехай спит, ничего с ним не станется. Проходи лучше в дом, снедать пора. И вы тоже!
   Непонятно было, откуда Баба Яга смогла взять столько еды, но стол у неё буквально ломился. Было разное. А из одного кувшина даже остро пахло алкоголем. Баба Яга налила всем, но старик-волк хмуро отодвинул чашку, женщина просто не обратила внимания, а мужчина пригубив, покачал головой и больше не пил.
   Все они ели сначала очень осторожно, но потом, когда стало понятно, что еда в порядке, не отравлена, буквально накинулись на еду. Если сначала можно было подумать, что на столе слишком много, то под конец там не осталось ничего. Даже старик-волк ел пусть и медленно, прикрывая рот одной рукой, но делал это жадно. Всё время, что трое ели, Баба Яга сидела напротив них, оперевшись щекой на ладонь, глядя через прищур глаз, не ласковый, конечно, но и не злой.
   - Сытые? - спросила она, когда на столе остались только пустые тарелки и чашки. - Молчите? Ну-ну... спрашивайте. Вижу, что говорить хотите.
   - Что ты с ним сделала?!
   - Не кричи на меня, женщина, - Баба Яга погрозила пальцем, и жест этот выглядел очень серьёзно. - Я уже отвечала на этот вопрос. Я убила вашего друга. А потом я его съела. Зачем? Это дело не твоего ума. Знала я, что вы придёте? Конечно. Хотела ли я вам помешать? Нет, иначе вы бы и вовсе не нашли мой дом, и сгнили бы в лесу.
   - Но тогда... тогда зачем? - воскликнул мужчина в лошадином халате, он даже поднялся из-за стола, глядя на Бабу Ягу встревоженно, но после сел назад.
   - Не вашего это ума дело. Вы пришли и вы получили то, что хотели. Ты, северянин, - Баба Яга указала пальцем на старика. - Ты нашёл брата, и даже спас его. Более того, теперь ты вполне силён и можешь делать то, что хочешь.
   - Йомсборга давно нет. А я слишком стар, - старик сжал кулаки.
   - И что? Был бы ты, а дело найдётся. Что до тебя... - теперь Баба Яга указала на чёрную женщину. - Ты можешь спорить с этим, но этот человек - не твой сын. Твой сын совсем в других местах, с ним его жена и его дети, твои внуки. Почему бы тебе не поискать их?
   Чёрная женщина подскочила и кинулась на Бабу Ягу так стремительно, что невозможно было бы её остановить, и Баба Яга не сопротивлялась. Женщина кричала, плакала, била Бабу Ягу по щекам и цеплялась за её одежду, но толку от этого не было, и ни движением, ни жестом, ни звуком Баба Яга не показывала, что вообще что-то чувствует. На её коже не оставалось ни царапины, ни синяка, а одежда даже, казалось, не двигается.
   Понемногу, всё тише и тише, женщина перестала кричать, став говорить, а потом шептать. После она осела на пол к коленям.
   - Тише... спокойно... - Баба Яга прикоснулась к жёстким волосам женщины, вроде бы материнском жестом, словно хотела что-то сказать, но за этим движением ничего не последовало. Она просто держала ладонь на её голове, пока женщина не поднялась и не отшатнулась к столу. - Я думаю, ты их найдёшь. А ты... вроде бы, ты вполне счастлив тем, что снова молод и силён. Разве это плохо?
   Мужчина в лошадином халате улыбнулся и покачал головой.
   Баба Яга кивнула ему.
   - Вот и отлично.
   Старик поднял голову:
   - Так всё-таки когда он проснётся?
   - Не раньше, чем ты уйдёшь, уж не волнуйся. А даже если случится иначе, то он всё равно не пойдёт с тобой. Он уже ушёл от тебя в город, и снова уйдёт туда, когда придёт в себя.
   - Откуда мне знать, что ты с ним ничего не сделаешь?!
   Смех Бабы Яги прокатился по деревянным стенам избушки.
   Старик-волк поднялся с лавки и вышел на улицу. Женщина, утирая слёзы, вышла за ним. Мужчина в лошадином халате тоже.
   Баба Яга так и осталась сидеть за столом. Потом встала, кряхтя, махнула рукой и стол очистился, словно его убрали, протёрли и выскоблили ножом.
   Трое же к этому моменту уже стояли возле человека. Старик-волк стоял прямо, несгибаемо, мужчина просто смотрел на умиротворённое спящее лицо, а женщина, сидя на коленях возле бесчувственного тела, гладила его:
   - Миленький, проснись, проснись, сынок, ну же, проснись...
   Старик-волк покачал головой и двинулся к калитке.
   - Куда ты? - спросил его мужчина в лошадином халате, но старик не ответил.
   Открыв калитку, он пожал плечами, словно озяб, сказал вслух:
   - Делать то, что хочу?
   И рванулся наружу. Сделав пару шагов он пропал в как-то оказавшихся совсем рядом лесах. Разглядеть его спину среди деревьев сделалось вовсе невозможно, а ещё через пару шагов он почувствовал, что чувства свода над головой у него больше нет, что волосы его треплет слабый холодный ветерок, и что на него смотрят. Старик осмотрелся и понял, что стоит возле своего старого корабля, а вокруг стоят жители деревни, откуда он ушёл, и пялятся, перешёптываясь и тыча пальцами. Прямо и немигающе посмотрев на них, улыбнувшись, хотя скорее оскалившись, старик подошёл к носу корабля, примерился, и с силой толкнул его, ломая опорные брёвна, выталкивая корабль в воду. Старик снова хотел плавать по морям. Был бы у капитана корабль - команда найдётся.
   Вторым со двора Бабы Яги вышел мужчина в лошадином халате. В отличие от старика, ему уход дался легко. Главное - бежать, важно ли куда? Мужчина знал, что человек, который ему помог, жив, хотя и спит. Мужчина чувствовал, что обретённая им сила не собирается пропадать. Мужчина чётко осознавал, что куда бы он ни захотел попасть, он сможет это сделать, потому что ноги его не устанут, а глаза не будут слезиться от ветра. А потому он сделал то, что делал в молодости, когда не было сил терпеть происходящее вокруг и не хотелось это обдумывать - он открыл калитку и побежал. Сначала медленно, а потом быстрее, быстрее и ещё быстрее, расслабившись, словно состоя теперь из одних мышц ног, сокращающихся в такт свету Фиолетовой Луны. В голове у мужчины осталось только лишь одно желание - прибежать туда, где достаточно пространства, чтобы бежать дальше. Чтобы остановиться там, где не будут бить слабого, но и не будут бояться сильного. Поэтому он бежал.
   Он быстро покинул лес Бабы Яги, пересёк замёрзший океан, понемногу переросший в океан незамёрзший, но мужчина мог бежать даже по воде, ведь он бежал невероятно быстро. Весьма скоро он добежал до своей родной степи, но очарование дома покинуло эти земли. Мужчина увидел их во всей неприглядности выжженных солнцем (было когда-то такое светило) солончаков, а потом двинулся дальше, бежал-бежал-бежал... в конце концов мужчина поймал себя на том, что бежит по одним и тем же местам уже второй раз. А потом третий. И четвёртый. Все чаще и чаще знакомые места в конце концов стали постоянно мелькать в его глаза. Мужчина закрыл их и ускорился ещё. А затем ещё и ещё. Воздух бил его кожу не хуже кинутых камней, но мужчина бежал, всё так же, с закрытыми глазами, чувствуя, как сгорает одежда, как сгорают волосы, как трескаются ногти, бежал, и бежал, и бежал, и бежал, и...
   Всё закончилось внезапно. Пропала боль, пропал жар. Мужчина почувствовал, что он теперь абсолютно гол и безволос. Воздух вокруг него больше ничем не пахнет. Не слишком жарко. Не слишком холодно. Нет ни земли под ногами, ни неба над головой. Мужчина открыл глаза и увидел вокруг бесконечную всевластную тьму, испещрённую миллионами светящихся точек, везде была только она куда ни посмотри: вниз, вверх, влево, вправо, конца краю ей видно не было, лишь только где-то там, уже достаточно далеко, висел в этой всепоглощающей тьме голубой маленький шарик, медленно и вяло крутящийся вокруг своей оси. Чем-то внутри, возможно сердцем, мужчина почувствовал, что именно там он был раньше, на этом шарике. Сперва он хотел двинуться туда, чувствуя, что с лёгкостью может это сделать, но потом, оглянувшись, он крепко призадумался. Место, полное тьмы, открылось ему совсем в другом свете. А есть ли где-нибудь ещё такие шары, на которых живут люди? Может там найдётся место, в котором можно жить без опаски? Мужчина развернулся спиной к голубому шару, напрягся и рванулся вперёд, мелькнув на сотую долю секунды и уж исчезнув в тёмной дали, став одним из миллиона светящихся песчинок в ней. Космос - это тоже своего рода степь.
Что же до женщины, она долго не сходила с места.
   - Очнись, сынок, очнись...
   Она носила человеку воду из колодцев, поливала его ей, била его по щекам звонкими пощёчинами, но толку не было, он спал, лишь слабое дыхание говорило о том, что он ещё жив.
   - Очнись же, проснись, мы пойдём домой, ну...
   Баба Яга кряхтя вышла из избушки и спустилась на землю, потом села на крылечко и закуталась в собачью накидку сильнее.
   - Луна-то как светит, ишь ты... а ты всё тут, чёрная лиса?
   - Пошла вон! - огрызнулась женщина. - Я никуда не уйду!
   - А чего это? Вон какая молодая стала, здоровая...
   - Какая мать покинет своего сына?!
   - И то правда, вот только ты ему не мать.
   Всё так же кряхтя, Баба Яга подставила лицо фиолетовым лучам и довольно зажмурилась. Чёрная женщина всё так же сидела на коленях возле спящего человека, не обращая внимания на то, что вся уже измазалась зелёной сочной травой.
   - Не мать, говоришь? А кто же?
   - А дура ты, - Баба Яга даже не открыла глаза и не поворотила к женщине лица. - Дурой была, поэтому твой настоящий сын от тебя и ушёл. Дурой и останешься, пока не поймёшь, что...
   - Что понять?
   - Вот так тебе всё и скажи, - Баба Яга хихикнула и отошла к колодцам.
   А женщина осталась на своём месте. И хотя сильно слова Бабы Яги её не поколебали, на человека она смотрела немного иными глазами. Образ, создавшийся в её голове, хоть и не распался, но понемногу начал расслаиваться.
   В её памяти стало всплывать что-то старое и, казалось, что забытое. Другой мужчина, молодой, с чёрной кожей, кажется, женатый... дети были... Женщина сидела и смотрела на лежащего перед ней человека, белого, со светлыми волосами и зелёными глазами, он был совершенно не похож на того, другого, из её памяти, но тоже казался сыном.
   В любой другой момент женщина с лёгкостью задавила бы эти мысли, но не сейчас.
   - Ты... ведь ты жил со мной, ведь мы ходили вместе танцевать перед костром, как делали когда-то наши далёкие предки... и ты танцевал. Всё это время ты был белым? Не был моим сыном? А я не замечала?
   Женщина потёрла ноющие, гудящие от мыслительного напряжения виски. Такие простые рассуждения почему-то давались ей очень нелегко.
   - Неужели ты не мой сын? Неужели я тебе и вовсе не мать?
   Тихий голос Бабы Яги прозвучал громом в небесах:
- Снова дура!
   И как дождём женщину окатило водой из ведра.
   Женщина откинула прилипшие к лицу волосы назад и спросила:
   - А теперь-то почему? - тут же она внезапно замолчала и быстро сказала. - Хотя нет. Не говори... кажется... кажется я понимаю.
   Она вытерла мокрую ладонь о траву и погладила человека по щеке.
   - Всё-таки мы сделали хорошее дело, да? Ведь если бы не мы, он бы так и был мёртвым?
   Баба Яга пожала плечами.
   Женщина поднялась с места.
   Она медленно двинулась к калитке, так, словно на ногах у неё висели цепи. Она не оглядывалась, но шла понурив голову. Подойдя к калитке и положив руку на изгородь, женщина наконец обернулась:
   - Он точно будет в порядке?
   - Может быть, - ответила Баба Яга. - Во всяком случае теперь это уж точно зависит от него.
   - Хорошо, - кивнула женщина. - Раз так, то... хорошо. А своего сына найти я смогу, как думаешь?
   Баба Яга ничего не ответила.
   Открыв калитку, женщина вышла наружу и ощутила, что волосы её снова сухи и стоят в пышной круглой причёске, платье её ничуть не пачкано зеленью, а домика Бабы Яги сзади уже нет. Вокруг стоял дремучий лес, но теперь ясно можно было разглядеть тропинку, явно ведущую куда-нибудь из него.
   Женщина обернулась, посмотрела во все стороны. Пейзажи были незнакомые, деревья ни разу ей не виденные, но её не отпускало ощущение, что она где-то, что если и отличается от её родных мест, то не сильно. Зашагав по тропинке, перейдя на бег и разбежавшись, женщина прыгнула и ударилась грудью о землю, тут же оборотившись в лису. Быстро семеня лапами лиса скрылась в деревьях и увидеть её уже стало невозможно.
   Именно в тот момент, когда глазу стало бы нельзя различить хвост чёрного меха среди серой земли и старых деревьев, человек, лежащий во дворе Бабы Яги на зелёной сочной траве, глубоко вздохнул и открыл глаза.
   - Эко же... как же долго я спал... Представить не можешь, что мне снилось.
   - Спорим, что могу? - ответила ему молодая женщина. Платье на ней было белое, волосы у неё были чёрные, губы у неё были красные, а глаза у неё были тоже чёрные.
  
  
   5Пятая глава. Турбо Райдер
  
   - Мне снились странные вещи... - человек говорил задумчиво, постоянно потирая руки и ноги, он ещё не привык к непонятному ощущению в своём теле. - Очень странные.
   У черноволосой женщины, Бабы Яги в этом образе, голос был очень спокойный, обволакивающий.
   - Да? Что же?
   - То, как я пришёл сюда, мне снилось это словно бы тогда, когда я наелся и уснул вчера...
   Человек поскрёб затылок и посмотрел во все стороны.
   - После... эм... что ты ещё спрашивала, уснул я или нет, потом я уснул во сне. И мне приснилось, как ты меня убила, - человек охнул и схватился за внезапно очень быстро и гулко застучавшее сердце. - Ужас. Такой страшный сон был.
   - Ещё бы не страшный... это страшно, как же иначе. А что после?
   - После?
   Человек замялся и снова почесал затылок, схватился за виски, упал головой на стол.
   - Больно...
   Он поднял голову, и стало видно, что глаза его налились кровью, а вены на шее и ближе к вискам вспухли и пульсируют.
   - Мне... снилось... мне... ??? ??????? ?????? ?? ? ???? ????????? ??? ????? ?????? ? ?????? ?? ????? ?????? ??? ??? ?????? ?????? ?????????? ? глаза человека закатились, но он продолжал говорить. ? ??????? ??? ??? ????? ??????? ???????? ????? ??? ???????, ?????? ????? ???????, ?? ? ?? ?????? ???? ???? ?????? ?????? ??????, ???? ???? ?? ????? ?? ???????? ??????????????????????
   - Ш-ш-ш, - Баба Яга приложила ему холодную руку ко лбу и человек сразу обмяк, снова упав головой на стол. - Ишь чего... думал, так просто всё, да? Знаю я, чего тебе там снилось.
   - У меня... у меня в голове всё путается... - тихо произнёс человек, не поднимая голову. - Я хочу вспомнить кто я и зачем, как я тут оказался, и что-то даже вспоминаю, но потом какое-то что-то страшное, что-то ужасное, что-то... я вроде бы могу это понять, но что-то во мне не даёт, - пробормотав это, человек отключился.
   Легко, как ребёнка, взяв человека на руки, черноволосая женщина переложила его на лавку и накрыла небольшим тканым покрывалом. Человек глухо заворочался и застонал. Баба Яга, теперь уже снова в образе старухи, опять погладила его по лбу и отдёрнула руку.
   - Ишь ты... горячий... - она зацокала языком. - Да и я-то... дура... о таком спрашивать... Спи, уж конечно. Спи.
   И человек спал. Ему снилось самое разное, но снилось всё так, чтобы не запомниться.
   Когда он проснулся, ему показалось, что сон у него был тяжёлый, без снов, чёрное ничего, дарящее умиротворение и бодрость духа. Поэтому он был доволен.
   Он проснулся, когда в избе никого не было. Человек открыл глаза и глубоко вздохнул. Ощущение пробуждения всколыхнуло в человеке столь много приятной безмятежности, что поначалу он долго не мог понять, где же он находится и почему мать не будит его в школу.
   После, конечно, он всё вспомнил, и диссонанс порядком испортил ему настрой. Человек быстро, хмуро подскочил с лавки и рванулся наружу, найти женщину с чёрными волосами. Та снова собирала травы. Человек подошёл к ней, почти что подбежал, и когда он уже хотел заговорить, она обернулась к нему и встретила его улыбкой:
- Проснулся? Иди, умойся, а я сейчас тебе поесть приготовлю.
   Женщина прильнула к человеку, прижалась головой к его плечу, а после, поцеловав в уголок губы, снова опустилась на корточки, чтобы собирать травы.
   А человек стоял ошеломлённый. Чувства в нём пробуждались самые разные. Простой поцелуй разошёлся по его телу пульсирующей волной, от губ до паха. Штаны человека оттопорщились вперёд. Это чувство, чувство возбуждения, совершенно застило ему голову, и он кинулся на женщину, прижав её к траве, целуя, а та, хихикая, прижимала его к себе и целовала в ответ.
   Трясущимися руками он спустил с себя штаны, она сорвала с него рубашку. Человеку хватило нескольких толчков, чтобы излиться в женщину. Та обхватила его руками и ногами, не отпуская, целуя в шею, покусывая ухо.
   - Ш-ш-ш... Тихо...
   И человек в самом деле ощущал, как остывает кровь, как замедляется сердцебиение. Он поднялся как был, почти голый, со спущенными штанами, и переступил через них, идя к колодцам с водой уже голым. Он сам набрал водой большое корыто, залив туда больше десяти вёдер студёной воды, а после опустился туда, не чувствуя холода, только лишь приятную прохладу.
   В теле снова начало зудить. Человек снова поймал себя на том, что невольно ощупывает себя всего: шею, руки, торс, ноги. Всё ему казалось своим, но в то же время не своим. Привычными щипкам пальцев он больше не мог нащупать знакомой отвисшести кожи, но, в то же время, все чувства и эмоции говорили ему, что это его тело.
   Человек поднялся, капая водой, ступил на траву, дождался, пока вода в корыте успокоится, и посмотрел на себя как в зеркало. Одна часть его мозга говорила ему, что это тело - сильное, поджарое, кое-где с чётким рельефом мышц, оно не принадлежит ему, что это какая-то ошибка. Другая часть ясно давала понять: всё так же, как и было раньше, а тело - по-прежнему его тело.
   От таких раздумий у человека опять н ачала болеть голова, пульсирующе-сильно. Один из особенно невыносимых толчков боли в голове словно что-то задел в мозгу, и из носа у человека хлынула кровь.
   Капли падали в корыто и на траву. Человек почти безучастно смотрел на свою кровь. В глазах у него начинало двоиться. Фонтан крови хоть и бил обильно, но скоро иссяк.
   Женщина подошла сзади почти неслышно. Человек знал, что она сзади, но не стал поворачиваться.
   - Ты не переживай. Это тело. Оно же глупое и слабое. Это всё пройдёт.
   - Что пройдёт?
   Ответом ему стал малопонятный жест руками, толковать который было нельзя.
   - Это вот, - ответила женщина. - Пройдёт. Умой лицо и заходи в дом.
   Она ушла, а человек постоял ещё немного и в самом деле умылся, оттирая присохшую к верхней губе кровь.
   После, как был, голый, человек по мягкой траве прошёл к двум колодцам. Первый - чёрного камня, почему-то невероятно чистого, ни пыли, ни грязи. Второй - камня светлого, поросшего мхом, с какой-то паутинкой на нём. Человеку невероятно сильно захотелось пить. Он скинул ведро в чёрный колодец, достал оттуда немного, на донышке, воды и как следует напился. После из второго, потому что ему захотелось попить воды и из другого колодца тоже. Вода оказалась очень студёная, заломило зубы, а после боль взорвалась где-то в центре головы, но быстро прошла.
   Всё такой же обнажённый человек медленно двинулся к забору. Женщина хлопотала в доме, она выглянула из окна. Человек перехватил её взгляд и улыбнулся, она улыбнулась в ответ и продолжила свои дела.
   Мысли в голове у человека мелькали самые разные, но какие-то отдалённые и обрывочные. Дом, отец, город... всё это с одной стороны вспоминалось, казалось, что только руку протяни и вспомнишь, а с другой - словно под тяжёлым одеялом было скрыто, оставляя на виду лишь невнятные очертания. Сколько времени прошло с момента его ухода из дому? Где-то в глубине памяти мелькали невнятные воспоминания, связанные со степью, с глубинкой в далёкой стране, с заснеженными, ледяными далями... При попытках вспомнить у человека снова очень заболела голова.
   Он вернулся к корыту, оделся и зашёл в дом.
   - Садись, стол готов.
   Человек сел за стол и налил себе воды из кувшина.
   - И всё-таки, мне такое снилось...
   - Так что же? Не надо рассказывать о смерти во сне, просто пропусти. Что дальше?
   - Ну... - человек поморщился от боли. - Словно бы трое людей пришли меня спасать. Я их знал вроде бы раньше, мы путешествовали вместе, но что и как - совершенно не помню. Очень странно. Помню детство, помню отца, помню как жил с ним, как потом он ушёл, как потом вернулся, а почему-то путешествия не помню совсем.
   - Значит, вспомнится позже, - женщина пожала плечами, хлопоча у печи. - Ты бы не забивал себе этим голову... ты говорил, что в город хочешь идти. Так что, планируешь идти?
   - После того, что было там, во дворе? - человек усмехнулся. - Как же можно уйти, когда...
   От мыслей об этом человек снова возбудился, он поднялся из-за стола, подошёл к женщине и прижался к ней сзади вставшим членом.
   Женщина захихикала.
   - Да... давно такого не испытывал... - человек поцеловал женщину в местечко за ухом и сел назад за стол. - Уют, тишина и покой. Последний раз что-то подобное помню лишь тогда, когда мать жива была.
   - А она умерла?
   - Отец её убил.
   - Оу.
   Женщина покачала головой не поворачиваясь к человеку, а тот продолжал говорить:
- Я же вообще за едой так-то в город шёл. А сейчас сижу и думаю: ведь если я приду в город и сделаю там дела, то мне же надо будет возвращаться назад. Хочу ли я этого?
   - Хочешь ли?
   Человек вздохнул.
   - Сложно сказать... - он снова налил себе из кувшина. - У меня такое ощущение, словно я здесь с тобой дольше, чем оно на самом деле. Да и к тебе меня почему-то тянет.
   Женщина опять захихикала и обернулась.
   - Что, хочется оказаться внутри меня?
   - Как грубо! - человек улыбнулся. - Ты любишь прямолинейность, я уже понял.
   - Так ведь это в самом деле можно устроить... - женщина облизнулась. - И всё-таки. Хотел бы остаться тут навсегда? Признавайся.
   - Навсегда...
   В голове человека возник образ того, как это могло бы быть. Очень чётко он представил себя и женщину живущими вместе, как семья. Он и она, хорошая была бы пара?
   - Были бы мы хуже, чем мой отец и моя мать? - тон у человека был виноватый. - Мне хотелось бы, чтобы мы были не хуже них.
   - А какими были твои отец и мать?
   Свои дела с печкой женщина закончила, и потому села за стол напротив человека. Она аккуратно оправила платье, опустила голову на сцепленные пальцы и посмотрела на человека так пристально, что он немного потупил взгляд в непонятном смущении.
   - Они... они любили друг друга.
   - Если они любили друг друга, то зачем же твой отец убил твою мать?
   - Я и сам не понимаю, честно. Но он сделал это. Я, когда был ребёнком, этого не понимал, я очень скучал по ней, когда она пропала. Вроде бы злился даже поначалу, словно она меня бросила, но потом мне хватило ума понять, что она ни за что бы не ушла от меня просто так. Я понял, что что-то случилось. Доставал отца расспросами. Ну, - человек пожал плечами. - Он и признался. Сволочь.
   - Почему именно сволочь? Сукой бы назвал. Мудаком. Извергом. Монстром, - женщина сидела уже в другой позе, задумчиво постукивая пальцами по столу. - Сволочь... сволочати, слово такое было. Это сволоченный мусор с пашни. Вообще весь. Земля, трава, коренья какие-то негодные...
   - Не понимаю тебя.
   - Почему "сволочь"? Ты не назвал его убийцей. Не назвал его так, чтобы выразить ужас и страх перед сделанным. Ты назвал его сволочью. Негодным, но всё-таки человеком. Почему?
   - Я...
   Человек опять задумался. В рассуждениях женщины определённо был смысл. Он говорил с ней особо не думая над сказанным, но сейчас и правда поймал себя на мысли, что сейчас на отца-то он...
   - Может... - неуверенно начал он. - Может дело в том, что мама его любила? И что убийство не принесло ему ничего хорошего? Может в этом дело? Он... он казался мне несчастным, понимаешь? Хотя и мне было не легче. Вымещался-то он на мне.
   - Вот, - кивнула женщина. - Теперь мне понятно. А что к вопросу твоему, то я тебя убивать не собираюсь. Да и ты меня тоже. Так что мы, наверное, уже лучшая пара, чем твои отец и мать. По крайней мере в этом.
   - А мы пара?
   Женщина улыбнулась, взяла человека за руку и поцеловала её. Старые руки человека были мягкими, с парой-тройкой мозолей того, кто изредка возится с землёй. Новые же, слепленные стариком-волком, очеловеченные мёртвой водой и оживлённые живой, были руками воина. Мощные костяшки, жёсткая кожа. Женщине было приятно целовать эти сильные ладони.
   Человек не отдёргивал руки, хотя ему всё это казалось необычным. Он снова ощутил, как его естество медленно, но твёрдо вздымается.
   - Я снова тебя хочу.
   Женщина замурчала как кошка:
   - Мр-мр!
   - Как-то странно даже, понимаешь? Ещё вчера в бане с тобой из меня словно остатки сил ушли.
   - Ты говорил, что чужие места тянут из тебя силы.
   - Да, именно! - человек кивнул. - С момента, как отец вернулся, а точнее даже раньше, как земля умерла и сгнила, всё было чужое, вообще всё. А теперь... знаешь, я чувствую себя своим. Чувствую себя хорошо.
   Человек снова невольно ощупал себя. Он снова почувствовал эти странные ощущения, от которых опять закололо в голове: тело было чужесвоё, или своёчужое - привычное и непривычное одновременно.
   - Ты чего себя за живот щупаешь? - человека прервал голос женщины, которая повернулась к столу, чтобы поставить исходивший паром глиняный судок с едой.
   - Да-а-а... - протянул человек. - Просто. Непривычное. Всё такое непривычное.
   - Но ты чувствуешь себя своим, так? - женщина смотрела на человека пристальным взглядом чёрных глаз, тот не мог отделаться от мысли, что она знает больше, чем говорит. - А если чувствуешь своим, то это и нормально. Не забивай себе голову, говорю же. Вот, поешь лучше. Картошечка молодая, лучок, молочком запей из кувшина...
   - Молоко? Там молоко? - человек мог поклясться, что всего несколько минут назад налил себе из него именно воду, но, нет, в кувшине, и в стакане, куда он налил, было молоко. Не очень жирное, но именно молоко. - Да... и правда, молоко. Видать совсем голова... ох!
   Неловко улыбнувшись в ответ на серьёзное донельзя выражении лица женщины, человек быстро переложил себе из судка в тарелку немного еды. Он сам удивился тому, как быстро в нём родилось чувство дикого голода, опять же, очень непривычное, странное чувство. Словно бы раньше он был голоден совершенно иначе, по-другому. А теперь вот так. Пока он ел, женщина сидела и смотрела на него подставив руку под щёку, глядя пристальным, не совсем ласковым, но и не злым взглядом. Этот взгляд можно было назвать внимательным.
   - Так всё-таки, город... хочешь пойти туда прямо сейчас? Или вообще?
   Не прожевав толком, человек неуверенно улыбнулся и пожал плечами. После - проглотил то, что было во рту, и ответил:
   - Вроде как. Но не сейчас. Сейчас я хочу побыть тут... Тут хорошо и уютно, я же говорил. Не думай, что я плачусь, но... То, чего у меня никогда не было. Ведь ты же не против?
   - Совершенно не против. Ведь ты ещё не готов. Был бы ты готов - ничто не было бы способно тебя остановить. Тут хорошо и уютно... значит, так и будет.
   - Что? Готов? Не готов? Ты о чём? - человек недоумённо отпрянул, но сзади была стена и он ударился затылком. - Ай!
   - Ешь, милый.
   Женщина встала из-за стола, аккуратно огибая его крупным животом. Человек смотрел на неё с любовью, как специально из телевизора, включенного в большой комнате, заиграло что-то новое про любовь.
   - Я люблю тебя, милая.
   - И я тебя.
   Она отошла к раковине, включила воду, начала мыть посуду.
   Человек продолжил есть. Он уже представлял, как он опустошает весь судок и просит добавки, он с трудом доел то, что было у него на тарелке, и больше доесть не смог. Желудок не был набит, но чувство сытости после еды оказалось крепким. Поднявшись, человек довольно огладил живот.
   - Как вкусно. Спасибо тебе.
   - Конечно, - женщина насыпала на тарелку порошка и яростно затёрла щёткой. - Ты может что-то ещё хочешь?
   - Нет, что ты. Я сыт. Правда-правда. Я выйду на улицу, хорошо? Перекурю.
   - Сама тебя об этом хотела попросить. Курить в доме - вредно для ребёнка.
   Человек вышел наружу, оставив женщину в доме одну. Он вышел на крыльцо и опёрся на небольшую колонну, поддерживающую навес.
   Человек глубоко вдохнул свежий воздух и, отряхнув с пиджака несколько пылинок, вышел во двор.
   Белый дощатый забор и зелёная трава - прекрасное сочетание. Солнце светило ярко-ярко, день выдался солнечный. Человек помотал головой, смотря по обеим от себя сторонам: справа никого не было, а вот слева в свой дворик вышел сосед, он разобрал свою ручную газонокосилку и сейчас аккуратно правил одно из лезвий, держа его на весу. Человек помахал соседу рукой, тот, увидев это, улыбнулся и махнул в ответ, а после утёр пот со лба и поглубже нахлобучил шляпу на голову.
   Человек достал из переднего кармана пиджака пачку сигарет и закурил.
   Из того же кармана он достал ещё и солнечные очки, надел. Жаркий денёк.
   А не пора ли стричь газон? Да вроде бы нет, ещё рано. Тем не менее, человек пригнулся, чтобы посмотреть на траву, чуть ли ни щекой приник к земле, чтобы заценить её длину.
   Нет, вполне достаточно.
   - Милый, ты чего?
   Женщина открыла дверь (из дома донеслись звуки работающего телевизора) и, опираясь руками себе в поясницу, медленно вышла на крыльцо. Её непропорциональная, разбухшая в животе фигура, казалась человеку прекраснее всех фигур на свете. Сделав пару шагов, женщина качнулась и человек, подскочив от земли, сразу бросился к ней, чтобы поддержать.
   - Ну, что ты, что ты! Аккуратнее!
   - Я... какая я глупая! - женщина пространно улыбнулась и глаза её закатились. - Дурно стало, представь...
   Человек поднял её на руки и, распахнув дверь ногой ещё шире, занёс в дом. Прошёл через прихожую сразу в зал, где как раз стояла последняя модель телевизора - антенны блестели хромом, деревянные детали - лаком.
   Присев на одно колено, человек положил жену на диван.
   - Что же ты так, в такую жару... Ужас какой! Может кондиционер включить?
   - Включи... - женщина прислонила лоб к рукаву лёгкого пиджака мужа и закрыла глаза.
   Тот кинулся к кондиционеру и щёлкнул выключателем, медленно тот зашумел, заработал, в комнате сразу стало прохладнее.
   - Спасибо...
   - Не вставай, пока не станет легче.
   - Мне уже полегче... Он... толкаться начал... - лицо у женщины было измученное, потное, но выражало оно радость. - Представь - толкается, я обмерла совсем.
   Человека мгновенно переполнила невесть откуда взявшаяся нежность, он зарылся носом в волосы жены и поцеловал её в макушку, а после приник ухом к животу. Женщина засмеялась:
   - Что ты там хочешь услышать, глупый?
   - Может что-то и услышу!
   Но слышен был только шум крови, только лёгкий перестук сердца.
   Человек невероятно чётко ощутил, что он счастлив.
   И жизнь потекла своим чередом, быстро-быстро, очарованный магией Бабы Яги во многом из-за того, что он сам хотел очароваться, человек жил идеальной жизнью, сформированной из того, что мудрая старуха подчерпнула за годы своего существования и что поведали ей чужие кости в теле человека. Ведь принадлежали они самым разным людям. Какие-то мужчинам, какие-то женщинам, современным и не очень... старые кости, неизвестно как вообще оказавшиеся у Бабы Яги в выгребной яме, были полны старой силы, старых воспоминаний и старых понятий об уюте - домик за городом, вечный отпуск от любимой работы, беременная жена и хорошие соседи, что может быть лучше?
   Человек жил. Просыпался каждое утро, стриг газон, после заводил огромную, широченную машину, блестящую твёрдой сталью изогнутых бамперов и хромовых полосок на кузове, и вёз жену гулять. В его распоряжении был целый лес, принимавший самые разные виды - стоило только пожелать. Иногда человек приезжал к озеру, где они с женой ловили рыбу и смеялись солнцу и ласковому дню. Иногда просто на лесную полянку. Порой они катались по дорогам, и никогда, никогда человек не замечал того, что топливо в машине не кончается.
   Эту идиллию не изменило даже рождение девочки. Человек благодарил врачей и медсестёр, принявших роды у его любимой жены, не видя, что благодарит он старые стволы деревьёв и развесистые кусты.
   В идиллии не было места рутине выращивания ребёнка, поэтому увозя жену с младенцем на руках домой, приехал туда человек уже с двумя любимыми женщинами: с черноволосой, немного постаревшей женой, и с девочкой лет десяти, такой же черноволосой, пошедшей, видимо, целиком в мать.
   Смеркалось.
   - Не хочу! Не хочу спать!
   - Милая, ты проспала всю дорогу...
   - Не хочу! - властно и мило девочка топнула ножкой. - Вот я поспала и больше не хочу! Хочу смотреть телевизор вместе с вами!
   Человек покачал головой:
   - Слишком много телевизора - это вредно. Пойдём, - он хлопнул дверью машины и прошёл под навес, открыл дверь.
   Девочка зашла в дом специально топая погромче, что у неё, конечно же, не вышло.
   - Давай, заканчивай тут, я сама её уложу... - женщина чмокнула человека в щёку и тоже зашла в дом.
   Человек остался снаружи. Он достал мягкую пачку сигарет из кармана, выщелкнул одну и закурил, глядя на небо. Оранжевое и всё более темнеющее, почему-то оно постоянно смаргивалось, затенялось, словно переливалось. Сквозь него прорывался фиолетовый свет. Человек смотрел на это зачарованно, но фиолетовые вспышки ничего не будили в его памяти.
   Входная дверь скрипнула.
   - Милый...
   - Да-да?
   - Она балуется и капризничает, не хочет спать. Может быть ты пойдёшь к ней и что-нибудь сделаешь? Тебя она слушает.
   - Да... - человек последний раз затянулся, выдохнул и вдавил недокуренную сигарету в пепельницу. - Конечно. Сейчас.
   Зайдя в дом, он снял туфли и прошагал в ванную комнату, где умылся и прополоскал рот зубным лосьоном. Только после этого человек зашёл в комнату дочери.
   На её кровати всё сбилось комом - одеяло стояло большим куполом, а подушек и вовсе разглядеть было нельзя. Из небольшого отверстия в куполе поблёскивал любопытный чёрный глаз.
   - Так-так-так... - остановившись посреди комнаты, человек развёл руками. - И куда же она делась, доченька-то моя? Как же мне её найти? Ужас-то какой, страсти какие! Срочно пойду искать её по улице, не ушла ли куда!
   - Папа-папа, я тут! - девочка выпрыгнула из под одеяла и кинулась обнимать отца.
   Тот захохотал и поднял её на руки.
   - Ну и чего же ты не спишь?
   - Не хочу! Не хочу спать! - девочка зевнула.
   - Вот какое твоё не хочу, у тебя же глаза слипаются!
- А вот всё равно не хочу!
   - Хм... Но тебе всё равно придётся лечь спать. Уже очень поздно.
   - Тогда посиди рядом!
   Человек подошёл к кровати и положил дочь на кровать, после накрыл её одеялом.
   - Подоткни, подоткни! - дочь очень любила, чтобы её буквально заворачивали в одеяло, как в кокон.
   Конечно же, человек тоже сделал это, и только затем аккуратно сел на краешек кровати. Дочка всё так же лежала с открытыми, поблёскивающими в полумраке комнаты глазами.
   - Сказку, папа! Сказку!
   - Сказку тебе?.. - человек задумался, потому что ранее он сказок никогда не рассказывал.
   Это вообще был первый раз, когда дочка попросила что-то его рассказать. Ранее такого не случалось, за все эти...
   - ...годы?
   - Что, папа?
   - Ничего... ничего...
   У человека невероятно закружилось в голове, он мотнул ей в сторону и посмотрел в потолок, сквозь который почему-то начал просачиваться фиолетовый свет. Он стал ярче, человек оглянулся во все стороны, и начал различать очертания деревьев, травы, какого-то дворика, но всё это окончилось с прохладным прикосновением ко лбу. Словно вспыхнуло всё, а потом вернулось на круги своя. В голове человека сразу завертелись воспоминания о годах счастливой жизни с женой и дочкой.
   - Ты что, милый? Что случилось? - спросила жена, не убирая ладонь с его лба
   - Да ничего... просто, эм... чушь всякая в голову лезет. Устал.
   - Может пойдём уже спать?
   - Я обещал рассказать ей сказку... - человек неуверенно улыбнулся.
   Жена тоже, покачав головой. Она убрала ладонь со лба человека и ушла. Тот повернулся назад к дочери.
   - Сказку, значит...
   - Да-да, сказку! Сказку...
   Человек всё ещё никак не могу вспомнить ни одной сказки, даже из собственного детства. Родители что-то рассказывали ему, конечно, особенно мать, но в основном... в основном...
   - ...эм... Сказку...
   - Папа? Так что?
   - Турбо Райдер!
   Слова родились в его голове сами и рванули наружу так быстро, что человек сам не успел понять, что он сказал.
   - Что?
   - Турбо Райдер, - сказал он уже спокойнее и размереннее. За этими словами ничего не стояло, но, что же, если не знаешь сказку - то можно придумать её на ходу. - Жил да был Турбо Райдер...
   - А кто это такой вообще, Турбо Райдер? - глаза девочки загорелись любопытством.
   - Это человек. Он, эм... Я думаю, кто-то типа героя.
   - Ты и сам не знаешь кто он?
   Человек немного смутился, но тут же взял себя в руки:
   - Конечно же! Ведь то, как я о нём думаю, не особо важно, главное - это то, что думаешь о нём ты.
   - Ох... непростая сказочка... - глаза девочки сощурились. - А дальше-то что?
   - Жил да был Турбо Райдер... - начал человек заново, но дочь снова его прервала.
   - А что это вообще значит - "Турбо Райдер"?
   - Ох... Это имя такое, милая, - ответил человек. - Турбо - слово, которое обозначает использование турбины. Такая часть двигателя машины. А райдер - это слово из другого языка, ездок, наездник.
   - То есть, он что, ездит на турбине?
   Человек засмеялся.
   - Пожалуй, можно и так сказать! В общем... Турбо Райдер - он ездил по миру и творил добрые дела. Ведь был героем, а герои никогда не сидят на одном месте. Они путешествуют, чтобы творить добрые дела везде, где только окажутся.
   - А кому он помогал, папа? Он помогал людям?
   - Конечно же!
   Лобик девочки пошёл морщинами от раздумий.
   - А зверюшкам? Котикам, собачкам он помогал?
   - Безусловно! - усмехнулся человек
   - Котикам, собачкам, лисичкам, лошадкам, волчикам... У-у-ух! - девочка зевнула. - А что ещё он делал?
   - Ох... после всей этой помощи, я думаю, он снова продолжил странствовать по миру и помогать всем. Ведь этим и занимаются герои.
   - Ты думаешь? Но разве... разве это не сказка? Чем же она...
   Девочка снова зевнула, заёрзала на месте и перевернулась на бок. Человек очень мягко погладил её по голове. После этого поднялся с кровати и вышел из комнаты. Его жена стояла на выходе из двери и смотрела на человека внимательным взглядом чёрных глаз.
   - Уснула?
   - Конечно. Быстро засыпает...
   - Что там ты ей рассказывал? Какой такой Турбо Райдер?
   - Да это мне в голову пришло... Просто два слова. Что-то новое и рвущееся вперёд - Турбо Райдер, Турбо Райдер...
   - А чем же история кончается?
   Человек пожал плечами:
   - Знать бы. Не думал о концовке. Плохой я сказочник, да?
   И они пошли спать, а наутро всё было хорошо и замечательно. Следующие дни тоже были хороши и замечательны, какими они и бывают у людей, которые добились всего: собственный дом, любимые жена, дочь, и уйма свободного времени притом, были вершиной того, что человек мог вообразить хорошим и замечательным.
   Он жил как живут все счастливые люди, и каждый день для него заканчивался тем, что он брал дочь на руки и относил её в постель. И каждый раз дочь требовала новых сказок, но не простых, а о Турбо Райдере. Ей чем-то полюбился этот герой.
   Человеку пришлось выдумать столько историй о нём, что в конце концов та, самая первая, невнятная, забылась и канула в небытие, и человек стал считать, что Турбо Райдера придумал не он, а эта сказка странствовала по миру и случайно оказалась в его голове.
   - Папа-папа, расскажи про Турбо Райдера ещё! Ещё!
   - Ну, ещё, так ещё... - говорил человек раз за разом.
   После чего рассказывал, рассказывал, рассказывал...
   Он рассказывал, как Турбо Райдер летал в космос к далёким планетам, как он покорял целые государства злодеев, как он спасал своих друзей, или как его друзья спасали его самого; как Турбо Райдер не раз жертвовал собой, но лишь затем, чтобы снова восстать из мёртвых, ещё сильнее, чем раньше, и снова спасти всех, не щадя себя самого.
   Турбо Райдер великий и ужасный, но не пугающий, он ехал на своей машине, разгоняясь до невероятных скоростей, и ничто не могло его остановить, ничто и никто.
   В пять лет дочка человека зачитывалась книжками про Турбо Райдера, в восемь он купил ей его фигурку, в десять - он отвёл её на первый фильм про него, вышедший недавно, в четырнадцать она повесила на стену своей комнаты плакат с Турбо Райдером. В кожаной куртке, в зеркальных очках, в светлых джинсах и тяжёлых ботинках, он смотрел с плаката непререкаемо и твёрдо.
   А человек старел. Он и сам не замечал, как его жизнь проносится перед ним. В его памяти чётко фиксировались лишь зеркала, в которые он смотрел, и в зеркалах его лицо неостановимо менялось, из точёного и молодого становясь понемногу обрюзгшим и старым.
   Финальной точкой того, что всё, что конец близок, для человека стала смерть его жены.
   - Мы... мы ведь прожили хорошую жизнь, да? - спросила она его, вытянувшись на кровати, крепко держа его за руку.
   - Конечно... - ответил он, гладя её по волосам, когда-то чёрным, а теперь седым, и смотря в её глаза, слезящиеся, но всё такие же глубокие.
   - А ты... ты прожил хорошую жизнь? Ты доволен?
   - Если бы я знал. Конечно, я доволен, но... если бы я знал...
   - Всё в порядке, правда... всё в порядке... - ответила ему жена, поднеся его руку к своим губам.
   Что она хотела сделать, поцеловать её или что-то прошептать в ладонь, чтобы оно там осталось, уже нельзя было сказать. Она так и осталась лежать. Не дыша.
   - Милая? Милая?.. Ты...
   Человек покачал головой, трясущейся рукой снял очки и лёг рядом с женой. Её тело ещё было тёплым. Она лежала на спине, а он, перевернувшись на бок, обнял её и прижал к себе так крепко, как только мог, но аккуратно, чтобы ей не было больно. Из глаз человека не текли слёзы, потому что последние годы его глаза работали плохо, человеку очень хотелось плакать, но он не мог. Человек закрыл глаза и громко вздохнул. Всё вокруг него сузилось до этой липкой темноты век, остывающей плоти в руках и до нечёткого, неритмичного стука собственного сердца. Чётко осознавая, что если он захочет, то всё будет в порядке, человек лежал, поджав ноги, присогнув спину и голову, и сердце его билось все медленнее и медленнее. В его голове не было мыслей, лишь только звучал навязчивый мотивчик этой песенки:
   "Он приедет и придёт
   И от зла тебя спасёт,
   Турбо Райдер,
   Турбо Райдер,
   Турбо Райдер!"
   А сердце уже почти и не билось.
   - Папа... мама... вы... люб...
   В этот момент сердце человека остановилось.
   И резко закололо.
   - А-а-ах!
   Человек открыл глаза и схватился за грудь в том месте, куда Баба Яга ткнула его ножом. Сердце билось очень быстро, человек тяжело дышал и оглядывался вокруг, в голове его творился полный кавардак.
   Всё та же изба, всё та же женщина с чёрными волосами хлопочет за столом, на столе кувшин с водой, а из окон видна светящая мёртвым фиолетовым светом Луна.
   - Я... что это... что это, блядь, было?!
   - А? Что? - женщина смотрела на человека так спокойно и невинно, что сначала его это начало было успокаивать самого, но потом неожиданно взбесило.
   - Что ты сделала?!! - человек сделал пару шагов от окна, возле которого стоял. - Ты... это ты!! Дай мне уйти!!
   - Так я тебя и не держу, - пожала плечами женщина. - Сам же хотел остаться? Ну, вот я тебя и оставила.
   - Я... я хотел остаться? Да, хотел, но...
   Человек опёрся на подоконник и немного обмяк, утирая ладонью пот со лба. Ярость схлынула и непонимания в нём тоже поубавилось. Он смотрел всё так же недоверчиво, но уже с любопытством:
   - Ведь правда, хотел... но чтобы так?
   - Я-то что могла поделать? Именно этого ты и хотел.
   Осторожно ступая, человек подошёл к женщине.
   - У меня в голове всё кругом идёт... Совершенно. И я не понимаю, а зачем всё это?
   Женщина поднялась из-за стола:
   - Странный ты человек. Сам говорил, что хочешь уюта и покоя, так вот же тебе твои уют и покой. А теперь удивляешься ещё, пугаешься... Каждый, кто приходит ко мне - получает то, что хочет. Раньше от меня требовали другие вещи, но уют и покой ничем не хуже волшебного меча или летающего ковра.
   - Но почему жена? Дочь? Эта странная огромная машина, дом, сигареты, газонокосилка? Столько всего... Ай... - у человека снова пошла кровь носом.
   - Так твоя же голова, не моя, - усмехнулась женщина. - Точнее, только голова здесь и твоя, а всё остальное - чьё-то чужое: кости, мясо... Кто знает, что осталось на них от прошлых хозяев?
   - Что значит? Я... я...
   Вихрем в его голове пронеслось то, что доселе вроде бы и вспоминалось, но не очень чётко. Человек глухо вскрикнул и схватился за сердце, которое пронзило острой болью, гораздо острее, чем раньше, ведь сейчас это были воспоминания не о сне, а о произошедшем в реальности. Человек упал на пол, крича уже громче, потому что дальше в его голове начало всплывать то, что делала Баба Яга с его мёртвым телом.
   Мышцы под кожей упруго ходили ходуном, что же до самой кожи - она то была обычного цвета, то цвета мокрой серой земли, человек менял цвет словно по желанию, но на самом деле нет. Его колотило, он бился о деревянный пол, а воспоминания продолжали всплывать в его голове. Сама же Баба Яга смотрела на него с любопытством и холодной отстранённостью.
   - Тяжело тебе, да? Ой, тяжело... Ну, сейчас станет ещё тяжелее.
   В тот же момент женщина на малую долю секунды подёрнулась туманом, или укуталась в невесомую пыль, полетевшую с полок, и этой доли секунды ей хватило для того, чтобы исчезнуть. А на её месте появилась согбенная годами дряхлая старуха в куче серых тряпок, служивших ей одеждой.
   Появившись, старуха довольно закряхтела и поплотнее укуталась в накидку из собачьей шерсти, прикрывающую ей плечи.
   - Ох-ох-ох... хорошо-то как, милок, хорошо, всё своё, всё родное... Холоднее стало. И-их!
   Как-то вроде поднявшись, а вроде и подскочив, Баба Яга встала и начала растапливать печку.
   Человек же к этому моменту уже перестал биться в судороге и лежал на полу словно мёртвый, в мокрой от пота одежде и с немного остекленелыми глазами.
   Баба Яга толкнула его ногой, он не отреагировал.
   - Ты гляди, сломался нешто? Посмотрим-посмотрим...
   Старуха взмахнула рукой - тело человека подлетело вверх, а после закинулось само собой на печь, туда, где были навалены-настелены звериные шкуры, постель. Лежал он в неудобной позе, как ненастоящий, искусственный.
   - Под себя-то ходить не будешь? - пробурчала Баба Яга, хохотнув, когда разжигала в печи огонь.
   Человек, конечно, не ответил.
   Очень долгое время Баба Яга занималась своими делами, не обращая внимания на человека. Она любила вести жизнь обычной старухи, умудрённой жизнью и опытом, хлопоча по дому и в садике. Ничто не отличало её в такие моменты от обычной женщины кроме того, что, работая на улице, она частенько посматривала на светящую с неба Фиолетовую Луну (теперь-то не был причин скрывать её деревьями). Иногда старуха улыбалась, но чаще едко кривила лицо, а то и вовсе угрожающе трясла кулаком.
   - Ишь ты, чо удумала! Ишь ты! Ишь ты!
   Луна оставалась всё такой же безмолвной.
   Если бы солнце по-прежнему совершало ход по небу, то прошло бы два дня с тех пор, как человек потерял сознание. Но днями время уже мерить было нельзя и человек очнулся под всё то же самое мёртвенно-безразличное свечение фиолетовой луны.
   Первым делом он запросил пить.
   - Воды... воды... - пересохшее горло скрипело и сипело, но Баба Яга, бывшая в избе, подала ему деревянный резной ковш полный воды до краёв. Человек выпил его полностью, жадно. - Я... я всё помню. Всё помню.
   - И что же ты помнишь?
   - Всё. Жизнь заново перед глазами прошла. Вся заново... Как отца убил, как он поднялся, как ты меня убила и съела... - человек дёрнулся было, но удержал себя и лишь немного заёрзал на наваленных шкурах. - Это очень, очень страшно было вспоминать.
   - Как убила? Или как съела?
   - Что было после. Я ничего не помню. Я пытаюсь и... ??? ??? ??? ????? ????? ?? ????? ??? ????? ????????? ?? ????? ?? ?? ????? ??? ???????, ?????? ????? ???????, ???? ?? ????? ?? ? ? ?? ?????? ???? ???? ????????? ?????? ??????, ???? ???? ?? ????? ?? ??
   - ?? ?? ????? ?? ?? - ответила Баба Яга, спокойно пожав плечами.
   - ????? ????? ?????
   Человек схватился за голову. Сосуды на висках вздулись и пульсировали, но не то что бы очень сильно.
   - ?? ????? ??????
   Первый раз за весь разговор Баба Яга выразила что-то, улыбнувшись.
   - Тело - оно глупое... упомнить хочет, а не может. И того боится. Не думай об этом, вот и всё.
   - ??? ????????
   - Ну и дурак. Привыкнешь. Ты лучше с печи слезай, да в байну иди, а потом за стол - снедать пора.
   Человек потёр затёкшие ноги и осторожно слез вниз.
   - Только приходить ко мне не надо, - сказал он, всё так же нервно подёргиваясь. - Я сам.
   Баба Яга издевательски ощерилась в ответ.
   Выйдя наружу, человек по привычке ожидал увидеть гараж, дом, ряд таких же домов дальше по улице и, самое главное, огромную машину с плавными, словно дутыми, очертаниями. Всего этого уже не было. Осталось всё то, что он увидел когда пришёл сюда первый раз: избушка, не очень большая, выглядящая старой, плетёная изгородь, банька, над которой вился дымок.
   Сойдя с порога человек поразился тому, какой густой и мягкой была трава здесь, в пределах изгороди. Она словно ласкала ноги.
   Человек шёл нарочито медленно, растягивая удовольствие.
   Перед тем, как войти в баню, он немного колебался, но после лишних пары секунд решительно дёрнул ручку на себя и вошёл. Разделся. Прошёл в парную. В нём ещё оставались подозрения, и ещё больше подозрений рождалось.
   - Что это вообще за тело такое... - теперь, всё осмыслив и вспомнив, человек видел, что выглядит он совсем не так, как раньше, и осознавал, что человеческого в его теле лишь кости, всё остальное - серая земля. - Оно не рассыплется, если я умоюсь?..
   Но, нет. Всё оказалось удивительнейшим образом обыденно. Сердце застучало быстрее, когда комната наполнилась паром, кровь заструилась по жилам, а дышать стало трудно - прямо как обычному человеку. Даже больше, человек помнил, что последний раз жаркая баня его больше вымотала, чем расслабила, но сейчас всё было с точностью, да наоборот. Тело, любовно вылепленное его друзьями, оказалось достаточно сильным, чтобы выдержать жар и пар. Человек вышел из бани в хорошем настроении. Мышцы пели, ощущение чистоты тела придавало сил.
   Баба Яга уже стояла на пороге избушки.
   - Какой молодец, красавец, ух! Была бы я помоложе...
   Человек скривился, вспомнив то, что произошло на траве, когда старуха ещё была в образе молодой женщины. Баба Яга очевидно поняла мысли человека и громко издевательски расхохоталась, после чего зашла в дом.
   Она ждала его, сидя за столом. Человек уселся на лавку. Всё было так же, как и в тот раз: много еды, напитков. Хотелось поесть, закрыть глаза и расслабиться, но человек сдерживал себя.
   - Ты ешь, ешь, - сказала Баба Яга. - Чего приуныл-то?
   - На этом месте ты меня в прошлый раз и убила, - ответил человек.
   - И что? Кто старое помянет - тому и глаз вон, кхе-хе-хе! Хотя... кто забудет, тому оба, так?
   Хмуро посмотрев на старуху, человек принялся за еду - густой суп в глубокой миске. Много капусты и мяса, вкусно. Миска опустела гораздо быстрее, чем человеку того хотелось.
   - Вкусно? Ещё?
   - Вот уж спасибо... Тот, кто переедает, быстро засыпает.
   Старуха расхохоталась снова.
   - Тьфу, дурень! Хотела бы тебя убить, уже давно бы... а... - она махнула рукой. - Не хочешь - не ешь, вот ещё, угождать тебе. Скажи лучше, яхонтовый, чего же ты всё не ушёл, раз так боишься?
   - И сам не знаю. Тогда не ушёл, потому что не помнил, что и как. А сейчас... я тут столько времени провёл, чего спешить-то?
   - Хороший ответ.
   Баба Яга вздохнула и подлила человеку в стакан ещё молока.
   - Но уходить-то надо будет рано или поздно.
   - Это уж точно. Всё-таки отец... как он там? Сколько времени прошло?
   Баба Яга едко усмехнулась. Человек сжал в руках деревянную чашку и та затрещала.
   - Ты чегой-то?
   - Ничегой-то! - передразнил он. - Не твоё дело.
   Он успокоился уже через секунду, но всё равно, такая вспышка была для него внове. Это снова сюрпризы нового тела? Человек не мог этого понять. Старуха напротив ничего не говорила, смотря как-то уж очень непонятно. Её глаза то казались остекленевшими, то наоборот, какими-то слишком глубокими.
   - Какой-никакой, а отец всё же, - наконец сказал человек. - Мой всё-таки. Хоть и сволочь ещё та.
   - Ты сказал, что он убил твою мать.
   - Да. Она была очень хорошая. Добрая. А он...
   Человек вздохнул, выпил ещё молока и продолжил:
   - Он убивал людей. Я не понимал этого, когда был маленьким, но потом, когда мама уже пропала, он ездил на своей машине, пропадал куда-то. Как-то раз я спрятался в багажник и проследил.
   - Что же он сделал?
   - Женщину какую-то поймал, вывез в лес. Там он выебал и убил, - человек уже ничего не ел и не пил, говоря спокойно, но каким-то немного надтреснутым голосом. - Я видел всё это и молчал. Страшно было. Так и не рассказал ему вообще, что я это видел, но он, я думаю, знал. Он перестал скрываться от меня после этого случая. Ни разу не выпячил, что занимается этим, но и скрывать перестал. Он знал, что я знаю, что он убийца.
   - Так зачем возвращаться к нему тогда? Человек плохой, мать твою убил.
   Человек не ответил, перебирая в голове совсем-совсем свежие, только недавно снова пережитые воспоминания. Младенцем и ребёнком он не мог видеть много, но многие образы в его голове теперь дышали, пахли, жили.
   Образ матери пах духами и лаком для волос, пах выглаженным платьем, пах помадой и любовью. Образ отца пах железом ножа, кровью, кремом для ботинок и одеколоном. Вместе же эти два образа, эти запахи, совмещались как части головоломки.
   - Не могу думать о нём, не думая о матери. Не могу думать о матери, не думая о нём. Она бы не хотела, чтобы я его бросил... - человек замолчал надолго, на пару минут, после которых сказал кое-что ещё. - Когда я вернусь - снова его убью, наверное. А может, впрочем, и не убью.
   Старуха молчала. Ни он, ни она говорить не хотели.
   Человек хмуро пожевал что-то ещё из мучного печёного, а потом резко встал из-за стола.
   - Правда. Уходить пора.
   - Так и уходи.
   Человек встал, вышел из избы и подошёл к калитке в изгороди. Перед ней он остановился и оглянулся назад.
   Баба Яга стояла на пороге и внимательно смотрела ему вслед.
   - Ну, ты... - он хотел звучать жёстче, независимее. - Спасибо, что ли.
   Старуха не ответила, но и назад в дом не зашла. Человек так и стоял, не в силах оторвать взгляда. Губы его кривились.
   - Что?! Ну что мне сказать?!
   Старуха молчала, смотря прямо и непреклонно.
   Человек тоже молчал.
   Это продолжалось минуту, может две.
   Наконец человек повернулся спиной к старухе, открыл калитку и вышел. Он широко зашагал в сторону города, точно зная, где он находится.
   Старуха поплотнее укуталась в собачью накидку.
   - Дурак ты, - подытожила она, пожевав губами. - Да и отец твой дурак. Два дурака. И мать-то твоя какая дура... Все вы дураки.
   Посмотрев наверх, на Фиолетовую Луну, старуха шумно сплюнула:
   - Тьфу!
   И добавила, утерев губы:
- А уж ты-то, страшилище, дурнее всех. У-у-у-у, я бы тебя... - погрозила она кулаком в небо, но, снова, бессильно плюнув на землю, зашла в избу. Там она, подойдя к горячей печке, и погрев руки, добавила. - Одна я умная!
   Кряхтя, Баба Яга залезла на печь, одной частью шкур накрылась, на второй части расположилась, и уснула. Вслед за ней уснула изба. И колодцы с мёртвой и живой водой. И зелёная мягкая трава немного пожухла, засыпая.
   Что же касается человека, то теперь, ничем не скованный, он шёл в город. Путь давался ему легко и продвигался он быстро. Человек ощущал явное тождество с окружающей его реальностью: ничто не тянуло из него силы, ничто не высасывало жизненность, сердце человека билось спокойно, печень фильтровала соки, а лёгкие гоняли воздух.
   Он думал о Бабе Яге, в основном о моментах, когда она была молодой и красивой, но раз за разом в его памяти всплывало старое, морщинистое лицо, поэтому человек силком заставлял себя думать о городе.
   - Какой же он, город? Я там давно не был... правда, давно...
   Человек пытался вспомнить всё, что знал о городе ранее, но понимал, что скорее всего это окажутся знания либо бесполезные, либо недостаточные.
   А вспоминать надо было быстрее, ведь лес уже редел, и вдали уже виднелись суровые многоэтажные дома. Стоявшие высоко и неколебимо, они тоже казались деревьями, только широкими, источенными ходами.
   Человек усмехнулся. Ему это показалось забавным.
   - Сплошные леса...
   Кроме того, он ещё кое-что подумал:
   - Столько всего произошло, даже помереть успел, а теперь раз-раз - и почти в городе!
   Теперешний вид на многоэтажки ничем не отличался от того, что жил в его памяти, но приближаясь к городу, человек видел, что кое-что изменилось. Теперь вокруг стояла стена. Не слишком большая, но всё-таки ровно настолько, чтобы никто не мог пройти через неё.
   Было видно, что если идти прямо, то придётся уткнуться в стену, поэтому человек двинулся в обход и вскорости наткнулся на поля. На них даже работали люди. Они поднимали головы и смотрели на идущего человека, а он смотрел на них, но ни те, ни другие удивления не выражали. Люди вели себя так, словно ничего такого и не произошло, а человек просто не подавал виду. Он шёл через поля, и людей становилось всё больше, особенно много их стало там, где появился широкий тракт, полный всё тех же людей, самых разных: налегке, с поклажей, а то и на телегах, запряжённых, впрочем, тоже людьми. Все они стояли в очереди к огромным каменным воротам и двигалась эта очередь медленно.
   Тем не менее, встав в очередь, человек снова почти что ощутил то, что ощутил на железной дороге: его засосало, хотя и не сильно. Он не мог, да и не хотел ничего делать. Люди шли - шёл и он, люди останавливались - он тоже останавливался. Так, уже очень скоро, понемногу делая шаг за шагом он оказался перед самыми воротами, и охранник в диковинной униформе наставил на человека остриё копьеца:
   - Кто таков будешь? Зачем тебе в город?
   Человек улыбнулся стражнику и оглянулся по сторонам. Людей было много, очень много.
   Какой-то мальчишка, где-то рядом, насвистывал до боли знакомый мотив:
   "Он приедет и придёт
   И от зла тебя спасёт,
   Турбо Райдер,
   Турбо Райдер,
   Турбо Райдер!"
  
  
   6Шестая глава. Человек, город и учёные.
  
   Да, это в самом деле был именно этот узнаваемый мотив, который насвистывал непонятный мальчишка, мелькавший где-то сзади в толпе.
   Свистел он фальшиво и часто не в такт.
   Получалось какое-то странное:
   "Он приее-е-е-е-едет и придё-ё-ё-ёт..."
   Человек всё выискивал, выискивал глазами мальчишку, но совершенно не мог этого сделать. В конце концов стражник ткнул человека древком копья в руку:
   - Ты проходить будешь, ну?
   И человек прошёл внутрь.
   Вот и он. Вот и город.
   Уже на подходе к нему человек ощущал себя достаточно странно, но в тот момент, когда он перешёл через прохладную тень под воротами и вошёл в какой-то район, ему стало казаться всё совершенно...
   - ...странно... - сказал человек сам себе, бормоча. - А откуда же здесь стена? Ведь её же не было раньше. Не могли же они её отстроить...
   Он остановился и завертел головой в разные стороны, словно не веря, что стена всё ещё здесь, хотя только что он под ней прошёл.
   Из-за этого всё выглядело совершенно не так, как человек это помнил.
   Раньше пригород был полон больших складских помещений, мест, где торговали всяким (войдя в город человек вспомнил, что это "супермаркеты"), одноэтажных домиков, просто разных хибар, лачуг, грязи и пыли. Теперь же, со стеной, всё изменилось.
   Скромные домики теперь выглядели чем-то более значимым и важным, располагаясь в серых тенях. Люди смотрели из своих окон и ходили по улицам совершенно не так, как раньше. Стена стояла здесь, кое-где загаженная, кое-где заросшая мхом, частично построенная прямо по разрушенным складам, и не было никакой возможности представить город без стены, настолько она хорошо смотрелась. Город с ней выглядел гораздо благороднее, чем без неё.
   Человек постоял бы и посмотрел на стену ещё, но люди шли и толкались, волей-неволей ему пришлось продвигаться вперёд, по широкой улице, шедшей от ворот куда-то вглубь города.
   - Простите, а вы не подскажете, где рынок? - спросил человек мужчину, который показался ему более позитивно выглядящим, чем остальные, но тот молча махнул рукой вперёд и ушёл в сторону.
   И человек, конечно, пошёл вперёд, смотря по сторонам.
   Мало того, что полно людей, так и время было уже закатное, что понималось по усталости, и удивительно жаркое, душное. Густой и тяжёлый воздух, пусть даже дело происходило и на улице, дышался тяжело, с трудом. Человек шёл вперёд до тех пор, пока не вышел на какое-то подобие площади.
   Она была небольшая, и даже площадью её назвать мог лишь тот, кто давно не видел никаких площадей, а человек их в самом деле очень давно не видел. На, скорее уж широком перекрёстке, разворачивалась странная картина.
   Над костром, разложенным аккурат в центре перекрёстка, некто расположил большой котёл, уже бурлящий водой. Вокруг котла приплясывали несколько человек в персикового цвета одеждах, напевая загадочное:
   - Божественный нектар, божественный нектар!
   Чуть в стороне, двое в таких же персиковых одеждах, молодые и сильные, держали третьего, старика. Он невнятно кричал и дёргался, но из сильных рук вырваться не мог.
   Люди, стоящие вокруг, смотрели на всё это как-то уж слишком спокойно и без особого внимания, словно перед ними происходило что-то обыденное. Люди продолжали приплясывать и петь.
Сноровисто и деловито, пока один так и продолжал держать, второй взял лежащий на потрескавшемся асфальте топор, примерился, и несколькими быстрыми ударами отрубил старику стопы. Старик взвыл, но снова, как-то чересчур уж спокойно для того, кому только что отрубили конечности. Мужчина же, который их отрубил, закинул их в котёл, добавил туда несколько горстей земли и начал мешать, мешал он долго, где-то с минуту, а после начал разливать получившийся бульон в деревянные миски и раздавать их толпе.
   - Берите-берите! Божественный нектар!
   Люди из толпы не стеснялись брать.
   Человек стоял очень тихо, стараясь не выделяться. Но когда рядом с ним какая-то женщина приняла миску грязной воды с плавающими кругляшами жира и с хлюпаньем начала это пить, человек не выдержал и пошёл прочь.
   Удивительно было вокруг, удивительно.
   Всё-таки город всё ещё оставался городом. Гуляя, человек ловил себя на том, что постепенно он вспоминает, что в его памяти всплывают ощущения моментов, когда он был здесь, но ещё тогда, когда Фиолетовая Луна не светила.
   Человеку показалось, что пахнет выхлопом. Где-то на границе слуха шумели автомашины, но стоило обернуться вокруг чтобы понять - их нет. Обрывки звуков двигателей, какой-то странной музыки, иного гомона, запахов того самого выхлопа, мороженого и салютов словно бы затерялись между стен многоэтажек, оставшись в городе тогда, когда их источники куда-то ушли. Всё-таки город хоть и изменился...
   -...но совершенно не изменился, - сказал человек, вдыхая прохладный воздух.
   Хотя с этим-то было всё понятно, ведь город - это город, он им и останется, даже если в нём выросла огромная стена.
   Но изменились ли люди?
   Вот это было совершенно непонятно человеку.
   Насмотревшись на стену и дома, наслушавшись отголосков старых воспоминаний города, он начал присматриваться в людям. Они были очень разные. Те, которые поили толпу божественным нектаром, иногда попадались, попадались и другие, у кого-то были разукрашенные одежды, а у кого-то лица, почти все были чем-то особенны, и при взгляде на скучковавшуюся компанию начинало рябить глаза.
   Но что-то подобное человек припоминал, ведь таких людей был полон город и тогда, давно... Старики и старухи, женщины и мужчины, девочки и мальчики; человек заморгал и опешил, потому что ему показалось, что он снова очень молод, что с неба опять светит солнце, что люди просто ходят вокруг без каких-то целей, радуясь дню, и...
   Нет, нет, ничуть.
   Фиолетовая Луна всё так же висела в небе.
   В один момент человек понял, что ходить по окраинам города он может очень долго: ноги не болели, дыхание не сбывалось, чувства жажды и голода были далеки. Человек вспомнил, что в город он пришёл не просто так.
   - Простите! - он обратился к какому-то старику, сидевшему на лавке возле небольшого домика. - А где у вас тут магазины? Ни одного не вижу.
   Старик хмуро посмотрел на человека.
   - Ты, это, - сказал он, прищурившись. - Ты не местный нешто?
   Человек кивнул.
   - А. Ну так тебе тогда дальше, - старик махнул рукой, указывая. - Туда. Просто иди туда, а там стена будет и ворота, за ними сразу рынок. Если пустят.
   - Вторая стена? - человек действительно удивился. - А что, одной мало?
   Ему в самом деле это показалось забавным и он даже усмехнулся, но старик посмотрел на него как-то особенно хмуро и даже сплюнул.
   - Да эти, блядь... так их... Ты иди, слушай, иди давай, - старик снова указал рукой, затем встал и ушёл, повернув в небольшой переулочек за домом.
   Пожав плечами, человек двинулся дальше.
   Теперь он смотрел на город другим взглядом и видел то, чего не видел раньше.
   Чем дальше он отходил от первой стены, от района обшарпанных домишек и старых складов, тем больше он видел, что улицы меняются, становятся лучше, но, меж тем, решёток на окнах становилось всё больше, а тут и там попадались одинаково одетые люди: в чёрной униформе, с мощными элементами защиты, кое-где даже металлическими. У всех у них форма была одинаковая и человек понял, что это своего рода охрана.
   - Простите, - он решил спросить у одного из них. - Где тут у вас магазин?
   Глаза охранника были скрыты за тёмным стеклом чёрного шлема, но по покачиванию стало ясно: осмотрел с ног до головы.
   - Нет магазинов, - голос прозвучал глухо, охранник замолчал, сложив руки на дробовике, который держал наизготовку.
   - А рынок? Что-то такое, где еды купить.
   - Туда, - охранник повернулся, указывая стволом дробовика. - Там ворота. Пропустят - сразу после ворот рынок будет.
   - Ясно. Спасибо, - человек уже хотел уйти, но тут спросил. - А чего магазинов-то нет? Тут же они раньше были. Я же помню. Супермаркеты разные, и всё такое...
   Охранник вздохнул, что через шлем прозвучало особенно страдальчески.
   - Просто нет. Давай, проваливай, не мешай, правда.
   И человек пошёл дальше.
   Он шёл себе и шёл, теперь уже смотря не в себя, а вокруг. Человек внезапно понял, что город и вправду не очень-то изменился, пусть и совершенно не в том плане, в котором он считал еще двадцать минут назад. Люди снова вокруг с какими-то своими целями, лица у них у всех были страшно занятые, но легко становилось понятно, что цели людей бесконечно далеки от целей человека. Человек словно бы увидел у каждого из идущих мимо отражение его чувств или желаний на лице. Работа, малопонятные заботы, всё такое... обыденное?
   Человек снова сморгнул. Если раньше ему представилось, что он молод и гуляет по солнечному городу, то теперь в его воображении всё осталось таким же, но изменилось всё там, за городом, не было Бабы Яги с её избушкой, не было путешествия, была лишь вся эта всепоглощающая страшная обыденность.
   Человеку стало очень неуютно, гораздо неуютнее, чем в мёртвых, тянущих из него силы, местах.
   И он пошёл быстрее.
   Действительно, вторая стена уже очень скоро показалась из-за крыш ближайших домов. Была она поменьше той, наружной стены, но страшнее - с фонарями, окнами-бойницами, заплатами немного ржавого металла, башенками для охраны. Именно к ней в основном и шли люди, к большим воротам, выстраиваясь возле них в очередь. Возле ворот тоже стояла охрана в чёрном.
   Человек аккуратно пристроился в хвост колонны людей, за ним сразу же встал кто-то ещё. Напряжённый, многоголосый говор сливался в малопонятный гомон, но кое-что понять всё же было можно. Разговоры про еду, про голод, про страх, что придут те, из-за стен города... Какие те? Что за те? Человек ужасно заинтересовался всем этим...
   - ...те? Может я тоже один из этих "те"?
   ...но, конечно, лезть в чужой разговор не мог хотя бы из-за того, что не мог понять кто конкретно говорит.
   Очередь двигалась быстро, и человек сам не заметил, как оказался в нескольких шагах от охраны.
   - Пропуск покажи... да-да, давай, - сказал охранник какой-то пожилой женщине и та послушно достала жёлтоватую бумажку из кармана. - Ага. Ну-ка, зубы?
   Женщина послушно оскалилась, а охранник щёлкнул небольшим фонариком и посветил ей в рот.
   - Вроде бы всё норм... давай, проходи. Дальше.
   Стоящий перед человеком послушно шагнул вперёд. Сердце человека застучало быстрее, он оглянулся назад - слишком много людей, просто так, без шума и пыли, не уйти, сразу заметят. По бокам другие люди.
   - Ты! - ещё и охранник окликнул именно человека. - Давай, чего встал!
   Человек сделал шаг.
   - Пропуск?
   - У меня его нет... - человек пожал плечами.
   Охранник качнул шлемом и посмотрел в сторону, где стояли ещё люди в такой же форме.
   - А где он?
   - Да у меня его и вовсе нет. Я не из города.
   - Понятно. Опять, блядь, понапускают кого попало...
   Приложив два пальца к шлему охранник сказал что-то, что услышать было сложно. Через несколько секунд к нему подошли двое в чёрной форме, охранник указал на человека, и двое, взяв его под руки, потащили за собой.
   Человек не сопротивлялся. По крайней мере они тащили его туда, за ворота, в конце концов именно туда он и шёл.
   Охранники переговаривались о чём-то своём. Достаточно тихо, неслышно из-под закрытых шлемов, но друг друга они как-то слышали. Человек спросил:
   - Куда мы?
   Ему не ответили.
   Длинный каменный коридор под воротами тянулся метров на десять, не слишком большой, не слишком широкий, но достаточно для того, чтобы из-за полумрака не видеть ничего, что находится там, по другую сторону, на выходе. У человека создалось такое ощущение, чтобы вывели его в сияющее нечто, полное голосов людей, шума и множества запахов. Он невольно закрыл глаза.
   Открыл он их лишь когда его встряхнули особенно сильно.
   - ...вот я и нашёл рынок.
   Вокруг был именно он. Куда ни кинь взгляд - всюду палатки, телеги, автомобили; запахи - бензина, дыма, огня, жареного мяса и хлеба; голоса - дети, взрослые, женщины и мужчины. И охрана, конечно, много охраны. Они чётко выделялись из толпы в своей чёрной форме с блестящими шлемами, все вооружённые, опасные.
   Человек завертел головой, хотя и было это непросто. В самом деле. Рынок казался бесконечным, лишь где-то сильно вдали стояли всё те же старые многоэтажки.
   Человека вели мимо лотков с едой и одеждой, наверное в этой части рынка продавались именно они. Охранники не углублялись вглубь рынка, обходя его как бы с наружной стороны. Они долго шли по растрескавшемуся асфальту, пока в конце концов не пришли к двухэтажному зданию старого кирпича. Человек почувствовал тянущее ощущение в животе. Он никак не мог вспомнить, что же было в этом здании раньше, хотя готов был поспорить, что раньше это знал.
   Возле здания тёрлось достаточно людей, но гораздо больше было охраны в чёрном. Человек заметил на себе сторонние взгляды, кожу словно закололо, он обернулся назад, но охранники дёрнули его особенно сильно.
   - Давай, поднимайся! - сказал один из них, и буквально потащил человека вверх по мраморным ступеням крыльца.
   Тут-то человек и вспомнил, что раньше в этом здании был полицейский участок.
   Особо с ним далее не церемонились: просто ввели внутрь, провели к забитой камере, да втолкнули туда, и на пол он не упал лишь из-за того, что протолкнуться в камере было невозможно.
   - Опа... кто такой? - голос был мужской, хриплый, откуда-то из глуби, откуда высвечивали пыль фиолетовые лучи
   - Да я просто... - сказал человек. - Я не отсюда. Хотел к вам на рынок, а ни паспорта, ни чего-то такого у меня нет.
   - Ха! Ха-ха! Эко же тебя... Ох...
   Люди заворчали, но всё-таки раздвинулись в стороны - сквозь них проталкивался обладатель голоса. Двигался он властно, потчуя нерасторопных сокамерников кулаком в бока.
   Добравшись до человека он придирчиво осмотрел его с ног до головы.
   - Эко же ты... ёпт, ты что, спортсмен? Откуда ты такой взялся?
   - Говорю же, не из города.
   Человек видел перед собой плюгавого мужчину с брюшком, всего в застарелых, расплывшихся татуировках, с неприятным взглядом, мокрого от пота, одышливого.
   - Да понял я уже, что не из города, чего заладил? "Не из города, не из города"... - передразнил человека мужчина. - Короче, я тут главный. Синяк я. А ты вообще... ну, не из наших, я вижу.
   - Из каких таких "ваших"?
   - У-у-у-у... понятно всё... ну, ты это, стой простой, не лезь никуда, и всё у тебя в порядке будет.
   Мужчина кивнул человеку и двинулся назад, к окошку.
   Человек посмотрел ему вслед и ничего не сказал.
   Новое тело, любовно слепленное его друзьями, оказалось способно выдержать стояние на ногах, и единственным, что томило человека, была скука. Он смотрел на людей, с которыми оказался в одной комнате, и ничего не понимал.
   Всё вокруг было слишком обыденное.
   Слишком-слишком-слишком обыденное.
   Человек продрал руку к лицу и протёр глаза, чтобы взглянуть на окно: точно ли оттуда светит фиолетовая луна, точно ли не солнце?
   Фиолетовая Луна всё ещё светила.
   Человек вздохнул, покачал головой и расслабился, ни о чём не думая. Ему было удивительно всё равно на происходящее с ним. Он понимал, что если бы с ним хотели сделать что-то действительное плохое - скорее всего бы уже сделали, и, наверное, максимум ему грозит быть выгнанным из города.
   - ...это я вполне могу пережить.
   Стоящий рядом с человек старик посмотрел на него, бормочущего вслух, и отвёл взгляд.
   Прошло не меньше часа, прежде чем дверь камеры заскрипела, открываясь, и туда вошёл охранник в чёрной форме. Шлема на нём не было, все могли видеть его лицо, покрытое от нервов красными пятнами.
   - Ты! - он ткнул пальцем в человека. - На выход!
   - Опа-опа, гражданин начальник, а за что его, за что?
   - А ну-ка на хер, Синяк!
   Человек вышел из камеры и дверь за ним захлопнулась.
   - Не дрался? Ничего не украли? - спросил охранник.
   - Да нет... у меня ничего и не было.
   - Ладно, давай. Не дури мне тут.
   Он провёл человека через большую комнату, в которой, за кучей столов, сидели охранники, разбиравшие бумаги, курившие, пившие что-то из чашек, занимавшиеся какими-то делами. После - по лестнице на второй этаж, и уже там охранник втолкнул человека в одну из дверей, а сам закрыл её. Человек услышал скрип стула, и понял, что охранник никуда не ушёл.
   Комната изнутри оказалась маленькая, всего-то и было в ней, что старый, потёртый, кое-где блестящий стол, на столе - много каких-то бумаг и книг, а рядом со столом - шкаф, тоже старый и потёртый.
   За столом сидел мужчина, откровенно дородный, даже тучный, тоже с красным лицом, но не от нервов, а от пота. Из-под стола видны были его ноги, в чёрных форменных брюках, но верх он снял, оставшись в рубашке, промокшей от пота.
   - Садись... уф... уф...
   Мужчина протянул руку к подоконнику, и взял оттуда стакан с водой, сделал глоток, поставил назад. За это время человек уже успел сесть на стол.
   - Сержант Виктор Лисов, городская милиция.
   - Милиция? - не удержался человек.
   - Что?
   - Ну... - человек немного замялся, но продолжил. - Я слабо помню, - человек действительно очень слабо помнил такие вещи. - Вроде бы же... полиция... была... нет?
   Сержант улыбнулся:
   - Была, да сплыла. Чужое это всё. Была милиция, и вернули милицию. Полиция-полиция... все эти ПОЛИЦАИ, - он хохотнул. - Это не наше.
   Человек осторожно кивнул.
   - В общем, ты это, как тут оказался вообще без паспорта, без пропуска, без анализов? Нельзя сюда без этого всего проходить.
   - Паспорт? Пропуск? Анализы? Мне никто не говорил...
   - Да понял я уже, - сержант затряс подбородками, двинувшись. - Охрана пускает во внешнее кольцо почти всех. Сюда, - он постучал пальцем по столу. - Просто так ты уже не попадёшь... Ладно. Раз уж нет у тебя ничего, то... то...
   Сержант толкнул ногами в пол, сдвигая стул назад, и, кряхтя, согнулся, открыв ящик стола. Он достал оттуда какой-то бланк, взял лежащую ручку и продолжил:
- Будем тебе временное выдавать. А там анализы сделаешь, и гуляй. Так... давай, имя и фамилию.
   Человек молчал.
   Сержант тоже, но потом он повторил, уже не так добродушно, как раньше:
- Оглох? Имя и фамилию назови, ну.
   Человек открыл рот, но никак не мог придумать, что ему сказать, и снова закрыл его.
   Сержант прищурился и сжал ручку немного крепче:
   - Имя. Фамилию.
   - Я их не помню, - ответил человек. Он немного лукавил. Что-то, связанное с его именем, вертелось у него в голове, скрыто было словно за лёгкопроламываемой стеночкой, но проломить эту стеночку он пока не хотел, а может даже и не мог. - Я правда не помню. Тут очень, очень сложно всё.
   - Да ну? - удивительно быстрым для своей комплекции движением сержант достал из поясной кобуры пистолет и наставил его на человека. - Не помнишь? Ясно всё с тобой.
  
   Встав со стула, уже не торопясь он достал ещё и наручники, а затем сковал человеку руки. Тот не сопротивлялся.
   Сержант подошёл к двери, открыл её, и сказал:
   - Давай, скажи там, что у нас тут один из этих...
   Охранник у входа что-то ответил, сержант недовольно повторил:
- Из этих, говорю! Земли нажрался. Не помнит имени, говорит. Ага.
   После этого сержант вернулся назад за свой стол.
   - Ты вроде мирный, - сказал он, садясь. - И вообще нормальный такой мужик, ну, - он потряс руками, напряг бицепсы. - Как же тебя угораздило нажраться этой хуйни? Ладно эти сектанты ебанутые из внешнего кольца, но ты-то как?
   Человек пожал плечами и ответил:
   - Я не ел гнилую землю.
   - Врёшь. Точно нормальный, ха! Но землю-то жрал, как же иначе имя-то своё забыл? Ладно...
   Сержант откинулся на спинку и утёр лицо платком:
- Господи, какая же ебанутая жара... Солнца нет, - он повернулся и посмотрел в окно. - Светит это говно с неба, вроде и тепла нет, а всё равно жарко...
   - Наверное, - ответил человек. - Рынок же. Большой такой, шумный. Вроде бы логично, что в такое время тут жарко. Не знаю. Мне кажется, это вполне нормально соотносится с происходящим.
   - Рынок? А, ну да, точно, рынок...
   Сержант снова взял стакан, чтобы попить воды.
   Дверь в комнату раскрылась и туда вошли трое: двое милиционеров в шлемах, с автоматами, и с ними некто третий, тоже весьма полный, в обычной одежде.
   - Он, я так понимаю? - спросил третий, кивнув на человека
   - Да-да, Герберт, именно.
   - Хорошо, забираю. Ты меня понимаешь? Понимаешь? - говорил третий медленно, тщательно проговаривая буквы. - Что я тебе говорю осознаёшь?
   - Да нормальный он! - поморщился сержант. - Вполне адекватный... я только потому понял, что он из этих, что он имя своё говорит, не помнит.
   - Нормальный?
   Третий прищурился и быстро подошёл к человеку. Ничего не сказав и никого не спросив он взялся за его голову и принялся её ощупывать, осматривать.
   - Травмы были?
   - Нет.
   - Болел чем?
   - Нет.
   - Да нормальный он!
- Сержант, помолчите... - Герберт встал перед человеком. - Покажи дёсны.
   Человек оскалился, третий, мягко придерживая его губы пальцами так, чтобы не касаться слюны, внимательно их осмотрел.
   - Вроде есть следы. Но какие-то невнятные. И правда, значит, инфицированный.
   - А мне пытался соврать, что не жрал землю!
   - Правда?
   - Но я её действительно не ел.
   Третий покачал головой, яростно поскрёб седоватую бородку. После этого он снял очки и протёр их полой серого пиджака.
   - Врёт, значит. Ладно, забираю. Давай, поднимайся, со мной пойдёшь. Не надо дурить, иначе тебя пристрелят.
   - Не надо в меня стрелять.
   Герберт же так же спокойно и уверенно, как действовал до этого, вышел из комнаты. Человек двинулся вперёд - его ткнули дулом в спину.
   На выходе из участка Герберт резко остановился.
   - Так. Мне вот этого вот не надо, - сказал он указывая пальцем на автоматы охраны, немного с брезгливостью, как на что-то низкое. - Давайте вы их... не надо на него их наставлять.
   - А если кинется?
   - Да не кинется он. Адекватный вроде.
   То, что о нём говорят в третьем лице, немного позабавило человека.
   Охранники переглянулись, Герберт смотрел на них достаточно прямо и твёрдо, что чувствовалось даже несмотря на его очки и доброе, широкое лицо.
   - Раз вы так говорите...
   Они убрали оружие, только после этого все вышли из полицейского участка.
   Человек подсознательно ожидал, что в лицо ему сразу ударит раскалённый воздух, а в уши шум торгующихся людей, но снаружи было достаточно тихо. На рынке как-то обходились без громких обсуждений. Где-то играла музыка, старая, забытая, тарахтели дизельные генераторы, но в остальном...
   - ...ничего не говорит о том, что тут рынок...
   Конечно, эта процессия привлекала внимание, люди смотрели буквально во все глаза, но человек замечал, что делают они это осторожно и далеко не из-за охраны. Герберт, именно он был причиной. Человек пригляделся к нему внимательнее.
   В сером пиджачке с тёмно-красной рубашкой под ним, в немного потрёпанных, тоже серых, штанах, Герберт шёл через рынок широкой, немного кривой походкой толстого человека, при этом слабо шевеля губами, стреляя глазами вверх, словно бы желая что-то там высмотреть. Он шёл не обращая внимание ни на кого, но люди, которым случалось оказаться перед ним, уходили в стороны сами, без недовольства и окриков.
   Метров через триста, достав из переднего кармана платок, Герберт вытер лоб, а после остановился отдышаться.
   - Странно, да? - сказал человек
   Герберт внимательно на него посмотрел.
   - Ваш сержант...
   - Он не мой, - коротко оборвал его Герберт.
   - Сержант, - исправился человек. - Ему тоже жарко. А казалось бы - с чего жара? Ведь луна, и ветерок дует, и всё остальное, но вам жарко.
- А тебе, то есть, не жарко?
   - Да вроде бы нет.
   - Хм... - Герберт кивнул и снова стрельнул глазами вверх. - Хм...
   Он молча двинулся дальше, охранники и человек пошли за ним.
   Рынок казался бесконечным, особенно изнутри. Куда ни кинь взгляд - всюду видно лишь необъятное сборище далёких, словно дворцы, многоэтажек, сзади - стена, гигантская с любой точки рынка, а рядом лишь лотки и хибары, словно обречённые на снос.
   В этом переплетении ярких цветов и запахов человеку в один момент начало казаться, что он никуда и не двигается, что он и его сопровождающие просто стоят на одном месте. Он даже посмотрел вниз себе под ноги и ожидал увидеть, что они скользят по земле, но нет, вроде бы они несли его куда-то.
   Куда?
   Внезапно человека дёрнули за руку, заставляя свернуть в сторону, в одну из подворотен. Шумы и запах горячей жареной еды остались сзади, человек оказался в кирпичном проходе, ведущем куда-то во двор. Пахло сыростью.
   Герберт прошёл через проход и оказался в небольшом дворике многоэтажного дома, тем не менее, поднимаясь на крыльцо к подъездной двери, он достал из кармана ключ и открыл дверь, запертую на замок.
   - Давайте, заводите.
   Если на рынке пахло едой, а в проходе и дворе сыростью, то в подъезде воздух был холодный, ещё более влажный. Старые деревянные доски под ногами ходили ходуном, а с перил, тоже деревянных давно стёрся лак. В подъезде человек увидел, что лестница наверх, на второй этаж, завалена старой мебелью, а почти все двери в квартиры заколочены, кроме одной, к которой и направился Герберт. Её он просто толкнул ногой и зашёл внутрь.
   Когда человека ввели туда он сказал:
- Давайте туда, в клетку, я сам дальше.
   Единственным, что было в этой квартире привычного человеку, оказалась прихожая, простая и понятная ,с вешалкой для одежды и зеркалом. Та комната, в которой, в обычной квартире, был бы зал, в квартире Герберта оказалась расширенной неимоверно. Стало понятно почему в остальных квартирах заколочены двери - Герберту это просто не требовалось, ведь все они были объединены в один большой этаж.
   Комната эта буквально гудела от нескольких больших металлических шкафов из которых к паре компьютеров, стоящих на старых столах, шли провода. Там были и другие столы, полные химического оборудования и реактивов, был отдельный большой стенд разделённый на сотню, не меньше, маленьких клеток, и в каждом сидело по белой мыши.
   Но основным элементом комнаты была совершенно другая клетка, расположенная в центре так, что все столы, вся обстановка комнаты строилась именно вокруг неё.
   Кто-то просто не стал утруждаться и вбил толстенные, хотя и разные по фактуре, ржавые прутья со второго этажа вниз, пробив потолок, в пол этой лаборатории, приварив мощные железные петли и навесив на них дверь, тоже сваренную из таких же прутьев.
Самым же странным было то, что комната-лаборатория переливалась всеми цветами радуги, поскольку в тех оконных проёмах, которые не были заколочены, стояли цветные, витражные стёкла. Кто-то вырезал из больших витражей куски, подходящие по размерам к обычным окнам, и вставил их туда. Обрезки голов каких-то святых, имён которых человек либо не помнил, либо не знал, обрывочные картины, всё слилось в цветную мешанину.
То и была эта комната: техника, реактивы, витражи и клетка.
   Именно в эту клетку и втолкнули человека, Герберт сам навесил на неё толстый амбарный замок и повернулся к охране:
   - Спасибо.
   Те покивали и вышли, один из охранников запнулся о толстый компьютерный кабель и, ругнулся в воздух.
   Человек отнёсся спокойно к своему заточению. Он походил туда и сюда по клетке, измерил её шагами (получилось семь в длину и пять в ширину), и в конце концов расположился на матрасе, положенном прямо так, на пол. От матраса пахло другими людьми.
   Герберт в это время занимался своими делами. Человек не мог видеть чем конкретно тот занимался пока ходил по клетке, но лёжа на матрасе он мог спокойно за ним наблюдать.
   В комнате, если рассматривать её внимательнее, постоянно обнаруживалось что-то новое, уж слишком она была большая и захламлённая, просто так всё и не осмотришь.
   Так со входа в комнату не был заметен шкаф, небольшая тумбочка. Герберт открыл её, достал оттуда три книги с толстой тетрадью, и прошёл за один из столов, тот, на котором не было компьютера.
   Герберт расположился за ним и положил книги корешками к человеку. Тот смог увидеть названия, хотя и не полностью, потому что книги были старые и рваные. "Синельников Р...", "Дигесты Юстиниана", третья книга выделялась зелёной с золотом обложкой и какими-то узорами, которые человек не мог рассмотреть.
   Выйдя из большой комнаты Герберт вернулся назад через пару минут, неся с собой большую тарелку полную бутербродов и бутылку с водой.
   - Хочешь? - мимоходом спросил он у человека и, не ожидая ответа, скинул ему несколько бутербродов прямо на пол.
   Человек съел один. Хлеб, масло, колбаса - неплохо. Остальные четыре отложил в сторону.
Герберт же поставил всё на стол, снял пиджачок, закатал рукава рубашки и только затем расположился за столом сам. Открыв одну из книг, он погрузился в чтение, временами отвлекаясь, чтобы откусить бутерброд, хлебнуть воды или сделать выписку в тетрадь.
   Человек смотрел на него почти не отрываясь.
   Некоторое время поработав и опустошив тарелку, Герберт отнёс её назад. После, вернувшись, и снова сев, он открыл было другую книгу, но, полистав её, отложил и откинулся на стул.
   - А-а-а-ах... - выдохнул Герберт, глядя в потолок, а потом резко посмотрел на человека. - Ну, как, интересно?
   Человек отрицательно покачал головой.
   - Скучно?
   - Вроде бы.
   - А уж мне-то как скучно...
   Герберт отодвинул стул и закинул ноги на стол.
   - Давай, рассказывай
   - Что рассказывать-то... скажите...
   - Давай уже на "ты", - Герберт говорил расслабленно и довольно, будучи спокоен и сыт.
   - Хорошо, - согласился человек. - Скажи лучше, почему тут окна цветные?
   - Окна?..
   Герберт поднялся со стула, подошёл к витражу и постучал по нему согнутым пальцем. Глухой звук толстого стекла. Герберт пожал плечами.
   - Не знаю. Мы тут работаем уже десять лет. Окна здесь всё те же, что и раньше. Никогда не думал об этом.
   - Десять...
   ...лет?
   Человек рухнул на матрас, его рука, на которую он опирался, подломилась сама собой, и в голове его образовалась форменная пустота, не было ни мыслей, ничего, лишь только стук сердца(очень спокойный) и шум дыхания.
   Вдох-выдох.
   Десять лет?
   Вдох-выдох.
   Вдох-выдох.
   Где-то в момент очередного вдоха в нос человеку ударило едкое зловоние, он закашлялся и, можно сказать, пришёл в себя.
   Он увидел Герберт, сидящего на корточках, и тычущего ему в нос ватку, смоченную нашатырём.
   - Ты чего? - спросил Герберт.
   - Десять лет... - пролопотал человек. - Я же... я же не думал, что так много... Я... казалось, только вчера из дому ушёл, сюда, чтобы еды купить...
   - Какого числа ты ушёл из дома? - снова спросил Герберт, уже пересевший на стул. - Где твой дом? Кто ты такой?
   - Я...
   Человек понял, что ничего не может сказать, что он не помнит ни названий городов и посёлков, ни чьих-либо имён, ничего он не помнит. Знает как куда-то дойти, но название?
   Смотря на тяжёлые человековы раздумья, Герберт хмыкнул и постучал по виску.
   - Мда. Ну, тогда рассказывай, как заразился.
   - Чем? Чем заразился-то?
   - Мда, - повторил Герберт. - Впрочем, чего уж тут удивляться, если ты имени своего не помнишь и десять лет забыл. Ладно... с чего бы начать?
   И Герберт начал рассказывать про то, как над всем миром в один день просто взяла и воссияла Фиолетовая Луна, заменившая солнце. Как сгнила земля и как люди, поевшие её, а тягу к этому обнаруживали в себе многие, сходили с ума: убивали родных, близких, насиловали, творили то, что никогда не сотворили бы во вменяемом состоянии.
   Один маленький город, не слишком-то и большой, полыхал от такого несколько месяцев, а что же было в большой стране, что же было со всем светом?
   - Я не знаю, сколько раз мы видели ядерные грибы на горизонте... - говорил Герберт, безучастно глядя в никуда, а человек его не перебивал. - Прятались от радиоактивных дождей, потом нужно было следить за тем, что ешь, что пьёшь... Это ещё до первой стены было. Ужасное времечко.
   Город остался один, и, возможно, именно отсутствие помощи извне помогло ему - остатки военных и полицейских из старого мир сумели взять в городе власть и обустроить его под себя. Поначалу даже и города не было - был лишь один большой рынок посередь старых многоэтажек. Потом заселили и их. Ещё позже построили первую стену, а потом, когда выяснилось, что любой может оказаться заражённым, и вторую.
   - Я не понял что же это всё-таки за болезнь.
   - Я не знаю. Я занимался этим тогда, - ответил человеку Герберт. - Занимаюсь этим сейчас. Я знаю лишь то, что можно определить заражение по дёснам, это легко.
   - Серыми становятся?
   Герберт кивнул.
   - То есть, заражается тот, кто ест серую землю, и никого из заражённых здесь нет?
   - Точно.
   - А что же... - человек рассказал про танцующих людей, варивших божественный нектар из стариковых стоп
   - Это... Они мирные. Ничего, кроме своего нектара, и не делают. Старик этот - их гуру, он не против. К тому же, у него стопы заново отрастают каждый раз...
   - У всех заражённых отрастают конечности?
   Герберт отрицательно покачал головой:
   - Только у него. Можно сказать, ему особенно повезло.
   С пару минут Герберт и человек ничего друг другу не говорили, потому что человек видел, что Герберт крепко о чём-то задумался и продолжать не спешит.
   В конце концов именно человек нарушил молчание:
   - Ну а... причина-то какая?
   Герберт молча пожал плечами.
   - То есть вообще ничего не известно?
   - А что тут известно? Считай как угодно. Распылили деградат нация, - Герберт отогнул один палец. - Или сбросили мешок особо ядовитых клещей, - второй палец. - Или просто облучили чем-то, - третий палец. - Какая разница? Имеем то, что имеем. Тьфу! - Герберт сплюнул на пол и тут же растёр это ботинком. - Кто бы в этом ни виноват, ну, он получил то, что хотел. Мы проиграли. Если хочет - пусть приходит и забирает что от нас осталось. Блядь.
   Разговор оборвался. Герберт отложил книги, тетрадь, и принялся за работу. Наблюдать за этим было скучно. Человек лёг поудобнее и уснул.
   Ему ничего не снилось, и проснулся он, судя по собственным ощущениям, довольно скоро - в лаборатории разговаривали.
   Человек слушал не открывая глаза.
   - Это что? Мне показалось, ты словно пьесу какую-то цитируешь. Или что-то из Библии...
   - И то и то - схожие вещи, актёрское мастерство нужно и там и там, - голос Герберта.
   - Мне бы твою дикцию! Я аж заслушался.
   - Дело не в дикции, - Герберт говорил торопливо, длинно раздражённо выдыхая. - Говори о том, что тебе нравится, и любой заслушается.
   - Так если изучать всё, что нравится, то никакого времени не хватит!
   Тут уже Герберт отрезал достаточно громко:
- Иван, ты чего хотел?
   - Я, собственно, - у Ивана голос стал извиняющийся. - Я по поводу этого вот.
   - А что он? Спит.
   Человек понял, что говорят о нём.
   - Спит?! Какой материал... Почему ты ещё не...
   - Потому что для этого у меня есть крысы, - перебил Герберт. - А с ним я говорил. Он не помнит ни имён, ни названий, ни то, что десять лет уже прошло. В остальном - очень адекватен. Это гораздо интереснее и показательнее, чем прямо сейчас заниматься вивисекцией.
   - Герберт...
   - Я врач, - он снова перебил. - А не мясник.
   - Герберт! Разгадка близка!
   - Разгадка чего? Бери реактивы и уходи, право. У тебя вообще выходные. Что ты тут забыл?
   - Да я... Странный ты человек, Герберт!
   Дальше человек услышал шаги, лёгкий звон ударившихся друг о друга колб и бутылок, а затем хлопок двери.
   Вздох.
   Снова шаги.
   Фраза:
   - Ещё и эти ебоманые витражи... напомнил, блядь... какой дегенерат их поставил? Никакому свету доступа нет. Даже такому, фиолетовому.
   Человек открыл глаза.
   - Кто приходил?
   Герберт отозвался без
   - Ты подслушивал?
   - Скорее уж не хотел перебивать, - усмехнулся человек.
   - Ну и не перебил. Просто... можно сказать ученик.
   - Так ты врач?
   Не отвечая на вопрос, Герберт подошёл к стенду с мышами, открыл одну из клеток и достал оттуда белую мышь.
   Он закрепил её на железном подносе, мышь ничуть не сопротивлялась, насколько человек мог видеть со своего матраса.
   Только тщательно закрепив каждую из лапок мыши в специальном держателе, Герберт ответил:
   - Врач, химик, всего понемногу. В стране слепых и одноглазый - король.
   - А кто такой... Иван, да?
   - Можно сказать, ассистент... Минуточку, не отвлекай.
   Герберт склонился над одним из столов, и лёжа уже стало не увидеть что там происходит, поэтому человек поднялся и приник к прутьям.
   Стало видно, что Герберт взял скальпель в руки и пока что ничего не делает, просто поглаживая мышь по животику. Из-за того, что он стоял спиной, человек не мог видеть его лицо. Просто ли он стоит? Или задумался? Или ему жалко мышь?
   Лёгким движением руки Герберт срезал мыши щёки, обнажив зубы и дёсны. Тонкий мышиный писк почти не был слышен. Человек молчал.
   Кончиком скальпеля Герберт коснулся десён и хмыкнул, после этого, одним лёгким движением он провёл линию от горла мыши до самого хвоста, и всё так же быстро, сделав ещё пару надрезов, обнажил её грудную клетку и брюшную полость.
   Писк прекратился. Герберт сосредоточенно осматривал вскрытую мышь. Пройдя к столу за тетрадью, за той, в которую он выписывал что-то из книг, он быстро вернулся к мыши и снова начал записывать, но теперь уже порой что-то зарисовывая.
   Это не длилось слишком долго. Уже минут через двадцать Герберт отложил тетрадь, вынес поднос с мышью из лаборатории, и уселся на стул, сняв латексные перчатки.
   - Как видишь, этой мыши тоже не повезло, - сказал он человеку. - У неё ничего не восстановилось. Печально, да?
   Человек нервно улыбнулся в ответ:
   - Надеюсь, со мной не будет как с этой мышью. Не хочу, чтобы меня вскрывали.
   Герберт серьёзно посмотрел на человека и ничего ему не ответил.
   Так и завертелось.
   Остаток
   Когда Иван вышел с выходных, он помог Герберту зафиксировать человека и тщательно его осмотреть, взять у него на анализы кровь и прочие естественные жидкости организма.
   Им это ничуть не помогло, но человека они оба сочли инфицированным, только как-то совсем уж по-особому, и потому оставили его в лаборатории.
   - Ты - первый, кто у нас тут надолго обустраивается! - сказал Иван человеку, немного смущённо улыбаясь. - Остальных мы... ну... ты понимаешь.
   - Понимаю, - ответил человек.
  
  

Intermezzo

  
   Герберт никогда и никому об этом не говорил, но раньше он боялся спать. С самого детства сон был для него провалом в небытие, нырком в очень страшное, непознаваемое. В этом аспекте жизнедеятельности, а точнее в его осознании, как и в осознании многих других аспектов, он видел издевательскую иронию природы.
   Так он и жил всё время до катастрофы.
   Школа - университет - после этого работа в районной больнице, не раз и не два Герберт ловил себя на мысли о том, что он близок к суициду, хотя бы из чистого интереса и упрямства.
   А вот тут вот взяло и случилось.
   Герберт до сих пор помнил этот момент. Это случилось утром. Десятого числа того месяца, который идёт в начале года. Пост, кстати, Герберт не держал, но всё равно пытался быть умеренным, хотя бы в память о матери.
   Он подошёл с чашкой чая к холодильнику, что стоял у окна в кухне, и выглянул в это самое окно, потому что стена напротив как-то странно переливалась всеми цветами радуги.
   Поглядеть было на что.
   Солнце, с ним что-то творилось - словно бы его затмевало тысячью затмений по очереди, но каждое из затмений лишь окрашивало его в разные. Свет пульсировал, словно билось гигантское сердце. И в определённый момент небо полыхнуло красным, солнце засветило ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна.
   Герберт уронил чашку и потерял сознание.
   А когда он очнулся - земля уже была гнилой, а солнца вовсе не было на небе.
   Герберт сразу почуял куда ветер дует уже тогда, когда увидел проезжающий по улице армейский КрАЗ, забитый разной техникой, а может просто в нём проснулась генетическая память. Спешно он собрал всё ценное, забил багажник машины едой, и двинулся на дачу.
   А город в тот момент ещё можно было назвать даже спокойным, просто иногда люди прыгали из окон, иногда делали менее или более странные вещи, да ездили туда и сюда скорые, полиция и машины с синими номерами.
   Герберт с трудом сдерживался, ему хотелось вдавить газ в пол, но машины бились тут и там, Герберту такого не хотелось.
   Выехав из города он всё-таки прибавил скорости, благо дорога была почти что пустая, хотя тут и там тоже дымились машины. Луна светила с неба особенно зловеще.
   В общей сложности на то, чтобы прибыть на дачу, Герберт потратил несколько часов. На то, чтобы разобрать всё привезённое в машине ушли остатки дня. Город заполыхал тем же вечером. Герберт долго смотрел на зарево.
На следующий день он уже готовился встречать соседей. Он не очень хорошо знал их, но был уверен, что они наверняка приедут, но этого не случилось ни в первую неделю, ни в последующие дни, и Герберт понял, что остался совсем один, по крайней мере пока. Может быть он и мог бы переживать, но у него появилось слишком много дел. Очень скоро он понял: всё, что было закопано в землю, тоже как бы сгнило, и есть это стало нельзя, хотя Герберту хотелось. Привыкший мыслить рационально он сразу поймал себя на необъяснимом желании впиться зубами в выкопанную, даже не очищенную ещё от земли картошку. Поняв, что так быть не должно, он выкинул её подальше и отправился искать припасы в соседних домах.
   В тот вечер, усталый из-за перетаскивания солений к себе, он первый раз за долгое время уснул без страха и переживаний, лёг на кровать и отключился.
   В покое и благополучии Герберт жил как настоящий король, понемногу став весь посёлок воспринимать своей собственностью. Каждое утро он просыпался и начинал день с того, что обходил все дома, заглядывая в каждый. У него не было оружия, но сам процесс обхода своих владений доставлял ему удовольствие. После обхода - завтрак, после завтрака - поиск новой еды, Герберт аккуратно исследовал территорию на своих двоих, и держался подальше от большой трассы. Как-то раз, увидев издали компанию людей, идущих из города куда-то в сторону, Герберт внимательно следил за ними пару часов, но ни словом ни делом не дал понять, что он рядом.
   Спокойная жизнь Герберта закончилась когда к нему приехали.
   Это произошло в один из дней, ближе к обеду, когда Герберт лежал на крыше своей дачи и читал "Божественную комедию" (ему нравилось содержание, хотя слог он считал немного архаичным). Он ещё издали увидел едущую по просёлочной дороге машину и, немного напрягши память, вспомнил, что это машина Ивана, поэтому не стал прятаться и спустился вниз, спокойно сложив руки с книгой на груди.
   Герберт слышал, как машина остановилась за забором, как её двигатель заглох, как хлопнула дверь. В железные ворота застучали.
   - Иван? - спросил Герберт, подойдя к ним.
   - Да-да! Открывай!
   Герберт открыл, Иван бросился к нему, Герберт всё так же стоял сложив руки.
   - Ты живой! Я просто... не думал... - Иван протянул руку, Герберт её пожал. - Я уж думал, что ты не выжил! Полгода ни слова...
   - Я уехал ещё в самом начале.
   - Уехал?
   Иван оглянулся, не видя машину Герберта, которую тот давно отогнал в удобный соседский гараж, слив бензин и сняв аккумулятор для сохранности.
   - Так... так как ты тут?
   Герберт пригласил Ивана в дом и всё ему рассказал. Иван в ответ поведал о том, что происходило в городе.
   И по словам Ивана всё шло на лад. Несмотря на отсутствие связи с правительством и треть населения, сошедшего с ума, всё удалось взять под контроль. Город наводнили вооружённые люди в чёрной спецодежде и подчиняли себе всё словом и силой.
   - Главный-то у них - бывший силовик, - рассказывал Иван, попивая чай. - Вроде бы бывший замполит...
   - И что, все - бывшие военные? - Герберт флегматично помешивал сахар в чашке, смотря на закручивающуюся воду.
   - Менты, военные, да, - кивнул Иван. - Сейчас пытаемся разобраться со всем, отделить этих...
   - Пытаемся?
   Иван криво улыбнулся.
   - Ну... типа... я с ними, да. Они восстановили больницу. Не всех, врачей нет пока. Бывших санитаров ищем, хоть что-то. Тебя долго искали...
   Герберт наконец отхлебнул из своей чашки. Чай к этому моменту уже остыл и казался приторнее, чем был на самом деле.
   - Так что это вообще такое было-то? Эта луна... всё происходящее... где солнце? Что происходит?
   В ответ Иван лишь пожал плечами и заговорил как-то виновато, всё так же криво улыбаясь:
   - Никто не знает... Может бактериологическое оружие? Химическое?
   Герберт покачал головой:
   - Заражены не все. И эта луна ещё... почему? Что такого могло случиться, чтобы солнце сменилось на луну? Планета остановилась?
   - Тогда сейсмическое?
   - Это ирония была, - Герберт нахмурился. - Если бы планета остановилась... ай... - он махнул рукой и допил чашку одним махом. - Так ты говори зачем приехал.
   - Я, эм...
   - Ну?
   Иван отставил чашку и посмотрел на Герберта прямо, иногда опуская взгляд, но затем снова пытаясь смотреть ему в глаза.
   - Нам нужны врачи, Герберт. Поехали со мной? Там... там всё хорошо, правда. Без тебя вообще никак, никого не осталось...
   Он ещё долго говорил молчащему Герберту, который не отвечал, обдумывая. Остаться? Он понимал, что мог, и Иван не смог бы ему помешать, но ведь если врачей действительно нет, то всё равно приедут и заберут, только силой. Уезжать? Куда? Да и зачем?
   Поэтому в один момент Герберт остановил Ивана:
   - Ладно.
   И уехал с ним в город.
  

*****

   Человек сидел в клетке уже неделю и жизнь его была однообразна. Бесчисленные анализы, диетическая еда, минимум рассказов об окружающем мире. Он пытался ухватывать какие-то крупицы звуков из открывающейся двери, или высматривать что-нибудь сквозь цветные окна, но это мало к чему приводило. Люди за окнами всё так же шумели и торговались, а из открытых дверей слышался лишь скрип досок пола.
   Иван видел эту жажду знать о том, что происходит, но человек никак не мог понять, что он об этом думает. Прикосновения Ивана к его рукам, во время забора крови, были всё так же очень осторожны, и сам он никогда не приближался к клетке очень близко, на любые вопросы либо не отвечал вовсе, либо отвечал очень расплывчато:
   - Как дела-то? Что происходит на улице? Может выпустите меня?
   - Всё в порядке, ты не волнуйся! Всё правда будет в порядке!
   После этого Иван криво улыбался и, пряча глаза, брал какой-нибудь очередной анализ.
   Герберт - другое дело. Много евший, много читающий, не стесняющийся закинуть ноги на лабораторный стол, что приводило Ивана в шок, он относился ко всему очень спокойно.
   Именно у него человек и решил спросить, что происходит, когда Ивана в лаборатории не было:
   - Герберт! - позвал он.
   Поначалу тот не ответил, потому что спал.
   - Герберт! - повторил человек.
   Герберт всхрапнул, поморщился и открыл глаза. Спустив ноги со стола, он поднялся со стула.
   - Чего тебе?
   - Что происходит снаружи?
   - Снаружи?
   Подойдя к витражу, Герберт открыл его, впустив в лабораторию шум улицы, людей и прохладный воздух.
   - Дождь был.
   - Дождь... - мечтательно произнёс человек и протянул руки к открытому окну. - Давно не был под дождём... Столько всего прошёл по пути сюда, а под дождь ни разу не попадал, представь себе.
   Герберт внимательно посмотрел на человека и подошёл к клетке поближе, сел за стол.
   - Рассказывай.
   - Что? Где я был?
   Герберт кивнул и человек начал.
   Первым делом он рассказал про своего отца, который внезапно появился из ниоткуда, несмотря на то, что ранее был убит.
   - То есть, твой отец - убийца, маньяк, так?
   - Именно, - подтвердил человек. - Он сам об этом рассказал, когда я ребёнком был.
   - И ты его убил.
   - Проломил голову молотком.
   Герберт усмехнулся:
   - Да, это, своего рода, просветление, поворошился ты в его голове... А потом он ожил. После того, как всё это началось, с гнилой землёй и фиолетовой луной, так?
   - Да.
   - Странные дела. Ладно, ты рассказывай дальше, чего уж там.
   И человек продолжал рассказывать, поведав, как ушёл за едой, как оказался в арройо, а потом в степи, на дне высохшего озера, полном кораблей, которые уже никуда не поплывут.
   - Интересно, - ответил на это Герберт, к этому моменту уже расправившийся с тарелкой бутербродов. - Судя по тому, что ты описал, это не Россия... и если бы ты говорил правду, то это значило бы, что ты оказался в другой стране просто долго идя по железной дороге. Ты не ел, не пил и оказался там быстро, так?
   - Да, конечно.
   - Хм... - задумчиво стуча пальцем по тарелке, Герберт снял очки другой рукой и отложил их в сторону. - Пока что выглядит так, словно ты это всё выдумываешь, уж извини. Ну, либо ты сам веришь в то, что это было, но этого не было. Ты понимаешь?
   Человек прищурился, обдумывая слова Герберта. Дискомфорта они у него не вызвали и злости тоже, они не колебали его уверенности в том, что всё произошедшее действительно было, а то, что он не верит, ну...
   - ...ну, не веришь, и что? Я же просто рассказываю. Можешь не верить, - пожал человек плечами. - Мне даже почти всё равно.
   - Интересно, - ответил Герберт. - А что было дальше?
   Дальше человек рассказал про то, как пришёл к чёрной женщине-лисе и жил у неё, как сын, долгое время. Вспоминая это, человек улыбался. Это действительно были хорошие времена.
   - Я был ей сыном, представляешь? В смысле, я сейчас понимаю, что такое невозможно, но там это всё казалось, ну... словно так и должно быть. Она кормила меня всякой едой, типа там супами из требухи, - у человека заурчало в животе, когда он это вспомнил. - Я ходил с ней к кострам, у которых мы танцевали. Ведь такого не должно было быть, я белый. Но это было.
   - Всё смешалось... - задумчиво сказал Герберт. - Ты так рассказываешь, что мне захотелось побыть на твоём месте.
   - Вряд ли ты бы захотел, - ответил человек. - В конце концов меня убили и съели.
   Герберт смотрел на человека с интересом, поэтому тот рассказал, как спас замороженного во льдах человека, путешествовал с ним, а после добрался до леса, где и встретил Бабу Ягу, которая его убила и съела. Герберт слушал это не отвлекаясь, внимательно, он поднялся со стула лишь один раз, чтобы дать мышам корм.
   Человек же продолжал. Некоторые моменты он не мог поведать, то, что было, когда он был мёртв, например, но всё остальное пытался рассказывать так подробно, как только мог.
   - Мда, - сказал Герберт, когда человек закончил. - И каково оно, быть мёртвым?
   Уже открыв было рот, чтобы ответить, человек понял, что рассказать об этом не может, а потому сказал:
   - Сложно. Это невозможно описать.
   - Так или иначе - ты жив, - подытожил Герберт. - Значит, тебе очень повезло. Ты можешь не бояться небытия.
   - Возможно... - уклончиво ответил человек. - Страх есть, но он совершенно не такой, как был раньше. Скажем так, с тех пор, как всё произошло, я думаю совсем о других вещах.
   - Совсем о других вещах... - Герберт крепко задумался. - Совсем о других вещах, да...
   Повиснувшее молчание прервала только хлопнувшая дверь. В лабораторию вошёл Иван.
   - Герберт. Что тут у тебя?
   - Да вот, разговариваем... - он был всё так же задумчив.
   - Разговариваешь? С ним?
   Иван криво улыбнулся, человек пожал плечами, Герберт одним движением надел очки и посмотрел на Ивана, сведя брови.
   Тот, не замечая (или не хотя замечать) этого, подошёл к столу, за которым сидел Герберт.
   - Что по результатам?
   Голос у Герберта теперь стал флегматичный и очень усталый.
   - Всё то же, что и было раньше. Ничего выделить невозможно, словно бы кровь обычного человека.
   - Кал? Моча?
   Герберт покачал головой.
   - Совершенно обычные.
   Иван заходил, забегал по лаборатории, от стола к столу, быстро шевеля ногами и сцепив руки.
   - Они отберут у нас дом!
   - Ну и отберут. В другой переедем.
   - Это же... это же такой дом! Им нужны результаты, а их нет!
   - Ну, нет и нет.
   Человек быстро вставил:
   - А что за результаты?
   Герберт и Иван посмотрели на него, но Иван тут же отвернулся, а Герберт ответил:
   - Начальство. Хотят понять причину того, что с вами, заражёнными, происходит. Они военные. Ты же знаешь, кто такие военные?
   - Да, конечно.
   - Ну, вот. А у них...
   Иван стукнул кулаком по столу:
   - Да что ты несёшь?! Зачем ты с ним разговариваешь?!!
   Герберт слегка наклонил голову и посмотрел на него поверх очков, вздохнул, и продолжил.
   - У этих военных привычка - вынь им, да положь. А результатов нет. Единственное, что мы точно знаем, у вас у всех серые дёсны. Иногда с белыми точками - это плесень, грибковые колонии.
   - Понятно... - человек сразу же поскрёб пальцем дёсны. - Вроде бы нет ничего.
   - Ну, так ты землю и не ел, тебя из неё слепили. Если верить, конечно.
   - Что?! Слепили?!! Да ты... Его россказни? Герберт, есть лишь один метод...
   - Я не вивисектор.
   - Герберт...
   - Я уеду.
   - Герберт!
   - Не кричи на меня.
   Герберт поднялся со стула, подошёл к своему столу и снова сел за него. Снова закинул ноги на стол.
   - Чёрт... - сказал он вяло и расслабленно, словно не было рядом красного от напряжения Ивана. - Окно не закрыл. Закроешь? - сказал Герберт Ивану. - Нет? Закрой, пожалуйста...
   Иван быстро подошёл к витражу и раздражённо захлопнул его.
   - Спасибо, - поблагодарил Герберт. - Результаты... тебе нужны результаты? Притащи сюда этого гуру. У него стопы отрастают. Идеальный кандидат.
   Взгляд Ивана человек не мог видеть, потому что тот стоял к нему спиной, но Герберт, посмотрев на Ивана, вздохнул:
   - Да-да, - после чего сказал уже жёстко и даже немного с угрозой. - Хочешь кого резать - режь крыс. Или своего гуру. А единственный экземпляр, который говорит адекватные вещи, не трогай.
   - Я... я...
   Иван хватал ртом воздух, а потом резко отрезал:
- Я об этом доложу.
   Герберт снова вздохнул, точнее, сказал на выдохе:
   - Докладывай... - и добавил. - Ты работать сегодня будешь или нет?
   Иван подошёл к столу с химическими приборами и загремел пробирками, Герберт остался сидеть на стуле.
Человек внимательно следил за ними обоими.
   Герберт поначалу просто сидел расслабленно, а потом взял стопку бумаг и начал что-то писать. Заполнять? Проводить расчёты? Человеку не было видно. Ясно он мог наблюдать лишь то, как Герберт ёрзает и постукивает ногой, чиркая ручкой. Он напряжённо поджимал губы и часто стрелял глазами в стороны.
   Иван работал совсем иначе. Он как-то съёжился, словно ему не хватало места, корпя над столом. Его лицо всё ещё было скрыто, но потом он повернулся и человек поразился тому, насколько оно безмятежно и спокойной. Впервые за всё время, что человек видел Ивана, тот выглядел умиротворённым.
   Человек долго смотрел на Ивана, и лишь потом заметил, что за ним самим всё это время наблюдал Герберт. Иронично улыбнувшись, он кивнул человеку и снова погрузился в свои бумаги.
  
  
  
   7Седьмая глава. Человек, город и тёмные рыцари
  
   К чему человек долго привыкал, так это к постоянному людскому шуму, всё-таки рынок располагался совсем уж в двух шагах. Людской говор, шарканье шагов, тарахтящие генераторы - всё это никак не могло его оставить, потому что стоило Ивану и Герберту уйти из лаборатории, человек не мог сосредоточиться на чём-то ином, его мозг постоянно цеплялся за эти звуки.
   С утра обычно первым приходил Герберт. Он, зайдя в лабораторию, первым делом кормил человека тем, что ел сам. После он выносил из клетки помойное ведро и чистил саму клетку, приковав человека наручниками к прутьям, конечно. С ним было более или менее приятно. Человек ощущал, что Герберт его ничуть не боится, проявляя лишь осторожный интерес.
   Иван - дело иное. Он и выглядел-то, по сравнению с крупным, тучным Гербертом, лишь его аверсивным подобием: тоже неподтянутый, с выступающими боками и животиком, но при этом близкий к худобе, с тщательно выбритым лицом, жидкими светлыми волосами на голове и какой-то странно тихий. Если Герберт стал человеку понятен, хотя и далеко не целиком, то Иван оставался загадкой, но при этом загадкой, которую разгадывать не хотелось.
   Уже привыкши к тому, что каждый день по три раза в день у него берут анализы, человек каждый же день спрашивал:
   - И когда же вы меня отпустите?
   Герберт обычно улыбался и пожимал плечами, Иван же вообще с человеком говорить не очень любил.
   Так и шли эти дни. Работа двух учёных днём, из развлечений лишь шум людей за окном и больше ничего. Конечно, слушать разговоры людей казалось интересным, но лишь поначалу, да и делать это было слишком трудно. Слишком много этих разговоров звучало снаружи.
   Чаще всего в лаборатории работал именно Герберт, Ивана человек видел очень нечасто, тот либо приносил документы, либо забирал их же и уходил. Но в те редкие моменты, когда ему требовалось заниматься исследованиями, нельзя было не заметить, его увлечённости.
   В обычное время какой-то излишне тихий, но нервный, дёргающийся, он работал так, словно это его успокаивало.
   В один из дней, когда Ивана не было, человек спросил Герберта:
- Почему Иван не работает здесь?
   Герберт, в это время швырявший скомканные бумажки в мусорное ведро, ответил, не отвлекаясь:
   - Потому что у него другие дела, он тут главный, не я. На нём документы, доклады мэру... - поморщившись, Герберт особенно сильно швырнул бумажку и она перелетела через ведро.
   Закряхтев, учёный поднялся со стула и подобрал её с пола.
   Человек немного помолчал и снова задал вопрос:
   - А почему этим не можешь заниматься ты?
   - Ну, ты головой-то подумай, - усмехнулся Герберт. - Видел ты тут хоть раз кого-то, кроме меня или Вани? - человек молчал. - Вот то-то же.
   - А...
   - Почему?
   - Да, - кивнул человек.
   Герберт вздохнул и подошёл к клетке поближе, взял стул и сел прямо перед ней, чтобы смотреть на человека.
   - Да потому что совки. Были совками и остались совками... А когда говоришь им это напрямую - злятся. Лучше мне с нашим мэром не видеться. Слишком будет глупо: пережить апокалипсис и получить пулю в лоб от новой власти, - Герберт развёл руками. - Глупо, но, впрочем, логично. Твоя очередь.
   - Что "моя очередь"? - удивился человек
   - Твоя очередь что-нибудь рассказывать. Работы нет, а на волю тебе никак.
   - Что рассказать-то? - человек неловко улыбнулся. - Я всё рассказал... Как жил, как потом сюда пришёл, как...
   Герберт поморщился:
   - Да я не о том, гссссподи. Расскажи лучше каково это, - он оскалил зубы и ткнул пальцем себе в дёсны.
   Человек ответил:
   - Оу, - и крепко призадумался. - Ну... нормально, наверное? А ты сам не видишь?
   - Вот то-то и оно, что не вижу. Галлюцинаций у тебя не вижу, неадекватного поведения не вижу.
   - Неадекватного поведения?
   - Ну, клетку ты, допустим, говном своим не мажешь, это было бы неадекватно.
   Взгляд человека сам собой метнулся к стоящему в уголке клетки ведру.
   - Правда, неадекватно...
   - Ну так всё-таки. Я наблюдаю за тобой и не могу увидеть какого-то яркого проявления... ненормальности.
   - Может это из-за того, что я нормальный? - человек снова неловко улыбнулся
   - Я сказал "яркого", - Герберт прищурился. - Нормальные люди не рассказывают про то, как шли несколько лет подряд по железной дороге и оказались за тысячи километров от дома, а потом вернулись назад. Ты же сам понимаешь, что этого не может быть.
   - Правда? А как же земля сгнившая...
   - Какое-то оружие массового поражения нового типа.
   - ...и луна фиолетовая?
   - Тоже оружие. Массового поражения. Оно сделало что-то с атмосферой...
   - И заменило солнце на луну, да? - человек покрутил пальцем у виска. - Знаешь, я может и ненормальный, но даже я понимаю: так быть не должно. Как ты можешь это объяснить?
   Герберт нахмурился и не очень уверенно ответил:
   - Как-нибудь.
   - Как-нибудь? Хороший ответ, - человек тут же понял, что звучать это могло не очень вежливо, и потому сразу добавил, ведь расстраивать Герберта ему не хотелось. - Нет, правда, хороший. Это правда то, что сказал бы я, если бы не прошёл через всё это сам.
   - Звучит очень снисходительно. Не люблю снисходительность... Мда, - Герберт снова прищурился, но при этом скривил губы, словно вспомнив что-то такое, что не хотел вспоминать. - В какой-то мере мы оба с тобой ненормальны. Ты - потому что рассказываешь мне эдакую чушь. Я - потому что я тебя сижу, слушаю, и разговариваю, вместо того, чтобы вскрыть тебя.
   - А как же тот гуру? - заметил человек
   - Не о нём речь тебя же тело из гнилой земли, как ты говоришь. Интересно, что у тебя там внутри?
   Человек приложил руку к груди.
   - Стучит.
   - Кто докажет, что там сердце, а не камень? И не ком земли?
   - Вроде бы именно сердце. Я не думаю, что если меня вскрыть, то это как-то поможет.
   Герберт улыбнулся и кивнул:
   - Ничем не поможет. Но надо же хоть что-то делать? Как-то пытаться понять... не знаю. Иногда думаю: даже если поймём, что делать, что будет потом? Заражённых уже полно. Вылечить всех? А как? Единственный химик у нас в городе - я, Иван - биолог, он ничего в этом не смыслит. Даже если мы найдём лекарство, мы не сможем выпускать его массово. Будет только обиднее и глупее.
   Немного помолчав, человек спросил:
   - Тогда зачем всем этим заниматься?
   - Надо же заниматься хоть чем-то!
   - Почему не чем-то полезным? Почему вообще этим занимается химик?
   Герберт долго ничего не отвечал, сначала просто сидя на стуле без движения, а после, чмокнув губами, и начав раскачиваться. Человек наблюдал за ним не моргая, словно боясь что-то упустить, но Герберт ничего такого не делал.
   - Потому что совок, - наконец ответил он, начав говорить одновременно с тем, как перестал раскачиваться. - Ебаный, в рот его ебал я, ебаный совок. Они хотят лекарство и поставили на это меня и Ивана. Я - химик, Иван - биолог, смысл всего этого? Вроде бы мы что-то пытаемся сделать. А вроде бы и нет. Коллективное, блядь, сумасшествие, - Герберт улыбнулся так, что ещё чуть чуть и оскалился бы. - Может и правда, что это ТЫ нормален, а я нет. Ведь живёте же вы, заражённые, как-то со своим говном в голове. Живут эти ебаные совки, с тем, что им нужно найти лекарство, хотя тут не о нём думать надо. А я? А что я? Разговариваю с одним сумасшедшим, выполняю приказы других. Да, я блядь, ещё более ебанутый, чем все вы! Ещё более ебанутый!
   Герберт захохотал и поднялся со стула. Он перестал смеяться сразу же, как сделал это. Он посмотрел на окна:
   - И витражи. Эти грёбаные витражи. Думаешь, они пропускают свет? Нихуя они не пропускают. Они лишь заграждают. Молчи. Просто молчи, не говори ничего, иначея в самом деле возьму скальпель и выпотрошу тебя.
   Герберт встал и отошёл к стенду с крысами. Взяв одну из них, он закрепил её на железном своего рода противне и начал препарировать. Он работал не так спокойно, как первый раз на глазах у человека. Руки его мелко подрагивали. Человек наблюдал.
   В конце концов...
   - Чёрт!
   Неловко двинув рукой Герберт убил крысу раньше, чем хотел и быстро почти что выбежал с противнем из лаборатории в другую комнату, где что-то загремело, послышался скрип металла по металлу и шум бегущей воды, потом снова скрип и шум прекратился.
   Герберт вернулся в лабораторию с красным, влажным лицом, и мокрыми руками.
   - Я домой. Удачи.
   - Что? Уже? Ведь рано пока...
   - Ивана здесь нет.
   Подхватив свой серый пиджак со стула, Герберт снова вышел из лаборатории. Человек услышал его шаги, затем звук открывшейся входной двери и резкий её хлопок.
   Человек остался один.
   Он поднялся на ноги, засмеялся, подпрыгнул, и затем снова лёг на матрас, закинул одну ногу на другую и закрыл глаза. В лаборатории ему было не на что смотреть, потому что всё уже было видено и слышано им не раз и не два: эти унылые столы, эти шуршащие своими опилками, попискивающие крысы. Лишь цветные витражные стёкла выделялись, но уже не так сильно, как в первый раз. Лаборатория уже успела его порядочно измучить, ведь он знал каждый уголок этой огромной комнаты, всё, что он мог заметить из клетки, он уже заметил не по одному разу.
   Нет, у человека было другое развлечение, которое начало поглощать его тогда, когда обессиленный скукой он лежал на своём матрасе и пытался развлекаться, представляя себе цветные фигуры. Они возникли в темноте закрытых глаз и тут же исчезали, но времени для практики у человека было действительно много и поэтому он практиковался.
   Когда у него начало получаться сохранять эти цветные квадраты и ромбы, человек начал представлять себе что-то более сложное, более масштабное.
   Иными словами: он начал строить себе дом.
   Человек не мог вспомнить где он прочёл про это, либо ему рассказывал об этом отец, говоря, что ещё древнеримские ораторы занимались подобным, либо же просто увидел, давно ещё, в старой документалке по телевизору, или же прочёл об этом в какой-то книге. Но его это занимало. Конечно, можно было представить себе весь дом сразу, но было бы это интересно? Человек рассуждал в том ключе, что раз свободного времени у него много, и неизвестно ещё когда его выпустят, а то и выпустят ли вообще, то...
   - ...что же это будет? Кирпичи? Или дерево? Я не знаю таких пород деревьев...
   Начав с придумывания крыльца, человек вспомнил, что дома вообще-то нужно начинать с фундамента, а потому начал именно с него. Где же располагался этот дом? Чего уж тут мудрить - где-то далеко, где близок лес, но не так, чтобы грозить поглотить строение, где рядом речка, но не настолько, чтобы, разлившись в дождь, затопить порог.
   Фундамент готов.
   А что же всё-таки с...
   - Чем занимаешься?
   Человек открыл глаза и увидел Герберта, смотрящего на него с интересом. Тишина стояла удивительная.
   - Да вот, - ответил человек. - Отдыхаю. А что, ты же уш... - тут он замолчал, потому что внезапно понял, что за подготовкой фундамента прошёл остаток дня и то, что раньше было бы ночью, наступило утро, Герберт пришёл на работу. - Да, просто отдыхаю.
   - Ты хотел сказать что-то другое?
   - Просто не заметил, как ночь прошла, - человек подумал, что надо бы оправдаться, а потом быстро добавил. - Такие сны снились...
   - Сны? - переспросил Герберт. - И что же тебе снится?
   - Дом.
   Герберт иронически вздохнул:
   - Ну, тогда сочувствую.
   - В смысле?
   - Я бы не смог назвать домом место, где убили мою мать.
   В человеке что-то полыхнуло, он с силой сжал прутья клетки, но Герберт этого не заметил, потому что отвернулся, а когда он повернулся назад, то человек снова был спокоен.
   Герберт подошёл к клетке поближе:
   - Извини за вчерашнее, - сказал он. - Я сорвался на тебя, моя вина.
   Человек осторожно ответил:
   - Ничего... - и тут же спросил. - Из-за чего сорвался-то?
   - А из-за чего срываются? Потому что достало... - Герберт тоскливо вздохнул. - Не то достало, что лекарства нет, что страны нет, что ничего нет... Достало, что всё... что словно ничего не менялось, понимаешь? Представить не можешь как... ай, не обращай внимания.
   Тут нечего было ответить и человек молчал. После он повернулся к витражному окну и посмотрел на него. Потом перевёл взгляд на Герберта, снова. Тот уже отошёл к столу и занимался своими делами.
   - Герберт?
   - Что?
   - Когда меня выпустят?
   Герберт повернулся, глубоко вздохнул:
   - Может быть когда-нибудь. Не сейчас.
   - Мне нужно домой. Мне нужно купить еды и уйти. Меня ждёт отец.
   - Так сильно хочешь вернуться к человеку, который уб...
   - Герберт! - оборвал человек
   Герберт снова вздохнул:
   - Это зависит не от меня. А даже если выпустить тебя прямо сейчас - ты не сможешь ничего купить. Рынок закрыт. Не слышишь?
   Человек прислушался и в самом деле, он понял, что этого фонового шума, который был постоянно, больше нет, и тишина стоит удивительная.
   Герберт продолжал:
- Все разъехались по своим деревням. Будут тут месяца через три только.
   - А я хочу домой.
   Человек встал с матраса. Он ощущал, как по коже у него словно бегали тысячи мурашек, а мышцы рук и ног будто начали обвисать от бездействия. Человек осмотрел руки и ноги опасаясь, что это правда так, но, нет, мышцы по прежнему были тверды и рельефны.
   - Домой хочешь, - хмыкнул Герберт, всё так же глядя на человека с лёгким прищуром и странно поджатыми губами. - На какое-то время я подумал, что ты и правда хочешь домой. Но ты же врёшь. Выпустить тебя - пойдёшь шляться по городу и делать всякую чушь. Мазать говном стены.
   - Здесь я их не мажу.
   - А кто тебя знает? Притворяешься, быть может. Я же не знаю, хочется тебе или нет.
   Коротко хохотнув, Герберт отвернулся к столу и начал работать.
  

Intermezzo

   Как вошли, Иван встал почти навытяжку перед сидящим за дорогим дубовым столом (откуда он тут, интересно?) бонзой. Герберт вёл себя более раслабленно, и специально выставил живот как можно дальше, из внутреннего чувства протеста, потому что хозяин кабинета не даже не предложил им сесть, расслабленно и квёло смотря на гостей.
   Пожилой человек с короткими седыми волосами лениво посмотрел сначала на Герберта, а потом на Ивана:
   - Вань, так что же, это он и есть?
   - Да, Павел Степанович, - Иван, как обычно, говорил спешно, чуть ли ни тараторя. - Вот, как только прибыли, так сразу к вам...
   - А что, - продолжал пожилой, говоря медленно и лениво. - Через посты-то нормально проехали? Пустили вас? А то у нас тут кого-то постреляли...
   Иван побледнел, а пожилой коротко хрюкнул, смеясь:
   - Да шучу. Шучу, не трухай, Ваня... - он положил руки на стол, наружной стороной ладони к Герберту и тот увидел старые остатки татуировок на его пальцах. - Так что, ты давай, рассказывай. Ваня мне про тебя говорил, но я считаю, что раз пришёл - то сам и говори, так что давай, говори.
   - Полонский Герберт Абрамович.
   - Абрамович? - пожилой скорчил лицо, обнажив золотые коронки. - Хотя хули удивляться, если уж кто после конца света и выживёт, то тараканы и жиды, правда? Ха! Ха-ха! - он затряс щеками в том же хрюкающем смехе
   Иван побледнел ещё сильнее, а Герберт улыбнулся:
   - Ну, жид здесь я, так? А вы тогда кто?
   Пожилой тут же перестал смеяться:
- Я не понял, ты че... - он поднялся со своего места и оказался ростом Герберту самое большее по плечо. - Ты че... смешно, бля? Работа не нужна?
   - Извините, - ответил Герберт.
   - Вот то-то же...
   Пожилой сел назад:
   - Во. Вот это правильно. Так, в общем... Да. Я - Павел Степаныч я, Феоктистов, но ты зови Павлом Степанычем, понял?
   Герберт кивнул. Всё это он уже знал, потому что Иван уже успел кое-что рассказать ему по пути в город. Павел Феоктистов до Происшествия успел послужить в органах, потом за что-то сел, выйдя - организовал небольшое охранное агентство. Герберт надеялся, что Феоктистов окажется человеком тёртым и адекватным, но...
   - Понял, Павел Степанович.
   - Ага... Ну, короче, ты сам видишь, что у нас тут. Полный город сумасшедших, а за городом их ещё больше, бля. Стену даже строим, - Герберт видел стену, когда они въезжали в город. Ему это показалось забавным возвращением в средневековье. - В городе таких тоже дохуя. Бегают, творят всякое. Недавно мои пацаны квартиру вскрыли, а туда какой-то ебанат трупов натаскал. И сидит, кукол из них делает.
   - В смысле, "трупов"? - уточнил Герберт. - Убил или...
   - Я бы так и сказал, если бы он их замочил! Слушай, бля! Говорю же, собирал жмуров ночью и к себе стаскивал, ну. Мои его, правда, порешили. Подумали, он их убивал. Оказалось, нет. А он плакал ещё и просил жмуров не трогать, типа, он их зашивает, прикиньте, да?
   - Вы сказали, что таких полно...
   - Да. Это, типа, проблема. В душе не ебу что произошло. Распылили над Россией что-то, что ли... Ебаные пиндосы...
   - Почему именно они?
   - Ну а кто ещё-то?
   - И правда, железная логика.
   Павел Степанович едко прищурился, Герберт всеми силами старался не осклабиться. Вроде ему это удалось, потому что Феоктистов продолжил:
   - Вот, говорю, бишь, таких ебанутых - полный город. У нас был один ебанутый поп, так он за собой самых отбитых увёл, но те, что остались, просто пиздец. И нужно их вылечить.
   Герберт посмотрел на Ивана, тот в первую секунду этого не заметил, но после перехватил взгляд Герберта и вздрогнул.
   - Ч...что?
   - Че?
   - Павел Степанович, мы в работали в больнице, но... Иван - врач общей практики. Я вообще врач-лаборант.
   Феоктистов снова едко нахмурился и посмотрел уже на Ивана:
   - Так ты врал? Почему говорил, что он химик?
   Герберт спешно вмешался:
   - Я правда химик, просто увлекался помимо университетской программы.
   - Ну так чего вы мне оба втираете тут? У нас от вашей больницы все приборы остались, всё, что надо. Берите, исследуйте, ищите лекарство.
   - Послушайте, - Герберт немного вспылил. - Это не моя специальность, понимаете? Я анализы проверял. Кал, мочу, - после этих слов Феоктистов снова хрюкнул и Герберта это подстегнуло ещё больше. - Как химик я могу... не знаю. Взрывчатку могу сделать. Может что-то из наркотиков. Нужно? Но не вакцину.
   - Взрывчатки жопой ешь... - махнул рукой пожилой. - Наркоту? Да зачем, тоже дохуя, не, я своим запрещаю. Раз это всё умеешь, то и с лекарством разберёшься, хули там.
   - Но...
   - Не спорь, лепила. Давайте... Ваня, дальше сам, короче, всё. На выход. Ко мне сейчас центровые на доклад придут.
   Феоктистов снова замахал руками, словно разгоняя воздух, и Иван ринулся к выходу. Герберт пошёл за ним. Заговорили они только выходя из здания. На большой площади, расчищенной от разного мусора, устанавливали палатки. Выйдя из здании мэрии, Герберт остановил Ивана взмахом руки, и полез в карман за сигаретами. Закурил одну.
   - Спасибо тебе, конечно, Иван... прости, Ваня.
   Взгляд Ивана стал очень укоризненным.
   - Зачем ты так? Ну, да, человек простой, неотёсанный...
   Герберт вздохнул:
   - Он меня жидом назвал.
   - Не сочти за оскорбление, будто бы тебе привыкать...
   - Вот я не знаю что хуже сейчас: его слова или твои?
   - Прости пожалуйста!
   В ответ Герберт молча махнул рукой, втянул сигаретный дым полной грудью и выдохнул так же, долго, шумно, успокаиваясь.
   - Ладно, - наконец сказал он. - Понимаю. Бывает. Я в самом дле привык... Давай отойдём, что ли. Не тут же разговаривать. Уверен, что если кто услышит что, ему сразу доложат.
   Иван и Герберт двинулись, огибая места, откуда рабочие волокли мусор.
   - Герберт, не стоит так к нему относиться. Просто он такой человек.
   - Мне от этого не легче. К тому же, ты что, в самом деле считаешь, что мы сможем разработать лекарство? Ты же не идиот.
   - Почему... ну послушай, мы же правда можем! Хотя бы попытаться...
   - Иван, ты правда не понимаешь? Этот твой Павел Степанович - совок, и даже хуже, цапок какой-то. Он за копейку удавится. Ты представляешь, что он сделает с нами, когда поймёт, что мы не можем предоставить лекарство?
   - Слушай, да чего ты... - Иван воровато оглянулся. - Это долгий процесс, мы можем тянуть это не один год. А там видно будет.
   - Умрёт либо шах, либо ишак, либо я... Знаешь, я бы отказался. Но если я уеду - за мной приедут пацаны Совка Совковича. Спасибо тебе, Ваня, удружил ты мне.
   Герберт сплюнул, оглянулся. Ни одной урны вокруг не было. Досадливо крякнув, Герберт загасил окурок о стену и сунул его в карман пиджака. Раз ничего не изменилось, то смысл меняться самому?
  
   Цветное окно стало для человека самым настоящим, не фигуральным, окном в мир, который теперь казался ему точно таким же разноцветным, как это окно. Когда его не отвлекали учёные и когда он не строил дом, человек просто лежал и смотрел в окно. Он смотрел в окно, когда подтягивался в клетке, прыгал и отжимался, хотя делал это, разумеется, втайне от Герберта и Ивана. Вроде бы даже этого окна хватало, но то, что ничего не менялось, причиняло человеку дискомфорт.
   Поэтому человек невероятно обрадовался, когда в очередной раз проснулся от сначала мягкого, а потом более настойчивого, твёрдого постукивания капель по подоконнику.
   Человек открыл глаза. Лаборатория, прутья, не то. Звук, что за звук? Поначалу человек не понимал, что это такое, но потом вспомнил...
   - ...дождь? Это же дождь!
   Впервые с момента, как сгнила земля, человек увидел смену погоды.
   А дождь-то оказался всем дождям дождь, он начался очень тихим, неуверенным, но понемногу становилось понятно, что зарядил он надолго.
   Человек смотрел на окно, по которому стекали капли, и слушал этот становящийся всё настойчивее и громче барабанный бой. Ему было очень радостно.
   Улыбающийся во весь рот он закрыл глаза.
   За долго тянущиеся дни он успел построить отличный дом, и теперь занимался тем, что обустраивал внутренние комнаты. Не ограниченный ровным счётом ничем, он всё равно построил привычный себе небольшой домик, который легко было бы обустроить в одиночку.
   Человек начал не с прихожей и даже не с зала. Он легко прошагал по мягкому ковру в одну из самых больших комнат. В ней он расположил большую двуспальную кровать и два шкафа. Комната была очень светлой из-за большого окна и в ней чего-то не хватало. Хорошенько подумав, человек поставил рядом с окном мольберт, и он идеально завершил композицию комнаты.
   - Хорошо? Или чего-то не хватает? Я... я не знаю...
   Человек не мог понять что же не так, и потому вышел.
   Другую комнату он, повинуясь какому-то лёгкому порыву игривости, сделал такой, какой всегда мечтал видеть свою комнату в детстве - всю в картинках из любимых книг, и, конечно же, не забыл фотографию матери. Она была похожа на Веронику Лейк (вы же видели "Оружие для найма"?), только брюнетка. Человек смотрел на эту фотографию и...
   - ...что? Я... но ведь...
   Его пронзила догадка.
   Он кинулся бежать, выбежал из пустых комнат наружу, и смотрел на построенный им дом. Гулкие звуки капель пробивались в подсознание и вокруг него тоже начал идти дождь. Человек мок, но всё ещё стоял, опешивший. Потому что это был его дом, дом его родителей, пусть и построенный из других...
   - ...что?!
   Стоило лишь моргнуть и дом, словно окутавшись на долю секунды туманом, предстал перед таким, каким он и был в реальности. Человек ещё немного постоял под дождём и вошёл внутрь. Он прошёл через железные, крашеные зелёный цвет ворота, смотря на огородик, на то место, где он когда-то закопал своего отца. Зашёл в дом, разулся и медленно обошёл все комнаты.
   - Словно бы и не уходил, да? П... Кхм... Пап? Папа, ты здесь?
   Тишина. Ничего.
   Человек ринулся наружу и быстро, голыми руками, ломая ногти, раскопал место, где должен был быть захоронен отец, но там тоже было пусто, ни костей, ничего, только земля. Человек спрыгнул в яму и стал копать глубже. Дождь лил всё сильнее и сильнее, заполняя яму, но человек не обращал внимания, откидывая вверх мокрую грязь.
   В один момент он понял, что от бесконечного копания руки у него устали, а кровь из под сломанных и сорванных ногтей даже уже и не идёт. Он посмотрел вверх и сквозь мутную грязную воду увидел слабый отблеск фиолетовой луны. Человек понял: воздуха нет, ничего нет, и, самое главное, нет отца. Где он? Где он? С силой оттолкнувшись, человек поплыл наверх.
   Яма не кончалась. Не ощущались ни удушье, ни страх умереть, лишь сильнейший, очень непонятный дискомфорт. Никак невозможно было понять с чем он связан. В мыслях человека мелькали образы матери и отца, от образа матери становилось только хуже, становилось лишь острее и больнее.
   - А-а-а-а-а! - закричал человек, вырвавшись из ямы, только там, на воздухе, он ощутил, как же давно не дышал, его вырвало, человек всё равно кричал, выблёвывая, истекая слюной. - А-а-а-а-а-а! Ненавижу!!! А-а-а-а-а! А-а-а-а-а!!!
   Он разбежался и впрыгнул в дом через окно, вломился в него, проломил стекло, оконную раму, спотыкаясь и падая добрался до своей комнаты.
   Грязный и мокрый, весь в порезах, он вбежал, схватил фотографию матери.
   - А-а-а-а-а!
   Фотография полетела в стену. Треснула рамка, звенькнуло, разбиваясь, стекло, фотография упала, а по стене, куда она попала, пошла трещина, распространясь всё быстрее и быстрее, захватывая другие стены, потолок и даже пол. Человек знал, что трещина бежит, множится. Застонали, прогибаясь, стены, начал лопаться шифер на крыше, пол задрожал, доски трещали громче и громче. Человек всё стоял, тяжёло дыша, до последнего, и в момент, когда дом начал разваливаться, когда всё уже повалилось прямо ему на голову он открыл глаза.
   Вокруг была всё та же лаборатория, всё та же тишина, всё так же щёл дождь за окном, а человек был в полном в порядке, сухой, без порезов и сорванных ногтей, и лишь по лицу, от глаз, шли вниз два тонких влажных следа. Сил на то, чтобы протянуть руку и вытереть их у человека не было, он не мог даже двинуться, словно действительно только что выкопал голыми руками яму и вломился в чей-то дом прямо через закрытое окно.
   Нельзя было сказать, сколько он так лежал, но было это достаточно для того, чтобы Герберт вернулся в лабораторию.
   Хлопнула дверь и стало слышно невнятное мычание и говор - человек знал, Герберт всегда что-то бормотал, проговаривал вслух куски мыслей.
   - Привет... ты чего это?
   Герберт быстро подошёл к клетке, его лицо покраснело, ноздри расширились, но говорил он спокойно и чётко:
   - Что с тобой? Тебе плохо? Сердце?
   Человек повернул к учёному голову, движения давались ему тяжело. Как рассказать ему об этих так и не ушедших чувствах? О доме? Об отце, которого хочется ненавидеть, которого нужно ненавидеть, но которого так трудно ненавидеть? О матери, за которую нужно мстить, но... но зачем? Как рассказать ему, что даже в мыслях не удаётся построить надёжное, крепкое убежище, что даже оно оказывается старым домом, откуда ушёл?
   И человек ответил:
   - ...ождь... - горло у него пересохло настолько, что он поначалу не мог нормально говорить, ему пришлось повторить. - Дождь...
   - Что?
   - Дождь... - повторил человек и постарался улыбнуться, но не знал, вышло у него или нет. - С момента, как это началось... никогда не видел дождя. Понимаешь?
   Герберт, всё так же пристально смотря на человека, усмехнулся:
   - Да ладно тебе, - но человек ничего не отвечал и насмешливое выражение стёрлось с лица Герберта. - Ты это серьёзно? Ты правда не видел дождя? Вообще не видел?
   - До фиолетовой луны - видел. Но это же другое, так?
   Учёный ничего не ответил, стоя молча и раздумывая. После он быстро подошёл к витражу. До него было трудно дотянуться, но, переставив со стола колбы и папки с документами, Герберт встал на него обеими ногами и начал пытаться открыть окно. Дело было непростое, витражи эти, наверное, никогда не открывали и Герберту сделать это не удавалось. Однако, дёрнув так, что зазвенели стёкла, он наконец смог.
   Шум ветра стал сильнее, в лабораторию ворвался свежий дождевой воздух. Пах он нет так, как тот, который был до фиолетовой луны, в нём всё ещё ощущались гнилость земли и отсутствие жизни, но всё равно, было приятно.
   Человек сноваа улыбнулся, теперь уже искренне.
   Герберт, всё так же стоя на столе, сказал, кряхтя и отдуваясь:
   - Лучше, да? Лучше?
   Он вытянул руку наружу, ловя падающие капли:
   - Дождь тёплый... - сказал Герберт. - Грибной!
   - Вряд ли сейчас есть грибы, - ответил человек.
   - Надо же как-то называть такой дождь?
   Окно так и осталось открытым, Герберт спрыгнул на пол и снова подошёл к клетке.
   - Давай, вставай, - он присел на корточки и протянул человеку руку через прутья.
   Рука учёного была влажной от дождя. Человек схватился за неё, сперва ему показалось, что рука слишком мягкая, не ощущались ни мозолей, ни жёсткой хватки, но даже когда он потянул за руку всем своим весом - Герберт так и продолжал сидеть на корточках. Ему не было тяжело.
   И человек поднялся на ноги.
   - Теперь ты в порядке? Теперь тебе лучше?
   По лаборатории всё ещё гулял прохладный дождевой воздух. Человек с наслаждением вдохнул его:
   - Лучше. Всё в порядке. Спасибо, Герберт.
   Почему-то это стало их тайной. Герберт закрыл окно, чтобы Иван не увидел, и вообще с этого момента при нём вёл с человеком себя гораздо жёстче и даже более грубее, чем обычно.
   Ивана это немного удивило и даже, кажется, обрадовало. Во всяком случае человек стал так считать именно тогда, когда Герберт швырнул, именно швырнул в его миску обычную пайку, а на лице Ивана впервые появилась какая-то другая эмоция, кроме покорности и удовлетворения работой.
   Приходилось терпеть такое обращение. Зато потом, когда Иван уходил, Герберт преображался, снова превращаясь в самого себя, такого, каким он был, как казалось человеку, на самом деле.
   Казалось, что Герберт не может выговориться, с такой жадностью он каждый раз говорил.
   - Так всё-таки, что это? Что это такое - быть заражённым?
   - Мы уже говорили... уф... - человек отжимался, потому что делать это было можно лишь в одиночку или при Герберте, Иван запрещал ему делать это. - Мы уже говорили об этом!
   - Я всё равно хочу понять, - Герберт повертел у виска пальцем. - Ты достаточно адекватен чтобы сам понять ненормальность своих мыслей.
   - Да с чего ты вообще взял... взял... что я ненормален?
   - Нормальный человек может просто взять и забыть своё имя?
   Человек закончил отжиматься и одним махом подскочил на ноги:
   - Амнезия! Какая-нибудь травма! Тромб в голове?
   - Ну... скажешь ещё... тромб... - пробормотал Герберт и тут же ответил. - А желание делать странные вещи? Вот - эти сумасшедшие, которые варят стопы своего гуру с землёй!
   - Вообще глупости. Я-то тут при чём? Я же не с ними. И я всё ещё не могу понять почему здесь сижу я, а не этот гуру.
   Герберт отмахнулся:
   - А-а-а. Чушь. Мы уже пытались. Заражённые из внешнего кольца чуть не разнесли город. Уж пришлось смириться, пока этот гуру на свободе - по крайней мере во внешнем кольце никто не бунтует, - учёный помолчал с пару секунд, а потом добавил. - Иногда наш мэр принимает очень умные решения, а иногда тупой совок тупым совком. Люди бывают двойственны...
   - Ты его не очень любишь, - сказал человек, к этому моменту уже сидевший на полу клетки, он ел свой обед. - Почему?
   - Он тупой совок, - Герберт поднял палец вверх. - А тупые совки - худшая категория людей, которая только может существовать. О-о-о, тупые совки... Не знаю, помнишь ты или нет, но Россия была в заднице почти всегда. Знаешь почему? Исключительно из-за тупых совков.
   Человек хмыкнул в ответ.
   Герберт дёрнулся на стуле и выпалил:
   - Я серьёзно сейчас!
   - Ты сам сказал, что решения он принимает дельные... - спокойно ответил человек.
   - Дельные? Да какие они... ар! - у Герберта покраснело лицо, не так, как в моменты волнения, а от злости. - Они умные! Да, может быть, но... ты что, не видишь?!! Хотя ты... ар... - учёный выставил ладони перед собой и сделал глубокий вдох. - Ты и правда не видишь, но и все остальные не видят. Весь этот город для него - одно большое корыто, из которого он хлебает. И никому другому хлебать не даст. И даже не попытается... я не знаю, найти другие города, других людей! Он всё захапал и его всё устраивает! Совок совком!
   Человек молча поднялся и подошёл ближе к той стороне клетки, возле которой сидел Герберт:
   - Но ведь город живёт хорошо. Люди вокруг города живут хорошо, торговать сюда ездят. Разве это плохо?
   - Это не жизнь... - вздохнул Герберт. - Ты этого не поймёшь. Это не жизнь.
   - Ты так говоришь, словно уверен, что есть другие города, другая жизнь вне...
   Договорить человеку не удалось:
   -А жизнь, кроме нас? Конечно есть! Раз выжили мы, то почему не мог выжить кто-то ещё?! Должны! Обязаны были выжить!
   - Разве обязаны? - спокойно ответил человек. - По-моему ты рассуждаешь так, словно они обязаны не просто так, а конкретно тебе. А они не обязаны. Никто не обязан. И это не только городов и людей касается.
   Герберт, снова красный, смог выдавить из себя лишь:
   - Что?!
   - Да. Нормальность, ты который раз про неё говоришь. Почему ты считаешь, что настоящая нормальность должна быть такой, какой хочется тебе? Как-то раз ты смеялся надо мной и говорил, что может быть это ты ненормален. Может быть ты в самом деле ненормален, а?
   - Я не пью бульон из человечьих стоп и грязи!!
   - И это может быть ненормальным, так? Мир изменился.
   Ответить Герберт не удосужился, не мог или не хотел - трудно сказать. После слов человека он молча смотрел в одну точку тридцать секунд, а может даже больше, и лишь потом ответил очень тихо, почти шепотом:
   - Изменился? Если и так, то скакнул назад. Это словно... словно бы это какое-то средневековье. Феодализм. Мелкий феодализм. Мэр - феодал, который управляет городом со своим верными тёмными рыцарями...
   Договаривал Герберт уже у стола, грустно разбирая бумаги:
   - Говоришь, мир изменился? Это для тебя он изменился. У меня всё так же и даже хуже. Работа. Начальство. Мэр требует с меня лекарство, что я могу сделать? Нет никакого лекарства и не будет, а срок поджимает. Трудно в таких условиях принимать чужую нормальность.
   - Но ведь...
   - Вот тебе и "но ведь", - Герберт грустно усмехнулся. - Скажем так, у нашего мэра против меня пунктик. Такие, как я, и тараканы, слишком много плохого ему сделали, наверное.
   - Такие как ты?
   Герберт махнул рукой:
   - Забей... Ладно. Я тебя понял, это главное. Кто знает, может ты и прав... Может быть и... А... - он не договорил.
   - Да погоди ты. В чём прав-то? Если я сказал что-то, что тебя обидело, то извини, правда!
   - Меня ничего не обидело. Просто мне нужно кое-что обдумать.
   И Герберт отошёл к стенду с крысами. В этот раз он подолгу смотрел на них, и тянул руки к клеточкам, но каждый раз отдёргивал их в итоге. Что это было: бессилие и какой-то другой порыв? Человек не мог этого понять, а спросить было бы слишком бестактно. Он молча смотрел, как Герберт не работает и даже не пытается имитировать работу.
  

Intermezzo II

   Герберт не думал, что в нём осталась сентиментальность, но, оказывается, что ещё осталась. Он в полной мере ощутил это проснувшись в свой день рождения и первым делом подумав о песне "Я куплю тебе дом".
   Странно.
   Воспоминания об этой песне у Герберта были только из молодости, такие часто слушала его мать, сам всегда относился к шансону с лёгким презрением, но сейчас...
   У ванного зеркала, умываясь, Герберт повертелся во все стороны. Отвисший живот, грудь тоже отвисшая. Это и называется вхождением в старость? Сорок шесть лет - самое время, чтобы начинать привыкать. Никаких эмоций у Герберта не было, ни по поводу старости, ни по поводу своего дня рождения, лишь только крутилась эта навязчивая строчка из припева:
   - А белый ле-е-ебедь на пруду-у-у... - оказывается, он её ещё и напевал.
   Странно.
   Ещё этот дождь... Герберт не мог припомнить, шёл ли с момента его возвращения в городе дождь, и это его злило даже больше, чем то, что он не смог найти зонт и шёл под дождём просто так.
   - О... Герберт... - сказал Иван, уже ждавший его у мэрии. Конечно же сухой и с зонтом. - А ты...
   - Да, нет зонта. Ну, что? Идём?
   - Он занят пока...
   Герберт достал пачку сигарет и досадливо крякнул - промокла. Неприятно. Сигарет больше не выпускали и цена на оставшиеся росла буквально на глазах.
   Иван хихикнул.
   - Не смешно.
   - Извини... - Иван съёжился, словно прячась от капель дождя. - Да не бойся ты, всё в порядке будет...
   - Я и не боюсь, - хмур ответил Герберт. - Вот ещё... Лекарства нет. И не будет.
   Ответить Иван не захотел, лишь коротко вздохнув.
   Дальше стояли молча.
   В глубине души Герберт надеялся, что Иван вспомнит о его день рождении, ведь до всей этой свистопляски с заражением он знал эту дату, но, нет. Герберт косо поглядывал на коллегу, но понять его мыслей не мог. Тот стоял совершенно как обычно в мыслях о чём-то своём.
   Из мэрии вышло несколько людей в чёрной униформе.
   - Всё, пойдём.
   Герберт зашёл вслед за Иваном. Их пропустили сразу же, без обыска, охрана всё в той же чёрной униформе вообще не обращала внимания на двух учёных.
   В кабинете мэра, как называл себя Феоктистов, всё было точно так же, как и в первую встречу, разве что теперь Герберт заметил, что глаза у мэра очень светлые, что в них светится ум, но всё это подёрнуто какой-то ленью.
   - А... явились... ну, садись, рассказывай давай, почему сроки валишь, почему не работаешь...
   Иван сел на стул первым и кивнул Герберту как-то слишком радостно, тот сел быстро, плюхнувшись, упав на стул.
   - В смысле "не работаешь"? - переспросил Герберт
   - В прямом, - отрезал Феокистов, легко хлопнув по столу. - Че думаешь, я тупой что ли? Если нихуя не понимаю в этих ваших бумажках, то че, можно наёбывать меня? Не-е-е... - мэр рявкнул. - Где лекарство?!!
   - К...какое... - Герберт опешил, на него уже давно никто не кричал.
   А мэр продолжал, не вставая со стула он перегнулся через стол, насколько мог, и брызгал слюной:
   - Ты знаешь сколько я в твою лабораторию вгрохал, чмо?!! Думаешь просто так можно наёбывать меня, а?!!
   Он сжал в кулаке лежащие рядом с ним бумаги, смял их и швырнул прямо Герберту в лицо, тот никак не отреагировал, густо исписанные листы ударились ему в очки и упали на колени.
   - Читай!!
   Учёный молча развернул бумаги. Отчёты... отчёты... отчёты... все составленные Иваном, написанные его аккуратным почерком, все с чётко проставленными датами, и чем ближе к сегодняшнему дню становилась дата, тем неприятнее становились описания.
   За время этого краткого затишья Герберт пришёл в себя и успокоился. Быстро стрельнув глазами над листом он увидел, что мэр смотрит на него злобно, но как-то вымученно-злобно, надуманно-злобно, а Иван - тот утирал пот со лба. Герберту почему-то невыразимо полегчало. Прочистив горло он начал читать вслух выдержку из последнего отчёта:
   - "...имею все основания думать, что мой коллега намеренно саботирует разработку проекта. Я неоднократно наблюдал с его стороны пренебрежительное отношение к работе. Кроме того, уже неоднократно он намеренно отказывается провести вивисекцию объекта Альфа, который...", - Герберт запнулся и еле-еле сдержал хохот, прыснув со смеху.
   - Что?! Чего ржёшь?!!
   - Ваня, - учёный обратился к Ивану вкрадчивым тоном, не обращая внимания на мэра. - Слишком много канцелярита. Плохо. Хотя, да, старание одобряю.
   - Г...Герберт, ты... ты неправ!
   - Конечно неправ.
   Мэр взмахнул рукой:
   - Заткнись, лепила! Почему не вскрываешь этого...
   - Потому что это не поможет. К тому же, он адекватный. Он не ведёт себя так, как эти сумасшедшие из внешнего кольца. Просто беседуя с ним, анализируя его поведение, ответы, мы можем очень многое узнать об этой болезни!
   - Не пойдёт, - мэр покачал головой. - Лекарство нужно.
   - Да невозможно его сделать! - Герберт снова завёлся, встал, лицо у него раскраснелось, он заходил по комнате. - А если и возможно, то... нам нужно больше людей, больше оборудования! Вам нужно послать кого-то искать другие города, может, там есть врачи, может, они уже сделали лекарство!
   Феоктистов не отвечал, смотря прищурившись и потирая пальцами седую щетину, слушая Герберта он немного склонил голову набок, и у учёного невольно возникла какая-то симпатия к этому человеку. Ему показалось, что тот на самом деле пытается его понять.
   - Ваня говорит, что можно сделать, - мэр, впрочем, тут же развеял весь эффект. - Можно же?
   Иван тут же принялся лопотать:
   - Ну-у-у... понимаете, если мы... - он замолчал, нервно сглотнув. - Если мы очень постараемся, то я уверен...
   - Вот видишь? Ты-то вообще кто там, лаборант, да? А Ваня - врач. Вот и делай то, что он говорит.
   Герберт вздохнул:
   - Вы ничего не понимаете в моей работе и туда лезете.
   - Ай... - Феоктистов поморщился. - Чего там понимать... знаю я вас всех. Я ниче не знаю, думаешь, можно меня наёбывать? А вот хуй. Давайте, короче... - он замахал руками, учёные двинулись к двери. - Давайте, уходи. И чтобы через месяц что-нибудь сообразил. Боже, пять минут с тобой общаюсь и уже заебался. Какой же ты нудный, одно слово - еврей. Правильно мне про тебя Ваня ещё в самом начале говорил...
   Услышать это Герберт совершенно не был удивлён. Дверь за его спиной закрылась, он и Иван стояли в небольшом коридоре с гранитным полом, типичная советская планировка. Герберт посмотрел на Ивана и хищно улыбнулся:
   - Говорил про меня в самом начале?.. Отлично, отлично, Ваня. И кто из нас ещё жид, да?
   - Я... я не понимаю...
   - Ну, чего же ты. Мне всё стало понятно, - Герберту в самом деле стало. - Использовал старого друга как козла отпущения, да? Устроился на хлебном местечке, на удобной синекуре, а если спросят за результат - все шишки посыплются на меня. Что же, спасибо, Иван, спасибо тебе. Я очень тебе благодарен за такой подарок на мой день рождения.
   В ответ Иван если и хотел что-то сказать, то не стал, побледнев ещё сильнее, пот с него лил ручьём, на рубашке образовались мокрые пятна. Оно и понятно, Герберт знал, что, несмотря на лишний вес, ростом и статью он не обижен. Иван был ниже его на полторы головы.
   - Ты... ты...
   - Пошёл на хуй.
   Герберт плюнул Ивану в лицо, развернулся и вышел из мэрии. На сей раз дождь успокаивал.
   Не помогла работа в лаборатории (хотя когда она помогала-то?), не помог разговор с взятым в заточение человеком (серьёзно, "объект Альфа"?!), ничего не помогало. Дискомфорт, начавшийся ещё с утра, не пропадал, лишь становился сильнее. Из-за этого Герберт не мог работать. В лаборатории, стоя перед клеткой с крысами, зная, что ему нужно делать хотя бы что-то, хотя бы имитировать деятельность, но он не мог заставить себя снова резать этих крыс. Не из-за жалости, из-за бесполезности.
   Бесполезно.
   Всё бесполезно.
   Зачем, зачем это всё?
   - Зачем это всё...
   Герберт понял, что сказал это вслух, и обернулся, чтобы посмотреть, не услышал ли его человек в клетке.
   Тот, похоже, услышал.
   А белый лебедь на пруду-у...
   С самого первого дня, как Герберт увидел этого человека, он не мог понять, что у него на душе. Или в голове, если души нет. Герберт всегда опасался, а чего этот сумасшедший сейчас выкинет? Сейчас его, сумасшедшего, взгляд оставался таким же загадочным, но в нём точно не было злости или чего-то плохого, негативного.
   У него тоже были светлые глаза, как у мэра, но полнились они лишь простотой и ничем большим. Не простой глупца, какой-то иной простотой.
   Герберт очень чётко ощутил, что этот человек - он что-то понимает в этом новом мире. А он, неглупый, опытный врач, ничего в этом новом мире не понимает. И несмотря на это непонимание человек не смеётся, а просто... Просто.
Простота, только простота и ничего больше.
   - А ведь у меня день рождения сегодня, - сказал Герберт.
   - Сколько тебе лет? - ответил человек.
   - Сорок шесть. Много, да?
   - По-моему ты выглядишь гораздо моложе.
   Моложе? Легче от этих мыслей Герберту не стало. Не меняя выражения лица он повернулся назад к своему столу и обхватил голову ладонями и, постояв так пару минут, накинул пиджак, который вешал сушиться, и ушёл.
   Герберт не любил гулять, но впервые за долгое время ему хотелось сделать хоть что-то, чтобы ушли из головы эти мысли про мать, про день рождения, про эту песню...
   Песня, эта песня.
   Остановился Герберт только перед воротами во внешнее кольцо. Он смотрел на проходящих людей, пытался заглянуть им в глаза, чтобы высмотреть в них то же простое, что было в глазах у человека в клетке, но он не мог этого сделать. Люди прятали глаза. А если не прятали, то читались в них слишком простые мысли.
   А белый леб...
   - Хватит... хватит...
   Снова схватившись за голову Герберт пошёл во внешнее кольцо. С его пропуском пройти туда и назад для него не составило бы труда. Рынок закрыт, но там вроде бы продавали спирт. Гулять так гулять.
   На следующий день, первый раз за всё время, что человек был заперт в клетке, первым в лабораторию пришёл не Герберт, а Иван. Входная дверь дёрнулась, а потом открылся замок, и учёный просунул туда голову:
   - А... Герберт?
   - Вчера здесь был, ушёл. У него же день рождения был.
   - Да? Он тебе сказал? - глаза Ивана удивлённо расширились. - Да, день рождения... сорок шесть... Мы с ним вчера... поссорились немного. Я немного волнуюсь.
   - Да вернётся. День рождения же, отмечал может...
   - Мне лучше знать! Я его друг и я волнуюсь!
В ответ человек лишь молча откинулся на матрас.
   Герберта не было ещё достаточно долго. Иван успел закончить со всеми бумагами и занимался вскрытием крысы, когда его коллега наконец появился. Слышно это стало по запаху - Герберт только появился в дверях, а перегаром пахнуло сразу до клетки.
   - Ваня! Ваня! - Герберт пошатывался и улыбался
   Иван подошёл к нему и сморщился от запаха, Герберт прикрыл рот рукой:
- Ваня, я... я понял, Ваня, я понял! Я понял, как всё разрешить! Как вылечить!
   - Что? Ты... ты что, пьян?
   - Да, пьян, но это неважно! Понимаешь, я вчера пошёл, напился и... понял, я понял!
   Герберт подскочил к Ивану и обнял его и даже поцеловал в щёку, Иван стоял не двигаясь, столбом, как парализованный, а Герберт прошептал так, что услышал даже человек в клетке:
   - Мы... сделаем... вакцину! Сечёшь? Вак-ци-ну!
   - Но ты же говорил...
   - Ошибался я, тьфу! Я вчера это понял! Выпил, отрубился, а потом просыпаюсь - голова ясная-ясная! Вон оно что, вот оно что!
   Всё так же качаясь и шатаясь Герберт вышел из комнаты, загремел тарелками, заплескал водой там, вне лаборатории, и вернулся уже мокрый, умытый.
   - Он дал нам месяц, да? Нам хватит... не знаю, месяц это много! Времени хватит! Но мне нужна твоя помощь... - Герберт ткнул пальцем в человека. - Нужно, чтобы ты взял у него кровь. Ты знаешь где шприцы.
   Иван пошёл к шкафу со шприцами. Герберт посмотрел на человека и довольно улыбнулся:
   - Как же я рад!
  
   Можно было сказать, что Иван и Герберт поменялись местами в последующие дни: Иван ходил по лаборатории как потерянный, но Герберт наладил бурную, даже лихорадочную деятельность. Он хватался то за одно, за другое и, как ни странно, ничего не портил - у него всё получалось. Ивану оставалось лишь выполнять его чёткие указания, заполнять отчёты и требования нового оборудования для лаборатории.
   Центрифуги, печь, огромное множество самых разных ингредиентов - в лабораторию теперь почти каждый день привозили что-то новое. Самой большой новинкой стал огромный металлический стол для химических работ, да не простой, а с керамической крышкой. Ради того, чтобы расположить его, пришлось вынести стенд с крысами из лаборатории, и ещё долго Герберт устанавливал на стол разные держатели, горелки и прочую химическую утварь.
   В один день он даже взялся помогать рабочим:
   - Так... вот-вот... - вместе с пожилым грузчиком он проносил через дверь многолитровую огромную банку прозрачного стекла, полную вязкой, прозрачной жидкости.
   - Может мне, Герберт?
   - Не лезь! - шикнул Герберт на Ивана и качнул головой, указывая грузчику куда ставить банку.
   Пол жалобно скрипнул, когда банку наконец поставили. Грузчик ушёл, ворча.
   - Полная банка... зачем так много?
   - Я не уверен, что получится с первого раза. А вакцины-то нужно на весь город!
Иван неуверенно произнёс:
   - А мы... сможем? Всё-таки весь город...
   - Ну, не весь, - послушно согласился Герберт. - Но хотя бы для полицаев.
   - Герберт!
   - Ай, да ладно тебе, полицаи и полицаи, не дуйся. Укажи это в отчёте и всё будет в порядке, ха-ха-ха!
   Побледнев Иван отошёл за свой стол, а Герберт вышел наружу, помогать грузчикам.
   Это закончилось лишь через несколько часов, пожалуй, можно было бы сказать, что наступил вечер, если бы солнце заходило и садилось, как раньше. Человек видел, как поставив последний ящик, в котором зазвенели бутылки, грузчик открыл его, забрал одну из бутылок и ушёл. Герберт вышел, закрыл за ним дверь и вернулся в лабораторию.
   - А разве это можно было, грузчику-то бутылку отдавать?
   - Да там спирт, я заказал с излишком... - улыбаясь ответил Герберт. - Мне он всё равно почти не нужен.
   - Так зачем же заказал тогда?
   - А вот всё тебе и скажи!
   Захохотав, Герберт отошёл к химическому столу, чтобы зажечь горелку и растопить небольшую печку с вытяжкой:
   - Знаешь, а ведь я понял... - сказал он. - Сколько перья в зад не тыкай - цыплёнком-то не станешь. К тому же, и правда...
   - Ты сейчас вообще о чём? - спросил человек в ответ.
   Но Герберт лишь досадливо повёл плечами и продолжил говорить о своём:
   - Это понимание достигло меня вчера, понимаешь? Я подумал, а что я, собственно, пытаюсь сделать? За что я держусь, и зачем, когда это никому не нужно...
   Он глухо засмеялся, и в лёгком полумраке этот смех прозвучал немного зловеще, и тем неожиданнее было то, что Герберт внезапно предложил:
   - Сладенького хочешь?
   Человек удивлённо ответил:
   - Прости?
   Герберт обернулся и указал рукою на большую бутыль, которую он поставил с грузчиком несколько часов назад:
   - Сладкое. Безвредно. Могу налить тебе немного, хочешь?
   - А это не вредно?
   - Ни капельки. Только пронесёт, если много выпьешь, но много я тебе не дам.
   - Ну, ладно...
   Взяв стакан и подойдя к бутылке, Герберт аккуратно открыл её, наклонил, и наполнил стакан. Отхлебнул из него сам и довольно прищурился:
   - Сладко... какая ирония! Кто бы мог подумать!
   Отнёс стакан человеку, тот медленно выпил вязковатую, тёплую жидкость, которая, тем не менее, правда была сладкой.
   Не так, чтобы особенно приятно, но сладкого человек не ел уже очень давно, а поэтому ему понравилось.
   - А что это такое?
   - Основа моей будущей вакцины... - Герберт поморщился. - Не будем об этом, прошу. Вкусно?
   - Сладко.
   Герберт улыбнулся:
   - Сладко! Последний раз я так... я делился с друзьями чем-то таким давно, в детстве. Моя семья жила в бедном районе, но каждое воскресенье бабушка пекла что-то сладкое. Чаще всего земелах, но иногда оменташен, пончики, - учёный мечтательно вздохнул. - Каждый раз она давала мне несколько штук, чтобы я поделился с друзьями. Они тоже выносили сладости от своих родителей. Мы собирались вместе и ели. Куда всё это делось? Почему этого больше нет?
   Губы человека тронула робкая улыбка:
   - Я даже и не знаю что такое оменташен... Это вкусно?
   - О, конечно! Печенье с начинкой. Гораздо вкуснее, чем вот это вот, - Герберт стукнул стаканом по прутьям клетки. - Как случилось, что всё оказалось так, как оказалось?
   - Ты лучше знаешь. Какое-то оружие массового поражения, нет?
   - Всё началось задолго, задолго до этого невнятного конца света. А я и не заметил. Ты не замечал? Не отвечай, я спорить готов, что никто этого не замечал... Конец света? Было бы чему кончаться... Может он и должен был произойти?
   Человек ничего не отвечал, а Герберту только того и надо было, он говорил и говорил:
   - Может и в самом деле норма то, что происходит, а не то, как хочется, чтобы было, нам?
   И дальше он молчал так долго, что не ответить было невозможно.
   - Норма - глупое понятие, - сказал, человек, хорошенько подумав за время этого молчания. - Я не думаю, что оно вообще нужно, эта норма...
   - Сколько тебе лет? - внезапно спросил Герберт
   - Я не знаю, - ответил человек. - Но я был младше тебя, когда всё началось, это уж точно.
   - Тогда я тебе немного завидую, ведь многие вещи ты понял гораздо раньше меня.
   - Про норму-то?
   Герберт кивнул.
   Человек ответил:
   - Мне кажется, это очевидно. Нечего тут понимать. Точно так же очевидно, как то, что раз уж ты угостил меня сладким, то я теперь твой друг, да?
   Учёный отступил на шаг от клетки и громко расхохотался, откинув голову, подняв лицо к потолку. Человек улыбнулся, но немного вяло, потому что он не мог понять над чем смеётся Герберт.
   Тот, впрочем, скоро сказал ему сам, как отсмеялся:
   - В какой-то мере, да, в какой-то мере. Ты мой друг, и правда. Может быть даже единственный в этом городе...
   - Так может быть отпустишь меня? Я... - то, что было дальше, человеку далось не так-то легко. - Я домой хочу, правда.
   - Не волнуйся. Отпущу. Моё лекарство уже почти закончено.
   - Так что же, ты вылечишь меня?
   - Гораздо, гораздо сверх того! - Герберт погрозил пальцем непонятно кому. - Я вылечу... всех! Всех!
  
  
   7.1Герберт и его вакцина
  
   Герберт заканчивал университет в Москве, и самым ярким воспоминанием о столице для него были поезда метро. Не новые, старые, советские.
   Когда Герберт сел в такой первый раз и тот двинулся, то ничего не осталось, кроме могучего звука, вопля, воя. Молодой тогда ещё, не учёный, а студент, мальчишка, в общем-то, ощутил себя проглоченным каким-то неведомым существом, хтоническим монстром, который несётся где-то, может по космосу, куда-то, может в другую вселенную, и всё это сопровождает вселяющий трепет вой.
   Теперь ему это часто снилось: он, иногда такой, какой он был - молодой юноша, иногда мальчик, но гораздо чаще уже взрослый, обрюзгший, стоящий в вагоне метро, бешено, с воем, мчащимся куда-то вдаль. Герберт смотрел в окна и видел лишь колыхающееся липкое нечто, вязкое, как кисель. Казалось, что ему нужно пугаться, но происходящее не пугало. Герберт ощущал покой, потому что вой был хоть и могуч, но глух,он обволакивал, как токи крови, которые слышит младенец во чреве матери.
   Герберт проснулся по звонку будильника. Он лежал на боку, свернувшись в комок, даже несмотря на то, что живот ему мешал. Он быстро поднялся: привёл себя в порядок, умылся, съел загодя приготовленную яичницу и вышел из дома.
   Всё это время после дня рождения, все эти дни, когда ему открылось, когда он осознал, Герберт испытывал точно такое же ощущение. Он ясно чувствовал, что проглочен Городом. А может даже чем-то большим, что, в свою очередь, проглотило Город.
   На самом деле великолепное, прекрасное ощущение.
   Поэтому Герберт полюбил гулять. Теперь он всегда шёл в лабораторию обходной дорогой, а то и специально там, где раньше никогда не был.
   Конечно, теперь многое изменилось. Но Герберт считал, что это хорошо.
   Прогулка Герберта всегда начиналась с выхода из дома - тоже многоэтажки, тоже уродливой, но надо же где-то жить? Далее он всегда шёл мимо скамейки, на которой так же, как и тогда, до катастрофы, сидели старики и старухи. Конечно, осталось меньше. Раньше они обсуждали сплетни, теперь тоже, но чаще, всё же, очередные смерти или недостаток еды. Герберт услышал разговор про то, что рынок закрыт и снова откроется нескоро.
   Интересно ему не было. Он прошёл мимо не вслушиваясь, но одна фраза всё-таки достигла ему ушей:
- Дура, дура ты старая... Во что превратился город?!
   И правда. Герберт понял, что хочет это знать, что хочет это понять.
   - Хм... - он пожевал губами, пробуя эти слова на вкус. - Город-город, что ты, город?
   Он всерьёз задумался над этим, и на ходу осмотрелся по сторонам, глядя на знакомые, но теперь совершенно иные, чем раньше, пейзажи. Ему нравилось. Всё-таки изменения города привлекали его гораздо больше.
   Вот и сейчас, он специально свернул туда, где ещё парой дней ранее заметил руины какого-то здания, но рассмотреть их не смог. Теперь ему захотелось это сделать.
   Путь до здания был весьма просто и лёгок. Улицы пустовали: почти все работали на строительстве внутренней стены, а кто не работал там, занимался чем-то другим, при Феоктистове работа нашлась для каждого. Редко-редко мимо Герберта кто-то проходил, и чаще всего лицо этого "кто-то" было ему знакомо - замечал в мэрии. И ещё кое-где стояли "рыцари" в чёрной форме, но Герберт старался их не замечать.
   Разрушенные здания на самом деле были тут и там. Герберту они радовали глаз. Он считал, что разрушения в некоторых местах даже пошли городу на пользу: остатки советской эпохи, в виде безликих многоэтажек, оказались уничтожены, и даже эти шрамы шли городу гораздо больше, чем то, что было раньше.
   Герберт сам не заметил, как перешёл на слишком быстрый шаг, к концу пути у него заболели ноги и промокла от пота рубашка на спине, но на лице учёного светилась улыбка. Ведь он дошёл.
   Здание казалось скелетом выброшенного на берег кита, или пристреленного браконьерами слона, если бы слон был гигантом. Раньше оно было этажей в пять или шесть, большое, широкое, красного твёрдого кирпича. На оставшемся куске обрушившейся стены остались куски мозаики-украшения, изображавшие волну и кусок бедра.
   В обломках резвились дети.
   - Эй-эй! А ну слезайте! Опасно!
   - А пошёл ты, дядя!
Герберт захохотал, услышав такой ответ, и дети, несколько мальчишек, засмеялись в ответ, указывая на него пальцами. Перемазанные в пыли, грязи и земле с головы до ног, с измазанными лицами, ртами, даже губами, они покатывались со смеху, глядя на учёного.
   - А вообще - символично... - сказал Герберт больше для себя, чем для кого-то. - Раньше здесь была спортшкола. Здесь всегда было много детей.
   Затем он развернулся и пошёл куда-то в направлении лаборатории, но не особо думая над тем, как конкретно идти, ведь этот район он не знал. Идти было не так уж далеко.
   Учёный мечтательно произнёс вслух:
   - Город-город, что ты, город?
   Раньше Герберт считал, что город - сборище отсталых от жизни людей, ни на капельку даже не могущих себе осознать, кто такой он, Герберт. Он вернулся сюда из Москвы по распределению, хотя он очень надеялся на то, что его если и не оставят в столице, то хотя бы не ушлют далеко. Но, нет. Родная провинция. Почему? Зачем? Герберт не знал, и всегда, вся оставшаяся жизнь казалась ему одной большой ошибкой, звонком по неправильному номеру, целый вал его планов и целей перечеркнуло чьё-то самодурское решение. Конечно, потом он хотел уехать, а год шёл за годом и...
   - Город-город, что ты, город?
   После Герберт порядком изменил свои взгляды, точнее, они сами изменились, когда он позврослел, отрастил живот и немного поостыл. Город стал казаться ему своего рода клеткой, в котором заперты такие же, как он, неудачники, потерявшие все шансы по своей или чьей-то ещё вине. Окончательно в этом Герберт уверился на еврейском кладбище, стоя у могилы своей матери. Он шептал вслух заученные слова и чётко осознавал, что не ощущает святости и смысла ни в буквах на каменном надгробии, ни в словах, которые произносит, ни даже в своей жизни. Оставалось просто жить, доживать.
   - Город-город, что ты, город?
   Во время катастрофы город стал опасным местом, из которого лучше было бы уйти. Одиночество после этого Иван нарушил слишком быстро, но всё равно, Герберт понял, что жизнь за городом была полна безмятежности, и безмятежность, оказывается, была для него счастьем.
   Но сейчас?
   - Город-город, что ты, город?
   Герберт остановился перед рыночной площадью, до подворотни, ведущей к лаборатории, осталось шагов двести или триста, её уже можно было увидеть.
   Так что же такое город? Разрушенный, обнесённый двумя стенами... Герберт осмотрелся, оглянулся. Люди, конечно, на рыночной площади ходили туда и сюда, рыцари в чёрной форме всё так же стояли по углам. Слишком, слишком обычные. Герберт понял, что ему недостаточно
   Посмотрев на небо, учёный увидел там всю ту же Фиолетовую Луну, и лучи её, казалось, указывали ему путь. Путь туда, за внутреннюю стену.
   Туда и нужно было идти.
   Как обычно, учёного пропустили абсолютно без проблем, он спокойно прошёл мимо понемногу рассасывающейся очереди, торопящихся на работу во внутренний город. Их всех нужно было проверять. Хотя Феоктистов и пытался отрицать это, но за внутренней стеной всё ещё жили заражённые, просто не самые буйные, если не считать, конечно, сектантов...
   Сектанты!
   Герберт улыбнулся и пошёл туда, где те собирались каждый день.
   - Город-город, что ты, город?
   Здесь, за стеной, рыцари в чёрной униформе встречались далеко не так часто, как в "нормальной" части города. И людей было гораздо больше. На какой-то момент Герберт словно бы ощутил, что он опять в прошлом, до катастрофы, такой вокруг стоял гвалт и говор, но стоило лишь прислушаться к нему, и ощущение пропадало - люди говорили об очень странных вещах.
   Герберт очень чётко осознал, что скорее всего вокруг него есть заражённые. И его это развеселило, как веселит шутка, понятная только тебе одному.
   Конечно, люди шли куда-то по своим делам, но в конце концов учёный оказался среди тех, кто целенаправленно двигались к месту, на котором каждый день выступали сектанты - небольшому перекрёстку, сохранившему почти нетронутым, играющему теперь роль своеобразной площади.
   Когда Герберт пришёл туда, то не увидел там сектантов, хотя обычные люди собирались и собирались, а котёл, вместе с лопатой, уже стоял в центре перекрёстка.
   Видимо, ещё рано.
   Пробившись поближе к первому ряду, Герберт стал слушать разговоры.
   Странно, но по большей части люди молчали. Словно бы каждый из них пришёл сюда сам, будучи при этом слишком скромным, чтобы начинать разговоры. Говорили лишь те, кто пришёл сюда именно что посмотреть, и ясно было видно - это не заражённые. И говорили они о страхе, о любопытстве... ничего дельного. Понемногу эти люди уходили, ведь Феоктистов старался занять работами всё здоровое население города.
   Герберт осмотрелся. Люди уже откровенно толпились, занимая понемногу весь перекрёсток, выплёскиваясь в близлежащие переулки и улицы. Тогда и появились сектанты.
   Их гуру, худой старик в персикового цвета одеждах, вышел первым, два ученика несли над ним небольшой тент, защищая его от лучей луны. Ещё несколько вышли с дровами и сноровисто начали разводить под котлом костёр, а один, взяв лопату и подойдя к месту, где асфальт расковыряли, стал зашвыривать в котёл землю.
   Старик в это время заговорил. Люди вокруг, и так не особенно говорившие, умолкли.
   Герберт навострил уши.
   - Господь явился к нам миллионы лет назад... Дарующий радость и наслаждение, привлекательный, очаровательный, прекрасный господь! Воин, с большим луком...
   Дрова затрещали под котлом.
   Старичок погрозил людям пальцем:
   - Бедствия, бедствия происходили на земле и оттого он пришёл! Ведь Господь есть Любовь! Любовь! Любовь... это прекрасно, не так ли? Все вы осознаёте, насколько это прекрасно. И люди любили друг друга, но было ли это правильно? Было ли этого достаточно?
   Теперь он указал пальцем на Луну:
   - Нет, иначе он не пришёл бы снова! Видите? Это он, Господь Прекрасный, Господь Тёмный смотрит на нас! Ошибка... во всём была ошибка! - немного блеющий голос старичка разносился по всей площади, он говорил всё громче и громче - Люди не должны были любить друг друга, поэтому он пришёл!
   Старичок замолчал, дав словам осесть, и почти что закричал, почти сорвался на визг:
   - ЛЮДИ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ЛЮБИТЬ МЕНЯ! МЕНЯ-Я-Я-Я-Я!
   Ученики начали приплясывать вокруг котла. Двое, что ранее держали тент, подошли к старичку, один достал верёвку из под своих одежд. Старичок уже откровенно визжал:
- МЕНЯ-Я-Я-Я! МЕНЯ-Я-Я-Я! ГОСПОДЬ НЕ ЛЮБИТ ВАС, ОН ЛЮБИТ ЛИШЬ МЕНЯ, И ВЫ ДОЛЖНЫ ЛЮБИТЬ ЛИШЬ, - и далее козлиное. - МЕНЯ-Я-Я-Я-Я-Я! Я-Я-Я-Я-Я-Я-Я-Я-Я!
   Ему связали руки и ноги. Герберт увидел то, о чём слышал не один раз, о чём рассказывал, пряча глаза, Иван, и о чём докладывали Феоктистову.
   Неважно то, как гуру отрубили ноги, неважно то, как из них сварили бульон в грязной воде и этим бульоном напоили толпу.
   Жадно Герберт смотрел, пытаясь уловить момент, когда же они начнут отрастать, как это будет. Гуру намеренно выставлял ноги вверх, напоказ, совершенно их не прикрывая. Так что же, как?
   Первыми начали отрастать кости. Из ниоткуда они сформировались так быстро, словно их строили муравьи из маленьких кусочков. Сами кости, голеностопный сустав, стопа, пальцы, фаланга за фалангой... после всё быстро обросло связками, венами, мясом, и вот старик вскочил на ноги, довольно хохоча.
   Люди пили бульон, люди подходили к гуру, кто-то кланялся, кто-то падал на колени, все хотели выразить ему уважение, преклонение, одобрение.
   А что до Герберта - его взяла злость.
   - Город-город... что ты, город?
   Злость из-за того, что не было ответа, не было и даже не виднелось впереди. Герберт развернулся и двинулся прочь, намеренно расталкивая безразличных, не реагирующих людей. А после - сразу во внутренний город, в лабораторию. С болящими ногами и мокрый от пота почти насквозь, злой, как никогда.
   В лаборатории своими делами уже занимался Иван, субъект в клетке с любопытством смотрел, как тот работает за химическим столом пытаясь следовать инструкциям, которые ему ранее дал Герберт. Иван стоял возле небольшой печи с наскоро оборудованной вытяжкой, держа в ней, в закрытой посудине специального огнеупорного стекла, кристаллы приятного бирюзового цвета. Возле печи уже стояло несколько таких посудин, полных прозрачной, немного мутноватой жидкости.
   Быстрым шагом Герберт подошёл к Ивану и хлопнул его по плечу, да так, что тот вздрогнул и чуть не уронил в печь посудину:
   - Работаешь?
   - Ты... ты чего это?!! Я же её чуть не разбил!! Что бы было!
   - Да ничего бы не было... - Герберт лукавил, зная, что Ивану бы не поздоровилось, если бы ёмкость, полная едких паров, разбилась бы. Минимум он отделался бы тяжёлыми ожогами лица и рук, может даже ослеп бы, но скорее всего просто умер бы в ужасных мучениях. Мысли об этом развесилили Герберта и он, схватив Ивана за плечи, ещё потряс его. - Страшно? Страшно?
   - Э-э-эй!
   Довольно хохоча Герберт отошёл в сторону.
   - Вижу, отлично справляешься, - ткнул он пальцем в ёмкости с жидкостью. - Когда же ты успел?
   - Пришёл пораньше... - обиженно буркнул Иван и повёл плечами. - Устал... Ещё и ты тут издеваешься.
   - Да ладно тебе. Никакого неуважения! Молчун, а ты как?
   Подойдя к человеку в клетке Герберт подал тому руку и тот её неуверенно, но крепко, пожал. Иван не видел этого, всё ещё стоя у печи. Герберт улыбнулся было, но тут же быстро закашлялся и прикрыл рот руками, отойдя от клетки.
   - Я в порядке, - спокойно ответил субъект и всё-таки же спокойно, и даже немного по-детски, спросил. - Когда меня отпустят?
   Герберт тут же быстро сказал:
   - Друг мой, скоро, поверь мне, правда! Нам просто нужно побольше твоей крови. Придётся уж немножко потерпеть.
   Человек посмотрел на Герберта всё так же, как и тогда, светя в глазах удивительной простотой:
   - Хорошо, если это так нужно.
   Это даже немного умилило учёного. После своего дня рождения он стал больше понимать этого странного субъекта. Не так, чтобы сильно больше, но всё-таки.
   - Не волнуйся, правда, - сказал он уже без иронии и почти серьёзно.
   Ему захотелось улыбнуться человеку, но Герберт знал, что делать этого нельзя.
   Сзади послышался лёгкий стук чего-то стеклянного о керамику.
   - Мне ещё прокалывать?
   - А как ты их проколешь-то? Купороса полно, закрытых сосудов нет. Да и этого хватит пока... Что с кровью?
   Иван тряс усталыми руками и одновременно отвечал, Герберта это немного позабавило:
   - Достаточно много набрали. Антикоагулянт, всё добавлено...
   - Ну так теперь иди, центрифугируй её.
   - Всю?! Это же...
   Герберт флегматично пожал плечами:
   - Такая работа.
   Иван вздохнул, подошёл к небольшому холодильнику, достал оттуда несколько пакетов с кровью и вышел из лаборатории, для центрифуги места в ней не нашлось, её поставили в другой комнате.
   А Герберт уже ничего не опасаясь подошёл к клетке:
   - Наконец-то свалил отсюда. Небось напишет потом в своём отчётишке, что я свалил всю работу на него, Феоктистов будет только за.
   - Феоктистов?
   - Мэр, - поправил себя Герберт. - Это наш мэр. Видал, как часто Иван пишет всякое? Для него всё. За работу радеет, ха-ха! - учёный засмеялся, но тут же заговорил с убийственной серьёзностью. - Очень, кстати, недоволен тем, что я до сих пор тебя не вскрыл.
   Человек никак не отреагировал на такое, хотя Герберт постарался его напугать.
   - Хм... - выражение лица у сидящего в клетке стало ещё более безмятежным, хотя это, казалось бы, невозможно. - Но мы же друзья, так?
   - Вроде бы.
   - И если мы друзья, то ты не дашь меня в обиду, ведь так?
   Герберт расхохотался так громко, что Иван не услышал это только из-за воя работающей старой советской центрифуги. Впрочем, тут же учёный смеяться перестал, снова закашлявшись и прикрыв рот рукой.
   - Конечно, - глухо сказал он. - Разумеется. Как можно? Я вылечу всех и тебя никто не вскроет, поверь мне...
   В голове его снова всплыла услышанная где-то мелодия. Герберт пошёл к своему химическому столу, чтобы начать уже обрабатывать селитру полученной кислотой, работы предстояло много. Насвистывая песенку под нос, учёный принялся за дело.
   Он не видел, как первый раз за долгое время с лица человека схлынула безмятежность, он побледнел, тихо прошептав:
   - И от зла тебя спасёт,
   Турбо Райдер,
   Турбо Райдер,
   Турбо Райдер...
   После этого человек рухнул в обмороке. Герберт этого не услышал, а когда он повернулся к клетке, то обморок человека уже перетёк в сон, и тот спокойно дышал. Ему ничего не снилось.
   Это тоже умилило Герберта, но не заставило отвлечься от работы.
   Всё-таки Феоктистов и правда серьёзно надеялся получить лекарство, иначе не перевернул бы с ног на голову весь Город, разыскивая нужное лабораторное оборудование. Центрифуга, печь, нужные для нагревания в вакууме и на водяной бане приборы... даже золотой тигль. Герберт невероятно сильно хотел его использовать, но повода не было.
   - Город-город, что ты, город?
   Вопрос этот так и оставался безответным, но учёный ощущал, что разгадка близка.
   Что же он такое? Герберт жаждал найти ответ, ведь план его подойдёт к концу уже вот-вот, а для того, чтобы понять, что делать дальше, ему нужно знать...
   - Город-город, что ты, город?
   Из размышлений Герберта вырвало лишь то, что он закончил. Нужные пары наконец сконденсировались в желтоватую жидкость, достаточно едкую, необходимую. Герберт сразу же поставил её под вытяжку - воняло.
   Готовить её самому долго и муторно. Возможно, что её можно было достать и так, но Герберт опасался, что тогда всё пойдёт крахом, и потому сделал всё необходимое сам.
   Далее он взял одну из закрытых ёмкостей, с которыми работал Иван и вскрыл её. Там тоже была кислота, с ней тоже нужно было работать очень аккуратно. Герберт справился. Налив в реторту точно такое же количество, которым была полна колба под вытяжкой, он быстро влил в неё жидкость из этой колбы. Реторта быстро прибавила в температуре, Герберт поставил её охлаждаться в заранее подготовленную банку с холодной водой, а сам отошёл к большой бутыли, из которой угощал человека, и отлил нужное количество жидкости и, подойдя к уже оставшей реторте, прямо так, не вынимая её из банки, стал медленно заливать в неё новый ингредиент.
   Опасное было дело.
   Действия требовали аккуратности. Герберт справился.
   В итоге жидкость в реторте помутнела, а на дне её образовался толстый жидкий осадок. Лекарство. Химик аккуратно перенёс его весь в отдельную ёмкость шприцем. Обмакнул кончик мизинца и лизнул. Да. Герберт ещё раз убедился, что это именно оно. Вышло гораздо лучше и устойчивее, чем он полагал. Теперь всего-то нужно было сделать такое ровно столько раз, сколько осталось жидкости в большой бутыли - пятнадцать литров. Сколько же уйдёт времени... Тем не менее, Герберт был рад.
   Он заговорил, поворачиваясь к клетке:
   - Чувствую себя как Сайрес Смит! Вот вам... - но не договорил, потому что человек всё ещё спал, и будить его не хотелось.
   Усмехнувшись, учёный вышел из лаборатории и прошёл по коридору в комнату, которую он и Иван использовали как кухонку, складируя там еду и посуду. Сейчас там располагалась работающая центрифуга. Иван работал с кровью человека.
   - Ну, как? - Герберту пришлось говорить очень громко, шум был невыносимый.
   Иван просто кивнул, показывая на пробирки с уже отцентрифугированной кровью и Герберт взял пару из них в руку.
   - Отлично, - сказал он. - Прямо сейчас и сделаю первую пробную дозу лекарства.
   - Правда? - Иван робко улыбнулся. - Я... я ряд! Правда... Герберт, слушай, извини меня.
   - М? - удивился химик. - За что?
   - Ну... - Иван замялся. - Отчёты эти, я... я правда ничего такого не хотел! Просто Феоктистов говорил, что это нужно делать, что он всё равно кого-то иначе найдёт, и я подумал, что лучше уж я, чем...
   Герберт постарался улыбнуться как можно доброжелательнее. Он и правда не чувствовал злости.
   - Всё в порядке!
   Он похлопал Ивана по плечу намеренно сильно, но не слишком.
   - Правда в порядке, Ваня, - Герберт ещё и кивнул, говоря это. - Не переживай. Я злился, конечно, но не так, чтобы сильно, - Герберт наклонился к Ивану и заговорил вкрадчиво, насколько это можно было сделать при работающей центрифуге. - Ответь-ка мне лучше не вопрос...
   - Какой? - Иван немного сдвинулся назад, но там был полуразвалившийся обляпанный кухонный шкаф с посудой
   - Что для тебя Город?
   - Что? Я не понял... в каком смысле?
   Герберт вздохнул. Они были знакомы с детства. Иван не уезжал в Москву, почти не имел амбиций, всю жизнь прожил здесь, кому, как не ему знать ответ на этот вопрос?
   Но Иван смотрел непонимающе.
   Герберт почему-то подумал, что даже человек в клетке не дал бы внятного ответа, и ему-то можно, он чужой. Но Иван?
   Тот как раз отпрянул назад ещё дальше, видимо, что-то в лице визави его испугало.
   - В прямом... - разочарованно сказал Герберт. - В прямом. Впрочем, не обращай внимания, - он фамильярно похлопал Ивана по влажной от пота щеке. - Думаю, это вполне нормально для тебя.
   Всё так же сжимая склянки с кровью, Герберт вернулся в лабораторию. Человек к этому моменту уже проснулся и протирал глаза увидев химика он прищурился и сказал:
   - А ты... насвистывал... я... - но сказал это так, словно сам не понимал, что же хочет донести. - Мне такое приснилось, словно бы ты насвистывал одну... слушай, ты знаешь, кто такой Турбо Райдер?
   - Хм? - Герберт крепко призадумался. - Вроде бы что-то такое слышал где-то. Когда. А вот ты мне скажи лучше, а что такое Город?
   - Какой конкретно?
   Герберт притопнул ногой:
   - Этот, конечно!
   - Так это же просто. Место, куда я пришёл, чтобы достать еды.
   - И в самом деле просто...
   - Для меня просто, - повторил человек. - А для тебя? С чего ты вообще об этом задумался?
   - Если бы я знал. После дня рождения много в моей жизни пошло наперекосяк во многих смыслах. И вот этот вопрос... что же для меня город? Что я бы сделал с ним, если бы мог?
   Человек спросил:
   - Что-то негативное?
   Герберт махнул рукой:
   - Ты что!
   - Позитивное?
   - Тоже как-то не хочется, знаешь.
   - Ты же только недавно говорил, что хотел бы, чтобы... - человек приложил руку ко лбу, вспоминая. - Чтобы послать разведчиков, найти другие города... если бы ты мог, ты бы это сделал?
   Из устал Герберта не вышло ответа, только лёгкий вздох. Ещё он развёл руками.
   - Тогда это правда сложно. Может лучше и вовсе не заморачиваться над такими вопросами? В конце концов городом управляет мэр, пусть он их и решает. Зачем тебе решать, что такое город вообще? Что такое город для тебя?
   - Для меня... Тоже очень сложно. Но... знаешь, это хорошее направление, - теперь уже Герберт приложил руку ко лбу, утереть пот. Из-за зажатых колб с центрифугированной кровью ему пришлось утирать его внешней стороной кисти.
   Человек увидел колбы:
   - А это ещё что?
   - Да, так, - ответил Герберт. - Мусор всякий, - он закинул колбы в ведро для мусора и скинул сверху первых попавшихся бумаг со стола.
   На следующий день он надел лучшее, что у него было из одежды, хотя обычно никогда этим не озабочивался, и отправился не в лабораторию, нет. В мэрию. В кармане пиджака, на сей раз не серого, а синего, взятого под честное слово у соседа, у химика лежала небольшая пробирка с тем самым лекарством. Его, Герберта, приводила в странное радостное возбуждение мысль о том, что всё может кончиться из-за нелепой случайности в любой момент. Герберт осознавал, что раньше у него таких мыслей не было и ещё более чётко осознавал откуда эти мысли появились, но это его не волновало.
   В мэрии стояла атмосфера суматохи, как обычно. Сразу к мэру попасть было невозможно - с утра к нему всегда приходили на доклад смотрящие, как называл их сам мэр: смотрящий за поселениями вне города, смотрящий за внешним городом, смотрящий за внутренним, и, конечно, смотрящий за стеной. Последнему, как слышал Герберт, приходилось хуже всех, ведь стена строилось медленно и стройматериалов не хватало даже несмотря на уйму разрушенных зданий. Впрочем, он не выглядел недовольным, и заходил в кабинет Феоктистова без особого волнения. Герберту этот пожилой, но всё ещё крепкий, человек, показался очень похожим на мэра, хотя был он полной его противоположностью.
   Вышел смотрящий из кабинета лишь через сорок с лишним минут и, закрыв дверь, бросил сидящему на стуле Герберту:
   - Заваливай.
   Герберт встал и зашёл. Если до этого у него было хоть какое-то волнение, то теперь он ощущал себя абсолютно в своей тарелке.
   Во многом благодаря удивлённо-недовольному лицу Феоктистова.
   - Ты? Ты чего это? Иван не говорил ничего.
   Подойдя к его столу, Герберт спокойно уселся на один из стульев. Лицо у мэра стало ещё более удивлённым - раньше учёный такого себе не позволял.
   - Ты... - уже было начал Феоктистов, его лицо начало багроветь.
   Но Герберт легко прервал его, достав из кармана пробирку.
   - Лекарство. Готово.
   - Че-е-е?
   Мэр замолчал, Герберт повторил:
- Лекарство, говорю. Готово. Мало очень, всё, что есть, но я сразу пришёл...
   Посмотрев на пробирку, потом на Герберта, а потом снова на пробирку, мэр секунд десять выглядел так, словно ничего не понимает, но потом неожиданно осклабился:
- А-а-а... ну, ещё чего от жида-то... Втихаря пришёл, выслужиться?
   Герберт постарался улыбнуться так мерзко, как мог, мэр осклабился ещё сильнее:
- Все вы такие, взял за жопу - готов результат, на блюдечке, блядь. А то... сколько времени хуйнёй страдали? Сколько лет? У-у-у! - он постучал кулаком по столу. - Всего-то и надо было...
   С шумом мэр открыл ящик стола и достал оттуда пистолет. Герберт не знал названия этого оружия. Вроде бы пистолет Макарова...
   - А что будет, если шпалер достану, а? Золотом срать начнёшь? - Феоктистов направил пистолет на учёного.
   И Герберту стало очень-очень на всё наплевать, на то, что произойдёт, на свой собственный план... В голове его закрутились самые разные мысли, как всё было бы в каком-нибудь идеальном мире, если бы этот идеальный мир, конечно, существовал.
  
   - Стреляй, пидор!
   Слишком банально и грубо.
  
   Захохотав, взглянув в бездонное чёрное дуло, Герберт выхватил пистолет из крекой хватки мэра и направил его уже на него.
   - Ты... ты эта...
   - Ха! Ха-ха-ха-ха-ха!
   Учёный спускал курок до тех пор, пока не опустел магазин. Мэр валялся мёртвым...
   Стоило бы это того? К тому же, Герберт понимал, что вряд ли сможет просто так взять и выхватить пистолет.
  
   - Скажи мне лучше, зачем?
   - Че?
   - Вот зачем это всё? Пистолет этот, жидом меня называешь... зачем? Ты ведёшь себя так потому что тебе этого правда хочется, или просто, не знаю, пытаешься чему-то соответствовать? Какой-то, не знаю, образ идеального грозного мэра. Товарищ Сталин наших дней! Оно?
   Мэр наверняка смотрел бы непонимающе, принимал бы Герберта за идиота и тот это понимал.
   - А чем тебя Сталин-то не устраивает?
   Вряд ли мэр сказал бы такое в реальности, конечно.
   - Совок. Ненавижу совок. И ты не путай, СССР - это страна, а совок - это строй и говно в головах. Совок - это... это ты. Ты - воплощённый совок. Хапаешь, хапаешь, хапаешь... целый город под себя захапал!
Мэр выстрелил. То есть, наверняка он начал бы кричать, позвал бы охрану, не выстрелил бы, но смерть была бы достойная.
  
   Герберт достал из кармана пробирку с лекарством и хлопнул её о стол.
   Слишком мало лекарства, но, если хлопнуть ей о голову мэра...
  
   - Да не ссы, не ссы! - мэр принял пятисекундное молчание Герберта за страх. - Что я, ебанутый, что ли?
   Щёлкнув затвором он снова открыл ящик стола и положил пистолет туда.
   - Но ты имей в виду, что если что - разговор будет короткий.
   - Конечно, - кивнул Герберт.
   - Так что... Типа, лекарство? Готово? - взгляд у мэра был подозрительный подозрительный. - Дай-ка.
   Герберт послушно отдал пробирку. Мэр открыл её и поднёс к волосам, торчащим из ноздрей.
   - Ничем не пахнет.
   - Оно и не должно, - сказал Герберт. - Если начнёт пахнуть - значит что-то не так.
   - Ясно. А чего мутное-то такое?
   - Ну... - Герберт пожал плечами. - Просто таким получилось. Я не знаю, какое оно должно быть, - усмехнулся он. - Кто ещё до меня делал лекарство от этого сумасшествия.
   - Ага.
   И тут мэр совершил глупость, закрыв пробирку и кинув её Герберту. У того слегка ёкнуло сердце, но всё так же как-то разухабисто, весело. Он быстро вскинул руки и поймал пробирку в сложенные ладони.
   - А теперь пробуй.
   Мэр сидел с серьёзным и грозным лицом, но Герберт еле-еле удерживался от смеха и надеялся, что по его лицу этого не видно. Неужели этот совок в самом деле думал, что он этого не учтёт?
   Аккуратно открыв пробирку Герберт вылил себе в рот мутную жидкость. Рот слегка обожгло, но не сильно. В голове почти сразу же резко помутнело, возникло головокружение, Герберт почувствовал, как лицо у него горит.
   - Это че? - подозрительно спросил Феоктистов
   - А... а вы... - Герберт отложил опустошённую пробирку и положил обе руки на стол, ожидая, пока эффект пройдёт. - К..как думаете? Доза б... большая. Я же её уже п...принимал.
   - Че, может... хотя кого позвать?
   Сердце Герберта снова ёкнуло. Он знал, что врачей на весь город двое: он и Иван, но они занимались исследованиями. Был ли у Феоктистова кто-то ещё? Наверняка, ведь помогал же кто-то людям на стене и охране.
   Этого допускать было нельзя. План раскроется.
   - Я в порядке, - через силу произнёс Герберт и улыбнулся почти непослушными губами. - Сейчас пройдёт. Но больше мне нельзя... по крайней мере сейчас.
   - И что? Вылечить этим можно, типа, да?
   Доверия во взгляде мэра прибавилось. Теперь он смотрел на Герберта скорее с осторожным испугом.
   - Строго говоря... - вроде бы начало отпускать. - Строго говоря, вылечить нельзя. Но заразиться уже будет невозможно.
   - Я приказывал сделать лекарство!
   Герберт виновато потупился.
   - Это невозможно... правда. Их не вылечить. По крайней мере я - не могу.
   Мэр поморщился.
   - Ну, что, вообще-вообще никак? Сделал же это ебаное... лекарство... тьфу! Как его назвать-то?
   - Вакцина. Никак его не сделать. Я не могу, правда. Хотя...
   Внезапно Герберту подумалось: а вдруг мэр не так уж безнадёжен?
   Он решил спросить:
   - Если бы были люди... больше тех, кто разбирается во всём этом. Мы смогли бы работать вместе, мы наверняка нашли бы решение. Может быть стоит попытаться отправить людей в другой город, может они с этим справились?
   Герберт поклялся себе, за те секунды, что мэр молчал, что если тот согласится, даже если через силу, даже если через подозрительность и злость, то он, Герберт, сразу же свернёт свой план. Попросит время на то, чтобы посмотреть действенность вакцины, а потом скажет, что оно оказалось бесполезным. Или просто сбежит.
   Но мэр думал недолго:
- Исключено.
   В своих подозрениях убеждаться неприятно.
   - Но почему? Ведь...
   - Потому что, блядь, - Герберт мог поклясться, что мэр сверкнул глазами. - Не твоего ума дела.
   - Но ведь правда было бы лучше! Послать разведчиков, связаться с правительством, если оно есть...
   - Никакого, нахуй, правительства в моём городе не будет!!
   Герберт знал, что именно это он и услышит. Поэтому не стал больше ничего говорить.
   Мэр же нервно закачался на стуле взад и вперёд, словно бы молился.
   - Сможешь сделать много этой вакцины?
   - Процесс сложный, - ответил Герберт. - А сколько надо?
   - Я, вся полиция... - Феоктистов добавил, немного подумав. - И пока этого хватит. Так сколько?
   Секунд с тридцать Герберт делал вид, что обдумывает приказ и подсчитывает разное в уме. Потом сказал:
   - Сделать-то можно, конечно. Но мне нужна будет помощь Ивана, и... если я сделаю её много, то её нужно будет быстро использовать, наверное. Всё-таки специального оборудования для хранения у нас нет...
   - Используем, - кивнул мэр. - Всё используем. Можешь гарантировать, что после этой штуки никто из моих людей больше не заразится?
   - О, - ответил Герберт, и была в его словах огромная толика иронии. - Конечно. Если я справлюсь, то ни вы, ни ваши люди не заразитесь уж совершенно точно.
   Впервые за время разговора с мэром он сказал чистую правду.
   И понял, что нашёл ответ. Понял это выходя из кабинета мэра.
   Остановившись, закрыв дверь, Герберт посмотрел по сторонам и, убедившись, что никого нет, спросил сам себя:
   - Город-город, что ты, город?
   И, помолчав, ответил:
   - Не знаю, что ты. Но ты то, что я никому не отдам. И тем более я не отдам тебя ему.
   Герберт издевательски улыбнулся и пошёл к лестнице на первый этаж. Затем наружу. А оттуда - в лабораторию. Ноги у него больше не болели и спина не потела, учёный прекрасно себя ощущал. Войдя в кухонку и увидев Ивана он спросил:
   - Знаешь у кого я был?
   Иван невероятно обиделся, когда узнал, что Герберт ходил к мэру за его спиной, и Герберт знал, что именно так и случится. Более того, он и пошёл-то к мэру потому что знал ещё более того, что Иван такого не ожидает. Он мог ожидать демарша, мог ожидать плевка в лицо, сожжённой лаборатории, побега из города, но не такого наглого удара в спину.
   Герберту была приятна такая месть, пусть и маленькая.
   Тем более, что всё равно на работе Ивана это не сказалось, ведь прогневать мэра он боялся гораздо больше, чем хотел что-то сделать в отместку. Да и трудно было бы как-то испорить план, занимаясь абсолютно бесполезными вещами. К серьёзной части своего плана Ивана Герберт не подпускал.
   Работа двигалась медленно, потому что приходилось делать всё в одиночку, тщательно утаивая всё, и много времени тратить на совершенно бесполезные действия, чтобы запутать Ивана. Тот, кажется, что-то подозревал, но никак не мог ухватить суть. Герберт поначалу не понимал из-за чего, ведь дело было не в знаниях, не в чутье, а потом понял, что это отсутствие размаха. Иван даже представить не мог, что Герберт хочет сделать, именно потому что даже и думать о таком не смел.
   В конце концов он тихо уверился, что коллега попросту обвёл его вокруг пальца в своём карьеризме. Сам Герберт был такому только рад.
   Но работу это не облегчало, одиночество помогало держать план в секрете, но иногда выходило боком, хорошо, что лопнувшие ёмкости можно было объяснить неосторожностью и плохим качеством материалов.
   И вот, в один день, когда Герберт закончил переливать последние капли мутной жидкости в общую ёмкость и обернулся к большой бутыли, он увидел, что она пуста более чем на половину. Он посмотрел на общую ёмкость с веществом - в той было его достаточно для всех действий. Очень, очень много.
   Герберт посмотрел на человека в клетке. Тот наблюдал с интересом.
   - Я закончил, - сказал учёный. - Я наконец закончил!
   Человек похлопал в ладоши и улыбнулся:
   - И что же это такое?
   - Я же сказал. Лекарство.
   - Лекарство, которое должно излечивать заражение, но... Всю кровь, с которой работал Иван, ты выкидываешь...
   Герберт кивнул и перебил человека:
   - И это та ещё морока. Мыть пробирки - ужасно!
   - Я там видел у тебя какие-то кислоты... И вещество это... - человек говорил медленно и степенно, вспоминая все подозрительные момменты. - Я видел, как от него лопались пробирки.
   - А может всё-таки от кислот?
   Каждой клеточкой своего тела Герберт ощущал удивительную весёлость. Ему нравилось, что человек что-то заподозрил:
   - Нет, не от кислот, - сказал человек в клетке неуверенно, но твёрдо. - Точно не от них.
   Та самая весёлость подначивала Герберта взять и вывалить всё перед человеком напрямую, рассказать ему обо всём, чтобы тот порадовался тому, что скоро будет свободен, чтобы...
   Но зачем? Вдруг он этого не одобрит?
   Поэтому Герберт ответил:
   - Это и правда лекарство. И оно правда излечит всех. Об остальном не беспокойся, уж поверь.
   Из глаз человека не исчезла простота, но она подёрнулась искрами подозрения.
   - Ты... что ты задумал? Что ты задумал, Герберт?
   Учёный ничего не ответил, отойдя к своему химическому столу.
   Сообщение о том, что лекарство готово, они передали с Иваном вместе. Пошли в мэрию вместе, точнее, должны были, но, когда Герберт подошёл к мэрии, Иван уже был там, буквально излучая тщательное скрываемое довольство.
   Новостям Феоктистов обрадовался так картинно, что Герберт сразу понял: его коллега по-прежнему докладывает тому обо всём, и они уже о чём-то говорили, пока его не было.
   - Молодец, значит... молодец... - мэр старался смотреть прямо в глаза Герберту, - так что же, значит, скорее надо использовать его, говоришь?
   - Чем скорее - тем лучше, - сухо ответил Герберт. - Я не знаю, сколько оно сможет храниться.
   - Хорошо... тогда... - Феоктистов задумался. - Можно прямо завтра. Прямо здесь. Я, мэрские, пацаны мои... быстро всё сделаете?
   Иван сразу же закивал:
- Да-да! Я и Герберт...
   - Хорошо, - не дал ему договорить мэр. - И как всё это будет? Я, типа... не знаю, у каждого свой шприц, свой укол?
   - Шприцов мало, - ответил Герберт. - На всех не хватит. Придётся обрабатывать их после каждого использования. И как-то разливать вакцину - она у меня в большой такой банке, нужна ещё какая-то, чтобы туда её понемногу переливать. Так это будет стерильно. Насколько возможно.
   Напряжённое ранее лицо мэра немного разгладилось, он, ранее сидевший слишком уж как-то прямо и твёрдо, расслабился и осел на своём кресле.
   - Ага... общая бадья, значит... ну... Ясно. И что, всё будет в порядке? Реально?
   Герберт улыбнулся:
   - Я, как видите, жив.
   Феоктистов кивнул и стрельнул глазами в Ивана, тот как-то странно дёрнулся, но что конкретно он сделал Герберт не заметил, потому что наблюдал именно за мэром, который встал со стула и протянул учёному руку.
   - Ну, типа... извини, если че, да? Сам понимаешь, работа у меня такая. Я вас ебу, вы зато работаете крепче. Так и стоим, да? Ха-ха!
   - Конечно! - Герберт улыбнулся ему в ответ и пожал протянутую ладонь, жёсткую, мозолистую.
   Они с Иваном вышли из кабинета и начали спускаться вниз.
   - Хоть жидом не назвал, и то хорошо, - сказал Герберт. - Есть прогресс. Надо же, он обучаемый.
   Иван угодливо хихикнул.
   - Говорил же, нужно просто работать лучше и всё будет в порядке!
   - Ты правда такое говорил?
   Такого и правда не было, но Иван сразу же закивал, сказал, что да, с чем Герберт спокойно согласился, и дальше, до того, как они вышли из мэрии, они ничего друг другу не говорили.
   А вот у выхода, а точнее в сторонке, где плиты облицовки были вытоптаны, где валялись окурки, Иван спросил, всё тем же елейным тоном:
   - А что... что за лекарство-то? Что за вакцина? Ты мне никогда не говорил...
   Герберт смекнул, что вот оно.
   - Почему же не говорил? - осторожно сказал он, достав из кармана пачку сигарет (четыре штуки осталось, мда), взяв сам и протянув Ивану, тот отказался. - Говорил. Ты же мне помогал.
   - Столько этой крови... зачем?
   Глаза у Ивана были любопытные-любопытные.
   - Так антитела же, - ответил Герберт, пряча за затяжкой нежелание отвечать. - В этом всё и дело... но это не самое сложное. Очень много работ именно с тем, чтобы получить нужные кислоты и работать уже с ними. Реагентов осталось мало, - учёный вздохнул, - по секрету скажу тебе, что может быть на всех мы и не сможем сделать вакцины...
   Вроде бы это удовлетворило Ивана, хотя он всё равно смотрел с липким, неприятным любопытством, а потом Герберт добавил:
   - Но основная часть работы всё равно была на тебе. Крови заражённого нужно много.
   Иван быстро спросил:
   - Именно этого заражённого?
   Герберт кивнул:
   - Да, потому что других не пробовали. И не надо, раз всё идёт хорошо, ха!
   Снова угодливо хихикнув, Иван опять хотел что-то спросить, но Герберт уже выбросил докуренную до фильтра сигарету и пошёл к лаборатории.
   Стеклянная большая бадья, полная "лекарства" более, чем наполовину, так и стояла на керамической поверхности стола, Герберт строго запретил кому бы то ни было к ней прикасаться, и лишь только сейчас, придя в лабораторию, набрал немного в старый стеклянный шприц и показушно сделал Ивану укол.
   - Ой... - сказал тот примерно через минуту. - Что-то у меня голова кружится... Болеть начинает...
   Стандартный эффект. Герберт знал, что так будет, а потому отправил Ивана домой отдыхать, уверив, что с остальной работой он справится сам.
   До ухода коллеги Герберт в самом деле занимался разными делами, но ничем особо важным, ведь всё уже было сделано, и все нужные ингредиенты у него уже почти закончились, ему пришлось бы снова делать серную и азотные кислоты, чтобы приготовить новую процию вакцины.
   Когда Иван наконец ушёл, Герберт тоже не стал задерживаться в лаборатории. Он попрощался с человеком в клетке и покинул лабораторию, держа в одной руке старый цветастый пакет, который приготовил заранее.
   Путь предстоял не очень близкий.
   В этот раз Герберт не успел к самому-самому началу, и, когда он пришёл на перекрёсток во внутреннем городе, то старика уже связывали, а он всё так же показушно кричал и стонал, сам протягивая голые стопы под топор.
   Отрубили.
   Сварили в грязной воде.
   Воду с кругляшами жира на ней начали раздавать людям.
   Герберт стоял в сторонке и терпеливо выжидал своего момента.
   Сектанты и правда хотели напоить водой всех, потому что черпали из котла до тех пор, пока он не опустел. Лишь когда юноша в персиковом одеянии перегнулся через край и заскрёб по дну, старик воздел руки вверх и встал на уже восстановившиеся стопы.
   - Дети мои! Расходитесь и до завтра! Приходите и любите меня так, как любили сегодня!
   Два ученика воздели над ним тент, остальные достали из котла кости без мяса и выстроились за ними. Старик двинулся по одной из больших дорог перекрёстка. Герберт пошёл следом
   Старик шёл по большой и широкой улице не обращая ни на кого внимания, ни с кем не говоря, ни останавливаясь ни на секунду, люди сами уходили с его пути, и Герберт видел, что все они заражённые и делают это так быстро, словно не по своему желанию. Обычные люди мешкали, смотрели на старика, словно хотели что-то в нём увидеть или что-то спросить, но тот шёл быстро, осознавая собственное достоинство, не смотря ни на кого.
   Годы житья во внутреннем городе оставили на Герберте свой отпечаток, он начал это понимать. Все улицы за стеной казались ему знакомыми, но именно что "знакомыми", очень смутно, словно он видел когда-то старые фотографии мальчика, а теперь смотрел на мужчину.
   Город изменился, очень изменился. Герберт был готов поспорить, что раньше улица, по которой шёл старик, не была такой широкой и длинной, что она кончалась, расчетверяясь на несколько более маленьких улочек раньше. Но теперь всё стало иначе. Герберт смотрел на знакомые, казалось бы, места, и не узнавал их.
   И хотя всё очень изменилось, в определённый момент Герберту всё равно стало понятно куда держит путь старый гуру. Конечно же. Стоило ли сомневаться. Золотоголовая верхушка храма показалась из-за многоэтажки через пару километров, и старик двинулся именно к ней. Всего-то и нужно было - обойти высокий дом, и вот он - кованый заборчик старой церкви, построенной в этом городе ещё при одном из царей.
   За забором, во дворе, целая уйма людей в персиковых одеждах занимались разными делами: подметали землю, чистили белые стены храма, некоторые группы занимались физкультурой, отжимаясь и подтягиваясь на импровизированных турниках. Гуру прошёл мимо них, кивая на приветствия. Кто-то из ретивых учеников бросился целовать ему ноги, старик благосклонно постоял, ожидая, а потом оттолкнул ученика грязной стопой.
   Герберт не сразу прошёл за забор. Он помнил из детства, как мать и бабушка не давали его отцу (пока он ещё жил в семье) водить его сюда. Отец не был воцерковлённым, но почему-то по выходным ходил в церковь и водил маленького Герберта с собой. Это продолжалось всего раз пять или семь, но с тех пор у учёного, даже в период, когда религию он активно отрицал, что-то тёплое поднималось в душе, когда он видел этот храм. Вот и сейчас Герберт осмотрел храм снизу доверху, и сразу же словно почуял запах ладана, почувствовал тёплую руку отца, услышал монотонные напевы. Но всё это сразу же схлынуло, когда взор учёного поднялся до макушки церкви - креста на ней не было.
   Это как-то сразу всё облегчило. Герберт вспомнил зачем он тут и прошёл внутрь.
   На него обратили внимание только те люди в персиковом, которые занимались физкультурой - пара из них, те, что раздавали указания, сразу же направились к нему.
   - Кто ты такой и зачем пришёл сюда?
   - Меня зовут Герберт, - вежливо ответил Герберт. - Я врач из внутреннего города. И мне нужно поговорить с вашим гуру.
   Мужчины в персиковом переглянулись.
   - Что в пакете? - спросил один из них
   Герберт молча раскрыл его, мужчина заглянул туда и удовлетворённо хмыкнул - ничего опасного.
   Он же и прошёл в храм, очевидно, доложить гуру о пришедшем. Оставшийся послушник спокойно стоял рядом с Гербертом, но тот понимал, что если захочет уйти - не сможет.
   Мужчина вышел из храма очень скоро и, что было неожиданно, вместе с ним вышел и гуру. Подойдя ближе он воздел вверх руки и произнёс:
   - Герберт!
   Было сложно ответить. Герберт замялся и просто сказал:
   - Мне нужно с вами поговорить.
   - Конечно. Следуйте за мной. Мои ученики ничего вам не сделают... - гуру внимательно посмотрел на пакет в руке учёного и вздохнул. - Совершенно ничего.
   Если снаружи в храме ничего не менялось, кроме, конечно, отсутствия креста, то внутри он уже не соответствовал образам, сохранившимся у Герберта в голове.
   Вся храмовую главную залу теперь занимали многочисленные койки, поставленные одна на другую, многоэтажные. Там, где коек не было, лежали матрасы. На некоторых койках и матрасах лежали люди, всё в тех же персиковых одеждах. Проходя мимо них гуру кивал одним, перебрасывался парой слов с другими, сохраняя при этом величественный вид.
   Главным изменением, конечно, была деревянная стена, отделявшая теперь часть храма, где располагался алтарь, и дверной проём в этой стене, вырезанный кривовато, занавешивала цветастая плотная ткань, через которую старик уверенно прошёл и жестом позвал Герберта за собой.
   Внутри, в этой импровизированной комнате, убранство оказалось на удивление роскошным. Герберт увидел хорошую двуспальную кровать, крепкий дубовый стол, с дубовыми стульями из того же набора, ворсистый ковёр, пахнущий свежестью, вычищенный.
   На столе, напротив одного из стульев, располагалось большое серебряное блюдо с тарелкой приятно пахнущего супа.
   Герберт весьма сильно удивился:
   - Свинина? Говядина? Вам же нельзя мясо?
   Гуру, расположившись на том самом месте, с удовольствием и наслаждением вдохнул запах бульона:
   - Говядина. Я - гуру, мне можно всё, что я захочу. Вам может тоже...
   - Нет, - отказался Герберт. - Я не голоден.
   - Тогда, если вы позволите... Извините, я ем один раз в день.
   Быстро работая ложкой старик опустошил тарелку, его впалые щёки то надувались, то сдувались, когда он глотал суп. Закончив с основной частью, он отложил ложку, взял прямо руками большой кусок мяса и проглотил его в два укуса, затем вытер жирные пальцы о свой персиковый балахон.
   - Извините мои манеры, но у нас так принято, - мягко сказал старик,поёрзав на стуле.
   - Это удивляет меня меньше, чем ваш отказ от вегетарианства.
   - Ох, да что вы к этому так прицепились? - гуру махнул рукой и улыбнулся, зубы у него оказались излишне жёлтые, как у сильно курящего человека. - Знали бы вы, что делали гуру в США и других странах до всего этого... Педофилия, воровство миллионов долларов... То, что я позволяю себе есть мясо, это просто... - он сморщился и повёл пальцами. - В конце концов я - гуру, и я решаю, что мне можно, а что нельзя.
   - Очень хорошо быть гуру.
   Старик засмеялся.
   - Ещё как... Так зачем вы пришли, Герберт? Уж явно не затем, чтобы сделать что-то со мной или моими ногами, так?
   Как бы подтверждая свои слова гуру сдвинул назад стул и закинул ноги на стол, подвинув ими серебряное блюдо. С грязных подошв на дубовую поверхность упало немного грязи и гнилой земли.
   - Ваши ноги - интересная штука, - ответил Герберт, подпустив в голос изрядную долю сарказма. - Но вы не хуже меня знаете, что трогать вас мне нельзя.
   Ответом ему снова послужил немного визгливый, неприятный в данный момент смех старика:
   - Ещё бы... У меня только здесь человек пятьсот, а если я захочу, я подниму весь внешний город! И ваши гопники, уж простите, вам не помогут.
   - Я называю их рыцарями. Тёмные рыцари нашего города.
   - Слишком поэтично, Герберт. Гопники они и есть гопники.
   Герберт пожал плечами, вышло у него излишне нервно, хотя причина была проста - у него просто затекла спина. Пользуясь возникшим молчанием, он быстро осмотрелся. Судя по следам на полу, алтарь выломали и вынесли. В душе Герберта всколыхнулось было сожаление, но тут же оно утихло, уступив место непониманию - взгляд учёного наткнулся на воткнутый в пол топор, пригвоздивший к этому самому полу массивный крест с обрывком толстой золотой цепи.
   - А, заметили крест, - сказал гуру, проследив за взглядом своего гостя. - Это от попа, который тут раньше служил. Он как земли наелся, так отрубил крест и увёл многих людей за собой. Храм долго пустовал.
   - Свято место пусто не бывает.
   - Ваша правда, - гуру кивнул. - В каком-то смысле в этом есть логика. Креста на церкви не осталось, так пусть будет хотя бы тут, да?.. - усмехнувшись своей собственной шутке, гуру внезапно придвинул стул ближе и быстро спросил. - Так всё-таки, что вам нужно, Герберт?
   И Герберт ответил так же быстро и прямо:
   - Мне нужна ваша помощь. А если точнее, то один из ваших людей. Достаточно решительный и сильный, на которым вы не слишком дорожите.
   Гуру нахмурился:
   - В смысле "не слишком дорожу"?
   Предстояла самая трудная часть плана - объяснение всего. Герберт не представлял, что будет делать, если гуру откажется, а потому быстро, как мог доходчиво, постарался обрисовать гуру свою задумку.
   Лицо того менялось по ходу рассказа не один раз.
   - Надо же! - сказал он, расширив от удивления глаза, когда Герберт рассказал про лекарство.
   А потом, когда речь зашла о роли его человека, он вообще схватил себя за бороду:
   - Вот так вот просто? Ох-хо-хо, как же это вы так смогли?!
   Но Герберт видел: старик боится и опасается. Не доверяет. Логично, ведь причин для такого у него нет.
   И правда, гуру, огладив всколоченную длинную бороду, сказал, когда Герберт закончил рассказывать:
   - Это всё очень интересно, конечно... но с чего вам это делать?
   - Феоктистов не самый плохой лидер, я признаю, - спокойно ответил Герберт. - Возможно, именно благодаря ему город выстоял. Но мне не нравится, что город - его личная кормушка. Он никому его не отдаст, никуда нас не выпустит, и при малейших подозрениях...
   - Я это знаю. И знаете что? Меня это устраивает. Мне, как и Феоктистову, не очень нужны конкуренты. Здесь у нас РПЦ нет, а если она осталась там, в других городах?
   Гуру покачал головой и недовольно вздохнул.
   - Мне очень повезло, знаете ли. Я получил ровно то, что хотел, и даже чуть больше. Так что рисковать ради того, чтобы сделать что-то там Феоктистову...
   Такого ответа Герберт вполне ожидал и был к нему готов.
   Он положил руки на стол и посмотрел на гуру немного исподлобья.
   - Вы же понимаете, что он рано или поздно...
   - Я же сказал, Герберт. Пятьсот человек моих учеников и весь внешний город. Если я захочу - я сотру Феоктистова в порошок.
   - Не сотрёте, - парировал учёный. - Внешняя стена очень крепка. Внутренняя уже почти готова. Если вы захотите - мэр попросту запрёт вас с двух сторон. Ни еды. Он-то сможет покидать город, а вот вы нет. И у него есть огнестрельное оружие...
   Гуру побледнел. Герберт понял, что тот действительно никогда о таком не думал и, видимо, вспомнил, что первым делом Феоктистов отобрал у населения весь огнестрел, который только смог.
   Нужно было продолжать давить.
   - Так что вы уже не можете диктовать никаких условий. Вы сидите на своём месте лишь из-за того, что Феоктистов просто не хочет поднимать бучу. Или хочет достроить внутреннюю стену до конца. Вам не так уж и долго осталось.
   - Я... Да с чего вы вообще взяли, что он будет что-то делать?!
   - Вы сами сказали - стоит вам захотеть и поднимется весь внешний город. Нужно ли это Феоктистову?
   Гуру теперь уже не был так благодушен, как в начале разговора. Блюдо он сдвинул в сторону и теперь тоже сидел положив руки на стол и тоже смотрел на Герберта исподлобья, но в отличие от расслабленного учёного, буквально весь трясся.
   - И всё-таки, Герберт... - произнёс гуру таким тоном, что стало понятно - он на грани. - Всё-таки... какова причина у вас говорить мне всё это? Почему же вы так волнуетесь за меня?
   Вот и настал момент.
   - Я волнуюсь не за вас, - ответил Герберт, улыбаясь как можно шире, почти оскаливаясь. - Я волнуюсь за себя.
   Словно оскала было мало, учёный сунул два пальца в рот, взял себя за губы, сдвинул их. Стали видны его сероватые дёсны, покрытые, ближе к их верху, блямбами белого цвета, больше всего напоминающими колонии пеницилиновых бактерий...
   ...Тогда, в день своего рождения, сбежав во внешний город, первым делом он в самом деле просто купил пол-литру самогона. Герберт хотел дойти с ней до дома и напиться уже там, но жалость к себе взяла своё, ему захотелось покрасоваться, в какой-то мере даже шикануть, ведь он так никогда не делал.
   Зайдя в небольшой дворик, Герберт зубами вытащил из бутылки полиэтиленовую пробку и, картинно дыхнув в сторону, приложился к горлышку. Он сделал лишь пару глотков. Жгло. Противный запах сивухи ударил в нос. Непривычного к такому учёного чуть не вырвало, но уже через пару минут по телу его разлилось приятное, благодарное тепло, а взгляд стал цепляться при поворотах головы. Герберт снова сделал ещё пару глотков. Потом ещё и ещё. Он и сам не заметил, как опустошил всю бутылку. Видели бы мама и бабушка!
   Отшвырнув бутылку, пьяный, Герберт кое-как доковылял до облупившейся, немного влажной стены дома, и сел прямо на землю, облокотившись на стену спиной. Всё у него было будто чужое: руки, ноги, особенно, почему-то, кожа лица.
   Жалость к себе никуда не пропала, даже стала острее. Герберт вспомнил всё, что произошло с ним за день. Вспомнил безразличие и предательство Ивана, отношение мэра, вспомнил, что единственным, кто поздравил его, был человек в клетке, чужой, сумасшедший человек. Учёный сам не заметил, как из его глаз хлынули противные пьяные слёзы. Он размазывал их руками и не мог остановиться, тихо хныкая, в его душе, словно от брошенного в пруд камня, расходилась волнами та самая жалость, и конца ей не было.
   Если бы в тот момент Герберт сидел на крыше, он бы сразу с неё сбросился, если бы у него был пистолет,он бы немедленно выстрелил себе в висок. Но у него ничего не было.
   Герберт сжал кулаки, всё так же хныкая, истекая слезами, пуская сопли из носа.
   Герберт ощутил, что его кулаки полны. Полны серой, гнилой землёй.
   От ладоней к мозгу учёного словно бы понеслись быстрые молнии. Он медленно повернул голову и посмотрел на свою правую ладонь, разжал кулак. Его пьяному взору показалось, что земля на его ладони живая, что это слизняк - она пульсирует, живёт, это что-то мягкое, само хотящее оказаться у него во рту, раствориться в нём, занять весь организм.
   Толстые губы Герберта скривились в ухмылке самоубийцы. Он зарыдал ещё сильнее и с силой, быстро закинул себе в рот горсть земли, затем прожевал и проглотил, и делал это ещё и ещё, пока его наконец не проняло...
   ...Гуру смотрел долго, словно не мог насмотреться. Герберт мог видеть, как пульсируют жилки у него на шее и лбу.
   Старик спросил очень тихо и вкрадчиво:
   - И почему же мне не стоит рассказать об этом Феоктистову?
   А Герберт ответил, напротив, вполне громко:
   - Да потому что это ничего не изменит! Моя смерть лишь заставит его поторопиться.
   И поэтому гуру ничего не осталось, кроме как сказать:
   - Хорошо, - он хлопнул в ладоши. - Я вам помогу. Вам нужен человек? Будет вам человек. Выбирайте кого хотите прямо сейчас и забирайте с собой, я скажу ему, чтобы он слушался вас. Вот только... вы уверены, что от ваших действий не станет хуже?
   - Не станет, поверьте, - Герберт сказал это, а затем спросил вроде как даже немного обиженно. - Чем я хуже Феоктистова в конце-то концов?
   Гуру лично прошёл с Гербертом, показывая ему своих людей. Он не выстраивал их в ряд и ничего не говорил специально, чтобы не возбуждать ничьих подозрений. Верность верностью, но мало ли.
   Нужный человек, конечно же, нашёлся. Герберт специально искал сильного человека с лицом погрубее, потупее даже, можно сказать. Таким оказался среднего роста мужчина того возраста, который трудно понять, близок он к пожилому или нет. Он не бугрился мышцами, но был крепок, а лицом походил скорее на рабочего, чем на послушника.
   - Идеально, - сказал Герберт, как только увидел его и рассмотрел подробнее.
   Гуру быстро подошёл к ученику и положил ему руку на плечо. Тот посмотрел на гуру преданным взглядом, а затем перевёл его на учёного.
   - Пойдёшь с этим человеком, - сказал гуру. - Веди себя так, как он скажет, делай всё, что он скажет, и не задавай вопросов.
   Мужчина спокойно кивнул и повернулся к Герберту уже целиком.
   Тот сунул руку в пакет, достал оттуда чёрную полицейскую униформу, крепкие ботинки такого размера, чтобы налезли на любую ногу, и кинул их сектанту.
   - Заходи в церковь и переодевайся.
   Ни у кого не вызвал удивления многим известный врач, возвращающийся из внешнего города в сопровождении полицейского. Люди думали, что выделен он для сопровождения, или же наоборот, мэр послал кого-то найти врача, который зачастил последнее время гулять среди сумасшедших.
   Герберт знал, что Феоктистову доложат и о том, что он был на площади, и о том, что он приходил в храм. На каждом углу по полицейскому. Герберт представлял, как это было бы, если бы он мог это увидеть, пока шёл домой. Наверняка Феоктистов, когда ему доложат, сделает умное лицо... запишет ли куда-то информацию? Вряд ли. И сразу ничего не предпримет, хотя кто его знает? С него станется взбрыкнуть и закончить всё пулей в голову гуру и ему, Герберту.
   Как хорошо, что всё закончится завтра.
   Послушник гуру старался не подавать виду, что во внутреннем городе он почти не был, у него получалось, но Герберт, обострёнными чувствами заражённого, знал, что тот волнуется. Этого не было видно. Человек в клетке может ощущать то же самое? Учёный удовлетворённо вздохнул и немного ускорил шаг. Послушник не был расположен к беседе. Герберт, слегка взбудораженный тем, что ему пришлось открыться, задумался....
   ...Наевшись земли, он внезапно протрезвел и опомнился. Грязные руки, грязное лицо - его не пустят во внутренний город! Как дикий зверь, таясь, он бросился, оббежал двор, нашёл торчащий из стены небольшой краник с отсоединённым, но лежащим рядом на специальной полочке барашком. Умылся. Двинулся назад.
   Сначала ему хотелось скрываться от людей, но он не замечал какого-то внимания к своей персоне и немного расслабился. Что же случилось? Герберт пытался осмыслить произошедшее, но не понимал, что в нём изменилось. Хотя странные вещи были.
   Живот не болел, хотя должен, не было тяжести, он уже протрезвел, голова мыслила очень ясно было слишком, слишком хорошо.
   Может это и есть первые симптомы этого странного сумасшествия - всё слишком хорошо и приятно? Герберт несколько минут подряд провёл тщательно контролируя свой внутренний диалог, дабы понять, не возникают ли в его голове странные мысли, типа желания измазать фекалиями стену, или броситься на другого человека и загрызть его, изнасиловать кого-то или убить. Всего этого не было. Все эти мысли по-прежнему вызывали у него отвращение, по-прежнему казались ему ужасными.
   Дома Герберт долго смотрелся в зеркало, но в итоге нашёл лишь два изменения. Дёсны, да, посерели, хотя и не сильно, на них появились странные белые пятнышки, но если не всматриваться - не заметишь. Второе стало известно лишь тогда, когда ему захотелось в туалет. Герберт обнаружил, что у него отросла крайняя плоть. Его это так насмешило, удивило и одновременно с этим испугало, что он, сделав все соответствующие дела, уснул сразу же, как лёг на диван...
   ...Послушник следовал всем указаниям Герберта. Может быть кого-то из жильцов и удивило, что полицейский зачем-то зашёл к жильцу в квартиру, но вряд ли кто-то решился бы что-то говорить. За время управления Феоктистова все привыкли относиться к полиции с опасливым уважением.
   Накормив послушника овощами, Герберт взялся растолковывать ему план.
   - Тебе нужно сделать не так уж и много, - сказал он. - Завтра мы придём в мэрию, и ты будешь охранять бутылку со снотворным.
   Послушник наморщил лоб.
   - Снотворное?
   - Да, - кивнул Герберт, - и потом, когда я уйду и в комнате соберётся много полицейских, ты должен взять эту бутылку на руки, поднять над собой и кинуть на пол, чтобы она разбилась. Все уснут. Ты тоже. За это время я и твой учитель, со своими людьми, займём мэрию.
   Послушник молча потряс головой, что демонстрировало, наверное, понимание. Герберт на всякий случай переспросил:
   - Ты точно всё понял?
   - Точно-точно. Охранять - дождаться кучи людей - поднять над головой - бросить, - отрапортовал послушник. - А почему именно бросить об пол-то? Можно же просто разлить жидкость по полу.
   - Слишком быстро выветривается, - не моргнув глазом соврал Герберт. - Никто не уснёт. А если разбить сразу и много - эффект будет сильнее.
   - Понятно... Вот уж не думал, что вы из наших.
   Хохотнув, Герберт ответил:
   - Ох-хо-хо, нет, я не ученик вашего гуру!
   - Я не о том, - послушник задрал губу и ткнул пальцем в серую десну. - А как это так получилось, что и вы тоже? Вы же раньше были обычным.
   - Может быть потом я тебе об этом и расскажу, - стараясь звучать как можно беззаботнее сказал Герберт. - Потом. Так что давай уже спать, день будет непростой.
   Он не волновался и не переживал, но всё равно почему-то не смог уснуть, и тогда, когда послушник уже спал, Герберт лежал на диване с открытыми глазами, смотря в потолок. Голова была пустая-пустая. Учёный повернулся на бок, чтобы взглянуть на спящего послушника. Тот дышал очень безмятежно, его лицо, возможно, слишком простое и грубоватое в бодрствовании, теперь благодаря этой безмятежности даже светилось какой-то особенной красотой.
   Тем не менее, Герберт ничего не чувствовал. И ощущал это абсолютно нормальным, логичным. Он задумался, а не это ли симптом ненормальности? Герберту очень хотелось убедить себя, что нет, но всё равно он не мог просто так этого сделать. Старая привычка мыслить рационально. Герберт не ощущал, что собирается сделать что-то плохое, и потому все его чувства были глухи и к тому, что будет, и к судьбе спящего перед ним человека.
   Так учёный и уснул. Незаметно для себя. Провалился в успокаивающее небытие.
   Он проснулся раньше, чем послушник. Открыл глаза и понял, что после заражения каждое утро для него - это снова утро, несмотря на то, что нет солнца и луна никогда уходит с неба. На душе было легко и приятно. Умываясь, приводя себя в порядок, Герберт только более уверился, что всё пройдёт хорошо, а отросшая крайняя плоть теперь уже только смешила. Теперь-то уж точно нет никаких обетов и обязанностей.
   Герберт разбудил послушника сразу же, как вышел из ванной, тот поднялся быстро и выглядел бодрым.
   - Одевайся. Ешь. Ты всё помнишь, что я тебе вчера сказал?
   - Охранять снотворное - дождаться, пока придут люди - поднять бутылку над собой и кинуть её об пол, - ответил послушник, облачаясь в полицейскую одежду.
   Уходя из дому Герберт взял с собой кухонный нож. Длинный, сделанный под японские модели, фальшивка, конечно, он всё равно был очень остёр и места под пиджаком, чтобы спрятать, для него хватило едва-едва.
   Улицы почти что пустовали, только стояли, несли патрули коллеги идущего бок о бок с Гербертом лжеполицейского. Учёный знал, что это самое подходящее время - мэр уже на месте, смотрящие тоже, все полицейске давно вышли на работу, но Ивана ещё нет и он не помешает.
   Сначала Герберт пришёл в мэрию, предусмотрительно сказав послушнику ждать неподалёку от лаборатории. В мэрии учёный взял себе в помощь ещё двух полицейских, которые и доставили к месту бутылку из лаборатории. Феоктистов выбрал местом средних размеров актовую залу на первом этаже, поэтому даже не пришлось нести ёмкость по лестницам и рисковать. Герберт видел удивлённые глаза послушника, но тот ничего не говорил при полицейских, обратившись к учёному лишь тогда, когда ёмкость уже поставили на большой стол. Он не ожидал увидеть большую стеклянную банку толстого стекла с семью литрами мутной жидкости.
   - Это же не бутылка. Она очень тяжёлая...
   Герберт раздражённо ответил:
   - Ты что, ослушаешься приказа своего гуру?!
   И послушник замолчал.
   - Ты точно всё помнишь?
   - Да, - тихо сказал послушник. - Охранять - дождаться - кинуть об пол.
   - Отлично... Что же. Охраняй.
   Герберт вышел из залы. Время пошло.
   Первым делом он поднялся мэру. Тот уже знал, что лекарство принесли, и не был удивлён приходу Герберта.
   - Всё готово. Будем начинать?
   - Ага, - ответил Феоктистов, отхлёбывая чай из большой кружки, Герберт застал его за завтраком. - Придут все, кроме тех, кто в патрулях. Пацаны с ворот не придут, ну и все остальные. А так - я, смотрящие, наши из мэрии...
   - Мы с Иваном постараемся сделать всё побыстрее. Хотя будет сложно. Где он сам?
   Мэр в этот момент как раз доедал бутерброд с маслом. Он начал говорить толком не прожевав.
   - Я пош... пошлал жа ным!
   Жадно сглотнув кусок, он поправился:
   - Послал я за ним! Будет скоро!
   Из его рта вылетело несколько крошек. Герберт еле-еле подавил смех, но, видимо, мэр это заметил.
   - Чего ржёшь?
   Он утёр губы и нахмурился, но Герберта это не пугало. Улыбнувшись сильнее, учёный ответил:
   - Извините пожалуйста, - ему было наплевать на контраст вежливого тона и улыбки. - Просто...
   - Давай, иди, начинай уже. Ваня придёт - присоединится.
   Герберт спешно вышел из кабинета и быстрым шагом спустился по лестнице, чтобы затем выйти из мэрии. Он пошёл в том направлении, откуда должен был прийти Иван. Тот и в самом деле показался уже через несколько минут, за которые Герберт успел отдалиться от здания метров на пятьсот.
   Ивана сопровождал полицейский. Герберт поприветствовал его почти что радостно:
   - Привет, рыцарь!
   Видя удивление на грубом, пропитом лице "рыцаря", учёный не сдержал смех. Он сказал:
   - Иди в мэрию, Феоктистов приказал. Мы с Иваном покурим и догоним.
   Полицейский посмотрел на Ивана, который, немного подумав, кивнул, и лишь после этого сопровождающий ушёл. Герберт проводил его ласковым взглядом и достал из кармана пиджака сигареты, стоя так, чтобы Иван не заметил ручку ножа.
   - Будешь?
   - Ты же знаешь, что я не курю...
   - А у меня и так последняя, ха-ха!
   Герберт зажал губами сигарету, достал зажигалку и закурил. Подержал в руке пачку, подумал, подбросил её в воздух и пнул ногой.
   Иван ощутимо нервничал. Герберт не знал, чувствует ли он это благодаря серой земле, или раньше он бы тоже мог знать об этом. Он молча курил, зная, что его коллега заговорит первым:
   - Так ты... ты чего хотел? Может мы пойдём уже?
   - Что? Зачем? - Герберт сделал вид, что очень удивлён, его потряхивало от сдерживаемого смеха. - Куда спешить?
   - Так ведь привки, вакцина! Работы много! Там её на весь день!
Герберт сделал глубокую, большую, особенно приятную затяжку. В голове приятно закололо, в кончиках пальцев тоже. Он повернулся к Ивану и доверительно сказал:
   - Работы там мало, да и сделают её без нас, уж поверь. Я нашёл ассистента, - Герберт захихикал. - Уже сейчас он, наверное, берёт банку с тем, что я приготовил, и заносит её над головой!
   Иван немного отодвинулся от Герберта назад, а тот продолжил:
   - Вот, представь, все вокруг не понимают, что он такое делает, а он берёт, поднимает эту банку так высоко, как может, и потом швыряет её об пол!
   И именно тогда, когда он это сказал, прогремело. Внезапно. Словно гром, словно миллион выстрелов сразу, но это были не они, конечно.
   Взрыв. Мощный взрыв заставил землю трястись. Здание прыснуло во все стороны пылью и осколками кирпичей, а потом накренилось на один бок, на ту сторону, где располагался актовый зал, и медленно начало оседать. Складываться.
   Иван вскрикнул и чуть не упал, у него подкосились ноги, но Герберт сразу же поддержал его, и даже приобнял, прижал к себе, чтобы почти зашептать в ухо:
   - Потому что то, что я приготовил, это не вакцина!! Это нитроглицерин, - он снова захихикал, теперь уже совсем прижавшись ртом к уху Ивана. - И я знаю, я знаю, что он не должен взрываться, но ведь его сделал я, а знаешь, знаешь, кто такой теперь я, знаешь?!!
   С ужасом Иван посмотрел на Герберта, чтобы увидеть, как тот скалится, щерится, обнажая белые зубы и серые, в белых блямбах дёсны:
   - Потому что вот он я!! Ха! Ха-ха-ха!!
   Герберт ударил Ивана в грудь, и молниеносным движением достал из-за полы пиджака нож. Иван поднял руки ладонями вверх, отгораживаясь. Герберт сделал шаг вперёд и мощным усилием втолкнул нож Ивану в живот.
   Это оказалось сложнее, чем представлялось. Но всё-таки не так уж и сложно тоже. Раз - и всё. Герберт сам не понял, что сделал, пока не разжал кулак и не поднёс к лицу ладонь, измазанную кровью. Иван, тонким голосом, по-женски приговаривая:
   - Ай... ай... ай-ай... ай...
   Попытался убежать, куда-то уйти, но, сделав пару шагов, он упал на землю. Ноги его уже не держали.
   - Больно... пожалуйста... вытащи... больно...
   - Да пожалуйста, - пожал плечами Герберт, наклонился и выдернул из живота Ивана нож.
   Тот снова вскрикнул:
   - А-а-ай!
   Из его живота хлынула кровь. Иван попытался зажать её, но пальцы у него не сгибались, он давил ладонью на рану, но из той всё выливалось и выливалось.
   Герберт смотрел, не чувствуя ничего. Сплошное безразличие. Его коллега и друг лежал перед ним.
   - Зачем... зачем, зачем ты это? Я же...
   Но ответа Ивану не было. Его убийца уже шёл от мэрии в сторону лаборатории. Город начинало лихорадить. Жалкие остатки рыцарей-полицейских сбегались к взорванной мэрии, не замечая, не слыша, что на воротах внутренней стены происходит не меньшая суматоха, что тамошние патрули уже смяты и подавлены толпами людей в персиковых одеждах.
   7.2Герберт, человек, единство, свобода и любовь
  
   Человек проснулся за минуту до взрыва. Он поднялся, его всего захватило масштабное предчувствие чего-то очень страшного, захватило настолько сильно, что человек попытался вырваться из клетки, тряс дверь, старался отогнуть прутья, что было бесполезно.
   А потом случилось.
   Грохнуло так, что вышибло из человека весь дух, он упал на пол и накинул на себя матрас. Не зря, потому что тут же разбились, лопнули витражные стёкла, полетели в лабораторию; попадало оборудование со столов, большая, наполовину полная бутыль глицерина треснула от низа и до верха, глицерин медленно начал вытекать из неё.
   Человек осторожно выглянул из под матраса. Снаружи шумели люди, их голоса мешались с топотом, звуком драк, а потом ещё добавились крики и стоны. Человек не мог видеть многого, но изредка в окне мелькали силуэты, пару раз в лабораторию залетали камни, поначалу было слышно много выстрелов, но потом ни все стихли...
   - ...что случилось? Что произошло?
   Человек никак не мог отделаться от мысли, что это связано с Гербертом и его "лекарством". Ему сразу же захотелось куда-нибудь убежать, а может вообще сбежать из города...
   - ...и ну её, эту еду!
   Но поделать с этим что-либо было невозможно. Человек сидел в клетке точно так же, как и раньше, только не будучи теперь безмятежным.
   За всем этим шумом он не услышал, как входная дверь открылась. Приход Герберта оказался для человека неожиданностью. Человек вздрогнул, услышав за спиной тихое:
   - Привет...
   Обернувшись, он увидел Герберта. Тот был одет как обычно, но простой его серый повседневный пиджак в паре мест, ближе к низу, был вымазан чем-то красным, очевидно, кровью. Левая сторона пиджака свешивалась вниз немного сильнее, чем правая.
   - Кровь... - сказал человек, указывая пальцем на пятна, он заметил, что правая рука Герберта тоже в крови. - Ты в порядке? Что там происходит?
   Герберт кивнул, подтащил к себе стул, сел на него перед клеткой, как всегда это делал, и устало утёр пот со лба. Он сказал с оттенком лёгкой хвастливости:
   - Слышал?
   - Ты про этот гром?
   - Это не гром, это скорее взрыв... Очень сильно... - Герберт повернул голову и человек увидел, что из одного уха у него стекает струйка крови. - Больно, хотя не очень...
   Человек спросил:
   - Так это твоих рук дело? Твоё лекарство?
   - Нитроглицерин, - коротко ответил Герберт. - Странное дело, - он задумчиво причмокнул губами и закинул ногу на ногу, - нитроглицерин - нестабилен, конечно, но не так сильно. Мне нужен был бы детонатор по уму. Но я знал, что он взорвётся и так... О, - Герберт улыбнулся, видя удивление человека, - вижу, что ты догадываешься почему?
   - Когда это случилось?
   И Герберт рассказал ему о том, как в свой день рождения напился и добровольно наелся серой земли. Рассказал, как план со взрывом родился в его мозгу, рассказал обо всём, делая это ничуть не стесняясь и даже гордо.
   - Понимаешь, - говорил Герберт, - Всю жизнь я был недоволен бабушкой и мамой, хотя я их любил, конечно любил, но был недоволен ими за то, что мы живём бедно, не как другие люди. Был недоволен совками, пославшими меня сюда, потом, когда союз развалился, я был недоволен официальной властью, которая оказалась ничуть не лучше совков, а теперь я был недоволен Феоктистовым...
   - Это кто?
   - Это наш мэр, его фамилия. Я был им недоволен. И я понимал, что нужно что-то сделать, но делать что-то я не мог и не хотел. Ведь это очень страшно - кого-то убить... Я думал, что понимал это тогда, но на самом деле понимаю сейчас, когда я их убил, насколько это ужасно то, что я сделал!
   Герберт снова причмокнул губами, неловко двинул плечами и, покряхтывая, залез во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда кухонный нож японской стали, блестящий, новенький, острый настолько, чтобы резать лучи света. Посмотрев на него, Герберт сначала дёрнулся, и протёр глаза рукой, но затем, снова двинув плечами, хотя, скорее пожав, с какой-то обречённостью швырнул его в деревянный пол.
   - Это ведь ужасно, убивать людей, - продолжил он. - Прерывать чью-то жизнь, уничтожить эту маленькую вселенную - человека, просто хлопком ладоней - раз, и всё.
   Человек с любопытством спросил:
   - Так зачем же тогда ты сделал это?
   - Нельзя было позволять им... нельзя было позволять Феоктистову захапать весь город, нельзя было позволить этому предателю... хотя, это я уже об Иване... Нашёл его мёртвым, представляешь? Он умер прямо у меня на руках. Жалко его, хоть он и сволочь был.
   - Жалко... - неуверенно произнёс человек. - Так может, это... отпустишь меня?
   - Да! Да-да-да, точно!
   Герберт мигом подскочил со стула, взял ключ от клетки, лежащий на столе, и быстро открыл навесной замок, а когда открыл, то швырнул его в открытое окно.
   Впервые за эти месяцы человек видел открытую дверь. Он неуверенно подошёл к проёму, протянул через него руку, и лишь после этого вышел наружу, в лабораторию.
   - Свободен... Я наконец свободен!
   Герберт хлопнул его по плечам, слегка приобнял.
   - Теперь никто не будет заперт! Ты, остальные заражённые... Хотя... называть теперь заражёнными, ведь я тоже... Никто не будет заперт! Мы сделаем город другим, совсем другим!
   - Мы?
   - Мне так много надо тебе рассказать и показать! Пойдём, - Герберт долгим взглядом обвёл лабораторию и сказал, точно сплюнул. - Глаза бы мои на это всё не смотрели!
   В спину ходящим щерились пустые окна, под которыми валялись осколки витражей.
   Человек шёл через площадь, и представить не мог себе, что место может измениться настолько. Раньше тут был огромный, бесконечный рынок, сейчас же площадь, очищенная от палаток и машин, заполняли люди, пыль, грохот. Большое здание, которое человек увидел в первый свой визит сюда, наполовину обрушилось, а возле него шёл бой - люди-рыцари в чёрных одеждах яростно отбивались от людей в балахонах персикового цвета. Человека очень удивило отсутствие выстрелов из оружия, ведь ясно помнил, что рыцари были вооружены.
   Человек вертел головой по сторонам и смотрел, смотрел, смотрел... Он остановился бы, чтобы смотреть и дальше, но Герберт властно потянул его за собой ближе к воротам, закричал:
- Не стоит тут вертеться! Послушники гуру ещё не закончили!
   Герберт взял человека за руку, как ребёнка, и тот просто пошёл за учёным.
   Ворота теперь не охранялись. Трупы бывших защитников ворот в истёрзанной униформе валялись тут и там. Всё те же люди в персиковых одеждах стояли, держа в руках оружие, которое, очевидно, раньше было у рыцарей.
   Смело подойдя к воротам, Герберт сказал:
   - Мне нужно к вашему гуру, пропустите меня. Я - Герберт!
   Люди переглянулись и отступили с его пути.
   Герберт повёл человека дальше, частично эти места были знакомы человеку, ведь он шёл по ним пару месяцев назад.
   За воротами тоже стояла суматоха, но не было боя, не было ужасов и смерти, словно ничего и не происходило, пришлось бы оглянуться назад, чтобы увидеть большой столб дыма и пыли, поднимающийся ввысь, говорящий: что-то происходит.
   Немного успокоившийся Герберт замедлил шаг. Одышливо стёр пот со лба. Человек спросил его:
   - Ты назвал им своё имя... почему ты его помнишь? Ты же говорил, что все мы его забываем...
   Герберт пожал плечами:
- Может мне его слишком часто напоминали? В любом случае - не до этого. Пойдём скорее, прошу, это единственное место, где сейчас безопасно!
   Могло показаться, что Герберт сам не знает, куда идёт. Он дошёл до перекрёстка, в центре которого стоял большой железный котёл (человек вспомнил, что тут варили бульон из стоп одного старика и раздавали его толпе), потом двинулся по одной из дорог этого перекрёстка, но, прошагав минут десять, он остановился и глухо выругался.
   - Что такое?
   - Город! Ёбаный город, - ответил Герберт и рассмеялся. - Ха-ха-ха! Он... он меняется! Снова!
   Человек очень слабо помнил, каким город был раньше, поэтому изменений в городской он не заметил, но Герберт, ходивший по этой улице только вчера, видел. Большая улица больше не вела к храму напрямую, снова растворившись на несколько маленьких переулков, улочек, тупиков, и хотя купол храма всё так же виднелся над домами, но как до него дойти?
   Раньше бы это невероятно изумило Герберта, но теперь, той новой частью, что поселилась в нём после заражения, он отнёсся к изменениям очень спокойно. Город изменяется? Ну и пусть изменяется, вот только дорогу убирать не стоило.
   Из-за пропавших улиц Герберт смог добраться до храма позже, чем ожидал, и, когда он туда пришёл, то увидел в храмовом дворике пару знакомых лиц, которых он видел у ворот площади внутреннего города. Герберт понял, что всё закончилось, и смело прошёл через калитку. Человек следовал за ним молча. Он с любопытством посмотрел на людей в персиковом и промолчал.
   Один из послушников сразу же подошёл к ним:
   - Вы Герберт?
   - Да. Мне нужно к вашему...
   - Ждите. Он очень занят.
   Герберт хмыкнул и закусил губу, но спорить не стал. Он отошёл к одной из лавочек, той, что была более или менее подальше от основной массы людей в персиковом, и хлопнул по ней, приглашая человека сесть.
   - Не успело и пары часов пройти, а он уже зазнался...
   - Этот гуру? Кто он такой?
   - Тот старичок, у которого стопы отрастают. Забавненький такой, очень милый. Он помог мне... Ха! Ха-ха!
   Герберт заговорил громче, с пылом, но всё равно не так, чтобы услышал кто-то другой, кроме человека:
   - Точнее, это я помог ему, представляешь? Отдал Город в руки этого сектанта...
   - Это очень плохо?
   - Скоро увидим...
   Откинувшись на деревянную спинку, Герберт вытянул руки, сунул было руку во внутренний карман пиджака, но тут же досадливо крякнул:
   - Кончились...
   И просто закрыл глаза, уставив лицо вверх, к Фиолетовой Луне.
   Человек же смотрел.
   Люди в персиковом были лихорадочно-активны, уходили и приходили, приносили оружие, коробки с чем-то, вот к кованому забору церкви подъехала небольшая машина, в которую уселись несколько послушников, машина отъехала. Куда? Человек не мог даже представить.
   Эти люди совсем не походили на тех немного нелепых и весёлых в своих танцах юношей, прыгающих вокруг котла. Юноши? Какие юноши?
   - ...это мужчины... Они сильны и суровы.
   - Что?
   - Они не кажутся мне смешными. Они пугают.
   Герберт открыл глаза:
   - Ничего. Не волнуйся. Я смогу защитить тебя, нас. Ведь защитил же я Город от Феоктистова?
   Теперь, когда людей в храмовом дворе стало меньше, к Герберту подошёл тот же послушник, что подходил к нему ранее. Шаги его босых ног оставались неслышимыми.
   - Его Божественная Милость вызывает вас, Герберт...
   - Конечно, какая честь.
   Герберт встал и оправил пиджак. Человек поднялся вслед за ним, послушник мягко выставил перед ним ладонь:
   - Только вас, Герберт.
   Послушник был взрослым мужчиной с мощной челюстью и сильными руками, хоть говорил он тихо, но сила в нём ощущалась. Тем не менее, Герберт улыбнулся и ответил даже тише, чем говорил с ним послушник:
   - Нет, он идёт со мной!
   И в тоне его слышалось что-то такое, что давало понять: ему плевать на силу, какой бы она ни была.
   Это наплевательство, улыбка Герберта, то, как он себя вёл, явно испугали послушника - его зрачки расширились, жилки на шее забились быстрым пульсом. Он молча отошёл в сторону.
   Герберт и человек прошли в храм, мимо лежаков и через занавеси к алтарю.
   Человек не знал, что было в этой комнатке раньше, но Герберт видел, что в ней ничего не изменилось, разве что подноса с едой нет. Гуру, старичок, сидел на своей кровати со скрещёнными ногами и громко дышал, то втягивая живот, то выпячивая его.
   Подойдя к кровати Герберт неглубоко поклонился и сказал:
   - Здравствуйте, гуру!
   Гуру кивнул ему в ответ:
   - Всё удалось, Герберт! Мои ученики уже всё мне рассказали. Я не был уверен до самого конца, но этот взрыв, его было слышно даже тут!
   - Конечно. Имея нужное количество нитроглицерина можно взорвать всё, что угодно. Город наконец свободен, гуру. Позвольте представить вам моего друга. Он один из нас.
   Старик посмотрел на человека с любопытством:
- Один из нас, в смысле, что он как-то причастен, или... Аа-а-а! Он тоже такой, как мы?
   - И он помогал, - сухо добавил Герберт. - В какой-то мере именно он заставил меня решиться.
   Ласково улыбнувшись, гуру закивал головой. Человеку подумалось: "Прямо как китайский болванчик...", вслух он этого не сказал, и очень удивился, что такая странная аналогия всплыла у него в голове.
   Далее Герберт и старичок заговорили о каких-то делах, которые человеку были не очень понятны. Гуру очень беспокоился насчёт того, что мэрия разрушена, и ему негде, совершенно негде будет, как он выразился, "заседать".
   - Мне негде будет, понимаете, управлять, Герберт... заседать.
   - А что, вы уже так просто хотите этим заниматься?
   - Должен же кто-то!- старик очень искренне и естественно удивился вопросу Герберта и продолжил говорить мягко, но волнуясь. - Уж не думали ли вы, что стоит только убрать этого вашего Феоктистова и всё наладится само собой?
   - Я вообще не думал, что понадобится кто-то! Мне казалось, что город сможет управлять сам собой... ведь перестраивается же он сам собой!
   - Меняющиеся улицы это одно, а управление - это совсем другое, - ласково, как ребёнку, ответил гуру. - Поверьте. Даже при наличии Господа Кришны нужны те, кто будут толковать Его учение, а уж в обычных делах...
   - Ну, знаете, - фыркнул Герберт, - вот только не начинайте. К тому же, вы забыли о том, кто вы и кто они. Думаете, люди будут подчиняться вам? Для них вы заражённый. К тому же ещё и сектант, который пил воду, в которой его учителя мыли ноги, и ел еду, смешанную с коровьим навозом.
   Впервые за всё время разговора гуру проявил какие-то негативные эмоции: нахмурился, дряблая кожа на его руках вздрогнула от резкого движения. Длилось это лишь мгновение, он сразу же ответил так же, как и раньше, спокойно и тихо:
   - В ногах - самые грязные чакры, но учитель столь чист и мудр, что не зазорно испить воды, омывшей его ноги. А про коровий навоз - навет и клевета. Но я вас понял. Герберт, долго ли их сделать такими...
   - Исключено!
   Герберт стукнул кулаком по столу.
   - Если вы про раздачу каннибальского бульона на грязной воде...
   - Вы всю жизнь слушали про то, как приятно есть плоть их главного пророка и пить его кровь. Мои ноги немногим хуже.
   - Кто "вы"? Вы, наверное, не знали, но моё отчество - Абрамович. Мои отцы того самого пророка распяли вроде как.
   Гуру мягко, по-стариковски, засмеялся.
   - Надо же, - он потёр ладони друг о друга. - Уели, уели... но не делайте вид, что вы не поняли моих слов. Так или иначе, мы отвлеклись. Мне, или нам с вами, если точнее, будет негде заседать. А нам действительно нужно это делать. Хотя бы на первое время, если уж вы такой анархист.
   - Заседать-заседать... - с сарказмом проговорил Герберт. - Чем вас это место не устраивает?
   Учёный красноречиво обернулся и рукою обвёл помещение, старичок засмеялся:
- Да нет же! Понимаете, Герберт, люди должны видеть. Именно поэтому ваш Феоктистов и эти его рыцари, они оккупировали центр города, мэрию. Кто сидит выше всех, тот уж как бы главный.
   С этим Герберт не мог поспорить.
   Разговор длился ещё долго, но касался он в основном того, как же побыстрее переселить гуру с его учениками во внутренний город и сделать так, чтобы люди приняли это поблагосклоннее. Ни у учёного, ни у самого гуру идей не было, поэтому кончилось все тем, что послушники всё так же остались удерживать ворота и патрулировать улицы. Гуру пригласил Герберта и человека прийти к нему на следующий день, чтобы продолжить разговор. Точнее, приглашал он Герберта, но человек знал, что тому захочется, чтобы он пошёл с ним.
   Герберт и человек вышли из храма, людей во дворе было поменьше, но всё так же достаточно. Многие из них держали в руках оружие. Человека позабавил этот слегка нелепый вид - чёрные разгрузки и кобуры на персиковых балахонах.
   Герберт сказал человеку, когда они шли по внешнему городу, и регулярно, то тут, то там, видели патрулирующих и охраняющих улицы послушников:
- Забавно, словно бы ничего и не изменилось...
   - Только теперь персиковые рыцари, вместо тёмных?
   - Персиковые рыцари - это даже звучит нелепо, - ответил Герберт и пожевал губами. - Скорее уж храмовники.
   Двое мужчин переглянулись и что-то заставило их улыбнуться друг другу. Герберт похлопал человека по плечу.
   - Лучше уж город-храм, чем город кормушка бывшего гопника, ведь правда же?
   Человек ответил вопросом на вопрос, копируя его тон:
   - Если ты не знаешь ответа, то может не стоило взрывать мэрию?
   - Может и не стоило... Так что, ты останешься здесь?
   - Навсегда? Уж точно нет.
   - Конечно же не навсегда... Нет, просто, понимаешь, всё вот это вот помогло мне понять, что ты - мой единственный настоящий друг. Я не хочу терять друга сразу же, как я его обрёл. К тому же... ведь ты хотел купить еды, да? Рынок приедет сюда ещё нескоро. Особенно после всех этих взрывов.
   - Будто бы я не смогу купить еды в магазине, - улыбнулся человек.
   - На один раз. Да не беспокойся ты... это всё из-за старика? Расслабься. У меня есть некоторые мысли на этот счёт. Я обещаю, что лично отвезу тебя домой, когда мы со всем разберёмся. На машине. Правда обещаю!
   - Что это за мысли?
   - Да так... посмотрим, - таинственно сверкнул глазами Герберт. - Может быть и вовсе пустое. Так что, остаёшься?
   - Как можно отказать, если ты так просишь?
   Улыбающийся Герберт поднял лицо вверх, смотря в небо. Некоторые люди, очевидно, не-заражённые смотрели на него с удивлением. Взгляды заражённых, тронутых серой землёй, были удивительно понимающи.
   На воротах во внутренний город стояли те, кто знали Герберта , поэтому его с человеком пропустили беспрепятственно. Проходя площадь они оба встали возле мэрии, теперь уже обрушившейся почти окончательно. Большое здание развалилось на куски - две четверти его развалили на кирпичи и мусор, остальные две стояли вроде бы ровно, хотя и создавалось ощущение, что они пошатываются на лёгком ветру. То тут, то там из под осколков кирпичей, цемента и переломанной мебели виднелась то скрюченная рука с сорванными ногтями, то чёрная, казавшаяся белой от пыли униформа.
   Человек и Герберт могли видеть, что большая лестница гранитной крошки ещё стоит, и некоторые этажи, куда она ведёт, вполне достижимы.
   - Хм... - сказал Герберт. - А ведь кабинет Феоктистова, если так подумать...
   Воровато оглянувшись по сторонам, он быстро попрыгал через кирпичи, человек, удивлённый, застывший столбом на пару секунд, ринулся за ним.
   - Стой! Куда! Разобьёшься!
   В ответ Герберт лишь рассмеялся и продолжал. Высокий, слегка тучный, он прыгал с ноги на ногу как маленький ребёнок. Редкие люди, проходившие мимо, останавливались посмотреть, в основном люди в оборванной одежде, с натруженными руками, предплечья которых вспухли венами. Они быстро уходили, не находя в зрелище прыгающего через мусор Герберта ничего интересного.
   Герберт добрался до лестницы первым и, впрыгнув на неё, схватился за перила. Те ощутимо пошли ходуном, но не так, чтобы совсем уж выломаться из твёрдого гранита. Человек ступил на лестницу следом, очень аккуратно, стараясь даже дышать через раз.
   - Чего? Испугался? Ха-ха-ха!
   - Дурак. Она же может рухнуть!
- Не может... не может!
   У человека возникло мимолётное впечатление, что вокруг ночь, и глаза Герберта поблёскивают огнём странного задора, но...
   - ...темно тут как... ничего не видно...
   - Пойдём, - махнул рукой Герберт. - Я покажу тебе кабинет мэра. Может даже он сам всё ещё там! Сидит, закрылся, и ждёт нас! Шучу-шучу. Пойдём!
   Учёный бодро рванул наверх. Человек аккуратно за ним. Он впервые был в этом здании, и, пусть даже оно предстало перед ним разрушенным, всё равно мог оценить его странную, прямую красоту, которая рождалась из осознания: здесь был порядок.
   - Странно...
   - Что...уф... что... что странного то?
   Они дошли до третьего этажа, Герберт запыхался.
   - Странно... у меня такое ощущение, - задумчиво сказал человек, растягивая слова, - словно тут было что-то, чего уже никогда больше не будет... Посмотри, ковёр.
   Человек указал на зелёную с узором ковровую дорожку, прибитую к полу по обеим сторонам медными полосами, которая простиралась до места, где не было никакого здания. Если смотреть в пол, то казалось даже, что всё в порядке, просто слишком много пыли почему-то, но двери, кабинеты...
   - ...все они есть, но стоит поднять взгляд, и...
   - Так может оно и хорошо, что этого больше не будет?
   Герберт стоял полусогнувшись и дышал тяжело, но говорил уже без запинок и так, словно понимал, что творится у человека в голове.
   - Может им и не стоило быть вообще? Не ты ли мне говорил, что нормальность изменилась, нет?
   - То, что было нормальным раньше, может не быть нормальным сейчас. И наоборот...
   Человек замолчал, очень ясно представив себя на месте людей, которые были в здании. Почему-то у него это очень легко получилось. Словно каждым из тех, кто был там, кто сейчас лежал мёртвым под завалами, был он. И на человека нахлынул страх. Иррациональный, не страх души, страх тела. Сердце заколотилось, забилось, в голове полыхнуло молнией лишь одно желание: жить! Жить! Жить!!!
   Нервно задёргавшись, человек сделал пару шагов назад, отступил, прижался к задрожавшим сразу перилам.
   Герберт быстро подошёл к нему.
   - Что такое, что?
   Человек покачал головой:
- Нормальность... Жизни людей... стоило ли оно того, Герберт? Стоило ли?
   - Что стоило? Я не могу тебя понять. Нормальность, жизни людей... ты вообще о чём? Они же... они же были за Феоктистова! Были за него!
   Герберт смотрел в глаза человеку и видел в них всё ту же простоту, которую видел там всегда. Человек же никак не мог понять, что видит в глазах своего друга. Лишь блеск, блеск немного лихорадочный, но упорядоченный, не влажный. Это было что-то завораживающее, как завораживает блеск звёзд, едва видимый через влажные листья тяжёлых деревьев тропической ночью.
   - Они бы убили меня, - как малому ребёнку тихо и мягко сказал Герберт. - Недостаточно было убить Феоктистова. Недостаточно было убить даже его солдат. Они все пришли сюда, понимаешь? Все. Феоктистов, его помощники, их помощники... он называл их смотрящими, представляешь? Ха. Ха-ха.
   Герберт смеялся, но глаза у него остались серьёзными.
   - Значит, тут было даже больше людей, чем я представлял...
   - Ты считаешь меня плохим человеком?
   - Нет, Герберт, - ответил человек. - Нет. Просто я представляю себя на месте всех этих погибших и мне страшно. Как можно отнимать жизнь? Как можно?
   - Ведь ты и сам убил своего отца, помнишь?
   Человек вздохнул и промолчал.
   Они ещё с минуту стояли друг рядом с другом, Герберт смотрел на человека прямо, не отводя взгляд. Ветер усилился, но здание стояло крепко, даже перила перестали дрожать.
   - Пойдём. Один этаж до кабинета.
   Четвёртый этаж пострадал меньше всех. Громадный его кусок выдавался вперёд и провисал под собственной тяжестью, ковровая дорожка немного вздувалась на ветру, а вид, из под места, где крыша обрушилась, открывался прямо на Фиолетовую Луну.
   Человеку подумалось, что если бы не Луна, то сейчас вполне мог бы быть закат.
   Высоко над городом, в четвёртом этаже полуразрушившейся мэрии, ранее одного из самых красивых зданий в Городе, построенного уже трудно сказать когда, стояли двое: Герберт и человек. Они не были видны снизу, с улицы, ведь их закрывал выдававшийся вперёд кусок пола из гранитной крошки с ковровой дорожкой, слишком нестойкий, чтобы на него встать, но достаточно крепкий, чтобы не отламываться.
   Герберт, устав стоять, подтащил к себе одну из оставшихся длинных лавочек, и уселся на неё. В тенях и мягком полумраке казалось, что одет он не в свой стандартный костюм из пиджака, рубашки и брюк, а в чёрную сутану. Длинный арматурный штырь торчал из пола так, что тень от него падала, хоть и слабо, словно бы целуя ботинки Герберта. Положив круглый подбородок на ладонь, закинув ногу на ногу, Герберт внимательно смотрел на необъятное сборище домов, верхушку храма со сбитым крестом, и две стены.
   Человек, одетый так же, как и тогда, когда он вошёл в город, то есть в брюки и простую светлую рубашку, и тоже не спускал глаз с города, но не так, как Герберт. Человек видел лишь ворота, видел дороги, видел людей, совсем маленьких, будто не ходящих на двух ногах, а ползающих по земле. А ещё человек видел Фиолетовую Луну. Она приковывала взгляд, заставляла смотреть. Её свет не жёг так, как жгло бы солнце, но холод этих лучей всё равно заставлял глаза слезиться, подобно прямому взгляду неведомого существа, всего с одним оком, но сосредотачивающим в себе всю мощь, весь ум этого существа. Казалось, можно приглядеться и разглядеть кровавые прожилки в фиолетовом круге.
   Человек всё смотрел и не мог насмотреться.
   Герберт заговорил первым:
   - Мне это что-то напоминает, я не могу понять что, но всё-таки...
   - Разве это плохо?
   Улыбнувшись, Герберт медленно ответил:
- Нет, но... не обращай внимания. Насколько же тут красиво.
   Ветер засвистел сильнее, но свисающие куски пола даже не шелохнулись и здание будто крепче вросло в землю площади.
   - Посмотри только, дома, стены, всё это... ты представляешь? Ты раньше это замечал? Какой он красивый, наш город. Я смотрю и не могу насмотреться. И почему я раньше этого не замечал?
   Человек ничего не говорил.
   Герберт, помолчав, продолжил:
   - Почему я раньше, зачем я так долго тянул? Почему я позволил этой мрази сидеть здесь, как громадному пауку, и тянуть из города силы? Рыцарь... феодал... никакой он не рыцарь и не феодал!
   Человек отозвался:
   - А кто же он?
   - Он, а я же говорил, он совок! Просто совок! И весь этот город он превратил бы в совок! Вернул бы всё назад, - Герберт заговорил быстрее и быстрее, - карточки, контроль, два килограмма в одни руки и ни граммом больше! Он бы сделал это всё... он бы убил. Он бы убил, убил, убил эту красоту...
   Из учёного словно вышел весь воздух, но он не остался сидеть, а наоборот, поднялся и подошёл ближе к краю, тонко уловив ту грань, за которой под полом опоры уже не было.
   - Невероятная... невероятная красота.
   Человек молчал и смотрел на Фиолетовую Луну, которая светила, и не видел того, о чём говорит Герберт.
   Он видел людей.
   И дороги.
   - Ладно. Пойдём, покажу тебе его кабинет...
   Герберт быстро развернулся и, словно и не было этого разговора с человеком, прошёл к такой же двери, какие были везде. Он хотел сначала открыть её рукой, но после, подумав, лишь нажал на ручку, чтобы отпереть, а потом с силой пнул дверь.
   Герберту эта комната была знакома, ведь он не раз приходил сюда, а вот человек видел её впервые.
   - Я думал, она будет меньше...
   - Ты чего. Это, всё-таки, кабинет мэра!
   Похохатывая Герберт обошёл комнату по кругу, правой рукой проводя по шкафам с книгами, - он скинул оттуда несколько, цепнув их за корешки, - после по шкафу для верхней одежды, пустому, и так он дошёл до стола хозяина кабинета, с массивным креслом, за которым располагалось окно.
   - Всегда мечтал попробовать.
   Герберт уселся в кресло и закинул длинные ноги на стол. Человек внимательно смотрел на учёного, а тот вовсю паясничал, надув щёки и выпучив глаза.
   - Ну, что скажешь? Похож я на мэра?
   - Я же не знаю, как он выглядел!
- Да похож, похож... нужно только ещё надеть цилиндр и отклянчить жопу, ха-ха! Ха-а...
   Тыльной стороной ладони утерев губы, Герберт поднялся.
   - Именно здесь очень чётко ощущается наша свобода, не находишь? Свобода всего города...
   - Для меня достаточно того, что я не в клетке, - ответил человек.
   - Клянусь, ты больше никогда в неё не сядешь!
   Глаза Герберта заблестели ещё сильнее, хотя казалось, что куда уж больше?
   - Ну-ка... - он подскочил с кресла. - Ну-ка...- подхватив его снизу, он с трудом, кряхтя и рыча, поднял его, и поставил на подоконник. - Ха! - а после, с силой уперевшись, толкая, прямо через закрытое, в трещинах, окно, выдавил его наружу.
   Кресло, вместе с осколками стекла, полетело вниз.
   В кабинете было слышно, как оно шумно упало и затрещало.
   - Разбилось, наверное... Свобода, дружище, - Герберт пару раз кивнул и повторил. - Свобода! Можно и идти!
   Человек первым вышел из кабинета, слыша, как Герберт, ругаясь бьёт по столу, а потом открывает его ящик. Человек обернулся. Учёный поудобнее устраивал что-то во внутреннем кармане пиджака.
   - Взял одну безделушку на память! Что?.. - Герберт спросил это немного виновато, потому что человек посмотрел на него укоризненным взглядом. - Ему-то она всё равно уже не нужна.
   Внизу, на улице, оба они ещё раз посмотрели на изувеченную мэрию. Теперь, когда оба они спустились, стало казаться, что здание расслабилось, выдохнуло, что оно стало покачиваться на ветру.
   - Скоро рухнет, - сказал человек. - Хорошо бы не задавило никого.
   - Неа, - произнёс Герберт в ответ. - Не рухнет. Крепкое здание, хороший фундамент... К тому же, всё худшее, что могло быть, уже взорвалось, не считаешь так же?
Не дожидаясь ответа человека, Герберт развернулся и пошёл домой.
   Во дворе дома учёного на стоящих рядом лавочках сидели жители, несмотря на поздний час, и обсуждали произошедшее днём. Несколько стариков и старух, какая-то тучная женщина в драном халате, с мальчиком, прижавшимся к её ноге, несколько мужчин. Мужчины занимали отдельную лавочку, и не столько обсуждали всё, сколько выпивали: между ними, на пустом пространстве лавки, аккуратно стояла большая, пустая наполовину бутыль с прозрачной жидкость, но явно не водой. Женщина в халате иногда подходила к лавочке мужчин, и там ей передавали стакан. Выпив, она протягивала руку снова, получая каждый раз то кусочек хлеба, то луковицу. Мальчик ходил за ней, держась за её халат тогда, когда он не мог обхватить ногу.
   Когда Герберт и человек вошли во двор, поначалу их не заметили, но потом, когда они подошли поближе к подъезду, в компании на лавочках стихли все разговоры. Почти синхронно. Несколько пар любопытных глаз уставились на Герберта. Взглядами всё и ограничилось.
   Герберт лишь усмехнулся, входя в подъезд.
   - Не любят, что никогда не пил с ними...
   Он бодро зашагал на свой этаж.
   - Заваливай, - открыв дверь квартиры.
   Квартира оказалась довольно большой. Трёхкомнатная, с кучей мебели, полной застарелой пыли. Более или менее чистым были лишь кухонный стол, да кровать самого Герберта, везде же в остальных местах лежали толстые серые слои.
   - Ты уж извини, - сказал Герберт, показывая человеку комнаты. - Как-то не хотелось никогда убираться. Незачем было.
   Человек устроился на диване, очень старом и пыльном, но всё же лучшим, чем матрас в клетке. Застилать его простынями было бы очень глупо, а потом человек лёг прямо в одежде и накрылся покрывалом.
   - Спокойной ночи, Герберт.
   - Да какая уж ночь? Спокойной.
   Учёный не очень громко захрапел почти сразу.
   Человек же уснуть никак не мог. Он повертел головой по сторонам, но с одной увидел лишь спинку дивана, а с другой - разбитый телевизор, с торчащей из пробитого экрана ручкой молотка. Человек хмыкнул и поднялся, подошёл к ней и аккуратно протянул к ней руку.
   Деревяшка легла ему в ладонь как влитая.
   - ...надо же...
   Аккуратно, стараясь не шуметь, человек вытянул молоток из экрана и понял, что это тот самый его молоток, который он брал с собой ещё уйдя из дому.
   - Как ты тут оказался?
   Прикосновение к чему-то такому, напоминающему о старых временах, наполнило сердце человека уютом. Теперь ему спать не хотелось уж точно. Тихо, чтобы не скрипеть полами, он вышел в другую комнату, со стариковской обстановкой: большой кроватью, старым сундуком, накрытым сетчатой накидкой. В углу располагался стол-книжка, на котором стояли две фотографии. На одной из них, чёрно-белой, очень старой, была запечатлена молодая женщина с теми чертами лица, которые сразу дают понять: человек очень стар, сделана фотографии была давно. На второй эта же женщина, уже изрядно постаревшая, стояла обняв другую женщину, выше себя и моложе. Над ними двумя возвышался Герберт, молодой и стройный.
   Человек хоть и узнал его, но каким-то странным чутьём сразу понял, показать эту фотографию кому с улицы и предложить взглянуть на Герберта сейчас - некто его попросту не узнает. Парень на фотографии тоже улыбался, как часто улыбался теперь Герберт, но улыбки у них разнились абсолютно. Улыбка сегодняшнего Герберта...
   - ...пугает.
   Больше смотреть в комнате было не на что. Человек вышел из неё и зашёл на небольшую кухоньку, из окна которой открывался хороший вид на двор и на город. Человек выглянул вниз, прижавшись лбом к стеклу - люди во дворе сидели всё так же, разговаривали и пили. Человек посмотрел на город - то тут, то там мелькали вспышки, в небо уходили искры, и хоть не было слышно из-за закрытого окна, но человек понял: выстрелы. Город лихорадило. Человек задумался о том, сколько трупов людей в персиковых балахонах и других, простых, завтра будет лежать на улицах. Много? Мало? Человек сидел у окна долго, он не знал сколько минут, сорок или пятьдесят, но всё это время выстрелы становились то громче, то тише и мелькали в воздухе пули то чаще, то реже, но не прекращались ни мелькания, ни выстрелы.
   Человеку стало тошно от этой картины и он поднялся. Его уже начала одолевать сонливость, но всё-таки он решил зайти в комнату Герберта перед тем, как ложиться спать. На цыпочках, ещё тише, чем до этого, он прокрался туда.
   Комната Герберта оказалась немногим меньше той, стариковской, и мебели в ней было всего ничего: шкаф кровать и высокий стол, накрытый простынёй. И, конечно же, спящий Герберт, закутавшийся в старое одеяло, тихо похрапывал и сопел. Человек попытался рассмотреть его лицо, желая увидеть его в безмятежности сна, но не смог этого сделать - учёный спал, повернувшись лицом к стене.
   - Что же... - прошептал человек. - Мне тоже пора...
   Он тихо развернулся, чтобы выйти, но не вышел. Его сердце быстро застучало, а в животе рванул вниз холодный ком. У него задрожали ноги и руки. Человек смотрел на стену и ничего не мог сделать, ведь "ТУРБО РАЙДЕР", просто "ТУРБО РАЙДЕР".
   Плакат. Такой, какой он был тогда, в видении, в комнате дочери человека, в кожаной куртке, в зеркальных очках, в светлых джинсах и тяжёлых ботинках, он смотрел с плаката непререкаемо и твёрдо.
   Человек протянул руку и прикоснулся к глянцевой бумаге.
   Настоящая.
   - Надо же...
   Человек приблизил лицо к плакату почти влотную, но тот не исчезал. Мужчина с короткими тёмными волосами всё так же смотрел с листа, и поперёк него шла розовая градиентная надпись, та самая, "ТУРБО РАЙДЕР".
   Сделав пару шагов назад, человек утёр пот со лба и выдохнул. Ему всё ещё было непонятно и даже страшно, но теперь его сердце билось спокойно. И человек вышел из комнаты Герберта.
   Он снова расположился на диване и накрылся покрывалом. Может это сон? Может это какая-то галлюцинация, всё ещё в лесу, у Бабы Яги? Но всё вокруг казалось таким настоящим, реальным, ничто не намекало на иллюзорность. А должно ли намекать?
   Человек не знал, и не мог понять, как же это узнать.
   Ничего не в силах сделать, он лежал в звенящей тишине, прерываемой лишь мягким туканьем далёких выстрелов, так долго, что и сам не заметил, как уснул. Ему ничего не снилось. Проснулся он от приятного запаха яичницы и звука льющейся воды.
   Человек поднялся, протирая слипающиеся глаза вышел на кухню, и увидел Герберта, который, открыв кран в раковине на полную мощность, споласкивал одну из чашек.
   - О, привет! - сказал он человеку. - Ты представь, газ появился! Я тут нам яичницу пожарил...
   Выглядел Герберт при этом так мирно и по-домашнему, что человек невольно заулыбался.
   После завтрака, перед тем, как уйти, человек зашёл в комнату Герберта, ведя того за собой. Плакат всё ещё висел на стене, был реален.
   - Это что? - спросил человек, ткнув пальцем в плакат.
   Герберт непонимающе прищурился и развёл руками:
   - Турбо Райдер. Персонаж такой.
   - Откуда он здесь?!
   - Да я не помню уже... - Герберт потёр правый висок двумя пальцами. - Вроде бы давно... нет, не помню. Мне казалось, что он всегда здесь был. А что?
   - Но ведь... я же рассказывал! Баба Яга, эти мои галлюцинации, видения, и... это я его придумал! Я придумал Турбо Райдера!
   - Разве? Нет же, вот плакат, не мог же он появиться просто так? Из ниоткуда?
   Человек открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но не смог, и так и стоял, взмахивая руками. Герберт смотрел на это с лёгкой усмешкой.
   - Успокойся, - наконец сказал он, пожав плечами. - Может ты просто слышал об этом персонаже мельком и забыл. А потом вспомнил о нём, и тебе показалось, что именно ты его придумал, а не кто-то иной.
   Человек сорвался на крик:
   - Его не было до Фиолетовой Луны! Не было!!
   - Ладно-ладно... - Герберт вскинул руки ладонями вверх. - Не было, так не было. А даже если и был, то ты его всё равно придумал. Переизобрёл. Это в самом деле вполне возможно.
   Сказано это было таким мягким тоном, что человек успокоился. Ему и в самом деле стало казаться, что само это название, Турбо Райдер, оно вертелось у него в голове тогда, когда дочка просила его рассказать сказку. Может это и правда было так?
   - ...не знаю.
   - Что? Пойдём скорее, нам нужно идти к гуру, - Герберт постучал пальцем по висящим на стене, остановившимся часам, и человека это насмешило.
   Они вышли из квартиры и спустились во двор, на лавочке спали в обнимку двое в особенно грязной одежде, с натруженными руками. Герберт хмыкнул, проходя мимо, сохраняя вид того, кто бесконечно выше спящих пьяниц.
   Герберт и человек вышли на большую улицу и не торопясь двинулись в сторону площади, всё-таки гуру просил их зайти к нему. Улицы были странно безлюдны, единственными, кого встретили двое, были лишь несколько персиковых патрульных.
   Некоторые из них узнавали Герберта и кивали ему, приветствуя. Тот отвечал им, но человек видел, что учёный обеспокоен - это было видно в движениях его глаз, в нервных жестах головы.
   - Никого нет... Порохом пахнет...
   - Всю ночь стреляли, - подтвердил человек. - По всему городу.
   - Меня не это беспокоит... ты это чувствуешь?
   - Чувствую что?
   Герберт дёрнул верхней губой, вроде просто из-за переживаний, но выглядело это как лёгкая попытка оскалиться.
   - Город... город...
   Герберт ускорил шаг, человеку пришлось приноравливаться под него.
   Они быстро добрались до площади, но уже по пути к ней становился слышен шум, на ближайших улицах, людей становилось всё больше и больше, и люди эти были обычными, не заражёнными. Они тоже сдвигались к площади и многие держали в руках дрекольё и кухонные ножи.
   Группы персиковых патрульных выделялись среди обычно одетых граждан города. Человек помнил, как шёл по улицам когда только пришёл сюда и как часто стояли на углах рыцари-патрульные, но послушников было гораздо больше. Оружия на всех не хватало, оружие в руках держали далеко не все, остальные стояли кто как с дубинка и арматурными штыри.
   Всю же площадь занимала толпа, её, площадь, и вовсе трудно оказалось узнать с такой толпой, лишь остатки мэрии давали понять, что тот, кто пришёл сюда, не обманулся. Человек и Герберт с трудом продрались к центру, потому что именно там что-то происходило, именно туда стремились люди.
   В центре площади, там, где раньше стояла большая рыночная палатка, теперь располагался котёл, тот самый, который раньше стоял на перекрёстке четырёх улиц. Под ним всё так же разводили огонь послушники в персиковом и всё так же они зашвыривали туда серую землю, отковыряв брусчатку с площади.
   Но людей привлекла гора трупов. Их было много. Послушники, обычные люди, рыцари в чёрной униформе - множество, больше сотни, они лежали, стащенные друг на друга, кто-то приволок все трупы сюда. И стало ясно кто, точнее, по чьему приказу.
   - Вы... вы что же это?! Я же... я же... - гуру уже не выглядел так властно и уверенно.
   Он ходил то туда то сюда мелкими шажками, и даже то, что рядом стояли его послушники, сильные мужчины, не делало эту картину страшнее или внушительнее.
   Человек, Герберт и все люди вокруг них видели лишь старика, очень старого, растерянного.
   - Вы... вы всё ещё отказываетесь сказать, кто убил моих людей?!!
   В толпе поднялся тихий гомон, в котором невозможно было что-то понять. Откуда-то из-за спины гуру раздалось:
- Нахуй сходи, псих!
Старик быстро развернулся назад и вперился взглядом в толпу, но ничего не смог увидеть. Мужчины и женщины, пожилые и молодые, как стена, пусть и не вооружённые ничем огнестрельным.
   - Мы... мы найдём тех, кто сделал это!
   - Да ты сам убийца!
   - Молчать!!!
   Толпа загудела. Те послушники, кто были с огнестрелом, взяли оружие наизготовку.
   Вода в котле к этому моменту закипела, забурлила. Двое послушников с верёвкой подошли к гуру, но тот отмахнулся от них и заговорил снова:
- Я предлагаю вам... божественный нектар! Моя божественная милость...
   - Хуилость! Пошёл на хуй!
   - Моя Божественная Милость!! - старик чеканил слова, крича так громко, как только мог. - И либо вы со мной, либо я... я выгоню отсюда каждого, кто пойдёт против!!! Вышвырну вас из города!!!
   Гомон стал громче, медленно задние ряды стали давить на передние, люди прибывали и прибывали, их не становилось меньше. Злые лица, потные тела, горькие запахи немытости и злости, крики прямо в ухо, щетина на отощавших лицах, толпа сжималась вокруг человека, продвигаясь вперёд, как амёба, как поток воды, который унесёт, если не будешь внимателен. Человек и поплыл было в этом потоке, пошёл со всеми, потому что не мог двинуться, его зажало.
   - Держись!
   Человек почувствовал крепкую хватку на своём плече.
   - Держись, говорю!
   Продравшись, обернувшись, человек вцепился в руку и кое-как дошёл до Герберта. Вместе, держась друг за друга, они продрались к мэрии и снова зашли в здание, снова туда, на четвёртый этаж, откуда было видно всех, а их самих не видел никто.
   Сверху это смотрелось ещё более животно-клеточно. Толпа людей, огромная рябая масса, пульсировала, сдвигалась то вперёд, то назад, словно пытаясь сжать пустое пространство-вакуоль, в котором жались друг к другу послушники и гуру.
   - Что он говорит? - спросил человек, потому что правда невозможно было расслышать крики, всё заглушали рёв толпы и ветер.
   Герберт, прижавшийся
   - Просит всех разойтись... Ноет... Ага! Вот! Смотри!
   Толпа сжалась особенно сильно и раздалось громкое хлопанье. Точнее то, что показалось человеку громким хлопаньем, ведь это были автоматные выстрелы. Земля перед ногами толпы вспучилась фонтачиками и толпа закричала, загомонила:
   - Что же вы это делаете?!! - недовольный мужской крик
   - Убили! - пронзительный женский
   - И-и-и-и-и-и-и! Убили! - стариковский, надтреснутый
   Герберт смотрел вниз как коршун из гнезда, приоткрыв рот, высунув тонкий кончик, по цвету похожего на сырое мясо, языка:
   - Ну? Что будет? Что будет?
   И человек испугался. Не толпы, не высоты, не того, что гуру откроет огонь по людям. Он испугался Герберта. Лицо у того не было испуганным, жалостливым, скорее откровенно хищным. Герберт сам не замечал как его губы поднялись вверх, обнажив уже очень серые дёсны, все в множестве белых нашлёпок-блямб. Человек подумал, что...
   - ...я ни разу не видел таких блямб даже у себя... почему они у него? Что это?
   Тут же он замолчал, боясь, что Герберт услышал, тот вздрогнул и повернулся, человек уж обмер, потому что лицо его друга оставалось таким же хищным, но тот лишь сказал:
- Тьфу. Погляди на них. Они испугались.
   Человек осторожно выглянул вниз.
   Да, толпа рассасывалась, люди больше не выглядели единым целым, теперь они отходили всё дальше и дальше от центра площади, словно огромный организм-город поглощаил их в вены и капилляры своих улиц.
   - Я-то думал...
   - Что ты думал? - осторожно спросил человек.
   - Что они закончат с этим придурком! - Герберт поднялся с ковра и отряхнул штаны от пыли. - Или уж заставят его покончить с ними раз и навсегда.
   - Ты хотел, чтобы они на него кинулись? Но тогда ведь... - до человека начало доходить.
   Тут же Герберт подтвердил его мысли:
   - Наш старичок править хочет, - деловито сказал он, - и он ничего умнее не придумал, чем повторить этот свой балаган с бульоном из своих ног...
   - Но ведь здесь живут обычные люди. Простые. Без вот этого вот, - человек провёл ногтём большого пальца по дёснам.
   - Ну, - кивнул Герберт. - Именно так. Нашей Божественной Милости не хватает ума подумать, что люди не этого от него хотят. Понадеялся на своих послушников. Прокатило. Но только пока.
   Герберт двинулся к лестнице и человек пошёл за ним. Проходя мимо открытой двери кабинета мэра он спросил:
   - А каким был Феоктистов?
   - Феоктистов? О, понимаю. Он был совок совком, но, да, поставил себя сразу же, - человек услышал в голосе Герберта нотки чего-то, чего раньше никогда не слышал при упоминании мэра. - Иван, земля пухом, рассказывал, что его поддержали старые знакомые из остатков армии и полиции. А когда люди начали сопротивляться, Феоктистов расстрелял сто человек, - Герберт замолчал, спускаясь по лестнице, и на площадке между двумя этажами добавил. - Не сам, конечно. Его парни расстреляли. После этого его права никто не оспаривал.
   - И это было правильно?
   Герберт остановился прямо на лестнице и внимательно посмотрел на человека:
   - Неправильно. Но сейчас я понимаю, что необходимо. Они не понимают иначе... - он вздохнул. - Такие уж люди. Ладно. Пойдём уже к нашему Божественному. Я думаю, сейчас он очень хочет меня видеть.
   Люди шли ближе к краям площади, не приближаясь и даже не смотря в её центр, где стоял котёл, опёршись спиной на твёрдый бок которого сидел гуру. Он тяжело дышал, открыв рот, и смотрел, почти не моргая, на кучу трупов. От котла в безразличное небо медленно поднимался пар.
   - Здравствуйте, гуру, - почтительно поздоровался Герберт. - Что случилось? Что произошло?
   - А... вы... со своим другом... Я хотел... - старик взмахнул рукой, - Помогите встать...
   Человек хотел помочь гуру, но Герберт, припав на колено, осторожно взял того под локти и поднял. Старик, пошатываясь, крепко держался за Герберта.
   - Когда ты лёг спать - много стреляли, - сказал человек, подбородком кивнув на кучу трупов. - Это...
   Гуру дрожащим голосом произнёс:
- Да... всю ночь, мы пытались... Мы переносили котёл, но оказалось, что не все полицейские... - старик пошатнулся, Герберт схватил его за плечи. - Бывшие полицейские, точнее... не все они мертвы... Они напали там...
   Старик указал на ворота и полы его широкого балахона свисали, словно подрезанные крылья. Рот его сжался в узкую вялую полоску. К этому моменту он дышал уже спокойнее и говорил внятнее, став более похожим на того себя, которого человек видел в храме.
   - Они перебили всех на воротах и напали когда мои люди переносили котёл... мы хотели дать всем божественного нектара! - старик смотрел на Герберта и человека так, словно оправдывался. - Я кричал, просил людей помочь, но даже из внутреннего города никто не захотел помочь нам! Вы представляете с каким трудом мы отбились, Герберт?!
   - Не представляю, гуру, - тихо сказал тот.
   Учёный заговорил успокаивающим тоном, человек смотрел в его открытое, улыбающеесяя лицо, и не мог поверить, что этот человек не так уж давно смотрел с высоты на толпу и приговаривал "Ну? Что будет? Что будет?".
   Человек не мог понять, правда ли Герберт хочет помочь старику или нет.
   В его голове всплыло:
   - Да не беспокойся ты... это всё из-за старика? Расслабься. У меня есть некоторые мысли на этот счёт.
   Снова и снова:
   - Есть некоторые мысли на этот счёт...
   Погруженный в свои мысли человек не слушал о чём говорят Герберт и гуру, а разговор у них был оживлённый, напряжённый. Когда человек посмотрел на них, то увидел, что Герберт, приобняв старика, выговаривает тому, как мальчику:
   - Что же это вы такое сделали-то? Естественно, вас никто не послушает, вы же для них чужой! И, конечно же, за вами никто не пойдёт из внешнего города, вы же от них ушли! Вам нужно проявить себя, гуру, проявить себя. Заставить их себя уважать. Показать им, что вы властны над их жизнями и их свободой.
   - И их свободой, - повторил гуру, и прищурившись посмотрел на Герберта, невозможно было понять, это прищур интереса или недоверия. - Вы хорошо говорите, Герберт, но как я им это покажу? Нет-нет-нет... Они уже считают меня убийцей, ответственным за вот это, - старик показал на разрушенную мэрию, - и если я, как вы сказали, проявлю себя - они же меня раздавят!
   - А если не проявите...
   Старик вытянул руку с поднятой ладонью:
   - Не тут, Герберт. Не тут... Нам нужно говорить в другом месте.
   - В таком случае, - Герберт потёр подбородок. - В таком случае пойдёмте в нашу лабораторию. Только поставьте у входа охрану.
   - Конечно, Герберт, - Гуру властно махнул рукой, делая шаг, и вооружённые послушники двинулись за ним.
   В лаборатории ничего так и не изменилось с прошлого дня, цветные стёкла лежали выбитыми и Герберт, войдя в помещение, безжалостно захрустел по ним подошвами ботинок. Гуру, вошедший следом, был более тактичен.
   - Так это здесь вы...
   - Да, - сухо ответил учёный. - Осторожнее. Не порежьтесь.
   - А что это, простите, за клетке? - гуру подошёл к толстым прутьям и аккуратно потрогал их пальцем, словно боясь испачкаться.
   - В ней сидел я, - тихо ответил человек. - Меня здесь изучали...
   Возвращение в лабораторию породило в его душе огромный неуют. Имено неуют, напряжение, простое чувство: что-то не так. Клетка, где человек провёл столько дней, казалось, обладала аурой, и эта аура напрягала.
   Человек подошёл к клетке и тоже прикоснулся к прутьям. Он вздрогнул, ощутив холодный металл. Ему показалось, что его затягивает туда, на матрас, меж прутьев, и он быстро отошёл, под спокойным взглядом гуру и флегматичным Герберта.
   - Всё в порядке, успокойся.
   - Это... это другое. Очень трудно.
   Герберт широким жестом обвёл лабораторию и произнёс:
- Выбирайте любой стул, гуру. Можете садиться на сол. Тебя тоже касается.
   - Спасибо-спасибо, - старик расположился на стуле, за одним из рабочих столов, и сказал. - Так это здесь вы сделали...
   - Бомбу? Да. Вон, видите? - Герберт указал на маслянистое огромное пятно, которое расползлось от треснувшей огромной бутыли, стоявшей у стены. - Это основной ингредиент. Больше его нет, такую уже не сделать.
   Старик тихо хмыкнул:
   - Золотые у вас руки, Герберт...
   - Ещё какие. Так что же вы? Что планируете делать?
   - Я-то? - гуру вздохнул. - В каком же я трудном положении... Ох-хо-хо, тяжела ты, шапка Мономаха!
   Он сухо засмеялся, и Герберт заметил:
   - Хорошо сохранять хорошее расположение духа в такой ситуации.
   - Да, вы правы. Знаете, я просто только сейчас понял, как я глупо себя вёл, Герберт! Угрожал... кричал... - лицо у гуру в этот момент было очень живое и на нём отражались сожаление и переживание, на секунду опустив лицо к полу и замолчав, гуру поднял его, и смотрел огромными, влажными глазами. - Я же никогда не был перед такой толпой! Никогда! Я даже рассказать не могу вам как я испугался!
   На лице Герберта снова промелькнуло то выражение, что было у него на четвёртом этаже мэрии, очень хищное, всего на долю секунды, его заметил лишь человек. Это не прошло мимо Герберта. Он посмотрел на человека, улыбнулся уже нормально, по-доброму, этой доброте человек верил, и, сохраняя на лице это выражение, Герберт обратился к гуру мягким голосом:
   - Хорошо, что вам хватило решимости приказать стрелять.
   - Это не я, - ответил тот. - Это старший из моих учеников, он сейчас охраняет вход...
   - Так что же вы планируете делать?
   - Главное, Герберт, что мне удалось отбиться от них всех, перенести сюда котёл. Ведь в нём мы делаем божественный нектар, я ещё смогу убедить их его испробовать, вот увидите!
   - Конечно сможете, - подтвердил Герберт. - Ведь вы главный.
   - Я - главный. Что же, так. То, что эти люди меня не любят... их можно понять, я правда могу их понять! Я проявлю себя, вы правы. Но не так, как проявил себя наш бывший мэр!
   Бледный Герберт спокойно улыбался и смотрел на разглагольствующего гуру, а тот всё продолжал, уже полный сил, спокойный и уверенный в себе.
   - Моё правление - не насилие, но любовь! Любовь, Герберт, и именно любовь! Если я попробую сделать что-то... Они же меня разорвут!
   Гуру усмехнулся в густую бороду:
   - Я сглупил, конечно... это же такая большая толпа была! - повторил он. - Никогда не думал, что столько людей будут передо мной...
   На ум человеку внезапно пришли строчки. Не как с "Турбо Райдером", на сейчас раз он помнил, что это читанное не раз им ещё из времён до Луны.
   - Но мы попробуем спаять его любовью, а там увидим, что прочней... - вполголоса произнёс человек.
   Гуру с любопытством посмотрел на него:
   - Это ещё что? Вы написали?
   - Я не помню чьё это. И знаю точно, что там ещё было что-то, но тоже не помню. Знаю лишь то, что это про единство сказано.
   - Спаянное любовью единство... Хорошая, хорошая строчка! - обрадовался гуру. - Единство. Свобода. Любовь. Это именно то, чего я хочу! Вы понимаете меня? - он посмотрел на человека и человек кивнул, соглашаясь. - А вы, Герберт? Вы?
   Учёный тоже улыбался, расставив ноги и сложив руки на груди. Он опустил их и человек увидел, что правая ладонь Герберта скользнула во внутренний карман пиджака и там задержалась, связки на его руке напряглись, но тут же расслабились, словно учёный что-то сжал, а потом отпустил, успокоился.
   - Я согласен с вами. И с тобой тоже согласен... Может я и правда неправ, кто знает? Единство, свобода, любовь... - Герберт посмотрел на человека, потом на гуру, потом просто стрельнул глазами в сторону. - А ведь хорошо звучит. Хоть на гербе выбивай.
   - Да! Да!
   Гуру подскочил и поднял руки вверх:
   - Вы понимаете, как хорошо! Вы... вы поможете мне? Вы, Герберт, как человек, которого они считают обычным, как тот, кого они знают, поможете мне с людьми внутреннего города?
   - Непременно.
   - А вы, - спросил гуру у человека. - Я вижу, что вам есть ещё что сказать, и это что-то хорошее. Вы мне расскажете? Я так многого не помню из времён, которые были до всего этого. Ведь мне бы мог пригодиться прошлый опыт!
   - Я постараюсь... - неуверенно ответил человек. - Я тоже помню не очень много.
   - Великолепно! Вместе мы справимся, друзья! Справимся!
Герберт, смотря на старика, медленно кивнул и улыбнулся, на мгновение открыв рот и коснувшись губ кончиком языка.
   - Конечно справимся, - сказал он. - Непременно. Всё будет хорошо. У меня уже есть некоторые мысли на этот счёт.
  
  
   7.3Герберт тёмный рыцарь, человек
  
   Когда гуру ушёл человек напрямую обратился к Герберту, подойдя к нему почти вплотную:
   - Какого... слушай, да что это такое происходит? Я совершенно не могу тебя понять!
   - И что же ты не можешь понять?
   - Там, в здании мэрии, ты так смотрел... - человек вспомнил лицо друга в момент, когда он смотрел вниз, на площадь, где бесновалась толпа. - Так смотрел... А теперь ты говоришь, что правда пытаешься ему помочь! Я не верю!
   Герберт, опёршись на свой химический стол, стоял расслабленно и беззаботно, глядя на бледное лицо человека. В конце концов он прервал его одним словом:
   - Хватит, - и, прыгнув, расположился прямо на керамической крышке стола. - Я не ожидал от тебя такого, хотя странно, ведь это твоя простота... - Герберт потупился и, внезапно очень прямо посмотрев на человека, сказал. - У тебя очень простые глаза, я говорил тебе об этом? В них такая вселенская простота. Знаешь, как говорят у нас, что ближе всего к Богу дураки, простаки и юродивые. Кто ты, как думаешь?
   - Простак, дурак, юродивый... - рассеянно повторил человек, очень удивлённый такой внезапной сменой темы.
   - Да. Кто-то из них. Третьего, судя по всему, не дано... - Герберт вздохнул и, поёрзав, удобнее устроился на столе. - Такие вот дела. Я что сказать-то хотел, уши ты зря развесил. Он тебе тут наплёл про любовь, про единство и свободу, что, думаешь, он правда такой хороший? Он послал своего человека на смерть, когда я его об этом попросил! Кто, ты думаешь, взорвал ёмкость с нитроглицерином?
   - Правда?
   - Конечно! Ты думаешь, я мог кому-то довериться, кроме него? Ни у кого другого не было бы причин взрывать мэрию и убивать Феоктистова! Не-е-ет, ты уж извини, но мне все эти бредни слушать было... - Герберт протянул ехидным тоном. - Вера! Надежда! Любовь! Дурак старый. Пересрался он там, на площади, народ в кулак хотел взять, а не вышло. Сейчас будет пытаться помощи нашей просить. Особенно, думаю, моей. Меня всё-таки во внутреннем городе знают.
   Человек ничего не ответил, вяло усмехнувшись и снова подойдя к клетке. Теперь он коснулся прутьев без страха или неприязни к ним, скорее уж наоборот, ему вспомнились уютные дни, проведённые там, ведь были же они, в самом деле были! Зайдя в клетку, человек спокойно упёрлся в холодные прутья лбом. Металл обжёг прохладой. Лоб горел.
   - Теперь я сразу вижу, что это город. Вся суть этой грёбаной городской жизни, да? Никто не говорит, что думает, все обманывают. Может даже ты, Герберт?
   - Тебя я не обманываю, - ответил Герберт. - Только не тебя. А его... может быть немного. Он хочет управлять городом, так пусть делает это достойно. Я всё яснее понимаю, что Феоктистов может и был совком, но город он мог держать в кулаке.
   - Тоесть, управлять им может только рыцарь, - подытожил человек. - Тёмный.
   - Главное, чтобы он не был таким, как Феоктистов.
   Человек подумал и спросил:
   - А если он будет темнее? Темнее Феоктистова?
   Герберт крепко задумался и с минуту сидел ничего не говоря, но после, в определённый момент, внезапно очень широко улыбнулся.
   - Ты чего это? - спросил человек
   - А, Ивана вспомнил, земля пухом. Думаю, он бы спелся с нашим гуру. С Феоктистовым же он спелся. Мне бы так уметь приспосабливаться! Жаль всё-таки, что его убили.
   Покачав головой, Герберт спрыгнул на пол и захлопал ладонями по брюкам, отряхивая:
   - Ладно. Единство, спаять любовью... посмотрим. Посмотрим. Может быть ты прав, а не я. Может быть я и ошибаюсь. Пойдём. Нечего нам тут делать.
   И Герберт пошёл к выходу, покидая свою бывшую лабораторию вроде бы даже неприязненно. Во всяком случае человеку показалось именно так.
   Гуру, на площади, раздавал ученикам указания, и одна их группа отправилась к воротам внешнего города, другая, разобрав имеющееся оружие разошлась по углам площади. Третьих же гуру отправил за город, в пригородские поселения. Как выяснилось позже - за транспортом.
   Угрозами и силой послушники отобрали у семьи охотников небольшой грузовичок, пригнали его на площадь и резво, без особых сентиментов, покидали туда трупы.
   - Я приглашаю вас с нами, - гуру, пока его ученики работали, разговаривал с Гербертом и человеком. - Обычно чужих мы не зовём, но вы нам не такие уж и чужие.
   Человек вопросительно посмотрел на Герберта, а тот пожал плечами и спросил:
   - Едем в кузове, так?
   Им пришлось сидеть на трупах. Грузовичок работал не очень хорошо, охотник-хозяин, пожилой мужичок, управлявший им, всё жаловался на заклинившие патрубки и то, что двигатель заменить невозможно, что он просто не может достать новый.
   Послушники не разговаривали с ним, сидя молча, кое-кто с закрытыми глазами перебирал чётки.
   Человек же наблюдал за Гербертом, а Герберт наблюдал за гуру. Тот, тоже сидя в кузове, как большая часть его людей, разговаривал с трупами. Впечатление создавалось именно такое. Мягко касаясь каждого из них руками, он беззвучно проговаривал что-то губами. Молитвы? Извинения?
   Человек видел, что гуру касается и говорит не только с трупами своих послушников, но и с другими, в чёрной форме, с мёртвыми гражданскими, тоже.
   Что он им говорил?
   Герберт смотрел на гуру всё с тем же выражением, что тогда в мэрии. Его тяжёлое лицо немного пугало, а эта новая, неизвестно откуда им приобретённая привычка, касаться губ кончиком языка, словно пробуя воздух на вкус. Человек никак не мог избавиться от мысли, что Герберт только и ждёт момента, чтобы кинуться.
   Но скоро, очень скоро человек отвлёкся, чтобы смотреть по сторонам. Всё-таки первый раз за месяцы, проведённые в городе, он покидал его пределы. Грузовичок тарахтя, на очень маленькой скорости, выехал через внешние ворота, и взору человека открылись просторы серой земли, лес вдалеке, небольшие хуторки с полями рядом с городом. Всё то, что было тогда, когда он пришёл сюда.
   Грузовичок же двинул к лесу, сначала по асфальтовой дороге, после по грунтовой. Тем не менее, охотник-водитель, доехав до места, где уже начинались деревья, остановился, выпрыгнул и сказал, что дальше не поедет, потому что грузовик такого не выдержит, и если он заглохнет - его уже не вытащить.
   Послушники вопросительно смотрели на гуру, ожидая приказаний.
   Тот, подумав, улыбнулся:
   - Хорошо. Постой немного, подожди... Копайте яму!
   Послушники, разобрав лопаты, которые валялись в кузове рядом с трупами, споро принялись за дело. Гнилая серая земля легко копалась. Восемь дюжих мужчин быстро выкопали глубокую яму, куда гуру приказал закинуть все трупы гражданских и рыцарей в чёрной форме.
   Человек был очень удивлён, увидев, что гуру пустил слезу, стоя на засыпанной общей могиле.
   Со своими мёртвыми послушниками старик поступил иначе. Всех их вытащили из кузова и выложили на серой земле в один ряд, их тела тоже казались вылепленными из этой земли, восково-серые, бледные.
   Гуру стоял перед ними навытяжку, как солдат, а после, снова что-то беззвучно прошептав, пробормотав, вскинул вверх ладони с растопыренными пальцами.
   Трупы вспыхнули. Человек быстро отошёл, на него пахнуло жаром.
   Не было ни запаха горящего мяса, но человек всё равно не мог заставить себя остаться и смотреть, он отшатнулся к лесу, к деревьям, быстро подошёл к одному из них и прижался к нему грудью, тяжело дыша, обнял толстую жёсткую кору.
   - Ты в порядке? - Герберт тактично прикоснулся к плечу человека.
   Тот обернулся:
- Да. Уже всё?
   Герберт кивнул. Трупы сгорели быстро, почти как бумага, оставив лишь немного невесомого пепла, тут же частично поднятого ветром, то, что осталось от них, было неотличимо от землию
   Человек посмотрел на серые кучки, а потом снова повернулся к лесу. Лес притягивал, казался проще и понятнее.
   Человек, сам того не заметив, сделал маленький шаг туда, в чащу, но его тут же остановил голос:
- Ты чего... ты зачем...
   Герберт смотрел на человека испуганно, его тяжёлое лицо побледнело. Человек очень чётко осознал, что если он уйдёт, то Герберт не захочет, хотя, скорее уж не сможет его остановить.
   И стоило ли?
   Человек вспомнил о фотографии, той, где Герберт был с матерью. Как же он сейчас, бледный, испуганный, переживающий, был похож на того молодого себя.
   - ...может стоит остаться, чтобы ты чаще был таким?..
   Взгляд у учёного напоминал взгляд брошенной собаки. Он стоял ссутулившись, пиджак на нём из-за этого вспучился, и вид у Герберта был нелепый.
   - Всё в порядке. Я просто захотел подышать.
   Они вернулись к грузовичку.
   После увиденного им охотник долго испуганно крестился и не сразу сел за руль, но в конце концов его заставили, хотя было видно, что руки у охотника дрожат от страха.
   Грузовичок ехал назад гораздо медленнее, чем сюда. Теперь послушники гуру скучковались в одном месте кузова, где раньше находились трупы, а гуру, Герберт и человек - в другом. Человек спросил:
   - Как же это вы так? Раз - и огонь. То есть, у вас не только стопы отрастают.
   Гуру очень грустно улыбнулся:
   - Они всё-таки мои послушники. А мы в землю закапываем только умерших детей, взрослый вайшнав должен быть кремирован. Я просто... я просто приказал их умершим телам сгореть.
   - Просто сгореть, - хмуро произнёс Герберт.
   - Да, - кивнул гуру. - Ведь это же так логично, не правда ли? Они мертвы, и они должны сгореть, мне просто остаётся лишь... лишь попросить мир принять то состояние, в котором он должен быть. Они мои послушники, как они могут меня ослушаться?
   Герберт ответил ему снова очень хмуро:
   - Кому-то это заражение даёт власть над огнём. Кому-то - ничего.
   - Это у вас из-за гнилой земли! - сказал человек
   Гуру посмотрел на них обоих усталым, раздражённым взглядом.
   - Я могу лишь приказать им сгореть, потому что они сами признали мою власть над ними. Что же до вас, я думаю, что вы просто ещё не открыли то, что дала вам наша серая земля. Серая. Не гнилая. Не очень вежливо называть её гнилой.
   Человек ничего не ответил, но Герберт, тот, было видно, очень крепко задумался и весь путь назад, до площади, провёл в молчании. Тем больше человеку было времени и возможностей смотреть по сторонам, и видел он, что на гуру люди почти не смотрят, что люди смотрят именно на Герберта. Хотя, человек, конечно, решил, что...
   - ...я думаю, мне показалось.
   Дальше ничего особого не происходило. Выйдя из грузовичка ровно там же, где они в него сели, Герберт и человек двинулись домой, и Герберт, оглянувшись назад, мрачно сказал:
- Хорошо, что хоть в эту лабораторию я больше не вернусь. Глаза бы мои её не видели.
   Но уже на следующий день ему пришлось прийти туда снова ведь местом своей резиденции во внутреннем городе старый гуру выбрал именно это помещение, о чём Герберта оповестил посыльный в персиковом балахоне.
   Гуру всерьёз взялся устраиваться во внутреннем городе надолго, и лабораторию, большое, крепкое здание на центральной площади, он выбрал намеренно. Его даже не остановили выбитые стёкла и общий кавардак. Лаборатория понравилась ему ещё днём ранее.
   Придя туда, Герберт с безразличием смотрел на то, как послушники в персиковом выносят столы, в том числе и тот, химический стол, который не так уж и давно доставили в помещение. Гуру в этот момент раздавал указание ученикам на кухне и, войдя в комнату, он спросил Герберта, обманувшись его понурым видом:
   - Сожалеете, Герберт?
   - Чем тут сожалеть? Разве что тому, что вы решили сидеть в этом месте. Отвратительное местечко. Лучше бы уж вы мэрию восстановили.
   - Ха-а-а! Ха-ха-ха! - гуру угодливо засмеялся, сцепив пальцы. - Уметь говорить шутки с серьёзным лицом! Она же шатается на ветру. Её уж проще доломать!
   - Разве? - спросил человек, который наблюдал за работой послушников. - Готов поспорить, здание крепче, чем кажется. Мы... - хотевший уже рассказать о том, как они с Гербертом были в нём, человек случайно посмотрел в сторону своего друга, стоявшего за спиной гуру, и увидел, как тот сжал губы и выпучил глаза. - ...Мы видели, как там дети играли. Всё было в порядке.
   - Значит, моему человеку не повезло, - улыбнулся гуру. - Он хотел поискать там оружие, но чуть не сломал себе шею, когда под ним рухнул пол.
   - И правильно, - сказал Герберт, выходя у гуру из-за спины. - Не лезьте туда. Это не такое важное дело... Всё-таки, я считаю, что лучше бы вам было вчера сделать что-нибудь с людьми.
   - Мы уже говорили на эту тему, Герберт!
   - А что не так? Они убили ваших послушников и вы ничем им не ответили. Вас перестанут уважать.
   - Это было бы не уважение, а страх! - надменно выпалил гуру, огладив себя по бороде.
   И человек ожидал многого, но совсем не того, что совершенно внезапно Герберт перестанет спорить и ответит очень спокойно и тихо:
   - Как скажете, гуру, - совсем, почти шёпотом. - В таком случае, давайте постараемся сделать из этого помещения хороший штаб.
   Гуру тоже этого не ожидал, и на Герберта посмотрел удивлённо, но у того по лицу невозможно оказалось что-то прочесть, оно как было хмурым, так таким и осталось.
   - Я рад, что вы наконец со мной согласились, Герберт, - в конце концов произнёс гуру, сохраняя всё то же удивлённое выражение лица, - штаб? Что вы имеете в виду?
   - Да то и имею, - обречённо ответил Герберт. - Раз вы хотите действовать, как вы сказали, любовью, то вам нужно пытаться говорить с жителями. Показать им, что заражённые тоже люди... Это место отлично подходит для того, чтобы принимать в нём просителей и посетителей, вы так не считаете?
   По лицу гуру стало понятно, что Герберт попал в яблочко. Старик просиял и быстро отдал послушникам нужные указания. Как муравьи они в буквальном смысле забегали, очищая помещение от мусора, отдирая прикипевшие столы.
   Герберт тоже включился в работу, пусть словно бы и нехотя, но понемногу разошёлся, заактивничал, помогая послушникам. Работа спорилась. Человек, который таскал мусор во двор, даже удивился тому, как разительно изменилось поведение Герберта: он шутил, смеялся вместе со всеми, и был настолько органичен в компании людей в персиковом, что казался одним из них. Даже несмотря на то, что балахона не носил.
   Человеку было очень интересно, что же творится в голове у Герберта? Что же с ним?
   А тот думал о серой земле.
   Когда Герберт попробовал серую землю, в нём всё смешалось и перемешалось. Первым делом он понял, почему она, земля, гнилая.
   Она гнилая как копальхен, земля-копальхен, именно это вертелось в голове Герберта всё время с того момента, как он "заразился".
   - Копальхен-копальхен-копальхен... - шептал он, таская столы и собирая цветное стекло. - Копальхен-копальхен-копальхен...
   Как человек умный, Герберт, с момента заражения, пытался контролировать каждый свой шаг, фиксировать изменения, следить за собой, но ничего особого заметить не мог. Просто немного посерели дёсны. Просто облепились они этими странными серыми блямбами-нашлёпками, словно колониями бактерий. Странно, очень странно, что у этих блямб оказался вкус цемента. Герберт никогда ранее не пробовал цемент, но почему-то был уверен, что именно такой он на вкус и есть.
   Герберт чётко осознал, что изменения в нём всё-таки проявились, но не мог в полной мере осмыслить их природу. Да, решение приготовить взрывчатку и убить Феоктистова - оно явно пошло от серой земли, заражение добавило ему, как он считал, решимости. Но почему нитроглицерин сдетонировал?
   - Он не был должен...
   - Что? - послушник, стоявший рядом, с любопытством посмотрел на учёного, но тот улыбнулся и махнул рукой.
   Нитроглицерин не был должен сдетонировать.
   Но сдетонировал.
   - Хм...
   Герберту пришла в голову одна мысль. Воровато оглянувшись, он быстро вышел из лаборатории, стараясь делать это так, чтобы человек ничего не заметил. На гуру... да плевать на этого гуру. А вот человек...
   Проходя к выходу, Герберт подхватил коробку с мусором и прошёл мимо всех послушников с очень занятым видом, спокойно покинул лабораторию, вышел на площадь, и с этой коробкой дошёл до мэрии.
   Теперь уже Герберт не торопился туда лезть. Он закинул коробку в горы обломков, и, уткнув руки в бока, внимательно уставился на здание. Оно и в самом деле ненадёжно смотрелось. С него всё ещё что-то осыпалось, хотя это и не бросалось в глаза, а при особо сильных порывах ветра оставшийся кусок пошатывался, балансировал в воздухе.
   Герберт знал, что раньше, до заражения, одна мысль о том, чтобы подняться туда, привела бы его в ужас, заставила бы взмокнуть от страха. Но теперь он представил, как взбирается и умирает, как падают ему на голову кирпичи, или сам он падает вниз и разбивается насмерть. Ничего. Ровным счётом ничего, кроме всё того же бесшабашного веселья, которое, как фейрверк, взлетало откуда-то из живота и взрывалось, разносилось по всему телу.
   Бегом, очень быстро, Герберт ринулся ко входу. Он перепрыгнул через кучи мусора, пнул полупустую коробку со стеклом, которую принёс сам, и вбежал в здание. Оно тоскливо заскрипело, шатнулось, но этим всё и кончилось.
   Герберт побежал наверх. Путь по лестнице дался ему нелегко, и на четвёртый этаж он прибежал уже мокрый от пота запыхавшийся, но от этого не менее радостный и довольный. Мимо кабинета, в конец коридора, прямо там, где он обрывался.
   Его могли увидеть снизу, но Герберт знал, что не увидят, был в этом уверен, потому что... потому что...
   Эта уверенность, зародившаясь ещё там, когда гуру жёг людей, сейчас лишь укрепилась.
   Герберт раскинул руки в стороны, давая ветру обдувать своё тело. Потоки воздуха и в самом деле, словно по приказу, ударили в него, сильно, но не так, чтобы сталкивать или мешать.
   - Так... что же...
   Герберт вытянул правую руку вверх и сжал кулак. После чего, сцепив зубы, напрягшись так, как только мог, он медленно повёл рукой вправо.
   Здание заскрипело. Застонало. Зажаловалось осыпающимися кирпичами и цементом, остатками нехитрых украшений под окнами. Но всё равно медленно, по желанию Герберта, тоже пошло вправо, и Герберт знал, что если он захочет, он может уронить его прямо на жилые дома, на людей под ним.
   Но, конечно, не стал этого делать, указав рукой уже влево, здание послушно двинулось по его приказу.
   Герберт ощущал, как где-то на дёснах у него пульсирует, греется одна из блямб-нашлёпок. Поэтому и они и цементовые? Вот, что это значит?
   - Ха! Ха-ха-ха!
   Подойдя совсем уж на краешек, Герберт высмотрел на окраине города небольшое здание, одноэтажный домик, хорошо видимый ему с высоты. Он протянул руку к нему и сжал кулак. В дёснах кольнуло болью, резкой, хуже, чем той, которая бывает при испорченном зубе. Отсюда, издали, не было видно, что там происходит, поэтому Герберт продолжал напрягаться, сжимать кулаки всё сильнее и сильнее. Менялось ли что-то, происходило ли что-то с этим домиком?
   - Не видно!
   Радость ушла. Появилась злость. Почему-то шедшая из паха, она быстро захватила всё тело учёного, и он, глухо рыкнув, топнул ногой.
   Домик смялся в один момент. Как игрушка из мягкой пластмассы, попавшая под машину.
   Герберт услышал лишь отголоски долетевшего до центральной площади грохота, а дальше пыль во все стороны расползалась оттуда, где был дом, словно крем из раздавленного пирожного.
   Сам же Герберт в этот момент лежал на спине и радостно улыбался. Боль, пронзившая его, когда здание рухнуло, заставила ноги подкоситься и он упал, но при этом был совершенно, абсолютно счастлив.
   Если "заражение" дало ему именно это... он знает, теперь он знает, что с этим делать! Всё так же лёжа, Герберт как сомнанбула протянул руку к верхнему внутреннему карману пиджака и потрогал холодный пистолет, который он взял из стола мэра, когда пришёл сюда с человеком в первый раз. Знает. Теперь он знает.
   Спускаясь вниз по лестнице он чувствовал себя королём, единоличным властителем города. Он ощущал каждый кирпич, каждый камешек, каждую гранитную крошку в ступенях мэрии. Приятное, приятное было ощущение.
   Оно сохранилось и когда он шёл по площади назад, к лаборатории, но становилось тем меньше, чем ближе он к ней подходил, а уж когда Герберт посмотрел на ворота, занятые людьми в персиковом, он и вовсе осознал, что там бессилен.
   Конечно, он сразу понял почему.
   Когда он вернулся в лабораторию, то к нему сразу же подошёл человек:
   - Ты где был? - спросил он. - У нас тут мэрия чуть не рухнула. И на окраине... посмотри!
   В самом деле, гуру уже разговаривал с несколькими оборванными, измазанными в серой пыли людьми. Сочувственно улыбаясь он положил руки им на плечи.
   - Умный человек, - произнёс Герберт. - Так и надо. Ведь хочет же он, чтобы его любили и уважали...
   Никто не заметил бы иронии, еле-еле сквозившей в его словах.
   Человек заподозрил что-то, судя по его прищуру, но Герберт, не обращая на это внимания, спокойно подошёл к гуру.
   - Что случилось?
   Оборванный мужчина средних лет замолчал на секунду, посмотрев на Герберта, а после продолжил:
- Он сначала трещал-трещал... трещал-трещал... а потом рухнул! В один момент! Он ребёнка вынести успел, но мамка у него, старая, восемьдесят лет ей, быстро не смогла, он завал разгребает сейчас!
   - Я сейчас же пошлю людей, - быстро ответил гуру, хмурясь. - Жди, друг мой, сейчас всё будет.
   - Прошу вас, пожалуйста... со мной, идёмте со мной! Он же, он же того, к вам ходил каждый раз, к вашему котлу!
   Гуру уже пошёл к своим людям. Герберт тоже пошёл за ним, и, дождавшись, пока тот отойдёт от мужчины, учёный взял старика за руку.
   - Гуру...
   Тот вопросительно и слегка раздражённо посмотрел на Герберта.
   - Вам не стоит идти прямо сейчас.
   - Это ещё почему?! - гуру, хоть и недовольный, отвечал всё равно тихо, чтобы никто не слышал.
   Герберт понял, что он заинтересовался.
   - После того, что было на площади, если вы сразу пойдёте туда... - Герберт, говоря вкрадчиво и спокойно, пытался быть как можно доходчивее. - Все поймут, что люди из внешнего города для вас дороже, чем люди из внутреннего.
   - Но я знаю этого человека! Я хочу пойти и помочь ему.
   - А чтобы против вас не выходили толпы вы не хотите? - спросил Герберт, глядя прямо в глаза старику. - Вы же главный. Вы не должны ходить куда-то лично, для этого у вас есть люди. Ваши послушники... человек... я, в конце концов. Позвольте, - Герберт сделал особенный акцент на этом "позвольте", - я пойду туда и разберусь. Я же врач в конце-то концов.
   Последнее, видимо, и убедило гуру. Он подошёл к своим послушникам, и сказал им:
- Вы идёте с человеком, которому нужна наша помощь. Сын мой, - гуру обратился к особенно внушительному мужчине, который хоть и был ростом ниже Герберта на целую голову, на при этом смотрелся грознее, - ты знаешь, что делать. С вами пойдёт Герберт, он врач и поможет тем, кому будет нужна помощь.
   - Конечно, Ваша Божественная Милость, - ответил послушник и вышел из лаборатории, ведя за собой остальных.
   Герберт ненадолго ещё остался, чтобы собрать бинты, обезбаливающее, остатки перекиси водорода. После этого он тоже вышел.
   Человек так и остался в лаборатории вместе с гуру и остальными послушниками. Гуру выглядел очень смущённым.
   - Что случилось? - спросил человек.
   - Пустое, - ответил гуру. - Просто, может мне и правда стоило пойти? Но Герберт отсоветовал. Сказал, что люди отсюда могут неправильно меня понять. Но я всё равно очень переживаю.
   - Я не понимаю, чем может помощь людям из внешнего города навредить.
   Гуру задумчиво пожевал губами, у него это вышло очень старчески:
   - Я тоже не совсем понимаю, но... знаете, ведь действительно могут. Я и сам думал об этом. Герберт лишь подтвердил мои мысли своим советом... Ваш друг - очень дельный человек.
   И тут человек не удержался:
   - Странно. Все эти ваши разговоры про любовь, про то, что вы не хотите насилия. Зачем в таком случае вы отправили вашего ученика на смерть? Он же взорвал мэрию ценой своей жизни, Герберт рассказал мне.
   На лице гуру сменилось несколько выражений. Сперва очень странное раздражение, потом откровенная злость, на смену которой пришло, как ни странно, очень мрачное, даже грустное, нейтральное смирение.
   Гуру поманил человека за собой, а сам отошёл за один из немногих оставшихся столов со стульями и уселся, устало опёршись локтями на крышку.
   - Что хотите от меня услышать? - мрачно вымолвил гуру.
   Человек в ответ лишь пожал плечами.
   - Вот и я не знаю, что сказать... Когда Герберт пришёл ко мне, я поначалу думал, что он провокатор. Да, потом выяснилось, что он такой же, как и мы, но он всё равно мог быть провокатором.
   - Так зачем же вы согласились на его план? Теперь, когда вы это сказали, всё выглядит совсем уж глупо.
   - Молодой человек, следите за языком, - гуру серьёзно посмотрел на человека. - Мне-то Герберт говорил о снотворном.
   - Снотворное?! - глаза у человека полезли на лоб.
   - Именно так, - кивнул гуру. - Он сказал, что Феоктистов, его люди и мой ученик просто уснут. Кто же знал, что он задумал такое.
   - И вы ничего не сделали?!
   - А зачем? - флегматично ответил вопросом на вопрос гуру. - Ведь правда же, всё хорошо вышло. Да, мой ученик погиб, но... Мне бесконечно жаль его. Но цель-то была благая.
   Теперь уже начал злиться человек. Он и сам не понимал откуда в нём это:
   - Благая цель - занять место мэра?
   - Да. И она оправдывает средства. Я хочу сделать этот город местом для всех. Для таких, как мы, для обычных людей, для всех, и чтобы никто не жил во "внешнем" городе, - гуру загнул один палец, - или внутреннем, - загнул второй, - городом для всех, понимаете? И, если уж, кто-то погибнет, то что же поделаешь? Никто и не говорил, что будет легко.
   Человек почувствовал, что лицо у него горит, а кулаки сжимаются. Пока не дошло до чего-то нехорошего, он извинился и вышел из лаборатории. Человек шёл, сам не зная куда, и оказалось, что пришёл он в мэрию, в полуразрушенную комнату на первом её этаже.
   Человек закричал.
   Завыл.
   Ударил в стену одним кулаком, потом другим, начал колотить твёрдую штукатурку ещё и ещё, и остановился лишь тогда, когда обнажились кирпичи, но только они, потому что костяшки пальцев человека остались невредимы.
   Человек никак не мог избавиться от этого нового, того, что он открыл в себе, от способности ставить себя на место другого. Машинально поставив себя на место неизвестного ему послушника во время разговора с гуру, человек ощутил невероятную, сильнейшую обиду и печаль.
   Как же это так?
   - ...что же это такое?!!
   Зачем? Почему?
   - ...нет ничего того, что может такого стоить!!
   Человек снова закричал и ударил в стену уже со всей силы, и та дрогнула, а сверху посыпались кирпичи и цементная пыль, но человеку было всё равно, он осел на пол от этой несправедливости, от того, что есть те, способные за что угодно платить такой прекрасной вещью, как человеческая жизнь.
   А кирпичи и цемент сыпались, но человек по прежнему оставалсяя невредим всё пролетало мимо него, крошась в стороне.
   Словно бы чья-то сила воли ограждала его от вреда в полуразрушенном здании мэрии.
   Что же до Герберта, то к этому времени он с послушниками уже ехал, петляя по улицам, ведь им предоставили машину. Точнее, один из послушников отобрал её. Герберта это повеселило, ему вспомнились слова гуру про любовь.
   - По крайней мере не называл бы это любовью тогда уж, старый лицемер... - прошептал учёный, прижавшись лбом к холодному стеклу.
   Каждая улочка, каждый домик, всё теперь казалось Герберту родным и знакомым. Стоило ему лишь кинуть взгляд на то или иное строение, и сразу же на его дёснах отдавалась приятным пульсированием нужная точка. Хотя и слабее, гораздо слабее, чем там, в мэрии.
   Из-за послушников рядом?
   Герберт внимательно оглядел всех их со своего места. Один - любимый ученик гуру, ниже него, но мускулист и видно, что решителен и смел, именно он отобрал машину у её хозяина. Ещё два - видимо из друзей любимого ученика, труба пониже и дым пожиже.
   - И каково это, быть любимым учеником гуру? - Герберт решил действовать напрямую.
   - Любимым учеником... - было странно видеть, как взрослый мужчина так неумело сдерживает сладкую улыбку. - Я просто с ним дольше всех.
   - Правда?
   - Мы были знакомы ещё до того, как всё это началось... - эта манера говорить не шла любимому ученику, не вязалась с его мощным телом, дублёной кожей и суровым лицом. - Я и он были учениками другого гуру, но он погиб, когда поел гнилой земли, а Его Божественная Милость - нет. Он стал гуру сам. Я понял это, когда поговорил с ним. Он и убедил меня тоже попробовать землю.
   - И что же было дальше?
   - Ничего, - улыбнулся любимый ученик. - Абсолютно. Я понял, что хочу следовать за Его Божественной Милостью, и меня это устраивает.
   - Просто следовать? Ничего иного? А как же... амбиции?
   - Я говорил с ним на эту тему... Он сказал, что некоторые люди рождаются без руки, ноги, или ещё как-то. А я был рождён без амбиций. Поэтому всё и вышло так, как вышло. Он всегда знал, что хочет стать гуру, и стал им. А я... - любимый ученик потупил взгляд и улыбнулся. - Я был рождён без амбиций.
   - Это он тебе так сказал?
   Любимый ученик промолчал, и Герберт продолжил:
   - Раз он вам так сказал, то оно, конечно же, так и есть, - Герберт снова повернулся к окну.
   Больше никто ничего не говорил вплоть до того момента, когда машина подъехала к рухнувшему дому. Он был виден сразу ещё издали, всё по тому же облаку стоящей в воздухе неосевшей пыли. Словно призраки в этом сером мареве люди метались из стороны в сторону. Машина въехала туда, как в густой туман.
   Металось не так уж много людей, большая часть из них, несмотря на пыль, просто стояли, глазели на происходящее. Водитель дал долгий гудок, чтобы они освободили место для проезда.
   Машина аккуратно подкатила к дому. Стало понятно, что спасать уже там некого.
   У Герберта всё похолодело внутри, это было какое-то невероятно холодное восхищение самим собой. Потому что дом, пусть и небольшой, частный, одноэтажный, расплющило, как игрушку, на которую наступил - и он, глухо рыкнув, топнул ногой - расшалившийся ребёнок.
   Несколько мужчин, среди которых, очевидно, хозяин дома, пытались разгребать завалы. Послушники, вышедшие из машины, подошли к ним, Герберт не слышал, что они сказали, но послушники быстро принялись помогать.
   Это повеселило учёного. Такое рвение в такой бесполезной работе?..
   Он подошёл к уставшим и оборванным мужчинам.
   - Здравствуйте, - сказал Герберт. - Я врач. Кому-то из вас нужна помощь?
   - Мы... это... у меня там мать...
   Хозяин дома, средних лет, уже в какой-то мере даже пожилой, с растерянным и пустым взглядом, обернулся и широким жестом указал на завалы.
   - Она старая... не выберется же...
   Герберт видел, что взгляд у мужчины пустой, удивительно безмятежный. Если бы можно было взять от всего его вида только глаза, они более всего походили бы на глаза либо человека бесконечно усталого, либо очень расслабленного.
   Создавался контраст: напряжённые, скованные судорогой даже мышцы лица, и эти расслабленные осоловелые глаза.
   - Она же... она...
   - Тихо, - сказал Герберт и понял, что надо сделать. - Тихо... - подойдя к мужчине он его обнял.
   Тот пару раз дёрнулся, но после так и остался стоять в странной позе, вроде бы стоящий прямо, столбом, но не пытающийся вырваться из объятий.
   Старушку-мать выкопали лишь спустя два с лишним часа. Мёртвую, конечно же. Её переломанное тело послушники достали аккуратно, словно боялись доломать. Герберт еле-еле сдержал улыбку. Доломать уже сломанное. Он ничего не чувствовал, глядя на странным образом изломанное пухлое тело старой женщины, но вот дёсны ныли, когда люди копались в остатках дома.
   Мужчина-сын к тому моменту сидел на земле, и когда тело матери понесли мимо, он взглянул на неё лишь мельком, а потом снова продолжил сидеть на своём месте.
   Послушники, а особенно любимый ученик, в это время говорили с людьми.
   Любимый ученик говорил то, что, наверное, сказал бы сам гуру, Герберт внимательно следил за ним.
   - Всё в порядке, - говорил любимый ученик. - Поверьте, всё в порядке, она сейчас в лучшем мире, а то, что произошло, это же... Мы её сожгё... в смысле, похороним, - он замялся, и как бы извиняющеся добавил. - Вас же надо хоронить.
   - Кого-кого? Кого это "вас"? - голос прозвучал из толпы, и тоже был пыльным и усталым, под стать стоящим людям
   - Вас, не тех, кто... ну...
   - Он имеет в виду тех, - Герберт подошёл и влез в разговор, - кто не относится к ученикам гуру. Ведь поэтому его здесь и нет, вы же не его ученики.
   Любимый ученик с тревогой посмотрел на Герберта, но промолчал, а тот в ответ улыбнулся и кивнул.
   - Мы сделаем всё, что можем, - продолжил он. - Вам нужна помощь? Или что-то ещё? Я - врач, здесь есть раненые?
   Но не было ни раненых, ни тех, кому нужна была помощь.
   В запылённых лицах Герберт видел разную палитру эмоций, от разочарования, до осторожного интереса, но более всего интересно ему было наблюдать лишь за мужчиной, чем дом рухнул. Тот всё так же сидел на земле, но вроде как теперь он оклемался, и бросал осторожные взгляды на послушников, и когда те закончили говорить и Герберт подошёл к ним, мужчина поднялся с места.
   - А где... где он?! - возможно, не хотя кричать, мужчина всё равно кричал. - Где гуру?! Я же просил позвать его!! Я всегда... ходил... и она всегда ходила туда, и мы всегда пили... всегда пили эту...
   - Божественный нектар, - услужливо закончил за него любимый ученик.
   Но мужчина дёрнул головой:
- Бурду эту пила она! И где ваш гуру?!! Почему он не пришёл, это потому что мы не его ученики?! Мы не его ученики?!!
   Не дожидаясь ответа мужчина кинулся. Громко сопя, он ударил любимого ученика прямо в кадык. Тот, опешивший, удивлённый, не прикрылся даже и упал на землю, громко хрипя. Мужчина кинулся на остальных послушников. Те уже не стояли просто так, заломили ему руки, уложили на землю, вжали лицом вниз. Мужчина всё равно кричал и плакал. Из-за заломленных рук он не мог вытираться, всё его лицо измазалось в грязи, слезах и соплях.
   Любимый ученик кое-как поднялся с земли, теперь он не выглядел так спокойно и безмятежно.
   - Я... я...
   Попытки говорили доставляли ему видимую боль. Даже просто сглатывая он держался за шею и морщился.
   Герберт с каким-то отдалённым интересом, ведь всё-таки мужчина кинулся не на него, смотрел, как проявляются в этом человеке злость и раздражение.
   - Ты... - прохрипел любимый ученик, - да я... да я...
   Быстро подойдя к нему, Герберт взял того за предплечье и оттащил в сторону.
   - Ты что делаешь?! - прошипел он. - Ты понимаешь сколько их тут?! Они же сейчас кинутся...
   Герберт преувеличивал, конечно, но не очень. Люди не были взбудоражены, но осторожные шепотки уже поднимались в толпе, люди переговаривались и, что самое главное, не расходились.
   - Он ударил меня! Он опозорил...
   - Никого он не опозорил! - Герберт снова дёрнул ученика за предплечье. - Это ты, идиот, наговорил им всякого! Ты вообще с ума сошёл? Зачем было говорить им, что они чужие, что они не такие, как вы?!
   - Я...
   - Заткнись. Просто заткнись!
   Герберт оставил ученика и подошёл к удерживающим мужчину послушникам:
- Отпустите его.
   Те посмотри на любимого ученика, а тот, хоть и надутый, недовольный, кивнул.
   Мужчина поднялся, уже более или менее спокойный. Он пошатывался и шмыгал носом. Герберт, пошарив по карманам достал старый платок и молча подал его мужчине, мужчина вытер лицо и передал платок назад, Герберту пришлось сунуть его в карман.
   Он поднял руки вверх и обратился к толпе.
   - Всё в порядке, люди, - он примиряюще поднял обе руки вверх. - Мы обязательно расскажем обо всём гуру. Он всё сделает. Он обязательно придёт к вам, - это Герберт уже говорил мужчине. - Просто сейчас он очень занят. Правда.
   Мужчина, немного постояв, подошёл к телу матери, пошатываясь, упал возле него на колени и снова заплакал.
   Герберт вернулся к любимому ученику.
   - Уезжаем, - сказал он и быстро двинулся к машине.
   Ученик не стал спорить.
   По пути назад он ничем не показал, что хочет говорить, ехал он очень надутым и всё время потирал горло, куда его ударил мужчина.
   Когда они вернулись в бывшую лабораторию, любимый ученик сразу кинулся к гуру и, вдвоём, они куда-то удалились. Герберт же, не обнаружив человека среди работающих, вышел и двинулся в мэрию. Ещё в машине он чувствовал странное, требующее его внимания чувство, и теперь понял, что оно значило.
   Человек спокойно сидел на четвёртом этаже, на краю обрыва, глядя на город. Герберт подошёл к нему сзади и тронул его за плечо.
   - Ты вернулся, - сказал человек, не оборачиваясь.
   - Точно, - ответил Герберт. - Там у одного жителя мать погибла. Жалко, - тон у Герберта был очень безразличный.
   - Ага, - спокойно и устало ответил человек. - Меня тут чуть не завалило внизу, когда я...
   - Когда ты что?
   - Я с гуру говорил, - ответил человек и тяжело выдохнул. - Какой же мудак, какой же... какой же мудак...
   Герберт кивнул и подтвердил:
- Все они мудаки, - он привычно полез в карман за сигаретами, но, вспомнил, что у него их нет. - Те, кому нужна власть. Все они такие...
   - Ну так и зачем это всё тогда? - задумчиво произнёс человек. - Зачем всё это дерьмо? Менять одного на другого. Я не знал этого вашего Феоктистова, но он что, тоже так же относился к своим людям, тоже просто так мог отправить кого угодно на смерть?
   - Даже убить мог, - сказал Герберт.
   - А чем он хуже гуру?
   Герберт задумался.
   Он постарался вспомнить Феоктистова и сравнить его с гуру, и выходило, что вроде как и ничем, хотя...
   - Жидом меня называл, хах!
   - Жидом?
   Человек и Герберт одновременно засмеялись.
   - Мда... - отсмеявшись, сказал Герберт. - Ладно. Как я тебе говорил уже, у меня есть планы на этот счёт. Поверь, всё будет хорошо. Всё будет просто замечательно.
   Машинально он снова прикоснулся к плечу человека.
   - Пойдём уже.
   В лаборатории же, как оказалось, стоял переполох. Неизвестно, что любимый ученик понарассказывал гуру, но тот, взбудораженный, стоял окружённый своими послушниками, и что-то им выговаривал. Когда человек и Герберт вошли в помещение, на них посмотрели, как на чужих.
   Гуру серьёзно произнёс:
   - Герберт.
   - Гуру, - ответил Герберт.
   - Расскажите, что случилось там, возле рухнувшего дома.
   Любимый ученик смотрел на Герберта с явным торжеством. Учёный спокойно ответил:
   - Случилось то, что ваш ученик, которого вы назначили главным, наговорил людям чуши, а разгребать всё пришлось мне. Вы бы сказали ему, что нельзя показывать людям, что они - чужие, что они - хуже него, даже если он действительно так считает.
   - Всё было не... - голос любимого ученика пискнул и сорвался, он прохрипел окончание - ...та-а-ак...
   - А как иначе? Людям, перед которыми лежит труп, ты говоришь, что вы её похороните, потому что она не такая, как вы. Что ещё это может значить?
   Гуру развернулся и хмуро посмотрел на любимого ученика, но ничего не сказал ему, снова обратившись к Герберту:
   - Всё равно. Вы не должны были ничего делать. Он должен был разбираться сам. Все те люди знают меня, они ничего бы ему не сделали.
   - Тогда прошу меня извинить, конечно же, - улыбаясь ответил Герберт. - Мне очень, очень жаль.
   Человек молчал, пытаясь оценить, есть ли в словах Герберта что-то, кроме издёвки?
   - ...вроде бы нет...
   Гуру, немного успокоившийся после рассказа Герберта, рассказал, что больше не повторит своих ошибок, и в самое ближайшее время выступит перед людьми города.
   - Это будет прямо здесь! - говорил он, - На площади! Мы соорудим огромный помост, и там я выступлю, я напою всех, кто захочет, божественным нектаром...
   - А кто-то захочет? - поинтересовался Герберт
   - Да! - ответил гуру. - Потому что сегодня же мы демонтируем ворота! Разделения больше не будет! Любой, кто хочет, может селиться во внутреннем городе. Или во внешнем. Нет никакой разницы!
- Гуру, люди из внутреннего города...
   - Плевать! - резко оборвал Герберта старик. - Плевать! Я сказал - будет так, как я сказал! И вы хотите и это тоже оспорить, Герберт?
   - Ни в коем разе.
   Герберт видел, что спорить с гуру сейчас в самом деле не стоит. Некоторые люди в помещении и так поглядывали на него слишком уж откровенно враждебно. Особенно, конечно, любимый ученик, по чьему кадыку к этому моменту уже расплывался огромный синяк.
   Гуру ещё долго разглагольствовал, описывая город счастья и любви, который он создаст.
   - Когда все напьются божественного нектара, все поймут, что я хочу создать, конечно же все это поддержат! Целый город моих учеников, верных последователей, мирных, чувствующих, спокойных, что может быть лучше?
   Послушники в персиковом согласно кивали, человек тоже, чтобы не выделяться, Герберт ещё и умильно улыбался.
   - И если люди этого пока не понимают, - продолжал гуру, - конечно же они поймут... хотя, конечно, нельзя пускать всё на самотёк. Совершенно нельзя. То, что произошло вчера, мои погибшие ученики... - гуру нахмурился. - Это всё многому меня научило. Никаких одиночных патрулей сегодня ночью. Друг мой, - гуру обратился к любимому ученику. - Сегодня пойдёте по внешнему городу, ты и ещё трое, подбери кого захочешь, но...
   Герберт встал и двинулся к выходу, человек пошёл за ним, а гуру, посмотрев на них, не стал прерывать разговора, кивнув учёному на прощанье.
   Время уже было вечернее, оба, и Герберт и человек ощущали себя очень устало. Во всяком случае, человек - уж точно ощущал, а по Герберту было сложно сказать.
   - Как думаешь, выгорит у него эта затея с любовью и счастьем? - спросил Герберт, когда площадь уже скрылась за поворотами улиц
   - Ты это у меня спрашиваешь? - удивился человек. - Я думал, что тебе виднее.
   - То, что я думаю, это то, что я думаю, - ответил Герберт. - Но ты-то как считаешь?
   Хорошенько подумав, человек сказал:
   - А может и выгорит. Оно ведь неважно, кто строит счастье и любовь, пусть даже и мудак. Главное, чтобы строил.
   - Да, - согласился Герберт. - Оно и правда, точно... Но всё равно, я не думаю, что он сможет. Он может и хороший лидер, но для маленькой группы людей. А что до крупной - стоит начаться какому-то кризису и всё пойдёт прахом. Уж поверь мне, я это вижу.
   - А если кризис не начнётся?
   - Начнётся, - Герберт загадочно улыбнулся.
   День у человека был напряжённый, он вымотался, и посему дошёл до квартиры Герберта невероятно усталым. Кое-как поужинав чем попало, он быстро сполоснулся водой и лёг спать.
   - Спокойной ночи, Герберт... - сказал он, засыпая и не видя, что Герберт улыбается. Не так, как он весь день улыбался гуру и его ученикам, а искренне.
   Тем не менее, сам Герберт спать не хотел. А если бы и хотел, то не смог бы.
   Его дёсны пульсировали требовательной болью, Герберт, понявший, что дала ему серая земля, ощущал зов города, ощущал уверенность и знание того, что ему требуется сделать.
   Поэтому он зашёл в свою комнату и полез в шкаф за одеждой. Старый пиджак, штаны и рубашку он свернул и положил на стул, а сам надел порядком уже изношенные джинсы, широкий свитер и шапочку.
   Самое то для его планов.
   К тому же, широкий свитер неплохо скрывал всё то, что Герберт хотел скрыть.
   Все приготовления заняли у него примерно час с лишним. Ещё раз хорошенько подкрепившись перед выходом, Герберт вышел из квартиры и запер дверь.
   Людей на улице не было, даже несмотря на то, что все уже давно забыли, что такое ночь. Люди привыкли к такому странному графику, когда спишь ты или бодрствуешь - неважно, на улице всё равно светло, и теперешнее их существование их ничем не отличалось от прошлого, с рабочими днями и ночами для сна.
   Герберт двигался по городу незамеченным уверенно и быстро, ему не нужно было ни гадать, ни скрываться, ведь он прекрасно знал, где находятся все патрули учеников гуру. И вообще, Герберт знал, что если захочет - сможет пройтись по городу с закрытыми глазами, потому что именно это подарила ему серая земля. Прекрасный дар. А вкус цемента во рту уже и не ощущается вовсе.
   Попасть во внешний город можно было тысячей разных способов, но Герберт всё равно захотел зайти на площадь. Его притягивало здание мэрии, как символ собственной решимости и силы. Полуразрушенное, но стоящее крепко. Герберт, смотря издали, всё более видел, что здание это не рухнет, и у него, несмотря на взрыв, появились какие-то новые, особые черты. Понять, что эти черты значат, было пока что невозможно, но то, что они есть, стало очевидно.
   Ворота и в самом деле открыли по приказу гуру и заклинили ломами, так что закрыть их теперь было бы невозможно даже при желании. Хотя послушники с оружием стояли возле них. Через ворота Герберт, конечно, не мог пройти вот так, напрямую, поэтому он пошёл в обход.
   Раньше ему понадобилось бы как-то искать обходной путь, но теперь он точно знал, что он есть, и даже знал где - маленькая, невидимая, но ощутимая блямба на дёснах пульсировала, указывая путь.
   Через маленькие переулки, где воняло мусором и мочой, Герберт добрался до него, до прохода, пробитого в стене, прикрытого мусорным баком. Бак казался огромным, но Герберт знал, что нужно лишь сдвинуть защёлку и бак можно будет легко убрать с дороги. Хоть проход и делали под людей меньшей, чем Герберт, комплекции, но он всё равно пробрался во внешний город, пусть и вымазался в пыли и цементной крошке.
   Во внешнем городе всё ещё было людно. Не так, как днём, но всё-таки. "Заражённые", как называл их Герберт, распорядок дня особо не соблюдали. Герберту приходилось таиться, хотя и не слишком сильно.
   Через сорок минут быстрой ходьбы он нашёл то, что искал. Патруль. Любимый ученик и ещё трое, вооружён лишь любимый ученик, автомат калашникова. Остальные просто с кусками железной арматуры. Выглядели они...
   - Хм...
   Герберт, аккуратно выглядывая из-за уголка, прячась за другими людьми, идущими по делам или слоняющимися просто так, не испытывал страха. Ему казалось, что всё будет легко.
   Патруль неспешно следовал из одного района в другой, и Герберт аккуратно шёл за ними. В определённый момент любимый ученик заподозрил что-то и стал оглядываться назад, но каждый раз Герберту удавалось спрятаться.
   Он знал, что действовать надо тогда, когда они зайдут в безлюдное место. Знал. И потому следил за ними, выжидая момента.
   Это длилось не меньше двух часов, но не сильно больше. Патруль всё ближе продвигался к району, где рухнул дом, раздавленный волей Герберта, и от осознания иронии происходящего, Герберт постоянно глуповато улыбался.
   До дома, который рухнул, оставалась всего пара кварталов, когда наконец момент настал. Патруль зашёл в небольшой переулочек, и Герберт чётко знал, что там никого нет. Он перешёл на бег и вбежал в переулок вслед за послушниками.
   - Стойте! - крикнул он. - Постойте же!
   Любимый ученик быстро обернулся и лицо его вытянулось.
   - Ты?! - прохрипел он и потёр горло. - Ты... что?
   - Меня послал гуру, - ответил Герберт, подойдя ближе. - Срочно. Он вызывает вас назад, вас всех.
   Любимый ученик подозрительно прищурился.
   - Что?! Но, я...
   Герберт понял, что не сработало. Может быть гуру чувствовал своих учеников так же, как он чувствовал дома, и мог влиять на них, а может причина была в чём-то ещё. Любимый ученик не поверил ему, но замешкался.
   Герберт действовал быстро.
   Левой рукой он выхватил из под свитера нож. Тот самый, которым убил Ивана. Воткнул его прямо в горло любимому ученику, туда, где расплывался синяк. Нож вошёл с натугой, с хрустом. Герберт не стал доставать нож, с силой толкнув ученика в сторону. Время замедлило для него свой ход. Сердце колотилось быстро-быстро. Ученики с арматуринами двигались как через слои густой прозрачной эпоксидной смолы. Правой рукой Герберт тоже полез под свитер. Там он спрятал то, что забрал с собой из кабинета Феоктистова - пистолет. Ручка у него была нагретая теплом тела. Герберт медленно, как ему казалось, достал пистолет. Наставил его на учеников.
   Выстрел.
   Выстрел.
   Одному Герберт попал прямо в голову, а другому задел шею, но так, что она буквально лопнула сбоку, и оттуда хлынуло. Ученик этот сделал пару шагов, а потом медленно обмяк и свалился на землю. Льющаяся кровь быстро добралась до его уже мёртвого товарища, так и сжимавшего в руке арматурину.
   Герберт действовал по наитию. Он аккуратно, чтобы не обляпаться, достал из горла любимого ученика нож, вытер его об учеников собственный балахон и снова спрятал, потом спрятал и пистолет.
   В десне неожиданно закололо, Герберт обернулся. На него смотрел мужчина, мать которого умерла под завалами дома.
   - Как ты тут оказался?! - крикнул ему Герберт, тот молчал. - Уходи!
   Тот, всё так же молча, подошёл к ученикам. Точнее, к любимому ученику. С силой от пнул его по голове, та дёрнулась. После этого мужчина высвободил из рук трупа автомат.
   А Герберт понял, что боль в его десне - это не разрушение, это созидание. Новая блямба проклюнулась. Не дом. Человек.
   - Иди, - сказал Герберт. - Иди, спрячь автомат, и забудь о том, что ты тут видел. Я позову тебя, когда ты будешь мне нужен.
   - Да, - ответил мужчина. - Слушаюсь.
   И он вышел из переулка, пряча автомат под грязной мастеркой.
   Герберт тоже побежал прочь, но в другую сторону.
   Он помнил, как в одной старой книге читал, как бедный итальянец убил другого, богатого, в белом костюме. Все названия стёрлись либо из-за давности событий, либо из-за серой земли, но Герберт помнил деталь, как тот, убийца, пристрелил обидчика из револьвера, а потом убегал по крышам и выкинул револьвер, хватив его ручкой о трубу, разломав на две половины.
   Можно ли было так же разломать пистолет?
   Герберта это очень, очень насмешило, он остановился, чтобы посмеяться.
   Обратный путь занял меньше времени. Герберт, всё так же зная, где находятся патрули, и как их обойти, добрался до лаза в стене, а потом и до дома. Он вымок почти насквозь под тёплым свитером и в шапочке, и когда смог наконец скинуть с себя одежду, то счастливо выдохнул.
   Человек спал и не просыпался.
   Герберт на цыпочках подошёл к нему.
   Точно спит?
   Тот спокойно дышал, и его безмятежность умилила Герберта. Он еле-еле подавил в себе желание погладить его по волосам, и быстро вышел, чтобы помыться, ещё раз перекусить, а потом лечь спать. Герберт уснул быстро и спал спокойно.
   Они с человеком проснулись одновременно. Посмотрели друг на друга прямо через открытую дверь в комнату Герберта, и человек сказал:
   - Доброе утро!
   Герберт выглядел очень довольным.
   Он не показывал виду, что уходил ночью, и вообще вёл себя так, словно ничего не произошло. Герберт ловил себя на мысли, что ему очень хорошо и уютно, ему не хотелось нарушать этот уют разговорами о чём-то стороннем.
   Поэтому он говорил с человеком о чём угодно. Рассказывал о своём прошлом, о том, как его направили по распределению в город, о том, как во время катастрофы он уехал на дачу, как Иван приехал к нему туда, обо всём и ни о чём.
   - Удивительно! - ответил человек, когда Герберт закончил рассказывать о своей первой встрече с Феоктистовым. - И ты ещё называл этого Ивана своим другом?
   Герберт пожал плечами и остановился.
   Они шли в этот момент по улице, и Герберт, остановившись возле стены одного из домов, не глядя откинулся на неё с такой уверенностью, словно стена была под его спиной всё это время.
   - Какой-никакой, всё-таки. К тому же, он хоть и сделал мне дерьма, но за это уже расплатился сполна. О мёртвых или хорошо или ничего, у нас в России всегда так говорили.
   - Никогда этого не понимал... - ответил человек. - Глупо.
   - Я тоже так считаю, - сказал Герберт. - К тому же, буду честен, со смертью Ивана ничего особо не изменилось. Ведь у меня появился ты.
   - Я - настолько хороший друг?
   - Конечно же, - Герберт улыбнулся, потупил взгляд и дёрнул головой в сторону. - Ладно, - сказал он, посмотрев в сторону площади. - Пойдём уже.
   Площадь разительно изменилась за ночь. Деревянный помост, о котором вёл речь гуру, уже сколотили прямо перед мэрией. Он оказался высок, даже монструозен - какой-то странный паук из занозистых досок, кое-где щерившийся ржавыми гвоздями, облепленный послушниками в персиковом, которые всё ещё усердно работали молотками. Некоторые из них, работавшие уже на самом помосте, сооружали на нём какую-то высокую конструкцию с большой перекладиной. Возле помоста медленно собирался народ, и он не просто собирался, можно было увидеть, что людей сводят сюда вооружённые огнестрельным оружием послушники. Сопротивляющихся людей толкали прикладами и вталкивали в дрожащую массу толпы.
   - Что тут происходит? - произнёс Герберт вникуда, потому что нигде не увидел гуру.
   Он кинулся в лабораторию и человек пошёл за ним.
   Гуру метался по комнате из стороны в сторону, его глаза покраснели, а бородка растрепалась. На полу, на освобождённом месте, лежали трупы патрульных, немного отдельно лежало тело любимого ученика. Бледный и немного посиневший, он уже был чист, и место, куда Герберт воткнул нож, теперь казалось ненастоящим, вроде как у манекена.
   - Гуру...
   Герберт не успел ничего сказать, потому что гуру остановился и посмотрел на учёного так, что даже его немного проняло. В красных глазах старика читалась страшная боль.
   - Они... они убили его!!
   Старик снова начал ходить по комнате, всё так же бормоча себе это под нос:
- Убили... убили...
   Герберт ждал достаточно долго, чтобы понять: ничего более гуру сам не скажет.
   - Что случилось, гуру?
   Снова остановившись, старик указал рукой на трупы.
   - Убили... Я... я же так хотел... всего лишь...
   Гуру взвыл и подошёл к трупу любимого ученика. Он присел возле него на колени и коснулся пальцами раны на его опухшем горле.
   - Он же... он же был почти как я... я же думал, что он будет похож на меня, мы будем... вместе, я отдам все дела ему, а сам буду... городом...
   Старик думал, наверное, что думает это про себя, но на самом деле он говорил это достаточно громко, и некоторые из его учеников, как заметил Герберт, изменились в лицах.
   - ...надо же. Живые... - прошептал человек.
   Герберт это услышал, скосил взгляд на человека и кивнул.
   - Гуру... - снова сказал учёный. - Что вы будете делать?
   Всё так же сидя, старик посмотрел на Герберта и человека, но не ответил.
   Он поднялся и всё так же мрачно, горестно, ещё раз посмотрел на тела, лежащие на полу. После этого гуру двинул плечами, ему не понадобилось ничего более - тела мгновенно осыпались пеплом.
   - Что я буду делать? - переспросил он. - Что я буду делать?
   Послышался шум толпы. В лабораторию вошёл вооружённый послушник, он подошёл к гуру.
   - Мы их собрали. Помост почти закончен, мы...
   Гуру властно махнул рукой:
   - Хорошо. Я уже иду. Не останавливайтесь. Герберт и... вы. За мной. Герберт... - гуру посмотрел на учёного злобно, скривился в противной улыбке. - Вы были правы, Герберт. Признаю, вы были правы.
   Первым, что увидели человек и Герберт, выйдя наружу, была виселица на пять петель, расположенаня на помосте. Именно её сколачивали
   Снаружи прибавилось людей, площадь уже буквально была забита до отказа, а послушники всё сгоняли и сгоняли народ. Сгоняли и из внутреннего города и из внешнего. Герберт чувствовал это, знал, что вооружённые послушники никого не выпустят, и теперь они готовы стрелять.
   Гуру, бледный и напряжённый, охраняемый своими людьми, медленно шёл через толпу; люди расступились, хотя, казалось, что места нет и сдвигаться им некуда. Люди в толпе гомонили и переговаривались, но там, где шёл гуру, все разговоры замолкали. Его, кажется, это нервировало гораздо сильнее, чем если бы гомон продолжался, чем если бы на него кричали или даже в него плевали бы.
   В полнейшей тишине дойдя до помоста, гуру поднялся по скрипучим ступенькам. Вслед за ним поднялись несколько учеников, человек и Герберт. Герберт ничего не показывал, но человек не мог избавиться от ощущения, что здание мэрии, расположенное прямо за помостом, рухнет на них, стоит им только отвернуться. Человек смотрел на волнующеесяя озеро толпы с лёгким испугом. Много, как же много людей.
   Герберта немного колотило, но это было радостное возбуждение, адреналин. Дёсны его пульсировали сладостной болью. Он знал, что в толпе есть неравнодушные, как минимум там есть человек, который ночью унёс к себе домой автомат. Взял ли он его с собой? Глупо, конечно же нет, как он смог бы пронести целый калашников сюда, в центр города, незамеченным? Тем не менее, он здесь. Герберту казалось, что пистолет, во внутреннем кармане его пиджака, пульсирует в такт биению его сердца.
   Что же чувствовал гуру - трудно сказать. Никто этого не знал. Взойдя на помост, он сперва короткими жестами показал ученикам, где им встать, а после секунд с десять смотрел на виселицу. После этого он повернулся к толпе.
   - Я пытался быть с вами... - он заговорил излишне громко, и голос у него сорвался, гуру захрипел, прокашлялся, и начал снова. - Я пытался быть с вами мягок! А вы... вы убили моих людей! Вы убили моего лучшего ученика! Он был...
   Лицо у гуру покраснело. Голос стал слишком громким. Старик сорвался на крик.
   - Он был лучшим! Самым лучшим!! Лучше чем все вы! Все вы, - гуру сделал широкий жест обеими руками, и так вышло, что в жест этот попали и люди, и ученики гуру, вообще все.
   С медленно поднимающимся гомоном толпы у человека внутри холодело всё сильнее. Герберт улыбался, сложив руки на груди. Гуру же несло. Теперь он бегал по помосту, и даже больше, иногда подпрыгивал, как разъярённая обезьяна.
   - Вы все за это ответите! - кричал он. - Я вас повешу! Видите?! Это всё для вас! Вы все не достойны любви! Не достойны!!
   Чем больше кричал старик, чем больше краснело от злости его лицо, чем больше он брызгал слюной, тем больше гомонила и волновалась толпа. То тут, то там мелькали раздражённые оскалы, сжатые кулаки.
   - Они же... они же не смогут сдержать их... - прошептал человек Герберту.
   Тот, всё так же расслабленно улыбаясь, кивнул:
- Конечно не смогут.
   - Они же нас разорвут...
   - Конечно разорвут.
   - Что же будем делать?
   Герберт ничего не ответил.
   Гуру к этому моменту уже не говорил ничего членораздельного, громко шипя. Его слюна капала на доски помоста. Ему хватало дыхания лишь на то, чтобы тыкать пальцем в толпу, в конце концов он глухо зарычал, снял с ноги сандалию и швырнул её в людей.
   Толпа взревела и медленно сдвинулась вперёд, а гуру всё так же прыгал и бесновался.
   Человек машинально отступил назад.
   Герберт же глубоко вздохнул и развёл ладонями в стороны.
   - Ладно, пора это заканчивать.
   Как пловец с вышки, момент которого настал, Герберт двинулся вперёд. Ему снова показалось, что всё замедлилось, но теперь через прозрачный эпоксидный воздух пробивался именно он. Сердце уже не колотилось, всё было очень спокойно.
   Гуру так и стоял спиной к нему, плюясь в толпу. Герберт шёл, гулко ступая. Когда до старика оставалась пара шагов, он достал из внутреннего кармана пистолет и направил его на старика.
   Толпа замолчала.
   Герберт нажал на курок.
   Гуру пробило голову. Глухо крякнув, тот осел на доски, из ушей и носа у него хлынула тёмная кровь.
   Ученики с растерянными лицами медленно, очень медленно поднимали автоматы, наводили их на Герберта, но тот знал, что всё кончено и теперь он, именно он главный.
   Он разжал пальцы и отпустил пистолет, но тот не успел упасть, а Герберт уже вскинул руки вверх, и площадь вспучилась брусчасткой, камни полетели вверх, люди падали, кричали, плакали.
   Герберт растопырил пальцы и с силой опустил руки вниз, камни брусчатки, направляемые волей хозяина, рванулись вниз. Каждый нашёл свою цель. Каждый попал в кого-то из вооружённых учеников.
   Толпа хлынула на помост, но Герберт снова взмахнул руками и помост рванулся вверх на колонне из земли и камней. Человек не выдержал тряски и упал, вцепившись в доски пальцами.
   Колонна подняла помост ровно до четвёртого этажа мэрии, до места, где начинался обрыв рухнувшего коридора. Герберт сошёл на него и, обернувшись, поманил человека за собой.
   - Пойдём. Пойдём скорее.
   Человек, как загипнотизированный, последовал за учёным.
   Герберт вошёл в кабинет мэра и сел в его кресло. Раскинулся в нём, расслабился, а потом закрыл глаза, и с треском крыша мэрии пошла вверх, оторвалась, открыв небо и Луну. Герберт сжал кулак - крыша сжалась в один шарик, и, по мановению руки, отлетела куда-то далеко-далеко в сторону.
   Человек понял, что Герберт открыл себе вид на людей.
   С высоты было видно, как толпа медленно растекается по улицам, пытается спрятаться, уйти.
   Герберт улыбнулся:
- Нет... - он зацокал языком. - Нет-нет-нет...
   Пальцы у него быстро-быстро забегали. Улицы, большие и маленькие, переулки, с треском и пылью сжимались, отрезая людям пути к выходу. С криками, воплями, плачем и стенаниями толпа была вынуждена хлынуть назад на площадь, и когда последний человек вошёл на неё, близлежащие дома тоже сдвинулись.
   Люди оказались заперты.
   А Герберт продолжал улыбаться.
   - Вы...
   Он заговорил тихо. Почти шёпотом. Ему не требовалось кричать, ведь вместе с ним говорил весь город. Дома говорили оконными проёмами, улицы - подворотнями, дороги - ямами.
   - Вы будете мне подчиняться. Город - это я. Я главный.
   Герберт глубоко вздохнул и город вздохнул вместе с ним. Герберт выдохнул, и город затрясся, задрожал, с крыш домов посыпался старый шифер.
   - На колени!
   Толпа упала во мгновение ока. Никто не остался стоять на ногах.
   Герберт счастливо хохотал, и город хохотал вместе с ним, над замершими в страхе и ужасе людьми, а человек пятился назад, к выходу из кабинета, и ничего не мог поделать с чувством страха. И, самое главное, с огромным разочарованием.
   Но человек не успел выйти, потому что дверь за ним захлопнулась так, что дверь почти что вмяло внутрь, в комнату. И Герберт обернулся со словами:
   - Куда это ты?
   И человек обмер.
  
   8Восьмая глава. Человек, Герберт, Турбо Райдер
  
   Человек обмер, потому что стены комнаты явственно дёрнулись, сдвинулись, готовясь схлопнуться вокруг него, но не сделали этого лишь из-за того, что Герберт этого не хотел.
   Обмерший, но, как ни странно, не очень испуганный, человек смотрел, как Герберт говорит с ним даже не поворачиваясь к нему, но, тем не менее, всё равно создавалось ощущение, что он смотрит.
   - Куда это ты? - повторил Герберт
   Тон голоса у него был очень удивлённый, поэтому, приободрившийся, человек ответил:
   - Отсюда подальше.
   - Совсем?
   - Совсем. Погляди на себя! Ты же... что ты натворил?!
   - Что я на, - Герберт запнулся. - Творил. На. Творил.
   Он говорил так, как и правда мог говорить бы город, если бы ожил.
   Шумел ветер, развевая волосы сидящему на кресле Герберту. Человек не видел его лица. Кажется, никто не мог видеть его, даже если бы люди снаружи захотели, они всё равно не смогли бы его разглядеть.
   - Посмотри... - снова этот голос, очень спокойный, каменный, отдающий пылью. - Это мой город. Это наш город...
   - Зачем? - ответил человек вопросом. - Просто - зачем? Ты ведь теперь ничуть не лучше, чем гуру, ничуть не лучше, чем ваш прошлый мэр, зачем?!
   - Ты... ты сравнил меня с ними... - выдохнул город и земля мелко задрожала, но тут же успокоилась. - Я очень тронут... Ты называл Феоктистова тёмным рыцарем, но он им не был. Я понял. Я понял очень простую вещь. Тёмный рыцарь - это я. Я хозяин города. Я король. Город - это я, я - это город.
   Человек разочарованно покачал головой:
- И ты ещё говорил мне, что хотел как лучше...
   - Для того, чтобы было как лучше, нужно быть... тёмным... Тёмным рыцарем... Подойди сюда, - город просил, почти умолял. - Пожалуйста.
   Неуверенно ступая, человек подошёл к Герберту, сидящему в кресле. Он ожидал увидеть самые разные, самые удивительные вещи, ожидал, что Герберт как-то видоизменился, но тот остался самим собой, даже наоборот, с его лица сошло это слишком уж постоянное выражение бесшабашности и весёлости. Герберт словно бы стал тем, кем был до того, как наелся серой земли, но, со всем этим, в нём осталось что-то и от неё тоже.
   - Смотри... - прошептал теперь уже Герберт.
   Человек подошёл к нему вплотную и, стоя рядом с креслом, выглянул из пролома. Он вздрогнул, когда ощутил, что Герберт взял его за руку, это была хватка каменной статуи, пугающая, холодная.
   - Смотри...
   Человек смотрел вниз. Ветер обдувал его голову и лицо ласкающими мазками.
   Коленнопреклонная толпа оставалась на своём месте, полнейшую тишину нарушали лишь мягкий присвист ветра и невнятный, тихий, незлобный говор всё тех же людей.
   Герберт услышал его и немного сжал пальцы руки, в которой держал кисть человека.
   - Тихо! - загрохотал город, дома захрустели, брусчатка площади нервно пошла ходуном
   Люди мгновенно замолчали.
   Герберт улыбнулся. Дома и улицы, слитые им в тупики, медленно, в такт движению его растягивающихся в улыбке губ, начали возвращаться на свои места.
   Люди увидели это. Загомонили громче, радостнее.
   Герберт улыбнулся сильнее. Стали видны его дёсны, блямбы на которых теперь уже напухли, словно налились кровью, и многие из них пульсировали.
   Герберт захохотал, и вместе с ним захохотал весь город, а человек хотел бы сделать шаг или другой в сторону, но не мог, потому что Герберт держал его за руку и вырваться из его хватки было нельзя.
   Зрелище хохочущего Герберта, радостных людей, послушного воле своего нового хозяина города наполнило человека отвращением. Отвращением к учёному, так нагло и беззастенчиво давящего людей силой. Отвращение к людям, самим принимающим это давление и радостных уже от того, что его немного ослабили, хотя вот, всего несколько минут не было уже этого давления.
   В лицо человеку бросилась кровь. Он силой попытался выдернуть руку, у него не получилось. Это разозлило его ещё сильнее. Сделав шаг совсем уж к краю (рука Герберта протянулась за ним почти безвольно), человек закричал:
- Да что же вы делаете! Вон же лежит оружие!
   Огнестрел, выпавший из рук убитых камнями послушников в персиковом, в самом деле лежал тут и там, в основном это были автоматы.
   - Берите оружие! Берите! Сопротивляйтесь, сражайтесь! Он один, а вас сколько?!!
   И толпа в самом деле поднялась, но лишь затем, чтобы начать растекаться с площади. Пухлые губы Герберта так и остались скованы улыбкой, он не двигал более ни единым членом тела и ни единой мышцей лица, лишь его глаза быстро-быстро скакали, он следил за людьми.
   Герберт словно бы хотел сказать что-то, но не говорил, давая человеку время разобраться во всём самому. И человек долго, минуты с две, не мог понять в чём суть. Он кричал и рвался до тех пор, пока не понял...
   - ...они меня не слышат.
   Люди расходились, не слыша его. И не слышали они его не из-за того, что он слабо кричал.
   Человек гневно обернулся:
   - Это ты!! Это ты не даёшь моему голосу!..
   - Мне лучше знать, что им слышать, а что нет... Посмотри, ведь они довольны.
   Человеку было бы гораздо спокойнее, если бы Герберт говорил это с каким-то жаром, с желанием его убедить, но, нет, Герберт просто сидел на кресле и не более того, просто держал его за руку, не отпуская. Он говорил мягко, расслабленно и флегматично, словно бы не утруждаясь до того, чтобы доказывать очевидное.
   Это были странные ощущения. Человек чувствовал, как его распирает от этой очевидной несправедливости.
   - Ты... - прошипел человек. - Ты... ты сам говорил мне, что хочешь лучше, ты сам говорил, что нужно что-то иное, а теперь ты сам стал таким, как они?! Ты стал даже хуже, чем они!!!
   - Мы уже об этом говорили.
   - Ах ты!!!
   - Пожалуйста, хватит. Посмотри вокруг. Этот город...
   Герберт перестал улыбаться, на его лицо снова опустилась безмятежность.
   - Разве это не красиво? Разве это не великолепно?
   Человек не видел этого в порыве злости, в попытках вырваться, но дома и улицы в городе снова пришли в движение, теперь уже аккуратно и мягко. Дома сдвигались, лишние дороги исчезали, а нужные - образовывались. Герберт аккуратно лепил из послушного ему города что-то такое, что казалось ему важным.
   - Посмотри... ну посмотри, посмотри же... Этот город, он наш... наш, понимаешь?..
   - Да что... Что ты заладил?! Наш?!! Я этого не хотел!!!
   - Да? - Герберт, как филин, резко повернул голову и пронзительно посмотрел на человека. - А ведь я сделал всё это ради тебя. Чтобы ты не был в клетке. Чтобы ты был со мной. Только ты и я. И этот город. Ты, я. Город.
   Человек смотрел на Герберта так же пронзительно, как тот на него, но если в глазах хозяина города была странная мольба, то в глазах человека - злость.
   - Вот, значит, как. Ты... да как ты смеешь так лгать?!!
   - Лгать? - Герберт удивлённо вскинул голову
   - Лгать! Всё, что ты делал... кто заставлял тебя убивать людей? Кто заставлял тебя врать, подталкивать, строить козни?
   - Это всё серая земля... - ответил Герберт. - Она. Я просто пытался...
   - Да что ты пытался-то?!! Серая земля - она... Она не делает тебя хуже! И лучше тебя она тоже не делает!
   - А что же она делает?
   - Я не знаю. Но то, что сотворил ты - это только твоя вина, твоя и ничья больше!
   - Что же... - так же спокойно и безразлично сказал хозяин города. - Может быть ты и прав... Но ты не уйдёшь. Ты будешь здесь, со мной. Ты и я. И город.
   - Ты что же это...
   Человек дёрнулся и только теперь смог наконец вырваться из хватки Герберта. Он ринулся к двери, но та вмялась в дверной проём и открыть её теперь было нельзя.
   - То есть, ты просто не будешь меня выпускать?
   - Нет... - вроде как даже скромно ответил Герберт и улыбнулся. - Раз уж ты не меня не понимаешь, то ты будешь здесь, со мной, пока ты не поймёшь.
   - Иными словами - пока я не соглашусь остаться?
   Герберт не ответил, но стало ясно, что человек прав.
   Поэтому человек не стал ничего говорить, быстро окинув взглядом комнату. Да, правда, некуда идти.
   - Здесь только ты и я... и пока ты не поймёшь, что всё, что я сделал, я сделал ради тебя, что всё это - для нас, то ты...
   Человек не дал Герберту договорить, хмыкнув и хлопнув в ладоши.
   - Заткнись. Просто... просто заткнись. Какой же ты мудак. Просто слов нет насколько же ты мудак. Что, говоришь, понять? Нечего тут понимать!
   И человек кинулся бежать вперёд. Он совсем понимал на что способны его мышцы, ведь с момента, как ему слепили новое тело, он ни разу не бегал во всю скорость. Но ему и не хотелось этого знать.
   - Стой! - крикнул Герберт, осознавший, что сейчас будет
   Человек не ответил. Он оббежал кресло, увернулся от протянутой, с растопыренными пальцами, руки Герберта, и прыгнул.
   Человек не верил, конечно, что он просто возьмёт и полетит, а если во что-то не веришь, то этого и не произойдёт.
   Полёт был прекрасен ту секунду, которую кинетическая энергия ещё держала тело человека в воздухе.
   А потом он рванулся вниз.
   - Стоо-о... - голос Герберта затих, скрывшись за стуком крови в ушах, и человеку было приятно, что это случилось пусть даже такой ценой.
   Он не думал, что с ним произойдёт.
   Было ли ему страшно?
   Человек не видел, что город рванулся, пошёл волнами, что люди, только-только начавшие расходиться, кубарем летят назад на площадь из-за того, что город изламывается, улицы выковыриваются из земли и смотрят в стороны, в небо.
   Человек не видел, что там, куда он падает, уже целая куча людей, мягкой серой земли, чего-то ещё, что можно вытряхнуть из открытых окон домов.
   Ведь он падал спиной вниз.
   Когда он упал, пусть даже и скорее, чем думал, на мягкую кучу шевелящихся тел, ему показалось, что его спина переломилась пополам, а из лёгких вытолкнуло весь воздух. Свет в глазах померк. С долю секунды человеку казалось, что он мёртв.
   А потом он услышал громогласное:
- Верни-и-ись!
Это был совсем не тот голос, что там, наверху. На четвёртом этаже разрушенной мэрии, в кабинете, голос Герберта звучал хотя бы немного по-человечески, но здесь и сейчас говорил только город, и это было страшно.
   - Верни-и-ись!
   Человек кубарем скатился с толпы и оказался на земле. Странное было ощущение - стоять на четвереньках, ощущая, как затихают в земле какие-то спазмы, как подрагивает, словно живая, брусчатка.
   Снова прогремело:
- Вернись!
   Это кричали дома.
   - Вернись!
   И крыши, и улицы, и столбы, весь город в одном тягостном, просящем:
- Вернись!
И в каком-то оборванном:
- Я же... я же...
   Человек поднялся на ноги. Он не мог понять, шумит ли это у него в ушах, или это гул ходуном ходящего города...
   - ...странно.
   Он посмотрел наверх, но не увидел ничего. Только немного виднелось кресло мэра, и то, если очень тщательно приглядываться.
   - Я же... я же... я же тебя...
   Но город не стал договаривать, город скомкал последние слова и проглотил фразу. Человек сделал пару шагов назад, всё с так же поднятой головой. Ещё шаг, ещё.
   Нет, ничего не видно.
   И он побежал. Нужно было добежать до ворот быстрее, до того, как Герберт что-то сделает.
   Но тот был удивительно бездейственен. Лишь только шумел город, словно бы тяжело дышал, переживая что-то страшное, ужасное.
   И человек пользовался этим, бежал, так быстро, как только мог.
   Уже когда он был возле ворот, камни под его ногами всё-таки начали оживать, биться в ступни, мешать. Земля снова задрожала, в ней появились трещины, но было уже поздно.
   - Вы что же это... - прогрохотало небо. - За ним! Я сказал ЗА НИМ!!
   Человек скользнул в ворота. Люди медленно выбирались из кучи и бежали за ним.
   Погоня была долгая. Человек обречённо бежал по улицам, сворачивая каждый раз, как видел казавшийся ему подходящим поворот, а уж куда он вёл - совершенно неважно. Поначалу он ориентировался на видневшуюся через крыши наружную стену, но каждый раз эта стена была у него перед глазами и человек понял, что Герберт просто дурит ему голову.
   Нелегко, очень нелегко убегать от того, кто может направлять твою дорогу.
   Но человек пытался, хотя и было нелегко.
   То тут, то там из окон показывались чьи-то лица, и хорошо, если они просто смотрели! Ведь некоторые швыряли в человека мусором или камнями.
   - Лови его, лови!
   - Держи!
   - Сто-о-ой!
   И всему этому гомону толпы вторило мощное, перекрывающее всё вокруг:
   - В-Е-Р-Н-И-С-Ь! ПРОШУ!
   Но человек бежал, просто бежал.
   Ноги, слепленные стариком-конём, оправдали себя, крепкие, выносливые, они несли человека вперёд. Сами ли они избегали разверзающихся неглубоких ям и прыгающих под ногами камней, или это человек уворачивался и от того и от того? Человек сам не мог ответить на этот вопрос.
   Чем дольше он бежал, тем теснее становились улицы и сильнее нависали над ним крыши, тем ясне становилось, что впереди лишь тупик и выхода нет.
   И уже тогда, когда казалось, что остаётся лишь сдаться, человек увидел у своих ног канализационный люк, полуоткрытый из-за постоянных колебаний земли. Конечно же, оторвав люк, швырнув его в сторону, человек нырнул внутрь, упал по колено в мутную затхлую воду и быстро-быстро, насколько это возможно было в воде, пошёл куда-то, не зная куда, лишь бы подальше.
   В ту же секунду проход, через который человек попал в канализацию, завалило кусками камней и асфальта. Человек оказался в темноте. Он вынужден был идти на ощупь.
  
   Когда Герберт понял, что человек куда-то сбежал, он удивительным образом начал успокаиваться. Для его чувств это выглядело так, словно бы беглец куда-то скользнул и там растворился, и хотя умом Герберт понимал, куда сбежал человек, но проникнуть в канализацию, под город, он не мог. Он пытался как-то залезть туда, но серая земля, на которой не стояло домов, отказывалась ему подчиняться.
   И Герберт остался один.
   Он сидел в кресле мэра и, медленно остывал. Блямбы на дёснах бились всё слабее и слабее, уже почти не пульсировали.
   Герберт первый раз, за всё то время, что творилось в городе по его желанию, посмотрел сверху вниз спокойно, рассудительно.
   И теперь Город открывался перед ним совсем иным, чем даже тогда, когда Герберт стоял почти на этом же самом месте с человеком, ощущая себя всевластным настолько, насколько мог бы, пожалуй, ощущать себя лишь дьявол.
   Город лежал для взора Герберта, как могла бы лежать перед ним женщина, покорная его воле. Ирония этого сравнения позабавила Герберта, он подумал, что женщина - это то, что (именно "что", а не "кто") ему нужно сейчас менее всего.
   Тем более такая покорная. А может, не покорная, а сломленная?
   Герберт этого не знал.
   Он осмотрелся по сторонам, медленно, с прохрустом, разминая шею. Дома, покосившиеся от его бессильной ярости, медленно, как выпрямляющиеся деревья, становились прямо, тянулись к Луне. Паутина трещин на их стенах становилась все меньше и меньше, всё незаметнее и незаметнее. Что же до дорог, потрескавшихся от бессильной ярости Герберта, то они тоже выпрямлялись, очищались, ямы и пробоины в них, как вмятины в надувающемся воздушном шарике, исчезали по желанию Герберта.
   Даже тот дом, который Герберт разрушил вчера, тоже восстановился из обломков, и теперь стоял себе там же, где и раньше, новенький, почти блестящий.
   Но больше всего изменилась мэрия, хотя Герберт этого не видел с вершины.
   Раньше она казалась полуразрушенным зданием, хлопающим на ветру обрывками ковровых дорожек, щатающимся, доживающим последние дни, если не часы. Сейчас же, полуразрушенная, кривая, мэрия стояла крепко, и, как-то так вышло, что после всех восстановлений Герберта, она оказалась самым высоким зданием в городе. Остальные ли дома уменьшились или она, мэрия, выросла вверх, какая разница, ведь теперь она торчала вверх, словно кривой зуб, клык, лишь более крепкий, острый и грозный из-за своей кривости. Скала, храм майя, с троном на самой вершине.
   И на этом троне восседал Герберт, усталый, с бледным лицом, но очень спокойный.
   Он снова посмотрел по сторонам внимательным взглядом. Он увидел орла. Герберт очень удивился, потому что животных он не видел с самого того момента, как произошла катастрофа. А тут - орёл.
   Герберт подумал, что орёл, похоже, поднялся с какой-то отдалённой вершины. Тот висел, планируя на потоках воздуха, и почти не двигался. Самое главное - он не поднимался выше, паря наравне с Гербертом. Тот повернулся совсем уж, уставился прямо в тёмно-карий глаз птицы, и орёл, резко взмахнув крыльями, ушёл в сторону, исчез в облаках.
   Герберт снова остался один. Он посмотрел вниз.
   А внизу, на уже восстановившейся площади, собирались люди. Трупы людей, которых всё-таки было много, уже исчезли. Герберт знал, что они где-то там, под землёй, под асфальтом. Всё выглядело очень прилично. И люди собирались. Они стягивались, снова превращаясь в амебу-толпу, Герберт слышал их говор, их интерес, их страх и восхищение, и, что самое главное, совсем не слышал ненависти.
   Когда собрались все, кто мог собраться, Герберт понял, как ему надо действовать.
   Мэрия глухо загудела. По всему зданию, от низа и до верха, по арматурным прутам (раньше их в стенах не было, но Герберт знал, что теперь они пронизали здание насквозь) прошла мощная судорога, и, очень медленно, мэрия изогнулась. Здание клонилось вниз всё сильнее и сильнее, таким образом, что кресло-трон Герберта, и он сам, оставались недвижимы.
   Герберт спускался вниз, к народу.
   И народ ждал, смотря на него с испугом и восхищением.
   Всё ниже и ниже, Герберт ясно различал лица людей. Мужчины, женщины, старики, старухи, детей очень мало, но они тоже есть.
   И тот мужчина, чей дом рухнул.
   Он первый поднял кулак в воздух и закричал:
   - Герберт! Герберт! Слава великому Герберту! Спасибо великому Герберту! Ура!
   И народ неожиданно откликнулся, словно волна прошла по головам толпы, с площади в воздух рванулось:
- Ура-а-а!
   - Ура-а-а-а-а!
   - Ура-а-а!!
   А Герберт лишь прошептал:
   - За что... я же... почему?
   Но потом воспринял это восхищение как должное.
   Ведь в самом деле, почему нет?
   Толпа же не заметила этого первого смущения, и продолжала:
- Гер! Берт! Гер! Берт! Гер! Берт!
   - Слава! Сла-а-ава! Сла-а-ава!
- Ураа-а-а-а!
   В конце концов мэрия склонилась, как покорённый каменный великан, но Герберт так и остался сидеть до тех пор, пока люди не утихли.
   Лишь когда над площадью повисла тишина, нарушаемая лишь фантомным шумом в ушах, Герберт поднялся с кресла-трона и поднял вверх сцеплённые в ладонях руки.
   - Здравствуйте, - сказал он, - братья и сёстры.
   Он помнил, что "братья и сёстры" - это ближе, роднее, чем "товарищи".
   И это сработало. Народ снова рявкнул, завыл, закричал, затолпился ещё сильнее, но в границах. Никто не посмел перейти черту и подойти к Герберту ближе. Он так и стоял возле своего трона, возвыщающийся над людьми со своих двух метров роста.
   Герберт молча смотрел на людей, пока те снова не утихли. Лишь тогда он продолжил.
   - Я хочу, - произнёс он . - чтобы вы... нашли... его.
   - Кого "его", Герберт?
   Герберт мрачно смерил толпу тяжёлым взглядом.
   - Его... - снова повторил он, - Того, кто был со мной. Того, кто бежал. Он сейчас... он там, под землёй...
   Брусчатка на площади пошла в стороны, будто площадь открыла многозубый рот.
   - Ройте, - приказал Герберт.
   И люди кинулись рыть голыми руками. Земля была особенно тверда, но даже она не устояла против толпы, готовой ломать себе пальцы и срывать ногти.
   Скоро, очень скоро обнажились канализационные тоннели.
   - Он ушёл туда, - сказал Герберт, указывая пальцем. - И вы должны найти его.
   - Нам его убить?
   - Нет!
   Герберт крикнул со злостью, и на того, кто предложил убийство, сразу накинулись бить его смертным боем.
   - Не убивать. Поймать. Привести ко мне. Он... - Герберт глубоко вдохнул. - Он мой. Мой и только мой.
   С гомоном и радостью люди кинулись в открытый проход и быстро заполнили тоннель. Герберт с удовлетворением смотрел на это. Он чувствовал, что всё происходит даже не столько так, как хочет того он, сколько так, как оно и должно быть вообще.
   И это было приятное, великолепное чувство.
  
   А человек, меж тем, всё так же двигался по тоннелям без устали, несмотря на то, что времени уже прошло не так уж и мало, в полной темноте, наощупь. Его очень быстро перестали волновать склизкие стенки тоннеля и жижа, по колено в которой он стоял. Лишь бы поскорее сбежать.
   Был ли это страх?
   - ...не знаю...
   Человек на секунду остановился. В самом деле. Если это не страх, то что? Но тут же он кинулся бежать снова, ведь это можно было обдумать и потом.
   Он не знал, сколько шёл по тоннелям и что в них было. Ему запомнилось лишь то, что он мог ощущать: склизкость, влага, грязь, противный запах. Тем не менее, очень скоро он увидел впереди какой-то свет, маленькие отблески чего-то, и ещё более ускорился.
   Понемногу становилось понятно, этот свет впереди - маленькая лампочка в толстом стеклянном плафоне, вмонтированном прямо в кирпичную стену. Света она давала немного, но теперь стало видно, что всё вокруг очень мокрое, отовсюду течёт вода, и всё покрыто мокрой коричневой ржавью, в которой, в некоторых местах, торчали какие-то скопления небольших шариков цвета, близкого к кремовому. Человек прикоснулся и отколупнул один из шариков. Тот отошёл легко, был твёрдый на ощупь, как здоровый зуб.
   С лёгким гудением лампочки, её светом, и плеском капающей воды человеку стало полегче. Он кое-как расположился, присогнувшись, чтобы хоть как-то расслабить гудящие мышцы, и призадумался.
   Мысли о том, почему он сбежал, навалились на него.
   - Это не страх, - неуверенно произнёс человек, хотя всё в нём говорило ему, что это правда.
   Да. И ещё чувство того, что всё закономерно.
   Человек ещё немного постоял, отдыхая, до тех пор, пока от новой позы мышцы у него не заболели сильнее, чем раньше, после чего он снова двинулся вперёд.
   Впереди лежал тоннель. Длинный, простиравшийся так далеко, насколько хватало взгляда, хотя, может быть он и не был длинным, из-за мрака невозможно было понять.
   Человек двигался дальше, иногда ему приходилось сгибаться, как карлику, потому что из-за известняковых налётов и коричневой ржави было не развернуться. Его это не беспокоило, впрочем, ничуть, лишь только измазанная одежда немного раздражала, но только по первой.
   В остальном, человек двигался спокойно и уже не бежал. Как ни странно, в этой кишке, в подбрюшье города, ему было тепло и уютно.
   Это продолжалось долгое время. Человек сам не смог сказать бы, сколько он шёл, но он успел преодолеть весь тоннель (оказавшийся не особо-то и длинным), спуститься ниже по ржавой лестнице, и идти уже по другому, какому-то старому служебному проходу, где круглых шариков было гораздо больше, а ржави на стенах налипло на полторы или две ладони.
   Человек ни разу в жизни не был в таких тоннелях и понятия не имел, куда идёт. Он знал, что если появится возможность вылезти - он вылезет.
   В определённый момент свет снова пропал и человек опять оказался в темноте. Ему пришлось опираться на стены и идти медленнее. Очередной раз ступив в жижу и прикоснувшись к липкой стене, он не смог вытащить ногу из хлюпающего месива и упал на колени. В этот момент он услышал голоса.
   - Ну?! - голоса были совсем рядом, оба мужские
   - Да вроде бы... звуки отсюда шли...
   - Решётка здесь! Темно как в жопе... не пройти...
   - Давай, у кого ключ? Может Герберта?
   - Тю, послал бы он нас сюда, если бы мог!!
   - Он всё может!!!
   - А-а-ай...
   Голоса понемногу удалились, но всё ещё были слышны. Человек, только когда люди отошли подальше, понял, что всё это время не дышал. Он с небольшим шумом выдохнул, сглотнул застоявшуюся слюну и двинулся дальше, теперь уже гораздо медленнее, почти на четвереньках.
   Шум посторонних людей слышался тут и там, неизвестно, где конкретно, потому что вокруг снова была темнота, но человек ясно понимал: люди рядом, и только темнота спасает.
   Ему приходилось красться.
   В моменты, когда он проходил мимо мест, где лампочки всё-таки горели, человек желал отдать то немногое, что у него было, чтобы хотя бы немного скрыться на мокрой ржави, потому что иногда голоса звучали совсем-совсем рядом, а в некоторых проходах решёток не было, и лишь невнимательность людей помогала ему уходить незамеченным.
   Человек понял, что он в безопасности, лишь тогда, когда голоса исчезли совсем. Он осознал это так внезапно, что поначалу оторопел от удивления, и потом радостно вскрикнул.
   Теперь уже было можно.
   Убегая, человек не смотрел, куда он идёт. А теперь, оглядевшись, он оторопел. Он стоял всё в том же мокром канализационном тоннеле, но перед ним открывался вход в тоннель другой, большой, даже огромный, выложенный плитами, и в этом тоннеле в темноте слабо-слабо горящих ламп можно было разглядеть железную дорогу.
   Выйдя из канализации, человек распрямился и оказалось, что он так привык быть полусогнутым, что это вызвало у него боль.
   Когда боль утихла, человек обернулся, чтобы посмотреть назад: не идёт ли кто? Никто не шёл. Человек увидел, что проход, через который он прошёл, можно закрыть мощной железной гермодверью. Быстро подбежав к ней, человек навалился всем телом. Та, заржавленная,пошла сначала туго, хотя без особого шума. Потом всё равно послушно закрылась. Завертев винт намертво, человек запечатал проход.
   Теперь он мог осмотреться без опасений.
   - Что же это такое?
   Гермодверь надёжно перекрыла выход из тоннеля, и теперь оттуда, откуда пришёл человек, вообще ничего услышать было нельзя. Все звуки, что были в тоннеле, были рождены в нём же.
   А их в нём почти не рождалось.
   - Странно...
   Человек прошёл вперёд и, вытянув ногу, тронул кончиком ботинка шпалы и рельсы. Ему это напомнило дорогу, и он опасался, что его затянет.
   Но, нет. Если эта железная дорога и была способна кого-то куда-то затянуть, то явно не человека. Посему он, немного поразмыслив, уже смело вскочил на неё и медленно двинулся вперёд.
   Тоннель продолжался и продолжался, но идти по нему было не в пример легче, чем по канализации.
   Единственное что - свет. Человек не заметил этого сразу, потому что лампочки тускнели постепенно, но в определённый момент он понял, что не может разглядеть своих ладоней, даже если держит их прямо перед своим лицом. Темнота. Всюду была лишь сухая темнота.
   Человек обернулся и не увидел света вдали. Потом он снова повернулся вперёд и у него, стоящего вроде бы как в центре могучего ничего, так закружилась от всех этих вертений голова, что он споткнулся и упал с рельс.
   - А-а-а-а-а!
   Он падал долго, гораздо дольше, чем должен был, и на землю приземлился внезапно, словно в мягкое болото. Была ли действительно земля такой мягкой, или человек, падавший слишком долго, расслабился и не получил урона именно поэтому?
   - ...я не знаю...
   Он кое-как поднялся, потому что сложно сделать это в полной темноте, и вытянул вперёд руки, чтобы нащупать хоть что-то.
   Ничего, совсем ничего. Вокруг была пустота.
   Человек быстро сделал несколько шагов вперёд, чтобы нащупать рельсы, но их тоже не было.
   Темнота.
   Тишина.
   Полнейшее и могущественнейшее ничего.
   И человек потерялся.
   Он не знал, ни что происходит, ни сколько времени прошло, ни даже что он сам делает, потому что он не мог поручиться, что его попытки идти - это не то, что он лежит на спине и двигает ногами.
   - А может быть я всё ещё падаю и падаю, и всё это одно больше падение из ниоткуда в никуда?
   Ничто не могло дать ему ответа.
   И он шёл, или, вернее, двигал ногами, а может ещё вернее сказать, что он думал, что куда-то идёт, а уж шёл он или не шёл - какая разница?
   Человек шёл и изредка, чтобы совсем уж не потерять себя, двигал в стороны руками или головой. И вот, в очередной раз, после особо сильного взмаха, его ощущения показались ему странными.
   - Что это? Что...
   Он долго пытался понять, что происходит, и снова взмахнул руками.
   - Странно... - сказал человек. - Мои руки... Они не по обе стороны от меня. Они сверху, почему же? Я... полная темнота.
   Человек задумался и снова взмахнул руками.
   - Моё "я", где моё "я"?
   Человек понял, что его "я" сместилось из его головы сначала в грудь, а потом ещё ниже. В печень? В пах? А может и вовсе вышло из тела?
   - Хм...
   В этой полной темноте ему быстро начало казаться, что его "я" и в самом деле где-то там, и что он, если присмотрится, сможет увидеть свой затылок.
   Так и он и продолжил идти, порой видя, но чаще, конечно, не видя себя, словно пастух с овцой, слепой пастух с овцой-поводырём, если такое возможно.
   И через минуту, час, два, а может и год, что было бы возможно в этой темноте, человек увидел свет. Лампочку. Очень тусклую и маленькую, такую маленькую, что казалось, будто она висит в пустоте, а не прикреплена к чему-то. Но это был свет, хоть какой-то. Человек ринулся к нему.
   Чем ближе к свету, тем менее ненормальным становилось "я", и когда человек подбежал настолько, что мог видеть себя снова, его "я" снова прочно обосновалось у него в голове.
   Лампочка висела в воздухе, свет её освещал только человека. Тот быстро обвёл руками лампочку, словно коробку ладонями очертил, ладони прошли беспрепятственно во все стороны.
   Лампочка на самом деле висела в воздухе и тускло, но очень ровно, горела.
   - Странное, наверное, зрелище... - проговорил человек. - Я, эта лампочка и больше ничего... Горит себе и горит, не сгорает. Интересно... а что, если её разбить?
   И тут раздался голос:
   - Человек. Человек.
   Человек подпрыгнул от неожиданности и дёрнулся назад, в темноту.
   Голос снова возник:
   - Человек. Человек.
   И замолчал, очевидно, ожидая, пока человек ответит.
   Тот робко произнёс:
   - Ну... вот он я.
   И голос откликнулся:
   - Не подходи ближе. Стой там, где стоишь, этого будет достаточно.
   - А-а-а... - ответил человек, оставшись стоять на месте. - Кто ты? Назовись? Как твоё имя?
   - Если ты знаешь чьё-то имя - ты имеешь власть над этим. Я был тот, кто был, - сказал голос, хотя невозможно было бы его описать, потому что он просто возникал в голове. - Я есть тот, кто есть. И был тот, кто был. И буду тот, кто буду. Ты не поймаешь меня, человек.
   - Я даже и не собирался... - ответил человек. - Но, спасибо, буду знать. Если бы я помнил своё имя, я бы его никому теперь не сказал.
   Голоса не было.
   Поэтому человек продолжил:
   - Так всё-таки, кто ты? Даже если без имени. Ты тут появился так внезапно.
   - Это не я появился, - сказал голос - Я был всегда. Появился ты.
   - Даже так...
   Человек замолчал, потому что не знал, что ему ещё сказать. Он раздумывал над услышанным и пришёл к выводу, что если уж этот странный голос не хочет с ним говорить, то нужно уйти.
   И поэтому человек двинулся, огибая лампочку
   - Куда ты? - спросил голос
   - Я хочу уйти отсюда, - ответил человек. - За мной гонятся. Герберт... кхм, - тут-то человек понял, что про Герберта голос ничего не знает.
   И начал рассказывать. Голос не прерывал, слушая внимательно. Его словно и не было, но человек знал, что он, голос, есть, он где-то рядом.
   Человек быстро закончил, кратко обрисовав всё, что с ним произошло.
   - Он изменился, - закончил он свой рассказ. - Герберт изменился, но я не удивлён, я понимаю, что он и раньше таким был, а земля просто это высвободила.
   - Но к тебе он относился хорошо? - задал вопрос голос
   - Вроде бы, - ответил человек. - Но я всё равно не хочу быть у него, не знаю. На привязи? Разве это дружба?
   - Да, это явно не дружба.
   - Хм?
   Человеку показалось, что впервые за всё время, что он слышал голос, в нём мелькнули какие-то нотки, но тональность их разобрать оказалось невозможно.
   Голос снова заговорил:
   - Там, в Городе - люди. Я вижу их страдания в Городе. Слышу их вопли. Знаю его скорбь. Будет ли кто-то, кто выведет его из города?
   - Куда? - недоумённо спросил человек.
   - А если бы была земля, земля хорошая и пространная, та, где молоко и мёд?
   Человек крепко задумался, почему-то очень явно представив себе землю, в которой в буквальном смысле текут реки из молока и мёда. Его это позабавило и он улыбнулся.
   - Тебе кажется это смешным?
   - Реки молока и мёда... жидкий такой мёд, хороший, приятный...
   - Тебе кажется это смешным? - повторил голос
   - Нет-нет, я...
   Человек не мог уловить, что хочет от него голос. Хочет ли он, чтобы он, человек, вывел людей?
   - Ты хочешь, чтобы я был тем, кто выведет их? Но... но я не хочу. Я же чужак. Я же не такой, как они! - сказал человек, возможно, более спешно и испуганно, чем хотел, но он в самом деле почувствовал какую-то слишком большую ответственность над собою. - Я не такой, как они, я просто хочу домой.
   - Даже без еды?
   - Даже без еды... стоп. А откуда ты про это знаешь?! Я же не говорил! - человек отступил назад, потому что он в самом деле ни про отца, ни про еду не говорил, просто упомянув, что пришёл в город по своим делам.
   Голос ничего не ответил, но слышались какие-то звуки, позволяющие понять: он думает. Или делает что-то, близкое к этому.
   Человек, теперь уже немного испуганный, наблюдал за лампочкой, а та, ещё немного повисев в воздухе, перестала светиться, упала на землю. И разбилась.
   - Что?!
   Подбежав к осколкам, человек притронулся к ним. Холодные. Старые. Видимые?
   Вокруг больше не было темноты. Человек осмотрелся вокруг, и понял, что он всё ещё в том самом тоннеле, куда вошёл из канализации, и что от закрытой гермодвери он почти и не ушёл. Она была всего метрах в десяти от него, не больше.
   - ...что же тут было со мной такое?
   На какое-то мгновение человеку захотелось назад, в канализацию, но тут в гермодверь глухо стукнули. Потом ещё раз. Слабо, но с каждым разом всё сильнее и сильнее.
   Человек снова вскочил на рельсы и ринулся бежать не оглядываясь.
   Теперь-то тоннель не погружался в тьму, тускло освещаемый слабым светом, и человек видел, что он действительно большой и широкий, как те, которые он видел давным давно, когда ещё работало телевидение и там показывали что-то про метро.
   - Метро... - на бегу прошептал человек. - Разве... Город... большой? Разве... оно... ему... нужно?
   А тоннель длился и длился, хотя гермодверь давно уже скрылась во мраке и никто за человеком уже не гнался, он всё равно продолжал бежать, хотя бы ради того, чтобы это всё поскорее кончилась. Происшествие с горящей лампочкой, с голосом, который хотел, чтобы человек вывел людей...
   - Слишком, слишком для меня.
   И поэтому человек бежал.
   Он замедлил шаг лишь тогда, когда заметил что-то странное. Что-то сверху, над мощными плитами, облицовывающими верхушку тоннеля, проломило их, и торчало. Из-за слабого света трудно было разглядеть, что это, но человек всё равно обошёл эти странные места.
   Словно только этого и дожидаясь, то, странное, почему-то абсолютно беззвучно поползло сквозь плиту дальше, свисая ниже и ниже, а потом шлёпнулось вниз, почти задев человека.
   Это оказалось тело. Тело послушника в персиковом балахоне. Вымазанное в серой земле, окровавленное, с проломленной камнем головой.
   Человек посмотрел вверх, и увидел, что тела лезут вниз, и что плиты на самом деле не сломаны, а тела просто выплывают из них вниз, выныривают из бетона, как из воды, и падают.
   - Падают...
   Их было много, этих падающих тел.
   В основном послушники, но после человек увидел и обычных горожан, которых Герберт сгрёб в кучу, спасая человека от падения.
   Все их тела, в основном взрослых, не старых, мужчин, были помяты и поломаны.
   В тишине, нарушаемой лишь звуком падения и треском костей мертвецов, всё это приобрело нездоровый окрас.
   Тоннель стал казаться человеку веной, закаменелой и мёртвой, зияющей из одного места в другое. Долиной пустоты и смерти, что подтверждали тела, так и продолжавшие падать вниз.
   И человек пошёл, уворачиваясь от них, избегая.
Сколько их было? Больше нескольких десятков, может даже сотня, вряд ли больше, но падали они медленно, по одному, казалось иногда, что вот, уже всё, но тут из бетона снова показывалось мёртвое лицо, а за ним и всё тело. А потом тело падало вниз, глухо приземляясь, ломая себе что-нибудь о рельсы.
   И человек вздрагивал.
   Он пытался, пытался не бояться. Пытался держать себя в руках...
   - ...но, но как... как...
   Он не мог бежать, потому что зрелище это завораживало, заставляло всё внутри холодеть от страха и осознания, что все эти падающие люди мертвы из-за него.
   И мрак становился тяжелее. Тени сгущались. И человек ощущал, что бежать он не может.
   Словно бы каждый упавший труп добавлял к его ногам вес. И веса этого в конце концов стало так много, что в полном бессилии мышц, которого не испытывал ранее никогда, человек сошёл с рельсов, уселся, и стал смотреть на падающие тела.
   - Я обязан... - сказал он. - Я обязан смотреть на всё это. Я. Это всё из-за меня. Я причина.
   Тела падали и падали.
   Падали и падали.
   А внутри у человека всё переворачивалось и разрывалось.
   - Ты не обязан... - снова прошептал голос.
   - Что?!
   Человек с огромным трудом обернулся. Сзади никого.
   - Ты не обязан смотреть... - снова раздался этот шёпот, но теперь откуда-то из другого места.
   Человеку хватило сил только снова повернуться вперёд и опереться локтями на колени.
   - Не обязан...
   Теперь это было громче. И стало понятно, что говорят издали. По рельсам, из мрака, откуда-то спереди, куда направлялся человек изначально, зацокало чем-то металлическим. Человек просто ждал, в полном бессилии, да и нежелании что-то делать.
   И сперва показались светлые джинсы. Потом - тяжёлые ботинки с высоким берцем и блестящими клёпками. Ещё после - чёрная кожаная куртка, плотно застёгнутая на все пуговицы и молнии, чёрные, кожаные же краги, и лицо со светлыми волосами и с глазами, которые прикрывали тёмные зеркальные очки.
   Турбо Райдер.
   Из мрака вышел Турбо Райдер.
   - Ты... - выдохнул человек. - Так этот голос, это был ты...
   - Я, - ответил Турбо Райдер тем самым голосом, который человек слышал, когда стоял перед светящей лампой. - Думал, что ты будешь один здесь, среди смерти и страха?
   - Я... я думал, что это я выдумал тебя...
   - Я был всегда.
   Турбо Райдер подошёл к человеку вплотную и протянул ему руку.
   - Ты не один. Ничего не бойся. Ведь я здесь, я с тобой.
   Человек неуверенно ухватился за его ладонь. Чёрные кожаные краги ощущались как чёрные кожаные краги, пахли бензином и тем запахом, который всегда в закрытых машинах, старых, но очень надёжных.
   - Ну-ка, давай...
   Турбо Райдер потянул человека на себя и тот встал.
   Трупы всё так же продолжали падать. Ими уже завалило всю землю на несколько шагов впереди.
   - Посмотри, - прошептал человек, указывая рукой. - Это всё из-за меня... Из-за меня... Это я виноват...
   - Какая разница во имя чего? - ответил Турбо Райдер вопросом. - Или кого? Если бы всё то, что делали ради меня, было бы моей виной, ха!
   - Ради тебя? Но ведь... это же я тебя придумал!
   Турбо Райдер широко улыбнулся и сверкнул с очками.
   - Ага. Размечтался. Я был всегда. Ведь я - Турбо Райдер. Я всегда приеду туда, где нужна беда, я всегда спасу того, кому нужна помощь, потому что я - герой. Вот сейчас тебе помощь нужна, я и пришёл.
   - Ты...
   - Идти-то можешь? - Турбо Райдер цыкнул слюной на землю, аккуратно, мимо трупов, вышло у него это аккуратно.
   - Могу, - человек неуверенно двинулся и понял, что ему всё ещё тяжело, но он в самом деле может идти.
   - Ну так и иди! - Турбо Райдер хлопнул человека по спине и повернулся, пошёл туда, откуда человек пришёл.
   Тот молча посмотрел на него, и Турбо Райдер развёл руками в сторону:
- Им помощь нужна, а тебе уже нет. Поглади, что он с ними делает, - Турбо Райдер кивнул на трупы. - Будем разбираться. Тут нужен особый подход! А тебе я уже и так помог. Иди. Тебе недалеко осталось.
   И Турбо Райдер уверенно зашагал вперёд, быстро скрывшись в мраке. Человек смотрел ему вслед недолго, и этого оказалось достаточно, чтобы увидеть, как в темноте взревел двигатель, загорелись красные, а потом жёлтые огни, и какая-то, в темноте было не разглядеть, машина, рванула вперёд, увозя Турбо Райдера.
   В воздухе пахло выхлопными газами. Но человек моргнул и запах исчез, как исчез и сам Турбо Райдер. Ничего более не говорило о том, что он тут был.
   Но человек понял, что стоит на ногах, понял, что хоть ему и тяжело, но идти вперёд он может.
   И он снова пошёл вперёд.
   Тела всё падали, но теперь человеку было почти всё равно.
   Человек и не знал, что он всё-таки продвигается вперёд, наверх, медленно, но непреклонно, не знал, но чувствовал.
   Что же до Герберта, то он не удивился тому, что люди, в конце концов, вылезли из канализации помятыми, усталыми, и человека с ними не было. Он и так знал о каждом их шаге, потому что чувствовал каждого человека на своих дёснах.
   Поэтому, когда они вышли измазанные в коричневой ржавой грязи, Герберт уже знал, что они не смогли поймать человека, и не злился. Но он всё равно сделал вид, что очень недоволен.
   - Почему вы его не поймали? - сказал он тихо, но его слова громогласно ретранслировал город.
   В толпе долго шушукались, прежде чем вытолкнули, наконец, особо тихого, забитого старичка, который ответил:
   - Мы долго искали его по тоннелям, но не нашли... он пропал, честное слово пропал!
   - Вы всё обыскали?
   Старичок замялся, а потом тихо произнёс:
   - Мы дошли до какой-то двери, но она была просевшая и заржавленная, её невозможно было даже сдвинуть. Он не мог её открыть, он не мог там пройти.
   - Либо он ушёл, либо он всё ещё там, - равнодушно ответил Герберт, негодуя внутри.
   Старичок промолчал.
   Герберт воздел правую руку над подлокотником кресла.
   - Если всё то, что ты говоришь правда, то иди и ищи его.
   - Что? Но...
   - И не возвращайся, пока не найдёшь. Ведь он всё ещё там, не так ли?
   Старик, нервно сглатывая, неуверенно развернулся. Толпа расступилась, открывая ему путь назад, туда, где ещё зиял на площади проход в канализацию, как рана. Старик доковылял до него, развернулся, ещё раз посмотрев на Герберта, а потом, вздохнув, скрылся внизу, идя обречённо, так, словно был нагружен чем-то тяжёлым.
   Герберт лениво шевельнул пальцами.
   Проход закрылся, площадь снова приняла свой изначальный вид.
   Люди ахнули, Герберт обвёл всех их долгим взглядом, никто не осмелился что-то сделать.
   - Вот и отлично, - сказал Герберт. - Расходитесь.
   Он смотрел на уходящих людей, чувствуя, как на его дёснах бьётся, пульсирует одна из маленьких блямб. Нащупав её языком, Герберт сковырнул её, выплюнул на пол и раздавил ногой.
   - Не нашёл, ишь ты.
   Герберт чувствовал, что всё, что он делает - правильно. Словно бы мир, бывший до этого в долгу, наконец-то начал рассчитываться. Приятно. Очень приятно. Герберт сидел на месте Феоктистова, и по его телу медленно расплывалось удовольствие от осознания того, что он может всё.
   Мэрия, повинуясь желанию Герберта, снова распрямилась, вытянулась, открывая тому вид на весь город.
   - Стена...
   Внешняя стена чувствовалась Герберту одной большой, могучей, длинной, как особый угревой прыщ, блямбой. Она чувствовалась языком как что-то затвердевшее, грозное и неприятное.
   Внутренняя стена, недостроенная, была другой - мягкой, податливой. Герберт, осмотрел её всю, от уже готовых, до тех участков, которые строить ещё не начали, и одним мощным движением языка снёс её.
   Стена, с грохотом и шумом, рухнула, но ни один осколок, ни один кирпич не отлетел в сторону, не повредил что-либо. Герберт знал, чего он хочет. Все обломки ушли под землю, но не так глубоко, как это было с трупами, потому что Герберт хотел как-то использовать эти стройматериалы. Он просто ещё не придумал как.
   Герберт посмотрел вверх, на Лурну, и улыбнулся. Это всесилие ему нравилось, сила пёрла из него, и ему хотелось сделать что-нибудь эдакое.
   Вырастить небоскрёб прямо здесь и сейчас? Герберт взмахнул рукой, и на площади появился котлован, затем фундамент, а после начали расти стены, но лишь затем, чтобы через несколько минут исчезнуть - Герберту надоело.
   А может быть ну его, соединение внутреннего и внешнего города? Герберт знал, что достаточно лишь его желания, чтобы стена вернулась назад, и теперь уже полноценно достроенная, а может ещё более высокая и широкая, чем раньше.
   Теперь Гербер знал о Городе то, чего никогда не знал раньше. Все подвалы, все тайники и ходы, всё было подвластно ему, всё, кроме мест, где серой гнилой земли было больше, чем городских построек. Это показалось Герберту странным, ведь сила появилась в нём именно после того, как он поел серой земли, но мысли эти он отбросил от себя. Ведь гораздо приятнее сосредоточиться на власти, а не на её отсутствии.
   Люди к этому моменту уже легли спать, но Герберт и так был один на вершине мэрии, выше всех, недосягаемый. Он ещё долго развлекался, испытывая, пробуя свои силы, но ему надоело удивительно скоро, и его мысли снова перешли к этой неприятной теме, теме человека.
   - Чего же ты испугался... - медленно проговорил Герберт, щурясь, оглаживая подбородок. - Я же сделал всё это ради нас... ради тебя...
   Это был целый вал чувств, но сильнее всего с каждой секундой Герберт ощущал именно злость.
   Как же так. Почему убежал? Почему не понял? Так унизил. Обидел. Пожелал испугаться, не пожелал понять, их, этих людей, всех их предпочёл ему...
   Злость медленно, но верно, брала верх. Всё сильнее и сильнее. Герберт ярился, и вместе с ним ярился город. Наружная стена медленно пухла острыми шпилями и шипами, ворота её твердели и крепли, становясь неприступными. Улочки сужались, стены домов упрочнялись. Крыши у домов раньше были разные, но теперь стали плоскими, удобными, чтобы бегать, выслеживать, переходить с одной на другую. Последним медленно втянулся под землю храм, и растворился, а золото его куполов перетекло по асфальту и брусчатки к мэрии, и украсило её могучие развалины. Это стало концом изменений.
   Город превратился в крепость.
  
   Человек слышал эти изменения, но не видел. Его ушёл достигал шум движущихся домов и исчезающего храма, но человеку, конечно же, было не до этого.
   Он шёл вперёд, по трупам, устилающим путь Тоннель всё тянулся и тянулся вперёд, удивительно бесконечный, а человек давно не ел и не пил. Вокруг него были лишь бетонные плиты, рельсы и немного щёбенки. Всё пустое и безжизненное.
   Что-то шевельнулось под ногой.
   Человек сперва подумал, что это он, что ему показалось, но нет. Он ощутил липкую хватку на щиколотке.
   - Сто-о...й... - мёртвый послушник в персиковом схватил человека за ногу и не отпускал.
   Человека мгновенно прошиб холодный пот, он бешено затряс ногой, захотел отпрыгнуть, но послушник держал крепко, вцепился со всей силы, до боли в ноге.
   - Сто-ой... - снова проскрипел он переломанным горлом. - По... дож... ди...
   В его голосе не слышалось злости или угрозы. Человек, хоть и всё ещё и испуганный, неуверенно спросил:
   - Что ты хочешь?
   - Уч... - послушник закашлялся. - Учитель... Найди... Пож... ста... Пусть он... жжёт... жжёт...
   - А где он?
   Послушник только после этого отпустил ногу человека и указал куда-то вперёд. Человек и пошёл туда, хотя бы из-за того, что он и так шёл в ту сторону.
   Тем не менее, уже очень скоро он снова увидел свет, но на сей раз это была не лампочка, а небольшой костерок. Гуру сидел на бетонной плите, откинувшись спиной на щебёнку насыпи, и грел ноги у небольшого костра. Человек заметил, что в костре горят дрова, хотя взять их тут, в тоннеле, было неоткуда.
   Гуру увидел человека ещё издали и смотрел на него всё время, что тот шёл к нему.
   - А, - сказал он, когда человек приблизился достаточно близко. - Здравствуйте. Какая странная у нас тут с вами встреча...
   Человек осторожно подошёл к костру и протянул руки. Костёр не грел.
   - Да вы присаживайтесь, присаживйтесь...
   Человек уселся напротив гуру.
   - Ну, - спросил тот, шевеля пальцами. - Вас, я погляжу, он тоже не пощадил?
   - Что? - удивился человек.
   - Ну... Это же место, в котором мы. Это что, своего рода... мда...
   Гуру потянулся к затылку, чтобы почесаться, и сразу же отдёрнул оттуда руку.
   - У меня... знаете ли... эм...
   Он привстал и повернулся к человеку. Человек увидел, что в затылке старика кровавая дыра, и в неё можно просунуть пальца три или четыре, если не кулак целиком.
   - Вот так вот, - гуру почему-то улыбнулся. - Знаете, ведь когда это случилось, я только и видел вокруг, что чьи-то налитые яростью глаза, и так страшно было, так ужасно. А потом я ничего не помню. Есть лишь ощущение, что словно бы меня волокли куда-то на аркане, - гуру потёр шею, говоря об этом. - как какого-то раба, волокли и волокли, тащили, били, не давали есть и пить... а потом что-то произошло и вот я здесь. Это место. Я ожидал чего угодно, но не этого. Вот и сижу здесь, понимаете? Костерок этот...
   - Вы думаете, что мертвы, - ответил ему человек. - Но вы ещё живы. Я точно жив. Мы где-то под Городом. Я от Герберта бежал и оказался тут. Местечко в самом деле необычное, вы правы.
   Гуру лишь хмыкнул в ответ.
   Человеку стало очень неловко, потому что старик выглядел очень обречённо.
   - Вы простите, - сказал человек. - Я в самом деле не знал, что он так поступит.
   Гуру посмотрел на него и махнул рукой.
   - Пустое. Чего уж там. Мне-то уж теперь всё равно.
   Снова повисло неловкое молчание. Человек, уже немного освоившийся в ситуации, вспомнил о мёртвом послушнике и его просьбе.
   - А вы, пока шли сюда, разве не видели трупы? - спросил он у гуру.
   Старик вопросительно посмотрел на человека и промолчал.
   Человек продолжил:
   - Один из ваших послушников там. Он просил меня... чтобы вы пришли и сожгли его, наверное. Он же там не один, это уж точно. Герберт всех ваших убил.
   - С чего такая забота? - тихо спросил гуру. - И уж тем более сейчас... знаете, не хочу. Они меня не защитили, так почему я должен что-то для них делать?
   - Это не забота, - ответил человек. - Так ведь и вы их не защитили, так? Но, если вы так считаете...
   Он поднялся и пошёл дальше, гуру остался сидеть там, где сидел.
   Но уже через несколько шагов человек не мог думать ни о чём другом, кроме как о том, как послушник со сломанным горлом просил найти гуру.
   - Странное чувство...
   Зачесались глаза, из центра груди во все стороны рванулось щемящее, приятное и неприятное одновременно.
   Человек развернулся и пошёл назад.
   Гуру всё ещё сидел там, где и был раньше, и всё так же смотрел в костёр не отрываясь.
   - Вставайте и идите. Ваши послушники вас ждут, - сказал человек, подойдя к нему.
   - И что? Если хотят, пусть идут сюда.
   - Вы же их вели, вы же обязаны, это же ответственность! Вы же... Да... - человек замялся от того, что нечего ему было сказать, и злобно выпалил. - Да этот костёр даже не греет!
   - Зато светит, - ответил гуру.
   И человек понял, что гуру никуда не пойдёт, так и продолжая сидеть возле этого костра.
   До сего момента человек никогда не злился так, как злился сейчас, к тому же ещё и будучи в новом теле. До того, как он получил его, он злился сотню раз, но всё это было что-то совсем другое. Злость на отца - она была иной, иногда беспредельная и жестокая, иногда помягче. Злость на себя, на какие-то проблемы - тоже.
   Человека разрывало.
   - Ах ты...
   Снова из центра груди, где ещё пару минут назад было лишь приятное и неприятное, щемящее, теперь расплывалась сплошная злость и ничего более.
   - Ах ты старый, мерзкий, поганый хуесос!!
   Гуру лениво обернулся и тут же отшатнулся, едва не попав ногой в костёр. Человек наступал, сжав кулаки и сцепив зубы.
   - Ты поганое говно, а ну, а ну...
   Злость бушевала в голове. Злость не находила выхода. Старик пятился, вороша руками и ногами щебёнку.
   - Пошёл вон!!!
   Человек пнул старика прямо в челюсть, и тот, вскринув очень высоким голосом, упал на спину. Человек не останавливался, и всё продолжал пинать его, и всё так же шипеть сквозь зубы:
   - Иди к своим, иди и сделай с ними что-нибудь, ты, подлая мразь, поганое говно! Я же тебя сейчас забью! Вон!! Вон!!!
   Старик всё-таки сумел подняться и побежал, ладонями взявшись за лицо, а человек ещё немного погнался за ним, и пнул напоследок, а после вернулся к костру. Тот всё так же горел.
   - Тьфу!!!
   Резким взмахом ноги человек разметал горящие дрова. Те зашипели и потухли.
   - Какой вообще смысл в костре, который не греет?!!
   - И правда, какой?
   Ещё толком не остывший, человек подпрыгнул от неожиданности и в полёте повернулся назад. Позади него стоял Турбо Райдер и улыбался, скрестив руки на груди.
   - Экая же ты свинья, старичка избил.
   Человек, всё так же со сжатыми кулаками, хмуро ответил:
   - Он заслужил! Он бросил своих! Безразличное говно...
   - А что, после того, что ты сделал, думаешь, что он пойдёт и сожжёт своих послушников?
   - Ему же нетрудно!!
   Турбо Райдер расхохотался и, сверкнув зеркальными очками, заметил:
   - Ну, после того, как ты его избил, он точно захочет это сделать... Очень, очень умный поступок!
   - Ах, ты...
   Всё так же шипя, как злой кот (хотя существуют ли вообще кошки, или это просто сказки и таких зверей никогда не было?), человек кинулся на Турбо Райдера. Тот легко схватил его за руки, но человек не дал ему перекинуть себя, и оба они упали на бетон и щебёнку.
   Турбо Райдер дрался расслабленно и умело, используя всё, что мог. Когда он не мог бить человека кулаками, он бил головой или кусался. Когда не мог бить вовсе - толкал человека затылком в рельсы или в бетонные плиты.
   Но человек не хотел сдаваться, терпя боль, хотя в голове его уже мутилось, а руки дрожали, несмотря на то, что тело, слепленное стариком-волком, умелым бойцом, было приспособлено для драк.
   - Да я же тебя... Сволочь...
   Человек, сумев обхватить Турбо Райдера вокруг пояса, с трудом поднялся на ноги, и сжал его что есть силы. Под курткой у того чувствовались железные мышцы, мощный пресс, но человек знал, что сейчас он кинет Турбо Райдера, приложит о рельсы или о бетон, и на этом драка будет кончена.
   И тут Турбо Райдер, каким-то странным, неуловимым движением змеи (а они ещё остались?) вывернулся из захвата, отскочил, и ударил человека в бедро носком своего тяжёлого ботинка.
   От боли у человека захватило дыхание.
   - Аха-а-а...
   Захлёбываясь воздухом и слюной, человек упал на бетон. Его затрясло, а после сразу же вырвало, в голове у него глухо шумело.
   Турбо Райдер стоял над ним, широко расставив ноги.
   - Вот так, - сказал он, тяжёло дыша и отряхиваясь от пыли. - Вот так... Экий же ты... упёртый...
   Человек валялся, дрожа от боли.
   Турбо Райдер снова протянул ему ладонь в чёрной перчатке.
   - Вставай.
   А когда человек не смог ухватиться, то дёрнул рукой и повторил:
   - Я сказал вставай!
   Человек протянул трясущуюся руку и схватился. Никаких мыслей о сопротивлении у него не было. От удара Турбо Райдера человек не чувствовал всю ногу, тут уж было не до драки.
   Он кое-как поднялся, и стоял очень неуверенно, словно бы на одной ноге, лишь немного опираясь на ту, в которую пришёлся удар.
   Турбо Райдер снова скрестил руки на груди.
   - День уже наступил. Хватит драться.
   - Д-д-д...день?
   - А, ну да. Ты же не видишь. С такой-то ногой далеко ты не уйдёшь. Поехали!
   Достав ключи из кармана, Турбо Райдер нажал на кнопку, и машина его, стоящаяя совсем рядом, громко, оглушительно пискнула сигнализацией.
   - А я... а я её и не видел...
   - Конечно не видел! Перед тобой слона поставь, ты и его не заметишь!
   - Слоны... а они... а они есть?..
   В ответ Турбо Райдер лишь усмехнулся и открыл перед человеком дверь.
   Тот, сильно хромая, доковылял до неё.
   Машина у Турбо Райдера была прямо как на плакате. Красная, спортивная, низко посаженная, с хищными очертаниями и большими, прямоугольными фарами, с широким спойлером. Марки её человек не знал. Он устроился в неудобном, спортивном кресле, постравшись расположить ногу так, чтобы не болело.
   Турбо Райдер тут же уселся рядом, на водительское сиденье.
   - Готов?
   - Едем уже...
   И машина, тут же завелась, Турбо Райдер вдавил газ на холостых, и молниеносно переключил передачу. Человека вжало в кресло от того, как быстро машина набрала скорость.
   Она неслась прямо по рельсам, свет фар освещал всё вокруг так ярко, что это было на грани невыносимости, но, всё же, только на грани.
   - Какой длинный тоннель... - произнёс человек, глядя в окно на мелькающие бетонные плиты.
   - Ага, - ответил Турбо Райдер, аккуратными движениями вращающий руль. - Только человек мог такое построить.
   - Только человек...
   Человек поёрзал, устраиваясь поудобнее. Однообразное мелькание убаюкивало. Но Турбо Райдер не дал ему уснуть, спросив:
   - Так что, тебя прямо к отцу везти, да?
   Человек быстро ответил:
   - Нет.
   - Тогда, что же? - удивился Турбо Райдер. - Может просто за Город?
   - Нет, - снова ответил человек.
   - Так куда же тебя везти-то?
   - В Город, на площадь.
   - Ты с ума сошёл? Этот твой Герберт - страшный человек, ты же это знаешь.
   Человек покачал головой:
   - С тобой я боролся. Вряд ли он сильнее.
   Турбо Райдер улыбнулся и сильнее вдавил педаль газа в пол, машина взревела особенно громко и понеслась с особенно дикой скоростью.
   Человек уснул. Ему ничего не снилось.
   Проснулся он уже на площади, почему-то стоящим на ногах, удивительно отдохнувшим. Поначалу он не сразу пришёл в себя, и долго пытался понять, как же он сюда попал, но после, с трудом сосредоточившись, вспомнил и тоннель, и гуру, и Турбо Райдера.
   Человек стоял у стены одного из домов, опираясь на неё. Площадь была пуста. В центре её стояла мэрия, изменившаяся до неузнаваемости. Теперь это здание не выглядело развалинами, скорее уж наоборот - среди всех зданий города оно казалось самым целым. На его стенах появился ранее там не бывший золотистый орнамент, закорючистый, но кое-где с прямыми линиями...
   - ...что бы он мог значить?
   Человек двинулся от стены вперёд. Нога, куда ударил Турбо Райдер, слушалась плохо. Человек хромал. Он знал, что Герберт уже наверняка в курсе. Человеку и не требовалось далеко идти.
   Он не успел сделать и десятка шагов, когда мэрия, словно на резиновом, гибком стержне, повернулась, именно к нему, а потом, согнувшись, опустилась, оставляя верхнюю площадку, четвёртый этаж, недвижимым.
   Все ближе и ближе к человеку приближался Герберт, с мокрым лбом, усталый, сидящий на кресле обмякше, но глаза, глаза его горели.
   - Ты... прошептал он, когда мэрия опустилась до самой плошади. - Ты, ты пришёл, ты пришёл ко мне, ты вернулся, я... я...
   Упорно хромая вперёд, человек вскочил на этаж, и подошёл к Герберту, ничего не говоря он встал напротив него.
   - И как раньше можно было этого не видеть? - задумчиво произнёс человек
   - Что? - Герберт неуверенно качнул головой. - Ты что? Я не понимаю.
   - Да нет, ничего... - отмахнулся человек. - Вставай.
   - Зачем?
   - Я сказал - вставай.
   Герберт начал злиться приказному тону.
   - Я не понял, ты чего хочешь?!
   Человек не стал более разговаривать. Обеими руками он схватил Герберта за воротник рубашки, и сдёрнул его с кресла, с силой вышвырнув прямо на площадь.
   Герберт с шумом ударился и покатился по брусчатке. Город вздрогнул.
   Хромая, припадая на левую сторону, человек подошёл к Герберту и, снова схватив его за воротник, поднял с земли.
   Тот не реагировал.
   - Ты что делаешь? За что?!
   - Какая же ты... мразь...
   - Да пойми же ты! Это же всё было... это всё было ради тебя! Да ради тебя же!
   - Ради меня? - человек глухо хмыкнул и усмехнулся. - Ради меня ты убил Феоктистова, кучу его людей? Ради меня ты убил гуру и кучу его людей? Ты сделал это, чтобы управлять Городом. Хватит врать.
   Размахнувшись, человек смазал Герберту кулаком по лицо, но удар вышел плохим, Герберт даже не отдёрнулся.
   - Это правда было ради тебя... - повторил он. - Я же... я же просто...
   - Хватит врать.
   Человек встряхнул Герберта, как тяжёлый мешок, и сильнее сжал кулаки на воротнике его одежды.
   - Ты откроешь мне ворота, и я уйду. И всё. Оставайся в своём городе, со своими людьми, и живи тут. Ты - ничем не лучше Феоктистова, ничем не лучше гуру. Ты точно такой же. Даже хуже.
   - Да почему же?!
   - Строил из себя дохуя.
   И теперь уже человек ударил по настоящему, а после снова швырнул Герберта, но теперь уже к мэрии.
   - Ползи к своей табуретке.
   Человек сплюнул на землю и, повернувшись, уверенно похромал туда, где раньше были ворота внешнего города, но теперь там их не было.
   Герберт лежал, не двигаясь, осознавая.
   Сначала у него внутри было пусто-пусто, а потом, что-то родилось, и это были странное горе, странная злость, странная печаль. Но самым большим, самым ярким чувством была странная, страшная ненависть.
   Герберт ясно увидел, что человек его никогда не поймёт, потому что не хочет понимать.
   С трудом поднявшись на руке, Герберт закричал:
   - Ну и уёбывай! Проваливай из моего города, пока можешь! Уходи, иначе я... я... беги!! Беги, пока я разрешаю!!! Я приду за тобой!!! Ты ещё пожалеешь!!!
   Человек шёл, не обращая внимания, хотя крик Герберта провожал его всё время, что он шёл по городу, кричали дома и узкие улочки:
   - Беги так, чтобы я тебя не нашёл!! И тебя!! И твоего отца!!! Я приду за вами!!! Кровью умоетесь, оба!!!
   Человек просто шёл, не обращая внимания ни на крики, ни на испуганно глядящих на него из окон людей, ни на дрожащие дома и падающие с крыш камни.
   - На цепь посажу!! Из миски жрать будешь!!!
   Городские ворота были открыты. Человек вышел, и они захлопнулись за ним со страшным шумом, когда это случилось, то крики сразу же затихли, перестали досаждать.
   Человек окинул взором близлежащие деревеньки и фермы. Посмотрел на дорогу. Пригляделся к далёкому лесу, из которого так давно вышел к городу. И после этого он двинулся туда, где, как он помнил, и находился его дом. Несмотря на хромоту он шагал очень быстро.
   Ведь он знал, что Герберт наверняка погонится за ним, хоть и не сразу.
  
   9Девятая глава. Человек, его отец, дом, город
  
   Отец человека открыл глаза и проснулся. Всё было такое же, как и всегда, как и вчера, как и позавчера, как и позапозавчера. Можно ли делить время на дни и ночи, когда круглые сутки всё освещается Фиолетовой Луной? Тем не менее, время делилось так словно бы само собой, и отец человека очень быстро ко всему адаптировался. Отец человека лежал на кровати, пытаясь вспомнить свой сон, ему снилось что-то, что ускользнуло от него в последнюю секунду перед тем, как он проснулся. Но это было что-то хорошее. Что-то, что всё ещё вертелось на границе памяти, казалось, напрягись немного и вспомнишь, но, нет.
   Отец человека улыбнулся.
   Он поднялся с кровати и потянулся, обнажённый, подставляя тело крупинкам плавающей в воздухе пыли, разминая мышцы медленными движениями. Прямо так, неодетый, он прошёл в зал и остановился перед зеркалом.
   - Как же многое изменилось...
   Отец человека всегда знал, что он красив. Его отец и мать, биологические, те, которых он никогда не знал (кроме матери, которую помнил немножечко), были, наверное, невероятно красивы, потому что отец человека всегда считал, что в детей положительные качества родителей никогда не переходят полностью.
   - Как же многое изменилось...
   Он завертелся перед зеркалом, как когда-то тогда, когда первый раз в своей жизни он изнасиловал и убил женщину.
   Даже сейчас его тело всё ещё было стройным, подтянутым, в паху проступали вены, а плоский живот не портил даже грубый шрам, оставшийся от того, что, порою, со скуки, отец человека вскрывал себе живот, доставал то, что съел, а потом ел это опять.
   Его не портила даже начинающая отрастать борода. Скорее уж, удивляла. Отец человека не понимал, почему нигде на теле волосы у него более не растут, и волосы на голове тоже не растут, а борода растёт.
   Что бы это значило?
   Он не знал.
   Он потёр большим пальцем обе щёки по очереди. Жёсткие волосы бороды смешно потрескивали, когда он проводил по ним ногтём.
   - Мда.
   Отец человека флегматично прошёл мимо зеркала.
   Всё в доме оставалось так, как было при его сыне, несмотря на то, что отец человека хотел было переставить что-нибудь на те места, на которых всё стояло при нём, но, подумав, он понял, что это будет как-то подло.
   К тому же, ему нравилось смотреть на эти вещи.
   Это чувство появилось у него тогда, когда он, стоя на железнодорожной платформе, посмотрел в сторону города и прошептал:
   - Ну и где же ты?
   Все мысли, все события и размышления, может быть слишком яркая фантазия о давно умершей жене; тот день многое в нём изменил.
   Или немногое, но, по крайней мере что-то точно изменилось.
   Вот только отец человека никак не мог понять что.
   Мысли о сыне всё ещё вызывали у него целый спектр эмоций, но теперь далеко не таких, как...
   Отец человека потряс головой. Он не хотел думать об этом. Не хотел портить себе настроение на весь день.
   Через несколько минут он вышел из дому одетый, с небольшой кувалдой в руке. Она крепко лежала у него в ладони, он сноровисто держался за ручку, перехватывая её то так, то эдак.
   Первым делом отец человека двинулся туда, куда ходил с утра каждый день - к магазину. Всё-таки продавщица, воющая каждый день с утра и до ночи, единственный, кроме него, живой человек, рано или поздно каждому нужна хоть какая-нибудь компания.
   Даже убийце-маньяку. Тем более, если он бывший.
   Отец человека лениво шёл мимо чужих заборов и домов, иногда опираясь на кувалду. Некоторые из заборов уже валялись, снесённые им, а дома зияли выбитыми дверями. С течением времени в некоторые дома стало возможно зайти, неведомая защита "мой дом - моя крепость" с них спадала. Может быть из-за того, что понемногу умирали их, находящиеся где-то далеко, хозяева?
   Отец человека не знал.
   Но ему нравилось вышибать ворота, калитки, а потом двери домов и входить в них. Именно в одном из них, в том, в котором он вышиб окно, а не дверь, он и нашёл кувалду, которую нёс в руке. Чужие дома были обставлены похуже, чем его. Всё-таки многие жили тут, как на даче, а дачу обставлять хорошо не очень-то принято. Заходя в чужой дом, отец человека чувствовал себя так, словно приходит к кому-то в гости.
   Он прошёл до самого конца посёлка и остановился возле магазина. Продавщица, уже пристроившаяся на крылечке, посмотрела на него с лёгкой подозрительностью, её толстое лицо напряглость, но она всегда так смотрела.
   - И снова пришёл, ишь ты.
   Отец человека кивнул и подошёл ближе.
   - Ну, как ты?
   - Не изменилось ничАго, - медленно произнесла она, глядя прямо на Луну и щурясь. - Плачу вот, плакать хочется... А ты как?
   Вздохнув, отец человека примостился рядом с продавщицей на крылечке. Оно почему-то было нагретое. Как будто на него светило яркое летнее солнце.
   - А я как... - ответил отец человека, сложив ладони на рукояти кувалды, упёртой в землю. - Скажи мне, вот бывало у тебя так, что снится тебе сон, а потом тебя резко будят и ты свой сон забываешь?
   Продавщица быстро кивнула, тряхнув щёками.
   - Ну вот, у меня именно такое сейчас, снилось что-то, а вот не помню что.
   - Хорошее-то снилось?
   Улыбнувшись, отец человека спокойно и сладко выдохнул, потянулся ногами до хруста в пальцах, и, склонив голову немного набок, сказал:
   - Конечно, хорошее. Не вспоминал бы иначе.
   - Так может жена?
   За время, что отец человека жил один, без сына, он уже успел рассказать продавщице кое-что о себе, в том числе и то, что он убивал людей вместе с женой.
   Там отреагировала спокойно, заявив лишь, что всегда что-то такое подозревала, дескать, нормальные люди куда попало по ночам не ездят.
   - Может и она... - в памяти отца человека возник её образ, ласковый и нежный, её бархатистая кожа, её упругая грудь. Душу его обволокла горечь тёмного шоколада. Приятная, но всё-таки горечь. - Вот зачем заставила о ней подумать? Э-э-эх, ты, карга старая...
   - Сам ты старый! Тьфу! - продавщица плюнула наземь, но, посмотрев на неё, отец человека увидел, что она улыбается. - Сам-то будто молодой, у-у-у-у!
   Продавщица ткнула его кулаком в бок, а он расслабленно качнулся, словно бы удар был сильным.
   - Я думаю, что мне сын снился.
   - Сы-ы-ы-ын? Он же тебя... - продавщица красноречиво растопырила пальцы ладоней.
   - Так ведь не просто же так, да? Он, конечно, скотина, но не поэтому.
   - Так почему же тогда?
   Отец человека, опёршись на кувалду, словно на трость, поднялся с крыльца и глубоко-глубоко вздохнул. Ответа на вопрос продавщицы у него не было.
   А та повторила:
   - Почему?
   - По кочану, - буркнул отец человека и двинулся назад к домам.
   Вопросы продавщицы заставили его мозг работать, раскрыть какие-то остатки сна, не выветрившиеся, не переработанные в другие, более или менее важные мысли.
   Отец человека вспомнил, что ему снилась битва, но очень странная, потому что первая происходила в каких-то знакомых ему местах, и дрался он в ней вместе с сыном, а другая, в которую перетекла первая...
   Словно бы щёлкнуло, и весь сон развернулся в голове ярко, как влажная от типографской краски картинка.
   ...вокруг была пустыня, мёртвая, как труп, который мог бы родить из себя, исторгнуть всё живое, что в нём было, и стать окончательно мёртвым. Машина. Стояла машина. Отец человека, сидя за рулём, голый, поигрывал ножом, а его жена, такая же, какой она была в день их встречи, в лёгком платье, но на голое тело, прижалась к нему.
   - Я люблю тебя, - сказал Сергей и поцеловал её. Краем глаза он увидел, как по её бёдрам стекает его семя.
   - Я тоже тебя люблю, - жена посмотрела ему в глаза.
   - Катя, я...
   - Тише. Слышишь?
   Гул, гул приближался, уши закладывало от мощного басовитого беззвучия этого гула, и приближался он с обоих сторон. Светлый - с той стороны, где сидела его жена, и тёмный, с той, где сидел он.
   - Серёжа, ты должен мне пообещать...
   - Пообещать что? Что?
   Время истекало. Гул становился всё громче.
   - Пообещай мне, - говорила Катя, держа его за руки. - Не смотри на меня, когда всё начнётся, не смотри на меня!
   Сергей поцеловал её во влажные глаза и в шею.
   - Я сам хотел попросить тебя о том же.
   Он быстро натянул брюки и вышел из машины. Она вышла тоже, из своей двери.
   Они приближались. Многоголовый мрак, хохочущий и готовый рвать и терзать, бежал к машине, перед которой стоял отец человека, Сергей, а он понимал, что вот оно - то, к чему он готов, то, что от него и нужно. Шрам на шее Сергея зудил, он потёр пальцем стежки суровой нитки и двинулся к ним.
   С каждым шагом его тело пухло мышцами, венами, зубы удлиннялись, глаза становились добрее. Отец человека шёл, и был счастлив. Понимание, рефлексия. То, чего он достиг. Они будут смеяться, когда увидят его? Пусть смеются. Им не понять. Душа Сергея пела, несмотря на то, что заключалась в теле монстра с длинными мускулистыми ногами и ещё более длинными, сильными руками, с длинными когтями на пальцах.
   Ножом, который он держал в руках, Сергей быстро полоснул себя по щекам, давая простор увеличившейся челюсти. Он щёлкнул зубами, пустил злую слюну, и рыкнул:
   - Кто на меня?! Кто?!!
   Хохочущая тьма остановилась. Сколько их было там, волосатых, хвостатых, рогатых?
   Сжимая нож в руке, Сергей кинулся на них, рвать и убивать. Он был счастлив.
   Толковать сны - очень непросто, но этот был вполне очевиден, хоть и не во всех моментах.
   Битва с сыном...
   Отец человека потряс головой, чтобы отогнать мысли об этом, и остановился перед воротами одного из домов. Перехватил кувалду. Отлично. Как по заказу. Примерившись, он размахнулся и ударил по железным воротам. Те, сработанные хорошо, грохнули, завибрировали, но не открылись. В такт всему этому начала выть продавщица. Отец человека долбил, не обращая внимания, и не думая о времени, вообще не думая. Мысли о сне, хоть и со счастливой (почему?) концовкой, наполняли его странной тревогой. В основном из-за фигуры сына.
   Сын.
   - Ха-а-а-а-а-а!
   Толстый засов, на который были закрыты ворота, сломался. Измятая стальная дверь открылась. Отец человека вбежал внутрь, пробежал по асфальтовой дорожке, и с криком ударил кувалдой в дверь дома, выламывая её сразу же. Мокрый от пота, немного усталый, с гудящей из-за размышлений головой, он вошёл внутрь, дошёл до самой большой комнаты, где стояли старые, советского образца, диван и кресло, и уселся, вытянув ноги.
   Сын.
   Отец человека всё прогонял и прогонял в памяти открывшиеся ему подробности. Не встречу с женой, нет, не то, как он кидался на полчища тёмных монстров, будучи уже сам монстром, по крайней мере внешне, не странный шов на его шее, а что-то...
   - Сын.
   И снова это чувство. Отец человека только теперь понял, что оно в нём не от сна, сон тут ни при чём.
   Счастье - от мыслей о сыне.
   Словно бы фильм, кадр за кадром, отец человека прокрутил в голове нужную часть сна, и понял, что испытывает гордость. Они вдвоём, отец и сын, дрались вместе, и, конечно же, победили. Или были близки к победе, по крайней мере.
   - Ха! Ха... ха... Нет... не хочу... - отец человека не хотел, не хотел закрывать глаза, потому что знал, что в темноте под веками снова возникнет другой образ.
   Не сына, жены.
   И теперь, со всеми этими, из ниоткуда взявшимися, чувствами, ему невозможно было понять, кто же ему всё-таки дороже, его сын или его жена? Он любил и его и её. И ненавидел и его и её. Её - за то, что умерла, покончила с собой, бросила.
   А сына - за что? За что? Было за что. Это главное.
   И как же, почему же, откуда же взялась эта любовь к нему?
   Отец человека закрыл глаза.
   - А вы, я погляжу, сегодня без костюма.
   - Нет-нет-нет... пожалуйста... нет...
   Воображаемый сам себе отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза, лишь бы не смотреть, лишь бы перетерпеть, лишь бы это всё прошло, лишь бы...
   - Рассвет полон мечтаний, и их очень много...
   - Нет-нет-нет, пожалуйста!
   - Которая из них моя?
   - Нет, не надо, я не хочу, не хочу, я твой и только твой!!
   - Которая из них мечта, что лучше остальных подходит мне? Ведь много их здесь так, как звёзд, а звёзд... ты погляди, как много звёзд! Так много звёзд... их слишком много здесь, любимый.
   - Пожалуйста...
   Отец человека не открывал глаза, даже когда почувствовал, что мягкая ладонь жены коснулась его бороды.
   - Я не хочу его любить, не хочу, не хочу, это из-за него, из-за него, это он виноват, что тебя со мной нет, я не хочу, пожалуйста, прости меня, прости-прости-прости-прости...
   А она, как и в тот раз, давно, пела, стоя на сцене бара, где играли только лучшую музыку на свете - боссанову, пела, всё пела и пела эту песню, стоя рядом с ним.
   И терпеть это отец человека не мог.
   Всеми силами, что у него были, он пытался, пытался заставить себя мыслить как раньше, но и это тоже сделать не мог.
   - А-а-а-а-а!
   Лишь бы больше не слушать этого, лишь бы больше не чувствовать ничего, отец человека подскочил, и, разбежавшись, ударился, что было сил, головой о стену. От сильного удара он потерял сознание и упал на пол с улыбкой наркомана. Ведь ему снова снился тот же сон.
   За те несколько минут, что отец человека был без чувств, сон этот снился ему несколько раз подряд, и теперь, не скованный цепью собственных комплексов, отец человека улыбался во сне и из под его век текли слёзы.
   Бесконечный бой рядом с сыном, а после - любимая жена, и снова бой, то, для чего он был... для чего он был что? Смысл ускользал, за него не удавалось схватиться, но отец человека знал: смысл есть, и заключается он в том, чтобы драться, и если он неясен, то это лишь пока.
   Он снова проснулся довольным и счастливым. На первую пару минут. После на него опять нахлынуло осознание, и счастья как не бывало.
   - Блядь...
   Отец человека поднялся с пола и потёр гудящий лоб. Шишка. А чего ещё можно было ожидать?
   Боль в голове заглушала всё, и особенно то, что плач продавщицы затих внезапно, оборвался. Не слыша этого, отец человека подошёл к дивану, подобрал кувалду, и вышел из дома, тяжёло переваливаясь, опираясь на рукоятку. Было неудобно, кувалда была коротковата, но идти без неё отец человека не мог - его подташнивало.
   - Хм?
   Лишь выйдя из дома он понял, что плач не слышен. Такое уже случалось, ведь продавщице нужно было спать, но днём она всегда выла не прерываясь, замолкая лишь тогда, когда он, отец человека, с ней говорил.
   А сейчас - молчала.
   Отец человека обеспокоенно поморщился, хотя, может и от боли, а затем быстро, насколько мог, пошёл назад к магазину.
   Ещё издали он увидел, что продавщица вжалась в угол крыльца, к стене магазина, так, словно глядит на что-то со страхом и болью, но из-за домов не было видно на что она смотрит.
   Выйдя, наконец, из-за домов, отец человека и сам увидел. Что-то чёрное и большое, достаточно большое, чтобы быть видным даже на границе горизонта, медленно поднималось, заслоняя небо. И от железнодорожной платформы, прихрамывая, шёл к магазину человек. Продавщица молчала, ошарашенно переводя взгляд с человека на чёрное, страшное, а потом назад на человека.
   Человек шёл сначала очевидно к продавщице, но, увидев отца, двинулся уже к нему, и тот, подавив улыбку, почувствовал, что его ладонь сжимается на рукояти кувалды.
   Оставившись напротив своего отца на расстоянии вытянутой руки, человек быстро осмотрел его с головы до ног.
   - Бороду отрастил, - сказал он. - Ишь ты...
   Отец в ответ кивнул, и вышло у него это неуверенно, потому что он никак не мог понять, бояться ли ему сына или нет.
   - Сколько времени прошло? - спросил он. - Я уже и помнить забыл когда ты ушёл...
   - Много, - ответил человек.
   - Ты изменился.
   Отец человека никак не мог избавиться от ощущения, что видит перед собой совершенно другого человека, что это не его сын. Нормально ли, сказать про уже взрослого человека, что он, вернувшись из долгого путешествия, позврослел? Отцу человека казалось, что нет.
   Но тут нельзя было сказать иначе. Человек не просто казался иным, он выглядел иным. Хромота, мускулистое, мощное сложение, сильные руки со сбитыми костяшками. И, конечно же, глаза.
   Отец человека посмотрел в глаза сыну и его чуть-чуть не затянуло.
   - Ты чего? - а человек просто смотрел на отца, как смотрел всегда и на всех. - Эй?
   Он сам не заметил, как сделал первый шаг к сыну, а после ещё один, и кинулся на него, чтобы обнять.
   Человек не знал, что сказать. Он ожидал чего угодно, но не такого.
   - Эй... ты... ты чего это... Да ладно, ты...
   - Пойдём, - отец человека, резко, как и обнял, отпрянув, взял человека за руку и потащил в дом, дверь в который выбил. - Пойдём, пойдём скорее, сядем, я... - он мотнул головой, чтобы заглушить желание плакать. - Идём.
   Человек молча похромал за отцом. Продавщица смотрела на эту встречу совершенно без удивления, и чаще даже отворачивалась, чтобы повнимательнее вглядеться в чёрное, приближающееся из-за горизонта.
   Оно приближалось или нет?
   Продавщица прищурилась, чтобы видеть лучше, но никак не могла сказать. А потому она пожала плечами и снова зашлась в плаксивом крике.
   Что же до человека очень удивило, что отец ввёл его в чужой дом, но он не стал ничего говорить. Впервые за всю жизнь он видел отца в таком состоянии, и, самое главное, эти странные объятия...
   - ...поражают. Он никогда такого не делал, - прошептав это так, чтобы отец не услышал, человек снова умолк.
   Отец уселся на кресло, указав рукою человеку на диван.
   - Неудобные, - сказал человек. - Хуже, чем у нас.
   - Я... я не хочу идти домой, - произнёс отец человека. - Мне кажется, я не дойду. Я...
   - Что это у тебя? Шишка? - оборвал его человек. - Откуда? Ты что, с кем-то подрался?
   - Нет, нет, я случайно, я...
   Человек нервно поморщился. Потерянный взгляд отца, который блуждал туда и сюда по комнате, и это раздражало.
   - Почему ты не бреешься?
   - А что, нужно?
   Человек покачал головой.
   - Тебе не идёт.
   - Не идёт...
   Отец человека улыбнулся, тоже очень потерянно, словно вникуда.
   - Тебя очень долго не было, - тихо сказал он. - Я скучал.
   Секунд с двадцать подумав, человек ответил:
   - Я тоже скучал, - фраза оставила на языке гадливое ощущение лжи, хотя ложью не была. - Столько всего произошло. Вот уж не знаю, как мне всё это тебе рассказать. Я нашёл друзей, много где побывал. Даже умер один раз, вроде бы.
   - Умер?
   Человек кивнул.
   - А потом ожил. Как и ты, наверное. И у меня уже было это тело. Сейчас я к нему привык, но раньше, хах... - он криво улыбнулся и резко сменил тему. - Видел бы ты, во что превратился город!
   - Во что же?
   - Там... Знаешь, сначала он был очень необычным. Словно бы кусок старого мира остался, почему-то, словно над ним всё ещё не Луна светила, - человек указал пальцем в потолок. - А солнце. Но потом всё стало так, как и должно быть. Выбраться было трудно. Извини, я не принёс еды.
   - Еды... - повторил отец, так же блуждая взглядом, как и пять минут назад, в начале разговора. - Да какая же тут еда... я же умер и ожил, зачем она мне?
   - Раньше ты ел как не в себя.
   - Раньше было раньше, - первый раз за всё время отец прямо посмотрел на сына и слабо улыбнулся в бороду. - Многое изменилось, не считаешь?
   - Ой, блядь, да может хватит уже? - человек только через секунду после того, как выпалил это, понял, что он сказал это вслух.
   - Что? - тихо произнёс отец
   - Я говорю, - послушно сказал человек, - может быть ты перестанешь уже это всё? Борода эта, сидишь тут как престарелый дедушка! Ещё и обнял...
   - Да я же...
   Человек поднялся с дивана. Внутри у него всё бурлило, а костяшки зачесались в буквальном смысле.
   И этот сидящий перед ним худой старик, похожий на бомжа, его отец?
   - Ты... ты что, правда не понимаешь?! Что ты несёшь? После всего, что ты сделал, ты ведёшь себя... вот так?! - человек задыхался от того, что тараторил и никак не мог вытараторить главного, того, что его томило. - Да ты же... ты же - это не ты!
   Отец даже не поднялся с кресла, вяло постукивая пальцами по кувалде.
   - Я... - произнёс он, но замолк тут же, и человек не видел причин для этого. - Я... Я просто скучал по тебе, я много думал о тебе, о Кате...
   - Заткнись!
   Человек рванулся вперёд, но ногу дёрнуло болью и он остановился.
   - Заткнись, говорю тебе! Я... тьфу!!
   Сплюнув на пол, человек похромал из помещения наружу, вышел на улицу, и пошёл к дому.
   Отец человека остался сидеть на полу в чужом доме.
   - Я очень много думал обо всём. О тебе. О Кате. О себе тоже. Я... зачем же ты пришёл? - шептал он, глядя в пол. -Почему же ты ушёл? Лучше бы ты и не возвращался. Лучше бы я жил так, как жил, без тебя, забыл бы тебя, и просто помнил, что была когда-то у меня Катя, а у неё был я, и просто в один момент её не стало... Что её не стало не из-за тебя, не ты виноват, не ты, не ты, что не ты...
   Отец человека шептал и шептал, глядя в пол, и может из-за того, что выходил у него своеобразный речитатив, а может просто слишком много было переживаний, он сначала просто закрыл глаза, потом сознание его стало туманиться, и, в конце концов, он уснул.
   К этому моменту человек уже доковылял до дома.
   Ноги у него болели нещадно.
   - Странно... - он опёрся на забор, перед тем, как войти в свой двор. - Пока шёл - не болели, а сейчас начали.
   Особенно ныла та часть, куда человека ударил Турбо Райдер. Человек уже начал немного жалеть о том, что не захотел доехать сюда на машине, но, конечно, это сожаление не было настоящим.
   Дом. Вот он, дом. Осталось лишь войти.
   И человек, обернувшись, чтобы посмотреть, - далеко ли? - на ползущий чёрный силуэт, вошёл.
   Едва ступив во двор он сразу ощутил, как ему легче дышится, спокойнее чувствуется. Переживания об отце...
   - ...из-за него.
   О том, что это чёрное нечто преследует..
   - ...не хочу.
   Все они отложились на задний план сами собой, перестали казаться серьёзными и утомлять. Проблемы - так и пусть подождут.
   Человек медленно шёл по двору, касаясь руками то стены дома, то деревянного заборчика, то старого, высохшего куста, а порой садясь на корточки, чтобы щипнуть с земли немного земли, растереть, подкинуть в воздух и смотреть, как она оседает. Пусть серая и гнилая, но невесомая, воздушная, медленно падает, танцуя хлопьями-хлопышками в воздухе, как могло бы танцевать птичье перо.
   Смотря на падающие крупинки, человек поймал себя на мысли, что ему неловко перед отцом. Образ отца возник у него в памяти. Не тот, который был раньше - сильного, уверенного, жестокого, а того, который появился перед ним сейчас - бородатого, всего в своих мыслях, сломленного? Или не сломленного, а сожалеющего?
   Человек никак не мог понять. Ему стало не то, что неловко, а даже немного неприятно. Но он откинул эти чувства. Хоть и с трудом.
   Отдых. Ему отдыхалось. Он не хотел это прерывать.
   Так, идя по двору, останавливаясь, размышляя, человек дошёл, наконец, до дома и вошёл внутрь.
   И всё лишь усилилось.
   Нахлынуло не о плохом, а только лишь о хорошем.
   Человек вошёл лишь на веранду, но он уже сразу вспомнил то, как бегал по ней ребёнком, как гонялась за ним мать и взмахивала, будто бабочка крыльями, полами халата, а отец смеялся.
   Как после, школьником, он ходил в школу, а мать встречала его после, у ворот, и провожала в дом.
   - Ведь было же всё это, было? Правда же? Почему я не помнил этого раньше...
   Человек всем телом ощутил, как дом сжимается вокруг него, но сжимается по-доброму, как будто пытаясь обнять. Он повёл плечами. Конечно же, ничего вокруг него не сжималось, но эти ощущения были столько реальны.
   Проходя мимо зеркала, человек посмотрел в него на себя.
   Рост такой же, какой и был.
   Нет живота, нет ни капли лишнего жира, всё то, что должно быть.
   Руки очень сильные, костяшки очень набитые.
   Такими же остались лишь глаза.
   Человек прикоснулся к своему лицо в зеркале, поверхность была холодной. Затем уже к коже лица. Холод быстро исчез. Тепло. Кожа оказалась тёплая.
   - Это я? Это правда я?
   В настоящем зеркале все изменения казались такими реальными и свежими, словно произошли вчера.
   С трудом, с огромным, человек заставил себя оторваться от зеркала. Он шёл по дому, обходя комнаты, и, вот уж странность, он не чувствовал, что вообще уходил отсюда. Человек даже не задумался о том, что отец ничего не переставил в доме, восприняв всё как должное.
   Последней комнатой, в которую зашёл человек, была спальня.
   Бывшая комната родителей. В ней тоже всё стояло на своих местах, и, проходя мимо фотографий отца и матери, человек по привычке стёр с них пыли, с отцовской и с той, на которой мать была похожа на Веронику Лейк, но с чёрными волосами.
   Открыв старый шкаф, человек увидел, что в нём всё точно так же, лишь только некоторые из вещей отца пропали со своих мест. Оно и понятно. А в остальном - всё тот же запах, всё тот же покой. Человек закрыл глаза и глубоко вдохнул. Стиральный порошок, средство от моли, немного пыли, тепло, уют, покой, ласка, прикосновение её рук к голове, "иди сюда, маленький мой". Человек открыл глаза. Сердце его защемило от того, сколь всё вокруг него было своё, родное. Вещи, конечно, но вещи, которые помнили времена, когда всё в этом доме были хорошо.
   И человек буквально чувствовал, как эманирует этого накопленное когда-то "хорошо", как оно распыляется и заполняет всё-всё-всё вокруг него, и даже его самого заполняет, просачиваясь внутрь через кожу.
   Дом.
   - Мой дом - моя крепость.
   Человек подошёл к окну, сдвинул занавеску и посмотрел на чёрный силуэт в небе.
   Ещё далеко. Ещё нормально.
   От окна человек подошёл к кровати и лёг не раздеваясь. Ему не очень хотелось спать, но теплота и уют места убаюкивали, и он сам не заметил, как уснул. Уснув же, уже бессознательно, со спины он перевернулся на бок, свернулся в комок, и сунул ноготь большого пальца правой руки в рот. Так он и спал, держа его во рту, как младенец соску.
   Так они и спали, убаюканные, человек - покоем дома, а его отец - слишком тяготными размышлениями и необходимостью выбирать. Продавщица, как чувствовала, даже плакала и стенала тише, чтобы не будить их. Она знала, что им обоим нужно поспать.
   А чёрное нечто приближалось. Медленно, но верно, оно двигалось, словно какая-то образующаяся в небе гигантская опухоль, образовываясь не просто, а в конкретном направлении.
   И хотя человек считал, что движется это нечто медленно, да так и было поначалу, но оно всё-таки ускорялось.
   Небыстро. Совсем небыстро.
   На шаг или два быстрее с каждым сделанным, но всё-таки.
   И поэтому, когда человек проснулся уже через несколько часов и выглянул в окно, то увидел он там, что эта чёрная опухоль гораздо ближе к нему, чем он полагал.
   - Блядь, - ругнулся он, протирая глаза. - Блядь, блядь!!
   Человек выбежал из дому и побежал к магазину.
   - Отец где? - крикнул он ещё на подходе.
   Продавщица замолчала, кашлянула в кулак и медленно ответила:
   - В доме-то, куда вы ушли. Он ишша не выходил.
   Человек побежал к тому дому, и даже не ответил на осторожный продавщицын вопрос:
   - А это что к нам летит такое-то?
   С топотом вбежав, человек увидел своего отца спящим на кресле, опустившим подбородок на грудь. Ещё рот его был открыт, а нижняя губа оттопырена.
   Совершенно не похож на самого себя.
   - Эй, - сказал человек. - Просыпайся давай. Проснись!
- А... что?
   Отец задвигался, закрыл рот, почавкал пересохшими губами.
   - Что ты... что ты хотел?
   Человек молча подошёл к окну и указал рукой.
   Отец проследил снулым взглядом до чёрного в небе и спросил уже более бодро:
   - Вижу, и что это?
   А человек ответил ему:
   - Это - Город. И у нас с тобой проблемы. Он очень близко. Послушай.
   Они оба замолчали. Им обоим, в абсолютной тишине, не нарушаемой даже стенаниями снаружи, теперь были слышны ритмичные шумы:
   БОМ-М-М!
   БОМ-М-М-М-М-М!
   БРУМ-М-М-М!
   БАМ-М-М-М!
   - Что это? - опять спросил отец человека, поднявшийся уже с кресла и тоже стоящий у окна. - Какой город?
   - Тот, в которым вы с матерью жили.
   БОМ-М-М!
   - Так что это?
   - Не догадываешься? Это он сюда шагает... - человек с явным удовольствием смотрел на отца, видя, как в глазах того появляется хоть что-то ещё, кроме слабости и путаницы их первой, после долгой разлуки, встречи. - Давай, - продолжил он, - я тебе всё объясню.
   Отец смотрел в окно, и казалось, что он не обращает на приближающийся город внимания.
  
   Фермы и хутора тут и там всё ещё встречались человеку километров так десять, пока он шёл от города в направлении дома. Он не знал точно, где дом, но шестым, или каким иным, чутьём, ощущал, куда ему надо идти.
   Люди попадались ему часто. Большинство из них, кто-то на машинах, кто-то пешком, ехали к городу. Те, что следовали из него, каждый раз, проезжая или проходя мимо человека (из-за хромоты обогнать его было просто), оглядывались на него и смотрели. А некоторые говорили.
   - Беги так, чтобы я тебя не нашёл!
   Или же:
   - Убегай-убегай!!
   Некоторые откровенно угрожали:
   - Найду! Найду вас обоих, тебя и отца твоего, оба ответите!
   Герберт, конечно же Герберт.
   И человек старался идти так быстро, как мог, потому что понимал, что Герберт просто так его не отпустит.
   Край лесов, лугов и зелёных (раньше, до того, как земля сгнила) полей скоро изменился на старую асфальтовую трассу, а после неё на степь, почти как та, которая была там, где человек встретил старика-коня, но без соляных залежей.
   Именно тогда это и случилось. Человек хромал себе и хромал, когда сзади раздался глухой треск, и дрожь пошла по земле во все стороны вместе с трещинами.
   Человек обернулся.
   Чтобы увидеть как Город поднимается.
   Он, уже бывший на горизонте, медленно поднялся, издали казалось, что всего лишь на ноготь, или меньше, а потом упал.
   Грохнуло так, что у человека заложило уши, а земля затряслась настолько, что он не удержался и упал.
   Снова вокруг всё затрещало - Город опять начал подниматься. Человек, не вставая с земли, смотрел, как тот медленно, идёт вверх, отрываясь всё сильнее и сильнее. Это могло показаться какой-то аномалией, иллюзией восприятия, но ей не было. Город и правда взлетал.
   Оторвавшись от земли окончательно, он остановился. Завис в воздухе. Медленно, ещё более медленно, чем с подъёмом его ввысь, вниз, от того участка земли, на котором располагался Город, пошла какая-то нитка, словно неведомый паучок, притаившийся под город, на его днище, спускал её вниз.
   Человек к тому моменту уже торопился, быстро шагая по степи, но каждый раз, стоило ему оглянуться, он видел, что ниточка эта становится всё длиннее, и, что более важно, другие такие же ниточки, три, тоже появились на днище города.
   Они опускались медленно, и человек успел покрыть порядочное расстояние, прежде чем всё они опустились вниз, под город, очевидно, до земли, стали гораздо толще, чем были раньше, и до ушей человека начало долетать то самое:
БОМ-М-М!
   БАМ-М-М-М-М!
   БОМ-М-М!
   БУМ-М-М!
   Человек не знал, что это такое, но постарался ускорить шаг, тем более, что оглядываясь, он видел позади уже не только город с четырьмя нитями, а ещё и какое-то облако пыли, тоже, поначалу, маленькое, но оно увеличивалось в размерах всё быстрее и быстрее.
   Поначалу человеку стало страшно, но после он разглядел что-то красное в клубах, и понял, кто это едет.
   Красная машина, с хищными очертаниями, на полной скорости пролетела мимо человека и остановилась, резко затормозив, проскользив боком, оставляя глубокий след колёс на гнилой земле.
   Её двигатель затих, фары потухли.
   Из машины вышел Турбо Райдер и кашлянул в кулак.
   - Ну и пылища же тут, дружище.
   - Ага... - ответил ему человек, тяжело дыша. - Тебе не жарко? Косуха, перчатки...
   - Краги, - важно поправил Турбо Райдер. - Они называются краги. Нет, мне не жарко. А ты чего бежишь? Спешишь куда?
   Человек указал на город.
   - А-а-а, - сказал Турбо Райдер так, словно только что заметил. - И правда. Я мимо него проезжал, они меня не видели. Никто не захотел уйти оттуда, представляешь? Ну я и подумал, что поеду куда-нибудь в другое место. А тут ты.
   - Ты был там? И что это такое? Что там происходит с Городом, что делает Герберт?
   Человек тяжело дышал, растирая гудящую мышцу, которую ему отбил Турбо Райдер, а тот, качнув головой, ответил так, словно говорил о чём-то вовсе незначительном и ерундовом:
   - А, - он махнул рукой. - Этот придурок отрастил городу ноги, представляешь? Как бы тебе получше описать...
   Тот, кто был бы рядом с городом, хотя бы как Турбо Райдер, на машине, а то и вовсе среди домов, увидел бы нечто удивительное, и даже совсем не то, что город шёл, переваливаясь, на четырёх ногах, как беременная толстая кошка, или какая-то странная самодельная уродливая, но цепляющая взгляд машина, механизм.
   Нет. Совсем не то.
   Стоящий под городом смог бы услышать, а, будучи в городе, и увидеть парад. Вышедшие наружу, на улицы, люди, топали маршировали на одном месте, не двигаясь с места и улыбались, скалились.
   И Герберт, стоя на верхушке мэрии, уже не в кабинете, а на крыше, тоже маршировал вместе со всеми, улыбаясь, в отличие от людей искренне, и взмахивая правой рукой, задавая темп и ритм людям.
   - Раз! Два! Раз! Два!
   Взмахивая руками, мужчины и женщины топтались на одном месте, и сила их марша переходила в асфальт, а из асфальта в ноги города.
   БОМ-М-М!
   БОМ-М-М-М!
   - Улыбаемся! Шире! Шире! Ха-ха-ха!
   Герберт, стоя на верхушке, приплясывал от счастья и удовольствия, а город ходил ходуном, переваливаясь с одной ноги на другую, и двигался вперёд, постепенно ускоряясь. Он не мог перейти на бег сразу. Ноги ещё не были закончены. Им требовалось окрепнуть, нарастить мощи, да и ещё удлинниться, опять же. Поэтому город никуда не спешил, точнее, никуда не спешил Герберт.
   - Ха-ха-ха, ух-а-ха-ха-ха!
   Он взмахнул двумя руками и, колыхнув животом, прыгнул вниз, точно приземлившись прямо между людьми, никого не задавив и сам не получив повреждений.
   Люди мгновенно разошлись в стороны, давая ему место.
   Герберт замаршировал вперёд, карикатурно работая уже не только правой рукой, а обоими сразу.
   - За мной! За мной! Ха-ха!
   Его смех отразился от стен домов, был подхвачен крышами, и люди, до того улыбающиеся лишь по криказу, переглядывающиеся друг с другом, вдруг поняли, что им в самом деле весело и хорошо.
   Герберт развернулся и замаршировал спиной вперёд, подняв обе руки вверх, делая ладонями направляющие движения к себе.
   Смешинка с его глаз и губ передалась толпе.
   - Ха... Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ах-ха-ха! - первой закатилась милой внешности девушка с короткими волосами, и Герберт кивнул, глядя ей в глаза.
   И всех как прорвало, смех хлынул из людей, и теперь уже искренний, настоящий, громкий, заглушающий даже топот ног города, даже крики тех, кому не повезло внизу быть раздавленным.
   Герберт домаршировал до ворот и сделал резкое движение рукой. Ворота вышибло, они открылись с треском, и в открытые ворота хозяин города указал пальцем.
   - Видите его?!
   Никто не мог видеть человека, который был слишком далеко, недоступный даже взгляду Герберта, но он всё равно указал, и люди всё равно ответили:
- Да-а-а-а! Да-а-а-а-а-а-а-а-аха-ах-аха-ах-аха!!!
   - Так за ним! За ни-и-и-и-м!
   - За ни-и-и-и-м!
   Герберт побежал назад, сначала по земле, а потом по головам и плечам людей, и мэрия, к моменту, как он добежал до неё, уже опустилась вниз, и перестроилась, составив лестницу, по которой Герберт вбежал наверх.
   Он удобно устроился на кресле, а стены вокруг него сошлись, но уже в другой форме, чем раньше. Мэрия теперь не торчала как кривой клык, а своей образным подобием пирамиды, остроконечной шапки.
   Ни Герберт, ни люди, не заметили, как красной молнией внизу промчался Турбо Райдер на своей машине. Ему не нужно было даже глядеть в зеркало заднего вида, чтобы понять, что происходит.
   Турбо Райдер улыбнулся - во даёт!
   Прибавив газу, он вырвался вперёд и встал перед городом так, чтобы поднимаемые его машиной клубы пыли прикрыли открытые ворота. Город замедлил ход, пусть и немного, так, что Герберт даже этого не заметил, но, всё-таки, город шёл медленнее.
   И когда уже невозможно было скрывать, Турбо Райдер вдавил педаль в пол и доехал до человека, чтобы рассказать ему то, что увидел.
   - Вот так, - сказал он и большим пальцем правой руки стёр с зеркальной поверхности очков пылинку. - Я думаю, что если ты поторопишься, то уже скоро придёшь домой. И может даже успеешь отдохнуть, перед тем, как туда дойдёт город.
   - А ты? - спросил в ответ человек. - Может быть ты меня довезёшь? Я не могу идти быстро из-за тебя! Это ты отбил мне ногу!
   - Что? Ох-хо-хо! - хохотнул Турбо Райдер и потряс указательным пальцам в воздухе. - Ты же сам отказался, помнишь?
   Снова расхохотавшись, на сей раз издевательски, Турбо Райдер прыгнул в машину, и человек не успел ничего сделать, как его обдало пылью, кусочками земли, и машина умчалась вдаль, где и растворилась в серых клубах.
   - Мудак.
   Человек сплюнул на землю, потёр ногу, и двинулся вперёд. К тому же, ему уже начало казаться, что он в самом деле видит впереди железнодорожную платформу.
  
   Всё это время отец внимательно слушал рассказ человека, и ни разу его не прерывал. Лишь под конец он задумчиво произнёс:
   - Вот оно, значит, как. И ты не придумал ничего лучше, чем привести сумасшедшего вместе с его подручными сюда?
   - Что ещё мне оставалось? - нервно ответил человек, постукивая пальцами по подоконнику - Я не знал, куда ещё бежать. А тут дом. И ты.
   - "И я"? - переспросил отец. - Что ты имеешь в виду?
   Человек замялся.
   Просто та сказать, что он надеялся, что отец ему поможет, он не мог, тогда как тот смотрел на него немного грустно, но с какой-то хитринкой.
   - Так что же?
   Человек всё ещё не отвечал.
   Отец человека вздохнул и посмотрел в окно снова.
   Город приближался, топанье становилось громче.
   Отец человека, сунув руку за спину, нащупал там нож. Ещё минуту назад его там не было, но, вот, он просто стал нужен.
   - Смотри... - лезвие поблёскивало, острое, казалось, способное резать лучи, но кое-где присохли куски старой крови. - Когда тебя не было - я выходил как-то раз погулять, убил двоих. Там ещё девочка была... - отец человека хмыкнул, глядя, как вытянулось лицо сына. - Я с ней ничего не делал. Спасти тоже не успел, впрочем, от этих двоих... А после думал долго о Кате.
   - Даже и не смей...
   - Иначе что?
   Человек спиной навалился на подоконник. Сердце его застучало быстрее. Сзади, в поясницу, ткнулась ручка молотка.
   - Я долго думал о том, что было у нас с ней, почему она умерла... знаешь, - отец человека направил нож на сына. - А ведь это из-за тебя. Всё это из-за тебя было, из-за тебя она умерла.
   Выдавливая слова, словно прожёванное, через зубы, человек с трудом произнёс:
   - Ты её убил!...
   - Из-за тебя.
   Человек медленно протянул руку за спину и нащупал ручку молотка. Та будто сама ткнулась ему в ладонь и пульсировала, будто была эрегированной.
   Но тут отец человека, хмыкнув в бороду, опустил нож, хотя бы ради того, чтобы сын не видел его дрожащей руки.
   - Ты её убил!! - закричал человек.
   - Конечно, ведь ты же не знаешь, - ответил его отец спокойно, сжав ладонь на рукояти ножа до побеления пальцев. - Я же тебе не рассказывал. Говоря, что убил её, я не имел в виду, что буквально сделал это. Она повесилась, после того, как мы убили в последний раз. И сделала она это из-за тебя.
   - Врё-ё-ошь!
   Человек рванулся с места. Выдернул молоток из-за ремня, кинулся на отца, но тот отпрыгнул в сторону.
   - Вот и ты хочешь... - одышливо, но с усмешкой, сказал отец. - Ты хочешь... чтобы я тебе помог, хотя сам... сам хочешь меня убить?
   - Это не я!! - человек с силой ударил молотком по подоконнику, выпуская пар. - Это не я её убил!! Это ты!!! Ты!!! Что я мог сделать?!! Я даже и не знал, чем вы занимаетесь!!!
   - Всё изменилось именно после твоего рождения...
   Человек, взревев, снова ударил по подоконнику. Боль отдалась в руке. Ему было всё равно.
   - Ты... - произнёс он, не зная, что ещё сказать. - Ты... Да ты... Да иди ты на хуй!!!
   Он выбежал из помещения и похромал домой. Город приближался очень быстро.
   Отец человека так и стоял, сжимая в руке нож. Его разрывало.
   Ему хотелось идти туда, к сыну, сказать что-нибудь, извиниться.
   Но, меж тем, он чувствовал злое удовлетворение сказанным. Тем, что высказал наболевшее, тем, что не стал терпеть. Отец человека был спокоен, но всё равно, что-то сжавшееся внутри, - может, сердце? - разжалось, удовлетворение проходилось.
   На смену ему пришла грусть.
   - Я же... - прошептал отец человека, - я же правильно всё сказал, я же...
   Он закрыл глаза, представил себе бар, боссанову, поющую жену, но того, что было раньше, не возникло. Лишь промелькнули в темноте под веками какие-то картинки, обрывочные, путаные. И более ничего.
   - Но как же ведь... как же...
   Любовь к сыну. Любовь к жене. Два этих чувства смешались в отце человека, неотличимые. Впервые за очень долгое время ему на ум пришла мысль, конечно, уже раньше будоражившая его, но он всегда её откидывал.
   Отец человека подумал, что может быть проблема была не в нём? Ведь он правда любил свою жену. И даже не в сыне? Ведь он правда ничего не делал, он был ребёнком и ничего не знал.
   Может быть в ней, всё дело было в ней?
   - Кто же виноват... - задумиво произнёс отец человека. - Выходит, что никто...
   Совершенно один как по ощущениям, так и в реальности, отец человека вышел из дома и осмотрелся по сторонам. Продавщица скрылась в магазине и испуганно выглядывала из окна. Город приближался. Отец человека пошёл было домой, но уже на подходе увидел, что ворота закрыты. Он подошёл к ним, подёргал, хотел было стукнуть, но не стал.
   В конце концов, всё, что можно сказать, уже было сказано.
   Так отец человек и пошёл, куда вели его ноги, а вели они его, как оказалось к железнодорожной платформе. Там он и расположился, глядя на приближающийся город. И может из-за громкого топота городовых титановых ног, а может просто из-за тяжких раздумий, но отец человека не услышал, как некто подкрался к нему сзади и вырубил мощным ударом по затылку.
   В сознание он пришёл от того, что его тащили по чему-то, напоминающему асфальт. Отец человека не стал открывать глаза и выдавать себя, попытавшись сосредоточиться на том, что вокруг него, но толком ничего понять оказалось невозможно, кроме одного: топот шагов исчез. И пахло вокруг как-то иначе, совершенно не так, как на платформе.
   Вокруг было в общем-то тихо, и нарушалась эта тишина лишь невнятным говором толпы вокруг.
   После того, как асфальт сменился брусчаткой, отца человека протащили ещё немного и грубо бросили, так, что он ударился лбом.
   - Давай, вставай, - голос был властный, недовольный, но отец человека лежал, не открывая глаз. - Поднимите же его, ну!
   Его взяли за рубашку и рванули наверх, чья-то грубая рука вцепилась ему в волосы и задрала голову, кровь из разбитого лба струйкой потекла по лицу, расплываясь в пыли и пачкая бороду.
   - А-а-а-ай! - просипел отец человека пересохшим горлом.
   Он увидел, что стоит на городской плошади. Вроде бы на той, где он часто бывал в молодости, пока не переехал с женой сюда, но, вроде бы и не такой.
   И, конечно же, Герберт. Отец человека сразу узнал его, тот совершенно не отличался от того, как его описал сын.
   Высокий, полный, с немного вытянутым, но пухлым лицом, и красными губами, он, хорошенько рассмотрев отца человека, нервно вздохнул через сцепленные зубы и быстро выпалил:
   - Вы кого мне привели?
   - Так это жа...
   Герберт перебил горожанина с дубиной в руке, который оправдывался.
   - И-ди-от, - по слогам сказал Герберт, тыча пальцем горожанину в грудь. - Я сказал - найти человека. Ты знаешь как он выглядит. Или его отца - он похож на него, только старше. Может продавщицу, не знаю, какая-то толстая бабища, которая постоянно плачет. А это кто?
   - Так он на платформе сидел, Герберт! Мы и подумали, что...
   Он не договорил, потому что Герберт сделал шаг вперёд и ткнул его в грудь так, что тот осел на колени.
   - И-ди-от! Тебе нужно было привести... А вы привели какого-то бомжару!! А-а-а-ах. Ладно...
   Отец человека внимательно наблюдал, как бледное лицо Герберта покраснело от злости, но после опять стало обычным по цвету за считанные секунды.
   - Ну и кто ты?
   Голос у Герберта уже успокоился, но, взглянув раз в его глаза, отец человека понял, что достаточно неверного слова, чтобы он опять вспыхнул.
   Поэтому он ответил, пытаясь говорить как можно более мирно:
- Да я... Да просто... еды хотел, а мне не дали, выгнали... Там этот с ножом, и этот с молотком, а в магазине - так вообще, ну, я...
   - Не ври мне!!
   Герберт подскочил к отцу человека, встав близко-близко. При желании можно было учуять запах его злого пота.
   - Не ври!! Мне!!
   Он пучил глаза, скалился, обнажая белёсые, тошнотворные дёсны, а отец человека, отчаянно пряча глаза, старался не рассмеяться.
   И этого человека боится его сын?
   Этого, настолько привыкшего к молчаливой покорности своих подданных выскочку, который всего пару дней как у власти, но уже ожидает того же самого от остальных?
   - Да не вру я... пожалуйста, не надо, правда не вру! - отец человека прикрыл лицо ладонями, будто ожидая удара, а потом, опуская руки, ещё сильнее размазал кровь и пыль по лицу. - Да я просто еды искал, а там эти двое, один - старый такой, с ножом, второй с молотком, прогнали меня!
   Герберт, всё ещё тяжело дыша после крика, прищурился:
   - Кто прогнал?
   И отец человека быстро проговорил:
   - Тот, который старый, с ножом. С молотком на меня просто посмотрел и всё, зыркнул так - ух!
   Герберт покачал головой, но отец человека видел, что ответом он доволен.
   - Что ещё можешь рассказать про это место?
   - Да не знаю ничего... они там дома обыскивали, когда я пришёл. Я просто хотел еды...
   - Да хватит уже про свою еду!
   - А что же, да я что же, просто... ну...они дома там, выбивали двери! - заискивающе сказал отец человека, снова прикрывая лицо. - Я хотел поискать, это же не их дома, а они прогнали! Тот, который с ножом...
   - Да понял я уже, понял, замолчи...
   Герберт отошёл к странному, полуразрушенному зданию, которое у своего основания было широким, обычным, но чем выше поднималось, тем более сужалось, образуя своеобразную пирамиду.
   Отец человека, видя, как уверенно Герберт шёл в стену, не успел ничего такого и подумать, как здание вдруг вздрогнуло, и, потрёскивая, словно резиновое склонилось, давая повелителю города взойти на кресло-трон, что находилось на самой его верхушке.
   Герберт поудобнее устроился на кресле и расслабленно выдохнул, потом повёл головой в разные стороны, разминая шею.
   Толпа вокруг загомонила громче, тоже расслабленно, но всё ещё с напряжением. Чувствовалось, что они ожидают любой выходки от своего лидера.
   Но тот спросил достаточно миролюбиво:
   - Так что, знаешь, где живут-то эти двое?
   - Откуда же? - сразу откликнулся отец человека. - Они меня прогнали, а я...
   - Скажешь ещё что-нибудь про еду - голову проломлю, - Герберт шевельнул пальцем, из брусчатки площади легко, словно молочный зуб, вырвался камень, и остановился прямо напротив лицо отца человека. - Ладно. Всё-таки что-то ты нам сказал. Оба они здесь, так что... - дальше Герберт говорил уже обращаясь к тем, кто приволок отца человека в город, нескольким мужчинам, главным среди которых был кряжистый мужик с дубинкой. - Снова идите и ищите. Постарайтесь потише.
   - Так ведь, Герберт, уже не выйдет потише! Мы же уже пришли! - виновато проговорил мужчина с дубинкой.
   - Да знаю, что уже пришли! - нервно ответил Герберт, и мимоходом камень, что всё ещё висел в воздухе, отправляя назад, на его место в брусчатке. - Сами же такую возможность просрали, идиоты. Могли тихо, пока город шумит, прокрасться, так нет же... идите сейчас. Не найдёте - так просто шороху наведите, если что - я к вам подойду. Помните, - Герберт поднял вверх палец. - Либо человек, либо его отец - он старый, но выглядит почти так же, как его сын, только постарше. Вы поняли?
   - Конечно, Герберт!
- Ну так идите уже!
   Отряд быстро скрылся в толпе, а Герберт совсем уж обмяк в кресле, и здание, разогнувшись, вознесло его на самый верх. Люди ещё недолго постояли, но после их разогнал раздражённый голос, раздававшийся, кажется, отовсюду сразу:
   - И чего вы тут стоите? Быстро по домам!
   И люди хлынули с площади во все стороны. Один лишь отец человека, стоял, раздумывая, что же ему делать. Недавние рассуждения его уже не интересовали, и в голове крутилась лишь одна мысль - защитить сына.
   - Если уж кто моего сына и убьёт, то это буду я, - тихо произнёс он, исподлобья глядя наверх, где сидел Герберт.
   Внезапно отец человека вздрогнул от чьего-то осторожного прикосновения.
   - Сыночек, - старушка, или просто умученная жизнью женщина, аккуратно, указательным пальцем, постучала по спине отца человека, и, когда тот быстро повернулся, сразу же опустила руку. - Ты, болезный, есть-то хочешь поди?
   - И то правда, - ответил отец человека, аккуратно делая небольшой, почти незаметный шаг назад, чтобы в случае чего развернуться и бежать.
   - Так пойдём, а то Герберт-то наш тебя ишь как, а ты же, и-и-и... Я тут живу недалече совсем, пойдём?
   - Да мне отсюда бы поскорее...
   - Зачем? Ты же сам говорил, что есть хочешь, а теперича... или что, спешишь куда?
   Отец человека, глядя старухе прямо в лицо, дёрнулся было к ножу, но мигом задавил этот порыв. Поднимать шум прямо под носом у этого Герберта?
   Ничего не оставалось, кромем как ответить:
   - А и правда, пойдём.
   Старушка уверенно пошла вперёд, аккуратно лавируя между людьми, отец человека шёл за ней. Они заговорили выйдя с площади и пройдя в часть города, которую отец человека не узнавал.
   - Я вот чего понять не могу, мать, - сказал он, догнав старушку и идя с ней рядом, бок о бок. - Я же был тут, пусть давненько уже. Чего тут всё так изменилось?
   Ответ старушки был полон откровенной гордости:
   - Герберт - он же вона какой, хочет - здания двигает, а хочет - целый город!
   - И людей бьёт, - добавил отец человека, усмехнувшись в бороду.
   - А и бьёт! А и пусть бьёт! Оно может и к лучшему, что бьёт-то, если не бил, то как же иначе-то? В кулаке народ держать нада! - старушка, сжав кулак, потрясла им в воздухе. - В кулаке!
   - Да, мать, твоя правда, без кулака нашему народу никак, - Отец человека говорил, совершенно не скрывая иронии. - Скоро там уже?
   - Скоро, скоро, погоди!
   Старушка привела его в небольшой частный домик выглядевший так, словно бы он стоял на окраине, но вокруг всё ещё были дома и улицы. Горбясь, она подошла к двери, и, согнувшись, стала совсем уж ниже своего спутника. Полы её старого халата немного задрались.
   Отец человека оглянулся по сторонам и спросил:
   - А выйти-то отсюда как? Совсем этих мест не узнаю.
   - Да чего там... - старушка махнула рукой. - Видишь вон поворот? Оттуда идти прямо, там уже ворота видно!
   - Спасибо, спасибо...
   Отец человека уже хотел идти, но тут старуха открыла дверь настежь, и через дверной проём стало видно небольшой аккуратный чистенький столик с тарелками, какой-то шкаф, выскобленный добела, и, что самое главное, дверь в ванную комнату, тоже открытую, раковину, откуда капала вода.
   - Слушай, мать, - сказал отец человека потерев бороду. - А, это самое, умыться-побриться у тебя можно? Бритва есть?
   - Пошукай там, милок, вроде что-то осталось от мужа, я пока суп погрею! - женщина ушла на кухню, и, чиркнув спичкой, зажгла огонь.
   Отец человека "пошукал". Безопасная бритва, которую он нашёл, хоть и была его ровесницей, но со своим делом справилась, пусть даже ни мыла, ни пены для бритья тут не было, только холодная вода.
   Отец человека глядел в зеркало на старого себя, с чистым, выбритым, худым лицом. Ссадина на лбу исчезла вместе с бородой, будто смылась.
   - Ты скоро там? Готово уже! - позвала старуха, и отец человека вышел из ванной.
   - Иду-иду! - довольно ответил он
   Он понял, что она узнала его, сразу же, потому что она повернулась с тарелкой в руках и улыбалась, но, увидев его лицо, тарелку выронила, и схватилась руками за голову.
   - Тихо, - сказал отец человека, для наглядности прижав палец к губам. - Я сказал - тихо!
   Старуха маленькими шажками отступала назад и сперва тихо, но потом громче и громче, на одной ноте, как умственно-отсталая вела:
- ...а-а-а-а-А-А-А-А-А-А-А!!! - это превратилось в крик.
   Отец человека кинулся на неё коршуном. Ударил прямо в угол подбородка - старуха обмякла, отлетела, как кукла.
   - Дура, - сплюнул на пол отец человека и прищурился, вглядываясь. - Вроде жива...
   И тут пол затрясся, город задрожал, с потолка дома посыпалась штукатурка.
   От земли до неба раздалось громогласное:
- ТЫ?!? ТАК ЭТО ТЫ?!!
   Отец человека не стал бежать в дверь. Он рванул прямо в окно, закрывшись от стекла рукой.
   - ЛОВИТЕ ЕГО!!! ЛОВИТЕ!!!
   Люди уже высыпали на улицу, но отца человека просто так было не взять. Первый же, кто преступил ему дорогу, дородный старик, получил ножом в живот. Он дёрнулся назад, держась за рану, словно не веря, что отец человека это сделал.
   А тот уже бежал дальше. Он не обращал внимания.
   - Поворот... поворот... поворот!
   Так, что чуть не оторвались каблуки от ботинок, отец человека резко остановился, оглянулся по сторонам, и рванул бежать уже к воротам, которые виднелись совсем неподалёку.
   - ЛОВИТЕ ЕГО!!
   Ворота застонали, закрываясь, но створки их двигались очень медленно, словно в прошлый раз кто-то открыл их очень небрежно и повредил. Отец человека припустил вперёд ещё быстрее. Люди всё ещё бежали за ним, и их становилось всё больше, потому что они появлялись буквально отовсюду, и во мгновение ока улица, по которой бежал отец человека, стала полна.
   Толпившиеся, кричащие, тянущие руки со скрюченными пальцами, люди гнались, а над всем этим неслось:
- ДА БЕРИТЕ ЖЕ ЕГО!
   Ворота дрожали так, что едва-едва не слетали с петель.
   С диким грохотом одна створка захлопнулась, брызнув щепками.
   Осталась другая.
   Отчаянно уворачиваясь от пальцев и рук, отмахиваясь ножом, отец человека сделал последнее усилие, снова полоснул лезвием по чьим-то пальцам, и, одним мощным рывком, оказался снаружи.
   Тут же, будто до этого их держали, ворота с шумом захлопнулись, и тут же пошли назад, но снова очень медленно, будто их, опять же, кто-то удерживал.
   Отец человека увидел, что он от посёлка всего лишь в двух шагах, и всё понял.
   - Ты на моей территории! - хохоча, закричал он. - Ты на моей территории, говно!
   Что-то послышалось ему оттуда, из-за ворот, но совсем неразличимое в гомоне людей, бившихся о деревянные створки.
   - Да-да, - махнул рукой отец человека. - Соси хуй, мудила... ффух, - он отдышался, и, успокоив дыхание, снова заговорил, наклонившись к воротам. - Я сейчас к сыну пойду, твоим может передать чего?
   Из-за ворот грохнуло, снова громко и неразличимо.
   - Ну, ты уж извини, - отец человека показушно приставил ладонь к уху, - если я что не так понял. Но я что-нибудь с этим сделаю. Сын же рассказывал. Я же всё-таки маньяк.
   Отец человека улыбнулся, разведя руками, и быстро двинулся к посёлку. Блестящее, без единой соринки на нём, лезвие ножа поблёскивало в лунных фиолетовых лучах.
  
  
   10Десятая глава. Человек, его отец и Герберт
  
   Отец человек остановился перед первым домом, стоявшим у него на пути. Своеобразная граница входа. Сердце его постукивало быстро, горячо, его пульсирующие удары отдавались в ногах.
   Руки не дрожали. Отец человек повертел нож в ладони и, глубоко вздохнув, сделал шаг.
   Всё изменилось.
   Словно Луна накрылась пеленой.
   Словно время изогнулось в миллиард дуг и укусило само себя, потому что отца человека мгновенно, с этим сделанным шагом, захлестнули те старые эмоции, те старые чувства, те старые ощущения, но и новые не исчезли, они вобрали в себя старое, как масло обволакивает, но не растворяет, соль.
   Отец человека ощутил себя молодым, необузданным, горячим. Кровь пробежала по его телу волной от головы до ног, и большая её часть осталась в паху, откуда снова пошли по телу приятно раздражающие волны.
   Он ринулся бежать на полусогнутых ногах.
   Где же вы?
   Посёлок хоть и не был большим, но найти в нём пятерых человек - задачка непростая. Первого отец человека увидел лишь когда пробежал уже достаточно далеко вглубь, к домам, которые всё ещё невозможно было открыть. Отец человека увидел широкую спину горожанина и сразу же прыгнул в кусты, потому что горожанин обернулся, словно что-то почувствовал.
   - Ну же... ну...
   Он повертёл широким, как тарелка, глуповатым лицом, и развернулся, снова шагая вперёд, заглядывая то через один забор, то через другой.
   Отец человека аккуратно выбрался из кустов. Пошёл на полусогнутых, не наступая на камни или что-то шумное.
   Горожанин всё-таки заметил. В самый последний момент. Он снова повернулся. Но отец человека уже воткнул ему нож в спину. Движение было безошибочное. Нож пронзил почку. Горожанин вскрикнул и сразу осел. Он отключился от болевого шока.
   Отец человека сел ему на грудь и бил его в живот до тех пор, пока ему не надоело.
   Время идти дальше.
   Он снова побежал вперёд, и теперь уже его окровавленные руки слегка подрагивали. Кровь уже успела немного подсохнуть и слипалась.
   Второй рядом с третьим. Они шли парой, и отец человека нашёл их тогда, когда они ломились в магазин, а продавщица материла их из-за заваленного мебелью окна.
   Красться к ним было бы глупо.
   - Эй, хуесосы! - крикнул отец человека.
   Те синхронно обернулись, испуганные, сжали кулаки.
   Улыбнувшись, отец человека спокойно пошёл к ним, расслабив руки, так, что нож просто свисал, и не казался ему самому опасным. Но взгляды горожан были прикованы лишь к окровавленному лезвию.
   - Чего же вы?
   Один быстро завертел головой, выломал с сухого дерева палку и, закричав, побежал на отца человека, размахивая ей. Это было даже не смешно. От неё было слишком легко увернуться. Отец человека и сам не понял, как у него это вышло.
   Раз! Два! Три!
   Какое-то слишком лёгкое движение руки, нож, сверкнув, вонзается горожанину в пах. Горожанин замер, словно в нём что-то отключили. Так и стоял. Отец человека держал его одной рукой за плечо, а другой придерживал нож.
   Это мгновение.
   - Ты мёртв, - сказал отец человека. - Бывай.
   Выдернул нож, толкнул горожанина, тот упал. Алая кровь быстро пропитала его старые спортивные штаны и толчками полилась на землю.
   - Вот так. А ты чего?
   Второй, узкий костью, но обрюзгший, стоял недвижимо. Кровь отхлынула от его лица настолько, что оно казалось восковым. Отец человека спокойно подошёл к нему, и тот упал на колени, заверещав:
- Не трогай, пожалуйста, не трогай!
   - Ш-ш-ш... - с трудом сдерживая смех, как бы смакуя удовольствие, отец человека приставил к горлу труса нож и медленно надавил.
   Тот лишь крякнул, когда вошёл сначала кончик, а после и всё остальное лезвие.
   Кончик ножа показался с другой стороны шеи.
   Трус ещё был жив, хрипел, пускал слюнявые пузыри с кровью, но всё-таки жив.
   Отец человека взял его за руку и почти было положил себе на штаны, на пах, туда, где выпирал его эрегированный донельзя член, но передумал.
   - Да-а-а... - это было бы не так приятно, как с женщиной, но всё-таки. - Маленькая ебаная жертва. Будь ты бабой, я бы тебя выебал. А потом убил. Но ты всратый. И даже не женщина.
   Отец человека вынул нож так же мягко и деликатно, несмотря на то, что руку ему заливало кровью.
   - Осталось двое... - проговорил он, задумчиво щурясь. - Эй. Голубушка. Выходи. Я их порешал уже.
   Дверь скрипнула. Продавщица вышла бочком-бочком, и брезгливо посмотрела на двух убитых.
   - Ишь ты... вона ты какой...
   Отец человека развёл руками и улыбнулся, с ножа на землю капнула кровь.
   - Вот так вот. Что, страшно?
   - А чего тебя бояться мне-то...
   - Видела ещё двоих?
   Продавщица махнула рукой, показывая направление, и отец человека, кивнув, сказал:
   - Ты бы спряталась в магазине, - и добавил. - Мало ли?
   - Мало ли, мало ли... - проворчала продавщица. - Ну, ты, что... И тебе удачи.
   И отец человека двинулся дальше.
   Он шёл не быстро и не медленно, так, чтобы поменьше шуметь. Хоть он и был уверен в себе, но не так, чтобы мчаться вперёд сломя голову. Тем более, что пустые улицы посёлка как-то не внушали доверия, пусть даже и были родным домом. Отец человека шёл, прижавшись к заборам, и постоянно оглядывался.
   Один из горожан был очень занят тем, что пытался открыть ворота, не понимая, что это - чужой дом, они ему не откроются. Он дёргал и дёргал за ручку, а потом, сплюнув на землю, прыгнул и ухватился за верхушку большого железного забора, но тут же отец человека подбежал к нему и ударил ножом. Снова в почку, снова так, чтобы убить как можно скорее, без лишнего шума.
   Остался последний.
   - Где же ты?
   Отец человека медленно дошёл до конца улочки, потом вернулся назад, к магазину. Продавщица, видимо, забилась совсем уж вглубь, не показываясь даже в окне. Отец человека спешно осмотрелся, особенно тщательно вглядываясь туда, где стоял город. Ворота всё ещё трещали под ударами изнутри, но пока держались.
   Внезапно грохнуло так, словно кто-то вышиб дверь или слишком сильно открыл ворота и они ударились о забор. Звук шёл от дома человека. Его отец кинулся туда, побежал, держа нож так, чтобы ударить кого-то на бегу в случае чего.
   Ещё на подходе он увидел, что его сын стоит над упавшим человеком и держит в руке молоток. У человека ссадина на голове, оттуда течёт кровь, он прикрывается руками, а человек ничего не делает.
   Человек вздрогнул и посмотрел на отца, бегущего к нему. Тот перешёл на шаг, и подойдя к сыну, уже успел отдышаться.
   - У тебя руки дрожат, - сказал он, указывая кончиком ножа. - Как же это ты его?
   - Не надо, пожалуйста, отпустите!
   - Я... - очень квело, словно пьяный, ответил человек. - Он вошёл во двор, увидел меня и напал, я сам не понял, как...
   - Твои друг из города хочет тебя назад, я так погляжу. Это, - отец человека пнул горожанина, - лишь первый отряд. Они пока не могут выйти из города, но когда выйдут...
   Человек всё так же квёло, но уже с оттенками волнения в голосе, спросил:
   - Что же делать? - его рука вздрогнула, но тут же снова окрепла, пальцы сжались на ручке молотка.
   - Ну, для начала...
   Отец человека быстро опустился на корточки и одним взмахом ножа прикончил горожанина. Человек отшатнулся и выставил молоток вперёд.
   - Ты чего? - удивлённо спросил его отец.
   - Ты... выглядел так, как тогда. Словно бы ничего и не менялось...
   - Мда, - отец человека вздохнул и грустно улыбнулся. - Знаешь, может быть, лучше бы и не менялось...
   С его глаз спала пелена, и всё вокруг снова обрело свои настоящие черты. Отец человек словно бы вспомнил, что он немолод, что его жена мертва, и что сын...
   Его руки задрожали. Лезвие ножа пошло пятнами засохшей крови.
   Тут-то ворота города и открылись, с шумом и треском, с такими, что не хуже грома громыхнуло по всему посёлку и в тех окнах, которые ещё остались, задрожали стёкла.
   Отец человека медленно обернулся. С места, где они стояли, не было видно, что происходит там, в городе, но по монотонному шуму, уже более тихому, но становившемуся громче...
   - Они идут сюда, - сказал человек. - Идут сюда.
   Отец молча взял его за плечо, почувствовав, как тот сжался, пусть и на долю секунды, но всё-таки.
   - Зайди во двор.
   - А ты?
   - А я... - отец человека улыбнулся и снова попытался вызвать в себе это чувство, угар прежних лет, но у него не удалось, и он улыбнулся ещё грустнее. - А я всё-таки попробую что-нибудь сделать. Но сперва кое-что сказать хотел.
   - Что?
   - Я долго думал... Я хотел сказать... Знаешь, ты не виноват, что она не умерла. Если кто и виноват, то это я и она. И никто более. Мы знали, чем мы занимаемся, и... - отец человека хотел сказать что-то ещё, но не стал этого говорить, потому что это уже явно было не для ушей его сына, но как-то надо было фразу закончить, потому что сын смотрел на него и ждал, а шум идущих людей приближался, - и мне жаль, что я так относился к тебе. Мне жаль, что я испортил тебе жизнь, и заставил тебя убить себя. Знай, я не злюсь. Ты не виноват.
   Человек прищурился, ожидая, наверное, что отец человека будет просить прощения или что-то ещё, но тот толкнул его в сторону ворот.
   - Иди.
   Медленно, явно о чём-то рассуждая, человек отошёл к воротам, потом зашёл во двор. Он оставил ворота приоткрытыми, но отец человека, дождавшись, пока сын отойдёт в дом, сам закрыл ворота на щеколду, а потом перелез через них и снова оказался на улице.
   Ему было немного обидно, что сын вот так вот взял и просто ушёл, не потянул за собой, но он понимал.
   Или думал, что понимал, ему было всё равно.
   Всё то, что вертелось в его голове в то время, когда его сына не было и когда он пришёл - всё это сложилось в ясную картину, и если в ней была ошибка, то отец человека её не видел.
   Он медленно двинулся навстречу шуму идущих людей, не особенно торопясь, но и не слишком медля, просто медленный, спокойный шаг расслабленного человека. У него не стучало радостно или испуганно сердце, не было страха или воодушевления.
   Держа в чёрной от засохшей крови ладони нож, отец человека просто шёл и ему было никак. Он оглядывался по сторонам, и всё вокруг напоминало ему о жене и сыне. Особенно о жене.
   Её тонкие кости, её низкий рост, аккуратная стрижка, приятные губы, всё-всё-всё... отец человека закрыл глаза, зная, что произойдёт.
   Лишь Фиолетовая Луна светила так же, а всё остальное изменилось, и отец человека шёл по зале, по красной ковровой дорожке, в чёрном смокинге, а под руку с ним шла жена.
   Она потянулась к нему и поцеловала в уголок губ.
   - Серёжа...
   - Катя, - ответил он, не останавливаясь. - Посмотри, как вокруг хорошо. Только не надо петь, пожалуйста.
   - Тебе не нравится, как я пою?
   Он улыбнулся глядя вникуда.
   - Нет, просто когда я открою глаза - мне нужно будет драться.
   - Ясно... - тихо ответила она. - Ты когда-нибудь простишь меня за то, что случилось?
   Сергей промолчал, губы у него скривились.
   Катя повторила:
   - Простишь меня, пожалуйста?
   - Я могу сказать, что прощу. Или сказать, что не прощу. Но это ничего не изменит. Я буду понимать, что то, что ты сделала, - Сергей избегал слов "повесилась" и "самоубийство" как мог, - оно не просто так, я понимаю, что тебе было тяжело, но... Я хочу тебя простить. И не хочу прощать. Ты - как моя мама, - почему "мама"? Почему не "мать"? - Она тоже меня бросила. Мне хочется верить, что не просто так, что была причина. И даже если так - я не могу простить её. Хотя очень хочу простить.
   Екатерина ничего не ответила, лишь только крепче прижавшись к мужу.
   - Это была ужасная боль, - прошептала она. - День за днём, и терпеть её я больше не могла. То, что мы делали, то, зачем мы это делали... Я хотела прощения и не могла его найти. Поэтому решила покончить со всем этим.
   - Понимаю, - отец человека поцеловал жену в голову, вдохнув запах её волос. - Ты хотела прощения и не могла его найти, - повторил он её слова. - А мне повезло больше.
   Она улыбнулась и ткнулась ему в плечо.
   И отец человека открыл глаза.
   Он стоял неподалёку от магазина, возле забора, так, что увидеть его не мог никто, пока не подошёл бы вплотную. Прижавшись к металлическому забору так плотно, как мог, отец человека выглянул.
   Возле магазина с вывороченной, сорванной дверью, топились люди, а среди них выделялся ростом Герберт. Подле его ног, возле тел убитых отцом человека ранее, лежала продавщица, вся в грязи и пыли. Лицо её было окровавлено.
   Герберт что-то спросил у неё показывая на трупы, продавщица в ответ отрицательно покачала головой. Герберт поднял ногу и что с силой наступил ей на кисть руки, отцу человека показалось, что он слышал хруст, продавщица закричала и что-то заговорила, но, видимо, Герберта это всё равно не устроило. Повернувшись к своим людям, он красноречиво махнул ладонью у себя под подбородком, и дюжий мужик с топором, вышедший из толпы, ударил её в лоб.
   Отец человека ничего не почувствовал, даже когда действительно услышал скрежет, с которым мужчина вытаскивал застрявший в черепе продавщицы топор. Но вот когда тот отошёл, и тело, ещё подёргивавшееся, с дрожащими пальцами, открылось его взору полностью, отец человека отпрянул назад и осел наземь.
   У него перехватило горло.
   Он задышал быстро и глубоко.
   Потом он снова выглянул из-за забора, не вставая с земли. Герберт раздавал указания, указывая руками кому и куда идти. Тот, что с топором, убивший продавщицу, вместе с ещё несколькими горожанами, двинулся в сторону, где домов было особенно много.
   Кинув последний взгляд на Герберта, отец человека быстро побежал в обход, чтобы оказаться спереди этой группы людей. Он бежал, что было силы, но всё равно еле-еле успел, и, когда он перелезал через забор дома, в котором уже был, голоса идущих горожан слышались уже совершенно отчётливо.
   - Эко же ты её... - словно бы назло говорил кто-то с высоким, почти женским голосом.
   - Ага. Р-раз! И всё. Это ты не видел ещё как я быков забивал. Тоже р-раз! И всё. Один удар.
   - А разве их не специальным механизмом забивали?
   - Так ото ж на мясокомбинатах. А мы с мужиками сами, ну. Я же не на заводе мясником работал. А у себя. Голову в зажим, ну или чтобы мужики за рога держали, а потом кувалдой - хуяк! И всё, пиздец котёнку.
   - Телёнку!
- Ха-ха-ха-ха!
   Отец человека глухо рыкнул, но поостерёгся что-то делать. Машинально он потрогал лезвие ножа. Грязное. Ржавое.
   Всё равно.
   Медленно, так, чтобы его не было слышно, отец человека пошёл, следуя за идущими горожанами, но находясь, конечно, по другую сторону забора.
   - Найдём этого... сам его порешу, - продолжал говорить тот, кто убил продавщицу, голос у него был вроде бы и обычный, но отцу человека казался неприятным. - Пятерых наших... у-у-у!
   Люди вокруг одобрительно зашумели.
   Впереди были открытые настежь ворота, и отец человека остановился, осмотрелся, и ринулся за большой засохший куст смородины. Листьев на нём уже не осталось, но, всё-таки прикрыть он мог.
   - Да... так, давайте зайдём, что ли. Может и есть тут кто.
   Отец человека понял, что сейчас они зайдут как раз в этот самый двор и облегчённо выдохнул.
   Они в самом деле вошли. Семь человек. Тот, что с топором, держал в руках окровавленный инструмент, поигрывая им. Было видно, что это не такой топор, которым рубят дрова, а что-то иное - с большим, широким лезвием, но какой-то коротковатый. Когда мужчина с топором повернулся, отцу человека стало видно, что ручка инструмента обрезана.
   Горожане не стали обыскивать двор, сразу зашли в дом. Кто-то из них крикнул перед тем, как пройти внутрь:
   - Эй-эй! Выходи! Иначе хуже будет!
   Они засмеялись, и зашли после.
   Дождавшись этого, отец человека быстро кинулся ко входу, так, чтобы его не заметили из окон.
   На него пахнуло прохладой и запахом старого дерева изнутри. Слышались шаги и звук открываемых шкафов, какой-то шелест, негромкий стук падающих на пол вещей.
   Отец человека медленно вошёл внутрь. Его пальцы на рукоятке ножа сжались так, что побелели.
   Первым он увидел низкорослого, толстенького горожанина, с большой лысиной, который увлечённо рылся в шкафу с верхней одеждой, что был почти возле входа. На полу возле него валялась старая шуба советского производства и какой-то грязный плащ.
   Отец человека подошёл к нему почти вплотную, когда доска под его ногой скрипнула.
   Толстенький вздрогнул, повернулся, вытаращился.
   Выставил руку:
   - Нет-нет-нет, не надо... - почему-то зашептал, не закричал, он.
   Отец человек ударил его ножом в шею.
   Странно.
   В нём осталась ярость, но не было упоения убийствами, как раньше.
   Ему стало противно, а кровь, залившая его руку, чуть не заставила его вытошнить.
   Подхватив оседающего толстяка, отец человека быстро оттащил его, так, чтобы его не видели из дома. Потом вошёл в основные комнаты, аккуратно вслушиваясь, вглядываясь, чтобы видеть всё и оставаться невидимым самому.
   Люди толпились там, где была кухня, под куцым ковриком они нашли погреб, полный старых банок с соленьями. Даже не заглядывая внутрь, по звукам, становилось понятно, что они открыли банки и едят голыми руками.
   - Малиновое... - чавкал высокий голос, тот, который говорил о телятах. - Моё любимое! У меня бабка такое делала, когда я мелкий был...
   - Руки, блядь, мыть негде...
   - Да похуй! Оботру. Лёха! Лёха, ты идёшь?... Лёха, блядь!
   Внутри у отца человека похолодело. Он понял, что Лёха - это тот, убитый им, толстячок.
   - Блядь... совсем ебанулся, давай, блядь, иди сюда, пока ещё осталось!
Шаги.
   Сердце бешено заколотилось.
   Отец человека понял, что выбора нет. Он первым шагнул вперёд и встал в дверном проходе, оказавшись вплотную перед тощим парнем с вымазанными в варенье пальцами.
   - Блядь!
   Его отец человека тоже ударил в шею, и оттолкнул. Остальные, их было четверо, да ещё один подавал из погреба банки.
   Быстро.
   Скинуть ногой тяжёлую, обитую железной полоской крышку погреба.
   - А-а-а-а-а! - тому, кто подавал, сломало пальцы.
   Остальных бить.
   Удар. Удар. Ещё удар.
   Хорошо бы по удару на каждого.
   Но ударить по шее удалось лишь того, кто перемазался в варенье, да нерасторопного любителя солёных огурцов. Остальные поняли, что к чему, и не подставлялись. В тесной кухне им было не развернуться и не увернуться. Отец человека бил и бил уже куда получится, протыкая животы, скользя по предплечьям, но они всё не падали и не падали, даже перемазанные кровью.
   Минута? Две?
   Бледные, мокрые от пота, двое оставшихся всё равно дрались. Пусть даже и шатаясь.
   Отец человека и сам вымотался, пропустил несколько ударов.
   - А-а-а-а!
   Мощным ударом ему проехалось по левым ключице и лопатке, левая рука сразу же отнялась.
   Мужик с топором! Подкрался сзади и ударил.
- Ах ты пидор! - он снова замахнулся, но отец человека, пусть и истекая кровью, увернулся и выскользнул из кухни.
   Куда? Куда?
   Он побежал вглубь домика, и, в панике, сам загнал себя в угол. В этой комнате стояли кровать, шкаф и какая-то тумбочка, открытая, со старыми книгами. Отец человека привалился к ней в изнеможении. Слабость пошла по всей левой половине торса, не только по руке. Со свитера медленно капало кровью на пол.
   - Куда же ты... - мужик с топором вошёл в комнату. Высокий. Сильные руки, большой живот, но ему он не мешает. - Так это ты, отец этого хуесоса? Ну, ничего, ничего...
   Отец человека не ответил. В глазах мутилось.
   Мужик кинулся на него, замахнувшись топором. Отец человека одним мощным порывом сбросил себя на пол и кое-как перекатился, мужик попал по тумбочке и лезвие топора застряло в ней.
   - Ты... ты должен быть себе противен... - вместе с пеной, из-за загустевшей слюны, отец человека плевался оскорблениями.
   - Чё?
   - ...жиробас...
   Тот этого не ожидал.
   - Чё-о-о бля?
   - Ненавижу... - тяжело дыша ответил отец человека. - Ненавижу, блядь, жирных...
   - Чё?
   Отец человека к этому моменту уже стоял на ногах. Левая половину торса он всё ещё не ощущал. Но в остальном ему полегчало.
   Это всё ещё не было так, как в молодости, и так, как тогда, когда он убивал пятерых. Это были убийства для удовольствия.
   А сейчас - для необходимости. Гораздо тяжелее, чем для удовольствия.
   Но возможно.
   - А у тебя... а у тебя топор застрял...
   Отец человека, пошатываясь, пошёл к мужику, а тот дёргал и дёргал топор рыча, но никак не мог выдернуть его именно из-за короткой, обрезанной ручки. В конце концов он взрыкнул и кинулся на отца человека раскинув руки и крича.
   Тот даже не пытался увернуться. С силой ударил противника ножом в бок. Тот закричал от боли, подмял отца человека под себя. Уселся на его груди сверху. Мощно ударил в лицо:
   - А?! А?!!
   И снова:
   - А-а-а-а-а!!!
   Он колошматил отца человека в со всей силы по лбу, по вискам, щекам.
   Отец человека бил его в ответ ножом сколько мог. Не целясь, наугад. От ударов он почти потерял сознание. Но всё равно бил ножом. Иногда нож попадал в тело. Иногда скользит по рёбрам. Иногда путался в одежде или бил мимо.
   Бил и бил, бил и бил, бил и бил...
   А потом удары прекратились, и что-то тяжёлое, острое пахнущее, даже вонючее, опустилось отцу человека на лицо.
   Он с трудом открыл глаза и увидел мокрую от пота рубаху мужика прямо перед своим носом.
   - Слезай... - отец человека сам удивился тому, что ляпнул такую глупость. - Да... Как же ты слезешь-то...
   Помогая себе правой рукой он кое-как выполз из-под трупа. Каждый раз, когда он задевал левой ключицей пол, в глазах у него темнело.
   Он встал, сам не понял как. Пошёл к выходу. Ему казалось, что он идёт очень ровно, но, иллюзия развеялась, как он ударился о стену головой, сам не зная как.
   - Чтоб вас всех...
   Из кухни доносилось слабое постукивание. Отец человека заглянул туда. Люк погреба подрагивал, видимо, тот, кто подавал банки, пытался выбраться, но не мог - три мёртвых тела лежали на люке.
   - Убить бы тебя... - произнёс отец человека, держась рукой за стену, - да... будет...
   В голове у него резко зашумело, желудок подвело, его вырвало желчью и слюной. Спазмы пустого желудка длились долгие несколько секунд. Бесконечные. Но шум в голове поутих. Отец человека смог пройти сначала в прихожую, а потом кое-как проковылять наружу. Он шёл с закрытыми глазами, потому что они заплыли из-за ударов, разлеплять их не было ни сил, ни желания.
   Снаружи его уже ждали.
   Отец человека услышал мужской знакомый голос:
   - Эй.
   Открыл глаза. Во дворе стоял Герберт, сложив руки на груди так, что они словно бы лежали на его животе. За его спиной с хмурыми лицами стояли люди. Не весь город, конечно, но много, множество мужчин. Молодые и сильные, старые и сильные.
   - Без бороды тебе гораздо больше, - Герберт неприятно улыбнулся, намеренно так широко, чтобы обнажить дёсны в пульсирующих блямбах, отца человека передёрнуло. - Не отращивай её больше, хорошо?
   - Ты бы зубы почистил... - с трудом отец человека.
   - Ага, - кивнул Герберт. - Что ещё скажешь?
   - Ебаный... жиробас... Ненавижу... блядь...
   Отец человека кинулся на Герберта. Хотя, ему лишь показалось. Он сделал вялое движение вперёд, и его ноги подломились. Он упал на землю, ударился подбородком и потерял сознание.
   Герберт удивлённо присвистнул:
- Блин... совсем не интересно.
   Подойдя к неподвижному отцу человека он присел на корточки и прошёлся пальцами по следу удара от ключицы до лопатки.
   - Слабо... даже кость не перерубил. А разговоров-то было...
   Герберт с силой просунул пальцы отцу человека под кожу. Тот вяло дёрнулся и застонал.
   - Ага. Живой, значит... берите его! - Герберт сделал знак людям. - Несите... да, блядь, к магазину, что ли, и ждите там. Вот ты и ты - несите. Остальные... ну, кто-нибудь, вот вы двое - за мной.
   Проходя мимо трупа в прихожке, Герберт насмешливо хмыкнул. Заглянул на кухню, и хмыкнул уже уважительно, приказал оттащить трупы и выпустить из погреба запертого там горожанина.
   Тот вылез, баюкая опухшую руку.
   - Герберт! - сказал он. - Он... мы тут были, а тут мужик какой-то, кинулся на нас, и мы...
   - Вас семь человек было, семь сынов говна, - грубо, но спокойно, оборвал его Герберт. - А он - один старый мудак. Один старый мудак убил шестерых и запер одного в погребе. Вы, блядь, надо мной издеваетесь! - Герберт развёл руками и вздохнул. - И ты всерьёз думаешь, что можешь просто оправдаться?
   - Герберт...
   Герберт сунул ноготь большой пальца руки в рот и с силой надавил на одну блямбу. Она лопнула. Человек, стоящий перед ним, осел на пол мёртвым.
   - Долбоёбы, блядь.
   Дальше Герберт обошёл весь дом, и последней комнатой, в которую он зашёл, была та, где лежал мёртвый мясник. Топор так и торчал из тумбочки.
   - Забрать, - сказал Герберт, указав пальцем на топор.
   Его с трудом вытащили.
   - Отлично, уходим.
   - Герберт! - неуверенно сказал один из сопровождающих. - А что с телами?
   - Ничего, - ответил Герберт, пожав плечами. - Семь долбоёбов умерли как долбоёбы, пусть гниют себе дальше.
   И, выйдя из дома, Герберт уверенно двинулся к магазину, а люди шли за ним. Семь трупов так и осталось лежать в ничьём доме.
   ...Когда отец человека ушёл, то сам человек встал у зеркала и смотрел на своё бледное лицо, на синяки под глазами и взмокший лоб.
   Всё его тело было полно одного могучего...
   - ...нет!!!
   И именно поэтому человек ничего не сделал, когда его отец захотел уйти, и ничего не сказал, хотя ему было понятно, что тогда, у ворот, он извинялся.
   Человек не то, что бы не поверил, просто впервые за всю свою жизнь он увидел отца другим. Не самоуверенным. Не жестоким. Не хладнокровным. Не сильным. Не могучим. Бороду-то он сбрил, но то, что заставило его её отрастить - осталось.
   И поэтому человек сидел дома, не в силах заставить себя что-то сделать, и, даже когда он услышал топот людей и хотел кинуться наружу, то почти сразу же одёрнул себя:
   - Он же обещал разобраться... - и ему хотелось убедить себя поверить в это, хотя он, конечно, понимал, что в одиночку отец ничего не сделает.
   Человек почувствовал, что с его отцом что-то происходит, ещё когда тот следил за Гербертом из-за забора, неуверенный в себе, с пятнами крови и ржави на ноже.
   - Что-то не так.
   Хотя чувства эти росли, становились всё больше, но человек сдерживался до тех пор, пока они ни стали совсем уж невыносимы, а случилось это уже тогда, когда его отец потерял сознание прямо перед Гербертом.
   И человек выбежал из дома, как был, и побежал искать отца.
   Он быстро нашёл его, лежащим возле магазина прямо на земле, а вокруг него толпились горожане. Человек следил за ними, так уж вышло, что ровно с того же самого места, с которого, ранее, это делал его отец, на корточках, в полуприседе.
   Бездыханное тело отца пробудило в человеке жалость. Оно смотрелось удивительно логично, удивительно продолжающе всё то, что видел в нём человек ранее. Бессознательность и окровавленность, как продолжение слабости и метаний. Человек сам не заметил, как достал молоток из-за ремня, и крепко сжал его в руке.
   Горожане, тем временем, переговаривались, указывая на тело пальцами, кто-то один быстро прошёлся по его карманам, но не нашёл там ничего. Всё, что они могли взять - нож, старый, щербатый, с проржавевшим насквозь лезвием. Он пошёл по их рукам, и отлетел в сторону, в грязь, не нужный, выкинутый.
   Человек кинулся из полуприседа, работая ногами, будто двигая планету мощными толчками, через силу, через боль в травмированной ударом Турбо Райдера мышце.
   - Р-ра-а-а!
   Они обернулись разом, смотря на него, но человек был так быстр, что покрыл эти сто с лишним метров разницы между ними за какие-то жалкие секунды, и на полном ходу ударил молотком ближайшего горожанина. Прямо в голову, в висок. Гулко хрустнуло, и тот завалился на бок, а остальные поотскакивали в стороны, выставив арматурные прутья, деревянные палки и ножи. Человек оказался в центре круга из горожан, рядом с телом своего отца.
   Никто не решался напасть первым. Точнее, человек хотел, но его держали на расстоянии вытянутого железного прута, или палки. Так он и метался, как тигр в клетке, не давая никому приблизиться к отцу.
   Всё это прервал насмешливый голос Герберта:
   - А вы, я гляжу, не скучаете.
   Человек замер, а горожане расступились. Герберт стоял, немного наклонив голову и закусив щёку, смотря на мёртвого, подёргивающегося, с проломленным виском.
   - Мда, - сказал Герберт и присел на корточки, чтобы пощупать пульс. - Всё, готов. Ну, а это как произошло?
   - Я просто кинулся на них, - ответил человек, показывая молоток. - Они издевались над отцом.
   - И они имели право, - ответил, не поднимаясь, Герберт. - Он убил пятерых здесь и ещё семерых в одном домике. Опасный у тебя отец... в этом плане тебе до него далеко.
   Герберт поднялся на ноги и упёр руки в поясницу, словно нарочно выставляя живот так, чтобы он казался больше.
   - Но, ты здесь, я тебя нашёл. Хоть что-то... - он качнулся из стороны в сторону, хрустя спиной. - Как же тут у вас... ужас какой, как всё сложно! Так что делать-то будем?
   - Не трогай отца.
   Герберт осклабился.
   - А если захочу? Что сделаешь, кинешься? Ну, давай, вот он я! - он расставил руки в стороны, словно готовясь обнять. - Что, ссышь? Теперь я не позволю просто так себя избивать!
Человек ничего не ответил, крепче сжав ручку молотка.
   А Герберт издевался дальше:
   - Так что же? Давай... что, думаешь я снова прощу, думаешь, я снова...
   - Снова что? - оборвал его человек. - Что, блядь, снова? Ну, вот пришёл ты сюда, привёл с собой весь свой город. И что ты хочешь от меня?! Чего хочешь?
   И Герберт замолчал, надувшись, будто набрав воздуху в грудь и не в силах его выпустить назад.
   Человек продолжал говорить не очень громко, потому что слова шли из него тяжело, неприятно, будто вперемешку с иголками.
   - Хочешь запереть меня в городе, в клетке, вот уж не знаю зачем, этого, да? Этого уже никогда не будет. Просто посмотри на себя, - и дальше человек закричал, терпеть ему всё это было уже невыносимо. - Посмотри, блядь, на себя! Ради своей ебучей прихоти ты притащил сюда целый город, убил... продавщицу убил, и хочешь, чтобы всё было как прежде! Да это невозможно, потому что ты монстр! Просто тиран и монстр! И ты ещё думаешь, что можешь...
   Хрыкнув, Герберт ринулся на человека и мощным ударом заставил его замолчать. Человек дёрнулся, отскочил назад, и ударил Герберта в ответ, кулаком, не молотком. Того откинуло назад сильнее - удар вышел мощнее из-за груза в руке.
   Люди вокруг смотрели как зачарованные. Герберт пошатнулся, опёрся на руку одного из них.
   - А вот прикажу им, и разорвут тебя и твоего ебаного папашу на куски...
   - Не прикажешь... - точно так же натужно ответил человек. - Не прикажешь... Ведь не совсем же конченый ты пидор?
   - А-а-а-а!
   Герберт бросился на человека снова, но теперь уже с какой-то особенной яростью. Он сбил его с ног своим весом. Попытался повалить на землю. Но человек, благодаря своему сильному, вылепленному из серой земли, телу, удержал его и оттолкнул, а после сам кинулся на него. Молоток выпал из его рук, но человека это не волновало.
   Он ударил Герберта в живот. Оказалось удивительно твёрдо. Герберт хохотнул, схватил человека за предплечье. Рванул на себя, подсёк ногой, повалил на землю, взгромоздился сверху.
   - Какая... х-х-ха... х-ха... - рычаще шептал он с силой охаживая человека кулаками куда придётся, больше по ключицам и шее, чем по лицу. - Ирония... х-ха... х-ха...
   Человек не мог скинуть Герберта с себя - тот сел так, что ни дёрнуться, ни повернуться было невозможно.
   Герберт перестал бить. Он навалился левым предплечьем человеку на шею. Человек напрягся как мог. Но всё равно, дышать становилось всё труднее.
   - Сдавайся... - шептал Герберт. - Сдавайся же, ну... ну!!!
   В глазах у человека темнело сильнее и сильнее. Не так, чтобы от краёв поля зрения к центру. Иначе. Загляделся и всё - вокруг лишь темнота. Плохо.
   Человек понял, что Герберта ему не сбросить и зашарил правой рукой вокруг, левой удерживая, отталкивая противника. Где же оно... где же... где же оно...
   Вот.
   Деревянная ручка молотка почти не ощущалась, и всё вокруг совсем уж плыло, но, кое как, сгребая ногтями землю, человек ухватил молоток покрепче и, что было силы, ударил. Ему показалось, что вышло неудачно и медленно, словно рука плыла в воздухе, как перо, как облако, но сам момент удара вышел неожиданно мощным, тяжёлым.
   Раздался громкий треск.
   - Блядь... - глухо, на вдохе, всхлипнул Герберт и отпрянул.
   Человек глубоко вздохнул и закашлялся, из его рта полетели брызги слюны. Несколько секунд он промаргивался, прежде чем смог посмотреть, что же случилось.
   Из центра груди Герберта торчал молоток.
   - Блядь... - тихо приговаривал Герберт. - Блядь-блядь-блядь...
   Схватившись за ручку, он попытался его выдернуть, но, только потянув, тут уже скорчился боли, упал на землю и человеку стало видно, что молоток вошёл глубоко, целиком той частью бойка, которая для забивания гвоздей, снаружи остался лишь гвоздодёр.
   - А-а-а-ай!
   Герберт тянул за ручку что было силы, но молоток засел крепко и глубоко. Человек медленно поднялся, но смог лишь устроиться поудобнее на одном колене, в голове всё ещё гудело от ударов, а на теле вспухали синяки.
   - Да не выдернешь ты его... пока... пока я не захочу... Это ведь так работает, пора бы уже понять...
   Герберт посмотрел на человека злым, но всё ещё очень насмешливо взглядом:
- Воткнул его в меня... Какая... какая... - он сплюнул наземь кровью. - Какая, блядь, ирония... Человек, пользуясь тем, что Герберт стоял в прострации, подскочил к нему и схватился одной рукой за молоток, а другой, левой, взял Герберта в захват, зажав в локте его шею.
   - Дернётся кто - я тебя... - человек закашлялся от резких движения прямо в ухо Герберту. - Убью!!
   Герберт, тоже тяжело дыша, почему-то хихикнул:
   - Я не думаю, что эта штука меня убьёт. Пока что я живой.
   - Хочешь проверить?
   Окружившие человека и Герберта горожане сделали шаг к ним, но Герберт поднял левую руку вверх и сказал:
   - Ну-ну... будет... за волосы друг дружку оттаскали и хватит... Ты чего хочешь-то?
   Человек очень нервно ответил:
   - Не трогайте отца!
   - Слышали его? Да они его и не трогали вообще-то...
   - Тогда... тогда берите его и несите! Я покажу куда!
   Герберт приказал горожанам поторапливаться парой жестов всё той же левой руки и лёгким окриком:
   - Ну же! Не слышали, что ли?
   Четверо аккуратно подняли отца человека так, чтобы ничего ему не повредить, и человек, всё так же держа Герберта в захвате левой рукой, а правой за ручку молотка, двинулся к своему дому.
   Шли они медленно. Герберт дышал тяжело, с натугой, его рубашка промокла от пота.
   - Не могу понять, мне весело или страшно, - негромко сказал он человеку, чтобы его не слышали горожане. - Вроде бы ты можешь меня убить. А вроде бы я уверен, что ты не решишься.
   Вместо ответа человек молча надавил на ручку молотка, как на рычаг, и тот, не в пример тому, как в руках Герберта, двинулся легко. Раздался лёгкий треск. Герберт замер:
   - Не надо.
   - Ага, - ответил человек. - Вот теперь тебе страшно? Двигай уже.
   Но уже через несколько шагов Герберт вновь заговорил:
   - А тут у вас неплохие места... Красиво. Спокойно. Почти как там, где я прятался, когда началось. Я рассказывал, помнишь?
   Человек не отвечал.
   - Мне было бы круто поселиться тут, наверное, рядышком. Ходили бы на природу, делали шашлыки, да? Знаешь, - продолжал он, - меня мама научила делать такие шашлыки... Она говорила, "по-комсомольски", их ещё маринуют в молдавском слабом вине. Я забыл название, как же оно называлось...
   - Пожалуйста, заткнись... - прошипел человек Герберту прямо в ухо.
   Тот вздрогнул и произнёс каким-то очень напряжённым голосом:
- Если уж ты так просишь.
   Человек не видел лица Герберта, а кто мог увидеть, удивилсяя бы тому, что оно одеревенело, хотя Герберту, конечно, это было в странность.
   Так они дальше и шли. Молча.
   Дойдя до своего дома человек увидел, что ворота приоткрыты. Ему, на послестрессовом расслаблении, это показалось таким забавным, что он еле сдержал улыбку - ещё бы, ведь его же могли бы обворовать! Вот уж смеху-то было бы.
   Герберт толкнул ворота ногой, открывая их настежь, и все прошли во двор.
   Достаточно забавно было вводить Герберта в дом. Человек даже улыбнулся, но на какую-то долю секунды, потом улыбку он со своего лица стёр, хотя это далось не так уж и легко. Человек провёл людей, несущих его отца, в залу, усадил Герберта на кресло, сам уселся рядом, чтобы держать ситуацию под контролем, и указал подбородком на диван:
   - Сюда. Кладите его аккуратно.
   Они действительно старались, но рана у отца была на плече и лопатке, так что он всё равно очнулся, когда коснулся спиной дивана, и глухо простонал:
   - Чтоб вас всех...
   Он открыл глаза и вяло, с трудом, огляделся. Увидел Герберта, его людей, человека. Именно сыну он улыбнулся и сказал:
   - Эй... я убил двенадцать... двенадцать...
   Герберт тут же откликнулся:
   - А у меня таких ещё тысяч двадцать в городе сидят, так что стараться тебе придётся долго!
   - Заткнись! - одёрнул его человек
   Герберт, уже не в захвате, не такой испуганный, потому что человеку, который сидел рядом, пришлось бы вставать, чтобы снова надавить на молоток, вскинул вверх обе руки:
- Молчу-молчу, хех.
   Человек посмотрел на людей Герберта:
   - Выходите во двор.
   Те не двинулись, вопросительно глядя на своего лидера, а тот поморщился:
   - Да-да, валите уже. Если бы он хотел - убил бы уже, просто ждите моих приказов.
   - Он... он может приказать им даже так... без... слов... - с трудом проговорил отец с дивана.
   - Я догадывался, - ответил человек, - это ничего не меняет. Давайте, выходите. Мы будем говорить.
   И горожане вышли, Герберт остался сидеть на кресле, человек сидел рядом с ним, почти что у его ног, а его отец лежал на диване и смотрел на них двоих усталым взглядом, его лицо опухло и раздулось.
   Первым нарушил молчание именно Герберт:
   - Ну, - сказал он. - Первое знакомство у нас с вами не задалось... Герберт. Руки пожимать не будем.
   - Кха, - отец человека кашлянул кровью, но постарался ответить в тон, так же жизнерадостно и напористо, хоть у него и не вышло. - Да знаю я, что ты Герберт. Сын рассказывал.
   - Значит, рассказывал... - Герберт улыбнулся. - Льстит. Эй, спасибо тебе!
   Человек нервно поморщился:
   - К чему это всё? - медленно спросил он. - Ты ведёшь себя так, словно... Герберт, ты пришёл сюда, чтобы отомстить, и теперь ты сидишь здесь, в моих руках. А мой отец убил двенадцать твоих людей.
   - Сижу здесь, правда, - ответил Герберт, подняв вверх указательный палец правой руки. - Но если я захочу, на тебя накинется весь город. И весь его не перережет даже твой отец, хотя я его, конечно, уважаю. Мне бы таких людей...
   Отец человека улыбнулся.
   - В молодости был лучше...
   Герберт не сидел на кресле просто так, вертя головой, оглядываясь. Из зала, где сидели трое, можно было рассмотреть кусок прихожей и большую часть спальни человека с её убранством: кроватью и тумбочкой, на которой стояли фотографии.
   - А, вижу, это вы в молодости, да? - спросил Герберт, указывая пальцем. - А вон та женщина? Очень милая. Твоя мать?
   Побледневший человек судорожно кивнул.
   - Красивая, наверное... - медленно произнёс Герберт. - Вот отец твой точно ничего. Понятно, от кого у тебя всё лучшее.
   - Это не моё тело, - произнёс человек. - Его сделали мне друзья.
   - Так я же не про тело, что ты про своё тело? Это общее впечатление. Правда же, папаша?
   Отец человека лежал, и губы его сами собой растягивались в улыбке. Он узнал молоток сына, тот самый, которым тот убил его много лет назад, и понял, что эти двое дрались. Но то, с какой непосредственность Герберт говорил так, словно между ним и человеком не было ничего, кроме многолетней дружбы, а может и чего ещё, его веселило.
   - Ты что же это... сукин сын... совсем не боишься? Мой сын не может тебя убить думаешь?...
   Герберт пожал плечами:
   - Может, - сказал он поглядывая в потолок. - Да только ведь правда не боюсь. До того, как нажрался серой земли - боялся, опасался, другим был. А сейчас - страшно лишь иногда. Но по большей части не страшно.
   - Весело... Кха...
   - Скажите, а за что вы её убили?
   Вопрос этот будто грохнулся о пол, потому что человек обмер, услышав его, а его отец закашлялся особенно сильно и долго забрызгивал кровью ковёр.
   Герберт дождался, пока отца человека отпустит, и повторил вопрос:
- За что вы убили свою жену?
   - Там очень долгая история...
   - Я знаю, - быстро сказал Герберт. - Мне ваш сын рассказал. Вы ездили, убивали людей, а потом убили свою жену. Вот как-то так.
   Отец человека слабо улыбнулся:
   - Вы - как "вы", или как? Потому что правильнее будет сказать, что мы с моей женой ездили и убивали людей. Хорошее было время... Хотя, плохие вещи...
   - Так как же это произошло, всё-таки? Вы поссорились? Или что-то не поделили?
   Человек сказал было:
- Не надо...
   Но его отец поднял слабую, дрожащую руку:
   - Тихо... Мы не ссорились. Я её не убивал. Она повесилась. После его, вот его рождения, - он указал пальцем на сына. - Всё пошло наперекосяк. Не знаю, что и как. Я думаю, невозможно... - он закашлялся, но силой, что было видно, подавил спазм. - ...Невозможно кого-то убивать, когда ты подарил жизнь. Может меняется что-то в биохимии. Может в душе.
   Герберт хотел что-то ещё сказать, но отец человека продолжал тихо говорить, и, чтобы его услышать, нужно было молчать, поэтому Герберт молчал.
   - Раньше я винил только сына... Я думал, что это только его вина. Он изменил жену. Поэтому, после её смерти, я испортил ему жизнь. Относился к нему хуже, чем к говну. И любил и ненавидел. Да и сейчас и люблю и ненавижу. Но раньше, всё-таки ненавидел больше. А сейчас люблю.
   Человек смотрел на своего отца прямым взглядом, зрачки его глаз были невероятно расширены. Герберт о чём-то крепко задумался, постукивая пальцем по гвоздодёру торчащего из его груди молотка.
   А отец человека продолжал:
   - А что же до жены... Там всё сложно. В этом не виноват кто-то один. Виноват он, - отец кивнул на сына, - тем, что он родился, пусть даже тут не было намерений, но всё равно его вина есть. Виновата она, - отец человека трясущимся пальцем указал на фотографию. - Ведь это она скрывала всё до последнего момента, и повесилась.
   Отец человека замолчал на несколько секунд, в уголках его рта появилась белая пена от загустевшей слюны, а он не мог её вытереть. Почавкав, пошамкав, он, наконец, выдавил из себя.
   - И виноват я. Больше всех. Это я недосмотрел. Я не увидел. Когда надо было понять, не надо было брать её с собой - я брал. Мы убивали. А ей становилось хуже... каждый день, с момента, что я ожил, и был здесь один, без сына... - снова кашель, снова кровь, но никто не перебивал, человек и Герберт сидели и слушали. - Каждый день я думал о том, что от меня не так уж много требовалось... я просто должен был понять, когда нужно остановиться, чтобы всё не испортить. А я всё испортил. И сейчас уже ничего не исправишь.
   Отец человека снова замолчал, и снова ни Герберт, ни человек ничего не говорили, поэтому отец человека добавил извиняющимся тоном:
   - Самое ужасное чувство в мире. Мог что-то исправить одной мелочью, одним вопросом, действием, взглядом... И теперь не могу. И всё кончено.
   Когда он договорил, то откинул голову назад и закрыл глаза. Пузыри пены в уголках его рта начали монотонно, ритмично вздуваться.
   - Вырубился, - сказал Герберт.
   Человек медленно встал и подошёл к отцу. Тот, бессознательный, раненый, вытянулся на диване как загнанное животное. Человек смотрел на него и ощущал, что всё ещё злится, всё ещё ненавидит, но теперь не так сильно.
   - Как ты сказал? - прошептал он. - Любви больше? Да...
   Он прикоснулся к худой, с выступающими венами, кисти отца. Тёплая. Так он и стоял, и сам не мог сказать как долго, но это действительно длилось не минуту и не две, а больше. Человек совсем забыл, что в комнате, кроме него и отца, есть ещё кое-кто.
   А потом Герберт медленно поднялся с кресла.
   Человек услышал и резко обернулся. Ему стало дурно и он едва-едва не упал. Герберт быстро спросил:
   - Ты в порядке?
   Человек кивнул:
- Да... Да. Сядь.
   - Неа, - Герберт, увидев, что человек правда в порядке, снова широко оскалился, обнажая блямбы на дёснах. - Не хочу. Погостил и будет. Пойду я, пожалуй, - и вид обескураженного человека был так нелеп и несуразен, что Герберт тут же добавил. - Чего вылупился, ну? Проводишь.
   Не дожидаясь ответа он двинулся к выходу из дома, не обращая внимания на человека, тот, конечно же, пошёл за ним.
   - То есть...
   - То есть всё, - сказал Герберт, проходя на веранду и, выходя на улицу, присвистнул своим людям, стоящим кто где. - Эй. Сюда.
   Те быстро подошли. Человек встал в дверях, готовясь, если что, захлопнуть дверь и хоть как-то их задержать.
   Герберт, сойдя с порога, сказал:
   - В общем говоря, я передумал. Не будем больше испытывать гостеприимство нашего друга. Уходим.
   Люди смотрели на него молча, неудоумённо, из-за самых широких спин послышался ропот, но Герберт быстро сунул палец к блямбам, и ропот сменился криками боли.
   - Если я сказал - уходим, значит уходим! - Герберт усмехнулся и посмотрел на человека. - А теперь может вытащишь эту хрень из моей груди?
   И когда человек протянул руку к молотку, Герберт перехватил её и дёрнул на себя. Он повалил его наземь, теперь уже лицом в землю. Горожане помогли ему заломить человеку руки.
   Человек глухо закричал и задёргался, ничего не видя. Он услышал топот ботинок по порогу, шаги, затихающие в доме.
   Герберт схватил человека за волосы:
- Ты не думай, - быстро зашептал он, прижавшись губами к уху человека, будто целуя. - Я правда уйду, правда, я не хочу доводить до того, чтобы уже ничего не исправить, но... Твой папаша убил моих людей, если я это оставлю просто так...
   Из дома послышались слабые крики и громкий стук. Раз. Два. Три. Три раза глухо стучало, и каждый раз отдавался болью в человеке, он дёргался и кричал, но его удерживали несколько, вдобавок к Герберту, сидящему у него на спине.
   Тут было не вырваться.
   Человек услышал, как вышли из дома те, кто туда зашёл. Шли они тяжело, поругиваясь. Насколько мог, человек повернул голову...
   Лучше бы он этого не делал.
   Потому что он увидел, как верные Герберту горожане несут с собой тело его отца.
   И у тела этого нет головы.
   - Не-ет!
   В человеке что-то рванулось, словно новый орган, или пульсирующая новая железа. Боль. Грусть. Отчаяние. Человек забился о землю как мог, расшвыривая держащих его людей движениями рук и ног, даже несмотря на то, что держали их по отдельности. Но люди, даже откинутые, возвращались. И держали снова. Человек бился и бился. В конце концов, он звук рассекающей воздух палки, и боль ожгла ему затылок. Он забился сильнее. Его снова ударили, и на сей раз он обмяк. Он хотел, хотел рваться, бежать, мстить, но тело не слушалось, глаза сами закрывались, и последним, что услышал человек, были слова Герберта:
   - Я поступаю по совести и голову оставляю тебе. Может быть когда-нибудь мы и правда всё исправим... Оставишь молоток мне на память?
   Человек потерял сознание.
   ...Когда он очнулся, то подскочил сразу же, потому что ему казалось, что всё это произошло всего минуту назад, что можно ещё догнать Герберта и его людей. Он ринулся наружу, к месту, где стоял город, мимо трупа продавщицы, мимо всех, но города уже не было, и даже на горизонте он не виднелся.
   Герберт и правда ушёл.
   И человек решил идти за ним. Полный злобы, но не ярости. Это было нечто холодное внутри, как лёд, искавшее оптимальные способы добраться до Герберта и убить его. Смотря вдаль и шатаясь от травм и недосыпа, человек хотел пойти искать Герберта сразу, но немного поразмыслив, решил отдохнуть и набраться сил, именно это новое, холодное, заставило его сделать это.
   В конце концов Герберт уже ушёл, и лучше искать его сытым и полным сил...
   - ..да... - сказал человек. - Это правда так.
   И поэтому он пошёл домой.
   Он остановился возле магазина, где лежали двое убитых его отцом, один с проломленным виском, и мёртвая продавщица.
   Человек присел на корточки и дотронулся до неё.
   - А-а-а-а!
   Человек отпрыгнул в испуге, потому что нащупал пульс. Он пригляделся к её голове, полуразбрубленной топором, и увидел, что та не гниёт, что мозг выглядит свежим и даже медленно срастается.
   Это его обрадовало, ненадолго сгладив мысли об отец. Человек с трудом затащил тяжёлое тело продавщицы в магазин и, поискав по полкам, нашёл немного старого хлеба и муки. Всё это было перемазано кровью и старым калом (ведь человек помнил, что именно так продавщица испортила еду), но можно было соскрести особенно испорченные места. Всю еду, которая получилась, человек вложил в рот продавщице. Та медленно начала жевать, в остальном так и оставаясь недвижимой.
   А человек быстро пошёл домой, потому что его осенила догадка.
   - Если уж жива продавщица, если уж любой, кто поел серой земли, то...
   Он не знал, что он там увидит, мысли его скакали, метались от самых плохих вариантов до самых хороших. Забегая во двор, потом, по кровавой дорожке к дивану, человек всё-таки надеялся, что увидит на нём своего отца, живого и здорового.
   Но, нет.
   На диване, в луже крови, так и лежала бледная голова с большим куском шеи.
   У человека снова похолодело внутри. В глазах зачесалось. Потекли слёзы. Он всхлипнул.
   И именно тут раздался каркающий, сухой голос, в котором почти невозможно было узнать старый голос его отца:
   - Не надо, ну... Не надо...
   Человек подошёл к голове и взял её на руки. Повернул к себе бледным, обескровленным лицом.
   - Не плачь... - прокряхтела голова отца. - Я уже побывал там... назад меня не примут, по крайней мере пока...
   - Папа! - прошептал человек, даже и не думая утирать слёзы.
   - Тихо, тихо... - сказала голова. - Всё в порядке. Теперь всё будет в порядке.
   Человек прижал голову к своей груди и счастливо расхохотался.
  
   11Одиннадцатая глава. Человек, его отец, их неожиданный гость и начало чего-то нового
  
   В его доме всё стояло на своих местах, ровно там, где и должно стоять. Особенно - фотографии матери и отца. Мать - немного похожая на Веронику Лейк (вы же видели "Оружие для найма"?), только брюнетка. И отец. Большелобый, с залысинами, с радостными глазами (чёрно-белая фотография, цвет не понять), и улыбкой. Две типичные советские фотографии, два портрета. Он каждый день стирал с них пыль. Хотя убираться не очень-то и любил. Просто брал и стирал пыль. С фотографии матери - нежно. С фотографии отца...
   Человек мотнул головой и одёрнул сам себя, когда рука его потянулась привычным грубым движением к фотографии. Казалось бы - столько времени прошло, а рефлексы остались те же. Быстро и аккуратно человек вытер пыль и развесил тряпку сушиться, а после на цыпочках прошёл в комнату, где спал отец.
   Это было немного пугающее первые дни зрелище - посапывающая, с хрипом и лёгким храпом, как собака с особым строением носоглотки, человеческая голова, бледная, похожая на восковую. Но всё-таки настоящее. Несмотря на то, что у отца больше не было тела, он спал так, как и всегда - крепко, и даже дольше, чем обычно.
   Человек покачал головой и вышел из комнаты. Всё так же аккуратно, чтобы не будить отца. Он надел на себя что-то из совсем старых вещей, которые не жалко было пачкать, и вышел во двор.
   - Как же всё загажено...
   Зажили синяки на лице человека, срослись трещины в костях и даже голова отца стала выглядеть прилично, если не смотреть на обрубок шеи, но двор, которой насиловали грубыми шагами Герберт и его горожане - остался таким же, его никто не чистил и не убирал. Первое время человеку просто было не до этого, а после он как-то не задумывался, не смотрел на двор взглядом хозяина.
   Сегодня же, проснувшись, вытерев пыль, выйдя на улицу, он понял, что всё.
   Всё уже кончилось, по крайней мере пока.
   И дом его в плохом состоянии.
   Поэтому человек доковылял, хромота так и не прошла, до сарайчика, где взял метлу и лопату; лопату воткнул в серую землю огорода, а метлой принялся сгонять мусор и пыль в одну кучу.
   Времени это заняло немало. Куча вышла большой. Человек закончил со своим делом лишь тогда, когда двор стал уже совсем чистым, а старые вещи вымокли в подмышках и на спине от пота.
   Тогда человек распрямился, утёр лоб, и отставил метлу. Он хотел уже выкинуть мусор, но тут услышал голос отца.
   Человек быстро прошёл в дом.
   - Проснулся? - спросил он у головы. - Как спалось?
   Отец, прежде чем ответить, почавкал губами, словно у него пересохло во рту.
   - Снилось, что у меня есть тело, и было страшно. А сейчас проснулся и всё хорошо... ты сам-то спал?
   - Конечно, - ответил человек. - Ты ещё будешь или всё?
   - Да всё, всё...
   Тогда человек взял голову отца на руки и понёс в ванную комнату, чтобы умыть и выбрить, ведь борода у него всё ещё росла, и отец требовал, что сын её сбривал.
   - Как там наша-то? - спросил отец, когда человек мылил ему щёки.
   - Голова скоро зарастёт, я думаю... - задумчиво произнёс человек. - А что будет дальше - не знаю. Но она ест. Руками двигает.
   Отец вздохнул и повёл глазами из стороны в сторону. За время, что он пробыл без тела, он быстро приучился к новой жестикуляции.
   - Многого не скажешь, когда мозги распластали. Руками двигает - и то хорошо.
   - Правда... - ответил человек. - Так, что, дома побудешь? Я там двор прибираю.
   - Возьми меня с собой. Мне всё равно делать нечего.
   И правда, лишённый возможности заниматься чем либо без помощи сына, отец человека очень много времени проводил теперь в его обществе. Поначалу, конечно, он пытался делать вид, что ему это не нравится, но спустя несколько недель перестал. Человек долго не мог к этому привыкнуть.
   Сейчас же привык. И потому, выбрив, умыв и расчесав голову, он взял её на руки и вынес во двор, поставив так, чтобы та не перевернулась и не упала, а сам взял лопату и сноровисто откидал весь мусор в соседний, пустой двор.
   - Иван Егорович был бы против такого... - улыбнулся отец.
   - Я думаю, теперь Ивану Егоровичу не до своей дачи.
   - Хороший был мужик... - проговорила голова. - Водителем работал всю жизнь... хотя у его машины были проблемы с коленвалом, да ещё шатун там на ладан дышал. Представляешь? Он поэтому на своей всегда ездил не больше пятидесяти километров в час. Я предлагал ему помочь, починить, он всё время отказывался. Говорил, ему спешить никуда и не надо.
   Человек усмехнулся и упёр лопату в землю, сложив ладони на верхушке её черенка.
   - А ты что, умеешь чинить машины?
   - Любой владелец советской классики умеет, - ответил отец, - ты же... да.
   Он замялся, вспомнив, что...
   - ...ты никогда не подпускал меня к машине, - сказал человек. - Мы вообще о ней не говорили. Почему?
   Отец промолчал, кинув на сына красноречивый, напряжённый и даже немного злой, но по большей части тоскливый взгляд.
   - Прошу тебя, не надо, - быстро и очень серьёзно сказал он.
   - Хорошо, - ответил человек.
   Ему и в самом деле не хотелось ссориться. Когда-то он непременно обиделся бы на отца за такие откровения. К чему они сейчас? Почему не тогда? Почему теперь, когда всё, что можно, уже пошло наперекосяк?
   Но теперь человеку стало всё равно, и всёравношность была не из-за усталости души, а из-за нежелания ссориться. Человек глядел на отца другими глазами и видел не зверя, гибкого и опасного, а старика, понаделавшего ошибок, и всё ещё находившегося в плену своих привычек, приводивших к ошибкам.
   Но хотя бы пытающегося с ними что-то делать.
   И человек просто убирал двор. Он быстро закончил с этим, и, когда закончил, подхватил лопату, и пошёл к огороду.
   Он начал перекапывать грядки от самого начала, где когда-то были посажены огурцы, а сейчас там не осталось даже сухой ботвы - или куда-то пропала, или съел отец.
   Человек размечал грядки по памяти, хотя помнил уже не очень хорошо, где и что было. Вышло у него, конечно же, криво. Но через пару часов работы огород перестал выглядеть как какой-то пустырь, и смотрелся лучше, красивее, с перекопанными участками под огурцы, помидоры, картошку, щавель. Даже то, что это всё теперь не могло приносить плоды, ничего не меняло.
   - Хорошо... - сказал человек, остановившись на отдых, перекапывая небольшое поле, где раньше была картошка. - Как же хорошо-то...
   И затем он продолжил.
   Отец внимательно смотрел за работой сына. Его глаза быстро двигались. Отец человека смотрел на работающего сына ощущая удовлетворение, которое рождалось в теле, но, вот дела, тела-то у отца человека и не было.
   Но его это не смущало.
   - Хорошо, - прошептал отец человека, довольно вздыхая. - Как же хорошо.
   Он и не заметил, как сын подошёл к нему, хотя слух у головы без тела обострился, и нюх тоже, да и зрение стало лучше, учуять запах пота, или услышать даже самые тихие шаги отец человека мог теперь с лёгкостью.
   Но даже не заметил.
   - Кусты смородины все засохли...
   Если бы отец человека мог вздрогнуть всем телом, он бы вздрогнул.
   А его сын продолжал:
   - И воды совсем нет, - он стукнул ногой по громадному баку, ныне пустому, но ранее, до Фиолетовой Луны, всегда заполненному водой.
   Немного обдумав услышанное, отец человека ответил:
   - А смысл поливать? Всё равно ничего не вырастет же. Земля сгнила.
   - И что? Главное... главное, что всё нормально и хорошо, ты так не считаешь, папа? - и сын улыбнулся.
   Улыбнулся своему отцу. И отец улыбнулся ему в ответ.
   Несмотря ни на что, голове нужно было есть, и еда не вываливалась из обрубка шеи, растворяясь где-то между ртом и кадыком. Поэтому человек кормил его тем, что было в доме, хоть еды там и не имелось почти.
   После они пошли к магазину. Человек - своими ногами, а отец на его руках.
   Там не пахло смертью, потому что человек уже закопал все трупы в гнилой земле, благо, что копать её было легко, лишь только застарелая, высохшая кровь сохраняла контуры луж.
   - Вот, смотри, - сказал человек, открывая дверь и показывая на тело продавщицы.
   Хотя, можно ли было назвать её, лежащую на полу, просто "телом"? Её мозг пульсировал, а кожа, разрубленная топором, кровоточила, кости же черепа, хоть всё ещё были промленные, но пролом становился меньше с каждым днём, пусть и гораздо медленнее, чем человек думал.
   - Эй, голубушка... - тихо позвал отец с рук сына.
   Продавщица бешено завращала глазами и глухо застонала:
   - Ы-ы-ы-ы...
   Но более ничего не изменилось.
   - Грустно, - сказал отец человека. - Но хоть на поправку идёт...
   - Это да, - ответил человек. - Удивительно. Сколько, казалось бы, неисправимого можно поправить, если этого захотеть...
   И оба, сын и отец, вышли из магазина, оставив продавщицу отлёживаться дальше.
   Человек встал на крылечке и глубоко вдохнул, а потом выпустил воздух из груди сложив губы трубочкой, будто выдыхая сигаретный дым.
   - Посмотри, - сказал он отцу, медленно поворачивая его голову. - Разве у нас тут не красиво?
   - Красиво...
   Отец человека смотрел на низенькие одноэтажные домики дачного посёлка, такие маленькие и родные, спокойные, родной дом, убежище, пусть у некоторых из них выломаны были двери и окна. Даже без тела, даже обездвиженный, лишённый, казалось бы, всего, отец человека чувствовал себя хорошо и спокойно здесь и сейчас, в этой уютной одноэтажности, с высохшей зеленью вперемешку, на руках своего сына.
   - Что ты видишь? - спросил он у него
   Человек в ответ недоумённо переспросил:
   - Что?
   - Ну... - повторил отец. - Что ты видишь-то? Красиво-то красиво, а что ты видишь?
   Человек задумался.
   Он видел одноэтажные домики, но знал при этом, что за теми домиками, если пройти далеко, а может и не очень, наверняка есть другие люди, другие дома, города.
   Тут человек вспомнил о Герберте, но теперь, может из-за того, что всё у человека было хорошо, а может по иным причинам, воспоминания об этом высоком, властном, тираничном учёном не вызывали у человека злости.
   - Как думаешь, - спросил человек у отца. - Герберт... Он хороший или плохой?
   Отец промолчал и двинул глазами из стороны в сторону, хотя его сын этого не увидел.
   - Хороший, плохой... легче тебе от этого станет?
   - Я бы не сказал, что мне тяжело, пап.
   - Мне-то теперь уж явно нетяжело... - отец человека первым захихикал над своей немудрёной шуткой.
   А его сын вздохнул:
   - Мы ведь дружили... - медленно протянул он, глядя в небо. - Мы ведь правда дружили, он мне помог. А потом всё пошло наперекосяк. Серая земля меняет человека или власть меняет, а?
   - Вот уж этот вопрос задавать надо не мне. Давай пройдёмся.
   И отец с сыном медленно зашагали по улицам посёлка, совершенно молча, раздумывая каждый о своём.
   Первым нарушил молчание отец человека:
   - Всё ведь хорошо, так? - он не стал дожидаться ответа. - Так почему у меня такое ощущение, словно меня кинули в воду и я тону, словно с каждым днём между мной и воздухом слой воды всё толще? Словно медленно иссякает свет, затихают звуки, хотя слышу и вижу я острее...
   Человек ничего не ответил.
   То, что они пришли на железнодорожную платформу, стало вопросом времени. Теперь по ней ходило уже гораздо меньше людей, чем раньше, точнее, их совсем почти уже не ходило. За время, что прошло после ухода Герберта, человек иногда видел проходящих, но с ними не заговаривал, и они в посёлке не останавливались.
   Человек сел на бетон и свесил ноги вниз. Голову отца он поставил рядом.
   Он долго смотрел вдаль, где исчезали рельсы, погруженный в тишину остановки внутреннего диалога, в которой раздавались лишь его собственные ритмичные вдох и выдох, пока его не отвлёк отец.
   - Смотри, - сказал он. - Кто-то идёт.
   - Где? - человек прищурился, но ничего не увидел
   - Вон там... Кто-то один.
   Отец видел лучше и дальше, и человеку пришлось ждать больше часа, прежде чем он наконец увидел фигуру, сначала показавшуюся ему одетой в платье, но спустя ещё некоторое время, когда она приблизилась, стало видно, что это - грузный, но не толстый бородатый мужчина, одет он в рясу, подпоясан верёвкой, а на шее у него висит золотая, разрубленная цепь.
   - Здравствуй, - сказал мужчина, подойдя к к платформе и улыбнувшись серыми с чёрным зубами. - А вот я тебя застал наконец.
   Человек недоумённо почесал затылок, вспоминая, и за него ответил отец:
   - Привет-привет, священник. Это очень долгая история. Можно сказать, мне сделали кровопускание на всё тело.
   - И как? - спросил священник, не переставая улыбаться. - Помогло?
   - А как же иначе...
   - Вспомнил! - наконец возопил человек, удивлённый тем, что он правда вспомнил. - Это же ты! Я тебя видел давно, когда только узнал, что земля сгнила, что...
   Священник кивнул, почти поклонился, будто бы делая реверанс.
   - Я обещал твоему отцу прийти в гости, - сказал он. - Давненько дело было... Он тогда зачем-то таскал за собой мертвую девочку, вот уж не знаю зачем.
   - Это тоже очень долгая история, хах, - ответила голова. - И если уж рассказывать о ней... ох, извини, - стушевался отец человека. - Я хотел пригласить тебя к нам домой, но за хозяина тут теперь мой сын. Если он не будет против...
   - Да-да, конечно! - быстро закивал человек. - Я буду рад... у нас так давно не было гостей!
   - В таком случае, мне очень жаль, что я ничего не взял с собой, ведь порядочные люди просто так в гости не ходят, - сказал священник и провёл ладонью по лицу. - Надеюсь, вы извините меня за это.
   Они расположились в зале. Священник в кресле, отец человека с сыном на диване. На кухне потрескивал огонь в печке, а на самой печке стоял чайник. Заварки для чая не было уже очень давно, но в такие времена и горячей воды из чашки попить - символично.
   - Я рад, что ты пришёл, - сказал священнику отец человека. - Как твои дела, расскажи скорее? Зачем ты куда-то вёл тех людей?
   Священник, огладив бороду ладонью, начал:
   - Кажется, мы уж об этом говорили тогда... они наелись земли, я же говорил. Я тоже её ел, когда всё началось. Я понял, что должен сделать... - священник кашлянул в кулак, и прикоснулся к перерубленной цепи. - Я отрубил крест и ушёл из города, а за мной ушли те, кто тоже поел земли...
   Человек кое-что вспомнил:
   - Стоп. Так ты из Города? Это твой крест я видел в тамошнем храме? - быстро спросил он. - Он застрял там в полу и его никак не могли вытащить. В том храме жили послушники одного гуру... кхм...
   Священник посмотрел на человека. Его прямой взгляд казался злым из-за контраста потемневшей кожи и очень светлых, голубых глаз.
   - Да... - тихо сказал священник. - Я ушёл оттуда и увёл тех, кто знал, что я хочу сделать... Серая земля... - священник задумчиво посмотрел в окно. - Почему никто не может этого понять? Она не даёт чего-то нового, она просто закрепляет за тобой то, кто ты есть... Ты становишься тем, кем хочешь быть, и становишься им уже навсегда. Это как одежда, которую ты уже надел и не можешь снять. Тот гуру всю жизнь прожил в городе и всю жизнь хотел властвовать над своими людьми. То и получил.
   Зашумел чайник. Человек быстро поднялся и вышел на кухню, разлил по чашкам кипяток и вернулся в зал. Ему пришлось поить отца, но в остальном это не мешало наслаждаться чаепитием ни ему, ни священнику.
   Отец, сделав глоток горячей воды, спросил:
   - А чего же хотел ты?
   - Ясности я хотел, - ответил священник, дуя на воду. - Ясности. Уверенности. Вот я её и получил. Я понял, что должен водить людей туда, где они... - тут его бородатое лицо осветилось доброй, немного ехидной улыбкой, которую священник сразу же спрятал за хорошим глотком воды. - Впрочем, всему своё время.
   Отец человека и его сын переглянулись, но ничего не стали спрашивать.
   Священник же, увидев это, хихикнул совсем уже откровенно:
   - Вы не обижайтесь... - он опять посмотрел прямо и ясно на человека. - Ведь если бы я попросил тебя рассказать, что случилось там, после того, как ты уснул в избе Бабы Яги, ты бы не смог, так?
   Человек обмер и едва не опрокинул чашку, а священник, тем же немного пугающим взглядом обратился уже к отцу человека.
   - И ты бы не смог ответить, почему ты ожил, а остальные мёртвые - нет... Это сложные вещи, и все они раскроются в своё время, для вас, для меня... Не обижайтесь, - повторил священник, - просто так бывает.
   - Остальные мёртвые не ожили? - нервно переспросил отец человека
   Священник в ответ покачал головой, и отец человека замолчал, сохраняя нервное выражение лица.
   - Так или иначе... Я просто водил людей со всей страны, и, кажется, что отвёл их всех. А вы? Как здесь жили вы оба? Я правда хочу послушать.
   И человек, поглядев на голову отца (тот всё ещё крепко о чём-то задумался), начал рассказывать:
   - Всю свою жизнь я думал, что он убил мою мать. И из-за этого я убил его очень много лет назад...
   Священник не перебивал человека, внимательно слушая всё то, что он говорил. Про то, как его отец ожил, про то, как человек ушёл в город, как он встретил старика-коня, женщину-лису и воина-волка, про то, что произошло в городе, и как человек смог выбраться оттуда, про битву, произошедшую в посёлке, и как Герберт ушёл отсюда, обезглавив отца человека.
   - Ох-хо-хо... - полузасмеялся, полувыдохнул он в конце рассказа, когда выпито было уже не по одной чашке кипятка. - Ну и досталось же вам обоим. Кто бы мог подумать, что жизнь человеческая - такая сложная штука.
   - И правда, сложная, - сказал человек.
   - Да, - подтвердил его отец, к этому моменту уже лежавший лицом в потолок на диване. - И, хотя я рад, что всё это кончилось, но с каждым днём я чувствую, что всё больше и больше не принадлежу этому миру. Что я хочу... - тут он замолчал, оборвав сам себя на полуслове.
   - Хочешь чего? - поинтересовался священник
   Человек просто молча посмотрел на отца, а тот долго ещё лежал молча и думал, пока наконец не ответил:
   - Хочу к Кате, туда. Раз я ожил, а её нет... зачем мне оставаться здесь?
   - Так может быть ты ожил не просто так?
   Отец человека нахмурился и глаза его нервно забегали.
   - Просто так или не просто так... какая, блядь, разница! - священник хмыкнул, но стерпел грубость. - В кои-то веки в моей жизни всё хорошо. И я хочу уйти из неё на хорошей ноте. Знать бы ещё как...
   Священник повторил за ним:
   - Знать бы ещё как, - и тут же добавил, - это твой выбор, и хоть я это не одобряю, но отговаривать тебя не буду. Просто... я просил бы тебя подумать. Обдумать это ещё раз. Ведь, в сущности, жизнь - не такая уж и плохая штука. Давайте выйдем. Идите за мной.
   Быстро поднявшись, не дожидаясь никого, священник вышел, буквально выбежал наружу. Человек подхватил голову отца и быстро последовал за священником, найдя его опирающимся на железный бак и смотрящим в небо.
   - Посмотрите, - сказал священник улыбаясь, указывая ладонью на Фиолетовую Луну. - Просто посмотрите на это, друзья... Посмотрите на это небо, посмотрите на эту луну. Посмотрите на эту землю, - священник быстро нагнулся, хватанул горсть мягкой, сыпучей земли, и распрямился, пыхтя. - Посмотрите, разве это всё вокруг... разве было бы оно таким, если бы не был этот мир полон любви?
   - Странная любовь... - хмуро ответил отец человек.
   - Да! - неожиданно закивал священник. - Да! Ведь разве можно её понять, но ведь... но ведь это же правда любовь! - он удивительно счастливо вздохнул и снова посмотрел на Луну, а глаза его увлажнились. - Мне жаль, мне так жаль, что я не могу передать вам, что я чувствую, друзья... Эту уверенность, это счастье. Да, счастье. Вы оба даже представить себе не можете, как счастлив я был ходить по нашей стране и водить за собой людей туда, куда им, людям, нужно. Как счастлив быть в нашей России. Как счастлив я жить на этом свете! - говоря это, священник держался за оборванную цепь, и казалось, что цепь цела, и что он зажал крест, который должен там быть, в кулаке.
   Отец человека ничего не отвечал, а человек не мог понять, но, смотря на Фиолетовую Луну, он начал чувствовать, что священник имеет в виду.
   Человек потрепал отца по волосам, тот грубо огрызнулся:
   - Что ты делаешь?!
   А человек ответил:
   - Да ничего, ничего... может ещё кипятка?
   Священник недолго гостил, уйдя уже через некоторое время. Человек проводил его настолько далеко, насколько мог, и остановился лишь тогда, когда понял: ещё пара шагов по железной дороге и он просто не найдёт пути назад, его снова затянет.
   - Прощай, - священник протянул человеку руку для рукопожатия. - Твой отец - очень несчастен, пусть кое-что в его жизни и наладилось.
   - Ты думаешь? - спросил человек, пожимая руку.
   - Да, - кивнул священник. - И поэтому, я не могу советовать или убеждать тебя в чём-то, конечно, но если он о чём-то попросит, то не надо пользоваться его беспомощностью. Он уже достаточно выстрадал.
   - А я? А я не выстрадал?
   Человек сказал это просто так, из остатков внутреннего противоречия по отношению к отцу, но священник очень серьёзно ответил:
   - А при чём тут ты, скажи? Речь ведь не о тебе.
   И человек стушевался, почувствовав себя ребёнком, который сказал глупость.
   - До свидания, человек.
   Священник развернулся и пошёл по железной дороге.
   - И тебе до свидания... заходи ещё, если будешь идти мимо?
   - Обязательно зайду! - ответил священник, обернувшись, и помахал рукой на прощанье.
   Человек пошёл назад в посёлок, и, хотя он сделал всего пару шагов, но, когда развернулся, то священника уже не было даже вдали. Он ушёл.
   Вернулся человек домой поздно, потому что снова заходил проверять продавщицу и просидел с ней почти час, из чувства вины за то, что той досталось из-за него.
   Обычно, отец человека к такому времени уже спал, но в этот раз он явно ждал его, и, стоило человеку только сделать шаг в дом, то он сразу же услышал резкий голос:
   - Иди сюда! Это важно!
   Человек прошёл в зал. Голова отца лежала там, где он её оставил - на диване, повёрнутая лицом к его спинке.
   - Поверни меня.
   Человек повиновался.
   - В шкафу, в моей рубашке... - сказала голова, - та, на которой Катя вышила монограмму, в секретном кармане...
   - Что там?
   - Ключи от машины, - голос у отца был резкий. - Иди и достань.
   - Я за ней очень давно не следил. Там нет бензина и вообще.
   - Не спорь со мной!
   В человеке взыграло раздражение, он хотел возразить отцу, но вспомнил предупреждение священника, да и вид у отца был уж больно потерянный. Поэтому человек молча прошёл в свою комнату, залез в шкаф и правда, в нужной рубашке нашёл ключи.
   - Отлично, - сказал отец из зала, услышав, очевидно, их звон. - Пойдём в гараж. И возьми с собой лопату.
   - Папа...
   - Да не спорь ты со мной!! Я не знаю, что я смогу сделать, если ты откажешься помочь, - отец кричал, часто срываясь, глотая слоги, голос его рвался как ткань, - но я правда что-нибудь с собой сделаю!!!
   - Ладно, ладно... - примирительно сказал человек, подняв руки. - Я, правда, очень давно не водил...
   - Вспомнишь.
   По пути в гараж они захватили лопату, которую человек отнёс в сарай после того, как перекопал огрод. А в гараже всё было такое же, как и тогда, когда человек зашёл ещё с целым отцом туда в первый же день, как он ожил.
   Чёрная "Волга" поблёскивала в слабых фиолетовых лучах, освещавших помещение через дверной проход. Пыли на тёмной поверхности не было совершенно. Человек почувствовал, что его сердце забилось быстрее, а на спине выступил пот.
   - Я побаиваюсь этой машины... ты никогда не...
   - Открывай гараж, заводи и едем, - отец человека говорил тихо и решительно. - Едем.
   Он с трудом дождался, пока человек закроет гараж, постоянно торопя, понукая, и не успокоился даже тогда, когда машина тронулась и выехала на трассу.
   Человек ничего не говорил, поглядывая на волнующегося отца, мышцы лица и головы у того нервно дёргались, а глаза крутились, словно он спал с открытыми глазами.
   Но всё-таки он и правда заговорил первым:
   - Я хочу... я хочу поехать туда, где я её закопал, - сказала голова. - Я хочу, чтобы ты закопал мою голову вместе с ней.
   Человек от неожиданности резко затормозил, остановился, а после ещё и отпустил сцепление. Машина, дёрнувшись, заглохла.
   - Что ты сказал?!
   Человек поставил голову на приборную панель, чтобы посмотреть отцу в глаза, но тот отводил их.
   - Когда только-только всё наладилось, ты хочешь просто взять, и...
   - Я хочу, чтобы всё это кончилось. Я хочу к ней! - резко ответил отец человека. - Хочу к моей Кате. Хочу...
   У него увлажнились глаза и, когда он моргнул, по его щекам потекли слёзы. Он не мог их утереть. Это пришлось делать человеку. Человек хотел что-то добавить, но разговор со священником был ещё свеж в его памяти, и потому он не стал спорить, хотя на душе у него и было отвратительно.
   - Ты снова предаёшь меня, - только и сказал человек, заводя машину. - Снова, как и всегда.
   Его отец тихо отозвался:
   - Ты не понимаешь...
   - Что же, - хмуро ответил человек, - значит, не понимаю. Куда дальше?
   Он вдавил газ посильнее, и машина понеслась по хорошо сохранившемуся асфальту дальше от посёлка, вперёд, туда, где асфальт обещал скрыться в небольшом лесу.
   Человек и его отец специально смотрели в разные стороны, человек злился, а что думает его отец он не знал. Поэтому, видел он лишь бескрайние луга высохшей травы и серой земли, пустые и безжизненые, но такие большие, всё-таки красивые, как фотография пост-мортем.
   Отец ничего не говорил, изредка говоря куда ехать.
   Через час с лишним езды машина въехала в небольшой лесок.
   - Это здесь... - выдохнул отец человека. - Первый поворот направо...
   Этим поворотом была почти невидная, наверное, раньше, из-за густой травы, но теперь прекрасно просматривающаяся грунтовая дорога, старая и неприглядная. Человек скребнул днищем машины по высокой кочке, и с лёгким испугом его взгляд бросился к лицу отца. Раньше тот бы стал ругаться, но теперь он и не заметил произошедшего. Его взгляд беспокойно блуждал туда и сюда от серой земли до верхушек высохших деревьев, а губы слабо шевелились, и вены на шее слабо пульсировали, будто действительно перегоняли кровь в мозг.
   - Ты приедешь на полянку... - сказал отец человека, - ты поймёшь, там дальше тупик... остановись там. Это там. Ты увидишь.
   И человек в самом деле увидел на небольшой полянке, куда он приехал через несколько минут, что-то поблёскивающее в ветвях сухого небольшого деревца. Он остановил машину почти впритык к нему и вышел, держа отца за волосы левой рукой, а лопату в правой.
   Отец глухо всхлипнул, когда человек приблизился к деревцу. Это оказалась маленькая осина, мёртвая, изящная. А то блестящее в её ветвях - золотая цепочка, безвкусная, некрасивая, несмотря на материал.
   - Я подарил её Кате в первый месяц знакомства... Единственное, что я смог купить тогда... - проговорил отец человека.
   Сын его поставил голову на землю и взялся за лопату.
   - Где копать?
   И когда отец человека указал - принялся копать.
   Земля копалась легко. Взлетала высоко и оседала, как тополиный пух, иногда попадая на голову отца, но тот не обращал внимания.
   - Глубоко закопано? - спросил человек, когда стоял в яме уже по колено
   Отец быстро отозвался:
   - Да-да... копай! Копай!
   Человек копал.
   Он не чувствовал усталости, несмотря на то, что взмок.
   Глубже, глубже... когда его лопата не пошла дальше, с трудом упёрлась, отец это услышал, и закричал:
   - Ну?! Нуууууу?!!
   Голос его опять начал теряться, пропадать, так что получалось у него лишь:
- У?! Л'уууууу?!!
   Его, конечно, мучило, что он не мог подойти и сам взглянуть в яму.
   - `его ыыыы `ааак `олго?!!
   Он так тянулся к яме, так пытался заглянуть, что каким-то невероятным усилием оставшихся у него мышц смог сделать так, что голова упала на бок, но этим всё и кончилось, это всё лишь ухудшило, потому что теперь голова лежала лицом от ямы, и видеть даже тех мелочей, которые он видел ранее, отец не мог.
   Он лишь слышал, как человек, пыхтя, словно нарочно вылезает из ямы медленно, слишком медленно, вытаскивает оттуда лопату, ещё что-то...
   - Смотри.
   Прямо перед лицом отца человек кинул старую одежду - разошедшее от времени и гнили платье, обувь, пару бесцветных тряпочек, должную, верно, быть нижним бельём.
   Отец человека смотрел на это глазами чёрными из-за расширившихся зрачков.
   А после человек взял его голову за волосы, и на вытянутой руке поднёс её к яме, вытянул над ней, наклонив кисть так, что лицо отца оказалось смотрящим прямо вниз.
   Отец человека глухо завыл.
   Ни костей, ни чего-то ещё он не увидел.
   В яме было совершенно пусто.
   Отец человека более не говорил абсолютно ничего, словно бы голова и правда умерла. Его сын же, быстро кинув в машину лопату, выехал на трассу и помчался назад, в посёлок.
   Молчание сохранялось до тех пор, пока машина резко не затормозила, настолько резко, что голова упала с приборной панели на пассажирское сиденье, а с него, отскочив, вниз.
   Человек, хлопнув дверью, вышел наружу, а потом, открыв водительскую дверь, взял голову на руки.
   Он подошёл к передней части машины, залез на капот, и лёг так, что ноги и нижняя часть его спины лежали на нём, а всё остальное опиралось на лобовое стекло. Голову отца он поставил рядом. Закинув руки за голову, человек лежал на тёплом, остывающем капоте и смотрел в небо.
   - Знаешь, - сказал он отцу, не обращая внимания на то, что был индифферентен. - А может быть он был не так уж и не прав?
   - Кто... - настолько безразлично, что даже без вопроса, произнесла голова.
   - Поп, - ответил человек. - Просто... посмотри...
   Он взял голову отца на руки и положил себе на грудь, держа голову обеими руками, чтобы она тоже смотрела туда, куда смотрит он, в небо, на Фиолетовую Луну.
   - Ведь всё и в самом деле не так уж и плохо. Ведь мы же одна семья... Пап?
   - Что?...
   - Папа, я чувствую, что мне очень хорошо. Как странно, да? Всё то, что случилось, что произошло... всё это стало для нас началом чего-то нового. И начинается оно счастьем, - человек слабо улыбнулся, в слабости этой не было грусти или тоски, просто так вышло. - Я в самом деле счастлив. Я счастлив жить на этом свете.
   Голова ничего не ответила, ни хорошего, ни плохого.
   Отец и сын задумчиво смотрели на Фиолетовую Луну.
  
  

Эпилог

В других местах

   ...Священник, после расставания с человеком, ещё долго шёл вперёд, через высохшие луга и поля, пока не услышал громкий рёв автомобиля сзади.
   Обернувшись, священник увидел, что его нагоняет какая-то конструкция на чётырёх колёсах без стёкол, которая раньше, видимо, была джипом, но теперь, после многочисленных ремонтов, уже напоминает монстра из ржавого металла с кучей клёпок.
   Автомобиль обогнал священника и резко остановился, перекрывая ему дорогу.
   Открылась одна из дверей (стало видно, что остальные четыре двери заварены и их не открыть), откуда вышел грязный человек в бронежилете на голое тело, в рваных джинсах и в железной каске со следами пуль.
   - Птру-у-у! - закричал он прямо в лицо священнику, достав из-за пояса старый револьвер. - Кто такой!
   - Я? Я священник...
   - Чё?
   Человек с револьвером обернулся назад, к машине, недоумённо пожал плечами, а после сказал:
   - Давай, всё, в машину.
   - Зачем? Я иду по своим делам. Вам что-то от меня нужно?
   - Чё?!!
   Теперь в вопросе была злость. Прицелившись, человек выстрелил в землю, почти попав священнику в стопу. Тот испуганно подпрыгнул. Оставшиеся в машине захохотали, как и человек с револьвером.
   Священник быстро проговорил:
   - Не стреляй! Не стреляй!
   И человек с револьвером, подойдя к нему, с силой ударил его по челюсти рукояткой револьвера, закричал:
   - В машину, блядь!!!
   Священник повиновался. Через единственную дверь усевшись на заднее сиденье, он оказался рядом с ещё более грязным человеком, который был одет в одни только короткие шорты. Захихикав, этот странный оборванец стал ощупывать священника одной рукой, другой держа наготове нож.
   - Ну, ты, - вооружённый револьвером уже сел назад, зажав священника с другой стороны. - Ну-ка...
   Грязными пальцами он залез священнику в рот и задрал ему губы, чтобы посмотреть на дёсны.
   - Э-э-э... заражённый.
   - Похуй, - это уже сказал водитель. - Сколько-то за него дадут.
   Машина с трудом завелась и рванула с места.
   ...В это время, высоко-высоко, за пределами планеты, бесконечно далеко от неё, словно горящий метеорит мчался куда-то худой, голый, безволосый человек. Он усиленно работал руками и ногами, словно бы от этого зависела его скорость, хотя она, конечно, зависела не от этого.
   Прямо у него на пути располагалось солнце. Другое. Совсем другой солнечной системы, более старое, уже красное.
   Человек, глядя прямо в него, приближался всё ближе и ближе, нырнул в его раскалённые недра, промчался сквозь него, вынырнул с другой стороны невредимый, и помчался-полетел дальше.
   Не первое и не последнее происшествие в бесконечной степи, называемой космосом.
   ...Что же до других мест, по северным морям, раскалывая толстые пласты заснеженного льда, медленно шёл деревянный корабль. Старый, в некоторых местах подгнивший, он всё равно был крепок, и даже острые льды, угрожавшие проломить хрупкие борта, ломал, словно сахарные.
   Не было на корабли ни матросов, ни ещё кого-то, кто, казалось, должен был быть на нём, кроме капитана. Худой, но мощный старик, в волчьей шкуре, вышел из трюма, чтобы посмотреть вдаль, вдохнуть ледяного, полного крошимого льда и снега, ветра. Впереди не было ничего. Что же, тем лучше. Рано или поздно что-то появится, и уж тогда...
   Старик улыбнулся, растянув подёрнувшиеся кровавым льдом губы.
   ...Лиса чёрной шерсти, уютно устроившаяся на старом диване, недовольно затяфкала. Её разбудили. Её шерсти коснулись пухлые детские пальчики. Маленькая ручка, тоже чёрная, пробежалась по шерсти от холки до кончика хвоста.
   Ребёнок-девочка радостно заговорила на незнакомом женщине-лисе языке, языке её далёких предков, и, грубо подхватив животное, обняла, прижала к голой плоской груди так, что едва не выдавила из лисы дух. Сильный ребёнок, сильная кровь.
   А теперь мужской голос. Отец девочки, подойдя к ней, говорил излишне громко, но не страшно. Девочка залопотала в ответ, но отец был непреклонен, девочка отпустила лису и села рядом, надув губы.
   Лиса снова затяфкала и, не вставая, подползла к девочке, та снова коснулась её шерсти, но уже аккуратнее. Отец девочки, довольный, погладил по голове дочь, затем потрепал за холку лису, и ушёл в другую комнату.
   Женщина-лиса не знала, это она оказалась среди людей, чей язык не знала, или же из-за того, что она слишком давно не оборачивалась назад, в человека, она стала забывать человеческий разговор. Да её это, в общем-то, и не интересовало. Она знала, что всегда может снова обернуться худой чернокожей старухой, и помочь семье, с которой она жила, что это не помешает даже то, что она не знает языка. Но в данный момент ей нравилось быть лисой, домашним питомцем в семье, любящим и любимым. Лиса прекрасно знала, что это - не её сын и не её внучка. Но, раз уж так всё пошло, то какая разница?
   Свернувшись в клубок у ног девочки, лиса снова уснула.
   ...- Так. И как же тебя зовут?
   Герберт сидел на кресле, повернувшись к городу спиной. Прямо перед ним стоял парень. Молодой. Сильный. С выступающими мышцами... впрочем, излишне выступающими, но имеем то, что имеем.
   - Я не знаю своего имени, Герберт.
   - Хорошо... - осклабился во властной улыбке хозяин города. - А если я прикажу тебе... подойди сюда?
   Герберт похлопал себя по колену и парень быстро подошёл, почти что семеня. Он послушно и преданно смотрел на хозяина города, а тот был уже недоволен.
   - Тьфу. Да как вы заебали-то. Все, вот вы все... ай!
   Герберт поднялся, возвысился над парнем, и взял его за волосы.
   - Слишком покорные. Слишком. Он не был таким... он бы послал меня на хуй. Он бы... а-а-а-а, чёрт, да какая, блядь, разница.
   С силой Герберт отшвырнул парня в угол кабинета мэра и снова сел на кресло. Город затрясся от его недовольства. Парень сжался, выставил руки ладонями наружу:
- Пожалуйста! Пожалуйста! Не надо!
   - Ничего не будет, не ной. Так ты ещё более на него не похож...
   Кресло развернулось. Герберт снова смотрел на город. Тот двигался медленно, потому что теперь спешка не требовалась, а тряску Герберт не любил. Конечно, теперь возвращение могло занять не одну неделю, но почему нет.
   Герберт крепко задумался. Иногда он жалел, что ушёл и не взял человека с собой насильно, но потом, поостыв, всегда приходил к выводу, что поступил, в общем-то, правильно. Герберту грело душу, что так он оставлял хоть какой-то шанс на то, чтобы всё исправить, пусть и невероятно мизерный. А что будет дальше... то будет дальше. Может быть.
   То, что парень подойдёт к нему, Герберт знал ещё тогда, когда тот только поднялся с пола. Слишком трусливый. Слишком покорный. Но никого лучше уже не будет, остальные ещё хуже.
   Кресло повернулось назад так, чтобы парню оставалось до него буквально один шаг.
   - Ну, - сказал Герберт, скривив полные губы. - И чего ты ждёшь?
   Он похлопал себя по колену и сделал приглашающий жест руками.
   ...Что же до Бабы-яги - она продолжала спать на печке, довольно похрапывая, не ожидая гостей.
  
   Но это всё дело прошлого, а дела будущего творились совсем в других местах.
   Кое-где, совершенно неважно где, ведь расстояние значения не имеет, серая земля внезапно изменилась. Участок в несколько метров снова стал живым, влажным, чернозёмным, но потом почернёл, как обугленный, полыхнул, и осыпался вниз, в яму, черневшую бесконечной глубиной.
   Столб дыма и пепла вырвался из ямы, и всё время, что он бил до неба, из него хохотало и гремело.
   Волосатая козлиная нога с чёрным, в трещинах, копытом, ступила из дыма и пепла на землю, потом вторая. Создание с жёсткой чёрной шерстью, рогатое, похожее на какую-то пародию, созданную на живое существо извращенным разумом, глумиво заблеяло пугающим смехом и, тряхнув рогатой головой, уставилось горящим взглядом красных глаз в небо.
   Хотя, конечно, совсем в другом месте, с неба, ставшего на долю секунды голубым, ударил луч густого света, такого, что он лился, как молоко, а из луча этого выплыла фигура с большими крыльями, в белом балахоне.
   Выйдя из луча, фигура раскинула крылья, оказавшиеся огромными. От крыльев рванулись во все стороны свет и страх. Фигура, так и продолжая полыхать светом и страхом, махнула крыльями и легко оторвалась от земли.
  
   А Фиолетовая Луна продолжала светить так же, как и светила, даже ярче. Светить ей оставалось ещё очень долго.
  

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

   KЖnigsberg (05/2016) - Wehlau (08/2019)
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"