Гендель Казимир Казимирович : другие произведения.

Стоячие Воды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В "Стоячих водах" отражен быт середняцкого латгальского крестьянина на период с мая 1934 года, когда к власти пришел Улманис, по март 1949. Вместе с тем, в них подробно разбирается и политическая ситуация в деревнях, сложившаяся не только на упомянутый май, но и на протяжении последующих лет вплоть до марта 1949 года. Не обойдена стороной и смена власти 1940-41годов, как и сама война с последующей за ней русификацией Латвии.

СТОЯЧИЕ ВОДЫ

  
  
   При написании этой книги я постарался максимально использовать высказывания, выражения мыслей, как и разговорный жанр крестьян, бытовавших в деревнях на тот период времени.
   -Переворот! - закричал Дзинтарс, сбрасывая с себя одеяло вместе с дремавшим котом, который всегда любил с ним спать, когда тот бывал дома, и, мчась в одних полосатых трусах мимо хлопотавшей у печки мамы, во двор, к отцу, что бы сообщить эту новость.
   -Какой, там, ещё переворот придумал! - равнодушно передразнила его мама, длинным ухватом, опиравшимся на деревянный покат, поворачивая в русской печке чугунные котлы, в которых готовилось варево для свиней, телят, прочей многочисленной живности. Котлы были очень большие, и располагались по обеим сторонам, жарко пылавших, березовых поленьев, у задней стенки топки. Котлы поменьше, стояли перед ними. В них завтрак для семьи. На самом же переду, на выгребленных раскаленных углях, вовсю трещало жарившееся сало.
   Пару недель назад, Дзинтарсу исполнилось шестнадцать лет, которые он ждал с большим нетерпением, поэтому, со дня свершившегося юбилея, считал себя вполне взрослым парнем, с чем категорически не была согласна его мама, а отец для себя, ещё не успел определить место сына в иерархической категории своей семьи. Дзинтарс успешно учился в Краславской гимназии и домой приезжал только тогда, когда кончались продукты, или накануне любого, большого праздника.
   Его отец Казимир, только что вернувшийся с поля, где подсевал вымерзшую за зиму пшеницу, теперь вытряхивал освободившиеся мешки, а вездесущие куры, во главе с красавцем петухом, отчаянно кудахча и подпрыгивая, когда их нечаянно задевало льняным мешком, наперегонки ловили случайно оставшиеся зерна. При удачной поимке, петух громогласно звал своих подружек на пир, хотя то зерно, с большим удовольствием мог бы склевать и сам. Но нет, природа наделила его такому джентльменскому отношению к себе подобным настолько бескомпромиссно, что у этих пернатых, могли бы, с большой пользой для общества, поучиться многие существа, причисляющие себя к разряду разумных людей.
   -Папа, в Латвии переворот! - едва открыв сенную дверь, крикнул сын, а что бы привлечь больше внимания к словам, над головой помахал и руками.
   -Ты сперва закрой дверь, а то мухи в избу налетят, - вразумительно заметил ему отец, вчетверо складывая большой мешок, и кладя его на широкую скамейку, что стояла у стенки дома. - Теперь рассказывай, да не торопись, а то из-за спешки, тебя не всегда можно понять. Так, что там произошло, и где?
   -В Риге, - пытаясь сдержать эмоции первознателя, отвечал Дзинтарс.
   -Что ты болтаешь! - застыл отец, изумленный такой неприятной новостью. - Неужели коммунисты взяли верх?
   -Наоборот! По радио сообщили, что всю власть принял на себя Карлис Улманис.
   -Ну, и?...
   -Все партии запрещены, распущены и так далее.
   -Наконец-то! Может быть, один раз наведут порядок в нашей Латвии, а то, до чертиков надоела постоянная грызня депутатов в Саэйме.
   -Ты об Улманисе что-нибудь слышал?
   -Ты бы лучше спросил: кто о нем не слышал! По образованию, он агроном, значит, связан с землей, а это для крестьян, краеугольный камень их выживания, существования. Впрочем, для меня и Квиесис был не плохим президентом. А, что вам там, в гимназии, вдалбливали на эту тему?
   -Примерно то же, самое, что сказал и ты.
   -Ага, значит, не зря мы слушаем радио.
   -Как ты думаешь, что теперь будет?
   -Не знаю, посмотрим. Все будет зависеть от того, как новое правительство отнесется к нам, хуторянам, землепашцам, кормящим не только себя, но и горожан.
   -Я побегу слушать дальше. Может быть, что новенькое, ещё подкинут.
   -Иди. Я справлюсь, тоже зайду послушать. Не забудь сообщить эту новость своему дедушке Янису. Он тоже интересуется политикой.
   То было, 16 мая 1934 года.
   Хутор "Страуме", в котором обосновались Нейвалды, находился в самом углу Латгальского края. Если взобраться на любую из старинных лип, что росли вокруг дома, то с южной стороны, можно было видеть извилистую змейку реки Даугавы, за которой была уже Польская территория. На востоке, за полоской смешанного леса, в котором приютился пограничный кордон, протянулась Белоруссия.
   По сравнению с ближними и дальними соседями, Нейвалды жили не плохо. Располагали пятью десятью гектарами земли, из которых, почти половина - тяжелейшая глина. В засушливые годы, трудиться на ней, было сплошным мучением. Но, благодаря стараниям хозяев, она хорошо удобрялась, вовремя и качественно обрабатывалась, что, в конечном итоге, благоприятно сказывалось на осеннем урожае. Большая семья жила дружно, все ладилось, и все, во многом, благодаря строгой дисциплине, некогда введенной энергичным, многодетным дедушкой Янисом, недавно отпраздновавшем свои 84 года.
   Его внучка Анита, дочь сына Казимира, с которым он жил, в прошлом году закончила Краславскую гимназию, и теперь учительствовала в младших классах Абренской школы. Из-за дальности расстояния, дома видели её очень и очень редко. Следовавший за ней по возрасту Дзинтарс, по окончании той же гимназии, собирался стать военным, чего не очень одобрял отец, потому что в будущем, некому было бы работать на земле. Младшая дочь Вия, только, только привыкала к домашней, женской обязанности. Ей шел тринадцатый год.
   При таком семейном раскладе, все хозяйственные заботы лежали исключительно на двоих - Казимире и его жене, Дайне.
   На всю старенькую деревню, состоявшую из девяти дворов, только у Нейвалда был радиоприемник, работавший на сухих батареях. Для маленькой, затерянной в Латгалии Гану Сала, это было настоящее новшество и, своего рода, роскошь, которую здесь мог позволить не каждый. Послушать новости, особенно в осенне-зимние вечера, иногда собирались и соседи, после прослушивания не расходившиеся, чуть ли, не до полночи. Услышанное, ещё требовалось сообща обсудить, "перемолоть", как они выражались. Собирались только мужчины, а Дайна в это время, при свете керосиновой лампы, на потемневшем от времени коловороте, пряла либо шерсть, либо лен. Из этой пряжи, со второй половины зимы, на огромных кроснах, ткалось добротное полотно для пошива верхней и нижней одежды.
   Нельзя сказать, что эти, разношерстные латгальские мужики собирались здесь только потому, что живо интересовались политикой. Нет. Политика, как таковая, на этот период существования Латвийского государства, была для некоторых из них, чем-то немножко приглушенным, притупленным, второстепенным делом, вершившемся где-то там, далеко, далеко, аж в самой Риге, в которой никто из них, ни разу не бывал, как и не мечтал туда попасть. В деревенской глуши, столицу своего государства считали совершенно отвлеченным местом, никак не связанным с местными, повседневными, будничными заботами, целиком уходящими в стремлении к выживанию и продолжении своего семейного рода. А для всего этого, надо было трудиться, не покладая рук. Учитывая местную специфику жизни, большинству крестьян казалось совершенно безразличным, кто там наверху ими управляет. В деревенской глубинке, куда никто из столичных руководителей никогда не заглядывал, тех знали только понаслышке, которую, как говорили, к делу не пришьешь. Главным же здесь считалось то, чтобы государство, по нормальной цене закупало крестьянские излишки, вовремя с ними рассчитывалось, и, ни в коей мере, не обманывало. В общем, собирались вместе по давнишней традиции, заведенной в деревнях с незапамятных времен.
   Если в силу объективных причин, по сравнению с другими регионами, Латгалия была самой непродуктивной частью Латвии, то к этому, надо ещё добавить её многонациональность, и, как следствие, многоликость быта, неравенства сословий, как и самого уклада крестьянской жизни. А все это, вместе взятое, остаток владычества Российской империи, и Витебской губернии, в частности. Начиная с августа 1914 года, когда прогремели выстрелы Первой мировой войны, часть русских стала покидать эти места, продавая свои земли, дома тем лицам, которые решались здесь оставаться на всю жизнь. Так случилось, что и Нейвалд Янис приобрел этот хутор у покидавшей его помещицы, уплатив 92 золотых рубля за один гектар. Соседство же другого большого народа, белоруссов, сказалось на том, что эта нация здесь, в основном, и доминировала, сохранив за собой не только присущую ей культуру, но и вычурные фамилии. В свое время, когда до 1861 года существовал, так называемый, "пригон", главенствующий помещик, крестьян знал только по имени, а при вынужденном раскрепощении, награждал не только подобающей их физиономии фамилией, но и превращал всех, либо в русских, либо в белоруссов. В дальнейшем, так и повелось, что почти все население, в графе национальность, указывалось: либо русский, либо белорусс, хотя в кругу семьи, они разговаривали на, только им, присущем языке. Однако, на такую несправедливость, в соответствующие органы никто из них, жаловаться и не собирался. Здесь же деревня, и какая разница, к какой национальности, представители власти их определят! Лишь бы не ущемляли в свободе, не отлучали от земли, от религии. Или, как ещё говорят в народе: назови хоть горшком, только в печку не ставь. Так и случилось, что даже Янис Нейвалд, оказался зарегистрированным, как белорусс. Это, с национальностью. Вопрос же с религией, решался очень простым способом. На её выбор, большую роль играли соседняя Польша с Литвой, у которых преобладал католицизм. Может быть поэтому, или здесь были другие причины, но в Латгалии он стал доминирующим вероисповедованием. В крупных населенных пунктах, в относительной равно удаленности, построили костелы, тем самым, распределив близлежащих прихожан. От принадлежности к той, или иной епархии, зависело благосостояние костела. Органисты, они же хозяйственники, регулярно объезжали свои, так называемые, "парафии", скрупулезно собирая с крестьян посильную подать. Надо заметить, что, несмотря на то, что этот край десятилетиями находился под влиянием русских, сильные корни православие, здесь так и не пустило. Свидетельством тому, на многие десятки километров округи, единичные православные церкви с небольшой кучкой прихожан. Лютеранство же, стало зарождаться только с приходом к власти Карлиса Улманиса. А вот, почему!
   Проводя национальную политику по сельскому хозяйству, с некоторых пор, пустующие латгальские земли, государство стало предлагать к заселению всем желающим. Чаще всего, претендентами на них оказывались, либо разорившиеся, либо разраставшиеся семьи Курземского края. Поселяясь здесь, они приносили сюда не только свой язык, культуру, но и лютеранское вероисповедание.
   В силу тупикового географического расположения, в местный крестьянский говор, отчетливо вплелось несколько сопредельных языков, хотя на слух казалось, что преобладал некий малороссийский. Латышским же, пользовались лишь в отдельных семьях, которые здесь, пока что, можно было сосчитать на пальцах рук.
   Но, разношерстность населения, не ограничивалась только смешением национальностей, религий, языков, культур. В Латгалии, как наиболее отсталой части Латвии, ко времени описываемых событий, особенно остро стало проявляться социальное напряжение, когда меньшая часть хуторов, не только прокармливала сама себя, но и сдавала избытки продукции государству, а большая часть крестьян, постоянно с трудом, сводила концы с концами. Наряду с индивидуально местными заковырками, как-то: лень, пьянство, неумение, или нежелание приспособиться к обстановке, имелись и другие, не менее веские причины к размежеванию не только на местном, но и государственном уровнях. Это инвестиции! Внимание политиков, стоявших у руля власти, в основном, было обращено на Курземе, Земгале, Видземе. Не считая того, что многие лица, заседавшие в правительстве, были выходцами из этих регионов, то надо иметь в виду то немаловажное обстоятельство, что они, эти руководители, черпали оттуда и свое благосостояние. Обрусевшая же Латгалия, ничего особенного предложить им не могла, поэтому, некоторым из них, казалась обузным пасынком, на которого не стоит обращать большое внимание. Сумеет сама выжить, пусть живет, а нет, так туда ей и дорога. Сами, мол, виноваты.
   Утвердившись в безысходности, бесперспективности местного положения, некоторые родители отправляли своих отпрысков на заработки в Курземе, где их хорошо принимали, потому, как знали, что только трудолюбивые молодые люди, могут осмелиться на такой поступок. Отработав оговоренный срок, часть из них, обратно так и не возвращалась, особенно девушки, потому что на новом месте, находили своё семейное счастье. Впоследствии, Курземские латыши, убегая от Советской власти, спасались не только сами, но не расставались и со своими работниками. Значит, было за что! Разгильдяи не нужны нигде, а на чужбине, тем более.
   Кроме упомянутых факторов, в Латгалии, особенно явственно ощущалось влияние коммунистической России, со своей наступательной пропагандой, обещавшей неустойчивым, в идеологическом отношении крестьянам, самое безмятежное и сытное будущее. Но, для того, что бы его приблизить, убеждали активисты, надо самому быть закаленным противником существующего строя, а заодно, эту перспективную идею, следует распространять и в среде крестьянских масс. А, кто не мечтал жить лучше? Даже, за счет других! Зная настрой местного населения, соседняя страна настойчиво предлагала настоящее удовольствие в будущем в такой доступной и понятной форме, какое оно, до сих пор, никогда не слышала от своего родного правительства. Огульная агитация была настолько проста, что её суть понимали самые необразованные крестьяне, которые до сих пор, на деловых бумагах, вместо подписи, ставили три крестика. Для личных же писем, если кто решался написать отдаленному родственники, или другу, почтой предлагались готовые тексты различного содержания. Это, смотря по какому случаю, пишется письмо. В него требовалось вписать только имя того, кому оно предназначено. Адрес на конверте, напишет почтальон, разносивший и собиравший корреспонденцию одновременно.
   Вот такой, Латгалия и встретила день 15 мая 1934 года.
   -Когда мы научим тебя не торопиться, когда рассказываешь важные новости! - упрекнул внука и дедушка. - Неужели в гимназии, вас так учат? У тебя же одно слово, залезает за другое, и, в конце концов, ничего нельзя понять. Расскажи снова, что там случилось, только толком.
   -Я хотел быстрее...
   -Быстро надо ловить, только блох, - наставительно напомнил дедушка.
   В это время, в избу зашел Казимир.
   -И когда он научится нормально разговаривать? - ни к кому не обращаясь, пробурчал Янис, причем с таким умыслом, что бы его услышал Казимир.
   -За это, я его ругал уже несколько раз, - виновато, отвечал тот, догадавшись, что недовольство старика, обращено больше к нему. Потом добавил. - По радио, Дзинтарс услышал, что в Риге, произошел какой-то переворот. Ну-ка, расскажи ещё раз, что ты слышал.
   -Говоришь, Карлис Улманис..., - задумался Янис. - Как же, знакомая фамилия. Кажется, что этот не из коммунистов. В Саэйм он от Крестьянской партии баллотировался.
   -С землей, будто связан, - подтвердил Казимир.
   -В таком случае, нам, землепашцам, опасаться нечего. А то прежние правители, пока дрались, да делили власть между собой, деревня дошла до ручки. Одним словом, крестьян доконали.
   -Эту новость, надо сообщить соседям, - предложил Казимир, вопросительно глядя на своего отца, сплетавшего из широких, осиновых лучин, квадратную корзину для картошки.
   -Я сбегаю к Гаужансам, потом..., - не успел закончить Дзинтарс.
   -Погоди, опять ты торопишься! - остановил его отец. - Тоже мне, нашел, кому первому сообщать! Тебе, должно быть известно не хуже меня, что он распространяет русские, пропагандистские листовки, поэтому, вряд ли обрадуется твоей новости.
   -А почему?
   -Этот переворот, может быть и не в его пользу. Однако поживем-увидим. Я сам сообщу, кому следует, а эти подонки, узнают и без нас.
   -Тогда пойду к печке, и расскажу маме.
   -Ей можешь рассказать.
   -Жаль только, что она политикой, не очень интересуется, - с сожалением вымолвил Дзинтарс.
   -Тоже мне, умник сыскался! - цыкнул на него дедушка, отставляя работу.
   В этот вечер, к Нейвалдам на посиделки, чтобы хорошенько покурить и обсудить последнюю новость, собралось несколько соседей. Первым появился Краваль, переехавший на жительство в Латвию сразу после революции в России. По его словам, сам он из Питера, но жизнь заставила покинуть большой город. В Гану Сала он появился пару лет назад, и арендовал небольшой кусочек земли, гектара в три. Его старенький домик, влезший в землю почти по самые окна, располагался на противоположной стороне улицы от Нейвалдов, а картофельный огород как раз напротив. Больше он, ничего не выращивал. Кроме, довольно энергичной жены, у него имелись три дочери и два сына. В округе, Краваль слыл не только всесторонне развитым мужиком, но и как веселый каламбур, превосходный рассказчик, незаменимый гармонист, с неизменной папироской во рту. Среднего роста, коренастый, спереди лысоватый, с пучком волос, постоянно падавшем на оголенный лоб. С его лица, никогда не сходила приятная улыбка, от которой, у наружных краешек глаз, образовались постоянные, глубокие морщинки, придававшие кругловатому лицу с мясистым носом, некую таинственность и расположение к себе. Деревенщину, больше всего увлекали его рассказы о революции, свидетелем которой, он являлся, и, если верить на слово, сам участия в ней, не принимал.
   -А почему не принимал? - сразу же задавались вопросы.
   -Да, разве ж мне тогда было до революции! - и глаза рассказчика еще сильнее улыбались, а морщинки растягивались до самых ушей. - У меня тогда появилась самая первая, и, как впоследствии оказалось, самая последняя любовь.
   -Неужели с той девушкой, что-нибудь случилось? - сочувственно спрашивали слушатели.
   -А, как же! - и все настораживались. - Она вышла замуж за благородного рыцаря. Он только что, пришел сюда, к вам, - и все облегченно вздыхали.
   -Может быть, ты и самого Ленина видел?
   -Видел, как не видеть. Правда, только на фотографии. Здесь я не вру, потому что в России стало очень модным хвастать виденным вождем революции. Я точно знаю, что большинство из таких хвастунов, в то время, за несколько сот верст от Питера грабили поместья, а выдают себя за участников тех событий. Но, поди, проверь! Нет, братцы. В Питере жить, еще не значит видеть самого Ленина. У него была своя дорога, у обывателей другая, и не всегда они сходились на одном перекрестке.
   Где у Краваля родина, никто не спрашивал, а сам он, на эту тему, не распространялся. Только, для местных жителей было совершенно очевидным, что модную в этих краях, коммунистическую идеологию, отрыто не поддерживает, а в душу человека, не заглянешь. Людей в деревне, определяли по их действиям. А этот, новый семьянин, отлично вписался в здешние нравы настолько, что своим детям, не запрещал, наравне с другими односельчанами, посещать костел. Что значит, пожить в городе! Все-таки, некоторой части людей, что его населяют, либо населяли, он что-то, да дает.
   Но, была одна заначка. Как человек, относительно передовых взглядов, Краваль не мог близко сойтись ни с одним из местных мужиков, хотя, глядя со стороны, такая отчужденность, никому в глаза резко не бросалась. Зато, заметно проявлялись его симпатии к Казимиру. Долгие, осенне-зимние вечера, он часто проводил у Нейвалдов, где с удовольствием слушал по радио не только новости из Москвы, но и латышские национальные напевы. Некоторые передачи из Риги, просил переводить на русский язык. Прослушав радио, разговор переходил на злободневные темы, по окончании которых, Краваля просили рассказать что-нибудь о России, о Питере, где он, одно время, работал слесарем на каком-то заводе. Так как в рассказах, гость был непревзойденный мастер, то его, с затаенным дыханием, слушали всей семьей. В самые интригующие моменты, даже Дайна, не очень обожавшая всякую болтовню, и та медленнее нажимала на педаль коловорота, что бы лучше расслышать, чем, в том, или ином происшествии, кончится дело. Трусливая Вия, в самые страшные моменты рассказа, пыталась выкрутить фитиль семилинейной лампы до возможного предела, что бы, прогоняя страх, лучше осветить углы обширной комнаты.
   -Не поднимай большой огонь, а то стекло может лопнуть! - предупреждал дедушка.
   Внучка делала движение пальцами, будто убавляет свет, хотя на самом деле, каким он был ярким, таким и оставался.
   Зная, что у Нейвалда часто вечерует Краваль, сюда заглядывали и другие соседи. У кузнеца Бучиса, что жил за ручьем, рядом с лесом, называемым Стариной, даже место здесь было облюбовано. Оно находилось за длинным столом, под большой иконой, изображавшей переселение грешных душ из красноватого Чистилища, в голубой Рай, где с распростертыми руками, их уже поджидала дева Мария, окруженная маленькими, пухленькими ангелочками. Поскольку Бучис был единственным кузнецом на обширную округу, то к нему и относились с особым уважением. Это ничего, что кроме ветхой кузницы с горном и большими мехами, качать которые, надо было иметь недюжинную силу, у него ничего больше не было. Клиенты ехали к нему со своим древесным углем, металлом, подковами, а он на месте, все это превращал в то, что заказывали. Что значит, мастер! Он был угрюм, неповоротлив, неразговорчив и не любил, когда к нему приставали с пустыми вопросами, на которые отвечал громким, недовольным сопением. У Бучиса не было своей бани, поэтому кооперировался с Нейвалдами, топя через каждую неделю, по очереди. У него была очень большая семья, как мужского, так и женского пола, поэтому мылись они, с обеда, до позднего вечера.
   Ангеш, самый ближний сосед. Его дом стоял сразу же, за хлевами Нейвалда. Их разделяло не больше тридцати шагов, по прямой. Он был лет на десять, одиннадцать моложе Яниса, но выглядел совершенно дряхлым стариком. Имея трех сыновей и двух дочерей, обладал всего пятью гектарами земли, поэтому, что бы прокормить своих отпрысков, идя по стопам Краваля, постоянно одолжал у Нейвалда, то зерно, то лошадь, то плуг, как и прочее сельскохозяйственное снаряжение. Чтобы хоть как-то выкручиваться с продуктами, к зерну, что мололи в клети на ручных жерновах, жена регулярно добавляла какие-нибудь отходы, образующиеся при очистке семян. Зато весной, так же, как и в семье Кравалей, со стола не сходили листья вареной крапивы, одуванчика, как и прочей первой зелени, съедобность которой, знали только женщины. На жизнь, Ангеш никогда не жаловался, а когда односельчане удивлялись, как, мол, ему удается накормить столько ртов, отвечал:
   -Жить, надо уметь. Осталось потерпеть, совсем немножко. Отправлю девок в Курземе на заработки, и пусть там замуж выходят. Парней определю в армию, и заживем со старухой, припеваючи.
   А соседи между собой шушукались: "этакие носатые, длиннолицые! Да, кому его девки там, в Курземе, будут нужны! На них здесь, и то никто не хочет смотреть". В отличие от своих братьев, имевших нормальные носы, но зато, с неким дребезжаще - тоненьким звуком, в них разговаривавшие, у девушек, как и у самой мамы, действительно, они были немного длинноватые, хотя и не такие большие, как некоторым казалось.
   Отшутившись за своих детей, Ангеш, иногда, любил напомнить собеседникам и о своей единственной яблоне, росшей в огороде, где сажали картошку. Как по возрасту, но особенно с виду, это дерево можно было сравнить с её хозяином, отличавшееся только тем, что никто не мог определить её сорт. Плоды же она, приносила такие большие и вкусные, что воровать их приходили даже те мальчишки, у которых были свои сады. Бывали годы, когда бедные веточки так обчищали, что хозяевам оставались только самые верхние яблоки, до которых юные воришки, не смогли дотянуться.
   Последние годы, Ангеш часто побаливал, поэтому, если и заходил к Нейвалдам, то больше для того, чтобы пожаловаться своему соседу Янису, на постоянное недомогание, а от того, услышать свои проблемы, связанные с потерей былой силы и ловкости кавалериста. В составе казачьего кавалерийского полка, Янис принимал активное участие в третьей турецкой кампании 1877-78 годов, из которой вынес несколько ценных трофеев, выгодно реализованных здесь, на родине. На стенке, у ног его кровати, до сих пор красовались две кривые, оголенные сабли с громоздким мечом под ними, а в сарае, на перекладине, ржавело черное, кавалерийское седло, в последнее время, не имевшее никакого применения, потому что его заменяло обыкновенное, более приемлемое для крестьянских задниц.
   Гризанс с Гаужансом, их почему-то всегда видели вместе, жили в одном доме, только с разных концов, и были женаты на родных сестрах. Оба бездетны. Не только они сами, но и их жены, были не прочь выпить, после чего хорошенько поспать. Кроме овец, да курей, другой живности не держали, а те три гектара земли, что покойный отец оставил дочерям, стояли необработанным пустырем, на который, иногда, заходили соседские коровы. Поговаривали, что оба они, собирались переезжать на жительство в Ригу, к своим единомышленникам, но, пока что, будто бы не клеилось с жилплощадью.
   Лобздиншь жил в соседней, не больше километра, тоже маленькой деревушке, с названием Казубренчи. По оценкам местного населения, первейший сплетник, склочник - как его только не называли. Ни одна маломальская новость, не проходила мимо него стороной. А свое мнение он ценил настолько высоко, что его убедительную фразу: "это я, вам говорю", знали во всей волости. В доме Нейвалдов, желанным гостем он не был, хотя, из-за своего высокого мнения о себе, такового не хотел замечать. Здесь Лобздиньш не пользовался уважением не столько из-за своего болтливого языка, когда он "переливал из пустого в порожнее", так о нем отзывалась Дайна, сколько за политическое убеждение. Было доподлинно известно, что он тесно связан с русскими агентами, так плотно наводнившими эти места, а в деревенской глуши, такой поступок, различными людьми, ценился по-разному. Он постоянно, не только вынюхивал настроение сограждан, но при любом случае, или не к случаю, не пропускал возможности похвалить Россию, Советскую власть, да ещё с таким преувеличением, будто сам он там долго жил, все видел, а поэтому и завидует россиянам. Как, чему завидовать?! Ихней свободе. Нам бы такую! Когда же у него уточняли, чем он здесь ущемлен, в ответ, только подмигивал левым глазом, перед этим, характерно тряхнув маленькой, узкой головой, с очень реденькими, русыми волосами. Сами, мол, догадывайтесь! Его семья состояла из трех человек: он сам, болезненная жена и дочь. Излишков в доме, никаких, к пьяницам не причастен, в беспробудных бедняках не числился. Имел корову, коня, овец, а когда требовалось опахивать свой, пятигектарный, гористый участок земли, одолжал вторую лошадь у соседей.
   Вот, такая компания и собралась у Нейвалда вечером 16 мая 1934 года, что бы из первых уст, услышать самые последние новости из Риги, а заодно, и поделиться мнениями о таком важном происшествии, как бескровный переворот власти. По одному, в таких вещах не разберешься, а у Нейвалда всегда все можно растолковать. Что сомнительно, выясняется в процессе, не очень жарких, но все же, неких дискуссий.
   -Так рассказывай, что там, в Риге перевернулось, и в какую сторону? - задал вопрос Бучис, едва усевшись под излюбленной иконой, и не успевший даже, свернуть самокрутку.
   -Ещё спрашиваешь! - первым встрепенулся Лобздиньш, будто только именно такого вопроса и ждал. Он был, не в духе. Из своего дома, он вышел намного раньше других, надеясь по пути, первому встречному, высказать свое отрицательное мнение, относительно свершившегося переворота, о котором он узнал уже к обеду от своих постоянных единомышленников. Но, как назло, по дороге никого не встретил. Здесь же, у ворот Нейвалдова дома, его облаяла породистая, цепная собака и ему пришлось ждать, пока Дайна не закрыла хлевы, да не увела рычащего пса на противоположный конец двора, где накинула цепь на другой, большой гвоздь, вбитый в стенку амбара. - В общем, - продолжал Лобздиньш, - что бы там, в столице, не делалось, это не в нашу, деревенскую пользу. Это, я вам говорю.
   -А, так ли все страшно, как ты малюешь? - наигранно сомнительно, поинтересовался Казимир.
   -Поверьте мне, что этот переворот, ни до чего хорошего не доведет. Это я вам говорю, - второй раз, авторитетно заверил слушателей Лобздиньш, приподнимаясь на скамейке, что бы дотянуться до широкой чашки с табаком.
   -Твои слова мы принимаем, как говорится, к сведению. Но пусть Казимир нам расскажет все, что слышал, поподробнее, - попросил Краваль.
   -Дзинтарс! - позвал отец. - Иди сюда, расскажи. Ты своими ушами слышал, а то я могу сказать что-нибудь не так.
   -Саэйм распущен, все партии запрещены, - начал тот.
   -Как это, все партии? - не выдержал Лобздиньш.
   -Очень просто. Не перебивай, - одернул его Ангеш, легонько толкнув коленом, сидящего рядом Яниса.
   -У руля государства, стал Карлис Улманис, - продолжил Дзинтарс, почувствовав надежную поддержку. - Учился в Америке, по образованию, агроном. Знает иностранные языки.
   -А я, что вам говорил! - снова заволновался Лобздиньш. - Он нас так прижмет, что ни я, ни вы, в общем, никто, не смеет даже пикнуть. Наступает самая настоящая диктатура одного человека. Ею он научился, живя за границей. Россия давно об этом предупреждала, только её никто не слушал.
   -Сколько я знаю, у тебя, как и у меня, нет радио. Откуда ты знаешь, что Россия предупреждала? - не-то в шутку, не-то всерьез, спросил, окутавший себя дымом, кузнец Бучис.
   Лобздиньш нервно заерзал на скамейке, медленно обводя присутствующих возбужденным взглядом, как бы пересчитывая собравшихся, после чего уставился в запотевшее окно, будто на такой вопрос, в нем и должен был храниться ответ. Он понял, что разоткровенничался слишком широко, причем, не в той компании, в которой такое можно было себе позволить, хотя здесь, никого из присутствующих, он и не боялся. Но, в последнюю секунду, затянувшейся паузы, нашелся, и громче обычного, высказал:
   -В общем, скоро начнется война. Это я вам говорю, - и, почесав лысеющую голову, принялся сворачивать вторую папиросу.
   -А, кто с кем завоюет? - поинтересовался, немного глуховатый Ангеш. - Мы с Янисом, уже слишком стары, и, наверно, не доживем до такого неразумного дня.
   -Не говори глупостей, что не доживем, - передразнил его Янис. - Если человек говорит, что война будет, значит, будет. Мы с тобой, прихватив вилы, еще на передовую рванем. У нас же есть опыт, не то, что у некоторых, здесь сидящих.
   Ангеш с удивлением, но совершенно серьезно посмотрел на своего будущего сослуживца, после чего, недовольно буркнул:
   -Тоже мне, вояка нашелся!
   -Вилы, что! С ними ходить, только в рукопашную, - высказался Гризанс, глянув на Гаужанса, будто ожидая от того подтверждения, своим словам.
   -Да, да, - сразу согласился тот, пододвигая к себе чашку с табаком, и внимательно разглядывая содержимое. - Хороший у тебя табачок.
   -Здесь смесь магазинной "Майги", с огородной самосейкой. Одна она, очень крепкая, а одна "Майга", слишком мягкая. Когда они пополам, получается как раз то, что нам надо.
   После такой рекламы, гости дружно взялись разрывать пополам старенькие листки прошлогоднего, настенного, отрывного календаря. Специальная папиросная бумага, здесь не годилась. Примесь местного табака, её прокалывал.
   -Никакой войны быть не должно, - твердо высказал свое убеждение Дзинтарс, включая радиоприемник, и настраивая на рижскую волну.
   -Теперь и понять нельзя, будет, или не будет, - неопределенно, из своего угла, заметил насупившийся Бучис, смачно затягиваясь очередной самокруткой, прикуренной сверху стекла, над только что зажженной лампой.
   -Наши учителя, ещё с прошлого года говорят, что с этой многопартийной системой в Латвии, давно надо было покончить, - снова ввернул Дзинтарс.
   -Много ты понимаешь! - одернул его отец.
   -Да, понимаю, - не поддавался сын. - В гимназии знают, чему учить.
   -Не встревай сынок, в те разговоры, которые ведут взрослые, - поучила его мама, поправляя огонь в коптившей лампе. - Пойди, натяни потуже шнур на коловороте, а то он постоянно спадает.
   Дзинтарс виновато замолчал, и пошел выполнять задание.
   -А что, у нас так много партий было? - удивился Бучис.
   -Больше двадцати, - сообщил Лобздиньш, свободной рукой, потирая вспотевшую шею.
   -Я и не знал, - признался Ангеш.
   -Мы, на деревне, и не знали, сколько на наших налогах, их там кормилось. В городе, наверно, это больше заметно. Они же живут с копеечки, с магазина, - заметил Краваль.
   -Все-таки, жить в деревенской глуши, есть некоторое и преимущество, - добавил Казимир, искоса глянув, в сторону двух друзей. - Не понимаю, почему некоторые рвутся жить в городе.
   -Цивилизация, - ответил Лобздиньш.
   -Получается так, что для деревни, многие партии никакой пользы не приносили, - сделал заключение Янис.
   -Если их так много, как говорит Лобздиньш, то ясно, как Божий день, что часть из них, как для нас крестьян, так и для самого государства, настоящий балласт, тянущий страну в пропасть, - сказал Казимир. - Им же для страны, для народа, некогда трудиться, так как все рабочее время выясняют, кто из них самый лучший. Занимаются всякой ерундой, да только не тем делом, для которого их туда выбирали.
   -Не только ерундой, - добавил Краваль, - но ещё и для того, что бы из своих подданных, выкачивать налоги.
   -А добытые, таким путем денежки, ложить в свои карманы, - закончил Казимир.
   -Ты, Казимир, не совсем прав, - поправил его Лобздиньш, не могший дождаться своего слова. - Не забудь, что каждая партия кого-нибудь, да защищает.
   -Ты имеешь в виду, самую себя?
   -Я имею в виду, народные слои.
   -Слишком высоко забираешь, - не уступал Казимир. - Вряд ли Улманис пошел на такой шаг, если бы был уверен, что все партии пекутся за народные слои, как ты выразился. Бучис, почему молчишь? Что ты, на все это, скажешь?
   -Я беспартийный, - отвечал тот, нахмурясь, - поэтому лично для меня, все эти партии, так же далеки, как и сама Рига.
   -А если новая власть отнимет у тебя кузницу, что ты тогда о ней скажешь? - хихикнув, спросил Лобздиньш.
   -Такого быть не может, - спокойно отвечал тот. - Если царь Николай не решился её отнять, то своя власть, тем более, не отнимет.
   -Ещё, как может быть! - воскликнул, снова возбуждаясь, близкой его сознанию темой, Лобздиньш. - Любая обстановка в государстве, может существовать только до определенного времени. Тем более, у нас.
   -Ты так рьяно защищаешь многопартийность, что невольно хочется спросить: к какой партии принадлежишь ты? - не выдержал Казимир. - А после того, как мы её узнаем, скажи, как и кого, та партия защищает?
   Такого прямого вопроса, Лобздиньш, конечно же, не ожидал. Тем более, от Казимира, поэтому, немного даже смутился. Однако вспомнив, что на деревне кривить душой не принято, здесь и так все на виду, хоть и уклончиво, но все же, ответил:
   -Мне нравится та партия, которая защищает простых людей.
   -Интересно, от кого же? - прошамкал Ангеш.
   -От поработителей! - заявил, воспрянувший духом, Лобздиньш, выпрямляя грудь.
   -Разве у нас и такая партия есть? - не разобрался Бучис.
   -Какая? - в свою очередь, не понял Лобздиньш.
   -Ну, та, которую ты назвал. Поработителей, что ли?
   -Это не партия, а класс, - важно поправил тот.
   -А-а-а. Я и не знал.
   -Теперь будешь знать.
   -Скажи, пожалуйста, как интересно получается! - в шутку, удивленно, воскликнул Казимир. - Я никогда и не подозревал, что меня, простого крестьянина, который кормит город, может поработить некая таинственная партия, называемая классом!
   -Ничего вам не докажешь, - сокрушенно, махнул рукой Лобздиньш. - Вы многое не понимаете, - и от сильной затяжки, крепко закашлялся.
   -Вы бы, о чем другом поговорили, - приостановив вращение колеса коловорота ладонью руки, заметила Дайна. - Далась вам эта политика! Мы же здесь, в деревне, все равно её не изменим. Будем жить, будем видеть. А то спорят, спорят, не зная за что.
   -Спорить, мы уже заканчиваем, - согласился её муж. - Но, напоследок, я должен заметить, что нам в деревне, годится только одна, Крестьянская партия. Больше нам не надо никаких классов.
   -Действительно, - подтвердил, молчавший Краваль. - Наша забота, это вовремя посеять, убрать. Дождик посередине. Толковый крестьянин всегда выживет, а болвана впусти хоть в Золотую партию, все равно он её промотает. Вы, вот, давно здесь обитаете, вжились, вросли, так сказать, в свою землю. А я, ведь, арендую свой участок, относительно недавно, но на жизнь, как и Нейвалд, не жалуюсь. Мне и в городе, некогда, жилось не плохо, но потянуло на землю, в чем и не раскаиваюсь.
   -Давно замечено, что многое зависит от умения твоих рук, - сказал Бучис и посмотрел на свою жилистую пятерню, потемневшую от металла и угля, и которую уже ни за что, нельзя было отмыть добела.
   -Чтобы трезво разобраться в происшедшем, - вмешался в разговор Янис, - я считаю, что нам надо еще разок, внимательнее послушать радио, проанализировать услышанное и только после этого собраться, чтобы оценить ситуацию, хотя бы приблизительно, а, заодно, и попытаться понять, в какую сторону, нашу страну поведет новое правительство. Поспорить же, как и доказать свою правоту, мы всегда успеем.
   -Я присоединяюсь к сказанному, - согласился Краваль. - Когда время все расставит на свои места, тогда и поговорим. Давай, доставай карты. Сыграем в "петушка". Радио не глуши, пусть музыка играет, - остановил Дзинтарса, заметив как тот, протянул руку к выключателю.
   -Нет, нет, я играть не буду, - запротестовал Лобздиньш. - Мне некогда, - и поднялся со скамейки.
   -Мы тоже пойдем, - повставали молчаливые, Гризанс с Гаужансом.
   -А эти-то, куда заспешили! - засмеялся Казимир, когда за ними закрылась дверь. - Впрочем, поиграем и без них. Людей хватает.
   -Теперь, работы у них прибавится, - улыбнулся Янис.
   -Особенно, у Лобздиньша, - добавил сын.
   -Живя в Питере, я никогда не мог подумать, что обыкновенная деревня, так глубоко может втянуться в политику! - заметил Краваль, сдавая карты. - Мы тогда наивно полагали, что политика будет строиться только в больших городах, таких как Питер, Москва, Рига и им подобным.
   -Люди часто ошибаются. В этом нет ничего удивительного, - отвечал Казимир, принимая карты. - В политику теперь, ввязываются все, кому не лень. Наверно, доходное место.
   -Зачем она крестьянину, не могу взять в толк, - почесал лысый затылок Ангеш.
   -Эти политиканы, если хотят сходить с ума, то лучше бы это делали там, в городах. Так нет же, лезут к нам, в деревню, где легче оболванить безграмотного обывателя, - поддержал его идею, Янис.
   -Если взять меня, то по мне, эта политика, была, не была, - равнодушно заметил Бучис, слюнявя заскорузлые, непослушные пальцы, которыми никак не удавалось вытащить нужную карту. - Я кузнец, и могу подковать всех коней у наших политиков, если они, конечно же, этого захотят и, если привезут с собой готовые подковы с углем.
   -Да и нам, будто бы все равно, - согласился Казимир. - Но, если пошастать по деревням, то обязательно отыщешь и таких типов, которым не все равно. И чего, казалось бы, им не хватает? Ан, нет, некоторых тянет на что-то особенное, вычурное. В общем, я прихожу к выводу, что деревенщина в политику лезет та, которая не хочет, засучив рукава, работать на родной земельке.
   -Я думаю, что этаких, не так, уж, и много, - предположил его отец.
   -Может быть, их и не много, но могут так намутить воду, что её и пить никто не станет.
   -Вы же знаете про тот, запретный плод, - сказал Краваль. - Заразные болезни, распространяются очень быстро. К тому же, я слышал от врачей, что если кто-то заразился смертельно опасной болезнью, то у него появляется непреодолимое желание, наградить её еще несколько персон. Такова человеческая психология.
   -Как бы, этот переворот, не явился началом большой смуты, - заметил Янис, принимая взятку.
   -Только такие, как Лобздиньш и способны на создание смуты, - отвечал ему сын. - Видел, как он заерзал на скамейке, когда я спросил у него про партию? Этот мужик, ещё тот! Да он этого, особенно, и не пытается скрыть.
   Казимир разоткровенничал, хотя предполагал, что и сам Краваль, неизвестно чем дышит! Все-таки, человек не местный. Но, человеческие эмоции трудно удержать в рамках дозволенного, если их сильно растревожить. Поэтому, продолжал рассуждать вслух:
   -Такие типй, как он, прекрасно знают, что в деревнях, подобно нашей, им ничто не угрожает. Ведь, ни один из нас не побежит в волость доносить на человека только за то, что он понимает жизнь не так, как мы. У каждого свои мозги, и насколько они развиты, столько человек и соображает.
   -Я добавлю, - сказал Краваль, когда Казимир умолк. - Ну, пошел бы ты в волость жаловаться. Хорошо. А, ведь, может случиться и такое, что тот, кому ты жалуешься, мыслит точно так же, как тот, на кого ты к?паешь! Что, разве не может такое быть? Между прочим, я слышал и знаю, что за советскую агитацию, очень хорошо платят.
   -В таком случае, и не обязательно трудиться в поле! - удивленно заметил Бучис, внимательно вслушивавшийся в рассуждения напарников, по "петушку".
   -А ты, думал..., - вымолвил Ангеш.
   -Не значит ли это, что пришло время бросать грязную кузницу и наниматься агитатором? Летом, я все равно, почти что, без работы сижу. Техника отремонтирована, лошади подкованы.
   -Агитатором надо быть шустрым, вертким, как Лобздиньш. А, ты..., - не знал, как закончить свою мысль Ангеш.
   -Из тебя получился бы такой же агитатор, что из моего члена, тяж, - почти шепотом, сказал ему Янис, чтобы не расслышала невестка.
   -Что бы вы здесь ни говорили, но Россия рядом, и ничего мы с ней не поделаем, - заключил Казимир.
   -Да, это истинная действительность, поэтому и её дух, так легко проникает через границу.
   -А почему бы и нет, если есть такая возможность, плюс, благодатная почва, на которую приятно опуститься, - добавил Краваль.
   -Новая власть, может быть, границу упорядочит.
   -Будем видеть.
   После непонятного, для деревни, государственного переворота, она, как бы притаилась, ожидая дальнейшего развития событий. Ведь, до сих пор, размеренный уклад сельской жизни, в основном, определялся рождением потомства, браками, смертями, прилежностью к вероисповеданиям, как и прочими хозяйственными хлопотами. Многие крестьянские дворы, жили как бы в своей, отдельной скорлупе, не всегда интересуясь, а что же там, за углом? У них всего хватало, от них никто ничего не отнимал, не лез к ним с советами. Здесь все подчинялось одному неписаному, но очень важному закону: выжить самому, и дать продолжение своему роду. С этой ли целью, а может быть из-за высокой детской смертности, но, обеспечить себя потомством, старались до, максимально возможного. Некоторые потом, об этом горестно сожалели, потому что выжившие, создавали уйму проблем. С дамским полом, было попроще. Выдал замуж, и с плеч долой! Сыновьям же, требовалась своя доля земли. А если их несколько и ни одного обделить не хочется! Ведь, сколько бывало случаев, когда после смерти родителя, его имущество делилось кровью неудовлетворенных отпрысков.
   И, как это ни парадоксально, больше всего детей рождалось в почти безземельных, малообеспеченных семьях. Когда голодных ртов становилось с избытком, начинались сопутствующие им, распри, перераставшие в обыкновенные выяснения: кто в этом виноват? После агрессивных и длительных споров оказывалось, что во всех несчастье, виновато само государство, не сумевшее обеспечить их не только землей, но и готовой продукцией. Ладно, государство, так государство! Большую долю ответственности за все, что творится в его пределах, надо брать на себя и ему. А где государство, там и политика. А в политике, как известно, дружба только по расчету. В ней каждый ищет и находит, как лучше "подкусить" противника. А если этот противник находится во враждебном лагере, то с ним не стоит и церемониться. Даже на самом высоком уровне! На низком - особенно. Здесь всегда рады любому гражданину, чтобы напомнить ему, что, мол, рядом на востоке существует красивое государство, где, ни сеют, ни пашут, а все накормлены вдоволь. Не верите? Приходите к нам на сходки, постараемся разъяснить. Насчет еды, может быть, будет и не очень жирно, но самогоном напоим, как говорится, под завязку! Что за это? Самая малость. Подыщи себе таких же молодцов, как ты сам - и, дуй в гущу народа. Не умеешь словом, вот тебе листовки, да мучные отруби. Только не вздумай из них, выпекать для себя лепешки, а разбавляй с водой, смазывай тыльную сторону и расклеивай эти бумажки по столбам, да заборам. Кто-нибудь на них, да клюнет! А от нас, ничего больше не требуй, мы все тебе объяснили. Когда придет время, и с твоей помощью мы сумеем сбросить это, непосильное для нас бедняков, государственное ярмо капитализма, вот тогда заживем припеваючи!
   Воспользовавшись тем, что Латвия считалась вполне демократическим государством с всенародно избранным Саэймом, коммунистические агитаторы лезли вон из кожи, что бы доказать народу, что правительство, как и все там, что "наверху", есть продажные жулики. Что их надо немедленно свергнуть, а власть передать в руки пролетариата. Землю же, как и прочую собственность, разделить среди бедняков. Если учесть, что к категории неимущих, причисляли себя очень многие, то для прорастания и размножения подобных идей, почва была, как нельзя лучше подготовлена. Вдобавок, простому люду, как и тем же отпрыскам из многодетных семей, которым нечего было делить в собственном доме, активисты вдалбливали, что для того, что бы ускорить приближение долгожданного коммунизма, следует лишь немножко поднатужиться, а там глядишь, и тебе что-нибудь достанется от того искусительного пирога. В крайнем случае, все к тому идет. Ведь, в мире нет ничего постоянного. Все течет, исчезает, меняется, что бы потом снова появиться в видоизмененном свойстве. И, если все так меняется в природе, то, почему бы, не меняться и в политике? К тому же, надо заметить особо, как старые со стажем, так и новоявленные агитаторы, ничем не рисковали, потому что, власти относились к ним, более чем лояльно. Демократия, ведь!
   Такова ситуация сложилась в Латгалии, на момент майского переворота. Он произошел, и окончательно запутавшиеся в политике крестьянские умы, застыли в непонятном ожидании. Шли недели, а отзвуки Рижского переворота, в глубинку докатывались только различными слухами, в которые верил только тот, кто хотел. Жизнь в деревне текла своим, раз и навсегда, опробованным чередом. На дворе стоял июнь и горячая полевая страда, отодвинула на второй план всю политику. Некоторые даже стали забывать, что где-то там, было что-то такое!
   Судя по установившейся погоде и озимым, год обещал быть очень урожайным. Еще в марте сошел снег, что в конце апреля, позволило отсадить картошку, а в начале мая, отсеяться. После солнечных дней, сменившихся теплым дождем, поля быстро зазеленели, а в лугах, быстро пошла в рост трава. К десятому мая, деревья успели одеться маленькими, пушистыми листиками, а во влажных низинах, отцвести мать-и-мачеха. В природе буйствовала неописуемая красота, которая не давала покоя сидеть дома, даже старому Янису. Не спеша, со своим сыном, они ежедневно стали обходить свои обширные владения, ещё в царское время, откупленные у разорившейся помещицы. Некогда убыточная, глинистая почва, стала окупаться только тогда, когда новые хозяева в неё по настоящему, вложили не только свой труд, но и достаточное количество различных удобрений, особенно навоза.
   -Сеять надо, когда безветренная погода, - поучал Казимира отец, суковатой палкой, указывая на незначительные огрехи, оставленные от некачественного сева. Пустовать не должен ни один кусочек земли.
   -Да, теперь, когда все взошло, мои ошибки видны особенно, - виновато соглашался сын. - Когда я сеял, от Даугавы порывами, закручивал ветерок. Но, хотелось побыстрее отсеяться, стояла такая чудесная погода.
   -В таких случаях, если нет другого выхода, зерно надо бросать низом, тогда оно ляжет в землю ровнее. А, кто тебе лешил?
   -Вия.
   -Ребенок, есть ребенок. Она тоже могла не там веху поставить. Ей, лишь бы быстрее, потому что в голове ещё ветер, да детство.
   Казимир во всем соглашался. В доме царила строгая дисциплина, в свое время, введенная ещё отцом Яниса, Францем Нейвалдом.
   Если стать лицом в сторону большого луга, что раскинулся на восточной стороне, то слева хутор Нейвалдов граничил с не менее зажиточным Бакнешем, имевшем в своем распоряжении не только пахотную землю, но и большой лес с озером. У соседа, так же, как и у Нейвалда, все было ухожено, лишнее вырублено, поэтому их граничащие поля, даже нельзя было отличить друг от друга. Совместное же приданное Гаужанса с Гризансом, находилось с противоположной стороны деревни, но от своей межи, Нейвалдам был хорошо виден тот заброшенный пустырь, на котором, почему-то, не росли даже кусты, и который, оба друга, уже который год подряд считали "под п?ром". Прочие же соседи, свою собственность содержали, кто, как мог, к чему был способен, и на сколько хватало сил. Обычно, тщательно обработанные участки, сменялись невозделанными, или поросшими ольшаником, а то вообще переувлажненными полосками, где все лето поблескивали, спрятанные в траве, лужицы застоявшейся воды, потому что, глинистая прослойка, не позволяла впитываться влаге. Таков был ландшафт, затерявшейся в Латгалии, ничем неприметной, совсем маленькой деревеньки, с двойным названием Гану Сала.
   -Почти что всю жизнь, бок обок прожили, а никак не могу привыкнуть к поведению некоторых соседей, - жаловался Янис, своему сыну. - Ведь, это же наша родная земелька, наша кормилица, а они обращаются с ней, как некоторые с нелюбимой падчерицей. И это еще было бы ничего, если бы при этом, они не ныли, что мы с Бакнешем живем, как паны, а им, бедненьким, вроде бы из-за таких нахалов, как мы, приходится существовать впроголодь! А, что бы быть сытым самому и накормить семью, им, или невдомек, или попросту нет охоты пораньше выйти в поле, да попозже домой возвратиться. Если бы, в свое время, так работал я, как это делают сейчас они, то давным-давно ел бы только шиш с маслом, да водой запивал. Так же, как и они, я тоже не прочь был посидеть лишний часок дома, что бы отдохнуть по-человечески, только вечное жизненное кредо: выжить, не позволяло мне так поступать. На селе, даром ничего не дается, сынок, запомни это.
   Наставления своего отца, Казимир запомнил ещё в детстве, а в последующие годы, оставалось только не отступать от их глубокого смысла, прибавляя к уже известному, личный, повседневный опыт. Благодаря такой гармоничности взглядов на природу вещей, сын безболезненно перенял от отца весь его накопленный опыт, и когда Янис уже не смог больше работать в полную силу, Казимир смело, впрягся в нелегкий труд продолжателя родословных ценностей, причем так искусно, что смена поколений на семейном благополучии, нисколько не отразилась.
   Отец с сыном шли по узкой меже, разделяющей соседние земли и как дети, радовались будущему урожаю. А в хуторе, что за домом Ангеша, блеяла не кормленая овца, визжала истощенная собака. Было шесть часов утра, и солнце давно ласкало благоухающую землю.
   -Слышишь, как издеваются над скотиной, - в сердцах, сплюнул Янис, искоса глянув на маленький, старенький домик, с покосившимся хлевом. - Он же, однажды, может рухнуть и придавить всю скотину.
   -Есть сила, да нет желания его подремонтировать, - согласился сын.
   -Работы-то на неделю, не больше. Два нижних венца заменить и, на первый случай, довольно.
   -И лес рядом, только спили. Бакнеш ещё никому не отказывал. В общем, живут рядом два друга: хомут, да подпруга.
   -Так очень редко случается, что под одной крышей, сходятся жить две семьи совершенно одинаково смотрящих на жизнь. Когда у этих девок был ещё жив отец, они кое-что делали, а теперь совсем разленились. Спать могут, до самого обеда.
   -Да, сон у них не отнимешь.
   -Продали бы овец, либо зарезали, что бы ни мучились животные.
   -Нет никаких сомнений, что Гаужанс с Гризансом, самые надежные члены нового пролетариата.
   -Что б им пусто было!
   -С Лобздиньшем, они что-то бойко заигрывают.
   -Это сорняки, одного поля. Если нормальному, культурному растению, что бы выжить, нужны определенные климатические условия, то сорняк появится и вырастет там, где и не подумаешь, причем, безо всяких, там, условий.
   -У них, даже фамилии начинаются на одну и ту же букву.
   -Чем, не пара!
   По всему периметру границы хутора, Нейвалды ходили редко, слишком далеко. Обычно, их конечным пунктом был длинный луг, с тремя большими ямами, для замачивания льна. Обойдя его, они оценивали состояние молодого ольшаника, недавно проросшего в конце луга. Он был задуман для того, что бы в жару, в нем могли прятаться коровы, лошади. Для этой цели, его обнесли колючей проволокой, оставив только одни ворота, из двух вбитых осиновых кольев, уже успевших обзавестись собственными, молоденькими сучьями. Возвращались домой по проселочному следу, от которого хорошо просматривалась и вторая половина хутора, отмеченная подрастающим березняком с единственной высокой сосной. А эта, редко используемая, и очень разбитая колесами дорога через их владения, тянулась дальше в соседнюю, тоже очень маленькую деревеньку, населённую исключительно бедными, а поэтому пророссийски настроенными хуторянами.
   -Скоро появится новый, густой лес! - восхищался Янис, оглядываясь назад. - Но, обрати внимание сынок, на вездесущую живучесть в природе! Обыкновенный осиновый кол, что в воротах, и тот хочет жить. А, что же тогда говорить о людях, копошащихся в этом мире! Как чудно, Бог устроил наш свет.
   Латгалия - испокон веков, верующий край. Здесь веруют в Бога не формально, а на самом серьезе, и по всей правде. Лютеранин ли, православный, не говоря, уже, о католиках с евреями, твердо верили в то, что есть какая-то всевышняя сила, которая руководит и направляет весь мир в ту сторону, куда в данный момент, считает необходимым. Однако, как уже упоминалось, основной религией, считался католицизм и все верующее в эту конфессию концентрировались, в основном, возле своего ближайшего костела. Здесь он был, не только символом веры во Всевышнего, но служил и другим, неписаным целям. Каждое воскресенье, по окончании службы, на паперти встречались знакомые прихожане, а знали друг друга здесь все, и обменивались последними новостями. Этакое собеседование, для них было очень важно, потому что в разных уголках волости, они преподносятся по-разному, понимаются по- разному, а здесь все слышанное, как бы обобщалось, выкристаллизовываясь в конечную истину. Крестьяне, народ сметливый и в совместном общении, всегда умеют находить то главное, что их больше всего интересует. В отличие от мужчин, у женщин свои темы. Кроме обсуждения, только что услышанного с амвона объявления о помолвке такой-то пары, которое, по закону, повторялось три воскресенья подряд, у них, по горло хватало бытовых тем, сплетен, уйма разных предположений. И все это, требовалось охватить за то время, пока мужчины занимались своими разборками.
   Молодежь группировалась особняком. Поскольку Пиедруйский ксендз Стефанович был очень стар, то больше всего уважения имел со стороны прихожан старшего поколения. Большинству же молодежи, он представлялся только как представитель духовной миссии, честно выполнявший свой долг перед Богом и прихожанами. Весь смысл его повторявшихся проповедей на польском языке, густо перемешанных, присущей ему поговоркой: "пание тего, властние тего", в которых менялись местами только слова, хорошо, если слушали одним краем уха. На уме у них, было совсем другое. Они не могли дождаться конца службы, что бы после неё, бежать за костельную, каменную ограду, на обрыв, поросший вековыми липами с подлеском. Сюда, каждый уважающий себя парень, а уважали себя почти что все, приносил с собой выпивку, а девушки, как положено, закуску. Здесь, после мессы, удобно и свободно можно было встретиться, не привлекая особого внимания излишне любопытных. Воскресенье, день не только богоугодный, но и день раскрепощения молодой, застоявшейся в будние дни недели, души.
   Нейвалды были католиками, и каждое воскресенье, к двенадцати часам дня, спешили на мессу в Пиедруйский костел, что находился километрах в четырех от их деревни, или часе ходьбы, как здесь говорили. Обычно, они ездили на лошади, запрягая её в черную, лакированную "линейку" на полных рессорах. Но, если перед этим лошади тяжело работали, им давали отдохнуть, а сами топали пешочком. Летом, обязательно босиком, неся обувь либо в руках, либо перекинутую через плечо. Обувались только при входе в Пиедрую, напротив кладбища. Возвращаясь, домой, на этом же месте и разувались. Так поступали по двум причинам. Во-первых, в деревне все ходили босиком, а во-вторых, дольше сохранялась обувь.
   Если пожилые люди восприняли государственный переворот настороженно, как и положено в таком возрасте, то молодежь к этому событию
   отнеслась с более восторженным пониманием. Она с большой надеждой стремилась в свое будущее, надеясь, что и в их деревнях однажды, должны будут произойти некоторые изменения в лучшую сторону. Ведь, многие из них учились в таких школах, где толковые, прогрессивно настроенные преподаватели, уже пытались привить в их сознании реалистические позиции государства, в котором они жили. Поэтому теперь, как никогда, им требовалась самая передовая и свежая информация, которую они надеялись услышать и с амвона. Но, её не было.
   Когда молодые прихожане поняли, что их Пиедруйский священник не хочет путать священные догмы с политикой, свое внимание, они обратили на Пустынский костел, находившийся за Индрой, где, по слухам, более решительный и дальновидный ксендз, в свои проповеди, уже давно вплетал злободневные темы. Ну, если он более "народный", то некоторая часть молодежи успевшая обзавестись велосипедами, повернула в тот костел, хоть до него и было намного дальше. Такое "отступничество", в этих краях случалось крайне редко, но на этот раз, складывающаяся в государстве обстановка не терпела отлагательства!
   Ксендзом здесь работал поляк, латвийского происхождения. На проповедях он, иногда, любил пофилософствовать, а в свободное время, был не прочь и выпить чарку водки, но только с особо доверенными лицами. После опрокинутой стопки, мог и спеть какую-нибудь народную песню. Мог рассказать смешной анекдот, услышанный на каком-нибудь семинаре, в Риге. Зная, свободолюбивый нрав священника, старушки его недолюбливали, но молиться приходили. Куда денешься! В этом краю, костел только один, а жаловаться некому. Да и как им, простым смертным, можно посягнуть на его освященную рясу! Ещё, Бог накажет!
   Так как у этого ксендза, с Нейвалдами мужского пола давно сложились не плохие отношения, то в одно воскресенье, Казимир специально поехал в Пустыню не только что бы помолиться, но и отдельно встретиться с ксендзом после службы, на паперти.
   -Пан пробощ! - обратился он, к никогда не унывающему священнику, когда тот вышел после службы. - Хочу поговорить с тобой, о политике.
   -Нейвалд, ты же прекрасно знаешь, что я должен служить только одному Богу, что на небесах, а не на земле, - отвечал тот, обрадовавшись, что встретил доброго, старого знакомого. - Ты забыл, что политика не наше, ксендзовское дело.
   -Знаю, знаю. Давно знаю. Но, поскольку был какой-то переворот, а у нас все тихо, то и хочется спросить: с чем он связан? Ты же ездишь в Ригу, знаешь больше нашего. Расскажи ты мне, деревенщине, всю правду. Сын эту новость услышал первый, но уехал в Краславу, оставив нас в полном неведении.
   -Он что, и радио увез с собой, безобразник этакий? - засмеялся ксендз.
   -Радио не увез, но там, пока, ничего особенного не сообщают. В крайнем случае, такое, что касается нас, крестьян.
   -Знаешь, как некоторые говорят: меньше будешь знать, дольше проживешь. Это, конечно, шутка, но, если ты до сих пор, ничего нового из своего приемника не выудил, то и не старайся. Вот, возьми себя в пример. Конкретно твоя жизнь, после переворота, изменилась?
   -Нет, не чувствую.
   -Так-то. Значит, если в худшую сторону ничего не повернуло, то о чем ты беспокоишься. Если там, в столице, кто-то, что-то повернул, пусть он и разбирается. На то у них и головы лысые, да седые.
   -Знаешь пробощ, хоть я и крестьянин и жизнь моя не изменилась, но, кроме деревенщины, я себя считаю ещё и патриотом своей родины. Вот почему, мне не безразлична судьба моей Латвии.
   -Дельные слова. Добрый ответ. Он мне нравится. Это на вас, Нейвалдов, очень похоже. Побольше бы здесь, в Латгалии, подобных мыслителей. С такими людьми, Латвия далеко пойдет и не пропадет.
   -Спасибо за похвалу, но я не за ней к тебе приехал. Ты же понимаешь, что мы крестьяне, в политике, по сравнению с городским людом, темень-темнющая, и все основные события проходят мимо нас.
   -Преувеличиваешь, дружок! Ты забыл о своих соседях, давным-давно мутящих деревенскую воду. Мимо этих активистов, ничего не проходит, потому что имеют постоянную подпитку из России. Это-то мы знаем досконально.
   -Это грязь, поэтому я и не хотел бы о них вспоминать.
   -Грязь грязью, но замарать ею можно большую площадь. Ведь, они информацию черпают не в своем государстве, а из пропагандистских, коммунистических источников. Им не нужно никакого радио, за абонемент которого, надо ещё и платить. Их сведения однобоки и нисколько не связаны с настоящим положением вещей в нашей стране.
   -Я согласен. Да и мои сведения, как видишь, не блещут понятливостью. Ну, есть радио.... А скажи, когда его слушать, если по дому хлопот, полон рот. Сейчас же лето, самая страдная пора, домой покушать, нет время, зайти. Это зимой, можно расслабиться. Вот, когда сын дома, он нам и сообщает новости.
   -И то, правда. В таком случае, расскажу и тебе то, что знаю сам. Значит, был некий бескровный, государственный переворот, последствия которого, как ты говоришь, на своей шкуре не почувствовал. Я правильно тебя понял?
   -Все, так.
   -Вот, тебе и весь ответ.
   -Нет, так дело не пойдет! Ты же обещал сказать больше. Это я сегодня ничего не почувствовал от переворота. Но, может же, случиться такое, что он, с какими-нибудь скрытыми последствиями, от которых будет зависеть будущее не только мое, но и моих отпрысков! Так что, если знаешь больше, давай выкладывай, не мучь меня.
   -Какой настойчивый! В общем, после прихода к власти Карлиса Улманиса, у нас, в семинарии, было всего одно официальное собрание, на котором про политику много не говорили. Вспомнили то, о чем все уже знают, а спрашивать в таких местах, сам понимаешь, не принято. Это мы потом, в кулуарах, затрагивали злободневную тему, но ничего конкретного, так и не выяснили.
   -Странно!
   -Для тебя, может быть и странно, но для нас обыденно, особенно, если учесть то, что и Рижская епархия не почувствовала никаких изменений. А куда, уж, нам до неё! В общем, как и раньше, по улицам Риги ходят озабоченные люди, бегают красные трамваи, свистят поезда. Что ещё, ты хочешь от меня узнать?
   -Так зачем же, в таком случае, нужен был государственный переворот, скажи?
   -А его, кто как называет. Я тебе скажу одно: там, в Риге, мужики между собой разобрались и на перевороте поставили точку. Давай, и мы так сделаем.
   -Так, ты думаешь, что ничего страшного?
   -Да, я так считаю, потому что Улманис известная личность и на всякие глупости не пойдет. Между прочим, в семинарии говорили, что он очень дельный человек, хоть и лютеранин.
   -Спасибо, успокоил ты меня. Заеду домой, так всем и расскажу.
   -С Богом, и пусть твои закрома наполняются хлебом. Осенью, на свежее ячменное пиво, обязательно загляну. Между прочим, В Индре намечается построить новый костел, а то в той округе его очень и очень не хватает. Ведь все верующие едут сюда, в Пустыню. Ладно, если у кого есть транспорт в виде телеги, либо велосипеда. Но не каждые же, ими обладают.
   -О-о, это будет большим подспорьем тамошнему верующему люду! Ещё раз спасибо за свежие сведения и всего доброго!
   А по всем природным признакам, народным приметам, урожай обещал быть отменным. После, в меру дождливой весны, наступило, не менее благоприятное, лето. Лишь однажды, погода преподнесла коварный сюрприз, в виде крупнейшего града, пронесшегося узкой полосой, и причинивший некоторый ущерб созревающим хлебам. В некоторых домах, оказались даже выбитые в окнах стекла.
   Эта низкая, чернющая туча, со стороны Даугавы, налетела так стремительно, что работавшие в поле люди, даже не успели прибежать домой.
   С первыми ударами крупных капель дождя по подоконнику, Дайна выглянула на улицу и ужаснулась надвигавшейся темноте, когда в следующую секунду, с неба посыпались голубоватые градины, величиной, не менее, голубиного яйца. Опасаясь за стекла, она схватила с кровати тонкое покрывало, и, как была в одном платьице, так и выбежала спасать одно из тех окон, которые были обращены в ту сторону, с какой надвигалась туча. Пока расправляла материал, пока дотягивалась до верхних наличников, что бы его зацепить, град кончился, ненастье, как появилось, так же стремительно и удалилось, оставив на земле блестящее одеяло, полностью растаявшее только через пару часов. А Дайна, после этого нашествия, ещё несколько дней ходила с синяками на ногах, плечах, и парой шишек на голове.
   -Зато, спасла окно, - хвасталась она за ужином.
   Сильный град, местами здорово прибил к земле наливающуюся рожь, которую потом пришлось убирать серпами. Отличным уродился и лен, таскать который, в толоку, пришлось звать и своих родственников. Здесь же, в поле, его обдирали, складывали на "вешала" для просушки, а для замочки, пришлось использовать все три ямы. В прежние годы, хватало и двух. Вымоченный и просушенный лен, мяли в специальных валках, приводимых во вращение самой сильной лошадью. Механическая льномялка была одним из первых, стоящих не малых денег, приобретений Нейвалда. Её, поначалу, использовали и крестьяне соседних деревень, которые сеяли лен, но после того, как одной подавальщице оторвало указательный палец, в такой услуге, стали отказывать. Трепали же волокно, самым примитивным способом, для чего, каждую осень нанимались, так называемые, трепачи.
   В связи с избытком кормов, в эту осень решили купить пару коров, столько же овец, причем, одну из них, модной "зельцевской" породы. На завод. Шерсть у неё была намного длиннее, кудрявее, шелковистее, плотнее обыкновенных, местных овец.
   Почти всю наступившую зиму только и делали что, веяли, да сортировали зерно, заготавливали дрова, ездили к родственникам в гости, как и их, принимали. А ранней весной 1935 года, перед самой Пасхой, будучи в Индре, Казимир нечаянно встретил Пустынского ксендза, который с ходу, у него поинтересовался:
   -Ну, рассказывай, как там у вас, в деревне живется?
   -Если сказать откровенно, то совсем не плохо. Ты же осенью у меня был, видел своими глазами.
   -Ты не забыл, как прошлым летом волновался не только за свое будущее, но и всей страны?
   -Да, было такое, хотя, то волнение, не прошло до сих пор.
   -Почему?
   -У тебя нет детей, хутора, собственного дома, поэтому можешь меня и не понять.
   -В этом, ты прав. Но, однако же, я, как и все вы, живу надеждами, радостями, огорчениями своего народа. Пусть у меня и нет собственности, но городским я себя не считаю, потому что родился и вырос в деревне.
   -Здесь, я возразить тебе не могу, но позволь мне, как устоявшемуся собственнику заметить то, что бы понять частника, надо пожить в моей шкуре. Пусть, даже мысленно, но глубоко и до конца прочувствовать и воспринять его состояние.
   -Ты убежден, что я так не смогу?
   -Не в обиду тебе, будь, сказано, вы, священнослужители, люди немножко другого склада, потому что ваши мысли, сколько я понимаю, в большей степени должны быть обращены к Богу. Мы же крестьяне, люди земные, если можно так выразиться. В общем, в жизни, каждому своя дорога, как и место в ней.
   -Ладно, не будем на эту тему спорить. Так ты говоришь, что в худшую сторону, жизнь не наклонилась?
   -Наоборот, даже слегка выпрямилась, хотя, я считаю, в этом заслуга самого Господа Бога. Ведь, только он, в прошлом году послал нам хороший урожай.
   -Бог тебе помог, не спорю. Но, сколько я слышал, в прошлую осень и закупочные цены были выше обычных. Тебе "Туриба" все оплатила?
   -Да, деньги в кармане.
   -Вот видишь! Значит, политика нового правительства, в отношении таких трудяг, как ты, правильная. Все идет в вашу пользу. Ты теперь, откуда едешь?
   -В "Турибе" был.
   -Ну, и что?
   -Обещают, что на пуд озимой пшеницы, в этом году ещё несколько десятков сантимов накинут.
   -У тебя, ею много засеяно?
   -Пять гектаров. Если накинут, как обещают, то осенью оставлю только на семена, а остальное сдам. Я уже посоветовался с отцом. Пробьемся и на летней.
   -Миллионером скоро станешь!
   -Не смейся. Детей растить, кормить, учить надо.
   -А как же иначе! Это твое, самое большое богатство и будущее. Что посеешь, то и пожнешь. Так, уж, повелось в этом мире. У тебя задел надежный. Две дочери, два сына. Сам жилистый, выносливый, что те, рабочие лошади.
   -Спасибо за отзыв. Ты меня всегда хвалишь. Так, однажды, я могу и нос задрать от гордости.
   -Я тебя знаю давно. Ты не из тех зазнаек.
   -Шутки шутками, но если Бог и впредь останется на моей стороне, то не хватит рабочей силы, что бы со всем справиться. Придется искать подходящую технику. До тебя, о ней, слухи не доходят?
   -Ты хочешь узнать, где, что можно купить?
   -Да, именно так.
   -Слышал, как же. Поговаривают, что в Риге она уже стала появляться. Не-то английская, не-то шведская, но только за бекон.
   -А я, до сих пор, свиней кормил только на сало. Как там говорят: кормят свинью чтобы она была пожирней, а к столу подавать - попостней.
   -Во всем есть своя выгода. Только на сальную свинину, нет спроса за границей. Выращивай на бекон, и на покупку машин у тебя появятся лишние латы.
   -Придется подумать.
   -Как здоровье малыша, что в ноябре появился на свет? Какое дали имя?
   -Айваром назвали. Здоров, как и все мы.
   -Везет тебе на мужчин.
   -Теперь, пополам, а это значит, что есть будущее.
   -Тебе, только с первенцами не повезло.
   -Да, два парня и девчушка, не дожив до трех лет, ушли на тот свет. В общем, как в самой природе: выживает сильнейший.
   -В таком случае, будем надеяться, что эти, уж, вырастут настоящими богатырями.
   -Человек предполагает, а Бог располагает...
   -Латгалии требуется много, очень много, сильных и толковых людей, так что плодите, на здоровье.
   Так как земли, расположенные в этом углу Латгалии, особой плодородностью не отличались, то, конечно же, и это было частичной причиной того обнищания, до которого скатывались некоторые крестьяне. Если чередующиеся житейские неудачи некоторых закаляют, делают ещё упрямее к достижению намеченной цели, то другие, попросту вываливаются из, взятой однажды, колеи. Опускают руки, как говорят в народе. Такой человек даже не пытается исправить создавшегося положения, а все, пуская на самотек. Такие "неудачники", в первую очередь, и скатываются на самое дно адского круга, после чего идет автоматическая деградация личности. Их земли остаются необработанными, зарастают, заболачиваются. В этом вопросе, Латгалия прочно удерживала первое место в Республике.
   Когда Пустынский ксендз говорил Казимиру о необходимости быстрейшего пополнения Латгалии толковыми, крепкими людьми, он, в первую очередь, имел в виду естественный отсев, как настоящих, так и потенциальных неудачников. Однако оба они трезво сознавали, что в отставании Латгалии, повинны и другие причины, среди которых, не последнюю роль, играли и спорящие в правительстве коалиции, партии, не способные договориться о единой политике маленького государства. И только с приход к власти Карлиса Улманиса, был положен конец затянувшимся спорам, склокам, что очень не понравилось социалистам, коммунистам, как и прочим "защитникам" трудового народа, идеология которых, в основном, и зиждилась на взаимных распрях политиков противоположно мыслящего лагеря. Но, дело сделано, а жизнь продолжается.
   Весной 1935 года, на заброшенных хуторах, чаще прежнего, стали появляться отдельные семьи, которым, на льготных условиях, государство выделяло эти участки. Это был очень толковый и дальновидный план энергичного правительства по облатышиванию Латгальского края, в котором, до сих пор, переплетались различные культуры, исключая латышскую. Местным жителям, раз и навсегда, надо было дать понять, что эта земля больше не принадлежит Витебской губернии, что она латышская и на ней будут жить латыши, а разговаривать здесь будут и на латышском языке. От цепко въевшегося прошлого, следовало отказаться круто и бесповоротно! Новое правительство, так же, как и Казимир с ксендзом, возлагало очень большие надежды на будущие поколения, началу которым, следовало положить уже сейчас, не откладывая ни на день, ни на час.
   Что бы ослабить влияние местных пролетариев, до сих пор, занимавших самые ответственные посты в волости, да, к тому же, не владевшие латышским языком, из Риги, постепенно стали присылать лояльных новым властям, людей. Всех сразу не меняли, опасаясь непредсказуемого недовольства русско-белорусского населения. Так, в Индре, председателем волости оставили прежнего представителя, еле владевшего азами латышского языка, но, в секретари ему, прислали Лапарса. Коренастый, невысокого роста. Взгляд быстрый, решительный. Над густыми, нависшими бровями, на высоком лбу, мелкие морщинки. Лицо светилось добротой и обаянием. Такого сорта людям, с первого взгляда, трудно определить возраст. Новому волостному секретарю, можно было дать и тридцать пять, и сорок пять лет. Имел один недостаток в телосложении. Левая нога, на пять сантиметров была короче правой, поэтому, по его выражению, ни одна девушка не хотела выходить за него замуж. Он был холост.
   Стоило Казимиру, однажды, по некоторым земельным делам побывать у него на приеме, как между ними завязалась настоящая дружба. С этого дня, новый секретарь Индравской волости, стал желанны гостем в доме Нейвалдов. Ещё издали, завидев двуколку на резиновым ходу, запряженную гладким, вороным конем, соседи с завистью говорили: это сам Лапарс, едет к Нейвалду!
   Латгалия не Курземе, и не Рига, поэтому Лапарсу стоило больших трудов и терпения, что бы вжиться в эту новую для него, обстановку. Здесь, чтобы познать душу и нужды, до некоторой степени скрытных крестьян, надо было обладать особым искусством подхода. А ему, как представителю власти, требовалось доподлинно узнать всю местную обстановку, в которую предстояло окунуться. В этом вопросе, Нейвалды для него, оказались неоценимыми, незаменимыми помощниками, как в вопросах нужной информации, так и надежными проводниками, в лабиринтах местных хитросплетений. С тех пор, как Лапарс почувствовал здесь настоящую опору, то любые начинания Казимира, были им охотно поддержаны и утверждены в волостном управлении, чем Янис, перед своей деревенщиной, немало гордился.
   -Такого внимания к себе, до сих пор, мы ни от кого не имели, и не ждали, - восторженно, говорил Казимир своему отцу.
   -А по иному, и не должно было быть, - спокойно, отвечал тот. - Назови мне хоть одного жителя из близлежащих деревень, который так дружелюбно, как мы, воспринял прошлогоднюю смену власти? Раз, два, и обчелся!
   -Я думаю, что в этом вопросе, большая заслуга и нашего гимназиста, который, при каждом появлении, растлумачивал нам ход латвийской истории. Значит, не зря он там, в Краславе, проедает наш хлеб, - говорил Казимир.
   -Радио, тоже неплохо помогает разобраться в политике, - добавлял Янис.
   -Да, конечно. Я с тобой согласен. А все это, вместе взятое, определенным образом и сыграло на нашем мировоззрении.
   -Добавь, что в этом направлении, и внутри нашего сознания было уже, что-то изначально заложено, - напомнил Янис.
   -Конечно, конечно, - соглашался сын. - В общем, дело сделано. Для нас главное то, что к власти не пришли коммунисты, которые не любят частную собственность. Теперь, все должно идти в лучшую сторону.
   -А я, в самом начале, несколько тревожился, - признался Янис, - только не показывал вида.
   -Признаться тебе, мне тоже было, как-то не по себе, - признанием за признание, отвечал Казимир. - По этому поводу, я даже с Индравским ксендзом консультировался. Все-таки, человек в Риге иногда бывает, лучше за нас знает обстановку в государстве.
   -Ксендзы хорошо, но надо советоваться и с цивильными, - поучал отец, сына.
   -Так, уж, получилось...
   -А ты заметил, каков мастак на язык, наш Лапарс?
   -Иначе, и не прислали бы.
   -Мне очень нравится, когда он рассказывает о политике государства, в отношении деревни.
   -Похоже, что теперь на деревню, будут обращать больше внимания.
   -Давно, надо было! В правительстве, только штаны протирали, да в свои карманы народные деньги набивали.
   -Наверное, и в других странах так бывает. Когда человек дорывается до власти, до денег, он не может остановиться, что бы ни хапнуть лишнего.
   -Где-нибудь, пусть так и бывает, но в нашей Латвии, такого распутства допускать нельзя, - заключил Янис, строго посмотрев на сына. - Мы крестьяне, из-за чьей-то ненасытности, страдать не должны.
   -Остается только надеяться, что теперь, все пойдет по-другому. К лучшему, я имею в виду. Если на пуд зерна накинут, как говорят, то, под пахоту придется больше земли запланировать.
   -У нас же, навоза не хватит, - засомневался Янис.
   -Прикупим ещё, скотины. Чилийскую селитру обещали.
   -Да, с этой селитрой. Как, там, с ней?
   -На корабле, где-то плывет.
   -Значит, только к следующему году.
   -Я пять мешков заказал, - сообщил Казимир.
   -На первый случай, будет достаточно. Мы же, ещё, ею никогда не пользовались, не знаем, сколько пользы она приносит земле.
   -Да, дело новое, рисковать нельзя, хотя и проинструктировать обещают.
   -Пусть будет так, - согласился Янис, залезая на свою излюбленную печку, где без него и Дзинтарса, скучал большой, серый кот.
   Янис, хоть и был уже слаб, но без дела сидеть не мог. За зиму, он отремонтировал всю лошадиную сбрую, починил много корзин, а когда не стало работы, сплел пару лыковых лаптей, хотя в семье, их никто, никогда не носил.
   -На что ты их плетешь? - однажды поинтересовалась Дайна.
   -Не знаю, - простодушно ответил тот. - Смотрю, лыко валяется. Зачем добру пропадать. Наверное, захотелось вспомнить старину, когда во времена, так называемого "пригона", мы все ходили в лаптях. Это теперь вы, молодые, не знаете, какие сапоги лучше надеть, а мы дети, радовались и лаптям, особенно, когда они были ещё новенькие. Легкие, удобные, и ногам здорРво, не потеют, дышат, как говорят.
   Весь этот год, для Нейвалдов прошел в беспрерывных хлопотах по хозяйству. Увеличили поголовье не только крупнорогатой скотины, но и птицы. Купили даже гусей. В связи с этим, к хлеву пришлось добавить ещё одно помещение для лошадей, а к старому амбару, сделать пристроек. Теперь, оставалось ждать самое главное - новый хлеб!
   В самом начале весны 1936 года, когда под лучами слепящего солнца снег только-только начал уплотняться, в соседнюю деревню, в заброшенные, пустующие дома, подселили две семьи. Хутор одного из них, Авдюкевича Виктора, с землей в три гектара, даже граничил с землей Нейвалда. Второго, по фамилии Макня, разместили в доме, недавно умершей, бездетной вдовы Вероники.
   -Ты мне признайся, что за людей подселил мне под бок? - спрашивал Казимир Лапарса, когда тот, однажды, заглянул к нему на часок, как здесь выражались.
   -Я тебе уже говорил и снова повторяю, что есть такая установка правительства, о заселении пустующих дворов. Эти семьи, сюда переселены согласно рекомендации председателя нашей волости.
   -Сами-то они, из каких краев будут?
   -Обе семьи, из Абренской волости.
   -Сам я с ними ещё не разговаривал, но слышал от других, что эти люди, не только не латыши, о чем говорят их фамилии, но они даже не понимают наши буквы.
   -Такое, может быть, не спорю. Скорее всего, поэтому их и не рекомендовали вглубь Латвии. Впрочем, мне они тоже показались подозрительными, и я нисколько не удивлюсь если выяснится, что они агенты соседнего государства.
   -Куда только, смотрят власти!
   -Демократия, ничего не поделаешь. Они, ведь, считаются жителями Латвии, куда таких "выкидышей" выгонишь!
   -Что б им пусто было! - сплюнул Казимир.
   -Правильно говоришь. Будто без них, забот здесь не хватало, - подтвердил Лапарс.
   -Чего-чего, но коммунистами в Латвии, хоть пруд пруди.
   -Об этом, я тоже осведомлен, но, что поделаешь? Приходится с этими мириться. Да они, не только здесь. Посмотрел бы ты, сколько их было в правительстве! В новом, тоже полно. Только до времени, они себя не выдают. Притихли, потому что, пока, не их время, не на ихней улице праздник.
   -До поры, до времени...
   -Ясное дело, что так! Тут и пророком быть не обязательно, что бы такого не понять, и не замечать.
   -Чуть, что коснись, сразу головы подымут.
   -Нет сомнений! Я, братец, считаю себя хорошим знатоком латышской нации, потому что, по долгу службы, пришлось пожить не только в больших, но и малых городах. И, представь себе, почти везде одинаково между собой люди ссорятся, мирятся, не уживаются настолько, что, порой, дело доходит до понажевщины.
   -А, позволь у тебя спросить: почему тебя так гоняют, с места на место? Может быть, ты сам просишься?
   -Нет, сам я не напрашиваюсь. Просто, некоторым я очень удобная палочка-выручалочка. К тому же, семейного человека этак сразу, с места не сорвешь. А меня, как закаленного холостяка и толкают туда, где, в первую очередь необходимо, где пусто, как случилось и с вашей волостью. Я, вроде, как в бочке затычка. Но, я привык и перемена мест, мне даже нравится. С каждым новым перемещением мне кажется, что я становлюсь духовно богаче, мудрее. Такой ответ тебя удовлетворяет?
   -Ты меня прости, но твой ответ для меня, не только непонятен, но и непостижим. Мы крестьяне, люди оседлые. Я даже не могу себе представить, как это можно ездить по свету, когда дома, непочатый край работы!
   -Хорошо, не буду больше тебя мучить заумными ответами, но мысль свою закончу. По моему глубокому убеждению, многие латыши, а точнее, наши с тобой земляки, все время присматриваются, принюхиваются, с какой стороны подует ветер и откуда вкуснее пахнет. Когда же определят, будь уверен, постараются не промахнуть, и в то направление, станут ломиться напролом, а если не получится в дверь, то полезут в окно, в щель, что бы только достигнуть вкусной, по их обонянию, цели. Пусть это будет даже вразрез, с настоящими интересами их родины!
   -Для меня, может быть и хорошо, что не так четко, как ты, смыслю в политике, - признался Казимир.
   -Я допускаю, что для крестьян, жить в некотором политическом вакууме, в какой-то степени, может быть и можно. Нервы сбережете. А то, когда углубляешься в эту самую политику, иногда, волосы становятся дыбом!
   -Неужели, и так страшно бывает?
   -Ещё, как! Ладно, давай, пока о ней не думать, - махнул рукой, Лапарс, собираясь уезжать.
   -Теперь, мой гимназист...
   -Ну, ну! - не дал ему договорить Лапарс. - Я и забыл спросить у тебя, про твоего гимназиста. Давай, рассказывай.
   -Я хотел сказать, что теперь и молодежь начала связывать себя с политикой. Мой сын, как приедет на выходные из Краславы, так он такое наговорит, что потом, мы всей семьей целую неделю, в мозгах перемалываем.
   -Молодые, политически подкованные! Это и есть будущее, нашей родины. Пусть побыстрее, набираются знаний, да вступают в большую жизнь. Их наука, стране всегда пригодится.
   Поскольку случилось так, что обе семьи, переселенные в эти края из Абренской волости, Казимиру оказались соседями по хутору, то естественно, его внимание, не могло обойти пришельцев стороной. Того, что обосновался с востока и фамилия была Макня, будто бы постоянно болел, поэтому на людях показывался редко. Странным оказалось только то, что местных крестьян с фамилией Макня, хватало здесь и без него. Зато его длинноногая жена, не реже одного раза в неделю, обегала некоторые дома, с хозяевами которых сумела найти общий язык, что бы разузнать последние новости, а заодно и пожаловаться на недомогание мужа. Как южный сосед Авдюкевич, так и Макня, прибыли сюда только с женами. В отличие от Виталия Макни, южный сосед оказался довольно деятельным мужиком. Не успев, как следует обосноваться в этих краях, и тут же заявил о себе неким собранием. Во всеуслышание его не объявляли, но на деревне что-то скрыть, очень трудно. Вроде бы и нечаянно, но люди все слышат, все видят, или, на самый худой конец, догадываются. На этот раз, кто-то даже удосужился подсчитать входящих, а когда они стали расходиться, удивлялся: как их там, столько могло уместиться! Ведь, все в округе знали полуземлянку Александрины, и, как в деревне водится, не раз в ней бывали. Несмотря на некую скрытность, уже на следующий день в деревне знали, что на той сходке присутствовали: из деревни Гану Сала Гаужанс с Гризансом, из Лупиней Лебедок, Шарок Иван, Ошурок Петр, Сумароков Иван, Новожилов. Из Казубренчи, единственный Лобздиньш Игнат. Виталий Макня, по прозвищу Вислоухий, хоть и больной, но присутствовал, и это дало повод говорить, что его болезнь, обыкновенная симуляция. Было еще несколько мужиков, но так оперативно скрывшихся за дровяным сараем, будто знали, что за ними наблюдают.
   -Начинается разгар полевых работ, а та гамерня собралась хреном груши околачивать! - возмущался даже Краваль, зайдя побеседовать к Нейвалду.
   -Хорошеньких соседей нам подселили! - поддержал его Казимир. - Стояла земля пустая, пусть бы стояла и дальше. Теперь ясно, что такие Макни, да Авдюкевичи, работать на ней не будут. У нас самих, подобных им пролетариев, хватает. Я думаю, что заинтересованные лица прислали их сюда разводить пропаганду. Если так пойдет и дальше, то скоро наши, местные активисты, останутся без куска хлеба.
   -В чем, в чем, но за это ты можешь не волноваться, - с улыбкой, отвечал Краваль. - Коммунисты, люди дошлые и цепкие, поэтому им всегда, всего мало. Я-то, изучил их давно и досконально. В это, ты мне можешь поверить на слово.
   -Теперь-то я и сам начинаю кое в чем разбираться, поэтому, верю. Интересно, за пропаганду, да агитацию, сколько им Москва платит? Или они работают за совесть?
   -Такие, как наши, могут работать и за совесть, лишь бы наперекор власти. Но мне думается, что им все-таки, что-нибудь, да перепадает. Я имею в виду главарей. Прочей мелюзге..., не знаю.
   -Они, вроде, как за идею...
   -Точно, так, - подтвердил Краваль.
   -Голытьба была, голытьбой и останется. Как говорится: довелось один раз червяку, на веку.... Вот, они и стараются воспользоваться случаем.
   Казимир понимал, что, наверное, нельзя так откровенно разговаривать со своим соседом, но, если рассуждать по-деревенски то, раз попала вожжа коню под хвост, то его остановить трудно. Так и с ним. Не мог он сдержаться, в излиянии своих наболевших чувств. После этакого общения, обычно, становилось легче, а почему, он и сам не знал. А Краваль, между тем, продолжал:
   -Опять же, ты не все знаешь про коммунистов. Порядок у них такой, что, если кому удается завербовать на свою сторону хоть одного человека, за это, им "свыше" засчитывается. Напрашивается сравнение с религией, не правда, ли? Потом, тот единственный, вербует следующего единственного и так далее, и так далее. Теперь ты, усёк?
   -Вроде, раковой опухоли. Чудно устроен свет! Можно подумать, что земля в другую сторону стала вертеться, так стремительно меняется обстановка.
   -Думай, как хочешь, но все происходящее в мире, очень трудно понять, если это вообще возможно, - добавил Краваль.
   -Я почему-то думаю, что все происходящее в мире, уже давно просчитано самим Господом Богом, поэтому вмешиваться человеку туда, не дано. Как у него расписано, так и будет. Мы можем только просить. Вдруг, услышит!
   -Тут я с тобой, спорить не собираюсь. Если я больше тебя разбираюсь в политике, то в религии, ты меня далеко переплюнешь.
   Судя по последним событиям, можно было предположить, что Латгальский край, долгое время находившийся под властью России, основательно и надолго, впитав в себя дух своего большого соседа, расставаться с ним не собирался. Как нигде в другом месте, здесь, на благодатной почве, пышно разрасталась пролетарская идеология, уверенно расползаясь по бедному, обездоленному простору. Коммунистические лидеры отлично понимали, что Латгалия такая удобная во всех отношениях, никогда не вырвется из под их влияния. Она, эта Латгалия, просто сама давалась им в руки. Как не воспользоваться такой дармовщиной!
   Поскольку, пролетарскими идеями были заинтригованы, в основном, лодыри, пьяницы, как и прочие элементы, успевшие скатиться в самые "низы", то работящий люд встревать в тот мутный поток, не собирался. Поэтому, если смотреть со стороны, жизнь в Гану Сала текла своим чередом, а к новоявленным пролетариям привыкли настолько, что не стали обращать на них внимания. Других забот, хватало по горло! Здесь рассудили трезво и просто. Если самому правительству в Риге, до местных коммунистов нет дела, то почему простой люд должен вмешиваться в государственные дела! Ведь, в любом государстве, каждому отведено, обозначено свое место, где он и обязан выполнять возложенные на него функции. Политиканам - политика, крестьянам - земля.
   Прав был Краваль, когда говорил, что коммунисты, народ дошлый и цепкий. Не прошло и недели, как у того же Авдюкевича, несмотря на разгар крестьянской страды, снова состоялась очередная сходка. Судя по многочисленно расходившимся членам, она была более обширной и основательной. Среди новеньких, оказался и Антон Лупиньш.
   Хутор Лупиньшей, с одноименной деревни, небольшой полоской, метров в сто у самого березняка, как теперь и Авдюкевича, примыкал к земле Нейвалда, но главы хозяйств, дружили между собой только шапочно, когда случайно, встречались на меже. Соседа звали Иосиф, и был он на пару лет старше Казимира. Фамилия созвучна с латышской, но по-латышски - ни бум, бум, поэтому соседи считали, что он, либо русский, либо белорусс. Имел много детей, но, как и водится в этих местах, мало земли. В последних бедняках не ходил, в политику не вмешивался, потому что, как и прочие крестьяне, ничего в ней не понимал. Зато сын, почему-то оказался в обществе новоиспеченных активистов.
   -Дайна, ты слышала, что сын нашего соседа, уже втянут в Авдюкевичеву шайку? - спросил однажды Казимир, свою жену.
   -Мое дело женское. Я смотрю только за тем, что бы все были накормлены, да ухожены. Нам, женщинам, политика не к лицу. Впрочем, я никогда не могла подумать, что дети Иосифа, могут связаться с нечистой силой.
   -А-а-а, значит, соврала! Иногда, все-таки думаешь и о политике, анализируешь её, - усмехнулся Казимир.
   -Сами-то старики спокойные, скромные, - не отвечая на замечания мужа, говорила Дайна. - По хозяйству справляются. Сами католики, а, вот, в костеле, я их никогда не видела.
   Окружающий мир, как и события, происходящие в нем, она оценивала по мерилам религии.
   -Так, может быть, они не католики, а православные?
   -Так, православная же церковь рядом с нашим костелом! Я бы, знала.
   -Ладно, спорить с тобой трудно. У тебя всегда весомее аргументы, чем у меня. Сдаюсь.
   -Я просто хочу сказать, что они недовярки, вот и все.
   -О-о, это уже с польского!
   -В нормальной семье, вся жизнь начинается и заканчивается верой в Бога и не важно, к какой вере он принадлежит. Мне кажется, что не совсем чистая душа у Лупиней.
   -При чем, такая большая!
   -Что, большая? - не поняла жена.
   -Я имел в виду, большую семью.
   -Да, большая. Причем все, один в одного.
   -Что поделаешь! У каждого своя дорога в жизни, - вздохнул Казимир.
   -Не к добру, отвернулись они от костела. Накажет их Бог за блудного сына, ох, накажет! - потрясла указательным пальцем правой руки в воздухе, Дайна.
   -На этот раз, меня больше всего удивило то, что почти все так называемые, колеблющиеся, поддались антихристовой агитации и сразу же перекинулись в лагерь коммунистов. Правильно ты сказала, что не к добру это, не к добру!
   -Чему тут, удивляться! - воскликнула расстроенная Дайна. - Значит, внутри у них, уже было нечто такое заложено, чтобы идти наперекор нашему строю. Скорее всего, ещё при рождении, потому что не может человек так свободно бросаться по партиям.
   -И то, правда.
   Об Антоне Лупиньше, в этом году Нейвалдам пришлось поговорить ещё раз, когда на летние каникулы в родительский дом, не возвратилась их дочь Анита, учительствовавшая в начальных школах Латгалии.
   -А я Аниту видел в Краславе! - вспомнил Дзинтарс, когда в его присутствии, заговорили о ней.
   -Ну, и... Что она тебе сказала? - насторожилась мама.
   -Она была вместе с Антоном. Как меня увидели, так сразу же скрылись за углом. Пока я до того угла добежал, их и след простыл.
   -Постой, постой, ты про какого Антона говоришь? - почти в один голос, спросили родители.
   -Как, про какого? - в свою очередь, удивился Дзинтарс. - У нас же только один Антон и есть, что в Лупинях живет. Я даже заметил, что он с портфелем был.
   -И, что ты на это скажешь, отец? - сокрушенно воскликнула Дайна, поднимая глаза к небу.
   -Подожди, тут что-то не так, - засомневался отец. - Ты случайно, не мог ошибиться? Краслава же, это город, народу много. Есть люди, очень схожие между собой, хоть и чужие.
   -Ну, да! - засмеялся Дзинтарс. - Я, да свою родную сестру не узнал! Тоже мне, скажешь!
   -Странно! Однако надо подождать с выводами. Попробуем проверить, уточнить. Нельзя так, с бухты-барахты отчаиваться.
   -А это правда, что они в одном классе учились?
   -Откуда нам знать, - отвечала мама. - Мы по пятам ей не ходили, не проверяли. Самому надо иметь голову на плечах. Наше дело, детей выучить, в люди вывести, а дальше...Дальше, наша власть над детьми кончается, потому что с тех пор, они становятся самонадеянными. В крайнем случае, им кажется, что они уже умные. Взрослея, родительских советов спрашивать не хотят, сами, мол, не меньше вашего знаем! Так и начинается плавание по жизненным волнам. Одних они захлестнут, утопят, других на гребень вынесут.
   -Да, я все-таки теперь начинаю припоминать, как однажды, встретив Иосифа у межи, он мне толковал, что наши дети, это его сын, с нашей Анитой, очень хорошо учатся. Тогда я не придал никакого значения таким сведениям. Учатся - ну и пусть, учатся. А тут, вот что, оказывается! - воскликнул Казимир.
   -От молодежи, теперь всего можно ждать, - сказала Дайна. - Родительские советы им нипочем, зато самостоятельности, хоть отбавляй. Куда только, свет катится?!
   -Да, весть твоя для нашей семьи, не очень приятная, - вздохнул Казимир, закуривая "Майгу".
   -Сказал то, что видел, - отвечал сын.
   -Нет, нет, ты не думай, что это плохо. Весть, конечно же, не из приятных, но её надо воспринимать такой, кой она есть, - сказал отец, боясь, что сын, может неправильно понять их переживания. - Надо всегда говорить правду, какой бы она ни была. Врать нельзя ни в коем случае. Большой грех - это раз, а во-вторых, тебе же потом в жизни никто, никогда не будет верить, а, значит, и доверять. Рано, или поздно, вранье раскрывается. Так устроена жизнь.
   -Смотри, не привыкай врать, - предупредила и мама.
   -Неужели, с проклятыми коммунистами..., - начал, было, Казимир, но не найдя подходящих слов, замолчал.
   -Может быть, там ничего и нет, - попыталась успокоить больше себя, чем мужа, Дайна. - Мало ли, встретились! Со всеми, может такое случиться! Тогда, что?
   -Если у них ничего нет, то зачем бы ей торчать в той Краславе, когда дома работы хватает? - с сомнением, промолвил Казимир. - Осень придет, за продуктами обязательно прибудет. Вот, вернется, так я ей..., - и опять не нашел слов, для продолжения.
   -Не надо дитё пугать! - замахала на него руками, Дайна. Бог даст, все образумится.
   -Знаем мы эти образумленья! - повысил голос, Казимир.
   -Потолковать, конечно, надо. Захочет кушать, приедет, никуда не денется. Вот, тогда и поговорим. Я не думаю, что этот Антон такой богатый, что бы содержать и нашу дочь.
   -Жди, так она тебе все и расскажет! Конечно, приедет, куда она денется. Этот голодранец, наверное, и сам не всегда сытно кушает. Я-то знаю, положение ихней семьи.
   -Может быть, он где-нибудь подрабатывает? - предположила Дайна.
   -Теперь уже ясно, что если и подрабатывает, как ты говоришь, то только пропагандистскими листовками. Другой специальности у этого долговязого, быть не может. Краваль говорил, что некотором, особенно активным, сколько-то платят. Не за "здравствуйте" же, эту глупую сволочь в коммунистический омут затягивают. Одним словом, дура наша дочка, хоть и учительница. Кроме, как на собак брехать, ничему толковому в гимназии, её так и не научили.
   -Обидно, не дай Бог! - едва не всплакнула Дайна, сжимая в кулаке шёлковый платок, некогда подаренный свекром ко дню рождения.
   -По этому вопросу, надо будет поговорить с Лапарсои, - сказал Казимир.
   -А, что ты ему скажешь?
   -Скажу все, что думаю.
   -Неужели ты решил, что твои вопросы помогут докопаться до истины?
   -Помогут - не помогут, но он человек, умнее нас. Притом, ещё при власти.
   -Ну, если другого пути нет..., - согласилась жена.
   -Завтра же, запрягу коня и махну в Индру.
   -Нелишне, посоветоваться и с ксендзом, - напомнила Дайна.
   -Там, на месте, будет видно. Но, сперва с секретарем.
   -Ксендзы тоже умные, их учили, - стояла на своем, жена.
   -Нет, я не отрекаюсь, - согласился муж.
   В вопросах религии, как уже говорилось, он при Дайне, никогда не заходил глубоко, так как понимал, что здесь она разбирается лучше его. В деревнях так повелось издавна, что женщины, кроме домашней нагрузки, не писано, брали на себя и роль хранительницы религиозных традиций.
   Нейвалды держали четырех рабочих лошадей, и одного рысака. Первые, как парами работали, так парами и отдыхали. Вороной же, поджарый рысак, был только на выезд. Он был настолько строптив, что ставить его под дугу, не говоря о самой езде, не осмеливался, уже слабеющий Янис. Его-то и запряг Казимир в черную, блестящую лаком, на полных рессорах с кривыми оглоблями линейку, коих в округе было не больше двух, трех.
   Если в деревне Гану Сала дома располагались более, или менее, компактно, то по пути в Индру, попадались лишь отдельные хутора, условно принадлежащие к какой-нибудь деревне. Это, для учета. Дома строились недалеко от дороги, причем с дальновидным прицелом, а именно, что бы ни затаптывать свою территорию. Проехать мимо таких домов незамеченным, не было никакой возможности. В окне, постоянно маячило чье-то лицо. Это не подглядывание, а самое простое, деревенское любопытство. Поэтому в линейке, либо в седле, ездоки старались держаться как можно независимее и достойнее, а точнее, подстать своему положению в обществе. Зная такие повадки своих земляков, на этот раз Казимир, ещё с большим форсом, свесил левую ногу в высоком, хромовом сапоге, рядом с подножкой и натянул ременные вожжи. Стояло прекрасное, немного прохладное утро, в котором вся природа зеленела свежими, сочными красками, а в болотинах, до дурманящего треска в ушах, разноголосицей, концертировали лягушки.
   Давно остались позади, с втиснутыми в оконные стекла носами, Гаужанс с Гризансом. Вот, и Казубренчи. Босоногий Лобздиньш, с завернутыми до колен штанинами, направляется в избу, но, заметив подводу, остановился у порога, чтобы полюбопытствовать, кто это там такой едет? Потом дорога огибала лес, называвшийся "Стариной", за которым хутора стояли реже. Как в начале пути, так и здесь, хуторяне должны убедиться, кому принадлежит эта новенькая линейка с откормленным жеребцом. Поэтому Казимир, по-прежнему, не убирая полусогнутую ногу и выпрямив спину, важно натягивал широкие вожжи, еле сдерживая прыть, застоявшейся лошади.
   Этого жеребца, по кличке Джон, использовали не часто, поэтому Янис года два назад, предлагал его продать, а взамен купить кого-нибудь попроще.
   -Старый уже, только корм переводит, - ворчал он.
   Однако, сохраняя свой врожденный престиж, Казимир постоянно находил отговорки, что бы повременить. Более того, в последнее время, к ним на случку, стали чаще приводить кобыл, на чем можно было немножко подзаработать, хотя бы тому же самому жеребцу, на овес. Была и другая причина, что бы ни расставаться с этим конем. В своей, как и коня молодости, они вместе ехали сватать Дайну. А потом, на этом же самом коне, он в черном диагоналевом костюме, она в белом, длинном, шелковом платье, с такими же перчатками до локтя, ехали венчаться в костел. Нет, не так просто избавиться ему от этого скакуна! Да-а-а, были времена! А теперь, что? Только грусть воспоминаний о прошлом, когда садишься в эту линейку. Что ещё? Ну, если есть место, он никогда не оставит попутчика в дороге. Всегда подвезет, за что тот от души, поспасибовает. Тоже приятно. За такие услуги, про него кто-то даже припевку сочинил: "ваши едут, наши идут - ваши наших, подвезут". А про Лобздиньша, который в дороге никогда никого не брал, было четверостишие противоположного содержания: "ваши едут, наши идут, ваши наших, не возьмут".
   Ещё издали, заметив Нейвалдову упряжку, Лапарс вышел из конторы встречать желанного посетителя. Жеребец был неспокойный, и, когда секретарь попытался взять его под узды, что бы привязать к специально вкопанному для этой цели стойлу, конь внезапно, рванул взад. Но цепкие пальцы секретаря, ему так сжали ноздри, что тот сразу присмирел и дал возможность прикрутить вожжи к толстой жердине, под которой, с высохшим лошадиным пометом, валялось втоптанное копытами в землю, старое сено.
   -Давненько, ты ко мне не заглядывал, - упрекнул Лапарс Казимира, надевавшего на голову лошади, просторную торбу со свежей травой. - А я только что собирался пообедать, так что, покушаем вместе, если не возражаешь. Председателя сегодня нет, можем поболтать свободно.
   Секретарь занимал одну комнату в этом же здании, где и волость.
   -А, кто тебе кушать готовит? Может быть, хозяйкой обзавелся?
   -Нет, все как было, так и осталось, а покушаем, как говорят, что Бог послал.
   -Если только так..., - согласился гость, вытаскивая из под сиденья, бутыль парового самогона, который постоянно возил с собой так, на всякий случай.
   Закусывая яичницей, с провяленной колбасой, Казимир рассказал свои подозрения, связанные с дочерью.
   -Своему отцу об этом, я ещё не сообщал, - продолжал гость, - не хотел расстраивать старика. Он у нас, довольно крутой, может и ложкой по лбу треснуть, может и своей палкой замахнуться, если, что не так. Поэтому, решил сперва с тобой посоветоваться.
   -Я тоже так думаю, что не надо преждевременно расстраивать наших родителей, - согласился тот, намазывая толстый слой масла, на свежевыпеченный хлеб. - Мы-то знаем, что коммунисты, народ не только цепкий, но и нахальный. Свою идиотскую идеологию о всемирном коммунизме, им исключительно выгодно распространять на деревне, где люди не особенно разбираются в политике. Здесь, в Латгалии, где до конца ещё не успело остыть прошлое русское влияние, и где более половины жителей не владеют латышским языком, хотя по свежим документам, некоторые из них и стали значится латышами, недруги Латвии, чувствуют себя особенно вольготно.
   -Да, Витебская губерния, еще долго будет напоминать о себе.
   -И ничего с этим, не поделаешь. Такая несуразица в наших краях будет сохраняться ещё очень, и очень долго. Надо буде смениться нескольким поколениям, прежде чем местные жители, понемногу начнут облатышиваться, если можно так выразиться. Пролетарская зараза в наше общество, успела пустить слишком глубокие корни, что бы однажды, одним рывком, можно было их вырвать.
   -Сколько я соображаю, новоявленные коммунисты открыто выступать, пока, не решаются. У моего соседа Авдюкевича, о котором мы с тобой говорили раньше, собираются негласно, хотя мы догадываемся обо всем, что там творится.
   -В своей среде, они ведут довольно активную работу. В нашей Индре, так закопошились, будто на восстание собрались. На днях смотрю, какая-то бумажка валяется у конной привязи. Сперва я подумал, что её ветром прибило. Но, нет, когда поднял и вгляделся, обнаружил, что она хлебным мякишем на нашей стенке была приклеена. Оказалась, обыкновенной пропагандистской листовкой. И, что ты на это скажешь?
   -Самим не всегда есть чего пожрать, а на такую гадость, хлеба не жалеют! - сердито засопел Казимир, допив свою рюмку. Кто-кто, а он-то знал цену каждой хлебной крошке.
   -Я где-то слышал, что если истинному пролетарию в одну руку всунуть Красное знамя, в другую обыкновенный камень, а в горло влить стакан водки, то он и без штанов согласен броситься на классового врага. Так как в Курземе им не климатит, то всю свою мощь борьбы, направили на Ригу, да Латгалию. Ну, а здесь, как говорится, и сам Бог не велит им упустить выгодный шанс.
   -И, что они, в тех листовках пишут? - поинтересовался Казимир.
   -Представляешь, из одной листовки в другую, то же самое, только слова переставляют. Видимо те, кто их сочиняют, не в особых ладах с литературой.
   -Это, наподобие нашего Пиедруйского пробоща, - не удержался Казимир.
   -Может быть, не знаю. Я же лютеранин. Одним словом, агитируют против частной собственности, против помещиков, кулаков, против Улманиса. В общем, мажут всякую мерзость. Но заметь, такую, которая может понравиться бедноте. Между прочим, в тех листовках, очень сильно возвеличивается, приукрашивается непобедимая Россия. Чем же ещё, кроме таких красивых басен, на свою сторону можно привлечь наших наивных простачков!
   -Ну, как же! Н?когда, ещё при Ленине, потерять такой лакомый кусочек территории, как Латвия! Обидно, нечего сказать. В другое время, на их месте, может быть, и я так же само действовал. Значит, решили взять реванш! Если этой грязи, гадости, так плохо здесь живется, могли бы обратно, в свою Россию сматываться.
   -Зачем им ехать, если они надеются, что Россия сама сюда, к ним придет. Что Российская территория скоро, очень скоро, опять будет простираться до Балтийского моря. А это значит, надежнее и сытнее, дождаться её здесь, не отходя от прилавка, как говорится. И, второе, на твой вопрос. Этаких дармоедов, в России и без них достаточно. Там бы они сидели голодные. А здесь не только поевши, но и при деле.
   -Негодяи! Неужели, им когда-нибудь удастся дождаться того, чего так настойчиво желают? - ужаснулся Казимир.
   -Даже у некоторых высокопоставленных лиц, их призывы пользуются довольно активной поддержкой, - продолжал рассказывать секретарь, немного взбодренный, выпитым самогоном.
   -Бедный Улманис! Как там, у него, нервы выдерживают! Получается, что, даже в самом правительстве не хотят обращать на этот бесформенный сброд, на негативно складывающуюся в стране ситуацию, внимания.
   -Так получается. А это означает, что там у них, есть свои люди, заинтересованные в развале, ещё не окрепшего государства. Но, хочу заметить, что там же, есть и истинные патриоты, только им постоянно ставят палки в колеса те, о которых мы пока, отзываемся только негативно.
   -Назови ты мне хоть несколько хороших латышей, а то, после твоих слов, только и остается, что однажды вообще, опустить руки с носом до самой земли.
   -Поименно назвать, не могу, хотя некоторых знаю лично. Поскольку ты с ними не знаком, то и их фамилии тебе ничего не скажут. Но они, эти люди, по мере возможности работают, оберегают не только государство в целом, но и нас с тобой, в отдельности. Вот, возьмем к примеру, хотя бы Первое мая. Это число пролетарии всего мира, считают великим праздником. Вся мелюзга вылезает из своих нор, хватает красные знамена и, вперед. И, что ты думаешь? В этом году, накануне Первого мая, наш министр внутренних дел приказал всех горе-пролетариев отловить и посадить в карцер. Праздник прошел спокойно, а назавтра их всех выпустили. Идите, мол, радуйтесь весной, жизнью и ещё, чем хотите. На большее, у него не было прав.
   -Чудно! А почему они, только в этот день демонстрируются? - спросил Казимир.
   -Не знаю, наверно, так повелось издавна.
   -С начала России, или Советской власти?
   -Ты, как следователь. Не знаю, не жил в ихней шкуре. Вот тебе, и весь мой ответ.
   -А, что делают демонстранты, после своей демонстрации?
   -Не видел. Может быть, как мы с тобой сегодня, пьют самогон. В крайнем случае, сложа руки, не сидят, а то Россия им быстро укажет не безделье.
   -Она же им, я слышал, еще и платит за труды.
   -Конечно, ни без этого. Без Московской поддержки, подпитки, им бы давным-давно настал каюк.
   -То, о чем мы с тобой здесь переговорили, есть дельно и вразумительно. Но я приехал со своей болезнью, а своя рана, всегда больнее.
   -Лупиньш, Лупиньш, - попытался вспомнить Лапарс, закатывая глаза к потолку. - По-моему, старики с политикой не связаны?
   -Куда им до политики, когда столько ртов кормить приходится. Стариков я знаю, как облупленных. А вот про сына, узнал только недавно. По слухам, последние годы, он будто постоянно находился в Краславе. Теперь же, довелось узнать, что и он пополнил ряды пролетарских активистов.
   -Да-а-а, молодежь теперь пошла такая.... Говоришь, что живут они не слишком богато?
   -Излишков, никогда не замечал.
   -А, этот Антон. Он, что, у них самый старший?
   -Из мужского пола, да.
   -Я так и подумал. Так, он учился вместе с твоей дочкой?
   -Об этом, только теперь пришлось узнать от сына.
   -В таком случае, здесь нечему удивляться.
   -В костел, ни родители, ни дети, не ходят. Безбожники!
   -Ты не удивляйся. Коммунисты все безбожники. Своим высшим божеством, они считают Ленина, да Сталина.
   -Тьфу!
   -Мне говорили, что все свои церкви, они давно разграбили, колокола переплавили на памятники вождям, а внутри, либо конюшни, либо склады устроили.
   -Да-а-а, ну и народец, ну и порядочек. Конечно же, от этаких поганых выродков, не стоит ждать ничего хорошего. А, нельзя ли наших коммунистов, как и прочих пролетариев, посадить в карцер не только на Первое мая, а вообще, на всю жизнь?
   -Предложение дельное! Я - за! Ах, если бы было все так просто, как ты предлагаешь! Но, что бы меньше агитационной швали к нам сюда перебиралось, границу усиливать, укреплять, необходимо. Не далее, как вчера, в волость пришла бумажка, и председатель передал её мне. Пограничная служба, обещает прислать то, о чем я мечтаю, и о чем только что, говорил с тобой. Ожидается-таки, подкрепление! В Кульбове всех не разместить, не хватит места, поэтому просят подыскать подходящие квартиры, с надежными семьями. Я сразу же подумал о тебе. Ты бы не согласился, принять парочку пограничников на постой?
   -Ещё спрашиваешь! Защита государства, святое дело! Пусть приезжают, места хватит. Сам видел, половина дома пустует, - сразу согласился Казимир.
   -Я так и знал, что не откажешь. Им много не надо: кровать, умывальник, ну, и, если твоя хозяйка иногда им сварит. Пока я не знаю, сколько денег будет перечислять государство за их проживание, но ясно, что не бесплатно.
   -Не в деньгах счастье, как говорят, хотя лишними они, никогда не бывают. Не обеднеем, если и не заплатят, а насчет еды, пусть не беспокоятся. За одним столом будем кушать.
   -В таком случае, давай еще по чарке выпьем, - и хозяин достал из шкафа бутылку казенной.
   -Я прибыл к тебе за важным советом, а мы только пьем, да пьем, отвлекаясь от главного, - напомнил гость.
   -Не забывай, что все то, что сегодня делается в Латвии, все важное, и все главное.
   -И то, правда, - согласился подхмелевший Казимир, поднимая очередную рюмку. - Но, за дочь, все равно обидно, - добавил он, ставя на стол пустой стакан.
   -Я тебе от всей души сочувствую, но помочь ничем не могу. В молодости, у меня самого были некоторые неприятности с любовью. Я же был женат, только очень недолго, хотя в самом начале совместной жизни казалось, что для полного счастья, мне с ней, больше ничего не надо. Так что, никогда не угадаешь, где найдешь это самое счастье, а где, только его призрак.
   -Но, этот же, тип, коммунист!
   -Значит, в этом, частично виновата и та среда, в которую он окунулся. Видимо, друзья не те попались. Не будешь же ты его, за это расстреливать!
   -Бог с тобой, какие страшные слова ты говоришь!
   -А я, о чем. Любовь в политике, не разбирается нисколечко. Зато от неё самой не избавиться, как от собственной кожи.
   -Ты очень умные слова говоришь, но за дочь, все равно обидно. Растили, кормили, учили и, на тебе! Благодарность за все! Дайна тоже переживает.
   -Ты же сам, сколько я помню, всегда повторяешь, что на все воля Божья. Так кого же, в таком случае, будем винить?
   С чем Казимир приехал, с тем и уехал. Возвращаясь домой, в душе он немножко пожалел зазря выпитой бутыли, но вспомнив, что и секретарь растратился не меньше, несколько успокоился.
   Дома его ждал сюрприз. Появилась беспутная дочь, Анита.
   -На чем ты прибыла? - сразу поинтересовался отец.
   -Меня подвезли на лошади, - отвечала та.
   -Из самой Краславы?
   -Кто вам сказал, что я была в Краславе? - несколько вызывающе, спросила Анита.
   -Разве ты не знаешь, как бывает, что люди годами живут по соседству, но встретиться им не досуг, работа мешает. А как поедут в город, встретятся и наговорятся от души.
   -Уже успели разболтать! - недовольно пробурчала дочь. - Этот болтун, как шпион, так и следит за мной. Тоже мне, братцем называется.
   -А, что же в том плохого? - отец даже удивился, такому ответу.
   -Не люблю, когда за мной подсматривают.
   -Раньше ты, как-то по-другому разговаривала с родителями! - повысил голос Казимир. - Почему мы, кормильцы, не должны знать, где пропадает наша дочь, когда занятия в школах давно закончились.
   -Мы подумали, что с тобой, может быть, что случилось, - добавила мама, внимательно вглядываясь в дочь.
   -Я уже взрослая, и ничего со мной случиться не может.
   -Вот, оказывается, уже куда зашло! - снова удивился отец, поражаясь наглости Аниты. - И скажи, пожалуйста, с каких это пор ты стала настолько самостоятельной и взрослой, что таким тоном осмеливаешься с нами разговаривать?
   -С тех пор, как стала учительствовать.
   -Надо же! А мы и не знали, - иронически отвечал отец. - Мы глупые, то продуктами тебе, то деньгами старались помочь, а оказывается, что в них ты и не нуждалась, если сама стала зарабатывать.
   -Нет, платят не особенно много, - спохватилась Анита. - Только прожить.
   -Это правда, что ты связалась с Антоном Лупиньшем? - после некоторой паузы, спросила мама.
   -Мы просто дружим, вот и все.
   -И как далеко успела зайти ваша, так называемая, дружба?
   -Столько, сколько надо! - вспыхнула дочь, и ушла в другую комнату.
   -Да, теперь ясно, что дочь для нас потеряна, - вздохнув, задумчиво прошептала мама, когда они остались вдвоем с мужем.
   -Мы у неё спрашиваем одно, она отвечает совсем другое. Как там говорят: поп свое, чёрт свое! То, что с ней творится что-то неладное, я заметил ещё в прошлом году, - вспомнил Казимир, - но не придал этому значения - мало ли что в молодости бывает! Становление личности, перестройка организма, Это же все влияет на психику. А тут, на тебе! Здесь, в деревне, такому отвратительному поведению научиться она не могла. Просто, негде было. Значит, успела где-то подсмотреть и взять, как говорят, на вооружение.
   -Стала сторониться родительского дома, - поражалась мама.
   -Когда она появилась?
   -Только что, перед тобой. Я едва успела показать спящего Айвара, так она, увидев ребенка, как бешеная, пыталась выбежать на улицу.
   -Ты серьезно?
   -Совершенно! Ей, видишь ли, очень стыдно, что мы с тобой уже в годах, и у нас ребенок появляется.
   -Вместо того, что бы радоваться пополнению в семье, она ещё воображает постыдность, паскуда настоящая! Раз так, то пусть сегодня же уходит туда, откуда появилась. Я пойду, и выгоню её из дома, - твердо сказал отец, поднимаясь со скамейки.
   -Подожди отец, - остановила его жена, удерживая за рукав пиджака. - Давай подумаем вместе, как поступить с ней дальше. Все-таки, какой он ни есть, а свой ребенок, жалко. Она может быть и не столь виновата, если разобраться по порядку. Мне думается, что здесь все дело в Антоне. Только такой человек, как он, может толкать нашу глупую девчонку на необдуманный шаг. Подождем, посмотрим. Если она и дальше будет с нами на такой ноте разговаривать, то выгнать её из дома, мы всегда успеем. Но ты не рассказал, что тебе ответил Лапарс?
   -Ничего толкового! - махнул рукой Казимир. - Только коня зря сгонял.
   -Вы о чем там, толкуете? - спросил с печки, проснувшийся Янис.
   -Мы так, между собой о хозяйстве говорим, - соврал сын, не желая расстраивать старика.
   Затем, проснулся и младший отпрыск Айвар, до этого, сумевший навести такой страшный ужас на свою старшую сестру. Дайна взяла его на руки и стала кормить увядающей грудью.
   -Парень уже большой, можно и отучать от сиськи, - сказал отец, наблюдая, с какой жадностью, ребенок втягивает в рот потемневший сосок. - Аппетит-то у него, я смотрю, не хуже, чем у нашего теленочка, что появился на прошлой неделе.
   -Пусть кушает. Нет ничего на свете здоровее, материнского молока, - отвечала довольная мама. - Болеть меньше будет.
   -Он у нас и так уже, что годовалый жеребец! - не без гордости, вторил ей Казимир.
   -Будем надеяться, что вырастет настоящим человеком. Такое совпадение, что появился он в год, прихода к власти Карлиса Улманиса. Будет ему, чем гордиться!
   -Не то, что наша бестолковая доченька.
   -Бог ей, судья. Не будем, пока, больше об этом.
   Приближался Янов день. Во всей Гану Салской округе, его отмечали довольно скромно и тихо. До сих пор, здесь не было принято выставлять напоказ национальные, латышские традиции. В этой местности, очень модными они не считались. К тому же, в людях старшего поколения, веяния нового времени, ну, никак не хотели приживаться, а послушные дети, придерживались заветов своих предков.
   На фоне сложившихся здесь, противоречивых явлений, выделялись Нейвалды, традиция которых праздновать Янов день, восходила к тем далеким временам, когда в большой семье, одного из отпрысков назвали Янисом. С тех пор, к этому памятному дню, в семье готовились заранее и тщательно. Однажды заведенный порядок, не менялся и в этот год. Пока сам Янис, несмотря на груз прожитых лет, варил пиво, а эту процедуру он не доверял никому, в березняке, где царило безмятежное спокойствие, его сын Казимир, гнал самогон. Много самогона! Этот процесс был не менее сложным, чем колдовать над пивом. Но, как в одном, так и в другом случае, главное - конечный продукт. Чтобы не путать "первач" с последующей взяткой, начиная с первой бутылки и дальше по возрастающей, в горлышко всовывались соломинки. Потом, когда там они уже не помещались, наполняли высокую кастрюлю. Брали до тех пор, пока горела. Хватало и без слабой. Но, почему гнали самогон не дома как, скажем, делали пиво, а все бочки с прочей посудой, тащили в березняк?
   Производство самогона в Латвии, было под запретом. Об этом знали в любом хуторе, любой деревне, но его делали все, у кого хватало на это ресурсов. Гнали, прячась, а от кого прятались, не имели четкого представления. Во-первых, у кого будет заложена "бражка", соседи знали за неделю до этого, а во- вторых, ни одна государственная комиссия в этом, Богом забытом уголке, что бы проверить исполнение закона, никогда не появлялась. В таком случае, чего остерегались граждане, намеревавшиеся переступить строгий закон? Да, ничего! Обыкновенная проформа. Как истинные верноподданные своей страны, они догадывались, что совершают некоторый грех. Но, они были уверены и в том, что стоит только поисповедаться доверенному священнику и грехов - как небывало!
   Своя же водка, что продавалась в магазинах, была дорогой, крестьянам не по карману, поэтому, в самых крайних случаях, государственную, приобретали у контрабандистов. На той стороне Даугавы, была уже польская территория. Стоило только посидеть у реки, как с той стороны тебя замечали, и оперативная лодка, тут же доставляла нужный товар. Знатоки, однажды испробовавшие заречный товар говорили, что дешевая водка не только вкусна сама по себе, но назавтра, от неё и не болит голова.
   Не только к Янову дню, но так уж повелось, что к любым праздникам, Нейвалды готовились тщательно и основательно. Кололи свинью, резали теленка, овцу. Если раньше, всеми убийствами занимался Янис, то в последние годы, эту специализацию вынужден был освоить его сын. Для него, это было настоящей пыткой. Перед тем, как должно было совершаться такое действо, Казимир заранее ходил мрачный и, почти ни с кем не разговаривал.
   -Кормлю, пою, глажу, ухаживаю и на тебе, надо убивать! - говорил он потом, как бы оправдываясь.
   Зато у его жены, похожих проблем не было. Из-под её топора, головы кур, да петухов, только и падали у колоды, в то время как их окровавленные тушки, ещё неcколько секунд прыгали по каменному двору.
   От праздничных приготовлений, не оставалось в стороне и подрастающее поколение. Если ожидалось ненастье, то праздновали, обычно, в пустом сарае, успевшем освободиться от сена, который Дзинтарс с сестренкой Вией, украшали ветками берез, различными полевыми цветами. А под ними длинные, из широких дубовых досок, наспех сколоченные столы, которые потом, разбирались.
   -Зачем тебе столько дубовых досок? - иногда спрашивали у Казимира, гости. - Мог бы и поделиться.
   -В этом, не моя заслуга, а самого Яниса, - отвечал он загадочно, хотя никакой загадки, в том не было. Он знал, хотя об этом ни с кем и не делился, что все эти доски, его мудрым отцом припасены на гробы. Но, их было настолько много, что Казимир втихаря, уже успел ими "поделиться" с несколькими друзьями.
   В хорошую же погоду, столы выставлялись на дворе, и так же обрамлялись всякой зеленью, произраставшей на хуторе. В особом уважении здесь был аир, росший только в одном месте на лугу, между ямами для замачивания льна. Его специально разбрасывали на камни, где он, растоптанный ногами, издавал такой ароматический запах, от которого приятно кружилась голова.
   Как и в былые времена, в этот, 1935 год, к Янову дню готовились тщательно и капитально. В целях противопожарной безопасности, на некотором отдалении от построек Дзинтарс, вместе с соседским парнем, вкопал высоченный, какой только нашелся в лесу шест, на котором закрепили полу опустошенную бочку из-под дегтя, которым смазывали колеса, а к ней подвели двойной льняной шнур, как на флагштоке.
   На такие важные праздники, к Нейвалдам съезжалось много дальних и ближних родственников, особенно по линии жены. Из-за дальности, приглашать их, конечно же, никто специально не ездил. Но, несмотря на это, все собирались дружно и вовремя. Казимиру же оставалось только напомнить своим близ живущим друзьям, чтобы они не забыли погостить у него. Самому Янису, напоминать было некому. Все его однополчане, давно покоились там, куда он и сам каждый день собирался, да все, по его выражению, эта костлявая слепуха, проходила стороной.
   Но, так как жизнь не стоит на месте, а с уходом даже самых близких, не кончается, то и Казимир с Дайной смотрели на неё трезво и понимающе. Вот, и Дзинтарс успел вырасти. Вот, и Вия, закончив четырехкласску в Лупинях, продолжила учебу в Индре. Даже Анита, несмотря на размолвку с родителями, на лето осталась дома, тайком, как ей казалось, встречаясь в березняке с Антоном. Ходить в ту сторону, теперь появился повод. Там, в низине ручья бил ключ с холодной водой, из которого, впоследствии, сделали неглубокий колодец. Так вот, если раньше эту самую Аниту приходилось заставлять идти за водой, чуть ли не со скандалом, то теперь, схватив ведра с коромыслом, бежала, не дожидаясь напоминаний. Для насытившихся же животных беда заключалась в том, что ту воду, по вине носильщицы, им надо было очень долго дожидаться.
   Накрапывавший с утра дождик, после обеда прекратился, небо постепенно прояснилось, а к вечеру установилась исключительно теплая погода, с небольшой испариной. К этому времени, большая часть гостей к Нейвалдам, уже съехалась. Их телеги, линейки, двуколки, плотно прижались к наружной стенке "П" образного хлева, а лошади паслись в редком ольшанике, обнесенном колючей проволокой. Во дворе стоял такой шум и гам собравшейся родни, что надоевшей лаять на каждого гостя породистой собаке по кличке Бонза, пришлось стыдливо залезть в будку, из круглого отверстия которой, виднелся только её черный, широкий нос, да блестящие глаза, с настороженными ушами.
   И вот, наконец, Янис разрешил выносить из холодного погреба соблазнительное пиво, а внуку дал команду на поджигание бочки. Паклю, намотанную на конец палки, смочили разбавленным в керосине дегтем, прикрепили к шнуру, подожгли и, как поднимают флаг, быстренько потащили наверх, к бочке. Очень нехотя и медленно, занималось пламя. Одно время, уже решили, что огонь вообще погас и юбиляр собрался, как следует, отчитать своего внука-выдумщика. Ведь, в прошлые годы, бочка находилась ниже, поэтому её легко поджигали длинным прутом, и не возникало никаких проблем. А тут, придумал! Но, пока юбиляр подыскивал слова, как бы культурнее поругать мальчонка так, что бы тот признал свою вину, и, вместе с тем, сильно не обиделся, как на верхотуре, все дружнее и дружнее, стали появляться яркие язычки пламени, которые, вдруг, превратились в одно, сплошное море огня, осветившее темнеющее небо. Застолица зааплодировала, и запела. Сперва робко, но потом все громче, настойчивее и решительнее, по окрестностям стала разливаться задушевная, протяжная, долгожданная мелодия. "Лиго, Лиго", дружно подхватывали не только, пока что трезвые мужские голоса, но и эхо Старины, Долгого леса, как и всех полей с лугами вокруг. Даже с польской стороны реки, откликнулся кто-то. Поляки прекрасно видели, разбушевавшийся факел. Холостая же молодежь, разместившаяся в самом конце стола, больше слушала, чем пела. Такие вечера, должны им запомниться на всю оставшуюся жизнь. Придет время, и они сами будут учить своих детей, как надо отмечать такие, немеркнущие с годами, праздники. Им обновлять и обогащать культуру своей родины, своей Латвии.
   Было за полночь, когда с последней полоской вечерней зари, стал догорать и огонь. Бочка сгорела тоже, и её тлеющие угольки, вот-вот должны были упасть на землю. К этому времени, стол уже освещался четырьмя фонарями, развешенными на палках, воткнутых по обеим сторонам загруженного едой и выпивкой, стольного настила. Веселье продолжалось, вот-вот, готового достигнуть своего наивысшего предела. Вместо песен "Лиго", зазвучали и другие, народные. За песнями, последовала музыка. Гармонист Краваль, которого постоянно приглашали на подобные сходки, без устали переключался со свинго на вальс, потом на полечку, потом вообще на непонятную мелодию, потому что, как и все к этому времени, был под хорошим хмельком. Молодежь разбрелась искать "цветок папоротника".
   Дзинтарсу, как начинающему хозяину, в этот праздник было поручено следить за гостями, столом, светом в фонарях, что он с охотой и выполнял. Но, вдруг, из темноты вынырнул его дружок по гимназии Марис, по большим праздникам не раз, посещавший этот дом, поэтому знавший некоторые подробности, происходящие в кругу семьи Дзинтарса. Он сообщил, что видел его сестру Аниту с этим, ну, как его...
   -С кем, с этим? - не сразу сообразил Дзинтарс.
   -Ну, с этим..., коммунистом, забыл, как его звать.
   -С Антоном, что ли?
   -Ну да, с Антоном! Они сейчас там, возле березняка.
   -Ах, же он, сволочь этакая! - воскликнул Дзинтарс. - Даже в такую ночь, и то ему охота испортить настроение родителям! Закрутил, так закрутил голову нашей глупой Аните! Знаешь что, давай пойдем, хоть попугаем этого мужика, или безрогую скотину, как выражается наш дедушка. Не могу терпеть коммунистов!
   -Тогда побежали, а то скроются, не найдем!
   -Я только папу предупрежу.
   -Зачем, надо торопиться!
   -Ну, и как молодежь поживает? - неожиданно, услышали они голос отца, появившегося рядом, вместе с несколькими гостями. - Всего ли достаточно на столе? Не валяется ли кто под столом?
   -Беда, папа! - выпалил Дзинтарс. - В березняке, Марис заметил Аниту с Антоном. Я только что собирался тебе сообщить об этом, а сам бежать и немножко их припугнуть.
   -Как припугнуть? - не понял отец.
   -Там будет видно по обстоятельствам, - волновался сын. - Но, будь, уверен папа, что очень плохого, мы им ничего не сделаем. Этого коммуниста, только немножко понервируем, чтобы он впредь, беспрепятственно не топал по нашему хутору.
   -Негоже парни, совсем негоже, портить людям радость в такую прекрасную ночь, - пожурил отец. - Посидите, успокойтесь. Виноватых людей, Бог покарает и без вас. Смотрите лучше за столом. Скоро все вернуться сюда, что бы опохмелиться.
   -Но, папа!...
   -Сынок, я тебе сказал, что сегодня портить людям настроение не будем. Наберись терпения. Подходящие случаи подвернутся ещё не один раз.
   -А, вдруг, это первый и единственный раз?
   -Парни, я все сказал. Если сам Бог найдет нужным, накажет и без вас.
   -Эх, как жаль! - вздохнул Марис, опускаясь на краешек скамейки. - Я не думаю, что сюда, к столам, кто-то скоро вернется.
   -А мама дама? - вдруг, спросил Дзинтарс у папы.
   -Дома, где же ей ещё быть! - удивился отец. - У них свои, женские разговоры. Не часто встречаются все вместе, пусть поболтают. Впрочем, давайте присядем, а то во рту стало пересыхать. Скоро начнет светать.
   -Пусть парни с нами, тоже выпьют, - предложил кто-то из присутствовавших гостей.
   -У них своя дорога, что им слушать пустую, старческую болтовню, - сказал Казимир. - Наше же дело, за ними подглядывать, да вовремя поправлять, если они случайно, с правильного пути начнут сбиваться в сторону.
   -Так и углядишь! - усмехнулся двоюродный брат Дайны, тоже Янис, пододвигая к себе большой, глиняный жбан с пивом. - Ну, скажи, как ты им укажешь, которая дорога прямее, а которая для него, может стать кривой. Они же теперь все такие взрослые, умные, ничего нельзя подсказать. Вот, какая молодежь пошла!
   У него у самого, подрастали два сына, которые, закончив Асунскую четырехлетку, ни в какую, не хотели идти дальше учиться.
   -Можно подумать, что мы, в свое время, для родителей лучшие были, - засмеялся Казимир, вытирая пену с узенькой щеточки седеющих усов, оставленных под самым носом.
   -В крайнем случае, своих родителей слушались и боялись, - вставил сводный брат Дайны, Висвалд.
   -Ладно, - вставил её второй брат, Оскар. - В таком случае, давайте выпьем за все подрастающее поколение, что бы оно было добрым, послушным и в меру патриотичным.
   -Тост хороший, можно выпить.
   Друзья только этого и ждали! Они тут же скрылись в сгустившейся темноте. Никакого плана действий у них не было, поэтому, забежав со стороны березняка, попытались обнаружить местонахождение этой влюбленной парочки, пока она не скрылась куда-нибудь подальше. Прекрасно ориентируясь в хитросплетения бугорков и рытвин родного хутора, Дзинтарс в полнейшей темноте, вел своего друга в то место, которое тот указал в самом начале, как только появился у стола.
   Соединившуюся парочку, они обнаружили почти что, одним чутьем молодого задора. У самого пологого спуска к ручью, где был колодец, слышался шорох. Намеченную цель, не сговариваясь, парни обошли с двух сторон. Дзинтарс со стороны ржаного поля, а Марис от березняка. Как они не таились, но подкрасться вплотную незамеченными, не удалось. У кого-то из них под ногами, лопнул сухой сук. Две встревоженные фигуры вскочили на ноги, на мгновение, застыв в недоумении! Аниту, Дзинтарс узнал и в темноте, а долговязая, тощая фигура в местной округе, была только у соседского Антона.
   Повзрослевший Антон, хоть и мало бывал дома, но всезнающая деревня успела-таки составить о нем надлежащее представление. Ещё совсем недавно, сменивший коротенькие штанишки на длинные брюки, от своих сверстников он отличался неизвестно где подсмотренной и усвоенной хитростью, затяжной медлительностью, напоминающей глубочайшую задумчивость, перед решением любых, даже самых пустяковых вопросов. При этом даже если он не был согласен с собеседником, у него выработалась интересная привычка с закрытым ртом, только в нос, гудеть угу, угу, угу три раза подряд. Уже с этих лет, безболезненно для своей совести, мог пожертвовать любым одноклассником, товарищем, другом. И все это, ради достижения намеченной цели, в которой он, лично для себя, видел явную выгоду.
   По определению очевидцев, к этому моменту, такую выгоду он усмотрел в примыкании к местной коммунистической ячейке. С большой завистью сотоварищам, он осторожно, настойчиво и целеустремленно изучал, вживался в идеи пролетариата. Он вдохновенно и методично изучал методы его борьбы, политические хитросплетения идей, принцип выживания в новых условиях, как и других, нештатных ситуациях, хотя сам, как личность, особой твердостью духа не отличался.
   Не проявил он твердость духа и теперь, когда его внезапно вспугнули. Услышав треск, он понял, что их обнаружили, но, по трусливому характеру духа, вдруг смешался и не мог сообразить, что делать, в какую сторону бежать! Но то, что надо убегать, мелькнуло автоматически. Схватив Аниту за руку, он потянул её на высокие всходы озимой ржи, густой ковер которой, простирался до самого луга. Однако, пробежав несколько десятков шагов, наткнулись и вспугнули другую парочку, тоже отдыхавшую в неположенном месте. В это время, будто сговорившись, Дзинтарс с Марисом неистово закричали во все горло, устремляясь навстречу друг другу. Анита с Антоном оказались зажатыми в западне. Вдумчивая медлительность для Антона, здесь была бы неуместна, поэтому, бросив свою подругу, дал стрекача в сторону ручья. Здесь же, начиная от колодца в сторону бани, тянулся, так называемый "зыбун", который заканчивался только у пересечения с другим, таким же ручьем. В засушливые годы, этот зыбун ничем себя не проявлял. На нем паслись овцы, через него переходили на другую сторону. Лишь весной, в самый паводок, он набухал и был непроходим совершенно. Но, так как в этот год дожди проходили довольно регулярно, зыбун выпятил свой живот настолько основательно, что на нем даже качались дети. А взрослых не выдерживал, проваливался.
   Застигнутому врасплох Антону, не оставалось другого пути к отступлению, как через этот самый зыбун. До половины, он благополучно добежал, а потом, одной ногой провалился. Кое-как её вытащил, как застряла вторая. Из образовавшихся отверстий, забулькал вырывающийся газ. Так как второй ногой Антон провалился более основательно, то, подоспевшие к берегу парни, только и слышали его тяжелое сопение, да невнятное бормотание. Дзинтарс, знавший коварность этого места, даже струхнул, как бы того вообще не засосало в бузу. Здесь никто не знал, насколько глубока прослойка воды, находящаяся под тонким верхним слоем, сплетшихся травяных корневищ.
   -Держись! - крикнул Дзинтарс. - Сейчас принесем веток, - и бросился к кустам.
   Однако на застрявшего неудачника, этот клич возымел обратное действие. Ещё более испугавшись, он нашел-таки в себе силы вырваться из трясины, выползти на другой берег и убежать, оставив за собой вздымающиеся пузыри.
   Вот-вот должен был начаться рассвет и в его ожидании, друзья уселись на берегу ручья, возбужденно обсуждая, только что случившееся. И вот, продержавшаяся больше часа темнота, в утренней заре, стала постепенно растворяться. На зыбуне, все отчетливее проступали широкие, черные точки, оставленные ногами беглеца.
   -Посмотри, что это там такое? - указал Марис пальцем вперед, где из трубчатой травы виднелось что-то особенно черное.
   -А, что? - и приподнявшись, Дзинтарс внимательно вгляделся в то место, куда показывал друг. - Там же раньше ничего такого не было. Интересно!
   -Может быть, кто с вечера, туда забросил корягу, - предположил Марис.
   -Да брось ты, какая там коряга! - воскликнул Дзинтарс, еще внимательнее вглядываясь в очертания предмета, все отчетливее проступавшего, по мере рассвета.
   -Мало осталось. Подождем, пока окончательно рассветет, - предложил Марис, посмотрев на север.
   -Нет, давай зайдем с той стороны. Оттуда ближе и лучше будет видно.
   Пока совершали обход топкой трясины, значительно рассвело. Так что, когда они приблизились к намеченному месту, отчетливо было видно торчащее голенище, длинного сапога. Дзинтарс уже собирался как-нибудь к нему добраться, когда заметил приближающуюся компанию мужчин, во главе с его отцом.
   -А я думал, где вы пропали! - ещё издали, крикнул он парням. - Значит, не послушались старших, убежали все-таки, - пожурил он сына. - И, что вы там разглядываете? - посмотрел в ту сторону, куда был нацелен взгляд двух друзей. Потом спохватился! - Что, разве кого засосало?
   -Тише папа, все в порядке. Мы наблюдаем.
   -Что вы наблюдаете! Надо действовать. Как мог попасть туда сапог? Где сам человек?
   -Скоро найдется, - засмеялся Марис. - Вот вытащим, посмотрим и все узнаем.
   -И ты сам догадаешься, - добавил Дзинтарс, оглядываясь вокруг, что бы найти какой настил.
   -Я не сапожник, как могу догадаться, или определить его хозяина, - вопросительно посмотрел Казимир на свою уставшую, но по-прежнему ещё "в форме" компанию, которая тут же, загалдела, подтверждая его слова.
   -Нет, папа, на этот раз ты ошибаешься. Такие длинные сапоги здесь мог позволить себе носить, только один человек. Вот, достанем, угадаешь без промаха. Марис, пошли за ветками.
   Пока готовили настил, подошла ещё одна компания гостей, таща с собой ведро пива с тминным сыром. Все удивленно смотрели на то, как Марис вытащил сапог, а Дзинтарс, обмыв его, поставил на берегу, как на выставку.
   -Хромовый! - воскликнул кто-то, прервав начатое Лиго-о...
   -Точно, хромовый, - подтвердил второй, погладив кожу.
   -И где только деньги берут, на такую роскошь, - высказался третий.
   -Интересно, кроме Нейвалдов, кто такую роскошь может позволить себе ещё? - добавил следующий. - Казимир, а ну вытягивай ноги, проверим. С одним ли ты сапогом Янов день встречаешь?
   -Это ведьмы во всем виноваты, - загалдело несколько голосов. - В такую ночь, они только и смотрят, как бы кого разуть, раздеть, да в болото затащить. На сухом месте, у них ничего не получается, не могут метлу в землю воткнуть. К тому же, она у них всегда должна быть мокрой. Давайте выпьем за наших ведьм, за то, что они нас не забывают. Подходи, и становись в круг. Так им легче и проще выбрать понравившегося мужчину. Вдруг, и на нашу удочку клюнут. Лиго-о-о, Лиго-о...
   -О-о-о, - протянул Казимир, разглядывая сапог. - Кроме меня, совсем с недавних пор, хромовые сапоги стал носить еще один хуторянин. Вот, земля его отца граничит с нашей селибой там, за березняком, - и указал в сторону Лупиней.
   -Я никогда не считал старика Лупиня таким богачом, что бы тот мог позволить справить добротные сапоги, - высказал кто-то, свое сомнение.
   -Хром, да шелк, только детям! Хм, для латгальца, это уже слишком, - засомневался следующий гуляка.
   -Да, вы все правы, - твердо заявил Казимир. - Кроме того, что вы уже сказали, хочу добавить, что по нашей грязи, в такой дороговизне и ходить-то некуда, не считая костела. Не будешь же надевать замш, или хром, когда идешь кормить скотину. Свиньи засмеют!
   -Кому-кому, а мне-то хорошо известно состояние Лупиньша, - сказал Бучис, покачиваясь с полной деревянной кружкой. - Я ему коня подкую, так он просит, чтобы я до сбора урожая подождал, нечем, мол, сразу уплатить. Ох, уж, эти Лупиньши! Любят сидеть на печи, да семечки щелкать.
   -Получается, что не совсем и бедный, если подсолнухи выращивает.
   -Да, они сами в огороде сеются! Только успевай срывать головки.
   -А, может быть у него печь из самого золота.
   -Знаем мы это золото, из чего оно смолото!
   -Ну, не голодные же сидят!
   -Нет, я так не говорю. Сколько у них не бывал, но так же, как и у меня на столе, либо дранные картофельные блины, либо такие же, клецки.
   -А что, вполне питательный продукт.
   -Нет, я ничего не хочу сказать о продукте. Я об ассортименте стола. Наподобие меня, детей наделал, а кормить нечем. У меня хоть кузница, а у него ничего. Я имею в виду, что нет постороннего заработка.
   -Сколько у него детей?
   -Не помню, но не меньше, чем у меня.
   -Значит, одному на хром денег наскреб, а остальные и в лаптях могут походить, не господские. Интересно, которого из детей старик осчастливил такой шикарной обувью?
   -Детей мужского пола у него ведь, только двое. Старшенького Антона, этак балуют.
   -Да, так получается. Зимой в лаптях, летом босиком. Так мы и живем.
   -Нет, братцы, - начал Казимир. - Как о хозяине и родителе, о Лупиньше я ничего плохого сказать не могу. Тут во всем виновата пропаганда, пролетарий, что б ему провалиться сквозь землю и оттуда никогда не вылезти, на который охотно клюют наши глупые, деревенские окуни, - и, двумя пальцами потрогав сапог, что бы лучше его ощутить, тут же отдернул руку. - Фу, какая Советская пакость! - и сплюнул.
   -Может быть, отец не знает о проделках сына? - высказался только что подошедший Ангеш. Он пил мало, успел проспаться и соскучиться по веселой компании. - Вот узнает, задаст трепача! Однако, как он мог оставить такую дорогую обувь? Не иначе, как здорово нализался. Пить надо в меру, как я.
   -Не может того быть, что бы ты и в молодости пил, как цыпленок, - засмеялся Краваль. С полуночи, он больше не играл, а только шутками, да прибаутками, веселил хмельную компанию.
   -С тобой серьезно, никогда не поговоришь, - махнул рукой, старик. - Однако неужели он забыл, что здесь зыбун, трясина? Об этом же знает вся округа. В детстве, этот Антон, небось и сам не раз сюда прибегал покачаться.
   -Знал, как не знать такое место! - хихикнул музыкант. - Тут каждая деревенская овца знает это место и обходит его стороной. Видать точно, либо бес, либо ведьма его попутала.
   Краваль знал о связи Антона с Анитой.
   -Ведьма, ведьма его попутала! - зашумела компания. - Давайте присядем, выпьем за его сапог, а то во рту стало пересыхать.
   -За какой? За тот, что на ноге остался, или за этот! - воскликнул Краваль.
   -Ах, горемычный, ах, дурачок! - вздыхал Ангеш, кряхтя опускаясь в общий круг.
   -Жаль, что с нами нет Лапарса, - вздохнул Казимир.
   -Да, а почему его нет с нами? - спросило сразу несколько голосов. Все здесь присутствующие знали о добрых отношениях Нейвалдов с секретарем волости.
   -Я не об этом хотел сказать, - поправился Казимир. - Он на взморье собирался. У них там, своя компания. Ангеш вспомнил слово "дурачок", а Лапарс о своем председателе говорит, что этот малый не дурак, хотя и дурак не малый!
   -Своими хитросплетениями, ты нам совсем закружил голову, - высказался кто-то.
   -И бочка-то давно сгорела, - почему-то посетовал Бучис, посмотрев в ту сторону, где сиротливо торчал обгоревший шест.
   -Ты за бочку не переживай, - успокоил его Казимир. - К следующему году, будет новая. На следующей неделе поеду за керосином, и дегтя куплю. Бросьте тужить о прошедшем. Пива у нас достаточно, а сегодня для нас, это самое главное удовольствие.
   -Так много пьем, а пиво у тебя никак не кончается? - удивился Ангеш.
   -Разве ты не знаешь, что у его отца Яниса есть бездонная бочка! - воскликнул Краваль.
   -Откуда мне знать такие вещи, - совершенно серьезно, отвечал тот.
   -Теперь будешь знать.
   -А сапог, нечего сказать, хороший, - похвалил Ангеш, шершавой ладонью, поглаживая голенище.
   -Может быть, не отдадим. Оставим до следующего года?
   -Ты что, с ума сошел! Чужие вещи присваивать! - испугался Ангеш. - Где это видано, чтобы сапоги воровать у людей! Поторопился парень, видать. С кем такое не случается.
   -Ты, как всегда, прав, - похвалил его Краваль. - Мы давно усвоили то, что спешка нужна только при пожаре, да ловле блох.
   -У тебя на все случаи жизни, есть свои присказки.
   Сапог принесли и поставили в конце сарая, а сами, еще раз опохмелившись, разошлись отдыхать.
   К этому времени, некоторые женщины успели выспаться и проснуться. Дайна видела, как её дочь крадучись забрала сапог, и спрятала за старой липой, сверху накрыв пучком нарванной здесь же, травы.
   В этот день к вечеру, когда все гости разошлись, разъехались по домам, у Аниты снова состоялся короткий разговор с родителями.
   -Неужели ты не видишь, какой делаешь нам позор, милуясь с этим коммунистом? - возмущался, расстроенный отец.
   -Мало того, что из-за какого-то волокиты она потеряла весь девичий стыд и совесть, так она еще пытается и оправдаться перед нами, - не дожидаясь ответа дочери, вторила мужу, жена.
   -А я, вот, не вижу ничего плохого в том, что дружу с настоящим парнем, - наконец, откликнулась дочь. - Все дружат, и я дружу. Почему мне нельзя иметь хорошего кавалера? Неужели вы хотите, что бы я и умерла незамужней?
   -Об этом речи не идет, - заверил отец. - Но, неужели ты не могла найти себе более достойного нашей семье, фамилии, нашим взглядам на жизнь? Он же, обыкновенная голытьба, голытьбой.
   -Да притом, еще коммунист! - не выдержала мама.
   -Это на ваш взгляд, он такой нехороший. А для меня, самый лучший и красивый, - несколько вызывающе, ответила Анита.
   -Даже, так! - не нашла других слов мама.
   -Делайте со мной что хотите, но я его ни на кого другого не променяю, - твердо заявила дочь.
   -В таком случае, нам с тобой больше говорить не о чем. Можешь собираться, - сдвинул брови отец.
   -Выучили доченьку, на свою голову, - всхлипнула мама, вытирая передником набежавшую слезу.
   -Да, не повезло нам с ней. Это факт.
   -И когда она успела настолько повзрослеть?
   -Это процесс, и вмешаться в её жизнь теперь мы не в силах. Отныне, пусть живет, как знает.
   На следующий день Аниту с Антоном видели в Индре, садившимися на поезд, что отправлялся в сторону Даугавпилса. Получив эти сведения, Дайна ещё раз всплакнула.
   -Ждешь - не дождешься доченьку домой, а как приедет, не знаешь, как с ней разговаривать. Появляется здесь как нелюдимая, будто отъявленный недруг.
   -Влюбилась, видишь ли, в этого прощелыгу пархатого! Ну, был бы ещё человек, как человек, пусть он и из бедных. Но этот же, настоящий сукин сын, прости меня Господи!
   -Пусть пройдет времечко, может быть образумится. Сейчас у неё самые противоречивые годы, когда и сам-то толком не понимаешь, что делаешь.
   -Если не понимает, как ты говоришь, то надо прислушаться, что говорят, советуют родители, а не выставлять себя умнее их.
   -Куда она теперь подалась, интересно?
   -Что-то про Извалту говорила.
   -Это где?
   -За Краславой.
   -Не так и далеко от дома.
   -Этот цыбатый, постоянно за ней так и тащится, будто присосался.
   -То, что он цыбатый, ещё не грех, а вот то, что не ходит в костел, это хуже всякой нечисти!
   -Родители, сколько я знаю, иногда заглядывают в него.
   -Могли бы и почаще, - посмотрела Дайна на икону висевшую в углу, как бы призывая её в помощники.
   -Он мне чем-то напоминает змея, вылупившегося из петушиного яйца.
   -Тоже, мне скажешь!
   -А я видел такую картинку в белорусской книжке.
   -Ладно, положимся на милость Божью. Мы со своей стороны, все доводы исчерпали. Теперь он единственный, если поможет ей найти правильный путь в жизни, то будем рады, а на нет, так и суда нет.
   Закончилась очередная страдная пора. Сена заготовили так много, что набили им все сараи, закоулки, чердаки. Наполнили даже ту пуню, что из-за ветхости крыши, в последние годы не использовали. Это солому вынуждены были держать в стогах, под открытым небом, а сено всегда старались спрятать под крышу.
   На смену стареющему и слабеющему Янису, в работу стал включаться Дзинтарс. Без его помощи, трудно пришлось бы Казимиру с уборкой трав. Но, эта работа тоже закончена и наступило время небольшого расслабления, мелкого ремонта. Впереди предстояла ещё более жаркая страда по уборке и обмолоту хлеба. А рожь у Нейвалдов так поднялась, что почти прятала в себе человека. Но в первую же, бурю не выдержала, и часть полегло. Снова толока для женщин. Это их работа, серпами убирать высокие, да полегшие хлеба, в то время как прочее, косили косами. Если ещё пару лет назад, зерно вымолачивали, а точнее, выбивали цепями, то с прошлого года, для обмолота стали использовать молотилку "Иманта" с одноцилиндровым движком. Этот механизированный комплект только что приобрел Пиедруйский еврей и тут же, впервые, был опробован на току у Нейвалда. С этого года, тот регулярно стал ездить по хуторам, чтобы не только помочь крестьянам, но и накопить денег на оплату кредита.
   Лишь глубокая осень, некоторые неприятности принесла Казимиру. Разосланный после замочки лен, попал под ранний снег, продержавшийся целую неделю. Часть его, оказалась подпорченной.
   После такого напряженного сезона, как в этом году, старшие Нейвалды поняли, что впредь, без техники им не обойтись. Детально и досконально, обсудив складывающееся положение, пришли к выводу, что надо съездить к Лапарсу и посоветоваться о возможной закупке некоторых, на сегодня, крайне необходимых в хозяйстве, машин. Ведь, на следующий год, посевную площадь решили увеличить за счет земель, до сих пор, долгое время находившихся по паром. Некоторое количество денег на закупку было, но они надеялись и на кредит, которым воспользовался Пиедруйский еврей. А кто, как не Лапарс, может им в этом помочь!
   Секретарь волости, только что вернувшийся из отпуска, как всегда дружелюбно встретил Казимира и пригласил на чашку чая с коньяком.
   -Индийский, - сообщил он, распечатывая четырехугольную пачку. - Я уверен, что такого чая, ты никогда в жизни не пил. Запах-то, какой! На, понюхай.
   -Мы к такому не привычны, - отвечал Казимир, сморщив гримасу. - Мятный - это да. В нашем огороде её полным-полно, и деньги не надо тратить на покупку.
   -Ну, насколько мне известно, денежный голод Нейвалды не испытывают, - и, подмигнув, добавил, - пусть другие о них переживают.
   -Как это я не нуждаюсь в деньгах! - удивленно, воскликнул Казимир. - Деньги, они нужны всегда и везде. Нелегко они достаются тем, кто честно трудится. Вот и сегодня я к тебе пожаловал, чтобы посоветоваться по финансовым вопросам.
   -Ты не обижайся. Сегодня, я просто по-человечески сравнил тебя с другими хуторянами, и, конечно же, не в их пользу. Давай, клади побольше сахару. Не могут выпускать маленькими кусочками. Я молотком эту "голову", еле-еле расколол. Коньячок, только для вкуса.
   -Не думай, я не из обидчивых. Но мы, деревенщина, все воспринимаем так, как оно и есть на самом деле. Мне говорили, что в городе принято думать одно, а говорить другое. В общем, зачем я к тебе пожаловал! Мы с отцом решили искать помощников для нашего хозяйства.
   -Вам нужны работники? - Неужели из соседних деревень, никто не хочет идти к тебе подработать! Я не слышал от людей, что бы кто на тебя жаловался на недоплату. Наоборот, мешками, возами расплачиваешься.
   -Погоди, ты меня не так понял. На сезон, работники мне тоже нужны, и я их всегда нахожу. Нет, не нахожу, а они сами знают, когда придти. Чаще всего, это постоянные люди, которые знают меня, и я их знаю. На этот раз, разговор идет о другом. О железных помощниках, без которых в дальнейшем, нам не обойтись. Жнейка, например, сенокосилка, конные грабли, веялка. Что бы приобрести все это сразу, у нас не хватит средств. А ты, ещё смеёшься, что мы самые богатые! Ты больше вращаешься при власти, поэтому я и прибыл к тебе, что бы посоветоваться, как лучше поступить. Теперь-то ты меня понял?
   -Понял, понял, как не понять крестьянскую душу, когда у самого она, почти что такая. Вы с отцом, правильно решили, что деревню надо вооружать не только крепкими мускулами, но и мощными, производительными машинами. Значит, тебе нужен кредит. Я правильно тебя понял?
   -Правильно, - широко раскрыл глаза Казимир. - Как ты догадался?
   -Своими выкладками, ты так осветил тему, что и ребенок понял бы. В общем, на этот счет, для таких нуждающихся как ты, у меня припасена интересная новость. Если бы ты сегодня здесь не появился, я бы с ней, к тебе специально пожаловал.
   -Ну, говори, - и глаза гостя, алчно расширились ещё больше.
   -Ты, наверно, слышал, что в Латвию поступает шведская техника?
   -Да, мне Дзинтарс о ней что-то говорил. Но, она же, очень дорогая! Надо быть миллионером, что бы такую вещь приобретать. Может быть, где продается какая подержанная?
   -Нет, дружок, тут я с тобой не согласен! Настоящему хозяину, требуется и настоящая, новая техника. В таком вопросе, ты меня не переубедишь. Могу сообщить, что есть некоторые виды на кредит.
   -Да, ну! - воскликнул Казимир. - В таком случае погоди, я сбегаю к линейке.
   -Знаю я твою линейку! Выпьем в другой раз. Пока я был в отпуске, очень много работы накопилось, не могу сейчас пить. Вот, разберусь с бумагами, сам к тебе заявлюсь. Договорились?
   -Договорились, как с тобой не договориться, - отвечал посетитель, опускаясь на свое место.
   -Теперь, слушай дальше. Весь отпуск я провел на взморье, это недалеко от Риги, ну и по государственным делам иногда заглядывал в свой департамент. Там я узнал, что здесь, в Индре, собираются открыть филиал Земельного банка.
   -Поскольку с этими самыми Банками, у нас дело никогда никаких не было, мы о них, толком ничего и не знаем. Слышал только, что в них за ссуду, большие проценты требуют. Это, правда, что если кто вовремя с ними не рассчитается, описывают имущество?
   -Да, так оно и есть. А насчет процентов, сразу ответить не могу. Но Банки во всем мире и существуют на то, чтобы иметь оборот. Если, скажем, ты чувствуешь, что в долгу им не останешься, почему бы и не рискнуть! Сам же говоришь, что сил маловато, и без техники долго не протянешь. Тут, уж, как повелось, или пан, или пропал! Вообще-то, шведскую технику хвалят во всем мире. Не прогадаешь.
   -Если ты советуешь...
   -Я, в крайнем случае, на твоем месте поступил бы только так. Конечно, Банк дело сложное, но если нет другого выхода! Надо решаться.
   -С одной стороны, ты меня будто пугаешь, а с другой, подталкиваешь на эту авантюру.
   -Я знаю одно, что Земельный банк, это не какое-то частное учреждение, которое в любой момент может обанкротиться. Конечно, здесь тоже есть риск, зато самый минимальный.
   -А, в каком Банке свободные денежки держишь ты, если не секрет?
   -Только не в чулке, как вы, крестьяне. Во-первых, я человек холостой, а во-вторых, служащий, поэтому живу от получки, до получки. Да, на конец жизни немножко припасаю и храню в этот же самом Земельном банке, только в Риге.
   -В Риге, конечно, надежнее. Правительство рядом.
   -Значит, договоримся так. Если ты не возражаешь, то, когда появятся здесь организаторы Банка, я предложу твою кандидатуру в качестве первого участника. Ты согласен?
   -Что я могу тебе ответить, если сам нисколько не смыслю в том, что здесь затевается. Впрочем, я ещё посоветуюсь и с отцом.
   Осторожность, была очень важной линией поведения при решении любых проблем, с которыми сталкивались Нейвалды. Это, то же самое, что в поговорке, где, семь раз отмерь.... Исходя из этой заповеди, как и крестьянской подозрительности, Казимир решил, что не лишне будет посоветоваться и с Пустынским ксендзом, по слухам, уже несколько дней гостивший у своей сестры в Индре. Духовная личность не должна ошибаться в выборе ответа. Ему и здесь подфартило! Ксендз только что возвратился из магазина и садился обедать.
   -О, Нейвалд! Подсаживайся к столу, а то в одиночестве и аппетит не тот. Тереса! - позвал он сестру. - Налей-ка нам по чарочке.
   -От чарочки, я только что у Лапарса отказался, - немножко соврал Казимир.
   -Это у Лапарса, а у меня надо выпить, Это же не какая-нибудь пьянка, а нечто, вроде прочищения горла, внутренностей. Главное, знать меру!
   Тереса, пожилая, сморщенная женщина, еле успевала менять блюда своему господину. Ксендз ел жадно и с большим аппетитом, по временам, будто смахивая крошки, поглаживая свой круглый, выпуклый живот. Поскольку, в домашней обстановке он носил обыкновенный черный костюм, то на том месте, где прикасалась его ладонь, полы пиджака поблескивали, как отполированные.
   -Так ты говоришь, что в Индре собираются отрывать Земельный банк? - переспросил он Казимира. - Этого, я ещё не знал.
   -Лапарс только что вернулся из отпуска. Он мне и сообщил.
   -С банками, так и есть, как есть. Государственные, они больше заслуживают доверия, нежели частные. Вот я вспоминаю, не держит ли в нем Рижская курия костельные сбережения!
   -О-о, тогда совсем другое дело!
   -Да, новость ты мне принес очень интересную.
   -Поэтому-то я и решил с умными людьми посоветоваться. Одна голова хорошо, как говорится, а больше - ещё лучше. Что мы, деревенщина! Темнота, да и только. Перепадет, какой лишний лат, так не знаешь, как уберечь, чтобы молодое поколение его не растратило.
   -Верю. Имея столько земли, тяжело тебе без техники. Хочешь - не хочешь, а сама жизнь заставит шагать в ногу со временем. Если, уж, Улманис взялся за сельское хозяйство, то, надо думать, всячески будет поддерживать эту отрасль, помогать тем, кто упорно трудится на своей земле.
   -И что, в таком случае, ты мне можешь посоветовать?
   -Значит, так. На этой неделе, я собираюсь в Ригу, а перед поездкой постараюсь встретиться и переговорить с Лапарсом. Попробуем здраво все обмозговать, а результат я выдам тебе позже, по возвращении.
   По итогам вояжа в Индру, в доме Нейвалдов состоялось самое настоящее расширенное, семейное заседание, на котором присутствовал даже годовалый Айвар. Отчитывался Казимир. Не дожидаясь сведений от ксендза, но на полном серьезе решали, на какие посевные культуры, впредь, делать основной упор так, что бы от них иметь соответствующий доход. Какую живность следует увеличить и какой пожертвовать. До каких процентов ссуды, соглашаться. И только обобщив все "за" и "против", приступили к подбору техники. В конце совещания, Янис сказал:
   -Настали новые времена, которые мы, крестьяне, так долго ждали. Я очень рад за все перемены, но уже стар, чтобы в полную силу воспользоваться их плодами. Отныне, я складываю с себя полномочия хозяина, и передаю их своему сыну Казимиру. Как он решит, пусть так и будет. Только, сынок, прежде чем что-то решить, не забудь все ещё и ещё раз обдумать. На все случаи жизни, у тебя должно быть несколько вариантов. Только в таком случае, ты будешь иметь минимальный риск.
   В ближайшее воскресенье, Казимир запряг в линейку застоявшегося жеребца и отправился на мессу не в Пиедрую, как обычно, а в Пустыню. По его расчету, этот ксендз должен был уже вернуться из Риги, с интересующими его результатами. Отстояв службу, Казимир первый вышел из костела, сел на скамейку, в ожидании выхода священника, который никак не мог освободиться от наседавших бабок, требовавших разъяснений по какому-то священному писанию.
   -Интересовался я в Риге по твоему вопросу, - наконец, освободившись, подсел ксендз к нему рядом. - С Лапарсом я тоже говорил. Все правильно. Скоро из Риги должен прибыть сюда некий Берзиньш, которому поручено прозондировать местную обстановку.
   -Боятся Латгалии!
   -Кто их поймет. Но, деньги любят счет, а счет дружбы не теряет. Это же твои слова.
   -В деревне так заведено издавна.
   -Вот и там, тоже не хотят рисковать своими деньгами. Они намерены искать состоятельных поручителей, под закладную которых и будут выдавать кредит.
   -Помню, секретарь тоже об этом говорил.
   -Так что, если вздумаешь покупать машины, волей-неволей придется влезать в их политику. Здесь, на месте, будет организован, так называемый, Совет из нескольких членов. В него должны будут войти в первую очередь те, кто большим состоянием поручится.
   -Сам-то ты, как?
   -У меня же нет имущества, а, значит, и нечем поручиться. Однако если предложат для виду, хотя бы на птичьих правах, тоже рискну.
   -И когда тот Берзиньш прибывает?
   -Не знаю, но как только получу сведения, обязательно через кого-нибудь сообщу. Значит, в кандидаты ты записываешься?
   -Да, дома мы обо всем переговорили. Теперь, хочешь - не хочешь, а в ту петлю сунуть голову придется. Так что, если дело "выгорит", магарыч на троих с секретарем, разопьем обязательно!
   -Само собой разумеется.
   Купив в магазине бочонок селедки, по пути, заехал к портному жиду Ицаку, что жил на выезде из Индры, чтобы примерить заказанный костюм.
   -Ну, и как там обстоят дела с Земельным банком? - неожиданно просто, задал вопрос портной, пришивая рукав на "живую нитку".
   -А ты откуда знаешь про этот банк? - удивился Казимир.
   -Тут все про него говорят.
   -Кто, все?
   -О-о, если ты не знаешь от других, тогда и я не скажу.
   -Получается, что все знают, а я один не знаю.
   -Ты далеко от Индры живешь, а мы на месте. Каждый день между собой общаемся.
   -Своей осведомленностью, меня ты просто ошарашил! Ладно, я и забыл, что все сведения вы получаете по другим, своим каналам. В таком случае скажи, есть смысл рисковать?
   -Чем и как рисковать? - будто непонимающе, спросил жид.
   -Ладно, не прикидывайся, - одернул его Казимир. - Если знаешь про банк, то знаешь, и о чем идет разговор.
   -Тебя не обманешь! Ты вроде нас, жидов. Скажу откровенно, что мы в государственных мероприятиях не участвуем. Наше дело шить, торговать и держаться своей общины. Мы люди бедные, зачем нам ваши банки.
   -Хитрец! У самого денег куры не клюют, а прикидывается простачком. Вот возьму, да и не заплачу тебе за работу.
   -И не обижусь. До сих пор, ты мне всегда переплачивал за заказы.
   -Вот, и поговори с таким! - воскликнул Казимир, аккуратно снимая обнову, пахнущую неизвестными ему красителями.
   Здесь все знали его шутливый тон разговора, поэтому никто, никогда не брал, сказанные им слова на веру, как и не обижался. Дома Казимир, ещё раз посоветовался с отцом.
   -Конечно, жаль закладывать, с таким трудом нажитое добро, - вздохнул Янис, - но, если ты решил развиваться, то приходится чем-то и рисковать. Такова жизнь, сынок, и никуда от этого не деться. В своей скорлупе, тоже долго не усидишь, если рядом с тобой будет находиться другой, более совершенный мир. Так ты говоришь, что банк государственный?
   -Так мне сказали. Вот, когда приедет этот самый Берзиньш, посмотрю внимательно, что он за птица? Я думаю, что к тому времени о нем что-нибудь будет знать не только Лапарс, но и ксендз. По моему понятию, он тоже почему-то заинтересован в той афере.
   -Ты кого имеешь в виду?
   -Ксендза, конечно.
   -К чему бы это?
   -Я подозреваю, чтобы привлечь больше клиентуры. Скорее всего, у них появился некий сговор. Все-таки ксендз для потенциальных клиентов, личность заметная.
   -Такое тоже может быть. По моему понятию, не следовало бы священнослужителю совать нос в мирские дела. Из сказанного тобою следует, что для них очень важно, кто войдет в Правление.
   -Все на то указывает. Но, я буду осторожен. Сперва пригляжусь, и только потом решу, что делать, - твердо заявил Казимир.
   -Значит, из самой Риги..., - задумчиво протянул Янис, пощипав мочку уха. - Рига город большой, поэтому, я думаю, что и там своих жуликов хоть отбавляй. Каждый из них только и смотрит, как бы быстрее прибрать к рукам то, что плохо лежит, как и поживиться за чужой счет. Так было испокон веков, так будет и впредь. И еще, вот что хочу добавить. Если в том, новом правлении, окажется, хоть один жид, отказывайся сразу!
   -А, почему? - удивился сын. - Я вот, и сегодня с одним разговаривал. Ты же знаешь портного Ицака. Разве ты у него раньше ничего не заказывал?
   -Не помню, кажется, не приходилось. У меня свой портной жил в Краславе. Уже давно умер. И, что он тебе сказал, этот Ицхак? Так правильно его звать.
   -Ничего. Я спрашивал про Банки, но он выкрутился с ответом.
   -Он не был бы жидом, если бы тебе все открыл. Это мы болваны, иногда за много язык распускаем. Ихняя нация знает свое место в нашем обществе. Он десять раз даст себя обсчитать, что бы на одиннадцатый, быть в выигрыше. Нет, они не плохие люди. Смотри, в Пиедруе, Индре, Краславе, магазины держат только жиды. Денег нет, они всегда дадут в долг. А попробуй выпросить в долг у наших граждан!
   -Так почему же ты меня от них остерегаешь, если они не такие, уж, и плохие люди?
   -Я тебе никогда об этом не рассказывал, но в давние времена, было у меня с ними одно интересное дело, после которого я и дал зарок, близко с ними никогда не связываться.
   Янис кряхтя слез с печки, где в последнее время, чаще всего и находился, взял кочергу, стоявшую у топки плиты, засунул её в отдушину русской печки, что у самого пола, поцарапал немножко, и выкатил оттуда два запакованные в черную бумагу свертка. Так же кряхтя, выпрямился, и положил их на колени своему сыну, со словами:
   -Они уже давно не представляют никакую ценность. Можешь развернуть и посмотреть.
   В них оказались деньги. Очень много денег! Сняв лишь верхний слой, можно было видеть, что там свернуты бумажки не только разных времен, но и достоинств - это в зависимости от того, какой царь, или царица, на них были изображены.
   -Дзинтарс, иди сюда и посмотри, какие на свете деньги бывали, - позвал Казимир сына, только что зашедшего в дом.
   -Вот бы мне столько! - воскликнул он, удивленно отмеряя четвертью длину бумажки, на которой была изображена, не то Елизавета, не то Екатерина. - Как они здесь появились?
   -Пусть твой дедушка нам расскажет, об их происхождении.
   -Дедушка, а почему ты нам о них, до сих пор, никогда не рассказывал?
   -Что толку рассказывать, когда такое богатство пропало за нюх табаку! Позовите Вию. Она уже большая, пусть тоже посмотрит на чужие деньги. А, где Дайна? Позовите и её на смотрины.
   В небольшой каморке, что у печки, места теперь не хватало, поэтому все перешли в большую комнату и разложили свертки на столе.
   -Это мне подарок за доверие, головотяпство, от мною, неуважаемых жидов, чтоб им неладно было!
   -Как, так?
   -Проще и быть не может. Некогда мой отец, во вторую турецкую компанию 1828-29 годов, воевал с нехристями, потом и мне, уже в третью, 1877-78 годов пришлось побиться с турками. Как ему, так и мне, было суждено выжить, а за праведные труды на поле сражения, досталось определенное вознаграждение, выразившееся в некотором количестве золотишка. Это, вроде бы, как дополнительная мзда от самого господа Бога за то, что он оставил тебя в живых. Тогда, с пустыми руками никто не возвращался. Война - есть война. Сегодня - это история, а тогда, непрекращающаяся борьба двух религий. Так, вот. Жиды - народ дошлый. Сами они никогда не воевали, но всегда, во всех поколениях помнили, кто, где, за что, и сколько участвовал в сражениях. Для них не было секретом и то обстоятельство, что выжившие воины, с пустыми руками домой, никогда не возвращались. Как теперь, так и в те времена, в их руках были почти все лавки, склады. Вдобавок ко всему сказанному, эта нация, ещё обладала монополией на сбор тряпья и металлического лома. Раз в месяц, они регулярно объезжали свою вотчину, собирая у крестьян прохудившиеся котлы, чайники, прочую ветошь, рассчитываясь за все, мелкой монетой.
   В Пиедруйской волости, этой работой занимался пожилой Мордехай. Через своих одноверцев, он тоже знал о нашем прошлом, поэтому, при каждом появлении, исподволь стал меня обрабатывать. Поскольку, кроме коммерции, на уме у него ничего другого не было, то и разговор шел только о деньгах и о том, что с ними связано. Вот, мол, золото скоро упадет в цене, потому что его в мире накопилось столько, что девать некуда, а если кто вздумает продать его большими партиями, то полиция сразу же заинтересуется его происхождением. Будто идет слух о том, что полиция специально собирается обыскать некоторые подозрительные места, на предмет наличия драгметаллов, и тогда его хозяевам не сдобровать. Потом он стал подготавливать меня к тому, что любое золото можно и обменять на живые деньги, что на такой случай, у него есть доверенные люди, которые никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не выдадут того, кто решится на такой шаг. Сам же он, может быть надежным посредником в таком щекотливом деле. Конечно, на той сделке можно немножко и потерять, но собственная безопасность дороже любых денег. Он мне ещё что-то пел в этом роде, чего я сейчас и не припомню. Однако ясно было то, что, по его выражению, чего бы только он не сделал, для своих лучших друзей! Меня, как и всех других сельчан, у которых собирал хозяйственные отходы, конечно же, причислял к своим самым лучшим друзьям.
   В общем, и, в конце концов, он обработал меня по всем жидовским правилам, уговорив продать ему всю заначку, а взамен получить вот эти самые, пустые бумажки.
   -Кто же мог предвидеть мировую революцию, - вступился за отца, Казимир. - Ведь, если бы там ничего не изменилось, то и сегодня в России эти денежки были бы в ходу. Судя по крупному объему пачек, на них можно было бы приобрести целый город.
   -Да, так оно и было бы, - согласился Янис. - Но, что теперь об этом ныть, когда прошлое не воротишь. Пусть оно хоть вам, будет хорошей наукой, как доверять людям.
   Дзинтарс с Вией тут же, принялись раскручивать рулоны и подсчитывать рубли.
   -Жалко, слов нет! - вздохнула Дайна. - Но, с другой стороны, куда бы сегодня можно было сунуться с тем золотом? Никуда. Так бы и лежало в подпечке без дела. Так бы, до сих пор, на нем и сидели, как собака на сене.
   -А вдобавок, ещё и тряслись, как бы кто его не стибрил, когда выходим из дому, - поддержал её Казимир.
   -Вот так, дети мои! С тех пор, жидам я и не доверяю, что и вам советую, хотя и не считаю их отъявленными негодяями. У каждой нации есть, как свои жулики, так и добрые люди.
   -Сколько пропало! - воскликнула Вия, сбившаяся со счета, и свою стопку, начавшая пересчитывать заново.
   -Все экономили. Думали, что придет время, и деньги вложим в хорошее дело, - посетовал Янис.
   -А жиды, нажились! - не выдержала Дайна.
   -Что делать! Провели нас, деревенских дурачков. Поэтому-то я ещё раз хочу вас предупредить, что бы вы, прежде чем сделать какой шаг, внимательно посмотрели вперед, нет ли там какой непредвиденной ямы, или бревна. Не зря же говорят, что у живых существ, глаза поставлены сверху для того, чтобы сперва оглядеть, куда поставить ногу.
   Когда Вия и во второй раз сбилась со счета, папа деньги у неё отнял и с мамой, стали разглядывать размалеванные различными узорами, бумажки. Даже дедушка, одну повертел в руках и, вздохнув, положил обратно на стол. Её тут же, стащил Айвар, что бы на заметном, старом изгибе, разорвать пополам.
   -Ты зачем рвешь! - ужаснулась мама, хватая его за ручонки. - Это же деньги!
   -Были деньгами. Пусть играет, - успокоил ее Янис. - Мы, по одному врожденному инстинкту, боимся что-либо испортить, хотя то, что попадает под руку, иногда не имеет никакой ценности, как данном случае. Когда закончите считать, сверните их обратно, как были, и снова положите под печку. Пусть лежат на память. Но, мы отвлеклись от главной темы. Значит, как ты говоришь, разговор идет об организации Земельного банка в Индре?
   -Так сказал секретарь и подтвердил ксендз. Оба обещали дать мне знать, когда это дело, ещё больше прояснится, - отвечал Казимир.
   -Да-а-а, ну и дела начинают закручиваться. Впрочем, как говорят белорусы: крути - не крути, а треба памярти. Говоришь, что и сам ксендз лезет в ту кормушку?
   -Я так понял.
   -В подозрительное дело, ксендз не полезет, - убежденно заявила Дайна, и, послюнив пальцы, принялась прясть льняную пряжу.
   Для неё ксендз, как и сама католическая религия, были самым высшим авторитетом не только на земле, но и во всех сферах жизни. По её твердому убеждению, религия не могла ошибаться. Ведь, за нею стоит сам Бог! Зато взрослая, мужская часть семьи, вынуждена была смотреть на жизнь более реалистично и к подобной неоспоримости, приходилось относиться с хозяйским пониманием, в то же время, стараясь не отступать от прочно утвердившихся во всех поколениях, религиозных доги. К их взглядам на происходящее в мире, нередко добавлялось и то, что на свете есть не только воля Божья, но и самому не надо плошать! Впрочем, чаще всего, обе стороны сходились в том, что, как он, Всевышний постановит, так и будет.
   Всю следующую неделю, Нейвалды ждали вестей из Индры. И лишь в пятницу, через почтальона, получили сразу два сообщения: от ксендза и секретаря волости, что Берзиньш уже прибыл и собрание предполагаемых участников, состоится в субботу сразу после обеда, на дому у ксендзовой сестры Тересы. Это означало, что и сам ксендз, окончательно решил участвовать в той игре, называемой Банком.
   По такому случаю, Казимир надел свой новый костюм, только что сшитый Ицаком, нацепил толстый галстук, над которым посмеялась даже Дайна, так непривычно он выглядел в деревенской обстановке. Этот галстук в единственном экземпляре, остался ещё с тех пор, когда женился, а сегодня смотрелся уже несколько старомодно. Но, на что, ни пойдешь, что бы показать себя перед приезжими, что и ты не лыком шитый! Кроме этого, новенького костюма, у него был ещё один, приобретенный у польских контрабандистов и был сшит из диагоналевой ткани, но тот держал только на последний, смертный случай. Засыпанный нафталином, он давно висел в старом, черном шкафу с внутренним зеркалом. Нижнее же белье, шила сама Дайна на месте, а, вот, верхние рубашки заказывали у своей родственницы, имевшей новенькую, ножную швейную машинку, под иностранным именем "Зингер". Жила она недалеко, за маленькой речушкой, поэтому их хутор, обычно, называли "Зарецким".
   Берзиньш оказался небольшим, коренастым, толстым увальнем с выпяченным животом, на котором, сквозь расстегнутый пиджак, виднелась широкая цепочка от часов. Голова маленькая, почти лысая. На красноватом лице крючковатый нос, чуточку скошенный в левую сторону, от чего глаза казались не симметрично посаженными. Некогда рассеченная правая бровь немного подергивалась, и Казимир обратил внимание на то, что в этот момент её хозяин, постоянно пытался приложить к ней указательный палец, что бы успокоить. На вид, ему можно было дать не больше пятидесяти лет. Было жарко и он пухлой рукой, смахивал со лба, обильно струившийся пот. Рядом с ним за столом, сидело ещё несколько, хорошо одетых, но не местных, мужчин. Ксендз примостился у конца стола на табурете и испытывающе, вглядывался в лица вновь прибывших товарищей. По его выражению лица можно было точно определить, что и он впервые встречается с этими представителями финансовой власти.
   Без промедления, Берзиньш начал рассказывать о преимуществах Латвийской банковской системы, как и Земельного банка в частности. Голосок его звучал тоненько, почти по-женски, а слова произносил такой скороговоркой и безраздельно, что многие высказанные им мысли, для Казимира так и остались не понятыми. Потеряв связующую нить, он повнимательнее стал разглядывать присутствующих.
   Вот ксендз. Оба локтя поставив на стол, а ладонями подперев подбородок, как и он сам, внимательно оглядывает застолицу в накуренной комнате. В его правой руке толстый, плотницкий карандаш, еле умещающийся в коротких пальцах, которым он изредка, делал какие-то пометки в ученической тетради. "Карандаша у него нет нормального, что ли! - удивился Казимир. - Попросил бы хоть у меня, если не может купить. В следующий раз привезу, если только не забуду". На противоположном конце стола сидел Лапарс, и тоже что-то отмечал в своем блокноте. На этой же скамейке, где и он, сидел и очень внимательно слушал докладчика Лисовский, живший за Пиедруей, и недавно приставший в примаки к зажиточной вдовушке. Рядом с ним Скриверс, не менее двух метров роста. Он, как застывший монумент, восседал прямо и гордо, не сводя пытливого взгляда с докладчика. Судя по выражению его лица, он, как и Казимир, тоже потерял смысловую нить темы, и теперь безрезультатно пытается её поймать, гипнотически впиваясь в пухлый рот говорившего. Присутствовало ещё несколько местных мужиков из более бедной прослойки, но Казимир их знал только шапочно, поэтому изучать выражения их лиц, не стал.
   А между тем тот "пухленький", заканчивая свое, не очень длинное, но броское выступление, два раза, настойчиво повторил:
   -Гарантия, самая, что ни на есть, надежная!
   -Кто конкретно, гарантирует? - задал вопрос Лисовский.
   -Как кто? - удивился вопросу докладчик. - Я же сказал, что Правление. Кому что, ещё не понятно?
   -Я хотел бы ещё раз услышать, кто и как здесь будет осуществлять руководство. Только, пожалуйста, не торопясь, - опять Лисовский.
   Скриверс одобрительно закивал мощной головой. Берзиньш, скривив толстые губы, достал из кармана пиджака платок, вытер им щеки, лоб, лысину, после чего коротко ответил:
   -Все руководство будет осуществляться выбранным Правлением пайщиков.
   -На какую сумму может рассчитывать потенциально нуждающийся в кредите? - снова поинтересовался Лисовский.
   -Ровно на такую, на какую будет оценено заложенное имущество.
   -А если у людей заложить нечего, а кредит взять желает? - спросил Казимир.
   -Вы же знаете поговорку, что на нет, и суда нет, - улыбнулся Берзиньш, снова суя влажную пятерню в карман, за платком. - Подумайте сами. Мы собираемся открыть крестьянину доступ к кредитам, а за душой у него, ни кола, ни двора, а земли вообще, кот наплакал. Во-первых, зачем, в таком случае, ему кредит, а во-вторых, чем он будет расплачиваться, когда наступит срок. Уже были такие случаи, что деньги возьмет, пропьет их, и востребовать нечего. Но, надо оговориться, что и таким людям есть доступ к кредитам. Спросите какой? Очень просто. За него должен поручиться тот, кто что-то имеет. В этом вопросе, государство все просчитало, предусмотрело. Его не проведешь! - и потряс в воздухе указательным пальцем.
   -И то, правда! - утвердительно, хлопнул ладошкой по столу Скриверс. - Теперь и я понял.
   -После всего того, что я ввел вас в курс дела, к следующему собранию нам останется организовать дееспособное Правление, а заодно и решить материальную часть дела. С вашим секретарем господином Лапарсом, нам придется обсудить положение дел в Индравской волости, а заодно и поверхностно прозондировать личное благосостояние местных крестьян. В общем, когда эти вопросы решим, тогда и ваши желания станут осуществляться. С обобщенными результатами я уеду в Ригу, чтобы доложить акционерному Совету о проделанной здесь работе. Там тоже должны знать о платежеспособном состоянии будущего филиала.
   -Здесь произносятся не очень знакомые нам слова, вроде: Совет, Акционеры, Пайщики, Правление. Нельзя ли в более понятной форме разъяснить нам значение каждого из них? - задал вопрос Казимир.
   -Это я вам разъясню, когда вернусь из Риги, - последовал ответ.
   На этом, и разъехались. Покинув собрание, Казимир сообразил только то, что все будущие пайщики, несколько минут назад сидевшие с ним за одним столом, уразумели ровно столько, сколько и он сам. Это было понятно по их растерянным выражениям лиц, когда расходились. Финансово-банковские дела для деревенского ума, оказались слишком тонким и запутанным делом. Воскрешая в памяти все, что там говорилось, Казимир так задумался, что не заметил, как жеребец повез его не объездной дорогой, по которой, обычно, ездили, а напрямик, через Старину. Схватившись за вожжи, он хотел остановиться, что бы повернуть назад, но раздумал. Пусть идет. Здесь, в самой середине леса, была отвратительная болотина, которую нельзя было и объехать. Но, как оказалось, она довольно сносно подсохла и не создала никаких трудностей в дальнейшем продвижении. "Удивительно! - обрадовался Казимир. - Давно сухо, а я коня гонял таким кругом. Заеду-ка я к Бакнешу, раз, уж, так близко от него оказался". Как уже говорилось, пахотной земли у того было не очень много, зато владел лесом, по которому он только что проезжал. Ему принадлежало половина длинного, но мелкого озера, в котором водились не только отменные щуки, но и другие сорта рыб. Обширный луг, по которому из озера вытекал небольшой ручеек, бежавший в направлении Даугавы, с восточной стороны замыкал его огромные, для тех мест, владения. Бакнеш, наверное, не знал о создающемся Банке, но в таком деле, он вполне мог быть подходящим компаньоном. К тому же, у него подрастал наследник, на один год старше его дочери, Вии. И хутора смыкаются у мочильных ям. Если обобщить все то, о чем он только что продумал, то.... Да, заманчивая идея! Надо прозондировать.
   Хозяин оказался дома. Выслушав, немного сбивчивый рассказ соседа, Бакнеш почесал в затылке.
   -Конечно, сеноуборочная техника в хозяйстве не помешала бы, - отвечал он, подумав. - Но, решиться на заклад имущества, не готов. Я слишком сильно дорожу тем наследством, что оставил мне мой отец. С Банком дело новое, до конца не проигранное. Того и гляди, облапошат эти рижане! В общем, подожду, посмотрю. Мне спешить некуда. Если твое дело выгорит, может быть, рискну тоже. Надеюсь, что ты меня будешь держать в курсе событий.
   -А как же с лодкой, которую ты собирался покупать? - напомнил ему Казимир. - На старой развалюхе, однажды, можешь и пойти ко дну.
   -Мелко, выберусь, - засмеялся Бакнеш. - К тому же, я всю жизнь прожил у воды, поэтому плаваю не хуже заправского моряка. Сети, конечно, тоже старые, чинить надоело. Но, с голоду не умру. Хоть штанами, а на обед рыбешки наскребу.
   -Но, ты представляешь, что такая возможность может больше и не подвернуться, - попытался уговорить Казимир.
   -Нет, нет! Спасибо тебе, что меня не забыл, но совать голову в темный мешок, я поостерегусь.
   -А у меня, как не крути, но другого выхода нет.
   -У тебя дело другое. Имея столько пахотной земли, да сенокоса, ясно, что одними только руками, да энтузиазмом, не управишься.
   На этом, соседи и распрощались. А в среду, как и было, назначено, Казимир снова запряг застоявшегося жеребца и покатил в волость. Пока никого не было, он сперва ещё раз решил переговорить с Лапарсом. Тот только что встал, и жарил яичницу.
   -Ты, уж, меня извини за такую рань, - с порога начал Казимир оправдываться. - Но, если дело затевается нешуточное, то очень хочется ещё раз выслушать твое мнение.
   -Это мне льстит, - отвечал секретарь, разбивая дополнительную порцию яиц и, посыпая солью желток. - Но, если в прошлое воскресенье я и сидел с вами за одним столом, то это ещё не значит, что я участник Земельного банка.
   -А я думал...
   -Не забудь, что я есть представитель власти, и мое дело подтвердить наличие имущества у потенциальных участников. До сих пор, мне не был знаком ни Берзиньш, ни те трое, что с ним прибыли. Но все они, показали мне официальные документы от Правления, и я им должен верить. Хочу добавить, что ни один из других республиканских Банков, не изъявил желания открыть здесь свой филиал. А это значит, что других путей кредитования, здесь не дождешься. Попросту говоря, у вас нет другого выхода, как соглашаться со всем тем, что предложат эти представители.
   -И как только ты можешь жить без жены, без хозяйки? - удивлялся Казимир, за обе щеки, уплетая вкусную яичницу со шкварками.
   -Что поделать, если не сложилась жизнь, как хотелось, - равнодушно отвечал Лапарс. - Я тебе уже говорил, что женщины любят, ищут прямолинейно ходящих, а хромоногие им не по нраву.
   -Тоже мне скажешь! - ужаснулся Казимир. - Где это видано, такое кощунство!
   -Девушки, женщины теперь стали разборчивыми, не то, что раньше. У них появилась возможность выбрать богатых, статных, властных. А я что? Мелкая сошка, на богатеющем поле новой страны. Впрочем, давай не будем забегать вперед гарцующей лошади. Сейчас уберу со стола и надо ехать, а то без нас начнут разъяснения. Они же обещали.
   Собрание длилось не менее четырех часов. В итоге, Лисовский заложил тринадцать гектаров строевого леса, Казимир двадцать гектаров пахотной земли. Скриверс тоже лес, с одним гектаром, прилежащего к нему озера. Появились здесь и другие пайщики, помельче, но что они закладывали, Казимир так и не понял, потому что под конец стали сильно шуметь, перебивать друг друга, толкаться у стола.
   Когда у вспотевшей компании иссякли эмоции, притупились чувства, Берзиньш предложил всем снова сесть за стол, что бы выслушали его последнее напутствие.
   -Итак, господа пайщики, теперь, со спокойной душой вы можете разъезжаться по домам. Когда нотариально все будет утверждено, мы соберемся снова и обсудим детали ваших нужд. За это время, вы составьте списки необходимых вам машин, как и прочего. Правлением мы их утвердим, и, как говорится, с Богом, к намеченной цели. О дальнейших действиях, вам будет сообщено в письменном виде.
   Казимир хотел ещё раз напомнить про те мудреные названия, о которых он интересовался в прошлый раз, и ответ на которые ему обещали дать в другой раз, но Берзиньш быстренько куда-то пропал, а с ним и вместе прибывшие члены.
   Ровно через две недели, Казимир, действительно, получил уведомление о том, что заложенное им имущество, Земельным банком принято на учет и теперь он может запрашивать необходимый кредит.
   С этой бумажкой, Казимир срочно выехал к всезнающему секретарю волости, без совета которого теперь, боялся ступить и шагу.
   -Ты у нас, как палочка-выручалочка, - говорил он, переступая порог его комнаты. - Только ты, уж, не обижайся на меня, деревенщину. Сам знаешь, что кроме тебя, да ксендза, здесь не с кем больше и посоветоваться.
   -Мне, конечно же, приятно и делает честь, что Нейвалды со мной не только хотят посоветоваться, но и последовать тому, что я предложу, - отвечал польщенный Лапарс, закрывая за гостем дверь. - Но, к твоему сведению, я советую только то, в чем твердо уверен, и где я кое-что соображаю. Данный же случай, исключение, где я с большой долей уверенности могу сказать: здесь я профан! Это не мое поле деятельности. Но, так как мы с тобой договорились, что другого выхода у тебя нет, то постараемся вместе тянуть эту темную лямку. Заявляются в волость и другие просители, но, так как по-латышски они не разговаривают, то идут прямо к председателю. Пусть разбираются, я туда не вмешиваюсь.
   -Жаль, что нас латышей здесь, всего единицы, - посетовал Казимир.
   -Что поделаешь, если так рассудила история, если так сложилась жизнь. Меня же, до сих пор удивляет другое. Ещё в 1918 году, в Латгалию пришла настоящая латышская власть со своими законами, традициями, языком, в конце концов, а местное население, даже не пытается им овладеть. Стоят, извиняюсь, как бараны у новых ворот, и вместо того, чтобы самим их толкнуть рогами, ждут, когда же им, эти ворота, откроют. Даже сам председатель не пытается освоить государственный язык в нужном, для его должности, объеме, - немного тише, добавил секретарь.
   -Зачем, в таком случае, его здесь держат? Я уверен, что ты бы один, вполне мог справиться с этими объединенными должностями.
   -Не так все просто, как на первый взгляд кажется. Но, давай не будем об этом. Придет новое поколение, и все станет на свои места.
   -Конечно! Теперь по-другому и быть не может. Ведь, на сегодняшний день Латгальцы виноваты только в том, что не стремятся осваивать латышский язык. А в том, что столетиями здесь насаждали другой, им не свойственный, надо винить большого соседа.
   -Вот, с этих позиций я и исхожу, когда общаюсь с посетителями.
   -Когда я к тебе заезжаю, и мы начинаем обсуждать наболевшие темы, даже забываю, зачем прибыл, так интересно с тобой поболтать.
   -На то человеку и разум дан, что бы он мог все осмыслить, обсудить. Теперь поговорим о том, зачем ты прибыл. Значит, так. В местное Правление банка вошли те, что прибыли с Берзиньшем. Из нашей волости включены ксендз и Скриверс, а все остальные, только простые пайщики. Меня это, очень настораживает.
   -Они, ну те, что прибыли с главным, тоже что-нибудь закладывали?
   -Ровно ничего! Но, введены в Правление, по рекомендации Самого.
   -А это говорит о том, что попахивает не совсем чистым. Я правильно тебя понял?
   -Может быть всякое, но прямого ответа, я тебе дать не могу.
   -Вот так загвоздка!
   -И не маленькая. Однако когда я ставлю себя на твое место, иного выхода не нахожу, как только продолжать начатую игру. А там видно будет.
   -У тебя есть предложение?
   -Да, есть. Необходимую технику надо заказывать и брать сразу, причем, на полную катушку. Потом, посмотришь.
   Итак, вся зима у Нейвалдов ушла на сборку конной косилки, грабилки, жнейки, двух веялок, а в перспективе остались, молотилка "Иманта" с колесным трактором. Но, сперва надо было, хоть частично, начать рассчитаться за уже полученные машины. Когда собранную технику поставили в рядок под специально построенным навесом, Янис не мог нарадоваться такому приобретению, о котором, по его словам, мечтал всю жизнь, и готов был даже ночевать с ней рядом. С этого времен, едва успев позавтракать, он брал в правую руку свой толстый, суковатый костыль, и спешил под навес, чтобы этой палкой, легонько прикоснуться к каждой обнове. Стукнув по блестящему столу жнейки, издававшему необычно приятную трель, он, обычно, прищелкивал языком: вот, мол, до чего я дожил! А когда все собирались за столом, иногда любил повторять:
   -Если бы такие машины я имел в молодости, когда вернулся с войны!
   -Так, ведь, таких машин в то время, не было и в помине, - напоминал ему сын.
   -Да, наверное, так и было, - со вздохом, соглашался, старик. - Мы только серпами, да косами и работали, а обмолачивали цепями, что и сегодня еще висят в осети.
   -По сравнению с другими, ты и так много сделал для укрепления своего хозяйства, - подбадривала его Дайна, что на самом деле, так и было.
   -Жаль, что я не имею такой силы, чтобы помочь в хозяйстве. Теперь, только жить, да жить! Гляньте, даже название хутору дали.
   -Это заслуга твоего внука Дзинтарса, - отвечал ему Казимир. - Это он придумал кличку "Страуме".
   -Смышленый парень растет. Его надо учить, да учить. Тогда мы будем в почете не только из-за богатства, но и образованности.
   -А не может ли случиться так, что, получив большое образование, он нас бросит и уедет на жительство в Ригу? - предположил сын.
   -Не думаю. Образованные люди, нужны будут и здесь. Ведь, государство только начинается, а в Ригу, при всем желании, все жаждущие не втиснутся. По моему старческому рассуждению, должно произойти наоборот. Если приоритет отдается селу, то толковые люди, из города постараются вырваться на волю. Это же нормальное, естественное стремление человека к природе, к земле. Вот, возьмем, к примеру, наших соседей, фамилии которых начинаются на букву "Г", мне даже противно их полностью называть.
   -Они-то как раз и собираются в Ригу перебираться, - напомнил Казимир.
   -Брось, ты! Кому они там, нужны! Одна болтовня. Такое впечатление, что эти люди живут только сегодняшним днем, нисколько не заботясь о будущем. Нельзя уподобляться животному, существующему исключительно для собственного живота.
   -Получается, что сознательный труд не для них.
   -Для них он, второстепенное действо. На этой земле, Бог каждого поставил на свое место, и его, того места, надо придерживаться. У меня есть надежда, что мои рассуждения, как и житейские советы, не пропадут даром, а продолжат жить в моем потомстве, которое я оставляю не с пустыми руками.
   -Будем стараться, как и ты, - отвечал польщенный сын. - Но, тебе ещё только восемьдесят пять, так что, вместе нам жить, да жить!
   -Посмотрим. Мои родители, дожили почти до ста.
   -Вот, видишь! А это значит, что мы из долгожителей и тебе не раз придется нам посоветовать, как лучше поступить в том, или ином случае. Как удобнее выкрутиться с того, или иного положения.
   -Говорят, что это только старое поколение так долго жило, - напомнил старик. - Времена, как и люди, меняются.
   -Но, у тебя же, до сих пор нигде не болит. Только слабость, что вполне естественно в твои годы.
   -Я считаю, что держит меня Бог, а в него верили все наши предки, сколько я помню по их разговору. Кроме того, в нашем роду никто не курил, кроме тебя, непослушного. Пили все умеренно. Вот так, одно к одному, все и складывалось.
   -Я тоже брошу курить, - решительно сказал Казимир.
   -Надо было не начинать, а теперь, вряд ли что у тебя получится. На такое решение, нужна очень сильная воля.
   -Я знаю на Индре одного пограничника, который бросил курить.
   -На то он и военный, крепкий духом. А тот случай ещё раз подтверждает, что есть латыши, решительно стремящиеся к намеченной цели.
   -Кстати, о пограничниках, - вспомнил Казимир. - Когда я в последний раз виделся с Лапарсом, он мне уже второй раз напомнил, что скоро ожидается пограничное подкрепление, и не забыл ли я то, что обещал парочку из них, пустить на квартиру. Я тебе об этом уже говорил, только ты, наверное, призабыл.
   -Да, память начинает прихрамывать. Он что, казарму хочет устроить в нашем доме? - спросил Янис.
   -Не думаю. Одна казарма находится здесь недалеко, в Кульбове, а вторая в самой Индре. Лапарс сказал, что для охраны границы тех сил, что здесь имеются, маловато. Поэтому пограничную службу собираются укреплять свежими новобранцами.
   -Мы, патриоты своей страны, и парочка военных нас не стеснит. Пока дети в разъезде, второй конец дома всегда стоит полупустой. А, когда обещал?
   -Он и сам ещё не знал. Просто прозондировал такую возможность.
   -Если запросят официально, думаю, что отказывать не стоит. В отличие от старых времен, мы теперь стали приграничной зоной.
   Парочка подтянутых военных, появилась у Нейвалдов к середине лета. Высокий, русоволосый Нейкинс, с чуть пониже ростом, темнокудрым Груздиньшем. До границы по прямой, хоть и было совсем недалеко, Казимир уговорил их брать его велосипеды. Правда, один из них был дамский, но они не отказались. Через недельку, Нейвалды уже знали довольно много о той сухопутной полосе, которая была почти рядом, но в семье о том, не имели, ни малейшего представления, и что узенькая полоска реки Даугава, с ней никогда не сможет сравниться в размежевании государств.
   Оказалось, что сама граница представляет собой обыкновенную канаву, строго охраняемую только с Белорусской стороны, где пограничники стояли, чуть ли не в цепочку, не подпуская близко даже своих пастухов, гнавшихся за непослушными коровами. Узнали здесь и то, что на той стороне опасались не латышей, а своих, желавших улизнуть на запад из родной вотчины.
   -Неужели это правда? - сомневался Янис.
   -Совершенная! - утверждали оба. - Мы даже видели, как стреляли по беглецам.
   -Чудовищно! Что же люди плохого сделали, что по ним стреляют?
   -Теперь и мы знаем, что там боятся выпускать свой народ на волю. В самой Белоруссии, как и в России, самый настоящий голод. Все под колхозами, а колхозникам начисляют не деньги, а какие-то трудодни, которые нечем отоваривать.
   -Так вы же говорите, что есть коровы...
   -Коровы колхозные, то есть общие. Все молоко, в государство. Мясо туда же. А самим шиш, то есть кукиш без масла.
   -В наше время, и такое творится!
   -К сожалению.
   Пограничники квартировали у Нейвалдов уже больше месяца, а Янис никак не мог привыкнуть к их рассказам о границе. Начинал расспросы, обычно, он.
   -Ну, как сегодня у наших соседей?
   -Не блестяще, потому что опять стреляли.
   -Если так будет продолжаться и дальше, так через год, другой, они всех приграничных жителей перестреляют, - искренне сокрушался Янис.
   -Белорусы, как и латыши, народ очень плодливый, поэтому всех никак не уничтожат, - отшучивались те.
   -Все равно жалко. Когда убивают на войне, в бою, то совсем другое дело. В том случае, пока тебя не убили, то ты стараешься уничтожить противника, а здесь совсем другая обстановка! Это же живое, беззащитное существо, а его ни за что, ни про что, убивают.
   -Наверно, не жалко, если бьют на поражение. Притом, ещё и матерятся! За это время, пока идет противостояние друг другу, мы здорово научились материться точно так же, как и они. Едем, этак, вдоль канавы, и где побольше скопление ихних пограничников, в шутку, начинаем на них материться. А с той стороны, ни гу-гу, как воды в рот набравши. Только удивленно смотрят на нас и не шелохнутся.
   -Удивительно! Но лучше не провоцировать. Как там говорят в народе: не стоит собак дразнить.
   -Да, сперва мы тоже удивлялись их немоте, а потом поинтересовались в Кульбовском штабе, что это, они такие молчаливые с нами?
   -Ну, и?
   -Оказывается, что у них есть приказ. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах, с нами не разговаривать, ни в какое общение не вступать.
   -Почему?
   -Они тоже не знают. Может быть, боятся агитации с нашей стороны. Они же не догадываются, что по ихнему мы умеем только материться. В общем, чудеса, да и только!
   -Я тоже так думаю! - улыбался старик, длинными пальцами потирая седую щетину бороды.
   Когда, наконец, в "Турибу" поступила Чилийская селитра, Казимир тут же приобрел несколько мешков, о чем, к осени, нисколько не пожалел. Зима оказалась малоснежной и морозной, поэтому озимая пшеница сильно пострадала, и если бы не эта подмога, вряд ли, как следует, выправилась. Озимой ржи тоже немножко помогли, хотя она и так поднималась дружно и обнадеживающе.
   -Как вовремя и удачно, приобрели технику, - удовлетворенно, говорил сам с собой Янис, обходя владения и любуясь зеленым ковром своего поля.
   Если раньше, шагая по меже, он читал молитвы, по религиозным канонам ежедневно положенные каждому верующему, то с этой весны, между тем текстом, нет-нет, да и вставлял чисто мирские выражения, относящийся исключительно к благополучию его хозяйства. Он видел и чувствовал, что в цепких руках его сына, оно, это хозяйство, крепло и развивалось.
   За прошедшую зиму, в хлевах Нейвалдов заметно прибавилось всякой живности. Особенно радовали не только глаза, но и душу, два тонконогих жеребеночка, с белой лысинкой посреди лба. Года через два, три, старых лошадей надо было списывать, а тут, свежее пополнение!
   В этом году, Дзинтарс закончил Краславскую гимназию, а осенью должен был призваться на военную службу, после которой, как и повелось, его ждала участь своего отца, дедушки. По мужской линии, он был старшим из наследников, а, значит, ему и переходила вся собственность. В деревнях так повелось испокон веков, и отменять, или ломать эти традиции, никто не имел права.
   За отличную успеваемость, решением педсовета учебного заведения, ему подарили щенка немецкой овчарки, которого он и привез с собой, в деревню. Служивший здесь много лет Самба, был слишком стар, и его отдали гармонисту Кравалю на барабан, за что тот обещал всем подрастающим Нейвалдам, свадьбы играть бесплатно. По общей договоренности, собачонку мужского пола, назвали Бонзой. Впоследствии, он оказался не только надежным и злющим сторожем, но и примерным компаньоном в игре с маленьким Айваром, которого, в соответствующей упряжке придуманной Дзинтарсом, катал по ухабистой, деревенской улице.
   Вии же, оставалось учиться всего один год, после чего, её ждала обыкновенная, женская доля. В Индрице, недавно скончался один из бездетных родственников Дайны, оставив в наследство ей хутор в тринадцать гектаров с речкой, которые Дайна, тут же переписала на Вию, а пока девчушка подрастет, пустили туда жить арендатора, по фамилии Пунцуль.
   В эту осень, впервые за всю историю Нейвалдовского рода, весь урожай, за исключением льна и картошки, был убран механизированным способом. Лишь небольшой участок ржи, жали серпами. Это, что бы, не портить стебли, потому что только чистая, ровная солома, годилась для ремонта крыш. Когда косили луг, то буквально вся деревенщина, могущая стоять на ногах и двигаться, приходила смотреть, как задорно стрекочет в брусе режущая коса, оставляя за собой, беспрерывно ровную простынь, скошенной травы. А когда граблины жнейки, начали клевать носами в отполированный стол, то детишки, несмотря на колючую стерню, почти весь день, неотступно следовали за ней по полю, восхищаясь филигранностью процесса вращения механизма.
   Обмолачивать хлеб, брали ту же молотилку из Пиедруи, что и в прошлые годы. Только на этот раз, хозяин купил к ней более мощный, одноцилиндровый мотор, от оглушительного звука которого, маленький Айвар убегал за соседний ручей, боясь, что бы, как он уже начал картавить, его не сдугало!
   К первым заморозкам, успели вспахать даже ту землю, что несколько лет стояла под паром.
   Наступала зима, и Казимир уже два раза присутствовал на заседании акционеров Земельного банка. Первый раз, в самый разгар сенокоса, второй на уборочную страду, и вот, снова, когда только что выпал первый снег и все основные сельскохозяйственные работы были завершены. Он знал, что Правление собиралось чаще, но, так как его туда персонально не приглашали, то он и не стремился вламываться без спроса. Тем более что к самому Правлению, претензий у него не было никаких.
   Теперь, когда он прибыл в третий раз, у коновязи стояло немного больше подвод, чем в те разы, а из помещения конторы, доносились громкие возгласы и заразительный смех.
   За высоким столом, уставленным бутылками с длинными узкими горлышками, да кое-какой закуской, сидела раскрасневшаяся компания своих и чужих мужиков. Некоторых из них Казимир, будто где-то видел, а другие были вообще незнакомы, но чувствовалось, что их здесь принимают, как своих.
   Ответив на приветствие вновь прибывшего участника, все потеснились, уступая ему место. Он сразу обратил внимание на то, что вместо того, что бы вести разговор о проделанной работе, как и о перспективе на будущее, мужики рассуждали о государственной политике Карлиса Улманиса, об обесценивании денег, подорожании товара. Казимиру налили тоже. Потом его о чем-то спрашивали, он о чем-то спрашивал, не вдаваясь в подробность ответов и, в конце концов, он возвратился домой совсем навеселе, не уяснив для себя ни интересующих его вопросов, как и самой цели собрания.
   На следующий день, хорошенько выспавшись, он срочно выехал в Индру, что бы переговорить с Лапарсом, или ксендзом, о вчерашней попойке. Вчера, ни одного из них, он там не встретил. Так как ксендз уехал куда-то на похороны, то стал дожидаться секретаря, который, в это время, был занят переоформлением хуторов двух родных братьев, уже третий год, после смерти отца, не могших между собой поделить доставшееся имущество.
   -Знаю, знаю, - отвечал, наконец, освободившийся представитель власти. - Замучили меня, эти братья Вайводиши. Всю жизнь живут в Латвии, а по-латышски разговаривать, так и не научились, все за них писать надо.
   -Мы, и то, наслышаны об их склоках, - признался Казимир.
   -Тем более что есть решение суда, все оформлено как полагается, а они по-прежнему, что голодные волки, за каждую неучтенную соломинку, готовы уцепиться друг другу в глотку.
   -Разве отец, завещания не оставлял?
   -В том-то и загвоздка, что не оставлял. Умер внезапно, от кровоизлияния в мозг.
   -Вот, что значит, не узаконить наследство!
   -Ну, было бы, хотя за что тягаться. Самой земли, кот наплакал, а держаться за тот гектар, как за сотню - настолько оба упрямые.
   -Что поделаешь, когда от того, пусть даже маленького клочка земли, зависит не только их настоящее, но и будущее детей.
   -Нет, с этих позиций, спору быть не может. Деревня останется деревней, со всеми её минусами, как и богатством. Так было, и так буде, пока существует некая собственность, потому что каждый член семьи уже с детских лет знает, что должно ему принадлежать, и какую выгоду может принести ему его собственность.
   -С этим разобрались. А теперь, скажи ты мне, что это за компания собирается у Берзиньша? Он ли их приглашает, или те сами навязываются в друзья?
   -Вижу, что такие собрания-сходки, никакой пользы обществу не приносят, а, насколько мне известно, подобные застолицы, там не редкость. И сколько там присутствовало чужаков?
   -В общем, за столом сидело не меньше десяти человек. Неужели все они такие богачи, что могут позволить себе затяжные гулянки?
   -Сразу видно, что ты не только доверчивый, но и наивный.
   -А, что? - насторожился Казимир.
   -Как я и предполагал, там попахивает не совсем чистым делом.
   -Ты меня пугаешь!
   -Я высказал только свое личное мнение исходя из того, что свои собственные денежки, из-за присущей каждому человеку определенной доли скаредности, тратить они, не посмели бы. Тем более, что столько собственной наличности, у них вряд ли может быть.
   -В таком случае, я ничего не понимаю.
   -Вот ты, машины взял в кредит?
   -Ну, взял.
   -Чистоган уже выплачиваешь?
   -Выплачиваю, а как же!
   -Кому?
   -Там постоянно сидит какая-то женщина
   -Тебе, незнакомая?
   -Вижу впервые.
   -Это и есть кассир, который собирает кредиторские денежки. И куда ты думаешь, они потом поступают?
   -Отправляют в Ригу, в центральный банк. Куда же им ещё деваться!
   -Ты прав, так должно было бы быть. Но. Есть одно "но". Всю поступившую наличность, можно и не отправлять в Центр.
   -Как, так?
   -Очень просто. Здесь принять одну сумму денег, а в Ригу показать другую. Мне показалось, что контроль у них очень слабенький, а, может быть, и по договоренности. Всем хочется покутить за чужой счет.
   -Это же, самый настоящий грех! - воскликнул Казимир. - Неужели этой выручкой они могут делиться и там, на верхах?
   -В наше неустоявшееся время, всё можно.
   -Ты меня пугаешь!
   -Скорее всего, они пью в кредит.
   -Чей?
   -Да, ваш же!
   -Ты имеешь в виду те денежки, которые я регулярно выплачиваю с процентами?
   -Ура! Ты уже начинаешь разбираться в происходящем, - удовлетворенно, воскликнул Лапарс.
   -Неужели их никто не контролирует? - недоумевал, расстроенный Казимир.
   -Как там, в России, говорят: до царя далеко, до Бога тоже, а Берзиньш здесь, сам директор, сам и писарь. Это тоже с народной поговорки. В Правление, он специально ввел своих дружков, что бы было с кем покушать за чужой счет, выпить, а потом иметь надежных официальных представителей, которые подпишут любой акт, касающийся как получения, так и списания материальных ценностей. Есть такая статья в ведомости, которая гласит и такое, что в связи с непредвиденными расходами, Правление имеет право списать ...., ну и так далее.
   -Вот так дела закрутились! Не успели организоваться, и уже такое! Вообще-то ты прав. Если трезво разобраться, то, какое дело той самой Риге до этого, Богом забытого места, в Латвии. Как и повелось во все времена, правителей больше интересует то, из чего можно больше и быстрее выкачать деньги, а заодно, быстрее извлечь выгоду для себя и своим близким. Такие вещи, я понимаю и без разъяснений.
   -Так повелось не только у нас, в маленькой Латвии, а во всем мире. Что поделаешь, если такая жизнь, - подтвердил секретарь.
   -И пожаловаться-то некому. А Российское влияние здесь, как было, так и осталось. Скорее всего, надолго.
   -Я тоже так думаю. По моему предположению, Латгалии придется ждать смены нескольких поколений, прежде чем здесь начнутся кардинальные изменения.
   -Будем надеяться, иначе и жить нет смысла, - сказал Казимир. - Между прочим, какое твое мнение в отношении ксендза, не в обиду ему, будь сказано. Когда я решался вступать в то общество, то в некоторой степени полагался и на его священную личность, непререкаемый сан, как-то связанный с самим Всевышним.
   -Могу тебе сказать только то, что ксендзы, как и мы с тобой, обыкновенные смертные люди, со всеми вытекающими из этого, последствиями. Но, не нам их судить! На сегодня, я хочу сказать тебе только то, что, связав свою судьбу с Земельным банком, до сих пор, ты ещё ничего не потерял, а только выиграл. Я правильно говорю?
   -Да, я с тобой согласен. Пока что, так оно и есть. Вся техника, закуплена только с помощью Земельного банка.
   -Вот, видишь! А ксендз? Давай оставим его в покое. Он, как ничего не приобрел, так ничего и не потерял. В Правление он приглашен только для того, чтобы крестьяне больше поверили неслыханному здесь, начинанию.
   -Странно! Как это я раньше, до такого не додумался. Ведь ему, священнослужителю, кроме ризы, да молитвенника, и заложить-то нечего.
   -Когда ты рассчитываешь расплатиться?
   -Если и следующий год будет для меня таким же урожайным как этот, то через два, три года, рассчитаюсь полностью. Сейчас я управляюсь со льном. Два трепача, с утра до вечера заняты трепкой. А, что? - насторожился Казимир.
   -Нет, ничего. Я так.... Значит, есть надежда, с оплатой долга не тянуть?
   -Да. У меня все подсчитано.
   -Собирался ещё что-нибудь покупать?
   -Заказаны молотилка с трактором. В следующем году, обещали поставить.
   -Что ж, укрепляй хозяйство, пока предоставлена возможность.
   -Стараемся.
   -А я тебя не видел целое лето! Мог бы и почаще, ко мне заглядывать.
   -Ты же знаешь, что в костел мы ходим Пиедруйский. К тому же, лето самое жаркое время для крестьянина, а в те пару раз, что посещал собрание, просто не оставалось времени для разговора. То Туриба, то магазины, то пошивочная. В общем, ты меня прости. Зимой будем чаще видеться. Ты тоже, мог бы заглядывать к нам, не стесняясь. Посмотрел бы, как пограничники живут, нет ли каких обид против хозяина.
   -Ну, насчет пограничников, ты мне такие песни не пой! Те, вообще, в восторге от твоего стола, да гостеприимства. Кому, как не мне, знать о быте тех людей, которым я рекомендую что-либо. Даже велосипеды не пожалел.
   -И такое тебе известно! - удивился Казимир.
   -Не только мне. Местные пограничники только и ходят с завистью к Нейкинсу, да Груздиньшу, что им так повезло.
   -Пустяки! Так каждый гражданин должен поступать.
   -Молодец. Вот это и есть настоящий патриот своей родины! Побольше бы нам таких людей в Латгалии. Тогда бы мы здесь быстро установили свои, латвийские порядки.
   Дома, Казимир передал отцу все подробности беседы с секретарем волости, как и рассказал о прошедшей пьянке у Берзиньша.
   -Я нисколько не в восторге от тех событий, которые стали твориться в том замкнутом обществе, - закончил он, свой печальный рассказ.
   -Да, водка до добра, ещё никого не довела, - согласился Янис, после некоторого раздумья. - Но, пока с банком не рассчитались, выступать из него, мы не имеем права. Более того, мы не успели приобрести всего задуманного. Хочешь - не хочешь, а придется подождать. Может быть, даст Бог, ничего страшного там и нет. В общем, на предмет складывающейся там обстановки, надо держать ухо, острС.
   -Я тоже так думаю, что когда на очереди такие большие задумки с новой техникой, нам с бухты-барахты, не стоит отказываться от услуг Банка. Да, сомнения есть, поэтому за дальнейшим ходом их застолиц, постараюсь следить внимательнее, - заверил отца Казимир.
   -Лапарс у тебя спрашивал, когда мы сможем рассчитаться с долгом?
   -А как же! Я ему ответил честно, что в зависимости от погоды и урожая, года через два, три, рассчитаемся обязательно.
   -Хитрый мужик, этот секретарь! О долге поинтересовался он неспроста.
   -Ты так думаешь? А я и внимания не обратил.
   -Тебе еще жить, да учиться у людей. При любой мелочи, надо быть начеку. Так говоришь, через пару лет?
   -Я так прикинул.
   -Хорошо, так и держи. Когда Дзинтарс в солдаты собирается?
   -Вот-вот должен уехать.
   -С одной стороны, это неплохо послужить в войсках, где привыкнет к дисциплине, порядку, выправке, после чего, может считать себя настоящим мужчиной. Плохо то, что теряем рабочие руки. Ладно, пусть защищает родину! Пусть перед отъездом, зайдет со мной попрощаться, а то могу и не дождаться.
   После изнурительных полевых работ, зима для крестьянина, это время относительного расслабления. Нейвалды мяли лен, провеивали зерно, ездили на мельницу, заготавливали дрова, а по воскресеньям, прилежно посещали Пиедруйский костел. Все же остальное время, занимала скотина.
   Дзинтарс служил в Риге и, как предполагал дедушка, его рабочих рук здорово недоставало. Посовещавшись вместе, Казимир решил нанимать работников не только на время каких-то определенных хозяйственных операций, а на весь круглый год. В складывающейся ситуации, для поддержания порядка требовался не только работник, но и работница, а на лето, ещё и пастух. По подсчетам, рассчитаться с ними, будет чем.
   Как и было условленно, весной Казимир поехал в Правление за новым кредитом, на приобретение трактора с молотилкой. Очень ему не хотелось влезать еще глубже в ту общину, но закладная работала за него и, в случае чего, потерять больше, чем уже можно было потерять, не мог. Ведь, своя молотилка окупилась бы быстрее, нежели каждый год брать её на прокат.
   За столом, с рядами пустых бутылок и скелетом рыб, сидели все те же незнакомцы, но без самого главного. Казимира они узнали, и тут же предложили "влиться" в их компанию.
   -Я хочу повидать Берзиньша, - попросил он, не отказавшись от приглашения.
   -Он очень болен, - отвечал один из застольщиков.
   -Что с ним?
   -Многовато перебрал! - ухмыльнулся второй. - А в чем появилась потребность?
   -Я намеревался переговорить с ним о дальнейших кредитах.
   -О! Теперь это сложный вопрос, - протянул третий, - выливая в свой стакан то, что ещё оставалось на дне бутылки.
   -Почему? - удивленно, насторожился Казимир. Ему почудилось, что нечто в этом роде, он уже и ожидал.
   -На этот вопрос может ответить только сам Берзиньш, - снова ухмыльнулся тот же, что говорил о "переборе".
   -В таком случае, придется приехать в другой раз, - стал прощаться Казимир. - А я так надеялся, коня сгонял.
   -Приезжай, приезжай, - послышалось вдогонку несколько голосов. - Выпить здесь всегда найдется. Постой, давай нальем тебе оглобливего! Веселее домой будет ехать.
   -Спасибо, спасибо, - уже из коридора, отвечал Казимир. - Мне ещё в волость надо заглянуть.
   Тут он не соврал. После всего увиденного и услышанного, ему срочно нужно было переговорить с Лапарсом. Но тот был в отъезде. Тогда, на всякий случай, он повернул коня к ксендзовой Тересе. Ему становилось все яснее, что такое положение в Банке, долго продолжаться не может. И, если ксендз присутствовал при организации этой завирушки, то он обязательно должен был быть в курсе тех событий, что творятся в доверенном приходе. Повернул, и не зря. Священнослужитель был у сестры, и Казимир застал его копавшимся в огороде, под яблоней.
   -Бог в помощь! - приветствовал он ксендза.
   -Спасибо, спасибо. В журнале "Атпута" я вычитал, что землю под яблонями надо взрыхлить на расстоянии трех метров от ствола. Это для того, чтобы дать ей больше кислорода, - пояснил он гостю, свою работу. - Кроме того, мне очень полезно заниматься физическим трудом, а то сам видишь, как я за зиму растолстел.
   -Я пока что, сада не имею, поэтому не очень смыслю в таком деле, - отвечал Казимир, невольно определяя объем его поясницы.
   -Плохо, что не имеешь сада. Детям, ведь, требуется зелень. Болеть реже будут. Да и самому она не лишняя. Доктора постоянно советуют кушать больше фруктов, да овощей. В общем, то, что выращивается в огороде.
   -Я знаю об этом, да, вишь, все в бегах, да в бегах! Просто руки не успевают дотянуться.
   -Понимаю. Иметь и управлять таким огромным хозяйством, как твое, надо иметь большое трудолюбие и лошадиную выносливость.
   -О яблонях, как и о прочих фруктовых деревьях, мой сын давно поговаривает. Вот отслужится, тогда пускай и занимается садом. Но я заглянул к тебе по очень важному поводу. Я только что был в Управлении и, представь себе, там опять гуляют. Даже не с кем переговорить о деле.
   -Говоришь, запили!
   -Судя по их физиономиям, они и не прекращали.
   -Да, такое может быть. До меня тоже доходят слухи.
   -Я собирался просить кредит на молотилку с трактором, а разговаривать не с кем.
   -Значит, Берзиньша не видел?
   -Один сказал, что болен, второй, что пьян.
   -В этом году, мне ещё не довелось у них побывать, хоть и под боком находятся. Если честно тебе признаться, то не нравится мне та компашечка. Этот Берзиньш где-то нахватал чужаков, которые с большой охотой пропивают дармовые денежки, нажитые латгальскими крестьянами.
   -Твое мнение: чем эта оргия может закончиться?
   -Трудно предугадать, - ушел от прямого ответа ксендз.
   -А нельзя ли их, как-нибудь припугнуть? Ну, скажем, с амвона.
   -Можно бы было, да некого. Ни одного из них, в костеле я не видел. То ли они лютеране, то ли вообще в Бога не верят.
   -Значит, дело дрянь!
   -В Риге ходит слух, что Центральный банк, давать кредит нашему филиалу, больше не собираются.
   -Значит, там уже знают, прослышали?
   -Видимо, так.
   -Ты не мог бы написать в Ригу жалобу, что бы приехали проверить?
   -Мог бы, но в таком случае, надо собирать подписи всех членов, заложивших имущество.
   -Почему?
   -Там могут подумать, что пайщики ябедничают и мою бумажку попросту выбросят в мусорное ведро.
   -Неужели и подпись ксендза, им нипочем?
   -В главном управлении Земельного банка тоже, что и у нас, сидят разные секретари, которые, по долгу службы, в самую первую очередь читают наши письма, а потом, по своему усмотрению, передают дальше, по инстанции.
   -Так, что же нам остается делать, посоветуй? - почти взмолился Казимир.
   -Надо подождать.
   -Получается, что мы, простые пайщики, окончательно влипаем? А нам так необходимы машины! Как жаль, что не дали все сразу, что требовалось.
   -У них видимо, ресурсы тоже были ограничены, - предположил ксендз.
   -А Лисовский, или Скриверс, в последнее время к тебе не заглядывали?
   -Пару недель назад Лисовский у меня был, но я ему ответил то же, что и тебе: надо подождать.
   -Ты-то ничем не рискуешь, а у нас заложено целое состояние!
   -Будем молить Бога, что бы он помог нам как-нибудь выкрутиться из этой неприятности.
   Казимир возвратился домой совершенно расстроенный и подавленный. Как сообщить отцу, такую неприятную весть? Как он её воспримет, в свои преклонные годы? Этот ксендз, тоже хорош! На первом собрании с Берзиньшем общался, чуть ли не как с родным братом, а теперь он ничего не знает, не слышит, не видит. Глухонемым простачком прикидывается! Божьей защитой, решил отгородиться. Такое мы умеем, и без него. Пусть, мол, теперь Бог отдувается за то, что некоторые люди не доделали! Поведением ксендза он был так недоволен, что своими мыслями дома, даже поделился с женой, за что потом, был и сам не рад.
   -Как ты смеешь на самого ксендза так говорить! - от всей души, возмущалась Дайна. - Как ты можешь святого человека подозревать в чем-то! Я смотрю, что ты уже начал богохульствовать. В нашем доме, только этого и не хватало! Нельзя на него возводить напраслину, а все что здесь творится, это от Бога. Значит, грешные.
   -А зачем ему было лезть в тот Банк? - на первых парах, попытался сопротивляться Казимир. - Если он святой человек, то пусть бы себе и молился Богу, а то сам запутался, и нас втянул. Я был там и видел, как чужие проходимцы пропивают наши закладные.
   -Вот, на тех проходимцев и ругайся, а на ксендза не надо. Посмотри, сколько Бог помог нам накупить всякой техники!
   Последними доводами, Казимир был сражен наповал. Все правильно, и возразить было нечем. К тому же, в вопросах религии, как отмечалось не раз, Дайна была намного сильнее своего суженого.
   -Надо бы, с папой посоветоваться, да боюсь его расстраивать, - перевел он разговор на другую тему. - Как он воспримет, все это?
   -Как же иначе! Поставить его в известность надо обязательно, - твердо ответила Дайна. - Старые люди, они всегда умнее нас. Глядишь, и что-то дельное предложит. Я тоже хочу послушать, что он ответит.
   -Да, грязи на свете хватает, - спокойно отвечал Янис, выслушав сбивчивый отчет сына. - Жаль только, что эта грязь оказалась ещё и жидкой, если сумела затечь в такую узкую щель, как Латгалия. И кто над ней только не издевался! Русские, поляки, шведы, немцы, а теперь ещё и свое, родное правительство, допускает наглое надругательство над ней. Теперь, в конце, концов, и оно решило испытать нас на прочность. Что ж, посмотрим, кто кого!
   -При этом, банк-то не совсем частный. Сказали, что и государство имеет в нем свою долю.
   -Вот, именно! Здесь, взять бы государству, да вмешаться, а оно ведет себя так, будто эта отрасль его и не касается. Поналезло в руководство всякой дряни, и получили результат.
   -Да, так оно и есть, - ничего другого, сын добавить не мог.
   -Удивительнее всего то, что, вот такая, гадкая кучка людей, умеет наживаться на простом народе при любых правительствах, любых условиях.
   -Они же и законы сами для себя пишут, поэтому, с юридической точки зрения, и придраться-то к ним нельзя.
   -Про те законы, я не знаю, не читал, но, что их никто не желает контролировать, это факт.
   -Теперь я вижу, что нормальный человек в такую глушь, как наша, и контролировать не поедет. Они, те ревизоры, возле Риги стараются околачиваться, где и им кое-что может перепасть, - сказал Казимир.
   -Так ты не думаешь, что Берзиньш действует в одиночку? - спросил Янис, по обыкновению, трогая ладонью отросшую за неделю щетину на бороде.
   -Я уверен! Чтобы разбазаривать такой кредит, какой выделила нам Рига, нужны надежные соратники. В одиночку, он бы побоялся. А так, все вместе, что там стесняться. Как там говорится: семь бед - один ответ.
   -А мы так надеялись на Улманиса.
   -Мне думается, что один он, не может за всеми углядеть.
   -Конечно, здесь нужна не только сильная рука, но и острый взгляд не одного человека.
   Решив, несколько дней повременить пока Берзиньш проспится, Казимир настолько окунулся в свои хозяйственные дела, что те, несколько дней, которые решил пропустить, растянулись на целые две недели. А в очередное воскресенье, в Пиедруйском костеле уже ходили слухи о ненормальном положении в Индравском филиале Земельного банка, и прихожане с состраданием, поглядывали в сторону лавок, где в третьем ряду справа, как обычно, сидел Казимир. Здесь каждый посетитель знал, что Нейвалды, что бы получить кредит, заложили много земли, и в складывающейся ситуации, он может здорово пострадать. Но, по окончании службы, никто не решался спросить у него, открыто о том, что он собирается предпринять, в случае банкротства Банка. "Молчит, ну и пусть молчит, сами, без него узнаем", радовались некоторые предстоящей беде, постигавшей зажиточного крестьянина. Другие же, наоборот, в душе сочувствовали, но в этот раз напрямую, тоже не спросили, хотя намекали довольно открыто. Казимир понял, что что-то назревает серьезное, поэтому в понедельник, срочно выехал в Индру к Лапарсу.
   Застал он его, в рабочем кабинете за столом, на котором был, развернут большой лист розоватой разлинованной бумаги, где четко выделялось какое-то здание, с остроконечным шпилем. Казимир невольно залюбовался строгими линиями необычного строения, с различными пояснениями к нему.
   -Ну что, нравится? - спросил секретарь, заметив, как гость внимательно разглядывает чертеж.
   -Вижу чертеж некоего грандиозного строения со шпилем, но какого, понять не могу, - признался Казимир, сконфуженно.
   -Католический костел в Индре уже возводится, а это - будущая кирха. Вот, как выстроим, можешь переходить в лютеранство.
   -Нет, на такую аферу, ты меня не сагитируешь. Наше католическое вероисповедование, восходит к неизвестно какому поколению, поэтому мы не собираемся его менять на другие, хотя, как нам известно, Бог есть един для всех религий, только каждая старается служить ЕМУ, по своему усмотрению.
   -Молодец! Только такой ответ, я от тебя и ждал. Менять религии не стоит, а то, доменяешься до того, что и сам Бог в конце концов, тебя не поймет.
   -А я к тебе, по делу.
   -Догадываюсь. Пойдем под черемуху. Она уже отцвела, но рядом, распускается сирень. Полюбуемся, насладимся её приятным запахом вместе. Глядишь, и жить станет легче.
   -О-о, если бы от этого становилось жить легче, то никто бы и не работал, а только сидел под сиренью, да умиротворялся её благоуханием. Конечно, в такой красивый, весенний день, следовало бы говорить только о природе, но насущные дела важнее. Настораживающая обстановка вокруг Земельного банка так заедает, что даже спать не дает.
   -Да, знаю. Заботы, заботы, заботы! Сколько на земле людей, столько у них и забот. У одних маленькие, у других большие - это, смотря с какой стороны на них взглянуть, и с какого места на них посмотреть. В Латгалии, они повернуты на восток, в Курземе - на запад, Видземе - на север, и так далее.
   -Если ты так глобально начал, то ответь и на то, в чем та разность выражается?
   -Отвечаю. Там, значит, так обстоят дела. Если ты латыш, то действительно латыш. Если немец, то все соображают, что ты немец и так далее. Здесь же, в Латгалии, сам черт не разберет, к какой национальности человек привержен - такая разношерстность в жителях. По документам значится латыш, а по-латышски - ни в зуб ногой. По документам русский, а разговаривает на, смешанно, русско-белорусско-польском. Я до сих пор, до конца не могу разобраться с их патриотическими чувствами, а если точнее, то какому Богу они молятся сейчас, и какому будут молиться тогда, если случится какое-нибудь политическое потрясение.
   -Так оно и есть, - согласился Казимир. - Наша фамилия тоже, долго ходила в белорусах. Но ты же, знаешь, как долго здесь хозяйничали русские, а перед ними прочие завоеватели изрядно потоптали нашу твердь. Знать, Латвия лакомый кусочек земли с морем. Исходя из этого, подумай, какое население здесь смогло прижиться! Сегодня мы только констатируем, свершившийся факт.
   -Знаю, знаю, поэтому и не возражаю, - соглашался Лапарс.
   -То-то же. И каждый правитель, прошагавший по нашей земле, мозги всех встречных и поперечных гнул, кривил в свою сторону. Хорошо ещё, что у большинства людей не смог сломать, как и отнять, чувства долга, честности, ответственности.
   -А, кривить душой?
   -Не знаю как в городах, но крестьяне не умеют. Если который и пытается, то получается у него так неумело, так топорно, что соседи потом долго над таким подсмеиваются, - отвечал Казимир.
   -Люди, политика, политиканы, все переплелось в нашем обществе. Вот, ты долго знаком с нашим председателем волости. Каким тебе он кажется? - неожиданно спросил секретарь, не спуская глаз с собеседника.
   -Лучше не спрашивай. Если я всегда обращаюсь только к тебе, то можешь считать это ответом на свой вопрос. А вот, держат же, не прогоняют.
   -Мы с тобой уже говорили, что это и есть политика. Для политики здесь главное то, что он местный. Учитывая то, что подавляющее число крестьян по-латышски не разговаривают, как и он сам, то, естественно, на прием все стремятся к нему. А это значит, что, как говорится, нашли друг друга и ... так далее.
   -За него, все бумаги готовишь ты?
   -Ну, если человек не умеет! Я не жалуюсь. Мне даже интересно работать, в такой обстановке.
   -Тебе не на кого здесь и положиться.
   -Как не на кого! А Нейвалды куда подевались! А другие, настоящие латыши. Да, их мало, но будем надеяться на лучшее. Смотри, как в школах взялись учить латышский язык! И, поверь мне, добьются своего.
   -Только, когда это будет? - глухо, почти простонал Казимир.
   -Признаться тебе откровенно, я тоже не знаю когда, но надеюсь, что коммунистическое отродье, однажды сломим. Я вот, поездил по всей Латвии и пришел к выводу, что деревенские коммунисты, намного опаснее, скажем Рижских. В городе, эта оголтелая рвань ходит по улицам, орет в свое удовольствие и полиции, в основном известно, кто есть кто. А возьми деревню. Сам же говорил, что, то в одном, то в другом месте собираются. Полиции здесь нет, а обыкновенным крестьянам? Скажем, тебе. Во-первых, какое тебе до них дело, а во-вторых, у тебя же нет времени за ними наблюдать. Тебе надо смотреть за порядком в хозяйстве. Это говорит о том, что у каждого свои заботы, интересы, функции, задачи. Очень жаль, что занесенные извне мысли, в Латгалии находят самую плодородную почву не только для успешного приживания, но и бурного размножения.
   -Граница рядом, вот сюда и лезут пропагандисты, будто тараканы. Нашим хлопцам головы валтузят. Правильно ты когда-то говорил, что в случае коммунистической революции, большая часть населения, сразу может встать на её сторону.
   -По-моему, ты об этом тоже говорил, - напомнил Лапарс.
   -И так все в голове перепуталось.
   -Да, нет ничего утешительного. Но будем мужественны и не поддадимся на провокации! - попробовал утешить себя и гостя, секретарь. - Горько слушать то, что говорю, но все это, чистейшая правда, а не высосанная из пальца ерунда. Я знаю, что когда говорю о политике, иногда сам себе немножко противоречу. Но, у меня такая должность, что каждый день приходится встречаться, разговаривать с различными слоями местного населения. Общаясь с ними, я волей-неволей проникаюсь их духом, заботами, радостями. Ведь, если взглянуть со стороны, то многие проблемы, с которыми вы свыклись как с чем-то неизбежным и само собой разумеющимся, не достойным того, что бы на них обращать особого внимания, мне они видятся, совсем по другому, нежели местному крестьянину. Если деревенский житель уверен, что между сопревшими и потрескавшимися пальцами ног стоит только приложить размятый лист подорожника, как все заживет, то, при тех же симптомах, горожанин обязательно побежит к доктору, потому что боится осложнений.
   -И то, я заметил, что когда мы с тобой встречаемся, иногда ты меня обрадуешь, иногда огорчаешь. Мы в деревне, в крайнем случае, до сих пор, привыкли жить размеренно, без резких политических колебаний. А тут, началось...
   -Да, наверно началось. Нам с тобой, нечего скрывать друг от друга, потому что знаемся не первый год. Так как с тобой, с каждым встречным, поперечным латышом и не пооткровенничаешь. Не та нация, которая способна сплоченно отстаивать национальные интересы. Впрочем, хватит! Я больше не собираюсь забивать твою крестьянскую голову политическими перипетиями. Возможно, когда-нибудь ты и без меня в этом разберешься, - заключил секретарь.
   -Ладно, допустим, что когда-нибудь и разберусь, но, что нам делать до того момента? - не мог успокоиться Казимир, так увлекшийся этой темой, что на некоторое время даже запамятовал, зачем прибыл в Индру. - Знает ли о той обстановке, о которой ты говоришь, сам Улманис?
   -На твой вопрос, ответить не могу, потому что сам не уверен.
   -Интересно все-таки, Бог устроил наш мир! - в очередной раз, поудивлялся Казимир.
   -Да, точно. В обыденную простоту, вложил такую сложность, что ни одно поколение людей, не может в ней разобраться, - подтвердил Лапарс.
   -Сколько мне кажется, никто и не пытается толком разобраться, хотя делают вид, что без дела не сидят. Живут себе, да живут до тех пор, пока Абрагам не решится принять к себе горемычных. Но, что мне пришло, вдруг, на ум! Ты у нас давно не был. Приедь как-нибудь на весенний мед, и расскажи моему отцу хоть частицу того, что рассказываешь мне. Он очень любит слушать последние новости.
   -Ладно, так и быть. Заеду в твоей баньке попариться. Она мне очень понравилась. Как твоему сыну служится в Риге?
   -Пишет, что отлично. Присвоили какое-то звание, которое позволяет пристегивать к сапогам шпоры, а он у нас, очень форсистый. На фотографии во весь рост, так изменился, таким молодцом выглядит, что узнать нельзя. Но ты не забудь, что у меня уже подрастаем ему напарник.
   -Помню, как же. Сколько стукнуло?
   -Два с половиной.
   -Счастливый отец! А мне, вот, Бог не дал такой радости.
   -Может быть, еще не все потеряно, - попытался подбодрить собеседника Казимир. - Сам же говоришь, что все в руках Божьих.
   -Как знать!
   -Будем надеяться...
   -Хватит! Эту тему закругляем и переходим к той, зачем ты сюда прибыл, - твердым голосом, сказал Лапарс. - Сейчас я тебе открою, маленький секретик, о котором ни с кем не делился из-за опаски, что его нечаянно, могут не выдержать и разболтать.
   -Чем же, на этот раз, ты меня хочешь ошарашить? - настороженно и умоляюще, посмотрел Казимир прямо в глаза секретарю, приготавливаясь к самому худшему. - Говори быстрее, а то со страху, может сердце остановиться.
   -Надо не умирать, а действовать. По всем бумагам я вижу, что весь хутор записан на имя твоего отца, Яниса.
   -Да, это так. Он молчит, а мне как-то неудобно ему напоминать, что пора бы и на меня переписать. Ведь, все мы, не вечны.
   -Я несколько раз проверял ваши бумаги, и все сходится. Хутор записан на Яниса Францевича Нейвалда. Вот, так. А подпись на закладной - твоя! Ты понимаешь, о чем я говорю?
   -Не совсем.
   -Может быть, это и хорошо. Слушай меня внимательно. Если ты подписался, что закладываешь имущество, в данном случае землю, тебе не принадлежащую, то, с таким же успехом ты мог заложить и то, что принадлежит Карлису Улманису. Ещё не понял?
   Казимир задумался, переваривая в голове, сложную для него информацию. Ведь, до сих пор, все казалось так естественно, просто, что, если что-то принадлежит одному члену общества, то, оно должно принадлежать и всем его членам. На юридические тонкости, никто не обращал внимания по той простой причине, что они здесь, никому небыли нужны и никто, до сих пор, с ними не сталкивался.
   -Но я все же, его сын. Одна семья, - вслух, соображал Казимир.
   -Этого никто и не оспаривает, - пытался втолковать ему секретарь. - Но, заметь, что юридически, это две совершенно разные вещи.
   -В таком случае, мне не понятно, как могли мою подпись принять за действительную?
   -В этом есть и моя ошибка. Я настолько к вам привык, что даже не обратил на это внимания, когда проверял и утверждал ваши закладные.
   -Теперь и тебе, за меня может влететь! - ужаснулся Казимир.
   -Могло бы, но пусть этот вопрос тебя не волнует. Я как-нибудь выкручусь, если понадобиться. В Риге у меня, есть надежные адвокаты, которые, в случае чего, всегда придут на выручку.
   -И сам Бог, за тебя должен заступиться, если он видел те безобразия, которые разворачивались в нашем краю.
   -Правильно сказал. Я с самого начала заметил неладное, когда в правление были приняты совершенно незнакомые люди. Но, я тебе не хотел волновать по той простой причине, что тебе нужны были машины, хотя мы с тобой не раз, и не два, обсуждали эту тему. В случае чего, я тебя, конечно же, предостерег бы, но на сегодняшний день, дело поворачивается совсем в другую сторону. Теперь начнутся самые жаркие перипетии в Земельном банке. Однако ты на все это, теперь можешь плюнуть с самой чистой совестью и не волноваться за свое будущее. Я знаю, что говорю, потому что на таких делах, давно зубы проел.
   Выслушав последние наставления, у Казимира выступили слезы. Он от всей души желал, но никак не мог сообразить, как бы это лучше и быстрее отблагодарить своего благодетеля, спасшего его семью не только от позора, но и сохранившего в неприкосновенности, все имущество. Затуманенный от счастья мозг, тщетно искал самые лучшие эпитеты, чтобы высказать их тут же секретарю, но ничего не получалось. Самые лучшие слова восхищения, которые до этого, приходилось часто употреблять в повседневной жизни, как назло, куда-то запропастились, исчезли из памяти и, несмотря на все старания, не желали возвращаться на свое постоянное место.
   -Мне бы следовало стать перед тобой на колени, и то бы этого было мало, - наконец, нашел он подходящий выход. - Чем я с тобой могу расплатиться?
   -Ну, ну, еще чего недоставало! - воскликнул Лапарс, боясь, что этот мужественный духом человек и в самом деле, может решиться бухнуться ему в ноги. - Не забывай, что мы с тобой не из той категории людей, которые, за личную выгоду, способны продать не только очень близких, но и дальних родственников.
   -Мы всей семьей, всю жизнь будем молить Бога за твое здоровье, благополучие, счастье.
   -Что бы вас ни обидеть, то на такое условие я, пожалуй, соглашусь.
   -А как же с остальными акционерами? Они, ведь, тоже не виноваты.
   -Я сегодня же сообщу Скриверсу, Лисовскому. Мелкие пайщики, разберутся сами. Время еще есть. Они будут знать, что делать. Теперь, в дальнейшем, без консультации со мной, никаких шагов не предпринимай, ни на какие письменные обращения не отвечай. Ты меня понял?
   Воодушевленный, положительным исходом дела, Казимир заглянул к аптекарю Гайлишу, чья аптека располагалось в двухэтажном, кирпичном доме, на выезде к "Турибе". Засопливился Айвар и Дайна просила купить каких-нибудь порошков от простуды. Во дворе, у привязи, под потертым кожаным седлом, с которого свисали широкие, длинные стремена, стояла рыжая кобыла. Почувствовав кавалера, она громко заржала, затопала, чем привела в восторг и приближавшегося жеребца, который с такой силой рванул в её сторону, что еле не опрокинул линейку, с задумавшимся пассажиром. Поскольку табунами здесь никто не владел, а у каждого было не больше одной, двух, очень редко трех лошадей и, если учесть, что все они встречались у костельной привязи, то никому не составило бы большого труда в рыжей кобыле опознать её хозяина, Скриверса. Казимир знал и то, что Скриверс является дальним родственником жены Гайлиша.
   Небольшого роста, чрезмерно полный, особенно в животе, Гайлиш, в неизменно черном жилете, из кармашка которого, сильно провисала массивная, золотая цепь от часов, сперва безразлично посмотрел поверх роговых очков, но, узнав вошедшего, тут же, приподнялся, поприветствовал и продолжил что-то писать на обыкновенном тетрадном листе. Стоявший у окна Скриверс, подобострастно приблизился к Казимиру и протянул широкую, шершавую ладонь.
   -Редко встречаемся, - посетовал он, возвращаясь на прежнее место и искоса поглядывая на аптекаря, который, шумно сопя в мясистый нос, дописывал страничку.
   -Что поделаешь, если живем не очень близко друг от друга, - отвечал Казимир, с ходу, собираясь сообщить тому неприятную новость. Но Скриверс, опередил.
   -Ты слышал, что тут такое творится?
   -Не только слышал, но и видел, - взволнованно, отвечал Казимир. - Латыши, оказывается, умеют загулять, а по пути, и чужое добро пропить.
   -На то они и латыши! - съязвил Скриверс. - Мы же не сегодня знаем, что некоторые из них, если не сделают другому, себе подобному, какой-нибудь гадости, то очень плохо себя чувствуют.
   -Особенно, в нашем Латгальском закоулке, - не удержался Казимир.
   -Здесь, в финансовом деле, с необразованным крестьянином можно сделать буквально все, что различным Берзиням всплывет в голову.
   -Неужели и ты заболел? - поинтересовался Гайлиш, складывая свою исписанную бумажку в треугольник и оставляя на краю стола. - Как ты Казимир думаешь, чем может закончиться эта заваруха?
   -Да, скажи! - неожиданно, вмешался и Скриверс, подходя вплотную так близко, что Казимир невольно, даже отступил на полшага.
   -Ты что-нибудь успел приобрести? - в свою очередь, задал ему вопрос Казимир.
   -Да, кое-что есть, но самое главное было отложено на, потом. На днях, сунулся в Банк, а там все пьяные, спросить не у кого. А как тебе?
   -То же самое. В помещение зайти нельзя, так пропиталось алкоголем. Пьют, как перед большой бедой.
   -Неужели, все потеряно? - спросил Гайлиш, доставая из кармана массивные часы, что бы сверить их показания с ходиками, что висели на стене чуть ли не под самым потолком, шишковатыми гирями свисая над узким столом, заставленным темными склянками.
   -Сколько я соображаю, дела действительно дрянь. На наше добро, нашлось слишком много нахлебников, - отвечал Казимир.
   -А ещё сам ксендз, присутствовал при организации Банка! - воскликнул Скриверс, притопнув яловым сапогом, на толстой подошве. - Только благодаря ему, я туда и влез.
   -Ты прав. Кому же, в таком случае верить, если не ксендзу!
   -Я думаю, что его подставили, - высказал свое мнение аптекарь.
   -Может быть, так и было, кто их поймет, - отвечал Казимир. - Мы знаем уже не сегодня, что там, где водка льется рекой, порядка никогда не было, как и не будет никогда.
   -Что ты собираешься предпринять? - поинтересовался Скриверс.
   -Судя по тому, что мы видим на сегодняшний день, любые потуги с нашей стороны, бесполезны. Жаловаться здесь некому, а в столицу, никто из нас не поедет по той простой причине, что мы не знаем, к кому там и обратиться. Впрочем, ксендз говорил, что там, в Риге, нашу жалобу могут и не рассматривать. Все они, одной веревочкой связаны.
   -И то, правда, - согласился Скриверс. - Кто там нас, деревенщину, будет выслушивать, даже если мы и найдем нужного человека. Околпачили, мол, вас, дураков, вот и сидите, сопите в две дырки.
   -Да и дорога до Риги, обойдется вам в добрые латы, - снова аптекарь.
   Заметив, что пострадавшие собеседники выговорились, Гайлиш взял со стола только что исписанную им бумажку и протянул Скриверсу, со словами:
   -Передай Милде и скажи, чтобы не переживала. Все должно закончиться благополучно. Пусть только она следует моим советам, что я здесь написал.
   -Куда ты теперь направляешься? - спросил Казимир.
   -Заеду в волость, к секретарю. Может быть, он посоветует что-нибудь дельное.
   -Об этом самом, и я хотел тебе сказать. Я только что от него. Он собирался тебе с Лисовским, что-то сообщить.
   -И ты, так долго молчал! - воскликнул Скриверс.
   -Я не был уполномочен доложить тебе лично. Это простое совпадение, что мы здесь встретились, - оправдывался Казимир.
   Скриверс торопливо сунул треугольник во внутренний карман пиджака, и, только махнув рукой на прощание, почти сбежал по, застонавшей от его тяжелой поступи лестнице, со второго этажа
   -Так ты говоришь, что мальчонка заболел? - участливо спросил Гайлиш оставшегося клиента, все ещё стоявшего у стола. - Присаживайся.
   -Сопли потекли, а жена говорит, что и яркого света побаивается. На его щеке, я заметил несколько красноватых прыщиков. А так, шустрый, не сказать, что занемог.
   -Говоришь, прыщики и свету боится, - уточнял аптекарь, перебирая какие-то рецепты с синими и красными полосами по краям.
   -Я-то, ничего особенного не замечал, но, так как женщины всегда ближе к детям, то, может быть, ей и лучше виднее. Вдруг, это оспа!
   -Глупство! Я же ему, её прививал. Пройдет. На всякий случай, я выпишу порошки. Три раза в день. А окна можете завесить. Если через неделю не поправится, приезжай за мной, либо привози его сюда. Посмотрим.
   Уплатив за лекарство, Казимир отбыл, хотя ему очень хотелось спросить у этого толстяка, что он знает о Земельном банке, и как из создавшегося положения, он видит выход для Скриверса. Ведь, не простое же письмо сочинял он, для своей родственницы! И только видимая недоступность этого человека, жившего, как бы только своей, внутренней жизнью, заключавшейся, может быть, лишь в том, чтобы лучше и вкуснее покушать, поменьше волноваться, да побольше заработать, удержала его от такого опрометчивого шага.
   Возвратившись, домой, Казимир подробно и основательно, рассказал своему отцу и жене, обо всех перипетиях этого дня, но умолчав о затянувшейся наследственности.
   -Лапарс молодец! Я с первых дней встречи почувствовал в нем настоящего человека и, как видите, не обманулся, - заявил Янис, который до сих пор, казалось, и не очень-то серьезно принимал к сердцу тревоги сына. У последнего, даже закралась мысль: а не догадывался ли его отец о том, что может произойти, когда он в первый раз, рассказал о тех выпивках? Не дошел ли он с самого начала своим внутренним чутьем до того, что все предпринимаемое его сыном, относительно закладных, с юридической точки зрения есть незаконно, а потому, фиктивно? Вот тебе, и деревенщина! По хитрости, и городского прощелыгу переплюнет.
   Итак, весть о неладах в Земельном банке быстро облетела всю округу. На паперти Пиедруйского костела, перебивая друг друга, только об этом и судачили. А в центре внимания, конечно же, был Нейвалд. Некоторые обращались к нему с неподдельным состраданием, другие, наоборот, с ярко выраженным злорадством, предвкушая разорение богача. Так, мол, и надо, не будешь заноситься! Но, эти были в меньшинстве. Как известно, зависть постоянно культивируется в различных слоях населения, общества, государства. С полной уверенностью можно сказать, что этот порок человечества будет сохраняться в людях до тех пор, пока на земле будут существовать они сами.
   Пока Дзинтарс служил, в его отсутствии, как и планировали, наняли работника. С работницей же и пастухом хотели повременить, но, когда одна из кобыл приловчилась набрасывать себе на круп цепь, на которую была навязана, и таким способом из земли выдергивать железный колышек, пришлось взять и пастуха.
   На обширном лугу Нейвалдов, уже второй год стрекотала безотказная косилка, запряженная парой сытых лошадей. Управлял ими, только сам хозяин. Ни технику, ни скотину, он не решался доверить новому человеку, хотя работник и показал себя не с плохой стороны. Казимир рассуждал трезво: технику может поломать, лошадей загнать, замучить, вовремя не накормить, не напоить и так далее. Не свои, ведь!
   Этот день, выдался исключительно теплым и душным, поэтому к вечеру ждали дождь. Высушенное сено, следовало срочно, до дождя, успеть свезти в ток, под крышу. Дома оставались только Янис с Айваром.
   Часа в четыре после обеда, к дому Нейвалдов, со стороны Казубренчи, подкатил новенький, блестевший черной краской мотоцикл, которые изредка, уже стали встречаться в городах, а в Латгальских деревнях о них только слышали. Громко залаяла и стала рваться на цепи, успевшая вырасти собака Бонза, что Дзинтарс некогда, привез из Краславы. Янис выглянул в окно, и его житейская мудрость сразу подсказал, с какой целью мог заявиться незнакомый гость, да ещё на таком невиданном здесь, транспорте. Водитель, заглушив мотор, опрокинул его немного набок на опорную вилку и остался стоять рядом. А тот, что сидел сзади, неуклюже освободив седло, направился к калитке, на ходу обматывая вокруг шеи скользкий, темно-зеленый, шелковый шарф, короткие бахромы которого, свисали ниже пояса.
   Собака была привязана на цепь, кольцо которой на день, набрасывали на вбитый в стену гвоздь, а на ночь освобождали, и она могла свободно бегать по всему двору, в пределах натянутой проволоки. К своим деревенским жителям, что иногда заглядывали к её хозяевам в гости, она немного привыкла и голос подавала больше для проформы, нежели со зла. А теперь здесь, перед ней появился совсем незнакомый, никогда не виданный человек! Это её окончательно взбесило. Собрав всю мощь своих мышц, она так рванула, что гвоздь не выдержал, отогнулся, освобождая кольцо, и она бросилась на незнакомца когда тот, почти полностью распахнул высокую калитку и наполовину оказался в проеме. Неизвестно, чем бы закончилось их противостояние, если бы гость не успел вовремя, перед самым носом собаки, выскочить обратно, и не захлопнуть дверцу. После этой неудачи, незнакомец подошел к окну и постучал в стекло.
   Посадив внука на кровать в спальной комнате, Янис вышел во двор, отвел Бонзу в противоположный угол двора, поправил пальцами гвоздь и по-новому, накинул на него кольцо. Возвратившись обратно, открыл калитку и впустил посетителя в дом. Бонза, видимо, обратив внимание на то, что её хозяин обходится с незнакомцем дружелюбно, решил, что с агрессивных позиций и ему не пристало себя особенно выказывать. Знать, не враг пожаловал! Поэтому, несколько раз гавкнув, полез в свою будку.
   Между тем на лугу, Казимир с работником Виктором бастриком только что прижали сено и ждали, когда Дайна с Вией подгребут у воза, забросят собранное наверх, и можно будет отправляться домой, выгружать. В это время, они услышали обозленный лай разъяренной собаки, которая быстро стихла.
   -Виктор, тебе на возу дальше виднее, что там, в деревне творится, - попросил Казимир работника, находящегося на возу.
   Тот, по возможности, приподнялся на цыпочках, вытянул шею и, с сожалением, констатировал:
   -Бугор мешает. Вижу только крышу нашего дома, с трубой.
   -Ладно, воз увязан, поехали. На месте, увидим.
   Оставив женщин сгребать вал к следующему рейсу, мужчины направились к току разгружаться. А, чтобы к нему попасть, сперва надо было подъехать к углу дома. Если продолжать двигаться прямо, то можно было попасть в Казубренчи, а если свернуть влево, то дорога вела к току, и дальше в Лупини.
   Пока они проезжали весь луг, поднимались на бугор, спускались к ручью, что проходил недалеко от дома, прошло не менее двадцати, двадцати пяти минут. Только поднимаясь от ручья, Казимир заметил человека, перегонявшего мотоцикл в тень большого куста сирени, росшего у самой канавы. К этому времени, воз на колдобине покосился в одну сторону и вилами сбоку, Казимиру пришлось поддерживать его до самого противоположного угла дома. От этого места до тока было уже близко, и он скомандовал работнику:
   -Ты поезжай, а я зайду в дом посмотреть, кто к нам пожаловал.
   С этого конца дома, вторую калитку закрывали только на ночь, а днем оставалась открытой. Это для того, чтобы через неё могли ходить куры, гуси. Завидев кормильца, собака снова стала рваться на цепи, давая понять, что в доме чужаки. Казимир сделал несколько шагов в её сторону, что бы успокоить, как заметил выбегающую из сеней долговязую фигуру, на ходу, от чего-то отмахиваясь, а ещё через мгновение, в проеме двери показалась подрагивающая, суковатая палка его отца. Для Бонзы, это показалось сигналом к решительным действиям. Он снова так рванулся, что согнув расшатавшийся в гнезде гвоздь, опять сорвал с него кольцо, чтобы устремиться к обозлившей его цели. Через несколько широких прыжков, его зубы цепко впились в широкую штанину удиравшего гостя. Казимир побежал на выручку, а незнакомец из последних сил успел-таки вырвать ногу, и скрыться за противоположной калиткой. Добежав до неё, он заметил зацепившийся за рычажок шелковый шарф. Чтобы собака не вырвалась наружу, Казимир побоялся сразу открывать захлопнутую дверь, а пока возился с цепью, перетаскивая её на другую сторону двора, пока снова выправлял гвоздь, на который следовало накинуть кольцо, на улице затрещал мотоцикл, и его выхлопной звук удалился в сторону Лупиней.
   Возвращаясь обратно, Казимир обратил внимание на расстроенного отца, все ещё стоявшего на бетонной плите у порога и потрясавшего в воздухе, поднятой над головой палкой.
   -Скотина безрогая! - угрожал он кому-то твердым, но уже охрипшим голосом. "Скотина безрогая", было его самым страшным ругательством.
   "Удивительно! - подумал сын. - Руки трясутся, голос осип, а сам держится молодцом, будто в очередной раз выиграл важную битву с турками.
   Эти события произошли настолько стремительно, что Казимир не успел даже подумать, что могло старика так возмутить. В первую очередь, он осторожно снял с рычажка зацепившийся конец шарфа, также осторожно открыл калитку, за которой обнаружил и висевшее его продолжение.
   -Неси в комнату, - сказал отец. - Посмотрим, во что одеваются эти сукины сыны. Ты собаку привязал?
   -Гвоздь придется вбивать новый. Тот совсем не держит.
   -О-о, чистый шелк! - определил Янис, повертев в руках длинный, метра в полтора, трофей. - Фу, только каким-то маслом воняет! А ещё чиновником называется.
   Казимир тоже понюхал.
   -Это от мотоцикла, - определил он. - Помнишь, когда молотят, похожий запах от мотора всегда бывает. И что за люди, к нам жаловали?
   -Неужели не догадываешься? - ухмыльнулся отец.
   -Могу только предполагать.
   -Все случилось так, как и должно было случиться. Когда к нам наведается Лапарс, ты не пожалей дать ему с собой трехлитровую баночку меда. Он заработал. Не забудь напомнить что бы её вернул, когда опустошит.
   -Значит, описывать имущество приезжали?
   -Такова их должность. Надо же зарплату как-то отрабатывать.
   -За шарфом могут вернуться.
   -Не думаю. В комнате, я его чуть палкой не огрел, да жаль, потолок низким оказался, зацепилась за матицу. У-у-у, скотина безрогая! Я ему покажу, как на чужую собственность зариться! - и для убедительности, в сторону Индры, пригрозил костлявым кулаком.
   -А что это за бумаги лежат на столе? - поинтересовался Казимир, и поднял одну из них.
   -Возьми, почитай. Там и твоя подпись есть.
   -Да это же моя закладная! Как он мог её оставить! Ну, и дела!
   -Он дурак! Если бы он этой бумажкой не тыкал мне в нос, может быть, все и обошлось мирно. Дождались бы тебя, ну и порешили, как дальше поступить. А то, как начал доказывать, я и рассердился, не выдержал.
   -Надо её куда-то спрятать.
   -Нет, не спрятать, а сжечь! Зажигай сейчас же, и в печку, чтобы и духу её здесь не было.
   -Может быть, стоит Лапарсу показать?
   -Он не связан с Земельным банком так непосредственно как мы, поэтому при встрече, только поставим его в известность. Знать он, конечно, должен.
   -Я думаю, что он ещё раньше узнает. Такие вещи в тени не остаются, - уверенно заявил сын. - Интересно, как закончится дело с остальными пайщиками.
   -Ты же говорил, что секретарь их должен был предупредить, - вспомнил отец.
   -Скорее всего, так и было. Он своих, в обиду не даст, не тот человек. Ведь, в тот же день, как и я, Скриверс у него должен был побывать, а на обратном пути, он не мог проехать мимо Лисовского, усадьба которого, не больше километра от дороги, по которой ему ехать. Ты, случайно, не успел узнать, откуда они прибыли на мотоцикле? Не могли же они трещать из самой Риги.
   -Если не соврал, то говорил, что из Краславы.
   -Значит, и там у них свой филиал, как ты его называешь, и все дела находятся не здесь, в Индре, а за её пределами. Чего-то боялись.
   -Наверно, подумали, что и документы пропьют, - догадался сын, - поэтому, для страховки и переправили туда. Я уверен, что в Риге давно знали о том, что творится здесь.
   -Я тоже так думаю. Такие вещи разносятся быстро, тем более, что железная дорога под самым носом. Утром здесь, обедом уже там.
   -Сегодня с сеном мы управимся, а завтра я махну в Индру, к Лапарсу.
   -Хорошо, так и сделай, - согласился отец.
   -Тогда я пошел разгружать, а то, если наверху не разровнено, работник один не сможет выбросить все сено.
   -Иди, а я подмету пол, что бы, не только духу, но и песчинки не осталось от этого негодяя. Интересно, Бонза мог прокусить ему ногу?
   -Не думаю. Я заметил, и даже удивился, какие у него широченные штанины!
   -Ну, штаны-то ему обязательно придется покупать новые.
   -Наверняка! Хватка у собаки мертвая. Как он только сумел вывернуться, не понимаю.
   -Это для него хорошо. Теперь появилось отверстие, чтобы просквозить, и удалить запах машинного масла.
   На следующий день, рано утром до работы, как и рассчитывал, Казимир уже был у Лапарса.
   -Да, я знаю, - подтвердил секретарь. - Был он здесь перед самым отъездом к вам. Заглянул и по возвращении. Это обыкновенный судебный исполнитель, не самая большая шишка.
   -Он ни на что не жаловался? - не утерпел спросить Казимир.
   -Нет, разговор шел только по-деловому. Жаловался, что не смог застать ни Берзиньша, ни кого другого из Правления. Соседи сказали, что уже неделю, как никого из них здесь не видели. Видимо, как крысы на тонущем корабле, почувствовали скорую погибель.
   -Там и так все было на виду!
   -Это ихнее дело. Как хотят, пусть так и спасаются, - заключил секретарь.
   -Что теперь нам делать? Следует ли ждать новых неприятностей, либо, как говорит мой папа, во второй раз нос не сунут.
   -Во-первых, они теперь будут заняты поиском самого Берзиньша, а во-вторых, тебе с отцом, особенно волноваться нечего. Твой папа дальновиднее, чем я предполагал. Эта заваруха, эта волокита, может продлиться не один месяц, если не год. Подадут в арбитражный суд, проявятся другие потуги, но это их личное дело. За то, они и деньги получают. Пусть копаются, она вас больно не затронет. Конечно, могут приехать, поговорить, попросить. Но, не поддавайтесь ни на какие посулы, либо угрозы. Правота на вашей стороне. Уже, в самом крайнем случае, которого, я уверен, быть не может, как я тебе когда-то и говорил, в Риге у меня есть толковые адвокаты. Так что, занимайся своим обыденным делом.
   -Мой папа просил передать, что он ждет тебя осенью, когда выберем мед.
   -Вот, это другое дело! - воскликнул секретарь. - Передай, что непременно явлюсь. Он пиво, ещё варит?
   -К твоему приезду, я уверен, что сварит. А так, больше им не занимается.
   Иногда жалуется, что сил маловато.
   -И не удивительно, такие годы! Я думаю, что мы до них и не доживем.
   -На все воля Божья! - покорно отвечал Казимир. - Жаль, что ничем большим мы тебе отблагодарить не можем.
   -Да, брось ты, Казимир, о таких вещах со мной разговаривать! Мы же с тобой не те латыши, что воевали за Советскую власть в семнадцатом году. Те, совсем другие латыши. Они и сегодня продолжают служить ей верой, правдой, направо и налево, подыгрывая красной нечисти. В отличие от них, мы стараемся защитить идеологически себе подобных. Теперь, после моего нравоучения, разницу между латышами ты уразумел?
   -Латыши, латыши..., - только и протянул посетитель.
   -Что поделать, если мы, такая нация. Таковыми нас создала сама история. Что касается тебя, то частицу своего, ты уже добился. У тебя появились машины-помощники, а это для хозяйства не совсем мало! Впредь, конечно же, ты будешь осмотрительнее, потому что, человек учится не только в общеобразовательной школе, но и на ошибках. Помню, как сейчас, когда я закончил Кулдигскую гимназию, мой отец, царство ему небесное, как-то произнес, напутствуя в большую жизнь: - Если у тебя, сынок, появится желание поставить собственную подпись, то можешь это делать где угодно: на заборе, на столбе, на песке, но только не на бумаге. Эти советы, я не забыл до сих пор. Прежде чем подписать какую деловую бумагу, я несколько раз её прочту, чтобы увериться, а нет ли в ней какого подвоха, заковырки, к которой впоследствии смог бы кто-нибудь придраться. Ведь подпись секретаря, ответственный поступок.
   -Твой совет, я постараюсь передать не только детям, но и внукам, когда те появятся. Но, к слову хочу спросить, что станется с остальными пайщиками? Я Скриверса встречал и направил к тебе.
   -О, за них не беспокойся! Ты же знаешь, что Лисовский был в примаках, и по моему совету, все имущество, тут же успел снова переписать на жену.
   -А Скриверс? - не удержался Казимир.
   -Скриверс может чем-то поплатиться. Я ему подсказал, как надо действовать в данной ситуации, но, сколько я понимаю, у него были и другие советчики, поэтому так получилось, - как бы оправдывался секретарь.
   -Ему, при мне, Гайлиш написал и дал какую-то бумажку, для вручения Милде. Она аптекарю доводится родственницей.
   -Я так и подумал, - сказал секретарь. - Он забыл, что каждой должности, соответствует и работа. Не в свою телегу он залез, поэтому и испортил дело. Но, так мир устроен, что поделаешь! Каждый пытается считать себя умнее других. Вот, и досчитались.
   -Жаль человека, - вздохнул Казимир.
   -Конечно, жаль, но теперь помочь я ему не в силах, как бы того не желал.
   -Но, в том сборище были и другие члены?
   -Те люди, из бригады Берзиньша. Сегодня они здесь, завтра в другом месте. Вот так, и разъезжают по всей Латвии за чужой счет. У них с Центральным банком, по моему разумению, есть негласный договор.
   -Даже подумать о таком страшно!
   -Это для нас страшно, а для них, привычно. Обыкновенные гастролеры. Каждый живет, как может, как умеет. Старая истина.
   -Я сколько раз, думаю и говорю: куда правительство смотрит?
   -Позволь и мне тебе ответить старым ответом: все они, связаны одной веревочкой. Вот, и весь сказ.
   -Ладно, заболтался. Надо ехать домой, а то скоро появятся у вас первые посетители, и я буду мешать. Обрадую папу.
   -Я с самого начала заметил, что твой папа сильный не только духом, но и телом. Завидую его здоровью.
   -Да, крепкий мужик, ничего не скажешь. По его рассказам, так он никогда не болел, с врачами не знался, а в Турецкую кампанию, даже не был ранен, когда рядом с ним падали порубанные саблями сослуживцы. Лет десять тому назад, одним своим поступком, вообще удивил всю нашу семью. Может быть, видел, когда боронят, за зубья цепляется трава и чтобы от неё освободиться, на ходу поднимают борону и потом бросают. Он боронил босиком и однажды неуклюже, её обронил. Деревянный зуб пробил ему ступню рядом с большим пальцем, не задев кость. С этой раной он закончил работу, и только тогда стали промывать пробитое место. Не стонал, никому не жаловался, а на рану разрешил прикладывать размятую траву, которую собирали на границе пахоты и луга. И, представь себе, все зажило, только рубец остался.
   -И, что это за трава, поделись тайной?
   -К своему стыду, хоть я и крестьянин, но названия её, не припомню. Однако с виду, как она выглядит, представляю. Пока. Бывай!
   -До ксендза не заглянешь?
   -Нет, - твердо ответил Казимир, садясь в линейку.
   После всей этой нечистой передряги, не хотелось ему больше встречаться с Пустынским священнослужителем. Вольно, или невольно, пусть даже частично, но только благодаря его присутствию, люди верили, а поэтому и втянулись в игру с Земельным банком. Теперь Казимиру стало совершенно ясно, что не должен был ксендз влезать в мирские дела. По словам Дайны, это сам черт мог его надоумить связаться с пьяницами, а в остальном, она по-прежнему стояла за него стеной!
   Несмотря на заверения Лапарса, до глубокой осени Казимир не переставал тревожиться за будущее своего хозяйства. При каждом скрипе подводы, проезжавшей мимо угла его дома, при каждом лае собаки, он с трепещущим сердцем бросался к окну, а зачем, и сам не мог бы ответить.
   Как и обещал, секретарь волости заезжал к нему на мед, успокаивал, уговаривал не волноваться, а все не верилось, что, то скандальное дело, затихло насовсем. Даже в Индру он боялся показываться в выходной день, когда там собиралось много народу. Казимир остерегался того, что бы кто ненароком у него не поинтересовался: как, мол, там у тебя дела с заложенной землей? В начале зимы, Лапарс снова приезжал к нему помыться в бане, где говорил:
   -Теперь все мы убедились, что вся Берзиньша "семейка", в кавычках, горазда только на выпивку, а в банковских делах, как и юридических, темнота темнотой! Заявлялись ко мне целой делегацией, чтобы выяснить разночтение в подписях.
   -Ну, и! - опять встревожился Казимир.
   -Ничего. Так, переговорили между собой, как государственные люди. Они же понимают, какую дурь свершили, поэтому и не желают большой огласки. В таких ситуациях, лучше помалкивать.
   -И, что будет с ними дальше?
   -Это не те люди, которые станут унывать. Я больше чем уверен, что поедут в другой уголок Латгалии, либо Видземе, облапошивать простых крестьян. С квартиры, где у них было нечто конторы, съехали, даже не уплатив за последний месяц.
   -Я слышал, что её хозяин живет в Риге?
   -Да, это так. Просил меня подыскать новых квартирантов, чтобы не осталась пустой, беспризорной.
   И уже за ужином, Казимир посетовал секретарю:
   -Жаль, что не всю задуманную технику успели приобрести.
   -Вы и так многое успели, - подбодрил Лапарс. - Как с урожаем, в этом году? Кажется, маловато по весне было дождей.
   -Несколько хуже прошлогоднего, но прибавка хорошая.
   -Будем надеяться, что следующий год, станет снова богатым. Пью за ваш урожай.
   -Ты всегда умеешь вовремя утешить, подбодрить.
   -А как иначе! Человек надеждами только и жив. Он не может дождаться завтрашнего, послезавтрашнего, да и вообще, будущих дней, хотя и не знает, что они ему принесут, хорошее, или плохое.
   -Правильно говоришь, - согласился Янис. - Жить только сегодняшним днем, никуда не годится. Надо смотреть в будущее. А какое оно будет, у Бога уже давно решено. Это нам только кажется, что мы его создаем единолично. Но мы не должны забывать и прошлое. Мы никогда не забудем ту услугу, которую ты нам сделал.
   -То был мой долг гражданина. Я уверен, что был бы любой из вас на моем месте, поступил бы точно так же.
   Время не шло, а бежало! Неумолимо старел Янис, а его внук Айвар, упорно тянулся вверх. Теперь у Нейвалдов летом постоянно работало три наемника: работник, работница и пастух. Урожаи были хорошие, поэтому и расплачиваться с помощниками, было чем. Каждую осень, Казимир запрягал в телегу самую сильную кобылу и лично, по очереди, развозил домой наемников с заработанным хлебом, живностью, в общем, как было уговорено при найме. До следующего сезона. Когда же возвратился из армии Дзинтарс, развозная работа была доверена ему. Служба парня, мало изменила. Разве что стал стройнее, худее, собраннее.
   -Ребенок был, ребенком и остался, - разъясняла его мама любопытным соседкам.
   А все потому, что, как и до армии, в свободное время любил играть со своими сверстниками в "лапту" и, так называемое, "колесо". Разделялись на две противостоящие группы и бросали чугунное колесо от садовой тачки, которое кольями, надо было остановить, по возможности, в самом ближнем месте. В общем, игра сводилась к тому, что кто кого дальше загонит. Случалось и так, что по несколько раз ломались березовые колья, но до травм, никогда не доходило.
   Пока Дзинтарс служил, родители успели присмотреть ему и невесту, подобающую его родословной. Ведь новая семья, хотя бы на первых порах совместной жизни, не должна была испытывать тяготы нужды. ПридАное в пятнадцать гектаров плодородной земли у будущей невесты, пока, вполне устраивали разборчивых в выборе Нейвалдов, а потом, если в новой семье пойдут дела хорошо, можно будет помочь им и прикупить ещё больше.
   Дочь Анита работала в Граверской школе и, наряду с немецким языком, преподавала Закон Божий. Её дружок Антон, по слухам, околачивался где-то поблизости, и даже, будто, в соседней школе вел урок ручного труда. Когда у его отца спрашивали о сыне, он только мотал головой, повторяя: "не знаю, ничего не знаю"! Скорее всего, оно так и было, потому что в последнее время, Антона здесь видели очень редко, да и то, лишь тогда, когда у Авдюкевича проводилось какое-нибудь особо важное собрание активистов.
   Его старики, имевшие образование в четыре класса местной школы, никак не могли понять своего заумного сына, который, при появлении в доме, каждый раз твердил родителям о каком-то светлом будущем, которое их ожидает, если только они помогут свергнуть правительство Улманиса. Несмотря на малообразованность, отец соображал пустоту его затеи, поэтому, улыбаясь, спрашивал:
   -Ты этого Карлиса Улманиса сюда привезешь, что бы я мог его чем-нибудь тяжелым шарахнуть и, тем самым, как ты говоришь, от него избавиться, или мне самому, с вилами, ехать в Ригу?
   Сын не обижался. Он слишком ценил своих родителей, как и брата с сестрами, а свое редкое посещение дома, объяснял исключительной занятостью. Впрочем, в округе заметили, что как только Антон появлялся в Лупинях, так в Гану Сала замечали и Аниту, которая, как обычно, без напоминаний, хватала ведра, и торопилась за водой к березняку, где у них и состоялась, как бы прописная встреча. Антон уже несколько раз пытался уговорить свою подружку встречаться по темну, где-нибудь на хлебном току, или сарае, что бы на людях не была так заметна её прыть к доставке воды, с которой она потом, очень долго не возвращалась домой. Но, такое предложение было отвергнуто им же, самим сразу после того, когда Анита рассказала, как дедушка с палкой гнался за судебным исполнителем. Услышав такое, Антон ещё сильнее уверился, что поступил правильно, не принудив Аниту к встрече там, где его могли и побить. Тот случай, ей рассказали родители. А с недавних пор она узнала и то, что её дедушка был агрессивен не только к представителям власти, но и неумолимо щепетилен во всем, что касалось общественной несправедливости, как и домашнего порядка. Ей бы надо было остерегаться гнева старика, однако, считая себя вполне самостоятельной девушкой, Аните хотелось все делать по-своему усмотрению. При родителях, некоторые непривычные в доме вещи, как говорят, сходили с рук, но не при дедушке. Однажды, ей пришлось оправдываться перед возлюбленным за довольно заметную шишку, появившуюся на самом видном месте лба.
   -Как, это! За что? - попытался возмутиться Антон.
   А у Аниты была интересная привычка, приобретенная еще в Краславе. За столом, после каждого вложенного в рот куска мяса, или похлебки, ставить локоть на стол и в двух зажатых пальцах, качать в воздухе вилкой, либо ложкой. Дедушка предупредил её раз, другой, что так за столом делать не полагается, а когда она проигнорировала третий, то получила деревянной ложкой по лбу. Металлические ложки Янис не признавал, поэтому пользовался исключительно теми, что изготовлял собственноручно. Дисциплина за столом, была не только прихотью старика, но и нижайшее почтение ко всем дарам природы, а хлебу особенно. В этом доме, целовали каждый его кусочек, нечаянно упавший на пол, потому что знали ему цену.
   К концу 1939 года, стоячая затхлость хуторского уклада жизни, спокойной казалась только внешне. Пусть не так, как в городе, но и здесь шло беспрерывное нарастание политической активности. Деревенские активисты, с завидным упорством, достойным лучшего применения, гнули свою антигосударственную линию, направленную на взбудораживание сознания крестьянских масс. Одними безликими листовками теперь не ограничивались, сообразив, что многие крестьяне и читать-то не умеют, а дефицитную бумагу приспособились использовать на свертывание цигарок. Наиболее наглые активисты стали появляться даже на паперти у костела в тот момент, когда прихожане собирались домой. Послушав их разглагольствования, большинство женщин плевались, а, вот, некоторые мужчины наоборот, прислушивались. До их слуха доносилось что-то новенькое, даже удивительное! Оказывается, что можно жить и лучше, но для этого, надо сбросить иго Улманиса. В этом деле они, то есть крестьяне, тоже смогли бы помочь, если, конечно, захотят ускорить такой процесс. Не надо только бездействовать! Надо использовать любую возможность, что бы приблизить тот роковой для страны, день.
   Подходить к костелу, Антон боялся. Во-первых, ему претило это величественное здание со всеми его службами, призывавшими к Богу, в которого он не верил ни на грамм, а во-вторых, боялся встретить кого-нибудь из Нейвалдов. Вообще-то, он всегда старался держаться особняком. Особенно после окончания гимназии, воображая себя более умным, развитым, по сравнению со всеми остальными, пусть даже и своими однопартийцами, как и однокашниками. В последнее время, когда бывал дома, то на сходки старался приходить только в тех случаях, когда на них присутствовал кто-нибудь из города. Самоуверенность, в сочетании с заносчивостью, все больше и глубже овладевали бывшим гимназистом. Те, кто его знал поближе, стали удивляться перемене, произошедшей в этом, некогда обыкновенном, деревенском парне.
   -Имел бы хоть высшее образование, - говорили они, - так мог бы и повыкомариваться перед нами. А то, едва успел окончить среднюю школу, как уже начал строить из себя министра!
   Подобные разговоры доходили и до слуха Казимира с Дайной. И тогда они, вновь и вновь начинали сетовать на несправедливую судьбу, так жестоко обошедшуюся не только с ними, но и их беспутной дочерью.
   -Как нам с ней не повезло, - обычно, начинала Дайна.
   -Дрянь она есть, но может быть и не такая страшная, как мы думаем, - отвечал Казимир. - Ну, посмотри, выучилась на преподавателя, устроилась на работу. Мы же ей в этом, не помогали. Значит, умеет чего-то достигать.
   -Выучилась - это хорошо, но не для нас же, с тобой, а для своего будущего - парировала жена.
   -Выучиться-то выучилась, но и работу нашла. Это тоже хорошо. Только плохо то, что при всех своих достижениях, самостоятельно жить, ещё не научилась.
   -Что ты имеешь в виду?
   -Да то, что заработанные деньги куда-то тратит, а продукты по-прежнему тянет из дому. Я, например, думаю так: если ты не можешь жить без помощи из дома, то и старайся придерживаться родительского мнения. Ан, нет! Буду делать что хочу, а вы меня с кормежкой, не забывайте. По её понятию, это как бы сказать, наш долг до гробовой доски!
   -Каждому свое, от Бога, - вздыхала Дайна, поднимая глаза к образу, что висел в темном углу.
   -Свое, свое..., - ворчал Казимир. - У меня есть подозрение, что своим заработком она делится с этим проходимцем, Антоном. Но, меня до сих пор удивляет, откуда у него могли появиться хромовые сапоги, если не имеет твердого заработка. Её зарплата, как раз и напрашивается на эту покупку.
   -Такое тоже может быть, - соглашалась жена. - Его старик в лаптях ходит, а сын хромовыми сапогами форсит. Кощунство какое-то, да и только!
   -Значит, как нам, так и его старикам, не очень повезло с детьми.
   -Меня-то, его старики волнуют меньше всего. А, вот, наша дочурка, преподавая в школе Закон Божий, сама с безбожником путается. Что-то не укладывается в голове такое совмещение понятий о нравственности.
   -И не уложится, - подтвердил Казимир, - как не может уложиться в рамки разумного параллель, в почитании христианами нашего Бога, с почитанием коммунистами выпотрошенной, высушенной мумии какого-то Ленина. В общем, продолжая твою тему, на месте ксендза, я не разрешил бы таким людям, как Анита, соприкасаться с вековой святыней, а этаких извращенцев, отлучать от костела.
   -Побойся Бога, что ты говоришь! - испуганно, взглянула на него жена. - Ксендз лучше нас знает, кого надо отлучать, а кого привлекать к вере.
   -А Пустынский..., - начал, было, муж, но тут же, был остановлен.
   -Не надо о том вспоминать. Если он и ошибся, то за это ответит на том свете по всем правилам. Что касается нашей дочки, то я по-прежнему надеюсь, что девка одумается, опомнится, поймет, что связалась не с тем, с кем надо.
   -Смотри, чтобы так не случилось! - саркастически, заметил Казимир. - В общем, босяк босяком и останется. Как бы я был рад, если бы те сапоги у него кто-нибудь стырил. Может быть в лаптях, дочка его не приняла бы.
   -Другие купит.
   -Нет, в таком случае не надо, пусть лучше не теряет, а то нашей глупой дочке, дополнительные расходы, - засмеялся Казимир. - И куда только, правительство смотрит! Вокруг одни враги, а там, в кабинетах сидят, да жир на животах наращивают. Эту тему, когда встречаемся, мы всегда обговариваем с Лапарсом. Мнения у нас одинаковые, но, ни он, ни я, ни мы вместе, к сожалению, ничего не можем изменить, исправить. Так-то!
   -Ты добавь, что не только жир нагуливают, но и наживаются. Когда же государственным людям следить за политикой, если свой карман ближе, а он ещё не совсем полный.
   -Чует мое сердце, что такая вседозволенность добром не кончится. Не говоря уже о больших городах, даже в нашей волости, происходит настоящая неразбериха. Если совсем недавно, у Авдюкевича коммунисты собирались нелегально, то в настоящий момент, кажется, что свою пропагандистскую деятельность они специально выставляют на люди. Слишком вольготно стало себя чувствовать различное отребье, а ограничивать, или, тем более запрещать её, правительство не собирается.
   -Может быть, и там сидят их единомышленники, - предположила Дайна.
   -Лапарс намекал, что такое вполне может быть. Вот и дождались новой власти! А сколько на неё возлагали надежд! - повысил голос Казимир для того, чтобы самому быть более уверенным в том, что сказал.
   -Я хоть и женщина, но не меньше вашего чувствую, что деревня забродила основательно, и надолго. Значит, быть великой беде!
   Да, деревня забродила. А забродила от пропагандистских речей, на которые не скупились распоясавшиеся активисты. Зарубежные подачки, они отрабатывали сполна и довольно успешно. Случилось так, что некоторая часть населения, до сих пор считавшаяся нейтральной к политике, вдруг, стала поддерживать передовые идеалы, что наслышалась от неугомонных ораторов. И как не поддержать, если пропагандистские леваки стали вплетать в словесный лексикон такие меткие слова, которые, по их мнению, должны разить наповал всех тех, кто наживался на чужом труде. Зато, как превозносили униженных, неимущих. И, в случае свержения Улмановской власти, обещали им самую, что ни на есть, счастливую жизнь, свободную от надоевших угнетателей, поработителей, помещиков, кулаков.
   В Пиедруе Рутковский, не имевший даже одного класса начального образования, пер такое привлекательно просоветское галиматье, что некоторые, невольно, тянулись его послушать. В заключение своего выступления, его любимым коньком было броское четверостишие, собранное из русско-белорусских произношений. Звучало оно так:
   У колхозе добре жить
   Один робить, семь лежить,
   А как солнце подпячеть
   И тот самый утячеть.
   Это стихотворение, теперь знали даже дети и, придя домой, четко декламировали его родителям, прослушав которое, некоторые хватались за головы, а другие за ремень. Но были и такие семьи, которым оно пришлось по душе. И, если трезво разобраться, кому не хотелось бы, пожить в таком чистом раю, где работать не надо, а зарплату получат, наравне со всеми! Где можно и полежать, а покушать принесут на место, не говоря уже, о благодатном солнцепеке. А пока что здесь, на своих четырех, пяти гектарах, как говорят, если не потопаешь, то и не полопаешь! Опять же, какой-то трудодень придумали. Здесь, в Латвии, в жизни до такого не додумаются! А там, в России, все самое новенькое, самое передовое.
   Примерно в таком ключе, стала рассуждать деревенская беднота, которой, при нынешнем строе, терять все равно было нечего. Совсем другой настрой, был в крепких хозяйствах.
   Создающееся положение, не могло не волновать семью Нейвалдов. Когда обо всех перипетиях политики, было переговорено дома, Казимир, по обыкновению, направился к Лапарсу.
   -Видел бы ты, что сейчас творится в Риге, у тебя волосы встали бы дыбом! - отвечал секретарь после того, как выслушал жалобы гостя. - А здесь, в Латгалии.... Да здесь, как говорится, и Бог велел такому быть. Мы же с тобой, не раз говорили, что она, эта Латгалия, заселена, в основном, выходцами с востока. А каждая нация, как известно, тянется к своей прародительнице.
   -Так ты говоришь, что в Риге ещё чище нашего?
   -Более того! Там всю армию коммунистов, пропагандистов, активистов, знают наизусть, а терпят. Взять хотя бы, Первое Мая. Это один из самых любимых Советских праздников. Там все те, которые кормятся восточными хлебами, хватают красные флаги и вперед, по улицам. Я уже и не помню, говорил тебе, или нет, но если повторюсь, то не обижайся. В прошлом году на Первое Мая, в Риге всех зачинщиков, как и главных активистов, полиция пособирала и посадила в каталажку. Праздник прошел, и их выпустили.
   -Зачем? - не понял Казимир. - Надо было и держать их там, до Второго пришествия. И нам спокойнее было бы.
   -Не забудь, что у нас демократическое государство.
   -Что это такое?
   -Если в несколько слов, то это значит, что все дозволено, кроме убийства в корыстных интересах.
   -Ты не шутишь?
   -Нисколько!
   -В таком случае, наша демократия, поверь мне, добром не кончится.
   -И я о том же говорю, - подтвердил секретарь.
   -А я-то думал, что это наши Авдюкевичи, Лебедки, Шарки, Рутковские да Макни, так вольготно распоясались! Представь себе, в последнее время, даже жена Лобздиньша перестала посещать костел.
   -Неужели она раньше в него заходила? - удивился Лапарс.
   -Молилась - не молилась, но видели её там часто.
   -Ты не думаешь, что это её благоверный не стал туда пускать?
   -Кто их поймет, этих заразов! В душу человека не заглянешь, что бы проверить, каким духом он дышит, - отвечал Казимир.
   -В таком случае, если и Лобздиньш решил, что его время настает, значит, оно настает, причем ужасно неотвратимо! - уверенно заявил секретарь. - Но, сколько я помню, у него была и дочь. Как её звали?
   -Ливия. Она вся в отца. Когда в старые времена отец с матерью в костел заглядывали, то и она с ним вместе приходила. Обрати внимание - приходила. Чаще всего, её видели за костельной оградой, на спуске к реке. После мессы, туда вся молодежь направлялась.
   -Забавно!
   -Куда, уж, забавнее! Эта семейка и в добрые-то времена, не отличалась религиозным рвением, хотя и старалась придерживаться местных обычаев. Сам Лобздиньш, помнится, как высыпят все из костела на паперть, так он бедненький, аж рот раскрывши, ходил между прихожанами, прислушиваясь, кто, о чем говорит.
   -Значит, задатки предателя уже были.
   -И не малые. Теперь, мы видим.
   -А, между прочим, ты заметил, как наша кирха из красного кирпича, поднимается ввысь?
   -Ещё бы, не заметить! Когда я проезжаю мимо, всегда любуюсь её стройными формами. Кажется, что так и стремится к самому небу, поближе к Богу. Кирпич, тоже хороший. У нас же не делают такого красного кирпича. Где вы его достаете?
   -Из Даугавпилса завозим. Там и завод хороший, и глина качественная.
   -Когда планируете открыть?
   -К следующему Рождеству, обязательно.
   -Здесь же, лютеранского священника нет...
   -Уже решено. Я одного старичка из Кулдиги уговорил, потому что молодые в эту глушь, не захотят перебираться.
   -Деятельный ты человек. Тебе раньше надо было здесь появиться.
   -Всему свое время. Латвию надо укреплять не только материально, но и духовно. Только при такой взаимности, я вижу будущее нашей страны. Как погляжу, ваш костел из белого кирпича, тоже не отстает от нашего, красного. Уже за крышу взялись.
   -Это не наша Парафия. Мы-то, под Пиедруей. Тут, видимо, им придется поделиться с Пустыней. Но, все равно приятно то, что и здесь будет, где людям душу отвести. До сих пор, не каждый местный житель мог себе позволить тащиться такую даль в Пустыню, либо в Скайсту. Не знаю только, какой и откуда будет ксендз.
   -Тогда спроси у меня, - засмеялся Лапарс.
   -И тут ты всё знаешь!
   -А, что остается делать, если у меня такая должность.
   -Ну, и кто же?
   -Некий Владислав Литауниекс. Я его уже несколько раз встречал на стройке. Более того, даже успел близко познакомиться. Одним словом - толковый человек!
   Возвратясь из армии, Дзинтарс почти безвыездно жил дома, свободное время, проводя, то с товарищами, то игрой на банджо. Лишь однажды, побывал в Риге, что бы навестить товарища, с которым подружился в армии. Как и Дзинтарс, Мишкинь служил в артиллерии, но, демобилизовавшись, домой не поехал, а остался работать в Риге. В летнее время, Дзинтарс был загружен работой с раннего утра до позднего вечера. Когда же напряженка спала, в Индре, регулярно покупая журнал "Атпута", доставал и специальную литературу по гальваническим элементам, а потом подолгу проводил опыты на усвоенную тему. По воскресеньям, вместе с родителями, ходил в костел, а вечером на велосипеде, ездил на танцы, устраиваемые молодежью в различных деревнях, по очереди.
   -Что это, от Лобздиньшей никто не появляется в костеле? - как-то за ужином, спросил он у родителей. - Ливия, и та перестала его посещать. Зато, пару раз я её видел на откосе, за костельной оградой.
   -Как это такое, ты вдруг, заметил? - насторожился отец, внимательно посмотрев на сына. - Ты должен был давно догадаться, что для коммунистов дорога в ту сторону, совсем не модная. Что касается Лобздиньшей, то о них, мне и говорить не хочется. Они-то и в доброе время чурались не то, что его стен, но даже и самой каменной ограды. Но, если иногда заглядывали, то больше для виду, а ещё для того, чтобы разнюхать обстановку. Что это, они тебя так заинтриговали?
   -Да ничего, я просто так ..., - покраснев, смутился парень.
   -Недовярки они, вот кто! - строго сказала мама. - Не люблю о таких нехристях и думать, не то, что говорить.
   -Видишь ли, сынок, - продолжал отец, - на свете есть такие люди, а к ним принадлежат и латыши, которые до поры до времени, скрывают свою духовную принадлежность не только от общественности, но и от самих себя, что бы без времени, ее, случайно, не выдать. Тому есть несколько причин. О других говорить не буду, но самая главная из них - трусость. Некоторым, как Антон Лупиньш, она заложена уже с детства, а другие её приобретают в процессе жизнедеятельности. Давным-давно замечено, что самая мелкая душонка бывает только у трусливых человекоподобных и распоряжаются они ею, в зависимости от того, с какой стороны подует общественный ветер. И стоит мелькнуть, пусть даже в самом невообразимом отдалении, хоть слабенькой искорке, но схожей с той, что тлеет в его мелкой, поганой душе, как эта личность с оперативной готовностью просыпается, настораживается и ждет: что же, будет дальше? Приблизится, или уйдет в небытие тот огонек, встреча с которым, с таким аппетитным вожделением ожидается? Такова реальность в нашем человеческом мышлении, от которой нельзя избавиться, как и никуда не деться. Ты можешь удивиться, что это я так широко разглагольствую на эту тему! Очень просто. Был, ведь, здесь задан вопрос о Лобздиньше, который соответствует всем этим категориям. Человек он малодушный, двоедушный, двое личный, поэтому знаться с такими выродками, очень опасно и неприятно. Если с ним я, когда и встречаюсь, то только по необходимости, по безвыходности положения, ситуации. Как ни говори, а почти соседи и обострять сложившиеся годами отношения, нет никакого резона. К тому же, до сих пор, он ещё не успел мне сделать ничего плохого. В тоже время, сердце мое, почему-то в непонятной тревоге, будто с его стороны, меня ожидает нечто неприятное. Сохраняется какое-то не очень приятное предчувствие, хотя ни в какие забабоны я не верю. Такие люди, как Лобздиньш, при первой же возможности продадут любого, со всеми потрохами. Не удивляйся моим словам. Я, слава Богу, пожил на свете, изучил человеческий нрав, поэтому так и выражаюсь.
   -В Латвии, что ни коммунист, то предатель! - заметил Янис, подошедший послушать, о чем здесь рассуждают. - Эта зараза, себя ещё покажет, поверьте мне! - и снова полез на теплую печку.
   Поиграть в карты, как и покурить дармового табачку, в этот вечер к Нейвалдам заглянул Краваль.
   -Какие-то смутные времена наступают, - как бы, между прочим, заметил он, тасуя колоду карт. - Дремала, дремала наша деревня, никому не была нужна, а теперь агитаторы её облюбовали. Так сказать, изнутри ворошить стали.
   -Мы сегодня, об этом тоже много говорили, - поддакнул Казимир, распределяя в руке карты по старшинству, что бы легче отыскать нужную. И этот Краваль, бес его знает, что у него на уме! Но, поддерживать разговор надо. - То Авдюкевич, то Лупиньш Антон, то Лобздиньш. Интересно, где они раньше были со своим красноречием? Теперь, против нашего правительства, каждый из них старается так мерзко сказануть, что просто диву даешься их неприятию!
   -Поругать правительство, иногда полезно, поверь мне, - отвечал Краваль. - Но эти, идут дальше. Они ратуют за восстановление в Латвии Советской власти, причем точно такой же, как в России. При той власти, я успел пожить, похлебать постных щей, поэтому больше туда не стремлюсь, хотя, ничего плохого она мне не сделала.
   -Чёрт их знает, этих деревенских мужланов, чем они думают! Ну, был бы здесь город, скажем, как Даугавпилс, или Краслава, я уже не говорю о Риге. А то посмотри, самое, что ни на есть затхлое место, напоминающее воду в оставшейся от дождя луже, которая не может вовремя испариться, потому что нет подходящих погодных условий, как и не может впитаться в грунт, потому что он из плотной глины.
   -Если так, то может быть, они начинают беситься от этого запаха, что скопился в той луже, о которой ты говоришь и который пропитал все Латгальские деревни! Не забудь, что у большинства крестьян нет, ни подходящего образования, ни политических навыков, ни опыта лидеров, поэтому, во многом, подчиняются некому животному инстинкту, заложенному с детства. Если сказать коротко, то это обыкновенные бараны, способные своими короткими рогами только бить, ломать, разрушать новые ворота, а что там будет дальше, их волнует меньше всего. Пока что, они живут только сегодняшним днем с надеждой, как сами говорят, на светлое будущее.
   -Я хочу добавить, что эта скотина не только бьет рогами в полуоткрытые ворота, но ещё пытается и ввинтиться в чуждую для них страну политиканства. Из некогда обыкновенных мужиков, одни из них превращаются в твердолобых баранов, а другие в цепких, липких слизняков, которые так стремятся всосаться в окружающее общество, что и оттрястись-то от их поганых присосков не очень просто!
   -Теперь ты видишь, что на такое оборотство способна не только городская знать, но и обыкновенная деревенщина, - улыбнулся Краваль.
   -Видим, видим, - охотно согласился Казимир.
   -На что способны пролетарии, знают здесь не все, а мне в Питере, пришлось с ними не одну ложку соли делить. Это, действительно, самый оголтелый, самый непредсказуемый слой общества, вылупившийся, как в той басне, из петушиного яйца. Ради достижения своей призрачной цели, они готовы поднять руку даже на собственных родителей, что уже не один раз и зафиксировано. Можно сказать, на моих глазах, взрослый сын застрелил своего кровного отца только за то, что тот не поддержал революцию! Мне ещё за доктором пришлось бежать. Так-то, сосед. У тебя что, это последний табачок?
   -Кури, не бойся. Завтра снова нарублю. Полный чердак листьями завешен для просушки. Но ты говоришь такие ужасные вещи, что страшно не только смотреть, но и слушать. Неужели, правда, что сам ты не был в их партийных рядах? - напрямую спросил, не выдержавший Казимир, прослушав ужасную историю, и до сознания которого, в реальном виде, не могли дойти столь ужасающие события.
   -Мог вступить, приглашали, но, не знаю почему, не тянуло. На том заводе, где я работал, было даже модным иметь в кармане партбилет на который, к пищевому пайку, была положена определенная надбавка.
   -А на твой взгляд, как наши коммунисты, здорово похожи на тех, Питерских убийц?
   -Как свинья на помидор. Но, хочу добавить, что все они, одним миром мазаны.
   -А правду ли говорят, что Ленин доверял себя охранять исключительно латышам? - поинтересовался Казимир.
   -Лучше латышей, никто не мог справиться с белогвардейцами, а в тюрьмах, так они, вообще, были незаменимы.
   -Как, так?
   -Так безжалостно наказывать заключенных, как латыши, не могли даже отпетые рецидивисты, которых тоже было немало в охране.
   -В таком случае, я больше не буду ничему удивляться.
   -А я, что говорю!
   -Мы с тобой, бок обок живем не первый год, а так откровенно побеседовать, как сегодня, все никак не подходило. То время, то обстановка не позволяла - признался Казимир. - Мне даже неудобно было спросить тебя, из каких мест, сам ты родом? Все Питер, да Питер, из чего можно подумать, что ты в нем и родился. Я правильно говорю?
   -Все правильно, сосед. Но не буду врать, когда скажу, что не помню, ни отца, ни мать, а воспитывался и рос в различных детдомах Питерской губернии.
   -Как жизнь мотает людей по белу свету!
   -Да, и пришлось попасть даже к вам, о чем нисколько не жалею. У жены здесь родственники, вот, мы и подались в эту сторону.
   -Тебе бы свой собственный, небольшой хуторок заиметь. Сколько же ты будешь на аренде сидеть! И сыновей с дочерьми надо в латышскую школу отправлять. Без латышского языка, у них не будет будущего. Поверь мне.
   -От аренды я никуда не денусь, потому что, на собственный клок земли гармошкой никогда не заработаю. А насчет латышской школы, мы с женой уже говорили не раз и пришли к выводу, что нет никакой разницы моей корове, на каком языке мои дети, к ней станут обращаться.
   -С дочерьми, конечно, как есть, так и есть. Но сыновья! Сколько твоему, старшему?
   -Он только на один год моложе твоего Дзинтарса. В Лупинях закончил четыре класса, вот и все образование. Если учить дальше, то в Индру надо отправлять, а это, и продукты, и деньги, и одежда. Не будет же ходить он там в залатанной одежде, как, например, здесь, где никому до этого нет дела. Школьники, его сразу засмеют. Вот, подтянется младший, тогда посмотрим. Я понимаю, что учить надо. Что это за человек, если собственноручно не может написать письмо! Здесь и так полно безграмотных, которые вместо подписи, на бумаге ставят три крестика.
   -Да и те самые очень кривые получаются, - добавил Казимир, улыбнувшись. - Но, чему тут удивляться, когда все старшее поколение этаким недоваренным вышло из-под власти России. Ну, и на кого будем обижаться, как не на туже Россию, или, как теперь называют, Союз. Единственная разница у них только в том, что вместо царя, появился некий не умирающий Ленин.
   -Да, ты прав. В царское время, только городские жители, у которых школы были под боком, мало-мальски разбирались в грамоте, а деревенщина, чуть ли не вся поголовно была безграмотна, как и здесь, в её бывшем придатке.
   -Мне повезло, - отвечал Казимир. - Помню, как мой отец, бывало, внушал моим братьям с сестрами, что надо учиться, вылезать в люди. Но случилось так, что хорошее образование, по тем временам, конечно, получил я, единственный. Остальные же, по разным причинам, так и остановились на четырехлетке. А возьми ты, нашего Лобздиньша! У него крестик, как я уже и говорил, на самом деле, кривым получается. Я видел.
   -Зато имеет дочь, для наших мест, прямо скажу, красавицу! - прищелкнул языком, Краваль.
   -Вот, мы и боимся этого самого! - почти шепотом, произнес Казимир, чтобы, ненароком, кто не подслушал, хотя Дзинтарса в этот момент, в комнате не было.
   -Я тебя понимаю. Самые сумасшедшие годы наступили. Сам был такой, знаешь!
   -Этакие кощунственные для нашей семьи мысли, ты выражай потише. Несколько дней назад, мы с Дайной совсем занервничали, когда Дзинтарс внезапно поинтересовался: почему, мол, эту девчушку не видать в костеле! Теперь, ты меня понимаешь? Дело в том, что он собирается продолжить службу. В общем, хочет связать себя с армией, и мы не перечим. Кому то же, надо и родину защищать!
   -Ты своим сыном можешь гордиться, поскольку парень при деле. А мой увалень сидит дома и никуда не собирается.
   -Жени быстрее, хотя бы на той же Ливии. И тебе будет хорошо, и нам спокойнее.
   -Если бы все так было просто, как ты говоришь! Не забудь, что у Лобздиньша есть своя земля, а кому охота брать такого безприданника, как мой. Ты, я уверен, тоже сперва подумал бы, а только потом решался.
   -Что есть, то есть, - только и мог ответить Казимир. - На все воля Божья.
   -Я, иногда, вам даже завидую, что вы так искренне, можете верить в Бога, а все, что совершается вокруг вас, приписываете его заслугам. Сам я, будто бы и православный, но в религию вжиться никак не могу, хотя в душе, никогда не отрицал её заслуг, от которых в восторге были другие.
   -Ты рос в такой среде, где некому было донести её суть. Я, ради интереса, пару раз заглядывал в Пиедруйскую православную церковь и поражался, как мало народа её посещает.
   -Ну, ты же знаешь, что здесь, почти поголовно, все католики, а если говорить про православных, то, как бывало в России, так и здесь, церкви посещают больше для виду, чем от горячей любви к Богу. Обрати внимание, что мои слова больше относятся к мужской части населения, а у женщин, как известно, своя логика, с которой я не до конца знаком, а поэтому и не собираюсь комментировать.
   -Я, вот, католик, но с моей точки зрения, не следовало бы верующим в одного и того же единственного Бога, делиться по конфессиям. Ведь от этакого размежевания, одни недоразумения возникают.
   -Где я не разбираюсь, там и спорить не стану, - сказал Краваль. - Но, когда умру, своих домашних предупредил, что бы хоронили обязательно с попом, либо ксендзом. В общем, кто на тот момент попадет под руку.
   -Молодец! - похвалил Казимир. - За эту идею, они по тебе, когда придет время, обязательно позвонят в свои медные колокола.
   -Могут звонить. Мне нравится перезвон православных, когда они отчетливо как бы выговаривают: трем блин, двум кокорка, трем блин, двум кокорка. Когда будешь в Пиедруе, и в православной церкви начнут звонить, ты только прислушайся, не пожалеешь. Да в хорошую погоду, когда небольшой ветерок тянет с той стороны, тоже можно хорошо различить и здесь.
   Дзинтарс успевал везде, и родители не могли нарадоваться его прилежности, энергии. Решив, со следующей весны продолжить службу, все силы теперь, отдавал не только помощи по хозяйству, но и обновлению не очень урожайного куска земли, что располагался между домом и ручьем, что с восточной стороны. С согласия домашних, он закупил сорок яблонь различных сортов, которыми и засадил этот участок.
   -Будущий год кончается на цифре сорок, поэтому, а может быть и не поэтому, но пусть начинают новую жизнь все сорок яблонек, - говорил он своим товарищам, помогавшим их высаживать. - На первые яблоки приглашаю не только всех вас, но и ваших будущих детей, которые, я надеюсь, к тому времени появятся.
   С наступлением заморозков, чтобы не обгрызли зайцы, каждый прутик тщательно обложили длинной, ржаной соломой, обмотали льняным шнуром и дотошный в делах Янис, каждое утро после завтрака брал свою увесистую палку, без которой, в последнее время не мог обходиться, и выходил на проверку нового сада. Он очень гордился тем, что ни у кого поблизости такого нет, а его внук, постарался.
   А, между тем, внук, с появлением первого снега, по вечерам, стал куда-то пропадать, возвращаясь, домой все позже и позже. Отец с матерью понимали, что дело молодое, коротать скучные, длинные вечера только дома, нудно и нестерпимо, поэтому, на первых порах, не стали выпытывать, где он проводит свободное время. Но, к Новому году, до них стали доходить слухи как раз те, которых они больше всего боялись.
   -Не нравится нам, сынок, что по вечерам, ты стал где-то подолгу засиживаться, - сказал, как-то ему отец за ужином, после которого, обычно, Дзинтарс и исчезал. - Время какое-то неспокойное наступает, и когда тебя нет дома, мы начинаем волноваться.
   -Мы с парнями, в карты у Стальчонка играем, - отвечал Дзинтарс.
   -На деньги! - ужаснулась мама.
   -Да, нет. Мы в подкидного дурака. Какие же, там деньги!
   -Если только так, то это не плохо, - принял к сведению отец, и продолжил. - Мы понимаем, что в твои годы дома усидеть трудно, да и не обязательно, когда вся работа сделана. Но, с тех пор, как всякие коммунисты, активисты, пропагандисты, в нашем краю стали мутить воду, мы с мамой, стали за тебя волноваться.
   -А, что за компания у вас там, собирается? - в свою очередь, поинтересовалась мама. - Теперь-то мы уже знаем, что коммунистические агитаторы используют различные лазейки, что бы привлечь больше людей на свою сторону. Вы же для них, как и ваше молодежное сборище, самая подходящая среда, для оболванивания неокрепших мозгов.
   -Для верности, назови нам, кто там собирается? - спросил отец.
   -Брасиньш, Бучис, Лобздиньш, - начал перечислять Дзинтарс.
   -Я так и знал! - воскликнул отец. - Этот тип, такую возможность не упустит. Он же вам, не ровня! Скажи, зачем ему в такой компании околачиваться? Он же, чуть ли не мой ровесник, а лезет к молодым.
   -Но, папа...
   -Замолчи! Теперь мне ясно, что то, чего мы меньше всего желали, снова подкрадывается к нашему порогу. Эта неотвратимая беда, вас молодых простофиль, дураков, просто опутывает, засасывает. Сперва, на ту ядовитую приманку клюнула твоя сестрица Анита, а теперь и ты сам, собственной персоной. Чудно, не правда ли!
   -Этот Лобздиньш, он, что, с вами в карты играет, или наблюдает со стороны? - поинтересовалась мама.
   -Иногда играет, когда у нас нет пары, иногда болтает, - чистосердечно признался сын.
   -Я так и догадывалась! - упавшим голосом, произнесла пораженная приманкой Лобздиньша, мама.
   -Для таких действий, Лобздиньш в одиночку слишком туп и собственными мозгами никогда не додумается. Это значит, что его учат, направляют, что бы, таким образом, вас оболтусов втянуть в политику.
   -Нет, папа, - твердым голосом, произнес Дзинтарс, посмотрев прямо в глаза отцу. - Коммунистические идеи я, как не принимал в гимназии, так не приемлю и сейчас. Они мне отвратительны не только наружным звучанием, но, я их не приемлю и самим нутром. В этом, вы можете быть уверены. Я не вру, и могу поклясться перед образом.
   -Хорошо, не надо. Я тебе верю, - сдался отец. - Но, в таком случае скажи, как нам понимать твое присутствие в недружелюбном для нашей семьи, обществе?
   -Там собираются не только парни, но и девушки, - покраснев до ушей, признался Дзинтарс.
   Родители поняли сразу, что Лобздиньш, не обладавший достаточными навыками ведению агитации, решил прибегнуть к помощи своей привлекательной дочери. С некоторых пор, Нейвалды уже знали, что у коммунистов для достижения намеченной цели, все средства хороши! Для вида, сделав небольшую паузу, мама переглянулась с мужем и, встретив одобрительный взгляд, продолжила:
   -И это, может быть, не самая большая беда, - сказала она. - Не забудь только то, что, переходя по мостку через речушку, с мокрой доски очень легко поскользнуться и упасть в воду, а обратно выбраться, намного труднее.
   -Впрочем, мы с твоей мамой будем надеяться, что ты нам сказал истинную правду, потому что врать - большой грех!
   -И сам Бог вранья, из каких бы уст оно не исходило, никому, никогда не простит, - пригрозила мама.
   -Но, по моему разумению, ты нам ещё не все рассказал о тех причинах, которые тебя побуждают стремиться в то подозрительное логово? - хитро, спросил отец.
   -Какие там, ещё могут быть причины кроме как, желания развлечься, - уклончиво, отвечал сын. - Темнеет рано, светает поздно. Сейчас же, самые длинные ночи.
   -Конечно, конечно, - скрепя сердце, согласились родители в надежде, что придет время, и сын сам расскажет всю правду о проведенных вечерах.
   После такого серьезного разговора, Дзинтарс несколько присмирел, реже стал отлучаться из дому, а если где и проводил вечера, то старался возвратиться раньше, когда родители ещё не ушли на покой.
   Все чаще оставаясь дома и, что бы чем-то заполнить нудные вечера, он решил впредь, для радиоприемника не использовать сухие батареи, а соорудить настоящий, кислотный аккумулятор. Благо, для этого хватало не только соответствующей литературы, но и, после проведенных многочисленных опытов по этой части, навыков. Для этой цели, были собраны все валявшиеся пустые бутылки не только в своей деревне, но и в соседних хуторах. Когда необходимое количество было собрано, в просторном крыльце, называвшемся ганком, большие стекла окон которого были армированы толстой проволокой, началась их обрезка. Бутылка, почти посредине, обвязывалась шерстяной ниткой, смачивалась керосином и поджигалась. Нижние части бутылок, лишившиеся своих горлышек, согласно инструкции, расставлялись в мелком ящике, и в них помещались изолированные сепараторами свинцовые пластины с проводами, которые соответствующим образом вместе спаивались, после чего, заливалась кислота.
   Поскольку сама работа была связана с открытым огнем, то дедушка очень боялся опытов своего ретивого потомка, что, несмотря на холод, заставляло его постоянно находиться рядом, с двумя ведрами воды. На всякий случай. Зарядили аккумулятор в Дворчанах у Добровольского, имевшего собственный ветряк. Когда же батареи убрали, и радио заработало от нового источника питания, дедушка никак не мог поверить в такую способность своего внука, который, к тому же, в этом году заставил его ещё раз поволноваться. Чтобы радио работало чище и отчетливее воспринимало более дальний сигнал, Дзинтарс удлинил антенну, что потребовало её заземления. А для этого, у самой стенки пришлось вырыть очень глубокую яму. Эта яма и явилась очередным волнением для Яниса, который начал опасаться, как бы ни обрушился старый фундамент! К тому же, неподалеку постоянно топтался его второй любопытный внучок Айвар, который ненароком, мог туда упасть.
   Рано начавшаяся зима, не только не отпускала, а, наоборот, с каждым днем, все свирепела. К Новому году выпало столько снега, сколько в прежние годы, наметало в феврале. Если вначале, Дзинтарс раскапывал тропинку, что вела к току, то потом решил лучше натаптывать, потому что не успевал чистить. Для хозяйства она была очень важна в том смысле, что по ней ходили не только за водой, но и кормом для скота, веять, сортировать зерно, трепать лен. Радовались, что до большого снега, в Старине успели набрать много кленовых листьев, используемых для выпечки хлеба. Теперь, в длинные, темные вечера, под пение подобающему времени, священных песен, нанизывали их на льняные шнуры, которые затем, подвешивали на освободившемся от табачных листьев, чердаке.
   Сразу после Нового года снежить перестало, но зато усилились морозы. Деревню, укутанную толстой шубой пушистого снега, с беспрерывно вьющимися над белыми крышами дымками, почти вертикально поднимавшимися высоко, высоко в небо, надо было видеть собственными глазами, потому что такое патриархально природное зрелище, точно описать не всегда удается. На этот раз, даже сами жители, с детства, привыкшие к своей местности и то, с восходом красноватого солнца выйдя на улицу, как зачарованные, удивленно разглядывали, будто разрисованный воздушной ватой с позолотой, деревенский пейзаж. При полнейшем безветрии, скрип снега, как и звук человеческого голоса, слышались во всех концах Гану Сала, затихая лишь в окружающей её Старине.
   Столь необычный для этих мест мороз, стал наказывать в первую очередь тех, кто вовремя поленился запастись дровами. Гаужанс с Гризансом, грозившиеся уехать в Ригу, да так и оставшиеся, как говорится, при своих интересах, ожесточенные холода ощутили в первую очередь. Теперь, по глубокому снегу, они дружно брели в ближайший Долгий лес, из которого на сгорбленных спинах, не торопясь, тащили вязанки сухостоя. Андрей, что жил со своей сестрой напротив их дома, тоже попал врасплох. Но этот человек в лес не стремился, потому что нечего было обуть. Зато, нашел другой, не самый худший выход из положения. Сами немного потеснились, а в освободившийся угол, что при входе у русской печки, поставили единственную корову, которая, как, оказалось, давала ровно столько тепла, что хозяевам вполне хватало что бы, не замерзнуть. Почти у всех деревенских курей и петухов, пообмерзали гребешки.
   Но, несмотря на столь непривычные холода, деревня по-прежнему жила своей, раз и навсегда отлаженной жизнью. Справлялись по хозяйству, а возвращаясь в дом такие заиндевелые, будто картинные деды морозы. По воскресеньям ходили, ездили в костел. Молодежь, как ни в чем небывало, охотно посещала танцы, в какой стороне они бы не организовывались.
   К концу января 1940 года, беспрерывно усиливавшиеся мороза заставили выйти из лесу проголодавшихся волков. В своей родной стихии, они уже успели истребить всю съедобную живность, и подались к хлевам в надежде, на домашний скот. По ночам, их огромные стаи устремились к незащищенным постройкам, из которых тянуло таким приятным запахом домашней скотины. Бывали случаи, что под их настойчивым напором ломалась старенькая дверь, и тогда утром хозяева недосчитывались, кто овцы, кто теленка, кто свиньи. Однажды Краваль, то ли в шутку, то ли всерьез рассказывал, что видел собственными глазами, как в соседней деревне волк свинью, по каким-то причинам на месте не зарезал, а зубами уцепившись той за ухо, увел в лес. Правда то была, или он врал, но свиньи из хлевов, действительно, иногда пропадали.
   В связи с такой напастью, Казимир подремонтировал калитку и ворота, а на окна хлева, прибил толстые рейки. После предпринятой защиты, немного успокоился, как грянула новая напасть. Прошел слух, будто кто-то, выйдя однажды на улицу, заметил бурого медведя, царапавшего когтями жердяной забор, который летом, со стороны леса, должен был предохранять посаженую картошку от диких свиней. Что могло заставить подняться медведя из берлоги, когда в эту пору ему спать, да спать! С этих пор, в темное время суток из дому, без особой надобности, старались не выходить, а в крайних случаях, зажигали фонарь, а то и два, по одному в каждой руке, чтобы в случае чего, было чем отмахиваться. Крестьяне знали, что хищники боятся огня. Но на этом, страхи не закончились.
   В самый разгар не только морозов, но и различных слухов, страхов, в темные, безлунные ночи, на северной стороне неба заполыхали двигавшиеся в разные стороны, длинные, яркие, разноцветные столбы, переходившие, то в волны, то в закручивавшиеся полукруги. Они появлялись сразу после захода солнца и, колеблясь по темному, звездному небу, перемещались, чуть ли не до самого зенита. Многие крестьяне о таком чуде природы никогда не слышали и видели впервые в жизни, поэтому каждый стал о них судить с позиций своего понимания вселенной. Когда же, при встрече, начинали обсуждать этот феномен, то выкристовызовывались две основные версии. Первая - это скорое приближение конца света, о чем предсказывала сама библия, а вторая - быть войне!
   В костелах с амвона, в доступной форме ксендзы успокаивали свою паству, пытаясь объяснить прихожанам, суть природного явления, называемого Северным сиянием, во что та, конечно же, старалась поверить, но не до конца. Особенно женщины. Эти деревенские люди, до сих пор свято верившие в каждое слово произнесенное ксендзом, впервые в жизни, позволила себе усомниться в компетенции своего наставника. С их точки зрения, объяснение тому было самое прозаичное. Если это сияние появилось только теперь, то, где же оно было раньше? На земле они живут не первый год, но такого чуда, никогда не замечали! Нет, тут что-то не так. Это бесспорное знамение свыше! Только вот, о чем оно, неизвестно. Ясно, однако, что не к добру! И только Янис Нейвалд авторитетно вспоминал, что такие столбы на небе, он все-таки видел. И появлялись они перед Первой мировой войной. А вот Ангеш, его сосед, хоть на десятку лет и моложе, но ничего подобного не замечал. Тогда Янис переходил к доказательствам, напоминая тому о каких-нибудь значимых катаклизмах, случившихся в ту пору. Но и эта шпаргалка нисколько не помогала. Ангеш все позабыл. Не желая больше вдаваться в пустые споры, Янис, уже дома, в кругу своей семьи, высказывал свою точку зрения на происходящее.
   -Я знаю, что такое Северное сияние и не удивляюсь его появлению, - говорил он. - Но, я хочу сказать и другое. Это есть, знак Божий! Через это сияние, он посылает землянам предупреждение о грядущей катастрофе. Верьте мне! Первая катастрофа, я имею в виду прошедшую войну, уже случилась на моей памяти, но ожидается и вторая. Не знаю, доживу ли я до неё, но она не за горами. Возьмем первые признаки. Затяжные и сильные мороза в нашей Латгальской зоне, обязательно скажутся на живой природе, не приспособленной к такому катаклизму. Я на днях, проверяя яблоневые насаждения, заметил что, несмотря на все наши осенние старания, вершинки яблонек, зайцы сумели-таки обглодать. Это значит, что все прошлогодние труды, пошла насмарку. После таких холодов, да еще без вершинок, деревца замерзнут, погибнут.
   -Народ грешный стал, поэтому Бог и решил напомнить людям, кто на земле есть главный хозяин, - вторила ему Дайна. - Разозлившись на недовярков, он может устроить и конец света!
   Напуганные происходящим, в некоторых семьях с относительным достатком, в ожидании "конца света", мужчины заложили брагу, что бы, как говорится, погибать так с музыкой, а женщины повытаскивали и принялись проветривать, приготовленные к смерти одеяния.
   Но вот, прекратился регулярный треск, лопавшихся в ночное время от мороза деревьев, дохнул южный ветер, стал оседать смерзшийся снег, а на жердяных заборах, возбужденно затрещали, закачали черными хвостами беспокойные, белобокие сороки. Пятого мая, когда на деревьях стали появляться первые, робкие листочки, Янис, в сопровождении сына и обоих внуков, еще раз обошел, осмотрел новый сад. Пришлось констатировать, что не выжила ни одна яблонька.
   -Первый раз в жизни, решились на такой обширный сад, и не повезло! - вздыхал Казимир, внимательно осматривая чахнущие прутики.
   -Не горюйте, осенью отсадим новый, еще больший сад, - утешал их Дзинтарс. - Не может такого быть, что бы две зимы подряд, этак безжалостно примораживало.
   -Такие деньги ухлопали зазря! - сожалел Янис. - И скажите, разве это не перст Божий? Посадили ровно сорок яблонь только для того, что бы все они погибли в сороковом году! Я ещё зимой вам говорил, что в скором времени должно что-то произойти, и был прав. Сияние сиянием, но это и указание на что-то, а на что, человеку знать не дано. Пусть сам догадывается. Вот так исподволь, природа и объединяется с божественной силой.
   -Правильно ксендз говорил в прошлое воскресенье, что люди слишком много согрешили, что бы им все сходило с рук, - заметила Дайна, дожидавшаяся мужчин на краю, уже бывшего сада, и выслушавшая отчет о состоянии погибших саженцев.
   -Не умирать же нам теперь из-за того, что где-то, что-то загублено! - воскликнул, Дзинтарс - Жизнь продолжается, и я достану саженцы не только яблонек, но и груш, и слив, и вишен. В том садоводстве, где я покупал эти прутики, если сразу много берешь, есть скидка. Я поговорю, напомню о прошлом годе, и, может быть, мне удастся достать ещё дешевле.
   Ему очень не нравилось, когда все очевидное, как сейчас, сваливали на какие-то условные грехи.
   -Если достанешь, это хорошо, но то, что ты без дела выступаешь перед нами, это плохо, - одернул его отец. - Если мама говорит, то она знает лучше тебя и меня, - хотя сам он в правоте своей жены, тоже был не вполне уверен.
   -Что говорит радио, про ожидаемое лето? - спросил Янис у Дзинтарса.
   -Пока, ничего не говорит. Разрядились аккумуляторы, а зарядить негде.
   -А что, у Добровольских ветряк больше не крутится? - удивился Казимир.
   -Пропеллер-то крутится, да генератор не в порядке. Старый уже. Перемотки требует.
   -Не надо было батареи выбрасывать, - упрекнул отец. - Напридумывал всякое, а теперь и последние известия не знаем.
   -Те, все равно уже не тянули. Подсохнет дорога, привезу новые.
   -Вот вам и Северное сияние, - вздохнул Казимир, вытаскивая из-под резинки никелированного портсигара папиросу, собственного изготовления. - Первое - погиб сад, второе - не работает радио.
   Возвращаясь со службы, домой, Дзинтарс привез из Риги и подарил отцу станочек с несколькими коробками пустых папиросных гильз. Эти папиросы, набитые магазинной "Майгой", Казимир курил только тогда, когда находился на улице, где свертывание обыкновенных цигарок из самосейки, было затруднительно.
   С этой весны, Казимиру все чаще и чаще приходилось упрекать сына за то, что тот по вечерам снова стал подолгу отлучаться.
   -Но, папа, - всегда напоминал Дзинтарс отцу. - Полевые работы ещё не начались, дома все прибрано, накормлено, напоено. Ну, нет терпения, сидеть без дела. Надо же и проветриться.
   -В этом, я не возражаю. Годы молодые, погулять требуют. Только все это надо делать с головой, что бы ни вляпаться в какую бузу. Ты же собирался продолжить службу. Пришла весна, а от тебя мы что-то не слышим, как ты собираешься поступить дальше. Мы же не неволим, сам так решил.
   -Бабы говорят, что его опять стали замечать у Стальчонка, - как-то сообщила Дайна мужу, возвратясь из костела.
   В это воскресенье, Казимир в костел не поехал, потому что, вот-вот должна была опороситься свинья. Дзинтарс же, отказавшись от линейки, отправился в Пиедрую с мамой пешком, но после мессы, сразу куда-то пропал, и маме пришлось возвращаться одной.
   -Без обеда, без ужина, - удивлялся Казимир. - Не живет же он, святым духом. Кто-то его кормит.
   -Ты бы с ним, еще разок переговорил, - предложила Дайна. - Отбивается от рук парень. И про армию, ни слова.
   -Переговорить ещё раз придется, но чувствую, что уже бесполезно. Не то, что опоздали, мы все сделали, что могли, но время берет свое, а против него, человек бессилен.
   -Может быть, ничего и не получится из очередного разговора, но не забудь, что он всю зиму нигде не шатался. Наверное, сколько-нибудь, да подействовали на него наши слова.
   -А, может быть, голодных волков побаивался! - улыбнулся Казимир. - Впрочем, я шучу, но надо принимать во внимание и то, что в его годы, трудно подчиняться воле родителей. Не за горами тот день, когда и его назовут родителем. В такие годы, в мошонке уже дети начинают пищать, проситься на волю.
   -Не болтай глупости! Но, неужели вслед за дочерью, и сын сойдет с правильного пути?
   -Если уже, не сошел. Взрослый парень, что ты хочешь! Это мы его, все ребенком продолжаем считать. На самом же деле, мы постепенно отодвигаемся на второй план, и с таким поворотом событий, придется мириться. К этому моменту, хочешь - не хочешь, а надо привыкать.
   -Но такое самовольство, для него может плохо кончиться!
   -Ты ведь сама всегда повторяешь, что на все воля Божья.
   -И когда только, он успел вырасти?
   -Время торопит и мы за ним, иногда не поспеваем. Еще немного, и такие как он, постепенно займут наше место, в этой стремительной жизни.
   -Не говори так! Ты забываешь, что нам с тобой надо ещё малыша вырастить, поставить на ноги. Вывести в люди, как говорят.
   -Малыш, малыш! Не забудь, что ему уже шесть лет, и парнишку надо готовить в школу.
   -Подумать только! Шесть лет пролетело, как один день! Просто, не верится, - вздохнула Дайна.
   -Читать умеет. Даже что-то пишет.
   -Это его пограничники научили, спасибо им. Нам же с тобой, некогда с ним заниматься.
   -Вия тоже иногда, когда свободная от домашних дел, читает с ним сказки. Все это, хорошо. Может быть, хоть Айвар станет настоящим продолжателем нашего рода. Он наша самая последняя надежда.
   -А я думаю, что Дзинтарс должен опомниться. Не может такого быть, что он пал окончательно, - уверяла Дайна.
   -Посмотрим, - уклончиво и неуверенно, отвечал Казимир, уже успевший потерять всякую надежду на старшего отпрыска.
   -Он возомнил себя самым решительным, самым умным, как и все прочее, в том же духе.
   -Само собой разумеется! У него теперь на уме не мы, родители, не наш хутор, который ему, как старшему, должен был бы принадлежать. В его голове ветер, дурь, так сказать.
   -Влюбиться, в такие годы! - воскликнула Дайна.
   -Можно подумать, что у нас с тобой было по-другому, - засмеялся муж. - Ладно, не будем ныть. Придется смириться с тем, что есть. А есть у нас с тобой, ещё очень хороший резерв. В эту осень, Айвара обязательно отправим в Дворчанскую школу. Пусть начинает.
   -Надо, так надо, - соглашалась жена. - Все учатся, пусть и он набирается знаний.
   -Да, пусть приобщается к миру знаний. Без них, в будущем житейском шторме, он быстро захлебнется. Смотри, как наука шагает. На нашей этажерке скоро "Атпуту" ложить негде будет, вся различной литературой забита. Жечь их, опять же жалко. Может, пригодятся. В том журнале иногда, очень дельные советы можно отыскать.
   Установившаяся с конца апреля теплая погода, так и продолжала равномерно держаться, что позволяло землепашцам начинать выход в поле, на посевную. Казимир тоже был готов к этому, но уже несколько дней, как не появлялся Дзинтарс, а без него, некому было помогать грузить мешки с зерном на телегу. Прошлогодний штатный работник, согласно договоренности, должен был здесь появиться только в середине мая. Так и не дождавшись блудного сына, Казимир, с согласия жены, отправил за ним к Лобздиньшам, Айвара.
   Отсутствие старшего внука, заметил и дедушка.
   -А где Дзинтарс? - поинтересовался он, за ужином. - Я уже, который день его не вижу. Может быть, с ним что-нибудь случилось, а вы мне не говорите?
   -Последние дни, он прижился у Лобздиньшей. - не мог соврать, Казимир. - Я отправил за ним Айвара. Вот и ждем вестей, с минуты на минуту.
   -Он что, приженился? - удивился Янис. - А когда была свадьба, что я не знал?
   -Теперь модно сходиться без свадьбы, - с сожалением, вслух, промолвил удрученный Казимир.
   -Негожее это дело, ох, негожее, без свадьбы. Без венца, семья может быть не прочной. Как же ты теперь один думаешь управиться с посевом? Такое весеннее время, никогда не терпит отлагательства. Зерно в землю должно лечь вовремя, а то и без хлеба можно остаться.
   -Я очень надеюсь, что Айвар его приведет, хотя бы, на посевную. Через неделю, другую, появится работник, тогда будет полегче.
   -Да, с посевной надо торопиться, потому что, по моему соображению, этот год ожидается не самым урожайным, - констатировал старик.
   -Почему ты так решил? - насторожился сын.
   -Как я уже вам говорил и ранее, давно замечено, что беда одна, не приходит. Вспомните, я ещё зимой, когда по небу пошли те столбы, говорил, что быть какому-то катаклизму. Приложи к ним, невиданные здесь мороза, голод диких животных, что заходили в деревню. Разве вам ещё мало всяких предзнаменований? Могу ещё некоторые добавить, о которых, никогда не говорил. Но, они на потом. Так ты говоришь, что внучок ушел искать брата?
   -Да. Я думаю, что скоро должен вернуться.
   -Какое безобразие! У себя дома столько работы, а он ушел помогать чужим людям.
   -Что поделаешь, если его переломные годы, совпали с таким неспокойным временем.
   -В мои молодые годы, отец меня хорошенько выпорол бы розгами, и всякая дурь пропала разом. А теперь...
   -Для такого наказания, Дзинтарс слишком взрослый, рука не поднимется.
   -Вижу, вижу. Жаль, что я уже стар, и вам ничем не могу помочь.
   В марте месяце, Янису минуло девяносто лет, и он стал слабеть, почти на глазах, хотя, по-прежнему, на здоровье не жаловался. Видимо, всему организму, сами годы давали о себе знать. Теперь, большую часть времени, он проводил на печке, и спускался вниз только чтобы сходить в туалет, да покушать, хотя аппетита, почти не было. Крупяная каша с маслом, картофельное пюре с молоком, да подслащенная сахаром, вода. Вообще-то, так называемые "головы" сахара, покупали только для него, в то время как остальные члены семьи в качестве сладости, использовали густой сироп, выжатый из отваренной сахарной свеклы. Твердой пищи, Янис не употреблял, хотя имел полный рот, хоть и стертых до самых десен, но собственных зубов.
   Чувствуя, приближения неотвратимого конца, Казимир уже несколько раз собирался предложить отцу переписать хутор на себя, но каждый раз, останавливала сыновняя совесть. Он слишком дорожил семейным укладом, чтобы позволить напомнить отцу, что тот, однажды, может его и покинуть. Сам же старик, видимо, и призабыл, что, уходя на тот свет, требуется надлежащим образом утрясти мирские дела. В конце концов, Казимир этот вопрос, решил отложить до осени, в надежде, что летние месяцы благоприятно скажутся на здоровье его отца, а там, видно будет.
   Выполняя поручение родителей, Айвар привел-таки своего блудного брата, да и то, что бы только отсеяться. Отец с матерью не могли, не напомнить сыну о том, что он свой поступок, не согласовал с ними. Разговор на эту тему, состоялся самый, что ни на есть краткий. Дзинтарс, в отличие от своей старшей сестры, не грубил. Он сказал просто и открыто о том, что без Ливии жить не может, поэтому, родители могут делать с ним, что хотят, но, когда отсеяться, снова вернется к Лобздиньшам. Нет, он не коммунист, таковым никогда не станет и их идеи не поддерживает. Он не виноват, что у таких мирских отщепенцев растет красивая девушка, упустить которую было бы совсем непростительно. Не с её же отцом, да с матерью, придется ему жить! Время успокоится, в Индре они себе подыщут квартиру, куда и переедут жить.
   Ни Казимир, ни, тем более Дайна, никак не могли взять в толк, что какая-то любовь, способна свести человека с нормального пути, может заставить его отречься от семейных традиций, устоев, обычаев, морали.
   Уход Дзинтарса, тяжелейшим образом отразился на настроении всей семьи, включая Айвара, полностью ещё не понимавшего, что его любимый брат, обратно может никогда и не вернуться.
   Отец же с матерью, то вместе, то по отдельности, обсуждали, думали, а нельзя ли все-таки, как-нибудь сделать так, что бы сын возвратился под родную крышу! Им просто по-человечески не верилось, что однажды можно, вот так, запросто, бросить все и уйти жить к чужим людям.
   -Удивительно устроен человек! - сетовал Казимир. - Взять хотя бы Дзинтарса. То коммунистов поносил на все лады, а тут бах, и пошел в такую семью! Когда человека опутывает любовь, с его психикой происходит некая непонятная нам, трансформация. Причем, не всегда в лучшую сторону. Наш сынок, самый наглядный тому пример.
   -Это значит, что мы где-то согрешили перед Богом, - как всегда, Дайна опиралась на Бога. - Но мое материнское чувство подсказывает, что коммунистом он никогда не станет. Помнишь, он нам об этом говорил уже несколько раз. До сих пор, врать он не был приучен. Я ему верю, но иногда и подумываю, а не обладает ли она каким-нибудь гипнозом! Чернявая она есть, а это первый признак чародейства.
   -Побойся Бога так думать, не то, что говорить! - упрекнул её Казимир. - Где это видано, что бы верующий человек, сравнивал святое, с бесовским!
   -Ты смеёшься, а в Индрице, где я раньше жила, говорили, что была одна такая...
   -В магии я не разбираюсь, а то, что он дурак, видно и без всяких чародеев. Ушел в примаки к человеку, у которого и земли-то, кот наплакал.
   -Корова есть, конь, - невзначай, заступилась за новую родню Дайна.
   -Есть разные бедняки, - напомнил ей муж. - Некоторым в жизни не повезло. Скажем, земля плохая, скот болеет и подыхает. А этого проклятого активиста, я никогда не видел за работой.
   -Но, весной же, картошку он сажает, - снова, не выдержала жена. - Видел, за ихним домом спуск к лугу. Они там, постоянно картошку сажают. От Ловиновых ям, в которых мы зимой храним свои овощи, их огород хорошо просматривается.
   -Вот и плохо, что сажают на одном и том же месте. Землице, как и человеку, надо дать отдохнуть.
   -Разве ты не читал в коммунистических листовках, что, когда сюда придет Советская власть, то не нужно будет никакого огорода, на что он, видимо, и рассчитывает. Им все подадут готовенькое, потом уберут, поднимут, положат, и прочее, и прочее.
   -Я как послушаю, то их смысл и на тебя подействовал, - засмеялся Казимир.
   -Ладно, не буду, я к слову сказала, - смутилась Дайна. - Это все соседки виноваты. Они болтают, и я научилась.
   Да, не нравились Нейвалдам Лобздиньши. Эту неприязнь испытывали, как с одной, так и с другой стороны, поэтому, по возможности, старались не встречаться. Если же случайно, их пути могли пересечься, то одна из сторон, обязательно замедляла, либо ускоряла шаг. Иногда доходило даже до курьеза. Однажды, возвращавшихся пешком из Индры Дайну с Айваром, застал дождь у большого имения Янополе, засаженного старыми липами, в один ряд тянувшимися вдоль проселочной дороги. Надо было прятаться. Но тут Дайна заметила, что под одной из крайних лип, стоят Дзинтарс с Ливией, поэтому она с Айваром стала под кроной соседнего дерева, но к ним не приблизилась, что взволновало неискушенного в семейных отношениях, Айвара.
   -Мама посмотри, а под тем деревом Дзинтарс с Ливией стоят! - во весь звонкий голос, выкрикнул он, собираясь бежать в их сторону.
   -Стой на месте, а то вымокнешь и заболеешь, - строго приказала мама, прижимая сына к себе и прикрывая его светло-русую голову своим широким, шёлковым платком.
   Айвар покорился, а когда, наконец, выглянул из-под платка, дождь почти прекратился, но брата с Ливией, рядом уже не было. Их фигуры маячили, на хорошем отдалении.
   -Мама, а почему они ушли, не поговорив с нами? - обиженно, спросил Айвар.
   -Вырастешь, сынок, тогда и поймешь.
   -Но, я теперь хочу знать.
   -Не забудь, что ты ещё маленький, - наставнически, увещевала мама.
   -Все маленький, да маленький, - обиделся Айвар. - А когда же я стану большим? Мне так хотелось с Дзинтарсом поговорить. Я же его давно не видел, соскучился по нему.
   -А вот, если бы он хотел так, как ты, то и сам подошел бы к тебе.
   -Но, ему же, как и мне, мешал дождь.
   -Ладно, пошли. Дождь кончился.
   -Мама, а он что, её любит? - не унимался Айвар, скользя коричневыми туфлями, по свежей гряз.
   -Кого? - не поняла Дайна.
   -Ну, эту Ливию.
   -Почем я знаю! Пойдем быстрее, а то видишь, опять тучи надходят.
   -Жаль, надо было спросить, а то теперь, когда я его снова встречу!
   -И откуда, у нас, ты такой болтливый! - удивилась мама. - Лучше думай не о них, а о том, как осенью пойдешь в школу учиться.
   Айвару ничего не пришло на ум, что бы достойно ответить маме, поэтому, покрепче уцепился за её руку, и они, молча, зашагали по раскисшей, глинистой обочине.
   На косовицу трав, Дзинтарс так и не пришел, поэтому, скрепя сердце, косилка была доверена работнику, появившемуся как раз вовремя. На ней, он обкосил весь луг, а ближний ручей, в виду его крутых откосов, косили, как всегда, косами. Высушенное сено, сперва складывали на вешала, либо в копны, которые затем, в, так называемых марах, свозили под крыши. Из ручья вывезли все, а с луга не успели. Начался дождь. Круглосуточно не прекращаясь, почти в безветренную, теплую погоду, он лил и лил целую неделю. Весь луг, превратился в сплошное озеро, по которому плавали копна сена, а местные ребятишки, включая и Айвара, начали в нем купаться, плавать.
   -Можем остаться без корма! - волновался Казимир, глядя на прибывающую воду. - Ведь, никогда такого не было, что бы так плотно зарядило на всю неделю!
   -На моей памяти, я тоже такого не припомню, - говорил Янис. - Где это видано, чтобы обыкновенная низина, превратилась в водоем! Теперь вы видите, что мои зимние предсказания, потихонечку сбываются. Одно потрясение, следует за другим.
   -Куда, уж, хуже! - сокрушался Казимир. - Если сено сгниет, то скот обязательно придется резать. Вон, и поля стало подтапливать, размывать, а это значит, что и без хлеба можем остаться.
   Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Ещё с ночи, теплый воздух насытился таким плотным испарением, что казалось, сами облака опустились на землю, а подняться выше, у них попросту не хватало сил.
   Чтобы лично убедиться и посмотреть в окошко, что дождь на самом деле прекратился, с печки кряхтя, спустился Янис. Но обратно взобраться, уже не смог, слишком слабыми оказались ноги. В ожидании подмоги, он прилег на кровать, что стояла рядом с печкой, да так на ней и остался до конца своих коротких дней. В последнее время, он почти ничего не ел, а только пил подслащенную воду. А через несколько дней, ни на что, не жалуясь, будучи в полном сознании до последнего вздоха, тихо и мирно скончался.
   Сообразно своему положению, его сын не имел права похоронить отца так просто, как хоронили усопших во всей округе. Пока Дзинтарс на лошади ездил в Краславу за фотографом, Краваль из дубовых досок, готовил крепчайший гроб. Казимир, в свою очередь, из Пиедруйского костела привез четыре огромных канделябра, восковые свечи, которые без перерыва, горели не менее двух суток. Другим рейсом, был доставлен органист со своей старой, перевозной "фисгармонией".
   -По углам гробовой крышки, ты забыл вбить по гвоздю, - напомнил Кравалю, Казимир.
   -Это, зачем? - не понял тот. - Здесь же есть шпунты, что бы, она не сдвинулась.
   -Своих близких, сколько мне известно, ты ещё никого не хоронил?
   -Пока что, эта слепая, со своей ржавой косой, мою родню обходила стороной, - три раза сплюнул тот, через левое плечо.
   -То-то же! А я успел не только маму похоронить, но и малолетних деток. Не знаю, как у других, но прибивать гвоздями крышку гроба, это наша традиция. Обычно, её приколачивают уже на кладбище, перед самым опусканием. Этот глухой звук ударов, раздающийся под сводами кладбищенских деревьев, надо слышать, иначе не поймешь. Только в таких условиях, можно до конца понять сущность последнего и окончательного расставания с бывшей человеческой плотью. И не важно, был ты с ней знаком при жизни, или нет. Был ли ты с усопшим в дружеских, либо враждебных отношениях. Звук кладбищенского удара молота, проникает в самое сердце и невольно остается, запечатляется в мозгу, на всю оставшуюся жизнь.
   На похороны съехались все дальние и ближние родственники. Не появилась только Анита. Отпевать покойного прибыл и Пиедруйский ксендз Стефанович. Он уже еле-еле передвигался с незаменимой тростью, но, проводить в последний путь своего "старого друга" все равно прибыл. Не стало его в октябре этого же, 1940 года.
   Смерть у верующих, тем более на деревне, не воспринималась как нечто необычное, чрезвычайное, дающее ощутимый импульс разрыва между прошлым, настоящим и будущим. "Бог дал, Бог и взял", философски рассуждали крестьяне, тем самым, не только успокаивая свой рассудок, но и свято веря в эту неоспоримую, на их взгляд, догму. Исходя из такого понимания бытия, уход человека из жизни считали логическим завершением существования человеческой плоти. А дух, сообразно тому же понятию, улетучится туда, где его уже давно ждут. Был человек праведным - в одно место, плохим - в другое. Уверившись в такую неизбежность, подумайте, стоит ли биться в истерике об усопшем, особенно, если тот уже в годах! Бог лучше знает, что делает. Нет, конечно же, жаль человека, с которым бок-о-бок прожил не один год, и с которым так много всего было связано в этой бренной, беспокойной жизни! Но, ведь, на все воля Всевышнего!
   Не менее поэтично, трактовалась и смерть младенцев, многие личики которых после смерти, почти не менялись. О них говорили: "Гляньте, лежит, как ангелочек!", и скорбящие родители были уверены, что их дитё, пополнит сонм тех самых ангелочков, которые порхают в неведомой вышине, как то нарисовано, на всех иконах. А если так, то стоит ли оскорблять самого Бога своим плачем, переживанием, терзанием души! Ведь, они пожертвовали ему частицу самих себя, и на этом, точка.
   Беззаветная вера в Бога, очень сильно помогала семье относительно терпимо, переносить постигшее горе, и окончательно не пасть духом.
   Воспользовавшись, присутствием на похоронах блудного сына, отец с матерью устроили ему небольшой допросик.
   -Итак, сынок, - начал отец, - открой нам свой секретик, на какие средства, ты теперь живешь?
   -Меня там, кормят, - смущенно, отвечал Дзинтарс. Он догадывался заранее, что родители обязательно зададут ему нелицеприятные вопросы, относительно его нового положения. Но такого подвоха, конечно же, не ожидал, почему моментально и смутился.
   -Но, глядя на твою, давно не стираную и измятую рубашку, можно догадаться, что тебя там, и вправду, только кормят, а не обхаживают, как дома, - определила мама. - А как с остальной одеждой?
   -Старое донашиваю, - потупившись, тихо отвечал Дзинтарс.
   -Правильно, надо быть экономным, - саркастически, улыбнулся отец. - А то, бывало, то ему такую рубашку надо, то этакую. Впрочем, хорошо, что ещё кормят. Значит, есть чем! Просто удивительно, как твой тесть быстро разбогател. До сих пор, как всем было известно, до нового хлеба, у Лобздиньша никогда не хватало своего, поэтому ходил одолжать. Даже у меня, бывало.
   -С хлебом у него не богато, но, где-то достает, - отвечал сын.
   -Так ты говоришь, что покушать хватает? - опять отец.
   -Не так, как дома, но хватает.
   -Значит, правду люди говорят, что примацкий, хлеб собацкий! - воскликнул отец.
   -Так вы что, уже официально поженились, или только так, по скотскому удостоверению живете? - поинтересовалась мама.
   -Мы собираемся зарегистрироваться, но Лобздиньш сказал, что ожидается неустойчивое время, поэтому, лучше повременить.
   -Даже так! - удивился отец. - Этот пройдоха уже знает, что ожидается в ближайшее время. Интересно, знают ли об этом в правительстве Латвии? Значит, в нашем обществе, твой тесть играет не очень приятную партию. Я уверен, что ты об этом, тоже должен отлично знать. Находясь в одной семье, какие могут быть секреты друг от друга! К своей радости, в твоем лице, ему удалось завербовать нового члена, что в будущем, конечно же, ему зачтется.
   -Я вам уже говорил, что ни в его дела, ни в политику, не вмешиваюсь, - постарался оправдаться Дзинтарс.
   -Не представляю, как такое возможно, - снова удивился отец. - Жить под одной крышей, кушать из одной миски, и не знать ничего. Это уже, какое-то не наше искусство.
   -Но у меня, так оно и есть. Я женщину с политикой, никогда не перепутаю.
   -Сумели-таки тебя там, здорово опутать, - сказала мама. - Я, как погляжу на тебя, то сдается мне, что до самого последнего беспамятства!
   -Сами были молодые, знаете...
   -Ну, и бесенок! Всегда найдет, чем крыть, - добродушно, ухмыльнулся отец.
   -Все это, может быть и так, - с неохотой, согласилась мама, - но не зря же, говорят, что кто попал в волчью стаю, начинают по-волчьи выть. Чем ты можешь ответить, на народную мудрость?
   -Пусть другие воют, но я не завою, - твердо, как и раньше, отвечал сын.
   -Хорошо, посмотрим, как ты сдержишь слово, - примирительно, отвечал отец. - В общем, время покажет.
   -Как радио, работает, или снова сели батареи? - поинтересовался Дзинтарс, чтобы быстрее сменить тему разговора.
   -Работает, но мы редко теперь включаем. Некогда. Поле не будет ждать.
   -Когда понадобятся, я достану новые.
   А, спустя несколько дней после похорон отца, возвратившись с поля, Казимир застал расстроенную Дайну.
   -Русские оккупировали Латвию! - еле выговорила она, дрожащими губами.
   -Когда? Как? - только и смог спросить он, не в силах отойти от порога.
   -Только что передавали по радио, что русские танки, вошли в Ригу.
   -Да, получается так, что об этом Лобздиньш знал раньше, чем наши министры, которые отвечают за безопасность страны. Ну и порядочки в нашем государстве, ну, и дела! Какое, у нас, сегодня число?
   -Семнадцатое июня.
   -А Нейкинс с Груздиньшем, так и не появлялись?
   -Как видишь, нет. Пятый день их дожидаемся, а они все не приходят. Не случилось ли, что с ними, армейскими? С прошлых войн мы знаем, как с пограничными защитниками ведут себя захватчики. Я и еду держу им наготове, регулярно её подогревая.
   -Я вспомнил, что в последний раз, они и велосипедами не воспользовались, а пошли пешком, напрямик. Гляди, ихние фляжки остались, на окне лежат. Может быть, ещё вернутся. Впрочем, если такие дела заварились, то я съезжу в волость, к Лапарсу. Тот должен знать больше нашего.
   Отвязал рыжую лошадь, что была навязана ближе к дому, не запрягая линейки, сел верхом без седла, и поскакал в Индру.
   У волостного крыльца, топталось несколько незнакомых мужчин, а внутри, сколько можно было заметить через окно, тоже виднелись темные фигуры. Так как стол секретаря стоял у самого окна, то, заметив Казимира, Лапарс тут же вышел на улицу.
   -Расскажи ты мне, что у нас происходит? - сразу обратился Казимир к секретарю. - Сам я не был дома, когда передавали по радио, но жена сказала, что дела совсем дрянные.
   -Отойдем в сторону, и будем говорить потише, - предупредил тот, беря Казимира за локоть и, прихрамывая, отводя к коновязи. - Да, дела совсем дрянь. Толи в государстве совершено предательство, толи еще, какой ход, непонятный для народа предпринят, но Латвия оккупирована русскими войсками. Сегодня в Ригу вошли танки, а до этого, уничтожены наши пограничники. Через станцию в сторону Риги, проходят эшелон за эшелоном с солдатами.
   -А те, что квартировали у меня? Что сталось с ними, что несколько дней не показываются в доме?! - вытаращил глаза Казимир.
   -Скорее всего, что их уже нет в живых. Такие, брат, дела.
   -Какой ужас! Нейкинс, Груздиньш! Такие молодые, замечательные парни. Значит, чего мы больше всего боялись, то случилось! А, что с Улманисом?
   -Не знаю. Но, по-моему, если он ещё живой, то дни его, тоже сочтены.
   -Это правда, что он разрешал на нашей территории дислоцироваться русским, воинским частям?
   -Да, все это, сущая, правда. Вот, поэтому-то, у каждого нормального латыша и возникают различные сомнения, догадки.
   -Я не ослышался, что русские воинские подразделения здесь размещались с согласия самого президента? Повтори мне ещё раз.
   -Нет, дружок, ты не ослышался. Это, горькая, горькая правда.
   -Такой уважаемый человек.... Не ждали...
   -Не ждали, но, вишь, как иногда бывает.
   -Так как же понимать наше, сегодняшнее положение?
   -С сегодняшнего дня, так и завтрашнего, а затем и всех последующих дней, случившееся надо воспринимать как безнадежное, удручающее и самое страшное происшествие в Латвийском государстве.
   -У нас, остались кое-какие вещи пограничников.
   -Положи в темный чулан, до лучших времен. Мало ли ещё когда, что может случиться. Я, видимо, здесь тоже долго не задержусь. Сегодня, наш председатель принимает посетителей без моей помощи. Все говорят только на русском языке. Ты заметил, сколько спин заслоняет его окно?
   -Как не заметить.
   -Так вот они, эти спины, все, до единой, принадлежат нашим коммунистам, активистам. В общем, пролетариям.
   -Странно! О перевороте я узнал только сейчас, а они уже успели набиться к председателю.
   -И заметь, ни у одного из них нет радио, из которого могли бы узнать последние новости.
   -Это значит, что их подпольное радио работает лучше и оперативнее нашего, настоящего!
   -Думай, как хочешь.
   -И чего нам теперь следует ждать, от новых властей?
   -Террора! Оголтелого террора! Точно такого же, какой творится у них самих, в хваленой России.
   -Не дай Бог! Подумай, что ты предсказываешь!
   -Только то, что знаю и предчувствую.
   -А, как же волость?
   -Я думаю, что сюда прибудут какие-нибудь представители из Краславы. У россиян, там есть хороший резерв.
   -Когда же он мог успеть, в ней появиться, если границу перешли только на днях?
   -Ты и без меня отлично знаешь, что такие предательские кадры никуда не уезжали, как и не приезжали. Это местное, чаще всего малограмотное отребье. На него, в основном, и будет опираться Советская власть.
   -Береги тебя Бог! За то, что ты для нас сделал так много хорошего, мы всей семьей будем молиться за твое благополучие.
   -Спасибо Нейвалд. Я вас тоже, никогда не забуду. Конечно, мало, но и это время, мы неплохо прожили в свободной Латвии. Посмотри, сколько добрых дел успели сделать в, до сих пор, заброшенной Латгалии. Ещё бы одно поколение и она почти вплотную приблизилась бы к остальным регионам. Теперь, как можно быстрее поезжай домой и постарайся скрыть улики, что оставили пограничники. Может быть, Бог даст, когда-нибудь, еще свидимся.
   -Прощавай, и пусть Бог услышит твои слова.
   На прощание, они поцеловались, что до сих пор, никогда не делали и Казимир, как в молодости, вскочив на коня, помчался домой. А вслед ему, из окон волости, где заседал председатель, с явным превосходством победителей, смотрело несколько пар, алчущих возмездия, глаз. Председатель, был в их числе.
   Всего несколько часов прошло с тех пор, как разнеслась весть о вступлении Советских войск на Латвийскую территорию, а на обратном пути домой из Индры, Казимир был просто поражен, ошеломлен, заметив у соломенных крыш некоторых домов, развевающиеся красные флаги. "Когда же они успели их достать! - удивлялся он. - В Индру ехал, не видел ни одного, а теперь, от проклятой красноты, аж в глазах рябит!"
   Несмотря на исключительную набожность прихожан Пиедруйского костела, в ближайшее воскресенье, после оккупации Латвии, здесь мало кто истово молился. В голове у каждого вертелось бесчисленное множество вопросов, которые они собирались задать друг другу, после окончания службы. Хоть так было противоестественно, но многие не выдерживали и, стоя рядышком на коленях, потихоньку начинали шушукаться в святом храме. Все надеялись, что с амвона, ксендз должен был что-то сказать народу о том, что свершилось в их стране. Но нет, как и раньше, он ограничился лишь выдержками из писем апостола Павла к Коринфянам, Филистимлянам, некоторыми изречениями из Библии, как и прочими текстами, давно заученными наизусть всеми присутствующими. Под конец, не забыл напомнить, что бы люди ни скупились и, по возможности, жертвовали на нужды бедного костела.
   Когда же все вышли на паперть, у них в полную силу, проявилось естественное стремление к доверительному общению. Только здесь, они могли дать волю своему, соскучившемуся по общению, языку. Их взбудораженные, последними событиями чувства, уже едва не перехлестывали через край долгого терпения. По двое, по трое, а то и большими группами, они взахлеб обсуждали последние политические новости.
   -Теперь закроют костелы, - слышалось в женском обществе.
   -В России, они давно разрушены, - напоминали другие.
   -Все попы перестреляны, либо гниют в тюрьмах.
   -И нашу, католическую веру запретят, потому что все коммунисты, в Бога не веруют.
   -Землю отнимут, дома тоже, - слышалось, в мужском обществе.
   -Негде будет жить.
   -Как в России, бараки настроят, а в них, двухэтажные нары.
   -Обыкновенные одеяла конфискуют, а выдадут одно, общее на всех, - подшучивали мужики, раскуривая папиросы.
   -Не может такого быть! - всерьез, воспринимали эту шутку женщины. - В таком случае, лучше утопиться!
   -Да нет же, - поправляли другие. - Под одним одеялом будем спать, только при коммунизме.
   -А, что теперь будет у нас?
   -Социализм. До коммунизма, дойдем позже.
   -Не успеешь и глазом моргнуть.
   -Вы заметили, что на повороте к костелу стоял Рутковский с каким-то мужиком и записывал, кто сюда поворачивает?
   -Все их видели. Какой же тут секрет, если мы всю жизнь ходили в костел, то и сегодня пришли.
   -Зараза, этакая! Хромоногий черт!
   -По моему мнению, истинно верующий гражданин, никогда не побоится такого богохульного кривляку.
   -Как ходили, так и будем ходить. Своего костела, не оставим. Пока Улманис находится при власти, свой народ, в обиду он не даст.
   Незаметно, в сельских заботах, пролетали летние дни после того, как Латвия оказалась оккупированной Советскими войсками. На местах, пока, ничего не менялось и люди стали успокаиваться, когда однажды, только что, включив радио, Казимир услышал голос самого Карлиса Улманиса, сообщавшего, чтобы все оставались на своих местах, как и он сам. Это случилось, двадцать первого июля 1940 года.
   "Что случилось! Почему он так мало говорил? Не взялись ли, и за него?", возникли безответные вопросы у Казимира. Надо куда-то бежать за разъяснениями, а куда! Местные, как и он сам, ничего знать не могут. Лапарс исчез на следующий день после того, как с ним распрощался. Индравский ксендз. Ну, его, подальше! Он и так запутался в своем поведении. Не-то вашим, не-то нашим. Понять нельзя. Впрочем, надо остепениться. Тут, с самого начала было ясно, что добром дело не кончится. Лапарс об этом, тоже предупреждал. Как там, у Бога решено, так и будет.
   В очередное воскресенье, все прихожане уже знали, что Улманиса у власти больше нет, а всем заправляет какой-то, не-то немец, не-то жид, по фамилии Кирхенштейн. Начался оживленный обмен мнениями.
   -Как, вы ещё не в курсе дела?
   -Какого именно? Теперь творится столько делов, что не успеваешь за ними и следить.
   -Кирхенштейн с делегацией, специально ездил в Москву, что бы выгоднее продать Латвию, России.
   -Когда это случилось?
   -Ещё пятого августа.
   -И так долго молчали?
   -В Индре знали все. Это до Пиедруи, пока дойдет, можно успеть баню построить.
   -Какую баню?
   -Да ну, вас! Ещё седьмого августа, вся высокопоставленная делегация через Индру, возвращалась обратно. Говорили, что на её встречу было согнано все население Индры, а из Риги, специальный поезд привез несколько сот добровольцев. В основном, молодежи.
   -Вот, теперь-то, нам каюк! - рассуждали прихожане. - Кого-кого, а мужиков в первую очередь, могут отправить в Россию, на стройку. Говорят, там рабочих рук не хватает.
   -На земле, некому будет работать.
   -Надо резать скот, пока не отняли.
   -Так, жалко же, ведь!
   -А, что, лучше пусть забирают?
   -Нет, не в том дело. Лето, жарко, мясо испортится.
   -Хотя бы, домашнюю птицу...
   -Вот так, времечко настает! С таким трудом наживалось и, на, тебе! Нет, не отдадим коммунистам ничего! Пусть, хоть, убивают!
   -Такой поступок для них - раз плюнуть, и тебя в живых, уже не будет.
   Грядущие перемены, молодежь близко к сердцу, пока, не принимала. Как и в былые времена, после службы, они мчались за каменную, костельную ограду, где на крутом спуске, заросшем не только вековыми деревьями, но и мелким кустарником, за чаркой самогона, можно было вволю раскрепоститься, расслабиться не только с друзьями, но и подружками.
   Однако же, новая власть, в преддверии грядущей неизвестности, заставила саму деревню, на время притихнуть, замереть. В ожидании близкой беды, у более зажиточных крестьян, на душе постоянно скребли черные кошки. Какой беды? Пока что, они и сами не знали. Но, говорят же, что человек, иногда, может предчувствовать надвигающуюся беду. Тем более, люди отлично понимали, что новая власть будет все нивелировать под российские законы, порядки, обычаи, как и прочее бытие собственных крестьян. Как и там, здесь тоже, с полной уверенностью можно было ожидать не только коллективизацию, но и русификацию, различные репрессии. Из самой Риги, по временам, уже поступали всякие неприятные известия, связанные с деятельностью интеллигенции, но здесь, на деревне, до такого состояния, дело ещё не дошло. Может быть потому, что и интеллигенции, как таковой, здесь не существовало. В захолустьях, досконально по интеллектуальным признакам, не делились.
   У Нейвалдов, пастух Валентин хоть и был из бедняцкой семьи, но покидать работу, не собирался. А вот, с работником Виктором, которому, по его словам, недавно исполнилось двадцать лет, Казимиру пришлось несколько раз, довольно неприятно переговорить. Здесь, по найму, он работал и в прошлом, и позапрошлом годах, но, с приходом к власти коммунистов, его будто подменили. Утром - не разбудить. На порученном задании, лишний шаг не сделает, если что, чуть потяжелее, ждет подмоги. Вечером у него, вдруг, появился некий график: в котором часу он должен ложиться спать. Казимир, уже решил ему отказать, когда за парня, вступилась Дайна.
   -Ты же знаешь, что Виктор единственный в семье кормилец, - говорила она. - Если мы его уволим, то чем же будет жить его родители? Старики, ведь, не виноваты, что у них растет такой прогрессивный отпрыск. Вспомни, что и у нас самих, не все в порядке с наследниками.
   -Но, я с ним, совсем замучился!
   -Это лето потерпи. Я бы, на твоем месте, ещё раз с ним переговорила, объяснила порядок работы, с которым он должен считаться.
   -Ладно, переговорю, но, в последний раз, - сдался Казимир.
   В этот же день вечером, после того как пастуху помогли загнать скот в изгородь, Казимир попросил Виктора посидеть с ним на скамеечке, на которой обычно, Дайна с работницей, процеживали молоко, и сказал:
   -Вот Виктор, что я заметил. В прежние годы, ты в любых хозяйственных вопросах проявлял куда больше инициативы, чем в этом. Мог бы я узнать, в чем тут дело? Видишь ли, у меня своих дел по горло, поэтому я не могу каждый раз указывать тебе пальцем, куда идти, как положить, что следует поправить.
   -А все, хозяин, потому, что до сих пор, я был круглый дурак! - неожиданно резко, ответил парень, засовывая руки в карманы и вызывающе, поднимая подбородок.
   -Ты, что, это? - не понял Казимир.
   -А то, что власть, наконец, изменилась, причем не в вашу, капиталистическую сторону. Хватит, строить из себя зажравшихся панов, не те времена!
   -Виктор подумай, что ты говоришь! - никак не мог уразуметь "хозяин". - С некоторых пор, я тебя совсем не узнаю. Может быть, тебя здесь кто-нибудь обидел? Ты говори, не стесняйся. Я с ним потолкую. Дело, надеюсь, поправимое.
   -В таком случае, говори сам с собой! Кругом паны, да паны, но хватит "паниться". Пришло время и нам, беднякам.
   -Ты сам этакие слова придумал, или тебя кто надоумил?
   -Антон, спасибо ему за науку. Но я и сам, начал разбираться в политической ситуации.
   -А, что он, ещё тебе говорил? - не утерпел с вопросом, Казимир.
   -Он мне все рассказал, про эксплуататорские классы. Он говорил, что буржуям, панам, всегда, всего будет мало и мало. Вы даже сапог хотели у него украсть. Я это тоже знаю.
   -Антон тебе рассказал?
   -А кто же ещё! Это он, отрыл мне глаза на происходящее в мире.
   -Да, хорошенький у нас сосед объявился, ничего не скажешь! - воскликнул Казимир, приподнимаясь. - Этот Антоша решил, значит, на мне отыграться, сволочь пархатая. А хочешь, я тебе расскажу историю с тем сапогом?
   -Надоели мне, ваши истории. Спасибо человеку, что не побрезговал мною, простым парнем, и открыл перед моими глазами такой большой, богатый событиями, мир.
   -На что же, он ещё открыл тебе глаза, если не секрет?
   Вслед за этим вопросом, "хозяину" пришлось выслушать довольно долгую проповедь, относительно нажитого панами богатства, причем, чужими руками. А также о том, как на протяжении всей истории человечества, они, то есть паны, неимоверно жестоко притесняли несчастных батраков, как и прочее, в том же духе.
   Если в начале разговора Казимир думал, что парень немного устал и ему требуется некоторый отдых, то под конец, от всей души стал удивляться бойцовским качествам нового пролетариата, запамятовавшего, что только благодаря таким "панам" и не умерла с голоду, его семья. Проработать только один летний сезон и заработать столько, что всем хватало на пропитание до следующего сезона, этому парню, вдруг, показалось аморальным! Ну, и дела! Ну, и Лупиньш! Ну, и Антон! К тому же, в родственники напрашивается. Ещё Лапарс когда-то говорил, что вся сила коммунистов заключена в оголтелой пропаганде. Как он, был прав. Своей бредовой болтовней, они способны загубить не только маленькую страну, как Латвия, а целый мир, если их не остановить!
   Пока Казимир мысленно углублялся в теорию коммунистического движения, Виктор продолжал:
   -Чихать я теперь хочу на всех панов, кулаков, буржуев. Мы, батраки, теперь стали вольными людьми. Мы обрели силу. Спасибо Советской власти, что она нас освободила от разных эксплуататоров, притеснителей. Завтра я от вас, ухожу.
   -Нет, дружок, не так. Если, уж, на то пошло, то с этой минуты, чтобы твоего и духу не было на моем подворье. Пошел прочь, надменный молокосос, или я натравлю на тебя собаку, - пригрозил Казимир, подымаясь.
   Виктор опешил. Он не мог и предположить, что всегда покладистый, предупредительный "пан", может выкинуть такую штуку. Этак запросто, его, молодого, просветленного самим Антоном пролетариата, взять и прогнать.
   -Я иду, - почему-то против воли, вырвалось из его уст.
   -Скатертью дорога. Хотелось бы посмотреть, как там дома, родители примут такого, "просветленного" Антоном, оболтуса!
   В один из дней этой недели, Казимир решил съездить в Индру за керосином, а по пути разузнать, о чем говорят там, на станции. Все-таки люди, живущие в таком шумном месте, должны быть ближе к цивилизации, чем пиедруйские, захолустные. Сев в полно рессорную линейку, он, не торопясь, что бы лучше разглядеть фасады некоторых, встречавшихся у дороги домов, разукрашенных красными лентами, направился, в первую очередь, к зданию волости. Он знал, что Лапарса там уже нет, но..., всякое бывает. Вдруг, да возвратился! Остановив коня неподалеку, не вылезая, пару минут подождал. За это время, если секретарь был на месте, всегда выходил навстречу. На этот раз, никого, хотя внутри, сколько можно было заметить через окно, жизнь кипела своим чередом. Только собрался дернуть вожжи, что бы тронуться, как из дверей показался сам председатель.
   -Привет Нейвалдам! - крикнул тот, издали. - К нам дело, какое появилось, что ли?
   -Да нет, пока, - смутился, попавшийся врасплох Казимир. - В магазин еду, за керосином.
   -А я думал, что по делу, так мог бы и со мной поговорить.
   -Нет пока, важных дел, слава Богу.
   -Тогда хорошо, что нет. Если понадоблюсь, заезжай, не стесняйся.
   "Чтоб ты провалился! - подумал Казимир, трогая лошадь. - Такие двуличные сволочи, при любой власти, всегда найдут себе место".
   Поскольку председатель был из местных, то, ещё раньше хорошо зная друг друга, они не раз обсуждали различные хуторские темы. Однако, самые важные вопросы, решались только с Лапарсом, а от председателя требовалась только подпись. Уже завернув за угол, Казимир почему-то невольно обернулся, и только теперь обратил внимание на обвисшее у самой крыши, красное полотнище флага. "Как быстренько перевернулся. Да, что я говорю, перевернулся! Он таким перевертышем и был. Мы же все знали об этом! Кажется, в избе и Лебедок мелькал за стеклом. В общем, два сапога - пара".
   Прошла ещё одна неделя, когда Казимир получил известие, что в Шнекове, что за Индрой, заболела его дальняя родственница. Ей было около девяносто лет, поэтому решил не откладывать и, может быть, в последний раз повидаться. Дорога шла мимо почти что, построенного костела, что в Бальбиново, у которого на скамеечке, закинув голову кверху, задумчиво сидел ново назначенный сюда ксендз Литауниекс. В это лето, Казимир успел с ним познакомиться, поэтому теперь, остановив коня, вылез из линейки и, поздоровавшись, подсел рядом. Сперва он тоже задрал голову в ту сторону, куда только что, смотрел священнослужитель, но, ничего интересного там не обнаружив, спросил:
   -Ты с Лапарсом виделся, перед отъездом?
   -Так и не успел поднять колокольни, - вздохнул ксендз, видимо, не услышавший заданного вопроса. Вид у него был отрешенный и грустный, а чуть согнутая в плечах фигура, казалась осунувшейся и старческой.
   Догадавшись о его высказанной удрученности, Казимир, будто поддерживая незнакомые мысли, быстро закивал головой, после чего добавил:
   -Да, без колоколен, напоминает высокий, длинный сарай.
   -Не успели. Теперь так и останется костел без такой важной надстройки, которую было бы видно издалека.
   -А, может быть, ещё все вернется на старые рельсы? - попытался подбодрить его Казимир.
   -С Божьей помощью, будем надеяться.
   -Без колоколен, смотрится, не очень.
   -И звонницы нет.
   -Пиедруйский костел хоть и с башнями, а замечаешь его только тогда, когда приблизишься, почти вплотную. Поставлен в самой низине.
   -Да, я с тобой согласен, - отвечал ксендз. - Все-таки, была возможность построить и выше, как в Друе, скажем.
   -Ну, тот вообще, за несколько километров виден. В нем же, и монахи служат. Поляки знали, что делали! - восхищенно, оценил их деятельность Казимир, будто сам был причастен к их роду.
   -То, поляки! Они, как говорят, без Бога - ни до порога. Верующие, до самозабвения. А, вот, рядом Россия, так там вообще, ни во что не верят. Мне показывали фотографии, на которых запечатлены их церкви, так ты не поверишь: в колокольнях, ни одного звонка, только пустые глазницы. Все внутренности выброшено, стены ободраны, двери отсутствуют.
   -Изверги, на самого Бога руку подняли!
   -Да, подняли. Главным Богом для них, с семнадцатого года, является Сталин. Ленин, наверное, тоже. Не знаю.
   -Все идет на то, что он и у нас теперь займет место самого Бога, - сказал Казимир. - Глянь, как развернули свою кипучую деятельность наши коммунисты, активисты! Смотря со стороны, можно только позавидовать их энергии, энтузиазму, с которым они развешивают свои кровавого цвета, флаги.
   -Так оно и есть, - уже в который раз, вздохнул ксендз, поднимая глаза ввысь.
   -Глядя на твой вид, ты очень здорово переживаешь, что не успел поставить эти колокольни?
   -Что теперь жалеть, когда возможное время ушло! Латвия вступила в другую эру, называемую социализмом.
   -По радио, ещё раньше передавали, что, где социализм, там и нехристи водятся.
   -Этаких нехристей, хватало здесь и без России, ну, а теперь, только держись! Своих попов они уничтожили, так что придет время, когда примутся и за нас.
   -Ты думаешь, что и в Латвии такое несчастье может случиться? - спросил Казимир.
   -Ещё, как случится! Ведь, сейчас, по советскому понятию, мы все равны, а если равны, то, как в тех листовках писалось, что раньше расклеивали на заборах: все кругом колхозное, все кругом, мое. Между прочим, ты проезжаешь мимо волости. Случайно, не заезжал к ним?
   -Что мне там делать! - удивился Казимир. - На прошлой неделе останавливался, так председатель, завидев меня, зачем-то выскакивал на крыльцо, а зачем, не поинтересовался.
   -Ты с ним разговаривал?
   -Так, двумя, тремя словами перебросились и все. Мне показалось, что внутри я заметил Лебедка.
   -Этот пойдет в гору. Мне кажется, что он метит на место председателя волости.
   -Да, ну! А куда же старый?
   -Этого, будто в Краславу хотят забрать.
   -Чудеса, да и только! О Лебедке, мне Лапарс еще раньше, кое-что рассказывал.
   -Мне о нем, тоже много что известно, не говоря, уже, о том, что в Бога он не верует, костелы не посещает, - продолжал ксендз. - На днях, я был в Риге и там сказали, что по просьбе трудящихся, в Латгалии собираются закрыть все латышские школы.
   -Тогда что, на иврит перейдут, - съязвил Казимир.
   -Иронизируй, как хочешь, но, сколько я соображаю, обрусение Латвии начнут с приграничных районов.
   -Это вполне естественно, если учесть, что здесь и до сих пор, в основном, по-русски разговаривали.
   -А потом пошло, поехало! Ещё в костеле, заставят молиться на чужом языке. Это в том случае, если сами костелы не закроют, - добавил ксендз.
   -Ясное дело, что на предмет русификации школ, их наглухо обложат такими учителями, которые будут трубить в их пропагандистскую трубу. Я правильно выразился? Ведь мы, крестьяне, не привыкши такими умными словами разбрасываться.
   -Правильно, все правильно. Будем привыкать и к заумным словам, - подбодрил его, ксендз. - Придет время, и наши люди научатся выражаться такими словами, что коровы, что бы их ни слышать, уши станут затыкать сеном. Я-то наслушался русских матерщиных слов. Тут недалеко, живет одна русская семья. Да, ты их знаешь! Чвирковичи. Иногда, выйдя во двор, они начинают так матюгаться между собой во весь пьяный голос, что можно только удивляться, как это, их матушка земля держит!
   -Что я ещё подумал! Вот, в России, люди своей земли не имеют. Это мне, сосед Краваль говорил. Может случиться так, что и от нас её отнимут? Как ты думаешь?
   -Всякое может случиться. Но, человек ко всему приспосабливается. Те же, русские. У них землю конфисковали, но, они же, как-то живут, не вымерли. В крайнем случае, большая часть.
   -Ты знаешь, на днях, меня сосед научил новой припевке. Слушай:
   Едет Сталин на телеге,
   А телега, на боку.
   -Куда спешишь, товарищ Сталин?
   -За последним, к мужику!
   -Ну, как тебе она нравится, эта частушка?
   -Я такой, ещё не слышал, - признался ксендз.
   -И заметь, придумали её не какие-то посторонние люди, а конкретно те, кто успел пожить при Советской власти. Кто-кто, а они-то знают, что сочиняют, - торжествующе, в своих домыслах, говорил Казимир.
   -Ты бы потише декламировал такие стихотворения, - заерзал на скамейке, ксендз. - Теперь всякие люди по окрестностям шляются, могут подслушать.
   -Боишься, что бы и самому не попасть в черный список? - пошутил Казимир. - Не волнуйся, у них уже давно все составлено. Я в этом, больше, чем уверен.
   -Времена настали! Не знаешь, кого больше бояться, и чего ждать.
   -Ладно, не буду, - согласился Казимир, - а то, какой идиот, и вправду может ненароком подслушать. Тогда, что?
   -Сам должен догадаться, что будет донос. Обрати внимание, что в нашем лексиконе, уже появилось слово, "донос". Как тебе, это нравится?
   -Чует мое сердце, что с этого времени, нам придется много, очень много чужих, или, до сих пор, мало употребляемых слов, выучить. Между прочим, пока не забыл. Кто там, в Риге, сейчас заправляет?
   -Ты не догадываешься?
   -С какой стати мне, деревенской темноте знать, что происходит за триста километров, от моей вотчины!
   -По сравнению с другими жителями нашего края, Нейвалдов я всегда считал, как людей, с передовыми взглядами. Кроме того, не пытайся мне соврать, что не слушаешь радио. У наших крестьян, деревенская темнота, как ты выразился, конечно же, присутствует, но врожденной хитрости, ещё больше.
   -Взгляды - это одно, а крестьянские будни - другое. Политические вопросы, не наше поле деятельности, а в житейских делах, наше дело, выращивать хлеб, что бы накормить город, да и самому не умереть с голоду. В общем, в тех вопросах, где я не особенно бельмес, лучше всего высказаться так: твое дело телячье - обкакался и стой.
   -Вилиса Лациса, надеюсь, ты знаешь?
   -Как же, не знать! У нас и книга его есть, "Сын рыбака". Всей семьей читали. А, что?
   -А про Калнберзиньша слышал? А про Кирхенштейна слышал?
   -Слышал. Ещё при Улманисе, по радио передавали, что какого-то Калнберзиньша, будто садили в тюрьму. Но, фамилию Кирхенштейна, слышу впервые.
   -Это, не так и важно. Так вот, все они, теперь при власти.
   -Неужели и Лацис?
   -Так же точно, как ты меня здесь видишь.
   -Латыши, латыши! Никакого нет счастья, этому народу. Пока один сидит при власти, другой, ему яму роет, целясь на то же место. Пока один сидит в тюрьме, другой ему должность подыскивает.
   -Так и есть. Наперекор национальным интересам, что бы придти к власти, готовы друг другу глотки перерезать, - чуть ли не со злостью, выпалил ксендз.
   -То же самое, говорил и Лапарс. Уж, кто-кто, а он-то знал, что говорил, - подтвердил Казимир. - В Латвии все идет к тому, что скоро будет стыдно и признаться, что ты есть латыш.
   -Да, если так буде продолжаться до бесконечности, то это слово может перейти в нарицательные разряды. Но, в конце концов, в этом плане мне ничего не грозит, потому что по национальности, я пишусь белорусом.
   -Что ты ещё, слышал в Риге?
   -Пока, больше ничего. Но, разве и того недостаточно, что ты от меня услышал? Впрочем, нам теперь остается только ждать, что сами латыши, которые дорвались до заветной власти, в дальнейшем предпримут против собственного народа.
   -Мрачное будущее, ты мне нарисовал.
   -В складывающейся обстановке, скрывать что-либо, нет никакого смысла.
   -Когда собираетесь освящать новостройку?
   -Придется поторопиться, пока такой необходимый ритуал новая власть нам не запретила. Епископ Язеп Ранцанс обещал прибыть на освящение в октябре месяце. Дальше тянуть нельзя.
   Забегая вперед надо заметить, что ксендза Литауниекса в следующем 1941 году, нашли убитым. На его теле зияло несколько десятков ножевых ран. И не мудрено, что дорвавшимся до власти новым представителям, очень и очень не понравилась тема его мыслей, отражавшихся в искренних человеческих проповедях перед прихожанами.
   -Что ж, спасибо и на этом. Надо ещё заглянуть к родственнице, что в Шнекове. Может быть, скоро и тебя туда позовут. Девяносто лет бабке. Дома, тоже непочатый край работы. Уборка хлеба, на носу.
   Залезая в линейку, Казимир обратил внимание на темно-синий автомобиль с будкой, проехавший мимо костела, в сторону железнодорожного вокзала.
   -А это, что за машина? - спросил он ксендза, поднимавшегося уходить.
   -Говорят, что в России их называют по-разному. Одни - "воронком", другие - "черным вороном". Как видишь, теперь эти машины и в Латвии приживаются. Они предназначены для транспортировки заключенных.
   -Так вот они какие, эти дьявольские машины! - ужаснулся Казимир. - Слыхать о них, слышал, а увидеть, только теперь довелось.
   -Мы теперь можем гордиться. Ведь, до сих пор, они колесили только по Российским просторам. Работы им здесь, хватит на долго, если не на всю оставшуюся жизнь.
   -Самоуничтожение нации!
   -Если латыши, сами себя никак не могут уничтожить, то, в этом, им с большой охотой поможет ближайший сосед. Видишь, даже машин для такого дела, не пожалели. Теперь в Риге таких каталажек, очень много.
   -Лучше бы я с тобой сегодня, не заговаривал. Расстроил ты меня, до последнего.
   -Подожди, это только цветки. Поверь, мне.
   Как в городе, так и в деревне, все люди от природы, очень любопытные. Особенно тогда, что-то необычное свершается в их местности. Казимир не был исключением. Навестив старушку и возвращаясь, домой, сразу за железнодорожным переездом не поехал прямо, как обычно, а специально свернул влево. Он уже знал, что здесь, за первым поворотом, обосновалась милиция. Проехав это, потемневшее от времени, бревенчатое здание, хозяина которого в 1940 году отправили в Амурские лагеря, где он и умер, остановил лошадь, чтобы получше разглядеть стоявшую у невысокого крыльца чудо-машину, окрещенную ксендзом, "черным вороном". Но, едва он притормозил коня, как из машины вылез шофер в военной форме и внимательно уставился на остановившуюся подводу. Тронув вожжи, Казимир поспешил убраться восвояси.
   Из-за его долгого отсутствия, дома волновалась жена.
   -В чем причина, что ты так долго не возвращался? Как Элизабета?
   -Старушка, как и старушка. До ста лет может дотянуть. А вот, с Латвией, совсем плохо. Я по пути, нового ксендза Литауниекса встретил, поэтому задержался. Из разговора с ним, я не понял только одного: толи Латвию предали, толи она сама продалась России.
   -А, что ксендз?
   -Ксендз, как и ксендз. Переживает, что не успели поднять звонницы. Ты же знаешь, что Бальбиновский костел пока что стоит без них.
   -Жаль нового ксендза! - посочувствовала Дайна.
   -Конечно, жалко. Не успел, как следует здесь обосноваться, и, на тебе! К зиме торопиться освятить новостройку.
   -Лапарса, значит, нет?
   -Я полагаю, что он уехал, либо в Ригу, либо в свою Кулдигу. Но, это вопрос второстепенный. Есть вещи поважнее. Ксендз показал, а потом я и сам своими глазами разглядел новую машину, называемую "черным вороном" и предназначенную для перевозки заключенных.
   -И чем же она отличается от тех кузовных, которые мы видели раньше?
   -Закрытой будкой, без окон. Покрашена в темно-темно синий, почти что, черный цвет.
   -Дожили. Дождались.
   -Да что-то непонятное, для нас незнакомое, стало твориться вокруг. На Индре, какое-то напряжение чувствуется даже физически, а в волости, уже заправляет Лебедок. Бывшего председателя, куда-то перевели. Будто в Краславу.
   -Ох, уж, этот Лебедок! Он такой же, как и Кукель. Помнишь, о нем некогда говорили: какая власть, такая у Кукеля и масть.
   -Будем жить - будем видеть. Не лезть же в петлю только потому, что её, ту петлю, кто-то подвесил. Между прочим, ксендз говорил, что Латвия и латышских школ может лишиться. В Латгалии уже закрывают.
   -Как, так! - воскликнула Дайна. - Нам же, в эту осень, надо Айвара куда-то определять.
   -Ничего не поделаешь, не повезем же мы его в Курземе, где у нас нет никого знакомого. Какая будет поблизости, в такую и отправим. На местном разношерстном диалекте, он очень хорошо разговаривает.
   -Это дети Краваля его приучили. Он с ними постоянно играется. Теперь в самый раз, со старшеньким бы переговорить, да тот и глаз не кажет, - вздохнула Дайна.
   -Что поделать, если любовь дороже родительского дома, - махнул рукой, Казимир. - Жаль парня. В будущем, как бы горько он не поплатился за свой безрассудный поступок. Тем более за то, что в жизни пошел не по той дорожке, которую ему указывали родители.
   -Сам знаешь, что в жизни всякое может случиться. Но, все равно, очень жаль несчастного. Пусть бы ему Бог дал соображения опомниться. Я буду молить его, об этом. Ведь, родители учат ребенка не по книгам. За них, это делает школа. Зато у нас есть собственный опыт, приобретенный в процессе жизни. В некоторых случаях, он намного важнее школьных пособий.
   -Я присоединяюсь к твоим словам, - согласился муж. - При всех жизненных перипетиях, что могут встретиться у него на пути, пусть Бог не отнимает у него здоровье и счастье. Остальное, будем надеяться, как-нибудь утрясется само собой.
   -От доченьки, тоже никаких известий. Бывало, на каникулы, хоть ненадолго, но заглянет. Теперь все! - сокрушалась Дайна.
   -Я считаю, что её хахаль теперь, обязательно при власти, так что с голоду не умрет и беспокоиться о ней, не стоит.
   -Как странно, устроен мир!
   -Да, действительно странно, - согласился Казимир. - Потерять в одночасье сразу двоих детей, это не так-то просто, одним духом все переварить. Чтобы такая рана зарубцевалась, если такое вообще возможно, нужно время и время. А какие, далеко идущие задумки были у нас, помнишь? Аниту - по научной линии. Дзинтарс - по военной. Ведь ему, как старшему, весь хутор принадлежал. Теперь, что от них осталось? Только, пшик!
   -Не забудь, что у нас же, ещё двое подрастают, - напомнила жена.
   -Поверь мне, что о них сейчас, я даже боюсь думать.
   -Ладно, будем молить Бога, чтобы он, хоть этих уберег от неверного шага.
   В начале августа прошел небольшой дождик, и Казимир стал ежедневно выходить в поле, что бы проверить готовность хлебов, к жатве.
   Как-то в субботу к обеду, когда в очередной раз он возвращался с поля, к дому, почти одновременно с ним, подъехала телега, из которой легко спрыгнул новый председатель волости Иван Лебедок, а с ним ещё двое, в военной форме.
   -Нейвалд! - неестественно радостно, воскликнул Иван. - Как хорошо, что я тебя встретил на улице, а то говорят, что у тебя очень злая собака.
   "Даже такую старую мелочь, знает! - мелькнуло у Казимира. - Видимо, что-то серьезное намечается, если с охраной прибыл", - а вслух ответил: - волчьей породы. Бонзой звать.
   -Кто это, ему дал не наше имя?
   -Не знаю. С такой кличкой мне его и доставили, - не стал признаваться.
   -Мы по делу и в дом можем не заходить. По указанию партии и правительства, в Латвии начался передел собственности. У кого больше тридцати гектаров, тому надо поделиться с соседями. Так как у тебя сверх пятидесяти, то подойди сюда к телеге, и посмотрим план твоего хутора, - после чего, разложил на досках точную копию плана, оригинал которого, хранился у Нейвалда на стенных часах. - Подойди, подойди поближе, мы не кусаемся, - снова предложил Лебедок, заметив, что Казимир колеблется. - Посмотри и подтверди, правильно ли здесь все отмечено. Вот здесь, у тебя посеяно пять с половиной гектаров ржи, - и указательным пальцем, точно ткнул в то место у луга, откуда он только что вернулся. - Вот здесь, один гектар ячменя. Здесь овес, два гектара. Здесь гречиха, полгектара. Пшеницы десять гектар. Дальше горох, вика, клевер. Я правильно показываю?
   -Да, все правильно, - удивленный их осведомленностью, подтвердил Казимир. - Но, где вы взяли такие точные данные?
   -Советская власть все должна знать, и она знает, - с достоинством знатока, отвечал председатель, заискивающе посмотрев на военных, топтавшихся рядом и дружно закивавших фуражками, с пятиконечными звездами на красном ободке.
   Пока приезжие несколько секунд наслаждались, с обеих сторон выказанным патриотизмом, Казимир с нетерпением ждал развязки начатого разговора.
   -Так вот что, Нейвалд, - наконец, продолжил Лебедок. - Семья у тебя, теперь поредела и выращенный хлеб, окажется в излишках. Поэтому, что бы он зря не пропадал, урожаем придется поделиться с соседями. Ты должен знать, что в Советском союзе, все люди равны, как и должен быть равен рацион их питания. Ты меня, понял?
   -Пока что, нет, - простодушно, отвечал изумленный хозяин избыточного урожая.
   -В таком случае, я поясню. По решению волостного партийного актива, часть готового урожая от тебя изымается и передается в пользу неимущей бедноты, в лице Гаужанса и Гризанса, по два гектара каждому. Это, что за ручьем, - и указал пальцем в развернутом плане хутора. - Идем дальше. Вот эти пять гектар, - и снова указал на плане, - переходят в пользу Виталия Макни, что живет за твоим лугом, а вот этот участок, что у березняка, ты отдаешь Авдюкевичу. Он тоже, живет рядом. Теперь, я надеюсь, вопросов у тебя не возникнет, - и самодовольно, как бы сверху вниз, посмотрел на опешившего Казимира. - Но, и это ещё не все. Мне нужно переписать твою живность.
   -Скот сейчас, в поле, - подавленным голосом, отвечал хозяин.
   -Неужели в хлевах пусто? - удивился Лебедок.
   -Кто ж летом, скотину держит взаперти! Только куры на месте.
   -Хорошо, с них и начнем. Ты только иди первый, да собаку привяжи покрепче.
   -А для чего скот переписываешь? Сколько я живу в Латвии, никто никогда не интересовался моим хлевом. Сколько мог прокормить, столько и имел. Теперь что, по-другому?
   -По-другому, или по третьему, но власть должна знать точно, что у кого есть и на основании этих данных, будет установлен твердый налог на шерсть, молоко, яички и прочее.
   "Правду у костела говорили, что скот лучше резать", - вспомнил Казимир и пожалел, что не послушался умных людей, - а вслух, спросил:
   -Какой налог?
   -Ты тово, сразу и оглох, как услышал, что я тебе только что перечислил? Налог на мясо, молоко, землю и так далее, и так далее.
   -А, что я взамен буду иметь?
   -Взамен сданного государству молока, например, ты, получишь обрат, что бы нового поросеночка выкормить, теленочка напоить. Советская власть умная, она все предусмотрела.
   "Чтоб ты сдох, болтун проклятый"! - думал Казимир, направляясь к рвущейся на цепи, собаке.
   Убедившись, что хлевы действительно пустые, вышли к сараю, где несколько раз подряд пересчитал курей с петухами. Закончив здесь, всей оравой пошли в поле, где паслась скотина. Завидев военных, пастух так испугался, что моментально залег в ближайшей канаве, благо, сухой.
   -Вылезай, не бойся, - крикнул один из солдат. Потом подождав, снова. - Мы же видели, как ты спрятался. Кончай дурачиться, вылазь и поможешь нам считать твой скот.
   Когда же, напуганный Валентин вылез из своего укрытия и подошел поближе, Лебедок устроил ему маленький допросик.
   -Признайся, тебя очень рано поднимают в поле?
   -Рано, - дрожащим голосом, отвечал пастух.
   -Ложишься поздно?
   -Поздно.
   -Ты, наверное, голодный?
   -Нет, я поевши.
   -Тебя кормят только утром и вечером?
   -Нет, обед приносят в поле.
   -Тебя хозяин, наверное, наказывает?
   -Не-ет, он хороший.
   -Почему ты, так решил?
   -Кушать дает вволю, одевает, гостинцы с городу привозит. А когда попрошусь домой, всегда отпускает.
   По мнению председателя волости, разговор с этим мальчишкой, шел явно не в том русле, в который он его направлял, поэтому переключился на второе.
   -У тебя же Нейвалд, был и рабочий, почему я его не встретил?
   -Мой бывший рабочий Виктор, пошел собакам сено косить! - почти со зла, отвечал Казимир. Он видел, что от него отнимают почти весь созревший урожай и в такой обстановке, терять ему больше нечего. От всех этих подсчетов, отчетов, вопросов с подвохом, он и так еле себя сдерживал.
   Лебедок это заметил и примирительно сказал:
   -Ладно, ладно, не расстраивайся. Это я к слову, поинтересовался.
   Теперь они находились рядом с тем обширным куском ржи, который, согласно решению какого-то парткома, должен был отойти Макне. Для пущей убедительности и что бы потом не возникло лишних споров с новыми хозяевами, его следовало "застолбить". А инструмента с собой, не взяли.
   -Сходи за топором, - предложил Лебедок.
   -Вот, нашелся! Тебе надо, ты и иди, - отвечал осмелевший Казимир. - Между прочим, я слышал, что у Советов, холуйство запрещено законом. Или, как там: "уже много лет, как холопов нет". Ты слышал такое изречение?
   Председатель понявший, что такими методами здесь ему не справится даже с помощью солдат, предложил последним сходить в кусты и наломать сучьев, что те, без промедления и исполнили.
   После этого, незваные гости долго ходили за председателем, шагами промеряя каждую культуру в отдельности. По временам, они останавливались, чтобы, по указанию Лебедка, в том, или ином месте, в землю воткнуть корявые сучья с листьями.
   С болью в сердце, Казимир смотрел, как два бугая в военной форме, с промокшими на спине гимнастерками и без фуражек, в спелой ржи, от одной метки к другой, протаптывают широкие тропинки. Это Лебедку, Казимир мог нагрубить, а с военными связываться не решался. Пусть топчат, все равно уже не свое!
   Когда обошли, обмерили все подлежащие отчуждению участки, Казимир был вынужден подписать соответствующие акты, в которых указывалось, что с ними он ознакомлен и на отнятую землю, претендовать не будет. После этого, все направились к подводе, что дожидалась у дома, на краю канавы. По пути же, Казимир не выдержал и спросил у Лебедка:
   -Скажи мне откровенно, где ты взял данные о засеянных мною площадях?
   -Добрые люди подсказали, - ехидно улыбнулся председатель.
   -Значит, деревня еще не пропала, если у неё остались такие "добрые люди", - в том же тоне, ответил и Казимир.
   Войдя в дом, он вкратце рассказал жене о цели визита военных и об отнятой земле. Об этом, она уже догадывалась, потому что через окно видела, как по желтеющему полю, с особым рвением движутся чужие люди, четко отмеряя широкие шаги. О свалившейся на дом беде, та маршировка говорила без слов.
   -Я понимаю, что в данной ситуации, что-либо изменить, или поправить, мы бессильны, - сдавленным голосом, промолвила она. - Но, на все Божья воля. На что он нас судил, то и произошло. Надо бы, Бакнешу сообщить. Эти изверги и к нему могут завернуть. Посмотри, куда направилась подвода. Может быть, успеем его предупредить.
   -Уже поздно, - ответил муж, вглядываясь в окно. - Прямиком к нему, покатили. И не по объездной, что у Старины, а через луг, где мне и самому жалко топтать трАвы. Кто-то и об этом следе, успел им сообщить. Какие люди!
   -Настали времена, когда ничему не надо удивляться. Такие маленькие деревеньки, а доносчиков - хоть пруд пруди! - констатировала жена. - Этот самый Лебедок, он же из наших краев!
   -А ты думала, что только в больших городах разная сволочь произрастает! - как бы удивленно, воскликнул муж. - Вот они, здесь, на месте плодятся и не надо никуда ехать их искать. В общем, Лебедок не зря в волости штаны протирает. Все у него пронюхано, предусмотрено, определено.
   -Только один, такую обширную информацию он не охватил бы.
   -Конечно, есть у него и свои стремянные, в любую минуту готовые подбросить необходимую информацию о положении дел в подчиненной ему, вотчине. А, судя по его решению, это, в первую очередь те, кому он нарезал нашей земли. Ну, не мог он, даже теоретически знать, где, что и чем у меня засеяно.
   -Надо же! И при Улманисе обхаживали такую предательскую скотину.
   -Лапарс когда-то говорил, что по-другому нельзя было поступать, потому что тогда считалось бы, что в нашей стране нет настоящей демократии.
   -Такие такого, и поддерживали. Это правда, что он когда-то даже баллотировался по каким-то спискам, на выборные должности?
   -Лапарс говорил, что, да.
   В свое время, Казимир тоже проходил по списку от Крестьянской партии, но не набрал достаточное количество голосов.
   С помраченной душевной тревогой, в этот вечер, семья Нейвалдов собралась за ужином. Их не только обидели, отняв готовый хлеб, но их унизили, растоптали как ком, валявшейся на дороге, засохшей глины. А это были только самые первые шаги новой, Советской власти. Нейвалды, одни из первых испытали на себе, её беспощадную лапу. Они, одни из первых поняли, какие цели преследует новая власть, и чем она может кончиться для крестьян, им же подобным.
   Как никогда, за этим столом теперь не хватало Дзинтарса, с которым можно было бы посоветоваться, или, в крайнем случае, высказать ему накопившуюся на сердце, боль. Как он, там! Родительские сердца, по-прежнему скорбели о его настоящем, тревожились о будущем.
   То ли так совпало, то ли сыновнее чувство на расстоянии, восприняло тревогу родителей, но, едва успели перекреститься перед едой, как на пороге появился сам Дзинтарс. Мама сразу вскочила со скамейки и, бросившись ему на шею, расплакалась. Отец застыл, с поднятой ложкой. Вия в последний момент, успела-таки положить в рот кусок мяса, но забыла его закрыть, поэтому жирные капли с нижней губы, свободно капали на только что выстиранную скатерть. Айвар, выпрыгнув из-за стола, подбежал к Дзинтарсу и уцепился за широкий, кожаный ремень, оставшийся от службы в армии, тем самым, как бы желая показать, что теперь-то без его разрешения, брат никуда не уйдет. Пастух с работницей, продолжили вечернюю трапезу. Эта семейная драма, их не касалась.
   -С какими новостями, пожаловал к нам сын? - стараясь придать голосу подобающую холодность, - твердо спросил отец.
   Оторвавшись от твердого плеча, мама с недоумением посмотрела на, ставшего строгим, мужа.
   Пока Дзинтарс отсутствовал, Казимиру было очень жаль бестолкового сына, так внезапно попавшего под влияние чуждой ему семьи, но, когда тот опять появился в родном доме, в душе, с новой силой всплыли все обиды, нанесенные им, родительскому крову. В первую очередь, обида за непослушание, которая на деревне карается особо строго, и долго не прощается.
   -Я уже знаю, что приезжали вас описывать, - признался сын, не смея отойти от дверного косяка.
   -Знал, и нас не предупредил! - Казимир даже приподнялся со скамейки. - Ничего себе, детки пошли! Как и вся Советская власть, некоторые готовы всех уничтожить, лишь бы самому выжить. Благодарю за новость, а то и не знал бы.
   -Лобздиньш мне сказал, только что, - смущенно, отвечал сын, опустив голову.
   -Значит, эта скотина безрогая была уже в курсе дела, что нас обрежут?
   -Так получается. Но я тут, не виноват.
   -Конечно. Когда же ты был виноват! - чуть не взорвался отец, но, взяв себя в руки, уже спокойнее добавил, - теперь ты видишь, что нашему благополучию, и не без твоего участия, пришел конец. Спасибо, сынок. Большое тебе, спасибо. Теперь ты с особым удовольствием, можешь посмотреть в глаза всем, кто здесь сидит, - и жилистой рукой, обвел всех присутствующих.
   -Но, я...
   -Довольно! Свою черную работу, ты уже сделал, поэтому дальнейший разговор пойдет не о тебе, а том месте, которое ты займешь, или уже занял, в этой неспокойной жизни. И пусть сам Бог оценит то, что ты заслуживаешь, - несколько смягчившимся голосом, отвечал отец. Внезапная злоба, стала угасать.
   -Я не знаю, чем бы я мог помочь вам, - опять смущенно, напомнил о себе Дзинтарс. - У меня нет ни власти, ни влияния.
   -Тяжелые времена наступают, - промолвила мама, - все ещё стоявшая рядом и старавшаяся не пропустить ни одного слова, что здесь говорилось.
   -Ты дай ему вилку, пусть садится к столу и поест с нами, - предложил Казимир, - а то, может быть, человек несколько дней, по-человечески и не ел.
   -Ах, совсем голова закружилась! - всполошилась Дайна, отходя от сына. - Вия, доченька, достань со шкафчика вилку с ложкой. - Как же это, я сразу не догадалась! Садись сынок вот здесь, на мое место. Я постою, посмотрю на тебя. Мы так давно не виделись. Думали, как там, тебе...
   -А заодно рассказывай, что нового ты ещё знаешь, если не партийный секрет.
   -В городах начались повальные аресты, - уплетая свинину так аппетитно, что даже уши шевелились, сообщал Дзинтарс.
   -Вот-вот, только этого и не хватало, - сказал Казимир, пододвигая сыну и свою порцию. - Впрочем, такое было предсказуемо. А за что, не знаешь?
   -Забирают полицейских, пограничников, прочих, кто был хоть при маломальской власти.
   -Лапарса бы, только Бог миловал, - перекрестилась Дайна.
   -Лобздиньш говорил, что всех "шишек" могут забрать.
   -Только ты не имей моду, достойных сограждан называть таким словом, - назидательно, предупредил отец. - Все они люди, как и мы, и каждый из них, что-то сделал, что-то пытался сделать хорошее для своей Латвии, для укрепления её экономики. Что же касается политики, то здесь, конечно, дело дрянь, хоть мы деревенщина и не понимаем всей её тонкости, всех её закоулков. С нашей, крестьянской площадки, мы видим только вершину, а что там на самом деле происходит, мы замечаем только тогда, когда все свершившееся там, наверху, сваливается на нас нижних, как в данном случае.
   -А, что там, сынок, слышно про крестьян? Не может случиться так, что после той интеллигенции, возьмутся и за нас?
   -Кому они нужны, эти вечные земляные труженики-черви, - за сына, ответил отец. - Ведь, всем известно, что, в основном, только за их счет, государство и живет. Не будь хлеба, все министры повымерли бы с голоду. Нет, я понимаю, что закупали бы из-за границы. Но, чтобы купить, надо же, чем-то рассчитываться. Золотые запасы, тоже не безразмерны.
   -У нас есть лес, - напомнил Дзинтарс, облизывая вилку.
   -Не на вечно же его хватит. Ладно, я перебил. Давай, рассказывай, что знаешь про политику. Ты же теперь при такой важной персоне, как Лобздиньш.
   -Сколько мне удалось подслушать, новые власти очень недовольны и некоторыми крестьянами, - поправил отца, сын. - В первую очередь теми, которых называют латышскими патриотами, им сочувствующим, потом кулакам, так они называют зажиточных крестьян.
   -Значит, под одну, или даже несколько, тобою названных категорий, мы неумолимо подпадаем, - резюмировал Казимир.
   -Если стали отнимать урожай, землю, то это самый первый шаг в том направлении, - подтвердил Дзинтарс.
   -Так, так, - забарабанил пальцами по столу, Казимир.
   -А, как та, коммунистическая свора, относится к тебе? - спросила мама. - Как ни говори, но ты был и останешься сыном кулака.
   -Не знаю. Когда они собираются, я сижу за перегородкой, стараясь не показываться на глаза.
   -Но они же, все равно знают, что ты теперь там живешь.
   -Пока, меня не трогают.
   -После твоих слов я понял то, что и нам надо готовиться к худшему. Правильно? - для верности, переспросил отец.
   -Наверное, так.
   -Жалко хлеба. Столько трудов вложено, а они, одним махом раз, и чуть ли не все отняли! - вздохнул Казимир, опуская голову.
   -Кому они прирезали участки? - спросил Дзинтарс.
   -Только соседям, земли которых примыкают к нашему хутору. Гаужанс, Гризанс. Этим по два гектара. То ли они больше не просили, то ли Лебедок знал заранее, что прирезанные участки обрабатывать не станут. Ведь, даже имеющиеся в их распоряжении пятигектарики, и то, из года в год стоят необработанные.
   -В таком случае, какой был смысл наделять их дополнительными кусками? - не мог сообразить Дзинтарс.
   -Смысл политический. Лишь бы уменьшить нашу собственность. Авдюкевич получил свою долю. Макня, так вообще, самое лучшее отхватил. Теперь он хлебом обеспечен, как минимум, на два года, если, конечно же, не пропьет раньше.
   -Жаль, что так получилось! - глубоко вздохнул Дзинтарс. - Ещё тогда, при правлении Улманиса, их надо было всех истребить.
   -Бог создал человека не для того, что бы они друг друга убивали, - нравоучительно, заметила мама. - Придет время, и они получат свое по заслугам.
   -А, как Каин убил Авеля? Безвинного...
   -Хватит, не будем копаться в истории, - решил отец. - Надо откровенно признаться, что в этой игре, мы проиграли. Твой тесть, вступать в партию тебя не приглашает?
   -Нет, политические темы, мы с ним не обсуждаем.
   -Хорошо, здесь понятно. Теперь слушай дальше. А вы поели, так идите отдыхать, - обратился хозяин к работникам, с интересом, подслушивавшим семейный разговор. - Поскольку мы тебя предупреждали уже не раз, но наши слова для тебя оказались пустым звуком, не дошедшим не только до твоих ушей, но и сознания, вмешиваться в твою дальнейшую жизнь, мы не намерены и не будем. Живи, как находишь нужным. Отныне, на этом ставим точку.
   Дзинтарс смущенно опустил голову и, заметно дрожащей рукой, стал гладить кота, только что вспрыгнувшего ему на колени.
   -У нас к тебе теперь, осталась только одна просьба, - вступила в разговор мама. - Если услышишь что-то неприятное, которое может коснуться нас, сообщи немедленно. Видишь, как нескладно получилось на этот раз. Были бы предупреждены заранее хоть на несколько минут, и то, успели бы спрятать в кустах какую скотинку. А теперь, все на учете. За каждый убой придется отчитываться, за оставшееся же, налог платить.
   -Ей Богу, я не вру! - снова попытался оправдаться Дзинтарс. - О том, что волостное начальство выехало описывать крестьянское имущество, я узнал только тогда, когда Лебедок уехал.
   -Ладно, мы тебе верим.
   -Слава Богу, хоть в одном, но с сыном мы сошлись! - воскликнул отец вставая, и закуривая готовую папиросу. В портсигаре, она была последней. Запас пустых гильз, тоже закончился.
   Дзинтарс ушел, а Казимир с Дайной до полуночи не спали, обсуждая свалившееся несчастье. Болели сердца, давило на мозг. Конечно же, всего жаль, но ничего поделать, уже было нельзя. Советская власть со своим человеконенавистничеством, дикими законами, порядками, прочими отрицательными атрибутами, о существовании которых, многие латыши и не догадывались, ворвалась и на их хутора. Только теперь, крестьяне могли убедиться воочию в том, о чем, в самые первые дни оккупации у костельной ограды, они только шептались. Если на паперти старались громко не говорить - это понятно, но, кто-то же, был полностью в курсе тех предполагаемых событий, которые, в конце концов, оказались реальными!
   Через день после раздела земли и хлебов, Казимир, захватив с собой младшего сына Айвара, вышел в поле, что бы еще раз убедиться, что уборку оставленного ему клина, можно начинать. Но, у него появилась ещё одна задумка. Пока суд да дело, а нельзя ли, хоть на несколько сантиметров переставить те метки, в свою пользу!
   Поднявшись на бугор, во ржи, среди высоких колосьев он заметил две согнувшиеся, шевелившиеся черные спины.
   -Началось! - вслух, скорбно промолвил Казимир.
   -Что началось, папа? - спросил любопытный сын.
   -Тебе, наверно, ещё не видно, - ответил отец, склоняя свою голову на уровень обзорности сына. - Да, не видно. Когда подойдем ближе, посмотришь, как коммунистические изверги, начали убирать нашу с тобой, рожь.
   -А-а, немножко вижу, - отвечал Айвар, подпрыгнув несколько раз.
   -Вот до чего, сынок, мы дожили! Чужие люди убирают наш хлеб, а нам и слова нельзя сказать против.
   -Теперь я тоже знаю, что обнаглевшие коммунисты посмели захватить нашу собственность, - почти, как взрослый, отвечал мальчишка.
   -Мы же с тобой, на такую тему никогда не разговаривали. Скажи, кто тебя надоумил на такой вывод?
   -Вия. А, что?
   -Нет, ничего. Мне просто понравилось твое и Виино отношение к происходящему. Все правильно. Свою собственность, в чем бы она ни выражалась, надо всегда ценить и беречь, потому что, не всегда она легко дается.
   -Вия мне об этом, тоже говорила, - гордо, признался Айвар.
   -Ну, ты-то еще маленький, а, вот ей, откуда было бы знать о таких вещах, которые способны уразуметь даже не все взрослые! Сама ещё, почти ребенок, - удивился Казимир.
   -Не знаю.
   -В таком случае, я рад за вашу сообразительность. Пусть, на сегодня, о таких вещах вы с Вией знаете только понаслышке, в жизни, все может пригодиться. Она, эта жизнь, так устроена, что, пока своими глазами не увидишь, собственными руками не потрогаешь, при всем много классном образовании, не всегда дано понять суть её глубины. В теории она, похожа на сон. Но, стоит только проснуться, то есть, потрогать руками, так, иногда, волосы дыбом встают от реальности! Одна из реальностей, уже наступила. Мы как бы проснулись, а вокруг нас, бессильные, обреченные, униженные латыши, к коим принадлежит и наша семья.
   Поравнявшись с одним из суков, вчера воткнутом в землю у самой дороги, Казимир остановился, пригнулся и глянул на ту метку, что выступала на противоположной стороне, пожелтевшей ржи. По его определению, женщины забрались на его территорию не менее, как на полшага и, не обращая на это внимание, усердно махая кривыми серпами, продолжали углубляться ещё дальше.
   -Бабы! - крикнул он издали. - Разве вы не видите, что залезли на мою территорию! Посмотрите где метки, и где жнете вы.
   Как было отмечено в акте, эта рожь были отданы Макне, но вместе с его женой, здесь жала и жена председателя волости, Дуся. Значит, все шло на спол. К удивлению Казимира, вместо того, чтобы выпрямиться и что-либо объяснить, обе женщины, не разгибая спины, вдруг запели:
   Фирли, фирли, здесь наш сад
   И целуй ты нам, хоть в зад!
   -Зад-то ваш совсем не аппетитный, больно худой, - в тон им, отвечал Казимир соображая, что изменить что-либо, он уже не в состоянии. - Подожду, времени у меня, пока, хватает. Наедитесь чужого хлеба, может быть, поправитесь, либо вообще, поносом сойдете. А в остальном, молодцы! Даже припевку про меня успели сочинить.
   -Фирли, фирли..., - видимо, воодушевленные услышанной похвалой, начали, было, снова петь, после чего Казимир больше не выдержал. Вырвав из земли меточный сук, бросился в сторону обнаглевших женщин.
   Расстояние до них, составляло не более тридцати, тридцати пяти шагов, но женщины, несмотря на то, что задами были повернуты к бывшему хозяину хлеба, одним глазом, как, оказалось, все-таки присматривали и за ним. Казимир это понял по тому, что, когда он сделал несколько широченных шагов в их сторону, те, побросав серпы, пустились наутек в сторону луга.
   -Сволочи несчастные! - кричал им вдогонку, окончательно рассерженный Казимир. - Вот, я вам сейчас задам! Так задам, что и слова своих припевок забудете!
   Женщины остановились только на лугу, за канавой.
   -Папа, когда чужие хозяйничают на нашем хуторе, это и есть Советская власть? - очень серьезным тоном, поинтересовался Айвар, когда они возвращались домой.
   -Об этом самом, я узнал совсем недавно. А ты молодец, начинаешь рассуждать не хуже взрослого. Опять Вия, подсказала?
   -Она мне рассказывала..., - и умолк, потому что, внезапно забыл, что она там такое, подсказала.
   -Вот, подрастешь, в школе учителя тебя научат разным интересным наукам. А я тебя научу тому, что в учебных заведениях не преподают. Это НЕЧТО, приобретается только путем сложнейших, жизненных опытов, заключающихся в общении с людьми, окружающей средой, из чего и выкристаллизовывается настоящая истинная ценность. С ней тебе и придется прошагать, всю оставшуюся жизнь.
   -Папа, посмотри, они сели за канавой, - прервал нравоучения отца Айвар, обернувшийся назад как раз в том месте, из которого ещё просматривался луг.
   -Это значит, сынок, что они уподобляются животным, которых, от пойманной добычи, отгоняет более сильный. Они, те особи, что чувствуют себя слабее противника, могут часами дожидаться своей очереди, что бы снова приблизиться к оставленному лакомому куску. Конечно же, если от него что-нибудь ещё останется. В данном случае, местным коммунистам достался не какой-то условный кусочек от легкой добычи, а они воспользовались целой тушей, враз, уничтоженного Нейвалда.
   Что бы понять настроение незаслуженно обиженного человека, надо, прежде всего, побывать в его шкуре. Вот он, этот человек, хозяин этой земли, этого урожая. А, вон там они, падкие на чужую, дармовую добычу. А, вот и канава, которая их разделяет. В данном же случае, она разделяет не только животный мир, но и два противоположных лагеря. А, ведь, жили же до сих пор по соседству, причем, не один год, ничем агрессивно особенным, себя не проявляя. Если бы не эта оккупация, скорее всего, и прожили бы так всю жизнь. Но, пришло время, власть изменилась, и на той стороне канавы, вдруг, открыто проснулся животный инстинкт, помноженный на дух стяжательства и власти. Долго же он дремал, ожидая своего звездного часа, своего открытого выхода в поверженный мир!
   И вот, долгожданный момент наступил! Противоположная сторона посчитала, что для них, только теперь начинается самая настоящая жизнь, в которой обязательно необходимо использовать каждый дарованный новой властью, день.
   Дойдя до ручья, Казимир отпустил Айвара домой, а сам присел на бугорке и задумался.
   Захудалый, Латгальский край! Вечно захудалая, Латгальская деревня! На протяжении не одного столетия, ей приходилось переносить, терпеть гнет различных завоевателей. Но, к её чести, народ здесь не погиб и выжил, в основном, только благодаря собственной предприимчивости, находчивости, разворотливости. В этом консервативном, застоявшемся крае, как и на всей земле, люди рождались, жили, умирали. Так было и так будет до тех пор, пока на земле будет существовать инстинкт размножения. Это, на всей земле. А, здесь? Что за вопрос! Здесь по-прежнему, могут рождаться такие же сволочи, как вон те, что сидят за канавой и ждут, когда же отойдет этот ненормальный, не желающий всерьез воспринимать сегодняшнюю обстановку мужик, что бы они, как и им подобные, могли свободно продолжить свое пакостное дело. Странно получается. Ни они пахали, ни они удобряли, ни они сеяли, а на готовенькое - с большой охотой кинулись! Оказывается, они даже умеют серпами жать. И у них получается! Рвань, пролетарская! А, может быть так создано общество, что истинный пролетариат без подобной гадости и существовать-то не может? А, может быть и такое, как дети говорят, что чужой хлеб, пусть он из плохой муки, не до конца выпечен, а все равно вкуснее своего, более качественного, к которому давно успели привыкнуть. До чего, дожила Латвия! Ни я, да и никто в нашем роду, не мог даже подумать, что доживем до такого безобразия! А тут еще, эта Анита с Дзинтарсом.... Ну, Анита, Бог ей судья. Баба есть баба. А этот молодчина, в какую скользкую петлю всунул свою молодую голову! В какую вонючую, коммунистическую яму, затянула его эта проклятая любовь! Нет, я ему верю. Коммунистом в душе, он никогда не станет, но нам-то от этого, нисколечко не легче. Как его здесь, сейчас не хватает!
   -Папа, ты долго будешь тут сидеть? - услышал он над ухом, голос сынишки. - Мама спрашивала, где ты остался.
   -Иду, иду, сынок, - спохватился Казимир.
   Опасаясь ещё больших убытков, на следующий день, дождавшись, когда спадет роса, Казимир запряг в жнейку лошадей и поехал скашивать оставленный кусок ржи. Следом шли женщины, включая работницу, связывая длинные снопы, которые, к вечеру этого же дня, на марах, были свезены в ток. Остальное убиралось без спешки, потому что после волостной ревизии, оставалось, как говорится, всего ничего. С этого лета, до нового урожая, надо было экономить не только сено, которое, долго находясь в воде, подгнило, но и хлеб.
   Учитывая создавшееся положение и с разрешения самого Лебедка, на заготовительный пункт пришлось сдать некоторый скот.
   С первого сентября, в семье Нейвалдов снова поредело. Айвара отвезли учиться в Дворчанскую четырехлетнюю школу, определив на квартиру к Чунчалсу, во втором конце дома, которого, она и расположилась. С самим хозяином, Казимир был знаком с тех пор, когда однажды, защитив того в драке, до выяснения обстоятельств, сам попал в полицейский участок, где, в холодном каземате пришлось просидеть целые сутки.
   В доме теперь, стало не только малолюдно, но и скучно. Вдобавок ко всему, сели батареи и перестало работать радио. На помощь Дзинтарса больше не рассчитывали, догадываясь, что у того появились другие заботы. Но и это, ещё не все. В магазинах пропал керосин - основной источник света в деревне. Исходя из этого, со скотиной старались управиться засветло, а дома, в крайних случаях, освещались лучиной, зажатой в специальном металлическом штативе, на высокой ножке. Покойный Янис, в свое время рассказывал, что таким примитивным освещением, в давние годы, все деревенские только и пользовались. Ту подставку до сих пор хранили, как реликвию прошедшему времени. А оказалось, что она пригодилась и в эти, так некстати, и с большим перерывом, снова заглянувшие сюда, дни.
   На праздник Октябрьской революции, учеников отправили по домам и возвратившегося Айвара, тут же отправили к Лобздиньшам, чтобы там встретить Дзинтарса и сказать, что не работает радио. Пусть, мол, ищет батарею, которую некогда, обещал достать.
   Радостный Айвар, мигом помчался в Казубренчи. Вся семья Лобздиньшей была в сборе и готовилась к торжественной встрече праздника. В этом мероприятии, был задействован и его брат.
   Угол комнаты, где в прежние времена висела икона Божьей матери, был затянут красной материей, в центре которой, всей семьей прикрепляли вырезанные из картона и покрашенные в бронзовый цвет, серп с молотом. Тут же, на столе, жена Лобздиньша, кухонной тряпкой протирала запылившийся портрет Сталина. Айвар его уже знал по картинкам, которые учителя показывали в школе. Советскую символику, видимо, только что покрасили, потому что пальцы Лобздиньша, державшего серп, были вымазаны в тот же, бронзовый цвет. Дзинтарс примерял молоток, а Ливия стояла рядом с ученической кистью и маленькой баночкой краски, видимо, для последующего подкрашивания смазанных мест. Завидев братишку, Дзинтарс чуть не уронил молоток, но спохватился и только торопливее, стал прижимать его к тому месту серпа, где торчала проволока. При этом он, видимо, догадался, что занимается не свойственной его воззрению работой и что Айвар, возвратясь домой, тут же расскажет родителям, в какой позе и при каком занятии, он его застал.
   -Айвар! - удивленно воскликнул Лобздиньш. - Вот, так гость! Давненько ты у нас не был. Учебой слышал, занимаешься? А мы, вот, готовимся к празднику, украшаем Красный уголок.
   -Каникулы у нас, - важно ответил Айвар. - Радио не говорит, батареи сели. Папа прислал за Дзинтарсом, пусть посмотрит.
   -Ты как раз к обеду, - сказала Вера, жена Лобздиньша, откладывая в сторону тряпку и правой ладошкой, разглаживая усатый портрет. Сейчас мы закончим работу, и к столу. Как тебе нравится наш Красный уголок?
   -Красный и есть красный, - как-то нечаянно, вырвалось у Айвара. - У нас в школе, тоже красным все облепили, даже в глазах рябит с непривычки. Вот, у вас, только Сталин, а в школе и Ленина повесили. А наш директор говорил, что он был коммунистом, раньше Сталина.
   -Кто, ваш директор? - не понял Лобздиньш.
   -Нет, Ленина, - поправился Айвар.
   -У нас нет места для второго портрета, - как бы в оправдание своей политической оплошности, отвечал Лобздиньш, наконец, прикрепивший на предусмотренное место атрибуты рабочего и колхозницы.
   Так как в школе о серпе и молоте, самым младшим классам еще не рассказывали, Айвар хотел спросить, почему их крест-накрест связывают вместе, но постеснялся, могут засмеять, что не знает такие важные вещи, размещаемые рядом с портретом вождя.
   В отличие от папы с мамой, в уходе Дзинтарса винивших "проклятую любовь", Айвар, отсутствие брата в доме, воспринимал совершенно отвлеченно, без конкретного содержания случившегося. Ушел, ну и ушел, что ж тут такого! Вон, в армии служил, долго не было дома, но вернулся же, никуда не делся. Значит, когда-нибудь, должен вернуться и на этот раз. Не далеко же ушел. В любой момент, к нему можно прибежать в гости. Он не знал, что только при нем, родители никогда не заговаривали на такую больную тему. Психика будущего наследника, для них была важнее своих эмоций.
   За обедом, Дзинтарс просил братишку, что бы тот передал дома, что в Индре батареи достать нельзя. В магазине, их попросту нет, а, вот, когда поедет в Краславу, если найдет, обязательно купит.
   -А почему перестали работать те, стеклянные аккумуляторы, которые ты придумал? - задал вопрос Айвар.
   -Теперь им уже нужна не только подзарядка, но и кислота, которую нельзя достать.
   -Какая кислота? - не унимался младший родственник, искоса поглядывая в угол, в котором только сейчас, заметил пятиконечную звезду, вырезанную из бумаги и висевшую особняком.
   -Это хорошо, что тебя интересуют такие подробности, - улыбнулся Дзинтарс. - Но сейчас, ты все равно не поймешь, или забудешь, если я тебе скажу, что та кислота называется серной.
   -Я знаю, она материал прожигает! А почему только пять?
   -Чего пять? - не понял Лобздиньш, пытаясь проследить направление взгляда, своего любопытного собеседника.
   -Лучей, - после некоторого раздумья, отвечал Айвар.
   -Ты имеешь в виду, вон тех острых, пять концов? - переспросил хозяин, концом ложки, указывая на звезду.
   -Они же лучами называются, правда, Дзинтарс?
   -Кто как, их называет, - уклончиво отвечал брат, не желавший обидеть своего тестя.
   -А почему их пять, а не четыре, или шесть? - допытывался гость.
   -Потому что в руке пять пальцев, а не четыре, и не шесть, - отвечал находчивый хозяин, дивясь своей прозорливости, в столь быстро найденном ответе.
   -А я где-то слышал, пять потому, что есть столько частей света.
   -Так чего же ты, в таком случае, спрашиваешь! - начал сердиться Лобздиньш.
   В это время, брат начал так интересно рассказывать про каждый из континентов света, что Айвар даже забыл, что спрашивал.
   Дзинтарс провожал его довольно далеко, по пути выпытывая, как они дома поживают, часто ли вспоминают о нем, не ругают ли! Ах, ты теперь в школе, не слышал. Ну и хорошо. А мама что, все ещё плачет? Редко! Мама сильная. А, что мама еще говорит? Бог дал, Бог и взял! Так она и раньше говорила. В общем, скажи папе, что, если батареи в Краславе будут, то привезет непременно. Сейчас в магазинах, вообще все пропало.
   Уже на полдороги прощаясь, Айвар вспомнил про Красный уголок, и спросил, зачем он нужен дома, если для таких целей существуют школы, на стенках которых можно развесить все портреты, которые тебе понравятся.
   -Это, смотря, кто и как, воспринимает такой новый здесь, праздник, - отвечал брат.
   -И ты им помогаешь..., - невольно прозвучало, с каким-то упреком.
   -Надо было помочь поддержать, - смутился Дзинтарс, высказанной в его адрес репликой. - Я политикой не занимаюсь, и папа с мамой об этом знают. Но то, что ты сегодня у Лобздиньшей видел, лучше бы дома не рассказывал, а то, расстроятся. Видишь сам, что сложилась такая ситуация...
   -Ваши серп, да молот..., - призадумался Айвар, - смерть, да голод, говорили ученики в школе.
   -Кроме меня, такие слова ты больше никому не говори, а то папе могут быть большие неприятности, - предупредил брат.
   -А ещё эта СССР - сами срали, сами разбирайтесь.
   -Тсс, больше ни слова, а то ещё кто-нибудь может подслушать!
   -А ты с нами жить, больше не будешь? - внезапно пришло на ум, неимоверно долгое отсутствие брата.
   Вместо ответа, у Дзинтарса тут же, навернулись слезы, и, чтобы не заметил их Айвар, умышленно твердо, сказал:
   -В общем, беги домой, и передай всем привет, - а сам, круто повернул обратно.
   Удивленный непривычным поведением брата, Айвар, несколько секунд постояв, вприпрыжку побежал вперед, что бы, пока не забыл, быстрее рассказать все подробности виденного и слышанного в доме Лобздиньша.
   Дома, папа с мамой, конечно же, разволновались за старшего сына, но только на времечко. Уже раньше, они успели перетерпеть, перенести отсутствие Дзинтарса, и теперь им ничего не оставалось, как порадоваться хоть тому, что он жив, здоров и, как положено настоящему родственнику, не отвергает меньшого брата.
   На следующий день, Казимир решил еще раз съездить в Индру, что бы поискать керосин. Но оказалось, и все жители Индры сидят, как и он, при березовой лучине. И только в здании станции, милиции, да в бывшем пограничном участке, по-прежнему, освещаются керосиновыми лампами.
   Время шло к обеду. Так как дома, все срочные работы были переделаны, то, что бы скоротать свободное время, решил навестить аптекаря Гайлиша. Все-таки - латыш. Поднимаясь по скрипучей лестнице на второй этаж, встретил его домохозяйку.
   -Не иначе, как и ты Гайлиша ищешь? - спросила она.
   -А, что? - удивился Казимир, сразу не поняв, о чем идет разговор. - Не принимает?
   -Если бы! Несколько дней назад, за ним зашли какие-то люди в штатском, увели, а я до сих пор не знаю зачем, куда и что мне одной здесь делать.
   -И ничего не сказали?
   -Ему что-то говорили, но я не слышала, в другой комнате была. Он даже не попрощался.
   -Ну, и дела! - только и смог сказать Казимир, спускаясь вниз.
   К ксендзу, он решил больше не заходить, а вот, к Ицаку, у которого постоянно заказывал костюмы, да пальто, надо.
   Всю жизнь, самый болтливый жид, на этот раз, будто переродился, будто его подменили. На все вопросы, относительно Гайлиша, керосина, как и прочего, либо отнекивался, либо значительно поднимал свои густые, черные брови, что бы легче было закатить к потолку огромные, выпуклые бельмы. А когда своими толстыми губами зажал иголку и стал показывать на рот, что, мол, не может ответить, занят, разочарованный Казимир, покинул его дом. Выйдя от первого жида, по пути заглянул ко второму, державшему скобяную лавку. Завидев непрошеного гостя, тот вообще скрылся в подсобном помещении, для разговора с посетителем, вытолкав свою толстенную жену, одетую в лоснящуюся от жира юбку, помятую цветастую кофту с короткими рукавами, из которых выступали полные, загорелые руки. Не дожидаясь вопроса, она сказала:
   -Райсин ушел к Ицаку.
   -А я, только что от него, и не встретил.
   -Наверно, ещё не дошел.
   -Он, что, к Ицаку ходит через Краславу? - засмеялся Казимир.
   -Не знаю, - отвечала хитрая, но простодушная женщина.
   Проплутав больше часа по Индре, Казимир собрался, было, домой, но тут вспомнил, что не плохо бы было навестить своего старого дружка молодости Дилбу, жившего на выезде, в полукилометре от дороги.
   Закончившего семилетку Казимира, как самого сметливого парнишку, взял в подручные, прораб Пеньковский, занимавшийся проектированием и строительством шоссейных дорог. Он очень хотел, чтобы Казимир сразу же продолжил учебу, но семейные обстоятельства, пока что, не позволяли такую роскошь, и пришлось временно, ограничиться самообразованием. А через несколько лет, когда была закончена проектировка шоссе Браслав - Друя, Пеньковский без колебания, один из участков строительства, доверил своему бывшему ученику, Казимиру. А этот, в свою очередь, по рекомендации главного начальника, на должность десятника принял Дилбу. Поляк по происхождению, он отлично вписался в строительную команду и руководил, в основном, конными подводами, транспортировавшими грунт. Впоследствии, Казимир помог ему перебраться на правую сторону Даугавы, купить небольшой хутор под Индрой, где тот нашел толковую спутницу, тоже полячку, по имени Данута.
   Дилба принял гостя со всеми деревенскими почестями, заказав жене жарить яичницу, на "двадцать четыре яйца".
   В ноябре смеркается рано, и хозяин тут же зажег керосиновую лампу, подвешенную на проволоке под потолком, чем даже удивил гостя.
   -Где ты керосин достаешь? - не утерпел спросить, Казимир.
   -Пока магазин им торговал, я и призапасся. А, что, ты бедствуешь?
   -Вон, пустая каночка в линейке лежит, нигде достать не могу. Дома при лучине сидим. Когда стемнеет, то в хлев, к скотине сходить не можем, фонарь пустой.
   -Ну и дела. Пока хозяйка готовит, пойдем, я поделюсь.
   -Да, что ты, не надо! Может быть, скоро появится, так я куплю.
   -На, "может быть", теперь лучше не рассчитывать. Пошли, тащи свою посудину.
   Пока наливали керосин, решали другие мужские вопросы, на столе появилась яичница с поджаренным салом, огурцы, варенье к чаю.
   -Неплохо живете, - похвалил гость, присаживаясь на скамейку под иконой. - А где же твоя будущая смена, не вижу. Я уже и позабыл, сколько у тебя растет сорванцов.
   -Ты так спрашиваешь, будто у нас их, целая куча, - засмеялась Данута. - У нас же, только две дочурки. Забыл?
   -Давненько не встречались, виноват.
   -Одну, еще при Улманисе выдали замуж, а вторая учится в Даугавпилсе.
   -Надо же, как время летит!
   -А помнишь, как ты мне помогал сюда, на жительство, перебираться? - спрашивал хозяин, когда пропустили по первой чарке.
   -Кажется, совсем недавно это было, - отвечал гость, наворачивая яичницу.
   -Если бы не ты, корпеть бы мне до сего дня, в той Польше.
   -Что было, то было. А если посмотреть с другой стороны, то где бы ты нашел еще такую хозяйственную, привлекательную Дануту!
   -Ты прав. Только благодаря твоей изначальной помощи, я сумел здесь стать на ноги и подыскать такую отличную подругу жизни. Мы этого никогда не забудем. За это, давай ещё по одной.
   -Ты же мне тоже шел навстречу, пустив на квартиру Дзинтарса, когда он здесь учился в школе. Более того, когда у него кончались продукты, не вы ли кормили его из своих запасов!
   -Да, это очень хорошо, когда предоставляется отличная возможность, бескорыстно помочь друг другу в появляющейся нужде. Есть, что вспомнить, - согласился хозяин.
   -Какие чудесные времена, промелькнули мимо! А ответь ты мне, как старому знакомому, на такой вопрос. Нет, на три вопроса. Твое отношение к происходящему в нашей стране - раз, чем все это может закончиться - два, и последнее: когда?
   -Моя жена говорит, что, наверное, свет перевернулся.
   -Интересное совпадение. Моя Дайна, говорит то же самое, - признался Казимир.
   -Это говорит о том, что женщинам надо верить. Смотри, как в унисон, они воспринимают, оценивают происходящие события. Теперь, на твои вопросы. Отвечаю на первый. За немногие годы правления Карлиса Улманиса, мы привыкли жить свободными, ни от кого не зависящими людьми. Поэтому, мое, или вернее наше с Данутой отношение к происходящим здесь событиям, самое негативное, самое, что ни на есть отрицательное! Что же касается двух последних, то могу ответить очень старинным выражением, которое ты знаешь и без меня: нет пророка в своем отечестве! Больше, не добавлю ни слова.
   -Ладно, ответ твой принят, - согласился Казимир. - Я молчу.
   -Но, ты же, мне ещё ничего не сказал про моего бывшего квартиранта Дзинтарса, о котором только что сам вспомнил. Как он устроился при новой власти? Где он у тебя, теперь?
   -Сказать тебе откровенно, на твой вопрос, даже отвечать нет охоты, - поник головой Казимир, вспомнив о старшем сыне. - У тебя девчата, а с ними, обычно, как получится, потому что, не они свою судьбу определяют. Я имею в виду, в выборе жениха. У меня со старшей, тоже, я бы сказал, не очень повезло. В общем, любовь, будь она неладная, опутала обоих! Моя старшая дочь Анита, выходя замуж, так и так покинула бы родной кров. А вот, сын, наследник. Ему бы быть хозяином в доме после меня, а он взял, да и ушел в примаки к Лобздиньшу. Ты его должен знать. Он тут, по Индре одно время, часто шастал.
   -Как же, знаю, видел. По-моему, он с коммунистами был как-то связан, или я ошибаюсь?
   -Вот, и беда-то в том, что ты не ошибаешься. Как отцу, мне даже стыдно в этом признаться. А ему - хоть бы что. Хоть кол на голове чеши! На днях, я младшего к нему отправлял. Так, что вы думаете! Этим проклятым пролетариям, помогает оформлять Красный уголок! Тьфу ты, пакость, какая!
   -Какой ужас! - всплеснула руками, Данута. - А эта, его фифа, как она?
   -Дзинтарс говорит, что красивее её, он не видел на свете, болван этакий.
   -Я её тоже припоминаю, - подумав, сказал Дилба. - Ещё весной, она с отцом, в магазине что-то покупала. Да, ничего себе, деваха. Любому может понравиться. Хотя, для крепкой семьи, требуется не красота, которая, как говорят, не вечная, а согласие. Но для родителей, конечно же, это большое горе.
   -А за кем твоя дочь замужем? - поинтересовался Казимир.
   -На железной дороге трудится. Будто ничего себе, парень. В крайнем случае, дочка не жалуется.
   -Счастливые вы. Дай вам Бог счастья и в будущем.
   -Сколько я понимаю, твой же, тоже ещё не зарегистрировал брак?
   -Кажется, что нет, а там, кто их знает.
   -Может быть, ещё обойдется. Сколько мы его здесь помним, так он был самым ярым антикоммунистом.
   -В том-то и дело...
   -Не можем поверить, что он переметнулся на другую сторону.
   -Дзинтарс нас тоже уверяет, что никогда не предаст своей идеологии. Но, живя в таком логове.... Даже не знаю, что и подумать. От всей этой передряги, извилины мозгов, наверное, стали закручиваться в противоположную сторону.
   -Я тоже думаю, что ещё все может повернуться в лучшую сторону, - сказала Данута, подкладывая в тарелку гостя несколько яичек с пухлыми, не прожаренными желтками. - У него не было никаких оснований предавать те идеи, которые заложили в него родители.
   -Дело молодое. Вот увидишь, перебесится и вернется обратно, - подбодрил гостя, хозяин.
   -Чтоб же, ваши слова, да Богу в уши! - немного приободрился Казимир. А Данута говорила:
   -С годами, человек умнеет, становится самостоятельным, накрепко утверждаются взгляды на жизнь, на окружающий мир. Мы же, по себе можем об этом судить, далеко и ходить не надо. А как твоя Вия поживает? Сколько ей лет стукнуло? Не нашла себе кавалера, или, может быть, я опоздала с таким вопросом?
   -Замуж выходить, ещё молодая. Но, лучше о ней говорить не будем, а то, я вообще, лишусь рассудка. У меня-то теперь и остались всего две надежды. Первая - она, а вторая - Айвар. Это мой, младшенький.
   -Наверное, уже в школу ходит?
   -В эту осень, пошел в первый класс. Не совсем удачно. Латышских классов нет, и вынуждены были отдать в русскую школу.
   -Что ж тут плохого. Пусть понимает несколько языков, сразу. Учеба, она везде учеба, хоть на каких языках.
   -Так-то оно так, - согласился Казимир, - но на своем, как-то сподручнее.
   -Ты, однако же, так и не признался, сколько лет твоей Вие?
   -Восемнадцать.
   -А говоришь, что выходить замуж, ещё молодая! Ты что, старой девой хочешь дочку оставить? Надо срочно подыскивать жениха. Если надо, мы можем подключиться к этой операции, - полушутя, предложила Данута. - У меня, даже на примете есть один.
   -Спасибо, но на примете и у меня есть толковый жених. Даже, наши хутора рядом.
   -О-о-о, это уже что-то! И как фамилия жениха, если не секрет? Мы не сглазим, - засмеялась хозяйка.
   -Бакнеш.
   -Как же, знаем. Он у озера живет, - встрепенулся Дилба. - В таком случае, ещё по чарочке.
   -Озеро, лес, луг, и парень, ей ровесник. Мы с его отцом уже давно поговариваем, что, когда дети подрастут, посватаем. А тут, видишь, что творится! Какое время настало. До свадеб ли, теперь! Тут смотри, как бы выжить. Вон, сколько земли у меня обрезали. Причем, вместе с урожаем.
   -Как так, обрезали?
   -Очень просто. Взяли и обрезали.
   -Ты можешь нам яснее растолковать?
   -Могу. Приехал Лебедок не только с двумя солдатами, но и с полной информацией о моих посевах. Я ещё и сегодня удивляюсь, как это у него не было сведений о моей живности! Но, случая не упустил, всех, кроме собаки, да кота, переписал в свою тетрадь.
   -Отняли землю вместе с хлебом?
   -Да.
   -И ты не успел убрать?
   -Всё ждал, что бы колос налился полностью. Впрочем, через день, два, так и так надо было выезжать косить, да не успел. Советская власть меня опередила.
   -А кому досталось?
   -Тому же председателю. Эти большевики, своего не упустят! Всё сделано шито-крыто. Записано на одну фамилию, а убирают скопом. Потом поделятся.
   -Много отняли?
   -Больше половины. Особенно жалко, озимой ржи.
   -Какая несправедливость!
   -Надо привыкать, в костеле, я слышал такое выражение.
   -Жизнь меняется в худшую сторону.
   -Это мы уже испытываем на своей шкуре.
   -Да, я согласен. Действительно, все изменилось круто и внезапно.
   -Более того. Иногда мне начало казаться, что само время пошло против нас, крестьян.
   -И с этим определением, спорить с тобой я не стану, - соглашался хозяин.
   -Где это видано, что бы власть отдала твое имущество обыкновенным голодранцам, всю жизнь пропьянствовавшим и увиливавшим от честного труда. Сам Лебедок, когда приехал обрезать сказал, что мне, как кулаку, не надо столько хлеба! В своем ли он уме, такое выговаривать! При царе, когда мы были под Россией, и то, до такого мрачного ужаса власть не додумывалась, - сокрушался Казимир.
   -Я тебя понимаю. Своего, пусть оно ничтожно в цене, всегда жаль, потому что давалось трудом, пСтом. Нас же, как видишь, Всевышний пока что, миловал.
   -Не доведи вам Бог, испытать на себе такое, что в этом году довелось вынести нам. Я до сих пор удивляюсь, как это, после потери такого хлеба, не рехнулся умом! Поговаривают, что с Нового года большими налогами хутора обложат. Тогда все, мы пропали. Вы здесь поближе к начальству. Ничего не слышали?
   -Да нет, пока что ничего. Но теперь, только на страхе, да на слухах, все и живут.
   -Я понимаю, вам немножко по-другому, чем мне, - сказал Казимир. - Новая власть, в первую очередь, хватает за горло коренных жителей Латвии. Посмотрим, чем все это закончится.
   -На днях, в магазине, я подслушал интересный разговор двух местных подвыпивших, то ли русских, то ли белорусов. Один говорит, что латышам пришла хана, русские их уничтожат. Другой же в ответ, сплюнув на пол, ухмыльнулся и пробасил: "это же, такая нищая взаимовыручкой нация! Что бы выжить самому, они и без нашей помощи, согласны перерезать друг другу глотки. На такой крайне отчаянный поступок, решится даже не каждый русский"! Как коренной латыш, как ты оцениваешь смысл их болтовни?
   -К своему стыду, надо признать, что это есть самая, что ни на есть, горькая правда! Мы, латыши, раньше, ещё при Улманисе, на эту тему, между собой много говорили. Но, как видишь, разве от этого стало легче? Когда у меня ещё работало радио, из самой Риги кое-что намекали на некоторую несогласованность в работе министерств. Теперь всем ясно, что тот "промах" следует называть не согласованностью, а обыкновенным предательством. А то все что-то скрываем, чего-то побаиваемся, недосказываем, стесняемся назвать цвета такими, какими они, на самом деле есть. Коммунисты, так те никогда ничего не скрывали. То, что думали, то и говорили. Теперь пожинаем плоды своей национальной трусости. В общем, время всегда все расставляет по своим местам.
   -Ты думаешь, что другие национальности могут не тронуть? - с надеждой, спросил Дилба.
   -В крайнем случае, так быть должно. Ведь, кроме поляков, здесь, в основном, и проживают-то только русские, да белорусы. А эти, как известно, давно ратуют за Советскую власть, - с горячностью, отвечал Казимир.
   -Так ты говоришь, что Лебедок уже приступил к своим обязанностям, по раскулачиванию населения? - задумчиво, произнес Дилба. - Значит, это очень и очень плохое начало. За этим, может последовать ещё более жесткая позиция властей. Теперь-то они постараются развернуться вовсю.
   -Какая власть, такое и начало, - отвечал Казимир. - Лебедок уже тогда, в те, не его времена, проявлял некоторую прыть.
   -Теперь, когда ему в помощь подбросили солдат, он вообще может распоясаться.
   -Ну, он уже распоясался. Отнять у крестьянина его собственность, куда уж, больше! А этот "воронок"! Я даже хотел его руками потрогать, да побоялся вылезшего из него военного, вперившего на меня свой любопытный взгляд.
   -Мне кажется, что наш Лебедок для них, самая обыкновенная пешка, а правит балом совсем другой человек. Здесь, в волости, мне встретились и Сумароков, и Петров, и Новожилов, и Шарок. Они же, до сих пор, больше по Краславе, да Даугавпилсу околачивались, а теперь гляжу, и здесь появились. Твоего соседа Авдюкевича, тоже иногда встречаю
   -Так ты говоришь, что и Авдюкевича видишь? - насторожился Казимир. - То-то он пропал из нашей округи!
   -И это ещё не все. Я слышал, что ему здесь приготовлено место начальника милиции.
   -Что ты говоришь! - воскликнул гость.
   -Говорю только то, что слышал сам. Может быт, это и брехня, не знаю. Но, если его и поставят на эту должность командовать парадом, то не сразу. У него же нет опыта, я предполагаю. А, может быть, и ошибаюсь. В нашей местности он появился из какой-то Абрены. Бывший секретарь волости Лапарс говорил, что его сюда каким-то образом переселили.
   -Как нерасторопную мышь, подмяли под себя Латвию.
   -Это, точное выражение.
   -Неизвестно, такие разорительные события происходят только у нас, в Латгалии, или под Ригой то же самое? - сам себе, задал вопрос Казимир.
   -Я предполагаю, что если, уж, здесь, в глухомани, так взялись за перестройку общества, то там, вряд ли по-другому поступают. Для нас теперь не секрет, что все коммунисты, будь они любой национальности, ведут везде и всюду сплошную, человеконенавистническую политику, а это значит, что они и есть, самые настоящие сволочи! - убедительно, закончил хозяин, снова наполняя "чарочки" и приглашая их поднять.
   -Тебе, здесь на месте, может быть виднее. Скажи, пожалуйста, какую позицию в общественном вопросе занимают костелы, и Индравский, в частности? Я уже давно не встречался с Литауниексом. Как он поживает?
   -Разве ты не слышал, что его по некоторым политическим соображениям, отозвали из Бальбинова? Теперь для службы, сюда иногда приезжает Пустынский ксендз.
   -Вот так новости ты мне сообщил! Конечно, не слышал, - удивился гость. - А Пустынский.... Странный человек, тот Пустынский. Это я говорю потому, что он немножко, как бы подвел меня под плетень с тем Земельным банком, что некогда лопнул. Но я на него, не в обиде. Все-таки, для хозяйства успел кое-что приобрести.
   -И правильно делаешь, что не обижаешься, - похвалила Данута. - На святых людей, нельзя обижаться.
   -Об этом самом, твердит и моя жена. Вы, будто сговорились.
   -Кто же за них заступится, если не мы, женщины. Вы, мужчины, как известно, прилежны только в мирских делах, а здесь дело связано с духовностью человека.
   -Теперь настолько всё перемешалось, запуталось, что даже не знаешь, кого надо любить, кому прощать, за кого заступиться. Зато мы твердо усвоили, кого следует ненавидеть!
   -Христос учил, что любить надо всех, даже врагов, - напомнила Данута.
   -Это, конечно, так, - подтвердил её муж, - но не надо забывать, что в то далекое время, когда он ходил по земле, и светская обстановка была совсем другой, не похожей на наш сегодняшний вертеп. А, что ваш, Пиедруйский ксендз? Что-то о нем, ничего не слышно.
   -Тот в политику не лез и не лезет. Дальше святого писания, он никогда не распространяется. А его на сегодня, совсем маловато. Прихожане хотят знать больше, - отвечал Казимир.
   -Может быть, это и хорошо. Может быть, так и надо. Они же какие-нибудь инструкции получают из своей курии, - заступилась за ксендзов, хозяйка.
   -Я считаю, что подчиняться своим инструкциям они должны были до этой катавасии, но только не сейчас! - запротестовал Казимир. - В складывающейся, совсем не простой ситуации, люди должны знать больше о политике. Это не значит, что ксендз обязан её ругать. Простолюдин должен получать некую, необходимую ему информацию не из подворотни, а из уст более солидного человека, коим, на сегодняшний день, нами признается священнослужитель. Мы, деревенщина, видим и слышим только то, что творится у нас под боком, как говорят. А, что творится в мире? У меня сели батареи, радио не работает, поэтому и мне не откуда почерпнуть последние новости. Может быть, кто ими раньше не интересовался, тому они не нужны и сегодня. Но я без них, как без рук. Привык.
   -К тем людям, которые за последними новостями особенно не следили, к стыду своему надо признаться, относились и мы, - отвечал Дилба. - Нам почему-то казалось, что, как есть на свете, так и хорошо. Зачем голову забивать тем, что никогда в жизни не пригодится.
   -Ну, в таком вопросе, позволь с тобой не согласиться, - отвечал гость. - Прослушивать последние события, надо только привыкнуть и потом, когда их нет, очень трудно ощущать информационную пустоту. Мы же, как привыкли его слушать, хоть на это и время не всегда было, так сейчас, когда оно замолкло, как не в своей тарелке себя чувствуем. Как верующие люди, мы как были уверены в том, что Бог лучше знает, что делает, так и сейчас в этом уверены. Но все-таки живой - про живое и думает.
   -Бога гневить нельзя, - напомнила Данута.
   -Нет, я не спорю, - поправил себя Казимир. - Я хотел только сказать, что наша деревенская жизнь постоянно текла на той стадии, на которой мы крестьяне, её поддерживали. А теперь, когда в нашу жизнь вмешались чуждые нам силы, карты стали путаться, вот в чем дело.
   -Хоть русские мне ничего плохого и не сделали, но, когда они вошли в наш край, сердце мое сразу почувствовало неладное, - призналась Данута. - Мне почему-то сразу показалось, что недоброе они несут с собой.
   -Это потому, что ты была осведомлена об их безбожности, - сказал муж. - А, ведь, еще только самое, самое начало их правления.
   -Если начало мы уже видели, то, что, в таком случае, говорить о дальнейшем, - продолжил тему Казимир. - Даже страшно подумать! Сегодня живешь и не знаешь, что тебя ждет завтра. Впрочем, я у вас слишком засиделся. На улице, вон какая темнота, а мне ещё ехать, да ехать. Дома, обязательно волнуются.
   -Здесь же, не так и далеко, - сказал Дилба. - А, что темнота, так тебе нечего опасаться. Лошади умные, они сами дорогу знают, только не надо ими командовать.
   -Благодарю за угощение, и прощавайте. Заезжайте теперь вы ко мне в гости. Банька у меня хорошая.
   -Спасибо за приглашение. Может быть, когда и решимся. Счастливо доехать. Не забывай нас.
   Казимир сел в линейку с левой стороны, по привычке, свесил ногу и, с гнетущим чувством, направился домой. На этот раз, даже выпитая водка, не смогла поднять его настроения, а голова оказалась забитой одной единственной проблемой: как дальше жить?! Лошадь, действительно, сама находила дорогу, что позволяло её кучеру без помех, размышлять не только о настоящем, но и будущем, которое представлялось в самых мрачных тонах.
   Стояла темная, безоблачная, безлунная ночь. Ещё не морозило, но холод установился самый, что, ни на есть, предзимний. От монотонной езды, Казимира стало клонить ко сну, и он, незаметно для себя, даже вздремнул, когда колесо линейки так резко бултыхнулось в выбоину, что он чуть не вывалился. С этого момента, сон сняло, как рукой, и он устремил свой взор в плотную темноту. Сопела лошадь, почмокивали на оси, разносившиеся втулки ступиц колес, а рядом, глухо шумела огромная Старина, большая часть которой, некогда принадлежала Бакнешу. Подняв голову и посмотрев поверх вершин леса, он несказанно удивился. Ему почудилось, что все звезды, постоянно спокойно блестевшие в небе, вдруг, стали чертить яркие полосы вниз, к земле. Неужели похмелье! Кулаком, тщательно протерев оба глаза, уже с опаской, снова посмотрел вверх. Видение не исчезло, а, казалось, еще больше увеличилось. Он повернул голову в противоположную сторону, но и там, то же, само! Все небо, оказалось разукрашенным золотистыми черточками разной длины и яркости.
   Падение звезд, люди замечали и раньше. Иногда большей интенсивности, иногда меньшей. Такой феномен природы, многие приписывали угасанию человеческой души, то есть, очередной смерти человека. Другие верили в то, что эти светлячки, несут к земле неисчислимые бедствия, третьи считали..., в общем, никто не мешал верить другому в то, что тот задумал.
   Такое массовое падение звезд, наблюдалось несколько ночей подряд, и жители не на шутку встревожились, ожидая самых больших неприятностей не только для себя, но и всей земли, в целом. Теперь, многие были твердо уверены в том, что мир ждет страшная катастрофа! Сразу же, вспомнились разноцветные столбы, шагавшие по небу в прошлую зиму. И, что же? Зашли русские, и Латвия потеряла независимость! Были жестокие мороза - у некоторых крестьян отняли землю, хлеб. По поведению природы, крестьяне давно научились предсказывать не только урожай, но и, как следствие, политические катаклизмы, чуть ли, ни до основания, сотрясавшие человеческое общество.
   Эта зима для Казимира, прошла, как в страшном сне. У него уже, ни до чего не хотели подниматься руки, потому что не было известно, что может еще выкинуть новая власть! Не хотелось вкладывать последние силы в то, что завтра, или послезавтра, у тебя могут отнять. А слухи шли, одни страшнее других. То ли они рождались там, в Риге, то ли кем-то придумывались здесь, на месте, что бы потом, в воскресенье после очередной мессы нового, молодого ксендза, присланного в Пиедрую после смерти Стефановича, выплеснуть их на паперти простоватым прихожанам, понять было трудно. Как бы там ни было, но крестьянские сны, вопреки всей здравой логике, довольно часто превращались в действительность. Советское правительство с завидной настойчивостью и удивительной последовательностью, делало свою черную работу, проводя здесь, в Латвии, ту политику, которую давно апробировало у себя, в России. А та политика, была до крайности проста. Все частное - уничтожить. Кто против, тех тоже уничтожить. Благо, отчитываться не перед кем. Как в народе говорят: сам директор, сам и писарь.
   Исходя из неопределенности, Казимир в эту зиму не трудился так, как бывало. Только самое необходимое! Заготовил дров, провеял оставшееся зерно, да собственноручно, потрепал весь лен. Поскольку керосин в магазине так и не появился, а тот, что привез от Дилбы, берегли для фонаря, что бы ходить в хлев, дома уже привыкли сидеть с лучиной, благо, читать было нечего. Ведь, вся литература, печатавшаяся при Улманисе, считалась вне закона, и Казимир, что бы быть от греха подальше, связав веревкой все книги, журналы, отнес на чердак хлева и навалил сверху солому. Вия сперва протестовала, что бумагу могут погрызть мыши, но когда отец ей разъяснил, что другого, ни места, ни выхода нет, скрепя сердце, согласилась, но при условии, что ей разрешат залезать на тот чердак, что бы отгонять тех маленьких грызунов-дармоедов.
   Айвара, которому шел уже седьмой год, на всю неделю, отвозили к Чунчелам, в школу, а в субботу за ним приезжали. А однажды, когда по каким-то причинам Казимир не смог заехать за сыном, тот самостоятельно притопал домой, чем немало удивил своих домочадцев. Такой смелый поступок, они посчитали первой, великой победой в его жизни. В этот вечер, никто из них не могли и предположить, какие великие расстояния в дальнейшем, предстоит преодолеть их будущей надежде, в лице достойного сына и брата. Они не могли предположить и того, что в его дальнейшей неравномерной, пестрой жизни, те расстояния будут измеряться такими величинами, о которых, до сих пор, большинство крестьян и не слышали.
   Но вот, подошла к концу зима и на липах, окружавших постройки хутора "Страуме", стали подтверждать права собственности, первые грачи. Все световое время суток, они ревниво каркали, самозабвенно охраняя, отвоеванные гнезда. За каменным двором, драчливые воробьи, прямо из-под клюва рассеянных курей, воровали откопанных петухом букашек, зерна из лошадиного помета, как и прочий, съедобный деликатес. Не отставали от них и осмелевшие голуби, с некоторой деликатностью и скромностью, приближавшиеся к неугомонной, пернатой ватаге, среди которой, постоянно вертелся драчливый петух. Этот мог больно клюнуть не только невнимательного соседа, оказавшегося рядом, но даже и самого человека.
   Почувствовав удлинение дня, в хлеву забеспокоилась скотина. Весна наступала. Но Нейвалды, все это видевшие, слышавшие, чувствовавшие, никак не могли настроиться на подобающий времени года, лад. Хоть за зиму, ничего существенного, ни в деревне, ни в политике не произошло, однако, в ожидании "чего-то", нервы были напряжены до предела. Всем своим существом он чувствовал, что наброшенная на латышский народ мертвая петля Советских большевиков постепенно, но намертво затягивается, и, что из-под дрожащих ног соплеменников оставалось только выбить последнюю опору, на которой тот ещё кое-как держался.
   С полей, снег полностью ещё не сошел, но пористый лед ручья, талые воды уже взорвали, и что бы перебраться на другой берег, приходилось надевать высокие сапоги, а, чтобы, не поскользнуться в быстрине, вооружаться доброй палкой, с гвоздем на конце.
   Казимир решил, что пришло время проверить не только состояние озимых, но и небольшого участка у березняка, с прошлого года, оставленного под пар. В последнее время эта возвышенность, почему-то стала заболачиваться, а значит, здесь просилась канава. Сейчас, пока на полях стоит вода, легче определить направление уклона почвы, поэтому он и вышел на рекогносцировку местности. Дойдя до новой, воображаемой границы своего хутора, остановился. Вот они, эти проклятые сучья уже без листьев, разделившие не только землю, но, казалось, воткнутые прямо в его сердце, в крестьянскую душу. Несмотря на снег, вьюгу, мороз, они не упали, а вызывающе торчали из земли, бросая гордый вызов своему бывшему хозяину. У Казимира защемило в груди, а на глазах навернулись непрошеные слезы. "Счастливый мой папа, что вовремя ушел из жизни, не дождавшись такого унижения своей нации. Если бы он увидел, как обрезали его землю, он наверняка бы умер от разрыва сердца. Зато на мою долю выпало теперь пережить, за всех наших предков. Лучше бы никогда не видеть такого горя! Но, как говорит Дайна, у каждого своя доля, а в костеле ещё добавляют, что, мол, Бог терпел, и нам велел". Куда деваться? Жить надо. Жизнь продолжается. Одна мысль, мрачнее другой, лезли в голову, и когда возвратился домой, то даже забыл, зачем ходил в поле.
   Растаял снег, стало подсыхать, и надо было вывозить в поле навоз, но опять же, непонятно, до какой границы его растрясать! Не далее, как со вчерашнего дня, на этот раз, будто бы из самой волости, снова поползли слухи о том, что новая власть в пользовании крестьян собирается оставить не больше десяти гектаров земли. Что же на этот раз, Лебедок придумал делать с его участком? Проще было бы съездить самому в волость и во всем разобраться на месте, но, во-первых, все карты ему могли и не открыть, а во-вторых, на такой шаг, ни за что не пускала обиженная душа собственника. С другой же стороны, где-то глубоко, глубоко теплилась надежда, что на этот раз, его могли попросту забыть, а если он там, в волости покажется, то крышка! Того и гляди, как назавтра же, снова здесь появятся всякие представители и тогда, прощай последний кусок. Так, что же делать? Земля, ведь, пустовать не должна.
   Так как в прошлом году, ему разрешили уменьшить поголовье скота, то и навоза в хлевах стало меньше. Исходя из его объема, в эту весну Казимир собрал самую небольшую, по сравнению с прошедшими годами, талаку. На этот раз, гужевой транспорт использовал только свой, а "со стороны" были наняты только, так называемые копцы, которые в хлевах нагружали телеги. Был среди них и Дзинтарс, за которым накануне вечером, бегал Айвар. Сам же он, с соседскими мальчишками, впервые на равных участвовал, как погонщик лошадей. Это была захватывающая езда. Стоя босиком, и еле удерживаясь на скользких от навоза досках телеги, держась только за вожжи и лихо, размахивая их свободным концом, мчаться во весь опор обратно, за новым грузом! Кто кого перегонит! Кто первый! Как жаль, что это, исключительно деревенское удовольствие, к сожалению, выпадало только один раз в году. А Айвару, впервые!
   Чтобы в этом году не рисковать, навозное удобрением, ставшее, вдруг, дефицитом, Казимир решил ложить только на те участки земли, которые, по его мнению, ну, никак не будут отняты. Ещё на клевер. Уж на него-то, никто не позарится!
   Когда все основные весенние работы были позади, к Нейвалдам неожиданно заявился бывший работник Виктор. Хозяева только что сели обедать, а он оборванный, худой, с трясущимися руками, остановился у порога и, казалось, вот-вот упадет.
   -Виктор! - удивленно, воскликнул Казимир, откладывая в сторону ложку. - Вот так новость. Я отсеялся, мне работники не нужны. А, может быть, ты заявился, что бы по-новому меня отчитать за издевательство над бедным пролетариатом, или как там ещё ты выражался, я успел призабыть?
   -Папа недавно помер, мама больная лежит, дома кушать нечего, - упавшим голосом, произнес побледневший парень.
   -Странно! - отвечал Казимир, хоть и видел, что такой его ответ сейчас не к месту. - Сейчас же пришла ваша власть, а ты по-прежнему, к "панам" приходишь. Негоже, такое делать, очень негоже! Вот, узнают твои единомышленники, так тебе..., - но в это время, его перебила Дайна.
   -Иди к столу Виктор, поешь с нами, что Бог послал. О делах поговорим потом, - и налила ему полную миску жирных щей, прибавив к ним, хороший кусок свиного мяса с хлебом.
   Как тогда, так и теперь, Казимиру было немножко жаль этого безвольного парня, самосознанием которого, помыкали всякие Антоны, да Авдюкевичи. Он отлично понимал, что если бы не эти "правдорубы", то сам Виктор, никогда бы не додумался до тех слов, которые некогда, перед уходом, бросал в лицо своему кормильцу. Глядя на изможденное голодом лицо, Казимир уже был почти готов "оттаять", но перед глазами, вдруг, всплыл призрак событий последнего времени, связанный с потерей имущества. Ведь, вот они, этакие оборванцы, никогда ничего своего не имевшие, либо его пропившие, проспавшие, сейчас посягнули на чужую собственность, создали угрозу не только отдельным лицам, но, целой нации! Когда парень насытился, Казимир у него спросил:
   -Виктор, я тебя, считаю уже довольно взрослым парнем, отвечающим за свои поступки. Скажи мне откровенно, как ты сегодня оцениваешь свое и мое положение? О прошлом вспоминать не будем, оно мне известно.
   -Не знаю.
   -Как же такое могло случиться, что ты не знаешь! - будто удивился хозяин. - Было время, и ты все знал лучше меня, а сегодня, ничего не знаешь. Ты когда в последний раз, встречался со своим, так сказать, учителем?
   -С которым? - не понял парень.
   -Значит, у тебя, их было несколько! Отличная свора, нечего сказать. Но ты мне говорил только об одном Антоне.
   -Я только что от него.
   У всех присутствующих за столом, даже открылись рты. Они и не подозревали, что Антон может быть сейчас у родителей. Значит, там должна околачиваться и их Анита.
   -Ну, и...
   -Они тоже обедали.
   -А, что у них на обед? - как хозяйка, не утерпела поинтересоваться Дайна.
   -Драные картофельные блины.
   -Как всегда, - усмехнулся Казимир. - А ещё что?
   -На столе, больше ничего не видел.
   -Не богато, не богато, - побарабанил пальцами по столу, хозяин. - Надеюсь, хоть блинами, да тебя тоже угостили?
   -Нет, - потупился парень.
   -Как, совсем не дали поесть! - чуть не подскочил Казимир. - В деревне же такое не принято!
   -Я заметил, что на той тарелке только один блин и оставался.
   -Могли и последним поделиться, - не вытерпела Дайна.
   -Ладно, с блинами покончим. А как ты узнал, что Антон дома? - спросил Казимир.
   -Я с ним встречался ещё зимой. Тогда он мне сказал, что если ничего непредвиденного не случится, то большую часть лета, будет дома.
   -Ты к нему ходил, ездил?
   -Нет, мы в Вайводах случайно встретились.
   -Он что, там теперь работает?
   -Нет, в какой-то другой школе. Учителем ручного труда.
   -Не очень высоко взобрался, да и предмет для него, по моему мнению, заумный, - констатировал Казимир. - Впрочем, с его образованием, и этого достаточно. Видать, на большее, не способен.
   -Наевшись только постных драных блинов, на большее и мозги не потянут, - неожиданно, встрела в разговор Вия, и смутилась, что влезла не в свое дело.
   -И ты когда-то поверил, этакому недоучку! - пожурила Дайна.
   -Так получилось, - отвечал сбитый с толку, парень.
   -Ксендзам надо верить, вот кому, - настаивала хозяйка дома. - Вот ты, пока у нас жил, я не помню, что бы хоть раз, сходил в костел. Твои родители, какому Богу молятся?
   -Наверное, никакому. Я не видел, что бы кто-то из них, посещал церковь, или хотя бы молился дома.
   -Я так и знала! Вот, поэтому-то у вас и жизнь не сложилась. Бог, он все видит, знает и недовярков наказывает.
   -Я понимаю твое положение, - продолжил Казимир, когда закончила нравоучение жена. - Но, если ты рассчитываешь поработать у меня снова, то ничего предложить не могу. Твоя долгожданная власть, что б ей пусто было, отняла у меня и землю, и хлеб, и скот, поэтому, на оставшемся, мне и самому-то, почти нечего делать. Я дам тебе хлебушка, отнеси домой маме, но больше помочь нечем, так что не обессудь.
   Сенокос был в полном разгаре, когда на луг, где Казимир, на пароконной косилке докашивал самый дальний клин, прибежал запыхавшийся Дзинтарс и ещё на ходу, сообщил:
   -Пошли разговоры, о каких-то вывозах. Маме я уже сообщил, и она послала меня к тебе.
   Сняв хомуты и стреножив лошадей, отпустил их попастись, а сам, присев на бугорке, Казимир закурил.
   -Расскажи не торопясь, да подробнее, - попросил он сына таким спокойным тоном, будто давным-давно привык выслушивать подобные донесения.
   -Вчера у Лобздиньша состоялось партийное собрание, на которое собралась вся местная и не местная шваль. Подобную сходку, они называют партийным активом. Выступал некто из Краславы. Мы с Ливией сидели в спальне и все слышали. Перегородка у них очень тоненькая.
   -Я знаю. При Улманисе, на толстую стенку, у него не хватало средств, а теперь времени, чтобы её переоборудовать, - ехидно, замелил отец. - Продолжай, продолжай.
   -Так вот. Тот представитель жаловался на некие помехи, чинимые местными жителями, поэтому, мол, правительство Латвии решило, что наиболее, активно сопротивляющуюся часть населения, выслать за пределы страны. Сколько я мог разобрать, то он и сам до конца не понимает, как все это будет выглядеть. Однако, по его мнению, если сигнал сверху поступил, то весь партийный актив района должен быть готов к дальнейшим действиям. В чем они будут заключаться? Партийные активисты должен готовить списки будущих кандидатов. Никто не должен мешать прогрессивно настроенным людям, свободно вливаться в единую семью братских народов СССР. Вот, примерно так, звучало его выступление.
   -Что-то новое! Совершенно неслыханный здесь, призыв, - удивился отец, затягиваясь самосейкой. - Ну, и что дальше?
   -Некоторые стали спрашивать, кого же включать в те списки?
   -Ишь, как!
   -На ваше усмотрение, говорит. Кому, как не вам, лучше знать местную обстановку, местных жителей.
   -Лебедок тоже присутствовал?
   -Да, был.
   -В таком случае, работы для него здесь, целый непочатый край. Впрочем, и без него, этакой поганой дряни хватает. Полная Латгалия! Только держись! Вседозволенность, как и сама власть, людей опьяняют. Это известно из давних времен. Значит, время поджимает. Теперь и мне, могут вспомнить прошлое.
   -Поэтому я сюда и бежал.
   -Сообщить - это одно, а как выйти из захлопывающегося капкана, я не вижу. Может быть, на скорую руку, они и списки набрасывали?
   -По-моему, что-то писали. Скорее всего, то был отчет о какой-то проделанной работе. Можно только догадываться, что в черные списки, в первую очередь попадут те, у кого было много земли, скота, имелась мельница, держал магазин, кто служил в погранвойсках, либо полиции, использовал наемный труд. Кажется, всех перечислил.
   -Нет, не всех! В тех списках, в обязательном порядке будут фигурировать все те личности, на которых этот пролетариат, будь он проклят на все времена, в свое время, имел личные обиды, неприязнь, и не важно, в чем они заключались.
   -Такое, может быть.
   -Это значит, что в тех списках будет обязательно фигурировать и наша фамилия. Но, как с тобой? С некоторых пор, ты вроде бы, как принадлежишь к коммунистической семье. Значит, тебя могут не тронуть.
   -Не знаю.
   -Мне, на твоем месте, стыдно было бы жить под одной крышей с такими отъявленными мерзавцами! А ты, как я посмотрю, ничего, прижился.
   -Но в отличие от них, у меня внутри свой, совершенно противоположный мир, не приемлющий ихнюю идеологию.
   -Мне бы, на твоем месте, стыдно, противно было бы сидеть за тем столом, за которым решаются такие мерзкие проблемы, - от души, сплюнул Казимир, и потушил окурок. - Однако, если посмотреть с другой стороны, то с Лобздиньшем мы теперь, вроде бы, как и родня. Чуть не вырвалось: на постном масле! Интересно, попытается ли он меня защитить, если кто вздумает внести в те списки мою фамилию? Сам он, я уверен, на такое не решится, но на словах отстаивать свою родню - это совсем другое дело. Настает последний и решающий срок. Значит, чтобы выжить, на время, надо отбросить все предрассудки и встретиться с этим негодяем. Как ты считаешь?
   -Думаю, что поговорить стоит. Но, на первых порах, лучше поговорю с ним, я.
   -Хорошо, поговори. Я подожду. После твоих сведений я понял совершенно, что коммунистическая пристрелка, закончилась. Теперь они начнут бить на поражение и нам надо быть готовыми, ко всему.
   -А, ведь, у каждого, сколько-нибудь имущества, но имеется.
   -О-о, эта оголтело слизистая масса вмиг накроет любое имущество, если оно будет принадлежать к лицам такой категории, как я! Самым первым примером может служить, в прошлом году, наш отнятый хлеб. Что бы удовлетворить алчность нашей голытьбы, поверь мне, не хватит и всего имущества государства! А ты говоришь о каких-то коровах, овцах. Все заберут, сожрут, ты и глазом не успеешь моргнуть. Человеку, всю сознательную жизнь ничего не имевшего в личной собственности, подай любую вещь, и он попытается её "проглотить", в переносном смысле, конечно, хотя и чувствует, что может ею подавиться. Такова человеческая натура, психология и ничего с ними не поделаешь.
   -Теперь, я как посмотрю, что русские, что латыши, становятся одинаковыми.
   -Подожди, это только цветочки. Если Советы обоснуются здесь надолго, то и не такую совместную гармонию, придется увидеть! Теперь, России есть где разгуляться.
   -Была и так большая, а за счет Прибалтики, вообще безразмерная стала. У Лобздиньша говорили, что коммунисты захватили власть не только у нас в Латвии, но и в Литве, и в Эстонии.
   -Во-о-он куда замахнулись! В таком случае, так же, как и нашему обществу, национальному самосознанию этих государств, придет самый настоящий конец. Оккупация полнейшая и необратимая. Когда у нас ещё работало радио, - отец многозначительно взглянул на сына, от чего тот сразу же потупился, - я услышал из Москвы песню с такими словами: "нас не трогай, и мы не тронем". Теперь мы видим, как у России не совпадают слова с делами. Прибалтийские страны их не трогали, а они взяли, да их и полонили. Вот, что значит пропаганда! Ещё когда я учился в школе, нам преподаватели рассказывали, что Россия, на протяжении нескольких столетий то и делает, что воюет, да завоевывает. Почему? В то время, разъясняли не очень, но теперь мы видим, что почти все войны, за исключением татаро-монгольской и турецкой, носили захватнический характер. Такая обширная страна, а ей вечно всего мало, да мало. Как бы однажды, наподобие упомянутых мною пролетариев, проглоченными кусками территорий, не подавилась!
   -Пока, как видим, толкает в свой ненасытный рот все то, что попадает под руку, - в унисон отцу, пофилософствовал и сын.
   -Известие твое, исключительно печальное. Но, как бы там, ни было, что бы, ни случилось, крестьянину от земли, бежать некуда, да и не пристало. Если увезут силой, что ж поделаешь! Значит, такова воля Божья. Впрочем, как я уже и говорил, все-таки было бы не плохо, если бы этот негодяй Лобздиньш, смог нам как-то посодействовать, чтобы не трогали.
   -Пусть в том большевистском хоре он и не солист, я попытаюсь у него выведать хотя бы то, что твердо знает.
   Вечером того же дня, когда стемнело, Дзинтарс снова прибежал в родительский дом.
   -Лобздиньш мне сказал, что наша фамилия, тоже внесена в те списки, - сообщил он.
   -Он не сообщил, кто предложил мою фамилию? - спросил, взволнованный отец.
   -Я спрашивал, но он уклонился от прямого ответа, сказав лишь, что это было коллективное решение.
   -Значит, дела плохи! Когда начнет осуществляться задуманная ими катавасия ты, конечно, не знаешь?
   -По слухам, в самые ближайшие дни. Не понимаю почему, но спешат.
   -Ладно, иди обратно, а то ненароком и тебя, вместе с нами захапают! В случае чего, не забудь распорядиться оставленной скотиной.
   -Что бы с нами не случилось, ты сынок, молись не только за нас, а за всех мучеников, которых Советская власть решила уничтожить, - попросила мама, вытирая передником слезы. - Дай, на прощание, я тебя поцелую и больше к нам не заходи, а мы положимся на Божью волю.
   Наспех, со всеми расцеловавшись, Дзинтарс заплакав, тут же ушел.
   На протяжении нескольких поколений, Нейвалды, может быть от части, и жили в достатке только потому, что больших излишеств, себе никогда не позволяли, а меру надобности, всегда соизмеряли с возможностью. Даже оставшийся перед новой выпечкой хлеб, разрезали на толстые ломти, которые потом сушили. Размоченные в молоке, они были большим лакомством для детей. Благодаря такой рачительности с хлебом, на данный момент, у Нейвалдов скопилось не меньше, как пол мешка сухарей. Узнав о готовящейся репрессивной акции со стороны властей, в этот же вечер, Дайна завела большую дежу теста, а Казимир стал отбирать наиболее важные бумаги, что бы вместе с документами, в случае вывоза, забрать с собой. Вии было дано задание, вытаскивать из сундуков на просушку все хранившиеся там вещи, с последующей отборкой самых необходимых в дороге. Ведь, как не пакуй, а все не заберешь!
   Начиная с этого вечера, каждые последующие сутки для Нейвалдов, казались кошмарными и последними, потому что готовились в дорогу быстро и основательно. Когда первый мешок сухарями наполнили под завязку, тут же завели новое тесто. Закололи борова, а сало круто засолили, что бы в пути, не испортилось. На домашних ручных жерновах, дополнительно намололи пшеничной муки. В пустующий бачонок из под селедки, насыпали соли, замаскировав её сверху салом. Соль, спички ... - при больших государственных катаклизмах, они в первую очередь пропадали с прилавков магазинов. Просушенную одежду, плотно упаковали в несколько узлов, крепко стянув их веревками. И только кроватные принадлежности, решили паковать самыми последними, потому что, в противном случае, не на чем было бы спать. На день их сворачивали в готовые "трубки", оставляя тут же, на досках кровати, а на ночь, разворачивали. Кухонную посуду тоже не паковали, но всю держали, как говорится, под рукой. Дальше своего хутора, никому не было разрешено отлучаться, а в костел ездили, только все вместе.
   Та как сено было скошено, высушено и свезено под крышу, а прочие культуры еще не подоспели, то вся ежедневная работа заключалась лишь в том, что бы вовремя подоить, вывести скотину в поле, как и вечером, вернуть её обратно. Как бывало, на ночь в поле, не оставляли. Боялись, что украдут.
   Тянулось время, но никакой определенной ясности не поступало. Как и договорились, в родном доме Дзинтарс не появлялся, но, зато к Нейвалдам, как и раньше, заглядывал Краваль. Знал он, или не знал о готовящихся вывозах, у него не спрашивали, а так как все приготовленные в дорогу вещи находились в другом конце дома, куда музыканту доступа не было, то, возможно, он и не знал, что его соседи давно сидят на походных узлах. Важных новостей у него не было, а, придя в гости, много курил, рассказывал байки, иногда играли в карты, после чего, удалялся. В общем, как повелось, все шло по привычно проторенной тропке. Только однажды, Казимир у него спросил:
   -Ты заметил, как наш дом стали все бояться?
   -Дураки! - отрезал, тот. - Стали из себя, много воображать. Это, как те воры, что ехали в одном купе скорого поезда. Может быть, слышал про них?
   -Упаси Бог! Все анекдоты, мы только от тебя и слышим. Кому тут, их рассказывать!
   -Те воры, небыли знакомы между собой. Случайно так совпало, что оба в одном купе на нижних полках, друг против друга. Но случилось так, что один из них, из себя очень воображал, считал себя непревзойденным аферистом. Тот второй, назовем его Сашей, после совместного собеседования, видимо, стал что-то догадываться о нечистоплотности соседа. Подошло время спать, Саша снимает с руки дорогие часы и вешает их рядом с собой, на стенку. Потушили свет, все стихло, вроде бы уснули. Тот первый, назовем его Витей, уверившись, что сосед спит, тихонько встал и пошарил по стенке в том месте, где висели часы. Не нащупав, лег на свое место. Через какого-то полчаса, Саша будто только что проснулся, зажег спичку, посмотрел сколько время, а надо заметить, те часы, что с вечера повесил, на том же месте и оказались, ну и опять захрапел. Витя не спал, видел, что часы не исчезли, поэтому повторил свою попытку. Опять безрезультатно. Стенка пустая. Через времечко, Саша снова будто проснулся, зажег спичку, посмотрел, сколько время, а часы снова на старом месте, и опять захрапел. Так повторилось несколько раз, пока Саша не выдержал, громко расхохотался. Только тогда Витя понял, что его сосед, после умышленной проверки времени, часы со стенки, сразу же снимал.
   Так вот, и наши прихлебалы, наподобие тех воров, вообразили из себя порхающих в темноте, духов. Да на деревне давным-давно всем известно, кто чем дышит, кто что имеет, кто с кем общается, кто, как и чем питается! Хотят представить из себя страусов, запрятавших маленькую головку в песок, в то время как обширный зад, весь оставили на виду. К слову, пока никого рядом нет, я расскажу тебе ещё один, не очень приличный анекдот, который чем-то связан с тем, о чем я только что говорил. Дело было так:
   -Только, только появились самолеты, поэтому не каждый их и видел, особенно в деревне. Значит, жнет серпом баба рожь и, вдруг, в сверху что-то затрещало. Выпрямившись, и подняв голову к небу, замечает этакую большую, жужжащую птицу. Конечно же, она испугалась, а где в поле спрячешься, когда кругом равнина! Но поблизости, из ржаных снопов было составлено несколько бабок. Всем телом в неё, она, конечно же, не помещалась, но сумела втиснуть в неё только голову, до плеч. В это время, мимо проходил какой-то мужичок. Смотрит, из снопов торчит женский зад. А, надо заметить, что, как сейчас, так и тогда, женщины носили длинные юбки, в связи с чем, под них ничего не требовалось поддевать. В сложившейся ситуации, мужичок, конечно же, не мог пройти мимо. Подошел, поднял юбку, ну и, естественно, трахнул. А та бедненькая решила, что это опустилась на землю та птица, поэтому уверенно закричала: клюй, клюй, до мозгов все равно не достанешь! Это я рассказал к тому, что столько же соображения имеют и некоторые наши воображалы.
   -Но, ты же, не боишься ко мне заходить.
   -Мне-то, старому жулику, чего бояться! - удивился сосед. - Я гол, как сокол. Даже земля, и та арендная. От всей остальной деревенщины, я отличаюсь только тем, что ничего, кроме коровы, не успел нажить. Я у вас, можно сказать, человек случайный. Но в последнее время правления Улманиса, у меня уже появилось намерение, хоть в рассрочку, выкупить эту землю. Дети подросли, начнут зарабатывать. Теперь все. Теперь вообще ничего не поймешь!
   -Мы успели и призабыть, что землю здесь, ты только арендуешь.
   -Деревня - не город, где многие не знают, кто живет в соседней квартире. Сам знаешь, не успеет кто-нибудь чихнуть в одном конце деревни, как на другом об этом, уже все знают.
   -Деревня, деревня. Какое милое для нас, слово, - вздохнул Казимир подумав, что может быть очень скоро, придется с ней проститься.
   -К деревне, я тоже привык, - признался Краваль. - Какое счастье растить детей, хлеб, заботиться о благосостоянии своего хутора. И, никакой политики!
   -Всему этому, видимо, пришел конец. Новые власти, взялись и за деревню.
   -Да, согласен. Я все ещё по старым меркам рассуждаю. Взялись и за деревню. Мы уже в курсе дела, что тебя могут ждать некоторые неприятности, - разоткровенничался сосед. - Но это, могут быть и простые домыслы. Интересно и то, что все притаились, в ожидании чего-то. Некоторые сочувствуют вам, а другие наоборот, злорадствуют, не могут дождаться роковой минуты.
   -А-а, значит, слышали! - несколько удивился Казимир. - Но, кроме тебя, никто, ни слова, ни полслова. А, ведь, всю жизнь вместе, можно сказать, бок обок прожили. Никогда не думал, что простая, самая, что ни на есть захолустная деревня, способна до такой степени политизироваться! Не успели появиться иноземцы, как наши прихвостни готовы моментально перевернуть армяк наизнанку, сразу же ринулись в объятия тех, кого, вдруг, стали считать своими кровными благодетелями. Не успела Москва намекнуть, что не плохо бы было, некоторую часть латышского населения сократить в натуре, как тут же появились надлежащие списки. Какая радость для них, какое неописуемое счастье, удовольствие, угодить старшему брату.
   -Ты прав. Слишком скороспелая оперативность. Судьбы семей, как и целого народа, так скоропалительно, ни в одной стране мира не решаются.
   -А я, о чем! Как там, Сталин говорил: кто не с нами, тот против нас! Эти слова я отлично запомнил в Пиедруе, когда Рутковский пропагандировал на паперти у костела.
   -Этот человек, самый, что ни на есть ярый активист! Если во времена правления Улманиса, коммунистическим настроем у нас заправлял Авдюкевич, то в Пиедруе таким глашатаем, был Рутковский.
   -Я, вот, сколько раз подумаю. Ну, было бы ещё над кем поиздеваться, если руки чешутся, а то, над деревней, которая всех кормит! Место, где жизнь с незапамятных времен, раз и навсегда, как бы законсервировалась в своем существовании! Посей, убери, обмолоти. Посей, убери, обмолоти. Итак, до бесконечности, пока на земле будет существовать такой класс, как крестьянство. Деревенская жизнь, в некотором роде, подобна воде в озере, не имеющем стока: и не течет, и не загнаивается. Сколько надо - испарится, сколько требуется - придет с неба. Вот такой круговорот и происходит в стоячих водах, то бишь, деревне.
   -Когда я жил в Питере, то не мог понять, как это, люди могут жить в деревне, в такой глухомани, где нет никаких развлечений, некуда сходить после работы, по выходным. Теперь же, наоборот, никак не могу понять, как можно жить в людном городе, где тебе вечно кто-то мешает, толкает, рядом шумит, спешит, как и прочая неразбериха. Там чуть ли не каждый нарывается на мордобойство, а сам ты, в любую минуту должен быть готовым защититься, иначе пропал. Поверь мне, от всего этого, сам звереешь.
   -Я, как дальше Краславы, Даугавпилса, да Браслава не был, то и судить мне не пристало, - признался Казимир. - В Ригу, каждый день ходят поезда, а я не могу себе позволить такую роскошь, потому что хозяйство не на кого оставить. С другой стороны, за одни сутки не обернешься, а где я там буду ночевать, если нет никого из знакомых.
   -В маленьких городах, как наша Краслава, не так страшно, - высказала свое мнение, подошедшая Дайна, которая только что вернулась с улицы. Надо добавить, что дальше Краславы, куда Нейвалды ежегодно в августе, ездили в костел на "Доната", Дайна нигде не была.
   -Здесь, конечно же, спокойнее, - согласился сосед.
   Краваль уходил, а тревожное одиночество, снова и снова воцарялось в гулком доме. Усевшись на голые кровати, чаще всего молились, пели божественные песни, после чего, рано ложились спать, что бы назавтра, повторить то же самое. Говорить уже, было не о чем. Все обговорено, вещи разделены. Оставалось только ждать. Ждать той роковой минуты, когда в запертую дверь прикладом винтовки, постучат непрошеные гости.
   Поддавшись всеобщему унынию, и Айвар больше не гонялся за жирным котом, который его стал бояться с тех пор, когда на своем хвосту, несколько раз испытал нечто большое и бренчащее.
   После разделки туши заколотых свиней, мочевые пузыри не выбрасывали. В обезжиренные, тщательно раскатанные, заталкивали несколько высушенных горошин, после чего надували и высушивали. Получалась отличная игрушка для детей. Айвар надоумился привязывать её к хвосту кота Миньки. Ему было очень забавно смотреть, как напуганный бренчанием кот, в отчаянии, метался по комнатам, пока однажды, не опрокинул крынку со сливками. После такого происшествия, мама запретила ему глумиться над бедным котом, а все пузыри поломала и выбросила в помойную яму. Хватит. Выросли из детского возраста!
   Несмотря на то, что с детского возраста Айвар успел выписаться, в следующую фазу развития, вступал робко и медленно. А все потому, что под неусыпным покровительством родителей, всячески баловавших свое последнее чадо, он не испытывал острой необходимости в срочной перестройке своей, некогда сформировавшейся психологии. Только поэтому, в эти труднейшие для семьи минуты, сидя на голых досках кровати, щекой прижавшись к теплой руке мамы и усердно повторяя за ней слова молитвы, он до конца не понимал душевного состояние старших, как до конца не осознавал то положение, в котором они находились. Для него, такая нештатная обстановка казалась чем-то необычным, новым. Все вокруг чего-то ждут, а оно никак не наступает, не приходит. По временам, он так углублялся в то, нечто таинственное, долго не появляющееся, что даже забывал повторять за мамой нужные слова молитвы. И только легкий толчок её локтя, заставлял его спохватиться. Молиться он мог и самостоятельно. В его отличной памяти, запечатлелось очень много молитвенных текстов ещё с тех пор, когда ходил на катехизис в Пиедруйский костел. Учеников тогда было много, каждый из которых, новый материал запоминал по-разному. Успешно сдав экзамен, вся группа смеялась от души, над одним из своих однокашников, который на вопрос экзаменатора: куда, после смерти, отправляется человеческая душа, отвечал, что душа идет в Рай, а тело, в Ад.
   Нервное перенапряжение первых дней, незаметно сменилось неким притупленным безразличием, обычно наступающим перед, явно, безвыходной ситуацией. Несмотря на подвешенное состояние, Дайну стало волновать то, что уже которое воскресенье, они не могут посетить костел.
   -Нам такое, Бог может не простить, - поделилась она сомнением, с мужем.
   -Только две мессы и пропустили, - напомнил он. - Теперь мы и дома молимся не меньше, чем в костеле.
   -Не забудь, что в костеле и ксендз за нас молится, а здесь мы одни, - парировала Дайна. - В костеле, люди ближе к Богу, потому что в нем, уже сами стены кажутся святыми.
   -Так-то, оно так, - как всегда, в таких вопросах, соглашался Казимир. - В первое время, когда нам сообщили о вывозах, то мы, посещая костел, шли на некую авантюру. Но теперь, когда в голове мозги немножко подравнялись, идти на такой риск, мне бы больше не хотелось.
   -Да, наверное, ты прав, - сдавалась жена. - Мы так привыкли к нашему костелу, что без него и жизни не представляем. Хорошо, о нашем спасении, будем просить Бога, дома.
   -Не может, так вечно продолжаться! Должен же однажды наступить какой-то конец. Еще неделя, не выдержим не только мы, но и наша скотина, не считая поля.
   -Сколько мы того молока съедаем! Все, ведь, спаивается скоту. А сколько масла из него получилось бы!
   -Удивительно и другое. Ни один из представителей власти не приходит нам напомнить о том, что надо сдавать план по молоку, - удивлялся Казимир.
   -Может быть, это обыкновенное затишье перед бурей. Думают, все равно люди пропали, что с них возьмешь.
   -А ещё согражданами называются. Но, как, ни говори, а чует мое сердце, что на этой неделе должно что-то произойти, решиться. Ведь, хуже не может быть, чем сидеть, да ждать на безвестном перепутье.
   -Доверимся воле Божьей, - как всегда, заключила Дайна.
   Обедом 20 июня, на поле, где Казимир в это время перевязывал на новое место коров, прибежал запыхавшийся Краваль с сообщением, что позавчера истребки, на "черном вороне" объезжали некоторые хутора. Так ему сообщил Зараковский, у которого имелся баян, и они вместе, иногда играли свадьбы.
   -Значит, началось..., - упавшим голосом, произнес Казимир и перекрестился. - Спасибо, что сообщил. Надо быстрее идти домой, а то, пока я здесь, моих домочадцев могут и забрать. Все-таки слухи, оказались верными. Не слышал, кого успели захапать?
   -Пока что, мне известно только о семье Райсинов, да Макни.
   -Как Райсинов? Он же жид! - воскликнул Казимир.
   -Ну и что, что он жид, - спокойно отвечал Краваль, будто он давно знал, что так и должно было быть. - Теперь, братец, ни на кого не смотрят.
   -Так, кроме жены, у него же ещё четверо детей, малый малого меньше!
   -А Макня, почти что сосед. Ему же в сороковом году мою рожь отдали. Его-то, за какие грехи? По-моему, одно время, он даже листовки расклеивал против Улманиса, - удивлялся Казимир, спешно шагая рядом с Кравалем.
   -Ты не того Макню имеешь в виду, - отвечал сосед, еле поспевая за длинноногим Казимиром. - Здесь, этих Макней, как нерезаных собак, извини за сравнение. Забрали Макню Антона, что жил в Дворчанах. У него ещё, два сына. А этот Макня Виталий, о котором ты вспомнил, говорят, сидит рядом с шофером и показывает дорогу.
   -Жаль, Антон был хорошим семьянином.
   -Так плохих же, они и не забирают. Получается, что в Индре сидят, довольно разборчивые личности. Мы с Зараковским договорились снова встретиться сегодня вечером. Тогда я, может быть, тебе больше чего расскажу.
   -Если я, ещё буду на месте, - хотел улыбнуться Казимир, но изобразил только кривую гримасу.
   Вечером того же дня, как и обещал, Краваль заглянул к Нейвалдам с последними новостями.
   -Значит так, - докладывал он. - Из Индравской волости забрали и увезли в неизвестном направлении, одиннадцать семей.
   -Какие точные сведения! - не вытерпела Дайна.
   -Не забудьте, что некоторые личности, которым вы не нравитесь, принимают здесь меня, как за "своего". Как же иначе! Земля и дом - не свои, детей много, заработок, в основном, музыкой. Чем не истинный пролетариат! Теперь слушайте дальше. Уже второй раз, забрали Гайлиша.
   -Нашего доктора! - снова не выдержала Дайна. - Его же, однажды, уже забирали.
   -Тогда забрали, несколько дней подержали в каталажке, допросили и отпустили. Теперь опять, по-новому.
   -Какая несправедливость! - ужаснулся Казимир. - Единственный человек, который что-то понимал в медицине, и к которому за помощью обращалась вся округа. Последний раз, я его видел в прошлом году, когда Айвар был простудившись. Там, помню, еще Лисовский у него был.
   -Лисовского тоже забрали.
   -И этого! Боже мой, что творится!
   -Мне и другие фамилии назвали, но они не наши соседи, поэтому, в спешке, я их запамятовал.
   -Для нас, достаточно и этих, - промолвил Казимир. - Значит, Гайлиша не стало. Какой ужас!
   -Не дай Бог заболей, и обратиться не к кому! - испуганно, сказала Дайна.
   -Это ещё счастье, что в деревне редко болеют. Но, случись что?
   -Пришлют какого-нибудь практиканта, шалопая, - предположил Краваль.
   -А, что ты слышал про нас, раз, уж, тебе так много доверяют? - спросил Казимир. - Нам надоело сидеть на иголках. Должен же быть, какой-то конец.
   -Вот, в моем присутствии, про вас они и не говорят, - улыбнулся Краваль и приятные морщинки, симметрично разбежались в обе стороны от прищуренных глаз.
   "Может быть, что-то пронюхал, если улыбается", - предположил Казимир. Вообще-то, никто, никогда не видел гармониста унывающим, за что на вечеринках, молодежь и ценила его больше всего. Для них, он не только играл на гармони немецкого строя, но в перерывах, обязательно умудрялся рассказать какой-нибудь, не очень интеллигентный анекдот, от которого парни хватались за животы со смеху, а девушки затыкали пальцами уши с таким расчетом, что бы можно было все слышать.
   Вечером двадцать второго июня, когда небо заволокло низкими тучами, и вот-вот должен был начаться дождь, под покровом сумерек, в родной дом, осмелился заглянуть Дзинтарс, что бы сообщить родителям о начале войны, и что, между прочим, немаловажно, немцы стремительно наступают.
   -Что на свете, только ни творится! - безразлично, вздохнул отец.
   -А люди, что говорили? - сразу вступила в разговор, мама. - Вспомните, что предсказывал наш покойный дедушка, когда по небу засияли разноцветные столбы! Такие же он видел и перед Первой мировой войной. А потом, эти сильные морозы, звездопады. Вы думали, что все это, просто так? Нет, Бог уже тогда через природу, предупреждал людей об их великом грехе.
   -Мама, ну ты же знаешь не хуже меня, что столбы, это обыкновенное Северное сияние, - попытался Дзинтарс напомнить маме, о научный подход к такому явлению природы.
   -А через что же ещё, он мог передать такие важные сведения землянам? - удивилась та, непониманию сына в таких простых, на её взгляд, вещах. - Если ты в этом сомневаешься, то, в крайнем случае, объясни мне, почему Северное сияние мы видим только перед войной? А?
   -Наверное, совпадение..., - замялся Дзинтарс.
   -Совпадение! - передразнила его мама. - Не говори так, а то, за такие кощунственные слова, Бог накажет и тебя, дурачка.
   -Но, в эту зиму, сияния же, не было, - защищался Дзинтарс. - Оно появлялось в прошлую.
   -Ты что хочешь, чтобы те знаки, Бог показывал каждый день? Он однажды предупредил, и довольно. Дальше сами думайте, как от своих грехов избавляться.
   Религиозные аргументы Дайны, не мог опровергнуть ни один член семьи. Прослушав её доводы, каждый в отдельности решал, как воспринимать полученную от неё информацию, и как лучше приспособить к своему пониманию происходящего.
   -Ну, что там Лобздиньш говорит про вывозы? - наконец, спросил отец. - На днях, к нам забегал Краваль и сказал, что много семей позабирали. Что ты слышал об этом?
   -Почти что ничего. Лобздиньш меня предупредил, чтобы я лишний раз, не показывал нос на улице до тех пор, пока не уляжется начатая кампания, а то, ненароком, могут схватить и меня под горячую руку.
   -Хоть в таком деле, он молодец, - похвалил отец. - Одиннадцать семей, из нашей волости увезли. А куда, никто не знает.
   -Не знаете, кого забрали?
   -Как же, знаем. Гайлиша жалко, - отвечала мама. - Такой хороший доктор был.
   -Всем больным, не важно, с какими симптомами к нему обращались, говорил одно, но, на его взгляд, очень важное слово: глупство! - сказал сын.
   -Ну и что? - парировала мама. - Лишь бы люди ему верили. Многие вылечивались.
   -Лисовского тоже жалко, - вздохнул отец. - Вместе Земельный банк создавали.
   -А его-то за что? - удивился сын. - Сколько я знаю, он же в примаках был, ничего своего не имел.
   -Точно в таких же примаках, как и ты, - не мог, не напомнить отец. - Но, его вывезли со всей семьей. Теперь, видимо, не смотрят на родство, или происхождение. Все происходящее, если посмотреть с позиции новых властей, укладывается в их одноклеточную, репрессивную политику. Но зачем туда попал Райсин, тут, уж, мне объяснить никто не сможет.
   -И Райсина схватили! - воскликнул Дзинтарс.
   -Так сказал Краваль.
   -Ну, и дела!
   -А нас, вот, неизвестно почему, ещё не тронули.
   -Да, тут есть некоторая загвоздка. Кто-кто, но я больше чем уверен, что к дальней дороге, Райсин не готовился. Тут, скорее всего, по злобе.
   -Не посмотрели, что и дети малые. Но, при Улманисе держал магазин, а при Советах, как известно, обогащаться запрещено. Кроме советских главарей, которые сейчас при власти, все прочее быдло, должно быть уравнено в бедности.
   -Если удастся, завтра попробую что-нибудь выпытать у тестя.
   -При нас, не называй этого извращенца тестем, что б ему всю жизнь, невмоготу было! - предупредила мама. - Тоже мне, родственничек отыскался! В костел не ходит. В Бога не верует.
   Дзинтарс ушел, а Нейвалды, по привычке, развернули постели. Добровольное затворничество продолжилось. Ни дни недели, ни числа, уже никто не считал, настолько все надоело, притупилось. Жили теперь, по самому доступному принципу: день прошел и, слава Богу!
   Прошло дней десять с тех пор, как приходил Дзинтарс, сообщивший о начале военных действий. Дайна обратила внимание на то, что кончается хлеб и из оставшейся муки, завела новое тесто. Три мешка сухарей, стоявшие у порога, считались неприкосновенным запасом. В один из дней Казимир, от нечего делать, сам не до конца соображая зачем, всем телегам и линейке вымазал дегтем оси колес. После сепарирования молока, Вия промыла сепаратор, скрупулезно вытерев, и по номерам сложив все блестящие чашечки. Дайна принялась довязывать начатую пару шерстяных чулок. Айвар сочинил очередное стихотворение о пограничниках, некогда живших в их доме. Так прошел весь день, третьего июля 1941 года. Все улеглись спать, когда с улицы донесся беспрерывный гул моторов, за которым последовал надрывный лай встревоженной собаки, рвущейся на цепи. С некоторых пор, по проволоке её уже не отпускали, а цепь была накрепко прибита к бревну клети, что стояла на расстоянии десяти шагов от входной двери сеней. Поняв неладное, как по команде, вся семья разом повскакивала с кроватей. С невыносимым напряжением, они давно ждали этой минуты и психологически к ней, были будто бы готовы.
   "Наконец-то"! - подумал каждый, про себя. Все эти недели Казимир спал, не раздеваясь, а на ночь снимал только сапоги, да и то, для того, что бы под боком, просушить портянки. В этот же раз, как назло, растерялся и в темноте, никак не мог, не то, что найти, но и вспомнить, куда их положил с вечера. Вия, наконец, зажгла фонарь, стоявший тут же, у изголовья и повесила на крючок, свисавший с потолка. Для него, керосина ещё хватало. В отличие от предыдущих ночей, когда Айвара нельзя было добудиться, на этот раз, на полу он уже был первый, и натягивал коротенькие, до колен, штанишки. Дайна, наспех надев теплую кофту с длинной, черной юбкой, начала привычно, в трубочку, скручивать постели. Роковой час, наступил!
   Рев моторов прекратился, а долгожданные, но не званые гости, видимо, уже зашли во двор. Это стало понятным по тому, что Бонза уже не лаял, не мог, так от натуги, ошейник сдавливал ему горло, а только сипло хрипел. В сенную дверь, сильно застучали.
   За это время Казимир, наконец-то отыскал портянки, кое-как намотал на ступни, всунул ноги в сапоги и в своей неизменной бараньей душегрейке без рукавов, уже, было, подошел к двери, но внезапно остановился. Возвратившись обратно, молча, всех поцеловал, перекрестился, и только после этого, пошел в сени убирать штабу. Дайна тоже поцеловала насупившегося, от прерванного сна Айвара, потом Вию, которая, в первую минуту хотела заплакать, но спазма так сдавило её горло, что, закашлявшись, беспомощно присела на краешек кровати, что бы в любую минуту, можно было схватиться за готовые узлы, на вынос.
   В комнате слышно было, как тяжело громыхнула снимаемая штаба, как лязгнул железный засов, после чего послышался некий галдеж и тут же, широко распахнулась дверь в избу. Сюда неожиданно, ворвалась немецкая речь, а ещё через пару минут, дом наполнился шумными военными людьми, включенными фонариками, бесцеремонно оглядывавшими все темные закоулки. Стук кованых сапог, смешивался с громким хохотом, беспрерывным говором, удивленными восклицаниями и потрескиванием устанавливаемой рации. Связист, времени даром, не терял. Один из военных, заметил под потолком семилинейную лампу, на дне которой, было оставлено немного керосина, и потребовал её зажечь. Справившись со светом, Казимир так и остался стоять посреди комнаты, в нерешительности наблюдая, как военные люди крутят давно замолкшее радио, заглядывают в остывшую печь, в дежу, с только что заведенным тестом. Дайна между тем, как со страху опустилась на голую кровать, прижав к себе детей, так и осталась в той же позе. Полная неразбериха продолжалась лишь несколько минут, после чего, к оторопевшему хозяину, подошел один из военных. По-видимому, главный.
   -Не бойтесь и не удивляйтесь, - спокойным голосом, заговорил он. - Идет война, а это, передовой штаб немецкой армии. С вашего позволения, на несколько дней, мы здесь задержимся. А вы что, от нас собрались бежать? - кивнул головой в сторону узлов, с одетыми домочадцами. - Нехорошо, ох, как нехорошо! - и улыбнулся.
   -А почему вы со мной, на немецком языке разговариваете? - В свою очередь, задал вопрос осмелевший Казимир. - Может быть я, по вашему, не понимаю.
   -В таком случае, почему ты мне отвечаешь, если не понимаешь? - подмигнув, снова заулыбался военный. Стоявшие рядом немцы, дружно загоготали, прищелкивая языками.
   -Я запутался.... Мы ждали не вас...
   -Да, нас здесь, мало кто ждал. Но, как видишь, мы уже здесь. Так что, давай, разворачивайся, а то, без горячей пищи мои люди могут заболеть. Скажи, пусть хозяйка растопит печь. Она по-немецки разговаривает?
   -Понимать понимает, но не говорит.
   -Что ж ты её не научил! Впрочем, нам большего и не надо. Договоримся.
   -Неужели русских, здесь уже нет? - недоверчиво, спросил Казимир.
   -Что, это, ты за них так волнуешься? - удивился тот. - Они теперь далеко, только пятки засверкали, как рванули в свою вотчину.
   -Они должны были нас вывозить.
   -Куда?
   -Не знаем. Поговаривали, что в Россию, на шахты. Здесь многих успели забрать. Нас тоже предупредили.
   -Ах, вот почему, у вас дорожное настроение! - прищелкнул языком немец. Русским крышка! - Матка! - обратился к съежившейся Дайне. - Можешь мне не отвечать, но печь растопляй. Видишь, люди голодные пришли.
   -Мы давно готовились в дорогу, поэтому, то, что есть съестное, уже старое, - попытался оправдаться хозяин. - Вот, сухари, солонина, хлеб только что завели...
   -Молоко есть?
   -Вечером все перегнали на сепараторе. Но, есть хорошие сливки.
   -Ещё лучше! Гони на сто все, что имеешь. Хлеба у нас, хватает своего. Консервы тоже есть. Только не скупись на горяченькое! Сухомятка надоела.
   -Время теперь, сколько?
   -Правильно твои ходики, на стенке показывают. Сейчас, половина первого ночи.
   -Извините, я и забыл, что у меня есть свои, - смутился Казимир. - Мы недавно прилегли, задремали, поэтому не можем сразу очухаться. Но, позволь спросить у тебя: как вы догадались, что здесь разговаривают на вашем языке?
   -Война - великая тайна. Так что, лучше не спрашивай, все равно не скажу. Впрочем, как я погляжу, ты и с виду на баварца смахиваешь. Не хватает только шляпы с пером, - и громко рассмеялся, а за ним, все остальные.
   -Пойдемте в тот конец дома, он пустой. Там можете и располагаться. С приходом русских, мы в нем не живем. Зимой надо много дров, которые нам не разрешали пилить, хоть и лес под боком, а с другой стороны, семья поубавилась, хватает и этого конца. Только с керосином, у нас беда. Как зашли русские, так он сразу же пропал в магазине. Мы сами посидим с фонарем, а вам, отнесем эту лампу. Часа через полтора, два, начнет светать, а до того времени, в лампе должно хватить керосина.
   -О, керосин у нас имеется. В кузове грузовика, полная бочка. Нальем, сколько хочешь. Давай канну.
   Пока Казимир в сенях отыскивал пятилитровую канну с узким носиком, Дайна пришла в себя, и с помощью дочери, принялась хлопотать у печки. А у окна, послышались звуки какой-то музыки. Это Айвар начал опробовать, всунутую ему в руки губную гармошку.
   -Смелее, смелее! - подбодрил Айвара, один из немцев. - Смотри хозяин, дети нас сразу понимают.
   Комната опустела. Военные перебрались в то помещение, куда им указал хозяин. Через некоторое время тот представитель, который требовал готовить горячую еду, вернулся обратно, чтобы побеседовать с хозяином, а заодно и проследить за своевременным приготовлением ужина. К машине был отправлен один из солдат, который должен был притащить обещанный хлеб с консервами.
   Но разговор как-то, не клеился. После перенесенного потрясения, Казимир никак не мог придти в нормальное состояние, поверить, вжиться в реальность положения. А командир только и делал, что задавал вопрос, за вопросом. В первую очередь, его интересовали дороги, их состояние, местные жители, их политическая направленность, социальное положение, и прочее, и прочее. Потом, когда все было опрошено, выяснено, гость снова вернулся к процессу не состоявшихся вывозов. Он был настолько удивлен, что, вслушиваясь в слова рассказчика, даже перестал моргать. А когда Казимир свое нежданное спасение возложил на Бога, немец от удовольствия, прищелкнул языком. Слушатель оказался глубоко верующим лютеранином.
   -Бог нам тоже очень здорово помогает гнать русских, - подтвердил он. - К зиме, мы надеемся, вся безбожная Россия будет освобождена от коммунистов.
   Его словам можно было верить и не верить, в то время как факт, оставался фактом. Ведь, всего за несколько дней, немецкая армия успела пройти такое огромное расстояние, что ей можно было только позавидовать. Тут, хочешь - не хочешь, а напрашивалось логическое заключение, что в уничтожении атеистического государства, немцам помогает сам Бог. В общем, все так непонятно, странно до такой степени, что если когда-нибудь, кто-нибудь, попробует в этом феномене разобраться, то ему придется здорово попотеть. А пока? Да, время на месте не стоит.
   -Зови всех к столу, - сказала Дайна мужу.
   Человек десять, двенадцать, дружно облепили стол со всех четырех сторон. И только радист остался у своего трещащего аппарата. Он сумел не только наладить связь с воинской частью, но и подсоединить Нейвалду новые батареи к давно молчавшему радиоприемнику, который внезапно всех оглушил бравурными маршами.
   -Это наши, - сказал один из солдат, сидевший за столом и снимавший прозрачную пленку с формовой буханки хлеба.
   Комната сразу же наполнилась приятным запахом свежевыпеченного хлеба.
   -У вас что, и пекарня с собой прихвачена? - удивился Казимир, наблюдавший как военные, расправляются с едой.
   -Зачем нам её таскать с собой, - отвечал командир, слизывая языком прилипшую к губам сметану. - Нам и оружия таскать, хватает. Впрочем, есть типографская автомашина. Без прессы на фронте, не обойтись. Тут тебе на месте, только успевай выхватывать из станка свежие журналы, да рассылать по частям.
   -Но хлеб! - напомнил Казимир. - Он пахнет так, будто его только что выхватили из горячей печки.
   -А-а, хлеб. Он выпечен давно. Видишь, как наши специалисты придумали беречь народное добро. Даже тебя, крестьянина, сумели ввести в заблуждение. Это здорово! Так и напишу в Германию. Но, хлеб хлебом, а скажи мне, почему ты свою дочь прячешь за печкой? Пусть идет сюда, к нам, и попробует нашего хлеба. Смотри, и шпроты, какие аппетитные.
   -По-немецки она плохо понимает, поэтому, пусть лучше идет спать, - заступился отец. - У меня есть ещё вторая дочь и сын, так они не хуже меня лопочут на вашем языке.
   -Так, где же они! - встрепенулся командир. - Пусть идут сюда, пока мои ребята не подчистили все со стола. Но, если серьезно, то нам требуется переводчик. В накладе, не останемся.
   Казимир вкратце объяснил отсутствие обоих детей, естественно, не касаясь политической подоплеки каждого из них - всё равно ничего не поймут из чуждой им жизни, обстановки, каковая складывалась в деревне на протяжении не одного поколения живущих здесь людей. Выслушав хозяина дома, застолица, не-то из сочувствия, не-то по другим, им понятным причинам, дружно закивала головами, не отрываясь от ночной тр?пезы.
   -Печально, очень печально, - в свою очередь, заключил командир. - Так ты говоришь, что и в деревне хватает проблем с молодым поколением, с политиканством, в конце концов?
   -Что поделать, если от самой природы, крестьянам уготована такая сложная судьба. Где-то мы чересчур честные, где-то нам чего-то недостает. Итак, всю жизнь. Мешает нам и не до конца определившийся курс, господствующих в стране властей всех уровней. Я пришел к выводу о том, что до момента оккупации русскими нашей Латвии, патриотизм деревни колебался около нулевой отметки. Пока жизнь текла более, или менее сносно, крестьянин не очень интенсивно ввязывалась в политику. Но стоило только заявиться этим нехристям со стороны восходящего солнца, как, так называемую бедноту, будто кто хорошим кнутом стеганул, а мозги в восточную сторону повернул. Едва ли не с криками ура, бросились они в объятия новой власти. Вот с этих-то самых пор, окончательно стала ясна разнонаправленность, разношерстность, как говорят, латышского общества, которая, как я соображаю, долго, долго останется таким, каким сформировалась на сегодняшний день.
   -Хорошо сказано! - похвалил командир. - За такой подробный анализ местных событий, можно было бы даже выпить, но обоз отстает, а мы тащим с собой только самое необходимое.
   -В былое время, у меня постоянно водился первачок, да видите, сам чудом остался на месте.
   -Да, да, - снова все закивали головами, но в разговор, пока, не вмешивались. Знать, командир пользовался большим уважением, как и держал твердую дисциплину.
   -Сами-то вы все, из каких мест будете? - поинтересовался Казимир.
   -Из разных. Я, например, из Франфуркта-на-Майне. Может быть, когда бывал в моем городе?
   -Да, что ты! - испуганно, замахал руками Казимир. - Мы крестьяне, люди оседлые, дальше Риги носа не суем. Но мой сын служил в твоем городе. Ещё конверты с немецким штемпелем сохранились. Он там проходил какую-то стажировку.
   -Ура! Как жаль, что я не могу с ним поговорить.
   -Да, далековато за ним топать.
   -А где ты так хорошо научился говорить на немецком языке?
   -Мой отец, а также дед, царство им небесное, тоже могли по-немецки калякать. Вот, и меня научили. Наследственное, так сказать. Кроме того, в школе учили тоже, а если учесть фактор, что живем на стыке трех государств, тут волей - неволей, на разных языках научишься разговаривать.
   -Значит, нас не подвели, правильный адрес указали.
   -Вы, с такой головокружительной скоростью продвигаясь вперед, по пути, ещё успеваете узнавать некоторые подробности о людях! - удивился хозяин дома.
   -Такова наша работа. В общем, как я уже говорил, мы у тебя долго не задержимся. Линия фронта, настолько стремительно движется на восток - только поспевай. Так что, с некоторыми неудобствами военного времени, придется смириться и вам.
   -Разъясни ты мне, с чего эта война началось? Радио не работало, и если бы сын не сообщал, не знали бы вообще, что в мире происходит. Неужели вся армия, едет на машинах!
   -Почему ты так решил?
   -За неделю, пешком такое огромное расстояние никогда не покроишь.
   -Мы наступаем комбинированно. Между прочим, те, что шагают пешедралом, успели продвинуться даже дальше моторизованных частей.
   -В молодости мне казалось, что я очень шустрый, но сравняться с вашими солдатами, никогда не удалось бы.
   -Нужна тренировка, да военная дисциплина. И то, и другое, у нас есть. На то мы и называемся немцами!
   -Где теперь могут быть те русские, которые несколько часов назад распоряжались нашими душами?
   -Где же им ещё быть, если не на своей родименькой Руси! С этого момента, можете жить спокойно, никто вас не тронет.
   -Коммунисты отрезали у меня больше половины земли и отдали соседским активистам, так здесь называют всех предателей. Как новое правительство с моей отнятой землей поступит, не знаешь?
   -Ты, отец, своими вопросами меня просто удивляешь! Это же частная собственность, поэтому, кому что принадлежало, то за ним и останется. А если кто, по советской привычке сунется в твои владения, смело, гони в три шеи. За отвагу, ещё орден от нас можешь заработать.
   -Сколько я вам должен за батареи, к радио?
   -Мы их тебе дарим за хороший ужин, а теперь пойдем отдыхать. Завтра, или уже можно сказать сегодня, ожидается не менее напряженнейший день, чем сегодня. Спокойной ночи.
   Стремительное продвижение фронта, коммунистам и их прихвостням, сорвало дальнейшую компанию по выселению и уничтожению латвийского народа. Многие из них, были вынуждены бежать впереди линии отступавших Советов. Смазал пятки и Антон Лупиньш, из-за чего, соломенная вдова Анита, была вынуждена вернуться под крышу родительского дома и, по рекомендации своего отца, в волости устроилась переводчицей.
   Если, с отступавшей Россией бежали, в основном, молодые активисты, то их единомышленники зрелого возраста, не решились на такой авантюрный шаг, потому что понимали пагубность скороспелого поступка. Если удирать, то всей семьей, а кто их там ждет, если сами те, кто успел смыться, не знают, что их ждет впереди. Здесь, пусть и подгнившие, но свои, родные стены, которые, по мере возможности, всегда согласны помочь привычным для себя, жильцам. К тому же, даже если не считать единомышленников, здесь живут их знакомые, соседи, которые, в случае чего, глядишь, и придти на выручку. Ведь, многие из них ходят в костел, верят в Бога, а религия, как всем известно, учит, не держать зла на других. Со сменой власти, старые партийные активисты стали надеяться на свой почтенный возраст, к которому, по их мнению, должны с уважением отнестись те лица, которые станут во главе нового правительства. Впрочем, на их вооружении еще оставался и самый обыкновенный русский "авось". Ведь, при Улманисе он отлично сработал, так почему же ему, не выручить их сейчас! А внезапно нахлынувшую для них смуту, следует только терпеливо переждать, по привычке затаившись, смешавшись с нейтральным населением. Потом будет видно. К тому же, отступая, русские обещали скоро вернуться! Значит, рано или поздно, но обещанный коммунизм восторжествовать должен, причем не только здесь, в Латвии, но и во всем мире. И тогда их святое, историческое предначертание будет заключаться в том, что в срочном порядке придется заканчивать начатую работу, связанную с выселением в Россию "неблагонадежных", мешающих строить новое общество, а потом, как следствие, делить между собой конфискованное от них имущество. Предстоит важная и ответственная работа, у которой оказался только что начатый, и не законченный край! Таким образом, приблизив долгожданный коммунизм они, как и положено настоящим большевикам, снова заживут припеваючи. Зато сейчас в критических ситуациях, новым властям, кое-где, может быть следует, и подыграть, полебезить, так сказать. Все-таки, надежнее будет. В общем, после такого здравого рассуждения, не следует бросаться в неизвестность.
   Лобздиньш, например, всей семьей зачастил в костел, и всегда стоял на самом видном месте, что бы со всех сторон его лучше было видно. На паперти, после мессы, он так расхваливал только что прослушанную проповедь, будто для ксендза тот текст писал сам Папа Римский. Дзинтарс с Ливией, тоже не отставали от Лобздиньша и добросовестно, как и все вокруг, следили за ходом службы. Макня Виталий, сосед и бывший "испольщик" Нейвалдов, снова "заболел" и на людях не показывался. Вместо него, все мирские дела выполняла жена. Да, та самая женщина, что в прошлом году на ржаном поле, так вызывающе, показывала Казимиру свой исхудалый зад. По всему, встречи с ним, она теперь не желала, потому что, завидев его, ещё издали, старалась свернуть, как можно дальше в сторону. Жена Лебедка, её подруга по партии и по жнивью, поступала точно также. Но больше всего, Казимира удивило не это, а то, что однажды, в воскресенье, обоих "подружек" заметили в костеле! Нет, вперед они не лезли, на такой авантюристический шаг не решались. Неизвестным оставалось то, чем они руководствовались, направляясь в священный храм? Ведь постоянным прихожанам, их атеистические взгляды были давным-давно известны. Но, религия есть религией. Поэтому, если первые минуты с омерзением на них косились, то в продолжение службы, как-то притерпелись, и не стали обращать внимания.
   Со сменой власти, жизнь в деревнях заметно изменилась. Эйфория первых дней освобождения миновала и потянулись обыкновенные будни, очень схожие с теми, что были при правлении Улманиса. Варили пиво, гнали самогон, молодежь развлекалась на вечеринках. Краваль снова был востребован, а значит, при заработке. В тихие вечера его, немецкого строя, исключительно звучная гармонь, на задремавшую природу разливала такие приятные звуки, что даже пожилые люди подолгу засиживались на улице, наслаждаясь не только залихватскими мелодиями, но и находя в них недостающее умиротворение от житейских забот.
   Молодежь от души, развлекалась. Где в следующий раз устраивать танцы, обычно, договаривались загодя. Но, если кто прозевал, то далеко льющиеся звуки гармони, точно указывали, в каком направлении надо торопиться. С появлением немцев, музыкальный состав стал заметно расширяться. Проходя фронтом, в обмен на продовольствие, они отдавали бубны, губные гармоники. Скрепленные по четыре на одной оси, они охватывали обширную гамму, разных тональностей. Некоторые парни, даренные музыкальные инструменты успешно осваивали и на танцульках, пытались подыгрывать самому Кравалю.
   Изредка, на таких развлекательных мероприятиях, стали появляться и Ливия с мужем. С приходом немцев, Дзинтарс никак не мог найти для себя золотой середины, метаясь от Лобздиньша к родительскому дому, пока отец не устроил парня на работу в Индравской комендатуре. Теперь, кроме новенькой формы, да хромовых сапог со шпорами, на правом боку у него висел наган, а на рабочем столе лежал полевой бинокль. Однажды Айвар, зайдя к брату в гости, посмотрел в него на улицу, по которой в это время, прямо в его сторону бежала такая огромная собака, что со страху, чуть не выронил бинокль. В другой раз, уже дома, в тот же бинокль Айвар разглядел соседского барана, пасшегося на придорожной канаве так близко, что его при желании, можно было потрогать руками, и тоже, как назло, двигавшегося в его сторону. А этот баран, будь он неладен, не далее как несколько дней назад, гнался за ним по огороду. Тогда спасла калитка, что у дома. С тех пор через эти окуляры, он решил лучше не смотреть.
   Служилось Дзинтарсу, видимо, не плохо. Не прошло и пару месяцев после вступления в должность, как подарил Айвару самый настоящий пугач, заряжавшийся пробковыми патронами с капсюлем, и при выстреле издававший такой грохот, будто самое настоящее оружие. Он, как нельзя лучше пригодился в хозяйстве, для отпугивания с огорода птиц. Было несколько обидно, что этим пугачом родители доверяли пользоваться только его сестре, Вии. В её руках это оружие, хоть и не самое военное, было все-таки более надежным. Отцу же, ко дню рождения, была подарена самая настоящая винтовка, с несколькими обоймами патронов. Если первые месяцы, Дзинтарс на работу ездил на велосипеде, то к осени, когда была свободной, за ним приезжала, как и увозила, легковая машина самого начальника комендатуры. На ней несколько раз катался и Айвар, но только в один конец. Обратно, как правило, топал пешочком, на что нисколько не обижался. Зато, он ездил на самой настоящей легковой машине! И ему завидовали все мальчишки, в округе. Вот, что значит, иметь военного брата! Тот, самый первый раз, вдохнутый запах бензина, масла, кожи салона, всю жизнь напоминал ему то счастливое, беззаботное детство, которое к нам, уже никогда не возвращается, но постоянно напоминает о себе, либо однажды воспринятыми запахами, либо пережитыми ощущениями, либо, либо... Это - как кому.
   Работникам комендатуры очень понравилась баня Нейвалдов, хотя подобных ей, было много и поблизости от Индры. В связи с этим, кузнецу Бучису пришлось кооперироваться с другими односельчанами. А здесь, у Нейвалда, в банный субботний день, как говорится, дым шел коромыслом. Выпивка всегда привозилась с собой, но на закуску приходилось раскошеливаться самому хозяину. Так продолжалось до тех пор, пока не навалило снега, и по проселочным дорогам машины пробиться не могли. Теперь высокое начальство, лишь изредка на санях, но, как и повелось, не забывало приехать попариться, после чего голыми, раскрасневшимися, выскочить в глубокий, пушистый снег, поваляться.
   Несмотря на, вроде бы положительные перемены в обществе, вторая половина дома Нейвалдов по-прежнему пустовала. С началом учебного сезона, Анита снова отправилась учительствовать и в доме появлялась только тогда, когда кончались продукты. Айвар пошел во второй класс Дворчанской школы. Как и в прошлом году, жил у Чунчалсов, возвращаясь, домой только на выходной. Дзинтарс основательно освоился в Индравской комендатуре и, в связи с тем, что снегу все прибывало, да прибывало, квартировал у Озерской, чей дом стоял на въезде. К своей Ливии, которую Дайна не хотела подпускать даже близко к порогу своего дома, попадал только в свободный от дежурства, день. Казимир же, казался бРльшим реалистом, поэтому в отношениях с семьей Лобздиньшей, согласен был на некоторое послабление. Он понимал, что с житейской точки зрения свершившийся факт женитьбы сына, повернуть вспять было не реальным, а значит, и быть в полном отчуждении с новоявленной родней, не совсем пристало такому крестьянину, как он. Но, идти в разрез с понятиями, как и желаниями своей супруги, не решился бы никогда. Для этого, он слишком высоко ценил её верность и супружеский долг.
   Став снова хозяином своих пятидесяти гектаров земли, Казимир уже в который раз возвратился к теме восполнения поредевшей семьи. Уговорив свою дочь Вию выйти замуж за соседского сына Валдиса, он надеялся заполучить себе не только хорошего помощника, но и объединить некоторую часть земли, хотя бы в том месте за лугом, где вплотную соприкасались их хутора. У Бакнеша, это единственный наследник, ровесник Вии. Имея большой лес с озером, но, не имея техники обрабатывать землю, такое слияние было бы на руку обоим соседям. Причем, разговор на эту тему между главами семейств, уже происходил ещё в бытность правления Улманиса, о чем было намекнуто и будущим молодоженам. А теперь, казалось бы, в самый раз, и осуществить задуманное.
   -Не забудь, что Бакнеш тебя по-прежнему ждет, - как-то напомнил дочери Казимир, когда вдвоем с женой, еле-еле подняли большой мешок зерна на телегу. - Так я один, долго не выдержу.
   -Успеет и замужем нажиться, - заступилась тогда мама. - А для хозяйства неплохо было бы, как и раньше, нанять рабочего.
   -Война, такое неспокойное время, а вы меня, замуж! - вторила её дочь.
   -Война вечно не продлится, а, вот, ты одна, можешь остаться на всю жизнь. Постареешь и не будешь нужна, никому. Примером тому могут служить обе твои тетки, что в Зареках. Только в той семье, было несколько по-другому. Женихов хватало, но, для скрупулезных родителей казались не парой. Ждали, что посватает кто побогаче. Дождались! Теперь долгую старость придется коротать одним. Это тоже не дело.
   -Если только, подождать конца войны..., - начинала сдаваться мама.
   -Это я только предположил, что война скоро может закончиться! - спохватился Казимир, обнаружив свою ошибку. - Ведь на самом деле, один Бог знает, когда эта кутерьма закончится. История знает, как тридцатилетние, так и столетние войны.
   -Да, так оно бывало, - соглашалась Дайна. - Но, все равно, жалко дочери.
   -К тому же, можно дотянуть до того, что парень возьмет, да и женится на другой девчушке, - настаивал отец. - Смотрите, сколько невест в округе, которые только и ждут своего суженого.
   -Не такой, уж, он и красавец, чтобы на него барышни заглядывались, - констатировала дочь.
   -Красавец - не красавец, а достаток в их доме, был всегда. Между прочим, я уверен, что он будет всегда, а это в деревенском укладе играет немаловажную роль.
   -Тут я не спорю, - отвечала жена. - Для её будущего, достаток в доме, вещь очень важная. Но, хоть немножко, но надо же, и с любовью считаться. Что за жизнь будет у них, если мысли и чувства пойдут в разнобой!
   -Не понимаю, что вы нашли в парне плохого? - удивлялся отец. - Мне что сын, что отец, оба Бакнеша по душе. Неужели в ближайшей округе, вы видите более подходящую пару? Ладно, если у вас есть другие кандидаты, то давайте обсудим и их. Я же не прочь. Только в таком вопросе, надо быть предельно внимательными, потому что плохих примеров в нашей семье, хоть отбавляй! Возьмем хотя бы Дзинтарса. Ну что он выгадал, что перешел жить к этому сукину сыну, Лобздиньшу? Единственное, что не надо работать в поле, потому что нет самого поля, как такового. Вот так, всю свою жизнь и проболтается с этими проклятыми пролетариями, не имевшими ни кола, ни двора, как говорится. Если, уж, на то пошло, то на этот хутор, пусть и не надеется! По моему завещанию, он должен будет перейти к Айвару. Это мое, окончательное решение. Пусть знает!
   -С таким решением, я тоже согласна, - сказала Дайна. - Вия то же не в обиде. У неё есть своя собственная земля. Однако же, следует проверить, в силе ли мое завещание при новом правительстве. Не может ли так случиться, что местные власти его не признают за действительное. Хорошо, что вспомнила. Придется специально съездить в Асунскую волость, проверить.
   -Ты права, - согласился Казимир, - и, чем скорее, тем надежнее. Не забудь, что Вия пока что прописана здесь, в "Страуме". Когда ты там все выяснишь, я сразу же, постараюсь её от нас выписать, а и в тот дом приписать. Как только мы этот вопрос уладим, на тот хутор, уже никто не сможет наложить свою грязную лапу.
   -Договорились, - подтвердила жена.
   -Мне что же, и переезжать туда жить придется? - широко открыла глаза, испуганная Вия.
   -Если за Бакнеша замуж не выйдешь, то можем и отправить, - серьезным тоном, отвечал отец.
   -Не обращай внимания, он шутит. Все будет хорошо, - успокоила, мама.
   -Как ни говори, а все-таки намного интереснее протекала жизнь в те далекие времена, когда на свет стали появляться первые дети, а точнее, наше будущее. Аниту, учительствовать, Дзинтарса, по военной части, но, кому-то же, надо было остаться править и в собственном доме. Родители, как и все на земле, не вечны. Исходя из этих соображений, мы и готовили тебя, доченька, к хозяйской жизни. Так что ты на нас, обиды не держи. Когда и у тебя появятся свои детки, так же, как и мы грешные, будешь вынуждена скрупулезно планировать их будущее. Другое дело, что те планы не всегда совпадают с реальностью. Но, это уже другой разговор.
   С родителями Вия, никогда не спорила, потому что отлично понимала их заботы, стремления. Понимала она и то, что замуж однажды выходить придется, но не к душе ей был этот Валдис. Да, на него засматривались другие девушки, но не из-за красоты, а, скорее всего, ради богатства родителей. Однако, в доме Бакнешей, как и у Нейвалдов, тоже смотрели на материальное состояние будущей невесты. А в округе, кроме Вии, подходящей партии не было. Вот и очередное хитросплетение деревенской жизни!
   Проходили месяцы. Деревня жила новым, вернее, ещё не совсем забытым старым, порядком. Как многим деревенским, так и Нейвалдам, даже не верилось, что в одночасье, все так резко может измениться. То целый год, прожитый при Советском режиме, едва их не уничтожил, то очередной год вместе с нормальной, полноценной жизнью, вернул обратно не только потерянную землю, но, частично и дочь, и сына, и что важнее всего, не надо было бояться за завтрашний день. Их бывшие недруги, недавно свергнутые с пьедестала кровавой власти видя, что в ближайшее время не стоит ждать скорых перемен, потому что фронт ушел далеко на восток, стали перед ними, в некоторой степени, даже заискивать. Ничего, мол, такого и не было, не произошло, за что стоит обижаться! Вас не вывезли, живете, как и прежде достаточной жизнью. Так о чем же, в таком случае, может идти речь? Старые обиды? Но вы Нейвалды, верующие люди. Вы католики. Вы никогда не посмеете поднять голос против нас, бедняков. Правильно делаете, что не ворошите прошлое.
   Некоторые настолько уверились в своих, по их понятию, правильных домыслах, что снова зачастили к Нейвалдам одолжать, естественно без отдачи, хлеб, муку, зерно и ни одному из них, не было отказано. Жизнь текла своим чередом, а сложившаяся обстановка выглядела вполне естественной и правдоподобной. К тому же, Нейвалдам по-прежнему казалось, что им помогает сам Бог, а, значит, гневить его непристойно. Он услышал их голос, внял их мольбам, когда просили пощады от коммунистов.
   Органист Пиедруйского костела, по совместительству он же, и заготовщик, что регулярно объезжал на лошади свою, так называемую парафию на предмет добровольных пожертвований прихожан, от уверившихся в поддержке "свыше" Нейвалдов с этого времени, имел от них куда больше поддержки, нежели раньше. Да и сам ксендз, стал куда более желанным гостем, в их доме. Он заглядывал сюда не попрошайничества ради, но, что бы, как признавался, увериться в доброжелательности хозяев, ну, а заодно, полакомиться свежим медом, с такими же, свежими огурцами, сочетание в еде которых, он некогда перенял у Айвар, когда в первый раз приезжал в середине лета. К тому же, Дайна пекла такие вкусные булочки, от которых не мог отказаться и Индравский ксендз. В отличие от Пиедруйского, этот, с хозяином дома, мог пропустить и по чарке самогона.
   -Запах твоей сдобы, я чувствую ещё на полпути к вашей деревне, - хвалил он кулинарное мастерство Дайны.
   Когда подсохла дорога, кроме духовных лиц, к Нейвалдам вместе с Дзинтарсом, иногда стали заглядывать и другие служащие комендатуры, с которыми он работал. По его протекции, туда было принято несколько местных парней. Приурочивая коллективный сбор к какому-нибудь празднику, чаще всего, сюда собирались образовавшимися парами. Клагиш, Мишкинь, Малецкис, Сиполниекс, хотя последний служил не в Индре, а Кульбове. В отличие от других парней, приезжавших с девушками, Андрей Сиполниекс был ужасно ревнив к своей Вере, никого не подпускал даже близко. Однажды, в разгар всеобщего веселья, он так увлекся своим необдуманным подозрением, что, отведя свою подругу, а впоследствии жену, в другую комнату, так стукнул кулаком ей в лицо, что из носа потекла кровь. Её удалось остановить лишь после того, как стали прикладывать носовой платок, смоченный в воде алюминиевого бачка, что стоял тут же, в коридоре. Через некоторое время, кто-то из компании, выходивший на улицу прохладиться, обнаружил закрашенную воду. Решив, что это лимонад, занес бачок в комнату, поставил на табурет и начал продавать по пять пфеннигов за стакан. Когда Дайна, случайно проходя мимо, не обнаружила на месте бачка, в нем оставалось уже меньше половины "лимонада". Но, всем было так забавно весело, что унести бачок не разрешили до тех пор, пока не опорожнили полностью, оставив посреди стола полтарелки мелочи.
   Забегая вперед надо сказать, что Вера и Андрей Сиполниеки, чьи имена и фамилии в данной повести не изменены, впоследствии, а точнее в марте 1949 года были сосланы в Сибирь. Освобождены в августе 1957 года.
   Кроме фамилии Сиполниекс, без изменения оставлены и другие фамилии, принадлежавшие конкретным лицам, некогда проживавшим в данной местности.
   Линия фронта отодвигалась все дальше и дальше, на восток. Регулярной армии требовалось продовольствие, транспорт, хорошие дороги, одну из которых, на отрезке Дворчаны - Пиедруя, начали бетонировать немедленно. Для её выравнивания, нужны был подводы. А, как узнать, у кого, что имеется? С этой целью, в волости решили взять на учет всю тягловую силу. Каждому подворью, имеющему лошадей, предписывалось доставлять их в Индру, для клеймения. Подчиняясь приказу, погнал своих троих и Казимир. Ещё не въезжая в Индру, было отчетливо слышно отчаянное ржание коней, громкие выкрики людей, с частыми посвистами, но запах горелых мяса с шерстью, чувствовался куда раньше, нежели сами звуки.
   В центре небольшой площади, пылал жаркий костер, вокруг которого сгрудились кони, люди, собаки. На скамеечке у костра, здоровенный, лохматый мужик, поворачивает в огне железные номера, приваренные к метровым прутьям. Хозяин подводит коня, мужик вытаскивает нужное сочетание цифр и по очереди, прижимает к задней части тела оторопевшей лошади, тут же пытающейся взвиться на дыбы. И только твердая рука хозяина, держащая узду, да повелительное тпр-р-ру-у, несколько успокаивало дрожащее от боли и страха, животное.
   Ещё раньше, как только начиналась компания учета лошадей, Казимир через сына, намеревался связаться с главным комендантом округа, что бы его лошадей как-нибудь оставили в покое. Если их заберут, то, мол, не на чем будет обрабатывать землю. Дзинтарс отговорил, напомнив, что идет война, и в такое смутное время начальство лучше не беспокоить. Не успел он, скрепя сердце, согласиться с доводами сына, как нагрянула новая беда. Лошадей, как и другой скот, оставленный на ночь в поле, стали воровать. Кто говорил, что это сами немцы воруют, хотя всем было известно, что все они ушли с фронтом, оставив здесь лишь несколько своих представителей из начальствующего состава. Другие видели кочующих цыган, что, естественно, было ближе к истине. Но, было ещё и третье. В лесах появились партизаны! Всезнающая, как и всевидящая деревня, замечала не раз, как к бывшим активистам стали заглядывать чужие для данной местности, люди. Временный кров, конечно же, им был обеспечен, но вечная беднота, сама сидевшая впроголодь, не могла их обеспечить пищей. Значит, партизаны должны были добывать её сами. Ну, а их доброжелатели могли им помочь только том, что отвлекать внимание потерпевших, сваливая все на немцев.
   Оберегая свою живность, Казимир заказал Пиедруйскому кузнецу Гертману трое железных пут. Конечно, они натирали ноги, но другого выхода не было. Да, бывало, что у некоторых уводили и с железными путами, но это было исключительно редко. Разве что ворам, удавалось подобрать ключ. Убитых животных на месте, не находили.
   Однако все что случалось до сих пор, оказалось только цветочками. Когда немцы окончательно застряли под Москвой и стали терпеть одно поражение за другим, партизаны стали действовать более нахально и открыто. В любых крестьянских домах, в любое время суток, они могли внезапно появиться и потребовать продукты. В случае отказа, угрожали поджечь постройки. Шли же они за добычей, не всегда наугад, а по чьей-то наводке, поэтому, чаще всего посещали те хутора, где можно было в одночасье, всем необходимым поживиться.
   Не обошли партизаны и дом Нейвалдов. В первый раз, они заявились в самый разгар суровой зимы ночью, и постучали в окно спальни - настолько подробно им была известна планировка дома. Стучали так осторожно, что даже собака не почувствовала их присутствия. Впрочем, окна спальни выходили к улице, поэтому она могла и не услышать.
   Казимир давно ждал нашествия непрошеных гостей, поэтому проснувшись, быстренько встал, оделся и, не зажигая свет, носом прижался к холодному стеклу. На фоне белого, накануне выпавшего снега, четко выделялось несколько человеческих фигур в ватниках и винтовками на плечах. У того, что стучал в окно, на груди висел автомат. Заметив проснувшегося хозяина, повелительным жестом потребовал впустить их во внутрь. Наконец и Бонза, почувствовав посторонний запах, начал лаять. Выйдя на улицу, Казимир его придержал, что бы вся ватага с удивительной смелостью, будто здесь их вотчина, вошли в дом.
   -Пока не занавешены окна, свет не зажигать, - скомандовал один из них, когда Дайна забарабанила полупустым коробком спичек.
   Она успела разбудить Вию, и указала место под кроватью. Айвар, как обычно, жил в школе.
   Когда в прихожей оба окна завесили плотными одеялами, зажгли лампу. Два человека, на предмет безопасности, бегло осматривали все комнаты, в то время как остальные, перекладывали в рюкзаки, принесенные хозяйкой продукты. На прощание сказали:
   -Ваше хлебосольство нам понравилось, поэтому заглянем к вам и в другой раз. Надеемся, что вы люди не глупые и о нашем визите, никуда не сообщите. Мы с собой, постоянно носим красного петуха, и если что, то в живых здесь, никто не останется.
   В отличие от проклятого Советского времени, в магазине теперь хватало, как керосина, так и батарей, поэтому радио работало исправно. Из него Казимир регулярно почерпывал сведения, как с одной, так и другой воюющих сторон. Из Московской программы он уже знал о победоносных наступлениях русских. Из Берлинских новостей, транслировавшихся через Барановичи, догадывался, что немцы отступают, хотя по радио оправдывались, что "выравнивают линию фронта".
   В общем, чувствовалось, что эта власть долго не задержится. Догадывались об этом и в Индравской комендатуре. В очередной приезд к жене на выходной, Дзинтарс заглянул и к родителям. Пошептавшись с отцом, чтобы не видела мама, вечерком, в десяти шагах за углом сарая, он закопал винтовку с патронами, а также свой наган, предварительно смазав их техническим вазелином, и завернув в суконную ткань. В следующий приезд, о нахождении тайника сообщил и своему младшему брату. С осени, на не замерзшую землю выпал обильный снег, продержавшийся до самой весны, поэтому Айвар самостоятельно не мог определить места захоронения оружия. Когда же, через много лет, он попытался поискать снова, то, в некогда указанном братом месте, оружия не оказалось. В итоге: то ли он забыл то место, то ли отец его перепрятал. Между прочим, и местность изменилась до неузнаваемости, потому что все жившие здесь люди переехали в другие места, разобрав и увозя с собой всё, что было построено их предшественниками. Прочее, уничтожили колхозы.
   Политическое положение складывалось катастрофически непредсказуемым. В каждую свободно выдавшуюся минутку, слушая радио, Казимир все отчетливее понимал, что в ближайшее время может ожидать его многострадальную родину! Единожды, побывав под игом коммунизма, он прекрасно осознавал последствия предстоящего нового порабощения. А тут ещё эти партизаны, повадившиеся посещать его усадьбу не только ради продуктов, но и устроивших ночлежку в току, что стоял на отшибе. Правда, лично их, он не встретил ни разу, потому что, ночью туда не заходил, но измятое, вылежанное сено, говорило само за себя. Казимир чувствовал, что о посещении его дома партизанами, догадывалась вся деревня, но никто, никогда об этом с ним не заговаривал. Даже Краваль, по прежнему посещавший его дом, что бы поиграть в карты, да покурить, и тот ни разу не обмолвился на эту тему. Но, когда Нейвалды оставались дома одни, партизанское присутствие, и то, вполголоса, осторожно обсуждали между собой.
   -Сообщать - не сообщать! - жаловался Казимир Дзинтарсу, когда по делам, бывал в Индре. - Не сообщи в полицию, совесть замучает. Если же сообщить, и те разузнают, обещали пустить красного петуха. К тому же, радио передает об отступлении немцев. Вот так, между двух огней и живи!
   В связи с не безопасностью проселочной дороги, у которой могли подкараулить партизаны, работники комендатуры к Нейвалдам больше не заглядывали, чему сам хозяин, был несказанно рад. Ведь каждое их посещение обходилось в добрую марку, с бараном в придачу.
   -Лучше повремени, - предложил сын. - Ещё неизвестно, чем эта возня кончится, но немцы уже, встревожены не на шутку. Складывается впечатление, что они, в любую минуту готовы паковать чемоданы.
   -Неопределенность, хуже всего, - вздыхал отец, - не нравятся мне партизаны, окончательно. Даже если этих, что повадились ночевать в моем сеновале и поймают, то где гарантия, что их место не займут другие? Убьют, сожгут, и вся нИдолга! Кому я на том свете стану оправдываться, что не уберег семью? Правильно ли там, поймут мой поступок? Крестьянской натуре все-таки ближе нажитое хозяйство, чем какая-то там, политика. К тому же, у меня сложилось такое мнение, что, если про здешних партизан у нас знает каждый ребенок, то не может такого быть, что о них не знают немцы. А если так, то почему они не пытаются их ловить?
   -Мне тоже так кажется, что наш штабной о них знает, но при нас, ни слова! Будто в околотке, ничего особенного не происходит.
   -Тем более!
   -В таком случае, я считаю, что наша совесть останется чистой, если мы и промолчим.
   -Договорились.
   Вот, в таком хитросплетении событий, ситуаций, прошла еще одна тревожная зима, а к весне, уже всем стало ясно, что немцы в Латвии, долго не задержаться. Волна линии фронта стремительно и неотвратимо катилась на запад. Над деревней Гану Сала все чаще стали появляться самолеты, улетавшие куда-то за Даугаву, и обратно не возвращавшиеся. Однажды пролетела целая эскадрилья, наделав такого страху, что жители даже не знали в какое место лучше спрятаться что бы, не разбомбили. Никто же не знал, с какой целью они здесь летают!
   Следующим сигналом к тому, что дни немцев здесь сочтены, была срочная эвакуация военнопленных, живших в бараках у самой реки, и которые работали на прокладке бетонной полосы. Вслед за этим, в небе появились два самолета, которые начали бомбить пустующие бараки. И все бы это ничего, пустяки, если бы они не делали заход как раз над тем местом, где Айвар пас своих коров. На бреющем полете сбросив бомбы, они заходили на все новые и новые витки, а откуда, ему ребенку, было знать, что у тех летчиков на уме и что у них за задание! Вдруг, да начнут бомбить и эту поляну, что бы уничтожить коров, а вместе с ними и его. Первой промелькнувшей мыслью было, загнать скотину в березняк, но, пока бежал за дальней коровой, как один из самолетов пролетел над ним так низко, что колесами едва не касался вершинок берез. Ожидая неминуемого взрыва бомбы, Айвар упал в старый пахотный разор и положил ладони с растопыренными пальцами, себе на голову. Прошла минута, но поблизости ничего не взрывалось, а гул самолетов слышался уже далеко, далеко, у горизонта. Над подожженными бараками поднимались черные клубы дыма, сквозь которые, вырывались яркие языки высокого пламени.
   Прошло пару дней, и Айвар на том же месте, снова пас коров, когда над ним разгорелся самый настоящий бой двух самолетов. Теперь-то он понимал, что у летчиков совсем другая мишень, и целиться в него никто не станет, поэтому, с обыкновенным мальчишеским любопытством следил, как летчики стараются друг от друга увернуться, отчетливо строча из своих пулеметов до тех пор, пока одна из машин не оказалась подбитой. Оставляя за собой густой шлейф дыма, неуправляемый самолет стал резко снижаться и упал, видимо, в Даугаву, потому что ни дыма, ни огня, ни взрыва, не последовало. Айвар следил за ним до последнего момента, пока тот не скрылся за невысоким леском, росшим у берега реки. В этот момент за своей спиной, он услышал глухой шлепок. Резко обернувшись, заметил, как опадает к земле не полностью раскрывшийся парашют.
   От страха, Айвар оторопел и не знал, что делать. Но оказалось, что за воздушной боевой акробатикой следил не только он один, а катастрофу видело несколько человек в деревне, в том числе и его отец с сестрой. Все очевидцы, спешили в эту сторону. Первыми, как самые шустрые крестьяне, прибежали Казимир с Кравалем, на ходу обсуждая случившееся.
   -Должно быть, русский летчик, - говорил, запыхавшийся Краваль.
   -Как ты знаешь? - спрашивал, не менее уставший, Казимир.
   -Перед тем, как самолет загорелся, на крыльях я заметил звезды.
   -Какое отличное у тебя зрение! - похвалил Казимир. - А я, даже не обратил внимания на их принадлежность. Дерутся, и дерутся. Я же, все равно ни одному из них, помочь не могу. Я только опасался, как бы шальная пуля не достигли земли.
   Когда добежали остальные зеваки, все, как по команде, окружили парашют. Человека не было видно, но под шелком, проглядывались его скрюченные очертания. Краваль, как человек бывалый, очень осторожно приподнял край парашюта, и все увидели летчика. Согнувшись, он лежал на боку, лицом, повернутым вверх, к небесам. Широко открытые глаза, застывшими стекляшками безучастно смотрели в загадочную бесконечность. Казимир потрогал откинутую руку. Она была, ещё немного теплой. Пока Краваль закрывал голубоватые глаза, Казимир, в спешном порядке, стал отстегивать многочисленные ремни. Пока деревенщина разъединяла человека с парашютом, откуда ни возьмись, на двух мотоциклах с колясками, появились немцы. Растолкав зевак, они внимательно осмотрели место падения, убедились в состоянии летчика, после чего, затолкали его в люльку мотоцикла и скрылись так же внезапно, как и появились.
   Собравшиеся любопытные, остались стоять в нерешительности. Что делать дальше?
   -Какие крепкие веревочки! - удивлялся Казимир, пропуская между пальцев шелковистые стропы. - Умеют же, люди делать.
   Чуть в стороне, валялся кусочек, метра в два, такой же "веревочки", только потоньше. Он с любопытством её поднял и стал обкручивать вокруг кисти левой руки. В это время, снова послышался треск приближающихся мотоциклов. Это были уже не те, что увезли труп летчика. Не обращая внимания на собравшихся, они ловко скрутили парашют, положили в коляску, и уехали. Казимир спохватился, что у него на руке остался какой-то шнур, который, может быть, следовало им тоже отдать. Но было уже поздно. Их и след простыл. Так ему "на память" остался военный трофей, из которого Вия смастерила, так называемые "шкаплеры", с несколькими узлами, какие носят монашки.
   Когда смотреть было уже не на что и все стали расходиться, Казимир, в двух шагах от себя, заметил стоявшего Макню.
   -Разве ты уже выздоровел? - невольно, сорвалось у него с языка.
   -Некогда болеть. Сам видишь, какое время настает, - невозмутимо, ответил тот.
   -А ходили слухи, что ты будто, вообще с кровати не встаешь!
   -Всякое бывало. Но теперь, как видишь, на ногах
   "Ну, если, уж, такие твари из своих нор стали выползать на Божий свет, то совершенно ясно, что русские, не за горами", - констатировал Казимир, возвращаясь, домой.
   И действительно, через пару недель линия фронта приблизилась настолько близко, что стала слышна орудийная канонада. Над головами залетали самолеты, засвистели снаряды, падавшие где-то далеко за рекой, на бывшей польской стороне. Появилась реальная опасность быть уничтоженными. Где гарантия, что какой снаряд, случайно, не залетит и не взорвется во дворе дома? Казимир срочно собрал необходимые вещи, посадил детей на телегу и увез к родственникам Дайны, в Индрицу. Сам с женой, остался дома. Надо присматривать, как за домом, так и за скотом. Он знал, что любая война тянет за собой мародерство. На такой случай, в шкафу за одеждой, он держал наготове ещё одну новенькую винтовку, что некогда подарил ему сын. До сих пор, она пригодилась ему только однажды.
   Гонимые отступающим фронтом, перемещались на запад и лесные звери. К концу зимы, как обычно, им не хватает корма, поэтому, некоторые из них, особенно лисы с волками, начинают навещаться в крестьянские подворья. Где курицу унесут, где овцу зарежут. Не брезговали и собачиной. Кто-то из незваных гостей побывал и во дворе у Нейвалда. Проснувшись, от вспыхнувшей в ночи драки, Казимир схватил винтовку, выбежал на улицу и выстрелил в воздух. Было очень темно, и он не видел, какой зверь удирал под закрытые ворота, где собака давно прорыла себе выход на улицу, а он, так и не удосужился его заделать. Через некоторое время Дайна заметила, что изо рта у Бонзы начала обильно сочиться слюна, о чем тут же сообщила мужу. Запретив всем приближаться к собаке, Казимир позвал Краваля с Ангешем, а заодно и Бучиса на консилиум, поведав им, о той тревожной ночи. Несколько минут понаблюдав за поведением собаки, соседи пришли к заключению, что это есть самый первый признак бешенства, а поэтому, её надо уничтожить. Долго, очень долго, Бонза верой и правдой служил своим добрым хозяевам, а тут, на тебе, надо убивать! В доме расстроились окончательно. Хорошо ещё, что Айвар в школе, а то слез бы, не обобрался!
   В деревне знали все, что бешенство неизлечимо, и легко передается не только животным, но и человеку. Медлить было нельзя. Казимир взял винтовку, зарядил обойму и, запретив жене с дочерью смотреть в окно, вышел во двор. Как всегда, собака обрадовалась появлению хозяина, и болезненно вяло, вылезла из будки. Было совершенно очевидно, что болезнь прогрессирует. Когда же он взвел затвор и прицелился, Казимиру показалось, что Бонза все понимает, а поэтому безропотно повинуется своей участи - так нехотя принюхиваясь, она жалобным взглядом смотрела в дуло, нацеленной ей в нос, винтовки. Ещё раз, мысленно оценив её состояние и, что бы, не дай Бог, от жалости не передумать, Казимир на мгновение, прикрыв глаза, нажал на курок. Прогремел выстрел, и собака сразу же упала. Пуля попала прямо в ноздрю. Потом, со всеми предосторожностями, её самую вместе с будкой, подстилкой, вынесли в огород, где и сожгли. Когда на выходной появился Айвар, ему сказали, что Бонзу забрали немцы.
   Казимир еще долго, проходя мимо того места, где стояла будка, вспоминал толковую собаку. Искать замену, уже не было времени. Все назойливее и назойливее, над головой кружили, летали, неизвестно чьи самолеты, не давая покоя не только днем, но и в сумерки. Фронт где-то немножко задерживался, но по большаку и проселочным дорогам, разрозненной вереницей тянулись обоз, за обозом. И все, в сторону Даугавпилса, где был мост через Даугаву. Казимир с грустью смотрел на эту кавалькаду подвод, где измученные лошади, низко опустив головы, выбиваясь из последних сил, шли и шли туда, куда их направляла повелительная рука человека. И ему было, до боли жаль этих послушных животных, безропотно тащивших груженые до отказа, огромные телеги.
   Но однажды, на крутом повороте у самого угла его дома, одна из лошадей не выдержала, и упала. Казимир это видел, поэтому вышел на улицу, что бы как-то помочь её поднять. Но он забыл, что одна из его лошадей пасется совсем не далеко, у ручья. Немец, управлявший подводой, сначала попытался поднять упавшую лошадь, несколько раз, изо всей силы, стеганув её кнутом. Но, не тут, то было! Вместо того, что бы попытаться вскочить на ноги, лошадь вытянула передние ноги, и покорно положила на них голову. Расстроенный немец отошел в сторону и огляделся. Заметив пасущуюся лошадь, приказал Казимиру немедленно доставить её сюда.
   До самого вечера пролежала, оставленная у дороги лошадь. За это время, Казимир подкормил её овсом, напоил водой, смешанной с молоком, и к тому времени, как начало смеркаться, самостоятельно поднявшаяся на ноги, тут же была отправлена в Нейвалдовский хлев. Ордынской породы, как впоследствии определили её родословную, всезнающие соседи. Невысокого роста, лохматая. Особенно ноги. Песочного цвета, с прожилками светло коричневых тонов, впоследствии, она одна могла тащить такой воз, который раньше был под силу, лишь двоим, уже бывшим у Казимира, кобылам.
   Покинуть Индру, заторопилась и немецкая комендатура. В связи с наступавшей неразберихой, Дзинтарс на пару дней, вернулся к жене, а заодно, побывал и в родительском дому. Как раз, в это же время, на несколько дней здесь остановился и штаб немецкой армии. Это были уже не те бравые военные, что останавливались у Нейвалдов при наступлении. Но знание немецкого языка, снова сблизило хозяина с постояльцами.
   -Мы скоро вернемся, - убеждал командир. - Как только выровняем линию фронта, так сразу и ударим со всех направлений.
   -Конечно, конечно, - на словах соглашался Казимир, - Мы будем вас ждать, непременно.
   -А твоему сыну, лучше было бы отойти с нами, - предлагал другой начальник. - Русские могут не пощадить его уже за то, что сотрудничая с нами, работал в наших структурах. Мы не настаиваем, но вы хорошенько подумайте, обсудите наше предложение. На передовую, как ценного переводчика, его никто не пошлет, а штабные работники, тем более с соответствующим навыком, нам всегда и везде нужны.
   В тот же день, у сына с родителями на эту тему, состоялся отдельный разговор.
   -Мое предложение, мнение, желание, называй это, как хочешь, отступить тебе вместе с немцами, - сказал отец. - Все те доводы, что сегодня нам преподнес немец довольно веские, и не считаться с ними нельзя. К тому же, мы знаем и без него, как к нам относятся коммунисты, некогда дорвавшиеся здесь, до власти. Теперь, все может повториться снова, причем с ещё большими негативными последствиями для нас. Если в первую оккупацию, коммунисты над нами только издевались, доказывая свое превосходство во власти, то теперь будут мстить за все свои неудачи, потери, промахи! Они не остановятся ни перед чем. Это у них в крови, как у того самоубийцы, которому помешали один раз, но он будет добиваться своей цели до тех пор, пока не покончит с собой. Теперь мы знаем что подобное, происходит и в политике. Местные завистники, когда власть им снова дастся в руки, в покое нас не оставят, будь уверен! Если бы мы жили где-нибудь ближе к западной границе, возможно и всей семьей подались бы в ту сторону. Но нам было суждено обживаться здесь, а поэтому, дотянуться до Германии не хватит, ни сил, ни духу. Тебе же, как говорится, Бог в помощь! Я понимаю, что и там с медом, тебя никто не ждет. Ни от чего ты не застрахован. Но из двух зол, всегда выбирают меньшее.
   -А мы за тебя, будем Бога молить, - добавила мама.
   -Нет, не могу, - отвечал сын, немного, подумав. - Я Ливию люблю, поэтому не имею никакого права, оставить здесь её одну.
   -Вокруг, столько хороших девушек!.., - вздохнула мама, - а он, привязался к этой.... Я давно догадываюсь, что она обладает какими-то чарами, присушкой...
   -Опять ты за свое! - упрекнул её муж.
   -Не знаю, как для других, но для меня она, самая лучшая, - как и раньше, подтвердил свою точку зрения, сын.
   -Ну, что ж, если так, то пусть и будет так! - твердо сказал отец. - Дальше, смотри сам. Но, если в жизни ещё когда-нибудь оступишься, никогда не пеняй на пень, рытвину, а тем более, родителей. Мы тебе сказали все, что могли.
   Мама всплакнула, но промолчала, ничего не добавив. С тем Дзинтарс, и ушел восвояси.
   Назавтра было воскресенье, и, попросив одну из дочерей Ангеша присмотреть за хозяйством, Нейвалды всей семьей уехали в Пиедруйский костел. Памятуя о возможных бесчинствах не только солдат, но и их гауляйтеров, Казимир на этот раз, в телегу, а не в линейку, как делал всегда, запряг не лучшую лошадь, а ту, что немцы не хотели даже клеймить, но на которой ещё можно было передвигаться. По большаку, по-прежнему, двигались редкие подводы, проносились мотоциклы с колясками, изредка громыхали светло зеленые грузовики. В одном месте, где сужалась проезжая часть, желая пропустить встречного мотоциклиста, Казимир остановил лошадь, как к нему неожиданно подскакало несколько верховых. Немедленно спешившись, они начало осматривать, ощупывать его кобылу. Видно, поджимало время, потому что оценка длилась не более пяти минут, в течение которых, Казимир даже боялся пошевелиться, и с растерянным видом, прислушивался к болтовне военных, стараясь ничем себя не выдать, что понимает их разговор. Наконец один из них, видимо старший, безнадежно махнул рукой и вскочил в седло. Другие последовали за ним, после чего вся группа, ускакала вперед.
   Только после их убытия, Казимир в очередной раз понял, как важно в жизни все рассчитать, по возможности предвидеть. А то бы, так и сидели на безлошадной телеге. Ни в зад - ни вперед!
   Возвратившись, домой из костела, немецкий штаб на месте, уже не застали. И только сосед Ангеш, беззубым ртом, сидя у дома на скамеечке, с большим аппетитом уплетал оставленные немцами шпроты. К вечеру, заглянул Дзинтарс.
   -Уехали? - с некоторой завистью, поинтересовался он.
   -Уехали, что же им здесь оставаться, когда враг на носу. А ты, значит, свой выбор сделал? - спросил отец.
   -Да. Если со мной что и случиться, то пусть это будет здесь, на месте.
   -В костеле поговаривали, что некоторые парни, все-таки решились на отступление.
   -Пусть, это их выбор.
   -Может быть, надеешься на тестя?
   -Кое-какая надежда есть.
   -Он обещает что-нибудь конкретное, или просто так болтает языком, как всегда?
   -Сказал, чтобы я не беспокоился. Вот, и все.
   -И все?
   -Да.
   -Маловато, если ни сказать - ничего. Ладно, что там об этом теперь рассуждать. Что сделано, то сделано, и переправлять поздно. Посмотрим на деле, чего стоят слова этого болтуна. Но чувствует мое сердце, что вся его трепотня пустая, как выпитое яйцо.
   -Иногда, мне тоже так кажется, но на сегодня, я для себя иного выхода не вижу, как и не представляю.
   -Ты радио слушал? Что там, говорят?
   -У Лобздиньшей радио нет.
   -Включи здесь, послушаем.
   -На немецкой волне, одни марши, - отвечал сын, настроив приемник.
   -Так и есть! Это значит, что им больше нечего сказать. А, что теперь в Индре? Ты давно оттуда?
   -С четверга, поэтому не знаю, что там творится. От Аниты, есть какие известия?
   -Нет, но надо думать, что этот трусливый Антон, если он ещё жив, возвратится с русскими обратно сюда, в Латвию.
   -Да, если жив...
   -Конечно, трусливых недоносков убивают тоже, но, чаще всего, они интуитивно знают, где и когда спрятаться, что бы переждать беду. Наверно поэтому, и выживают.
   -Трус, не лучшая приставка к конкретному человеку, но такого как этот Антон, надо ещё поискать! А хитрости у него столько, что хоть отбавляй. На целую роту, хватит.
   -Бог ему судья, - высказала свое мнение, и мама.
   А ещё через день, большак внезапно опустел. Зато стали бомбить Индру. Возвратившийся из неё Дзинтарс сообщил, что полностью разрушено здание железнодорожного вокзала, как и новенький, совсем недавно введенный в эксплуатацию, магазин.
   -Кто же на них поднял руку?! - спросила, ошеломленная таким известием мама.
   -В бывшем штабе говорят, что русские, но Сиполниекс уверен, что бомбили немецкие самолеты. Он даже заметил кресты на их крыльях.
   -Немцы тоже хороши! - высказался Казимир. - Магазин, как магазин, но уничтожить такое красивое строение, как вокзал, я это считаю прямым святотатством! Помешали, видишь ли, они им, заразам.
   -Таковы законы военного времени, - отвечал Дзинтарс.
   -Много ты знаешь, эти законы! - упрекнула его мама.
   Сентябрь перевалил на вторую половину, когда однажды утром, Казимир вышел на улицу с намерением наломать в огороде листьев табака, когда заметил в нем суетившихся военных и, судя по обмундированию, не немцев. Кто по-пластунски, кто, пригнувшись, но все они двигались в одном направлении, в сторону Пиедруи. Казимир побоялся попадаться им на глаза, поэтому, зайдя в хлев, через небольшое окошко стал наблюдать, как орава солдат, топчет его табак, капусту, морковь, как и прочие овощи, уже готовые к уборке. Точно так же, как в 1941 году наступали немцы, на этот раз, в данной местности, с такой же большой скоростью продвигались русские. Фронт стремительно сдвигался в западном направлении.
   Если днем орудийная канонада еще слышалась где-то далеко, за Даугавой, то над деревней Гану Сала снаряды больше не свистели. Исходя из этого определив, что линия фронта ушла на безопасное расстояние, Казимир снова запряг в телегу старую кобылу, и привез домой своих "беженцев, пережидавших бомбежку в Лукштанах".
   -Ну, как вы себя чувствуете? - обрадовалась, соскучившаяся по детям мама, по очереди, целуя каждого в голову. - Не обижали вас там? Кормили хорошо?
   -Три раза в день, должны были выпить по большой кружке молока, - доложился Айвар, - А Вия, не могла.
   -Что ж ты, так? - в шутку упрекнула мама.
   -Зато я на два блина больше съедала, нежели Айвар, - парировала дочь.
   Поскольку к этому времени, весь урожай был убран и свезен в ток для молотьбы, Казимир в последнее время, на поле, видимо, не заглядывал. Это определил Айвар по тому, что когда по возвращении, в первый раз вышел прогуляться к ручью, то обратил внимание на те места в спуске, где колесами были прорезаны глубокие колеи. Он сообразил, что в то время, когда здесь двигался обоз, лил сильный дождь. Повнимательнее исследовав засыхавшую глину, обнаружил повсюду торчащие винтовочные патроны. Одни вверх пулями, другие капсюлями, третьи боком. Сбегав домой за отверткой, поднял их столько, что не вместились бы в ведро. Большая их часть оказалась целой и готовой к бою, но очень многие были раздавлены колесами. На следующий день наковырял ещё больше, а они все не кончались. Что с ними делать Айвар не знал, поэтому, для дальнейшего выяснения тут же, на обочине, заложил нарванной травой.
   На выручку пришел его, почти ровесник, сын Краваля. Тот предложил ими стрелять. Расшатывали пулю до тех пор, пока её можно было вытащить. Из патрона в ладошку, отсыпали пороху, пулю загоняли обратно, пока она не скрывалась, а сверху насыпали то, что было в ладошке. Патрон ставился вертикально, а лучше всего в ямку, что бы ни опрокинулся. Оставалось только чиркнуть спичкой, что и делали. Зрелище, особенно звук - неописуемо впечатляющие! Но в выстрелянном патроне оставался ещё капсюль. Чтобы "выжать" из патрона всё, до последнего, он клался на один камень, а вторым плющили "жопку" патрона до тех пор, пока капсюль не взрывался. Так делали не только они. "Выстрелившие" капсюля поранили руки многим подросткам. Но этим двум "стрелкам" из деревни Гану Сала, к счастью, обошлось без кровопролития. Что бы ни заметили взрослые, стрельба, плющение патронов, проводились за задней стенкой длинного тока, соломенная крыша которого спускалась чуть ли не до самой земли, где в большом количестве были сложены разнокалиберные камни, убранные с поля. К великому счастью, пожара не произошло! Только случайно!
   В это же время рядом с большаком, Айвар обнаружил неразорвавшийся минометный снаряд, о чем тут же сообщил своему сообщнику. Весь следующий день у них и ушел только на то, как бы его подорвать! Но тот, никак не хотел подчиняться. Расстроенные дружки, надеясь на успешное завершение операции, в конце концов, бросили его с обрыва в Даугаву. Там тоже не взорвался. Какое разочарование! А они так надеялись, так старались.... Наверное, судьба помешала преждевременной кончине "неудачников"!
   С приходом новой власти, несколько дней хорошенько пролило, после чего установилась теплая, солнечная, осенняя погода, в народе называемая, "бабьим летом". Самая грибная пора! Грибы росли в березняке, в кустах, но, так как это была частная собственность Нейвалдов, то они, в основном, и пользовались этими дарами своего леса. Ну, разве что иногда, по воскресеньям, прокрадывались дети близлежащих деревень, да и то в тех случаях, когда были уверены, что хозяева уехали в костел.
   Но в это воскресенье, в связи со сменой власти, как и ожидавшейся за ней разрухой, Нейвалды в костел не поехали, а молились дома, когда через окно заметили небольшую ватагу местных ребятишек с корзинами, шумно шагавшими мимо дома и направлявшихся в их лес, за грибами. Да здравствует, Советская власть! Ведь теперь, все общее! К удивлению Казимира, возглавляли эту группу дети самого Краваля, чего он уж, никак не ожидал! Первой мыслью было выбежать и предупредить ребятишек, что этот лес ещё не общий, не государственный, но вовремя вспомнил, что настали другие времена со своими порядками, законами. Дайна тоже заметила неладное, но вместо того, чтобы что-то высказать, еще усерднее продолжила читать начатую молитву, тем самым, заглушая в себе вспыхнувшую боль за потерянную собственность. В доме теперь все, исключая, может быть Айвара, понимали, что свершилось необратимое, и на возврат немцев надеяться больше нечего! Уж, слишком стремительно они отступали. Более того, по радио из Москвы Казимир слышал, что на западе открылся второй фронт.
   Вечером этого же дня дома, внезапно появилась Анита. Где она в последнее время жила, что делала, дома не знали, да особо и не интересовались. К её отлучкам, успели основательно привыкнуть. С того момента, когда родители поняли, что потеряли дочь навсегда, она осталась у них лишь в мыслях, да где-то глубоко, глубоко в обиженной душе. Они не могли простить ей ни связи с Антоном, ни того, что она вышла из-под их контроля. Анита сообщила, что ей предлагают учительствовать в Окре.
   -Где такой город находится? - поинтересовалась мама.
   -Это поселок, за Дагдой.
   -Мы и Дагду-то не знаем, - признался отец. - Но открой секрет. Как это, ты так быстро, успела освоиться с новыми властями, которых мы и в глаза еще не видели?
   -Мне помогли.
   -Учебный год уже начался. Разве ещё не поздно? - спросила мама.
   -Преподавательский состав, ещё только комплектуют.
   -Ну, что ж, есть работа, то и езжай. Только с нового места, не забудь написать.
   Вечером, когда Анита ушла спать в другой конец дома, Дайна сообщила мужу, что на днях у березняка, Кравалиха заметила Длинноногого Антона.
   К слову, надо заметить, что, поскольку многие сельчане носили одну и ту же фамилию (Макня, Пупин, Бучинский и т.д.), а в некоторых случаях совпадали даже имена, то для различия, о ком конкретно идет речь, им давали прозвища, соответствующие внешним дефектам. Например: у одного была красная щека от рождения, поэтому носил прозвище Краснощекий, другой Толстоносый, Длинноногий.... Ни один из них, на свои приставки не обижался. А деревенских жен величали по фамилии мужа. Так и жена Краваля, стала Кравалихой, Дайна - Нейвалдихой, и так далее.
   -Значит, не погиб, - почему-то вздохнул Казимир. - Уже давно замечено, что любого сорта проходимцев не берет никакая пуля, и не нужны они, никакому Дьяволу! Добрые люди на войне гибнут, а этакая мразь только и делает, что прячется за спинами других, более отчаянных.
   -Нельзя человеку желать плохого, - напомнила жена. - Бог и без нас, его рассудит.
   -Это я, к слову, - оправдался муж.
   -Между прочим, а почему его не забирают в регулярную армию? Он же одногодок нашему Дзинтарсу, - вспомнила Дайна.
   -Разве ты не слышала, как Краваль когда-то рассказывал, что этот Антон Длинноногий, чтобы не идти на войну, у Краславского ветеринара какой-то болезнью заразил в ногах вены и теперь они у него постоянно гноятся. А с такой порчей, оказывается, в армию не призывают.
   Но, для ст?ических Нейвалдов, какой-то Антон не мог нанести самый сильный удар. Живет - ну и пусть себе, живет! Их ждала более ощутимая неприятность с другой стороны, хотя, в некоторой степени, к ней они были уже готовы. Через пару недель после того, как отправилась на станцию дочь, в доме появился Дзинтарс и, с некоторым смущением сообщил, что с Ливией решил, брак узаконить. Казалось, что после такого сообщения, отец с матерью должны были быть сломлены окончательно! Однако, к счастью, человек устроен так, что с любым горем способен бороться до последнего издыхания. И если рассудок не поспевает за реальностью, то врожденная, защитная реакция, способна и готова в любой момент отключить бодрствующее сознание, что бы ни перегрузить уязвимый мозг и, тем самым, спасти жизнь человека.
   То, что сын может официально жениться на Ливии, между собой родители обсудили давно и детально, но, когда услышали это известие из уст самого виновника, у них внутри, как что-то оборвалось, отключилось, а душу заполнила гнетущая тишина, не позволявшая даже открыть рта, что бы что-то ответить сыну. Воспользовавшись неординарной ситуацией, и что бы лишний раз не слышать стенаний родителей, в спешном порядке, Дзинтарс поспешил унести ноги.
   -Да, не повезло с детьми, - сдавленным голосом произнесла Дайна, когда сын закрыл за собой калитку.
   -Что там об этом, говорить! - отвечал Казимир, - Сама же говоришь, что на все воля Божья.
   -Говорить - это одно, а пережить - совсем другое! - отвечала жена.
   -Если обращенные к нему просьбы, пожелания, Бог не услышал, значит ему лучше виднее наши прегрешения. Пусть уходит, не пропадем. Жаль только, что наши с тобой годы уже начинают давать о себе чувствовать. Если не запретит новое правительство, на сезон, снова придется брать работника.
   -В крайнем случае, будем ждать, когда подрастет Айвар.
   -В таком случае о-о-о, как долго придется ждать. К тому времени..., в общем, не знаю, что и сказать. Вию бы, замуж скорее отдать.
   -И чего она уперлась? - удивлялась мама. - Бакнеш, самый состоятельный парень, а ей не нравится. Глупенькая девчонка!
   -Вам женщинам, какой мужчина нравится, а какой нет, лучше виднее. Взять хотя бы тебя. Представь на минутку, что ты молодая. Согласилась ли бы ты, выйти за такого замуж?
   -Не знаю. Парень немного скучноватый, но я уверена, что был бы примерным семьянином и работником.
   -Неужели ты тоже такого искала? - пошутил муж.
   -Одни глупости, у тебя в голове! - возмутилась жена.
   -А, что нам ещё остается делать, когда жизнь так сложилась? Не плакать же всей семьей только потому, что парень не может завлечь нашу дочь. Уговаривать обоих, тоже как-то не с руки.
   -Да, так и есть, - примирительно согласилась жена. - Видно, так угодно самому Богу.
   И снова, как всегда, беззаветная вера в Бога, в его деяния, выручила простых крестьян из, казалось бы, самой неприятной ситуации. Если так судил Бог, то дальше и разговаривать не о чем. У Нейвалдов все, что было связано с Богом, ревизии не подлежало, потому что свято верили в его непогрешимую справедливость. До сих пор, только он единственный помогал им переживать сваливавшиеся одно за другим на их головы, всякие неприятности, выражавшиеся в смерти близких людей, при неурожае, буре, положившей хлеба, как и прочих житейских катаклизмах.
   В этот вечер наедине, старшие Нейвалды ещё долго с грустью, обсуждали тему своих "неудавшихся" деток. Их скверное поведение они пытались сравнить со своей молодостью, ушедшей в небытие так незаметно и внезапно, что казалось, стоит только протянуть руку, и до неё незримо дотронешься. Стоит только посильнее напрячь ускользающую память, как та далекая молодость вновь появится из-за воображаемой волны забвения, чтобы хоть на мгновение ослепить своего хозяина яркими красками былого задора, со всеми его ошибками, достижениями. Но они помнили и то, что были под неусыпным наблюдением своих же, родителей, которые, в свою очередь, контролировали их поведение, строжайше его регламентировали, от чего в проигрыше не была, ни одна сторона. Да, были случаи неудачных, несчастливых браков, но, то были единицы, поэтому, на фоне общего благополучия, блекли и терялись.
   В конце этого вечернего бдения, их беседа незаметно перекинулась на более мирские дела. Теперь они сообща пришли к выводу о том, что при немцах им было жить куда лучше и надежнее уже потому, что заблудшие дети хоть немножко, но были, изменивши свое непредсказуемое поведение. Конечно же, думали, что общие дела с ними, пошли на поправку, что немножко, ещё немножко, и все вернется в прежнее, домовитое русло. Но, вернулись ненавистные оккупанты, от которых теперь, не стоит ждать ничего хорошего. Теперь-то, уж, доконают наверняка!
   Вслед за наступающей армией, из России потянулись беженцы. В основном, это были женщины с детьми. Реже старики. Голодные, оборванные, завшивленные, больные и здоровые - день и ночь, по одному, по двое, но никогда не больше, они шли и шли на запад с единственной целью, не умереть с голоду. Жутко, страшно жутко было на них смотреть, когда, постучав в окно, они повинно склоняли головы, протягивали исхудалые, похожие на скелеты, руки. Отказать им в подаянии, не хватало не только духа, но и совести. С этих пор, Нейвалды стали выпекать хлеб не на неделю, как делали обычно, а на две. Воспользовавшись покладистостью, хлебосольством хозяев, некоторые обездоленные, далеко от деревни и не отходили. Их даже знали в лицо.
   Но однажды, у них появились и соперники. Как повелось, в одну из ночей, в окно к Нейвалдам постучали. Казимир, не зажигая свет, взял заранее приготовленную порцию хлеба, отворил одну половину окна, и только теперь обратил внимание на несколько мужских силуэтов, маячивших у дороги, в то время как этот, что стучал, потребовал еды. Казимир понял сразу, что появились партизаны, только другого фронта. Двое, видимо, были немцы, а ещё два латыша, разговаривавших между собой на своем языке. К хозяину же, обратились на ломаном, русском. Люди были незнакомые, поэтому Казимир не стал им открывать своих лингвистических познаний, а для пущей важности, стал отвечать им на ломаном, белорусском.
   Ночные гости не нахальничали, но взяли как должное те продукты, что вынес им хозяин дома. Отходя же, на манер русских партизан, повторили сакраментальную фразу о гробовом молчании, а то, мол, ... ну, и так далее. Приходили не один раз, и Нейвалды вынуждены были кормить много, очень много ртов. Кормили не только за совесть, но и потому, что боялись, а боялись потому, что все партизаны одинаково угрожали. Самосохранение было, есть и будет основным стержнем существования человека, как личности, как индивидуума.
   С возвращением Советской власти, в Индре произошли некоторые перемены в руководстве. Вместо исчезнувшего при отступлении, бывшего председателя волости Лебедка, появился новый начальник, по фамилии Петров. То ли русский, то ли белорусс, но ранее в этих краях, не только не виданный, но и не слыханный. Начальником милиции, к ужасу Казимира, стал его бывший сосед по хутору, Авдюкевич. Было известно, что при немцах, здесь он отсутствовал, а его одряхлевший дом с перекосившимися ставнями, да вывороченной дверью, все время сиротливо таращился пустыми глазницами на редких пешеходов, иногда проходивших мимо. Пустовал он и сейчас, потому что бывшему хозяину дали приют во втором конце дома, в котором располагалась его родная организация, как и в первый заход русских, переименованная из полиции, в милицию. С началом военный действий, пустующие дома появились и в самой Индре. С 1941 года, таковых набралось не меньше десяти.
   С первых дней Советской власти, Авдюкевич представлял здесь милицию в единственном экземпляре, не считая технического персонала. После контузии в голову, в армию он больше не годился, а здесь, на месте, ему как раз и нашлась работа по врожденному призванию. Так как новой организации нужны были патриотически-настроенные кадры, то в первую очередь, вокруг себя он стал собирать всех тех, с которыми, в не столь отдаленном времени, занимался подпольной деятельностью. Он решил, что, как и тогда, они должны быть вместе. Во-первых, это были испытанные товарищи, а во-вторых, их объединяло ещё и то, что враг у них был общий! Они дружно считали, что с этих пор никакому врагу из ихних лап, уже не вырваться. По их мнению, все бывшие притеснители, угнетатели, как и прочие, которым они некогда завидовали, должны понести самое суровое наказание. Всех товарищей принятых на работу, Авдюкевич строго предупреждал, что обхождения с подозреваемыми должны быть жесткими, беспощадными. Поэтому все члены обязаны настроить себя на агрессивный лад, хотя отлично понимал, как новые работники будут действовать и без его напоминания. Ведь все они выходцы из одного и того же, "порабощенного" класса.
   Итак, в самое короткое время в Индравской волости был сформирован истребительный батальон, впоследствии полностью оправдавший свое название. Все члены этой команды, сокращенно называли себя истребками. Это их искрометное название, впоследствии прижилось во всех кругах латвийского общества. С этих пор, какое бы мероприятие правительство не проводило, на селе они были первыми застрельщиками. Облава ли на партизан, конфискация ли лошадей, сбор продуктов, фуража для фронта - везде они были самыми активными участниками. Кроме винтовки на плече, каждый имел и револьвер на поясе.
   Если в первое время на задание отправлялись на телеге, то через некоторое время у них появился и свой "черный ворон", который здесь наблюдали в период первой оккупации. В народе же, его попросту именовали сокращенно, "воронком". Кличка детски невинная, задорна, но зато само утверждающая. В сухую погоду, его можно было видеть в разных частях волости. Ежедневно, он регулярно пылил между небольшими деревеньками, будоража дремавших собак. То его видели притормозившим неподалеку от какого-нибудь хутора. Так как никаких серьезных операций, пока что, милиция не проводила, то крестьяне на "воронка" смотрели, как на забытую диковинку, по временам, маячившую перед глазами. Некоторые из них даже призабыли, почему эта неприглядная машина имела такое грозное предзнаменование.
   Но, это только некоторые, да и то, только на первый взгляд. Многие в душе чувствовали, что такая машина, по деревенским весям за зря шастать не будет. Люди догадывались, что это только, так сказать, прелюдия, пристрелка, за которой должно последовать что-то бРльшее и ужаснейшее. Да, чувствовали и догадывались, но что они могли предпринять для своей защиты?! Они знали только то, что совершенно беззащитны перед новой властью, скрыться от которой, им было уже некуда. Поэтому, ожидавшую их участь, ждали скромно и просто, во всем положившись только на самого Бога.
   Первое, чего они дождались, было объявление о всеобщей мобилизации в Советскую армию. Это случилось в самом начале сентября. Как и ожидалось, то, что не успели сделать немцы, довершат русские. Подходящей молодежи, уже за годы войны, подросло довольно много. В одной только Гану Сала таковых набиралось не меньше восьми парней. Не оправдались предположения родителей, что если, с такой огромной скоростью фронт будет продвигаться и в будущем, то война закончится совсем скоро и их дети, ей не понадобятся. Но, то в одном месте, то в другом, появлялись "заторы", ликвидировать которые армейское руководство, возлагало на новобранцев. "Старики" порядком устали. Ближайшим был, так называемый, "Куземский котел". Подтверждая важность призыва, повестки развозил сам "воронок", причем под личную расписку.
   Так как Дзинтарс был ещё не выписан из своей родной деревни, то и повестку привезли именно сюда. Пришлось срочно слать Айвара за братом.
   -При немцах, в действующую армию тебя не взяли только потому, что об этом позаботился я, твой отец, - сказал ему Казимир, когда "воронок" уехал к соседнему дому. - Теперь власть переменилась, и она благоволит, как бы это культурнее выразиться, к твоему новому благодетелю. Сколько я понимаю, наступила его святая обязанность взять тебя под свою защиту. О всеобщей мобилизации, слух ходит давно. Поэтому Лобздиньш должен быть в курсе дела. Я предполагаю, что на эту тему ты с ним уже разговаривал?
   -Нет.
   -Очень жаль! А, почему?
   -Как-то в голову не приходило.
   -В таком случае, странная твоя голова, позволь тебе заметить! О своем теле, которое её поддерживает, ей следовало бы позаботиться в первую очередь.
   -С твоим отцом, мы пережили не одну войну, - сказала мама, - поэтому не понаслышке знаем, какие и как возвращаются, если вообще возвращаются. Меня тоже очень удивляет твое легкомысленное отношение к такой серьезной проблеме. Ты и так очень согрешил перед Богом, не послушав нашего совета, относительно выбора невесты, а теперь, наверное, рассчитываешь на его поддержку? Смотри, Бог может от тебя и отвернуться.
   -Не для того мы тебя растили, кормили, учили, что бы отдать чужим людям для личного пользования, - добавил отец. - Не забудь, что, как и любой крестьянин, Лобздиньш хитер и расчетлив, а поэтому, ты ему был нужен ровно столько, что бы защитить его при немцах. Теперь же, настали его времена и ты глупенький, вряд ли ему впредь понадобишься.
   -Я это чувствую, - признался сын.
   -Так в чем же дело? Может быть, ты сам хочешь повоевать, порисковать своей головой? Тогда дело другое. Что ж, иди, защищай эту власть, которая не успела нас уничтожить в 1941 году, но появилась возможность добить сейчас. Я не думаю что правительство, желавшее нас уничтожить тогда, оставит в покое теперь. Единожды начавши бойню, оно добьет нас, как тараканов. Оно не будет ждать новых указаний из Москвы, потому что уверено в силе старых распоряжений. Для наших предателей, даже на самом высоком уровне, наступило звездное время. Благодаря им, Латвию ждет долгий паралич, если не сказать больше. Что именно? Уничтожение языка, культуры, быта, гражданственности, обезличивание человека, обрусение! Может быть, хватит перечислять?
   -Все это, я чувствую так же, как и вы, - снова соглашался Дзинтарс. - Не тянем меня на чужой фронт, хотя я не очень его и боюсь.
   -Я знаю, в чем тут дело, - сказала мама. - В тебе через край бьет молодость, задор, желание показать себя перед другими. Но сейчас идет война, поэтому твои вымышленные подвиги, кроме проклятых большевиков, никому не нужны.
   -Да, наверное, так и есть, - покорно отвечал сын. - Я слишком затянул свою нерешительность, оправдываясь тем, что через, чур безоглядно, увлекся Ливией. Между прочим, она уже в положении и в конце весны, надо ждать пополнение.
   -Вот, даже как! - воскликнул, ошеломленный отец.
   -Все это, естественно, - успокоила его жена. - К тому же, исходя из таких соображений, твоему тестю, как говорится, и Бог велел помочь тебе остаться дома.
   -Такое дело, а ты сидишь, да ушами хлопаешь! - не вытерпел отец. - На твоем месте, я давно потребовал бы от этого проклятого олуха, что бы он приложил все свое коммунистическое старание, для вызволения своего зятя от призыва в армию!
   -Ты сынок, как-то интересно рассуждаешь, когда говоришь о настоящем положении! - удивилась мама. - Будто все понимаешь, соображаешь, а как до дела - нет тебя, и все тут!
   -К тому же, ещё носит нашу фамилию! - фыркнул отец. - Впрочем, что там говорить. Нытьем делу не поможешь. Не дал Бог ума до двадцати пяти лет, не получит он его и после, конечно при условии, что останется жив.
   -Её родители знают, что дочь в таком положении? - поинтересовалась мама.
   -Думаю, что Ливия должна была им сообщить.
   -Тем более! - снова не выдержал отец. - И этот сукин сын, её отец, совсем не чухается! На его месте, я бы из милиции не вылезал, пока не добился бы, хотя некоторой отсрочки. Из чисто человеческих соображений, ему следовало бы обойти всех знакомых и незнакомых товарищей, воспользоваться всеми связями, что бы убедить соответствующих людей в том, что надо человека оставить до родов, а потом будет видно. Главное сегодня, это протянуть время. А там смотришь, и фронт отодвинется, война закончится, да мало ли что может случиться! Неужели твой Лобздиньш, свою единственную дочь хочет оставить вдовой?
   После столь длинной речи, наступило тягостное молчание. Как провинившийся школьник, Дзинтарс молча, смотрел в щель треснувшей доски пола. Против родительских доводов, ответить ему, было нечем. А мама, через минутку, со вздохом, констатировала:
   -Если в том доме за него никто не беспокоится, значит, наш сынок, сколько бы ни рвался в их семью, на самом деле, как был для них чужой, таким и остался. Жаль только, что до сих пор, он этого не понял.
   -Об этом же, все деревни знают! - подтвердил отец, от негодования, сплюнув на пол. - От этой девки он настолько обалдел, что другие мнения, и в грош не ставит.
   -Ладно, поругали, и хватит, - пожалела мама, погладив сына по густым, русым волосам. - У каждого своя голова на плечах и каждый ею распоряжается по своему разумению. После наших увещеваний настоящим судьей, пусть для него останется сам Господь Бог.
   -Так-то, оно так, но следует ещё разок подумать, нет ли, все-таки какого выхода? Не хочется верить, что на этом ставится жирная точка, - закончил отец.
   Удрученный постоянными упреками с наставлениями, Дзинтарс по-прежнему сидел, молча, и покорно выслушивал заслуженные упреки родителей. Он понимал, что все, о чем здесь говорят, есть чистейшая правда. Но была одна загвоздка. Он любил. И когда родители касались этой темы, ему постоянно казалось, что они пытаются отнять у него нечто самое дорогое, что успел приобрести в своей короткой жизни, и что досталось ему, ценой отказа от родительского дома. Выбор сделан давно и безвозвратно, а здесь все никак не могут понять его чувств. В некоторой степени, он никак не мог взять в толк, почему его не понимают. Неужели мои папа с мамой, не любили друг друга? - вопрошал он сам себя. Не может такого быть! Так почему же они не понимают меня? Нет, скорее всего, они позабыли времена своей молодости, - заключал он, и смирялся с назойливыми наставлениями. Любовь, великая сила! А если она есть, то вполне возможно, что на поле брани, только она может его спасти от неминуемой гибели. Он обязательно должен вернуться, что бы продолжить наслаждаться её прелестями, вдохновением, радостью. Он молод, здоров, энергичен, так зачем же, той смерти, выбирать на уничтожение именно его? Что ей, мало других, что ли? Нет, он должен жить и он будет жить! Его размышления, прервали слова отца:
   -Я схожу к Лобздиньшу и переговорю с ним лично. Не может такого быть, что бы эта безрогая скотина, так безразлично относилась к судьбе новоиспеченной семьи!
   -Думаешь, поможет? - с сомнением, спросила жена.
   -Поможет - не поможет, но, что-то же, делать надо. Если мой сын не может сам постоять за себя, то за него, это сделаю я. Где-то он может ходить, хоть на голове, а где-то, как овечка, боится каждого куста, или в нужный момент, смелее открыть рот. Как же ты такой молчун будешь воевать, когда в бою нужна отвага, решительность?! Пойдем вместе. Хоть мы с ним и знакомы, но в качестве родственника, я его буду видеть впервые. Поэтому, ты сам меня, ещё раз представишь этому негодяю. Хочу посмотреть в его бесстыжие глаза, что бы определить, осталась ли в них хоть капля человеческой совести, или приличия?
   Лобздиньш был моложе Казимира, и ему шел пятьдесят шестой год, а поэтому, всеобщая мобилизация его не затрагивала. Будучи не в меру самоуверенным, хвастливым, но в меру трусливым, в хозяйственных вопросах слыл последним профаном, чего он, ни от кого и не скрывал. В его хлеве живности не густо, поэтому у него всегда хватало времени ходить к Стальчонку поиграть в карты, к соседям посплетничать, да пожаловаться, что овцы у него не водятся, картошка подмокает, хоть и растет на косогоре, рожь полегает, а жена постоянно болеет. В итоге получалось, что только на его энтузиазме, самообладании, выносливости, и держится весь хутор. Его сакраментальное утверждение: "это я тебе говорю", знали далеко за пределами четырех избушечной деревеньки, под названием Казубренчи.
   Внезапно появившиеся Нейвалды, хозяина дома застали сидящим босиком на расколотой скамейке у входа в дом и тоненьким прутиком, что-то чертившим по, начавшей желтеть, осенней траве. Дзинтарс сразу же ушел избу, а Казимир, превозмогая всю неприязнь к этой семье, а особенно её главе, вежливо поздоровался. Удивленный хозяин моментально встал, протянул длинные, тонкие, слегка желтоватые пальцы и пригласил присесть рядом с собой. "Стоя, у него уже и сил нет разговаривать!", подумал гость, опускаясь на чрезмерно низкую скамейку. А Лобздиньш, между тем, уже начал расхваливать установившуюся сухую погоду, что позволит ему хоть один раз в жизни вовремя выкопать картошку, что растет за домом на склоне, к неглубокому оврагу.
   -Я-то свою, уже выкопал, - отчитался Казимир, - но пришел поговорить не о картошке, а о своем сыне.
   Маленькие, глубоко сидящие в подлобье глаза Лобздиньша, прищурились. Сам же он, настороженно задумался, видимо, что бы случайно не ляпнуть какую-нибудь привычную глупость. Ведь, рядом с ним сейчас, не какой-нибудь собеседник, а самый настоящий родственник! Выпрямив спину, на которой висел сероватый пиджак с залатанными черным материалом локтями, он, повернувшись на пол оборота к соседу, застыл, ожидая дальнейшего продолжения темы, к которой явно, не был готов.
   -Только ты один, можешь помочь Дзинтарсу, - продолжал гость. - Заступись за парня, чтобы его не взяли на фронт.
   -Но ты же, сам знаешь, что закон воинской повинности одинаков для всех, - на удивление спокойно, будто разговор шел о той же, не выкопанной картошке, отвечал Лобздиньш. - Кто мне дал право вмешиваться в государственные дела?
   -Все это я знаю, не хуже тебя. Но парень, мой сын, а твой зять, идет на верную гибель. От фронта, я его спас при немцах, а теперь вся надежда только на тебя. Другого выхода, нет.
   -Да, я согласен, здесь не мышиная нора, и других выходов нет, - согласился сосед по скамейке. - Но, допустим, что я зайду в ту комиссию с такой не подходящей сегодняшнему положению страны, просьбой. Что они мне могут ответить? Вот, даже если бы ты был на их месте? Получается так, что если все начнут увиливать от армии, то кто же будет защищать родину? Кто добьет немцев, в фашистской берлоге? Если в армии мало будет солдат, то ещё неизвестно, чем может закончиться война! Это же дело политическое, государственной важности.
   -Вон, с каких позиций, ты со мной разговариваешь! - повысил голос Казимир. - Я и не догадывался, что уничтожение фашизма, для тебя дороже благосостояния твоей дочери, как и смерти её мужа!
   -Нет, ты меня не так понял. Такой трагический исход, конечно, для нас не желателен, но и не всех же, на войне убивают. С войны Дзинтарс может возвратиться с боевыми наградами, что очень пригодится ему в дальнейшей жизни. Тогда и ты, и я, и все мы, сможем вволю погордиться нашим героем.
   -Да, твои мечты рядом с моими, далеко не рРвня. Но мечтать, это не значит, что задумка может свершиться. На самом деле, в ней все вилами на воде писано. До сих пор, я почему-то думал, что если ты принял парня в свою семью, то соответственно его статусу в ней, будешь о нем и заботиться. На самом же деле новая, Советская родина, оказалась для тебя намного дороже всех родственных связей. Поздравляю!
   -Что ты, что ты! - неожиданно воскликнул Лобздиньш. - Ты меня понял совсем не так, как я думал. Я только хотел...
   -Хотел ты, или не хотел, - не дал ему договорить, все сильнее расстраивавшийся Казимир, - но к судьбе новой семьи, ты совершенно равнодушен. А к молодоженам, надо бы было быть намного внимательнее, потому что твоя дочь, уже на сносях. В случае гибели отца будущего ребенка, на свои плечи, тебе придется взять функции не только дедушки, но и отца. Что ж, сиди, дожидайся не только поражения Гитлера, но и когда на свет появится очередная сирота войны, - и поднялся, что бы уходить. Дальше разговаривать было не о чем.
   -А кто тебе сказал, что она беременна? - вскочил за ним, и Лобздиньш.
   -Ну и вопросик ты мне задал? - удивился Казимир, искоса посмотрев на собеседника. - Если ты не знаешь, что творится у тебя под самым носом, то, как ты можешь знать, что деется на фронтах, на каких, по твоим словам, мало солдатской силы?
   -Вот это, бабы! - не слушая насущного вопроса, воскликнул хозяин. - Я от тебя первого слышу, о таком чудном деле. От них же, от наших женщин, никогда, ничего толкового узнать нельзя!
   -Это говорит о том, что ты непонятно задаешь им вопрос.
   -Если все то, что ты мне здесь только что сообщил, правда, то вопрос несколько запутывается.
   -Интересно было бы узнать, в какую сторону? - поиронизировал гость.
   С момента появления у стены этого дома, каждая проведенная здесь секунда в обществе этого типа, Казимиру казалась все больше и больше отвратительной, за зря потерянным временем. Но, свой долг отца он вынужден был, как и должен был, выполнить до конца, даже, несмотря на полную противоположность во взглядах.
   -Нда-а-а, - вместо ответа, как-то в нос, почти проблеял Лобздиньш, искоса поглядывая на окна, за которыми находились "бабы", и которые обязательно, старались подслушать, о чем разговаривают две несовместимые особы.
   Заметив, что этот "тип" в уме что-то прикидывает, Казимир уходить передумал, решив, относительно итогов войны, еще раз попробовать втолковать ему свою точку зрения.
   -Как смерть, так и пуля, обе слепые дури, поэтому свою жертву не различают. Убьют, за нюх табаку, и дело с концом! А вот, твоя дочь, оставшаяся с ребенком, вряд ли кому понадобится, хватает девок и без, так называемых, довесок. Толковые парни, с большой охотой согласятся смастерить свое потомство сами, нежели брать на себя обузу воспитывать чужих детей, как бы их матери небыли привлекательны. Тебе ли такое, не знать! Сам в молодости, поди, от таких развратниц отворачивался.
   Лобздиньш попытался сесть, но, заметив, что гость не садится, снова встал на ноги. По всему было заметно, что человек занервничал. Некоторые слова, видимо, царапнули его за душу.
   -Моя-то дочь красавица, всегда найдет себе подходящего парня, но теперь дело не в этом, - с некоторой самодовольной гордостью, заявил собеседник. - Однако если у них зашло так далеко, то конечно, не плохо бы было оставить дома Дзинтарса, хотя бы на некоторое время, пока Ливия разрешится. Да, жаль, что в Индре у меня нет таких людей, которые могли бы повлиять на комиссию.
   -А не Авдюкевич ли, сейчас там самый главный?
   -Авдюкевич при власти, это понятно, но там же, есть и специальные люди, прибывшие из самой Краславы, оценивающие каждого мужчину призывного возраста.
   -Мне думается, что если бы Авдюкевич что-то захотел, то и остальная комиссия может, в виде исключения, с ним согласиться. Может быть, давай съездим вместе, поговорим?
   -Что ты, что ты! - вытаращив белесые глаза, замахал руками Лобздиньш. - Только не вместе! Я слышал, что один из членов комиссии представляет даже саму Москву.
   -И, что тогда? - прикинулся незнайкой Казимир. - Впрочем, ладно. Пусть будет по-твоему. Но скажи, пожалуйста, откуда и как у членов той комиссии появились списки, о проживающих здесь юнцах?
   -Им дала волость.
   -В таком случае, надо уговорить Авдюкевича, что бы нашего Дзинтарса он попросту вычеркнул из того реестра.
   -Разве так можно?
   -Можно не только так, но и по-другому.
   -Как ещё?
   -Во-первых, изменить год рождения, а во-вторых, против его фамилии поставить галочку, что человек, либо в розыске, либо умер, либо переехал на новое место жительство. Пока его ищут, пока найдут, драгоценное время будет играть на нас.
   -Нет, так не годится. Ты меня толкаешь на преступление, да и сам Авдюкевич с такими доводами никогда не согласится.
   -Пусть он делает, как может, или, как хочет. Я же только предположил. Если у тебя есть более умные варианты, то давай, выкладывай! Послушаю. Сравним. До вечера, времени хватит.
   -Так ты говоришь, что моя дочь беременна? - вместо ответа, задумчиво протянул её отец.
   -Так мне сообщил Дзинтарс. Я не думаю, что он врет.
   -В таком случае, надо бы ещё раз, хорошенько подумать.
   -Думать надо, и как можно быстрее. Время не терпит, потому что у моего сына в кармане злосчастная повестка, из-за которой я и пришел к тебе.
   -А кто в нашей округе, еще повестки получил, не знаешь?
   -Откуда же, мне знать? - удивился вопросу Казимир. - Если не знаешь ты, то мне и подавно, не дано об этом знать. Впрочем, когда мы с сыном шли сюда мимо Андреевой хаты, то во дворе он, ходил с какой-то бумажкой в руках, и сам с собой, громко спорил.
   -Это тот, у которого немножко не того? - покрутил пальцем у виска.
   -Ты же знаешь, что другого Андрея у нас нет.
   -Правильно делают, что призывают всех военнообязанных, - залез на своего конька Лобздиньш. - Это еще раз подтверждает мои доводы о том, что Родину должны защищать всем миром, без исключения. Однако завтра я все же попробую съездить в Индру. Так ты говоришь, что моя дочь уже беременна...
   У Казимира уже не хватала больше сил, что бы что-то ответить этому пустомелю и, что бы ни наговорить очередных дерзостей, поспешил распрощаться. Все, что можно было сказать - сказано, а добиться большего - это не тот человек, с которым можно говорить по-человечески. "Ни Богу свечка, ни черту кочерга, - вспомнились ему слова Дайны. - Удивительно, как в деревенской глуши могли появиться подобные псевдо патриоты, причем, довольно агрессивные! - продолжал про себя рассуждать Казимир, возвращаясь, домой. - Пусть бы такое говорил кто-нибудь из горожан, где народ живет кучно, работает и отдыхает вместе, где борются за освобождающееся рабочее место, пространство, в конце концов. А здесь, такой простор! Живи, радуйся всеми красотами, которые бесплатно предоставляет тебе природа. Свежий воздух, чистое небо, просторные поля, обширные луга, голубые озера, богатые леса. Так нет же, сволочи! Их, как магнитом, тянет ко всему тому, что простому крестьянину вычурно, неестественно. Работать, охоты нет, а как жрать, так только успевай подкладывать в тарелку! Как в той поговорке, где у лодыря появилась мигрень, от которой кушать охота, а работать лень. В итоге, и произрастают на свет такие обормоты, отщепенцы, предатели. И когда они становятся полными идиотами, то им уже нет никакой разницы, какому правителю служить, лишь бы быть на виду, а ещё лучше, при власти. Ещё при первом здесь появлении в 1940 году, такая промозглая сволочь, Советской власти действительно, была нужна и согласна была кормить её за даром. В процессе своего становления, когда требуется укреплять патриотический дух "порабощенного" народа, без них обойтись, не могла. А потом. Что потом? Впрочем, кто их поймет! Может быть такая отъявленная грязь, ей, этой новой власти, потребуется и на всем протяжении своего существования. Может быть, и в самой России, такие люди составляют основу её существования, её костяк. Чем ты больший болван, тем лучше годишься власти, потому что ничего толкового не соображаешь, и она может играть тобой, по своему усмотрению!
   Обратный путь, занял минут пятнадцать, двадцать, не больше, и за это время, Казимир успел очень о многом передумать. Но к главному выводу, так и не пришел. Или этот тип не хочет, или действительно не может спасти его сына от неминуемого призыва в армию. Поедет ли он завтра в Индру, или пообещал только для того, что бы поскорее отделаться от назойливого родственника. То, что Лобздиньш закоренелый негодяй, говорилось много, и это не вызывало сомнений ни у одного здравомыслящего соседа. Но, неужели он мог дойти до такого состояния, что бы проигнорировать судьбой своего зятя, ожидавшего ребенка? А дочь? Что же молчит она, если будущий ребенок, действительно от Дзинтарса? Неужели, яблоко от яблони.... Может быть, в обиходе к Дзинтарсу она и добрая, но по своим действиям, душа её черствая, подозрительная. Опять же, в костел не ходит.... Получается так, что все Лобздиньши, одинаково дрянные людишки. Дзинтарс, Дзинтарс! Как мы тебя уговаривали отступить с немцами! Вон, сколько наших, с ними ушло! Конечно, еще не сказано, что все они останутся живы, но, что же, в том лучшего, если убьют на русской стороне! А, ведь, немцы обещали отправить его в Германию, если только не врали. Здесь же, прямиком в кромешный ад боя. Своих, русских, Советы ещё могут поберечь, а кому жаль пустить под пули этакую молодую, только что рекрутированную поросль, причем совсем другой национальности? Да, никому! Иди на смерть. Там ты, для всех чужой, как и все, для тебя. Ни одна живая душа не прольет слезинку, обнаружив твое холодное, бездыханное тело. Ладно, хватит думать, а то так, можно и сойти с ума! Придется положиться на Бога. Как он рассудит, так и будет.
   Жена с нетерпением, ждала его у калитки, и ещё издали, с тревогой спросила:
   -Ну, что?
   -Что там говорить! - мрачно отвечал Казимир, махнув рукой в воздухе, - Коммунист, коммунистом и останется, при любой власти.
   -Неужели не согласен помочь?
   -Разве такого пройдоха поймешь? Он говорит одно, а что сделает, и сам не знает. У меня создалось впечатление, что ради этой власти, да скорейшей победы над немцами, он готов пожертвовать не только зятем, но и всей семьей. Кроме себя, конечно. Впрочем, если не соврал, то до сих пор, пока я ему не сообщил, он и не знал, что его дочь в положении.
   -Сынок, ты наш, сынок! В какую же ты попал семейку! - мученически, сцепила на груди пальцы Дайна. - Растили, учили, а каким страшным нехристям достался!
   -А я, что говорю! Было бы хоть за что сложить голову, если придется, да хранит его Бог, а то за каких-то Советов, наших заклятых врагов, заполонивших всю несчастную Латвию. Я даже удивляюсь, когда и как, он успел вырасти таким твердолобым. Так решил - так и будет!
   -Как мы от своей религии не отступаем, так и он, от своей линии не согласен отклоняться. Так ты говоришь, что никакой надежды?
   -Бес его поймет, этого двурушника. Но мне показалось, что ничего серьезного предпринимать он не собирается. Так, пустые слова, и все.
   -Конечно, не свое дитя, что ему ломать свою свихнувшуюся голову за чужих сыновей!
   -И этот, дурак...
   -Не надо на сына, так говорить.
   -Просто, нервы больше не выдерживают.
   -Он же, ещё ребенок...
   -Ха, ха, нашла ребенка! У этого "ребенка" на носу уже свой, а ты по-прежнему, пытаешься приуменьшить его возраст. Ему давно была пора своей головой подумать, в какой омут бросается. Теперь поздно. Как там говорят: пришла коза до воза, а сена на нем уже нет.
   -Богу, лучше виднее.
   -На Бога надейся, но и сам не плошай!
   В повестке было указано, что не позднее трех суток с момента получения данной повестки, призывнику следовало явиться в Индравскую милицию, имея при себе паспорт, белье и продуктов на трое суток. Волосы должны быть острижены наголо.
   Так как машинка для стрижки волос имелась только у Нейвалдов, то на их двор и собрались деревенские парни, образовав настоящую парикмахерскую. Шутки, смех, анекдоты. Со стороны могло показаться, что здесь они собрались не на фронтовую эпопею, а готовятся к какому-то большому празднику. Гологоловыми они выглядели такими смешными, что моментально, нельзя было определить, кто есть кто. Андрей даже заплакал, когда поднял с земли и стал перебирать в пальцах свои жесткие, рыжеватые пейсы, не стриженные года три, четыре, как минимум.
   -Возьми с собой, на память, - кто-то посоветовал ему, в шутку.
   -Когда только теперь снова, отрастет у тебя такая богатая шевелюра! - вторил другой.
   -Ты их сожги, а дым законсервируй в банку.
   -Нет, лучше засушить, или замариновать.
   -В таком виде, ни одна девка любить тебя не будет.
   -Потерять такие волосы! Да тут их хватило бы на добрую пару теплых рукавиц.
   Молодость! Наивность! БРльшая половина из них, домой так и не вернутся. Они погибнут через пару месяцев после призыва, в так называемом "Курземском котле". Лягут в землю оба сына Бучиса, старший сын Краваля, средний сын Ангеша. Зато Андрей, к Новому году, внезапно, вернулся домой! Чуть ли не вся взрослая деревня, бросилась к нему узнавать о судьбе своих земляков, детей, родственников. По их мнению, он должен был их видеть на поле брани, или, может быть в каком другом месте. Как? Не видел! Да такого не может быть! Вместе призывались, а он их не видел! Что-то не так.
   -Но, нас же, в разные части распределили, - сколько мог, оправдывался Андрей.
   -Да, такое могло быть, - наконец, стала соглашаться деревенщина. - А, скажи, страшно было в бою? - перешли на новую тему.
   -Страшно, как не страшно! Ох, как страшно! Как только начинается бомбежка, едрена вошь, кажется, что все твои мозги со страху, сейчас же вылетят из черепа. Сидишь, в окопе оглохши, ничего не слышишь, не понимаешь. А, кульки! Кульки мимо ушей, так и свищут, так и свищут, ерш твою мать! Вот так посвищут, посвищут, и опять ни хрена, все тихо!
   -А за что тебя отпустили?
   -Не знаю. Я им с самого начала рассказывал, да рассказывал все то, что сейчас рассказываю вам. Наверное, им надоело, вот они меня и демобилизовали. Там один, в белом халате, у меня очень настойчиво допытывался, как свистят, эти самые кульки.
   -Значит, из своих деревенских, ты никого так и не встретил?
   -Нет, не встретил. Кульки все мешали.
   -К награде тебя не собирались представить?
   -Нет. Но я просил у них на зиму дров.
   -И, что?
   -Тот, что в белом халате, обещал привезти.
   Андрею шел пятидесятый год. В отличие от своего брата, его сестра Мария отличалась острым, проницательным умом, жизнерадостностью, деловитостью, но так же, как и брат, по каким-то причинам семьей не обзавелась. Так и жили они вдвоем тихо, никому не надоедая, как и ни у кого не занимая. Держали свинью, несколько курей, да корову, стойло которой, располагалось под одной крышей с домом, зайти в который можно было не только с улицы, но и через хлев. В зимнее время, соединяющие эти помещения двери никогда не закрывались, что бы излишки тепла от коровы, прямиком переходили в жилое помещение, что создавало ощутимую экономию дров. К специфическому запаху животных, оба жильца давно привыкли, а посторонние к ним, почти никогда не заглядывали. Не было никаких дел.
   С нескрываемым ужасом, Нейвалды постоянно смотрели на почтальона, проезжавшего мимо их дома на велосипеде. Прижимали мороза, но снега ещё не было, что позволяло велосипедисту без особого труда, навещать нужные адреса. Почтальон остался тот же горбун инвалид, что был и при немцах, и при Улманисе. Если раньше в его полевой, кирзовой сумке, лежали треугольные письма с фронта, то в последние дни, стали появляться и "Извещения" о смерти. С наступлением холодов, этот почтальон стал выполнять не только свои прямые функции, но превратился и в некоего снабженца. Когда возвращался обратным рейсом, из многих домов, встречать его выходили женщины, что бы положить в мешок, прикрепленный на багажнике: кто рукавицы, кто теплые носки, кто белье - в общем, все, что могло пригодиться парням на фронте. Они очень надеялись, что подаренные ими вещи, вдруг, да попадут как раз ихнему сыну, родственнику. А если и нет, то все равно не беда. Главное, помочь замерзающим ребятам. До них доходили слухи, что обмундирования всем новобранцам не хватает, а здешние парни, призванные в начале осени, когда было ещё относительно тепло, пошли в армию легко одетыми. Не ждали раннего, резкого похолодания, случившегося в этом году.
   Уже который месяц, чуть ли не беспрерывным потоком, по большакам и дорогам, тропинкам и тропкам, в Латвию тянулись выходцы из, так называемых, Старых республик. Их сгорбленные спины, с накинутым на них неким тряпьем, что бы ни замерзнуть, поверх которого, сбоку болталась обязательная котомка, виднелись далеко, далеко. Несмотря на свой уныло устрашающий вид, двигались они на запад смело и уверенно. У местных жителей создавалось впечатление, что далеким пришельцам знаком здесь каждый поворот, каждый, уже оголенный куст, каждый перекресток. У некоторых, торбы были средних размеров, у других побольше, а у семейных, с маленькими детьми, за спинами болтались настоящие мешки. У одних они были чем-то наполнены, у других, совсем пустые. Те женщины, что несли с собой грудных детей, подойдя к окну за подаянием, в первую очередь, для большей убедительности хозяев дома, протягивали на руках дитё, а только потом начинали просить хлеба. У некоторых женщин, младенцы умирали по дороге, и, подойдя к окну, показывали свои полные молока груди, жалуясь, как им болят сиськи. Местным жителям, подобные картины казались такими ужасающими, что, не раздумывая, протягивали в окно, даже последний кусок.
   Этих "торбешников", в конце концов, оказалось настолько много, что не каждый деревенский, мог им и помочь. Ведь, до нового урожая, надо ждать ещё целый год! Получив под окном отказ, некоторые просители смиренно удалялись. Но были и такие, что начинали браниться, обзывать хозяев неслыханными, до сих пор, выражениями. Такой наглости, селяне не слышали даже в период первой оккупации 1940 года! Пришлось привыкать. Схлынувшая, первая волна попрошайничества, повлекла за собой огульное воровство. Пришел самый настоящий страх. Жители деревень, на ночь стали наглухо закрывать все ворота дополнительными штабами, а окна изнутри, плотными одеялами, что бы ни проникал свет. И только днем, когда убеждались, что проситель старенький человек, либо женщина с ребенком, выносили покушать. В основном же, раздавали хлеб. Совсем обессиленного человека, впускали в дом, что бы накормить так, как ели сами хозяева.
   Человек привыкает ко многому. Смирились латыши и с потоком оборванных, и с голодными, и с завшивевшеми, когда однажды, появилась новая опасность. Заполнявшие Латвию беженцы, не мывшиеся месяцами, а может быть и годами, стали заносить сюда, какую-то непонятную для здешних мест болезнь, от которой латгальцы не знали, как и чем лечиться. Тиф, холера, Сибирская язва - только и звучали из уст, встревоженных людей. То в одной, то в другой деревне, появлялись чем-то непонятным заболевшие. Были и со смертельным исходом. А все, во многом потому, что не было кому не только поставить правильный диагноз болезни, но и лечить. Через некоторое время, после приходом русских, в Индре, в старом доме Гайлиша, какой-то фельдшер все-таки появился. Говорили, что по состоянию здоровья его комиссовали из действующей армии, но в Индре, чаще всего его видели, то пьяным, то ходившим под ручку с какими-то бабами, но застать за работой, почти никому не удавалось.
   Вот, в такой обстановке, латгальцы и встречали очередную зиму 1944-45 годов.
   Как-то поздним ноябрьским вечером, в окно к Нейвалдам постучали. Уменьшив огонь в карбидной лампе, подаренной немцами, и единственной на всю округу, Казимир вышел в соседнюю, неосвещенную комнату, чтобы получше разглядеть очередного торбешника. В плотных сумерках, кое-как просматривались две фигуры: одна высокая, вторая маленькая.
   -Наверно с ребенком, - доложил он жене с дочерью. - Что будем делать?
   -Если с ребенком, то надо впустить обязательно! - категорически, отвечала жена. - Не могут же они в ночи, да еще по такому холоду, блукаться по округе. Выйди, посмотри. Если действительно с ребенком, то пусть заходят.
   Через несколько минут, в комнату вошли две полу замерзшие, истощенные до такого предела, который, нормальный человек не может и представить, почти что, тени. Почерневшее от ветра и холода, обросшее седоватой щетиной лицо старика, если это на самом деле был старик, скорее всего, напоминало святого мученика, нарисованного неизвестным художником на одной из стен Пиедруйской православной церкви. На лице мальчика, под старой, рваной шапкой, виднелись лишь большие, голубоватые глаза, разделенные тонкой полоской, остренького носа. Впечатление он производил такое, будто только что появился с другого света, да не успел переодеться и умыться.
   Вошедшие остановились у порога и зажмурились от яркого света, бившего сквозь абажурчик молочного цвета, большой карбидной лампы. Потом, оправившись, опустились на колени, поклонились в угол, где висела икона, тремя пальцами перекрестились, еле-еле поднялись, и застыли в ожидании решения своей участи.
   -Проходите дальше, раздевайтесь и садитесь к столу, - пришла им на выручку Дайна. - Сейчас приготовлю поесть. Мы-то уже успели поужинать.
   Была суббота, поэтому Айвар тоже находился дома и уже собирался спать. Он сидел на кровати и через открытую дверь спальни, следил за ночными гостями. Больше всего, его внимание привлек мальчик, лицо которого настолько исхудало, что выглядело так, будто кости черепа обтянули синеватой кожей, вдавив её на щеках до такой степени, что в те впадины могли поместиться столовые ложки, без ручек, конечно.
   Между тем, мужчины разговорились. Евдоким, так звали старшего, отвечал степенно и не торопясь, будто обдумывал каждое слово, прежде чем его вымолвить. Оказалось, что нежданные гости, не такие уж, и далекие, как казалось по их виду. Сами из Нового Села, что на Белорусской территории, а это совсем рядом с Латвийской границей. Ещё в царское время, Казимир там бывал, и у тамошних цыган даже купил подходящую, как ему казалось, лошадь, но которая, через пару месяцев сдохла, потому что была больна воспалением легких. Старик, между тем, продолжал.
   -Была страшная бомбежка. Погибла вся семья, а, вот, ему с пятилетним внуком повезло. Господь их пощадил. Но там, где они жили, организован колхоз. Работать заставляют, трудодни начисляют, но по ним не платят, потому что нечем. Колхозники сидят голодные. Многие давно ушли с торбами, а они, вот, решились только сейчас, когда стало совершенно очевидным, что придется умереть с голоду. Бросив полуразрушенный дом, они и подались на запад за остальными искать не счастье. Нет! В Белоруссии оно давно пропало. Так что же они ищут? Да ничего. Просто им, а точнее внуку, надо выжить, вот и все.
   За это время, пока они разговаривали, Дайна собрала ужин и пригласила гостей за стол. Оба снова перекрестились, повернувшись лицом к иконе, взялись за ложки и старик не выдержал, заплакал. Айвар все это видел, но его взгляд как к магниту, приковывался к изможденному лицу мальчика. На него он не то что смотрел, а впивался взглядом в каждую выпершуюся косточку у виска, впадины под глазами, заостренную нижнюю челюсть настолько, что казалось, ею можно резать хлеб. В этот миг, его единственной мечтой было увидеть тот момент, когда щеки начнут наполняться едой, а выступавшие кости лица, сравняются в нормальном положении. Про себя, он почему-то решил, что еда должна оказать моментальное воздействие, а поэтому боялся отвести взгляд, что бы ни пропустить такой важный момент, как округление лицевой части мальчишки. Вот они доели суп, мясо, мучные блины со сметаной, выпили по кружке молока, а щеки у мальчика, как и само лицо, так и не потолстели, не округлились, что привело Айвара в некоторое недоумение. Как же так! Значит, еда не пошла ему на пользу! Выживет ли он, в таком случае? Если продукты не помогли, то к утру, он может и умереть!
   Казимир принес с хлева огромную охапку сена, поверх которого расстелил шерстяное одеяло, которым, в добрые времена, в холодное время года после дальней дороги, накрывали круп лошади, что бы ни замерзла. Накрыться дали огромный тулуп, которым в доме почти не пользовались.
   Утром их снова плотно накормили, наложили в торбу продуктов, после чего дед с внуком отправились дальше, что бы поискать свое исконное место в этой смутной и беспокойной жизни. Вия начала свертывать покрывало, что было разослано на сене, и ужаснулась. По нему ползали большие, белые, с темной прожилкой посредине, вши! Покрывало, тулуп, как и аккуратно собранное сено, вынесли на улицу, что бы проморозить. После этого, пол подмели, вымыли горячей водой.
   Прошло несколько дней, когда Казимир, вдруг, почувствовал некоторое недомогание с головной болью. Потом появилась резь в животе, стало поташнивать. Дайна исследовала, снятую с него потную рубашку, и обнаружила в ней несколько здоровенных вшей. Срочно, жарко натопили баню, в которой весь день, прожаривали постельное и нательное белье.
   В деревне болеть нельзя, потому что хозяйство не бросишь. Всю повседневную работу надо выполнять самому. Со стороны, никто не придет и не поможет. Поэтому свои недомогания, Казимир мужественно переносил в работе, на ногах. Может быть, из-за крайней занятости, или по каким другим, человеку непонятным причинам, его болезнь, как незаметно подкралась, так же незаметно и ушла.
   С трехлетнего возраста, Айвар спал с отцом в одной кровати. Скорее всего, поэтому, едва от болезни стал поправляться отец, как те же симптомы появились и у него. Мама попросила запрячь в линейку лошадь, и сама повезла сынишку в Индру, к тому единственному доктору, о котором ходили не очень лицеприятные слухи. Но, другого выхода не было. Не тащиться же по холоду, да с температурой, в самую Краславу!
   По замерзшей, в колдобинах дороге, благодаря линейке на полных рессорах, доехали довольно сносно. Больной выдержал. Но когда по скрипучей лестнице стали подниматься на второй этаж, на четвертой, или пятой ступеньке, силы Айвара иссякли, и если бы мама вовремя не поддержала, наверное, упал бы. Доктор оказался на месте, хотя и несло от него сильным перегаром. Бегло осмотрев больного, заявил: очень похоже на тиф. Но, если не тиф, то обязательно какая-то неизвестная науке, заразная болезнь. Тем более, как ты говоришь, ею успел переболеть его отец.
   -Что же делать? - упавшим голосом, спросила Дайна. - Ведь, сколько нам известно, все тифы очень опасны.
   -Да, опасны, - согласился тот. - Но особенно опасны, в военное время, когда лекарств не хватает даже для тяжело раненых. Но я дам порошки, от которых, я надеюсь, больному должно полегчать.
   -Значит, болезнь могла перекинуться от отца?
   -Вполне возможно, если не сказать, безусловно! Вот, десять порошков, и по три раза в день. Это "Аспирин". Других у меня нет. Время военное, все идет на фронт. Однако удивительно, где вы могли подцепить такую непонятную науке болезнь?
   -К нам почти что, каждый день, заглядывают беженцы за подаянием. Вот и недавно, двое у нас ночевали, так после них, мы целый день одежду в бане жарили, столько вшей они нам оставили.
   -Ну, в таком случае, все понятно! Опасные болезни, в основном, только так и передаются. Особенно сейчас, когда кругом голод, разруха, перемещение людей. Любые болезни, в разные исторические эпохи, сопровождали войны. Эта, тоже не стала исключением.
   -Так вы говорите, что надо пить порошки?
   -Пусть пьет. Если не поможет, дам еще. Я недавно был в Двинске на аптечном складе, так там тоже пусто. Как я уже и говорил, все лекарства с завода, прямиком направляются на фронт. Организм молодой, будем надеяться, что с болезнью справится.
   Выпив на месте сразу два порошка, Айвар всю дорогу домой, проспал.
   То ли от аспирина, то ли, как говорил доктор, организм молодой, а может быть то и другое вместе, но через несколько дней болезнь прошла, и он смог отправиться в Дворчанскую школу, где, схоже с аптечным дефицитом, не было ни тетрадей, ни книг, ни карандашей. Поэтому все задания учителя записывали мелом на черных, грифельных пластинках.
   Не успел оправиться от болезни Айвар, как тут же слегла сама Дайна. Слегла так внезапно, что вечером ещё успела завести тесто для хлеба, а утором уже не могла встать с кровати. Казимир срочно запряг лошадь и привез из Индры того же, единственного доктора.
   -Это продолжение одной и той же болезни, - констатировал тот, проверив больную.
   -Но она очень жалуется на головные боли. У нас с сыном, головы, кажется, так сильно не болели.
   -Это зависит от разновидности тифа. Он - как кому! Живот у тебя болит? - обратился он к Дайне.
   -Кажется, болит, - еле слышно, отвечала она.
   -А я, что говорил! - торжествующе, отвечал знахарь. - Здесь все смахивает на брюшной тиф. Для этого, на голову ей кладите самые, что ни на есть, горячие компрессы.
   -Так у неё же, голова и так горячая, - попытался сопротивляться Казимир, - а тут еще горячие компрессы! И если, как вы говорите, у неё брюшной тиф, то...
   -Поступайте так, как я рекомендую, - категорически заявил доктор, кладя в нагрудный карман гимнастерки коротенький, деревянный стетоскоп. - Вот, можете дать ей и аспирин. Мальчишке, как видите, помогло. Может быть, и ей пойдет на пользу. В данный момент, я больше ничем не могу вам помочь, потому что неизвестно, что за болезнь занесли сюда восточные люди.
   Болезнь стремительно прогрессировала. Каждый последующий день, приносил больной больше страданий, чем предыдущий. И все это, несмотря на то, что строго соблюдали все предписания доктора. Во вмурованном в плиту котле, постоянно держали горячую воду, доведенную почти до кипения. В ней смачивали полотенце и, обжигая руки, бежали к кровати, что бы положить его на разгоряченный лоб больной. От обоюдной жары, Дайна начала бредить. Казимир не выдержал, и снова привез доктора.
   -Дела неважные, - констатировал эскулап, сосчитав слабеющий пульс. - Так как болезнь прогрессирует, в такой ситуации никакой врач не в силах помочь больному. Тем более что нет никакого лекарства от этой непонятной болезни. То, что это тиф, ясно с первого взгляда, но вот, к какой категории он относится, без соответствующего лабораторного анализа, никто определить не сможет. На мой взгляд, их здесь целое сочетание, поэтому, ни порошки, ни горячие компрессы, могут не помочь.
   -Так, как же нам поступать в дальнейшем? - испугался Казимир.
   -Прикладывайте, как и прикладывали. Горячие компрессы, ещё никому не навредили. Вот, я вам оставлю еще несколько порошков, пусть пьет. Но теперь я считаю, надо надеяться исключительно на крепость организма, да ещё.... на чудо, которое часто сопровождает тяжелораненых солдат. Из своей практики, я хочу сказать вот что. Выйдем отсюда, и я скажу. Так вот. Надо ждать кризис. Первый, обычно, наступает на шестой день болезни, второй, на девятый день. И третий, самый последний, на двенадцатые сутки, с момента заболевания.
   -Шесть уже прошло...
   -Половина. Если организм выдержит, то сразу пойдет на поправку.
   -Сколько я понимаю, теперь вся надежда возлагается на самого Господа Бога?
   -За исключением Бога войны, мы, коммунисты, ни в каких других богов не верим, так что понимай мои слова, как знаешь.
   -Понимаю, - с грустью, согласился Казимир.
   -Хочу только добавить, что ни один доктор в мире, не может пойти наперекор самой природе. Чему быть, того не миновать!
   Отвезши доктора, по пути из Индры, Казимир заехал в Дворчанскую школу и забрал Айвара. Дома, он не мог скрыть от детей того, что уезжая, сказал доктор, хотя, как добавил от себя, есть ещё Бог, на которого и возлагается вся надежда. Назавтра, Казимир съездил в Индрицу, чтобы оповестить её родственников, о состоянии больной.
   После девятого дня, прогрессировать болезнь, будто бы прекратила. Видимо, уже привыкшая в высокой температуре, Дайна перестала бредить, её вопросы стали осмысленными, как и ответы тоже. Только голос оставался очень слабым, и еле слышным. В семье воспрянули духом! Может быть кризис, о котором предсказывал доктор, на самом деле миновал!
   На следующий день, ухудшения тоже не наблюдалось, и ей по-прежнему, на лоб клали горячие компрессы, от которых лоб выглядел пунцово красным, как бы обожженным. Казимир уже несколько раз, горячий компресс собирался сменить на холодный, что облегчило бы её страдания, но всякий раз останавливался, потому что состояние больной, будто бы улучшалось. А вдруг, этому способствуют, именно горячие компрессы?
   Утром десятого дня, после начала болезни Дайны, прибыл почтальон и вместо треугольного письма от сына, Казимиру вручил "Похоронку". Это обыкновенный, сероватый листок бумаги, с примесью овсяных охлопий, в верхней части которого, ровно посредине, жирными, печатными буквами, было выведено "ИЗВЕЩЕНИЕ". Дальше обыкновенный текст под машинку, с пропусками, которые заполнены фиолетовыми чернилами. Имя, фамилия погибшего, где убит, где похоронен. Внизу подпись, круглая печать.
   Казимир встретил почтальона в кухне, но так как дверь в спальню была открыта, больная его видела, поэтому сразу же, позвала мужа и спросила тихим голосом:
   -Не от сыночка ли, почтальон принес весточку. Почитай, что он пишет. Наверно замерзает, миленький. Теща, не мама, не побеспокоится. Отправила без теплого белья, теперь ему холодно, нашему мальчику.
   У Казимира, спазмы сдавили горло ещё в момент получения печального известия, а теперь, даже если бы и хотел что ответить, то не смог бы выдавить ни слова. Пока Дайна произносила свой коротенький монолог, он, то потел, то холодел. Временами ему казалось, что дальше не выдержит такого испытания. Либо упадет, либо откроет её страшное известие! Сперва тело, как бы онемело. Но в следующее мгновение, показалось неимоверно тяжелым, от чего ноги стали подкашиваться сами, и ему пришлось присесть на краешек кровати, на которой в жару, лежала его умирающая жена. Он тянул, тянул драгоценное время, что бы хоть немножко прийти в себя, справиться с нервами, с обмякшими, но дрожащими руками, с головой, в которой уже начало туманиться. "Она не должна знать о гибели сына, потому что не выдержит такого удара. Ведь, будто пошла на поправку. Лучше сообщить позже, когда совсем выздоровеет", мысленно повторял и повторял он, про себя. Несмотря на нахлынувшую слабость, чисто машинально, он встал, вышел в соседнюю комнату, положил в карман "похоронку", а со стенных часов, где лежали все важные документы, взял старое письмо от Дзинтарса. Возвратясь обратно, будто собрался его прочесть, хотя и не соображал, как он это сделает, что в итоге, получится. Но выручила больная.
   -Слава Богу, что наш сынок ещё жив! - обрадовано, но еле слышно, произнес её голос. - Надо отправить ему пары две шерстяных носков, что лежат в большом сундуке. Я уже не помню, но там должны быть и рукавицы. Сложи в одну посылочку.... Нет, ты попроси Вию, она лучше за тебя это сделает. На войне, за детьми присмотреть некому. Пусть там его согреют, хоть наши теплые вещи.
   Помутнение в голове, как и слабость, у Казимира не только не проходили, но дошли до такой степени, что он стал бояться за свое сердце, которое в любую минуту могло либо остановиться, либо разорваться! И только утвердившаяся в сознании мысль, что Дайне в этот раз, ни в коем случае, нельзя ничего выдавать, ещё кое-как поддерживала его, почти бессознательное состояние.
   -Дай, хоть, посмотреть на его почерк? - попросила больная, пытаясь высвободить из-под одеяла обессилевшую руку. - Нет, не могу, нет сил. Покажи мне его, в своих руках.
   Казимир все же нашел в себе силы развернуть треугольник, но держал листок подальше от её глаз, что бы она ни заподозрила, что это письмо старое, уже прочитанное.
   -Плохо вижу, буквы расплываются. На каком языке он пишет?
   -На русском, как всегда. Письма проверяет цензура, поэтому на латышском языке, не пропускают. Говорят, некому переводить, - севшим, осипшим голосом, отвечал муж.
   -Ладно, прочти мне сам, что он пишет.
   Казимиру снова пришлось собрать только что растраченное мужество, чтобы не только прочитать письмо, но и в его текст, от себя добавить не указанные в нем выражения. Иначе, она могла догадаться, что письмо старое, отдельные выражения однажды слышанные.
   -А почему он пишет, что окопы заливает дождем, когда на улице мороз? - неожиданно, произнес её голос. Наконец ей удалось высвободить руку из под одеяла, которую затем положила на его похолодевшую кисть. - Какие у тебя холодные руки! Ты же совсем замерз со мной. Иди, затопи печку, а то Айвар вернется со школы, не сможет готовить уроки. Нет, подожди, сперва дочитай. Но, почему так получается, что здесь замерзает, а там, у них, заливает?
   "Вот, так влип!", ужаснулся Казимир, и по телу побежали щекотливые мурашки. Но, как и выход с письмом, снова подсказали неведомые силы, правившие им в эти критические для обоих, минуты.
   -Он же воюет в Курземе, где близко море. В таких местах, климат всегда мягче, нежели вдали, как мы, в Латгалии, - неожиданно для себя, очень ловко, соврал муж. - Море - есть море, как ни говори.
   -А-а-а, как же это, я сразу не догадалась! Но, теплую одежду вы все равно ему отправьте, - шептали её воспаленные губы. - Жаль, что сама не могу встать. Вот, поправлюсь, тогда я ему свяжу еще несколько пар рукавиц с носками. Шерсти у нас, достаточно. За зиму, еще напрядем.
   -Хорошо. Все сделаем так, как ты хочешь, как ты говоришь, - и Казимир больше не выдержал, отвернулся в сторону. У него задрожала нижняя губа, а по щекам потекли неудержимые слезы.
   Он не мог дальше сопротивляться тому, что бы ни сообщить ей о трагическом известии, постигшем их дом. Мама должна знать о том, что её сына уже нет в живых, и что ему уже никогда не понадобятся, ни связанные ею рукавицы, ни носки. Более того, он почувствовал такой упадок сил, что испугался и за свою жизнь. Умрем оба, а кому хоронить! Вия, может не выдержать такого удара! Значит, надо срочно все рассказать. Смахнув ладошками слезы, он повернулся к жене, что бы открыть ей страшную тайну, когда заметил, что глаза у Дайны закрыты. Она уснула.
   -Слава Богу! - почему-то облегченно, подумал про себя Казимир.
   В первую минуту, он даже не мог дать отчет своим мыслям, а именно, что могли обозначать эти два слова: "Слава Богу", так внезапно, возникшие в его мозгу. Удовлетворение ли тому, что больная уснула, или тому, что он не успел высказать тех слов, которые собирался? Теперь покой. То ли она устала слушать, а может быть холод его руки, которую по-прежнему накрывала её жаркая ладошка, благодатно успокоил температурившее тело. Как бы там ни было, но для больной, страшная тайна так и осталось невысказанной.
   Увидев успокоившееся, но по-прежнему разгоряченное температурой лицо, Казимир понемногу начал приходить в себя. Однако в ту же минуту, появилось некоторое угрызение совести, что не успел сообщить то, что все же должен был сказать. Хоть, разбуди! Но жаль, так спокойно дышит. Что же делать? Потихоньку, он высвободил руку, встал, сложил треугольником письмо, положил его на старое место, сел на скамейку у стола, и тут его, как бы прорвало. Слезы текли и текли по щекам, по бороде, шее, за рубашку. Если бы даже захотел он их сейчас как-нибудь остановить, вряд ли у него это получилось бы! Так самозабвенно плакал он впервые в жизни, если не считать, может быть, детства, когда его дедушка Франц, повесил в сарае на перекладине очень старую, но им горячо любимую собаку за то, что однажды, нечаянно цепью, задушила невнимательную курицу, близко приблизившейся к её будке в поисках зерен, или еще там, чего.
   Но вот, показалось, что плакать больше нечем. Все, что могло течь, вытекло. От слез и пота, рубашка стала мокрой и холодной. Однако слабость не проходила. Более того, в левой стороне груди, появилась какая-то незнакомая, но ощутимая боль. Впечатление было такое, будто кто кузнечными щипцами сжимает сердце, не давая ему стучать. "Наверное, возвращается старая болезнь, которую я недавно перенес на ногах, - решил Казимир. - Но, все будет хорошо! Все должно быть хорошо!", - закончил он свои размышления давно забытой, и им же придуманной, само успокаивающей фразой. А пока что, как глава семьи, он должен стойко и мужественно все снести, перетерпеть. В противном случае, все нажитое хозяйство в один миг, может разлететься в прах! Тут, уж, никакая власть не поможет.
   На завтра, больная снова почувствовала себя хуже. Казимир решил, что это и есть предрешающий, одиннадцатый день. Несмотря на сильную жару, как и головные, боли, Дайна теперь постоянно находилась в сознании и всем интересовалась. Она попросила, что бы горячие компрессы ей больше не ставили, потому что от них, становилось невыносимо мутно в голове. Как бы предчувствую неминуемую смерть в доме, здесь, к вечеру этого же дня, появилась Анита, хотя о серьезной болезни матери, ей никто не сообщал. Несмотря на то, что день не был субботним, из школы пришел Айвар. Казимир снова и снова порывался сказать умирающей о гибели сына, но никак не мог решиться на это, боясь испортить и так непонятное состояние больной.
   На следующий день, посоветовавшись с обеими дочерьми, он запряг в линейку лошадь и после обеда, для последнего причащения, привез Пиедруйского ксендза.
   Завидев священнослужителя, Дайна поняла, что спасения ждать больше не от куда и по её воспаленным щекам, тоненькими ручейками потекли прощальные слезы. Но, после исповеди, всем показалось, что ей опять стало лучше, потому что сразу же, поинтересовалась у Вии, упаковала ли она посылочку на фронт. В ответ, та что-то невнятное пробормотала и убежала во второй конец дома, поплакать. Отцом она была предупреждена, что бы до времени, ничего не говорить о судьбе Дзинтарса. Когда понадобится, жене сообщит он сам. После Вии, пальцем поманила Айвара, а когда тот приблизился, еле заметным движением руки, перекрестила склоненную к ней голову сынишки, после чего, уснула. Слишком большая нагрузка, выпала для неё в этот день!
   Стремительно сгущались ранние, зимние сумерки. Семья собралась поужинать, и только Казимир все ещё неотлучно сидел на краешке кровати, рядом с больной, попеременно прикладывая к её горячему лбу свои холодные, дрожащие пальцы. В это время, как назло, в лампе внезапно кончил гореть карбид и Вия вынуждена была зажечь, висевшую над самым столом семилинейную лампу, с круглым фитилем. Керосин снова берегли для фонаря, с которым ходили в хлев убирать скотину. Свет от лампы теперь падал так, что в спальню он попадал через открытый дверной проем лишь частично, тем самым, освещая только половину кровати, не задевая лица, лежащего на ней человека.
   Казимир уже собрался убрать со лба свою руку, что бы идти покушать вместе со всеми, когда почувствовал, что ладошка стала мокрой. Такого, до этого момента, ни разу не было! Полотенце лежало здесь, рядом. Вытерев об него руку, он снова приложил ладонь ко лбу. Опять мокрая! Смертельный пот! Подав сигнал застолице, сам интенсивно стал прикладывать полотенце к её лицу, волосам, шее, нашептывая спасительные для себя слова: все будет хорошо. Все будет хорошо!
   В эту минуту, дыхание Дайны стало реже и тяжелее. Вне себя, от настигающего горя, Казимир неимоверно громко, произнес некий нечленораздельный звук, от которого больная вздрогнула, приоткрыла глаза и совершенно отчетливо спросила:
   -А вы Айвара покормили?
   От такого вопроса, Казимир чуть не остолбенел! Склонившиеся над ней дочери, наперебой стали доказывать, что Айвар накормлен и находится здесь рядом. Что, если она хочет, то может спросить у него самого. Вместо этого, неожиданно для всех, обеими руками Дайна столкнула с себя одеяло, неестественно вытянулась, выпрямилась и застыла. Наступила смерть.
   Дочери с отцом тут же, у кровати, опустились на колени и стали молиться. На соседней кровати, Айвар тоже стал на колени, повернувшись лицом к стенке. В понимании, сейчас здесь происходящего, его ребяческие чувства были настолько смешанными, что никак не мог сообразить, что в данной ситуации лучше делать, плакать ли, или молиться со всеми? Размышлял над этим вопросом он, видимо, очень долго, потому что не заметил как кончили молиться, поднялись с колен, и дочери попросили мужчин покинуть спальню, что бы обрядить усопшую. Айвар ушел во второй, не отапливаемый конец дома, а его отец, вышел на улицу. Ему требовался свежий воздух, так как боялся, что от постигшего горя, может задохнуться.
   Морозный воздух, чуточку охладил затуманенное сознание, но в мозгу по-прежнему, нескончаемым потоком роилось, вертелось возле одной мысли: правильно ли он поступил, не сообщив, матери, о гибели её старшего сына? Да, были критические минуты, когда он готов был это сделать, но не сделал, не сказал всей правды. Не хватило духа! Почему? Почему её потухающий взгляд, постоянно останавливал, готовые вот-вот вырваться признания? Если не её полные страдания глаза, то кто же ещё мог не позволить открыть ему рот, чтобы выдать страшную тайну? Ах, да! Страх смерти! Это могло ускорить её гибель. Ведь, надеялись же! Человек всю жизнь на что-то надеется, хотя в реальности видит, что та надежда совершенно бесполезна и больше походит на призрачный туман, сквозь который постоянно мерещатся заклинания: не надейся, не оправдается, не сбудется. Как хотелось видеть жену живой, ну, хотя бы денек, ещё один денек! О, как бы он был благодарен самому Богу за те несколько деньков, на которые он так надеялся, продлится её жизнь! Не мог он, в таком критическом положении, позволить себе сократить угасающую жизнь на день, на час, даже на минуту! Эта, тяжелейшая борьба в самом себе, продолжалась до последней секунды её жизни. Но, нет. На самой последней секунде, он уже готов был крикнуть во весь голос, что Дзинтарс погиб, что с фронта ждать уже некого. Но, как всегда, что-то непонятное, снова остановило его желание. Кто-то не званный, снова не позволил открыть ему рот. Но теперь! Теперь со всей ответственностью гражданина, человека, живого существа, он почувствовал глубокую ответственность за не высказанную тайну, покойной. И у него появилось жгучее желание, с ней снова пообщаться. По его нынешнему понятию, его жена, с которой он прожил столько лет, и с которой вырастили столько детей, не могла уйти из жизни просто так, без жалоб, без стонов. И, в конце концов, не попрощавшись! Казимир настолько глубоко прочувствовал эти доводы, что некий внутренний голос внушил, что стоит только посильнее напрячь свою память, целенаправленнее сконцентрировать разбегающиеся мысли, как дух его Дайны непременно, сможет появиться перед ним, в этой черной, холодной пустоте. Тогда он смело скажет ей, что их сына уже нет в живых, он погиб на войне, поэтому пусть они там, в неизвестной вышине, поищут друг друга. А если не найдут, то небольшая беда. Ведь, ему самому, недолго осталось топтать порабощенную коммунистами землю. Он поможет им встретиться. Они встретятся все вместе!
   Долго, очень долго колесил Казимир вокруг дома, в темноте спотыкаясь о замерзшие вывороты глины и не замечая этих неудобств. Да, он их не замечал, потому что постоянно ожидал появление некоего духа, в облике его жены. Он уже стал замерзать, а он, или оно, никак не появлялось. Вот, и небо очистилось от облачности. В морозной вышине засверкали яркие звезды, напоминая ему о бесконечности, да еще о том, что во вселенной есть столько много такого, что никому из землян, ещё очень долго, если вообще такое, возможно, будет недоступно соображение того, куда устремляются души усопших, что бы по- настоящему соприкоснуться с самим божеством. А этой тайне бытия все Нейвалды, так свято и бескомпромиссно верили.
   Немножко расстроенный, немножко успокоенный своим предположением, Казимир вернулся в дом, где дочери успели обмыть и обрядить усопшую. Её оставили на той же кровати, где и скончалась, только сюда теперь, прикрутив фитиль, перенесли лампу, что висела над столом. Казимир внимательно вгляделся в столь дорогие, на протяжении многих десятилетий, черты изболевшегося лица. Закончив земное страдание, оно как бы просветлело, помолодело, на лбу разгладились преждевременные складки, некогда обожженные горячими компрессами. Уже одного этого, мужу было достаточно, что бы понять, что Бог её не отверг. И в его ушах как бы зазвучали, некогда повторяемые Дайной слова: Бог дал, Бог и взял, к которым, для самоуспокоения, добавил: "все, будет хорошо! Как есть, так и хорошо!". Да, незыблемая вера в Бога, ещё раз помогала Нейвалдам пережить очередное горе. Пережить и выжить, при этом, оставаясь самим собой такими, какими они были, есть и останутся, несмотря на все житейские и политические перипетии, которыми в последние годы, так обогатилась Латвия. Казимир отлично понимал, что обособленный от остального общества крестьянин, только так и должен себя держать, что бы ни впасть в окончательное отчаяние, следствие которому может стать полнейшая катастрофа. Он помнил, что ещё его дед говорил о том, что человек обязан приноравливаться к различным жизненным ситуациям, иначе погибнет. Ведь у человека столетиями, если не тысячелетиями, вырабатывался инстинкт приспосабливаться к той ситуации, в которой приходится жить, и поэтому он, тот самый инстинкт, у него заложен уже на генетическом уровне. Конечно, были и такие, кто не смог шагать в ногу со временем. Что же с ними? Да, ничего особенного. Просто, они были обречены. Кто спивался, кто кончал жизнь самоубийством, о чем свидетельствовали не многочисленные холмики земли за любой кладбищенской оградой. Самоубийцам место было только там.
   Итак, уже в который раз, некогда большая семья Нейвалдов сократилась на ещё одного человека. Аниту здесь, давно не считали своим членом семьи. По её словам, она успела зарегистрировать свой брак с Антоном, который, после заражения ног, плохо себя чувствовал, потому что вены на голенях стали неимоверно вздуваться и гноиться. Теперь, оба работали в одной неполно средней школе где, хоть и без соответствующего педагогического образования, но, как старый партиец, Антон преподавал не только историю, но и занимал должность директора. На этом посту он сменил старого латыша, работавшего здесь ещё со времен Карлиса Улманиса. В самом конце правления немцев, его убили партизаны. От их рук тогда погибло много, патриотически настроенных к Латвии, парней. Среди них, были и священнослужители. С этой категорией людей обращались особенно жестоко. Уведя ночью в свой лес, партизаны, прежде чем убить, выкалывали им глаза, отрезали уши, нос. Такой зверской участи подвергся и местный ксендз Литавниекс, которому, прежде чем умертвить, на груди вырезали ещё и крест.
   С приходом большевиков, на местах, стремительно устанавливалась новая власть. Если взрослым населением занимались репрессивные органы, то молодежь в школах стали обрабатывать не только свои коммунисты, наподобие Антона Лупиньша, но и нахлынувшие, невесть откуда "преподаватели", хорошо ещё, если окончившие среднюю школу! В Пиедруе заправлял Рутковский, в Вайводах Чайка, в Индре однорукий Бестенков, в Дворчанах некая Катюша, бывшая "фронтовая подруга", но, по каким-то причинам списанная "в запас". Учитывая то, что латышские преподаватели из процесса обучения были вытеснены, преподавание стало вестись исключительно на русском языке. Впоследствии, такая система здесь настолько прижилась, что стала казаться вполне естественной не только на языковом уровне, но и на демографическом составе населения.
   Когда в ноябре 1944 года на Нейвалдов обрушилось сразу столько болезненных ударов, Айвару только что минуло десять лет. В таком возрасте, сваливающиеся на человека несчастья воспринимаются детьми совсем не так, как взрослыми. Они еще не в состоянии, до самой глубины души, прочувствовать то трагическое, что творится в жизни, в природе. Они ещё не представляют тех последствий, которые, обычно, возникают после больших приобретений, либо огромных утрат. Из общих правил природы, Айвар исключением не был.
   Более осознанно, трагедию семьи пережила Вия. Она уже понимала, что вместе с беззаботностью, ускользает и её юность. Что волей-неволей, но ей придется впрягаться во все домашние дела, которыми до сих пор, руководила её покойная мама.
   Конечно же, больше всех досталось самому главе дома, который стоически и молча, воспринял тяжесть свалившегося горя. После похорон жены, он замкнулся в себе и первое время, мало с кем разговаривал. Происшедшую трагедию он должен был перенести, переварить в одиночестве. Он даже решил, на время, отказать Кравалю в посещении его дома, когда свалилась новая беда. Через неделю после похорон Дайны, слегла его дочь Вия. Симптомы болезни все те же, что и у всех переболевших, в этой семье. Этот новый удар снова, едва не свалил в постель Казимира. Но, как уже повелось, ему снова посчастливилось не заболеть, как говорят, по полной катушке. После первой проведенной бессонной ночи у постели больной, рано утречком, он запряг лошадь и помчался в Индру за доктором. Как и в случае с его супругой, коротеньким стетоскопом доктор прослушал её грудь, спину. Потом проверил глаза, горло. Намеревался даже проверить температуру, но забыл захватить градусник. Тогда, засунув ей под мышку указательный палец, а большой под сиську, стал что-то считать.
   -Не меньше сорока двух, - констатировал доктор, высвободив руку и вертя ладошку перед своими глазами, будто на ней он видел отпечаток градуировки воображаемого градусника.
   -Боже мой! - воскликнул, пораженный отец. - Что же мне теперь делать?
   В мгновение ока, он представил себе и уходящую за матерью, дочь!
   -Организм молодой, должен выдержать, - успокоил его доктор. - Вот, возьми порошки и давай ей пить по одному, три раза в день. Потом посмотрим. Кризис может наступить через...
   -Нет, только не это! - решительно сказал Казимир. - Со времени смерти моей жены, ни о каких кризисах слышать я больше не хочу и не могу. Дай мне какие-нибудь другие порошки, но только не этот аспирин, который не помогает.
   -Если бы было, что дать! Хорошо, что этот сохранился с тех, старых времен. Что ещё я могу предложить? Кладите ей на голову горячий компресс. Он расширяет кровеносные сосуды и обогащает кровь кислородом. Лечение любой болезни, надо проводить комплексно.
   Что бы пила порошки, отец все же согласился, но от горячего компресса, отказался. В его воображении, так и осталась обожженная кожа лица его жены. С молодой кожей дочери, такой, уже печально испытанный эксперимент, позволить себе не мог.
   Вечером Вия, как и некогда её мама, начала бредить. Присев на краешек кровати, где она лежала, Казимир стал внимательно вслушиваться в бессвязную болтовню дочери, а когда она затихла, то у него создалось впечатление, будто уже наступила смерть. Упав на колени, он зашептал первую, пришедшую на ум молитву. Не закончив её, он спохватился, что негоже дочери уходить на тот свет, не только без исповеди, но и не окропленной святой водой, постоянно хранившейся в доме. Стоя на краю такой страшной пропасти, когда приходится терять очередного члена своей семьи, нервы его, как бы одеревенели, сознание перестало подчиняться воле только что возникшего замысла, потому что в голове вертелась одна и та же мысль: это смерть! Но, поскольку у всех Нейвалдов, любое отчаяние всегда шагало рядом с верой в Бога, то и теперь отец решил, что нельзя падать духом, надо взять себя в руки потому, что оставшийся в одиночестве Айвар не выживет, не выдержит натиска жизни. А в итоге, либо сопьется, либо пойдет по миру, как ходят восточные соседи. Такого допустить нельзя! Начав читать текст новой молитвы, Казимир пошел икать святую воду, которую каждую Пасху набирали в костеле.
   Так как обеспечением святой водой, как и её хранением, занимался женский пол, то кроме них, в доме никто и не знал, в каком конкретно месте она находится. Безрезультатно поискав в большом сундуке, называемом здесь куфром, полез в бельевой шкаф. Не найдя и там, стал перебирать различные бутылочки, стоявшие у печки, на кухне. Осветив фонарем все склянки, он обратил внимание на единственную, почти полную бутылку, в которой, как ему показалось, и должна была храниться святая вода. В её поисках прошло и так значительное время, поэтому, схватив бутылку и на ходу вытаскивая пробку, он ещё издали, стал обильно, уже не брызгать, как того требует ритуал, а поливать дочь что бы, таким образом, хоть как-то восполнить положенную перед смертью, но не состоявшуюся исповедь.
   Когда же, прохладная жидкость попала на разгоряченное лицо, Вия зашевелила головой. Отец обрадовался! Неужели, святая вода смогла оживить умирающую, или, уже умершую? В таком случае, она и ему поможет выдержать это испытание, придаст силы для дальнейшей борьбы! Налив в ладошку, он поднес её к лицу, намереваясь для надежности, смочить и свой лоб, когда почувствовал резкий запах уксуса. Понюхал ладошку. Да, он схватил не ту бутылку! В этой стекляшке, оказался обыкновенный, разбавленный уксус. С ужасом, он посмотрел на больную. А та, высвободив из-под одеяла руку, концом простыни вытирала свое лицо и улыбалась. Казимир воспрянул духом. Значит, ещё жива!
   То ли прошел кризис, то ли подействовал резкий запах уксуса, а может быть, то и другое вместе, но в этот вечер, больная преодолела, переступила некий барьер, за которым последовало некоторое облегчение. Ошеломленный внезапной переменой, Казимиру вдруг показалось, что нависшая, было, над этим домом смерть, постепенно начинает удаляться. Сдавать, свои костлявые позиции. В его сознание вкралась мысль, что здесь, в этом доме, если сразу не умрут, то обязательно начнут выздоравливать!
   Казимир знал, что за рекой в Друе, есть маленькая больница, но, так как она находилась в другом государстве, то раньше, никто из латвийских жителей туда и не мог обратиться. Теперь же, должно было все измениться. Границы больше нет, а, значит, и территория общая. Проанализировав такую ситуацию, он рано утречком, когда ещё было темно, а больная спала, оседлал лошадь и погнал в Пиедрую, на переправу. Даугава хоть и узкая, а течение спокойное, ещё не стала, но по ней шла редкая шуга. Несмотря на это, здесь он застал лодочника, за соответствующую плату, готового рискнуть. Договорились быстро.
   Ступив на противоположный берег, Казимир опасливо огляделся. Сработал старый инстинкт, когда до 1940 года, здесь была уже польская территория, с которой, контрабандным способом, доставляли в Латвию отменную пшеничную водку.
   -Иди в гору, а там налево, к костелу, - подсказал ему лодочник, вынимая весла из уключин. - Я тебя подожду.
   Но Казимир и без подсказки, ещё немножко помнил местное расположение различных учреждений. Облик здешних деревень, поселков, не менялся десятилетиями. А тут, прошло только каких-то тридцать лет с тех пор, как он заворачивал строительством стратегической дороги. Он торопился, почти бежал в гору, лишь изредка поглядывая на старые, старые домики, доживавшие свой век. Такие же старые, не только домики с резными ставнями, но и сами заборы в две параллельные жердины, пролезть через которые, не составило бы труда ни одному животному, если бы захотел. Но, коровы давно в хлевах, и только копны сена в некоторых дворах указывали на то, что у этих хозяев из живности, еще что-то имеется. На некогда грязных, но теперь замерзших улицах, так же, как и в Пиедруе - ни души! И только охрипший лай собак, провожал Казимира от дома, к дому.
   В крохотной, мрачноватой не только снаружи, но и внутри больницы, Казимира ждал совершенно неожиданный сюрприз. Когда он назвал свою фамилию, его опознал встречавший врач.
   -Как можно забыть такую редкую в здешних местах, фамилию! - обрадовано, восклицал врач, возбужденно шагая по тесной комнатке. - Подумать только, сколько лет прошло с тех пор!
   -Ещё при царе, строили эту дорогу, - отвечал, не менее обрадованный такой встречей и Казимир, но которому острее всего, хотелось поговорить о деле, а потом, вспомнить прошлое.
   -Да, молодые мы в то время были, а теперь и в лицо узнать-то трудно.
   -Что поделать, если годы берут свою дань. За это время, я жену и сына успех потерять, а теперь вот и дочь одной ногой, почти что, в могиле. Здесь последняя надежда, потому что наш Индравский медработник, только горячими компрессами лечит, да ещё похваливает, что от них, мол, кровеносные сосуды здорово расширяются.
   -Жаль, жаль, что с женой ко мне не обратился. Может быть, и спасли бы ей жизнь.
   -Кто же мог подумать, что через столько десятилетий могу здесь встретить старых знакомых! К тому же, не сообразил, что граница отсутствует. В общем, что говорить.... Все безвозвратно потеряно.
   -Хорошо, давай поторопимся. Ты на чем прибыл?
   -На реке, ждет лодочник, а до Пиедруи, на кобыле верхом. Я же рассчитывал только проконсультироваться.
   -Подожди, я сейчас соберусь. А твоя кобыла не обидится, выдержит двоих? Зофия! - крикнул он в узенький коридор, из которого, тут же показалась пожилая женщина. - Зофийка, если кто меня будет спрашивать, скажи, что скоро вернусь. Я по срочному вызову. Здесь оставлен взвод раненых, - дорогой, рассказывал доктор Кучик. - У них есть свой лазарет, но частенько обращаются и ко мне. Врачи, да медсестры у них-то скороспелые, без навыков, без практики. Вот, и приходят ко мне те, кто в состоянии самостоятельно ходить. Мне от них, тоже есть некоторая польза. Через тот медперсонал, я достаю некоторые редкие лекарства, так что никто не остается внакладе.
   -Похоже, что кончилось то единолично-крестьянское время, когда каждый варился в своем соку, не надеясь ни на чью помощь. С этой стороны, сколько я понимаю, при новой власти ожидаются некоторые изменения.
   -Сейчас трудно что-либо гадать о будущем. Поживем - увидим, - отвечал доктор, сидя сзади на кобыле и обеими руками, обхватив бока Казимира.
   А ещё через пару часов, уже втроем, они снова подъезжали в телеге к той же переправе, чтобы положить Вию в Друйскую больницу.
   Оказалось, что в ней уже лежало несколько больных с легочными заболеваниями, и новоприбывшую положили на низ, двухъярусных кроватей. Ещё в присутствии отца, её наголо остригли, потом отнесли в какую-то комнату, что бы вымыть. Пролежала здесь Вия, аж до самого Нового, 1945 года. Возвратясь домой, она жаловалась, что кормили очень плохо. Да и откуда было взяться продуктам, если все они, в первую очередь, отправлялись на фронт, и больницы не имели права делать запасы. Единственное, что спасало больную от самого настоящего голода, были продукты, что доставлялись из дому. В первых числах декабря река стала, и Айвар каждое воскресенье ухитрялся сбегать в Друю, отнести сестре, покушать. В основном, сало с хлебом. Отец не умел готовить разнообразные блюда.
   -И как ты один, всюду можешь поспеть? - удивлялся Краваль, изредка заглядывавший в дом Казимира. - Самому кормить, доить, ухаживать. Какой ты мужественный мужик!
   -Я думаю, если когда подопрет, и ты таким же расторопным станешь. Не хСтя! В почти безвыходном положении, из себя, завсегда последнее выжмешь.
   Несмотря на прошлое бахвальство в том, что все нации для него равны, на этот раз, когда увидел, что Советы зашли надолго, если не сказать, навсегда, русский дух Краваля сумел побороть прежние, соседско-доверительные отношения. К своему соседу Нейвалду, он теперь заглядывал не чаще одного раза в неделю, а то и две. Может быть, не заходил бы и вообще, но без него, прожить никак не мог. То ему понадобился безмен, то на жерновах смолоть муки, то одолжить кусочек солонины, пока заколют своего порсючка, который уже второй год, никак не хотел толстеть. Это по делу, но больше никогда как в старые времена, что бы поиграть в карты, либо спросить совет, а то и просто, покурить дармового табачку.
   Несмотря на обрушившиеся несчастья, Казимир старался никому не выдать своего горя. Все равно не поймут, не помогут! А соседи замечали, что держится он молодцом, хотя в плечах, немного и пригнулся. На редкие соболезнования знакомых, как бы сочувствующих его горю, отвечал коротко и понятно:
   -Кого Бог хотел забрать, того и взял к себе, а кому суждено жить, тот и остался. Не мы сами, распоряжаемся своей судьбой.
   -Философ! - отзывался о нем, Краваль.
   Шла весна 1945 года и в мае месяце, у бывшей жены Дзинтарса Ливии, родилась дочь, о чем Казимир узнал не от Лобздиньшей, или их соседей Мирановичей, тоже оголтелых коммунистов, а от совершенно посторонних людей, посещавших Пиедруйский костел. С приходом "своей власти", бывший родственник вел себя так, будто Казимира он не только не знает, но и никогда не знал раньше. Однажды, встретившись ненароком в Индравском магазине, Лобздиньш так трагически отвернулся, что чуть не опрокинул тридцати литровую бутыль с подсолнуховым маслом, стоявшую у самого входа. Теперь уже не только Казимир, но и сам Лобздиньш, в подобных родственниках не нуждался. Более того, он даже опасался, что если он будет здороваться с Нейвалдом, то новые власти могут не правильно понять его поведение! Политические соображения навсегда разъединили эти две, и без того не дружившие между собой, семьи. А вообще-то, строил из себя незаменимого советского патриота, Лобздиньш зря. Не только Казимир, но и прочая деревенщина с некоторых пор стала замечать, что у новой власти, в отличие от других бывших подпольщиков, особым уважением Лобздиньш не пользуется. Теперь он нужен ей был, только как местный соглядатай, доносчик и не более. Однако, судя по его поведению, он этим не был сильно обескуражен. Временами казалось, что своим положением в деревне, он даже гордится.
   Два неразлучных друга Гаужанс с Гризансом, тоже никуда не выдвинулись, хотя перед Казимиром, при любых обстоятельствах старались показать, что в этой стране, он больше не хозяин. Так, если в первый приход русских, в березняк Нейвалда по грибы, да ягоды ходили только дети бедноты, так сказать, то теперь туда зачастили все, кому нужны были дрова, хворост. Если с весны собирали, в основном, валежник, то к лету, уже стали пилить и старые березы, ранее заметные даже с самого большака. Еще в Улмановские времена Казимир, проезжая в одной линейке с каким-нибудь из навещавших его гостей, не упускал случая показать кнутом в сторону этих берез и сказать:
   -Их помнил еще мой прадед!
   Вся деревня знала, что эти березки для Нейвалдов являются реликтовой памятью о прошлом, а поэтому, для них очень дороги. Но, спилили. Спилили ночью. Значит, чего-то опасались. Для кого-то главным порывом было показать, кто теперь здесь хозяин! Мало того, коммунисты воочию доказали, что теперь в Латвии, точно также как в России, а именно: все наше! Что с этих пор Латвийская земля, как и все, что на ней находится, принадлежит ни отдельным гражданам, а всем сразу. Пришло что-то новое, невиданное, но уже слыханное.
   С этого года точно зная, что всю землю ему не оставят, обрезанные в сороковом году полосы Казимир даже не стал обрабатывать. Знал он и то, что отнятые у него гектары никто не станет ни вспахивать, ни на них сеять, потому что пролетариат способен только на уборку уже готовенького. Это воочию доказал 1940 год. Довольно интересное отношение Советов к земле! Взять все, что она дала, ничего не предложив взамен! Это только на деревне раньше утверждали, что выращенный самими хлеб, намного вкуснее ворованного. Местные пролетарии доказали обратное. Съели, и не подавились! Оказалось, что даже у местных латышей дух стяжательства не только не угас, а наоборот, ещё шире начал расправлять свои атрофировавшиеся, было, крылья.
   Следующим объектом, на который положили глаз бывшие активисты, стал обширный луг Нейвалда. Едва на нем успела отрасти небольшая трава, как там замелькали чьи-то овцы с коровами. Скорее всего, из соседних деревень! Какая благодать настала. А то, бывало, даже единственную корову, и ту пасти негде было.
   -Не будет, что и косить, - вздыхал Казимир, глядя, как пропадает его кормилец, луг.
   -Неужели нельзя ничего с ними поделать? - удивлялась Вия.
   -Ничего, - сокрушенно, отвечал отец.
   -А, почему? - не понимала дочь.
   -Это трудно тебе объяснить, доченька. - Вот, когда подрастешь, тогда сама поймешь. А пока.... А пока, как говорится: Бог терпел, и нам велел. Впрочем, все будет хорошо. После грозы может быть, когда-нибудь появится и солнце. Это же круговорот природы, и, добавлю, истории.
   Оставшимся троим Нейвалдам, прежнее большое хозяйство, уже не требовалось. В связи с этим, на заготовительный пункт, что был организован в Индре, Казимир сдал двух коров, лошадь. Для себя на мясо, зарезал барана с овцой, заколол осеннего боровка. Таким неординарным способом, сократив свое хозяйство, зажиточным крестьянином, он себя больше не считал, хотя, в глазах соседей, он как был кулаком, таким же и остался. Слово "кулак", стало теперь очень модным и его склоняли, чуть ли не во всех уголках государства.
   В уменьшенном размере хозяйство, очень было не по нутру его старому хозяину, привыкшему жить в относительном достатке и, что немаловажно, привыкшему целыми днями ухаживать за ним. А теперь, как полубезработный! В первое время, это отразилось и на его психике. Казимир снова замкнулся в себе, не доверяя свои мысли ни родственникам, но и своему соседу Кравалю, хоть изредка, но все же заглядывавшему посмотреть, как после такой ощутимой утраты, живут "урезанные" соседи.
   Да, для таких обедненных семей как Нейвалды, снова наступали тяжелые времена, когда, скрепя сердце, лучше было промолчать, нежели нечаянно сказануть что-то лишнее, пусть даже с юмором. Круто изменившаяся обстановка не несла им никакую пользу, и все стали ждать дальнейшей развязки хуторской системы. И не только!
   В костеле, как и в первый приход русских, заметно поредело. Теперь в нем появлялись самые смелые, самые стойкие, самые убежденные приверженцы католической веры, на чьи пожертвования она ещё и держалась. Старый Пиедруйский ксендз недавно умер и несколько месяцев подряд, приход оставался без священнослужителя. Потом прислали нового. Появилась свежая надежда что уж, этот, обязательно поведает что-нибудь свеженькое о том, что творится не только в Латвии, но и за её пределами. Однако, на первой же проповеди, разочаровались. Как и его предшественник, он очень подробно распространялся о важности веры в учение Иисуса Христа но, ни слова о сегодняшнем насущном, что мужской части, располагавшейся на правой стороне костела, очень даже не понравилось.
   Но, как симпатии, так и антипатии, главенствующие роли в обществе сейчас не играли. Все были напуганы. С некоторых пор, за костельной оградой о политике, прихожане особенно не распространялись. Разве людей поймешь, кто теперь, чем дышит! Сегодня сболтнул, а завтра глядишь, и человека уже нет. В отличие Ульмановского, даже от немецкого времени, здесь больше не слышались ни шутки, ни смех, а спуск за оградой к Даугаве, уже давным давно пустовал. Большая часть парней полегла в земле, другие стали стесняться посещать это, некогда отдохновенное для молодежи, место. Ну, а третьи, превратились в самых настоящих атеистов, со всеми вытекающими из этого слова, последствиями. К ужасу, к удивлению, менее чем через год после прихода к власти оголтелых коммунистов, таковым оказался расклад латвийского общества. Они, эти уверовавшиеся в свою безнаказанную правоту активисты обнаглели до такой степени, что под свое влияние стали затягивать не только простых прихожан, но и самых неустойчивых ксендзов, что в действительности, нередко и удавалось.
   В Пиедруе, такую агитационную систему возглавлял Рутковский еще в Улмановское время, зарекомендовавший себя, как ярый противник, тогда существовавшего строя. Теперь же, находясь на самой вершине местной власти, не стеснял себя никакими рамками приличия. Продолжив разворачивать свою активную атеистическую деятельность, в конце концов, своим двоим помощникам, а попросту истребкам, приказал всех прихожан, что выходили из костела после мессы, не пускать домой, а направлять к нему, в Красный уголок, для прослушивания очередной патриотических лекций. Иногда он их читал сам, иногда приезжий лектор из Краславы. На одной из таких лекций, пришлось поприсутствовать и Казимиру.
   За столом, накрытым красной материей ожидая публику, в одиночестве, сидел щупленький старичок с козлиной бородкой и оттопыренными ушами. До начала собрания, он просматривал конспекты.
   Народу собралось не очень много. Некоторым, все-таки удалось улизнуть через боковой костельный выход. Как здесь повелось, что бы ни разбежались эти самые, Рутковский подошел к двери, накинул крючок, после чего, зайдя за стол, сел рядом со старичком. Немного с ним пошептавшись, встал, одернул пиджак, оглядел присутствующих, и клекочущим голосом провозгласил:
   -Лекция начинается, - и снова опустился на табурет, идиотским взглядом, уставившись на противоположную стенку, с запертой дверью.
   Лектор начал с того, что в начале войны русские солдаты вынуждены были постоянно отступать. Позорное отступление он освещал так долго и подробно, что через каких пятнадцать, двадцать минут Рутковский не выдержал, приподнялся и резко выкрикнул:
   -Все отступают, да отступают, такую твою мать! Когда же, в конце концов, они начнут наступать?
   Такая бодрящая реплика немного оживила, начинавшую дремать аудиторию. Встрепенулся и сам докладчик. Быстренько переложив, из одной стопки в другую несколько законспектированных листков, он начал интенсивно "наступать", и не более чем через пять минут, "дошел" до Берлина. Дальнейшие события военных действий, должны будут развернуться в следующее воскресенье, о чем были предупреждены присутствующие. Поблагодарив лектора и пожав ему руку, Рутковский направился к двери и снял крючок.
   -Во, времена настали! - рассуждали "освобожденные". - Из-за этого Рутковского, хоть в костел не ходи! Говорили, что на прошлой лекции выступал какой-то пропагандист из Даугавпилса, настойчиво агитировавший людей не ходить в костел.
   -Подождите, этакие Рутковские еще и не то нам покажут! - перешептывались другие. - Мы же видим, как вся жизнь к тому идет.
   Красные уголки снова вошли в моду. Несмотря на свое собственное забвение со стороны местных властей, Лобздиньш ну никак не хотел отставать от времени! Откопав и заново покрасив, на время немецкого присутствия, зарытые в саду серп с молотом, снова водрузил их в том же углу, где они висели и в 1940 году. Но звезда так исковеркалась, что решил обойтись без неё. Зато, нашлось место обоим вождям пролетариата, пусть и без рам, недавно приобретенным в книжном магазине. Беда была только в том, что он не знал, какого из них вешать справа, а кого слева. На такую важную консультацию, ему пришлось специально съездить к самому Авдюкевичу.
   Вопреки воле родителей, в собственном доме такой же Красный уголок открыл и их сын Антон Лупиньш. Бывал он здесь редко, но этаким жестом перед другими односельчанами, хотел подчеркнуть свою лояльность Советской власти.
   -Удивляюсь, как это в нашей деревне никто не осмелится открыть подобную выставку Советских атрибутов! - говорил дома Казимир. - Ни Краваль, ни Гаужанс с Гризансом, не могут сообразить такое важное для современной политики, дело.
   -Ещё бы! Серп и молот - смерть, да голод. Может быть, у наших ура патриотов нет материала, из чего их сварганить! - поиронизировала Вия. - Ходит же слух же, что Лобздиньш какие-то драгоценности откопал.
   -То прячут, то снова откапывают! А, между прочим, у нас на этажерке стоят, как латышские, так и немецкие издания. Знаешь доченька, что бы быть от греха подальше, убери ты их оттуда. Спрячь где-нибудь. Не ровен час, нагрянут с обыском, потом оправдывайся.
   -Куда же мне их спрятать?
   -Да, хоть на хлев, в солому. Лежали же они там в сороковом году, пусть ещё полежат.
   -Мыши съедят.
   -А, как в прошлый раз?
   -Ну, сколько им там пришлось полежать! Год, не больше.
   -Тогда, смотри сама. В этих деревнях, где заправилами стали пролетарские красные караси, то бишь, коммунисты, ждать можно всякое, кроме, конечно же, хорошего. Единственное, на что они не способны, так это физически работать. Работать так, как работали и до сих пор работаем, мы.
   -Зато на брехню, их язык подобен разозленной собаке.
   -О да! Тут их можешь хлебом не покормить, но дай выболтаться. В Пиедруе, у Рутковского, сплошной бредни о преимуществе советского строя перед старым, отжившим, как они выражаются, я наслушался вдоволь, тьфу ты, Господи! Хоть в костел не показывайся.
   -Мама когда-то говорила, что в этой жизни, каждому свой путь уже определен.
   -Скорее всего, так и есть, - сразу же соглашался отец, вспоминая непоколебимую веру в Бога его супруги.
   Как-то встретив Краваля у колодца, Казимир по старой памяти, осмелился немного поговорить с ним на эту, животрепещущую для него тему. И сразу же, услышал исчерпывающий ответ.
   -Вот ты Казимир, более определен к земле, я к гармони, а те, о которых ты говоришь, к болтовне. Чуишь! Это значит, что у каждого из нас есть свое предназначение в жизни и каждый, как может, так и зарабатывает себе на жизнь. Мне кажется, что однажды, я тебе об этом уже говорил.
   -Значит, забыл. Зато у меня есть другой вопрос к тебе, на который, я уверен, ты мне ещё не давал ответ. Скажи, пожалуйста, почему наших болтунов, если они такие способные на язык, не хочет принимать Рига? Помнишь в сороковом году, как Гаужанс с Гризансом собирались переселяться в столицу? И, что из этого вышло? Пшик!
   -Я считаю потому, что там своих болтунов достаточно. ЧтС, в той многолюдной Риге, где собирается городская аудитория, может сказать наш крестьянин, который и большой город-то видит впервые! Там его попросту засмеют. А здесь? О, здесь совсем другое дело! Размахивай руками и никого не заденешь, кричи во весь голос, и тебя услышат даже в соседней деревне. Простор!
   -Не значит ли это, что подобным красноречием могут восторгаться только животные, да такие же самые хлыщи, каковыми являются они сами? - предположил Казимир.
   -Не скажи! - воскликнул Краваль.
   -Неужели у них могут быть и иные слушатели? - не унимался, уже бывший хозяин этого колодца.
   -Это, смотря с какой стороны взглянуть, - загадочно отвечал гармонист.
   -Давай вместе, взглянем со всех четырех.
   -Ты предлагаешь, таким способом оценивать их талант?
   -Талант талантом, но есть же, ещё и внутреннее самосознание, которое почти что у всех крестьян, до поры до времени, попросту дремлет.
   -В таком случае поясни, в каких случаях, или ещё лучше, при каких обстоятельствах, оно просыпается? - задал встречный вопрос Краваль.
   -Ты ещё спрашиваешь? Конечно же, когда его разбудят! Возьмем хотя бы местных активистов, вроде Лобздиньша. Что бы ни пропустить попутный ветер, их дырявый армяк постоянно держится нараспашку. При немцах, тот политический ветер дул с запада, теперь повернул, с востока. Главное, его не упустить и вовремя поймать в заплатанные паруса.
   Краваль не отвечал. Он почувствовал камушек, брошенный в его огород.
   1945-ый год в Латгальских деревнях завершился как-то блекло, невыразительно. Одним словом: день прошел и, слава Богу! Даст Бог день, даст и пищу! У властей может быть, и был какой-то план, как дальше поступить с крестьянством, но, до поры до времени, его не осуществляли. Что-то мешало, или вернее, сдерживало.
   Вопреки дружному обещанию коммунистов, беднота богаче, так и не стала, в то время как богатые окончательно обеднеть, ещё не успели. В крайнем случае настолько, что бы об этом жаловаться на костельной паперти, или соседям. Если немножко проанализировать ход событий, то выявляется вполне четкая закономерность. Зажиточные крестьяне, наученные горьким опытом сорокового года, когда у них обрезали землю и на корню отняли готовый хлеб, на этот раз, как и Казимир, не стали засевать спорные земли, в связи с чем, те так и остались пустырем. Правительство могли бы их отдать снова тем же лицам, что и тогда, в сороковом году. Эти же люди, в основном соседи, никуда не уехали. Как некогда рядом поселились, так на том же месте и остались. Но на этот раз земли-то пустые, не засеянные, а потому, заросли бурьяном. Совсем не то, что тогда, на все готовенькое! Теперь, их же надо обрабатывать, а кто это будет делать, если на своих пяти гектарах они не могли ничего толком ни посеять, ни, естественно, убрать. Вот, если бы.... Да, если бы, но на этот раз ничего не "отломалось". Кажется все, вплоть до ребенка, теперь понимали, какую политику привезли с собой оккупанты. Их долгожданная власть окрылила, разве что только коммунистов, активистов, как и прочих латышских прихвостней, надеявшихся на свое личное, лучшее будущее.
   Сократив посевную площадь, как и поголовье скота, настоящий крестьянин с этого года, стал рассчитывать не на богатство, которое у него отняли бы в любом случае, а на обыкновенное выживание. На данный момент хуторянин волновался за то, чтобы хлеба хватило до нового урожая, мясопродуктов - в таком же количестве. В связи с начавшейся уравниловкой, вырываться вперед стало не то, что не модным, но, даже очень опасным мероприятием. Более того, с осени поползли слухи о возможном раскулачивании, а в Красных уголках замелькала тема партизанщины, теперь уже, с немецкой стороны. Видимо, как одно, так и другое, было тесно связано между собой с единственной целью, подогреть, подготовить общественное мнение колеблющихся. Собравшиеся в этих "уголках" активисты наперебой вспоминали, как они воочию замечали, что в такие-то сараи, амбары, хлева, заходили не то немцы, не то латышские "лесные братья". В устах предателей, эти выражения стали исключительно модными, а для другой части населения к которым они были обращены, опасным.
   Поскольку в деревне действительно, все на виду, то и все сказанное, принималось на веру. Некоторые доброжелательные соглядатаи договорились до того, что, по их словам, они воочию видели через открытые окна такого-то дома, как хозяева лазили в подпол, что бы накормить скрывавшихся там партизан. Председательствующий товарищ на подобных собраниях, естественно, все сказанное заносил в специальную тетрадь. Ничто не должно ускользнуть от недремлющего ока завистника, предателя, сочувствующего. Эти записи, ох как пригодятся им, в будущей работе! На тех, кого уже вознамерились, как говорится, "свалить", постараются поднять все данные, аж до пятого колена. Овчинка должна была стоить выделки.
   Да, были сплетни, были домыслы, но была и сама правда. Как и во времена правления немцев, нынешние партизаны, а так же, всех мастей грабители, не только ночевали, но, в определенном месте, оставались на довольно долгий отрезок времени. А это означало, что их надо кормить, обстирывать. В случае отказа, как и повелось в таких ситуациях, обещали немедленно поджечь не только дом, но и все постройки. В таких условиях, никто не мог осмелиться отказать в требуемом. В погребах же, в основном, прятались только дезертировавшие с фронта сыновья, либо очень близкие родственники, из-за которых был смысл рисковать. В общем, крестьяне выкручивались, как кто мог, потому что, в отличие от партизан, им было, что терять.
   Скрупулезная запись в тетради, это одно, но, перед вышестоящим начальством надо же, себя показать и в действии, а то, ещё подумают.... Случай подвернулся, как нельзя кстати. Проанализировав все донесения, активисты пришли к выводу, что в сарае Марецких, что жили рядом с лесом, постоянно ночуют не желавшие идти на Советский фронт, парни. Стало известным и то, что все они родом из близлежащих деревень. Однажды вечером, когда те собрались вместе на отдых, истребки окружили сарай и приказали всем выходить. Поскольку на такой призыв никто не откликнулся, его со всех сторон подожгли. Некоторые парни сгорели внутри заживо, а тех, кто выбегал, расстреливали в упор из засады. Когда назавтра представители власти прибыли на место пожарища для опознания трупов, то не менее десяти обгоревших останков, раскопали в золе. Они обуглились настолько, что, не говоря уже о личностной принадлежности, опознать в них человеческое обличье, было попросту невозможно. Хозяину сарая было приказано зарыть их в землю тут же, на месте. На всякий случай. Вдруг, да когда-нибудь понадобится эксгумация для повторной экспертизы. Убитых же на улице, в этот самый день забрал "воронок" что бы, прежде чем предать их земле, выяснить, чьи они все-таки были! Спустя несколько дней, такая же участь постигла сарай и в другом конце Индравской волости. С этого момента крестьяне поняли, что время ожидания прошло, и что Советская власть основательно взялась за наведения своего кровавого порядка в Латвии.
   Оставшимся троим членам семьи Нейвалдов, осенне-зимние вечера растягивались в долготе и скучноте. Айвар уже посещал Вайводскую семилетнюю школу, расстояние до которой, только в одну сторону, было не менее четырех километров. Вия основательно, освоилась с ролью полноправной хозяйки в полупустом доме. Со времени смерти мамы, она довольно сносно научилась прясть, вязать, ткать. Если же, иногда, что сразу не получалось, отец уверенно подбадривал:
   -Не переживай. Со временем все получится, вот увидишь. Все будет хорошо, все пойдет отлично! Не Боги, горшки лепят.
   Слова отца, дочь воспринимала как заслуженную похвалу, и ей хотелось ещё лучше выполнять взвалившиеся на её плечи обязанности. А отец? Своим подбадриванием, он не только поощрял новое поколение Нейвалдов, но и вселял некоторую уверенность самому себе в том, что, ни его род, ни хозяйство, не пропадут. В дочери он видел не только взрослую девушку, но и незаменимую, перспективную хозяйку, с которой, иногда, уже можно и посоветоваться. Толковая, дельная дочурка. Вот, если бы.... Да, если бы! Но она по-прежнему, не соглашалась выходить замуж за сына Бакнешей. Конечно, при нынешних обстоятельствах, этот расчетливый брак, никакого преимущества, по сравнению с другими, ему подобными, не имел. Но прежние намерения, ни за что не хотели улетучиваться из заботливой, видавшей виды головы. Ведь не секрет, что в преклонные годы человек чаще обращается к прошлому, потому что там "что-то" осталось. В то время как впереди, одна пустота. К тому же, молодецкие годы настолько отпечатываются в извилинах, что не хотят выпустить ни одну мелочь. Каждый камушек, каждый поворот тропки, по которой некогда ходил, как и прочее, остаются в памяти до конца дней, в то время как те события, что промелькнули неделю, месяц назад, уже забываются, расплываются, исчезают.
   Как-то по дороге с костела, он еще раз ей напомнил о том, что очень тяжело ухаживать даже за тем хозяйством, которое они позволили себе оставить.
   -Все неплохо у нас складывается, - продолжал отец, развивать свою мысль, рукавицей заслоняясь от снежных комьев, вылетавших из-под копыт молодой лошади. - Но, скоро подойдет весна, а в поле работать почти что некому. На все и всюду, у меня уже не хватает сил. Покойная мама для тебя и приданое успела приготовить. Вон, полный куфар наложен всякой всячины! К тому же, и наш сосед по хутору мучается без техники, в то время как она у нас, простаивает. Ты сегодня слышала, как Валдис здорово наловчился играть на костельном органе? Когда наш старенький органист отдаст Богу душу, то кому же, как не ему, занять его место! Если приучают, стало быть, готовят замену. Как бы удобно было работать, на объединенных землях.
   -О каком объединении ты, папочка, говоришь, когда даже у всех середняков последние крохи обрезают! - упрекнула его дочь.
   -Ах, да! Я все по-старому рассуждаю. Это уже в крови.
   -Посмотри, что творится вокруг! Советская власть наложила лапу не только на землю, но и на всю домашнюю живность.
   -Хорошо что на этот раз, мы вовремя успели избавиться от лишней скотины, а то было бы, как в первую оккупацию.
   -До смешного дожили. Ну, сдавать молоко, еще, куда ни шло. Но, чтобы сдавать яйца! Не знаю. Если так пойдет и дальше, то скоро и за котов с собаками придется платить налог. А когда эти домашние животные закончат земное существование, будем сдавать их шкуры, тем самым, укрепляя и обогащая наш новый, Советский строй. Между прочим, ты уже забыл, как сам говорил, что снова ожидается некий передел земли. Было такое?
   -Ты права. Такое я, действительно, слышал. Но знаешь, крестьянская душа тянулась, и будет тянуться к достатку, к домовитости.
   -И по сколько, на этот раз, собираются оставить за хозяином?
   -По пять гектаров, будто. В общем, как у всех, так называемых, бывших батраков.
   -Ага, значит, все-таки наступает давно жданная уравниловка.
   -А по-нашему, грабеж.
   -Не нужна эта земля нашим соседям, - как-то по взрослому, стала рассуждать Вия. - Каждый год, у них своя полоса стоит не обработанная.
   -Я о том же, всегда говорил и говорю! Конечно, не нужна, как и обрабатывать её никто не собирается! Но если им её предложат, то возьмут обязательно. Во-первых, нам назло, а во-вторых, что бы поддержать прогрессивное начинание новых властей. Это для нас она ценность, а для всех мастей оборванцев обыкновенное, привычное название предмета, с которым условно, можно и пошалить, или им же подразнить.
   -В таком случае, совершенно непонятно, куда ведет страну наше новое правительство!
   -Лучше сказать, заведет. Наше руководство полностью перешло на мышление своего "старшего брата", а точнее, завоевателя. Предательский прием! Теперь, что бы угодить восточному соседу, латвийское крестьянство будет полностью разорено. По-другому нельзя. Ведь точно по такому пути, Россия уже прошла, загнав свих крестьян в никуда, а если точнее, то в нищету. Я помню ещё те годы, когда по радио передавали как Советы, что бы ни было активного сопротивления, доводили свой народ до голодного пайка. Многие погибали, но зато другие без сопротивления, вступали в колхоз. А в колхозе как? Все коллективное, общее, поэтому каждое утро и смотрят друг на друга, кто первый осмелится выйти на работу. Но, так как смелых не много, то и работа не клеится. Ведь, друг на друга надеются. Это частник знает, что если что-то не сделает он, то за него, никто это не сделает. Вот и тянет до последнего пота. У частного крестьянина по-другому и быть не могло, потому что от прилежности членов семьи, зависело все благосостояние хозяйства. Там же, где работали только в полсилы, завсегда последний хрен без соли доедали. Своими заумными разглагольствованиями, я тебе, наверное, наскучил?
   -Что ты, папа! Это же урок на всю жизнь. Конечно, до такого понятия я и сама когда-нибудь, может быть, додумалась бы. Но это когда-нибудь, а тут, все сразу. Это, к слову. Ты же начал разговор совсем на другую тему. Я тебе уже несколько раз отвечала, что не к сердцу мне Валдис! Может быть, он и не плохой парень, но надо же, считаться и с человеческими чувствами. Ведь, замужество на всю жизнь! Я все-таки надеюсь, что ты не будешь настаивать на твоем выборе. Теперь не старые времена, когда выдавали замуж за того, за кого хотели родители.
   -Ладно, ты у меня давно взрослая, поэтому распоряжайся своей судьбой так, как считаешь нужным. В такие дела, вмешиваться я больше не стану.
   -А в остальном, я постараюсь быть тебе самой послушной дочерью.
   -Договорились. Этот год мы кое-как протянули, но на следующее лето, все-таки придется взять работника.
   -Теперь такое неспокойное время, что вряд ли кто согласиться стать, как говорят, батраком. Зачем бедноте идти на какие-то мелкие заработки, когда от новой власти она ждет какого-то большого чуда. Она же им, обещала. Они же за неё боролись!
   -Ну, ну, посмотрим. Время покажет, на что они напоролись.
   В Вайводской школе, где теперь учился Айвар, из старого преподавательского состава осталась лишь учительница немецкого языка Бодендорф, да ботаник Вайводиш. Заметно изменился и ученический состав. Поскольку в округе появилось много иностранных семей, переселившихся сюда сразу же, после оккупации и занявших пустующие дома репрессированных латышей, то их дети, естественно, и наполнили классы русским говором. И не только. В эту школы они принесли своё мировоззрение, порядок, отношение к окружающему, в корне не соответствовавшим местным обычаям. Даже их имена звучали в стенах школы вычурно, как и не привычно на слух. Так, у самого директора Чайки, одну дочь звали Октябриной, а вторую Радиолой. Второклассник, сын завуча Бестенкова, носил имя ТрактСр. На переменах, местным ребятишкам они с восторгом рассказывали о том, что в их Советской стране, с кулаками давно покончено. Главари уничтожены, а их дома сожжены дотла. Некоторым местным ученикам, их рассказы очень даже нравились, и могли слушать всю перемену. Но многие школьники старших классов, послушав их пропагандистскую болтовню, понимали, что война, разруха, другие немаловажные причины, отбросили умственное развитие этих молодых протестантов кулачества, на много лет назад, в чем они, конечно же, небыли виноваты. Ведь некоторые из них, имея шестнадцать лет за спиной, посещали здесь только пятый, шестой класс.
   Как бы там ни было, но с их появлением, в школе оживились и дети местных коммунистов, активистов, как и прочего пролетариата. Теперь слово кулак, как и кулацкие дети, в школьном коридоре стало не только модным, но, в некоторой степени, и как бы насущным. Ведь, сам директор Чайка на уроках истории не единожды, недобрым словом отзывался про кулаков как о грубой, обузной крестьянской надстройке, мешавшей новому обществу двигаться к социализму, к всеобщей коллективизации. В пятом классе Айвар оказался единственным представителем, так прилежно склоняемого сословия, поэтому на переменах, ему доставалось особенно. Эти словесные наскоки, непроизвольно вызывали в нем отвращение к наезжей школьной братии. Особенно к директору.
   К счастью для Айвара, Бодендорф оказалась его классной руководительницей и, по мере возможности, старалась оградить его от назойливых нападок. Бодендорф была женщиной незамужней, как и не первой молодости. Худенькая, имея маленький рост, из своих густых темных волос она настраивала такую высокую прическу, что издали, казалась вполне нормального роста. То ли её побаивались, то ли в норму уважали, но никто ей не перечил. И только иногда, и то за глаза, приезжие школьники посмеивались над её вычурной фризурой.
   Ходил слух, что Чайка в Латвию был командирован самой Москвой, но, как прочие государственные выдвиженцы, по каким-то причинам не попал в ряды тех, комы были уготованы большие города, а оказался в самом, что, ни на есть, захолустном местечке. Ярый противник частной собственности, урок истории в подходящем и совсем не подходящем случаях, превращал в некую лекцию атеизма, в стихии которого действительно, оказывался намного сильнее, нежели в исторических науках. Нападая на религию, на Бога, он тем самым, местным ребятишкам старался вдолбить неприязнь к священному учению, как и к самому понятию - религиозность. Айвар же, воспитывавшийся в строгой католической семье, не только не подходили формулировки преподавателя, которыми тот постоянно жонглировал, но наоборот, еще сильнее укреплялась убежденность в присутствии в природе некоего сверхъестественного духа, силы, или ещё там чего, благодаря которым и существует все на земле, в мире, во вселенной. Дошло до того что однажды, на заданный ему, не по теме урока вопрос, попытался выказать свое личное отношение к такой замене, за что и получил двойку. Начиная с этого урока, и началось самое настоящее противостояние преподавателя с учеником. Конечно же, Айвар мог своего недруга поругать только в своем воображении, в то время как директор на очередных уроках, в присутствии всего класса, позволял себе называть его кулацким сынком. Поскольку, все ученики и так знали, чей он "сынок", то такому определению, не придали никакого значения. Но Чайка, уже "удила закусил", и стал вызывать к доске Айвара, чуть ли не каждый свой урок. С одной стороны, это было и не плохо, потому что каждый раз, приходилось готовиться основательно. Беда была в другом. Его ответы, постоянно перебивал, поправлял, уточнял, вставлял свои подробности, подчас, вовсе не относящиеся к заданной теме. В итоге получалось, что Айвар всего материала не усвоил, за что, в очередной раз, зарабатывал неудовлетворительную оценку. Пришлось пожаловаться отцу, но тот, как всегда успокоил, напомнив:
   -Сейчас не те времена, когда можно спорить с коммунистами. Они всегда окажутся пр?выми. Идти им наперекор, или пiсать против ветра, одно и то же. Как в одном, так и другом случае, себя обрызгаешь. Главное, что бы они нас не трогали, а все остальное, как-нибудь перетерпим.
   Рядом с окном, у которого сидел Айвар, выступала дощатая стенка сарая, пристроенного к задней стенке школы. В этом, своеобразном углу, он постоянно ставил лыжи, изготовленные ещё покойным братом, и которые, в эту снежную зиму, так удачно сгодились. У "пролетарских" же детей, такая роскошь отсутствовала, а покататься на соседней горке, стремительно спускавшейся к Долгому озеру, очень охота. И они, эти "детки", удрав с урока, без спроса, стали брать его лыжи. Айвар это видел, но, так как все это происходило во время урока, ничего не мог поделать. То, что лыжи брали, было ещё полбеды. Внизу горки, где она переходила в озеро, был смастерен большой трамплин. Так как брат делал лыжи для себя, то они были не только длинными, но и широкими, в чем и состояла опасность головокружительного спуска. На трамплине, они могли не выдержать.
   Однажды, так и случилось. Ученик шестого класса Валентин, некогда работавший у Нейвалдов в качестве пастуха, самовольно взял лыжи, и одну из них, на трамплине сломал. Айвар тут же пожаловался директору Чайке.
   -Так вам, кулакам, и надо, - смеясь, ответил тот. - Твой отец богатый, пусть покупает еще одну пару. Что ему стоит, пожертвовать пару боровков, чтобы своему дорогому сыночку приобрести новые, ещё лучшие лыжи.
   Не помог и однорукий завуч Бестенков, в сферу деятельности которого, частично входила и Индравская средняя школа. Как и Чайка, он тоже был не из местных.
   Остаток зимы, четыре километра до школы и обратно, по глубокому снегу, пришлось топать пешочком. Такое отношение к себе, не столько со стороны учеников, сколько самого директора, в Айваре начало сосредотачивать некое упрямое отвращение к новой системе власти, а к Чайке, как её представителю, особенно. Его уже не стало удивлять то, что латышские партизаны, то в одном, то в другом месте, этаких самонадеянных пришельцев, начали понемножку отстреливать. В общем, начиная с пятого класса, Айвар стал само утверждаться, как личность, как гражданин своей страны, как её патриот, готовый продолжить дело своего отца.
   Весной 1946 года, когда в Латгалии только-только успел сойти снег, начался долгожданный, великий передел собственности, а заодно и уточнение, оставшейся в хозяйствах, живности. Где на подводах, где на машине, некие "летучие бригады", состоящие из двух гражданских и одного, реже двух истребков, появлялись на всех хуторах, что бы письменно, с подписью удостоверить, что от такого-то, передается такому-то, столько гектаров земли, в безвозмездное пользование. К этому времени, в Индравской волости были окончательно сформированы и укомплектованы все уровни Советской власти, в которых засели не только оккупанты, но некоторая часть должностей была выделена и местным активистам, разбавив тем самым, уплотнявшуюся массу наезжих представителей. В милиции, например, всю черновую работу исполняли "собственные" истребки, хотя при них, постоянно находился кто-нибудь из так называемых, заезжих. Говорили, что это для коррекции местных "свояков", чрезмерно распоясавшихся в своих "патриотических порывах". По разным причинам, но, в основном, из-за малолетнего возраста, новоиспеченные блюстители порядка на фронт не попали, а к этому времени, были уже как раз годными к разного рода, черновым зачисткам, уничтожению тех, кто не был согласен с мировоззрением не только их самих, но и их отцов. Ведь, не зазря же, новая власть, в их руки вложила оружие! За все, надо отрабатывать. И, как результат, в Латвии стал нарождаться совершенно новый человек, житель, в общем, существо, способное на все, что бы удовлетворять потребности оккупантов. Что бы с гордостью продолжить их неприглядные дела. Такое подспорье, советской власти подходило, как нельзя более, кстати! Почему? Да очень даже просто. В случае чего, те же оккупанты, со спокойной совестью смогут сказать: а мы, что? Мы только в самом начале подсказывали, что и как делать. Потом, ведь, латыши сами, своими руками, продолжили начатое дело. Причем, в отличном исполнении! Честь им, и хвала! Так что, извините, все бочки на нас не катите. Посмотрите внимательнее вокруг себя, и вам станет ясно, кто за что отвечает.
   Молодежь, молодежь! Это тебе придется вести свою страну в будущее, а твоими постоянными спутниками станут репрессии, пропаганда идей коммунизма, как и сопутствующие ему унижения подвластных "холопов", выражающиеся в "стирании граней", между различными народностями. На деле же, это выразиться в доминировании русской нации, которая, в силу своей многочисленности, как и напористости, должна будет поглотить, ассимилировать остальные, что бы в итоге, легче было ими управлять.
   На первых порах, первыми проводниками таких юнцов были их закаленные, как и еще не успевшие до конца закалиться в классовой борьбе, родители. Они, эти родители, будут всячески поддерживать, и направлять своих отпрысков на борьбу с так называемыми националистами, "лесными братьями", прочими патриотами своей родины, по пути, зализывая незаживающие раны зависти к тем, кого они считали и считают классовыми врагами. Но, если бы только это! В своей всесильной злобе, они никогда не забудут то время, когда со стороны наблюдали за довольством зажиточного соседа, глотая от зависти, засыхающую слюну. С приходом новой власти, перед их неутомимой деятельностью, ей во благо, открылся широчайший простор, на который уже ступили их дети. Теперь родители были уверены, что если где не успеют сами, то их отпрыски сполна отыграются на бывших притеснителях. И не ошиблись!
   Комиссия, по изъятию излишних земель, появилась и в доме Нейвалдов. Причем, сразу три представителя верховной власти в Индравской волости. "Ого! - подумал Казимир. - Ко всем по двое ездят, а здесь, такая орава. Видимо, не зря меня считают опасной личностью".
   -Я Авдюкевич, - представился начальник милиции.
   -Я тебя и так знаю! - удивленно, отвечал Казимир.
   -Это не важно. Здесь все должно быть оформлено официально.
   Поясняя ситуацию, Авдюкевич безрезультатно пытался обтянуть короткую гимнастерку, упрямо вылезавшую из-под кожаного ремня, на котором висела длинная кобура с пистолетом.
   -Если только так, - согласился хозяин дома.
   Этих гостей, он ждал давно, поэтому психологически к такой встрече, был вполне подготовлен. К этому времени, в деревне многие были уверены, что в обозримом будущем, возврата к прошлому ждать бесполезно, а каждый последующий день, будет приносить намного больше неприятностей, чем предыдущий. Значит, в складывающейся ситуации, таким как Нейвалд, из последних сил требовалось держать себя в руках, что бы ни разнервничаться. Излишки эмоций, так и так делу не помогут, а здоровью навредят.
   -А это мои ближайшие помощники, Шарок с Сумароковым, - продолжал Авдюкевич.
   -Я их тоже отлично знаю, - снова невольно, вырвалось у Казимира, после чего спохватился и замолчал.
   -Значит, Нейвалд, такие у нас к тебе дела. По всем данным, что мы обнаружили в волостных бумагах, ты владеешь пятью десятью гектарами земли, из которых, три гектара занимает лес, десять гектаров луга, а остальное пашня, - и развернул на столе карту хутора. - Я правильно называю цифры?
   -Все точно сходится. С этой, твоей картой, я ознакомлен еще в 1940 году. Тогда мне сказали, что её изъяли из архивов в Даугавпилсе, где все время хранились наши данные. Теперь что, все будет в Индре? И не надо будет тащиться такую даль, за нужными справками?
   -Нейвалд, забудь о прошлом! Сам же говоришь, что все то, было раньше. Настали другие времена, когда Советская власть, то, что не успела сделать в сороковом году, закончит теперь. В те годы, вы сумели многое скрыть, хотя, если сказать откровенно, мы и так все знали. Спросишь, почему? Да только потому, что мы и есть самые настоящие хозяева земли.
   -Если только так, - снова безразлично, согласился Казимир.
   -Теперь, к делу. Волостной совет решил не трогать твой лес, но половину луга, придется отдать в общее пользование.
   -Как это понять? - не разобрал хозяин.
   -На той стороне канавы, что к Дайлидову, скотину могут пасти все, кто захочет. Землю мы отнимаем ту же, что отчуждали и в 1940 году. Вот, смотри на карту. Хутор "Страуме", это твой хутор так называется?
   -Мой.
   -Ты в таких картах, что-нибудь смыслишь?
   -А как же я иначе работал бы начальником, на строительстве дорог?
   -Да, этот раздел из твоей биографии, мы знаем тоже. Это, я спросил для верности. Мало ли, что! Теперь смотри сюда, - и прокуренным, темно-коричневым от самокруток указательным пальцем, стал обводить отторгаемые земли.
   -Маловато мне оставляете, - равнодушно, заметил Казимир. - У меня был план на молоко, яйца, а места для выпаса, сокращаете.
   -С этим, ничего нельзя поделать. Государство после войны, в разрухе, требуются увеличенные госпоставки, - разъяснял Авдюкевич, рукавом гимнастерки, вытирая кончик носа, на котором уже несколько минут висела прозрачная капелька, готовая, вот-вот сорваться на карту, на которой, из одного угла в другой, расстилались, некогда принадлежавшие хутору "Страуме", обширные угодья.
   -Я гляжу, что ты, простудившись, - посочувствовал ему Казимир. - Весна, как и осень, очень опасные времена года для людей, подверженных некоторым заболеваниям. Надо теплее одеваться.
   -Это, во время войны, я прихватил простуду. Да так, до сих пор, и не проходит, - совсем по свойски, отвечал Авдюкевич, тронутый неподдельной, как ему показалось, заботой о его здоровье. - В машине, лежит моя шинель. Но я человек военный, и любые болезни должен гнать от себя прочь. Впрочем, действительно прохладно! - подергал он, плечами. - Кажется, что даже в окопах не было так холодно, как сейчас.
   -Если не секрет, то скажи, кем у тебя работают эти двое? - спросил Казимир, кивнув головой, в сторону его попутчиков, стоявших чуточку поодаль, но по виду, готовые броситься выполнять любое приказание своего шефа.
   -Как, кем работают? Разве ты не знаешь, что они представители волости, а я, милиции. В машине, если ты заметил, находятся истребки, как вы их называете.
   -Получается так, что волость работает под началом милиции?
   -Понимай, как хочешь, но у нас там теперь, все общее. Заболтался я с тобой. Одевайся, пошли.
   -Куда? - почему-то испугался Казимир.
   -Как куда? Пойдем смотреть в натуре, отчужденные участки. Что бы в будущем, так сказать, не иметь неприятности с соседями.
   -Ах да, я и забыл!
   Шарок с Сумароковым остались у машины, а вместо них, компанию составили два истребка, с винтовками на плечах. "Не могли им дать автоматы. Все же легче, парням было бы, - посочувствовал Казимир, оглянувшись назад, и, обратив внимание, как небольшого роста, почти мальчишки, пригнувшись под грузом огромных винтовок, еле поспевали за своим командиром. - Зато шагают, будто сопровождают опаснейшего преступника. Вот, оказывается, каким я стал опасным гражданином!".
   Подходя к намеченным участкам, Авдюкевич замедлял шаг, снова разворачивал план хутора, моментально, будто здесь ему давно все знакомо, ориентировался по местности, и тем же прокуренным пальцем, тыкал в нужном направлении.
   -Вон тот участок, что между кустами и березняком, отойдет Александрине. Усёк?
   -Так в сороковом же году, он принадлежал тебе! - воскликнул Казимир.
   -Помню. Но теперь он мне не нужен, поэтому отдаю бывшей соседке.
   -Но, она же, одинокая. Свой участок некому обрабатывать.
   -Не знаю. Если так решили в волости, то, что-либо исправлять, я не намерен. Парни! Сбегайте в кусты, да наломайте кольев, что бы отметить границы. Мы здесь вас, подождем. - А когда "парни" ушли, продолжал разъяснения по дележу. - Вон тот, что прямо, возьмет себе Макня.
   -Господи! - не выдержал Казимир. - Так говорили же, что он опять с кровати не встает! Как ты помнишь, этот же самый кусок он получал и в то далекое время. Но силы хватило только для того, что бы убрать готовый урожай. Свой кусок не может вспахать, а тут ему ещё в нагрузку! Да если он начнет обрабатывать все то, что окажется в его владении, то он не выдержит, без времени, отдаст Богу душу!
   -Вы только такого исхода и ждете! - зло посмотрел Авдюкевич, в его сторону. - Здоров он, как бык. Можешь быть уверен, что и тебя переживет.
   -Пусть живет, что мне, жалко, что ли! - спокойно отвечал, уже не хозяин своей собственной земли. - Только плохо, что советская власть не хочет вплотную позаботиться о здоровье таких ответственных кадров.
   -Опять начинаешь умничать, - не отвечая на нелицеприятную реплику, продолжал представитель милицейской власти. - А, вот тот кусок, что у колодца, был предложен Лупиням, да его сын Антон, родителей отговорил, так что временно, можешь пользоваться им сам. Вообще-то, отказа с его стороны мы не ожидали, поэтому предположили, что там очень плохая земля. Как ты считаешь?
   -Этот "кусок", как ты его называешь, для Антона исторический, и связан с не очень приятным, для него воспоминанием. Однажды, он там потерял сапог и домой притопал босиком. Наверно, попало от родителя. Он у них, строгий. Не помню уже, кто и рассказывал. Но, когда он, то есть Антон, имел детский возраст, был немножко самолюбив, очень часто обижался, даже на родителей. Так случилось и в тот раз. Что-то его разобрало, залез на печку и сидит, дуется. "Иди к столу обедать", - зовет мама. А у него, ещё не вся обида прошла. Сидит, значит, ждет повторного приглашения. "Человек наевшись, не хочет кушать, а ты его заставляешь, - упрекнул жену, муж. - Нам больше достанется". А на тот обед были драные, картофельные блины, любимое блюдо Антона. Вот так, и остался человек без ужина.
   -Не очень убедительно. Может быть, ты знаешь ещё какую причину? А?
   -Есть, но она сугубо личная.
   -Что такое? - встрепенулся Авдюкевич. - Может быть потому, что вы соседи, и не хочет портить отношения?
   -Да, нет! Но, у вас есть свои секреты, а у нас, свои.
   -Это плохо. Для Советской власти, секретов быть не должно.
   -Но, вы же, тоже многое от нас скрываете! Где, в таком случае, справедливость? Впрочем, можешь не волноваться. Та причина не политическая, поэтому пусть и останется моей тайной.
   -Ну, смотри! Однако я догадываюсь.
   В это время, истребки принесли по охапке наломанных оголенных сучьев, и вся комиссия занялась конкретными отметинами на пересеченной местности. Казимиру почему-то вспомнился тот, не совсем далекий, 1940 год, когда точно так же, как сегодня, такие же истребки бегали в кусты за ветками, точно так же бегали их расставлять, точно так же охраняли представителей власти. "И чего только боятся? - не понимал он. - Улманис был повыше их в должности, но никогда не прибегал к помощи военных. Вон, в тридцать седьмом году, как по Индре с Мунтерсом по грязным улицам разгуливал! А тут"? Обыкновенный прыщ, но строит из себя самого настоящего недотрогу!
   -Ладно. Вот мы здесь все разметили, рассчитали, расставили. А как узнают об этом те, кому эти участки предназначены? - не мог уяснить себе, их бывший хозяин.
   -Об этом, ты можешь не волноваться, - заверил его Авдюкевич. - Во-первых, как и в деле с Лупинем, они все уже информированы. А во-вторых, не позже, как завтра, мои помощники, что остались в машине, снова объедут те адреса, которым причитается надел. И не только от тебя.
   -А ещё от кого? Здесь же все, так сказать, безземельные.
   -Ты что, своего соседа Бакнеша забыл!
   -Ах, да. Точно запамятовал. Годы дают о себе знать.
   -Не представляйся стариком. Всё видим!
   -Их, то есть, новых хозяев этой земли, можно было и сегодня взять с собой. В машине же места хватает. Глядишь, и бензин сэкономили бы.
   -Излишняя гурьба, только делу вредит.
   Из такого ответа, Казимир так и не понял истинной причины того, что будущих владельцев, сегодня не прихватили с собой.
   Когда работа в поле была закончена, все вернулись к машине, где начальник милиции разъяснил работникам волости, то есть, тому же Сумарокову с Шарком, суть проделанной работы, как и то, что, завтра, он им предоставит лошадь, что бы те объехали все адреса, которым были выделены дополнительные наделы. Оба внимательно, раболепно слушали, синхронно поворачивая головы в ту сторону, куда им указывал прокуренный палец начальника.
   Казимир при этом, уже не присутствовал, а за действиями "летучей" бригады, наблюдал через окно. Он считал, что все действия, связанные с отчуждением его земель, закончены. Но, не тут-то было! Закончив разъяснения своим подчиненным, Авдюкевич снова вернулся в дом, разложил на столе бумаги, и предложил их подписать.
   -Уже все и заготовлено! - удивился хозяин. - Когда же вы успели?
   -Советская власть не дремлет, а работает! - с гордостью в голосе, ответил главный милиционер. - Судя по твоему вопросу, ты успел забыть, как я тебе сказал, что твой хутор мы изучили, как свои пять пальцев.
   -С кем, вы изучили? - как всегда, невольно сорвалось у Казимира.
   -Как с кем? Вон, на улице, стоят мои верные помощники. Разве мне одному было бы под силу, такую огромную работу провернуть!
   -А-а-а, - наконец, дошло до сознания Казимира. - Поскольку они давно изучили мой хутор, им нечего было сюда и приезжать. В волости у них, поди, непочатый край работы. Впрочем, я запамятовал, но теперь вспомнил. Они и в сороковом гуду, здесь топтались.
   -Кончай, распространяться. Давай, расписывайся.
   -За то, что я ознакомлен?
   -За это, тоже. Но главное, в этих договорах разговор идет о том, что ты добровольно согласен отдать в безвозмездное пользование местной бедноте, свои излишние земли. В общем, текст не сложный, прочтешь и потом, а сейчас давай, расписывайся быстрее. Мне сегодня, еще в несколько мест надо успеть попасть.
   -Нет, не надейся, что я подпишу, не прочитав текста. На таких делах, мы здорово ученые! - и принялся скрупулезно изучать коротенький текст. Закончив чтение, решил кое-что уточнить. - А как теперь, будет с налогом? - спросил Казимир, возвращая подписанные протокола.
   -Поедешь к волостному председателю Петрову. Он вручит тебе новое налоговое извещение, в котором и будет отображено твое нынешнее состояние. Дошло?
   -Дошло, как не дойти!
   Авдюкевич залез в кабинку полуторки, остальные запрыгнули в низенький кузов, и машина тронулась. Казимир перешел в другой конец дома, что бы через окно понаблюдать, куда теперь, направится эта "высокая" комиссия. Он видел, как в его ручьи, в ещё не успевшей высохнуть грязи, они забуксовали. Кузов моментально опустел, и четверо мужчин, тут же вытолкнули её на сухое место. Невероятно запылив, машина выехала на большак, и повернула в сторону Дворчан.
   Итак, Казимира постиг очередной удар. В этот день, он был дома один, поэтому, спокойно поразмыслить, времени оставалось много. Опустившись на длинную, дубовую скамейку, изготовленную, может быть, ещё его прадедом, он поставил оба локтя на стол и опустил на ладошки, сегодня ещё не бритый, подбородок. Конечно, эта потеря никак несравнима с той, которую он понес в позапрошлом году, когда смерть унесла сразу двух членов семьи. Но, ведь, жалко всего, что нажито своим неимоверным трудом! Приобретя этот, вначале небольшой хутор, у уезжавшей в Россию помещицы, ещё его дед, потом отец, по кусочкам скупали соседние бросовые земли до тех пор, пока, наконец, одному объединенному хутору, можно было присвоить броское название "Страуме". Сколько труда, здоровья, было потрачено всеми членами семьи, что бы бесплодную глину превратить в, относительно пригодную, почву! Сколько плугов, борон, культиваторов, на ней поизносилось. А сколько надежд, возлагали на эту землю все поколения Нейвалдов! Все рухнуло. Отняты самые лучшие, самые плодородные участки. Не соврал Авдюкевич, когда говорил, что о его земле, в волости знают все досконально. Соседи помогли. Что делать дальше? Он не рассчитывал, что отнимут сразу половину луга. Однако свершилось! А это значит, корма не будет. Из скота, что оставался, надо снова сокращать поголовье. Но, после очередного сокращения, не будет и навоза. Чем удобрять землю? Да, дело дрянь! Правду говорят, что беда одна, не приходит. Своим замысловатым, а может быть даже очень простым ходом, Советы уже стали добиваться своей излюбленной цели, заключавшейся в уравниловке на всех, доступных их соображению, уровнях.
   Долго сидел Казимир, в раздумье. Ведь, Латгальский мужик не из тех, душу которого можно сломить сразу, закружить в панике непредсказуемых событий. Здесь успели перевидать, как и пережить, всякое лихо. Но крестьянин, как был верен земле, таким и остался. Обстоятельства, связанные с удаленностью от всех важнейших центров, не только приучили к выживанию, но и заставили все происходящее вокруг воспринимать таким, каким оно есть, при этом, не впадаю в крайнюю панику. Действительность заставляла искать любые пути для выживания, и они его находили. Конечно, боль в сердце на любое правительство, бросавшее отдаленные деревни на произвол судьбы, тлели в груди у каждого, накладывая определенный отпечаток и на его политическую ориентацию. Но, на то, он и крестьянин, что бы выкрутиться из любого положения: будь то, засуха, наводнение, ураган. На помощь ему, здесь придти никто не мог. Вот, и мозгуй! Как сумеешь, так сам и выпутывайся! Прискорбно, но это ещё не обозначало неминуемую гибель.
   Уже в который раз, проанализировав сложившуюся ситуацию, Казимир, как и в предыдущие разы, мысленно подтвердил свое убеждение в том, что для Советской власти, это только начало. Ещё более ужасное, а, может быть, самое худшее, нужно ждать впереди, поэтому уже сегодня, хотя бы психологически, но надо быть к нему готовым. Ладно, если надо, то будем готовиться. Но, с чего же, начинать? Со скотом решено, а что делать с машинами? Их теперь никто не купит. Да, если бы и подвернулась некая возможность, моментально донесут! Завистники, подхалимы разных мастей, только и ждут удобного момента, что бы вылить бочку дегтя на набившего оскомину, соседа. Так повелось, испокон веков. Единственная разница заключалась и заключается в том, что если у некоторых народов такой своеобразный порок выражен слабее, то у других, как, например, в Латвии, он попросту выпирает.
   Этим порочным фактором очень удобно воспользовались русские, как в 1940 году, так и теперь. При самой активной поддержке местных активистов, они убежденно и смело, шли и идут в атаку на простых крестьян, дарами природы, приспособившихся кормить всю Латвию, как и быть накормленными сами. Но, создавалось новое общество, а старое требовалось уничтожить. Такие благоприятные условия! Их, ни в коем случае, нельзя упустить. В таком благородном деле, как говорится, и сам Бог велел придти на помощь своим единомышленникам, читай, местным предателям.
   Как бы там ни было в политике, но в природе, весна настойчиво наступала и торопила. Оставшаяся Нейвалдам земля, по-прежнему требовала неотступного ухода за собой. Хоть поголовье скота Казимир и свел до минимума, но навоза в хлевах было ещё достаточно, чтобы удобрить оставшийся клин. Как и в добрые, былые времена, он сварил пиво, в березняке нагнал самогона. Такие приготовления, здесь были давней традицией.
   Несмотря на все свое мужество, выносливость, убежденность, но после смерти жены и сына, все, что он, ни делал, ему казалось, что вот этот раз, если и не будет последним, то предпоследним обязательно. Исходя из такой формулировки собственного душевного восприятия, любую работу, за которую он брался, всегда старался сделать добротно и основательно. В общем, что бы она запомнилась на всю оставшуюся жизнь. Ведь, только с годами, человек особенно ярко представляет себе пройденный путь, по-иному оценивает совершенные поступки. То, что некогда казалось безобидной мелочью, в конце жизненного пути приобретает вес и великую значимость.
   Как и в прошлые, "добрые" годы, несмотря на длительные приготовления, вся талака заняла один световой день. Несколько дюжих копцов загружали телеги. Местные мальчишки, превратились в погонщиков лошадей. На поле, как обычно Краваль, специальными кривыми вилами стаскивал навоз в небольшие кучи, которые, идущие следом женщины, тут же растрясали. И на этот раз, усталые работяги не могли дождаться вечера, время умывания, и традиционного обливания друг друга водой, которую хозяин заранее запас в бочках и оставил за воротами. Во дворе, тем временем, накрыли столы. Различные яства раньше готовила Дайна, но, вот, уже второй год, как продовольственным вопросом занималась Вия.
   -Давно я, так вкусно приготовленного мяса не ел! - признавался Игнат, что жил в Пиедруе. Встретив в костеле, Казимир всегда его предупреждал о готовящемся мероприятии, по очистке хлевов. Прибывал он обычно, на собственной телеге, которую потом и использовали для транспортировки груза. В свою очередь, Казимир ездил на помощь к нему. Игнат в последний год Ульмановского правления, приобрел колесный трактор, которым таскал молотилку "Иманта", но еще в первую оккупацию сорокового года, тот колесник, как отняли, так и с концами, по сей день.
   -Мясо хорошо, но пиво ещё лучше. Я никогда в жизни, вкуснее этого не пил, - хвалил Валдис, не состоявшийся жених хозяйской дочери. Он все ещё, не терял надежды.
   -Как, не пил? Ты же в прошлом году, здесь само, хвалил это пиво, - напомнил ему сосед.
   -Да!? А я уже успел и призабыть. Как жаль, что наш хозяин только раз в году, собирает этакую обширную талаку.
   -Ты хочешь, что бы он и осенью вывозил навоз в поле?
   -А почему бы и нет. Казимир, где ты пропал. Иди сюда и скажи, когда ты и осенью придумаешь делать талаку?
   -Ушли, братцы, те времена, когда я мог себе позволить подобную роскошь. Впрочем, ты не забыл, как ещё несколько лет назад на обмолоте зерна, требовалось не меньше людей, чем сейчас? - вопрошал Валдиса, хозяин.
   -Да, было такое, что дым коромыслом валил! - вспомнил Бронька, сын кузнеца. Он тоже имел некоторые виды на Вию, но, поскольку был из не очень богатых, то и не лез, как говорят, не в свои сани.
   -Неужели стали беднеть? - вздохнул Игнат.
   -В волости меня уже предупредили, что в этом году, налог на хозяйство налагается в размере пяти тысяч рублей, - сказал Казимир.
   -Как же ты выдержишь? - ужаснулся Игнат.
   -Поэтому-то и говорю, что гуляем, видимо, в последний раз.
   -Обдираловка! - выкрикнул кто-то, в середине стола.
   -Парни, потише, - предупредил Казимир. - Теперь каждая стена, каждый забор, уши имеют.
   -Да, мы им!....
   -Тише, тише, а то хлебнул лишнего.
   -Ну, и дела!
   -Да, дела не важнецкие. Но, жить-то надо. Добровольно, голову в петлю совать не будешь.
   Подготовкой земли к посевной, Казимир был занят один, а в сам процесс сева, включились всей оставшейся семьей, поэтому уложились в нормальные сроки. Бросив последнюю горсть ржи в землю, Казимир огляделся. Рядом стояла, еще в прошлом году вспаханная им зябь, с этого года, уже принадлежавшая Макне, и к которой, до сих пор, никто не прикасался.
   -Оставалось только прокультивировать, да и засеять, - протянул он в ту сторону, руку. - Но, нет! Коммунистам, даже такое плевое занятие, не под силу. Им подавай, только готовенькое. Я так и предполагал. Даже самому Авдюкевичу об этом говорил. Все попусту. Советам, на сегодняшний день, политика важнее насущного хлеба. Их целью является, как можно быстрее уравнять меня с последним пьяницей, чем накормить подвластный народ насущным куском хлеба.
   Примерно это же, Казимир сказал и Кравалю, при случайной, как теперь повелось, встрече. Былого, положительного отклика, тот, конечно же, не проявил, но и отрицать логического довода, то же не стал. Гармонисту настали тоже, не самые лучшие времена. Оставшаяся молодежь, танцев больше не устраивала, гулянки прекратились, никто не женился, и его гармонь с огромным барабаном, в который стучал с помощью обыкновенного шарнирного рычага, нажимаемого ногой, стоял в темных сенях без дела. А, ведь, этакий простой музыкальных инструментов, сразу отражался на семейном бюджете! Что бы прокормить семью, с этого года, он вспахал даже тот клочок земли, где до этого, выпасал единственную корову.
   -Посадил там, картошку, - признался он. - Музыканты стали не в моде, а в доме полно ртов, которые просят есть.
   -Притихла, притаилась наша деревенька, - соглашался Казимир. - Да, что там, наша! Как я погляжу, теперь одинаковые времена настали для всей нашей, и не нашей округи.
   -Спорить не стану, - отвечал Краваль. - А бывало! Как лето, так нет отбоя от приглашений. У меня все воскресенья были расписаны на целый месяц, да что там месяц, почти до Нового года, вперед.
   -Что ж, будем постепенно забывать, былое разгулье. У каждого отрезка времени свой порядок, свои законы, свои цели, как и их достижения.
   Лето 1946 года выдалось не совсем плохим. Озимые не пострадали, вовремя прошли дожди, бури хлеба не положили, поэтому ожидался хороший урожай.
   Что бы освободить место для нового хлеба, прошлогоднюю пшеницу, Казимир решил спеклевать на булки. Но, с приходом новой власти, близлежащие мельницы прекратили свое существование, и он решил ехать аж, в саму Сарью, что в Белоруссии, где, по сведениям очевидцев, мельница работала, и за хорошую плату мололи, не обманывая. Дорога была далекой. Но, так как спешных работ дома не было, то он и решился.
   Только на четвертый день, возвратился он с мельницы, и не один. С ним приехал статный парень. Высокий, чернявый, крепкого телосложения, лет двадцати пяти, не более. За ужином, отец рассказывал детям:
   -На обратном пути, заехал в Даньки. Там, еще с царского времени, живут наши самые дальние родственники по мужской линии. Когда Латвия отделилась от России, границу закрыли, и с тех пор, мы с ними не встречались. Теперь же, подвернулся удобный случай, что бы их навестить. Вот, я к ним и заглянул.
   -Теперь и они к нам, смогут приехать? - поинтересовалась Вия.
   -Конечно. Представь себе, никакой границы! Едешь, будто в Индру, или Пиедрую.
   -Как чудно! - вставил свое мнение и Айвар.
   -Ну, и как? Наверное, много там что изменилось, за прошедшие десятилетия? - предположила дочь.
   -Я не мог узнать деревни, через которые проезжал. Дома, заборы перекосились, и никто их не ремонтирует. Поля, заросши таким прошлогодним сухостойным быльником, что стоящего во весь рост человека, в нем не заметишь. Ты же должна помнить, как за фронтом тянулись всякие торбешники?
   -Еще бы, такое забыть! - вздохнула дочь, вспомнив, какое несчастье принесли они, в этот дом.
   -Так вот. Большая их часть, была из Белоруссии. То, что они нам рассказывали тогда, можно видеть и по сей день. Вот, Имант может подтвердить, - Казимир кивнул головой в сторону гостя, до этого, не встревавшего в семейные разговоры.
   -На Белорусской территории, война оставила глубокий след, - Отвечал Имант, за обе щеки, уплетая яичницу со шкварками, которых, судя по аппетиту, он давно не ел. - Разруха там, была и раньше, но после прохода фронта, на восстановление потребуется не один десяток лет. Там же, кроме картошки, ничего толком и не растет.
   -Земля не приспособлена, - продолжал Казимир. - Она же требует не только нормальной обработки, но и правильного удобрения. А где им взять эти удобрения, если, почти что нет скота. Я никак не могу себе представить, как это, до сих пор, они не вымерли с голода! Но, мельницу сохранили! Молодцы.
   -А, как там наши родственники поживают? - заинтересовался Айвар, и, ткнув пальцем в гостя, добавил. - Он что, тоже наш родственник?
   -Во-первых, пальцем указывать на человека неприлично, а во-вторых, Имант нам не родственник. В Даньках, я нашел-таки домик наших близких, но старики давно померли, оставив после себя одного сына, Юрия. Тогда он был очень маленький, поэтому не удивительно, что сейчас меня и не признал. Столько лет пролетело!
   -Ты приглашал его к нам, в гости? - спросила дочь.
   -Говорил, что если нас найдет, то заявится.
   -Найдет, не заблудится! - отвечал гость. - Белорусы народ сметливый, а язык и до Киева доведет.
   -А на чем он собирается приехать? - спросил Айвар. С этого момента, ему стало ни в терпеж, скорее увидеть нового родственника, о котором он, оказывается, и не догадывался. Отец о нем, тоже никогда не вспоминал.
   -Думаю, что на лошади. В том колхозе, еще держат несколько лошадей. По дороге, мне встретилось несколько рыжих кляч.
   -Их там, наверное, некому кормить, если люди разбежались, - предположил сын.
   -Летом, большого ухода за собой, они не требуют. Выпустил, и пусть себе пасутся. Мне думается, что им не дают времени вволю покушать. Очень много работают.
   -А ты ни обратил внимание, чем там питаются люди? - в свою очередь, поинтересовалась дочь.
   -Мало я, у них гостил. Но, в мою честь, отрубили голову курице. Вообще-то, мне показалось, что питаются они не очень роскошно. Я интересовался. Мне ответили, что ранней весной, когда только-только появляется крапива, с неё обрывают листья и варят суп. Говорят, очень даже питательно. Как вам известно, наши соседи, ведь, тоже так делают. На следующий год весной, надо будет и нам такой еды попробовать. Потом, туже самую крапиву добавляют в отруби и пекут хлеб. Такой эксперимент мы, конечно, пока что, проводить не будем. А в будущем.... Один Бог знает. Говорят, что по весне и другие травы собирают для супа, салата. Что они кушают летом, не спросил, постеснялся. Осенью и зиму, сидят на картошке.
   -И откуда у них может взяться сила, наевшись одной травы! - задумчиво, протянул Айвар, вспомнив того мальчугана с впавшими щеками, что у них ночевали с дедушкой.
   -Твой папа прав, когда говорил, что в молодой траве все витамины, - сообщил ему гость. - В военную разруху, благодаря траве, люди только и сумели выжить. Это я, могу судить по самому себе.
   Он только что докончил последнее блюдо, и со всех сторон, старательно облизывал ложку. Ещё с самого начала, Айвар исподтишка следил за его действиями и удивлялся: как за его щеками, все так быстро исчезает! Почти не пережевывая, он глотал все, что попадало в рот, даже его не вытирая, когда на губах оставалась какая крошка. Потом его осенило! Это же, у него такое широкое горло, поэтому все без задержки, туда и проваливается! Послу ужина, Айвар снова пристал к отцу с вопросом, почему он до сих пор, не знал о существовании каких-то родственников, за пределами Латвии.
   -Я же тебе сказал, что эти родственники, очень и очень далекие. В других семьях, о таких, даже не вспоминают.
   -Никогда не переписывались?
   -Нет, Так, уж, сложилась жизнь. У каждого свои заботы, интересы, стремления. Это в городе, где живут кучно и больше свободного времени, там могут позволить себе ближе родниться, ходить в гости друг к другу. В деревне, первая забота о хлебе насущном, а на остальное, не всегда и время остается. Разве что, зимой. Но, опять же, далеко в санях не уедешь, замерзнешь. Отдохнуть, тоже хочется. Однако я считаю, что главные моменты в родстве не сами встречи, хотя и они тоже важны, а то, какие чувства заложены в человеке к тому, или другому родственнику. Ведь они, эти чувства, формируются не из туманной непонятности, или материальной выгоды, а их конкретного отношения к тебе, к твоим родственникам, близким. У некоторых, а я их знаю лично, есть такие родственнички, что лучше бы их в глаза вовек не видеть, о них никогда не слышать. Так-то, с этим самым родством получается.
   -А кем нам, доводится Имант? - не унимался Айвар.
   -С Имантом я знаком, на три дня дольше, чем ты с ним, дружок. Пусть он сам, расскажет о себе. Подождем, пока Вия уберет стол.
   Откашлявшись, Имант стал рассказывать о себе.
   -Вот, донашиваю гимнастерку с галифе. До самого последнего дня войны, по разным фронтам, отходил с винтовкой. Но, Бог миловал, даже не ранило, когда многие вокруг, падали замертво. Такое везение, редко с кем случалось. Имею несколько правительственных наград, в том числе, "За отвагу".
   -Ого! - не утерпел Айвар. - Папа, а что Имант у нас будет делать?
   -Не кричи так громко, а то, под окном, ещё кто подслушает, - одернул, отец. - Имант будет жить у нас, под видом родственника. Понял? Тебя же, в школе учили, что при Советской власти, наемный труд запрещен! Вот этим, и все сказано. У меня одного, уже не хватает сил за всем ухаживать, а Имант нам поможет. Смотри, наступает уборочная страда. Ты мне в ней, ещё не помощник, Вия тоже. Надо же, как-то выкручиваться. Еще раз предупреждаю, что бы ты нигде, никому, даже сыну Краваля не проболтался. Если только коммунисты узнают, что в моем доме чужой человек, то нам всем, крышка. Они же теперь соревнуются друг перед другом, кто первый донесет на того, или другого человека. Членство в партии, надо отрабатывать. Настало время, когда мера человеческого благосостояния стала оцениваться, ни во что. Теперь, ты все понял?
   -Понял! - испуганно, отвечал Айвар.
   -То-то же. Наше время ушло, и по всему, возвратится не скоро. А Имант, пусть считается нашим добрым родственником, тем более что и имя он носит латышское. Поэтому-то, я и согласился взять его к себе. Продолжай, Имант.
   Посмотрев искоса, на своего, чересчур любопытного молодого "родственника", Имант рассказывал дальше.
   -Родителей своих, я не помню, но у меня есть старшая сестра, которая живет в Дриссе. Мы детдомовские. Придя с войны, думал пожить у неё. Но там, тоже своё! Тогда я услышал, что на мельнице, сильный грузчик требуется. Многие до меня, что на травяной диете сидели, пятидесяти килограммовые мешки с мукой не выдерживали перетаскивать. Да, сорок, пятьдесят килограмм, не меньше. Но мне помогла военная закалка. Плохо то, что работа была не постоянной. Что людям молоть, если фронт все поля вытоптал, выжег, семенного запаса не оказалось. Так и получилось, что наша мельница, как говорят, с воды на хлеб, и перебивалась. Вот, поэтому я и согласился покинуть те места. У нас там, давно ходили слухи, что в Латвии люди намного богаче живут. Когда же я увидел, сколько зерна привез молоть ваш хозяин, то сразу понял, что те слухи, родились не на пустом месте.
   -А почему у тебя латышское имя? - перебил его Айвар.
   -Видимо, если не оба, то один из моих родителей, был из Латвии. Но я помнил только свое имя, а фамилии, нам присваивали в детдоме.
   -Сестру, как звать?
   -Ласма.
   -Жаль, что тебе с сестрой, не довелось познать ласку своих родителей, - посочувствовал Казимир.
   -А ты по-латышски понимаешь? - опять Айвар.
   -Откуда же мне понимать, если этому языку никто не учил. Вот, поживу у вас, так научусь. Говорят, что не очень сложный.
   -Теперь ты удовлетворен ответом? - повернулся отец к любопытному сыну. - Хотя у меня обрезали больше половины хутора, работы на двоих, все равно хватит. Надеюсь, что мы сработаемся.
   -Сколько смогу, буду стараться, - покорно, отвечал гость. - Мне только надо показать, что и как делать, а то я к сельскому хозяйству не привычен. К частной собственности, тем более.
   -Я уверен, что все будет хорошо, - высказал Казимир, свое любимое изречение. - Только, всем молчок. Он наш родственник, а если заинтересуются какой, то любопытных посылайте ко мне. Я найду что ответить, этим проклятым коммунякам!
   Так как у Нейвалдов ещё не отняли, некогда закупленные, с помощью скандального Земельного банка, сельхозмашины, то Имант как раз и оказался тем человеком, который способен был не только на них работать, но, в случае необходимости, и подремонтировать.
   Почувствовав, нависшую над собой угрозу, некоторые машины, что бы ни мозолили глаза пролетариату, Казимир уже в который раз пытался безвозмездно "одолжать" своим близким родственникам, но те, по понятным причинам, вежливо от них отказывались, приняв, однако, только то, что могло поместиться внутри помещений. В крайнем случае, это тоже было не плохо. Ручная соломорезка, свекло выжималка, веялка, как и прочее, без которого, уменьшившееся хозяйство могло не пострадать, а для любопытных - с глаз долой!
   В новом работнике, Казимир не ошибся. Имант оказался трудолюбивым парнем. Он очень быстро освоился с новой для него, техникой, поэтому уборка хлебов, прошла исключительно быстро, так что, до первых морозов, все зерновые были обмолочены, а солома заскирдована. После этого, Имант научился трепать лен, который, до первого снега, тоже успели смять. Ведь, в деревне лен, как и овечья шерсть, считался основным сырьевым источником, из которого изготовляли не только веревки, но и одежду. В общем, магазинными здесь были только орудия производства, а все остальное, домашнего производства. Даже мыло и то варили из, по каким-либо причинам павших свиней, а вместо сахара, использовали выжатый из сахарной свеклы, густой сироп. В общем, все натуральное.
   Конец лета, как и осень 1946 года, в Латгалии выдались очень даже, не спокойными и тревожными. Новые "хозяева" Латвийской земли, стремительно набирали силу, входя в оголтелый ряж. Поскольку для них пришло то время, которое они, некогда, так старательно приближали, то следующим, по их мнению, логическим шагом, должна была быть МЕСТЬ! Месть не простая, а, как и положено при советской власти, она должна была начинаться с самой большой буквы. Месть за свои бывшие неурядицы в быту и жизни. Месть за свою лень и беспробудное пьянство. Месть.... Да, мало ли что, можно придумать, что бы этакой живительной влагой, окатить свою черную душу, жаждущую крови, и только крови! Безжалостным уничтожением скрывавшихся парней, свою решительную линию они уже доказали. Но в их безоглядной деятельности, это были только цветочки. Разгоряченные вседозволенной властью, такие, как они, всегда найдут причину, повод, что бы за что-нибудь зацепиться. Причем, только с одной единственной целью - отомстить! Души изнывали, руки чесались, а от сознания своего превосходства, чувствовался неимоверный прилив, неизвестно откуда, берущихся сил. Такая востребованная закономерность, проявлялась на всех уровнях Советской власти. Но, учитывая то, что люди, если можно их так назвать, в верхних эшелонах власти сами не могли дотянуться, или снизойти до соприкосновения с теми, кого желали уничтожить, то им на помощь охотно приходили такие же, мерзавцы, как они, только стоявшие на нижнем эшелоне общества. Да, те самые мерзавцы, которые не смогли подняться выше того, что они есть на самом деле. Поэтому-то они и остались на том примитивно-первобытном уровне своего развития, который им определила сама природа, и с которого, как им казалось, они делали свой первый шаг в большую, пролетарскую жизнь. В 1940 году некоторые из них, старались только показать, что они есть глашатаи Новой эры. Время-то было не особенно стабильным. Иногда, приходилось и осторожничать. Тогда они ещё помнили старую, как мир, поговорку: бросишь позади, а найдешь впереди! Но теперь, обстановка круто изменилась. Та, старая поговорка, им не подходила ни по цели, ни по содержанию, потому что впереди маячил долгожданный и вечный коммунизм. Так, чего же опасаться, в таком случае! Теперь можно было "бросать" во все стороны, и ничего за это не будет, потому что кругом свои, почти родные, единомышленники. Эти-то, при случае, всегда должны заступиться! Выручить, как говорят. Почему? Да только потому, что во имя общих целей, действуют-то сообща! В общем, дополняют друг друга. Со времени второй оккупации, они еще сильнее сплотились, что позволило им подняться во весь рост своего надуманного патриотизма. На данном этапе, они отлично представляли свою роль, в складывавшемся обществе. Их руками, надо все старое разрушить, уничтожить, что бы на развалинах бывшей Латвии, построить совершенно новое государство, полностью лояльное своему большому соседу, и где они будут верховодить, наслаждаясь проделанной работой. В этом напряженном промежутке времени, их остановить, уже было не то, что бессмысленно, но и невозможно. В своем порыве в "светлое будущее", они, как чахоточная лошадь, попросту задохнулись бы от удушья, а если точнее, то от незавершенной работы. Поскольку власть срослась с преступным миром, то последнему, без поддержки сверху, не было бы никакой перспективы выжить. Их совместные действия стали все очевиднее проявляться в вечерние, но особенно ночные часы, когда после трудового дня, все нормальные люди отдыхали.
   После того, как расторопные крестьяне, с полей убрали хлеба, их обмолотили и распределили по засекам, с наступлением сумерек, то в одном, то в другом месте, стали заниматься искусственные зори. Это задыхающиеся в злобе "низы", с помощью и согласия "верхов", стали поджигать строения, особенно ток?, с только что рассортированным хлебом. Таким варварским способом, с каждым днем, все более и более наглеющая, звереющая, пролетарская братия мстила, пускала "красного петуха" на более, или менее зажиточных крестьян. На первом этапе становления советской власти в Латвии, только их руками, и только таким способом, власти могли достичь некоторой уравниловки. И эти отъявленные "активисты", старались вовсю. Из последних сил. Их девизом стало: уничтожать - так под корень! По их загрубевшему, от постоянных репрессий мнению, жертва уже никогда не должна встать на ноги! В среде поджигателей знали, что пожар страшнее войны. На войне, так на той, хоть иногда можно где-нибудь укрыться. А, в огне!.. Где ничего не подозревающие люди, да ещё спящие!.... О-о-о, для этих подонков общества, какое зрелищное наслаждение, какое внутреннее удовольствие! Оно ни в какую несравнимо даже с удовольствием льва, задушившего свою добычу!
   Жутко, страшно жутко, смотреть на ночной пожар! Вокруг чернота, а зловещие языки пламени, в зависимости от горючести предмета, где выше, где ниже, окрашивают небо в кроваво-красные тона. Если наблюдатель видит пожар у горизонта, то он напоминает ему восходящую, полную луну, потому что огня почти не видно, но зато его выдает колеблющееся зарево, меняющее неустойчивую освещенность.
   Особенно жутко смотреть на пожар, если это горит дом. Обезумевшие люди мечутся у самого полыхающего пламени, стараясь выхватить из огня хотя бы то, что лежит ближе к кромке пламени. Кричат, плачут женщины и дети, ржут лошади, мычат коровы, блеют овцы, визжат свиньи, кудахчут куры, лают собаки! Наблюдали, что животные ведут себя так же неспокойно и в тех случаях, если очаг пожара находится от них, на значительном расстоянии, но не дальше линии горизонта. Значит, в природе есть некий источник информации, пока что не непонятный людям, по которому они чувствуют случившуюся беду. А сами поджигатели, спрятавшись неподалеку, наслаждаются своей обыкновенной работой. Они удовлетворены. Они бы, наверное, ни раздумывая, дали отсечь себе руку, нежели убежать, что бы ни видеть потрясающего зрелища, сотворенного ими же, самими! По измятой траве, по оставленным вещественным доказательствам, их логова часто находили поблизости случавшихся трагедий. На своих временных "стойбищах", преступники умудрялись оставлять пустые канны, канистры из-под горючего. Скорее всего, так они поступали демонстративно. Ведь никто из жителей, их пустую "посуду" домой к себе не брал. За нею потом приходили и забирали сами поджигатели.
   Везде, где поджигали, сгорало все, дотла. Этому способствовало не только то, что все постройки были из дерева, но и то, что выбранный объект, одновременно загорался с нескольких сторон по всему периметру. Такой стиль, указывал на целую группу поджигателей. На тушение огня, иногда сбегались соседи с ведрами, но их помощь никогда не была востребована. И не только из-за бесперспективности благородных порывов, но и из-за удаленности водоемов от дома. Поэтому их участие, чаще всего, сводилось к созерцанию процесса горения, как и к соболезнованиям пострадавшим. Немало было и таких сограждан, которые чужому горю, в душе радовались, хотя сами в поджогах, участия не принимали. По каким-то непонятным для окружающих причинам, они честно, чуть ли не до самого конца горения, лично присутствовали на всех, близлежащих от них, пожарищах. То ли они выполняли чье-то задание, то ли неодолимая страсть видеть рядом с собой чужое горе, то ли ещё что, но мужественно, безо всяких эмоций, оставались у огня, безучастно созерцая, место трагедии. Говорили, что на одном из догоравших пожарищ, кто-то из таких "доброжелателей" даже посушил свои портянки. Однако, о таких свидетелях, разговор совсем особый.
   С того самого времени, как "красные петухи" разгулялись по округе, Казимир, на переменку с Имантом, стали караулить и свои строения. Но охранять их было не очень удобно в том смысле, что все они находились на значительном расстоянии друг от друга. Поскольку все поджоги происходили с вечера, то и караулили лишь до половины ночи. Здесь понимали все, включая Айвара, что, если жгут даже более бедных, чем они, то однажды, беды можно не избежать. Больше всего, здесь боялись поджога хлевов, которые через большие ворота, соединялись со стенкой дома. В случае чего, на этом месте, осталась бы только груда золы. Но, до сих пор, преступники чего-то выжидали, будто готовили нечто невиданно грандиозное. Вот этакое затягивание, Казимира больше всего и тревожило. К этому времени, в повадках поджигателей он уже начал понемногу разбираться, а поэтому, по возможности, старался быть всегда начеку!
   Когда обмолот был закончен, а зерно на гумне ждало часа своего провеивания, Имант получил от сестры тревожное письмо, в котором она сообщала о своей болезни, а поэтому просила, если выдастся возможность, приехать.
   -Если такое дело, то ехать надо, - согласился Казимир. - Завтра запрягай лошадь в линейку, и поезжай. Может быть, там и нет ничего опасного. Тогда, дня через три, мы будем ждать тебя обратно. До Дриссы, тут не так далеко.
   -А за него, в это время, подежурю я, - предложила Вия. - Ты, папа, один долго не выдержишь. Надо и отдыхать.
   -Нет, не женское это дело, - запротестовал отец. - В такую темень, мужику и то не по себе! Пока хватит сил, покараулю один. Даже, если бы ты и пошла на такое дежурство, то мне, как отцу, все равно не было бы покоя уже за тебя, и я бы не смог спокойно уснуть. Теперь мы видим, как с каждым днем, обстановка накаляется, а кольцо пожарищ вокруг нас, неумолимо сжимается. Логика подсказывает, что мы должны быть, одними из последних. Но, почему? На этот вопрос, ответ могли бы дать только в самой Индре. Еще сам Бог, может вмешаться в мозговые извилины коммунистических извергов. Больше надеяться не на кого. Я же понимаю, что в случае пожара, и от нашего дома ничего не останется. Неужели мы зря на свете жили, что бы погибнуть такой страшной смертью! Мне же надо ещё Айвара вырастить, выучить. Он единственный хранитель и продолжатель нашей фамилии.
   Имант уехал, а Казимир, наделав побольше самокруток и, сложив их в портсигар оставленный немцами, заступил на дежурство. Его путь, был довольно длинен. Покинув дом, сперва обходил хлева. Потом продолжал шагать мимо клети, сарая одного, другого, что поменьше, и топал дальше, к току, где хранилось основное богатство - хлеб! Если до сих пор, ему никогда не приходило в голову, на каком расстоянии друг от друга расположены те, или иные строения, то теперь, от нечего делать, стал считать шаги. Ток, самая отдаленная постройка. До самого дальнего угла, двести тридцать семь шагов. Бывшей помещице, его построили по-крестьянски довольно верно. В случае несчастья, которое могло ожидаться, как в то время, так и сейчас, преимущественное направления ветров, никогда не было в сторону дома. К тому же, его отделяла довольно широкая канава, так что и низовое пламя, не должно было перекинуться на противоположный берег.
   В первый вечер, чтобы показать не прошеным гостям, что здесь присутствуют люди, он попытался запеть. По его мнению, услышав человеческий голос, никто не осмелится приблизиться к его владениям. Но потом спохватился, и замолк. Ведь, преступнику будет легче определить местонахождение сторожа! С этого момента, даже зажженную папиросу, он старался держать у ладони, с присогнутыми пальцами.
   Вот и четвертые сутки подходили к концу, а Имант так и не появлялся. В этот день за током, Казимир успел вспахать гектара полтора, плодородной зяби, а вокруг стен, углубить сточную канаву, так как задняя, соломенная крыша, имела продолжение, и край её, чуть ли не доходил до земли.
   Все эти четверо суток, когда Казимир находился в дозоре, его удивило то, что ни в один из вечеров, нигде не было видно пламени. Нигде не горело! Такое затишье, не то, что нечем было объяснить, но и понять. На его душе, даже чуточку полегчало. Может быть, эта катавасия уже закончилась? А вдруг, Бог и вправду услышал его слова! А вдруг он, и вправду сумел отвернуть от его дома, эту страшную беду! Что это обозначает, правду, или предзнаменование? Если днем, относительное тепло ещё сохранялось, то к вечеру, становилось довольно прохладно, а к утру, даже немножко примораживало. Казалось, что такое похолодание, может быть, и есть той причиной, по которой поджигатели решили приостановить свое черное дело?
   -Завтра пойдет вторая неделя, как нигде не видно зарево, - сказала дочь. -- Может быть, тебе не стоит больше мерзнуть по ночам. Еще простудишься, заболеешь. Может быть, Бог и отвратил от нас такую страшную беду!
   -Если бы в мире существовал только один Бог, то все народы жили бы дружно и припеваючи. Но не надо забывать и Черта! Для нашей многострадальной Латвии, теперь как раз и настал его звездный час.
   -А это очень страшно? - заерзал на скамейке Айвар, отодвигая на край стола учебник литературы.
   -Да сынок, это действительно страшно! - признался отец. - Власть тьмы, стала самой настоящей реальностью, от которой никуда ни отвернуться, ни деться, а воспринимать её приходится такою, какая она есть. И эта политическая темень, может окутывать нашу жизнь долго, и очень долго.
   -Почему ты так решил? - встревожилась и дочь.
   -Все очень даже, просто. С окончанием войны, на некоторое время, передел мира приостановился. Теперь, что бы взорвать сложившуюся ситуацию, потребуются годы и годы, а, скорее всего, десятилетия. Подобные проделки политиков, из истории мы уже знаем. Будем терпеть и ждать, потому что в природе, каждому свое время. Теперь же, оно играет против нас. Новая власть, нам покажет ещё и не такие зубы. Власть, как и водка, пьянит человека, дорвавшегося до неё. А пьянка, как известно, до добра никого не довела. Я помню, что ещё в правление Улманиса, по радио передавали, какое беззаконие творится в России. Какой разгул террора, катался по стране. Это опьяненные властью коммунисты, издевались над своим народом. Повторяю, над своим народом. Так, что им стоит, чужая нация? Ничего! Мы же для них, чужеземцы. Им ничего не стоит нас уничтожить и не своими, а нашими же руками! Латыши не та нация, которая способна дать решительный отпор агрессорам, потому что в ней полным полно всякого рода подхалимов, лизоблюдов, как и прочей твари. Об этом, я вам уже говорил не раз, и сегодня повторяюсь только для того, что бы вы в будущем, когда и меня не будет на белом свете, о мною здесь сказанном, не забыли. То есть, надо быть всегда начеку!
   -В сороковом, сорок первом годах, с каким бессердечием латыши латышей безжалостно уничтожали, - припомнила Вия.
   -Если бы в то время, коммунистам дали возможность поуправлять нашей страной и дальше, то мы ещё не то увидели бы! О том времени, мы деревенщина, многое и не знаем, потому что тем репрессиям подверглась, в основном, интеллигенция. Но, нам хватило и слухов. Говорили, что только по дороге в ссылку, погибло несколько тысяч человек. За такое короткое время, этакую массу людей способен уничтожить только фронт! Ходили слухи, что мужчин, от женщин и детей, специально отделяли, что бы удобнее было с ними расправляться. Даже писать на родину запрещали. Все это, вместе взятое, и называется коммунистическим строем, или государством, в котором коммунистическая партия, официально считается главенствующей силой!
   -Были бы звери, а то люди издеваются над такими же людьми, какие они сами! - ужаснулась дочь, внимательно слушая печальное повествование отца. - А сколько будет продолжаться такое безобразие, наверное, знает один Бог!
   -Ты права. О развитии будущего, сегодня трудно сказать что-то определенное, - вздохнул отец. - Пока наше, однажды всплывшее со дна мусорной ямы отребье, не упьется человеческой кровью, трудно от них ждать чего-нибудь толкового. Им нравится дышать гарью сожженных хуторов, созерцать, корчащиеся в предсмертной агонии жертвы, над которыми они сознательно издеваются, наслаждаться слезами матерей, у которых отняли и убили их будущее поколение. Да, в этой вакханалии, наши нисколько не отстают от российских собратьев. Им было, у кого поучиться. Москва сполна понимает, а поэтому и оплачивает собачью преданность наших озверевших подхалимов.
   Айвар слушал отца со страхом и трепетом. Так как у него уже формировался свой характер, мировоззрение, понятие в отношениях между людьми, как и складывалась определенная линия, касающаяся происходящего в политике, его внимание особенно прилежно старалось не упустить ни малейшей детали. Слова отца, ему настолько глубоко западали в душу, что остались в памяти на всю жизнь. Он не забыл, не упустил, ни одной мелочи из сказанного. А, как же могло быть иначе, если отец сказал, что он является единственным продолжателем не только рода, но и дела. Однажды, брошенные отцом слова, падали на благодатную почву, что бы потом, на протяжении всей жизни, не выпадая из сознания, как и не видоизменяясь, лишь, укреплялись, тем самым, подтверждая правильность отцовской теории.
   -Так ты говоришь, что наступивший беспредел, пришел к нам на долго? - упавшим голосом, спросила Вия.
   -Да, доченька, основательно и надолго. Но я уверен, что не навсегда. Не надо забывать, что в самой России дом Романовых правил целых триста лет. Все считали, думали, что ему никогда не будет конца! Но, пришло время, да так внезапно, что и глазом не успели моргнуть, как от того "дома", не осталось даже фундамента! Я уверен, что когда-нибудь, такое же случиться и с хваленым коммунизмом. Это логический процесс самой истории, которая нас учит тому, что в мире нет ничего вечного, кроме, конечно же, самой вселенной.
   Одевшись потеплее, Казимир закурил и вышел на очередное дежурство. Луны нет, и он окунулся в полнейшую, предзимнюю темноту, где только далекие звездочки говорили о том, что кроме земли, есть ещё и небесная сфера. В такие безветренные, безмолвные ночи, особенно хочется ею любоваться, но Казимир взглянул ввысь только мельком. Было не до того. На всякий случай, стукнув своей палкой-спутницей по старым, дощатым воротам: берегитесь, мол, я заступил на пост, он обошел хлева и мимо клети, сарая, направился к току. Обошел и его. Будто и здесь все спокойно. Хоть и полнейшая темнота, но тропинка давно знакома наизусть. Можно и помечтать. Вон, и свет в спальне потушили. Значит, улеглись спать. Спокойной ночи, детки! Керосин кончается. Вот, вернется Имант, надо будет его отправить в Индру, пусть посмотрит в магазине. То он там появляется, но его тут же раскупают те, кто рядом с магазином живет. Беда с ним. Темнеет рано, Айвар из школы, возвращается с темным, а ему ещё надо готовить уроки. Керосин нужен. Среднюю школу закончит, отправлю в Ригу. Пусть в институте набирается знаний. Без них нельзя. Грустно, что со старшим сыном так нескладно получилось, а то бы, до большого чина дослужился. Не послушался наших советов, Бог и наказал. Про Аниту и думать не стоит, а, вот Вии теперь, место дома, за хозяйку. Жаль, что с Бакнешем не породнились. Такая выгодная партия была бы! Молодежь теперь глупенькая, все по-своему норовит поступить. Ладно, навязывать не стану. Время теперь такое неспокойное. Вчера был богатый, а сегодня, хоть по миру с торбой шагай. Такие времена настали. У Бакнеша тоже много обрезали. Отняли лес, озеро. Как он дальше жить думает? К кому теперь обращаться, что бы разрешили, как и прежде, в том озере, своих лошадей купать. Такая пристань удобная была! И плата символическая. Тоже, ведь, надеялся человек. Ладно, пусть сама выбирает свою судьбу. Теперь, после смерти мамы, она очень много работает, и у неё все отлично получается. Быстрее бы рос Айвар, что бы скорее вырваться "в люди".
   От клети, Казимир снова вернулся к току. Он его почти не видел, но чувствовал каждую его балочку, каждую досочку. А запах свеже вымолоченного зерна! О, как он щекочет ноздри! Все запахи, однажды могут надоесть, но только не хлеба! В этом году, так все уродилось. Хватит и себе, и что бы уплатить налог.
   За первыми воротами, лежала большая куча обмолоченной ржи. За вторыми, не меньше пшеницы, за третьими, всего понемножку. Четвертый же отдел, был полностью набит сеном. Главное, что с обмолотом вовремя управились. Не высыпалось в поле, ни колоска. А если бы, в свое время, ещё купили и трактор! Впрочем, что это я о тракторе, когда и так последнее отнимают! Совсем запутался. Надо переключиться на что-нибудь другое.
   Пару раз, обойдя вокруг тока, Казимир направился к стоящему поодаль старому сараю, в котором держали, в основном, подстилку, потому что, в нем стала протекать крыша. Его уже давно собирались снести, да все руки не дотягивались. Так несколько последних лет, и стоял он бобылем.
   Повернув от него обратно к дому, Казимиру показалось, что в конце хлева, будто бы мелькнул маленький огонек, который тут же погас. Это его встревожило, и он наугад, прямиком через огород, почти побежал в том направлении. Подойдя вплотную к хлеву, ничего подозрительного не обнаружил. В доме окна темные, значит, не выходили, спят. Ну и пусть спят. Спокойной ночи, детки.
   Повернув обратно к току, он заметил, что где-то снова подожгли, но, видимо, далеко, потому что, темное небо за током озарялось тускло и неуверенно. Что бы внимательнее вглядеться и определить, где горит на этот раз, Казимир остановился, но тут его обдало, как кипятком! Гореть мог только его ток! Зарево активно и широко занималось, набирая силу в высоту. Вот оно, свершилось! Не помня себя, он бросился бежать, за что-то зацепился и упал. Моментально поднявшись, без промедления, продолжил бег в темноту туда, где горело его добро, собственность, семейный достаток. Пока он добежал до ближайшего угла, который ещё не горел, соломенная крыша, уже заполыхала вовсю, озаряя вокруг себя, обширное пространство. Пламя расширялось и поднималось ввысь так стремительно, что казалось, ещё немножко, и оно достигнет самого неба. От изумления, Казимир даже отпрянул на несколько шагов назад. Ноги ослабли, подкосились, и он чуть не упал в падавшие со всех сторон, крупные искры. Но сознание, его ещё не покинуло. Надо куда-то, за чем-то бежать! Теперь, его мысли уже не поспевали за действительностью. Да, надо бежать, но куда, зачем? За ведрами, за водой, вот куда! Он хотел повернуться, что бы сделать первый шаг, но ноги не слушались. Будто сильным магнитом, их присосало к месту. Руки задеревенели настолько, что не чувствовали даже суковатую палку, с которой он не расставался с самого начала дежурства, и на которую теперь, отрешенно опирался. Непонятный транс длился не больше нескольких секунд, которые показались целой вечностью. Очнувшись, он оторвал ослабевшую ногу от земли, но вместо того, что бы отступить, машинально шагнул в сторону огня. В этот момент, обвалились горевшие стропила, и ему в лицо дохнуло такой страшной жарой, что невольно отшатнулся. В это же самое мгновение, как ножом, полосонула еще более ужасная мысль. За это время, пока он здесь топчется, могли поджечь и дом! Не чувствуя более ног, он побежал к дому. Надо успеть разбудить и поднять детей! Только бы успеть! Только бы успеть! Дети! Дети! Это все, что теперь у него осталось!
   Пока он добежал, отблески огня на стенке возле кровати, заметила Вия и выбежала за калитку, на ходу, надевая куртку.
   -Подними Айвара, и будьте на улице, - скомандовал отец. - Если заметите огонь здесь, то срочно раскрывайте двери хлевов и выгоняйте скотину! - а сам, схватив стоявшие на скамейке у стенки пустые ведра, побежал обратно.
   Там уже полыхало все. Огонь был таким ярким, что даже здесь, у дома, липы отбрасывали такую четкую тень, будто летом, при заходе солнца. Казимир бежал. Он уже стал соображать, что потушить огонь не сможет, не в его силах, но инстинкт самосохранения, толкал его к огню не для того, что бы погибнуть, а что бы предпринять какие-то действия, что бы спасти хлеб. Обрушившаяся кровля, уже горела внутри тока, поджигая вымолоченные кучи зерна. Трещали бревна стен, но двери ещё не занимались. Прикрыв рукавом лицо, машинально открыл одну из створок. За ней только что, начала дымиться не провеянная пшеница. Схватив ведра, Казимир пригоршнями стал насыпать в них дымящееся зерно, когда почувствовал, что кто-то пытается оттянуть его назад.
   -Хлеб, хлеб надо спасать! - простонал он, во весь осипший голос, еще не ощущая сильных рук, которые хотели оттащить его от беды.
   -Спасайся сам, а хлеб уже и так погиб! - крикнул ему в самое ухо Имант, силой оттаскивая в сторону своего хозяина.
   Он только что сворачивал с большака, когда заметил огонь, и погнал лошадь во всю прыть.
   -Тогда побежим относить солому, пока она ещё не загорелась, - сообразил Казимир, бросаясь в ту сторону, где была большая скирда.
   -Уже поздно! Смотри, как быстро огонь перебросился и на неё!
   Да, в течение нескольких секунд, пока они так стояли, занялась и солома, что была сложена недалеко от угла.
   -Неужели все сгорит? - в отчаянии, выкрикнул Казимир, пытаясь опуститься на колени.
   -Здесь опасно оставаться. Отойдем дальше, - предложил Имант. - Против огненной стихии, мы с тобой уже бессильны.
   К этому времени все, что могло гореть - горело. Отведенный на безопасное расстояние Казимир, застыл в отчаянии и изумлении. Он хотел просить огонь, не губить его хлеб, потеряв который, ему всего-то и оставалось, как брать торбу и идти по миру с протянутой рукой. На его глазах, сгорало все состояние! Он пытался протянуть руки вверх, к небу, что бы его услышали там, но они не поднимались, и как плети, висели по бокам.
   -Вот и все, - глухо промолвил Казимир, пытаясь опуститься на колени. Но вместо этого, боком повалился на клок пожелтевшей травы, после чего спохватился. - Беги к дому! Там Вия с Айваром караулят постройки.
   -Но, ты...
   -Беги, беги скорее. Я как-нибудь. Надо спасать остальное.
   -Пойдем вместе. Стоять и смотреть на огонь, уже бесполезно. Тебя одного, здесь я не оставлю.
   -Но там, может сгореть весь скот! - в отчаянии, через силу, прохрипел Казимир. - Молю Богом, торопись туда.
   Имант послушался! Действительно, если заполыхают и те постройки, тогда уже точно, все кончено. Ещё раз, бросив взгляд на бушующее пламя, он вскочил в линейку и стеганул вожжами, оторопевшую лошадь. К стене дома полуодетые, дрожащие от холода, прижались брат с сестрой, не соображая, как лучше поступить в данной ситуации. То ли оставаться здесь, как было приказано, то ли бежать к огню и помогать отцу. В это время они заметили, как мимо них, пробежал Краваль с пустыми ведрами, Андрей с длинным багром, ещё кто-то.
   За каких-то пару часов, все было кончено. На том месте, где раньше стоял ток, поздний предзимний рассвет встретил непривычный пустырь, да несколько сиротливых бревен, которые Андрей сумел-таки выхватить в самый последний момент. Дымилась обуглившаяся солома, сено, потрескивали, ещё совсем красные, самые толстые бревна широких простенков. Но самый печальный вид представляли зерновые бурты, над которыми беспрерывно, по всей куполообразной площади, поднимался сплошной, едкий дым, сквозь пелену которого, по временам, вырывались скупые язычки тусклого пламени.
   Пока Имант с Вией и Айваром караулили домашние строения, изо всей деревни на догоравший ток, смотрели ещё пять человек: Казимир, Краваль, Андрей, кузнец Бучис, да соседка Александрина. На выручку погорельца, не прибыл больше никто.
   Когда порядком рассвело и посторонние разошлись по домам, Казимир с Имантом, решили обойти вокруг пепелища. Дойдя до дальнего угла, что выходил к березняку и за которым сразу же начинался недавно вспаханный спуск к ручью, они обнаружили плоскую, двадцатилитровую немецкую канистру. Казимир уже собрался её поднять, когда Имант предупредил:
   -Не трогай и не затаптывай следов. Дождемся, когда рассветет полностью, тогда подробнее исследуем местность.
   До Казимира дошло, что от того, кто бросил канистру, должны же были остаться, хоть какие-то следы! Как завороженный, смотрел он на некогда зеленую, с совершенно обшарпанным боком посудину, и в его мозгу никак не укладывалось то, что живой, нормальный человек, может решиться на такое страшное преступление! Это, надо же! Подойти к чужому строению, наверняка зная, что в нем находится хлеб, ведь, выжидали именно такой момент, не дрогнувшей рукой облить его горючим, и поднести спичку! Неизвестно, до какой степени надо быть озлобленным на свою жертву, что бы на такое решиться! Да, Советская власть шагнула в Латвию твердо, агрессивно, беспощадно!
   Едко кислый дымок, тянувший с пепелища, щекотал ноздри, слезил глаза, которые поминутно приходилось вытирать грязным кулаком, а в голове вертелась одна и та же мысль:
   -Как это можно, на такое решиться!? Можно поджечь траву, кусты, на худой конец, стог соломы. Но поджечь хлеб! Нет, такой омерзительный поступок был выше его человеческого, крестьянского понимания! На такое мог решиться только последний подонок, настоящий изгой человеческого общества, либо помешанный. Но, так ли! Андрей, вот, тоже немножко чудаковатый, но и он проторчал здесь до самого рассвета. Неужели классовая, или эгоистическая ненависть, может довести человека до такого иступленного состояния! Чудовищно! Какие же надо иметь мозги, что бы дойти до такого озверелого состояния! Именно, озверелого! Нет, такому выродку никогда не должно быть пощады от Бога. Когда-нибудь, но должен же, он будет поплатиться, понести наказание за свои страшные преступления! Неужели, все Советское общество, все коммунисты, как и им сочувствующие, только и состоят из подобного отребья? Интересно, как они собираются жить здесь в дальнейшем, если уже начали разрушать то, на чем зиждется все живое существо? Из каких мест, они рассчитывают добывать хлеб насущный?
   Мысли, мысли. Казимир так надышался хлебным дымом, что начала, не то кружиться, не то побаливать голова. За это время, полностью рассвело. К пепелищу пришли его дети, но, ни один, не проронил, ни слова. Слишком жутким и непривычным, казалось увиденное зрелище! Когда же Вия с Имантом ушли кормить, поить скотину, отец попросил Айвара:
   -Сбегай, сынок, за лопатой. Попробуем покопать. Может быть, в середине кучи зерно ещё годное.
   Едва, с одного боку, он успел воткнуть лопату, как изнутри вырвалось такое мутно-красное пламя с сизым дымом, что чуть не обожгло лицо.
   -Нет, спасти здесь, больше ничего нельзя, - констатировал Казимир, втыкая лопату в землю, поодаль. - Как попадает воздух, так зерно ещё сильнее воспламеняется.
   -Нас и в школе, тому же учат.
   -Хотел проверить. Ладно, пусть спокойно догорает. Пойдем, я тебе покажу, где они канистру оставили.
   -Так, солома же, и без керосина моментально загорается. Зачем её нужно было еще, и обливать? - не понимал мальчишка, осматривая тлевшие головешки.
   -Видишь сам, что некоторым людям и этого мало. Для них, если уничтожать, то все сразу и моментально, что бы ненароком, не успели потушить, если вовремя заметят.
   -Нам теперь, нечего будет, есть? - по взрослому, предположил Айвар.
   -Ты прав. Годик, другой, придется себя ограничить. Нет не только для пропитания, но и на семена. Вот, смотри, где бросили канистру, - хотя Айвар заметил её уже давно. - Пригодилась-таки, одному гаденышу. Только близко к ней не подходи, - предупредил отец, заметив как сын, направился в её сторону. - Это вещественное доказательство. Поджигатели их оставляют везде, где побывали. В войну, при отступлении немцев, такие канистры валялись по всей дороге. Я даже не додумался взять хотя бы одну, на память. Всякой посуды, и без них хватает. А, вот, этакие изгои общества, брошенные канистры подобрали. Они уже тогда знали, для каких целей, двадцатилитровые емкости им могут пригодиться. Теперь давай, исследуем вокруг повнимательнее.
   Так как свежевспаханная почва подходила почти что, к самой стенке, разделяемая лишь неглубокой, узенькой дождевой канавой, то в некотором отдалении от брошенной канистры, они сразу же обнаружили довольно глубокие оттиски сапог такого крупного размера, которые носят только крестьяне. След один. Было отчетливо видно, что преступник появился со стороны березняка. Вот он, прошел параллельно стенке, видимо, обливая её бензином, либо керосином. В самом конце поджег, и стал убегать. Это было понятно по очень широким прыжкам.
   -Обливать начал от дороги, да, папа?
   -Да, здесь следопыт не требуется. Все видно, как на ладони!
   -Такие большие сапоги, я видел на ногах у Макни! - воскликнул Айвар. - Ещё летом, когда он ходил по нашему лугу, я обратил внимание на то, как неуклюже переставляет ноги. Они ему, обязательно не в пору, великоваты по ноге. Наверное, толстые портянки накручивает.
   -Это хорошо, что ты такой наблюдательный, - похвалил отец. - На это, я тоже обратил внимание. Надо съездить в Индру, заявить в милицию. Улики, на лицо. Неизвестно только, как там их воспримут.
   -А давай сходим к Макне и проверим, - неожиданно, предложил сын.
   -Если бы годков десять с меня сбросить, может быть, и сходил бы. Теперь, что! Вершину своей силы, как и жизни, давно перешагнул, поэтому твое предложение мне, ни с какой стороны не подходит. К большому сожалению. Тем более что таких людей, как Макня, голыми руками сегодня не возьмешь. За их спиной находится и поддерживает, сама власть.
   -Значит, безнадежно?
   -Может быть и такое. Но, как бы там не отреагировали на мое донесение, а заявить я должен. Таков порядок во всем мире.
   -Этот Макня, то больной, то здоровый...
   -Запомни, сынок, что голодный зверь, всегда найдет последние силы, что бы дойти, доползти до раненой жертвы. А его болезнь, скорее всего, политическая. Это он доказал ещё в 1940 году, когда зашли русские. Я уверен, что однажды, часть вот таких как он, выродков, подавится своей жертвой. Но, будут и такие, которые выживут, все переварят. Таков закон природы.
   -И нам с ними, придется жить?
   -Наверное, потому что конца их правления, я не вижу. Что ж, победствуем, может быть, как-нибудь и выживем. Если не живут, то, в крайнем случае, существуют такие же люди, как и мы, хотя бы в той самой России, Белоруссии. Кстати, о Белоруссии. Когда мы с Имантом возвращались из мельницы, то до Патарниеков подвезли одну девушку. В колхозе ей сказали, что в Латвии можно достать махорку.
   -Так у них, и табаку нет! - удивился Айвар.
   -Не знаю, не интересовался. Но та бедненькая колхозница искала махорку не для курева, а для своих телят. Она работает телятницей. Не спросил, сколько там у неё этих животных, но все запоносили. Из-за отсутствия других средств, ветеринарный врач посоветовал достать махорки, настоять её на теплой воде, и давать телятам пить.
   -Что, и понос прекратится?
   -Не знаю. Лечить таким способом, никогда не приходилось. Да наши телята, сколько я помню, никогда и не болели. Может быть, и помогает, если нет надлежащих лекарств. В общем, сбегай еще раз домой и принеси заслонку от печки. Попробуем накрыть хоть один след для комиссии, если она изволит прибыть.
   Айвар ушел, а Казимир, присев на спасенное Андреем бревно, задумался. Как жить дальше? С приходом Советов, на него посыпалось одно несчастье, за другим! Одно, страшнее другого! Если так будет продолжаться и дальше, то чем вся эта незапланированная катавасия может кончиться? На носу зима, а запасов, никаких. Как дожить до следующего урожая? Где достать семена? Чем кормить скотину? Кто, в такое неспокойное время, согласится дать что-либо в долг? Ладно, пусть даже выручат, но где гарантия, что следующий год будет урожайным настолько, что хватит сил расплатиться? Озимые! Вся надежда, только на них. Если вымерзнут, тогда все, пиши, пропало! Надо снова уменьшать количество скота. Конечно, в волости будут недовольны, но другого выхода нет. Пусть делают со мной, что хотят. Одну часть, придется сдать на заготовительный пункт в Индре, где за килограмм живого веса платят сущие копейки, но часть мяса, придется оставить и себе. Зима, не испортится. Значит, хоть мясом, а на зиму будем обеспечены! С хлебом будет туговато. А тут, еще этот Имант. Наверное, придется ему отказать. Жаль, толковый, работящий парень. Надо будет поспрашивать, не требуются ли где работники в государственной сфере! Хорошо, сегодня поеду в милицию, а заодно и поинтересуюсь насчет рабочих мест. Слышал, что под Индрой, новую лесопилку открыли, в которой Дилба пристроился маленьким начальничком. Как чудно в жизни, переплетаются судьбы! То, бывало, он у меня просился на работу, а теперь я должен идти к нему, с поклоном. Право, чудно!
   Мысли роились, переплетались, нагромождались друг на друга, мешая найти самый оптимальный вариант выживания, выхода из положения. То иногда казалось, что впереди нет совершенно никакого выхода. То, за какими-то далями, начинал маячить робкий проблеск скупенькой надежды. Какой, он и сам толком не мог определить. Ах да, вся надежда на будущее заключена в его сынишке, Айваре! Вот, ради кого стоит жить, бороться! И от такого внутреннего толчка он вздрагивал, стыдясь своего мимолетного малодушия. Надо бороться из последних сил. Надо уметь выживать, даже в такой критической ситуации. Ведь мальчонку еще жить, да жить, и без моей поддержки, одному ему не вскарабкаться на вершину взрослеющего бытия, не вылезти из глубокой ямы несчастий, которые постигли наш дом. Не может такого быть, что бы сам Бог бросил эту семью на растерзание злому Бесу, оседлавшему фамилию Нейвалдов! Выход должен быть. Он где-то кроется, и его следует только терпеливее поискать. Я не должен допустить, что бы наша родословная пропала за нюх табаку. Я сделаю все от меня зависящее, что бы выжить! Вон он, с заслонкой, бежит обратно. Нет, я просто так, не сдамся! Пусть коммунисты, как и прочая большевистская сволочь не надеются на мое добровольное поражение! На борьбу с ними, или хотя бы выстоять перед их натиском, сил у меня ещё хватит.
   -Вии было жалко её отдавать. Говорила, что без неё, печка быстро остынет, - доложил, запыхавшийся Айвар.
   -Ничего не поделаешь. Это временно, пока не посмотрят представители власти, - отвечал отец, прижимая сына к своей груди и целуя в волосы. - Теперь ты свободный, я тебя отпускаю. Иди домой и делай уроки. Дальше, я управлюсь один.
   Казимир с жалостью и гордостью посмотрел на удаляющуюся спину сына, и душу снова скребанула тяжелая, гнетущая мысль: за какие грехи, Бог так жестоко решил их наказать? Будто ничего неправоправного в жизни, он не натворил, плохого никому не желал, кроме, конечно же, как коммунистам и их пособникам. И вот, на тебе! Конечно, и в других семьях есть свои проблемы, горе, неприятности. Но, свое горе, всегда кажется тяжелее, ужаснее других. Как там говорят, что чужую беду, руками разведу, а свою и топором не вырублю. Когда притихнет эта напасть, придется сделать ревизию оставшимся запасам. Сено есть ещё и в других сараях, поэтому с ним как-нибудь протянем, а, вот, с зерном, куда хуже! Засеки, что в баварской клети, полупустые. До февраля должно хватить, а что дальше? Опять же, этот Имант, лишний рот. Ах да, я же собирался его куда-нибудь пристроить! Не отсылать же обратно в Белоруссию, где у него и так нет приюта. Надо парню, помочь. После всех событий, мое хозяйство так сократиться, что в помощи и нужда отпадет. Ещё, эти налоги! Где я возьму такие деньги, пять тысяч!? Все идет на разорение. Это надо же, у человека поднялись руки, что бы поджечь хлеб! Вот до чего, мы докатились! Вот, оказывается, есть какие зверские люди! Да, теперь точно известно, что только такие изверги и нужны Советской власти! В деревне стало опаснее жить, чем в городе. Хотя, по правде говоря, как в городах живут, я толком и не знаю. Но в деревне становится отвратительнее, и отвратительнее. Я раньше, такого отчуждения к ней никогда не замечал. Как теперь, жить дальше? Да, еще с Имантом... Парень толковый. Может быть весной, я его, на время, и заберу обратно к себе. Весной работы хватит. Куда он бедненький подастся, если нет родителей. Наверное, тоже горя хлебнули с сестрой, если детдомовские. Не разболтанный. Видимо, фронт удержал его от разврата. Сожгли! Добрались и до меня. Хорошо ещё, что начали не с жилых построек. У других, все было наоборот. Вон, у Малецких. Начали с дома. Сгорело все. Хорошо, что сами успели выбежать на улицу. А у нас, дом ещё пока цел, слава Богу.
   Но, как это! Помешался я, что ли, если так углубился в размышления? - испугался Казимир. - Одни и те же мысли, неотвязно вертятся и вертятся. Совсем закрутились мозги. Надо постараться успокоиться.... Да, такую отвратительно пакостную гадость мог сотворить только Макня со своими дружками-подельщиками. Ещё при правлении Улманиса, я был у него, как бельмо на глазу. Теперь он дал полную волю своей грязной душонке, если вообще, она у него есть. У подобных отъявленных выродков, вместо той душонки, обычно, собрана куча навоза, которая постоянно гниет, не давая человеку покоя, ни днем, ни ночью. В забытом Богом уголке Латгалии, и такое творится! А может быть, "такое" только здесь и может твориться? Как зиму протянуть без хлеба? Ах, да, у нас же будет мясо! На зиму вполне хватит, а весной, как и наши соседи, будем собирать крапиву. Надо будет узнать подробнее, что они ещё собирают и как из этакого зелья можно что-то приготовить. Ели могут соседи, то сможем и мы, не зломки. Вия смекалистая.
   Снова и снова, как хотелось взять все мысли под контроль разума, а они никак не хотели слушаться своего хозяина. Вертелись, мелькали, опережая, наскакивая друг на друга, не позволяя сосредоточиться на чем-то определенном.
   Как в пьяном угаре, Казимир доплелся домой, попросил Иманта запрячь лошадь, сел в линейку, и, не переодеваясь, направился в Индру.
   Вот, дом Гаужанса с Гризансом. За стеклами мелькают любопытные лица, но кто конкретно, разглядеть нельзя, потому что в самое окно, как обычно, не лезут. Они попросту хотят показать, что они меня заметили. С другой стороны улицы, дом Андрея. В окнах никого. Наверное, спит, после беспокойной ночи. Зато его сестра Мария, завидев погорельца, даже выбежала на дорогу, что бы выразить свое соболезнование.
   -Тех, кто тебя поджег, Бог обязательно накажет! - заверила она. - Если мы с братом сможем тебе чем-то помочь, заходи, не стесняйся.
   Казимир несказанно удивился её, нет, не соболезнованию, а то, что в свидетели случившегося с ним горя, призвала самого Господа Бога! Он не помнил вообще, что бы кто-то из них, ходил в какой-нибудь святой храм. А тут, ни с того ни с сего, поджигателям пригрозила божьим мщением! Причем слово Бог из её уст звучало так твердо и убедительно, что не оставляло никакого сомнения в том, что в некую сверхъестественную силу, она все-таки верит. И это, уже не маловажно.
   Через несколько сот метров за её домом, начинались Казубренчи. Здесь, в небольшой ложбинке, был поставлен большой деревянный крест с оловянным распятием, перед которым всегда склоняли головы. В этом месте, дорога разветвлялась. Одна шла в сторону Пиедруи, другая, обсаженная молодыми липами с березками, круто сворачивала вправо, на Индру. Сразу же за поворотом с левой стороны, жил Лобздиньш. О, сколько раз по этой дороге к своей возлюбленной Ливии, бегал его старший сынок Дзинтарс! Если внимательно вглядеться, то может быть и сегодня, где-нибудь на обочине, в засохшей грязи, можно было бы найти отпечатки его ног. Нет его, родного! И ни один Лобздиньш, им больше не интересуется. Ходит слух, что Ливия уже подыскала себе другого хахаля, и с дочкой, переехала жить куда-то под Ригу. А забытый ею Дзинтарс, нашел покой где-то в Никрацской волости Кулдигского района. Интересно, где в Латвии, такой район находится? Если сумею выжить, надо будет съездить, поискать его братскую могилку. Эти отщепенцы, выродки, его сыном больше не интересуются. Тоже мне, родственничками назывались! Не может такого быть, что этот поганый активист еще не знает о постигшем меня несчастье, потому что в деревне, слухи разносятся очень быстро. А, может быть, ему сейчас и не до меня. На днях прошел слух, что его жена болеет раком то ли желудка, то ли груди.
   В километре за этой деревушкой, дорога упиралась в большое имение Янополе, с таким же большим, яблоневым садом. С 1940 года оставшееся без хозяина, в нем теперь хозяйничали какие-то беженцы. Ну, а дальше, обогнув Бакнешев лес и озеро, в которое втекал небольшой ручеек, проселочный след проходил мимо деревенского кладбища с несколькими вековыми липами, расположенного на самом высоком взгорке. Здесь нашло успокоение не одно поколение Нейвалдов, обосновавшихся в этих местах, еще с времен правления Екатерины. Кроме взрослых, здесь лежат и трое его деток, умерших давным-давно, в младенческом возрасте. Как и сейчас, толковых врачей здесь не было, поэтому выживали только те, кому это, было суждено. Самый свежий бугорок, это могилка его Дайны, и после неё, оказывается, здесь ещё никого не хоронили. Точно напротив кладбищенских ворот, лошадь почему-то, остановилась сама. Что это значит? Казимир даже вздрогнул! Неужели эта старая кобыла помнит, как ровно два года тому назад, привозила сюда свою хозяйку! Хорошо, схожу, помолюсь, почищу перед снегом. Время хватает. Теперь уже, спешить некуда.
   Какое чудесное место, в свое время, люди выбрали для своего упокоения! - восторженно подумал Казимир, оглядывая осеннюю округу, с облетевшими листьями. - Как же такой, умиротворенной красоты, не замечал я раньше? Вот, и ручеек, там лес, опускающийся к самой воде озера, а перед ними прекрасная, волнистая равнина, ждущая своего пахаря. Миром, спокойствием, так и объято все вокруг. Наверное, хорошо им здесь лежать, под землей. Ни заботы о семье, доме, земле, хлебе насущном. С уходом человека из жизни, все обрывается! Если бы не дети, не плохо бы и мне подумать о скорейшем покое.
   Вычистив все могилки, стал на колени и начал молиться. За всех, разом. Молился долго и от всей души, а когда поднялся, почувствовал значительное облегчение. Показалось, что его горе, печаль, услышали там, под землей и часть непомерного груза сняли с обремененных заботами, плеч. Ему даже почудилось, что его слух уловил давно привычные, знакомые слова: все будет хорошо! Воодушевленный этими словами, как и тем, что на этот раз, поджигатель будет найден, а потом наказан, Казимир вскочил в линейку, и продолжил путь.
   Привязав Марусю, так звали старую кобылу, к дереву, что росло рядом с крыльцом милиции и, нацепив ей на голову, мешок с сеном, сам поднялся на обветшалое крыльцо, ещё издавна, еле державшееся на двух полусгнивших столбиках. Пол был не лучше. Едва ступил на одну из щербатых половиц, как второй её конец, резко подскочил вверх. Так как Казимир пару раз здесь уже побывал раньше, то о таком состоянии крыльца знал, но на этот раз был, так задумавшись, что совсем забыл об этом подвохе. Кое-как оправившись, вошел в темный, пахнущий плесенью, коридор. Милиция располагалась справа, от входа. Нащупав двери, открыл их и вошел в, так называемую, прихожую. К его удивлению, на длинной скамейке, здесь сидел Виталий Макня, которого и подозревали в поджоге. Вытянув длинные ноги, он равнодушно смотрел на входные двери. От неожиданности, у Казимира даже екнуло сердце, а его взор, невольно уставился на большие сапоги, в кирзовых "гармошках" которых, застряла свежая, черная земля. "Моя!, - мелькнуло в голове Казимира. - Или уже успел доложить, или только собирается". Справившись с неподдельным отвращением к этому типу, насмешливо спросил:
   -Сколько я тебя помню, ты постоянно болеешь. Когда же, успел выздороветь?
   -Давно! - нагло, ответил тот. - Почитай, что еще с того самого раза, когда немцы сбили наш самолет на твоем поле.
   -А я и не догадывался, что тот самолет частично был и твоим! Ты к начальнику, или уже успел побывать у него?
   -Был, переговорили...
   -Так рано? У него, кто-нибудь есть?
   -Там только свои, можешь заходить.
   Казимир открыл резную, скрипучую дверь, что вела в кабинет начальника. Стол, за которым сидел Авдюкевич, стоял как раз напротив входной двери между окон, у задней стенки. Над ним, портрет Сталина. Не обращая внимания на вошедшего посетителя, он читал какую-то бумагу, напоминающую вырванный лист, из ученической тетради. Поодаль, поставив винтовки в угол, стояли два истребка и курили. "Не может такого быть, что бы ты меня не видел, когда я привязывал кобылу!", - подумал Казимир, остановившись у дверного косяка, и не соображая, насколько близко, при советской власти, разрешено приближаться к начальству. Не менее двух минут, пришлось потоптаться у двери, пока тот не отложил бумагу в сторону, и не обратил внимания, на столь раннего посетителя.
   -А-а-а, Нейвалд, это ты! Какими ветрами, тебя ко мне занесло? Опять с землей не ладится, или ещё что стряслось?
   -Можно, я сяду?
   -Как же, как же! Еще спрашиваешь. Садись, на то и табуреты здесь поставлены.
   -Сегодня ночью, меня сожгли.
   -Да, ну! - удивленно, поднял глаза к потолку, начальник милиции. - И как это случилось?
   -Подожгли с вечера, да так, что я не успел и опомниться.
   -Вот, нахалы! Так ты приехал сообщить, или за какой-нибудь помощью?
   -И то, и другое вместе. Корм сгорел, скотину кормить нечем. Придется сдавать последнюю. А на меня, налог давит.
   -Что там у тебя сгорело, мы сейчас запишем, ты только диктуй, - и, перевернув первый лис чистой тетрадки, приготовился отмечать. Казимира несколько удивило и покоробило то поведение Авдюкевича, с которым тот воспринял, постигшее его несчастье. Впрочем, на другой прием, он и не надеялся. - Зафиксируем все подробно. Так, отмечаю. Сено, солома. Как, и хлеб сгорел? Это уже нахальство. И следы оставили? Это интересно. Говоришь, что их прикрыл? Тоже хорошо. Хочешь по ним определить поджигателя? Идея не плохая, даже интересная. Что ещё хочешь добавить?
   -Мне нужна помощь властей, поэтому и прибыл сюда, - закончил Казимир, внимательно вглядываясь в выражение лица Авдюкевича.
   -Вот несчастье! У меня, как назло, ни одного свободного человека. Вот, эти двое, тоже уезжают на задание. Впрочем, где-то здесь, ходит Виталий Макня. Он моя, так сказать, правая рука.
   -Он сидит в коридоре, курит. Говоришь, что он твой помощник?
   -Подрабатывает, можно сказать. Когда никого нет под рукой, я полагаюсь на его мудрость. Открой дверь, я его позову.
   Казимир повиновался. Макня сидел в той же позе, будто задремавший.
   -Эй, Виталий! - крикнул начальник. - Ты слышал, что Нейвалда сожгли?
   -Радио у меня нет. Как же я мог слышать, - спокойно, отвечал тот.
   -Зайди сюда.
   Войдя вразвалочку, он как бы нехотя, опустился на табурет с другого конца коричневого стола и левым локтем, оперся о его угол.
   -Ты же мой, почти что сосед, а говоришь, что не видел огня! - в упор, удивился Казимир, не спуская с него пытливых глаз, как и не веря тому, что такой босяк, способен прикинуться настоящим артистом. Неужели он ничем не выдаст себя?
   -Нет, не видел. Я вчерась ногу немножко подвернул, поэтому рано лег спать, - спокойно отвечал Макня. - Жена говорила, что где-то полыхает, но мы к этим огням настолько привыкли, что даже надоело на них смотреть.
   "Вот сволочь, какая!" - ужаснулся Казимир, вперив взгляд в его большой, кажется не по ноге, сапог.
   Заметив, куда смотрит погорелец, Макня вроде бы немного смутился, встал и отошел за угол стола, где его ноги, уже небыли видны.
   -Так ты говоришь, что и след оставили? - продолжал Авдюкевич, искоса взглянув на Виталия. - Это интересно. Думал, что тебя отправлю для констатации факта, но раз ты ногу подвернул, то оставайся на месте.
   -Что же мне делать, в таком случае? - почти взмолился Казимир, у которого ускользала последняя надежда на справедливость.
   -А ты не волнуйся. Если следы накрыты, то они никуда не пропадут, - заверил начальник. - Как появятся у меня свободные люди, так сразу же к тебе и пошлю.
   -Выпадет снег, примерзнет, след может и исказиться!
   -Ты за следы не волнуйся. На то мы и милиция, что бы по ним распознавать преступников. Впрочем, вся земля истоптана миллионами следов, и все они похожи друг на друга. Разве что лапти, отличают один след от другого. Хорошо, что теперь их никто не носит.
   -Ты прав, что следы у людей очень схожи. Но эти следы, особенные.
   -Чем же? - не мог скрыть удивления, Авдюкевич.
   -Размером.
   -Как это, понять?
   -Очень большой размер сапог. Я даже в магазине, таких не видел. К тому же, мы в деревне, привыкши к обуви соседей. Если к твоим людям, которых ты обещаешь ко мне прислать, да присоединить парочку деревенских знатоков, а у нас, ручаюсь, они найдутся, обладатель той обуви, тут же будет определен. И без лишних подсказок.
   -Никогда не думал, что в деревнях живут такие опытные следопыты. Почти, как у Фенимора Купера.
   -Я без шуток. На то мы и есть деревенщина. Мы все носим обувь больших размеров, но эти...
   Казимир обратил внимание на то, как Макня незаметно, продвинулся ещё дальше за стол, и, взяв ту же бумагу, которую перед этим читал Авдюкевич, повернувшись к окну, начал её разглядывать.
   -Да Нейвалд, я тебе сочувствую, - наконец вымолвил начальник милиции, тоже обративший внимание на то, как ведет себя его подчиненный. - Но сам видишь обстановку. Моментально помочь, ничем не могу. Если мои люди начнут ходить по домам, да мерить обувь, то и работать будет некогда. Сам видишь, какое сейчас время неспокойное. По лесам партизаны рыщут. Вот кого, в первую очередь, мы должны обезвреживать, уничтожать. Это не то, что твои сапоги, большого размера. Между прочим, по нашим сведениям, те же партизаны, и к тебе иногда заглядывают. Это правда?
   -При немцах, угрожая сжечь, русские партизаны ко мне заходили. При русских, немцы угрожают поджечь. Прямо не знаешь, какому Богу лучше служить, что бы, не уничтожили. Но, свершилось. Не сожгли при немцах, так теперь доконали.
   -По нашим данным, немцев в лесах больше не осталось, а вместо них, действуют латышские предатели. Ты меня понял? Но, рано или поздно, мы их всех до одного переловим, и уничтожим. Для нормальной деятельности Советов, требуется огромное и свободное поле. Так что Нейвалд, смотри и мотай на ус. Теперь можешь идти, а то у меня и без тебя дел хватает.
   -А как же со следами? - не отступал Казимир.
   -Я тебе уже сказал, что, как появятся свободные люди, я их сразу же отправлю к тебе.
   -Хоть примерно, сколько придется ждать?
   -Не могу сказать. Все будет зависеть от обстановки в волости.
   Казимир вышел. Поблизости, не видно ни одного истребка. Нет и "черного ворона". Значит, действительно "на задании". И то, верно, что здесь задаром, время не тратят. Агрессивность государственной политики в совокупи с такой же воинственностью её верноподданных, умышленно подталкивает человека на поиски потенциальных жертв. О таком феномене, истории известно давно. Теперь он, этот "феномен" прибыл и в Латвию. "И подберутся же такие ровни!" - про себя, недоумевал Казимир, отвязывая лошадь и искоса поглядывая на окно, за которым сосредоточилась Советская власть.
   На душе снова, стало тяжело и неспокойно. Даже не хотелось ехать домой, где его ждало черное пепелище, с едким дымком, вьющийся над буртами погибшего хлеба. Что бы немного развеяться, он завернул к Дилбе. Заодно, решив прозондировать насчет работы для Иманта.
   -Мог бы и почаще к нам заглядывать, - упрекнул тот гостя, помогая привязывать лошадь. - А что это, от тебя будто гарью пахнет?
   -Беда, браток! Сегодня ночью, добрались и до меня.
   -Как так?!
   -Сожгли.
   -Как сожгли? - вытаращил глаза Дилба, выпуская из рук повод.
   -Дом с клетью и хлевами, еще не тронули, а, вот, ток с только что обмолоченным хлебом, сгорел.
   -Вот так сволочи! Ну и Советы, что б им провалиться сквозь землю! От своего дома, чуть ли не каждую ночь мы видим зарева у горизонта. Видели и в эту ночь, но никак не могли подумать, что подожгли тебя. Как же такое случилось?
   -Лучше не спрашивай! Свалившуюся беду, сперва мне в самом себе надо переварить, перемолоть, перетерпеть.
   -Понимаю, понимаю, дружок. Значит, и тебя подкараулили, негодяи!
   -Получается, что подкараулили, - и вкратце рассказал, как все произошло. Потом продолжил. - Я только что был у Авдюкевича.
   -И, что? - нетерпеливо, спросил Дилба.
   -Обратно еду, ни с чем.
   -Да, Авдюкевич не тот человек, который может тебе помочь. Его должность заключается в том, что бы утопить человека ещё глубже. Этот человек, насквозь пропитан ненавистью к таким, как ты жихарам. Он же, самый настоящий Советский продукт.
   Так разговаривая, они вошли в дом, где их встретила хозяйка Данута, которой гостю пришлось повторить то, что рассказал "самому".
   -Ты приготовь нам, что-нибудь закусить, - попросил муж.
   -Да, конечно! - спохватилась она, подвязывая фартук.
   -Я знал, что Авдюкевич мне не поможет, - продолжал Казимир, - но я должен был ему об этом сообщить. Ведь, не волостное начальство, а лично он всегда приезжает ко мне на дом когда происходит, либо перераспределение земли, либо обложение налогом.
   -Казалось бы, какое ему дело до хозяйских вопросов! Смотри за порядком, и все. Ан, нет, лезет туда, где грязнее всего можно наследить. Не доверяет волостной советской власти на местах, хотя в ней и сидят не менее патриотично настроенные коммунисты.
   -Все так, и его поведение я полностью понимаю. Железной рукой, хочет сломить и сокрушить всё сразу.
   -Авдюкевича мы знаем, не хуже тебя. В наших глазах, он самая последняя сволочь, которую только способна носить земля-матушка, - и от всей души, на польском языке выругался так громко, что даже жена с приготовленной закуской, остановилась на полпути к столу. - Во-первых, он хоть и из местных, но, сколько можно понять по его разговору, не латыш.
   -В таком случае, ты знаешь не все, дружок. Это, мой бывший сосед. Ещё в бытность правления Карлиса Улманиса, его с Виталием Макней переселили к нам из Абренской волости. Уже в то время, среди наших молодых, как и не очень молодых глупышей, оба эти негодяя развернули самую настоящую агитацию по перевертыванию их мозгов в восточном направлении. Авдюкевич, так этот тип особенно рьяно брался за такое пропагандистское дело, в своей развалюхе, регулярно устраивая различные собрания активистов.
   -Да, что ты говоришь! А я думал, что он местный. Распоряжается так, будто здесь прожил всю жизнь, и ему все знакомо.
   -Знакомо, конечно же, все знакомо. Люди с таким складом ума, как у него, даром хлеб проедать не будут. Тот кусок появляется из самой России, поэтому его надо отрабатывать. Я нисколько не сомневаюсь в том, что в свое время, к нам он командирован самой Москвой.
   -Даже так! То-то, за то время, сколько я его наблюдаю, все латышское ему противно, отвратительно. Во-вторых, ради своей выгоды, как мне показалось, кроме себя, конечно, он способен пожертвовать даже своим отцом с матерью, если они у него ещё имеются. Ходят слухи, что из России в Латвию, он перетягивает всех своих старых и новых друзей, потому что на местную, так сказать, сволочь, не всегда полагается. В общем, всю нашу волость, скоро ожидает настоящее обрусение, обеларусение. Я еще не забыл твои слова, когда ты говорил: что с Латвией не успела сделать Россия при царе, закончат её последователи.
   -Это уже видно, - согласился гость.
   -Здесь с Авдюкевичем, пару недель работал какой-то долговязый майор, но того уже успели переправить в Ригу. А это значит, что Латгалия становится перевалочным пунктом, к столице Риге. Напрямую некоторым лицам, видимо, попасть туда не так-то просто, а с нашего трамплина, я имею в виду формальную рекомендацию, раз - и в дамках!
   -Может быть, дойдет и до того, что здесь, на месте, за порядком следить будет некому.
   -О, в таком вопросе, можешь не сомневаться. Свинья грязи, найдет всегда. Если на черновую истребительную работу приезжие согласны не будут, в чем я сомневаюсь, то хватит своего, местного охвостья. Оно отлично знакомо с местностью, и ему сподручнее справляться с безоружным крестьянством.
   -Лучших парней, в войну перебили, а чудом спасшихся, добивают по лесам, - сказал Казимир, вспомнив не только своего Дзинтарса, но и тех парней, что уничтожили истребки у злочасного сарая. - Теперь на этой грешной земельке, до появления новых поколений, остаемся только мы, старики.
   -Об этом самом, я тоже часто думаю, - поддержал хозяин. - Авдюкевич совсем зря пытается положиться на заезжих истребков. Наши, местные, намного агрессивнее тех, что прибывают из Старых республик. А, кто эти, местные? Сам знаешь. Бывшие партизаны, дезертиры, сынки активистов, не желающих пахать землю. Ну, скажи, чего можно ждать от такого сброда блатных и нищих, как говорят! Они мне напоминают мышей, повылазивших из своих зимних укрытий. Кто в истребки подался, кто в волость подрабатывать, кто учительствовать захотел. И представь себе, что в поле - ни одного! Чем народ кормить будем?
   -Только некоторые из них, образование имеют до четырех классов, а лезут, где повыше...
   -Для того, что бы человека убить, ограбить, унизить, большого образования не требуется. За все, у них отвечает винтовка, да большевистская рекомендация. На данном этапе, новой власти как раз и требуются самые преданные ей, сукины сыны. Их у нас, хватает. Те лица, что на вершине хоть какой-нибудь власти, жертвовать своей жизнью не согласны, а чужой, пожалуйста, согласны в любой момент.
   -Конечно, каждый из этаких огрызков нормального общества должен показать, доказать, какой он есть преданный борец за светлое будущее, - добавил Казимир. - Но, как ты правильно говоришь, лучше погубить чужую жизнь, чем свое благополучие поставить под угрозу. На алтарь Советской власти, такие, как Авдюкевич, свои драгоценные жизни, конечно же, не положат. Для таких заплечных дел, у них всегда найдутся готовенькие пацаны, о которых ты только что упомянул. Тут, как говорится, и себя показал, и противников уничтожил. А, что кроме такого, давно испытанного приема, новой власти ещё надо!
   -Авдюкевич, он, как координирующая сила.
   -Еще какая! Вон они, как дружно с Макней, сегодня состыковались.
   -Если сегодня, Макня заявился в милицию раньше тебя, то ясно, что не для простого собеседования. О проделанной работе, он отчитался - уверенно, заявил Дилба.
   -Его причастность к поджогу, я понял сразу, как только увидел в приемной. Все они, одним миром мазаны.
   -И одним шнурком повязаны, можешь добавить. Значит, пообещали тебе, что будут разбираться только потому, что ты очень настойчиво на это упирал? Это давно обыгранный прием. За эту осень, только мы собственными глазами видели не менее десяти пожарищ. Но, разве хоть одно из них раскрыто? Они даже и не пытались это делать.
   -Я понимаю. А все потому, что в них замешаны они сами.
   -Вот тебе и весь ответ, - подтвердил Дилба.
   -Обыкновенная цепочка. Авдюкевич дает задание, другие его выполняют. Могут и по своей инициативе кое-что нагадить, на что начальство, тут же закроет глаза, - сказал Казимир.
   -Для становления Советской власти, все формы насилия, хороши!
   -И куда наша Латвия катится? - уже, наверное, в сотый раз, сказал Казимир.
   -Если сказать точнее, то она, наша Латвия, не катится, а само поедается. Уничтожать её, чужим и не требуется. За них все сделают свои же, латыши. Москве остается только указать пальцем, как местные подхалимы, тут же поспешат выполнить любой её намек.
   -То, что латыши не дружная нация, мы заметили уже давно, до первого прихода русских.
   -Тебе, конечно же, лучше знать. Я-то не местный, сам знаешь.
   -Конечно, конечно. Давно замечено, что многие приезжие, в тысячу раз толковее своих, местных проживальцев, - напомнил гость.
   -Я думаю, что такое безобразие, творится не только в Латвийском государстве.
   -Может быть. Но, если, уж, пошел латыш на латыша, то не жди ничего хорошего. А теперь, пока не забыл. У меня с Белоруссии, есть толковый работник. После этого пожара, мне нечем будет его кормить. Назад отправлять, то же как-то не с руки. Не мог ли бы ты подыскать ему здесь, хотя бы временно, какую-нибудь работу?
   -Как вовремя, ты это спросил! К нам на пилораму, обещают завозить лес из самой Белоруссии. Я буду иметь его в виду. Как звать?
   -Имант.
   -Он, что, латыш?
   -Да нет. Просто такое совпадение.
   С тяжелым сердцем, возвращался домой, Казимир. Всю дорогу, в его мозгу вертелись десятки вариантов дальнейшего выживания. Но, ни одного такого, которое бы глубоко не затронуло благосостояние его семьи. Он понимал, что и другим не легче, но такое!...Теперь придется ездить по родственникам. Не может быть, что бы они ни дали в долг! Страшнее всего будет осенью, когда придется долг отдавать. Безвозвратно, вряд ли кто уступит. Нет больше богачей, как бывало. С приходом Советской власти, многие стали жить только сегодняшним днем, а каким для них он будет завтра, не берется сказать никто. Высокие налоги подкосили всех, а, ведь, это только начало. Хорошо, что Дилба согласился принять Иманта на лесопилку. Хоть маленький доходик, а все же человеку будет. В крайнем случае, сам себя сможет прокормить. Вот парень обрадуется, когда я ему сообщу такую новость! - думал Казимир, нехотя вожжой, сбоку подхлестывая старую кобылу. После такого внезапного "удара", та несколько шагов пыталась бежать, но тут же, снова переходила на неторопливый шаг.
   Когда окончательно замерзло, а комиссия из Индры так и не появилась, Казимир убрал печную заслонку, а вместо неё, бросил на след свой старый пиджак, который давно собирался выбросить, да все как-то было жаль привычной вещицы, хоть и не пригодной для носки.
   По всем данным, в этом году он стал последней жертвой поджигателей. То ли всех запланированных пережгли, то ли помешала надвигающаяся зима, оставлявшая на земле белую изморозь, на которой четче, чем на пахоте, можно было, оставить не нужные следы. Может быть, Авдюкевич не забыл, с какой настойчивостью Казимир делал упор на отпечатки ног. Не может такого быть, что бы начальник милиции очень, уж, испугался жалобы какого-то погорельца, но перестраховаться, никогда не лишне. Не ровен час, заявится кто-нибудь из Риги, ему пожалуются, сиди потом, отдувайся перед ним.
   С началом этой зимы, для Нейвалдов продолжилась отвратительная полоса неудач. Как и предполагалось, к весне закрома опустели, и Казимир отправился по родственникам, чтобы позанимать зерна. Кто сколько мог, выручили, но это не смогло поправить пошатнувшееся положение, потому что год выдался неурожайным. А тут, налог ещё добавили. Если в прошлом году, он составлял пять тысяч рублей, то в этом, удвоился. Казимир срочно выехал в волость, для выяснения.
   -Такова установка из самой Риги, - развели там, руками. - Притом, налог, ведь, не на твою живность, а на землю, которая с прошлого года у тебя не уменьшилась. По мясу долга нет - хорошо. Молоко в сепараторную носишь, тоже хорошо. А земля, она стоит особняком. Вот за неё, и надо рассчитываться с государством.
   Возвратясь домой, отец собрал детей и признался:
   -Приходит нам крышка! На уплату налога, у нас денег нет, и не будет, поэтому, как жить дальше, я не представляю. Об этом, вы должны знать тоже.
   -Сразу видно, что эти налоги поднимают специально, - догадалась Вия. - Не может такого быть, что в Риге сидят совершенно безмозглые математики, которые не в состоянии перемножить количество земли, на её урожайность. Не надо быть и политиком, что бы ни понять, что с налогами связаны некие, далеко идущие задумки. А, как с другими? Не на нас же одних, давят этими налогами!
   -Я интересовался. Да, подняты они не только тем, у кого было много земли, но и кто, по каким-либо причинам, попал под коммунистическое подозрение. Твои предположения, совершенно точно совпадают с моими. В государстве задумывается нечто ужасное. Настолько ужасное, что даже мои испытанные мозги, не могут додуматься, до чего именно. Если бы нас не сожгли, то какое-то время, мы ещё смогли бы продержаться. А теперь...
   -Если бы не Имант...
   -Да, не плохо я его пристроил. Молодец, Дилба! А, надо признаться, в самом начале всех напастей, нашему Иманту я собирался отказать. Теперь вижу, что поступил правильно, оставив его у себя. Все же, лишнюю копейку в дом приносит.
   -И хлеб, с Индры...
   -Сегодня я даже сожалею, что в прошлом году платил налог из последних сил. Все равно, до конца не расплатился. Теперь снова добавили. Удивительно, на что там рассчитывают? Конечно, по миру не пойдем, дом не бросим, но, как и соседи, в хлеб придется добавлять отруби. Интересно, видит ли мой отец, такую нужду? Что бы он сказал, если б видел?
   -Не голодные же, сидим...
   -Только этого и не хватало! Впрочем, если так будет продолжаться и в дальнейшем, то тут недалеко и до самого настоящего голода. Одним словом, дело дрянь! Советская власть рубит по самому живому, что б она провалилась!
   -С налогами, так и есть, как есть. Если не можем расплатиться сполна, то зачем растрачиваться на какую-то его часть. Нам не скажут спасибо за то, что отдадим, а за недоимки, потребуют сполна, - сказала дочь
   -Этот вопрос, надо будет обмозговать с Имантом, когда придет. Молодец Дилба. И на работу устроил, и на квартиру пустил. В субботу, когда он появится, к этому вопросу мы вернемся. А, что говорят в школе про пожар? - обратился отец к Айвару. - Чайка, наверное, в восторге от нашего несчастья?
   -Не знаю, притихли. Это, в самом начале, меня здорово донимали.
   -Тяжеловато тебе тоже, ходить такую даль. Четыре километра до школы. Бедный мальчик! Рано вставать, поздно возвращаться. И на приготовление уроков, времени остается очень мало.
   -Я по насыпи, бегом. Ученики даже смеются, как это я могу выдержать, всю дорогу бегом!
   В субботу вечером, одновременно заявились Имант с Айваром.
   -Вы, как сговорившись! - обрадовалась Вия.
   -А у тебя сынок, что случилось, что так припоздал? - спросил отец, помогая ему снять с плеч зеленую, брезентовую сумку, оставшуюся ещё с немецких времен.
   -Директор оставил после уроков, - потупил голову Айвар.
   -Вот новости! - удивился отец. - Сколько я припоминаю, с тобой же такого никогда не случалось. Неужели, не знал урока?
   -Про Ленина, стихотворение не выучил.
   -Что ж ты, так?
   -Не хочу я, про него учить, - твердо заявил сын.
   Отец задумчиво посмотрел на него, не высказав вслух ничего, а про себя подумал: уже стал понимать!
   -Кто у вас, по русскому языку? - спросила сестра.
   -Екатерина Ивановна. Ты все равно, её не знаешь.
   -Ты единственный, кто не выучил, или ещё кто?
   -Другие, кое-что бекали, а учительница им помогала.
   -А тебе, нет?
   -Пошла, пожаловалась директору.
   -Не обращай на это внимание, мой мальчик, - сказал отец. - Сегодня, к этим голодранцам пришла власть, вот они и пытаются ею воспользоваться сполна. Эти смутные времена, мы постараемся как-нибудь выдержать. Памятью, как и сообразительностью, Бог тебя не обделил, а это значит, что в жизни, можешь обойтись и без Ленина. Вот выучишься, выйдешь в люди, и заживешь своей жизнью. А школьный сброд преподавателей.... Да, плюнь ты на них! У них своя жизнь, а у тебя, своя. Они свой век доживают, а у тебя, все впереди. Наберись терпения, что бы перешагнуть через сегодняшнюю грязь, так плотно, облепившую нашу страну. Если будешь долго жить, может быть, у тебя появится возможность и припомнить им, твое безысходное прошлое!
   -Но, Бог учил не мстить за прошлое, - вмешалась Вия.
   -Богу - богово, а мы живем на реальной земле. В его учении сказано: не делай другому зла. А, что получается в жизни? Как такое согласовывается с религиозным учением? Я не за смертную казнь, но пусть каждый получит то, что заслужил. Причем, не в той, а в этой, реальной жизни! Главное сынок, не поддавайся Советской агитации. У них, одна брехня, нисколько не вяжущаяся с тем, что они делают.
   -Как они меня могут сагитировать, если я вижу, как советские власти нас, беспомощных перед ней, поджигают! Ни про Ленина, ни про Сталина, учить я не буду! Пусть ставят двойки.
   -Ты забираешь слишком высоко! - попытался урезонить сына, отец. - То, что я тебе сказал, что сможешь прожить и без Ленина, еще не значит, что про них можно и не учить. Хорошие отметки по успеваемости, тебе никогда не повредят. Стисни зубы, но читай про этих двух сволочей, иначе, в обозримом будущем, ты никуда не пробьешься. Выбора нам, не дано. Ты сможешь себя показать только тогда, когда вырвешься, как говорят, в люди. До тех пор, старайся действовать, по возможности, осторожно. Не наша власть. Ты когда-то говорил, что ученики тебя обзывают кулацким сынком. А, что учителя? Неужели и они заодно с директором?
   -Если есть рядом, то за меня всегда вступается Бодендорф.
   -Ну да, она же твоя классная руководительница, ей, как говорится, и Бог велел, ограждать своих подопечных. И на этом, все?
   -Вайводиш, иногда стыдит разошедшихся болтунов.
   -А, это тот, что ботанику преподает?
   -Да, он.
   -Видишь, значит, есть и хорошие люди! - воскликнул отец, теребя сына за волосы.
   -Седьмой класс - выпускной. Если станешь слишком ерепениться, можешь и экзамены не сдать, - напомнила сестра. - Не забудь, что в следующем году поступишь уже в Индравскую среднюю школу. Тебе следует быть более терпимым к разным насмешкам. Когда я училась в школе, у нас тоже всякое бывало.
   -Как быстро летит время! - посетовал отец. - Давно ли мы отвозили тебя в первый класс, а уже нацелились на среднюю школу.
   -Если учителя рассказывают про Ленина со Сталиным, значит, они есть в учебной программе, - сказал, молчавший до сих пор, Имант. - Они преподают то, что им предписано Министерством образования. От этого, никуда не деться. А то, что однокашники посмеиваются над тобой, лучше не бери в голову. Правильно говорит твоя сестра, что во всем мире, все школята одинаковые. Так устроен человек, а дети, тем более. Надо учиться и, сколько хватает сил, терпеть обиды, ради своего будущего. Без образования, далеко не уедешь.
   -Ладно, все разузнали, обговорили, - заключил Казимир. - Теперь садимся ужинать. Без образования, прожить ещё как-то можно, а без еды, никак. Айвар нам все рассказал и его рассуждения, мы приняли к сведению.
   Конечно, Айвар мог всего этого и не выдавать, но он испугался того, что его могут заподозрить, в нежелании учиться. Пришлось пооткровенничать.
   Вообще-то, учился он не плохо. Материал запоминал легко и сразу. На его сознание давило только то, что на уроках, при одинаковых ответах, ему регулярно занижали оценки. Это очень здорово отражалось на его самосознании, как и отношении к преподавательскому составу. Особенно, как и ожидалось, невзлюбил надменного директора. И не только за то, что тот старался над ним поиздеваться. В пришкольном огороде, Чайка выращивал картошку, огурцы, томаты. Как выращивал? Очень просто. На уроке под названием "ручной труд", на этом огороде трудились все школьники. Айвар тоже. Однажды, на уроке истории, когда Чайка вдохновенно рассказывал о рабском, наемном труде в капиталистических странах, от которого Советская власть давно избавилась, Айвар неожиданно ляпнул:
   -А к какой категории относится наш труд, когда мы работаем на пришкольном участке?
   Как у него это получилось, он не мог объяснить и потом, когда дома сообщил, что на целый месяц, исключен из школы.
   Негативную точку зрения на преподавательский состав школы, как и на происходящее в сфере образования вообще, высказала и Бодендорф когда, как классная руководительница, пришла к Нейвалдам на дом, навестить своего опального ученика и дать задание, что бы тот ни отстал от программы. Эмилия Карловна так увлеченно рассказывала Казимиру о тех негативных, на её взгляд, порядках, с которыми приходится сталкиваться в Вайводской школе, что незаметно для себя, перешла на немецкий язык, которым отлично владела, и который преподавала в старших классах.
   В конце штрафной срока, на телеге, она ещё раз прибыла в Гану Сала. Её привез учитель Эдуард Вайводиш, живший рядом со школой. Как преподаватель и как человек, Айвару он очень нравился. Его уроки ботаники превращались в насыщенный рассказ о скрытой от человеческих глаз, удивительной жизни различных растений. Все они, что росли в округе, были у него засушены по видам, разложены в многочисленные коробочки и на уроке, каждый ученик мог к ним подойти и внимательно разглядеть. Встречаясь в живой природе и проходя мимо, никто не обращал на них ни малейшего внимания, так все к ним привыкли. Но здесь! Вот он принес на урок, только что сорванный цветок, и взоры всех учеников устремились на его толстые пальцы, которыми он никак не может вытащить по отдельности ни пестик, ни тычинку. В классе хохот, но все довольны, когда ему, наконец, это удается. Более того, всея тема быстро усваивается и остается в памяти, надолго. Вайводиш был большой эрудит. Знал несколько языков, но родным для него, был белорусский, на котором и писал свои одухотворенные стихотворения о природе. Иногда он их приносил в класс и, по ходу урока, мог некоторые прочитать. Больше всего, Айвару понравилось о труженице пчелке. В нем были всего четыре куплетика, но написаны в такой легкой и доступной форме, что запомнились с одного чтения.
   Наступила глубокая осень. Но, как это редко бывает, ещё не примораживало. В связи с короткими днями, Имант уходил в Индру на всю неделю, и возвращался в деревню только по субботам чуть ли, не к полуночи. Говорил, что ужасно много работы. Вия ежедневно, хлопотала по хозяйству, а Казимир во дворе, вил льняные веревки разных размеров. В хозяйстве, сгодятся всякие.
   Была суббота. Дома, все в сборе. Только что заявился Имант, который, на этот раз, принес не только хлеб, но и печенье. Он получил зарплату. В связи с этим, Вии пришлось готовить и чай, который в этом доме, особой любовью не пользовался, так как хватало молока. Ужинали и разговаривали долго, после чего Казимир, как обычно, вышел на обход строений. Воровать уже было, почти что нечего, но после того страшного пожара, в привычку вошло, прежде чем ложиться спать, все обойти, осмотреть, и отпустить Джимми, что бы он мог свободно бегать по двору, на проволоке. Эту собаку держали больше для самоуверенности, нежели отпугивания воров. Ведь, на деревне без собаки, что без рук. Она и приласкается, и полижет, и полает, да и объедки со стола подчистит. В общем, незаменимый член хорошей семьи. Поскольку в тиши сумерек мечтается совсем по-другому, нежели днем, когда рядом кто-то находится, здесь, в одиночестве, Казимир мог спокойно поразмышлять о прошедшем времени. Ведь, веселые ли, грустные ли раздумья, являются неотъемлемой частью нашего существования, без которых мы не можем прожить и секунды. С годами же, они намного объемнее воспринимаются, острее чувствуется прошедшее время. То, что некогда промелькнуло, как совсем безобидное, незначительное, в зрелом возрасте облекается в совершенно особую окраску, а то, что в свое время казалось само собой разумеющимся, приобретает совсем другие размеры, оценки. Да, теперь все не так, и наряду с оценками прошлого, все чаще на ум стала приходить мысль о выживании. Своего будущего поколения, особенно.
   По причине внезапно наступившей бедности, в доме Нейвалдов даже не закрывали окон, хотя цветные занавесочки, сдвинутые на обе стороны окон, висели постоянно. Смотрите, мол, если хотите, скрывать здесь больше нечего! Все, что имеем, теперь на виду. Вообще-то, в деревнях никогда и никем не было принято занавешивать окна. У Нейвалдов и то, они появились только тогда, когда подросли первые дети.
   Итак, хозяин дома вышел на обход своих оставшихся владений. Ночь предвещала быть ветреной и прохладной. В вышине, стремительно неслись кучевые облака, то открывая, то закрывая полную луну, висевшую над водами Даугавы. Пару раз, обойдя все постройки, Казимир остановился у собачьей будки, прислушался. В округе тишина. Не то, что в былые времена, когда на какое-нибудь случайное тявканье, по всей деревне поднимался такой гам, будто во всех дворах собаки почуяли чужого человека, одновременно! Толи злые собаки теперь перевелись, то ли, как и люди, они стали равнодушнее ко всему, что творится вокруг. Все равно, мол, лаем делу не поможешь! Зачем лишний раз, поднимать шум! Только нервы себе портить. Сняв кольцо цепи с массивного крюка, вбитого тут же в стену, Казимир вздрогнул. До его слуха донесся заунывный вой, напоминающий не тот звук, к которому привыкло человеческое ухо. Потом опомнился. Это ветер сменил направление, а потусторонний звук донесся из-за угла старого хлева. Его слышали и раньше. Это ещё покойный Дзинтарс, где-то в соломе крыши поместил пустую бутылку, что бы отпугивать не только воробьев, но, как он выражался, и злых духов. Его проделкой, мама была очень недовольна и однажды, искала ту бутылку, что бы выбросить, но не нашла.
   Зайдя в сени, Казимир заложил дверь "на штабу", с немецких времен, так здесь называли дополнительный засов в виде толстого бруса, закладываемого на железные крючья. В комнате он разделся, и присел на корточки к открытой топке плиты погреться, где еще краснели, не успевшие остынуть угли. При свете керосиновой лампы, подвешенной под потолком точно посреди стола, Айвар готовил уроки. Здесь же Имант, писал письмо своей сестре в Белоруссию. Рядом Вия, на коловороте пряла лен.
   Не прошло и десяти минут, как яростно залаяла собака. По звенящей проволоке было слышно, как она побежала на противоположный конец двора. В этот момент, раздался выстрел. Видимо, стреляли по собаке, потому что пуля, ударившись в камни, которыми был выстлан двор, срикошетила в сенное окно. Стекло разлетелось на куски и зазвенело о камни. Джимми вмиг замолк, почему в доме решили, что он уже убит наповал. Казимир подскочил к столу, потушил лампу и, задернув занавески, прижавшись к стене, одним глазом пытался посмотреть на улицу. В этот момент, луна скрылась за тучами, и стало совершенно темно.
   -Прячьтесь! - шёпотом, выдавил он из себя.
   Только никто не знал куда прятаться, потому что пуля могла достать в любом месте. Из комнаты во двор, выходило только одно кухонное окно. Но, если разлетелось вдребезги сенное, то через ту брешь, злоумышленники могли проникнуть в сени, а из них, прямиком в избу, дверь которой никогда не замыкалась, потому что не была к этому приспособлена.
   Опомнившись, Казимир осторожно отошел от окна, нащупал стоявший у плиты топор, которым откалывали лучины, взял его в правую руку, и стал у косяка. Это на тот случай, если попробуют забраться через сени. Но на улице, все подозрительно затихло. Тогда Казимир дал команду Иманту перейти в спальню, чтобы понаблюдать, что творится с той стороны дома. Те окна выходили не только к дороге, что вела к большаку, но и в сторону Индры, через хутор Виталия Макни. По ней ездили исключительно редко, поэтому, никогда не ремонтировали, и она была вся в выбоинах.
   -Что там? - не выдержав, тихо спросил Казимир у Иманта.
   -Темнота, ничего не видно, - отвечал тот, полушепотом.
   -Не прозевай, когда выглянет луна, и не лезь в самое окно. Наблюдай сбоку. Где Айвар?
   -Я под кроватью, - послышалось откуда-то снизу.
   -Ну и будь там, не вылезай, пока не скажу.
   Тревожное ожидание затянулось. Было совершенно понятно, что если пришелец, или пришельцы дали о себе знать одним выстрелом, то они не постесняются сделать и ещё несколько. Не за тем они прибыли, что бы только попугать жильцов. Значит, либо снова подожгут, либо выжидают жертву, когда она появится на улице, что бы проверить, почему притихли.
   -Папа, - подала голос Вия. - Я схожу в тот конец дома, посмотрю на дорогу. Оттуда лучше просматривается подъезд со стороны Лупиней.
   -Ни в коем случае! - запротестовал отец. - Может быть, там сейчас они нас, как раз и ждут, чтобы бабахнуть. Будем отбиваться здесь. Иди обратно к Иманту, и следите за теми дорогами. Не по полю же они сюда к нам прибыли!
   Дочь ушла, и в это время выглянула яркая луна, осветив все вокруг. Но, никакого движения во дворе, Казимир не заметил. Получалось, что преступники, либо прячутся за углом, либо у самой стенки. Собака тоже молчит. Значит, наповал! Попали даже в темноте. Видимо, стрелок бывалый, если так метко стреляет.
   И вдруг, при свете луны, Имант заметил человека с винтовкой, открыто шагавшего по дороге в сторону окна, что у печки, где он нес вахту. Заметила тот силуэт и Вия, только что сюда приблизившаяся.
   -Это же Макня! - довольно громко, воскликнула она, со страху, прикусывая нижнюю губу. - Пусти к окну. Дай мне его лучше разглядеть, - попросила она, присевшего у подоконника Иманта. - Нет, пропусти меня еще дальше. Здесь стекло в раме очень запотевши.
   Имант уже собирался отодвинуться к печке, но, заметив поднятую винтовку, резко оттолкнул её назад. В это мгновение, прогремел выстрел, после которого Имант почувствовал, что по правой руке к пальцам, сбегает нечто жидкое и теплое. "Наверное, ранили, - мелькнуло в голове. - Хорошо, что не в сердце! Куда это могла попасть пуля? - соображал он, проводя левой рукой, по пиджаку правой. - А, вот куда! Выше локтя. Здесь зажгло", - и, почти автоматически, как на фронте, изо всей силы сжал в кулаке рукав, что бы остановить кровь.
   Услышав выстрел с противоположной стороны дома, Казимир перехватил топор в левую руку и бросился туда. Зацепившись за двигавшегося на корточках вспять Иманта, он чуть не упал, но вывернулся и глянул в окно. В этот момент, грянуло в третий раз! Снова набегало облако, но ещё хорошо была видна фигура человека, не успевшего опустить винтовку. Не было сомнения - это был Макня, а на подъезжавшей к нему телеге, запряженной белой лошадью, свесив на бок к переднему колесу ноги, сидел Сумароков. Макня вскочил на задок, и повозка тут же понеслась в сторону луга, где и проживал стрелявший. Свидетелями разбойного нападения, стали сразу три человека.
   Убедившись, что подвода с преступниками скрылась за ручьем, Вия в спальне, плотными одеялами занавесила оба окна и зажгла здесь лампу. Рана на руке Иманта, оказалась не очень серьезной, потому что пуля прошла выше локтя по наружной стороне руки, не задев ни кости, ни мышцы. Вия приняла на себя роль санитарки, а Казимир позвал Айвара. Со сплющенной пулей в руке, тот несмело вылез из-под кровати.
   -Потрогайте, ещё теплая, - предложил он, расправляя ладонь.
   -Где ты её нашел? - испугался отец.
   -Сам не пойму. После выстрела, она сама мне в руку залетела. Даже немножко обожгла пальцы. А где стрелявшие?
   Ему никто не ответил. Сестра была занята рукой Иманта, а отец собрался выйти на улицу. Не могла же вся семья взаперти, в неведении, сидеть до рассвета. Сперва надо было проверить сени, где выбили стекло. В одной руке держа топор, а во второй фонарик с толстым, круглым боковым стеклом, Казимир ногой резко толкнул дверь, и осветил все углы. Никого. Только осколки стекла, попавшие вовнутрь, блеснули своими тусклыми гранями. Выключив фонарик, Казимир прижался к пустой раме, и тихонько позвал:
   -Джимми, Джимми!
   Услышав знакомый голос, ободренная собака заскулила на противоположном конце двора, а затем, звеня цепью, прибежала на голос. Значит, жива! Не убили! И если её никто не преследует, то двор должен быть пустой. Осторожно сняв штабу, тихонько отворил сенную дверь. Всё тихо. После этого Казимир, внимательно вглядываясь в темноту, осмелел пройти несколько шагов за порогом. К его ногам прильнул Джимми, снова заскулил и позволил себе тихонько тявкнуть, за что имел такой же тихий выговор от хозяина. Потом они вместе, осторожно обошли все строения. По поведению собаки определив, что поблизости чужаков нет, Казимир вернулся в дом, и потом все, кроме Айвара, прободрствовали до самого рассвета, регулярно выходя на улицу, для обследования строений, на предмет внезапного пожара.
   Так как назавтра было воскресенье, и Имант оставался дома, то с рассветом, стали внимательно обследовать окружающую местность, на которой разыгралась ночная драма. Во-первых, осмотрели место пробоины в стенке. По всей видимости, целились в окно, но пуля прошла чуточку правее и ниже, оставив сквозное отверстие в бревне. Задев руку Иманта, она ударилась о печку, оставив в кирпичине глубокую выбоину, и уже ослабевшая, но все ещё горячая, рикошетом отскочила под кровать, где лежал Айвар. Дальше. Если бы не оттолкнули Вию, то пуля прямиком прошила бы ей живот, а с Имантом вообще, непонятно что бы было. То ли это совпадение, то ли судьба, то ли Бог уберег от гибели! Но, это факт. Следующая пуля, прошла чуточку выше окна, пробив над плитой потолочную доску, и уйдя на чердак. Проанализировав выстрелы, пришли к выводу, что стрелявший отлично знал, где могут располагаться жильцы дома. А они, обычно, и собирались здесь, у печки, что бы погреться и послушать всякие небылицы, о которых рассказывал сам хозяин. Потом занялись осмотром двора. Здесь нашли камень, о который ударилась пуля, напугавшая собаку и разбившая окно в сенях.
   -Только успевай ставить за ними стекла! - позволил себе пошутить Казимир, вынимая раму, что бы назавтра в Индре, её застеклить. Это будет по пути. Заодно он подвезет и Иманта, которому рука побаливала, но не настолько, что бы не выходить на работу, где вместо него, могли найти другого человека.
   -Значит, я из счастливчиков! - совершенно серьезно, говорил Имант. - Пули не брали меня на войне, не трогают и в мирное время. Мне непонятно только одно: что этот Макня не дает нам покоя? Сколько я теперь знаю, вы же ничего плохого ему не сделали.
   -Не отплаченная зависть, - сказал Казимир. - Об этом, я тебе уже говорил. Есть такие люди в нашем краю, и ничего с ними нельзя поделать. Это психология подлеца! Наваждение. Оно не дает ему покоя ещё с 1940 года. Ещё тогда, когда у меня отняли землю со всем готовым урожаем, я хотел огреть палкой его жену за то, что выставляя свой отвратительный зад, распевала всякие непристойные частушки. Впрочем, кто их поймет, этих иродов! Понятно одно, что эта шваль, вылезшая из подполья, своим преимуществом старается воспользоваться сполна.
   -Как ты думаешь, с тем Сумароковым, они действуют по своей инициативе, либо по заданию? - спросил Имант.
   -Трудно сказать. Некоторые звери подстерегают добычу в одиночку, другие сообща. Но то, что здесь есть некий координатор, не вызывает никакого сомнения. В нашем краю, организовалась устойчивая банда, руководимая Авдюкевичем. Уже досконально известно, что, кроме названного начальника, в неё входят такие головорезы как Виталий Макня, тот же Сумароков, за ним следует Иван Шарок, Новожилов, Ошурок, Лебедок. Это они окружили и подожгли тот сарай, где сгорели наши невинные парни.
   -Приходят, даже приезжают на лошади, будто в гости к знакомому, а потом ещё и стреляют. Вот, нахалы!
   -Деревня. Что ты от неё хочешь! Хорошо, что Бог от очередной смерти миловал.
   -Да, чуточку бы правее, и конец! Мне до сих пор кажется, что мы с Вией спасли друг друга, такое совпадение действий.
   -Без вмешательства Бога, здесь, конечно же, не обошлось, - на манер своей Дайны, заключил Казимир.
   -Я только удивляюсь, почему собака не почувствовала их заранее.
   -Думаю, что виной тому очень сильный ветер, дующий в противоположную, от неё, сторону. Бутылка тоже очень сильно свистела. Дайна её когда-то искала, да не нашла.
   -Возьмусь за это дело я, - пообещал Имант.
   -Теперь уже не стоит. Хлева старые, да и держать в них будет некого. К тому же, и оборону-то круговую держать не от кого. Это, бывало, раньше старались отгородиться от назойливого мира. Мухи опять же, отбою нет. Я определился. Поставим в стороне новые будынки, и меньших размеров.
   -А где ты думаешь найти плотников, чтобы их пересыпать?
   -У моего свояка Доната, в прошлом году литовцы, или литвяки, как мы их называем, плотничали. Говорит, да я и сам видел, отработали на совесть. Обещали снова вернуться, новую баню рубить. На неё много время не уйдет. Поговорю с ними. Какая им разница, где работать. Лишь бы хорошо платили. Заодно, на этом углу, из которого Макня хотел нас застрелить, поставим большой крест. Пусть знает, кто защитил нас от погибели! Бакнеш обещал дать хорошую березу. Поставим этот памятник за наше благополучное спасение, а Богу на радость, что его здесь не забывают.
   -Ты не интересовался у тех литвяков, как там сейчас у них? - спросила дочь. - Власть-то теперь, наверное, одинаковая, что там, что здесь. Как она поступила с ихними, крепкими хозяйствами?
   -Я не спрашивал, но Донат говорил, что у них строения не жгут.
   -Литовцы, люди воинственные и культурные, - сказал Имант. - Я вместе с некоторыми из них воевал, в одном окопе вместе сидели. Поэтому знаю, что они за люди.
   -Соседнее государство, соседние люди, а как отличаются от наших! - заметила Вия, удивленная такими сведениями.
   -Как нас грешных, так и их работящих, создал всевышний, - категорично, заявил Казимир. - Ему виднее было, что создавать.
   -Из истории известно, что при Борисе Годунове, вместе с поляками, они чуть всю Россию не завоевали! - выказал свою эрудицию Айвар, до сих пор только слушавший, о чем говорят старшие.
   -А надо бы, было! - не то в шутку, не то всерьез, произнес Казимир.
   -И то, правда. Глядишь, и сегодня не было бы такого разгула насилия над латышами, - его предложение, поддержала дочь. - Даже при немцах, несмотря на военное положение, спокойнее себя чувствовали, нежели при большевистском режиме.
   -Ты права, - подтвердил отец. - Теперь каждая бывшая и настоящая сволочь плюет на тебя, если вообще, не убьет, на что нацеливался и Макня с Сумароковым. Да, и не только они. Многие стали из себя воображать. Как там, у Некрасова: горда свинья тем, что почесалась у барского крыльца. К этакой притче, и комментарии не требуются. Все точно сказано.
   -На пилораме я слышал, как разговаривали двое из местных, - вступил в разговор Имант. - Они называли какого-то Юзика, Болеся, Вороньку, которых, якобы, убил не кто иной, как Виталий Макня. Что это за парни? Вы их знали?
   -Как не знать, когда вместе ходили на танцы, - немного покраснев, призналась Вия.
   Одно время, этот самый Юзик за ней даже немножко приударял, да ничего не получилось. В то время, у неё на примете был Малецкий из Дворчан.
   -То были отличные парни, - сказал Казимир. - Это их из-за угла тогда расстреляли наши местные разбойники, никак не могшие насытиться зрелищем чужой крови, чужого горя, когда те выбегали из горевшего сарая, что стоял рядом с Бакнешевым озером. Мой покойный сын, с погибшими дружил. Помню, возьмут зимой наши легкие лагоши, ну и за Казубренчи, на горки кататься. Насажают девок. Хохот, крик, до полночи. В общем, то, что ты слышал, это сущая, правда. Никогда не забуду, это было ещё при немцах, и тоже с этими самыми парнями. После танцев, они возвращались домой, а Макня с "помощниками", их и подкараулил. В общем, хотели убить. Стреляли по ним, да что-то сорвалось, не попали. Теперь всей правды не узнаешь. А, жаль! Для будущего потомства, очень бы пригодилось.
   -Такому человеку, не место на этой земле! - стиснув зубы, решительно произнес Имант. - Попадется он один раз, кому-нибудь...
   -Как Бог судил, так ему и будет, - резюмировал Казимир. - Пока мы с Айваром побудем дома, вы сходите к Александрине. У неё постоянно есть всякие травы, пусть полечит руку. В медицинском деле, она отменная дока.
   -Может лучше завтра в Индре, пусть к фельдшеру обратится, - предложила Вия.
   -Нет, не надо. Александрина такая женщина, что не растреплется, а в Индре, сразу пойдут разговоры. Пусть не думают, что мы пострадали. Не дадим повода радоваться всяким там, Макням! Вы меня поняли?
   -Поняли, - отвечала дочь. - Но надо бинт, а у нас его нет.
   -Возьмите, порвите Айварову старую рубашку. Она выстирана, горячим утюгом проглажена. Говорят, что если человек не боится заразиться, то и зараза к нему не прилипает.
   -Но она же, не стерильная...
   -Чуешь Имант! За твое здоровье, заступница появилась, - воскликнул Казимир, после чего Вия, покраснела и удалилась искать в шкафу указанную рубашку.
   -Да-а-а, - долго протянул Имант, когда она ушла. - Макня, бандит не только отъявленный, но и злопамятный. Нет гарантии, что он не появится здесь снова, что бы довершить свое грязное дело. Я знаю с фронта, что такие настырные люди ведут себя, как самоубийцы. Если они что начали, свою задумку довершат в любом случае, пока живы. К тому же, я заметил, что на свои черные дела он всегда отправляется с вечера.
   -Наверное, ночью хочется спать, - пошутил Казимир.
   -Он не остановится. Я в этом уверен. Меня целую неделю, здесь нет, а ты один, отпору не дашь. Придет, да и подожжет, или убьет. Теперь будет бить наверняка. Целиться не торопясь, не то что в прошлый раз, с ходу.
   -Может, конечно. Кто ему запретит.
   -Как я уже и говорил, от таких людей надо избавляться. И, чем быстрее, тем лучше, да надежнее.
   -Сам понимаешь, что такое смелое решение не в наших возможностях. Есть другие силы, которые такими действиями руководят.
   -Вот ты, держал в руках топор, что бы защититься. Ты мог бы его применить в действии?
   -Не знаю. В решающий момент, может быть, если видел бы реальную угрозу жизни своим детям. Айвар, принеси-ка мне мое оружие. О-о-о, кто это его так зазубрил?
   -Вчера я доску раскалывал, а в ней оказался гвоздь, - оправдывался сын.
   -Надо было сказать. Такие вещи, теперь надо держать острыми и наготове. Найди оселок, заодно наточу.
   -А Макня, все же сволочь! - ни к кому не обращаясь, пробубнил Имант. - Он не остановится, пока не перебьет здесь всех, до единого.
   -Как там, у вас, теперь с работой? - не обращая внимания, что он бурчит, поинтересовался Казимир. - Хватает леса?
   -Появляются и небольшие перерывы, но белорусы здорово выручают. Бывают дни, когда подвода за подводой подъезжает. Только успевай. Между прочим, Дилба просил тебе передать, что со следующего года, налог снова будет увеличен.
   -Заразы, этакие! И на сколько, не говорил?
   -Как обычно, на пять тысяч.
   -Так. Значит, уже на целых пятнадцать надо рассчитывать. Но мы с дочкой уже переговорили на эту тему и решили не платить, ни копейки, потому что ту небольшую толику, что я смог бы отдать, делу не поможет. Скот перерезан, землю удобрять нечем. Конечно, после такого урезания, Советская власть пьяницей меня не сделает, но нищим, обязательно. Особенно, если за дело возьмутся такие люди, как Макня с Сумароковым и Авдюкевичем впридачу.
   -В таком косом направлении, они уже "помогли", - съязвил Имант. - Интересно, где может постоянно находиться этот Макня?
   -В перерывах, между поджогами, да убийствами, в милиции, у Авдюкевича. Где же ему, ещё быть! Я сам его встречал там, когда заходил после пожара.
   -Он в форме, или домашнее носит?
   -Винтовку-то ему, видать, дали, а милицейской формы, наверное, не хватило, - улыбнулся Казимир, вспоминая, в каком виде он его тогда застал у Авдюкевича. - Они, те стребки, и сами-то замызганные по уши ходят, а этот, сколько я понимаю, нештатный.
   -Конечно, здесь им не город. Постоянно, по грязи приходится шлепать. Даже Макне.
   -Ох, и попадет однажды, этому Макне! - ни с того, ни с сего, выпалил Айвар, садясь за уроки.
   -А ты учись, не детское это дело! - одернул его отец. - Тоже мне, мститель нашелся!
   Бесконечно долго, растянулся конец 1947 года. Морозило, но снег не выпадал, поэтому и темнело рано, а ночи казались, особенно темными. Казимир регулярно, каждый вечер до десяти часов, выходил на дежурство. Он почему-то считал, что после этого времени, Макня уляжется спать, и самовольничать будет некому. Да и все несчастья, когда они случались, происходили именно до десяти часов. Поскольку самого дальнего большого тока уже не было, то охраняемая площадь намного сократилась. Её успевал он обойти, не один десяток раз, и каждый раз с одной и той же мыслью: в следующее лето, эти хлева убрать, а из оставшихся хороших бревен, в некотором отдалении, сложить новые. Это не только улучшит обзорность, гигиену, но и опасность цепного возгорания.
   -Ты так долго не выдержишь, - возвратясь по субботам, постоянно напоминал ему Имант.
   -А, что делать? Пусть оно какое, но все же, свое добро. Поэтому-то его и жалко. Может быть, даже самому Макне и то, что-нибудь да жалко, если, конечно, оно у него имеется.
   -Чтоб он здох, этот Макня! - в сердцах ругался Имант. - Уже только его фамилия, когда её произносят, тянет на рвоту. Из-за одного вонючего разбойника, нет покоя целой семье!
   -Ничего, за меня не беспокойся. До снега, как-нибудь выдержу, а когда забелеет, он сам не решиться. Следы могут остаться.
   -Ну, не скажи! Не побоялся же он по свежей пахоте сигать от подожженного тока! Может не побояться и снега. Мы теперь убедились, как у него чешутся поганые руки, а его узкую спину, заслоняет другая точно такая же, только в гимнастерке, самого начальника милиции!
   -Мне думается, что тогда он не предполагал, что земля может быть свежей. Ведь я вспахал как раз в тот день, когда он наведался. Хотя, кто их поймет, если имеется широкая спина, которая тебя всегда закроет. Если бы не Авдюкевич, отвечать бы ему, по всем правилам, за содеянное зло!
   -Ты ошибаешься, когда говоришь, что только от одного Авдюкевича зависело расследование. Это же целая система! Так называемые, классовые враги, маячат у них не только наяву, но и во сне! Да будь они по шее в дерьме и то тянулись бы за винтовкой, или спичками, что бы уничтожить таких собственных врагов, как Нейвалды. Их повадки, я уже чувствую всем нутром, хотя этого Вислоухого Макню, я видел всего пару раз, да и то, только издали.
   Со дня обстрела, в доме стали делать светомаскировку, как бывало, в войну. С наступлением сумерек, все окна занавешивали плотными одеялами, а собаку, после закрытия все наружных ворот, отпускали с цепи, вообще.
   Так случилось, что однажды, после своего основного времени дежурства, перед тем, как лечь спать, Казимир вышел за ворота, помочиться. Вслед за ним, туда же проскользнула и собака, которая тут же насторожилась и заворчала. Луна была на ущербе, но местность просматривалась ещё довольно сносно. Внимательно вглядевшись на дорогу, в сторону большака, он заметил движущуюся фигуру человека. Здесь и днем-то, прохожие появлялись от случая к случаю, а этот ночью, да в такой холод! Пока Казимир соображал, что тому здесь могло понадобиться, как из березняка, к нему присоединился ещё кто-то. Встретившиеся силуэты, остановились. Наблюдать за ними дольше, у него не выдержали нервы. Потрепав доверчивую собаку по голове, скомандовал:
   -Джимми, взять! Ату их! Ату! - и для большей убедительности, в ту сторону, направил луч фонарика.
   Собака рванулась, метров пятьдесят пробежала и остановилась, оглашая окрестности резким, звонким лаем.
   -Джимми, взять! - как можно громче, что бы его услышали и те двое, крикнул хозяин.
   Видно было, как, сделав несколько шагов, Джимми снова остановилась в нерешительности, и как бы завизжала, заскулила.
   "Учуяла запах пороха!" - сразу же, сообразил Казимир. Этот феномен собак, он знал еще с военных времен. А тут, совсем недавно, ей, бедненькой, пришлось его понюхать на всем серьезе. Но и те двое, видимо не хотели рисковать. Пару минут потоптавшись на месте, скрылись в березняке. Вся эта ночь для Казимира, стала бессонной.
   Назавтра была суббота, появился Имант, и он ему все рассказал.
   -Так ты говоришь, что собака остановилась?
   -Как вкопанная! Я её и так, и этак подвужгивал, что бы она бежала вперед. Но, тщетно. Визжит, а не движется.
   -Жаль! Хорошо бы было спустить им штаны. В другой бы раз подумали, можно ли по ночам шататься вблизи чужих строений.
   -Ещё в войну мне говорили немцы, что собаки издалека чуют запах пороха. Однажды, Джимми уже был напуган выстрелом, и если у этих была та самая винтовка, то вполне вероятно, что она могла иметь запах пороха от прошлых выстрелов. Его можно было разнюхать. Тем более, что ветерок тянул в нашу сторону. Другого объяснения её поступку, я не нахожу.
   -Значит, я был прав, когда говорил, что пока нас не перебьют, покоя им не будет, - твердо заявил Имант.
   -Что ж, по-твоему, нам делать? Идти жаловаться некуда и некому, потому что в милиции все в одну дудку дуют. В Ригу жаловаться, тоже не поеду. Сколько хватит сил, буду и дальше караулить. Надоумил же меня Бог, вчера выйти на улицу, после десяти часов. Может быть, он и дальше мне поможет отводить беду от нашего дома.
   -Не отвел же, однажды...
   -Я молюсь. А вдруг, на второй раз он меня послушается.
   -Надежда зыбкая и ненадежная. На Бога надейся, но и сам не плошай! Эту истину знают во всем мире.
   -Как суждено, так и будет.
   -В ближайшие две недели, я, видимо, не приду, - неожиданно заявил Имант. - Тут несколько дней подряд, из-за отсутствия леса, нам пришлось полодырничать. А на следующей, белорусы снова обещали подкинуть, как и договаривались вначале.
   -Что ж, надо, так надо, - согласился Казимир. - Ночевать у тебя есть где. С Богом, как говорится. Дочка приготовит тебе больше еды. Солонины, слава Богу, еще хватает, а хлеба купишь на месте.
   В воскресенье, к вечеру, температура воздуха еще заметнее понизилась.
   -Наконец-то, может быть наступит настоящая зима, - удовлетворенно говорил Казимир, возвратясь с улицы и потирая остывшие руки. - В такую стужу, Макня вряд ли решиться высунуть нос из дому. Сегодня, долго караулить не буду. На всякий случай, будем прислушиваться к собаке, а для этого, я лягу в том конце дома.
   -Замерзнешь! - воскликнула дочь. - Там же давно не топлено
   -К холоду, мне не привыкать. Возьму с собой тулуп, накроюсь потеплее. Что поделаешь, дрова надо экономить.
   Морозило всю неделю, а в понедельник после обеда, наконец, дождались и снега. Более того, поднялся сильный ветер и все вокруг, забелело. Мело, несколько суток подряд. Вот, и очередной субботний вечер, когда Иманту надо было бы быть дома, а он все не появлялся. Нейвалды заволновались. Казимир уже несколько раз выходил на улицу с зажженным фонарем, на тот случай, если Имант сбился с дороги. Потом стала выбегать и Вия.
   -А ты-то, что так волнуешься? - удивился отец.
   С некоторых пор, он стал замечать некую перемену в поведении своей дочери. В присутствии Иманта, она была весела, жизнерадостна, а когда тот всю неделю отсутствовал, ходила скучная, неразговорчивая. Отцовское сердце обмануть трудно, особенно тогда, когда все действа происходят в непосредственной близости.
   -Это нам здесь, все тропинки знакомы, а ему, ведь, все чужое, - не моргнув глазом, отвечала взволнованная дочь. - Глянь, за неделю сколько намело. Хороший хозяин и собаку в такую стужу не выпустит, а тут, человек!
   -Ну, ну, - как бы согласился отец. - Впрочем, я на улицу мерзнуть больше не пойду. Не пришел сегодня, так появится завтра. Куда он может деться! Тепло, пусть для него и не родительского дома, всегда приятнее чужих задворков.
   -А вдруг, с ним что-нибудь случилось! - тревожилась дочь. - Мог заблудиться, замерзнуть. Его мог и Вислоухий подкараулить. Имант здесь, в доме, о нем так странно отзывался, что, то же самое, мог сболтнуть и при чужих людях. Ну, а те дальше, и дошло до самого Макни. У того, ведь, есть винтовка. По рассуждениям Иманта, этого Макню, он уже давно раскусил.
   -Смотри ты, какой он у нас умный, прозорливый!
   -Ты смеешься, а мне за него, очень боязно.
   -За Иманта ты не волнуйся. Это не тот человек, который может позволить себя запугать, либо запросто убить нашим, доморощенным бандитам.
   -Но, они же, бандиты!
   -Не забудь, что Имант фронтовик. По его словам, он встречал бандюг и почище нашего, деревенского отребья! Я уверен, что взять такого парня, не так-то просто. Даже с оружием.
   -Все равно, и жалко и страшно, - вздыхала дочь, не находя больше контраргументов. Доводы отца, звучали убедительно и веско.
   Едва они закончили свой скорбный диалог, как радостно залаяла собака, а в сенях щелкнула щеколда. Вия, чуть не подскочила, а отец успокоил:
   -Не волнуйся, не чужой. Я это понял, по поведению собаки.
   Вошел, весь заснеженный, Имант.
   -Ну, братец, и заставил же ты нас поволноваться! Мы с дочкой, тебя чуть не похоронили.
   -Как ты, папа, можешь так говорить! - запротестовала Вия.
   -Это, к слову. Но ты дружок, что-то припоздал. Обещал в прошлое воскресенье.
   -Лучше не спрашивайте! Столько работы было, что хотели оставить и на ещё одно воскресенье поработать, - отвечал раскрасневшийся Имант, снимая толстый, шерстяной коричневый армяк, безвозмездный подарок Казимира, и вытряхивая из него снег, у самого порога.
   -Нахалы! Не хотят дать людям и отдохнуть, - обрадованным голосом, затараторила Вия, направляясь к печке, что бы подогреть остывший ужин.
   Отец, наблюдая за её хлопоты, все сильнее убеждался в том, что его дочь, с каждой неделей, становится все не равнодушнее к бывшему работнику. С одной стороны, парень он, будто бы и нормальный, на такого можно положиться, но с другой стороны, частнособственническая мысль, еще глухо напоминала о соседе Бакнеше, с которым существовал негласный, совместный договор, об объединении не только семей, но и хуторов, от которых, у обоих, к слову сказать, осталась лишь мизерная часть. Как у одного, так и у другого, прежнего богатства не только ни осталось, но в обозримом будущем, и не ожидается его восполнения. Да, все это так, но только попробуй у старшего поколения отобрать тягу к полному достатку, к богатству, и оно уже не сможет дальше нормально мыслить, дышать, жить, в конце концов! А почему? Да потому что в итоге, отпадает смысл жизни. Ведь не создавая платформы для будущего, в старости, у них не будет на что опереться.
   Итак, у обоих соседей, от прежних грандиозных проектов, осталась только несбывшаяся надежда на некое чудо, связанное с божественным вмешательством. Какое именно, не знали они и сами, но в душе, по-прежнему не переставали верить в то, что все, сейчас происходящее, временное историческое явление. Насколько временное, боялись ответить и сами себе. Исходя из крестьянской, человеческой, в конце концов, исторической точек зрения, они знали и верили в то, что ничего вечного в мире не бывает. А это для них, было главной психологической поддержкой. Как же иначе! У деревенщины, не могло уложиться в голове такое положение, при котором государство, одним махом, способно отнять у крестьянина то, что нажито здесь, не одним поколением! Более того, это нажитое отдать тем, кто никогда не хотел работать, но которым, как и всем живым существам, очень хотелось кушать. К такому повороту событий, многие в деревне, готовы небыли, поэтому и не верили в постоянство, вечность свершившейся несправедливости. Однако, пока что, это была самая настоящая, ощутимая всем человеческим существом, реальность.
   Как-то по осени, встретившись на общей меже, после общих жалоб, обо соседа пришли к единому мнению о том, что их дела - совсем дрянь! Причем такая дрянь, что хуже некуда. Мало того, что у них все отняли, а тут ещё и дети не хотят дружить между собой! Что поделаешь, с нынешней молодежью! Глупые они. Старшим не хотят подчиняться, прислушаться к их мнению. В общем, повздыхали, повздыхали, да так ни с чем, и разошлись.
   После волнительной для Нейвалдов субботы, когда домой должен был возвратиться, но не появился Имант, начиная со среды, по большаку и проселочным дорогам, на "черном вороне" и на санях, замельтешили истребки, которых в Индре, к этому времени, оказалось не так уж и мало. Подъехали они на лошади и к дому Нейвалдов, который уже давно был готов ко всяким гадостям с их стороны. Поэтому Казимир нисколько не удивился, когда, не объясняя причин, приказали показать все углы в доме, а затем открыть клети, хлева.
   -У нас приказ на обыск, - по пути, заявил, видимо старший, из прибывших. - Не скрывай ничего, показывай, где и кто у тебя прячется.
   -Все открыто, прятать больше нечего, - простодушно, отвечал хозяин дома, обескураженный не их появлением, сколько отвратительным поведением. Кроме пожара, теперь он больше ничего не боялся. - А, что вы ищете? Опять партизан! - следуя по пятам за истребками, поинтересовался Казимир.
   -Какое твое, собачье дело! - грубо ответил один из них. - Что надо, то и ищем. Слишком любопытными стали вы, латыши.
   Прибывшие парни, разговаривали только на русском языке. Латышский же, не успев полностью прижиться в Ульмановское время, исчез полностью не только в разговоре, но и в делопроизводстве. Так как проверяющие, для обыска, разбились на две группы и Казимир не знал с которыми дальше идти, то в растерянности, остановился посреди двора.
   -Давай с нами, - сказал тот, что казался здесь за старшего. - Когда все проверим, осмотрим, подпишешь бумаги.
   Минут пятнадцать, двадцать, продолжалась облава. После чего, участники обеих групп сойдясь вместе, посетовали тому, что ничего не нашли, о том же написали акт, дали подписать хозяину, сели в сани и укатили.
   -Хоть бы указали в той бумаге что именно, "не нашли"! - удивлялся Казимир, возвратившись домой, и, собираясь идти к кринице за водой.
   -Что они у тебя искали? - поинтересовался Краваль, встретив его на улице с ведрами. Видно было, что он вышел специально, что бы полюбопытствовать. - Мы всей семьей не отходили от окна, пока та подвода не уехала.
   -Помнишь, в детстве учили сказку: "пойди туда - не знаю куда", ну и так далее. В общем, дали подписать акт, что у меня они нашли только пшик.
   -Странно! - протянул сосед. К Нейвалдам теперь, он почти не заглядывал. - Ты заметил, сегодня они с раннего утра носятся, как угорелые. По большаку на "воронке", особенно.
   -Видел, как же. К таким вещам, я уже стал привыкать.
   -Их поведение, я изучил давно, ещё в Питере. Без дела, они бы не скитались по весям. Где-то, что-то случилось. То на всю Индру было только четыре официальных истребка, а теперь их вон сколько появилось!
   -Я предполагаю, что эта очередная акция, по выявлению партизан. Вот, и все. Что же ту ещё, могло их так внезапно всполохнуть! Война, ведь, давно закончилась. Мы теперь перекочевали на мирные рельсы, как там, в той песне поется.
   А в пятницу, Казимир собрался в Индру за жмыхом, который была ему положен за сданные осенью, семена льна. Дорога была санной, но на вывороченной с осени глине, не хотел портить коню ноги, поэтому поехал по окружной, мало используемой, а поэтому, более гладкой. По ней было, километра на полтора дальше. В Индру она заходила с западной стороны, и пролегала рядом с недостроенной кирхой. Поравнялся Казимир с нею довольно рано, часам к десяти. Стояло пасмурное утро, солнце не показывалось, а в ольшанике с березами, окружавшими недостроенный храм, летало, кричало, проснувшееся вороньё. За последние годы, эта местность настолько успел обрасти деревьями, что некоторые из них, через высокие проемы окон, своими ветками стали заглядывать даже вовнутрь. Используя уединенность, летом сюда прибегали поиграться дети. Подростки, выкурить папироску. А совсем взрослые, появлялись здесь, в основном, парочками.
   Так как школьное подростковое поколение, дома курево держать боялось, то в кирхе у них был тайник, в котором и хранились курительные принадлежности. Со своих огородов, тайком от родителя, наламывали листья табака, а для бумаги годились отрывные листки календаря. Огонь добывали, бензиновой зажигалкой. После немцев, они здесь появились почти что, в каждой курящей семье.
   Скрипели подрезами лагоши, шумно посапывала лошадь, и успевший за длительную дорогу, обо всем передумать Казимир, даже стал дремать, когда из кирхи, махая руками, перед самым носом лошади, внезапно выбежало несколько мальчишек. От неожиданности, лошадь даже шарахнулась в сторону, а потом и вовсе остановилась.
   -Дяденька, дяденька! - кричали они наперебой. - Там! Туда! Туда! - и дружно показывали на темнеющий вход.
   Казимир нехотя вылез, немного размял затекшие ноги и вопросительно посмотрел на возбужденные лица ребят.
   -Что там у вас такое, что расшумелись, как воронье? - наконец, спросил он, внимательно вглядываясь в их встревоженные лица.
   -Там человек! Человек! - галдели мальчишки, каждый, пытаясь выкрикнуть, как можно громче, что бы этот дяденька, такую важную новость услышал бы именно от него.
   -Ну и что, что человек? - спокойным голосом, попытался переспросить он ребят, хотя их возбуждение, стало как-то передаваться и ему.
   -Он не живой! - шумела гурьба.
   -Умер, что ли?
   -Не знаем. Мы испугались!
   -Когда вы его обнаружили?
   -Вот, только что.
   -Надо сообщить в милицию. А где он находиться?
   -В самом углу, дальней комнаты. Под листьями.
   -Свой, или чужой? - спрашивал Казимир, направляясь в кирху.
   -Не знаем, Мы видели только ноги, в больших сапогах.
   Услышав "большие сапоги", у Казимира невольно, ёкнуло под сердцем.
   -А вы, что здесь делаете?
   -Мы, дяденька...., - все замялись с ответом.
   -Ладно, я и так догадываюсь. Курите, и выдрать вам задницу некому!
   -У нас, большая перемена...
   На это, краснокирпичное строение с единственной, взмывавшей высоко в небо башней, до сих пор, Казимир любовался только издали. Оно всегда ему напоминало то промелькнувшее время, когда это сооружение поднималось к небесам только благодаря стараниям и упорству секретаря волости, незабвенного Лапарса. Какое доброе время ушло так внезапно, даже толком не попрощавшись. Где он, и как ему живется? Есть же добрые люди на свете. Так много сделал для нашей отсталой волости! Даже лютеранские ростки, собирался здесь пустить. Наивный. Католики в лютеранство, не перешли бы и под пыткой. Нет, не то. Скорее всего, он надеялся на переселявшихся лютеран из Курземе. Вот, и двери не успел навесить. Только заржавелые крючья, сиротливо торчат из добротных кирпичей широкой стены. В окнах - то же самое. Кругом сырость, гуляет ветер. Вон, в тот угол, сколько намело опавших листьев. Пока он так размечтался и не заметил, как остался в одиночестве.
   -Эй, где вы все попрятались? - крикнул он ребятишкам.
   -Мы боимся мертвецов! - послышалось где-то за стенкой.
   -Вы мне хоть покажите, где он находится. Я же не знаю, в какой стороне искать.
   Один из пацанов, что посмелее, все-таки выглянул и, пройдя за второй поворот, с опаской, указал на дальний угол, после чего, моментально скрылся. В том углу, из-под огромной кучи листьев, действительно, торчали два больших сапога с, до основания изношенными подметками и стоптанными наружу, некогда толстыми каблуками. Судя по тому, что ноги были обращены в сторону дверей, сразу можно было делать вывод, что труп сюда, затащили. Подобрав валявшийся на полу сухой сук, Казимир, осторожными движениями столкнул листья с предполагаемого места, где должна была находиться голова. На него уставились выпученные, остекленелые глаза с высунутым языком, самого Виталия Макни. "Наверное, задушен, если такие глаза", - предположил Казимир. В молодости, однажды, ему довелось видеть повесившегося человека. Признаки, совпадали. В его душе, непроизвольно мелькнуло нахлынувшее самоудовлетворение, которое в туже секунду, сменилось религиозным испугом. Ведь католическая вера запрещает радоваться чужой беде! Какой бы он ни был, но по всем житейским правилам, считался божьим существом! Несмотря на это, в мозгу непроизвольно вертелась одна и та же фраза: собаке, собачья и смерть!
   -Как вы его заметили? - спросил Казимир, выходя в то помещение, где ждали его, дрожащие от испуга ребята.
   -В том углу, у нас есть выдвижной кирпич, за которым мы прячем наш табак, - чистосердечно признался один из них.
   -Но, судя по виду покойника, лежит здесь он уже долгое время.
   -Было очень морозно, поэтому мы забегали покурить в другое место, что поближе к школе. Только там опасно, учителя могут заметить.
   -Ладно, я здесь побуду, а кто-нибудь из вас, пусть сбегает в милицию.
   Очень скоро, со стороны станции показалось несколько, почти бежавших, истребков. Впереди всех, своей долговязой фигурой выделялся Авдюкевич. "Ишь, сволочь коммунистическая! - снова невольно, мелькнуло в голове Казимира. - Как на мой пожар, так у него десять отговорок нашлось, а сюда, так бегут всей милицейской оравой!" Видно было, что за ними увязалось и несколько местных жителей. Им тоже интересно, куда же, в такую рань, выбежали блюстители порядка! Не в магазин, ведь. Значит, надо посмотреть. Ещё бы! "Нечто такое", в самой Индре встречается не часто. Здесь, в этом поселке, не сожгли ещё ни одного.
   -Разойдитесь! Разойдитесь! - не добегая до кирхи, закричал запыхавшийся Авдюкевич, хотя ему никто и не мешал, не стоял на пути. Лишь мальчишки, заслышав его крик, попрятались за стенку. - Милиция, не видите, что ли! - продолжал он, озираясь по сторонам. - Кто! Где, убитый? Показывайте! Чья это лошадь, тут стоит? Уберите её в сторону, пусть не мешает.
   Долго, очень долго, неподвижно стоял Авдюкевич над погибшим, грустно вглядываясь в застывшие черты своего надежного друга и помощника. А может быть, даже и далекого родственника. В деревне, такие слухи ходили. Однако, вряд ли! В непримиримой классовой борьбе, люди просто нашли друг друга, и все тут. И вот они, оба рядом. Только один на одной стороне бытия, а тот, на другой. Грустно. Но, жизнь продолжается.
   -Кто первый его здесь обнаружил? - сдавленным голосом, наконец, поинтересовался опечаленный начальник милиции. И, заметив Казимира, ткнул в его сторону пальцем. - Ты, Нейвалд?
   -Почему это, я? - удивился тот. - Я только что подъехал. Здесь уже были ребятишки.
   -Интересно, что бы этим ребятишкам, без тебя, здесь было делать в такую рань! Может быть, вы сговорившись?
   -Да, нет же. Можешь спросить у них. Дети никогда не врут.
   -Но ты же, по этой дороге, раньше никогда не ездил!
   "Даже такое ему известно!" - ужаснулся Казимир, но тут же, твердо ответил: - Видит Бог, что не вру!
   -Своим Богом, можешь не козырять, он за тебя никогда не заступится только потому, что его не существует. Понял меня, старый пень? Слушая тебя, можно подумать, что это твой Бог затянул сюда нашего Виталия, а ты случайно ехал не по той дороге, и на него наткнулся.
   -Здесь ровнее дорога, - попытался оправдываться Казимир, но в это время, вышел из-за угла тот мальчишка, что показывал ему труп и сказал:
   -Это мы его обнаружили.
   -А, что вы здесь делали? Вам же надо быть на уроках, Небось, с этим дяденькой прибыли?
   -У нас длинная перемена. Мы всегда прибегаем сюда поиграться.
   -Только без вранья! - прикрикнул на них начальник. - Играть они, видите ли, такую даль от школы, собрались. Другого места не могли найти. Чья эта лошадь?
   -Моя, чья же она ещё может быть! - отвечал удивленный хозяин.
   -Егор, - обратился Авдюкевич к одному из своих соратников. - Садись в эти сани, и срочно дуй за фельдшером.
   Молоденький паренек в милицейской форме, стремительно запрыгнул в лагоши, будто в свои собственные, изо всей силы стеганул лошадь кнутом, и укатил. Оставшиеся истребки, по приказу начальника, аккуратно очистили труп от листьев, после чего, устроили над ним, нечто вроде врачебного консилиума. Каждый из них, старался перещеголять другого, в констатации времени смерти. Только теперь, из их разговора Казимир понял, что Макня пропал еще с прошлой субботы, или воскресенья, а всю неделю, истребки его искали не только в лесу, но и по хуторам. Под их горячую руку, попал и он. Вот, что значит, быть на постоянном подозрении у местного начальства! Надо же было им додуматься до того, что он, верующий в Бога человек, мог решиться на такой скверный поступок. Какое извращенное мышление у Советской власти! Дураки, да и только. Сперва нагадят, а потом не могут разобраться, кто и как такое мог наделать.
   В ожидании фельдшера, Авдюкевич добросовестно переписал фамилии всех свидетелей. Даже тех, которые прибежали за ним из любопытства. Естественно, что ни одному из учеников не хотелось светиться в том списке. Иди потом, оправдывайся перед родителями, да учителями! Но Авдюкевич приказал истребкам, ни одного из них ну выпускать, пока всех, до одного, не перепишет и не прояснит дело. Две тетрадные страницы, заняла корявая опись карандашом. Потом снова присел на корточки у трупа и осторожно, двумя пальцами потрогал льняной шнурок, туго затянутый на шее покойника. До прибытия фельдшера, снимать его, было нельзя.
   -Какая наглость! - возмущался начальник. - Я так и предполагал, что его уже может не быть среди живых. Негодяи! Сволочи, латышские! Даже шнурок с шеи не сняли. Погодите вы, у меня! - И в проем пустого окна, кому-то жестко пригрозил костлявым кулаком. - Я до вас, до всех доберусь, Ульмановское отродье! Немецкие прихвостни! Фашисты недобитые! Кулачье проклятое! Не уйти вам, от моего возмездия!
   Его хрипловатый, прокуренный, пропитый голос, гулко отдавался от кирпичных стен кирхи, затухая где-то в вышине, пустующей звонницы.
   -А ты, что здесь делаешь? - снова пристал он, к стоявшему у дверей Казимиру, хотя его фамилию, записал самой первой.
   -Ехал за жмыхом, - отвечал тот, в некоторой степени, уже начавший сочувствовать взбешенному Авдюкевичу.
   -Как платить за жмыху, так деньги у тебя есть, а как надо рассчитываться с государством, так ты бедняк. Знаем мы, вас!
   -Жмыху даю дарма, за сданный осенью лен. Разве ты этого не знал?
   -А где ты дел деньги, что получил за скот?
   -Так там же одни копейки. На хлеб не хватает.
   -Говоришь, что ехал здесь случайно. Знаем мы такие случайности! В таком деле, как убийство, случайностей не бывает, - и принялся вслух перечитывать фамилии свидетелей.
   Весь разговор, как и вопросы Авдюкевича, были скоропалительны, непоследовательны, но в данной ситуации, Казимир их приписал расшатанным нервам начальника. Все-таки, у человека горе. Но, несмотря на эти, смягчающие вину обстоятельства, он чувствовал себя задетым, униженным, сбитым с толку человеком. Хорошо бы, если они были здесь только вдвоем, а то вокруг такая куча людей, которые потом, эту бестолковую глупость, разнесут по всей округе. И надо же было ему сюда ехать как раз по этой дороге именно сегодня, и в такой час, когда эти малолетние курцы, решили побаловаться табачком, что б им дома хорошенько влетело! Где-то там, поблизости от школы, табаку все время хватало, а сегодня не хватило, сюда притащились! Хоть этот милиционерский придурок и говорит, что случайностей не бывает, здесь все сложилось наоборот. Стечение обстоятельств? Тоже может быть. Не важно кто, Бог ли, черт ли, но кто-то из них, сегодня его подставил. И эти ещё, курцы несчастные. Куда только смотрят родители! В такие годы, уже курят! А, что от них можно будет ждать, когда вырастут? Не начал, бы, только курить мой Айвар! Такая голодранная шпана, приучит быстро. Когда вернусь домой, придется проверить его карманы.
   Когда появился фельдшер, при трупе остались только он сам, и Авдюкевич. Остальные, должны были дожидаться за стенкой. Минут двадцать, что-то они там колдовали, после чего позвали истребков и вынесли покойника на улицу. Как раз в это время, ещё кто-то случайно подъехал на санях с розвальнями, на которые и положили усопшего. В лагоши Нейвалда ложить было негде, слишком короткие, и рассчитаны только на двух седоков. Зато ему было велено ехать сзади, не, отставая. Как и положено, при транспортировке усопших, он шел рядом со своей лошадью, и все думал, думал, думал. А думать, было о чем. Его подозревали в убийстве! В крайнем случае, в пособничестве, либо сокрытии этого происшествия. Иногда он поднимал голову, что бы взглянуть на впереди идущие сани, как и на спину, следовавшего за ними, с опущенной головой, Авдюкевича. И ему опять и опять становилось, немножко жаль этого зарвавшегося, вообразившего из себя некоего патриота, вислоухого болвана Виталия.
   Но, если глянуть с другой стороны на того, кто бездвижно лежит в санях остывшим! Это надо же было подняться его руке, что бы поджечь хлеб! Выстрелить в жилой дом, где, в это время, находятся жильцы! Три выстрела - три трупа, а в обойме пять патронов! Прямое убийство. Хорошо, что обошлось только незначительной раной. Преступники, которые ожесточились не только против нас, кулаков, как теперь стало модным величать зажиточных крестьян, но и против всей латышской нации. Не может такого быть, что бы господь Бог допустил такой момент, когда будет уничтожен последний латышский патриот! Кто же, в таком случае, защитит нашу Латвию, нашу родину? Ну и времечко настало! На своих недругов пытаются свалить все то, до чего может додуматься ущербленный мозг коммуниста. Ничего не поделаешь, приходится притихнуть, особенно не возражать, а то, это человеческое отродье, ещё такое может наделать, что всю жизнь его будешь помнить. Впрочем, довольно, и так до смерти не забудем.
   Вот, и к магазину подъехали, что напротив милиции. В одном его конце был, так называемый, "холодный склад", в который и унесли закоченевший труп. Еще по пути, ученики убежали в школу, а Авдюкевич на прощание, Казимира предупредил:
   -Ты никуда далеко не отлучайся. После проведения экспертизы, мы тебя будем вызывать на допрос.
   -Сейчас, что ли, не отлучаться? - не понял он.
   -Не строй из себя залупу Петра Великого! - грубо оборвал его начальник милиции. - Я бы и сегодня с удовольствием, допросил тебя, как говорят, "с пристрастием", да только, и без тебя тошно.
   "С таким извергом не знаешь, как и говорить, что спросить!" - недоумевал Казимир, возвращаясь, домой без жмыхи, которой на складе, как назло, не оказалось, и обещали подвести только на следующей неделе. На въезде в свою деревню, его остановил Краваль.
   -Ты ничего не слышал? - загадочно, спросил он.
   -Ничего. Я же дома не был, - прикинулся незнайкой сосед.
   -Пропал Виталий Макня, знаешь, которого ещё прозывают Вислоухим. Его жена теперь бегает по хуторам, разыскивает своего непутевого мужа. Уже не верит, что может застать его в живых. Вторую неделю, дома не показывается. Думает, что кто-нибудь по пьянке, его шарахнул по голове и теперь он лежит без сознания, бедненький, замерзает в каком-нибудь сарае. Воды подать некому. Даже утопленничество не исключает.
   -Даугава же стоит, что ей беспокоиться за воду, - нашел на Казимира некий азарт, поинтриговать соседа. - Впрочем, за жизнь своего супруга, она все-таки беспокоится?
   -Из её причитаний, так получается. О пропаже мужа, в милицию она сообщила через пару дней после того, как её благоверный, не появился дома.
   -Так, когда она говорит, пропал тот самый благоверный?
   -Её трудно понять. То с субботы, то с воскресенья. Прошлых, конечно, а не этих, что прошли. С её слов, он и раньше пропадал по несколько суток, работа, видишь ли, такая. А теперь, вообще не появляется. Она уже и в твоем доме побывала, наверное, с Вией разговаривали, раз, уж, ты отсутствовал.
   -Бедненькая она, бедненькая! - притворно вздохнул Казимир. - Как в сороковом году, на сбор моего готового урожая не пришла ко мне за разрешением, а теперь, когда поджало под хвост, и мой дом нашла. Впрочем, я и так долго тебя мариную. Виталия нашли.
   -Неужели? А ты, откуда знаешь? А-а, в Индре был, поэтому. Сразу, я и ни додул.... Вот, баба обрадуется! Она совсем недавно, от вас ушла. Если бы чуточку раньше...
   Дальше тянуть, Казимир не мог, и рассказал про все, от начала, до конца.
   -Ну и дела! - присвистнул, Краваль. - И хватило же у тебя терпения, придержать эту новость, до самого конца. - Я бы на твоем месте, не вытерпел, честное слово! Впрочем, такого исхода, ему следовало и ждать.
   -Почему ты так думаешь? - удивился Казимир. Со вторым приходом русских, этому соседу он больше не доверял, ни в чём.
   -Да все, к тому шло. Эти поджоги, убийства.... Не с неба же, они сваливались. За ними, кто-то должен был стоять. А если так, то кто-то же за них должен был и ответить. В природе, такие вещи очень редко, сходят с рук.
   -Ты прав. Хитросплетений здесь, предостаточно. Когда меня сожгли, а потом хотели убить, ни в милиции, ни в волости, будто никому и дела не было до моей особы. А теперь, когда это беда постучала и в ихнюю дверь, как все наперегонки, бросились выискивать виновных. К тебе, кажется, не заезжали, а у меня, так все углы обшарили, будто иголку искали. Тебе не кажутся, такие их действия в отношении меня, несколько странными?
   Краваль, что-то невнятное промычал, почесав в затылке, но на открытый разговор на такую щекотливую тему, не пошел. "Хитрит, сукин сын! - подумал Казимир. - Соседом называется. А, бывало"...
   -Хоть, по религиозным соображениям, другому зла желать не положено, но иногда кажется, что это его Бог наказал за мой хлеб, что он незаконно собрал в сороковом году.
   -Бог, останется Богом, но из твоих слов я делаю вывод, что с Макней, на этот раз, поработал обыкновенный житель в человеческой плоти. И, я бы сказал, не обыкновенный профан, коих в деревне непочатый край.
   -Я полагаю, что в этой жизни, каждому должно воздаваться по его заслугам. Об этом же, сказано и в святом писании.
   Когда в тот раз, возвратился домой Имант, все обратили внимание на его веселое расположение духа. Весь вечер он шутил, чего раньше нельзя было дождаться, рассказывал всякие анекдоты, что слышал от сотоварищей по работе, естественно, опуская скаредные места. Да, слышал он и про смерть Макни, и ещё много чего слышал, но какое ему дело до всей их братии! Работой снова завалены под завязку, зарплату получают, а что ещё надо молодому, здоровому человеку?
   -И какое твое мнение, на этот счет? - поинтересовался Казимир.
   -На фронте у нас, была расхожей фраза: собаке - собачья смерть!
   -Ты очень строго судишь! - упрекнула его Вия.
   -Те, кто побывал на войне, вынесли из неё очень много философских мыслей, - попытался оправдаться Имант. - Мы, например, между собой обговаривали такую животрепещущую тему, как "жизненный путь человека" и пришли к однозначному выводу, что каждому индивидууму, он определен индивидуально. Высокопарно, не правда ли? Конец - тоже, несмотря на то, что некоторым жить, даже очень хочется. Этот процесс, от первого дня рождения, до последнего вздоха, многие называют судьбой, и все мы с этим, согласились. Да и не только человеку, но и любому живому существу, если суждено расстаться с жизнью тогда-то, и там-то, то только так, а не иначе, оно случится. Теперь, что касается Вислоухого. Если на роду у него было написано покончить жизнь в кирхе, да еще таким способом, то так и случилось. Ни днем раньше, ни секундой позже! Вот, и весь мой сказ.
   -Теперь я вижу, что у бывших фронтовиков, и вправду есть особая, собственная философия, - согласился Казимир, внимательно выслушав, бывшего собственного работника. - Мы-то, крестьяне, все непонятные нашему разуму случаи, относим к Божьему промыслу.
   -В таком случае, я могу уверенно объединить оба таких понятия, как Божья воля и судьба, под одну крышу. А это значит, что у нас расхождений во взглядах на происходящее, будто бы и нет. Попросту говоря, одну и туже, вещь, мы называем разными именами, вот и все.
   -О человеческих жизнях, ты рассуждаешь так спокойно, будто разговор идет об обыкновенных бревнах, которые на пилораме вы распиливаете на доски, - на этот раз, заметила Вия.
   -Когда на войне, до отвала насмотришься на падающих рядом с тобой, и больше не поднимающихся солдат, то на жизнь, как на таковую, смотришь совсем под другим углом, нежели тыловики. То иногда, ею начинаешь дорожить до помутнения сознания, а бывают и такие минуты, что не ценишь её, ни в грош. Это, смотря по обстоятельству, в котором, в тот момент находишься.
   -Ты больше видел света, стоял перед смертью, поэтому спорить с тобой и не буду, - сказал Казимир. - Мы, что? Деревня! Глухомань! Стоячая лужа, заплесневшей воды. Поэтому мне всегда, когда ты появляешься дома, очень интересно выслушивать твои были и небылицы. В не так далекое время, с таким же удовольствием, мы слушали болтуна Краваля, когда он заходил покурить, да поиграть в карты. Теперь от нас отказался. Не по вкусу, мы ему стали. Даже на дармовой табачок, больше не прельщается. Что значит, проснуться в человеке старой, дремавшей в мелком подсознании, идеологии! Долго, очень долго, та призабытая идеология сидела притихшей в его сознании. И вот, наконец, прояснилась, а если выразиться точнее - вылупилась бедненькая наружу!
   -Я это вижу. Впрочем, такие "стоячие лужи", которые ты называешь глухоманью, они везде одинаковы. Что в России, что в Белоруссии, что в Латвии, или ещё где-нибудь на востоке. Кроме, конечно же, запада. Когда мне там довелось проходить с фронтом, я сразу обратил на это внимание. Ведь все, что видели наши глаза, нам российским невежам, казалось чудным, будто из волшебной сказки. Так-то, мои дорогие.
   -Как жаль, что до сих пор, нам не довелось видеть более просторную жизнь, - посетовала Вия. - Как бы хотелось и мне посмотреть на ту, западную свободу, о которой ты только что, намекнул.
   -Да если хорошенько сравнить, проанализировать, то можно с уверенностью констатировать, что здешняя жизнь, как бы застыла на определенной стадии развития, не желая сдвинуться ни в одну сторону.
   -Страшная смерть, настигла бедного Виталия! - возвратился Казимир, к первоначальной теме.
   -Смерть, останется смертью, - твердо заявил Имант. - Мы на войне, успели насмотреться на разные смерти, поэтому они мне не в диковинку.
   -Представляю, какое страшное время было! И мой сынок остался лежать в далекой, сырой земельке. Когда умирают в родном доме, то рядом, из своих, кто-нибудь, да есть. А там! Все чужие, ни помочь, ни посочувствовать некому. Страшно, очень страшно! Не дай Бог, ещё такому повториться.
   -Ты прав. На войне все одинаковые, и никто не подойдет к раненому специально. Если судьба выжить, то выздоровеет, а на нет, и суда нет. Теперь же, мирное время, а к Макне, как и на войне, в минуту последнего издыхания, ни свои близкие, ни родные, видимо не присутствовали. Впрочем, туда ему и дорога. Жалеть таких вахлаков, нечего. В крайнем случае, мне с вами, - с опаской, глянул Имант в сторону Вии. - Вислоухий представлял уже не человека, конечно, как мы его понимаем, а обыкновенного бандита, которого земля была не в состоянии, дольше носить на себе. По моему определению, он представлял старый осенний, неизвестно как присосавшийся, и, несмотря на зимнюю стужу, не хотевший отпадать от сучка, лист, которому давным давно, надо было лежать на земле, да гнить, создавая отличный корм для подстилочной, жующей братии.
   -Ты богохульствуешь! - одернула его Вия.
   -Может быть, но зато, как говорят, моими устами глаголет самая настоящая истина. Если Бог есть, то за эти слова, он меня обязательно должен простить. Мне, как и вам, было не до скрупулезного анализа, развернувшихся в последнее время здесь, событий. Но, когда я увидел горящий хлеб, да услышал звон, разбитого пулей стекла, в моем нутре, как что-то перевернулось. Мою молодую жизнь, которую оставил в сохранности фронт, мог запросто взять некий негодяй, даже не нюхавший настоящего пороху и который, по вашим словам, всю войну прокантовался неким больным, вроде соседа Антона Лупиньша. Я полагаю, что с его уходом из жизни, в округе станет намного спокойнее.
   -С этой стороны, ты, конечно, прав, - согласился Казимир. - Записавшись на всю зиму в собственные сторожа, вряд ли я до весны выдержал бы. Уже и так, начал покашливать.
   -А я, о чем говорю! - воспрянул духом Имант, почувствовав поддержку. - Не надо только забывать, что смерть смерти, розница. Пусть же однажды, честные окрестные жители, вздохнут с облегчением.
   -Ты решил, что он был единственный? - спросил Казимир.
   -Единственный, или не единственный, но на одного палача, в округе стало меньше. В крайнем случае, пока найдется второй, ему подобный, можно будет отдохнуть.
   -Странно ты говоришь! - вопросительно, глянула на него Вия.
   А, что Вия? Радоваться чужой смерти она, как верующая в Бога, не имела права. Но так, уж, устроен человек, что любое, даже самое незначительное событие, касающееся либо его самого, либо близких людей повергает, либо в глубокое уныние, либо в неописуемый восторг. Отказаться от этой врожденной привычки, он не может никак. Даже в том случае, если на помощь будет призывать все потусторонние силы, вместе взятые. Это необъяснимая тайна природного бытия была, и будет главенствовать, во всех случаях жизни. Вот и Вия, даже не осмыслив происшедшее, в душе, незаметно для себя, нашла удовлетворение в том, что впредь теперь, ни ей, ни брату с отцом, ни, в конце концов Иманту, не придется дрожать перед страшной мыслью о том, что в любой вечер, их могут либо убить, либо сжечь. Исполнитель этих действий, мертв. И пусть Бог простит её за то, что от простой человеческой безысходности, в её угнетенном мозгу зародились такие недозволенные помыслы.
   Через времечко, Нейвалды убедились в том, что Имант говорил все-таки правду. В округе стало спокойно. Ни поджогов, ни стрельбы. То ли это было простым совпадением, то ли помешали зимние холода, то ли исчез основной исполнитель, а мелкая помесь без основного предводителя, сама не решалась на отчаянные поступки. Казимир воспрянул духом. Конечно, грешно так думать, но всякий раз, когда он выходил из дому и вместо своего длинного тока, видел непривычную пустырь, невольно налетала мысль: так ему и надо! Конец, вполне заслуженный. Но, кто мог решиться на такой отчаянный поступок, как устранение главного поджигателя? Неужели в Латгалии ещё не перевелись настоящие патриоты, способные постоять не только за себя, но и за своих близких. За свой униженный народ? Значит, у кого-то ещё хватило силы, чтобы прервать разгульный, сельский бандитизм, возведенный Советской властью на государственный уровень! Может быть, это совершили партизаны? Хотя, по последним сведениям, их всех перестреляли ещё летом. К тому же, с самой весны, ни один из них, так и не заглядывал к Нейвалдам за продуктами. Как бы там ни было, но этот Макня, видимо, насолил не только мне одному. Вон сколько хуторов сожжено, ни за что, ни про что! Сколько боли, страданий, какая-то шайка бандитов, могла причинить, ни в чем не повинным людям! Но, осмелиться задушить человека! Это сверх его понятия. Пуля - дело другое. Сам собаку пристрелил, когда не было другого выхода. Нажал на курок - и конец. А что бы задушить, надо же к жертве приблизиться вплотную, потом прикоснуться к телу! Фу! Казимира даже стрясло. А тут еще Айвар, не к месту, пристал с неприятным вопросом.
   -Папа, а как человек перестает жить, когда его душат? Если передавить горло, то душе некуда деваться, и она может остаться в теле! Ей же некуда вылетать, веревка мешает.
   -Ты на катехизис ходил? Ходил. Мама тебя, чему учила? А еще такие глупые вопросы задаешь!
   Айвар задумался. Как это, там было написано, в той священной книжечке? Кроме основных, ежедневно повторявшихся молитв, прочие он успел, основательно призабыть. Его религиозным проводником всегда была мама, а как её не стало, голова забилась другими делами. Правда, теперь его иногда, муштровала сестра, которую, по причине её молодости, не очень-то хотелось и слушаться.
   Вопрос ребенка, конечно же, был глупый, но он снова навел Казимира на мысль о бренности этой жизни. Кроме того, его заинтриговала совсем прозаическая тема о том, как в процессе роста человека, одни из них становятся настоящими людьми, а другие сваливаются в такую глубокую яму безысходной бесчеловечности, что не могут из неё выкарабкаться до конца своих бесславных дней! А, может быть, и не желают. Ведь, родятся же буквально все при одинаковых обстоятельствах, а в каком возрасте начинается это раздвоение, когда в одной голове происходят сдвиг в положительную сторону, а другая кочерыжка, попросту звереет? Одна голова соображает, как бы что придумать, что бы её хозяин мог созидать, а другая наоборот, как бы поизощреннее уничтожать то, что создано другими! Вот, одной такой головы, Латгалия уже лишилась, а сколько их таких, ещё в ней бродят! Но, как здесь говорят: Бог шельму метит! Может быть, у него и другие рецидивисты уже есть на примете? Вот было бы здорово!
   Итак, пока деревня снова окуналась в свою размеренную, зимнюю жизнь, в Индре кипели страсти. В первую очередь, различные комиссии проводили экспертизу за экспертизой. Побывали здесь Краславские эксперты, после них, Даугавпилсские знатоки криминалистики, потом опять Краславские. Только в начале января, тело предали земле на Дворчанском кладбище, а на могильном холмике, водрузили пирамидоидальный ящик, с жестяной, пятиконечной звездой на вершине. Закончив погребальную процедуру, несколько истребков из винтовок, три раза пальнули в воздух, а Авдюкевич поклявшись, что убийцу найдет и накажет, сели в "воронок" и уехали.
   Конечно, и до похорон, на различных уровнях проводились всякие дознания, но после погребения, начались самые настоящие допросы. Если вызываемые, по каким-то причинам не могли явиться сами, к ним приезжали на дом. Повестки с вызовами, получило много жителей. Создавалось впечатление, будто милиция решила охватить все население поголовно.
   Как Авдюкевич и обещал, Казимир был вызван в самую первую очередь. В кабинете начальника, его ждала целая когорта людей в погонах. Войдя, он, по привычке, поздоровался и стал искать свободное место, где бы присесть.
   -Такую твою мать! - выругался Авдюкевич. - Захотел сесть. Не видишь, что ли, перед кем находишься! Допрашиваемые должны отвечать стоя.
   -На таких собрания, я впервые в жизни, - спокойно отвечал Казимир, - поэтому, если что не так, то прошу заранее простить.
   До сих пор, не раз, и не два, испытав на себе карающую десницу коммунистической власти, ему уже было безразлично, какую очередную гадость со стороны милиции, ему уготовила сама судьба, но сейчас, при людях, против своей воли, он немного даже сконфузился, неприветливым приемом. Но, крестьянское хладнокровие, его по-прежнему не покидало. В себе его отзвук он почувствовал сразу же, после первых оскорблений, со стороны Авдюкевича. Этот забулдыга, показался ему таким низким ничтожеством, из-за которого, просто не стоит портить себе нервы. В такой агрессивной компании, главное, не сорваться. Ещё его отец, частенько ему повторял: в волчьей стае, по-волчьи и вой! Хотя в данной ситуации, он, скорее всего, представлял обыкновенную овцу, попавшую в волчью стаю.
   После того, как один из военных прилежно заполнил все биографические данный, начался основной допрос. Вел его, лично Авдюкевич.
   -Это правда, что в Советское время ты принимал, кормил, и скрывал от нас, как немецких, так и прочих партизан? Только смотри, отвечай честно, как у своего священника на исповеди, - после чего, ядовито хихикнул. - Не забудь, что нам и так очень многое известно. И, если не совпадет...
   -На эту тему, мы с тобой уже разговаривали. Ладно, могу повториться. Было такое, - чистосердечно, признался допрашиваемый. - Но они заходили не только ко мне, поэтому секрета с партизанами, никакого не было. К кому они заглядывали, знали все соседи. В деревне ничего не скроишь.
   -А-а-а! - обрадовано, вскрикнул начальник, и победоносно посмотрел на своих подручных, потирая жилистые руки. - Вы все слышали, что он ответил? Октябрев, так и запиши. - Оказалось, что это такая фамилия писаря. - Все записал?
   -Слово в слово.
   -Теперь вы все свидетели, с кем мы имеем дело. Поехали дальше. Значит, ты не отрицаешь, что сотрудничал с немцами?
   -Почему это, только с немцами? - удивился такому вопросу, Казимир. - Мой дом стоит на самом краю деревни, недалеко от леса. Поэтому, при немцах у меня кормились и прятались русские партизаны, а когда зашли русские, за кормом стали приходить немцы. Если бы я кому-нибудь из них отказал, то сегодня не стоял бы перед вами.
   -Из твоего ответа можно сделать вывод, что ты двуличный. И вашим, и нашим. Я правильно высказался?
   -Тебе бы самому надо было пожить на моем месте, тогда бы ты знал, как вести себя с непрошеными гостями. Сидя за столом, легче всего рассуждать о "ваших" и "наших". Вот, когда столкнешься нос к носу с обеими сторонами, запоешь совсем по-другому! - Как себя Казимир не настраивал на примирительный лад в самом начале, но, услышав такое глупое обвинение, подозрение, у него нервы зашатались.
   -А какие отношения были у тебя с покойным Макней, земля ему пухом? - внезапно, переменил тему Авдюкевич. Видимо, он почувствовали сам, что залез, как говорят, не в ту степь, и его наскоковый прием в данной ситуации, не проходит. - Сколько мне известно, он же был твоим соседом по хутору.
   -Некогда моим соседом, был ты тоже. А, что Виталий. Хоть наши хутора и граничили, но, в силу его постоянной болезни, виделись мы исключительно редко. Его жена рассказывала соседям, что её муж был постоянно прикован к постели.
   -Когда ты с ним встречался в последний раз, уже в наше время?
   -Не понял?
   -В наше, Советское время, - терпеливо, уточнил Авдюкевич.
   -В Латвии уже побывали два Советских времени. О каком конкретно, идет речь? - "закусил удила", Казимир.
   -Ты не мудри, а отвечай на заданный вопрос! - прикрикнул на него, один из присутствовавших истребков.
   -Когда в прошлом году меня сожгли, то на следующий день мы с ним нечаянно встретились вот здесь же, в этом помещении. Я долго ждал обещанной с ним встречи, что бы зафиксировать следы поджигателя, но он так и не появился. Видимо, снова болел.
   -Да было такое, - совершенно неожиданно для Казимира, согласился Авдюкевич. - У него тогда очень болели ноги, и ему трудно было передвигаться.
   -А не закралась ли у тебя на покойного Виталия обида за то, что он не смог к тебе тогда прибыть? - поинтересовался другой истребок.
   -Ну, что ты! Как можно, такое подумать! - ответ был настолько правдоподобным, что некоторые присутствующие даже переглянулись между собой. - Впрочем, конечно же, немножко обидно, что никто не среагировал на мое заявление о поджоге.
   -Хочу ещё раз напомнить, что если никто не появился, то была тому веская причина, - более злобно, отвечал Авдюкевич. - В тот год, очень много горело, и из-за отсутствия кадров, ко всем не могли поспеть.
   -Я же не спорю. Может быть, такое и было, как ты говоришь.
   -По нашим данным, в сороковом году, твой урожай, вернее, часть урожая, была отчуждена в пользу Макни, - начал ещё один представитель. - Как ты к этому, тогда отнесся?
   -Как человек, к человеку. Сам он, как уже здесь говорилось, постоянно болел, а семью надо кормить. Вот, и пришлось поделиться.
   -Признайся, жалко было?
   -Что было, то быльем поросло. Хватило в тот год и мне, и Макне. А, вот, когда сожгли весь мой хлеб, то не досталось никому. Если откровенно, то каждому своего добра сколько-нибудь, да жалко. Ведь, даром ничего не дается.
   -Вот-вот! - обрадовался Авдюкевич. - Этого-то мы и хотели от тебя услышать. Его слова, запиши подробно, - обратился он к писарю.
   -Записано слово в слово, - отвечал тот, заученную фразу.
   -Отлично! Продолжим дальше. Скажи Нейвалд, ты кого-нибудь подозреваешь в поджоге, обстреле, как и в настоящем убийстве нашего незабвенного Виталий?
   -О каком обстреле, идет речь? - как бы ни понял, Казимир. Он, ведь, не сообщал никому.
   -Ну, о том самом, что по осени случился в вашей деревне. Я думаю, ты понимаешь, о чем идет речь?
   -Разве кто-нибудь заявлял в милицию, о том случае? - прикинулся незнайкой, Казимир.
   -Я тебе ещё, и ещё раз хочу повторить то, что Советская власть должна знать, и она знает все, что творится на её территории.
   -Как жаль, что та же власть не ищет подобных злодеев! - смелее, чем он сам от себя ожидал, отрезал Казимир.
   -Ты забываешь, что это две разные вещи, - назидательно, заметил начальник. - Но, мы снова отвлеклись. Вопрос: кого подозреваешь?
   -Не знаю, а то бы сказал сразу.
   -Не может такого быть, что ты, несколько раз пострадавшая сторона, никого не подозревал. В жизни, такого не бывает!
   -Если разговор идет об обстреле, да поджоге, то надо было прислать людей для расследования, и всем все стало бы ясным. Тем более, что поджигатель даже оставил свой огромный след. А от обстрела, у меня остались пуля с гильзами. Что же касается гибели Макни, так Бог ему судья, а не мы, смертные.
   -Но, так как Бога нет, спросить у него не можем, то спрашиваем у тебя. Если ты не знаешь кто был этот убийца, то ответь нам: на кого ты подумал?
   -Вот, ещё новости! Здесь я должен высказывать свои домыслы. Я же не следователь, что бы вслух распространяться о том, что мне может взбрести в голову! Значит, кому-то досалил, если кто-то решился на такой поступок и таких каверзных вопросов, можешь мне больше не задавать. Я на них, отвечать не буду.
   -Значит, кое-какие мыслишки есть, только ты не хочешь их высказывать вслух?
   -Человеку на то и дана голова с мозгами, что бы он больше думал, но меньше болтал.
   Авдюкевич поморщился. Допрашиваемый, не раскалывается даже на мелочах. О главном, тоже не хочет говорить.
   -А как его сожгли, и когда там стреляли? - неожиданно, Авдюкевичу задал вопрос один из присутствующих, видимо, не местный. В отличие от остальных, на его погонах были звездочки.
   -Это старая песня! - махнул рукой Авдюкевич. - Иногда они сами себя поджигают, чтобы не сдавать хлеб государству. Иногда пожары случаются по халатности самих хозяев. Закурят, бросят спичку, либо окурок, вот и готовый огонь.
   -Не ври! - твердо сказал Казимир. - Разумный человек не только не поверит в твою брех..., извините, болтовню, но, и...
   -Ну, ну, досказывай! - выкрикнул, не выдержавший паузы Авдюкевич, вылезая из-за стола.
   -Сядь, успокойся, - одернул его тот, что заинтересовался поджогами. - Продолжай дальше, свидетель.
   -За своим током, что сгорел вместе с хлебом, я только что, вспахал полосу, что тянулась к ручью. На ней следы поджигателя были настолько четко видны, что их можно было различить даже с самолета. До самой весны я держал их накрытыми, все ожидал комиссию. До сих пор, никто не появился.
   Казимир умолк, после чего удивился той смелости, с какой он передал историю поджога. Теперь он понимал, что если продолжит отвечать в том же духе, то может невольно, накликать тень на самого Авдюкевича.
   -Неужели, из-за нехватки кадров, не смогли сделать проверку? - обратился тот же военный, поворачиваясь к начальнику милиции.
   -Я потом объясню, - несколько сконфуженно, отвечал Авдюкевич. - Но к свидетелю, у меня есть ещё один вопрос, который я ему задавал ещё там, у кирхи. Почему в Индру ты ехал именно в то утро, а не днем раньше, или позже? Это раз. Второе. Почему ты выбрал путь именно мимо кирхи, а не по своей обычной дороге, которая намного короче?
   -Я же тебе на эти вопросы ответил тогда, когда мы обнаружили труп.
   -Тогда был устный разговор, а нам надо все запротоколировать официально. Так что, отвечай.
   После повторного, подробного отчета о плохой дороге и так далее, Казимир закончил напоминанием:
   -Труп обнаружили мальчишки, поэтому с них и спрашивайте.
   -И в этот момент, ты подъехал...
   -А они, выбежали мне навстречу.
   -Ты остановил лошадь...
   -А, что, по-твоему, я должен был делать? Кобыла, даже испугалась!
   -Ладно, этих сорванцов мы ещё допросим. Но, пока я тебя слушал, у меня появился ещё один вопрос. Это правда, что твой сын служил у немцев?
   -Какое это имеет отношение к убийству? - удивился Казимир.
   В течение всего допроса, он постоянно чувствовал, что его хотят втянуть в какую-то западню. Однако деревенское мышление не могло сообразить, в какую именно.
   -При раскрытии преступлений, на допросах важно все, до последней мелочи, так что, на задаваемые вопросы, отвечай коротко и ясно. Понял?
   -Понял.
   -Тогда, отвечай.
   -Как и во всяком государстве, в определенном возрасте надо проходить военную подготовку. Его призвали, он отслужил и вернулся домой. Что ещё непонятно?
   -Как и многие патриоты, он же мог не идти на службу, а скрываться, скажем, в лесу, как многие наши товарищи.
   -Дезертировать?! - возмутился Казимир.
   -Понимай, как хочешь, но что бы избавиться от военной службы, имеется много различных уловок.
   -Ты меня им, этим уловкам, сперва научи, потому что, у меня подрастает ещё один отпрыск, может пригодиться. А если говорить начистоту, то нормально мыслящие крестьяне, не привыкши скрываться за чужими спинами, поэтому начальник, зря ты мне шьешь оголтелую политику. Если ты считаешь, что в ней сильнее меня, то я, уж, обязательно в чем-нибудь, да тоже превосхожу тебя.
   -В чем именно? - насторожился начальник.
   -Всему свое время и место, так что об этом, лучше сегодня меня не спрашивай.
   -Смотри, как расхарахорился!
   -Вы, того, давайте ближе к делу. А то, послушав вас, можно подумать, что присутствуешь не на допросе, а на неком обмене сугубо личными мыслями, - напомнил тот же военный, со звездочками на погонах.
   -Представляете, здесь, в деревне, все настолько переплетено между собой, что не всегда можно определить, где кончается одно, и начинается другое, - вроде, как в оправдание, поведал Авдюкевич. - Политика, хозяйство, пожары, убийства - настолько смешалось, что сам черт ногу сломит, пока доберется до истины. Однажды, этот хитросплетенный узел придется рубить с самого плеча, пока не дошло до, ещё большей беды.
   -Что вас ещё интересует? - начал уже задавать вопросы не выдержавший, Казимир. - В отличие от вас, дома меня ждет неотложная работа. Я не могу здесь, целый день околачиваться.
   -У меня всё, - сдался, начальник. - Может быть, у кого-нибудь из присутствующих, что появилось?
   -У меня есть вопрос. - Казимир узнал в нем одного их тех истребков, которые стояли в кабинете Авдюкевича, когда он приезжал сообщать о пожаре.
   -Ну, ну, давай, - как-то обрадовался, Авдюкевич.
   -Где ты находился в субботу и воскресенье за неделю до того, как был обнаружен труп?
   -После того, как меня сожгли, из дома я отлучаюсь очень редко. Разве что, по воскресеньям в костел езжу. Теперь я стал очень боязливым за свое оставшееся хозяйство, за детей, которые в одночасье, могут превратиться в обыкновенный прах. Но я все-таки обратил внимание на то, что некие подозрительные люди по вечерам, иногда появляются на территории моего хутора. Вот, и приходится подежурить.
   -Если так, то почему не сообщаешь в милицию? - встрепенулся Авдюкевич. Казалось, что он только и ждал такого ответа.
   -Вот, новости! - поднял брови, Казимир. - За семь километров я должен гнать лошадь, что бы сообщить о том, в чем здесь, мне не помогают! Нет, уж, дудки! Теперь я очень надежно, сам себя охраняю. Пусть только сунутся! - неизвестно для чего, побравуировал Казимир, сжимая кулаки.
   -Значит, не можешь сказать и кто стрелял? - спросил тот же, закуривая папиросу.
   -Нет.
   -Такие вещи, он не разглашает, - насмешливо, сказал Авдюкевич, тоже доставая коробку папирос, с надписью "Казбек". Потом, прикурив, добавил, - Он, видите ли, лишний раз не хотел тревожить милицию. Ещё коня гонять ему жалко...
   -Да, не хотел, - спокойно отвечал допрашиваемый, надеясь, что на этом, допрос будет окончен.
   Но нет, ошибся. Все тот же истребок, снова:
   -А, как ты можешь доказать свое алиби, что в указанные дни, никуда от дома не отлучался?
   -По соседским домам, я не хожу представляться, как некоторые другие. Раньше, так хоть сосед Краваль ко мне заглядывал поиграть в карты. Но, в последнее время, и он забыл дорожку к моему дому.
   -Придется допросить и Краваля, - сказал Авдюкевич, вопросительно посмотрев на соседа со звездочками. - Октябрев, приготовь повестку на вызов, упомянутого товарища. А ты Нейвалд, можешь отправляться домой, да только не вздумай никуда удирать. Ты нам, ещё можешь понадобиться.
   -С каких это пор, крестьяне начали удирать со своей земли? - надевая шапку, на прощание, спросил Казимир.
   -Я не то, имел в виду.... Впрочем, можешь уматывать, а то заумно стал выражаться.
   -Что за военный чин, сидит рядом с Авдюкевичем? На погонах, звездочки, - спросил Казимир, у топтавшегося на крыльце истребка.
   -Таких людей, надо всем нам, знать в лицо, - назидательно, заметил охранник, свысока глянув на этакого невежду. - Это же сам начальник Краславской милиции. Строгий, и умный командир.
   "Кто их поймет, этих Советов! - думал Казимир, возвращаясь, домой. - Впрочем, глупых, провокационных вопросов, "умный командир" мне не задавал. Может быть, на какой сантим и толковее нашего идиота, Авдюкевича".
   Долго, очень долго, длилось скрупулезнейшее дознание. В деревне Гану Сала, в Индре, были опрошены не только мужчины, но и женщины. Но, что поделать, если никто из них, не мог сказать ничего вразумительного.
   Потом, вдруг, это дело, как внезапно появилось, так же внезапно и затихло. Будто его вовсе и не существовало. Но, больше всего, многих жителей волости радовало то, что прекратились поджоги, обстрелы, воровство. В общем, прекратилось все то, в чем подозревали распоясавшегося, было, Виталия Макню. Уже одно это, наводило на мысль, о его личном участии во всех ужасных проделках. Теперь, с большой долей уверенности, можно было утверждать, что этот, ныне покойник, был личный соучастник всех мерзких задумок самого Авдюкевича. Только поэтому, он сделал все от него зависящее, что бы разыскать убийцу. Но, безрезультатно. А так как на других, столь подходящих ему людей, вроде того же Новожилова, Сумарокова, либо Шарка Ивана, полностью положиться не мог, то и все задуманные авантюры с местным населением, пришлось свернуть. В Индравской волости, воцарился относительный покой.
   -Чисто, было сработано! - сказал Краваль, как-то, зайдя к Нейвалдам. У него уже несколько дней, не было что курить.
   -Больше месяца, такая представительная комиссия работала, а разгадку убийства, не приблизила ни на шаг, - согласился Казимир, вместе с табаком, ставя на стол и бутылку парового самогона. - Вообще-то, тот милиционер, что приезжал из Краславы для допроса, мне понравился. Он не приставал с бестолковыми вопросами, и пару раз, даже указал на это Авдюкевичу, когда тот начинал гнать свою любимую демагогию о партизанах, немцах, кулаках.
   -Меня допрашивали без него, - откровенничал подвыпивший, как и вдоволь накурившийся, сосед. - Говорили, что он присутствовал только в самом начале следствия. Выслушав подозреваемых, он, видимо посчитал, что эта работа не его чина. Был бы тот Макня каким-нибудь начальничком, другое дело. А то, всего-навсего, некий нештатный истребок, которому по ихнему порядку, не была положена даже форма. Большое начальство, от подобных помощников старается держаться подальше. В той иерархии, тоже есть каждому свое место. Хотя всем понятно, что без таких пособников как Макня, им не обойтись.
   -То-то я подумал, что это у Советов за порядки, когда всем выдали форму, а он донашивает свой старый, в военное время кем-то оставленный, бушлат. Даже удивился. И, что они у тебя спрашивали? - не мог не поинтересоваться Казимир.
   -Если говорить откровенно, то весь разговор шел только о тебе. Я даже удивился! Ну, было бы тебе лет, этак, от двадцати до сорока, еще всякое можно подумать. А то, человек в пожилом возрасте, а ему пытаются пришить убийство. Одним словом болваны, да и только!
   -Ну, и....
   -Интересовались твоим прошлым, в каких отношения ты был с задушенным, хотя по их кивкам головы я понимал, что все мною сказанное, им давным давно известно. Может быть даже больше, чем мне. Я-то в этой деревне, постоянно живу только с 1939 года. Впрочем, еще раз повторяю, что по ихней версии, задушить Вислоухого мог только ты, и ни кто другой!
   -Каким идиотам, сегодня дана в руки власть! - воскликнул Казимир.
   -Ты же сам когда-то говорил, что какая власть, такая и масть. Но, хочу тебе доложить, что на моем допросе присутствовал сам Петров. Ты его помнишь?
   -Это, тот самый...
   -Да, собственной персоной. Теперь он сидит в Краславе и руководит всем Краславским уездом.
   -Старый партиец, Он себя, ещё покажет! Так ты говоришь, что твои нервы тоже немножко потрепали? - поинтересовался Казимир.
   -Что они мне, могут сделать! Ни в чем я не замечен, не замешан и так далее. Даже если бы они и очень сильно захотели, и то бы у них ничего не получилось. Просто, не за что зацепиться. Авдюкевич, например, спрашивает: зачем я к тебе иногда захожу? Ну, не болван, ли! Куда же мне ещё идти, отвечаю, если кругом лес, озеро, да поле. К волкам, что ли! Нет, к Андрею ещё мог бы наведаться, только его "кульки" мне окончательно надоели.
   -При этом такой вопрос, вообще не относится к тому делу, которое они расследуют.
   -Более того. У меня создалось впечатление, что о тебе они знают больше чем, может быть, ты сам о себе. У них даже есть сведения, сколько и каких, у тебя было собак. Сколько ты их прикончил, и какие шкуры отдал мне на барабан. Во, дела, соседушка! - удивлялся Краваль, уже который раз, нагибая в рот стакан, что бы не оставить в нем, ни капли.
   -Кроме соседей, такими подробными сведениями, здесь больше никто не располагает.
   -Я пришел к выводу, что и мне самому надо быть немного осторожнее. - Видно было, что Краваль здорово захмелел, потому что даже в старые времена, когда соседство было в чести, он и тогда, до такой степени не откровенничал. - Хочу добавить, только, чур, никому не проболтайся. Все они, с покойным Макней, были повязаны одной веревочкой.
   -Для меня в том, уже давно нет никакого секрета, - заверил его Казимир. - С самых первых слов допроса я понял, насколько тесно их связывает, я бы сказал не дружба, как таковая, а общая ненависть к таким представителям крестьянства, как я. Да мне показалось, и они сами, не делают из этого секрета.
   -А, что спрашивали у Иманта? - неожиданно для хозяина, задал вопрос гость.
   -Разве его тоже вызывали? - изумился Казимир.
   -Разве он тебе ничего не говорил? - в свою очередь, удивился Краваль. - Когда я выходил, он сидел в приемной, ждал очереди.
   -Ничего не говорил. Придет в субботу, так я его спрошу.
   -Я только заметил, что был он там, не более десяти, пятнадцати минут. В общем, пока я заглянул в магазин. Смотрю через окно, а он уже выходит, на ходу, рукавицы одевает. Сам раскрасневшийся, что столовая свекла. Потом гляжу, на крыльцо за ним, выбежал Авдюкевич, тоже красный, что твоя морковка, и вдогонку, что-то кричит. А что, в помещении разобрать нельзя. В ответ, Имант только махнул рукой и удалился.
   -Имант фронтовик, поэтому ему легче разговаривать с тыловыми крысами, как их в войну называли. У него одних медалей, штук шесть. "За отвагу", в том числе. Он их, нам показывал.
   -Чему ж тут удивляться, в таком случае! - присвистнул, Краваль.
   -Я тоже так думаю. Имант, парень отчаянный, войной битый, так что такой Авдюкевич, ему нипочем. Ему нечего трястись за свое будущее. В случае чего, укатит обратно в свою Белоруссию, и ищи, свищи, его! Это мы здесь, оседлые крестьяне, которых и пушкой не вышибешь из своего хутора. А, что касается Авдюкевича, то мне кажется, что он выглядит сильным только в присутствии слабых. Есть такие люди.
   -В России бытует поговорка, что если задира встретит настоящего молодца, то перед ним становится, как овца.
   -Вот-вот! Так и здесь получается.
   Укреплявшаяся Советская власть, планомерно прибирала к рукам дремавшую деревню. Но на пути у нее здесь, стоял выносливый в труде, хваткий в жизни, цепкий в намеченной цели, как и веселый в свободное время, обыкновенный, зажиточный крестьянин. Только убрав его, или, в крайнем случае, уравняв с остальной беднотой, эта власть могла бы спокойно, свободно строить здесь новую жизнь, по Российскому образцу.
   Как и ожидалось, в апреле 1948 года Нейвалды получили новую повестку, в которой говорилось, что на этот год, им следует выложить в пользу государства уже пятнадцать тысяч рублей. Как и договорились с дочерью заранее, на такой разорительный налог, Казимир безнадежно махнул рукой, и приступил к пересыпке хлевов. На нижние венцы, он с Имантом нелегально, в бывшем Бакнешевом лесу срубили несколько строевых берез, а выше, было решено использовать лучшие бревна из переносимого хлева. Бакнешев лес, называвшийся Стариной, с некоторых пор, ему уже не принадлежал, но по старой памяти, что бы срубить несколько деревьев, Казимир сперва зашел к бывшему хозяину за разрешением. Конечно, в такое время, его визит казался комичным, но старая частнособственническая жилка, не позволяла зайти в чужой лес и просто так, спилить дерево. Зато, появилась причина поговорить. Оба соседа, отлично понимали безнадежность на родственные связи, но былой дружбы не прерывали. Только теперь, вынужденное отчуждение, каждый переживал про себя, и молча.
   Итак, если Валдис продолжал ходить бобылем, то Казимир, все чаще, стал замечать, как его дочь Вия будто невзначай, потихоньку стала закрываться с Имантом в пустующем конце дома, и подолгу там просиживать. Такое развитие их отношений, он воспринял, как вполне закономерное продолжение дружбы двух молодых людей, живущих под одной крышей и вмешиваться в их любовь, не стал. Только иногда вечером, как только эта парочка скрывалась за лакированной дверью, отец загадочно подмаргивал сыну и, указывая пальцем правой руки в ту сторону, указательный палец другой руки подносил к губам, и многозначительно шептал: тсссссссс! Айвар же, смутно разбираясь в происходящем, делал вид закоренелого знатока подобных вещей, согласно кивал головой, и садился за учебники. А отец, со своим сакраментальными выражениями: "значит, так Бог велел", и "все будет хорошо", принимался ремонтировать лошадиную сбрую. Поскольку богатство теперь было не в моде, да его уже и не было, то и партия дочери, не имела никакого значения. Лишь бы, любили друг друга!
   В бездельно долгие вечера, Казимир снова возвратился к проблеме избавления от ненужной техники, постоянно маячившей на глазах у односельчан! Понятно давно, что покупать её никто не станет. А, что, если развести по родственникам насильно, если не соглашаются брать добровольно! Время хватало, и он, верхом на лошади, с целью прозондировать их настроения, объехал всех потенциально нуждающихся. Снова, как и в тот раз, никто не согласился. Отказались все, как один! Более того, с их слов, фамилия Нейвалд, в округе стала нарицательной и всякие с ней связи, контакты, считались нежелательными, а если точнее - опасными! Несмотря на то, что после пожара Казимир стал беднее многих из них, у людей по-прежнему, сохранилось представление о нем, как о зажиточном буржуе, "высасывающем" последние соки из обездоленных батраков. Да, эту колючую занозу, не так-то просто вытащить из затуманенных мозгов его знавших не только близко, но и понаслышке. Обыватель никак не мог смириться с мыслью, что такое крепкое хозяйство, можно запросто уничтожить! Даже пожаром! Их психологию, Казимир отлично понимал, потому что сам был, одним из них. Поэтому и не обижался.
   После того, как ему не удался ни один из задуманных вариантов по "обеднению" самого себя, он, как обыкновенный верующий крестьянин, решил в очередной раз во всем, положиться на Бога. Теперь, в зависимости от складывающейся обстановки, ему только и оставалось как, либо радоваться, либо огорчаться, продолжавшейся жизни. Главное сейчас, не пасть духом! Живут же, как-то другие, значит, и он должен приспособиться к новым обстоятельствам. Как это будет выглядеть? Нет, он не представляет. Ну, придут, за неуплату налога, опишут оставшееся имущество. Что дальше? Тоже не знает. Пошли слухи о каких-то колхозах. Ну, и что? Колхоз, так колхоз! Если в нем умирать с голоду будут все, то и он без страха, встретит неминуемый конец. Жалко только молодежь. Она-то ни в чем не виновата. Ей жить, да жить, а тут, такое! А может быть, как и в России, колхоз приучит ко всяким напастям. Ну и что же, что не успел "растолкать" технику! Пусть стоит во дворе. Буду смотреть на неё, и на душе станет теплее. Что же в том, что она уже будет не своя! Для сердца, она навсегда останется близкой и родной. Только бы, не отправили её куда подальше. Ведь, сколько известно, в близлежащей округе, таких машин ни у кого не было. А как чудно она досталась! Какие большие деньги зазря, успел уплатить! Деньги. Деньги. На протяжении нескольких поколений, Нейвалды умели их не только тратить, но и зарабатывать. И вот, настало время, когда предпоследний из них, остался почти что без денег, без средств к существованию. Но, как бы там, ни было, а хлева пересыпать надо. Опять же, эти колхозы, лезут и лезут на память! Кто в них, станет заправлять? Ну, кто же ещё, если не те самые активисты, которые не умели, не хотели жить при Улманисе. Если они не могли приспособиться к жизни тогда, то, как они думают руководить таким огромным хозяйством! Нет, с этой стороны, в природе что-то не так, как надо. И ему на ум, снова пришли частушки сороковых годов. "У колхозе добре жить, один робить, семь лежить". Наверное, поэтому в колхозе ничего и нет, а сами колхозники голодают. На одного работающего, семь иждивенцев! Дожили, нет даже махорки, что бы напоить телят от поноса. Надо же до такого додуматься, поить махорочным настоем! Если бы не пришла Советская власть, то так и умер бы, не узнав, чем лечить телят от поноса. Да, сегодня я над этим удивляюсь, а может быть уже завтра, послезавтра, и у нас это станет реальностью, обыденным делом. Но больше всего, жалко земли. Сколько поколений Нейвалдов, эту тяжелую глину превращали в плодородную землю, но победить природу окончательно, так и не смогли. Что же получается? Если это не смогли сделать Нейвалды, то неужели тот единственный из восьмерых, который ещё не "лежит", сможет провернуть такую трудоемкую работу? А тут, отняли самую лучшую, самую плодородную землю. Оставленный же клин, просто нечем удобрять. Но жить, кормить семью, надо. За меня, это не сделает никто. Ещё, этот Имант! Что-то слишком часто, стали они закрываться в том конце дома. Ну, и времена настали! Да, забыл, что я об этом уже несколько раз успел передумать. Хватит. Как Бог судил, пусть так и будет. Фу, эти мысли! Лезут и лезут в голову, перебивая друг друга. Выдержали бы только мозги, и не сойти с ума! Пришло время, что даже поделиться думками, не с кем.
   Через несколько дней после Пасхи, повесткой, Казимира неожиданно вызвали в милицию. К этому времени он считал, что вся гадость с тем убийством, уже позади, а тут, на тебе! Что бы ни попасть впросак, он ещё и ещё раз передумал все то, что говорил тогда, и что ответит сейчас.
   -Я тебя Нейвалд, вызвал по делу Шайтера, - встретил его Авдюкевич, выправляя под столом длинные ноги, в яловых сапогах.
   Этот старый активист Шайтер, жил в "липах". На местном наречии, так назывался участок дороги, проходивший между двух рядов старинных лип, в конце которых, на небольшом бугре, и стоял старенький домик этого самого выпивохи, Шайтера. Как раз перед Пасхой вечером, здесь случился пожар, в котором и сгорел незадачливый хозяин. О случившейся трагедии, Казимир знал уже на следующий день. Об этом несчастье, все говорили в костеле. Вот и теперь, проезжая мимо пепелища, он даже снял шапку по погорельцу. Это традиция. Таким способом, путник отдавал дань не личности, как таковой, а как обыкновенному человеку, трагически лишившемуся жизни.
   Покойника, Казимир отлично знал, но не уважал за прокоммунистические взгляды, хотя их жизненные пути никогда и нигде не пересекались. Но, с легкой подачи своей бывшей жены Дайны, а потом обыкновенные неурядицы с детьми, связавшими свою судьбу с пролетарскими отпрысками, слово "коммунист", как и все, что с ним связано, стало вызывать в нем необъяснимое отвращение! Так сучилось, что этот, случайно сгоревший человек и попал к нему в ""немилость"". Вообще-то этому Шайтеру, в отличие от некоторых других партийцев, особенно не фартило в жизни и без Казимирова отчуждения. Он запивал. Такой порок соседи возлагали на былые, нелегальные явки активистов, куда многих завлекали обыкновенным самогоном. Сперва понемножку, а потом.... В общем, как у кого организм. У этого бедняги, он сорвался. Но и без запоя, в жизни ему как-то не везло. Его первая жена умерла при родах, не дав жизни и новому поколению. Вторая жена была лет на двадцать моложе, но детей почему-то не рожала. Вину за это, сваливала на мужа. Тот в свою очередь, оправдывался тем, что первая жена, все-таки понесла. В пику ему, эта жена сказала, что та забеременела не от него, а от соседа. В общем, слово по слову, кулаком пС столу, и размолвка была готова. Пошли претензии. То один где-то задержался, то другой вовремя дома не появился. А тут ему кто-то подбросил слушок, что его молодая жена с кем-то встречается. Этого оказалось достаточно, что бы жену можно было не только ревновать, но и терроризировать. Завидев пьяного благоверного, поздно возвращавшегося домой, жена стала от него прятаться. Не найдя её, обозленный муж хватал трех рожковые деревянные вилы и колол ими во все, что казалось ему подозрительно выступающим, или выпирающим в углах хаты, хлева, сарая, надеясь навсегда прикончить свою неверную половину. Но, своего ненавистного муженька, молодая жена однажды, не выдержала и пожаловалась самому Авдюкевичу. Тот пообещал разобраться, но так ничего и не предпринял.
   Накануне Пасхи, когда начали опускаться сумерки, живущий почти напротив, через улицу, сосед, заметил возвращавшегося домой, пьяного Шайтера. В надежде посмотреть на очередную, уже привычную, семейную драму, от окна он не отошел, поэтому видел, как тот, войдя в дом, зажег лампу. Через времечко, её огонек показался в слуховом окне чердака, видимо там, он искал свою непослушную жену. А ещё через несколько минут, в том же окошке стало настолько светло, что сосед заподозрил неладное. Там горело. Пока он выбежал на улицу, вся соломенная крыша уже занялась пламенем. Из-за трещавшего и сыпавшегося на землю ещё красного, догоравшего соломенного пепла, подойти ближе, было уже невозможно.
   После этого пожара, Советская Латвия лишилась не только очередного старого дома, но и потеряла одного из своих верноподданных, на которого, в это неустойчивое время, в какой-то степени, ещё могла спокойно опереться.
   Поскольку очевидец сосед, точно так же как и Казимир, у Авдюкевича был на особом подозрении, то, во избежание очередного скандала, эти подробности не сообщал никому. Тут, и ему самому могли приписать поджог! Но, так как с самого начала политической деятельности, у Авдюкевича, посредством собственного умозаключения, был выработан свой собственный план расследования любых чрезвычайных происшествий, то первое подозрение, естественно, пало на Казимира, уже однажды, почти уличенного в подобных деяниях, против бывших активистов.
   В общем, допроса как такового, на этот раз не состоялось. Когда начальник милиции, намекнул ему на возможное возмездие с его стороны, Казимир от ужаса, даже перекрестился.
   -Нет порядка в вашем царстве, гражданин начальник! - смело и твердо, ответил он, на этот раз. - За последние два года сожгли столько хуторов, принесли людям столько страданий, что ничем нельзя их измерить. Зато настоящие виновники, и сегодня, безнаказанно разгуливая на свободе, только потирают свои грязные руки от удовольствия, за проделанную гадость. Это я, про пожары говорю. А сколько невинных людей, ими перебито! Я твердо уверен, что на том свете, все убийцам зачтется на всю катушку. Так-то!
   То ли Авдюкевич, на этот раз, не был готов к такому решительному отпору со стороны обыкновенного крестьянина, то ли настроение у него было хорошее, но с допрашиваемым, в спор не вступил. После пары дополнительных вопросов, Казимир был отпущен и отбыл восвояси.
   Это потом пошли слухи, что жена, теперь уже бывшего Шайтера, втихаря иногда встречалась в близлежащем лесочке с самим Авдюкевичем, а после смерти мужа, даже перешла к нему в, так сказать, домработницы, по уборке милицейского помещения. В протоколе о смерти, записали: "В нетрезвом состоянии опрокинул лампу, после чего и начался пожар".
   Но жизнь на месте не стояла, и вместо погибших товарищей, им на смену приходило молодое поколение, пополняя недремлющие ряды предателей. Благо, у латышской нации, такого продукта предостаточно, а профессия "истребок", становилась все моднее и востребованнее. Авдюкевич мог гордиться. Включая несколько заезжих оперативников, штат был полностью укомплектован даже с избытком, что потребовало запросить у Риги, ещё один "воронок". Там просьбу удовлетворили, и с тех пор по Индравской волости, заколесили два "черных ворона", держа в напряжении всю округу. Люди просто не знали, к кому из них в следующий раз, могут нагрянуть с обыском! Никто не мог быть застрахован от внезапного налета. По распространяемым кем-то слухам, в основном, искали партизан, но появились случаи и пропажи молодых парней. То ли их потом убивали и где-то закапывали, то ли бесследно отправляли в Россию, но исчезнувших людей, больше никогда не видели. После этого, стало не только тревожно, но и ещё более опасно. Некоторые, ложась спать, небыли уверены в том, что назавтра утром спокойно проснуться, потому что забирали, в основном, ночью, в то время как дневное время, истребки использовали для ознакомления местности, к запланированному хутору.
   Памятуя 1941 год, и сравнивая его с нынешней обстановкой, Казимир не был уверен в том, что к нему воронок, тоже не заглянет. Ночью, при первом же лае собаки, он вскакивал, и спешил к окну, что бы оглядеть дорогу. Теперь он даже одежду раскладывал на скамейке так, что бы её можно было нащупать, не зажигая лампы.
   Но не может человек беспредельно держать свои нервы в постоянном напряжении, хотя бы на тот случай, что бы, ни помешаться разумом. И он твердо решил, что наряду с предпринимаемой осторожностью, крайнему отчаянию, больше не поддаваться. Надо думать и о детях. Если Вия без него, ещё как-то сможет выкрутиться, то Айвар останется без образования, а значит, и без перспектив на будущую жизнь. Ну, что за Нейвалды, будут без будущего? Прах, да и только! Значит, надо держаться до последнего издыхания!
   Как только подросла трава, и оставшийся скот выпустили в поле, взялись за хлева. Пронумеровав, и разобрав старые, Казимир дождался литовцев, или литвяков, как их здесь называли. Четыре щупленьких мужичка, двое из которых, оказались совсем рыжими, усердно принялись за работу. С раннего утра, до позднего вечера, а в воскресенье - выходной. Как и Нейвалды, они были очень набожными католиками. Их упорному труду, можно было просто позавидовать. Обедом же, когда во всех костелах шла месса, мастеровые молились на рабочем месте, а Казимир в костеле. Зато после обеда, когда хозяин возвращался из костела, литвяки, зайдя к нему в дом, старались выговориться, как говорится, до отвала! Особенно словоохотливым оказался один из рыжих. В этой бригаде, он считался вроде бы, за старшего, и звали его Ионас. За его правым ухом, постоянно торчал толстый, плотницкий карандаш, а тонкие губы сжимали потухшую папиросу, которую, время от времени, зажигал очень плоской, бензиновой зажигалкой, что бы, пару раз затянувшись, снова о ней забыть.
   -Так ты говоришь, что с работой в вашем государстве, неважнецки? - допытывался Казимир у Ионаса.
   -Кто в жилье нуждался, давно себе понастроили. Теперь же, при новой власти, люди не могут понять, как жить дальше, - отвечал тот. - Поэтому-то нам только и остается искать заработки в тех местах, о существовании которых, раньше мы и не знали. Семьи голодными, остаться не должны.
   -Из учебников истории мы знаем, что ваша нация, в былые времена, зарабатывала на хлеб совсем иным способом.
   -Это давно вошло в историю. Нация мельчает и теперь довольствуется тем, что попадет под руку. Вот, сажем, как плотницкое дело.
   -Нынешнее, не только время, но и сама власть, нас очень быстро уравняла.
   -И не говори! А, что нас ждет впереди, один Бог знает.
   -Молодцы, что вы веруете в Бога. У нас же теперь, многие от него отвернулись. Не модно, говорят.
   -Не только у вас! В Литве, тоже хватает своих антихристов, но, на фоне верующей в Бога нации, они не очень заметны. У нас, ведь, веруют не на показуху, а от всего сердца. В свое время, я чуть на ксендза не выучился. Пришлось уйти с последнего курса.
   -Неужели? - удивился Казимир. - Я такого, ещё не слышал. Один мой родственник, тоже учился на ксендза, но в конце войны его забрали в армию, где он и погиб.
   -Проклятая любовь! - подмигнул, его сосед. - Мы с ним родные братья, поэтому оба рыжие. Узнав о его поступке, наши родители от расстройства, чуть не рехнулись разумом.
   -Да, как видишь, хоть исключительно редко, но случается и такое в жизни, - продолжал Ионас. - Ведь в семинарии такие жесткие порядки, что ничего нельзя скрыть от преподавателей.
   -Так сложно?
   -Первые месяцы, вроде бы и ничего, но потом.... Потом начинается тоска по воле, бесполезно уходящей молодости. Что после твоей кончины, на свете не останется никакого продолжения рода, и прочее, и прочее.
   -Но, когда поступают учиться, установленный там регламент будущие семинаристы, по-моему, должны бы знать!
   -Знать - это дно, но когда "это нечто" коснется тебя непосредственно, то на будущее, смотришь совсем другими глазами. Я поступил в семинарию сразу же после окончания Каунасской гимназии, где нам преподавали не только разные науки, но и Закон Божий. Там у меня и сформировалось основное понятие о религии, как таковой. Тогда было все понятно. Бог, как говорится, здесь, ангелы там, ну, а черти - везде. Когда же в семинарии эту дисциплину пришлось изучать более углубленно, к некоторым положениям катехизиса, у меня зародилось сомнение. Если конкретно, то к выражению "небесное воинство". Ну, написали бы, что это некие физические частицы, которые, иногда, могут повлиять на ход исторических событий. А то, вот так, с плеча! После многочисленных раздумий, я пришел к выводу, что, как будущему священнослужителю, которому, полученные там сведения придется нести в массы прихожан, мне не подобает идти вразрез с личными убеждениями. Кроме того, на одном из вольных собраний семинаристов, я познакомился с сестрой одного из них. В общем, влюбился, женился и сегодня об этом, нисколько не жалею. Вот так, я и обосновался на плотницком поприще. А, что ксендз? На мое место, нашлось не менее десяток других охотников. Такие вакансии, долго пустыми не бывают. В этой жизни, каждому свое место предназначено, поэтому не надо насильственно лезть туда, где не для тебя думано, и где тебя никто не ждет с распростертыми объятиями.
   -Говоришь, бывает и такое..., - задумчиво, протянул Казимир.
   -Что поделать, если живой думает о живом..., - тоже с протяжкой, отвечал Ионас.
   -А я бы и не догадался, что такое возможно.
   -Возможно хозяин, все возможно! - возбужденно, утверждал Ионас. - Ты только не подумай, что я против самого господа Бога! Это было бы ужасно. Я только против некоторых догм, что придумали сами люди. Бог был, есть и будет во веки, веков. Жаль только, что разные конфессии, этого единого для всех Бога, понимают по-разному, как и служат ему, каждый, по мере своего разумения.
   -Но теология..., - начал, было, Казимир.
   -Что там, теология! - не дал ему договорить Ионас. - Учения всех религий составляют такие же смертные люди, как и мы с тобой. Поэтому, не надо забывать, что у каждого составителя, свой склад ума, свое видение, понимание мира, как и всего того, что в нем творится. Вот, от этого-то и происходит самый смешной разнобой.
   -Принято считать, что древние писари, сочинявшими Библию, были мудрыми людьми! - вставил свое мнение, Казимир.
   -С этим, никто и не спорит. Только я сейчас, о другом. Взять хотя бы нашу, католическую веру. Она достаточно строга, ограничена соответствующими рамками, выход за которые, считается кощунственным. В свое время, некоторые деятели, наподобие меня грешного, свою жизнерадостную прыть не могли вместить в те суровые рамки, однажды заведенного регламента и им пришлось поломать голову над тем, как обмануть самого Бога, и в то же время, за такое неслыханное кощунство, самим не быть наказанными. В первую очередь, я имею в виду Лютера. Видать, этот мужик был очень охоч до женских юбок. Придумал новую религию, которая не запрещает и ему самому, как священнослужителю, поиграться с дамским полом в постели, как и обзавестись потомством. Двойная, тройная выгода. Будто и от Бога не отрекся, и сам себе руки развязал. А чем хуже нашего, католического, ну, скажем, учения того же Будды? Как и католицизм, его теория призывают к добру, помощи, терпимости. Это значит, что во всех религиозных учениях, Божья задумка уже заложена изначально. Но человек, как таковой, довольно агрессивное создание, потому что на протяжении всей своей истории, ему постоянно приходилось бороться за выживание. Я тебе, наверное, надоел своими недостойными выводами?
   -Нет, почему же, говори. В твоих рассуждениях, некоторая истина есть, - согласился Казимир, настороженно вживаясь в свободную мысль собеседника.
   -То-то же! Иначе и быть не должно! - воскликнул Ионас. - Я добрую половину своей жизни, в мозгу раскручивал этот злободневный вопрос и пришел к выводу, что Бог, как его изображают на картинах, не может быть с руками и ногами. По моему мнению, Бог - это вся видимая и невидимая Вселенная, не имеющая ни начала, ни конца, ни края. Но, надо заметить, эта, в неограниченном объеме Вселенная, как мозг человека, обладает разумом. Как и в человеческом мозгу, в ней происходят, как разрушительные, так и созидательные процессы. Наподобие наших мыслей, кроме болевых ощущений, в ней так же само, происходит обмен информацией только с такой скоростью, какую мы себе не можем и представить. Все-таки, расстояния! Эта скорость должна быть быстрее звука и света, вместе сплюсованных. В общем, похожа на наши мысли, когда в одно мгновение мы можем побывать и на Луне, и на Марсе, и ещё где захочешь. Я думаю, что сам источник передачи такой информации, ученым вряд ли когда будет доступен, хотя вплотную когда-нибудь, приблизиться смогут. Конечно же, если на то будет разрешение от самого Хозяина, а если по моей теории, то от некого условного центра во Вселенной, который мы и называем Богом.
   -Говоришь ты, довольно интересно, - не мог не согласиться Казимир, потому что в теории этого человека, постоянно присутствовал Бог. - Однако, соглашаясь с твоей теорией, я не вижу, куда подевался сам Черт? В таком случае, во Вселенной, ему вроде бы нет и места?
   -Учения Библии, большую часть которой, по слухам, написал Соломон Мудрый, как и сама Вселенная, настолько обширны, что в них хватит места всему. Люди давно заметили, что в мире, кроме хорошего, есть и плохое. Что бы четко разделить эти два понятия, одно назвали Богом, а второе - Чертом! Будто и смешно, но, вместе с тем, и правдоподобно. Моя теория полностью опирается на последние достижения науки. Согласно ей, в космосе существуют, как положительные, так и отрицательные частицы. Ну, скажи, чем это не противоборство двух противоположных сил, до которых додумались наши далекие предки, не имея никакого понятия о физическом состоянии межзвездного пространства?
   -Откуда ты все это знаешь? - не вытерпел, Казимир.
   -Во-первых, этому нас учили в семинарии, а во-вторых, я и сейчас много читаю. Вернее читал, пока была возможность. С новой властью, шутить опасно. Все книги пришлось попрятать.
   -Мы сделали, то же самое.
   -Вот, видишь, до чего мы дожили! Итак, я продолжаю начатую тему. Договорились до того, что во Вселенной существуют, как положительно заряженные частицы, так и отрицательные. Если их величины оценивать с физической точки зрения, то чем они не Небесное воинство, о котором упоминает католицизм? Пожалуйста, получай готовый научный ответ. Я целую кучу примеров могу привести, где простолюдину кажется вмешательством Бога, а на самом деле, все объяснимо с научной точки зрения. В зависимости от того, как развился у человека мозг, так, соответственно, он и реагирует на воздействующие, на него частицы, а естественно, и на психику всего живого. Но ещё раз хочу подчеркнуть, что те же, частицы, совершают свои действия только в тех пределах, какие им изначально задал сам Бог.
   -Слышала бы твои рассуждения моя покойная жена, ох и досталось бы тебе, от неё, - сказал Казимир. - Что касается религиозных вопросов, то ими, в нашей семье, завсегда заправляла женская сторона. Поэтому, на сей раз, я тебе и пригрозил дамской половиной. Ладно, пусть останется так, как ты сказал. А, скажи ты мне, среди множества религий, сект и тому подобное, какую из них, ты считаешь самой справедливой?
   -Я же тебе сказал, что все основные религии призывают к справедливости, потому что верят в одного, единственного руководителя Миром. И если это так, то, по моему мнению, он ни на кого не в обиде. Мне не нравятся только те люди, которые мечутся между конфессиями, не соображая, на какой лучше остановиться.
   -В этом вопросе, я с тобой полностью согласен. Надо быть верной только той, к которой принадлежало твое поколение.
   -А я, о чем говорю! - воскликнул, ободренный Ионас. - Могу только добавить, что по решению Всевышнего, в определенное им время, на земле будут и будут появляться его проповедники, несущие народу весть о том, что бы его ни забывали. Пять сотен лет, до рождения Христа, добро проповедовал Будда, потом Иисус, а спустя шесть сотен лет, появился Магомет. И не важно, как они учили креститься, двумя, тремя пальцами, или всей пятерней. Важно то, что они были проповедниками веры, своего времени.
   -Чудно ты говоришь! - удивлялся, всесторонней развитостью плотника, Казимир. - Ты, вроде, и за Бога, только не по-нашему, как учат в любом костеле. Ты, вроде бы и за доброту, только не в нашем понимании. Зря ты бросил семинарию. Из тебя получился бы не только отличный оратор, но и самоотверженный служитель костела, только с вольнодумными мыслями.
   -В том-то и дело, что свои домыслы, я не могу в самом себе, долго держать. Ими я должен, с кем-то поделиться, а своим напарникам, я уже давно надоел. Поэтому, пока ты меня ещё не выгоняешь из дому, хочу добавить. Наш мозг, непонятными нам, условно скажем, нитями, постоянно связан с тем большим, разумным, что следит за порядком во Вселенной, и который, я постоянно называю Богом. Находясь один в другом, они постоянно контактируют между собой на уже заранее, запрограммированном уровне, который зарождается при самом зачатии плода. С самых первых секунд жизни, тот маленький мозг, получает от большого, определенную программу на всю жизнь, и которую люди называют Судьбой. Этак природе, намного выгодней. Подумай, зачем нашему Всевышнему, каждому земному болвану, или умнику, ежесекундно втолковывать, что в данный момент ему следует делать, как поступить в сложившейся ситуации, если всю эту информацию можно легко и запросто запрограммировать в его, так называемой, Судьбе! Точно так же, обстоит дело и со всей Вселенной. Вот ты, когда-нибудь задумывался, почему все живое должно спать, особенно в детском возрасте? Даже деревья, и те спят.
   -Я не только не задумывался над этими вопросами, но, слушая твоё вольнодумство, уже начинаю тебя бояться! - испуганно, отвечал Казимир, пытаясь отодвинуться подальше от рассказчика.
   -Еще немножко, и я заканчиваю. Что такое аккумулятор, ты знаешь?
   -А то, как же! Мой покойный сынок, некий аккумулятор был, соорудивши из обыкновенных склянок. Несколько месяцев без подзарядки, проработал. Потом, как говорили, "выдохся". Жаль было, что на его изготовление, очень много бутылок испортил.
   -Ты мне ответил лучше, чем я ожидал! - обрадовался Ионас. - "Выдохся" он потому, что его не подзарядили.
   -Ветряной генератор, раньше был только в Дворчанах у Добровольского, но когда сын отошел жить в дом жены, то некому было свозить на подзарядку.
   -Смышленая деревенщина! Здесь такая глушь, а уже успели соприкоснуться с такими достижениями науки.
   -В Ульмановское время выходил такой журнал, под названием "Атпута". В нем можно было найти почти что все, что захочешь. Теперь его не выпускают, а старые экземпляры, под запретом. Пришлось перестраховаться. Убрали с глаз.
   -Так вот. Оказывается, ты уже знаешь, что аккумуляторы надо подзаряжать. Это относится и к человеку. Ну и не только. Но, в отличие от аккумулятора, человек, как и все живое, подзаряжаются исключительно, только во сне.
   -Как, так?
   -Не знаю, но догадываюсь. Сегодня могу утверждать только то, что если наш маленький мозг является производным от того, Большого, то через него, некая энергия космоса перетекает в наш мозг, но только во сне. В нем, видимо, есть невидимый клапан, который включается и выключается только на грани засыпания, и, естественно, просыпания. Если на зарядку нового аккумулятора необходимо определенное время, то и для продолжения жизни, требуется то же самое. Исходя из такой теории, новорожденные, с первых дней жизни, только и делают, что спят, да спят. Ну, а в дальнейшем, идет обыкновенная "подзарядка". Выслушав мою гипотезу, нисколько не расходящуюся с понятием "Бог", ты должен ей поверить, и со мной согласиться.
   -Тебе в университете лекции читать, а не плотником работать, - отвечал Казимир, пораженный таким обширным научным познанием, перемешанным с собственными "домыслами", как выражался Ионас. - В общем, ты меня удивил окончательно! Но, если у тебя такая ясная теория о жизни, может быть, расскажешь что-нибудь и о смерти?
   -Если хочешь, могу. Физическая смерть, сколько я понимаю, тебя интересует не очень. В ней, как обычно виноваты, либо старость, то есть запрограммированное деление клеток, либо какая-нибудь болезнь, чаще всего, появляющаяся на нервной почве. Жизнь существа прекратилась, и на этом точка. Но, поскольку энергия человека неразрывно связана с энергией космоса, то обе они находятся в постоянном движении. А это значит, что если, при зачатии, живой организм получил порцию энергии, то с прекращением жизни, должен её и отдать. Это самый простой закон физики, где сказано, что энергия не появляется и не исчезает, а переходит из одного вида, в другой. Слушай дальше. На мой взгляд, сон сочетает в себе несколько функций. С незапамятных времен, люди считали его маленькой смертью, поэтому и было принято каждое утро, приветствовать друг друга. Мол, "воскрес". В семинарии, я много думал над этим вопросом и пришел к выводу, что так оно и есть, на самом деле. Ведь во сне мы "видим" не только то, что некогда пережили, слышали, ощущали, но и ещё Бог знает что, о чем, бодрствуя, мы даже не помышляли! Во сне мы можем переживать, торжествовать, радоваться, плакать, но без труда, никогда нельзя убежать от преследователя. Значит, любой сон можно переплести с реальностью. Вот я и подумал, а не могли ли в давние времена наши дотошные предки, с целью нравственного устрашения своего молодого поколения, придумать различные Ады, Чистилища, Небеса? Через сон! Это я сказал, к слову. Теперь ближе к делу. А что, если сосредоточенная в нас частичка разумной энергии, после физической смерти не растворяется в пространстве, а остается маленьким, неделимым призраком, пульсирующем в космосе? В таком случае, если при жизни, человек вел себя не самым лучшим образом, то почему бы этому "комку", а в религиозном выражении "душе", при вечном блуждании в пространстве, не помучиться так же само, как это происходит с ещё живым человеком, во время сна? Ты уловил мою мысль? Попробуй мне указать хоть одно место в моем рассказе, где я отступился от Бога? Не можешь, потому что, то "нечто", я приложил к реальной жизни. Вот и все.
   -Ладно, о смерти ты тоже рассказал. А, вот, как в твою теорию вписываются священные храмы, различных вероисповеданий? Если вы молитесь на стройках, то, естественно, посещаете и костелы?
   -Да, посещать богоугодные заведения нужно обязательно. Я думаю что человек, сосредоточенно молясь, концентрирует свою маленькую энергию, а та, в свою очередь, соприкасается с той, Большой энергией, то есть, с самим Богом. Возможно, а такие случаи известны, что в некоторых случаях, он действительно может воспринять наши пожелания. Более того, даже в чем-то помочь. По моему понятию, главным критерием жизни, является самая простая аксиома: не делай другому то, чего ты не желал бы себе!
   -Рассказываешь ты, очень складно, - снова согласился Казимир. - Но твое видение мира, больше подходит для мужской части населения, чем женской. На такие "запретные" темы, с ними не поспоришь. Да они и слушать не будут! Мы мужчины, что? Все невзгоды, переносим более терпимо, может быть потому, что четче понимаем суть примирения. В общем, Бог нам дал мысли и каждый ими распоряжается, по мере их развития, восприятия, как и понимания окружающего мира. Молодые люди, например, знают, что силой милым, никогда не будешь. Так и взгляды на жизнь, принудительно не вдавишь. В таких вещах, действуют, видимо, другие законы.
   -Тоже верно! Строго говоря, я полностью отдаю себе отчет в своих, не то, что революционных, но намного отличающихся от других, взглядах. Однако, такая точка зрения не мешает мне находить стороны соприкосновения религиозной теории, с человеческой сутью. Если, уж, мы ногами опираемся о реальную землю, то от неё же надо и отталкиваться в своих суждениях, а не искать ответа там, куда при жизни, нам путь заказан.
   -Из всего, тобою здесь поведанного, меня радует то, что от Бога, как такового, несмотря на все свои "домыслы" и теории, ты не отошел.
   -Спасибо и на этом. Повторюсь, что Тот, единственный для всех основных религий Бог, останется символом единения, и пусть шаткого, но согласия. Кто знает, может быть, когда-нибудь в будущем, все конфессии помирятся между собой и не будут друг в друга показывать пальцем, что, мол, я лучше тебя! А Всевышний за это, как и за то, что бы люди о нем не забывали, сделает так, что на Земле снова появится очередной продолжатель его благого дела.
   Месяца через полтора после начала стройки, новые хлева непривычно вписались в окружающий ландшафт, оставив перед входом в дом пустынно открытый, каменный двор. А из лучшего комелька березы, Казимир попросил отфуговать высокий крест, который, как некогда после обстрела дома и планировал, поставил за углом дома на том месте, с которого в тот ветреный вечер, стреляли. Пусть проезжие знают, кто жильцов дома спас от неминуемой смерти.
   Как в природе повелось, незаметно подошла осень. Хоть и приходилось обходиться относительно малым, но к первым заморозкам всё поспели убрать, обмолотить во многом, благодаря Иманту. На пилораме он больше не работал. Ещё в конце лета, он чуть не лишился указательного пальца правой руки. А здесь дома, благодаря стараниям Вии, рана успешно заживала, и ему ничего другого не оставалось, как помогать своему благодетелю по хозяйству.
   В этом году Айвар закончил семилетку, и поступил в Индравскую среднюю школу. Отец отвез его на заранее договоренную квартиру, в которой одно время жил и его старший сын Дзинтарс. Овдовевшая хозяйка Озерская, муж которой погиб в Магаданских лагерях ещё в сорок первом году, приняла мальчонка на все свое иждивение с последующим расчетом, без особого уговора. На сей раз, к отзывчивому Дилбе обращаться не стал. Серьезно болела его жена Данута.
   С этого времени, на хуторе "Страуме" стало ещё тише. Самому хозяину, даже не с кем было отвести душу, так как Вия с Имантом, подолгу оставались в другом конце дома, оставляя его наедине с самим собой. А потом "затворники" сообщили, что хотят пожениться. Такое известие для Казимира, не было неожиданностью. Он давно ждал подобного развития событий, а в последнее время, даже стал удивляться их затянувшемуся роману.
   -Что ж, свадьба, так свадьба! - бодро отвечал он, будущим молодоженам. - Начнем гнать самогон, варить пиво. Я думаю, что для такого важного дела, ячменя у нас хватит, а за гостями дело не станет. Наша родня, давно вместе не собиралась. Все не было подходящей причины. Может быть, в последний раз...Тревожные, пасмурные времена наступили!
   После пожара, да обстрела, ему, как уже говорилось, навязчиво лезла в голову мысль, что все, что он ни делает, это может быть в последний раз. Что именно то, что делает в данный момент, уже никогда в жизни не сможет повториться. Для подобного размышления, поводов было предостаточно. Главным же из них, был непосильный налог, за неуплату которого можно было ожидать любых неприятностей. Сам, отведенный ему век, он почти прожил, и сожалеть о прошлом, было уже поздно, бесполезно. Но его сердце болело за детей, которым, как ему казалось, всю последующую жизнь, может быть, придется влачить в нищенском состоянии. Это-то его больше всего и угнетало! Сколько он ни силился, но скрыть от детей свое состояние, ему никак не удавалось.
   Вия в первую очередь, чувствовала изменившееся настроение отца. Однако в данный момент, она была обременена другими заботами, не совпадавшими с отцовскими. Нахлынувшая любовь, обязана была взять причитавшуюся ей дань человеческих чувств, переварить их, что бы потом, успокоившись, достойно сопровождать по жизни, умиротворенную душу. Обратив внимание, что отец без особого вдохновения воспринял такую важную, на её взгляд новость, как женитьба, своего родителя, дочь даже упрекнула.
   -Ты, папа, так скучно говоришь о нашей свадьбе, будто недоволен! Вспомни, ваши с мамой заветные слова: "все будет хорошо", и у тебя обязательно поправится настроение.
   -Да, да, конечно, доченька! - спохватился отец, испугавшись, что она может понять и истинную сторону его подавленности. - Иначе и быть не может, а то я давно бы, сошел с ума.
   Была глубокая зима. Поскольку с некоторых пор Пиедруйский костел оставался без ксендза, то службы здесь не проводились, и венчаться пришлось ехать в Бальбиновский костел, в котором, после трагической смерти Литауниекса, работал ксендз Гайлевич, который так и не смог закончить работу по возведению недостающих колоколен. Поскольку он не гнушался отхлебнуть и из чарки, то, естественно, был приглашен и домой на торжества. Несмотря на очень снежную зиму, на свадьбу собралось столько гостей, сколько дом Нейвалдов не видел с тех самых времен, когда "при немцах", гулянки устраивал здесь Дзинтарс. Но если в то, бесшабашное время собиралась только молодежь, то на этот раз, прибыли солидные родственники, бывшая молодость которых, осталась много лет позади. "Когда только, они успели так постареть! - удивлялся Казимир, предлагая очередной тост и одновременно, пытливым взглядом, окидывая застолицу. - Кажется, совсем недавно было то время, когда мы вместе собирались отмечать день рождения наших детей, и, вот, уже их свадьбы. Потом ...., нет, лучше не говорить, что потом! Как быстротечна наша жизнь! Как странно она устроена! Радости сменяются горестями, юношество заботами, смех слезами. Наоборот - изредка, тоже случается. Пока все эти перипетии переживешь, не заметишь и приближение старости, а чередующиеся взлеты с падениями, затмевают скоротечность бытия. Но удивительнее всего то, что когда все мною названное позади, то по прошествии многих лет, видится оно совсем по-другому. А, может быть и хорошо, что все то, что совершалось в молодые годы, и воспринималось сознанием тогда соответственно, как само собой разумеющееся действо? Ведь, погоревать, посожалеть, хватит время и в старости".
   В общем, пока гости веселились, Казимиру, глядя на них, было время поразмыслить над бренностью жизни. С их отбытием, конечно же, поугаснет и это жгучее чувство о невозвратном прошлом. Его снова сменит нудная будничность повседневного выживания, окутанная трудными и не простыми условиями, которые создает новое государство.
   Музыкантами на свадьбу был приглашен не только традиционный Краваль со своей гармошкой немецкого строя и новым, большим барабаном, но и недавно сменивший гармонь на баян, Зариньш. Двое суток, почти без перерыва, в доме шумели, гудели, звенели, пели, танцевали. Да, стены дома, такого здесь не видели, не слышали давно! Устроить веселье, Нейвалды умели всегда. Было бы только из чего.
   Итак, в доме образовалась новая семья, а для Казимира это означало, что пора ещё раз определиться, кому, что должно принадлежать. Так как гектары обрезали до минимума, а приданое Дайны давно переписан на Вию, то Айвару, естественно, должна достаться эта земля, на которой они сейчас работают, а сам хутор окрещен красивым названием "Страуме". Оставалось лишь, наследство оформить официально. Но с этим, Казимир тянул. Он боялся. Тот хутор в тринадцать гектар, раньше находился в Скайстской волости и Индравское начальство, по всей видимости, о нем не знало. К настоящему моменту, волостные границы поменялись, и к какому территориальному делению принадлежит та волость, известно не было. Если её присоединили к соседней, Индравской, то и все документы переданы сюда. А это значит, что если начать дело о разделе наследства, то могут всплыть и те архивы. Только этого, Авдюкевичу и не хватало, что бы его, Казимира, погубить окончательно! Мало того, что той земли может лишить бесповоротно, но обязательно попытается повысить и налог. Подумать только, пятнадцать тысяч! Но, как известно, человек привыкает ко всему, даже к не очень сильной, но постоянной боли.
   Став членом новой семьи, теперь и Имант никак не мог успокоиться с царившей здесь несправедливостью.
   -Этак латыши сожрут друг друга, и собакам ничего не оставят, - ворчал он, просматривая дарственные бумаги на приданое своей жены Вии.
   -Я тебе уже не раз говорил, что нам придется испытать еще и не такое! - спокойно, отвечал ему тесть, хотя и у самого всегда щемило сердце сильнее, когда при нем, заходил разговор о земле.
   -Интересно было бы знать, как они поступают с теми, другими, что тоже не платят налог? - встревала в разговор Вия. - Вот, комиссия была здесь. А в какую сторону от нас, они уехали?
   -Разве ты не заметила, что в Лупини? - отвечал отец.
   -А я думал, что в Лупинях проживает только беднота! - удивлялся Имант. - Как в нашей деревне, так и у них, больше пяти гектар земли, никто не имеет. Разве не так?
   -У некоторых - и по три. Но за Лупинями, есть Дворчаны. Вот там-то, им есть чем поживиться.
   -Сволочи! - выругался Имант.
   -Конечно, в комиссию набраны не самые лучшие люди, но ругаться на них, не надо, - предупредила, богобоязненная Вия.
   -Представляю, как радуются наши соседи, завидев, заворачивающих к нам налоговиков! - саркастически, улыбался Казимир.
   -Ещё бы! - восклицал Имант.
   -Каждый, как может, так и зарабатывает себе хлеб, - вздохнул Казимир. - В общем, чему быть - того не миновать!
   -Передушить бы их, всех! - снова не выдержал Имант.
   -Как ты, говоришь! - как обычно, ужасалась Вия.
   -Я думаю, что в свое время, каждый из них получит по заслугам, - предположил Казимир.
   -Получат! Когда ещё получат! А в данный момент, из-за них добрые люди должны мучиться, - не унимался Имант.
   -Но, ведь наша религия учит прощать, - напомнила Вия.
   -Я не против самого Бога, поэтому, вместе с вами и посещаю костел. Но война научила нас прощать не каждого, иначе тебя быстро ухлопают недруги. Кто дал право такому же человеку, как и я, надо мной издеваться? Он что, умнее меня, или привлекательнее, поэтому? Кто человеку дал право насиловать себе подобного? Может быть, такие и наглеют больше всего от того, что уверены в своей безнаказанности со стороны ими униженных, обкраденных, доведенных до.... Да, что там говорить! Некоторые церковные догмы, даже если они исходят от самых, что ни на есть, заслуженных личностей, мои мозги не желают принимать.
   -Не надо кощунствовать перед Богом, - попробовал усовестить тесть, своего нового родственника.
   -Но ты же, сам только что сказал, что каждому, мол, воздастся по заслугам! Зачем, в таком случае, ждать? Пусть каждый, при жизни, отвечает за содеянное им зло, а не тогда, и там, о чем человеку почти ничего неизвестно. Только одни догадки. Вот, Вислоухий например, сполна расплатился за свое содеянное зло здесь, пока был жив на земле, и я этому, очень даже рад. Представьте себе, что бы до сих пор у нас творилось, если бы он был ещё жив! Помните, как говорил Сталин: нет человека, нет и проблемы, с ним связанной! Я понимаю, что такое утверждение применимо не везде и не к каждому, но кое-где, оно очень и очень годится. Особенно в наше, неспокойное время, на котором греют руки всякие человеческие выродки. Так-то, мои дорогие.
   -Чур, тебе! - испуганно, воскликнул Казимир, перекрестившись. - Не трогай ты, грешную душу того убийцы. Она и так, где-то неплохо поджаривается, на раскаленных угольках.
   -Если б же, так было, да на самом деле! - от всей души, засмеялся Имант. - Очень жаль, что никому не дано знать, как ТАМ расплачиваются за свои умышленные грехи. Будь Макня сегодня ещё жив, не одной семейке пришлось бы пролить слезы за им, содеянное! Мне думается, что у него так были сформированы мозги, что без сотворенной подлости, они просто не могли существовать. В той роте, где я служил, было несколько бывших заключенных, а попросту, тюремщиков. В войну, как известно, всех рецидивистов выпустили на свободу и распределили по разным частям. Вместе держать, командование не решалось. Так представьте себе, они не находили себе покоя, если за день, не удавалось пристрелить ни одного фашиста. Что я этим хочу сказать? Да только то, что уничтожение окружающего, у них уже в крови, и вытравить из неё это пристрастие, не смог бы ни один медицинский профессор, ни один заслуженный шаман.
   -Давайте сменим тему и поговорим о чем-нибудь другом, - предложила Вия. - Слушая тебя, мне уже становится страшно. Мы не привыкши, обсуждать такие ужасные темы.
   -Хорошо, я умолкаю. Но пусть меня сам Бог накажет, если в своих выводах, я не прав.
   -Как ни говори, но сразу видно, что парень ты, войной битый, а поэтому во многом, мне хочется с тобой согласиться, и только моя католическая вера, не позволяет этого делать, - немного подумав, сказал Казимир. - В твои годы, я тоже мыслил намного смелее, чем теперь. Но, годы свое берут, и мне скоро придется собираться туда, откуда никто не возвратился. Только поэтому, я уже не в состоянии ничего изменить в своем сознании. Как бы того, не желал! Вам молодым, жить, да жить, поэтому по жизни, идите той дорогой, которую подсказывает вам, ваша совесть. Главное же, никогда не отказывайтесь от общепризнанных человеческих ценностей. На вашем долгом пути, они не раз вам, могут пригодиться.
   -Постараемся следовать твоему мудрому совету.
   -Будем надеяться, что вместе, какое-то время мы ещё поживем, - предположил Казимир.
   -Надо говорить, что не какое-то время, а, может быть, целую вечность.
   -Все в руках господа Бога! Но, вообще-то, мы из долгожителей. Это Дайне не повезло, а мой дедушка дожил чуть ли, не до ста, бабушка меньше прожила. Мой отец Янис, ровно до девяносто достучал. Всю жизнь, я тоже, был большой оптимист. Но, последние годы стали такими дрянными, что меня стали осаждать различные сомнения. Теперь, опять же, налогами стали давить, а впереди нас ждут какие-то колхозы с трудоднями. Прямо на глазах, все перемешивается, ускользает из-под ног так стремительно, что не знаешь, на какую опору надежнее всего ступить, чтобы не упасть в разверзающуюся пропасть. Живем, как от мира сего отрешенные.
   -Если не выразиться ещё худшим словом, то колхозы, конечно же, вещь исключительно дрянная, - согласился Имант. - О них даже сложена не очень пристойная песня, начинающаяся словами: "трудодень, трудодень, дай мне хлеба хоть на день". Но и в них люди как-то существуют, как и не все с голоду в них погибают, особенно, если в доме есть работоспособный и, притом, не пьющий мужчина. Оставят несколько соток огорода, в личное пользование. На них мы будем выращивать картошку. Не забудьте, что Белоруссия, как и вся Россия, почти на одной картошке и держится. Ну, а если будет картошка, то можно и поросенка держать. Выживем! Головы у нас, ещё на плечах, руки есть, ноги тоже. Это, главное. В войну, сразу после неё, вот когда в колхозах царил страх, жуть! Сестра пишет, что с этого года немного полегчало, хотя, если сказать честно, я ей не особенно и верю. По-моему, она просто не хочет меня расстраивать. Теперь и в Латвии станет так, как в России. Для начала, её постараются разделить на маленькие колхозы, после чего, она станет очень большим, общим колхозом. К такому сценарию развития событий, надо начинать привыкать уже с сегодняшнего дня.
   -От одного слова "колхоз", уже бросает в дрожь, - признался Казимир. - Значит, все отберут?
   -Да, в общий котел, как говорят, придется отдать все.
   -Наживали, наживали и, на тебе! За нюх, табаку!
   -Но, не только же, у нас отнимут. Другим тоже придется поделиться своей собственностью.
   -Если ты имеешь в виду наших соседей, то у них-то и отнимать нечего! Такие смельчаки, сломя голову, первые побегут туда записываться.
   -Конечно, это не оправдание, но, сколько я знаю, в Дворчанах есть сильные дворы, в Пиедруе, тоже. Так что, жиденький ряд кулаков, уже выстраивается.
   -Три, четыре крепких хозяйства. Нет, я не хотел сказать, что у меня зерна, куры не склюют. Мое богатство, осталось в прошлом. Все, что было можно, из меня успели вытрясти. Машин жалко.
   -Есть же они и у некоторых других. Возьмем хотя бы тот самый трактор, который нам обмолачивал зерно.
   -Тут не поспоришь. Просто, каждому своего больше всего жалко, вот и вся песня. Нет, я уже давно сказал и решил, что, как Бог судил, пусть так и будет. Нам смертным, остается ему только подчиниться.
   Прижавшая, в самом начале зима, свои позиции стала понемножку сдавать. Наваливший, было, большими сугробами снег, днем начал подтаивать, образуя слякоть, а на ночь, снова примораживало. Так, до середины февраля 1949 года, после чего, кажется, снова насупила настоящая зима. По санной дороге, снова подозрительно задвигались истребки на лошадях. Кроме них, прибавилось работы и почтальону. Он развозил очередные повестки, на повышение налога.
   -В нашей волости начальство, видимо, совсем очумело! - уже в который раз, удивлялся Казимир, подписываясь на отрывном корешку, что "извещение" он получил в "собственные руки". - Я за прошлый год не рассчитался, а мне ещё прибавили.
   -Очень похоже, что власти к чему-то готовятся, - констатировал Имант, вертя в пальцах шершавую, желтоватую бумажку, насквозь испещренную овсяными хлопьями. - На выколачивание таких бешеных денег, что от нас требуют, могли бы хоть лучшую бумагу использовать. Вон, как на ней расплылись фиолетовые чернила! Будто примакашка.
   -Что ты предлагаешь? - так, для вида, поинтересовался Казимир.
   -Чувствую, начинает пахнуть чем-то исключительно огромно жареным. Правительство на всех уровнях знает и уверено, что эти налоги никто не выплатит, но каждый год, с завидным постоянством, их увеличивает.
   -Причем, не какие-то реальные деньги с учетом земли, скотины, а некие мистические пять тысяч, на каждый последующий год. Если бы так продолжалось до бесконечности, то счет пошел бы на миллионы.
   -Да, у них весь налог строится, как говорится, на дурака. В некой, только им одним понятной изощренности, государственные инстанции стараются, как говорится, переплюнуть друг друга.
   -Кто во что горазд, тот в том и упражняется, - поддержал Казимир.
   -Каким способом загонять крестьян в колхозы, у Советской власти опыта предостаточно, - вторил ему Имант. - Конечно же, такой поворот событий, вскоре затронет и нас. Но в Москве, в Риге, ответственному руководству просто руки чешутся, как бы это скорее, осуществить задуманное мероприятие. Пусть весь мир видит, какая решительная и смелая Советская власть, Советский строй. С другой стороны, в России разруха, ей нужен хлеб. А где его легче взять, если не у колхоза, который непосредственно подчиняется этой власти. С единоличником, сам знаешь, надо ещё поспорить, ему поугрожать, иначе ничего не добьешься. Но, время-то не терпит.
   -Думаешь, что на данном этапе они не остановятся?
   -Не думаю, но уверен! Коммунисты, люди не те, которые могут остановиться на полпути. Ведь, не одними колхозами, заняты очумелые Кремлевские головы. Их идеология шире, глубже, и простирается намного дальше, чем нам кажется.
   А спустя несколько дней после этого разговора, в Гану Сала со стороны Казубренчи, прибыла государственная комиссия. Её представляли некие депутаты, которые, на двух санях с розвальнями, в сопровождении истребков, почти по целинной улице, потому что накануне прошел обильный снег, кое-как добрались до дома Нейвалда, где и остановили лошадей. Жители этой деревни видели как, еле поспевая за вспотевшими лошадьми, валенками в галошах пытаясь точно попасть в глубокий след, оставленный полозьями и, в то же время, стараясь не потерять равновесие, сзади торопился Лобздиньш, а на въезде в деревню, с расстегнутыми армяками, к нему присоединились Гаужанс с Гризансом. Метрах в десяти за ними, чертыхались их жены. На середине деревни, к ним примкнул младший сын Ангеша, Иван. До сих пор, по некоторым сведениям, он жил и работал в Даугавпилсе на железной дороге, не то путевым обходчиком, не то стрелочником.
   Первым из саней вывалился Иван Лебедок, которого, одно время, считали погибшим и, который заменил в волости Петрова, переведенного председателем Райисполкома в Краславу. Кто-кто, а Казимир не мог забыть этого прощелыгу с тех самых пор, когда в 1940 году, будучи таким же председателем волости, приезжал отнимать у него землю с урожаем. Значит, все возвратилось на круги своя!
   -Здорово, Нейвалд! - как своего старого знакомого, поприветствовал он хозяина дома, вышедшего из дому. - Ты ещё не забыл меня? - и, не дожидаясь ответа, продолжал. - У тебя Нейвалд, второй конец дома все равно пустует, поэтому мы решили в нем устроить сходку. Подержи собаку. А вы, - обратился он к присоединившимся уже в деревне спутникам, и раболепно распределившимся на санном следу в две линейки, - обойдите деревню. Пусть люди, как можно быстрее, прибудут сюда. Предупредите, что будет решаться очень важный вопрос.
   Не только местные приспешники, но и истребки, рассыпались по заснеженной деревне скликать народ на собрание. Между тем Казимир, привязав рвущуюся собаку, едва поспевал за спешившим впереди, председателем волости.
   -А как ты помнишь, что второй конец моего дома пустует? - допытывался он у Лебедка.
   -По-моему, я тебе ещё в сороковом году отвечал, что Советская власть обязана знать, и она знает все, что её касается, - самоуверенно отвечал начальник, уцепившись за дверную ручку. - В общем, Нейвалд, если говорить откровенно, на чистоту, то в волости решили, за неуплату тобою налога, конфисковать вторую половину дома. Если в ней находятся, какие шмотки, лучше бы их от туда убрать, пока не собрались люди.
   -Так, сразу?! - не хотел поверить своим ушам, Казимир.
   -Да, сразу. Не будут же из-за тебя, на улице люди мерзнуть.
   -Конечно, конечно, - согласился хозяин, когда услышал слово "мороз". Кому он нравится, этот холод!
   -Мы и так долго терпели твои долги государству, так что теперь, придется расплачиваться тем, что имеется под руками. Я считаю, что это не самый худший вариант. О, и сидеть на чем имеется! - воскликнул Лебедок, трогая за спинки венские стулья. - Шикарно живешь, нечего сказать! Их мы тоже национализируем. Стол, тоже хорош. Выглядит, почти, как новый. Тебе он, тоже не нужен.
   -Как, не нужен? - переспросил, ошеломленный таким поворотом событий, Казимир.
   -Не беспокойся, мы тебе выдадим соответствующую расписку.
   Через какой-нибудь час, в нетопленом конце дома собралось человек пятнадцать местных жителей, оказавшихся "готовыми" принять участие в таком необычном для деревни событии, как некое собрание.
   -И, это все? - удивился один из членов делегации.
   -Деревня небольшая, - уклончиво, оправдывался Лебедок.
   -Некоторые не смогли явиться, потому что нечего обуть, - добавил истребок.
   -Это значит, что люди испытывают нужду, - констатировал тот же представитель. - С таким контингентом населения, легче всего будет организовать самый первый колхоз в волости.
   -Да, мы все просчитали, - отвечал Лебедок.
   Учитывая ознакомительное посещение деревни, как и то, что собралось очень мало народа, обговаривали, в основном, структуру будущего колхоза, прикидывали количество людей, скота, прочего инвентаря. Последним пунктом стоял вопрос, о примерном названии новорожденного. Говорили, как и задавали вопросы только заезжие представители, в то время как будущие колхозники, имели возможность отвечать только двумя словами: "да", и "нет". Их глубоким мнением, здесь никто не интересовался. И только единственный Лобздиньш, свой разговор попытался удлинить, как его тут же оборвали, сказав, что сегодня ещё не время заниматься дебатами.
   Когда собеседование было закончено, выступил Лебедок.
   -Значит, так товарищи, - начал он, откашлявшись. - Сейчас мы вас покинем, что бы завтра там, в волости, все виденное и слышанное, на месте обмозговать, обобщить. Ваша же задача, к нашему следующему визиту заключается в том, что бы все вы, без исключения, написали заявления с просьбой о том, что добровольно согласны вступить в колхоз. Кроме этого, в том заявлении вы должны указать что, вступая в колхоз, безвозмездно отдаете ему все свои излишки, включая почвообрабатывающий, уборочный, как и прочий инвентарь, который у вас имеется в наличии на данный момент. Семенной фонд, тоже. В коллективном хозяйстве, сгодится каждая мелочь.
   -А если ничего нет? - спросил Андрей.
   -На нет, и суда нет, - отвечал ему Лебедок. - Но, насколько мне известно, не у всех у вас, одинаковое положение. - Есть дворы, с очень даже приличным достатком, - и многозначительно посмотрел в сторону Казимира, стоявшего у дверного косяка.
   -Да, да, - закивал головой Лобздиньш, оглядывая публику. Но, поскольку его никто не поддержал, тут же, умолк, видимо почувствовав, что переборщил.
   -На этом, наше общее собрание, посвященное организации самого первого колхоза в Индравской волости, считаю законченным, - почти торжественно, провозгласил председатель волости, заискивающе посмотрев на прибывшее с ним, окружение. - Мы уезжаем, но ждите нас обратно, в самое ближайшее время.
   Когда все разошлись, Вия собралась вымыть натоптанный пол, когда её остановил отец.
   -Ты ещё не знаешь, но Лебедок сказал, что с сегодняшнего дня, эта половина дома уже не наша. Она конфискована, с его слов, за налоговый долг. Если пролетариат наследил, пусть сам за собой и убирает. А если он хочет что бы за него убирали мы, то пусть энную сумму вычитает из налога.
   -Ну, что ты, папа! Разве можно оставлять в доме такую грязь! - упрекнула отца, дочь. - Когда грязь высохнет, труднее будет её смыть. Мы не привычные, сидеть рядом с грязью.
   -Ладно, делай, как знаешь. Это, уже мои нервы стали пошаливать. Впрочем, на те, несколько дней, через которые он обещал вернуться, можно было бы оставить и так, потому что "деревенская беднота", как теперь стало модным выражаться, снова натопчет, а нам за ними, убирай. Нашли холуев! Все, я кончил ворчать. Теперь пришло, наконец, время подумать и о райском колхозе, как таковом. Дождались! Как долго, о нем мечтали! - засмеялся Казимир. - Только, для решения такого важного вопроса, у нас недостает одного голоса.
   -Чьего? - не поняла дочь.
   -Как, чьего! Нет Айвара, - продолжал улыбаться отец.
   -Я твердо уверен, что с этого исторического для деревни момента, нас в покое, больше не оставят, - веско, заявил Имант. - Как и всей деревенщине, нам тоже придется писать заявление. Колхоз без машин не обойдется, а они имеются только у нас. Слышали, как Лебедок намекнул на семенной фонд? Не мытьем, так катаньем, но будьте уверены, советская власть отберёт все, что посчитает нужным для себя.
   -Интересно, а почему этот первый колхоз решили организовать именно в нашей деревне, а не в какой другой? - неизвестно к кому, обратилась Вия с вопросом.
   -Я тебе отвечу, - сказал отец. - Это говорит о том, что только в нашей местности, как я и предполагал ещё в сороковом году, водятся самые, что ни на есть, оголтелые и, притом, самые напористые активисты. На протяжении последних десяти лет, они полностью доказали свою лояльность коммунистам, как и вообще, всем Советам, какие только успели расплодиться на территории Советского Союза.
   -Хоть я здесь живу и не так давно, может быть, и не обо всех знаю с такой доскональностью, как вы, но с подобными разъяснениями, предположениями, трудно не согласиться, - отвечал зять. - В тех обжитых местах, где зажиточных крестьян гуще, там людей возьмут за горло в самую последнюю очередь. Им, ведь, надо кого-то и в пример поставить. Смотрите, мол, там-то и там-то, построили колхоз, в котором все живут, как и жили, причем исключительно все довольны и так далее, и тому подобное. Это же политика, в которой мы не всегда до конца, и разбираемся. Ладно, мы одни из первых. Но, надо сказать, что такая участь ждет всю Латвию.
   -Ужасно! - содрогнулась Вия.
   -Конечно, ужасно, - согласился отец. - Но, если трезво разобраться, то после всего того, что нам пришлось пережить за эти годы, то, я предполагаю, колхоз уже не самое страшное. Ведь мы, почти успели сравняться с ближними и дальними соседями. Я имею в виду, наш достаток. Так что, особенно переживать, уже не за что. Смотрите, не успели и глазом моргнуть, как тут же лишились одной половины дома со всем тем деревянным скарбом, что в нем находится. Не чудесно, ли!
   -Не надо скидывать со счетов и налоги, - добавил Имант. - С вступлением в колхоз, они должны автоматически списаться.
   -Ты так думаешь? - приободрился Казимир.
   -Не думаю, а знаю. Так происходило не только в России, но и в Белоруссии. Подумай, одни наши машины, каких денег стоят! Если на то пошло, то только благодаря ним, должны списаться все наши долги. Могу только добавить, что, не имея собственной земли, не нужны будут и никакие машины. Ну, скажите, где мы их сможем использовать, когда в наличии оставят только шесть соток собственного участка?
   -Почему только шесть? - спросила Вия.
   -По Советским законам, это максимум, что может принадлежать одному хозяину.
   -Аргументы веские и лично для меня, их больше, чем достаточно, - согласился хозяин. - Я сдаюсь! Садимся, и пишем заявление.
   -Если Айвар, когда придет, согласиться дать вырвать чистый лист из своей тетради, - пошутил Имант.
   Как начало зимы, так и её конец, были очень схожи в неустойчивой погоде. Добавившийся в феврале снег, при очень пасмурной погоде, ни за что не хотел поддаваться набегавшим волнам редкого тепла. Днем, будто начинало раскисать, но на ночь так примораживало, что в березняке, потрескивали деревья. Однако, несмотря на затянувшуюся зиму, грачи успели передраться за лучшие места на деревенских липах, и один из семейных представителей, выигравших битву, постоянно находился в отвоеванном жилище. На подтаивавшем снегу, они беспрерывно что-то искали, прыгали и, наверное, на своем языке неприлично ругались, потому что весь день, ни на минуту, не утихал их отрывисто гортанный гам и галдеж.
   Приблизительно через неделю, после первого посещения, по-утреннему морозику, в Гану Сала снова прибыла волостная делегация, и, похоже, в том же составе. Даже истребков, и тех не заменили. Они, как бывалые, тут же пошли по домам созывать на сходку людей. Через окно Казимир слышал, как Лебедок дал им приказ созвать всех, до единого, и не принимать на веру никаких оправданий с отсутствием обуви. К удивлению, появились действительно, почти что все, ходящие. На этот раз, что бы ни топтали прихожую и кухню, им был открыт, так называемый, ганок. Это был второй вход в пустующий конец дома, и которым Нейвалды, почти не пользовались, потому что доски пола подгнили, а менять их, в складывающейся политической ситуации, не было никакого смысла.
   Прибывшее начальство, разместилось на венских стульях не только за столом, но даже и с его обоих концов. В отличие от тех, что сидели "за", эти, "боковые", разложили перед собой тетради и приготовились что-то записывать. Так как сидячих мест больше не было, то вся публика, кто ближе к столу, кто дальше, осталась топтаться на ногах. Как и в прошлый раз, Казимир остался у дверного косяка. С другой стороны дверного проема, стоял Имант, а рядом с ним, Вия.
   -Нейвалд, ты бы, для женщин, хоть принес какую скамейку присесть, - сказал Лебедок, глазами отыскивая, где находится хозяин дома.
   Казимиру ничего не оставалось, как послать Иманта за двумя длинными скамейками, что стояли за столом у стенки, на его половине дома. Когда женщины расселись, из-за стола поднялся Лебедок, не меньше минуты оглядывал собравшуюся чернь, как бы соображая, достойны ли они, быть членами такой патриотической организации, как колхоз, или ещё следует подождать. После чего, решился.
   -Товарищи, - наконец, открылся его рот. - Как я и обещал, мы не задержались. Сегодняшний день, все мы будем считать поворотным, а поэтому
   очень важным, как в вашей, так и нашей жизни. Почему я вспомнил слово, "в нашей"? Да только потому, что с нашей помощью и в нашей волости, вы самыми первыми станете называться гордым словом - колхозник. Вам первым, выпала честь открывать этот почетный список нашей волости, который с каждым последующим днем будет удлиняться, и пополняться новыми счастливчиками.
   Товарищи, сидевшие у стола, энергично поаплодировали. Дождавшись конца жиденьких хлопков, продолжал.
   -Пройдет время, и вашим первопроходческим поступком будут гордиться не только ваши дети, внуки, но и вся Латвийская общественность. А теперь, слово для доклада, представляется заместителю представителя Краславского райкома партии, товарищу Новожилову. Он вам расскажет, как продуктивнее организовать будущее коллективное хозяйство, и вместе с тем, поделится своими богатыми соображениями в этой области. Товарищ Новожилов, только что вернулся из самой Москвы, где, в течение определенного времени, изучал положение и структуру колхозов, которые уже давно, успешно существуют в России. Пожалуйста, вам слово.
   Услышав фамилию Новожилов, Казимир вздрогнул. Так, вот он оказывается, каким стал Новожилов! В деревне его помнили совсем молодым парнишкой, когда вместе с взрослыми, ещё до прихода русских в сороковом году, бегал на тайные, партийные посиделки. Потом, в немецкое время, ходили слухи, что он партизанил. Его фамилию связывали и с убийством многих местных парней, не желавших служить в Красной армии. Теперь же, его не узнать! Мало того, что вытянулся в длину, но и растолстел, лицо обрюзгло, осунулось, под глазами красноватые мешки - признаки раннего пьянства. Приплюснутый нос, сдвинут в левую сторону. Видимо, кто-то успел свернуть. А губы-то, губы! Толстые, отвислые, с опущенными углами, они в точности, напоминали бульдожью пасть. Прошло около десяти лет, а человека - не узнать! Притом, по партийной лестнице, перешагнул всех своих "учителей", заняв такую высокую должность в Краславе. Удивительно, что здесь он не выступил в прошлый приезд. К тому же, Лебедок тогда его даже не представил. Подумать только, сколько тайн скрывается в советской системе руководства!
   Немного пошушукавшись с рядом сидящим худощавым мужчиной, из под пиджака которого торчал ворот военной гимнастерки, Новожилов грузно встал, одернул скомканный пиджак и, опершись обеими руками о край полированного стола, начал:
   -Товарищи! Советская власть освободила вас от господства помещиков, капиталистов, как и прочих толстосумов, некогда выкачивавшие из вас последние крохи, к маломальскому существованию. При буржуазном строе, вы были угнетены не только телесно, но и духовно. Теперь же, мы можем смело констатировать, что все ваши мытарства остались в прошлом, и навсегда. Забудьте нестерпимый гнет изверга Улманиса, издевательство бесноватого Гитлера, потому что перед нами засияло новое, вечно озаряющее солнце, в лице товарища Сталина. - При упоминании этого имени, вся застолица снова зааплодировала, но уже более длительно. - С приходом Советской власти, наступают новые, ясные времена и будьте уверены, что она сделает все от неё зависящее, что бы ваша жизнь стала не только богаче, но и краше. По решению товарища Сталина, униженное и обездоленное крестьянство мы должны поставить на ноги так, что бы оно стояло на них твердо и непоколебимо. Однако, что бы всего этого достигнуть, народные массы должны сплотиться вокруг нашей коммунистической партии, вокруг товарища Сталина. - Все прибывшие из волости, снова дружно похлопали в ладоши. - Запомните, что в одиночку, такое важное начинание не было бы под силу даже самому Геркулесу. Только сообща, и под мудрым руководством товарища Сталина, мы сможем победить все трудности, которые встретятся нам на пути строительства новой жизни, на селе. В такой затяжной и упорной борьбе победив оккупантов, нам ничего не стоит победить и все остальное, что может помешать строительству социализма в Латвии. Родина на нас надеется, и подвести её надежды, мы не имеем никакого права. Но для этого, кроме упомянутой мною сплоченности, от вас, как и от всех нас, требуется особая бдительность, потому что враг, как говорится, не дремлет. Так вот, что бы воплотить в жизнь все наши мечты, одних слов мало. Надо действовать. Для этого, и мы здесь, у вас. Товарищ Сталин сказал, что только через колхозы, государство сможет достичь того расцвета, какое оно заслуживает, и о каком мечтает каждый советский человек. Отныне, не только словами, но и делом, то есть, повсеместно организовав колхозы, мы докажем нашей партии, и лично товарищу Сталину о боеспособности крестьян, как и народа, в целом. Когда вы будете действовать сообща, а в колхозе иначе нельзя, вы всегда сможете дать достойный отпор любому агрессору, разным отщепенцам, вредителям, саботажникам, как и прочим элементам, ратующим за возврат к старым, изжившим себя, порядкам. С момента вступления в колхоз, вы будете причастны к великим свершениям нашего могущественного государства. На вас будут равняться остальные, и может быть, станут даже завидовать, что вам первым выпала честь не только укреплять наш строй, но и нести в массы материальную и идейную сущность социалистического строя, олицетворением которого, явится ваше коллективное хозяйство. Вы в нем будете трудиться исключительно на самих себя, ради нашего общего дела. Будучи членом колхоза, вас никто не заставит платить никакие налоги, как это делается сейчас, причем, чаще всего, безрезультатно. Примером тому, может служить, мягко говоря, хозяин этого дома.
   Услышав последние слова, головы присутствующих, как по команде, повернулись в сторону, прижавшегося к косяку Казимира, с таким любопытством, будто увидели его впервые в жизни, или ещё интереснее, что, как это, до сих пор, он ещё жив!
   -Так вот, товарищи, - продолжал докладчик, насладившись реакцией публики. - В колхозе, такого безобразия быть никак не может уже только потому, что все будет общественное, и принадлежать исключительно вам самим. Вы же, я уверен, сами, наилучшим образом, сумеете распорядиться своим богатством, и как правильнее определить, что есть черное, а что белое. Ещё раз хочу повторить и подчеркнуть, что вы, как первопроходцы, в претворении в жизнь указаний товарища Сталина, должны будете показать остальным, которые вскоре последуют за вами, как надо строить советское государство в Латвии, как следует укреплять наш, советский строй. Не забывайте товарищи, что с момента организации колхоза, на вас будут равняться те, которым ещё предстоит это почетное объединение, то есть, сделать такой ответственный, решительный шаг в будущее. Исходя из вышесказанного, добавлю только одно: в колхозе, что посеешь, то и пожнешь. Силы же для этого, по моим наблюдениям, вам не занимать! По оценке председателя вашей волости, все вы здоровы, трудолюбивы, сознательны, что очень важно для советского общества. Нас, как руководителей районного масштаба, такое положение вещей в организуемом колхозе, очень и очень радует.
   Оратор умолк, и рукавом пиджака вытерев слюну, давно выступившую у краешек толстых губ, важно опустился на венский стул. Присутствующие крестьяне, робко зашушукались между собой. Ещё бы! Такие лестные слова о самих себе, они слышат впервые в жизни! И от кого? От самого высокого представителя из Краславы! Как тут не поверить такому сверх образованному человеку, который впервые в жизни, назвал их трудолюбивыми, о чем, некоторые из присутствующих, раньше и не догадывались. Ну, сознательными, еще, куда ни шло! Такое определение, пусть и с некоторой натяжкой, но ими допускалось. О здоровье, можно и поспорить. Часто запивающие мужики, отличным здоровьем не выделялись. Но, бабы! Бабы эти, да! В последние годы, ни одна из них не ездила в Индру к доктору. Значит, в колхозе дело пойдет! Но, не успели они насладиться похвалой в собственный адрес, как обратили внимание, что докладчик на них больше не смотрит, ими не интересуется, а взахлеб смеется над какой-то фразой, на ухо произнесенной ему, Лебедком.
   -Поскольку судьба вашего колхоза будет в ваших собственных руках, - поднялся Лебедок, - то сегодня мы должны определиться и с кандидатурой председателя будущего колхоза. Я уверен, что достойный кандидат среди вас всегда найдется, поэтому прошу назвать предполагаемую кандидатуру.
   -Нейвалда! - выкрикнуло, сразу несколько голосов.
   -Товарищи, вы, что! - привставая, изумился Новожилов, а Лебедок даже побагровел. - Прежде чем выбрать кандидатуру на такую высокую и ответственную должность, надо хорошенько подумать, а не так, с бухты-барахты! Глава колхоза должен обладать исключительно честными качествами, первым из которых, является лояльность нашему советскому строю. Подумайте сами, если Нейвалд уже который год, сполна не выплачивает государству положенный налог, то, как ему можно доверить такое огромное хозяйство, называемое колхозом? Нет, товарищи, так дело не пойдет. Этак мы можем до того навыбираться, что в руководстве окажутся все те, кому государство раз и навсегда, запретило даже приближаться к руководящим должностям. Ладно, с выбором председателя я поторопился исключительно для того, что бы проверить ваше самосознание. Как председателя, так и все правление колхоза, должны выбирать сами колхозники, коими вы, пока что, официально не являетесь. В связи с этим, как и было договорено на нашем первом собрании, ваши заявления прошу ложить на стол справа и слева. Надеюсь, принесли все? Подходите смелее.
   Целый час, в комнате царил невообразимый галдеж. Люди выясняли, спрашивали, делились мнениями до тех пор, пока прибывшие представители, что сидели с концов стола, не зарегистрировали последнее заявление. После этого, вся приезжая братия не менее двадцати минут, эти заявления, написанные на разно форматных листках, перебирала, перечитывала, классифицировала, снова просматривала. Закончив предварительную процедуру, заявления рассортировали на три стопки и оставили в центре стола, точно напротив Лебедка. О чем-то пошептавшись, застолица закурила, любезно предложенный Новожиловым "Беломорканал", при этом всем своим видом показывая, что она удовлетворена ходом оценки заявлений. Выкурив до половины, из-за стола поднялся Лебедок.
   -Мы рады вашей активности, - провозгласил он. - Теперь, что бы закруглить наше сегодняшнее собрание, посовещавшись между собой, нам еще раз хотелось бы услышать, если вы, конечно, передумали, ваше мнение относительно кандидатуры будущего руководителя нового колхоза.
   Собрание молчало. Но, через несколько секунд, примостившийся за женщинами Лобздиньш, попросил слово.
   -Пожалуйста, пожалуйста! - охотно заверещал Лебедок. Казалось, он только и ждал случая, что бы на сей раз, дать высказаться болтливому Лобздиньшу.
   -Очень сожалею, что не могу сегодня радоваться вместе с вами, по случаю такого большого события в жизни этой деревни, - сказал он, вытянув длинную шею, что бы его лучше видели. - Но, не за горами тот день, когда волостная комиссия и нас осчастливит своим присутствием. Как соседи, мы здесь все отлично знаем друг друга, поэтому, позвольте мне от вашего имени, на должность председателя вашего колхоза выдвинуть, нами всеми уважаемого, незаменимого весельчака и гармониста, товарища Краваля.
   Все головы повернулись в ту сторону, где недалеко от Казимира, прижавшись к стенке, стоял Краваль.
   -Спасибо, за такое большое доверие, - не меняя ни позы, ни выражения лица, - отвечал тот. - Но я вам лучше спою, сыграю на свадьбах ваших детей, чем стану руководителем колхоза. У меня никогда в жизни не было собственной земли, большого хозяйства, поэтому, к такой ответственной, с хозяйской точки зрения работе, я не только не подхожу, но и не гожусь. Беру самоотвод. Но, если бы вас всех здесь собравшихся устраивала кандидатура Нейвалда, я бы за него проголосовал обеими руками.
   -Нет, нет, и ещё раз нет! - взвизгнул Лебедок, хватаясь за затылок, и роняя на пол недокуренный "бычок". - Партия и правительство, во главе с товарищем Сталиным, нам, самым первым в волости доверяют организовать самый первый колхоз, а вы, во главе его пытаетесь поставить настоящего кулака, который, в процессе своей работы, только и будет думать, как бы его скорее развалить, что бы другим было неповадно! В общем, кулакам не место на таких ответственных работах. Давайте другие кандидатуры!
   "Прижатая к стенке" деревенщина сопела, кашляла, шаркала галошами, сапогами, но подходящей кандидатуры не находила. Тогда Лобздиньш во второй раз, попросил слова.
   -Ну, что там ещё, у тебя? - недовольным голосом, спросил Лебедок. Выдвижение кандидатуры председателя шло не так гладко, как он предполагал, поэтому, у него начали пошаливать нервы.
   -Я уже говорил, что житель не этой деревни...
   -Ну, говорил, говорил! И, что из этого? - не выдержал Лебедок.
   -Как старый активист пролетарского движения, - сконфуженно, поправил себя Лобздиньш, - я могу предложить кандидатуру из Лупиней. Деревня рядом, а в ней тоже есть достойные люди. Ведь, на Гану Сала свет клином не сошелся, и организация такого важного мероприятия, как создание колхоза, застопориться не должна. Поэтому, если, уж, мы поставили своей целью искоренить кулачество, что бы оно впредь ни мешало строить нам новую жизнь, то к этому процессу, надо привлекать как можно больше и тех, кто здесь не живет. Только в общей борьбе, в общих поисках, мы сможем достичь своей цели.
   Уже давно, ни для кого не было секретом, что, ни в милицейских, ни в волостных кругах, Лобздиньш больше не пользуется тем авторитетом, который им был завоеван в 1940 году. Кроме того зная, что в лингвистическом вопросе он последний профан, то, естественно, после такого патриотического спича все догадались, что этот текст, им был выучен заранее наизусть. Оставалось только догадываться, кто был его автором.
   -Хорошо сказано, - похвалил Новожилов, приподнимаясь со стула. - Граждане, только не шумите, а то, что-нибудь важное пропустите и снова начнете задавать те же вопросы. Нам, ведь, ещё предстоит дорога обратно, в Индру. В общем, с мнением товарища Лобздиньша не согласиться нельзя. Если, уж, мы не можем подобрать настоящую кандидатуру здесь, на месте, то, действительно, попробуем поискать её на стороне. Тем более что уставом, это не возбраняется. Значит, место председателя, пока оставим. Давайте, помозгуйте о главном бухгалтере. Эта фигура, тоже очень важная в колхозе, а поэтому и сам бухгалтер должен быть не только честным, чистым, как стеклышко, но и умным.
   -Нейвалда! - как и перед этим, выкрикнуло сразу несколько голосов.
   -Да вы что, оху..., - прикусил язык, спохватившийся Лебедок. Потом, двумя пальцами потерев наружный кончик носа, продолжил. - Он что, пуп земли, что ли? Только и слышно: Нейвалда, да Нейвалда! Можно подумать, что он единственный и может за всех вас вместе взятых, работать. Вон, сколько вас здоровых, жизнерадостных работяг. Давайте, ещё раз подумайте, я торопить не стану, хоть и действительно надо торопиться, пока не стемнело. С вами так, и до самой полночи можно торговаться.
   -В Гану Сала он единственный человек, отлично владеющий грамотой. Уж, я-то знаю, что говорю! - со своего места, высказался Краваль. - Крестьянина, с таким образованием, как у него, да владеющего несколькими языками, вряд ли вы еще, где сыщите. Не можем же мы выдвинуть в председатели, либо бухгалтеры, нашего уважаемого соседа Андрея. Правда, Андрей? - хлопнул по плечу впереди стоящего, долговязого, давно не бритого, "соседа".
   -Да, да, да! - замотал тот седеющими, длинными, давно не мытыми волосами. - Люди мы темные, неученные, поэтому и верим только на слово. Вот, мы с сестрой Марией, оба подали заявления о вступлении в колхоз, но до сих пор не знаем, что от этого, будем иметь, - и внимательно посмотрел на Новожилова, ожидая от того ясного, понятного и ему с сестрой, ответа.
   -У тебя какое хозяйство? - поинтересовался один из сидящих за столом.
   -Имею трех курей и одну корову, которая, в целях экономии дров, живет с нами в одной комнате.
   -Так вот. Когда ты вступишь в колхоз, а будем считать, что ты уже вступил, то будешь иметь не одну, а тысячу коров, и столько же курей.
   -Как, то есть, сразу, и зачем мне их столько? - не понял советской шутки, Андрей. - Нам с сестрой и трёх кур достаточно! По гарнцу зерна в месяц съедают! А если их будет целая тысяча! Мне что, всю жизнь только на них придется и работать?
   -Чудак! За это, ты не волнуйся. Мы сделаем так, что общественные куры будут нести по одному яйцу каждый день, а ваши колхозные коровы смогут приносить приплод не менее двух раз, в год. Вот, и посчитай, каким богатым станет ваш колхоз, скажем, через пять, десять лет.
   Конечно же, так много Андрей сосчитать не мог, однако понял то, что если по два приплода в год, коров может быть и на самом деле много, поэтому других вопросов, задавать не стал. Однако его сестра, все-таки решила уточнить.
   -А если у кого, ни коровы, как у моих соседей Гаужансов с Гризансами, ни курей, ни свиней, ну, одним словом, пусто в хлевах. Как им быть?
   -Колхоз, на то и есть колхоз, что все будет общее, - пояснил тот же голос.
   -Из ваших слов я поняла так, что если у моих соседей ничего нет, так они будут пользоваться тем, что сумели нажить другие крестьяне? - уточняла Мария.
   -В колхозе, иначе нельзя. Если общее, значит, общее для всех членов.
   -Вот, у Нейвалда имеются все сельскохозяйственные машины, а у нас только один плуг, да и тот тащить некому, нет коня. Это, что же получается? Мы с братом, должны жить за чужой счет! Мы хоть и бедные, но знаем, что все то, что у нас имеется, оно свое, не ворованное, - не унималась женщина. - Конечно, раз надо, то мы и последний плуг отдадим в колхоз, хотя и его нам будет жалко, потому что он свой, почти что, как родной. А у Нейвалда, полный застрех всяких машин! И их надо лишаться!
   -На то она и есть Советская власть, что бы ни дать таким, как ваш Нейвалд, наживаться на чужом труде. Теперь вы все, будете равны.
   -Я вот, вас слушаю, и до меня никак не доходит, - выпучил глаза, кузнец Бучис. - Это что же получается. Значит, и моя кузница, мне не будет принадлежать?
   Так как Лебедок от возмущения, уже вообще сидел, как на горячей сковородке, поминутно пытаясь вскочить, что бы в очередной раз выругать сомневающихся, то вместо него отвечал, тоже еле сдерживая праведный гнев к этой собравшейся безграмотной черни, Новожилов.
   -Странные вы, люди! - выдавливал он слова, через дрожавшие губы. - Ведь все ваше, от вас никуда не уйдет. Оно тут же, при вас, то есть в деревне и будет находиться, только станет общим достоянием. На то слово "колхоз" и расшифровывается как, коллективное хозяйство, что все, что у вас было, тут же, в вашем коллективе и останется. Другие его не возьмут. Если правление колхоза решит, то можете только одолжить тому, кто у вас попросит помощи.
   Однако до собравшихся, никак не хотел доходить смысл обобществления предметов, крестьянской собственности. В толпе начался тихий ропот. В общественную собственность, в которой ещё неизвестно кто, станет заправлять и распоряжаться сданным имуществом, никто не хотел сдавать ни плуг, ни борону, ни кузницу. Вдруг, "своего", всем стало так жалко, что некоторые женщины, сидевшие у стенки, даже прослезились.
   И, среди этой неразберихи, не то в шутку, не то всерьез, послышался жалобный голос Краваля:
   -Это, что же получается! Неужели и мою гармонь с барабаном, придется ложить в общий котел? А я только вчера, натянул новую шкуру. И, кто же в колхозе, будем на них играть? Если только Андрею с Марией их можно доверить. У них мои кормильцы-инструменты, я уверен, будут в полной неприкосновенности и сохранности.
   -Товарищи, мы отклонились от темы, - предупредил Новожилов. - Еще раз сообщаю, что сдается и обобществляется только то, что вам, как членам колхоза, отдельно, никогда не пригодиться, как бы сказать, лишнее для вас. Если допустим, что у вас не будет собственной земли, то скажите мне, зачем вам тот плуг, или борона?
   -А куда денется моя земля? - снова не понял, глуховатый Андрей.
   -Под колхозом будет, вот куда она денется! - выкрикнул Лебедок, до посинения пальцев, сжимая какую-то бумагу.
   -Вот вы говорите, "лишнее". Да, разве ж у нас есть что-нибудь лишнее, что не могло бы когда-нибудь пригодиться в хозяйстве? - не успокаивалась и его сестра, Мария. - Уже сколько раз у меня так случалось, что выброшу какую-нибудь старую, кухонную вещь, а назавтра я её уже ищу, потому что, придумала для неё применение.
   -Товарищи, не делайте из слона мухи, - выступил ещё один, до сих пор молчавший, представитель власти. - Все необходимое, вам оставят, а остальное, конечно же, придется отдать, как говорится, в общий котел, который вам же и принадлежит. Подумайте, ну, что это будет за колхоз, если в него вы не вложите частичку своего, нажитого, не дадите ему, как говорят, первого импульса, заключающегося в неких орудиях труда, коими государство вас обеспечивать не будет? Свой колхоз вы должны, и будете поднимать только своими собственными силами, умением, старанием, выдумкой. Вы должны представить себе что колхоз, эта ваша личная собственность, только в укрупненном размере. Такое построение общества выгодно не только вам, будущим членам создаваемой организации, но и всему государству, в целом.
   -Теперь, я надеюсь, наш товарищ вам все понятно разъяснил? - спросил Новожилов, так как Лебедок от негодования, не мог взять себя в руки и беспрерывно, что бы ни видели, как дрожат у него пальцы, с места на место перекладывал, сложенные на столе стопки с заявлениями. - Только своими собственными силами, которых, как я вижу, у вас предостаточно, вы поднимите свой колхоз до таких вершин, которые, в старые времена, деревне и не снились. Теперь будем надеяться, что этот вопрос мы разобрали полностью, его закрываем и переходим к следующему. Значит, так. С председателем нам не повезло, с бухгалтером то же, а мы уже договорились, что инвентарь надо объединять в самую первую очередь. Так как нет настоящих складских помещений, то сперва, пусть он находится в тех подворьях, где он хранится и до сих пор. Но, его надо учесть, следить за сохранностью, работоспособностью, как и все, что с этим связано. А для этого, нужен ответственный человек, которого вы здесь, сейчас и назовете.
   -Нейвалда! - как и вначале, тут же выкрикнуло сразу несколько голосов.
   -Как попугаи, честное слово! - наклонившись к Лебедку, прошептал Новожилов, а вслух произнес, - И что, других кандидатур у вас не находится?
   -Нет, - глухо буркнул, один голос. Остальные молчали.
   -Завтра к нам, в Индру, собирался прибыть председатель Краславского уезда товарищ Петров, - поборов свою гордыню и, собравшись с духом, поведал Лебедок. - Мне что, так ему и передать, что на все три должности, вами рекомендован один единственный человек, в лице кулака Нейвалда?
   -А, что в том плохого, если он этого заслуживает! - удивился кто-то, из задних рядов.
   -Как это, "что в том плохого", если человек числится в списке кулаков, налог платить не хочет. Заявление о вступлении в колхоз, как и у всех, у вас, мы у него приняли, но его надо будет ещё обсудить на коллегии.
   -Что ж, в таком случае, получается! - возмущенно, выкрикнул Бучис, чего от него, конечно же, никто не ожидал. - Председатель колхоза будет взят со стороны, бухгалтер, то же. Теперь, с кладовщиком запутались. Значит, в колхоз мы все сдадим, а командовать нашим имуществом будет некий человек, которого мы и в глаза не видели! Зачем мне такой колхоз нужен, в котором к руководству будут привлечены чужие нам, люди! Нет! Если в конторе будут сидеть не из наших, деревенских, то я не сдам, ни плуг, ни кузницу, а свое заявление заберу назад.
   -Правильно, правильно! - зашумели будущие колхозники. - Оставьте нам хоть своего кладовщика, а то чужие люди все порастащут, пораздадут, и нам сами не на чем будет землю обрабатывать.
   Застолица поняла, что встретилась не с простыми обывателями, а с крестьянами, которые кое-что и понимают в ведении хозяйства, поэтому, между собой, стали перешептываться. Как бы перебивая затянувшуюся паузу, слово попросил Лобздиньш.
   -Я, конечно, человек со стороны, - начал он свой обыденный текст, - но удивляюсь, почему никто не может предложить кандидатуры Гаужанса, или, скажем, Гризанса? Люди ваши, местные и, притом, достойные товарищи, которых я знаю не первый год.
   -Так они же и мой плуг пропьют! - аж взвизгнула Мария от негодования, притопнув рваным сапогом.
   -Я хоть до ста умею считать, а они только до десяти, - громко хихикнул её брат, Андрей.
   Оба кандидата стояли шагах в двух от Казимира, и даже на таком расстоянии, от них несло таким перегаром, что хоть нос затыкай. То ли они сегодня успели хорошенько "поддать", неизвестно из каких "прибылей", то ли похмелка со вчерашнего. Притворившись тугоухими, на реплику своих соседей никак не отреагировали, а, немного пошатываясь, продолжали стоять, как ни в чем не бывало, глядя куда-то в одну точку под потолком. За столом снова совещались. Наконец, поднялся Лебедок.
   -Товарищи, мы тут между собой посоветовались и решили, что, как кладовщик, Нейвалд может подойти. Но, учтите, не больше!
   -Кандидатуры же председателя с бухгалтером, мы сперва обсудим у себя, в волости, и уже в наш следующий приезд, я надеюсь, решим окончательно, - сказал Новожилов.
   -Теперь товарищи, разрешите мне предложить некоторые наметки о процессе становления первого колхоза, - продолжил Лебедок. - Как видите, дело новое, не всегда получается так, как хотелось бы, но это не значит, что мы должны опустить руки и ждать, как говорится, у моря погоды. Пока построите свою скотобазу, а к осени, я надеюсь, вы её сделаете, скот может остаться у теперешних хозяев. Дальше. Если вы решили назначить Нейвалда кладовщиком, а навес у него большой, то весь инвентарь уже с завтрашнего дня, можете сдавать ему под расписку. Через несколько дней мы прибудем к вам снова, потому что надо же, кроме вышеназванных товарищей, выбрать правление колхоза, кассира, счетовода. Но, это потом, когда вы втянетесь в новый ритм работы. Уже поздно, давайте прощаться.
   -А с названием колхоза, как будет? - напомнил Краваль.
   -Да, мы зациклились на должностях, а про название и забыли, - смутился Лебедок. - При таком разнобое, не только название, но и свою мать забудешь. Я надеюсь, что некоторые прикидки у вас уже есть? Давайте, выкладывайте, пока мы не уехали.
   Новоиспеченные колхозники, безмолвствовали.
   -Ну, во-о-от, - разочарованно, протянул он. - А в прошлый раз мы вас предупреждали. Ладно, сегодня уже не успеем. Помозгуем в следующий раз. Поскольку вы первые в волости, то и новому колхозу надо дать этакое броское название, чтобы не только звенело на весь район, но и в самой Риге, ему позавидовали.
   Уже начали сгущаться сумерки, когда, наконец, все разошлись. Вия подмела пол и закрыла на крючок дверь в ганке. За это время, Имант успел растопить плиту, а отец размешивал, ещё обедом сваренную картошку, для свиньи с двумя оставленными поросятами.
   -Ну, и как там? Начальство не забыло какие-нибудь вещи, документы? - спросил свою жену, Имант. - В такой суматохе, всего можно ожидать.
   -Только наследили, но сегодня мыть не буду, слишком поздно. Завтра придется помучиться. Очень страшный пол.
   -Вот и мы, наконец, дожили до того дня, когда можем называть себя колхозниками, - сказал Казимир, ставя полное ведро съедобности у косяка двери. - Кажется совсем недавно, я посмеивался над песней, в которой пелось, что "все кругом колхозное, все кругом, мое". Оказывается, пророчества сбылись. Я почти что кладовщик, а это значит, что все деревенские плуги, бороны, грабли, будут и моими. Чудеса, да и только! Даже кузница Бучиса, будет в моем распоряжении. Как он не хотел с нею расставаться!
   -И, что ты с ней теперь будешь делать? - пошутила дочь.
   -Когда выдастся свободная минутка, буду молотком звенеть о наковальню, собирая колхозников на какие-нибудь выдуманное мероприятие, - в тон дочери, отвечал отец.
   -Между прочим, тот чудесный звон, запомнится нам на всю жизнь, такой он кажется мелодичный. Нет, не уханье кувалды, а тот, которым Бучис, своим средним молоточком, подыгрывает по наковальне.
   -И как вам понравилось сегодняшнее собрание? - в свою очередь, спросил Имант.
   -Лучше бы его не было! - махнул рукой Казимир. - Со всем, придется расстаться. Даже свой собственный дом и тот стал казаться общим, колхозным.
   -Мы теперь, как заправские члены колхоза, обязаны будем бесплатно следить за чистотой будущей конторы, - напомнила Вия. - Не придут же её убирать жены Гаужанса, или Гризанса. Для них, это была бы очень грязная и не соответствующая статусу их мужей, работа.
   -А, вот, интересно, какую работу им с мужьями, предложит новый председатель? - засмеялся Имант.
   -Сказали же, что потребуется кассир, счетовод, кто там, ещё. Придут, сядут за стол, и начнут стучать костяшками.
   -Не вполне уверен, что они умеют работать со счетами, проучившись, как вы говорили, в Лупиньской школе всего четыре года. Писать, может быть, что и накаракуляют. Считать на счетах, тоже надо где-то поучиться. Я и то, не умею с ними обращаться, - признался Имант.
   -Писать, должны бы уметь. Они же, вместе со мной, до четвертого класса учились в Лупиньской школе. В общем, надо будет эти, внутренние двери, покрепче закрывать на ночь, а то, неровен час, проникнут воры через колхозную контору, да и обкрадут, - предупредила Вия.
   -Это, конечно, так. Но, разве вы не слышали, что в колхозе не крадут, потому что в нем все общее, все наше, - напомнил Казимир. - Сказал же один из приезжих, что в колхозе можно украсть только у самих себя.
   -Поэтому, все белорусские колхозы и дышат на ладан, - улыбнулся Имант. - Там, в самом начале, успели растащить не только то, что лежало, как говорят, плохо, но и хорошо. И это, несмотря на различные угрозы со стороны карательных органов, председателей, как и прочих властных структур. Как бы и здесь, подобное не случилось.
   -Так у наших колхозников, как сказала Мария, и тащить-то нечего. Что вы расстраиваетесь! - в ответ, на рассуждения мужчин, парировала Вия. - Но, если вы имеете в виду нашу собственность, то мы за неё, конечно же, постоим грудью.
   -А меня все время, волнует тот проклятый налог, - признался Казимир.
   -Не считая меня, кто-то же и из приезжих сказал, что, вступившим в колхоз, налог прощается, - напомнил Имант.
   -Прощается, то прощается, а посмотри, полдома успели отхватить. Потом ты слышал, что лично меня, собираются обсуждать на отдельном собрании в волости.
   -Глупости! Примут, как миленькие. Неужели ты думаешь, что эти слова сказаны всерьез? - спросил Имант.
   -А для чего же?
   -Для публики!
   -Да, кто их поймет! Придут, проверят и решат, что у меня много хорошей одежды. А в Белоруссии, ты говоришь, почти что, голышом ходят. Значит, надо поделиться с соседями. Государство-то теперь одно.
   -Делиться, конечно, надо, только, смотря как, с кем и когда. Послушайте одну русскую притчу. Два темных, почти не грамотных мужика, живущих в самой, что ни на есть глубинке, зимой приехали в большой город. И захотелось им поесть. С собой-то мало взяли. Слышат, из одного дома доносится музыка и, как раз с той стороны, вкусно пахнет едой. Зашли, заняли столик. Плотно поели, попили, а когда дело дошло до расплаты, ни у одного, не оказалось денег. За долги, у них отобрали хорошие шубы, по-деревенски, "кожухи" и вытолкали бедняг на улицу. Здесь они померзли, и стали вспоминать происшедшее.
   -За что нас, все-таки выгнали? - спрашивает один другого.
   -За то, что не хотели отдавать кожухи, - отвечает другой.
   -Ты так думаешь?
   -А, что мне думать! Разве ты не уловил, как в том оркестре скрипка все время спрашивала: чи-и-и-им платить? Чи-и-и-им платить? А напротив её барабан, без устали повторял: кожухами! Кожухами!
   -Неужели и одежду, за долги осмелятся отнять? - ещё больше, испугался Казимир.
   -Это я вспомнил к слову, и в шутку, - успокоил его Имант. - Но вообще-то, Советская власть не постесняется применить все недозволенные приемы, что бы человека уничтожить. Вы здесь, всего ещё не знаете, а мы там, о репрессиях к своему народу были не только наслышаны, но и стали невольными очевидцами. Чуть что, и человека больше нет!
   -Приемы диких животных. Сильный, пожирает слабых, или зазевавшихся. Так, что ли надо понимать Советскую политику?
   -Ты, как хочешь, так и понимай, в то время как в России, каждый понимает по степени своей образованности, разумения, сложившейся обстановкой. Взять, хотя бы, тех же мужиков, что заехали в город. Выпили они много, поэтому надо же, где-то и отлить, как говорят. А где туалет, не знают. Пошли искать. Вот, проходят мимо одного высокого здания, на карнизе которого, большими буквами написано "Институт". Тот, что был немного грамотнее, это название прочел по своему разумению и надобности: "Сцы, тут". Только успели помочиться на угол, а милиционер тут, как тут! Как видите, с этим "разумением", всякое случается. Но, если серьезно, то мне кажется, нам не о чем беспокоиться. В колхоз примут, никуда не денутся, тем более что ты уже и при должности. Подумать только, "Заведующий складом" колхоза имени Сталина! Почетно, ответственно.
   -Шутить можно и нужно, но мое сердце не на шутку стало побаливать, когда я подумаю, что всего надо лишиться! - вздохнул Казимир.
   -У меня, хоть своего никогда, ничего и не было, а все равно, как-то не по себе, когда представлю, как здесь будут распоряжаться посторонние люди, - согласился Имант. - Что поделаешь? Жалей - не жалей, а отдавать придется. Советская власть, от намеченного пути не отступит, потому что на таких силовых методах, только и держится.
   -Я понимаю, в этом нет сомнений. Эх, жаль, мало попользовались своими машинами! А, как здорово они облегчили наш труд! По сравнению с прошлым, как день с ночью.
   -Бучис свою кузницу, то же пожалел.
   -А Андрей, даже старый плуг! - подхватила Вия.
   -Все, кто, что нажил своим собственным трудом, пСтом, всем жалко, что там говорить! - продолжал переживать отец.
   -Но, ведь, все наши машины и будут находиться при нас, - напомнила дочь. - Они только не будут нашей собственностью.
   -Вот, в том-то и дело, что впредь, не будут нашей собственность! На них поедет и такой забулдыга, как Гаужанс, и Гризанс, не считая прочей голытьбы. Это же, для них не свое собственное, что бы хоть немножко жалеть! Они даже нарочно могут что-нибудь испортить, потому что, то имущество принадлежало не им, а их злейшему врагу, в лице Казимира Нейвалда. Впрочем, отчасти ты права. Наши машины, будут стоять под нашим же навесом. Я, как кладовщик, буду не только за них отвечать, но в любое время могу их видеть, при желании, погладить. Все-таки, для меня хоть столько, но и то, будет теплее на душе.
   -Бучису тоже не о чем беспокоиться, - напомнил Имант. - Его кузницу, никуда не перенесут. Останется рядом с домом.
   -Да, это так. Старенькая развалюха без дверей, а помните, как из-за неё, он уже согласен был взять обратно свое заявление! Кузнец в колхозе, будет важная персона. Специальность довольно редкая, без трудодней не останется. Лошадь подковать, ведру дужку вставить, плуг, борону подремонтировать.
   -Не забудь, что с завтрашнего дня, весь собственнический инвентарь тебе придется брать на учет, - сказала Вия. - Надо будет обходить все дворы. Их же надо, где-то хранить. Ах, да, вспомнила! Они же сказали, что пока не построят новые навесы, инвентарь останется у их нынешних владельцев.
   -Даже не обходя дворы, я и так наизусть знаю, что у кого есть. Всю жизнь, на одном месте живя, нехотя запомнишь, кто, что имеет. А, хранить? Да, придется ещё не один навес ставить.
   -Когда все перепишешь, мы вместе обмозгуем, какой величины строить новые навесы, - сказал Имант. - Я думаю, что на такое дело, лес нам дадут бесплатно.
   -Конечно! Теперь и лес, тоже наш, колхозный. Опять же, зерно...
   -Так, наши же амбары пустые. Туда много войдет.
   -Ты слышал, к осени скотину будут собирать в одно место. Наши хлева все не вместят.
   -Съездим снова за литвяками, - напомнил Имант. - Теперь опыт у нас имеется. Было бы только на что строить. А средства у колхоза появятся только после того, как мы начнем продавать яйца. С телятами, пару лет придется подождать, пока подрастут.
   -Что-то не верится, что курица класть яйца способна ежедневно, - засомневалась Вия. - Опять же, с телячьим приплодом непонятно. Жаль, что свиней не вспомнили. Может быть и они, за один раз принесут не двенадцать, как обычно, а целых двадцать поросят. С таким быстрым приплодом, колхоз резко поднимется в гору. Вот тогда, в Риге действительно позавидуют нашей Латгалии!
   -И все городские жители, в срочном порядке, бросятся переезжать к нам на жительство! - засмеялся Имант
   -Если верить Лебедку, то он как бы намекнул помочь построить большой хлев. А то, как же... Да-а-а, бедная скотинка! Кто захочет, тот её будет и дергать, бить. Не своя, ведь! Со своей стачининой и поговоришь, и погладишь, и лишний клок сена подбросишь. Лошадей, то же жаль. Когда они, вспотевши, их же нельзя холодной водой поить, а то воспаление легких могут подхватить, непомерным грузом перетруждать, а то в ногах мышцы начинают дрожать, срываться. Так, в одночасье, здорового коня калекой можно сделать. Да, что там говорить, когда все чужое!
   -Конечно, так как за своей собственной скотиной, никто ухаживать не станет, - согласился Имант. - Живя в Белоруссии, я понаблюдал, как относятся к бедным животным, о которых ты только что упомянул. Лошадей гонят до тех пор, пока идут. Легла, ну и пусть подыхает, кляча этакая! Не своя же. Коровы в стойлах, не чищены. На животе, на боках, у них столько навоза присохши, что не видно шерсти. С техникой у них, тоже не лучше, не говоря уже об отсутствии самых примитивных запчастей, скажем, как зуб бороны, или культиватора. Осенью, всю технику бросают в поле там, где закончили работу. Потом зимой, когда надо ремонтировать, ломами выдалбливают из замерзшей грязи.
   -И все при деле, ты хочешь сказать! - поиронизировал Казимир.
   -То же, правда.
   -Что ж, такой порядок теперь постигнет и нас. Если, скажем, наши Гаужансы не берегли то мизерное, что имели для обработки земли, то разве они будут следить за колхозным добром? А бегать, следить за такими разгильдяями, как они, у меня не хватит сил.
   -Ничего ни поделаешь. Со стороны, никто не придет и не поможет, потому что, это же есть чья-то собственность. Государство колхоз организовало, и умыло руки. На этом, его работа закончена. Дальше действуйте сами, по своему разумению, но не забывайте, в полной мере сдавать государству тот план, который оно тебе назначит, в рамках госпоставок. Придется привыкать.
   -Вот и дождались! А коммунисты, ещё в 1940 году обещали нам и нашей Латвии очень светлое будущее, в лице незабвенных колхозов. Только спустя девять лет, тот чарующий свет, наконец, все-таки мы заметили, что б он безвозвратно, провалился сквозь земную тьму!
   -Но, живут же, как-то при "светлом будущем" не только россияне с белорусами, но и другие народы, населяющие Советский Союз.
   -Я слушал радио, поэтому немножко в курсе дела, как они живут. На репрессиях, да на пропаганде, только и держится Советский коммунистический строй. До сих пор, нас он касался только одной стороной. Я имею в виду, большие налоги. Но, надо заметить, что с этого дня, наше "будущее" только и начинается.
   -Что у нас тут сегодня сотворилось, надо как-то сообщить Айвару. - напомнила Вия. - Когда ещё суббота!
   -Нет, пока что не будем торопиться. Пусть парень, спокойно учится. А то, ещё расстроится за наше вступление в колхоз. Я, ведь, чувствую его отношение к таким необычным вещам. Он же ещё не представляет, какой ценой даются подобные решения. И ничего тут не поделаешь, что противо коммунистические настроения в крови нашей семье, уже с пеленок. Особенно, по женской линии. Помню, моя жена Дайна, так та вообще не могла переносить даже на слух, отвратительное слово "коммунист".
   -Это, после проделок моей старшей сестры, с покойным братиком, - вставила Вия.
   -Да, так и есть, - согласился отец. - В общем, когда Айвар подрастет, сам разберется, что к чему. Между прочим, на сколько недель в этот раз, он взял продуктов?
   -На две, - отвечала дочь. - Самая распутица начинается.
   -Вот, и ладно. Если распутица затянется, то хозяйка, как обычно, голодным его не оставит. После с ней, рассчитаемся. Хорошая хозяйка. Дзинтарс, бывало, её очень хвалил.
   -В то время, у неё же был ещё живой муж?
   -Толковый был человек. Загубили, коммунистические сволочи!
   -Ты его хорошо знал? - спросил Имант.
   -Куда, уж, лучше! В молодости, не одну бутылку вместе распили.
   -А где он работал?
   -Он был военным. Как только Латвия отделилась от России и образовала свою границу, многие тогда пошли служить пограничниками. В этой глуши, другой и работы не было.
   -В таком случае, не удивительно, что коммунисты его забрали ещё в свой первый заход.
   -Люди защищали своё суверенное государство, а их уничтожили, как самых настоящих врагов. Вот тебе и подтверждение, с каким настроем зашло в нашу страну, и стало править в ней, чужое государство.
   -Мне думается, что Айвару кто-нибудь в школе, обязательно передаст об организации в нашей деревне, первого колхоза, - перебила их, Вия. - Подумайте, самый первый! Такая сверхмодная новость, должно моментально зазвенеть на всю ивановскую. В школе, где все учителя из Старых республик - тем более.
   -Узнает, так узнает, что же делать! - отвечал отец. - Но, к тому времени, когда он сможет вернуться, я думаю, здесь, у нас, все дела будут сделаны. Смотрите, как плотно нас обложили, наши не дремлющие руководители! Что ни неделя, то очередная делегация. Им же надо где-то и отчитываться за то, что они делают. Вот, и стараются.
   -На собрании Новожилов сказал, что в самой Риге, ждут скорейших результатов, - припомнил Имант. - Тут они, из кожи будут вылезать, что бы для отчета все оформить, как можно быстрее. За оперативность, их может ожидать и некое вознаграждение. Деньги, вряд ли, но медалью будут обеспечены - как пить дать!
   -А почему ты думаешь, что их не порадуют деньгами? - спросила жена.
   -Советский Союз, самая бедная страна в мире. Особенно после войны. Зачем ей тратиться на деньги, если её подданные рады до отупения, даже за те железки, что им повесят на грудь. Деньги вещь такая: сегодня получил, а завтра растратил. Всё, их нет! А то, что будет болтаться на их груди, это же на всю оставшуюся жизнь! К тому же, в отличие от денежных купюр, те бляшки заметят все те, с кем им придется вступать в рабочий контакт. А это...О-о-о-о. Любой позавидует.
   -Ты же свои награды, на груди не носишь. Почему ты думаешь, что другие будут носить?
   -Это зависит от характера человека. Одни наградами гордятся в душе, молча. Другим же надо, что бы их видели сразу все.
   -Хвастовство?
   -Отчасти, да. Если больше нечем похвастать, так хоть этим, хотя мы, солдаты, твердо знаем, что награды доставались не только тем, кто их заслужил, но и тыловым крысам, как и прочей челяди, которая в момент ответственного боя, была где-то неподалеку, хотя сама в операции не участвовала. Поди, докажи, кто там был, а кого не было. Бой, есть бой! По знакомству, по дружбе. В общем, война останется войной. Поговаривают, что ту десятку, что нам каждый месяц выплачивают в довесок к медали "За победу над Германией", скоро снимут. Как только закончится эта желтенькая книжица с квитанциями, так и все. Новой не выдадут.
   Минула ещё одна неделя, когда снова появился Лебедок со своей свитой, Не было в ней, только Новожилова. Зато, появились два новых лица. Мужчина с козлиной бородкой, лет пятидесяти и, примерно такого же возраста, женщина.
   Как и в предыдущие приезды, истребки разбежались по домам, созывать людей на собрание, а остальные приезжие, как в свои собственные хоромы, направились в пустующий конец дома Нейвалда, с некоторых пор, ставший называться колхозной конторой.
   -Ты, вот что, Нейвалд, - обратился Лебедок к Казимиру, вышедшему открывать дверь в ганке. - Впредь, что бы с твоей кухни не тянула сюда вареной картошкой, заколоти эту соединяющую дверь так, что бы и звук через неё не проникал. С сегодняшнего дня, в колхозной конторе могут храниться и очень важные документы, поэтому, вход вам сюда, будет заказан. На двери твоего ганка, как ты его величаешь, мы повесим свой замок. Ты меня понял?
   -Как не понять! Все понял. Но, там же, надо вбить новые пробои.
   -Кузнец сделает все, что для того требуется. Мои люди его предупредят, что бы он захватил с собой и необходимый инструмент. Я же знаю, что ты свой не дашь!
   -Знаешь, так знаешь! - не стал спорить, хозяин дома.
   -Хорошо, что и они согласны забить эти двери, что бы через них не ходить, а то, только наследят своими грязными сапогами! - обрадовалась Вия, когда об этом, ей сообщил отец.
   В связи с продолжавшейся распутицей, все жители деревни находились дома, что позволило истребкам, как и в прошлый раз, в кратчайший срок созвать их на очередное собрание. Не прошло и часа, с момента приезда делегации, а будущие колхозники, уже толпились в большой, холодной комнате, осторожно ступая по краю досок крашеного пола, местами тронутого плесневелым грибком, от которого Нейвалды не могли избавиться никакими доступными им, способами.
   Поскольку на этот раз, начальство скамейки почему-то не потребовало, то все, кроме прибывших, остались стоять, почти не переговариваясь между собой. Люди знали, что сегодня решится что-то очень важное и неотложное. Ведь, в прошлый раз договорились...
   -Товарищи, - без долгих раздумий, встал из-за стола Лебедок. - Так как на прошлом собрании, мы не смогли найти подходящих людей для руководства вновь организуемым хозяйством, то, по рекомендации и решению борю нашей коммунистической партячейки, мне удалось, наконец, подыскать для вас самых достойных людей, которые смогут руководить вашим многоцелевым колхозом.
   -Как это понять, многоцелевым? - встревожился Бучис, наступая на сложенный у стенки, инструмент.
   -Да, я и забыл в прошлый приезд вам сообщить, что колхоз будет не только специализироваться на животноводстве, но и выращивать хлеб для себя и государства. Вот, это и называется, многоцелевым назначением вашего хозяйства. Так вот, что бы руководить таким сложным процессом, требуются и люди с соответствующим образованием. Будьте знакомы, Елистрат и Евфросинья Коробатовы. - Оба, почтительно встали из-за стола. - Значит, так. Один из них будет председателем, а другой, бухгалтером.
   Собравшиеся и так молчали, а теперь слышно было, только их дыхание. И вдруг, среди такого безмолвия, послышался недоуменный вопрос Андрея:
   -Я так и не понял, кто из них будет председателем, а кто, этим самым, как вы его называете?
   -Бухгалтер, - напомнил ему Лебедок. - Пора привыкать, дорогой товарищ, к новым названиям, которые в старые времена, вам небыли доступны. Так что, товарищи, сегодня настал тот момент, когда...
   -А с каких мест, они будут? - не дала досказать мысль Лебедку, Мария.
   -Не перебивай! - крикнул на неё, стоявший поодаль, истребок.
   -Что, уже и спросить нельзя? - попыталась возмутиться женщина. - Как моему брату, так сразу ответили, а я что, хуже его, что ли!
   -Товарищи, товарищи! - попытался успокоить собравшихся Лебедок. - Вопросы будете задавать потом, когда я выскажусь. Такой порядок везде, на всех собраниях. Мы его, тоже постараемся придерживаться. Потом привыкнете. Это очень просто, вот увидите. Значит, так. Уважаемая чета Коробатовых, по приглашению нашего правительства, прибыла сюда из Старых республик. Не путайте. Латвия, Литва и Эстония - республики новые, которые совсем недавно влились в большую семью Советских народов. Но до нас, в Советском Союзе уже были другие республики, которые здесь сейчас, не буду называть. Значит, если нам новеньким, глянуть с сегодняшней колокольни в их сторону, то, конечно же, их можно назвать Старыми.
   -А если ещё появятся какие-нибудь республики, то что, тогда уже и мы будем считаться Старыми? - спросил Андрей.
   -Ты задаешь вопросы так, будто мы с тобой находимся не в деревне, а в каком-нибудь университете, - ответил ему Лебедок. - Мы же договорились, что вопросы будете задавать после того, как выскажусь я. Слушайте дальше и не перебивайте. Если вы, этих достойных людей сегодня, на этом ответственном собрании утвердите, в чем я не хочу сомневаться, то первое время, жить они будут в Индре, где мы им предоставили соответствующую жилплощадь. Со временем же, либо изменится обстановка, либо правление колхоза может решить построить для них отдельную избу. Но это, уже будет не в моей компетенции. Вы сами, станете настоящими хозяевами собственной земли. Так записано в Советской конституции.
   -А, что там в ней ещё записано, что касается нас? - допытывалась Мария.
   -Просили помолчать, но эти двое задают и задают вопросы! - возмутился один из прибывших организаторов.
   -Ладно, если такое дело, то разрешим, задавать вопросы и остальным присутствующим, - проявил снисхождение Лебедок. - Между прочим, почему молчат остальные? Товарищи, не бойтесь, спрашивайте. Что в нашей компетенции, мы постараемся вам ответить.
   -Мы про эту конституцию кое-что хотим выяснить, - подал голос Андрей.
   -Но конституция, в сути своей, очень и очень растяжимая, и на неё можно отвечать долго. Поэтому давайте, сегодня её лучше не будем касаться. Мы встречаемся не в последний раз. Придет время, все разъясним по порядку, не торопясь.
   Однако крестьяне, не привыкшие к таким собраниям, а тем более, свалившейся на голову не одной, а сразу нескольким проблемам, хотели знать здесь все, и сразу. Только такую возможность, дать им не хотели сами организаторы. Немного повозмущавшись, собравшиеся граждане замолчали. Тем более что за них, все уже было решено заранее. Без их ведома был выбран и председатель, и бухгалтер, и ещё кто-то, которого они не знали, но, по ходу отрывочного разговора, чувствовали.
   Воспользовавшись создавшейся заминкой, Лебедок продолжил.
   -Поскольку вопросов по существу дела больше нет, то хочу поставить на голосование кандидатуры председателя и бухгалтера. Кто "за", прошу поднять руки? - и, почему-то сам, её первый поднял.
   Глядя на его жест, сперва подняли те, кто стоял в первых рядах, включая и самих истребков, а за ними, все остальные. Двое из прибывших представителей, что сидели за столом, синхронно поднялись на ноги, и каждый в отдельности, стал пересчитывать поднятые руки.
   -Кто "против"?
   -"Против", нет, - твердо ответил один из счетчиков, бросив беглый взгляд над головами собравшихся.
   -Принято единогласно! - констатировал Лебедок, делая какую-то пометку на сероватом листке, лежавшем у него перед носом, после чего, передал его новому председателю.
   К нему наклонилась его жена, и они вместе, этот листок снова прочитали, после чего дружно закивали головами, улыбнулись и положили в свои бумаги.
   -А все-таки, как же наш колхоз будет называться? - спросил, наконец Краваль, стоявший в середине толпы. - Неделю назад, мы так умно думали, что даже не додумались. Может быть, у приезжих, уже заготовлено и название?
   -К сожалению, нет, - вздохнул Лебедок, почесав за ухом. - Мы долго думали, решали, спорили, а к единому мнению, так и не пришли. Как я уже говорил и раньше, в названии колхоза должны отразиться не только приметы настоящего времени, но и самый настоящий патриотизм, которым должен зарядиться каждый член нашего советского общества. В самое ближайшее время мы ждем представителей из Краславы, которые, мы надеемся, нам помогут в этом разобраться. Тут главное, не только недооценить название, но и не переборщить бы. Вот, в чем загвоздка! Между прочим, как у вас подвигается дело с обобщением инвентаря, живности, как и всего прочего, что должно поддаваться учету?
   -Никак не подается! - из задних рядов, выкрикнул Гризанс. - Как вы в прошлый раз уехали, так всё и застопорилось на одном месте.
   -Почему застопорилось? - поднял брови, Лебедок. - Где Нейвалд? А, ты здесь! Нейвалд, в чем же дело, что ты не выполняешь, или не хочешь выполнять возложенные на тебя, таким большим коллективом, обязанности? Я чувствовал, я знал с самого первого дня, когда все кричали за тебя, что не пойдет у тебя дело. Но меня тогда, никто не послушался. Теперь отвечай, оправдывайся перед коллективом. Мы слушаем. Выйди сюда, поближе к столу, что бы все тебя видели.
   -Покажите мне приказ правления колхоза, где я официально числюсь заведующий складом, или кладовщиком? - подойдя к столу и протянув руку, попросил Казимир.
   -О каком приказе ты говоришь, когда ещё не утверждено Правление? - вытаращил глаза Лебедок.
   -Если нет приказа, то нет и должности, - настаивал на своем, новоиспеченный кладовщик.
   -Но, люди же, тебя выдвинули, - продолжал Лебедок.
   -Они могли меня выдвинуть и в президенты, не дав официальной печати. Оказывается, что о колхозных порядках я знаю больше, чем некоторые из вас, здесь сидящие.
   Казимир почувствовав, что в лице этих двух лодырей, на него ополчилась самая низкая голытьба решил, что терять ему здесь больше нечего, и что он физически не может допустить того, как над ним начнет измываться всякое человеческое отродье. Не дав сказать слова Лебедку, который уже открыл рот, что бы выплюнуть новую порцию обвинений, или оправданий, Казимир повел разговор о том, чему, не далее, как вчера, учил его Имант, уже давно прошедший колхозную школу.
   -Значит, дело обстоит так. Организовав колхоз, колхозники в первую очередь, должны выбрать Правление, которого у нас нет, и его почему-то, не спешат выбирать. Далее. Правление колхоза выбирает председателя, бухгалтера, как и прочих дармоедов, которым будут начисляться трудодни за то, что они ничего не делают. У нас же, все наоборот. Правления, нет. Руководство привозят неизвестно от куда, а я должен ходить по подворьям и записывать кто что мне, по своему усмотрению, решит признаться, что у него имеется. В Белоруссии мне пришлось побывать не один раз, поэтому, некоторые правила игры, мне известны. Если бы я пошел по дворам переписывать имущество, меня бы каждый хозяин имел право выгнать взашей, и был бы прав.
   Публика, как и приезжая делегация, молча, с удивлением, выслушала такую длинную тираду этого простого крестьянина, не побоявшегося самого Лебедка, от которого для него, очень много зависело.
   Пока все осмысливали сказанное, неожиданно послышался голос Гаужанса.
   -И зачем мы тебя только кладовщиком выбирали в прошлый раз, если ты боишься получить взашей!
   Но тут внезапно, вперед протиснулась Мария, и зычным голосом выкрикнула:
   -Пусть бы он только попробовал сунуться в мой хлев, или сарай, так я бы его метлой так огрела, что весь век, он меня бы помнил!
   -В моей кузнице, ему тоже нечего делать! Если каждый, этак начнет в неё заглядывать, то и инструмента не досчитаешься. Я молотки, да клещи всю жизнь собирал и, что бы.... Нет, так дело не пойдет, - поддержал Марию, Бучис.
   -Я бы с ним, то же церемониться не стал, - стукнул ногой об пол Краваль, выходку которого, местные восприняли как очередную шутку, а приезжие, особенно, новая бухгалтерша, насторожились.
   Почувствовав такую грозную защиту, Казимир успокоился. К его удивлению, ни новый председатель, ни Лебедок, не стали дальше развивать тему беспорядков. А это означало только то, что он попал в самую точку!
   -Ладно, спорить не будем, - неожиданно для всех, согласился Лебедок упавшим голосом.
   Не только ему, но и всем собравшимся стало ясно, что голыми руками, Нейвалда не взять. Во-первых, деревня приняла его сторону, а во-вторых, новое руководство, видимо, в самом начале работы не хотело портить отношение с людьми. Оно и так было не только не совсем простым, не и не опробованным на других участках. Нехотя оценив обстановку, Лебедок закончил свое выступление словами:
   -Давайте сегодня в такие мелочи как опись имущества, вдаваться не будем. Ваше новое начальство, само во всем разберется. Главное же, что я сегодня хочу особо подчеркнуть это то, чтобы никто из вас, не утаил от колхоза ни одну мелочь, которую он потребует.
   -Мы утаивать и не собираемся, но в свой дом чужаков, не имеющих на это соответствующего удостоверения, не впустим, - послышался чей-то голос, из задних рядов.
   -Нет, товарищи! Я вас вполне понимаю. Кому приятно, когда в его дом заходят посторонние люди, да ещё с какими-то требованиями, пусть даже оправданными властями. Мне самому, такое было бы неприятно. Здесь же, на нашем собрании, я только хочу подчеркнуть то, что собственность будет не частная, а общая, то есть колхозная, а поэтому, друг другу надо больше доверять. Когда вы, в такое новое для вас положение вживетесь, вам легче будет смотреть друг другу в глаза. Надо товарищи, к такому порядку привыкать уже с сегодняшнего дня. Вот, скажем, мы сейчас уедем, а вы останетесь и своему кладовщику можете сообщать кто, что согласен записать в копилку, создаваемого коллективного хозяйства. Пусть это станет первым шагом к обобществлению товара.
   -Ладно, сообщу. Так мне что, ту вещь сразу же тащить на двор к Нейвалду? - поинтересовался Бучис.
   -Зачем тащить! Мы же в прошлый раз договорились. Не надо такое делать. В крайнем случае, до осени собирать в одно место не будем по той простой причине, что нем места, ничего не подготовлено. Когда поставите навесы, построите хлева, амбар, тогда и начнете. Между прочим, давайте послушаем, что по этому вопросу скажет ваш новый председатель, а то я смотрю, что мне приходится отвечать за обоих. Прошу.
   Коробатов будто и не ждал, что ему предоставят слово, поэтому несколько съежился, дернул одним, потом другим плечом, неуклюже встал и кашлянул в кулак. Колхозники замерли, в ожидании. С момента голосования, они и так напрасно долго ждали, что, вот, выступит новый начальник, скажет им что-нибудь приятное, обнадеживающее, что бы на душе кошки не скребли от непонятной новизны. Вместо этого, им все время приходилось выслушивать наскучившие наставления охрипшего Лебедка, которым казалось, сегодня не будет и конца. Но, наконец-то!
   -Товарищи! - кашлянув еще раз в кулак, начал Елистрат. - Я никогда не был многословным, потому что считаю, свою работу надо доказывать делом, а не словами. Я уже успел прочитать ваши заявления, а в волости, мне помогли ознакомиться, пусть и заочно, но с каждым из вас, поэтому, выезжая сюда к вам, я имел общее представление о том, где и с кем, мне придется вместе работать. Думаю, что мы очень скоро найдем с вами, как говорят, общий язык и впряжемся в нелегкую работу. Но это будет в мой следующий приезд, когда мы сможем весь дань посвятить только организационным вопросам. Сегодня же, мне хотелось бы от вас сразу не уехать, а послушать, хотя бы само начало, процесса обобществления. Я в курсе дела, что деревня - не город и здесь друг о друге всё знают, поэтому прошу, начинайте. А-а-а! У кладовщика не на чем записывать! Вот, пожалуйста, подходи к столу, садись на мое место, бери чистый лист бумаги и, вперед!
   Итак, с этого дня кузня Бучиса стала колхозным достоянием. Она явилась весомым вкладом в общественную копилку. А дальше? Дальше пошла мелочёвка. У кого борона с деревянными зубьями, у кого с железными железнодорожными костылями, у кого одноконный драпак.... После того, как бывшим единоличникам пообещали, пусть даже временно, до осени ничего не отбирать, они, даже с некоторой охотой, начали сознаваться в своем "богатстве" до того момента, пока очередь не дошла до Гаужанса.
   -Говори, говори быстрее, что у тебя есть! - торопил его председатель. - Не тяни время. Нам же уезжать надо. Вот, почти у всех есть плуги. Это очень хорошо для будущего колхоза. У тебя, надеюсь, он тоже есть? Как, не помнишь! Неужели, можно забыть?
   -Плугом, как и прочими обрабатывающими машинами, надо чаще пользоваться, тогда не забудешь, - с видом победителя, отомстил ему кладовщик.
   -Ты Гаужанс, не финти! - прикрикнул на него Андрей. - Ещё с осени, пока не было снега, я заметил твой заржавелый плуг с отгнившими ручками за развалившимся хлевом в крапиве. Ишь, какой хитрец нашелся! Хочет скрыть от колхоза такую важную, как только что сказал председатель, вещь. Не он, а я, должен знать про его одноконный плуг! Ты когда им, в последний раз пахал? А ну, вспомни!
   -Что это за следователь в нашей деревне появился? - попытался возмутиться Гаужанс. Но, так как все сурово молчали, смягчил тон. - Виноват, запамятовал. Если он лежит в траве, я мог про него и забыть.
   -Траву следует регулярно обкашивать, - назидательно, добавил Казимир, не глядя на съежившегося виновника. - Сорная трава забивает не только свое подворье, но и перекидывается на соседние участки. Кроме того, сухая трава легко возгорается. Тут недалеко и до беды, на весь колхоз!
   После такого опасного предупреждения, о котором многие никогда и не думали, собравшиеся зашумели, начав развивать тему возможной опасности для колхоза, для деревни, сухая трава Гаужанса. Когда все решили, что хорошо приструнили разленившегося соседа, как выкрикнула Мария.
   -Что ж это такое получается, граждане? Под нашим натиском, плуг у него нашелся, а про борону с деревянными зубьями, что висела на стенке повалившегося хлева, ни слова! Когда и куда она у тебя испарилась? Наверное, успел продать кому-нибудь! Отвечай собранию!
   -Если была, то она там и осталась. Никому я её не продавал, зря на меня поклёп наводите. Стенка обвалилась, и прижала борону к земле. В таком случае, запишите и её, - согласился, окончательно поверженный соседкой, виновник сокрытия колхозной собственности.
   -Как нехорошо, уважаемый товарищ, - пожурил его, председатель. - Твои сограждане, как сам заметил, ничего не утаивают, а ты? Очень, и очень нехорошо. Как была фамилия?
   -Гаужанс, - ответил Казимир.
   -И зачем ему было держать борону с плугом, когда я, сколько здесь живу, не помню, что бы после смерти родителя его жены, у него было какое тягло, - удивленно, добавил кладовщик.
   -Как же, конь когда-то был, только очень старый, - отвечал виновный.
   -Поэтому издох! - засмеялся кто-то в толпе.
   -Сколько я вспоминаю, он же, один год пахал на корове, - высказался Бучис. Многие, захихикали.
   -Это было при немцах, - снова пришлось отвечать Гаужансу.
   -Вот, видите товарищи, как плохо, если с первых дней организации колхоза мы начинаем, друг другу врать, - пожурил собравшихся Коробатов. - А то, что вы засмеялись, когда он сказали, что пахал на корове, в этом нет ничего нового. В войну, когда все лошади были мобилизованы на фронт, в колхозах только коровами и обходились.
   -Так они же, не дадут молока, если весь день их гоняют под ярмом! - сказал Бучис. - Неужели и такое бывает?
   -Бывало, бывало, дорогой товарищ, - отвечал председатель. - Но, будем надеяться, что все это, в далеком прошлом и больше никогда не повторится. Нам война не нужна. Наша страна, теперь перешла на мирные рельсы. Но, если враг вздумает снова на нас напасть, то мы, как и бывало, формовочные аппараты, что отжимали обыкновенные, сладкие пряники, будут штамповать гильзы к патронам, а хлебные заводы, плавить свинец и заливать в пули.
   -Ладно, закругляемся, - решительно, сказал Лебедок, - а то мы отвлекаемся и размениваемся на мелочи. В общем, уважаемые колхозники, не забывайте, что вы являетесь прогрессивным будущим этой маленькой, но смелой страны, называемой Советской Латвией. А это значит, что обещанное Советским правительством светлое будущее, непременно, всех вас ждет впереди. И, чем лучше вы будете трудиться на благо нашей отчизны, тем скорее оно приблизится. Сегодня же, как говорится, основную наживку сделали, а остальное выявится в процессе дальнейшей работы. Я надеюсь, что когда сообщенные вами данные, о наличии принадлежащего вам имущества будут записаны, ваш кладовщик обойдет все дворы, сверит наличие с теми цифрами, что вы ему дали, и списки представит Правлению. Я также надеюсь, что к тому времени, оно будет сформировано, утверждено общим собранием колхозников и ваш заумный кладовщик, получит официальное утверждение в должности. Есть, какие вопросы?
   -Как понять слово "Правление колхоза"? - поинтересовался на последок, до сих пор молчавший, Бакнеш. - Это что же получится! Все будут начальники, а кто станет работать?
   -Да, кто будет работать в поле? - неожиданно, спохватился Андрей. - Мы с сестрой весь колхоз не вытянем.
   -Товарищи, не беспокойтесь, - заверил Коробатов. - Правление, это как бы контрольный орган, в котором будут состоять только самые ответственные люди. Они так же, как и все, будут работать на ферме, в поле, в общем, где придется. Но, когда потребуется решать какие-нибудь очень важные вопросы, я, как председатель, всегда буду с Правлением советоваться. Вот, для чего оно создается. Сами знаете поговорку, где говорится, что один ум хорошо, а больше - ещё лучше.
   -Сегодня мы проголосовали за председателя, бухгалтера, кладовщика. А за то, наше будущее Правление, мы тоже голосовали, или нет? - спросил Андрей, чем удивил даже свою сестру Марию.
   -Нет, не выбирали и не голосовали, - успокоил его Лебедок. - Это вы сделаете потом, без меня. У вас теперь есть самый настоящий, опытный председатель, к которому, в будущем, вы и будете обращаться по всем вопросам, касающихся вашей новой жизни.
   -Когда мы начнем выбирать, это самое Правление, то в нем обязательно должен быть и Нейвалд, - категорически, заявил Бучис. - Если в нем не будет Казимира, то и порядка не будет. Без него, там натворят такое, что потом и сам черт не разберет, а Бог не распутает.
   -И дался же вам, этот Нейвалд! - в сердцах, воскликнул Лебедок. - Можно подумать, что если бы на свете не было Нейвалда, то весь мир клином сошел. Вы бы сперва подумали, прежде чем говорить. Тоже мне, нашли вершину айсберга! Нейвалд, да Нейвалд, Даже опротивело слушать одно и то же. Есть ещё вопросы, предложения?
   -Разрешите мне, - выступил вперед Гризанс.
   -Ну, говори, что у тебя там накипело! - недовольным голосом, сказал Лебедок. Он торопился в Индру, где, к этому времени, должен был быть накрыт стол, что бы "обмыть" не только новый колхоз, но и утвержденных председателя с бухгалтершей.
   -Как здесь, уже правильно сказали, не место Нейвалду в должности кладовщика.
   -Подожди, - остановил его Коробатов. - А где ты раньше был, когда голосовали? Когда Нейвалда выбрали, ты начинаешь размахивать кулаками.
   -Нет, вы только послушайте! - сорвавшимся голосом, почти взвизгнул Лебедок. - Значит, не я один был против этой кандидатуры на должность кладовщика. Оказалось, что я прав в том, что касается Нейвалда. Я хочу, что бы мои слова были здесь буквально запротоколированы.
   Все обратили внимание на то, что остановившаяся было, бухгалтерша, снова принялась что-то писать в тетради. Только теперь, некоторые поняли, что она вела протокол заседания. А Лебедок, между тем, продолжал:
   -Прав ваш новый председатель колхоза, когда говорит, "а где же вы были раньше?". В новой жизни, должны работать только новые лица, а не те, что имея огромные доходы от своего хозяйства, не хотят платить государству положенный по закону, налог. Может быть, ещё, кто хочет высказаться на эту тему?
   -В таком случае, скажу и я, - неожиданно, подал голос сосед Нейвалда молодой Ангеш, по имени Иван. Его недавно выгнали из Даугавпилсского железнодорожного депо, где, по его вине, что-то случилось на железной дороге настолько серьезное, что полдня, не могли курсировать поезда. Оттуда, он привез молодую жену из староверского вероисповедования, и они поселились в отцовском доме, основательно потеснив, и без того, большую семью.
   -Ну, скажи, скажи! - несмотря на затянувшееся собрание, ещё больше, воспрянул духом Лебедок. Он уже был в курсе дела, почему этот парень решил осесть в своей деревне, как и то, что Иван не обладает никакими мало-мальски заметными качествами, с помощью которых, его можно было бы рекомендовать на какую-нибудь ответственную должность в колхозе. Однако, в данной ситуации, его можно было использовать в качестве орудия, против непокорного Нейвалда.
   -Я тоже, против кандидатуры Нейвалда на должность колхозного кладовщика! - Иван выпалил эти слова настолько неожиданно для всех, что несказанно удивил не только свою деревенщину, но даже и самого Лобздиньша, на этот раз, появившегося здесь, уже к концу собрания.
   -Ничего не понимаю! - подергал плечами, новый председатель. - То молчали, то, вдруг, разговорились. В таком случае, может быть, все начнем сначала?
   -Нет, только не это! - воскликнул Лебедок, выпучивая глаза. Затем, сделав небольшую паузу, продолжил. - Товарищи колхозники. Позвольте теперь вас называть этим приятным и звучным именем. Сегодня мы с вами, провели большую и ответственную работу по организации коллективного хозяйства. Тем, что сегодня нами сделано, не только вы, но и все мы, будем всю жизнь гордиться и радоваться. Давайте закончим, затянувшиеся дебаты по кадровым вопросам. Теперь, как я уже напоминал, у вас есть свое руководство, которое и без моего присутствия, будет решать не только хозяйственные, но и прочие вопросы. Я же, со своей стороны, постараюсь давать вам необходимые рекомендации. Я считаю, что по некоторым вопросам, товарищ Коробатов намного больше в курсе дела, чем я, потому что ему уже пришлось не только видеть, но и некоторое время жить в новой системе. А это значит, что ему и карты в руки. Мы сегодня ждем делегацию из Краславы, во главе с самим Петровым, поэтому не можем здесь дольше оставаться, ни минуты.
   -Пока вы не разошлись, хочу сообщить, что завтра, часам к одиннадцати, я опять прибуду к вам, поэтому прошу всех снова здесь собраться, - обратился к колхозникам председатель, собирая со стола разбросанные листки бумаги, вырванные из ученических тетрадей. Некоторые из них были исписаны, другие, чистые.
   Казимир ещё до этого момента, предвкушая скорый конец собрания, свои бумаги, в которых отражалось былое благосостояние крестьян своей деревни, сложил в отдельную пачку и держал в руках, что бы случайно, торопившаяся комиссия, не захватила их с собой.
   На следующий день, несмотря на раскисавшую проселочную дорогу, как и обещал, председатель, к удивлению колхозников, на обыкновенных санях с розвальнями, запряженными взмыленной лошадью, явился точно к одиннадцати часам, прихватив с собой и бухгалтершу. Односельчане же, здесь топтались с самого утра. Благо, день обещал быть влажным и теплым, хотя и без солнца. Несмотря на это, обильный снег таял почти на глазах. На взгорках, местами, даже стали появляться робкие проталины, подставляя дремавшую землю свежему, весеннему воздуху. Хоть и запоздалой, но зато дружной, обещала быть весна 1949 года.
   Привязав коня за кольцо, что было специально для этого вбито в стенку нового хлева и, попросив вышедшего во двор Иманта задать уставшему животному побольше сена, оба Коробатовых ушли в, так называемую, контору, в которую, один за одним, потянулись и все собравшиеся у дверей жители деревни. До этого, вовнутрь попасть они не могли, потому что дверь была заперта на замок, а ключ находился только у самого председателя.
   Прихватив две чистые тетради с карандашом, оставленные Айваром, Казимир, обогнув свой собственный дом, вошел в него с другого конца. За ним следовала Вия с Имантом. Соединяющую внутреннюю дверь, на всякий случай, забил досками ещё к прошлому приезду начальства. Лебедок, ведь, предупредил!
   Поскольку скамейки не конфисковали, и они были нужны самим, Казимир поленился их тащить вокруг дома, поэтому все, включая и женщин, как и вчера, стояли. Оба Коробатовы сели за стол, а несколько свободных стульев, предложили желающим.
   -Товарищи, неужели ни у кого из вас, нет в доме лишних скамеек, что бы принести и оставить здесь? - в первую очередь, спросил председатель. Все молчали. - Я понимаю, на нет, и суда нет. Ничего не поделаешь, придется заказывать в Индре. Евфросиньюшка, отметь, пожалуйста, что бы ни забыть. Десять штук, по три метра, каждая. Надеюсь, что на первое время будет достаточно, а потом посмотрим.
   -Не поместятся десять, - засомневалась та, на глаз, прикидывая объем комнаты.
   -Пусть лучше останутся, чем людям стоять. Впрочем, если пять разместить у стенок, то ничего лишнего и не останется. Ну как, все собрались? - наконец, обратился Елистрат к уже, самым настоящим колхозникам. - Значит, можем приступать к работе. Потерпите, товарищи. Я понимаю, что в ногах правды нет, но постараемся, по возможности, сократить наше собрание, решая только те вопросы, которые, на сегодня, не терпят отлагательства.
   -Уважаемый председатель, - не дожидаясь, когда разрешат высказываться, начал Бучис. - Вот вчера, мы здесь так много и долго говорили, что в моей голове все перепуталось, поэтому, некоторые вопросы мне бы хотелось повторить сегодня.
   -Это похвально, что вы не хотите оставлять "на потом" невыясненные моменты, - удовлетворенно, подергал плечами председатель. - Спрашивайте, не стесняйтесь, потому что стеснение, иногда, может только усугубить ответственный момент.
   -Я про свою кузницу. Значит, вчера её у меня отняли. А как же я?
   -Теперь ты колхозник и будешь работать в колхозной кузнице, кузнецом. Вот, и весь сказ. Что ж, тут непонятного, товарищ ...., забыл твою фамилию? Я даже удивлен!
   -Бучис, его фамилия, и он здесь, всю жизнь работает кузнецом, - за него, ответил Лобздиньш.
   -А ты не встревай, и не суй свой нос в то место, где собака только что, лапу подымала! - вдруг рассердился, всегда спокойный, уравновешенный, кузнец. - Может быть, и ты удивлен тем, что я не все понял? В таком случае, я хочу сравнить тебя с тем мужиком, который тоже удивлялся: что это, мол, кума значит? Чай ты со мной пила горячий, а брюхо у тебя холодное!
   В комнате, раздался дружный смех. Бучис не спал почти всю эту ночь, так ему было жалко расставаться со своей кузницей, доставшейся в наследство от отца. А тут, этот пустомеля, ещё лезет со своими подсказками! Но в момент, когда затих последний смешок, неожиданно, разразился хохотом Андрей.
   -А как тот мужик узнал, что у его кумы, пузо холодное? - сквозь давивший смех, выкрикнул он.
   -Не болтай лишнего! - одернула брата, Мария.
   -Надо было жениться, тогда и знал бы, как такие вещи определяются, - позубоскалил Краваль.
   -Товарищи, мы отвлекаемся, - напомнил собравшейся братии председатель, то же вволю насмеявшись. - У нас с вами работы, непочатый край. Сейчас, в первую очередь, надо выбрать долгожданное Правление, которое и будет уполномочено утверждать все наши задумки на будущее.
   К вечеру, все вопросы были решены, собрание закончено, люди стали расходиться по домам.
   -Ты, Нейвалд, задержись на минутку, - попросил Коробатов.
   Казимир насторожился, но, когда остались одни, Елистрат попросил:
   -У тебя, я видел, дров много. Ты до весны, позволь попользоваться ими, пока мы с женой обустроимся. На этих днях, мы перевезем сюда свои вещи и будем жить в этой спаленке, что за перегородкой. Что твоего в ней, осталось ещё?
   -Сам видел, когда вчера заходили. Две голые кровати с досками, вместо матрацев. Такие же кровати стоят и на нашей половине.
   -О-о-о! Если тебе они не надо, то может быть, ты их оставишь нам? В Индре, на которой мы сейчас спим, то же не своя собственность. Лишний груз, да по такой трудной дороге, везти не надо будет. Как, договоримся?
   -Пожалуй, так и сделаем. Мне все равно, у себя негде их поставить.
   -Замечательно! Мы завтра же, начнем переезжать. А то, ещё несколько дней, и по дорогам будет ни проехать, ни пройти. Весна обещает быть очень дружной. Говорят, что дружная весна, к богатому году.
   -Не знаю, может быть, - нехотя, согласился Казимир, которому было очень жаль делиться березовыми дровами, заготовленными с Имантом в начале зимы и расходуемые зимой с самой большой бережливостью. Но, отказать было нельзя. Возьмут силой, и без спроса. Это же коммунистическая, советская власть, закинула петлю на горло латышского народа. Теперь ей, этой власти, оставалось только выбить из-под ног последнюю опору, и все будет кончено! Хоть через силу, но надо мириться со всем тем, что она, в лице своих ставленников, людям предлагает.
   В новой должности Казимир начал с того, что с помощью Иманта, стал очищать обе клети от остатков муки, зерна, гороха, вики. После того страшного пожара, всего этого было понемножку, но разнообразно. На том огне, жизнь в доме не остановилась, а при соответствующей экономии, рачительности, постепенно продолжала набирать обороты, создавая некоторые запасы на будущее. Сено в сарае, сложили к одной стенке. По расчетам, на оставшуюся живность его должно было хватить, до свежей травы. А той "живности", по сравнению с прошлыми годами, оставалось всего - ничего! Одна старая лошадь, по кличке Маруся, две коровы с теленком, две овцы, одна из которых, зельцевской породы под именем Зелма, приобретенная ещё при правлении Улманиса, и которую, из-за невиданной здесь тонкорунной шерсти, очень любили. Свиноматку, когда сгонит снег, собирались везти на случку в Пиедрую, а годовалый боровок, был приговорен к смерти уже этой весной к празднованию Пасхи, которая выпадала на 17 апреля. В общем, и новые хлева, как и обе вместительные клети, оказались полупустыми. Их тоже вычистили. Из-под навеса, вместе с размякшими остатками потемневшего снега, выгребли прошлогодние, липовые листья. Да, этот обширный навес в хозяйстве знаменовался тем, что был специально сооружен для новой техники! Под ним хранилось одно из основных богатств Нейвалда. Сколько надежд, его хозяин связывал со всеми этими машинами! Как он за ними ухаживал, трущиеся и не очень трущиеся между собой детали на зиму смазывал солидолом, опасаясь, как бы они, ни начали ржаветь. Вся эта техника аккуратно на колодочках, расставленная здесь, готова была выйти в поле, хоть сегодня, сейчас же. И с ней, надо было расстаться! Выбрасывая снег лопатой, Казимир вспомнил, как жалко было расставаться Бучису со своей древней кузницей, у которой, не считая прогнивших, дырявых стен, и был-то годным один единственный кожаный мех, накачивать воздухом которым, из-за короткого, сломанного рычага, было настоящим мучением. Притом, кузнец был уже довольно стар, поэтому не считал нужным заменить старый рычаг новым, более длинным. Он имел трех дочерей и единственного, взрослого сына Володю, который не хотел идти по стопам отца, для начала, выбрав выгодную для себя профессию - ничего неделания. На плечах отца, так и держалась вся семья. В некотором роде, он даже был доволен тем, что вступает в колхоз. Может быть, хоть здесь, детям найдется какая-нибудь работенка. А то, своей земли - кот наплакал, рабочие руки использовать негде, в то время как кушать, хотят все.
   Расчищая простор для будущего колхоза, Казимир говорил Иманту:
   -Изверги! Лишили такого мощного состояния. Не будь этой проклятой коллективизации, как бы мы, в ближайшие два, три года, пошли в гору! Какие все-таки идиоты, эти коммунистические выродки! Если они так рьяно стремились в свое светлое будущее, то наш ток должны были сохранить в любом случае. Из-за своей ненависти к нам, они сами пилили тот сук, на который собирались взобраться. Как бы им сейчас, ими же уничтоженный ток пригодился под ожидаемый хлеб! Что подлецы, наделали. Хотели угробить меня, а нагадили сами себе. Как и любой трудолюбивый крестьянин, я выжил, а им придется строить новый постройки. Зерно где-то же хранить придется, не оставишь под открытым небом. Ну ладно, зерно, в крайнем случае, поместится в наших засеках, что мы вычистили, но до этого, его же, надо где-то хранить. Вдруг, мокрая, дождливая осень, сильные ветра, ранний снег. Да, что там говорить! Что от такой власти можно ждать, когда она сперва уничтожает, а затем, на тех же развалинах, пытается создать что-то новое, вычурное, не соответствующее ни данной местности, ни народу, на ней проживающему. Нет, как ни говори, но толковый хозяин так никогда не поступит!
   -Я тоже не раз, думал о том самом, - вторил ему Имант. - Это, какие же надо иметь мозги, какую носить в них озверелую ненависть, что бы вот так, запросто, чиркнуть спичкой и бросить её в хлеб! Такое действо, под силу не каждому прямоходящему.
   -Да, сожгли, уничтожили все, до последнего зерна. Советская власть собиралась сделать больно мне одному, но не подумала, что ей же, самой придется разгребать ту, уже давно остывшую золу.
   -И разгребут её, ой, как не скоро! Никуда не денутся, будут отстраивать все, заново. Благо, лесу хватает.
   -В этом вопросе, власти выиграли только в том, что он теперь, общий. Не надо ходить к Бакнешу с поклоном, что бы тот разрешил срубить несколько березок. Бедный Бакнеш! Как выдержит его сердце, когда увидит нас, колхозников, вырубающих его Старину! Помнишь, на том собрании он и то, только один раз что-то высказал, а то, всё молчал. Я не пойду, - вздохнул Казимир.
   -Мне-то отказаться будет нельзя. Стройку не остановишь. А молодых, здоровых парней в деревне, раз, два, и обчелся.
   -Ты прав. Три, четыре парня, да семь мужиков, половина из которых, пьяницы. Что это за рабочая сила, если надо столько много построить.
   -Построить, это одно. Но, все надо строить быстро. Очередная зима прибежит так быстро, что не успеешь и оглянуться. Притом, будут подпирать и другие работы, о которых говорил председатель. Кто и на чем, будет работать в страдную пору?
   -А ты, как думаешь? - спросил Казимир.
   -Я же говорил, что в Белоруссии на коровах пашут, в основном, женщины.
   -Представляю, какое они дают молоко, натрудившись за день!
   -Это другой вопрос. Те же женщины, пусть в нем и разбираются. А нам надо строить, да строить.
   -Да, надо строить, а собственных специалистов нет.
   -Снова, те же литвяки, как вы их называете, - засмеялся Имант.
   -Думай, как хочешь, а литовцы, молодцы! Смотри. Едва их успела накрыть Советская власть, а они уже перестроились, перегруппировались в некие бригады, которые, худо-бедно, а существуют, находят себе подряды не только у себя, в Литве, но, как видим, даже в соседних государствах.
   -Может быть, придет такое время и к нам, когда люди будут стараться что-то делать.
   -Вряд ли мы с тобой дождемся такого дня. Если некоторые, не хотели ничего делать на своем собственном участке, то работать на какой-то колхоз, или ещё какую-нибудь организацию, .... Я очень сомневаюсь.
   -А если, все-таки!
   -Ладно, не смеши меня. Латыши не та нация, не те люди, которые способны к объединению. Своими действиями, эту неоспоримую аксиому они подтвердили уже не раз, и не два, даже на моем веку, не говоря о прошлом.
   -Ты так считаешь? - спросил, с недоверием, Имант.
   -Слушай, сюда. До 1934 года, то есть, когда у власти ещё не был Улманис, ходили слухи, что только в одном нашем Саэйме было не то семнадцать, не то восемнадцать партий, не считая тех, которые туда не попали. И это, при двух миллионном население страны! Ты улавливаешь смысл?
   -Сопоставление, разительное, - согласился Имант.
   -А я, что говорю! А ты ещё надеешься, что латыши способны сколотить некие бригады, наподобие литовских предпринимателей, или что-то в этом роде. Да они быстрее перегрызут друг дружке глотки, чем придут к общему знаменателю, или, на худой конец, к какому-нибудь маломальскому решению, устраивавшему большинство!
   -Странно ты отзываешься о своем народе, - посетовал Имант.
   -По-другому, я говорить не могу. Это не вина народа, что на протяжении нескольких столетий, эту землю топтали все, кому было не лень. Место, заметь, на удивление стратегическое. Тут тебе и перекресток сухопутных путей. Тут тебе и море, с глубоководной рекой. Какой завоеватель, способен устоять против такого соблазнительного кусочка? В итоге, каждый из них оставил свой след не только на суше, но и в душе порабощавшегося народа. Вот почему, у нас такая не согласующаяся разноголосица.
   -И сколько, по твоему мнению, эта "разноголосица" будет продолжаться?
   -Трудно предугадать. Может быть вечно, а может быть только до тех пор, пока в её политику будут вмешиваться чужестранные интересы, алчные супостаты..., нет, не могу ответить. В общем, об этом знает только сам Бог, - заключил Казимир.
   -В таком случае, я добавлю, к тобой, сказанному. Бороться "супостаты", будут вечно. А это значит, что согласия здесь не будет никогда. Впрочем, Советская власть исключительно цепкая. Она хоть силой, но на какое-то время обязательно заставит замолчать недовольную часть населения. Поверь мне. Я знаю, что говорю. Так вот. Когда под спудом всяческих репрессий народ притихнет, власти скажут, что этот самый народ, наконец, "объединился". Поди, попробуй доказать обратное! В правдивости сказанного, некоторая часть населения сможет даже увериться, не говоря о загранице, которая сведения будет черпать только из официальных, правительственных источников, - заключил Имант.
   -Ладно, посмотрим. Мы, ведь, не пророки, что бы все наперед отгадывать. Поживем - увидим. Впрочем, очевидно то, что одной ногой в социалистическую систему, мы вляпались, а вторую ногу, уже занесли.
   -Скоро опустим и эту, вторую.
   -Ты уверен?
   -По-другому и быть не может. Сам знаешь, что на одной ноге долго продержаться нельзя - ослабнет и упадешь. К тому же, в непозволительно длинной задержке, вторую ногу невзначай, могут и отхватить.
   -Ты хочешь сказать, что если не отрубят, то заставят опустить силой?
   -Именно, так. Это же обыкновенный, логический ход истории.
   -Не власть, а настоящая инквизиция!
   -Да, очень точно сказано! В средние века, тоже не церемонились. Чуть что не понравилось в человеке, так его сразу на плаху.
   -Помню такое. В школе проходили, - подтвердил Казимир. - Ничего не поделаешь, придется на своей шкуре испытать времена средневековья. А мы подростки, в то школьное время, как ужасались бесчеловечным обращением с рабами, колунами, как и прочими изгоями того общества!
   -Я все забываю спросить про нашего соседа Бакнеша. - вспомнил Имант. - Его силой, будто и не затягивают в нашу дружину, но и не отвергают, когда он здесь появляется.
   -Нет, мне известно, что вступить в наш колхоз его тоже приглашали, даже ходили за ним специально. Нам он, только сосед. У него отдельное имение, не принадлежащее ни к одной из соседних деревень.
   -Мне показалось, что у него есть некоторые надежды выкрутиться из колхозных объятий!
   -А, что ты думаешь! Может быть, у человека и есть такая мыслишка.
   -Ну, ну.
   -Когда организуют такой же колхоз и в следующей, соседней с ним деревне, ему уже некуда будет умыкнуть.
   Несмотря на пасмурную погоду, снег интенсивно таял. Но его, особенно в первую, как и вторую половину зимы, навалило столько, что "знающие" люди предсказывали: лежать ему в лесах, до самого мая месяца. Он уже не был белым, как ещё несколько недель назад, но по-прежнему холодным и неприветливым. Скорее всего, таким он казался оттого, что посерел, уплотнился, а протаявшие прогалины, только дополняли угрюмую картину окружающего ландшафта. Под ним скапливалась чистейшая вода, которая, пока землю не отпустило, так и оставалась под снегом. Лишь в тех местах, где имелся хоть небольшой уклон, маленькие ручейки все-таки начали пробивать себе дорогу, к большой реке.
   Впервые в этом году, Казимир решил прогуляться, пройдясь по дороге к лугу. Но, у первого ручья, дорогу ему преградил еще узенький, но стремительный поток. Пришлось повернуть назад. Не спеша, возвращаясь, он огляделся. Вот, в прорезанных колесами колеях, полно талой воды. А между ними, по следу лошади, в вытаявшем навозе уже копошатся какие-то букашки. Здесь же, на обочине, радуется весне половина вытаявшего, зеленоватого листа подорожника. Удивительно, что и под снегом он не погиб, выдержал жесточайшую стужу, оставаясь почти что зеленым! В отличие от человека, природу загубить не так-то просто. А вокруг, сколько охватывает взор, какая захватывающая, деревенская идиллия! В городах, наверное, такой красоты не бывает. Там, у людей перед глазами только бетон, кирпич, стекло. Казимир в очередной раз порадовался, что его предки обосновались в такой тихой, красивой, спокойной местности, что позволило им доживать до девяноста лет и более. А, что он? Какое будущее, ждет его родословную в этой взбаламошенной, политической передряге? Уже в который раз за этот, только что начавшийся год, он всем своим существом прочувствовал, что ожидается что-то отвратительное, недоброе. Но, что именно, понять не мог. Обыкновенное человеческое предчувствие, иногда сбывающееся, но чаще всего, так и забывающееся в повседневной суете, ничем себя не проявив.
   С некоторых пор, его стало волновать не столько свое самочувствие, сколько тревога за будущее последнего отпрыска. Айвар, его самая последняя надежда на продолжение старинного рода! У него не укладывалось в голове, что и с его малолетним сыном может случиться что-то непредсказуемо плохое. Из его религиозного понятия вытекало, что если Бог решил и дальше наказывать эту семью, то следующей жертвой, обязательно должен стать он, а не его сын, который ни в чем не виноват. Бог должен сохранить Айвара для будущего, а иначе, зачем же он старался жить на белом свете? Что бы вот так, в одночасье, все пошло насмарку! Нет, такого не должно быть. А Вия? Та уже определилась, нашла свою дорогу в жизни. Имант, кажется, парень не плохой, работящий, не пьет, не скандалит, ко всем относится с уважением. Что ей в жизни, ещё надо? Пусть живут, радуются, множат умных, трудолюбивых детей. А все остальное, если политики не вмешаются в их личную жизнь, придет само собой.
   После неудачной пешей прогулки, на следующий день, Казимир оседлал свою единственную лошадь, и верхом на ней, снова направился осмотреть свои бывшие владения. Так было заведено издавна. Сколько он помнил, и его дед, и отец, в середине весны всегда объезжали, обходили свою вотчину. Конечно, ничего существенного обнаружить на ней не могли, но как приятно после долгой зимней спячки, почувствовать самое первое, ещё очень робкое, пробуждение деревенской природы!
   Ещё вчера, после неудавшейся попытки перебраться на другой берег неглубокого ручья, ему вдруг, ни с того, ни с сего, снова стало казаться, что все то, что он теперь делает, как и в ближайшее время будет делать, может стать последним в его жизни. Конечно, эта же мысль колола его и раньше. Особенно, начала она всплывала перед ним после того, как сожгли хлеб, заставили, уменьшит поголовье скота, отняли лучшую землю в пользу вечной бедноты. В последние месяцы, та безрадостная мысль была как бы, приутихши, призабыта. Почему, и как она появилась снова, дать себе отчета, он не мог. Только с этого момента, она ежедневно будет неотступно следовать за любыми его действиями.
   Так и на этот раз. Легко взобравшись на кряжистую лошадь и тронув поводья, он, как бы прощальным взглядом, "свысока" посмотрел в ту сторону, куда собрался ехать. Сперва по левой меже, которая упиралась в бывшие владения Бакнеша, а дальше луг. Сегодня, с момента вступления в колхоз, его владения обрывались где-то у самого дома. Но ещё в прошлую осень после того, как отрезали большую часть земли, и что бы хоть немножко восполнить потерянное, Казимир вспахал половину межи, по которой раньше можно было свободно проехать верхом на лошади. Теперь же, Маруся спотыкалась, чертыхалась, когда копыта соскальзывали в глубоко пропаханную борозду. Что бы ни мучить животное, Казимир выехал на дорогу, прорезавшую его бывший хутор, почти на две равные части. По ней он проехал до самого луга, меньшую часть которого, с правой стороны от дороги, ему некогда оставляли. Но с этого года, по случаю вступления в колхоз, приходится расставаться и с последним куском. Остановившись здесь, Казимир задумался. Конечно, как всегда бывало в таких случаях, на него сразу нахлынули всякие воспоминания. На этот раз, перед его мысленным взором встали те две вертихвостки, которые в 1940 году, серпами убирали его большую рожь, во-о-он на том косогоре, слева. Они живы до сих пор. Интересно, чем они питались все эти годы, когда не было доступа к чужому хлебу? Не умерли же, с голоду! А это значит, что человек может и должен выкрутиться из любых ситуаций. Такие размышления, Казимира подбодрили. Если смогли они, то почему не сможет он, когда придется! Сейчас ещё все под снегом. Но придет время, он стает, почва подсохнет и здесь, на его земле, появятся чужие люди, которые будут хозяйничать, будто на своей собственной территории. Все под колхозом! Удивительно. На приусадебные участки, с весны обещали оставить около шести соток. Но озимые же, посеяны с осени. Они скоро появятся из-под снега, только будут уже не его. Как приятно подумать, что сегодня, когда он здесь стоит, эта собственность официально ещё не отчуждена, потому что бумаги не подписаны. Да, в последний раз! Очередной последний раз. Такое положение вещей, Казимир понимал мысленно, но никак не мог воспринять физически. Здесь это поле, луга, леса, где прошли трудовые годы отца, его самого, больше ему не принадлежат. С последним снегом, уйдет в небытиё и его, Нейвалда, несбыточная мечта о расширении собственности за счет слияния двух сильных хозяйств. Каким дорогим показался вдруг, этот снег, который покрывает ещё ЕГО землю, и который скоро пропадет, как и пропала его мечта о намечавшемся будущем. С этого года, на его машины сядут всякие Сумароковы, Петровы, Ошурки, как и прочая мразь, которая не имеет никакого понятия в агрономии, а такие машины, как его, видят, может быть, впервые в жизни. Ну, и дела! Как интересно устроена жизнь!
   Странно и то, что из различных противоречий соткано не только само огромное общество, но и вся маленькая, по сравнению с ним, человеческая жизнь! Взять хотя бы его, Казимира. Большая часть жизни, прошла с толком, в труде, как и в свершении всех основных желаний. Оглядываясь далеко назад, перед его мысленным взором четко отражался каждый пройденный год, день, шаг, даже случайная колдобина, которую пришлось не раз обходить, или перепрыгивать. А если взять последние девять лет.... Хоть не вспоминай! Очень мало сбылось, из его заветных желаний. Может быть поэтому, эти скоротечные годы плавали в его сознании будто далекие облака, плотно окутанные утренней мглой, а поэтому, едва различимые невооруженным глазом. Последние годы оказались такими нервозными, спонтанными, что никак не хотели поддаваться его разумению. Удрученная последними событиями память, без спроса выпирала только смерть, пожар, обстрел, голод. Куда же подевалось в ней, все остальное? Да, была такая большая семья, от которой, на сегодня, осталось всего - ничего! У дочери образовалась своя семья, которой она должна будет отдавать больше внимания. Айвар ещё ребенок, будущее которого, в складывающейся обстановке, совершенно непонятно. Казимир понимал, что и у других не лучшее положение, что у многих его родных и знакомых жизнь сложилась не так блестяще, как они того заслуживали, как им хотелось. Но, как говорят, своя рубашка ближе к телу. Ему почему-то все время чудилось, что Бог наказал его сильнее, чем он того заслуживал, регулярно расставляя на его жизненном пути различные препятствия, ставя подножки там, где можно было обойтись и без них. Почему такое стало происходить, начиная с 1940 года, когда по традиции и по примеру своего отца, он должен был начать передавать бразды правления хозяйством в руки старшего сына? Мысленно, сотни раз, он пытался найти в себе ответ на этот краеугольный, на его взгляд, вопрос. Но, безрезультатно. Все размышления, в конце концов, уходили в пустоту бесполезных анализов, чаще всего заканчивавшихся самой простой и доступной любому верующему догмой: значит, так судил сам Бог! Ну, а если так, то зачем тратить лишнее время, на такое бесплодное рассуждение?
   Седок размышлял, а терпеливая лошадь стояла на одном месте до тех пор, пока не надоело, и она стала переступать с ноги, на ногу. Казимир встрепенулся, тронул поводья, доехал до былой границы, что на самом углу сплошного ольшаника, где во время прохождения фронта он прятал лошадей, что бы ни забрали военные и снова остановился. Вернее, Маруся здесь остановилась сама, видимо, припомнив, что в былые времена, дальше этого места она никогда не шла, а возвращалась обратно.
   Там, дальше, по прямой, некогда жил злейший враг её хозяина, по фамилии Макня, а по прозвищу Вислоухий. Правее, ещё в бытность правления Карлиса Улманиса, вместе с тем же Виталием Макней, поселился и Авдюкевич, но от его дома, на этот момент, остался только фундамент. Даже гнилые бревна стен, кто-то успел стащить на дрова. А ещё правее, не менее ненавистный родственничек, Антон Лупиньш. Конечно, в доме родителей он бывает только наездом, но их хутор вот, совсем рядом, и границей служит плотно заросшая кустарником, мелкая канава, не чищенная со времен первого прихода русских.
   На этом месте обоюдных размышлений, Казимир снова встрепенулся от ужасной мысли. Его хутор, окружали одни коммунисты! Хотя об этом, было известно и раньше, но на этот раз, он их увидел совсем другими глазами. Вот они, алчные, жаждущие мщения, крови, власти! К настоящему времени, кто-то из них покоится в сырой земле, кто-то восседает на, простому мужику недоступном, пьедестале власти, кто-то в школе обучает молодое поколение латышей как лучше, удобнее, выгоднее продавать свою родину, кто-то.... Да, ладно, история всех расставит по своим местам. Жаль только что ему, Казимиру, вряд ли удастся дожить до того судьбоносного дня. А вот, через ручей, старенькая полуземлянка Александрины. Бедная, несчастная женщина! Что бы прокормить себя с приемной, малолетней дочерью, в сороковом году ей, помимо своей воли, приходилось пускать в дом на сходку, всякой масти активистов! Это, она уже потом, призналась в допущенном грехе. На что только люди не решаются, от безысходности. Как постоянно прибаливающей женщине, ей не под силу было обработать те стандартные пять гектаров земли, что остались от рано умершего мужа, прозванного деревенщиной Краснощеким. Начиная от глаза, до самой шеи, вся его левая щека была красной. Говорили, что в той щеке и крылась, преждевременная смерть несчастного. Когда организуют колхоз в её деревне, то такие неимущие, как Александрина, от него, сколько-нибудь, может быть и выиграют. Дай-то, Бог! Для безнадежных бедняг, не жалко. Но, этим коммунистам! Какая дрянь. Не успели придти к власти, как накинулись на частную собственность. Им теперь принадлежат не только свои развалюхи, но и все наши владения, перешедшие, как они выражаются, в их безвозмездное, а по другим утверждениям, даже в вечное пользование. Фу! Стряхнуть бы с себя такое предположение, да не получается. Что за навязчивая дурь! Лучше думать про колхоз. Конечно, лучше думать про колхоз и колхозников, одним из которых, уже является и он сам, собственной персоной! Как это будет, что деньги не выплачивают, а начисляют какие-то трудодни? "Трудодень, трудодень, дай мне хлеба, хоть на день", снова вспомнилась старая частушка, некогда услышанная от, так называемых, торбешников. Если ещё в этом году до марта месяца, колхоз, как таковой, воспринимался им, как нечто отчужденное, не от мира Латвийского, словом которого осмеливались пугать разве что, непослушных детей, то на этот день, он стал самой настоящей реальностью, от которой не уедешь и не отмахнешься. С некоторых пор, колхоз настойчиво вошел в его дом, в его жизнь, и с которым он потихоньку вынужден будет сживаться, срастаться. А куда денешься, если вокруг тебя только и говорят о колхозе. Конечно, никакой радости он ему не принес, в то время как некоторая часть деревенщины, от него в восторге. Почему? Неужели они рассчитывают на то, что он спасет их от неминуемого голода, который обычно, наступает в деревне тогда, когда заканчиваются осенние запасы, а до нового урожая, еще ой, как далеко? Может быть и то, что местные лодыри, наподобие Гаужансов с Гризансами, надеются поживиться за чужой счет? Они думают что, учитывая их старые заслуги перед большевиками, работать не заставят, а трудодни станут начислять, наравне со всеми? Конечно, так жить интересно. Какой болван откажется, не вкладывая свой труд в общественную копилку, получать из неё соответствующие дивиденды? Дурачьё! Интересно, как на такое поведение посмотрит новый председатель колхоза? Ещё месяц, и придется выходить в поле. А лето! А осень, от которой будет зависеть не меньше, чем от весны! Уцепятся ли они когда-нибудь за ручки плуга так, как некогда держал их я? Скоро ли они поймут то, что от их труда будет зависеть не только начисление трудодней, но и благосостояние всего колхоза?
   Впрочем, очень интересно было бы знать наперед, чем для Латвии закончится эта затея с колхозами? В России, Белоруссии, они кое-как прижились, но держаться, по словам Иманта, исключительно на страхе и честном слове. А все потому, что государство ничего другого, им предложить не может, или не хочет. Значит, только поэтому и бегут от туда люди сюда, в Латвию. От хорошей жизни, из своих родных мест, ещё никто не убегал. Опять же интересно, куда сможет побежать латыш, когда здесь жизнь уравняется с восточным соседом? Скорее всего, никуда! И станет он, как и там, телят от поноса поить разбавленной махоркой, конечно же, если она и здесь не пропадет с прилавков магазина. Но, нет. С махоркой, или без неё, латышская нация погибнуть не должна. Этого не может допустить сама история! Если, после такого страшного пожара выжил я, то выживет и моя нация. Скорее бы выучить, вывести в люди Айвара. Парень, кажется, не глупый. Должен отыскать правильную дорогу в жизни. А, я? Что мне! Я свое отжил, отгулял, отпел, пора и на покой.
   Подобные мысли, в его голове вертелись и раньше, однако, житейские заботы постоянно их перекрывали. Теперь, когда он лишился всего нажитого, а завтрашний день для него был совершенно темным, бесперспективным, они, эти надоедливые мысли, предстали перед ним в каком-то другом свете. Наподобие того, как несколько минут назад, с коммунизмом и коммунистами. В каком свете именно, он и сам не смог бы ответить, но на этот раз, они его испугали. Что же, в конце концов, получается? Впереди, его ждет одна пустота? Так быстро пролетела жизнь, а у него было столько различных планов! Неужели и вправду, наступает конец? Неужели и вправду, по своей земле я еду в последний раз? Как бы это, получше запечатлеть в своей памяти? Как? Может быть, с лошадиной высоты ещё разок повнимательнее вглядеться в потускневший снег, всю зиму, так уютно укутывавший его озимые и, который растаяв, вскоре утечет в далекие моря, оставив мое бывшее поле на произвол народившегося колхоза? А, может быть, остановить свой взгляд на лугу? Нет, с этого места, его не видно. Он скрыт за пологим бугром. Тогда, может быть, на ольшанике, или березняке? Нет, они настолько оголенные, что в памяти, вряд ли останутся. Так, что же, в таком случае, делать? Ах, лучше не думать. Что будет, то и будет. Последний раз, так последний!
   За время своих раздумий, он даже не заметил, как Маруся, не дождавшись нужной команды, сама направилась домой, дошла до хлева и остановилась, ожидая дальнейших указаний от рассеянного хозяина. Их не поступило. Казимир слез, снял седло, и отвел в просторное стойло. Здесь теперь, на всё помещение она была полновластной хозяйкой, которое раньше приходилось делить с другими лошадьми.
   Грустные дневные раздумья, для Казимира продолжились и тогда, когда он собрался на ночной покой. С тех пор, как образовалась новая семья, спать он переселился в комнатку, что ближе к русской печке и спал на той самой кровати, на которой умер его отец. В зимнее время, здесь и теплее, да и молодым надо дать свободу повлюбляться.
   Не спалось. Иногда, дрематься вроде бы уже начинало, как вдруг, будто кто острым копьем внезапно пронзал сердце и он, вздрогнув, просыпался. А на стыке сна с пробуждением, постоянно появлялись: то отец, то давным давно умершие дети, а один раз, перед ним промелькнул даже его дедушка, о котором не вспоминал уже много, много лет. "К чему бы такое? - удивлялся он каждый раз, возвращаясь из небытия. - Может быть потому, что мало молюсь за их грешные души? Но детки! Причем тут они, безвинные. Надо снова повернуться на другой бок".
   Вот и на этот раз, поворочавшись с боку на бок, большой палец его руки нечаянно нащупал отверстия в бревне, рядом с окном. "Ага, вот она, одна из заначек нашей судьбы! Только по счастливой случайности, остались в живых мои детки. Ту роковую пулю, Айвар вообще вынес из-под кровати в ладошке. А, ведь, могла и в глаз попасть. Значит, есть Бог на свете! Не допустил того, что бы я лишился своей последней надежды".
   Март подходил к концу. Из-за распутицы, Айвар дома не появлялся и в хуторе "Страуме" оставались только трое жильцов, не считая Коробатовых, поселившихся, как и было договорено, в другом конце дома, через дощатую перегородку с обоями, от колхозной конторы.
   Поскольку наступило время Великого предпасхового поста, когда в священных храмах круглосуточно проходят поминальные службы, то Имант с Вией, часам к пяти утра, изредка стали выезжать в Пиедруйский костел и возвращаться только к обеду. Однако в это пятничное утро 25 марта 1949 года, молодежь ушла пешком, пожалели мучить кобылу. Состояние дороги стало таким, что, ни в санях, ни в телеге. Оставшийся Казимир зажег фонарь и собрался кормить, поить, немногочисленную скотину. Только он взялся за ручку, что бы открыть дверь, как тут же залаяла, чем-то озлобленная собака. На дороге послышались людские голоса. Выйдя на улицу, в предрассветной мгле он увидел, как напротив дома остановилась подвода. Из саней вылезли два солдата с винтовками, и уже знакомый ему Ошурок, работавший теперь в волости, неизвестно в какой должности. В санях остался кучер. Когда Казимир невольно глянул в ту сторону деревни, с которой они прибыли, то заметил там две неразлучные фигуры, направлявшиеся в эту же сторону, но, в последний момент остановившиеся, а потом вообще, зашедшие за угол дома Ангеша.
   -Ну, Нейвалд, открывай шире ворота. Видишь, какие гости к тебе приехали, - обратился Ошурок нарочито низким, грубоватым голосом, к оторопевшему хозяину дома. - Али не ждал нас, в такую рань?
   Ещё не соображая, с какой целью могла прибыть такая вооруженная делегация, Казимир послушно повернул обратно в дом. Не давая тяжелой двери закрыться самой, следом за ним, вошел и Ошурок с солдатами.
   -Если хочешь, можешь зажечь лампу, - предложил Ошурок.
   -А, что такое? - наконец спросил Казимир, вешая на гвоздь зажженный фонарь "Летучая мышь", который, в отличие от семилинейной лампы, меньше потреблял керосина. Регулируя яркость огня, как и громко разговаривая, он надеялся, что на чужие голоса должны выйти и поинтересоваться в чем дело, супруги Коробатовы, но на той половине дома, все тихо, никакого движения. Будто вымерли.
   -Твоя лошадь дома? - наконец, спросил Ошурок.
   -В хлеву, где же ей ещё быть! - удивленно, отвечал Казимир, разглядывая молодых солдат, не отходивших от дверей.
   -Вася, - обратился Ошурок к одному из них. - Выйди к Матвею и распорядись, что бы он перепряг лошадей, а то, по такой дрянной дороге, наша кобылка окончательно выбилась из сил. Пусть свою, он оставит здесь, в хлеву, а ту, что там, может запрягать в сани.
   Отдав распоряжение, Ошурок, в сопровождении оставшегося солдата, обошел все комнаты, после чего поинтересовался, где находятся его дочь с зятем.
   -В костеле, - почувствовав недоброе, отвечал Казимир. - А, в чем дело?
   -Такую рань, и уже в костеле? - недоверчиво, переспросил тот. - Ты, не врешь?
   -Зачем мне врать. Мы, люди верующие, поэтому в Великий пост, ежедневно стараемся быть в костеле.
   -Ну что, Матвей меняет коней? - обратился Ошурок, к возвратившемуся с улицы солдату.
   -Так точно! - отвечал то, по-военному.
   -В таком случае, можем приступать к делу. В общем, Нейвалд, так. Даю тебе полчаса на сборы - и, в дорогу! Я засекаю время, - и посмотрел на стенные часы, что тикали у него над самым ухом.
   -Как так? - опешил Казимир. - Куда вы меня хотите отвезти? У меня скотина ещё не накормлена.
   -Вместо тебя, на этот раз, её накормят уже другие люди. Не волнуйся за неё, с голоду не подохнет. Тебя же, как кулака, имею предписание выслать за пределы Латвии. Вот и всё, что мне дозволено тебе сообщить. Так что торопись, время пошло.
   -За что? - невольно вырвалось, не могшего ничего взять в толк, Казимира.
   Ноги внезапно ослабли, подкосились и он, опустившись на скамейку, что стояла у стенки, отрешенным взглядом уставился на Ошурка, потом на солдат, дежуривших у дверей.
   -Я тебе уже сказал за что, можешь не переспрашивать, а быстрее собирать вещи. - Голос Ошурка звучал жестко и звучно. - Да ладно, если ты от радости плохо расслышал, то повторяю: за то, что ты есть кулак, как и за то, что нас пролетариев, при проклятом Улманисе, ты унижал и над нами издевался. Кроме того за то, что твой сын служил у немцев, а ты кормил враждебных, нашей власти, партизан. Довольно, или ещё продолжать?
   -Но, я же...
   -Власти решили, что таким как ты, нет места в нарождающемся колхозе, как и нет места в Советской Латвии. В общем, все твои грехи перед государством, я перечислять здесь, не намерен. На нашу улицу, пришел праздник, и баста! А пока все это я тебе талдычил, прошло целых пять минут. Срок сборов, продлевать не собираюсь, потому что мое время, тоже ограничено.
   После такого откровения, Казимир вообще перестал что-либо понимать, мыслить и, положив ладони на дрожащие колени, продолжал смотреть на защитный цвет солдатских бушлатов, которые продолжали маячить у порога.
   -Ты что, действительно от счастья, опупел? - крикнул Ошурок. - Собираться надо, а не разглядывать черные, прогнившие углы. Они никуда не денутся и, в отличие от тебя, останутся здесь. Уже прошло десять минут, а ты сидишь, как истукан на именинах!
   Через силу поднявшись, Казимир бессознательно поплелся к выходу.
   -Куда болван, потащился! - снова крикнул Ошурок. - Собираться в дорогу надо, а не строить из себя невинного ягненка.
   В это время, один из солдат оторвался от косяка, подошел к Казимиру и, положив руку на плечо, спокойно произнес:
   -Папаша, надо собираться.
   Его слова несколько отрезвили, вернули в действительность, но по-прежнему, не совсем настоящую. Зато, в его голове, сквозь вихрь удивительной пустоты, замелькала радость того, что дома он один! Нет дочери, нет Иманта. Но, самое главное, отсутствует Айвар! Страдать, так одному, а на этом свете он прожил и так довольно долго. Но рядом, снова послышался голос солдата:
   -Батя, надо собираться! Время уходит.
   С радости оттого, что детей не забирают, они здесь останутся, в сознании Казимира стало что-то проясняться, и он снова направился к двери.
   -Не иначе, как у него где-то, кто-то скрывается, - заподозрил Ошурок, не спуская глаз с топтавшегося хозяина дома. - Пройдите с ним кто-нибудь, посмотрите, куда этот бесноватый мужик собирается направиться, - обратился он к солдатам.
   -А, что можно с собой брать? - неожиданно, обратился он к Ошурку.
   -Все, что сможет унести твой горб, - отвечал тот. - Но смотри, не вздумай забрать колхозное имущество. Оно теперь, на особом учете. Колхозу пригодится.
   -Папаша, надо торопиться, а то время уходит, - ещё более настойчиво, напомнил тот же солдат. - Я тебе помогу. Покажи, где, что лежит.
   -На чердаке, есть кусочек сала, - вспомнил Казимир.
   -Вот и хорошо, - как-то обрадовано, воскликнул солдат. - Ты полезай за своим салом и прихвати все, что там есть съестное. В дороге тебе, оно может пригодиться, а я вытащу из шкафа, что в нем найду.
   -Но там темно, мне нужен фонарь.
   -Хорошо, забирай, а мы зажжем твою лампу. В ней есть керосин?
   -Думаю, что, да. Мы теперь, ей редко пользуемся.
   На чердак из сеней, вела обыкновенная, длинная лестница, с палочными перекладинами, на которые, дрожащие ноги Казимира, никак не хотели попадать. Поднявшись до половины, он уже думал, что упадет, выронит фонарь, не дотянется до вершины! Но обошлось. Только когда спустился с салом на землю, спина его была мокрой, как из бани, чего раньше ничего подобного не случалось.
   Возвратившись в дом, положил сало на стол, а сам, держа фонарь на весу, снова сел на скамейку. Но, вдруг, спохватился.
   -Скотину надо накормить, напоить! - и быстренько вскочив, направился к двери.
   -Я уже сказал русским языком, что это сделают без тебя, - загородил дорогу Ошурок, до этого стоявший посреди комнаты и, видимо, прислушивавшийся, или пытавшийся убедиться в своих подозрениях, насчет прятавшихся лиц. Но, к удивлению даже хозяина дома, на второй половине, полнейший молчок. Четы Коробатовых там будто нет, и никогда не было.
   -Но моя скотина приучена к кормежке в одно, и тоже, время, - неизвестно почему, настаивал Казимир.
   -Не иначе, как ты окончательно рехнулся умом! - прикрикнул Ошурок. - На твоем месте, я бы старался как можно больше натолкать тряпья в дорогу, а ты, полоумный, беспокоишься за какую-то корову. Твою же лошадь, которая тебя и потянет, напоим в дороге, никуда не денется.
   Казимира, будто озарило. Действительно, далась ему эта стачина, когда очень срочно, надо собираться в дорогу! Но, что с собой брать? Ага, надо что-то из одежды, а она в спальне.
   Здесь уже, орудовал солдат, в потемках толкая в мешок все, что попадало под руку. Только теперь Казимир, наконец, окончательно осознал, что все здесь происходящее не сон, а самая настоящая явь. Что он есть самая настоящая жертва произвола, и его хотят не только разлучить с родимым домом, но и куда-то далеко увезти от родины. Значит, надо срочно собираться в дорогу! Надо складывать продукты, вещи, а ноги снова, как назло, не хотели повиноваться своему хозяину. Они ослабли, подкашивались, и Казимир, поставив фонарь на пол, вынужден был снова присесть, на этот раз чисто случайно на кровать, на которой умерла его жена. Эта мысль ударила в голову тут же, как только успел прикоснуться к самому её краешку. Его мозг, ярко ощутил реальность положения. Ладонью руки, бережно протянув по темно серому одеялу, он невольно, опустил голову на белоснежную наволочку подушки, на которой, некогда лежала воспаленная головка умирающей Дайны, терпеливо выносившей горячие компрессы. Идиот, а не доктор! На воспаленную голову, приписывать горячие компрессы! Но, что мы знали? Думали, надеялись на последний способ, лишь бы вылечить. Сколько раз потом, после её смерти, он сожалел о тех действиях, которые, вместо излечения, может быть, даже способствовали её кончине! Сколько раз потом, он припадал к этой подушке, прося прощения и, надеясь, что может быть во сне, она когда-нибудь ему явится, что бы сказать, что все знает, понимает, а поэтому прощает. В знак очередного повиновения, он уже собрался опуститься на колени рядом с кроватью, когда над ухом услышал окрик Ошурка:
   -Что, так и будем сидеть на кровати! - Может быть, захочешь ещё и лечь.
   Казимир встрепенулся. Надо же собираться! Но, что с собой брать? А-а, он же сказал все, что сможет унести! Но, что важнее? Сало уже есть. Деньги! Срочно, деньги. Где они? Ах да, на стенных часах, некогда подаренных ему за отличную организацию работы, по прокладке стратегического большака Браслав - Друя. Там должно быть триста рублей, за сданный в прошлом году скот. Вот, есть они! Слава Богу! Прихватив фонарь, зашел во вторую комнатку, что за печкой, но что ему здесь надо было взять, вспомнить никак не мог. Вот она, деревянная кровать, с которой он совсем недавно встал, и которую ещё не успел, как следует заправить, потому что, у него стало обычаем, спорядковав скотину, на полчасика снова прилечь. Какой уютный, теплый уголок! Вот здесь, на подоконнике, несколько дней после смерти отца, оставался стоять стакан с пожелтевшим сахаром. Не дотягивались руки, его от туда убрать. А вот и отверстие, которое проделала пуля злоумышленника. Странно, но почему эту дырочки, мы до сих пор не заделали? Пусть она и маленькая, но через неё, могло и дуть. Однако, я же не один день лежал рядом с ней, и никогда не чувствовал холода. Так и не вспомнив, что ему здесь надо, Казимир зашел с другой стороны русской печки и остановился напротив топки. Но, что ему надо взять отсюда? На виду лежал оселок, для точки кухонных ножей, и он сунул его в карман пиджака. Следовавший за ним по пятам Ошурок и видевший это движение, с улыбкой победителя, спросил:
   -Неужели ты решил, что в дальней дороге, этого бруска тебе будет вполне достаточно?
   -Не знаю, - не задумываясь, машинально ответил Казимир.
   -Ну, если так, то твое время истекло. Давай, выходи на улицу, а то твоя кобыла, тебя, наверное, заждалась.
   -А мешок, мешок свой забыл! - взвизгнул Ошурок, заметив, как тот налегке, направился к выходу. - Ты что, думаешь, я его должен тащить к саням? Дудки, натаскался при твоем Улманисе.
   Казимир вернулся к столу, положил за пазуху, некогда темно-зеленого, но уже порядком выгоревшего полушубка, сало и неизвестно как, оказавшуюся здесь же, булку хлеба. Наверное, принес солдат.
   -Нет, нет, пусть тащит сам на своем собственном горбу, - остановил Ошурок солдата, заметив, как тот взялся за мешок. - При Советской власти, холуев быть не должно. Каждому, свое место. Тоже мне отыскался! Даже здесь, в этой ситуации, этот Нейвалд не может обойтись без холопов.
   Дотащив мешок по полу до самого порога, Казимир неожиданно остановился, вернулся к столу и взял стоявшую под иконой бутылочку с освященною на Рождество, водой.
   -Что за бутылка? - не понял Ошурок.
   -Не твое дело! - резко ответил Казимир, чем настолько удивил Ошурка, что тот будто оторопел, и остался стоять за порогом с открытым ртом.
   Перетащив мешок на бетонную плиту перед входом в сени, и оставив его там, Казимир вышел на середину двора, и издали, окропил все свои строения, причитая заученный наизусть текст, священной молитвы. Перекрестив все строения, а затем самого себя, полупустую бутылочку поставил к стенке, снаружи сеней. В это время он заметил как напрямик, через огород, сюда идет соседский сын Иван, что совсем недавно прибыл из Даугавпилса, а поодаль от саней, усердно жестикулировавших Гаужанса с Гризансом. "Без этих выродков, в деревне не обходится ни одно мероприятие, - почему-то, мелькнуло в голове Казимира. - Такая рань, а они уже в курсе всех событий. А бывало, спали до обеда".
   Мешок, набитый одеждой, оказался довольно легким и Казимир, перебросив его через правое плечо, в последний раз и безвозвратно, переступил порог своего родительского дома. Удаляясь от него, он и не предполагал, что обратный путь для него, заказан навсегда. Что ему никогда не суждено видеть, ни этого порога, ни дома, ни своей, родной земли. Мерзкое, черное дело, латвийские коммунисты выполнили на высшую оценку!
   Подойдя к саням, и бросив в них свою оставшуюся собственность, Казимир обратил внимание что, лошадь запряжена уже его, и что хомут ей маловат, а значит, будет натирать шею. Завидев своего хозяина, Маруся неожиданно легонько заржала. "Просит есть, пить", - определил он. Так она делала всегда, когда ей чего-то требовалось, и таким способом, лошадь выражала свои, либо чувства, либо желания.
   В это время, к саням подошел Иван, а за ним и Гаужанс с Гризансом.
   -Это понятые, - громко сказал Ошурок. - Пойдем опечатывать дверь дома. Иван, ты все с собой захватил?
   -Сургуч, спички, как и было, договорено.
   -Отлично. Я только печать с собой не захватил. В спешке, забыл. Да ничего, обойдемся. Нейвалд и так, колхозу ничего не оставил, все с собой захватил.
   Казимир с укоризной, посмотрел на самодовольного Ивана Ангеша, своим видом пытавшегося показать, что он здесь не, причем и, что он есть посторонняя личность, попавшая сюда совершенно случайно, или по стечению обстоятельств. Нет, не заговорила в нем соседская совесть! Это была не его забота, когда голодные Ангеши, что бы прокормиться, бежали не куда-нибудь, а к Нейвалдам, что бы "одолжить" буханочку хлеба, крынку молока, или ведро картошки. Как жаль, что у этого "помощника" новой власти, такая короткая память! Теперь он уверен, что колхоз его прокормит, поэтому, плевал он на таких соседей, как Нейвалды. Тем более, сейчас.
   Пока опечатывали дом, Казимир, стоя у саней, задумался. Оказывается то, что Советская власть не успела с ним сделать в 1940 году, закончит сейчас. И, если тогда выручили вошедшие немцы, то на сей раз, помощи ждать не откуда и рассчитывать не на кого. Получалось, что на этот раз, власти подготовились основательно и оперативно. Да, в последние дни какие-то слухи ходили о том, что в Индре появилось много солдат, обосновавшихся в одном из товарных вагонов, оставленных на запасном пути, но солдаты здесь появлялись довольно регулярно. В самой Индре, люди, может быть, знали что-нибудь и больше, но из-за плохой дороги, отдаленные жители, что бы, ни мучить лошадей, лишний раз туда старались не ездить. Хотя, как ни говори, но достаточно было и первых слухов, что бы таким, как Нейвалды, насторожиться. Насторожиться, одно дело, а воспринять всерьез, совсем другое. Казимиру, тем более! Сожженный, обстрелянный, лишенный всей собственности, и, наконец, принятый в колхоз, как и назначенный на такую ответственную должность, которую деревенщина могла доверить только ему, и никому другому больше! После всех этих катаклизмов и свершений, он считал, что в настоящее время полностью подпадает под разряд неимущих, обездоленных. В общем, как и вся прочая соседская голытьба. Исходя из таких логических соображений, в отличие от 1941 года, он даже не задумывался над тем, что надо иметь про запас сухари. И не сушил.
   Но, как оказалось, у старых завистников с тех самых, давних пор, не переставали тлеть искры ненависти к нему, к его роду. Казимир, на мгновение, даже успел представить, как у них, как от коросты чесались руки, чтобы однажды, окончательно доконать извечного противника! Любой ценой. Вот, и рассуждай теперь о патриархальной деревне, как о застоявшейся луже! А может быть, в данной ситуации это сравнение, как можно лучше и подходит к ней, к этой луже? Будь то в городе, круговерть жизни, возможно и сгладила бы некоторые, особенно острые углы неприятия прошлого. Здесь же, не имея свежего, здравого подтока волнующих идей, в мозгу этих приматов постоянно варилась одна и та же мысль: как уничтожить, как покруче насолить своему недругу! Что делать? На недоразвитый, в конец, оскудевший ум, ничего другого придти и не могло. Вот тебе, и стоячие воды! Эту фразу давным давно, ещё в молодости, Казимир вычитал в одной немецкой книжке, и теперь она всплыла перед его мысленным взором, вполне осязаемыми очертаниями. Оказывается, что в этой застоявшейся воде ни погибла, а, не переставая жила, размножалась, копошилась всякая одухотворенная нечисть, хотя с самой поверхности, её либо не хотели, либо не желали как следует разглядеть в те далекие времена, когда она только, только начинала зарождаться. Ведь в то время, на заре первых признаков появления, её куда лучше, успешнее было уничтожить, нежели дать возможность пустить неизлечимые метастазы.
   Какое счастье, что нет дома детей! Страдать, так одному. Тем более что большая часть жизни, уже прожита. Буду надеяться, что родственники их приютят, покормят. Особенно, боязно за Айвара. На продолжение учебы средств не будет, а трудиться в поле, ещё слабоват. Вия с Имантом, эти не пропадут. Оба работящие. Жаль, что дом опечатали. Где они будут жить? Пока те людишки опечатывают входные двери, а я ещё у собственного дома, надо за всех за наших, помолиться.
   Но, как раз в то время, когда Казимир собрался направиться к высокому, покрашенному коричневой краской кресту, вернулся Ошурок.
   -Уф, наконец, все закончили, можем ехать, - сказал он, плюхаясь в сани. - Ты куда собрался? - крикнул он Казимиру, заметив, что тот уходит от лошади.
   -Не твое дело! - послышался простодушный ответ, удаляющегося без остановки Казимира.
   -Стража, остановить его! Не дать ему уйти! - пытаясь выбраться из саней, скомандовал Ошурок.
   Казимир слышал этот грозный приказ, но даже не удивился, что за ним никто не бежит - так ему все продолжало казаться безразличным. Кучер, как сидел впереди, так и сидел. Солдаты, как стояли рядом с лошадью, так и остались стоять, не шелохнувшись. Ошарашенный таким поведением подданных, выбравшийся, наконец, из саней Ошурок, тоже застыл в недоумении. Понятые, во главе с доверенным лицом Иваном, остались стоять у опечатанных дверей, о чем-то перешептываясь, и не отрывая взгляда от происходящего на дороге.
   Поскольку непосредственно у креста, молились, в основном, только в мае месяце, то в это время года, снег возле него не расчищали. Подойдя вплотную, Казимир руками разгреб мокрый снег до широкой доски, постоянно здесь лежавшей, и на которую обычно, становились на колени. Так он сделал и в этот раз. Начал читать ту молитву, что первой пришла на ум. Бог простит, если не то! Ведь до сих пор, все тексты обязательно соответствовали какому-нибудь костельному празднику, либо событию, отмеченному в священных канонах. А, здесь? Что читать по такому случаю, ни в каких молитвенниках не отражено.
   Молился Казимир не очень долго, но все это время понятые, сам Ошурок с солдатами стояли, молча, как загипнотизированные, с неподдельным любопытством, глядя на коленопреклоненную фигуру пригорбленного мужика! Начало светать. Наконец, понятые стали между собой переглядываться, ожидая, что такую затяжную паузу, Ошурок долго не выдержит. Но ошиблись. Этот человеческий тип стоял у саней, будто лишившись дара речи, вперив безмолвный взгляд в спину своего противника, пребывавшего у креста. Солдаты, так те вообще, достав кисеты с махоркой, стали свертывать "козьи ножки".
   В конце молитвы, попросив у Бога благополучия остающимся детям, Казимир поднялся с колен, отряхнул свою "бывалую" шапку из собачьей шкуры, что была положена рядом на бугорке снега, надел её на голову, и тут он почувствовал некоторое душевное облегчение, больше недостающей уверенности, исчезла в ногах слабость. У него создалось впечатление, что на этот раз, его молитву Бог услышал, и решил облегчить непосильные страдания. А если так, то это означает, что не все в жизни потеряно! Надо мужаться.
   Завидев возвращавшегося хозяина, Маруся снова легонько заржала, а в хлеву, ни с того, ни с сего, вдруг завыла запертая там с вечера, собака Джимми. За её визгом, жалобно замычала корова, заблеяли овцы. И, в конце концов, закукарекал петух. "Будто со мной, прощаются", мелькнуло в голове.
   После того, как в сани сел Казимир, за ним последовал Ошурок с солдатами. Матвей стеганул кобылу кнутом, и сани поехали в сторону Индры.
   Так как стояла самая распутица, состояние проезжей части было ужаснейшим. Если в некоторых местах, особенно, где рядом с канавой росли кусты, еще держался раскисший снег, то большая часть дороги, была почти оголена до грунта, по камушкам которого, кованые полозья скользили с таким душераздирающим скрипом, что тот звук хватал аж за самое сердце. Уже на втором километре, кобыла настолько устала, что начала останавливаться, поэтому Казимир слез с саней и под пристальным взглядом охраны, пошел сзади пешком. Что бы ещё больше облегчить животное, воз не покинул ни один из пассажиров. Идти было очень тяжело и неудобно, но Казимир был рад уже тому, что хоть сколько-то, но облегчил для лошади сани. Сам же он, выдержит. Не по такой дороге, приходилось отмерять километры в молодости! А тут, некстати заморосил мелкий дождик и над землей начал скапливаться сизый туман. Казалось, что даже сама природа, всем своим видом давала понять, как ей скорбно видеть то, что в настоящую минуту творится на этой бренной земле.
   Поравнявшись с кладбищем, Маруся остановилась окончательно и, несмотря на отчаянные окрики и побои, не двигалась ни с места.
   -Надо дать коню немножко отдохнуть, а то можем вообще не доехать, - обернулся Матвей, к Ошурку.
   -Ладно, - согласился тот. - Почти половину дороги проехали. Мало осталось.
   -Ты куда? - закричал Ошурок, заметив удаляющийся зеленый полушубок. - Солдаты, остановить беглеца!
   -На кладбище, - махнув рукой, и спокойно, вполоборота повернув голову, отвечал Казимир. - Я только попрощаюсь со своими родными.
   -Да, что же это такое, сегодня творится? - повысил голос Ошурок. - У дома, он на коленях ползал, перед каким-то столбом с перекладиной. Здесь снова, что-то придумал.
   -Пока лошадь отдохнет, я возвращусь, - был невозмутимый ответ, будто речь шла о чем-то совсем ничтожном, не заслуживающем длительного внимания.
   Кладбище, находящееся шагах в тридцать от дороги, заросло вековыми липами, поэтому каждую осень, своей опавшей листвой густо покрывали всю землю вокруг. Перед первым снегом, кто-нибудь из Нейвалдов сюда всегда приходил, что бы почистить могилки. Но в прошлом же, году, так рано заморозило, заснежило, что уборку листвы пришлось отложить до весны, когда подсохнет.
   И вот тебе, весна! Запутавшийся между стволами деревьев снег, здесь только уплотнился, и почти не таял. Но бугорки могилок с деревянными крестами, как и набросанными на них пустыми еловыми шишками, хотя поблизости не росло, ни одной ели, выделялись очень хорошо. Кроме того, чуть в сторонке от этих безмолвных надгробий, доминировал один каменный, с чугунным крестом на вершине. Он единственный, кто не безмолвствовал. В камне была высечена фамилия и имя, под ним лежащего. Здесь покоился дедушка Казимира, Франц. В этих бедных краях, такой вечный памятник, доставленный из самой Риги, мог позволить себе не каждый, кто желал увековечить усопших родственников! Опустившись на колени прямо в намокавший от дождя снег, он начал молиться. Как и перед домашним крестом, молился не долго, потому что понимал предел терпения охраны. Здесь, у могил своих предков, он все яснее и яснее стал соображать то, что робкое подсознание только подсказывало дома. Эта встреча с прошлым, может быть самой последней, в его жизни.
   Наспех прочитав, пришедшие на ум молитвы, Казимир, поднявшись с колен, ногтем большого пальца попытался соскрести с камня зеленоватый мох, что бы лучше разглядеть зарастающую надпись, но ничего не получилось. Требовалось, что-то острое. Возвращаясь обратно, ему пришло на ум, что в молитве, не все вспомнил, что требовалось святым писанием! Что он мог забыть? Если, после молитвы у дома ему немного полегчало, то здесь, снова все стало путаться. Так ничего и, не сообразив, он дошёл до саней, стал на колени на самый задок, а вытянутыми руками уперся в пухлый, но успевший намокнуть, мешок. Это для того, что когда полозья наедут на грунт, можно было бы быстро спрыгнуть, и, тем самым, облегчить воз.
   Когда поднялись на другой берег глубокого рва, что проходил рядом с кладбищем, снегу здесь, оказалось больше, и Казимир надежнее примостившись на задок саней, на некоторое время, невольно, призадумался. Куда же, его собираются отправлять? Этот вопрос уже несколько раз, он собирался задать солдатом, но Ошурок не отлучался не только из собственной лени, но, видимо, и, боясь замочить ноги. Солдаты же, по своей инициативе, в разговор с ним не вступали. Но, поскольку впереди было ещё полдороги, то он не терял надежды при удобном случае, на эту тему, солдатам заикнуться. А пока, в это моросящее, неласковое, промозглое утро, кроме ожидаемой грустной надежды хоть на какой-то контакт с конвоем, оставалось только созерцать туманный ландшафт, что расстилался за придорожными редкими кустиками, до отдаленного лесочка. "Обыкновенная, весенняя серость, - рассуждал его мозг, - но как дороги нам крестьянам, с детства привычные места! Взгорки, впадины, снова ложбины, вплотную соприкасающиеся с настоящим лесом, все это кажется таким привычным, естественным до такой степени, что даже не верится, что где-то в другом месте земли, может быть по-другому. А, может быть, и на самом деле там, где нет гор, да пустынь, природа везде одинакова. Вот, меня куда-то увезут! Неужели мои глаза увидят нечто необычное, чуждое нашему восприятию? Не может такого быть. Если там живут люди, то должен выжить и я. Ещё не вся сила, успела покинуть мои мышцы, мое тело, мой дух. Все-таки, увезут! Хоть и не успел, но, как и в первый приход русских, надо внутренне, психологически приготовиться к дальней дороге. А в России, места хватит всем. Об этом известно, со всех учебников истории. Кому в 1940 году удалось написать из Воркуты, сообщали, что угля там столько, что весь его, никогда в жизни не выроют. Из Магадана писали, что леса там столько, что его никогда не выпилят. Из Караганды же писали те, кому удалось до места доехать, что легче было тем, которые умерли ещё в дороге и их выбросили у насыпи. Но, сегодня же, на дворе 1949 год, и нет войны. Нет, сегодня не должно такого быть, какое случилось в те, суровые времена, как и не может быть того, что ему уготован тот конец жизни, о котором раньше не хотелось думать? Главное сейчас - не впасть в панику. Ведь до сих пор, он считал себя здравомыслящим, логически мыслящим, в меру деятельным живым существом, умеющим "выкручиваться" из, казалось бы, безвыходных ситуаций. А если так, то он, хоть через силу, но должен себя превозмочь! Должен - и точка! Что бы проверить свою стойкость, он так прикусил нижнюю губу, что чуть не вскрикнул от боли, а на глазах выступили слезы. Значит, все в порядке, соображение ещё не подводить"!
   Вот вдали, из-за голых кустов, показалась и красная, остроконечная кирха. Жаль! Такую богоугодную стройку задумал Лапарс, да так её, и не закончил. Интересно было бы знать: как при нынешней власти, сложилась его жизнь? Жив, ли он? Хороший был человек. Не может такого быть, что бы, уже только за одну эту стройку, Бог ему не помог!
   Сплошной снег снова кончился, и Казимир соскользнул с саней. Очутившись на ногах, он хотел продолжать думать о Лапарсе, о своей оставленной деревне, где проснувшиеся земляки уже успели узнать, что такого Нейвалда в Гану Сала, уже не существует. Но мозги постепенно, свели мысли в другое направление. Как маятник в его настенных часах, в голове начали четко отсчитываться, может быть, последние пройденные шаги, по родной земле. Все отчетливее и болезненнее, стал восприниматься тот грустный факт, что каждый теперешний шаг, каждая промелькнувшая секунда, все дальше и дальше удаляют его от своей земли, своего дома, кладбища, как и всего того, с чем была связана вся его разноликая жизнь, в этой Латгальской глуши.
   Казимиру снова захотелось спросить солдат о том, что они могли знать, хотя бы приблизительно, о его дальнейшей судьбе, но те, укрывшись вытянутым из его мешка шерстяным армяком, курили и громко, о чем-то спорили. Ладно, будь, что будет! - решил Казимир, сквозь пелену, нудно моросящего дождя, пристально вглядываясь в крайний, голубоватый домик, что располагался на правой стороне от дороги, при въезде в Индру. В нем квартирует его единственная надежда на будущее, его единственный сын! Он здесь остается, и пусть сам Бог поможет ему в учебе, в четкости мышления, в неизгладимой памяти, в лучшей доле. Ведь, если ему Казимиру, суждено где-нибудь погибнуть, то лучше всего, одному. Как уже не единожды до сих пор думалось, для него самые деятельные, самые лучшие годы, далеко позади, поэтому перед неизбежной смертью, мало о чем, придется пожалеть. Сейчас самое главное то, что на воле остаются его дети, которые, при благоприятно складывающейся обстановке, смогут продолжить линию его жизни. С Божьей помощью, они продолжат ненавидеть латышских прихвостней коммунизма, продавших свои умы, души ненавистным завоевателям! Эти латышские Иуды, однажды должны понести суровые наказания за все те беды, которые, в последние годы, постигли Латвию!
   Да, все это так. Однако, скоро из костела должны возвратиться Вия с Имантом! Но видели, видели соседи, как меня забирали. Это же деревня, со всеми неписаными законами. Значит, дадут им знать обязательно. Что они будут делать, когда узнают? Как поступят? Даже я, и то не соображал бы, как вести себя в данной ситуации! А, они? Молодежь, не привыкшая к сложной жизни.
   А, Айвар? Он должен быть уже в школе, на уроках. Кажется, занятия начинаются ровно в восемь. Учителя о нем, отзывались не плохо, когда я разговаривал с ними в последний раз. Это было, в конце февраля. Жаль, что его некому сейчас предупредить! На некоторое время, у этой хозяйки он мог бы остаться и пожить. Все равно, она одна живет. Помог бы по хозяйству. А если я останусь, жив, то когда-нибудь, с ней и рассчитаюсь за услугу. Ну, а на нет, так и суда нет. Но, как далеко, его собираются отправлять, не давала покою назойливая мысль? И снова, Айвар. Как он выживет, если из своих родственников, рядом никого не будет? Кто вовремя предостережет от неверного шага, кто поучит, как лучше поступить в том, или другом случае? Кто покормит, оденет, обует, и прочее, и прочее? Ведь, вся наша жизнь, складывается из вот таких, на первый взгляд, казалось бы, простых вещей, но столь необходимых, ежедневно. Кроме всего этого, человека поджидают сотни, тысячи других мелочей, от одних из которых, надо уметь вовремя увернуться, другие встретить "в штыки", что бы ни подумали, что ты беспомощен и слаб, ну, а третьи, приходится воспринимать такими, какие они есть на самом деле. Только жизненный опыт, может подсказать, как лучше поступить в сложившейся ситуации, а его, как назло, у мальчишки еще нет.
   И вообще! Что это такое, в Латвии стало твориться? Ну, не может же такого быть, что бы те вагоны в тупике, о которых говорили в костеле, предназначались для него одного! Опять же, куча солдат! На такую небольшую станцию, нагнали столько солдат! Нет, тут что-то не так! А этот Ошурок, что мокнет в санях и не может слезть, что бы размять свои коммунистические кости! До чего дошло? Моя старая кобыла, из последних сил должна тащить такую мерзкую сволочь! Чтоб он здох! Только такие, как он с Макней, да им подобные и могли ходить по хуторам с канистрой бензина, что бы сжечь хлеб, который мы сдавали государству, а они его кушали. Отъявленные негодяи! Человеческое отродье!
   Казимир так увлекся своими отрешенными рассуждениями, местами даже идущими в разрез с католическим учением, что, только подъезжая к самой Индре, обратил внимание на приближавшиеся к перекрестку такие же подводы, как и у него. Что это такое! Как на базар. Нет, не на базар! Телеги, мары, сани, с нагруженными узлами и людьми. А вокруг солдаты. О, сколько этих военных! Такое количество статных парней с винтовками, можно было видеть только в войну, когда проходил здесь фронт. И все движутся в одну сторону. Тогда Казимир не вытерпел, и оглянулся. Какой ужас! По их следу, почти догоняя, тащились такие же подводы. Так вот оно, что! Это же начались, а точнее продолжились вывозы! Перерыва между 1940 и 1949 годами, в Латвии будто бы и не существовало. Какая удивительная связь, чуточку прервавшихся, было, времен.
   Казимир снова так задумался, что на пару шагов, даже отстал, а потом, заспешив, носком сапога наступил на конец полоза, и чуть не упал в грязь.
   -Смотреть под ноги надо, а не по сторонам! - съязвил Ошурок, так же, как и он, разглядывавший, казалось, до бесконечности растягивающийся, расширяющийся обоз.
   Несмотря на продолжавшуюся изморось, солдаты сбросили с голов армяк, и тоже стали разглядывать змеевидную вереницу, с несколькими головами-ответвлениями движущегося обоза, в котором, как и они, честно несли вахту их сослуживцы.
   "Всех, в точно одно и то же время. Будто по расписанию, к отправляющемуся поезду! - удивился Казимир, поворачивая голову то вправо, то влево. - Как все скрупулезно просчитали. Приезжать за людьми в такой ранний час, когда многие, даже не вставали. Боялись, что разбегутся. Какие глупые коммунисты! Они не могут усвоить самой простой деревенской истины, заключающейся в том, что от своей земли, толковый крестьянин никуда не побежит. Даже, если бы его сгоняли силой, как в данном случае. Почему? Да потому, что эта земля его взрастила, дала ему силу, мужество, терпение, а он за это, обильно полил её своим трудовым потом, слезами, а иногда и кровью".
   Ну, что ж! Как Бог решил, пусть так и будет. Плетью обуха не перешибешь, - продолжал рассуждать Казимир. - Скорее бы доехать до места, которое они мне предназначили и воочию убедиться, что тут происходит". Вот, небольшой подъемчик с поворотом, а справа, метрах в десяти, пятнадцати от дороги, небольшой голубоватый домик, в котором квартирует его сынок, Айвар. Он обязательно должен быть в школе, зубрит уроки, не догадываясь о том, что его отец, в сопровождении вооруженных солдат, как самый страшный преступник, доставляется к месту сбора таких же обреченных, как и он сам. Жаль мальчишку! Как он без моей поддержки, сумеет выкарабкаться из детства во взрослые люди? Я здесь рядом, и не могу придти ему на помощь, в которой он ещё, так остро нуждается! Но уже, ничего нельзя поправить. В отличие от моей жизни, у парня, вся жизнь впереди. Так же как и я, он должен будет мужественно вынести все испытания, что встретятся на его пути. Ему, и таким подлетышам как он, придется строить новую Латвию, но каковою она, в конце концов, будет, моему поколению, глядя по всему здесь происходящему, дожить уже не суждено. Коммунисты здесь, взяли верх надолго. А мне вперед, вперед, в неизвестность!
  
  
  
  
  
  
  
  
  

475

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"