Аннотация: Рассказ вошёл в финал конкурса "Реалистического рассказа"
Воспоминания - это звенья длинной цепи, называемой "жизнь". Иногда цепь разрывается, и память отбрасывает нас в далёкое прошлое...
Работать врачом в Израиле совсем нелегко, особенно в больнице: дежурства по восемнадцать часов, количество больных, увеличивающихся с каждым годом, страх ошибиться из-за усталости, сросшейся с телом. После окончания специализации я всё чаще и чаще проводил самостоятельно операции.
Раздался тревожный звонок, пробудивший меня посреди какого-то особо розового сна. Обычно снится такое, что после неохота просыпаться.
Звонил Шлёми - заведующий хирургическим отделением.
- Саша, са майер ле махляка! Дахуф! Таунат драхим катланит!
Что означало: приезжай в отделение срочно. Дорожная авария со смертельным исходом.
Чашку с горьким кофе я допивал уже в машине. Сердце тревожно билось, подхлёстнутое серьёзной дозой кофеина. В больницу примчался за десять минут, увидев встревоженное лицо Иры, понял, что обстоятельства вынудили Шлёми прервать моё сонное погружение в тёплой постели. На ходу надевая халат, поданный медсестрой, я поинтересовался, что стряслось.
Перевернулся туристский автобус с экскурсоводами и представителями туристических компаний, погибли множество людей, а те, кто выжил, находятся в ужасном состоянии. Пройдя несколько этапов "стерилизации", я зашёл в операционную. Ты не обращаешь внимания ни на что, только руки действуют как манипуляторы, производя необходимые действия. Проведя несколько операций, я прекратил что-либо соображать, медсестра вытирала с моего лица пот.
Я взмолился перед Шлёми:
- Не могу больше! Руки дрожат, ничего уже не вижу перед собой.
Он посмотрел на меня изучающе:
- Они из твоего города, Саша, жалко их... Впервые приехали в Израиль, а вместо отдыха попали в аварию.
- Откуда они? - напряжённо переспросил я.
- Из Санкт-Петербурга. В основном, женщины... Саша, вся надежда на твои золотые руки... Я не справлюсь один. Иди сюда...
Он налил из бутылки мне рюмку.
- Пей! Это тебе немного поможет... И закуси шоколадкой. Никто не должен почувствовать запах спиртного, иначе меня с работы выгонят....
Мне было не по себе: я видел в реанимации покалеченных женщин. Казалось, что я знаком со всеми. Сколько лет прошло с тех пор, как Ленинград стал Санкт-Петербургом? Двенадцать? Тринадцать? Уже много лет в этой южной, своеобразной стране, и всё равно сердце щемит, когда видишь людей оттуда. Участвовал в нескольких войнах - ведь место врача на передовой, и всё равно память не даёт покоя. Где моя Родина сейчас? Там? Или здесь... А если разобраться, мы все разъединились границами, религией, какими-то эгоистическими предрассудками, подчиняемые внешними силами, не понимая, как много осталось в нас общего. Нас разнесло словно тополиный пух по разным странам. Сохранив общность языка, традиций, мы всегда прислушиваемся, как там на бывшей Родине?
Из Санкт-Петербурга... Внутри меня похолодело, ведь могут быть среди них знакомые, друзья детства...
- Почему ты мне сразу не рассказал?
Шлёми потёр лоб, помолчал минуту, как бы подыскивая слова для оправдания. Я обратил внимание на мешки под глазами: сколько он не спал, сутки, двое? Эта вечная нехватка врачей, людей, которые никогда не подведут. Здесь в больнице остаются сильные духом люди. Остальные не выдерживают, растворяются в многочисленных поликлиниках, где нет таких нагрузок, но есть рутина. Глядя на уставшее Шлёмино лицо, на аккуратный серебристый "ежик" на голове, я вдруг понял его опасения. Испугался, что я не выдержу. Сбегу, как сделали другие.
- Сколько осталось операций? - спросил я у него.
- Есть две срочные... Одна очень сложная, хочу доверить её тебе.
Я отобрал у Шлёми бутылку коньяка, и прежде чем он очухался, глотнул прямо из горла. Мой начальник так и остался с протянутой рукой. Любил он меня как своего сына.
- Ты же пьян... Как теперь будет?
Я протянул руки перед ним, показал ему, что они не дрожат. Попросил у него личное дело пострадавшей, но, увы, документы остались на дне обрыва, куда свалился автобус. Выйдя в коридор, закурил, не испытывая никакого удовольствия от сигареты. Словно куришь траву. Вокруг сновали люди, кто-то спросил по-русски, я автоматически ответил.
Медсестра Ира окликнула меня. Я очнулся, уставившись в её измученное лицо. Медсёстрам тоже доставалось: Ирка работала ночью и осталась в отделении из-за аварии. Она - старшая, у неё опыт работы не меньше моего. Да и аккуратистка, всегда инструменты на месте, каждая бумажка подшита.
Кровать с пострадавшей повезли в операционную. Я немножко замешкался, увидев женское лицо в кровоподтёках и ссадинах. Дальше всё как в сериале. Стерилизация моих бесценных рук, привычный шум компрессора, подающего наркоз. Не знаю почему, но женщин мне сложнее оперировать. Всегда во время операции меня словно охватывало внутреннее видение: я представлял, как бы наяву, каждый орган, вену, сосуд, видел, как сердце разгоняет кровь по артериям. Мне приходилось скрывать этот дар от всех, пока однажды не выдержал и рассказал Шлёми. Он посмотрел на меня грустными еврейскими глазами и сказал, что дар - это то, что отличает обычного врача - и врача от бога. Замечательный человек Шлёми. Всегда спокоен, разговаривает с каждым человеком, не повышая голоса. Однако не все руководители подобны ему. Многие не доверяют мне, считают выскочкой и не дают продвинуться.
Во время операции я вдруг понял, что знаю эту девушку, которая лежала у меня на операционном столе. Не бывает на свете двух человек с одинаковым родимым пятном. У женщины чуть ниже пупка было забавное пятно, напоминающее слоника. У меня дрогнул скальпель, чуть не упавший в открытую полость живота. У второго врача удивленно приподнялась бровь, но он ничего не сказал. Тяжело было сосредоточиться, но я заставил себя, завершил операцию, по окончании которой дрожащими руками снял с себя перчатки. Я долго стоял в коридоре, пока не очнулся от чьего-то прикосновения.
На меня внимательно смотрела Ира. Она сняла с себя халат, оказавшись в обычном её наряде: джинсах, в немножко просторной блузке, в вырезе которой виднелась высокая грудь.
- Ты в порядке, Саша? - спросила она. - Жалко тебе этих ребят, не правда?
Я кивнул.
- И мне не по себе... Ничего не понимают, остались практически без вещей, без документов... Страшный трагический случай, поехали отдыхать, и на тебе... такая авария. Ты сейчас никуда не поедешь... - покачала Ира головой. - Врежешься в какой-нибудь столб, что я твоей маме скажу?
Она знала, что моя мама от неё без ума. Но несмотря на то, что Ира - замечательный, душевный человек, мне не удавалось убедить себя, что в моей жизни нужен ещё кто-то, помимо мамы. Мой развод с бывшей женой переживался единственным родным моим человеком невероятно тяжело, но в израильской действительности это было обыденно. Не сошлись характерами. Она была шумной, импульсивной, вечно недовольной; пока однажды не встретила весёлого, толстого восточного еврея, который увлёк её за собой. И всё, пропали её безумные разборки; она исчезла, словно шлейф от проезжающего автомобиля.
- Я поняла сразу, что ты её знаешь, - кивнула утверждающе Ира. - У тебя взгляд был очень странный... Словно, ты что-то искал и наконец-то нашёл...
Я вернулся в реанимацию. Люда Крюкова - славная девочка из моего класса, лежала неподвижно, подключённая проводами к монитору, на экране которого замысловатой кривой билась её жизнь. Пульс слабый, но стабильный, основные параметры в норме. Сердце её выдержит, но сумеет ли она вернуться к полноценной жизни после кровоизлияния в мозг?
Я вышел из отделения, поднялся этажом выше в отделение, где лежали остальные пострадавшие, прошёл по коридору, заметив, что в отделении много посетителей, среди которых было немало журналистов. Одна из девушек с микрофоном подскочила и затараторила:
- Скажите, вы не могли нам сказать пару слов о состоянии раненых?
Но мне тяжело было ответить. Слова застряли комом в горле, слёзы подступили к глазам.
- Что вы чувствуете при виде этих людей?
Я покачал головой и с трудом вымолвил:
- Мне кажется, что это - мои братья и сёстры...
Вернув журналистке микрофон, быстро зашёл в палату, где лежали другие пострадавашие из перевёрнувшегося автобуса.
- Кто-нибудь здесь знаком с Людой Крюкиной? Она была в этом автобусе, вместе с вами... Есть у неё родственники? Скажите, чтобы можно было передать, вызвать близких.
Парень с кровоподтёками на лице, лежавший ближе к окну, вдруг откликнулся:
- Я её знаю... Она из турагентства... Кажется, замужем... Надо сообщить в турагентство, они передадут. Как она? Жива?
- Будет жить...
Я увидел его растерянное лицо и спросил:
- Тебе что-то нужно? Может быть, что-нибудь из вещей?
Он покачал головой.
- Да нет, спасибо... Мне всё принесли... Приходят незнакомые люди, приносят одежду, газеты...
- Может быть, книжку какую-нибудь? Мои родители привезли сюда громадную библиотеку. Времени у меня читать не хватает, но библиотеку я сохранил. Ты чего любишь читать?
Парень пожал плечами, потом попросил принести что-нибудь из фантастики.
Я вышел из палаты. Телевизионщики куда-то испарились. Теперь моя небритая физиономия будет на главном канале новостей. Хорошо, что ещё не заплакал в камеру...
Шлёми выгнал меня из операционной, объяснив, что желает видеть своих подчинённых в живых. Иру он отправил домой на такси, меня же вызволился подвезти собственноручно.
На прощание он пожал мне руку и сказал:
- Хайом ата гибор... Тода леха, Саша...
Что означало: сегодня - ты герой, и спасибо тебе, Саша. В устах Шлёми это звучало как высшая похвала.
Спал я недолго, часа три, проглотил мамин обед за один присест и засобирался обратно в больницу. В спальном шкафу у меня хранилась шкатулка с подарком, который мне Люда преподнесла на выпускной вечер: позолоченная цепочка с кулоном, на котором было написано "Всегда помнить". Захватив несколько книжек Желязного и Формера, я выскочил из дома.
Громадное красное солнце прощалось с городом. В воздухе отчётливо чувствовался запах пыли - очередной хамсин, ветер, несущий с собой клубы песка, накрыл всё окружающее жёлтым маревом. Зима не торопилась, да и чего ей торопиться - ей и так было хорошо в Европе. Ненавижу такую погоду, от запаха пыли ужасно свербело в носу, да и глаза слезились.
Шлёми в отделении не было. Я подошёл к мониторам, там, где лежала Люда. Только бы она выжила. Я сидел рядом с кроватью, где лежала девушка моей мечты, и думал, думал, думал... Вспоминал, как мы целовались в подъезде, боясь каждого шороха, каждого скрипа двери: только чтобы соседи не увидели - засмеют. Никогда не забуду, как мы гуляли белыми ночами, держась за руки. Родители сердились, дело доходило до того, что нас не выпускали на улицу. Я сжал в руке цепочку.
Прошли ещё два дня, Люда была по-прежнему без сознания. Я иногда приходил домой, выслушивая выговоры мамы, что нельзя губить свою молодую жизнь, что так не работают, но продолжал пропадать в больнице, с надеждой вглядываясь в лицо девушки. Однажды мне показалось, что ресницы её вздрогнули, я тихонько позвал: Люда!
Но это только мне показалось. Чем больше проходило времени, тем меньше надежды оставалось. Однажды рано утром вновь раздался телефонный звонок. Знакомая медсестра взволнованным голосом сообщила, что Люда пришла в себя.
До больницы я доехал за рекордное время, и на моё счастье, полиция не остановила меня за превышение скорости и не отобрала права. В отделении было много посетителей. Некоторые приходили просто так, навестить несчастных туристов, а то и просто поговорить, поддержать ласковым словом. Одна пожилая женщина пришла со своей внучкой - красивой девочкой с черными кудрями, к парню, которому я принёс книги. Они громко смеялись, когда я заглянул в палату. Kак мало нужно, чтобы найти точку соприкосновения. Два-три слова, улыбка, и незнакомые люди становятся близкими. Словно и не было этой ужасной аварии!
Люда, девочка моей юности, открыла свои голубые, как небо, глаза и смотрела на меня, о боже, тот же самый взгляд как много лет назад. Тот же самый вопрос в глазах, недоумение... Конечно же, она сейчас узнает меня и вспомнит, как мы обнимались и целовались на скамейке в саду, рядом со школой. Но она смотрела отрешенно, как обычно смотрят на чужих людей. Она видела перед собой человека в белом халате, а не того робкого мальчика с большими ушами и застенчивой улыбкой.
- Как ... вы себя чувствуете? - спросил я.
Она улыбнулась. Эта улыбка подобна юной розе, приоткрывшей лепестки, с её губ сорвалось:
- Спасибо...Мне уже лучше.
Я сел, вглядываясь в её лицо.
- Извините, что я вас спрашиваю, что вы можете рассказать о том, как это... произошло, - начал я осторожно.
Люда облизала пересохшие губы и неуверенно сказала слабым голосом:
- Помню, как автобус пошёл на обгон... как не вписался в поворот, проехался по защитной стенке и стал переворачиваться. Словно в ужасном сне, автобус несколько раз перевернулся, все закричали; при одном из ударов несколько человек вылетело из окна. Мне каким-то образом удалось удержаться в кресле. Потом... крыша автобуса вдруг стала приближаться ко мне... Больше ничего не помню...
- У вас есть муж, дети?
Она вновь напряглась, вспоминая своё недавнее прошлое.
- Не надо... - тихо сказал я. - Память к вам ещё вернётся...
Я вышел из её палаты, закурил сигарету, обратив внимание, как предательски дрожат руки. Может, оно и к лучшему, что она меня не помнит?
Каждый день я прибегал к Люде в палату, убеждаясь, что она чувствует себя всё лучше и лучше. Вскоре приехал её муж - Володя, высокий, широкоплечий, с небольшой русой бородкой. Он долго жал мне руку, благодарил, что его жену вытащили с того света. Приблизительно через неделю из России настояли на том, чтобы Люду перевели в одну из больниц в её родном городе. Я не стал больше приходить. Память постепенно возвращалась к ней. Ту позолоченную цепочку со смешным слоником - память о далёкой юности, я попросил передать ей после того, как её выписали из больницы. Подарок от израильского хирурга, который её оперировал.
Боль, зародившаяся в глубине моей привыкшей к разлукам души, постепенно ослабла и только изредка напоминала о себе по ночам, когда я видел во сне смеющуюся девушку, убегающую от меня. Долгое время я вздрагивал от каждого звонка. А потом перестал ждать. Может быть, она так и не вспомнила обо мне.