Геращенко Владимир Николаевич : другие произведения.

Четвертый дар волхвов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.97*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Знаете, Сатана вас удивит... Хотя не следует забегать вперед. Такой книги еще не было. Это самая правдивая в мире фантастика, где-то научная, в чем-то мистическая, но всегда честная. И отчасти, судьба автора совпадает с судьбой главного героя. Прочитать надо бы каждому. Все четыре тома. Но каждому - свое. Все, что вы узнаете, сперва повергнет вас в шок! Но потом.... Не все, но некоторые из вас, постигнут закрытое знание, научатся понимать процессы жизни, которые кажутся непостижимыми. Ну и, в конце концов, это просто занимательное чтение.. Советую... И так, молодой талантливый ученый вступает в сражение за любовь и жизнь! С кем? А узнаете...

  Владимир Геращенко
  Всем любящим и любимым посвящается.
  ЧЕТВЕРТЫЙ ДАР ВОЛХВОВ
  Роман-притча
  Часть первая
  ХРАМ РАЗУМА





  ВМЕСТО ПРОЛОГА
  Прежде чем... Ну, это... Хорошо-хорошо! Не буду я ходить вокруг да около. Вы позволите автору небольшое замечание? Почему молчите? И как автору теперь быть? Может, ваше молчание следует принимать как согласие? Ну, хотя бы просто кивните... О! Благодарю! Да-да, конечно! В любом случае - спасибо! Я позволю себе всего несколько слов. Но, извините за нескромность, слов особых, до этого не слышанных! Конечно, вы помните, что волхвы, пришедшие к колыбели Христа, принесли ему дары - золото, ладан и смирну. Но был и четвертый дар! Был-был! Поверьте, автор честен с вами: он сообщает только проверенную информацию. И что он собой представлял, этот четвертый дар? О, вы так торопливы и так настойчивы!.. Да не трясите вы меня! Сам все скажу! Простой ответ, насколько теперь автор понимает, вас не устроит? Тогда давайте - обо всем по порядку. Идите за мной, только осторожно, не оступитесь! Дорога не будет гладкой...
  Московский сосед профессора Птицына, хорошо упитанный сорокалетний энтомолог Роман Рабинович - слегка лысый, немного плешивый, - млел от счастья: первый раз в амазонской сельве и такой успех! Феноменальный улов! Черный махаон! Сорок четыре сантиметра размах крыльев! Но ведь не бывает таких махаонов! Не бывает? А вот и неправда! Вот и нет! Вот он: пришпиленный, расправленный, готовенький! Чудо! Но, может, это не новый вид, а мутант? Единичное отклонение от нормы, так сказать? А вот и нет! А вот и нет! Сколько их увернулось от сачка? Тридцать? Сотня? Пыхнула бархатной тенью черная стая с куста! Один замешкался. К счастью. И что теперь скажет Птицын? И что я ему теперь скажу? А я ему теперь скажу: зависть плохое чувство, Паша! И подарю махаона музею. Сможет ли он теперь хмыкнуть?
  Был у Ромы энтомологический грешок - он сам не ловил бабочек. Он их покупал. И имел приличную коллекцию. Птицын хмыкал. Птицын был хорошим соседом и человеком, но он не любил мертвых бабочек. И никогда их - пришпиленных и засушенных - не рассматривал. В шахматы - пожалуйста, а от сухих бабочек - увольте. Вот такой казус: живых любил, а мертвых - нет. Но теперь он сделает исключение - куда ему деваться от размаха крыльев в сорок четыре сантиметра! Такие махаоны под Рязанью не летают! Да и за деньги такого не купишь. Рабинович собрал губы трубочкой и засюсюкал, склонившись над своей сохнущей добычей:
   - У-тю-тю! Лапочка ты моя, кисонька! Строчка ты моя в энциклопедии! - Роман выпятил животик, приняв, по его мнению, наполеоновскую позу. - А назовут тебя Амазонский махаон Рабиновича!
  Он присел, мысленно купаясь в собственных лучах собственной славы. И тут в голову, несколько попирая флюиды наслаждения, вползла еще одна мысль: а что там за кристаллики были, под тем же самым кустом? Кажется, семь цветов... Да-да, это так! Надо было взять! Ох, надо было! Небольшие ведь. А то - засуетился! Эх! Да что теперь! Рома сделал строгое лицо, пресекая внутри себя сожаления: торопливость объяснима и извинительна! Еще бы, еще бы ! Такой махаон! Чудо махаон! Но там, может... Нет, Рома, не драгоценность. Что ты, что ты, Рома? Разве Рабинович не знает, что такое драгоценность? Знает, будьте спокойны - прапрадедушка держал ювелирную лавку! Гены, как говорится, не пропьешь и не потеряешь! Эх, надо было взять! Как живые стояли! Столбиками! А вдруг это какие-нибудь кристаллические грибы?! Небывалые существа! Тьфу, на тебя, успокойся. Уже и кристаллические грибы приплел! Завтра сходишь, посмотришь еще раз. Идти-то километров десять всего. Ого! По сельве! От такого расстояния Рабиновичу стало грустно, и он почесал спину насколько смог дотянуться. "Ладно, проснусь - и решу!"
  Рабинович повернул лицо в сторону пришпиленного, расправленного, сохнущего махаона: вот оно, счастье!
  От избытка чувств он вскочил, скакнул козлом и запел:
  - А у нас всё пучком! Там где не прорвемся, там пройдем бочком! А у нас все пучком...
  Зазвонил телефон.
  - Господин Рабинович?
  - Да, это я!
  - "Нью-Йорк Таймс"! Говорят, вы поймали необыкновенную бабочку. Чуть ли не метрового мутанта?
  - Не совсем так. Но вы же понимаете, дыма без огня не бывает.
  - Сколько?
  - Не понял?
  - Сколько хотите за эксклюзив?
  - Я бы не стал так спешить...
  - Вы уже с кем-то заключили контракт?
  - Пока нет.
  - Тогда я предлагаю вам...
  Заскрипела дверь, и кто-то гадюкой зашипел за спиной Рабиновича. Потом кашлянул. Змей Рома боялся до аллергических судорог! Недослушав репортера, он обернулся и от ужаса икнул: от двери к нему шел - и в самом деле, метр с гаком! - черный махаон потустороннего вида. Заметьте, шел, а не летел! На орлиных когтистых лапах: цвяк-цвяк! Злобные глаза на небольшой голове с большим хищным клювом готовы были испепелить. Пухлое, на вид скользкое тело жабьей кожи покрывали редкие рыжие волоски, сантиметров по десять! Они отвратительно шевелились! И, кажется, шипели! Рома пискнул и сел мимо стула. Охнул древний пол хлипкой лесной хижины! "Все сейчас возможно", - леденея спиной, горько подумал Рабинович.
  Теперь, когда он сидел на полу, посетившее его порождение бездны было выше его ростом. И, судя по всему, оно собиралось этим обстоятельством продуктивно воспользоваться, конечно же, во вред здоровью несчастного человека.
  Рома собрался с силами и, всхлипнув, плаксиво попросил:
  - Бабочка, выйди вон!
  "Бабочка" вдруг хохотнула, погоняла что-то языком в клюве и плюнула. Точно в человеческий глаз! Опять хохотнула. Охнул Рома, медленно осознавая размер своей беды. И глупея...
  - Ты кто? - прошептал он в ужасе, загораживаясь трясущейся рукой.
  - Уж точно не такая скотина, как ты! - развязно гаркнула тварь из сельвы.
  - Мама! - сказал Рабинович, внезапно пораженный острым анурезом. - Это сон! Ха-ха! Дурной сон!
  Махаон неторопливо поднял лапу и развел трехдюймовые когти. Судя по всему, он нацелился испортить Рабиновичу лицо. Убежать бы энтомологу, да как? И куда?
  - Господи! За что? - взвизгнул атеист Рабинович, елозя крупным задом по занозистому полу.
   - Ты зачем мальчика моего погубил? - прошипел непрошеный гость, тыча когтем в сторону пришпиленного махаона.
  - Помогите! - прошептал-просипел энтомолог и опрокинулся на спину без чувств.
  Странный рокочущий голос вернул его в себя. Но умный Рома глаза не открыл.
  - Гуляешь?- голос был гулкий и дробился, как эхо в скалах.
  - Есть немного! - энтомолог узнал голос напавшей на него твари. - Карнавал у нас, отец!
  - Вижу. Вырядился!
  - Так карнавал же, - обиделась тварь.
  - Ну-ну, а повод?
  - Я нашел кристаллическую поросль!
  - Здесь, в сельве?
  - Да, все семь цветов!
  - Думаешь, знамение?
  - Нет, отец, это уже рассада! Можешь убедиться!
  Наступила небольшая пауза. У Ромы невыносимо заныла заноза в ягодице. Он осторожно прикусил губу.
  - А, очнулся! - тут же обрадовалось чудище. - Я тебя сейчас...
  - Остановись! Не время. Если это рассада, мы вот-вот проявимся в этом мире, обретем тела. Тебе надо подготовиться...
  - Он убил моего мальчика!- запальчиво выкрикнула тварь.
  - Брось! Баловство все это! У тебя что - кончилась глина? Слепи другого!
  - Не хочу другого!
  - Даю тебе десять минут, - пророкотал голос.
  - Да я его за десять минут сто раз задавлю! - обрадовано вскрикнуло невозможное чудище, наступая лапой на грудь Рабиновича. Лапа была ледяная! "В такую-то жару!" - успел подумать Рома, по всей видимости, расставаясь с жизнью...
  Какой мерзостью все это могло бы закончиться, остается только гадать. Но вражину, видимо, спугнули сектанты. Милые, настойчивые, улыбчивые, чернолицые местные сектанты! Свидетели Иеговы опять принесли Рабиновичу журналы, от которых он вчера, в довольно грубой форме, отказался. Они нашли его на полу без сознания в пустой комнате. Привели в чувство, побрызгав на лицо водой. Он плакал и обнимал проповедников. Взял все их журналы. Пожертвовал двести долларов - американских! И все обещал, обещал, обещал. Они улыбались и верили.
  Пришпиленный махаон пропал, лишив Рабиновича, как вы понимаете, вечной энциклопедической славы. Хотел позвонить в Москву жене, рассказать. А что рассказывать? Было ли что? Привиделось. Жара, духота - вот и ку-ку чуть-чуть. Нет, постойте! Ведь был пойманный махаон сорок четыре сантиметра в размахе крыльев? Был! Проводник видел! Да вот и фотографии - махаон рядом с мерной линейкой. Но ведь спросят, а куда делся? Скажут, монтаж и в душу наплюют. В Москву! Сейчас же!
  - Кому ты там нужен! - раздался гуньдявый голос у него за спиной. - И к Птицыну не ходи! Дам между лопаток - глаза выскочат!
  Ну не может так бегать толстый человек в сорокалетнем возрасте при сорокоградусной жаре с тяжелым чемоданом. Но, видимо, на планете Земля наступало время такое: время странных реальностей!
  
  НА ПАТОМСКИЙ КРАТЕР опять прилетели ученые. Вертолетное стрекотание очень огорчило Мама. "Пугну", - подумал он и сиганул с горы. У подножия загнул тридцатиметровую ель, привязал к ее макушке огромный камень. Прицелился и жахнул. Камень взвился в небо, описал крутую дугу и врезался в еще вращающиеся лопасти. Охнула железная "стрекоза", проседая, брызнули осколки и выразились сидящие внутри ученые витиевато, не по-научному.
  - Е-мое! - сказал штурман, чуть не плача, после осмотра повреждений. - С горы каменюка скатилась!
  - Нет, - сказал спустившийся с вершины кратера шаман. - Снизу камень прилетел! Я видел. Выше вас и камней-то нет. Уходите, дух сердится! Беда!
  - Шаман? - строго спросил начальник экспедиции.
  - Камлаю немножко.
  - Вот и камлай, а глупостей не говори. В камне больше ста килограммов. Как он мог снизу прилететь?
  - Так духи...
  - Молчи.
  - Молчу, - пожал плечами шаман и спрятал бубен за спину. - Однако, помрете...
  - Все помрут, - буркнул начальник и скомандовал ученой братии. - Выгружайте оборудование!
  Мам в гневе топнул ногой: ни во что не верят, ничего не боятся! Покоя нет. Дать бы им по-настоящему!..
  - Но-но, - сказал Сат. - Пусть гору изучают, жалко, что ли.
  На этот раз прилетела международная группа с самой современной аппаратурой плюс православный священник, отец Валентин. Поп напросился по случаю. Служил он в райцентре не так уж далеко от Москвы. Приход имел скромный. Приписаны были к нему и несколько ближайших сел, в том числе и Черниговка.
  Был Валентин чрезвычайно любопытен насчет всяких тайн. Уже лет двадцать бермудские проблемы его волновали, как свои собственные. Два раза ездил Пермский треугольник освещать. По следам экспедиции Дятлова на Урале ходил с кадилом и иссопом. На Подкаменную Тунгуску не сумел попасть - страдал! Обязанности священника справлял, мягко выражаясь, без особого усердия, но аккуратно. Бабушки пели, два богатея помогали. Про Патомский кратер узнал случайно. Залез в интернет и... Как уж он уговорил строгого начальника экспедиции взять его с собой, неведомо. Ведь известно: от уговоров до заговоров - один шаг, если страсть обуревает! Может, и святая вода в дело пошла. Кто знает!?
  Обнаружил Патомское чудо природы в 1949 году геолог Колпаков. Но только в двадцатых годах следующего века здесь стали появляться научные экспедиции с хорошей аппаратурой. И сразу - сенсация! На глубине сто метров под кратером находится некое плотное тело! Почесали умники ученые репы - и взялись за дело. Чего только не намерили! Но пока тайна оставалась тайной. Было похоже на то, что местные шаманы что-то знали... Часто появлялись на горе с бубнами, камлали сутками! Без следа исчезла семья охотников-якутов, жившая неподалеку. Все вещи на месте, а людей нет! Начальник самой первой экспедиции умер на подходе к кратеру. Многие сознание беспричинно теряли - бесовщина! Шаманы называли кратер "Гнездо огненного орла". И что-то в этом было: сверху кратер открывался, как чаша или, если хотите корзина с лежащим в ней огромным яйцом. Вот так вот!
  Шаман, который уже второй день камлал на вершине кратера, присел недалеко от вертолета отдохнуть. Грыз сушеную рыбку, хмуро поглядывая на шумную разномастную ученую команду. Поп, потягиваясь и сладко зевая, пошел, так сказать, представиться местному духоправителю с бубном. Тот неприветливо повернулся к нему спиной, пряча лицо с раскосыми глазами. Но поп, был еще тот поп! Глазастый! Уцепился за шамана:
  - Вася, ты? Здравствуй! Давно здесь?
  Шаман нехотя обернулся, буркнул:
  - И тебе не хворать, Валентин, говорят, ты поголубел?
  - Врут! - хохотнул священник, и, не мешкая, сел рядом с шаманом, обнял за плечи:
  - Стучишь? Бубны рвешь?
  - Не твое дело, - шаман Вася освободил плечи и встал. - Врешь ты, Валентин. Я сам видел в интернете фотографии, все стены твоей церкви исписаны: "Валентин - гей".
  - Что ты прицепился: гей да гей. О другом священнике это.
  - Нет, я справки наводил. Уходи, мешаешь!
  - Я? Мешаю? - искренне удивился священник. - Да стучи, сколько хочешь! Я вот тут посижу. Поговорим, вспомним...
  - Отойди! Ты нечистый!
  Валентин замер, забыв от возмущения закрыть рот. Тянул и тянул себя за негустую стриженую бороденку.
  - Вот ты как, Вася! Огорчил, огорчил! Как по Москве за мной виться, водку за мой счет жрать, это, значит, я был для тебя чистый? А, как до бубна дорвался, - я стал нечистым? Ты рясу-то куда дел, шаманская твоя морда? Пропил, небось? Точно, пропил, - поп понимающе ухмыльнулся. - А семинария все же тебе на пользу пошла: новые слова запомнил - чистый-нечистый! Вали отсюда, по добру по здорову, а то спустим тебя с горы на заднице. Развелось вас, барабанщиков!
  - Прошу, отойди от меня. Мои духи таких попов не любят, - шаман даже руками закрылся.
  - Вася, не гони гусей! Тебя же они любят, а? А ты тоже поп.
  Вася, прежде чем ответить, почему-то присел, несколько раз оглянулся по сторонам и потом только сказал, прижав руку к сердцу:
  - Я уже давно не поп. Забудь и уходи! Вся Сибирь сегодня камлает. Силу собрали! Умрешь! Ты в запретное место вошел! Сюда только посвященный шаман войти может.
  - Ой, не могу! Оглянись: видишь, сколько здесь ученых шаманов шаманят? - священник махнул рукой в сторону суетящихся ученых. - Все что ли умрут?
  - Все! - Вася подумал, помялся и добавил. - Потом...
  - Ха-ха! - отец Валентин встал и раздраженный ушел. Ухватил под локоть начальника экспедиции, и опять начал уговаривать установить в центре кратера и освятить православный крест.
  До сего момента Сат спокойно относился к хлопотам прилетевших. Невидимый, он устроился на самом краю кратера, снисходительно наблюдая сверху за людской суетой. Но идея попа насчет креста ему не понравилась. Он прислушался к словам начальника экспедиции и вздохнул с облегчением: идея получила полный отлуп!
  - Как мухи, честное слово, как мухи - внезапно захихикал у его уха Мам. - Отец, можно, я с ними поиграю? Чуть-чуть?
  - Не надо. Ты и так уже... Понаедут потом - продыху не дадут, - Сат сладко потянулся.
  - Ну, пап.
  - Не папкай. Тебе что - места мало? В Москве католики новый храм открывают - слетай, почуди.
  - Скучно. Всегда одно и то же. Почему я не могу с людьми шалить?
  - Отчего же, шали, но не здесь. И еще я заметил, что ты зачастил в Черниговку? Чего там забыл?
  - Там девочка-красавица, шучу с ней понемножку, пугаю чуть-чуть...
  - Свету?
  - Ну, да.
  - На Ривьере этих красавиц, как головастиков в июньской луже. Бери - шали. К тому же, я просил тебя не пугать Свету. Ты давал слово!
  - Ну что тут такого, пап? Я просто пошутил, - Мам, словно заправский индус, сложил ладони перед грудью и поклонился Сату. - Я больше не буду.
  - И меньше тоже? - не скрывая раздражения, спросил Сат. - И чего ты к депутату Слюняеву в Госдуме привязался? Чего тебе все неймется?
  - Так смешной он! - Мам прыснул в кулак, - и глупый, как сушеный рыбий пузырь.
  - А ты, значит, умный? Зачем ты Президента в цари толкаешь?
  - Ну, пап, чего ты? Игрушку хочу. Царя в России хочу! Имею право?
  - Да ладно, ладно! Имеешь, конечно! Хочешь царя - пусть будет. Только в Черниговку перестань шастать.
  Мам надул губы и, отвернувшись, буркнул:
  - Играю я с этой девочкой, шучу...
  - Да-да! Никогда не смей так шутить с этой девочкой, тем более - пугать!
  Мам упрямо выпятил грудь и дерзко шмыгнул носом:
  - И что она за цаца?
  - Неважно. Всегда помни, что я тебе сказал, - довольно жестко отрезал Сат.
  Мам глумливо подмигнул:
  - Видно, она под твоим крылом, старикан?
  - Как ты разговариваешь!
  - Прости! Последний раз и все!
  - Стой, негодяй! Иди лучше Слюняевым поиграй!
  - Пока-пока! - и Мам исчез. Следом исчез и Сат. Выдохнул шаман и стер со лба пот. Да-да! Шаман все это видел. На то он и шаман! Бледный, как полотно, он закрылся от суетящегося у вертолета отца Валентина своим огромным бубном и истово несколько раз перекрестился. Да, семинарская выучка - не ряса - не пропьешь!
  Солнце клонилось к закату. Шаман опять ударил в бубен у подножия кратера.
  - Эй, люди, идите сюда! - закричал штурман, только что с напарником перевернувший злосчастный камень. - Смотрите!
  Глазам подошедших предстало следующее: на камне было вырезано (глубоко и очень красиво!) слово "Все!".
  - И что? - сказал командир вертолета. - Шаманы балуются.
  - Вот-вот, - сказал штурман. - Балуются! А у нас лопасти трещат!
  - Жахните по каменюке кувалдой и всего делов-то! - мудро посоветовал отец Валентин.
  Шаман странно взвыл и заскакал у края кратера, выбивая из бубна злобный рокот. Начальник подумал-подумал и приказал отнести камень к палатке. Мол, пусть, кому положено, осмотрят.
  ПРИЧУДЛИВО ПЛЕТУТСЯ КРУЖЕВА из человеческих судеб! Замысловато! Летают коклюшки в руках кружевницы, путают, путают десятки нитей! Кутерьма! Хаос! Зачем? Но отступи на шаг. Еще! Видишь? Бессмысленные для праздного наблюдателя переплетения сбиваются в прекрасные кружева! У Светы заканчивалось сновидение. А уходить из сна так не хотелось! Она еще на секундочку задержалась у зеркала: ух ты! А откуда взялся мальчик? Видите, в глубине зеркала, за моим плечом? В руке у него прутик краснотала. Он держит его, как букет роз... Она заплаканная. Ей страшно! Гуси на пути! Вчера огромный гусак ущипнул ее за ногу. Больно! Мальчик отдает ей свое оружие, сам оставаясь беззащитным перед злым гусиным скопищем. Она берет его за руку, и они идут домой вдвоем. Она защитит его! Ведь у нее - прутик! Как зовут мальчика? А он разве назвал свое имя? Не вспомнить, ведь так давно было! И было ли? Но если было, то это был Паша! Разве мог быть кто-то другой?!
  Света торопливо из одного сна ныряет в следующий. Она любит этот второй сон! Но он и пугает ее! Он снится ей часто. Она уже знает его наизусть! Иногда течение сна сбивается с правильного пути, и тогда она направляет его в испытанное русло. Вот как это было... Именно - так! Она знает, она помнит.
  ДЕВОЧКА СИДЕЛА НА ЗЕМНОМ ШАРЕ. Шар был круглый и теплый. Он начинался от бабушкиной калитки и мягкой желтоватой дорожкой стекал вниз, к пруду. Папа сказал: "Всего тебе хорошего!" А из "всего хорошего" можно выбрать? Так много всего хорошего! Божья коровка подняла надкрылья на кончике испачканного пальца... А если плеснуть чуть-чуть воды из пруда в мучнистую желтоватую пыль и размешать палочкой, то получится мазь для сбитой коленки... А если громко позвать мальчишек, играющих в войнушку за зарослями лопухов, то... А если прыгать на одной ножке и петь: "Божья коровка, полети на небо. Там твои детки кушают конфетки!", то... Полетела. Полетела! Поле-те-ла! "Полети на небо, принеси нам хлеба-а-а!" Если высоко подпрыгивать, с головы падает панама. Лучшая в мире панама из огромного листа лопуха! А васильки пусть растут... И ромашки пусть растут! Пусть вырастут до неба! А божьи коровки там - высоко-высоко - построят домики для деток.
  Свете пока шесть. Или всего шесть? Или уже шесть? Она любит земной шар - круглый и теплый... Он продается в книжном магазине. Большо-о-й! Он крутится и мигает огоньками. И пахнет! Пахнет новыми книгами. И еще! И еще он пахнет мамой! И еще! И еще!! И еще!!! И еще земной шар пахнет бабушкиным хлебом из старой русской печки, зимней кошкой, папиной бородой! И еще - лесом, подступающим к пруду. И еще - воздухом после грозы, парным молоком и свежим укропом! И еще - травой! Деревьями! Горами! И еще - голубым небом!.. Это счастье, сидеть на земном шаре! А это уберите! Не хочу! Перед ее лицом с ореховой ветки вдруг свесилась отвратительная пружина змеи. Света хотела закричать, убежать, но ноги не слушались, а спина стала холодной. Она выставила вперед руку, закрывая лицо от смертоносных зубов. Божья коровка села на ее указательный палец. Подняла надкрылья и грозно-грозно громыхнула на змею. Гадина задрожала, упала с ветки в пыль и, извиваясь, исчезла в траве. Света, вскрикнув, проснулась. Она лежала на траве в тени орехового куста. Земля охладила спину. На пыльной тропинке были видны странные извилистые следы. Не помня себя, Света влетела во двор и макнулась горячим лицом в бочку с дождевой водой. Сон ее очень напугал. Она совсем уже было собралась заплакать. И даже запрокинула голову, набирая в легкие воздух... Но тут небо поразило ее: по небу шли огро-о-мные люди! Она бы заплакала, она бы обязательно заплакала, но самый большой из идущих вдруг повернул к ней темное свое лицо и бело-бело улыбнулся. Потом поднял руку: то ли приветствуя, то ли прощаясь... Трижды плюнула ему вслед выскочившая на двор бабушка Феодосия Пантелеевна, закричала со стоном непонятное, потрясая кулаками:
  - Зачем? Ты же обещал! Что тебе надо? Сгинь! Оставь, оставь...
   Она скороговоркой завела - может, молитву, а может, и заклинание, крестясь и путаясь в словах. Свете внутри живота стало щекотно-щекотно! И она рассмеялась, разом забыв про свой черный сон. Уже на небе не было темных великанов, а Света все смеялась и прыгала на одной ножке. Испуганная бабушка крестила ее и что-то шептала, шептала...
  - Беда! Уже кто ни попадя по небу ходит! - закричала через забор соседка бабка Тузик, потрясая иконой. - Вперед, товарищи! Придавим крестным ходом бесовщину! - И пошла, пошла, пошла лупить башмаками дорожную пыль, подняв над головой икону! Приседали в Черниговке за оконными шторками соседи, крестясь и сплевывая через левое плечо.
  - Да ладно вам! - хохотал Патомский житель Мам. - Рано еще!
  И сыпанул под ноги бабке Тузик металлическими десятками. Ахнула старая да и села на денежную кучку. Одной рукой икону над головой держит, кричит грозное, а другой денежки под юбку подгребает.
  - Мелко шалишь, Мам, - хмыкнул Сат.
  - Придет время! Рядом уже! Тогда пошалю, так пошалю! - отмахнулся тот.
  Да, надвигалось что-то, что ни прожевать, ни сплюнуть! Закручивалась спиралька! Сны-то какие! Выскочит человек под утро из наваждения - мокрый от ужаса! Рассказать бы - язык немеет! Жены - к гадалкам! Мужья - в кабаки! Не к добру. Будет нехорошее! Будет! Да ладно вам! Когда еще... Сейчас-то чего заморачиваться?
  КАК ЭТО БЫВАЕТ: ХОЧЕТСЯ ЛОКТИ РАСТОПЫРИТЬ - И ВСЕ ТУТ! СВЕРБИТ, ЗНАЕТЕ ЛИ - ЧЕШИ, НЕ ЧЕШИ! ДЕПУТАТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ, ярый монархист Слюняев... Опять Слюняев? Ну что вы, право, прицепились к нему!? Что он вам такого сделал? Лично он? Мне? Мне лично - ничего, но аукнется его инициатива, ох аукнется! Узнаете скоро. И не мешайте ходу повествования! Давайте замиримся и начнем еще раз: Депутат Государственной Думы, ярый монархист Слюняев со товарищи торжествовал: думский комитет одобрил проект его закона. Закон-то был дурацкий, как и почти все начинания Слюняева, но комитет пошел на поводу политического момента. А виноват, конечно, был Мам. Кто такой? Не торопитесь, узнаете еще! Невидимый, он вертелся у ушей законодателей, нашептывая, нашептывая... Продавил! Это было невозможно, но он смог!
  Вот что пришло в монархистскую голову Слюняева: законодательно заменить иностранное, а значит, России чуждое слово "президент" на слово "царь". Должность главы государства как была выборной, так и останется, но называться глава теперь будет "царь". Зачем? Что значит, зачем? Самим сообразить слабо? Там, где царь, ведь там царство! Царить будем! Над всем миром! С этого момента начинать утро и заканчивать вечер страна станет гимном " Боже царя храни"! Предписывалось петь это хором: перед спортивными состязаниями, в школах и детских садах. На курортах! В общественном транспорте! Перед спектаклями! В больницах! На лекциях в институтах! В обеденный перерыв на заводах! Кто не будет петь, должен быть подвергнут осуждению и порицанию! Представляете, захлебывался от восторга Слюняев, на какой высоте через три-четыре года будет в стране патриотизм! Весь мир под себя подомнем! Это вам не коммунизм, это похлеще будет! На комитете его попросили спеть. Спел! Без бумажки! А капелла! Мам плакал на его плече от умиления...
  В перерыве в курилке все перед Слюняевым расступились. А некто невидимый прошептал со вздохом: "Дурак дураком, а как поет!"
  - Засужу! - заорал Слюняев, стреляя взглядами в лица окружающих.
  Этим он все испортил. Ликвидировали бы на комитете одобрение, как пить дать, ликвидировали бы, но инициатива Слюняева, через слушки и недомолвки, дошла до Президента. Президент (а ведь и в самом деле, согласитесь, "царь" звучит гораздо лучше!) задумался. И теперь все ждут, каким будет результат его раздумий. Говорят, около Президента слышны странные и страстные шепотки. В такие моменты Президент умиляется... И что? Рассудим трезво: что тут такого - царь! Слово! Всего лишь? Ну, там еще - "Ваше величество!". "А поклоны? Ты забыл про поклоны!" - дышит в ухо Мам. Да-да! Приятная мелочь, черт меня возьми! "Возьмет, возьмет! - крутит Мам свое колесо у президентского уха. - В свое время. Ты пока не отвлекайся, думай о главном". Тьфу-тьфу! - аккуратно сплевывает через левое плечо Президент. Опять с языка сорвалось! Так и в самом деле рогатый явится! А с другой стороны, ведь был прецедент! Не совсем жизненный, конечно, киношный, но искусство часто более реально, чем сама реальность! Это же так? "Да-да! Это - правда! - страстно шепчет Мам. - Мне нужен царь! Короли есть, императоры есть, президентов полно, а царя нет! Тоска! Хочу! Хочу! Хочу царя! Ты же понимаешь, родной, без царя Россия пропадет". Вот уж занесло, так занесло! А народ? Что скажет народ? "То, что он скажет, не всякое ухо стерпит. Зачем что попало слушать! Выборный царь - это же новое слово в демократии! - сопит возле уха Мам. - Сытый народ ликовать будет!" Сытый? "Да-да - накормим! Напоим! И спать уложим!" Что-то в этом есть... Выборный царь, а? Звучит-то неплохо! Да и с какой стороны ни глянь - демократия! И опять же - прецедент был: в этих, ну, "Звездных войнах". Правильный фильм такой, очень правильный, американский! Помните, там королеву на планете Набу народ выбирал? Только два срока! А уж какой демократкой получалась королева - у-у-у! Это самый настоящий прецедент! Ну, так сказка ведь? Оно, конечно, так, но с другой стороны: сказка -ложь, да в ней намек... Утрудившись, Президент России засыпал счастливым человеком.
  Вот скажите на милость: зачем это автор написал? Тоже свербит в одном месте? Разгласил ведь! А дело-то пока кулуарное... Может и не выйдет ничего, а уже - шепотки! И не вычеркнешь теперь. Подумать могут... Так ведь - самоцензура? И чего теперь? Только начни! Демократию опрокинуть можно! Черти что! Да-да!
  ПАВЕЛ, КАК ВСЕГДА, БЛЕСТЯЩЕ ЗАВЕРШИЛ ЛЕКЦИЮ. СТУДЕНТЫ ДАЖЕ ПОХЛОПАЛИ. ОН ШУТЛИВО, НО С БЛАГОДАРНОСТЬЮ СКЛОНИЛ ГОЛОВУ, СЛЕГКА НАБОК. В СОЗНАНИИ ВДРУГ ВСПЛЫЛА СТРАННАЯ ФРАЗА: "В МОСКВЕ ЗНАЛИ, КАК НАДО ЖИТЬ. ТАК И ЖИЛИ. ОСТАЛЬНАЯ РОССИЯ ЖИЛА ПОХУЖЕ". УХМЫЛЬНУЛСЯ: ЭТО БЫЛО НАПИСАНО В КАКОЙ-ТО КНИЖКЕ? ИЛИ САМО ПРИДУМАЛОСЬ? НУ, ТОГДА Я ЕЩЕ И ПИСАТЕЛЬ! Профессор Павел Семенович Птицын улыбнулся сам в себе. Надо сказать, у него никогда не портилось настроение! Так уж и никогда? Бывало, конечно, но на минутку. И уж точно, он никогда не ныл и не хлюздил. Красив, умен, весел - многие искали его общества. Сегодня у него был запланирован отдых - "безмысленный" вечер. Ни одной мысли! Расслабление и отдых! Можно - активный. Да-да, гребля будет в самый раз! Приглашу Свету, возьмем напрокат лодку... Позвонил: увы, Света была занята. Ладно: тогда полежу в ванне, почитаю сказки - и спать! Высплюсь на всю мазуту! Вот уж прилипло словечко! В детстве помогал чинить старенький москвич соседу. А у того слово "мазута" было, как у солдата "ура". Надо бы все же избавиться как-то. Света критикует: профессор, а выражаешься, как дворник.
  Горячей воды дома не было. Ладно, под зеленый чай полистаю энциклопедию. Заварил чай, обложился томами и утонул в мягком кресле. Но если уж что не заладится, то не заладится: глаза, как-то сами собой, зацепились за коробочку с гальками. Встал, взял прозрачную коробочку, поставил рядом на журнальный столик. Теперь от размышлений не избавиться. Пропал безмысленный вечер! Он вздохнул и позволил мыслям роиться. Открыл наугад том энциклопедии, и сразу на глаза попалась правило Тициуса-Боде. Эмпирическая формула! То есть, получена методом подбора. В Солнечной системе все планеты, как планеты, а Нептун выпадает из закономерности. Почему? Вот зачем он спросил сам себя? Надо это ему было? Поздно сожалеть - мысли зароились. Залез в интернет, потом - в специальную литературу. И пошло, и поехало... Все, как обычно! Светина бабушка бы сказала: если не понос, то золотуха! К двенадцати ночи он был по уши в проблеме. Понимал же, что сотни ученых искали здесь научного счастья до него, но не мог остановиться. Он в науке был охотник. Проблема для него становилась дичью, и он спускал на нее всех своих собак. И они гнали, гнали... Часто, в конце охоты ему удавалось сделать удачный выстрел!.. Но не сегодня. В двенадцать ночи в его голове опять прозвучал этот странный голос - у Павла похолодели кончики пальцев...
   МОЖНО ЛИ ПОД УТРО СОЙТИ С УМА? Странный вопрос! Вполне! Бывают такие ночи - кричи, не кричи! Крутит жуть, черти в печах сознания шуруют кочережками! И не поймешь: то ли тебе горячо, то ли холодно! А к утру - ты готов: щелкнет нечистый пальцами, и погнал болезный гусей! Да-да, так бывает!
  Павел Птицын в то утро был у самой кромки сознания. Чудилось? Снилось? Или было наяву? И еще этот черный махаон! Наверное, в двадцатый раз за ночь тварь села человеку на кончик носа. Отвратительное, душное ощущение! Павел мотнул головой, отгоняя видение, и ему показалось, что целый рой разноцветных летунов искрами брызнул по комнате. Бо-о-льно! Бьют по мозгам старые мамины ходики: "Ут-ро! Ут-ро! Тик-так! Тик-так!" Павел дотянулся до пистолета и прицелился в часовую стрелку. Это невозможно слышать! Это тиканье разобьет голову! Стреляй! Тряпка! Стреляй! Что, уже шесть? Шесть... Но облегчения все нет! Так хочется увидеть солнце. Хотя бы один взгляд, один! И наваждение отвяжется. Но солнце где-то там, за плотным ковром облаков. С утра в мире серая неопределенность... Две недели небо буквально выжигает землю. Откуда сегодня облака? Сегодня они не нужны. Он ненавидит сегодня облака! Глоток бы солнечного света. Лизнуть... Что значит лизнуть? Мало! Ма-а-ало!! Как больно! Псом впиться в этот раскаленный золотой кругляш! Сожрать его! Проглотить! Павел в очередной раз доковылял до окна и прижался лбом к стеклу: теплое... За стеклом на подоконнике стоял чертенок - маленький, зеленый, в фартучке и с рожками. Хмыкнул в свиной пятак и постучал по стеклу кочережкой. Что такое? Ведь седьмой этаж! Все, что ли? Съехал с катушек? Павел застонал, замотал головой словно бык, оглушенный на скотобойне. Не-вы-но-си-мо-о! Мир перед глазами опять медленно свернулся в узкую черную трубу булькающей боли. И эта труба стала ввинчиваться в лоб, сыпля в глаза снопы жгучих искр. Это - все... Хватит. Нет сил, не-е-ет сил! Он ударил себя кулаком в голову чуть выше уха, потом еще раз, еще, еще! Стоп! Без истерик! Терпеть! Терпеть! Пройдет... Обязательно закончится. И тут вновь накатила волна ужаса. Казалось, она втекала в мозг через ноздри, с каждым судорожным вдохом оттесняя сознание все дальше, на задворки разума, открывая простор хаосу безволия. Павел заплакал. Ужас - беспричинный, огромный - скручивал его сильное тренированное тело в текучий желе подобный ком. С проворством безумца он схватил мелок, начертил на полу круг, бросился в центр его на колени и стал молиться какому-то неведомому ему богу, глотая слезы и неумело подбирая чуждые ему слова. Он ни на что не надеялся, ни во что не верил. Просто это было последнее, на что он еще был способен. И как ни странно, спасение пришло: в дверь нервно и длинно позвонили. Раз, еще раз, еще... На ватных ногах Павел добрел до двери и, ничего не говоря, открыл замок.
  Он падал. И Света едва ли смогла бы удержать его. Помог пуф, принявший немалое тело Павла.
  - Паша! Опять. Я чувствовала. Я вызову "скорую", - Света стала энергично растирать его руки, плечи, лицо.
  - Ты здесь..., теперь я не один... Не надо "скорую". Ты же знаешь, врачи не помогут.
  Засыпая на пуфе у входной двери, Павел услышал, как на кухне звякнул очередной злосчастный камешек. И в тот же миг, как по команде, кто-то выключил в голове боль...
  Из сна он всплывал, словно ныряльщик из глубины бассейна. Проснулся... Проснулся? Павел осторожно покачал головой. Чуть выше уха болело. Потрогал: тс-с-с! Наверняка гематома. Хорошо бы, чтоб не внутричерепная. Каратист, елки-палки! Так бить себя в голову! Потрогал кулак - здоровенный кулачище! И не болит никогда. Усмехнулся: профессиональный кулак профессора! Балбесу достался!
  - Господин профессор, вы проснулись? - Света заглянула в комнату.
  - Как я до кровати добрался? И почему столько иронии? Или я уже не профессор?
  - Конечно, профессор. И добрался профессор сам, у меня бы не хватило сил, - Света присела рядом.
  - Не помню, - Павел опять потрогал голову, - Не помню... В двадцать семь лет провалы в памяти? И каждый раз приступы все сильнее.
  - Паша, тебе надо отдохнуть, - Света погладила его огромную ладонь.
  - Лапа моя, от чего отдохнуть? Я два месяца фактически не работаю. Приступы пожирают меня!..
  - Не куксись! - Света положила ладони на его коротко стриженую голову. - Просто с возрастом выяснилось, что ты метеозависимый. Все у тебя войдет в норму, как только снизится активность солнца.
  - Дай бог. Я смотрел в интернете. Не все так просто: заболевание, похожее на мое, проявилось у многих. Уже тысячи осаждают больницы. А врачи разводят руками.
  - Это всего лишь интернет, - Света изо всех сил старалась быть убедительной.
  - Ну да, ну да!
  - Павел, давай ты ляжешь на обследование, - Света умоляюще заглянула ему в глаза.
   - Ты забыла? Два месяца, как я прошел полное - полнейшее! - обследование.
  - Ты прекрасно знаешь, что обследование было не полным, - Света осторожно погладила его по плечу. - Давай посмотрим твою голову на новом томографе в папиной клинике.
  - Нет никакой необходимости посвящать в это твоего отца, - Павел даже руки вскинул, отгораживаясь. - К тому же, и голову смотрели, и внутренности смотрели, одной крови сколько высосали!
  - Фу, Паша!
  - Ну, извини,- он виновато поцеловал ей руку.- Я взял отпуск. Попробую в себе разобраться сам. Я же не только геофизик, но отчасти и врач.
  - Генетик, а не врач! - мягко возразила Светлана. - Ты - ученый, дале-е-екий от практической медицины.
  - Вот-вот, я по своей линии и покопаюсь в себе, а заодно и в таких, как я. Кстати, и в практической медицине - теоретически! - я тоже подкован.
  - Дитя! - Света рассердилась.
  - Мамуля!
  - Давай, юродствуй.
  - Света,- Павел резко спустил ноги на пол.- Так ты мне поможешь?
  - Чем я могу помочь такому авантюристу?
  - Кофе! Немедленно чашечку крепкого кофе! - Павел, дурачась, вскочил, картинно выбросив руку в сторону кухни. - Женщина, ты забыла кухню! Я спасу тебя, я верну тебе твое истинное предназначение! - он подхватил Светлану на руку, как ребенка, и сделал замысловатый пируэт. Вдруг завопил, схватившись за ухо:
  - Светка, вампир домашний! Нельзя же щипать друга всерьез! Опухнет же! - он аккуратно опустил ее на пол. Она приняла неприступную позу, сложив на груди руки, и постаралась нахмуриться всерьез. Конечно же, она осуждала его легкомыслие, но не могла на него долго сердиться:
  - Молчи, плохой человек! Или ты ложишься на обследование, или...
  - Или ты помогаешь мне! - Он все еще, пританцовывая, баюкал и нянчил ухо, - Немедленно! И начнешь - с кофе! - И вдруг склонил голову, меняя тон на просительный, почти умоляющий. - Правда, Светочка, мне без тебя не обойтись.
  - Какой ты, Птицын!
  - Согласен.
  - Ну, Пашенька, ну, пожалуйста.
  - Кофе и только кофе!
  Паша замер перед ней, задрав нос и сложив на груди руки - высокий: метр девяносто два, мускулистый, больше похожий на борца, чем на двадцатипятилетнего профессора-геофизика. При этом он сквозь хитрый прищур откровенно любовался ею, все еще немного рассерженной, но уже меняющей гнев на милость: тоненькой, высокой, белокожей, зеленоглазой, с безупречным лицом в жарком костре волос. Она вдруг засмущалась:
  - Ботан-великан! Фи! - нырнула ему под руку и направилась в прихожую.
  - Стой, женщина беспечная! Вернись к своей, или хотя бы к моей, печке, - он опять ловко подхватил ее на руки, закружил, приговаривая:
   - Только кофе сможет примирить нас! - И добавил, театрально. - Черный, без сахара!
  - Ладно уж! - она легонько хлопнула его ладошкой по лбу, - упрямый ботан! Все победы тебе! А мне?!
  - Тебе? Тебе - победитель!
  РАНЬШЕ НЕ БЫЛО, А СЕГОДНЯ СЛУЧИЛОСЬ! И этого следовало ожидать! Да-да, случилось! А как вы хотели? Перестаньте квохтать! Ответьте уже, что такого произошло? Хотите знать? Ну что ж - пожалуйста: профессору Птицыну сегодня пришлось признать то, что до этого он категорически не признавал. Словечко-то какое мягкое - "не признавал". Он неистово сражался с мракобесием! Говорил, не стесняясь: мерзость все, что антинаучно! А уж уфологов с их голосами в головах разделывал под орех: мол, все это чертовщина и заболевание - и не более того! Но...
  В конце марта... Да, первый раз это с ним случилось в этом году, конце марта. Точнее, 28 марта около полуночи. Он работал за ноутбуком. И вдруг в мозгу что-то заскрипело, забулькало, полоснуло нестерпимой болью. Павел даже невольно вскрикнул. Боль отступила, но мозг превратился в какой-то малонастроенный радиоприемник. Словно кто-то крутил ручку настройки частот, и в голове откликались передающие станции - скрипом, хрипом, долетали обрывки странных фраз. Было похоже на то, как будто да него сквозь помехи пытались дозвониться. Павел испугался. Выпил таблетку. Сделал несколько приседаний. Не помогло. Продолжалось наваждение около получаса. На следующий день событие повторилось. Отчетливых фраз он услышал больше. Но не запоминал их, и не вдумывался в смысл услышанного. Он был испуган: "Болезнь!" Может ли быть что страшнее для ученого, чем умственное расстройство?! Карточный домик судьбы, который, как ему казалось, уже был выстроен, начинал рушиться!.. Павел помчался к медикам - лег на обследование, которое показало, что мозг его здоров. Конечно, если бы он рассказал врачам про голоса в голове, их выводы были бы, наверняка, другими. Но Павел жаловался только на головные боли. Его пожурили за то, что довел себя до переутомления и выписали таблетки. Уфф!
  Сегодня голоса ему сказали, что головных болей больше не будет - перестройка его головного мозга завершена. Спасибо, милостивцы! А голоса? Голоса-голосики будут... Нда, и как он теперь посмотрит в глаза уфологам?
  Птицын уже четверть часа сидел на кухне и рассматривал плоский камень. Речная галька. Обыкновенная. Небольшая, размером с колесико от роликовых коньков. Ничего необычного: галька, как галька. Но смотреть на нее приятно. И руки сами тянутся поиграть камнем, погонять между пальцев. Теплый? Нет. Очень гладкий? Обычный. И все же... Что-то такое в нем есть. Света моет чашки, Павел поигрывает камнем. Ну не бывает, чтобы воздух превращался в камни! За два месяца семь камней упали на кухонный стол Павла. Два раза он видел, как это происходило: камень вываливался из воздуха. Или вылезал? Или возникал? Подходящего слова нет...
  Павел забил гвоздик в дощечку. Гвоздик был маленький, и требовалась определенная ловкость, чтобы удерживать его в пальцах. И молоток небольшой - тюк-тюк-тюк, а не молоток. Люди по-разному переживают трудные минуты. Кто-то пьет, кто-то дрова колет, а Павел забивал гвозди. С детства. Сначала гвозди были большие. Но со временем они становились все меньше, а Павел все больше. И теперь их забивание превратилось, чуть ли не в ювелирную работу. Он бил гвозди, когда искал решение научной проблемы, бил гвозди, когда был очень огорчен, когда размышлял о смысле бытия, когда болела Света, когда умерла мать...Отец был жив-здоров, но уже давным-давно сын ему был без надобности. Паша посылал отцу деньги, поздравительные открытки. Два раза приезжал в гости. Там была другая семья - чужая. Он там был лишним. Там пили, дрались, крали, сидели в тюрьмах... Звал отца к себе. Тот отмахнулся-отшутился: гусь свинье, мол, не товарищ. Сестер и братьев не было. С раннего детства, так уж случилось, Павел вложил всего себя в учебу. Блистал на олимпиадах. Его заметил - теперь академик, а тогда еще профессор - Маслов. И сумел заменить Павлу и отца и мать.
  Дощечка уже была вся в гвоздях. Отложил в сторону. Взялся вновь за камни. Подбросил гальку на руке, словно, взвешивая. Нужны подробности. Вспоминай, вспоминай! Было так: сначала из совершенно прозрачного воздуха показывается краешек камешка (или идет материализация?). На секунду процесс замирает. Потом галька начинает вылезать из НИ-ЧЕ-ГО - миллиметр за миллиметром - так, как если бы ловкий фокусник выдавливал ее из своего скомканного в ладони платочка. Народившись, камень секунду висел неподвижно. Затем падал. Бряк! Все. Он ни разу не покатился по столу. (И это, что ли, важно?) Оставался лежать неподвижно. Бред, правда?! Бред-то бред, но всякий раз с падением камешка останавливался приступ головной боли. Или падение совпадало с окончанием приступа? Семь раз за два месяца? Совпадение! Совпадение? Семь раз четко - секунда в секунду. Н-н-да...
  - Света, знаешь, я сегодня молился.
  - Что ты делал? - Света выключила воду, села напротив, тревожно всматриваясь в его безмятежное сейчас лицо, - зачем? Кому?
  - Не знаю. Мне казалось, какому-то богу. Я просил избавить меня от боли и ужаса.
  - Паша, ты не думаешь, что это тревожный симптом?
  Павел помолчал, покачивая головой:
  - И знаешь, что самое странное? Мне в тот момент это нравилось...
  - Что нравилось? Ты меня пугаешь!
  - Понимаешь, все нравилось,- Павел опять замолчал, подыскивая слова, - Словно искоркой летишь над костром...
  Вдруг сам по себе открылся кран, и струя, шипя и булькая, ударила в дно мойки. Света метнулась, чтобы закрыть, но ей словно кто-то подставил ножку. Еле удержалась на ногах, успела ухватиться за край стола.
  - Что происходит, Паша?
  - Успокойся, друг мой, бывает! Ты слишком нервничаешь, оступилась, - Павел встал и закрыл кран.
  - Нет! Мне подставили ножку, я явно это ощутила!
  - Но здесь, кроме нас с тобой, никого нет, - Павел в недоумении осмотрелся.
  Ваза с конфетами вдруг взлетела, повисела над столом, в один миг перевернулась. Света и Павел синхронно ахнули! Конфеты посыпались на пол. И кто-то гадкий сказал:
  - Я теперь всегда здесь! Чтобы знали!
  Одно к одному, братцы, одно к одному! Не может быть, а есть... И уехать некуда! Черти что!
  НАУКА, КАК И ВОСТОК, ДЕЛО ТОНКОЕ! ГОДАМИ ТЯНЕШЬ НИТОЧКУ ПОЗНАНИЯ, НАМАТЫВАЕШЬ НА АКАДЕМИЧЕСКИЙ КЛУБОЧЕК , А ОНА, ВДРУГ - РАЗ! - И СТАЛА ТОЛЩИНОЙ В ПЕНЬКОВЫЙ КАНАТ! НУ, И КОМУ ЭТО НУЖНО? АКАДЕМИК МАСЛОВ ПРОСНУЛСЯ в отвратительном настроении: с утра дала знать о себе больная печень. Подташнивало, и мерзли ноги. Маслов сидел в кресле-качалке и думал. Хотя слово"думал" никак не описывало процесс, происходивший в его мозгу. В голове крутилась одна фраза: "Тьфу, на все!" Она мелькала внутри черепа, словно была написана на краю юлы. Мозг в такт хлюпал, чавкал, крякал. Он сделал усилие, пытаясь избавиться от наваждения, и краешек сознания подсунул фрагмент вчерашней беседы с психоаналитиком: "Надо думать позитивно, надо думать позитивно!" Вяло отметил: "Теперь эта фраза поехала". Но после паузы опять выплыло: "Тьфу, на все!" Вслушался в нытье печени под ребром - отвратительно! В моем теперешнем положении думать позитивно - это как? Радостно, что ли? Скакнуть зайчиком и весело так завопить: "Тьф-у-у, н-а-а все-е!!" Итог размышлений радости не добавил.
  Маслов открыл ежедневник, просмотрел, что запланировано на сегодня. Пробурчал:"Отвратительно!" И позвал домработницу:
  - Леночка, сделай, пожалуйста, сладкой водички.
  Откуда-то из глубины пятикомнатной квартиры сначала раздался грохот какого-то грандиозного крушения, и только через пару минут появилась смущенная Леночка с чайной парой на подносе:
  - Доброго утра, Владимир Николаевич.
  - Что на этот раз ушло в небытие?
  - Две тарелки...
  - Столько шума произвела гибель двух тарелок?
  - Они большие... И вазочка... - Лена виновато теребила край фартука.
  Маслов сделал несколько глотков теплой сладкой воды. Усмехнулся.
  - "Вазочка", насколько я понимаю, это та самая метровая ваза - метровая, не меньше! - Он поднял вверх свой внушительный палец , - которую я вчера попросил протереть от пыли?
  - Да, Владимир Николаевич. Но она не разбилась. Маленький кусочек откололся. Я приклею, честное слово, приклею! - Лена совсем уж смутилась.
  Владимир Николаевич не стал ничего отвечать, а продолжил пить сладкую теплую водичку. Подумал с ухмылкой: "Если "тьфу на все", то "тьфу и на факт кончины вазы". Мысль явно была ближе к позитивной. И это означало, что больная печень решила дать академику передышку.
  - Ладно, Лена, бог с ними и с вазой, и с тарелками, иди, работай,- он милостиво, как мог в академии только он, кивнул ей, прощая.
  Если по-честному, то Лена не была домработницей - она была секретарем-референтом - симпатичным и хорошо образованным. Но так как старый холостяк Маслов терпеть не мог в доме лишних людей, то Лена безропотно, как-то естественно, что ли, взвалила на себя и обязанности хозяйственного обслуживания старого больного, но доброго и симпатичного (когда не ныла печень) академика. Маслов пережил всех ближайших родственников, дальних же не привечал, считая их пустыми и надоедливыми. Отчасти поэтому, он Лену воспринимал как дочь, со всеми правами дочери. Был еще один человек, который был Маслову очень дорог - его ученик (гений, как считал Владимир Николаевич) - двадцатипятилетний профессор Павел... Павел Семенович Птицын! Они были похожи, как бывают похожи дед и внук, хотя их роднила только наука и еще, пожалуй, Адам с Евой.
  Позвонили. Огромный, старых кровей стационарный аппарат звонил так, что все присутствующие невольно приседали. И на этот раз Лена опять что-то уронила. "Вертушку" не раз пытались выселить из кабинета, но Владимир Николаевич не позволял. Он сам протирал ее от пыли, и обязательно делал это в присутствии посторонних, никогда не забывая подчеркнуть: "Это мои кремлевские куранты!" При этом Маслов в основном пользовался сотовым телефоном. Звонок там стоял самый простой, как он шутил: "на букву "з". Мог позвонить любой, кто знал номер. Номер же"старикана" был доступен буквально нескольким человекам. Конечно же, знали его многие, но никогда не звонили на "вертушку", чтобы не нарваться на негодующее молчание хозяина. Уважали. Одни уважали, другие ценили, третьи боялись.
  На этот раз позвонил Павел. Павел, Паша... Нет, не сын, не сын, но... Если бы Павел пришел к нему и попросил так, как имеет право просить сын, Маслов бы, не задумываясь, отдал бы ему все, что угодно, даже эту квартиру - последнее свое прибежище. Но Паша никогда ничего не просил. Ни у кого! Талантлив? Да. Трудолюбив? Да. Честен? Добр? Безусловно. "Зайка-знайка", "ботан-великан". Но все - по делу, по труду, по чести. В пятнадцать лет закончил университет! Кандидатскую диссертацию засчитали как докторскую. Мало кто! Мало! Что там - нет вокруг таких. Разве что его Светка-конфетка? (Придумал же - конфетка!) Нет, - далека! Как возможная жена - да, а так - далека... Пара бы какая была! Но до сих пор только дружат. А я жду. Это же надо - пять лет дружат! По нынешним меркам - черти что! Мерки, время... У них свои мерки. Они вообще не из этого измерения. Пять лет дружат - надо же!
  - Привет, Паша.
  - Здравствуйте, Владимир Николаевич!
  - Здравствую, насколько позволяет возраст.
  - Опять печень?
  - Она, она. С утра немного, а сейчас уже все хорошо,- и предваряя Пашины укоры, хохотнул,- ем и пью только полезное!
  - Но дошел слух, что вчера на банкете у Гинзбурга, после защиты вы поцеловали "Мадам Клико"? Признавайтесь! - Павел сделал "страшный" голос.
  - Только ручку, увы, только ручку. Ну, может быть в щечку, по-братски. И не более того! - рассмеялся, оживляясь, Маслов.
  Хохотнуть бы на эту шутку, как обычно, но у Павла не получилось.
  - Что случилось, Павел? - Владимир Николаевич встревожился. - Опять приступ? И опять камень?
  - Да. И... еще кое-что.
  - Приезжай немедленно, обсудим. Тем более у меня тоже есть информация.
  - Я уже у подъезда. Позвоню Светлане и поднимусь.
  
  ДЕВИЧЬЯ ЖИЗНЬ, КАК ИЗВЕСТНО ВСЕМ, ПОТЕМКИ! ОСОБЕННО ОНИ СГУЩАЮТСЯ К ДВАДЦАТИ ГОДАМ. ЕГИПЕТСКАЯ ТЬМА - ДА И ТОЛЬКО! НЕ РАЗГЛЯДЕТЬ СУДЬБУ! ДЛЯ ЭТОГО И СУЩЕСТВУЮТ СВЯТОЧНЫЕ ГАДАНИЯ С ПОМОЩЬЮ ВАЛЕНКА, СВЕЧИ И ЗЕРКАЛА! СВЕТА НЕ БЫЛА ИСКЛЮЧЕНИЕМ. У СВЕТЛАНЫ ЖИЛА ТАЙНА. Не то, чтобы большая - так себе. Можно было бы и рассказать. Ничего страшного. Но никто не спрашивал, а проявить инициативу особого случая не представлялось. В паспорте у нее стояло другое имя. Но все звали ее Света, Светка, Светланка, Светочка, Светлана Яковлевна. Сахарова. К родне знаменитого Цукермана она какое-то отношение имела, но не знала какое, и, похоже, теперь уже никто не знал. Ее отец - Яков Сергеевич - доктор наук от медицины, был одним из тех московских безропотных профессоров, на результатах кропотливого труда которых возвысились многие лауреаты и даже академики. Мать - Мария Эдуардовна - преподавала английский в рядовом московском университете, прилично знала французский и испанский. В свое время перевела несколько популярных романов. Заметьте, с русского на иностранные! Хвалили.
  Детей в семье долго не было. Не получались. Лечилась она, потом отец. Дошли до каких-то тибетских снадобий... Потом, говорят, молились какому-то странному богу, далекому от православия. Время было советское, суровое. На кафедре узнали, в партийной организации пошептались, но, видимо, потому, что в православный храм родители не ходили, их доморощенные молитвы остались без последствий. Но приказ о назначении отца заместителем ректора на всякий случай аннулировали. Отец промолчал.
  Матери было за сорок (отцу пятьдесят шесть), когда она забеременела. Сказать, что отец носил жену на руках, значит покривить душой: теперь он молился на нее! Уговорил на период беременности и родов уйти из университета - она безропотно села дома. Но добрые люди без внимания не оставили - работу ей несли и несли домой. Переводила. Отец протестовал молча.
  Подруги стрекотали. Не уйдет одна - тут же другая на пороге: здрасте! Мальчик или девочка? Родители боялись всего: дурного глаза, преждевременных медицинских манипуляций, инфекций, прививок. От эхолокации отказались твердо, поэтому пол ребенка был неизвестен. Отец сказал, как отрезал, что будет счастлив в любом случае! Но любопытство подруг - сильная вещь! Пророчили! Животик острый - мальчик будет. Лицо у мамы не попортилось - точно не девочка! Девочка у матери красоту забирает. Красавица Мария Эдуардовна цвела и беременная. Значит - мальчик. Ответ пришел, откуда не ждали: так гласит семейное предание. Было воскресенье. Отец проснулся рано, разбудил жену и торжественно с придыханием объявил: "Родится девочка! Мне показали во сне! Я видел младенца с пуповиной! И это была девочка". Спорить не стали, но все, кроме отца, по-прежнему ждали мальчика. Слыша пересуды, отец только ухмылялся.
  Однажды, когда родители остались вдвоем, он сказал: " Я видел необычное! Внутри девочки, в животике светились шесть огромных жемчужин. От них исходила какая-то странная сила! Родится необычная девочка! И мне велели ее назвать Сарра-Мария-Виктория".
  Мария Эдуардовна всплеснула руками:
  - Это тебе твои еврейские предки приказали?
  Он долго смотрел на нее, словно приходя в себя или пытаясь что-то вспомнить. Наконец, покачав головой, сказал:
  - Это были не люди...
  - Яша, пожалуйста, успокойся, - она смотрела на него с тревогой, - пусть родится девочка или мальчик, нам, в любом случае, великая радость. И имя выбери сам, ты - отец! Назовешь по праву отца.
  Родилась девочка. Прехорошенькая! В "загсе" ее тройное имя отец произнес с таким видом и таким голосом, словно надел на нее царский венец. Захлопали. Подарки дарили с соответствующими лицами: казалось, вот-вот и начнут кланяться. Обошлось... Только подруга Марии Эдуардовны, спускаясь с крыльца, фыркнула: "Ну, вы загнули! Посмотрим-посмотрим!" Что она имела в виду, никто не понял, но тройное имя осталось без употребления.
  Еще в роддоме, первый раз увидев новорожденную дочь, Мария Эдуардовна пришла в восторг:
  - Беленькая моя, золотая моя! Светланочка!
  С этим именем Света и стала жить. Тройное же - приобрело статус некой парадности и произносилось только в официальных случаях.
  Особыми талантами девочка не блистала. Попервости, отец, пеленая малышку, не раз рассматривал животик дочери: молочно-белая кожа, казалось, светилась, но магического света тех жемчужин, которые привиделись ему тогда, во сне, не обнаруживалось. Отходил, пожав плечами.
  Школа, институт, аспирантура, защита диссертации - все на пять, но и только.
  Талант у нее, несомненно, был. Какой? С этим вопросом в душе уходил каждый, кому доводилось пообщаться со Светланой хотя бы несколько минут. Красива, умна, образованна! Нет, не это в ней было главное. Была тайна. Была! И дело не в тройном имени. Бери больше! Ф-фу-у! Непонятно... Хотя ее полное паспортное имя, произнесенное в обществе, случалось, производило действие почти колдовское: присутствующие словно бы уменьшались на пару сантиметров, и, казалось, были готовы присесть и пропеть, как пацаки в кинофильме "Кин-дза-дза": "Ку-у-у!", она оставалась скромной и старалась особенно не выделяться. А вот ее красота... Редкий мужчина при первой встрече с ней не впадал в ступор: смотрели, не дыша, судорожно глотая и глотая слюну. Даже Президента России не миновала сия участь.
  Она могла бы блистать, но Света старательно избегала публичности. Сторонилась ночных клубов, светских тусовок и прочего "гламура". Но однажды ей пришлось пойти на прием в Кремль. Павлу вручали орден. Сам Президент! И она не могла остаться в стороне. На банкете, конечно, выделялась, по крайней мере, была на пол головы выше всех дам. А может, кто Президенту и в ухо нашептал... Как там было дело, уже не важно, но в середине вечера он оказался перед ней. Она хихикнула. Он очнулся. Потряс головой и сказал хрипло:
  - Ужас!
  - Что? - удивилась она.
  - Если на вас долго смотреть, - президент сумел справиться с дрожью в голосе, - сердце становится ледяным.
  Он опять потряс головой и теперь уже улыбнулся:
  - Чудо! Вы чудо! Я чуть не умер! А ведь я не поверил, когда мне сказали. И чье же вы чудо? С кем вы здесь?
  Подошел Павел.
  - О! - сказал ему президент. - Поздравляю.
  - Спасибо, - Павел слегка наклонил голову. - С чем?
  - Думаю, со счастьем! - и президент ушел.
  - Что он имел в виду? - Павел вопросительно посмотрел на Свету.
  - О! - повторила жест президента Света.
  И еще ее обожали собаки. Самая злобная и неподкупная из них без всякого приглашения ползла к ней на брюхе, волоча за собой на поводке обалдевшего хозяина. Это надо видеть! Света, смеясь, трепала загривок свирепой зверины, а пес лизал ей туфли и мел асфальт хвостом. Женщины орали: "Фу!" и зло дергали поводок, а если хозяин собаки был мужчина, то... Ну, вы понимаете. Ее отец, став как-то свидетелем подобной сцены, был вынужден проглотить двойную дозу сердечного снадобья. И все повторял: "Только матери ни слова! Очень прошу!"
  
  В ОДНОЙ РУКЕ НЕВОЗМОЖНО УДЕРЖАТЬ ДВА АРБУЗА? ЗАБЛУЖДЕНИЕ! ВЫ ЛЕГКО РЕШИТЕ ПРОБЛЕМУ, ЕСЛИ ПОИГРАЕТЕ С РАЗМЕРАМИ. В ОДНОЙ РУКЕ БЫЛ ПОРТФЕЛЬ, и Павел едва не уронил мобильник, пытаясь позвонить. Хорошо хоть номер был закодирован и набирался тремя движениями большого пальца.
  - Привет, Светка-конфетка! Забыл тебе сказать: собираюсь на съезд уфологов. Да, в Москве. Буду выступать с докладом. Записался. Уже-уже. Присоединяйся. Тебе доклад понравится. Тема? Записался под условным названием. Буду раздувать сюрприз. Да-да, и для тебя.
  - Живого инопланетянина будешь демонстрировать? - Светлана явно была заинтригована. - И что это тебя к уфологам понесло?
  - А куда еще идти, как не к уфологам, когда у тебя в холодильнике живой инопланетянин?
  - Ладно, поняла. Зайду куплю чего-нибудь. А вообще, у тебя не холодильник, а черная дыра.
  - Спасибо! До вечера.
  - Может, ко мне вечером заедешь, покормлю нормальным ужином. И мама хотела тебя увидеть.
  - Соблазняешь? - протянул Павел.
  - Что ты, болярин! Не корысти ради, а токма твоего живота для!
  Павел рассмеялся:
  - Прости, Света, давай все же скромно поужинаем в обществе инопланетянина. Так надо. А перед мамой извинись за меня. До вечера, друг мой!
  Все знакомые были уверены, что Света и Павел давно живут в гражданском браке. Но у них за пять лет не было даже страстного поцелуя. Так - чмоканье, братские обнимания и хождения "за ручку". Была ли между ними любовь? Несомненно! И предприми Павел активные действия, Света, скорее всего, сдалась бы, но он относился к ней, как относятся к драгоценнейшему сосуду, пить из которого и в голову не придет: только любоваться! Любоваться и любоваться! Ее темперамент еще не был разбужен, она рядом с Павлом просто дышала.
  А возле него жужжал довольно многочисленный женский рой. Но Павел жил только Светой. Одна из "активно надеющихся" даже как-то в раздражении выпалила ему в лицо: "Носишься с ней, как дурак с писаной торбой!"
  Он рассмеялся. Отошел. Обернулся. Послал обидчице воздушный поцелуй.
  Сказал, уходя: "Конечно, я не очень умен, но меня радует моя глупая доля! Ты же будь умницей!"
  Их не трогали и даже обсуждать перестали. На Свету смотрели с восхищением, на Павла - с завистью.
  
  Маслов открыл Павлу дверь сам. Приобнял, похлопывая по плечу. Рядом с Павлом он уже не казался таким большим: выглядел солидным и счастливым.
  - Проходи, Паша, садись. Чай будешь? Есть зеленый, твой любимый сорт, не к ночи будь он помянут.
  Маслов на дух не переносил зеленый чай! Но ради Паши звонил друзьям в Китай, и те с оказией передавали ему пачку-другую "зелени" драгоценного сорта.
  - Спасибо, Владимир Николаевич, не откажусь,- Павел поерзал, устраиваясь поудобнее в большом кожаном кресле:
  - Как ваша печень?
  - Угомонилась на сегодня. Лена заварила мне бессмертника песчаного - попиваю!
  Лена подала Павлу чай.
  - А мне? - жалобно возмутился Маслов.
  - А вам нельзя! - строго отрезала Лена.- Вам травку! Пейте-пейте! И нечего морщиться. Не надо было вчера шампанское пить.
  - Да не пил я!
  - Ага! - Лена всплеснула руками. - Я слепая! И даже, если я слепая, то я не глухая: все ваши тосты слышала.
  - Что же это такое? Да я только губу макал! Чтобы соблюсти, так сказать... - казалось, Маслов искренне огорчился и расстроился, - сторонись напраслины, девочка!
  - Сегодня, Владимир Николаевич, у вас санный день! - ухмыльнулся Павел. - Вчера катались - сегодня приходится саночки возить.
  - Да не катался я! - уже с досадой воскликнул академик. - Извините, не пробовал я шампанского! Честное академическое!
  Теперь уже Павел расхохотался. Засмеялся и Маслов:
  - Ладно, Лена, признаюсь и раскаиваюсь! Буду покорно пить твою, как сказали бы ирландцы, о"траву! - Владимир Николаевич, смиряясь, поднял вверх руки.
  Лена от огорчения даже присела:
  - Притворщики! И на травку нельзя ругаться: кружечку надо в руках греть, ласково поглаживать, добрые слова говорить. Тогда травка лечить будет - так в старинных рецептах говорится.
  - Обещаю поглаживать, кланяться, похлопывать, нашептывать! - Маслов грустно смотрел в кружку с травяным настоем.
  - Такие большие дяди, а все одни шуточки на языках! И вообще, мне сегодня надо пораньше домой. Можно, я пойду? - сказано все это было таким тоном и с такими нотками, что отказать ей мог только преступник.
  - Иди, Леночка, иди. Мы здесь сегодня сами справимся, - Владимир Николаевич пошел ее провожать до дверей. Лена на пятиминутную секундочку притормозила у зеркала, и по ее мурлыканью было понятно, почему ей сегодня надо пораньше и куда.
  Невольно прислушиваясь, Павел перебирал в голове события минувшей ночи. Он был намерен выстроить их в надлежащем порядке. В принципе, голова работала ясно. Но где-то под грудью, там, где определялось солнечное сплетение, оставалась рана. Вспоминал ночные события, и холод входил через нее, поднимался до горла и сдавливал, лишая дыхание глубины. Опять пахло озоном, и подташнивало. И ночной ужас стоял рядом огромной силой, готовой в любой момент опять швырнуть Павла на колени и заставить просить милости у того, которого он не знал, не понимал его сути и в которого не верил.
  Наконец в прихожей хлопнула дверь. Щелкнул замок. Послышались тяжелые шаги пожилого человека. Павел несколько раз глубоко вздохнул: "Я смогу! К тому же сейчас еще день. Причем здесь день? Боюсь ночи? Да, боюсь. Такой ночи, которая была, боюсь. Бред! Я, я?! Боюсь ночи? Темноты, что ли? Как в детстве? Смешно. Дошел! Соберись!" Он приказывал себе, судорожно стискивая кулаки. Но сила воли вытекала через рану в солнечном сплетении. И тогда он попросил: "Если Ты есть, помоги мне!". Смешно, но к возвращению Владимира Николаевича он был готов начать разговор - нелепый для двух ученых мужей. (Надо же!) Теперь первая ответная фраза академика все и решит. Расстраивать наставника, ни при каких обстоятельствах, Павел не собирался...
   Он окинул взглядом комнату. Глаз зацепился за деревянную, покрытую местами копотью, примитивной резки скульптуру -то ли сибирского орла, то ли языческого божка. Эта скульптура всегда цепляла взгляд любого гостя. Что-то в ней такое было. Дерево, небрежная резьба, запах хвои и несвежей рыбы. А вот голова... Голова сфинкса с клювом. Откуда такая фантазия у необразованного сибирского охотника? Или шамана? Кому посвящал резчик изображение? Что оно скрывало, что проповедовало? Эка, понесло! Стоп-стоп! Ночное наваждение возвращалось. Павел несколько раз глубоко вздохнул, с силой сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
  Орла Владимир Николаевич привез из последней экспедиции к Патомскому кратеру. Был там в гостях у таежного сибирского охотника. Не просто познакомились, говорит, даже подружились. От чистого сердца подарил таежнику дорогой карабин, а тот в ответ - эту скульптуру. Патомский кратер в тех местах называют Гнездом орла. Откуда повелось, неизвестно. Но охотник рассказал, что однажды заночевал недалеко от кратера и на закате вдруг увидел в его центре огромную птицу! Присмотрелся - человек с крыльями! Очень большой! Страшный! Желудок сжался от ужаса - вырвало! Присел за валёжину и до утра сидел, не шевелясь. После болел четыре дня, есть не мог. Думал много. Понял, что видел самого лесного хозяина - очень страшный! Как смог, вырезал из дерева изображение, поставил на лучшее место, "кормил" мясом, рыбой, просил дом защищать, удачу посылать.
  Прошло время. Особых перемен к лучшему в своей таежной судьбе охотник не заметил. Все мясо теперь съедал сам, а идолу просто кланялся - на всякий случай, помня о пережитом в ту ночь ужасе. Потом и кланяться забыл - игрушкой стал "орел", только вот играть было некому, один жил охотник. Он легко расстался со своим божком, как только Владимир Николаевич проявил к нему интерес. Все повторял, поглаживая ложе новенького карабина: "Сильного бога берешь, много помогать будет". Но, видимо, древний страх в тот вечер все же нет-нет, да и брал верх над расчетливостью, и он, вдруг, вскидывался, насупив седеющие брови: "Мясом корми! Не жалей. Хороший бог будет!"
  Вокруг кратера экспедиция тогда оставила несколько очень дорогих приборов-регистраторов, а охотник пообещал присматривать за их сохранностью. Не подвел. Ни один прибор не пропал, не сломался. Шесть месяцев устройства исправно фиксировали различные физические параметры. К зиме прилетели ребята на вертолете и забрали приборы. Открытий не образовалось. Один раз, правда, датчики движения на что-то среагировали, но все другие параметры окружающей кратер среды остались без изменений. Так что, скорее всего, зверь забрел, лось, наверное. Видиорегистратор зафиксировал полет светящегося шара. Маленького совсем. Наверное, шаровая молния - говорить не о чем. Исследования приостановили.
  Деревянный орел стал единственным осязаемым итогом довольно дорогой Патомской экспедиции. Владимир Николаевич любил его рассматривать. Устроившись в кресле-качалке, поворачивал бывшего идола так и этак. Иногда что-то бормотал, делая странные записи в личном дневнике. Вслух же об итогах экспедиции высказался коротко и однозначно: "Фольклор!"
  Павел и Владимир Николаевич встретились взглядами. Пауза длилась не более двух-трех секунд. Маслов передвинул кресло и сел напротив Павла:
  - Я так понимаю, что у тебя нечто очень серьезное?
  - Да. Для меня, да.
  - Давай обсудим. Давай по порядку.
  И тут Павел вдруг осознал, что обсуждать-то нечего! Не-че-го... Бредовые продукты своего больного воображения он возвел в ранг великих истин? Факты, которые несколько минут назад были так логичны и находились в голове, можно сказать, в идеальном порядке, вдруг потекли, грохнулись о дно его сознания, брызнув каплями, которые завертелись в беспорядке, смущая остатки его здравомыслия. И тут еще деревянный орел за спиной Маслова вдруг сказал ему:
  - Говори! Соберись и говори!
  "Бред! - кто-то звонким голосом крикнул в голове Павла. - Все, - Павел облизал враз пересохшие губы,- я слетел с катушек!"
  Он пришел в себя от встревоженного голоса Владимира Николаевича: тот тряс Павла за плечо и пытался напоить водой одновременно: зубы Павла лязгали о край стакана.
  - Паша, что случилось? Тебе плохо?
  Постепенно взгляд Павла стал светлеть.
  - Ну, слава богу! - Маслов отпустил плечо Павла и тоже, изрядно обессиленный, вернулся в свое кресло. - Что с тобой такое случилось? Ты меня напугал до смертного пота!
  Удивительно, но Павел вернулся из бессознательного состояния отдохнувшим, с ясной головой. Солнечное сплетение как бы закрылось. Он с сыновней любовью смотрел на встревоженное лицо Маслова - своего любимого учителя, защитника, наставника, да и отца. Как он постарел! Семьдесят два - это, оказывается, серьезный возраст. А ведь не замечал... Желтоватая кожа, морщины. Смягчились сильные прежде линии лица. Взгляд... Взгляд потерял требовательность. В нем теперь иная сила, сила призванная любить и прощать...
  - Со мной случилось нечто, что я до сих пор не могу осмыслить. Хотя, конечно же, это требует осмысления и выводов. - Твердый сильный тон Павла вернул Владимиру Николаевичу самообладание. Он встал, открыл бутылку минералки, налил почти полный стакан и сделал несколько медленных глотков. Его лицо обрело обычное выражение - покоя и уверенности. Присел на краешек кресла, подался навстречу Павлу:
  - Я тебя внимательно слушаю, Паша.
  - У меня была очень трудная ночь,- начал Павел. - Со мной говорили голоса...
  Владимир Николаевич медленно и шумно выдохнул через сомкнутые губы и откинулся на спинку кресла, потом опять подался вперед, сжимая в ладонях стакан.
  - Да, да, - продолжил Павел. - Так было! Началось пару месяцев назад. Звучали обрывки фраз, шумы. Я воспринимал это, как результат переутомления, поэтому и не рассказывал вам. Сегодня же все было иначе. С первых секунд ощущение престранное. Был момент, когда я думал, что конкретно схожу с ума. Оказалось, нет - здоров! Или сумасшествие нечто иное, чем мне до этого представлялось.
  Владимир Николаевич сделал еще глоток из стакана, спросил осторожно:
  - И о чем эти голоса говорили?
  - Мне предложили задавать любые вопросы и мне, мол, будут даны исчерпывающие ответы.
  Маслов закашлялся, мотая головой. Опять отпил из стакана. Через минуту, успокоившись, осторожно спросил:
  - Так значит, любые вопросы? Это сказали голоса?
  - Да.
  - Обещания были исполнены?
  - Да.
  - О многом удалось спросить?
  - Да.
  - А конкретней?
  - В моем распоряжении была почти вся ночь... Первое, о чем я спросил - не знаю почему, - Павел усмехнулся, - есть ли инопланетяне? Ответили.
  - Ну, и?..
  - Инопланетян нет.
  Маслов, лукаво улыбаясь, откинулся на спинку кресла:
  - Ценная информация!
  Павел виновато развел руки и уронил их на колени.
  
  - Я, видимо, по инерции их спросил: " А что есть?" Ответили, что для людей есть только Земля и сущности, населяющие ее. Все остальное - материальная иллюзия.
  Владимир Николаевич опять закашлялся и спросил:
  - Кого "их"? - он спросил это таким тоном и голосом, словно был уверен, что Павел сейчас же рассмеется, замашет руками, как это он один умеет делать, отгораживаясь от всей этой чепухи... Но Павел даже не улыбнулся. Ответил:
  - Голоса, конечно.
  - Да-а? - теряясь, протянул академик. Он еще отпил из стакана. Заговорил медленно, осторожно подбирая слова:
  - И ты поверил? Голосам, которые ты же и породил? Неважно, по какой причине, но твой мозг говорил с твоим мозгом! Кроме тебя в комнате никого не было?
  - Кто-то был.
  - Очнись, Паша, кто там мог быть, кроме тебя!?
  - Зеленый чертик стоял за окном и стучал в стекло кочережкой!
  Маслов растерялся и побледнел:
  - Чертик?
  Павлу стало стыдно за свою дерзость. Он покраснел, ответил смущенно:
  - Простите меня. Чертик тоже был... Под утро... - он вдруг заторопился со словами: - Главное не в этом: поражала безупречная логика! Невозможно было возразить! Я понимал, что сообщают научные истины, но наука была другая, не земная... И еще: периодически раздавался смех. Я ясно слышал, - Павел на несколько секунд замолчал, подыскивая точные слова. Продолжил, сделав руками странный жест. - Он истекал из воздуха. Из ничего. Удивительный смех! Люди так не смеются. Это была... это... Это была не земная музыка земного смеха! Меня как бы поощряли этим смехом, когда до меня доходило объяснение. Их объяснение. Так было, Владимир Николаевич.
  Маслов молча смотрел на Павла, не скрывая ироничной улыбки. Спросил, почему-то шепотом, и тоже склонив голову набок:
  - Значит, Солнечная система - иллюзия?
  - Материальная иллюзия.
  - Хорошо, - Маслов изо всех сил старался быть аккуратным в словах. - Значит, Юпитера нет, хотя мы его видим в телескопы?
  - Юпитер есть, - Павел вздохнул.
  - Значит, и есть, и нет? - продолжил наседать Маслов.
  - Юпитер - это вывернутая Земля.
  Маслов выдохнул с такой силой, словно до этого оставался без дыхания:
  - Это, как минимум, кощунство, Паша! - академик, громыхая, встал, выпрямившись во весь свой рост. - Все, Паша, все! Дальше это обсуждать не имеет смысла. Я не могу! Извини! Были голоса, не было их, но это бред! У меня есть хороший психиатр, отличный парень! Ты устал, переработал...
  Павлу стало грустно и опять одиноко.
  - Владимир Николаевич, последний аргумент, можно?
  Маслов жадно глотал минералку и в ответ смог только кивнуть. Павел поднял руки, подтянул рукава костюма и сделал какое-то неуловимое движение. Стакан вдруг выскользнул из руки академика, застыл, ничего не касаясь, потом медленно перевернулся вверх дном. При этом вода не пролилась. Рука Маслова застыла у рта, как будто она все еще держала стакан, при этом, скосив глаза, он наблюдал за происходящим. Вода меж тем вышла из стакана, и, сохраняя форму стакана, застыла в воздухе. Пустой стакан упал на пол. Следом с круглыми глазами в кресло опустился Маслов. Вода вдруг потеряла форму и пролилась на пол, забрызгав ему ступни в открытых тапках и брюки. Он вскрикнул, вскочил и застыл, не сводя с Павла широко открытых глаз. Павел медленно выдохнул и опустил руки.
  Владимир Николаевич умел владеть собой. Уже через десяток секунд он спросил слегка дрожащим голосом, ткнув пальцем вверх:
  - Это - оттуда?
  - Оттуда. Сказали - знак, для взаимопонимания.
  - Не фокус?
  - Нет.
  Маслов помолчал, глубоко дыша, потом осторожно спросил:
  - Еще что-нибудь можешь?
  - Могу.
  - Хорошо, - Маслов кивнул. - Пойду, переоденусь.
  Павел зачем-то тоже кивнул, хотя - ни хорошего, ни плохого - в тот момент он в происходящем не видел. Академик отсутствовал не больше пяти минут. Вернулся в халате. Молча присел. В молчании прошла минута. Искушенный полемист Маслов довольно быстро пришел в себя. Следующий вопрос он задал, уже вполне владея собой:
  - Если нет инопланетян, то кто же с тобой разговаривал? Кому принадлежали голоса?
  - Сказали, что это неважно.
  - Ага, ага, ага! У этих контактеров есть какой-нибудь центр управления, структура, принципы существования?
  - Сказали, что есть. Хозяин.
  - Хозяин?! Н-да! - Маслов встал. Прошелся до окна и обратно.
  - Сказали, что мы называем его Бог.
  - Бог? - Академик странно дернулся.
  - Да, так и сказали.
  - Хорошо. С этим центром мы можем выйти на контакт?
  - Да, но контакт всегда односторонний: мы обращаемся, нас слышат, возможно, отреагируют.
  - Способ обращения?
  - Молитва. Да-да, Владимир Николаевич, так и сказали: молитва.
  - Все легче и легче, да, Паша? Мы с тобой в дебри какого-то мракобесия лезем, все глубже и глубже. Все дальше и дальше от науки! Давай попробуем зайти с другой стороны: почему эти таинственные твои собеседники выбрали тебя?
  - Сказали, что я дилетант широкого профиля.
  - Ты - доктор наук, профессор, без пяти минут академик - дилетант?!
  - Да.
  - Хорошо, еще раз хо-ро-шо! - Маслов бухнулся в кресло, начал массировать виски. - Какова цель контакта?
  - Передача информации. Информации много, буду получать ее в течение двух месяцев.
  - Что-то конкретное сообщили? И почему раньше таких контактов не было?
  - Оказывается, были и много раз. И конкретное сообщали тоже.
  - Ну, и? Давай, говори, я уже ко всему готов. Даже, если скажешь, что в Москве филиал ада открывается, я и это проглочу.
  - Время жизни на земле закончилось. Практически закончилось.
  - И все? Тогда в чем для нас ценность этой информации, даже если она правдива? Как я понимаю, кнопка не в наших руках?
  Павел тоже налил себе минеральной воды, сделал несколько неторопливых глотков. Потом так же неторопливо достал носовой платок, аккуратно промокнул пот на лбу. Маслов ждал, вперив в любимого ученика сверкающий взгляд. Наконец Павел проговорил:
  - У любой информации есть ценность, тем более, у такой.
  - И что при таком раскладе человечеству делать: гробы покупать, бункеры строить, продукты копить?
  - Насколько я понял, все это бессмысленно, - Павел вздохнул и развел руками.
  - Тогда зачем?
  - Не знаю... Пока не знаю. Обещали продолжить контакты. Спрошу.
  - Класс! - Владимир Николаевич тоже раскинул в стороны руки, даже пальцы растопырил.
  Павел устал. Необходимость быть крайне осторожным в словах, натиск опыта и авторитета Маслова, неземной груз, неземной информации - выжали его. Честное слово, он по-настоящему устал. Устал не только мозг, но и его большое тренированное тело размякло, растеклось в кресле и требовало отдыха. Он тихо сказал:
  - Мне много чего успели объяснить. В том числе и о сути времени на Земле. Я расскажу все, что сумел запомнить, но сейчас давайте выпьем по чашке кофе.
  - Здравое предложение, - Владимир Николаевич включил кофейный автомат.- Попьем кофейку, успокоимся, подумаем.
  В этот момент Павлу показалось, что деревянный крылатый божок за спиной Маслова криво усмехнулся.
  
  ТРЕТЬЮ НЕДЕЛЮ СОЛНЦЕ тысячами раскаленных кулаков, что есть силы, лупило по развратной морде оцепеневшего от жары каменного города. Оно не внимало не молитвам, ни воплям, ни проклятиям, ни колокольному звону, ежесекундно вбивая в вонючие асфальтовые ленты, в бетонные бока и кирпичные лбы города миллионы джоулей душной энергии. Мороженое спряталось за стекла "кафешек", поближе к кондиционерам. Напоказ - только отвратительно теплая вода в фонтанах. От густого сладковатого дыма подташнивает: горит пластик в горящих вокруг города лесах. Третья неделя ада... Уныние. Кажется, еще день-два и город перестанет бороться, ткнется миллионами своих окон в зеркальную черноту текучего асфальта и забьется в конвульсиях, проклиная неверным языком все живое и неживое. А пока люди упрямо снуют в этом пекле, ткут и ткут деловую паутину Мамоны, нанизывая на ее золотые нити осколки утраченной своей бессребрености. Хочу! Хочу!! Хочу!!! - теперь главный лозунг города и мира. На всех не хватит? Неважно - свое возьмем! Нет такого горла, которое бы не перегрызли эти добрые люди своими крепкими белыми зубами!
  Иногда Свете хотелось забраться повыше и громко-громко спросить, спросить так, чтобы никто не смог отмолчаться:
  - Зачем вам столько!?
  И раскрылась бы миллиардная человеческая глотка и заревела, замычала неудобоваримое, пытаясь объяснить, и заплакала, осознав...
  Света то ли проснулась, то ли очнулась: скорее всего, просто задремала в вагонной прохладе метро. Сегодня она решила оставить машину в гараже. В такую жару даже в небольшой пробке закипал радиатор. Объявили следующую станцию: ей выходить. До института всего триста метров "по земле". Но жара... Ничего-ничего: панама - зонтик - быстрый шаг! И уже через пятьдесят метров блузка прилипла к спине. Кошмар! Ступенька-ступенька-ступенька. Умру! Наконец прохладное чрево института, чавкнув широкой дверью, всосало ее вместе с десятком таких же потных, как она, студентов. Выдох: все-е-е... Теперь добраться до лаборатории и нырнуть в сухой халат.
  - Светлана Яковлевна, на минуточку!
  Этого не может быть, потому что этого не должно быть никогда: проректор! Будет нудить полчаса - не меньше. Умру!
  - Здравствуйте, Иван Сергеевич! Погода-то какая!
  - Вижу, понимаю, не за-дер-жу.
  Он и не задержит? Значит, будет еще хуже.
   - Только один вопрос, Светлана Яковлевна: когда сдадите документацию? Срок, думаю, вы помните, истек.
  Ах, эта совесть! Колючая, наглая! Но взопревшая Светлана так сдавила ей горло, что сумела довольно убедительно соврать:
  - Сегодня сдам, дорогой Иван Сергеевич. Через полчаса, - лицо Светланы произвело на свет лучшую из возможных в такой ситуации улыбок.
  Проректор оступился на ровном месте. Смутился, словно это его застукали за чем-то неизвинительным. Поблагодарил, попросил прощения. Даже хотел присесть на стул у стены. Но вдруг заспешил:
  - Завтра, давайте завтра. В первой половине. Мне сейчас надо отъехать. Вряд ли вернусь. Да и жара...
  - Понимаю, сама там была, но... - Светлана чувствовала, что совесть под ее давлением вот-вот отдаст концы.
  - Нет-нет! Ничего не говорите! Я ушел, исчез. До завтра.
  Это наглое "но...", конечно, не украсило Светлану - здесь совесть была абсолютно права, но ведь имеет право слабая потная женщина на ма-а-ленькую, сла-а-денькую месть нудному начальнику? Совесть, вздохнув, молча кивнула.
  Ах, это милое воркование кондиционера! Прохлада... Старое-старое кресло-качалка... В лаборантской Светлана была одна - время отпусков! Включила телевизор, чтобы посмотреть программу новостей. Шестой год подряд на Земле творилось что-то из ряда вон: планета трепетала, корчилась, пульсировала! Одновременно часть землян боролась с немилосердным солнцем, другая замерзала там, где сроду морозов не бывало. В одном месте злобствуют тайфуны, торнадо, наводнения, а где-то - землетрясения, неурожаи, болезни. И смерти, смерти, смерти... Природа била наотмашь, без передыха и плакать времени не давала! Безобразничали террористы: лилась кровь. Техногенные катастрофы уже никто особо не учитывал, разве что крупные. Рак, как бешеная собака, выхватывал из тела человечества самые дееспособные куски. Шнурки эболы все туже затягивались на горле Африки. Корчился от болей и остальной мир. Болезни крови, болезни сердца забирали тысячи по местам. То тут, то там выскакивали неведомые раньше недуги: пугая, калеча, убивая. Тратились многие триллионы на службы спасения, на науку, на развитие здравоохранения, десятки килограммов лекарств ежегодно вываливались на каждую человеческую душу на планете. Но кладбища стремительно разрастались, тесня города: похоронная земля теперь стоила дороже, чем пахотная. Аптек уже было больше, чем хлебных магазинов. Пророки всех мастей тучами роились у средств массовой информации. Их стараниями конец света ожидался, чуть ли не ежедневно. Всевозможные убежища раскупались, как горячие пирожки.
  Оптимисты же строили храмы и молитвенные дома, били поклоны с надеждой на скорое избавление и стирали в молитвах колени. Кто-то уходил жить под землю, кто-то забирался в горные пещеры. Умники под обещания воскрешения собирали не меряные деньги. Научное же сообщество, изредка огрызаясь с телеэкранов, копошилось в лабораториях, пытаясь поставить на колени гордячку природу. Ее, дикую и могучую, намеревались научным кнутом вышколить до уровня домашней собачки- хвостовилялки. Казалось, все забыли, что с природой следует разговаривать "на вы". Живое и мертвое - резали, кроили, клеили по каким-то безумным доморощенным лекалам, обещая, что вот-вот и "будет вам счастье..."
  Становилось только хуже. При этом основная масса людей крепко держалась принципов пофигизма: "челы", как заведенные, ходили на работу, дули водку, пытались делать детей, приворовывали, по случаю, безропотно посиживали в тюрьмах, проявляли благородство, отрезая от скудных зарплат благотворительные кусочки, орали по пьяне на телеэкраны, пытаясь вразумить "дурака-президента", утром они же под ручку с благоверной шли за этого же президента голосовать, готовые заехать в морду любому, кто не разделял их утренних убеждений. При этом все во всем мире боролись за какие-то мифические "свои права".
  Парламенты публично дрались, голубые ликовали, президенты встречались без галстуков, военные все точнее прицеливались друг в друга. Поношенный поезд человечества, как и сто лет назад, с ветерком и музыкой, вихляясь на кривых рельсах судьбы, мчался к конечной станции! Сколько осталось? Да кто ж скажет...
  Удивительно, но мир, хоть и качался, все же не падал! Футуристы треньдели бессовестно: "Хорошо все, что хорошо! А из хорошего выйдет лучшее!" Но жить уже было страшно, будущее детей едва угадывалось, еды, правда, еще было много, но уже поганой - чуть ли не каждый кусок поливала своим соусом аллергия. Все чаще в разных странах люди, ни с того ни с сего, слетали с катушек, начиная палить из ружей и пистолетов в своих ближних, а так же и в дальних, без разбора: на улицах, в больницах, в институтских коридорах, в личных домах - везде, где копошились "челы", копошилась и беда.
  Но все эти аномалии имели давние корни, в свое время они начинались с малого. А вот черти на улицах стали в новинку. Черти? На улицах? Не может быть! Да-да, самые настоящие, только маленькие, сантиметров двенадцать. Зеленоватые, волосатые - в фартучках, с маленькими вилами, крючками, кочережками... Бр-р! Не спешите - были и копытца, были! Хвосты тоже были. И морды - со свинскими пятаками. И рожки, конечно. Куда ж без них. Вначале, кто с ними встречался, бежал к психиатру. Некоторые пить бросали. Потом - пообвыклись, стали в полицию заявлять. Было чертей сперва немного. (Вот написал, и плюнуть через левое плечо хочется!) Потом - то ли размножились, то ли понаехали. В день до десятка контактов полиция в крупных городах фиксировала! По всему миру! Заявления полицейские принимали и посмеивались - полицейским, если чертенята и попадались, то стражи порядка помалкивали. Никому же не хочется ни за что, ни про что с работы вылететь! Так все и жили: вроде черти есть, а вроде их и нет!
  В дома они не лезли, разве что иногда в окно заглянут! Но если в доме ожидался покойник, их набегало до трех-четырех десятков. От чего зависело их количество, установить не удалось. Стояли черти часами, чего-то ждали. А помрет бедолага - и зелененьких, как ветром сдует. В больницах их видели: обступят кровать умирающего и - ждут. В самолетах, поездах встречались. Опять же, случись где авария со смертями, они тут как тут! Где смерть - там теперь и черти. Медом помазано, что ли? Старые люди говорят, и раньше они были, только были плохо видимы или совсем невидимы. Проверить это было нельзя, значит, и рассуждать не рассуждали.
  Ловить их пробовали. И руками, и ловушки всякие придумывали - ни на какую приманку черти не шли! Стреляли в них - пустое! Фотографировать пытались - при разном освещении, самыми разными камерами. Сколько ни щелкай - в кадре пусто! Умный человек нашелся - психиатр, доктор наук - написал статью. Объяснил, что явление это психического порядка, связанное с соматическими изменениями в организме при неумеренном потреблении геномодифицированных продуктов. Эти галлюцинации, мол, что-то вроде психической аллергии. А то, что явление распространилось на все страны, так, мол, во всех странах сейчас люди и едят что попало. Сказал, как отрезал: следите за диетой - и все вернется к норме! Ахнули: вот те - на! Каких только болезней нет! Поверили. Жить-то надо! Притерпелись. Теперь уже и не вздрагивают, встретив у своего порога чертенка! И давить не пытаются, как раньше. И спиртное, как пили, так и пьют. Конечно, чёрти что! Напиши об этом десять лет назад, кто бы поверил!
  Народ прозвал чертей фигурными. Экстрасенсы с чертями говорить пробовали. У некоторых получалось войти в контакт. Но странный был контакт: чертенок сложит из зеленых волосатых пальцев известную фигуру - да-да, фигушку! - и тычет, тычет в сторону любопытствующего. При этом хохочет нечистый, хохочет - заливается! Вот что тут можно сказать? Тьфу!
  Света расслабилась. Телик опять выплюнул жеванину земных бедствий, хорошо смоченную слюной оптимиста метеоролога. Хотя он, наверное, молодец: на душе и, правда, как-то посвежело. Доверчивы мы, доверчивы! Она свернулась в кресле калачиком, подобрав ноги и обхватив плечи руками. Документацию все же придется закончить. Сегодня? Сего-о-одня... Но потом, через полчасика. Так хочется, так хочется... Света уснула.
  Женщина-красавица плакала. Нет, она рыдала, вопила и трясла Свету за плечи: "Помоги мне, помоги мне, помоги мне!" Нет, все же она не просто трясла - она мотала ее, как мотает во дворе тряпичную куклу расшалившийся щенок: "Ты можешь помочь, только ты можешь помочь!" Глаза женщины - огромные, переполненные животным ужасом - с мольбой, буквально вдавливались в лицо Светланы, словно пытались войти в ее естество и отыскать там спасительное нечто. От непонимания и страха спина Светы покрылась испариной. Заныл низ живота. Слова женщины давили и давили: "Ты не представляешь, как это больно воскресать! Сгореть в несколько дней и воскресать из пепла тысячелетиями!" Жаркое дыхание женщины проникало сквозь кожу и казалось, начинало плавить кости. Света попыталась закрыть лицо руками:
  - Отстань! Я ничем не могу тебе помочь!
  - Можешь, можешь, можешь! - женщина била и била Светлану в живот чуть пониже пупка. - В тебе, в тебе, в тебе сила! Найди "Четвертый дар волхвов", прикоснись!
  - Отстань! - в ужасе Света оттолкнула нападавшую. Та вскрикнула, как будто ее ранили, и, не отводя глаз, стала удаляться, словно проваливаться в безмерную глубину - багровую и горячую.
  - Вы все умрете со мной. Знай: умрете, умрете, ум-ре-е-те...
  Вдруг Свете стало нестерпимо жалко несчастную просительницу, и она крикнула ей вслед:
  - Ты кто?
  - Я мать твоя! Твоя, твоя, т-во-о-о-я...
  Света вылетела из сна потная и потрясенная: "Какая глупость, какая глупость! Моя мама дома!"- губы тряслись, и нестерпимо хотелось пить. Кондиционер молчал, видимо, опять отключили электроэнергию. Что за ужасный сон! И главное, о чем? Кто эта несчастная красавица? Почему она была уверена, что я смогу ей помочь? О каком "Четвертом даре волхвов" она говорила? И почему назвалась матерью? Стоп! Это же сон! Просто сон! Света выпила воды. В лабораторию вползала уличная жара. Ныл низ живота. Просто перегрелась, просто перегрелась! Горячие химические запахи лаборатории начинали затруднять дыхание. Забудь: это дурной сон и только. Света позвонила в приемную: сказали, что свет отключили до вечера и можно идти домой. Опять на улицу? Кошмар!
  - Ладно. Заранее куплю продукты для Павла.
  Она уже выложила в холодильник продукты и помыла посуду. Но сон не отпускал. Света недолюбливала женщин с мистифицированным сознанием, которые, чуть что, начинают друг другу толковать сны и давать практические советы. Но сон не отпускал. Ведь ясно же, что просто перегрелась, когда отключился кондиционер. Но сон не отпускал! Напротив, впечатления становились все ярче, а переживания острее. Какая красивая женщина и как она была испугана, настойчива и несчастна! Стоп-стоп, остановись, Света! Во-первых, это просто сон. а во-вторых... Сон не отпускал! Говорят, надо кому-нибудь рассказать сон, чтобы он оставил человека в покое. Расскажу Павлу. Приготовлю ужин, дождусь его и расскажу. Смеяться будет! А, ладно! Надо только маме позвонить, предупредить, что буду ужинать с Павлом. Но - не вышло! Позвонил Павел, извинился, поблагодарил, ввернул изящный комплимент (И ведь никогда не повторяется!).
  - Ты помнишь, я сегодня выступаю на симпозиуме уфологов. Со мной там будет академик Маслов. Приглашаем тебя. Очень хочу, чтобы и ты была.
  Света фыркнула в трубку:
  - Маслов - и уфологи? Что случилось? Чем ты его соблазнил?
  - Информацией.
  - Это какой же эта информация должна быть, чтобы Маслов на такое подписался? Конечно, я с вами!
  Павел заехал за Светой чуть раньше, оставив резерв времени для автопробок. Света захлопотала, попыталась его накормить. Павел отказался.
  - Не время, Светлана, не время! - он был странным: излишне бледное лицо, потемневшие неспокойные глаза, а в глубине их огонь. Какой-то уж очень реальный огонь! Неосторожно тронь - и сделает больно. Но машину он вел, как всегда, аккуратно. Это успокоило Светлану. И она решилась пересказать ему свой дневной сон. Павел слушал. Света расслабилась. Вот сейчас, сейчас Паша развеет все ее тревоги и сомнения. Он делал это не раз, облекая в изящную шутку женские тревоги и ожидания. С ним,в таких ситуациях, легко!
  Вдруг Паша резко затормозил. Запищали, протестуя, покрышки. Свету качнуло вперед: если бы не ремень безопасности, хлопнулась бы о лобовое стекло. Она испугалась:
  - Паша, осторожнее!
  - Извини.
  - Что происходит, Пашенька?
  Он молчал.
  - Ответь, Паша, ты меня пугаешь!
  Она погладила его по руке, надеясь вернуть к реальности:
  - Припаркуйся, давай выйдем, погуляем на воздухе...
  Паша медленно повернул к Светлане лицо. Лучше бы он этого не делал. Она больно укололась о его взгляд. Заныл низ живота, словно опять в него ударила та женщина из сновидения.
  - Это была Земля...
  - Не поняла, - что за вид у него, что за тон? О чем он? Болен? Паша - болен? Смешно!
  - Во сне к тебе приходила Земля...
  Света даже заикаться стала:
  - Как-а-ая зем-м-ля? Эта? - Света аккуратно направила указательный палец себе под ноги.
  - Да и нет.
  - Не понимаю...
  - Образ, дух, - он сказал это тоном, исключающим дальнейшие вопросы. Света обиделась и поджала губы:
  - Ду-ух? Ты о чем? Физик говорит о духах?
  - Вчера бы смеялся, сегодня - плачу.
  Света вдруг поняла, что он говорит о чем-то очень важном и серьезном. И это понимание позволило ей удержать ,где-то там ,в глубине своего женского естества, свою женскую, обидчивую тараторку.
  - Расскажешь?
  - Расскажу. Потом. Надо еще заехать за Масловым.
  И тут же позвонил Маслов. Голосом странным, и тоном совсем не масловским, дробя слова на крошащиеся кусочки, скорее прокричал, чем проговорил: "Паша, после твоего ухода идол покрылся каплями странного масла. Истечение обильное. Поставил на поднос. Пахнет приятно. Попробовать на вкус пока не рискнул. Приезжай быстрее. Похоже ,так мироточат иконы у православных!"
  - Слышала?
  - Да. Тот самый крылатый из Сибирской тайги?
  - Другого там нет, - помолчали, встретившись взглядами.
  - Сейчас заплачу, - Света судорожно втянула в себя воздух.
  - Давай. А то с ума сойдем!
  - Мне кажется, что мы уже...
  - Не-е-ет! Еще - нет! Не время, не время! - Павел так надавил на акселератор, что машина взвыла, и, визжа покрышками, единым махом впрыгнула в разноцветную автомобильную реку.
  - Ну и пусть, - подумала Света, цепляясь за верхний поручень, - сегодня можно. А чего сегодня нельзя?
  Кто-то за ее спиной хихикнул. "Ну и пусть!" - еще раз подумала она.
  ОХ, СКОЛЬКО ЗАБЛУЖДЕНИЙ НАКОПИЛО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО! ВОТ, НАПРИМЕР, ОТВЕТЬТЕ: ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ ПЛЕВАТЬ ПРОТИВ ВЕТРА? ЗАБЛУЖДЕНИЕ! ПЛЮЙ, ДОРОГОЙ, СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ! ТОЛЬКО СМИРИСЬ С ПОСЛЕДСТВИЯМИ... В ТРУДНОЕ ДЛЯ ЗЕМЛИ ВРЕМЯ собрались уфологи на симпозиум. Планета буквально корчилась, истязаемая катаклизмами. Волны землетрясений с пугающей периодичностью прокатывались по планете, вызывая большие разрушения и убийственные цунами. Америка стонала, бичуемая хлыстами бесконечных торнадо. Солнце сходило с ума! Магнитные бури то и дело пробивали защиту Земли, круша электронику. Длительные засухи сменялись ливнями, порождая наводнения. Ни с того, ни с сего, вдруг массово гибли птицы. Тонны снулой рыбы гонял морской прибой у кромок пляжей. Сельскохозяйственные вредители вдруг обрели невероятную устойчивость к пестицидам. Шли разговоры о голоде. Ученые успокаивали - пророки пугали.
  Уфологи для своего собрания, которое они громко именовали международным симпозиумом (трое участников приехали из Белоруссии, и один - из Германии), арендовали на четыре вечера столовку в ближайшем Подмосковье. Пахло не очень. Зато наличествовали: трибуна, хрустальный графин с водой и столы президиума под длиннющей зеленой скатертью. Уфологи были добрые люди - им хотелось спасти человечество. Появление в зале академика Маслова, признанного врага всех уфологов мира, ввело собравшихся в минутный ступор. Некто бородатый, видимо от растерянности, предложил посадить академика в президиум. Маслов царственно отказался, и собравшиеся поняли: скандалу быть!
  Докладчики говорили о наболевшем и уфологически насущном. Суть излагали примерно одинаково: все выступавшие что-то, как-то, где-то, когда-то видели, а некоторые даже щупали. Случалось, демонстрировались любопытнейшие артефакты! Были те, кто уже практически расшифровал круги на полях, и те, кто через пирамиду Хеопса общается с иными мирами. Похищенные и отпущенные инопланетянами готовы были пойти на костер, только бы им поверили. Иногда казалось, что вот-вот и введут в зал за руку снежного человека или хотя бы чупакабру в ошейнике. К радости Маслова, дело ограничивалось оральными фактами, а также демонстрацией фото и видео. Докладчики отстреливались за пять-семь минут, оппоненты пока скромно помалкивали. Симпозиум, как и всегда, из самых благих побуждений, понемножку поплевывал в сторону официальной науки и почесывал спину об академические столпы, дерзко их пошатывая. Маслов отмалчивался, от доклада к докладу приобретая все более царственный вид. Его огромные насупленные брови уже начинали шевелиться. Атмосфера явно накалялась. Все ждали, что вот-вот раздастся его громогласное: "А позвольте минуточку!" Но Маслов молчал. Докладчики уже говорили только для него, видели только его. И, о, скандал! - Маслов всхрапнул! Выступающий присел, словно в него стрельнули, Маслов, очнувшись от дремоты, привстал, чтобы извиниться, председательствующий поспешно объявил доклад Павла.
  - Профессор, геофизик Павел Семенович Птицын. Большой оригинал, как говорится! Свой доклад он назвал следующим образом: "Все не так, ребята!" Просим вас, Павел Семенович.
  Вдруг в задних рядах кто-то закричал, словно копируя Маслова:
  - Позвольте! Позвольте минуточку! Я не задержу. Прелюбопытнейшая информация! Господин Птицын, сосед, вы мне позволите? Я сегодня вернулся из Амазонии...
  Птицын оглянулся, как, впрочем, и все, присутствующие в зале: кричал Рабинович. Да-да, энтомолог Роман Рабинович. Птицын почему-то рассмеялся и сел на место:
  - Прошу вас, сосед!
  Через секунду Павел опять встал и обратился к залу:
   - Господа! Если господин Рабинович позволил себе такую вольность, значит, у него и в самом деле есть сенсация. Пусть выступит.
  Энтомолог, кланяясь и благодаря, быстро поднялся к трибуне:
  - Включите, пожалуйста, проектор!
  Включили. На экране появился черный махаон, судя по контрольной линейке почти полуметрового размаха крыльев.
  - Папье-маше? - гикнул кто-то из задних рядов.
  - Господа, прошу не оскорблять недоверием! - у Рабиновича задрожали губы.
  Павел опять встал:
  - Господа, Господин Рабинович мой сосед. Пять лет живем дверь в дверь. Общаемся. Уверяю вас, он ни разу не был уличен даже в маленькой неправде.
  Председательствующий постучал по графину:
  - Призываю проявить уважение!
  - Да-да! Пусть говорит!
  - Конечно, послушаем!
  Наконец зал успокоился, и Рабинович, еще раз молча поклонившись, продолжил:
  - Да, господа! Мне попался в сачок этот удивительный махаон. Тому есть свидетели и фотодокументы.
  - А где сейчас бабочка?
  - Увы, - развел руками Роман, - ее похитила удивительнейшая сущность: тоже черный махаон. Он вошел на лапах орла. В высоту был метр двадцать, не меньше! Клюв хищника! Прожигающие глаза! Я потерял сознание после первых же его слов...
  - Он говорил? - спросил странным тоном председательствующий.
  - Угрожал, - сказал Роман.
  - По-русски?
  - Да, по-русски.
  - А руки у бабочки были? - крикнул кто-то из третьего ряда, давясь смехом.
  - Скорее всего, - пролепетал энтомолог, раздавленный подозрениями. - Я не видел... Может быть... Да-да, бабочка душила меня, кажется... - совсем растерялся Рабинович.
  - Да врет он, - буркнул кто-то из задних рядов гнусным тоном. - К тому же его предупреждали... Тебя предупреждали, энтомолог?
  - Да... - от недоверия Рабинович даже заикаться стал. - Я хотел, как лучше... Хотел поделиться информацией...
  - Теперь жди беды, - сказал тот же тип тем же голосом.
  Рабинович побледнел, схватился за сердце:
  - Это тот же голос, - прошептал он, падая, - той страшной сущности...
  Развеселившийся было зал, всполошился:
  - Вызовите "скорую помощь"!
  - Осветите задние ряды!
  - Кто выключил в конце зала свет? Включите!
  Несчастный энтомолог пришел в себя. "Скорую" вызывать не стали. Свет включили. В задних рядах не было ни одного человека. Даже между рядами проверили. Но кто-то же говорил гнусным тоном?! Черти что!
  - Вы в силах продолжить выступление и поведать нам о второй сенсации? - спросил с нажимом председательствующий. - Вы как будто анонсировали...
  - Да-да, конечно, - Рабинович отряхнул брюки и вернулся за трибуну. - Случилось нечто, похожее на казус... Но ведь случилось, господа! Масса свидетелей - пять трезвых человек!
  - Родня? - усмехнулся толстяк.
  - Да, но какое это имеет значение? - опять обиделся Рабинович.
  - Хо-хо! - едко сказал толстяк.
  Председательствующий настойчиво постучал по графину:
  - Прошу вас, имейте друг к другу уважение! - Прошу вас, продолжайте, господин Рабинович. И давайте вкратце - нас уже время поджимает.
  Рабинович, смущаясь и греша повторами и мелкими уточнениями, рассказал следующее. Его племянник играет в хоккей. Успешный хоккеист. В настоящий момент он находится в США в составе молодежной сборной России. Сегодня состоялся матч - наша сборная победила с минимальным перевесом в счете. Но сенсация оказалась не в этом: поразительно повело себя время! Позвонил племянник и пригласил родственников посмотреть игру. Конечно! С радостью! Все, кто хотел, традиционно за несколько часов до игры собрались у Рабиновичей и активно опустошали холодильник. Включили телевизор - оказывается, игра уже идет, прямая трансляция! А племянник звонит именно в данный момент, когда идет игра! Спрашивают: а ты почему не играешь? Поперли, что ли? Смотрят, а он в этот момент шайбу забросил! Молодец, кричат! А он: так мы только разминку закончили! И трубку положил. Обиделся почему-то. Вот тебе и футы-нуты! Игру досмотрели. Племянник еще одну шайбу забросил. Позвонили поздравить. А там - тишина! Родня всполошилась: что за происки? Дозвонились до руководства телеканала. Там заверили, что трансляция будет прямая... Мы им: так была уже! И счет, мол, знаем. Они рассмеялись и пожелали здоровья. Так настойчиво пожелали - обидно стало! Потом племянник позвонил, сказал, что забросил две шайбы. Но мы-то об этом знали уже четыре часа как! Вот такой казус, господа! Пять трезвых свидетелей, господа! Чертовщина!
  Вторая сенсация Рабиновича собравшимся не показалась... Нет - не показалась! Пошумели немного, и симпозиум продолжил работу. Зря отмахнулись! Зря! Время начинало адскую пляску - и это событие было ее первое па!
  Старейшая университетская преподавательница о манере Павла двигаться выразилась вполне образно: "Да под ним земля на три метра горит!" Ухватив трибуну за края, словно быка за рога, он с первых слов обрушивал на собравшихся не столько лавину знаний, фактов, оценок, оригинальных выводов, сколько энергетическое цунами! Когда он заканчивал, как правило, очень короткое выступление, аудитория обнаруживала себя изрядно взопревшей. При этом у многих за бронею потных лбов начинали копошиться, попискивая новые мыслишки, а то и мысли! И даже - идейки, идеи, идеищи! Большинство, смахивая пот, избавлялось и от несвойственных им мозговых новообразований. Но некоторые - такое случалось! - со временем взращивали приличный колос знаний - да-да, случалось! Выступая, Павел не столько глубоко пахал, сколько щедро сеял.
  Но сегодня он шел к трибуне медленно, опустив голову. Думал: надо ли? До последнего! Стихли все шепотки. Странно сгустилась атмосфера ожидания, по крайней мере, чего-то очень необычного. Уфологи в своем большинстве знали, что Птицын - ученик Маслова и, как и его учитель, столь же едкий критик всего, касающегося инопланетных теорий и практик. Особенно высмеивал Маслов "голоса в головах". "Такой доброго не скажет", - буркнул в спину Птицыну кто-то во втором ряду. А Светлане даже показалось, что у экзальтированной дамы справа вот-вот начнется икота. Когда Павел поднялся на трибуну и выбросил вперед и вверх руку с камнем, женщина то ли всхлипнула, то ли хохотнула, но справилась с собой и замерла, подавшись вперед и прикрыв рот длинными пальцами.
  - Господа! Вот этот камень - обыкновенная с виду галька - недавно, помимо моей воли, родился у меня на кухне из воздуха, из пустого кухонного пространства. Из ни-че-го! - Павел глубоко вздохнул. - Отчасти он стал катализатором перерождения моего научного мировоззрения.
  Он на несколько секунд замолчал, вглядываясь в, словно остекленевшую, аудиторию. Внутренне усмехнулся: может, не следует - здесь и сейчас - "разбрасывать камни"? Но продолжил:
  - Из "ни-че-го" выпало семь камней за два месяца. Понимаю, даже для этой, довольно раскованной аудитории, сказанное мной звучит диковато, непонятно и, как будто, не к месту. Но я озвучиваю факты. В зале есть очевидец явления - академик Маслов.
  Все разом повернулись. Маслов привстал и молча кивнул. Сто сорок шесть пар глаз вновь настороженно уперлись в Павла.
  - Сейчас я продемонстрирую вам небольшую видеозапись. Пока видео-оператор готовится, добавлю следующее: были проведены все возможные в наше время анализы камней. Четыре из них даже распилили. Обычная речная галька! Необычного в ней всего ничего: только рисунок на распиле и форма. Эти камушки, словно близнецы и даже более того - они абсолютно идентичны, до мельчайших деталей! Пожалуйста, смотрим видео.
  Смотрели. Все. И как будто, внимательно. Да не стали бы они смотреть! Сколько они таких записей пересмотрели! На подобных мероприятиях наука безмолвствует - царствует старик Станиславский со своим "не верю"! Даже если киваю, одобряю, рекомендую, все равно - "не верю"! Почему? Потому что каждый держит за пазухой свое: видео ли, артефакт ли, или хотя бы забойную историю с честными очевидцами, готовыми ради истины хоть под полиграф. И признайтесь, кому можно верить, если ты сам - ну, пусть чуть-чуть,- но факты, если и не подмонтировал, то капельку приукрасил.
  Смотрели и молчали. Потому что смотрел и молчал Маслов. Съемка была так себе - бытовуха, любительщина, но было видно, что без монтажа. Камни, пошедшие по рукам, тёрли, мяли, нюхали, "фоткали" на дорогие телефоны. И все. Стартер урчал и шоркал, но мотор молчал. Ехать было не на чем, да и не зачем. Не горел Павел пока, не горел! Сомнения... Сомн-е-ения! Одно дело, когда ты один на один с собой и другое дело - здесь, в атмосфере "уфологического дружелюбия и здравомыслия". Напряжение в зале рассеялось, по лицам начинали блуждать все понимающие улыбочки. Покашливали. Экзальтированная дамочка украдкой зевнула. Председательствующий уронил ручку и, громко и одышлево сопя, уже почти полез за ней под стол, и только взгляд Маслова принудил его изменить решение: взял на столе другую ручку.
  - Главное - не камни, они - прелюдия. Со мной вышли на контакт странные силы... - голос Павла разом покрыл все шумки-смешки. Зал опять на секунду остекленел, не веря своим ушам. Голоса?! Словно по команде все обернулись-покосились в сторону Маслова. Тот по-прежнему хранил царственное молчание. Такого заявления от Павла не ожидал никто. Его просто не могло быть! Любимец Маслова и... Чего он ищет здесь?
  - Вы имеете в виду инопланетян?- испуганно косясь на Маслова, спросил председательствующий.
  - Инопланетян не существует! - очень громко и четко сказал Павел. - Их нет, не было и не будет!
  - Ложь! - с истерическим подвизгом выкрикнула, вскочив, экзальтированная дама. - Я лично имела с ними неоднократные контакты!
  - Половые? - противно хохотнул мужчина во втором ряду.
  Зашумели. Маслов пошевелился, громко скрипя столовским стулом и кашляя. Не обратили внимания. Забормотали, загудели возмущенно, невзирая на авторитеты: ведь Павел тронул за вымя священную уфологическую корову. В этом собрании можно было плевать в любую сторону, но только не в сторону инопланетян!
  - Если инопланетян нет, кто же с вами разговаривал? Ангелы? - раздражаясь, заорал толстяк в первом ряду, - А может быть, черти? Небось, после банкета событие произошло?!
  - Спокойно! - голос Павла наполнился странной силой. И зал вдруг замер на полуслове, на полукрике, на полусмехе, скомканный этой силой, словно зажеванный принтером лист бумаги. - Если вам хочется, назовите их ангелами. На настоящий момент важно не столько, кто они, а важна та информация, которую они вложили в меня.
  Председательствующий, поерзав на стуле, осторожно спросил:
  - Вы готовы поделиться этой информацией с нами?
  - Для этого я и напросился к вам.
  Как и все, Света сидела, оглушенная странными обертонами в голосе Павла. Ей вспомнился мультик, в котором крысы, встав на задние лапы, чередой шли за звуками дудочки и безропотно тонули. "И я бы пошла", - подумалось ей. Она оглядела аудиторию, ожидание приказа читалось в позах, - "Все бы пошли, и даже Маслов". Ее сущность где-то там, под сердцем вяло ворочалась, пытаясь сбросить гипнотическое оцепенение. Не получалось. Она покорилась: да ладно... И тут экзальтированная дама, каким-то образом избежавшая воздействия, опять взвизгнула:
  - Это научная дискуссия или сеанс массового гипноза?! Я чувствую! Простите, но он, словно публично под юбку лезет! Хамство какое!
  Ее возглас вывел аудиторию из ступора. Возвращаясь в реальность, качались, ощупывали себя, трясли головами. Председательствующий, справившись с отвисшей челюстью, аккуратно так поинтересовался:
  - А нельзя ли обойтись без "чертовщинки"?
  - Нельзя! - гавкнул чей-то нагловатый голос. И все неожиданно засмеялись и уже как-то по-свойски посмотрели на Маслова. Тот нахмурился и нетерпеливо поднял взгляд на Павла. Председательствующий, опережая реакцию академика, уколол докладчика:
  - Павел Семенович, давайте без фокусов, ближе к теме. И все же, что это было? Гипноз? Для чего? Ученого усыпить можно, покорить нельзя. Объяснитесь.
  - Название моего доклада "Все не так, ребята". Все не так, как вы подумали. Я не собирался морочить собравшимся голову, использовать гипноз, тем более, что я им не владею. Говорившие со мной, наделили меня некоторыми способностями , помимо моего желания. Они проявляются в трудный для меня момент, в момент высокого волнения. Так случилось сегодня, здесь. Так случилось и во время беседы с академиком Масловым всего часа четыре назад. Я думаю, что важность вложенной в меня информации настолько велика, что меня должны услышать, несмотря ни на что. Мой наставник, академик Маслов меня услышал. Услышал настолько, что последовал за мной в это, как хорошо вам известно, противное для него собрание. Услышали и вы. Пока я сообщу вам всего несколько фактов. Первый: мир вокруг нас устроен не так, как мы воспринимаем его, как нам, извините, поз-во-ле-но воспринимать его.
  - Стоп-стоп! Это кем позволено? Инопланетянами? А может - чур меня, чур меня - богом? - толстяк в первом ряду заорал, словно его ошпарили. - Этак мы договоримся! Этак мы науку похерим! Знахари возглавят человечество! Знахари! Знающие хари! Заживем!
  Голос Павла опять завораживающе зазвенел:
  - Кроме Земли, ничего нет! Солнечная система - есть некое подобие матрешки. Планеты уложены в Земле по определенному правилу. Все, что мы видим в космосе, - это обеспечивающая система первого рода. Ступая по земле, мы одновременно и реально ступаем по Марсу, Венере, Меркурию. Посмотрим на ситуацию на примере Марса: Марс, который мы наблюдаем в космосе, рассеян в Земле. Но каждая его частичка знает свое родство. Некая единая вибрация! Представьте, что особая энергия продувает, словно просвечивает Землю, взаимодействуя с каждой частичкой космической планетарной матрешки, рассеянной в Земле. Каждая частичка плоти Марса, Венеры, Меркурия откликается на это воздействие. И в космосе создается материальная проекция того, что рассеяно в плоти Земли. Объектов вокруг Земли много, их укладка очень сложна.
  - Бред!- опять взвизгнула дамочка. Похоже, она единственная не попадала под очарование голоса Павла.- Огромный Юпитер - внутри малюсенькой Земли?!
  - В пропорциях - ключ! - голос Павла усилился.- Решим эту головоломку - создадим новую науку! Кстати, Юпитер - это вывернутая Земля. Как теперь известно, внутри него обнаруживается каменное ядро. Если бы каким-то образом нам бы удалось пройти сквозь оболочку этого ядра, мы бы оказались на поверхности Земли! Под голубым небом!
  В глазах скандальной дамы неизвестного статуса вдруг загорелся азартный огонек. Павел крепче вцепился в края трибуны и прибавил обертонов в голосе. Света уснула, ей опять снилась та женщина-красавица в зелено-голубом наряде. Только на этот раз она была миролюбива и приветлива... Лицо Маслова излучало царскую уравновешенность.
  - Мне рассказали и показали, как приходит смерть к живущим на земле. Я знаю теперь, что есть время!
  - Да он же еврей! - заорала странным басом экзальтированная дама. - Ленин, вашу мать! Он вам сворачивает мозги, он ломает устои! А вы молчите? Я православная католичка! Не позволим жидам разрушить святую науку. Гнать его! - она вскочила на стул и стала орать, улюлюкать, бешено крутя сумочку над головой.
  Аудитория приходила в себя. Мужчина подал бунтарке руку, явно разделяя ее буйную точку зрения. Дело шло к тому, что вот-вот и свистнут в два пальца! Ожидаемый скандал обретал конкретные очертания. Единственный приглашенный репортер - сотрудник "Свободной Москвы" Виктор Юрьев блаженно улыбался, готовый расцеловать свой диктофон. И тут громыхнул Маслов:
  - А позвольте минуточку! - опрокинув столовский стул, он воздвигся над залом.
  - Нет, сейчас моя очередь!
  Никогда не перебивайте говорящего академика! Пожалеете! Но... не сегодня! Маслов замер, покраснел, переступил с ноги на ногу и шумно выдохнул. Почему? А кто его знает! Денек-то был еще тот!
  - Я записывался! - яркий блондин с ускользающим выражением лица и бесцеремонным взглядом, в безупречной черной паре, белоснежной рубашке с золотой бабочкой под горлом и золотых очках без оправы настойчиво тыкал толстым золоченым "паркером" в сторону председательствующего. - Я намерен оппонировать профессору Птицыну!
  - Представьтесь, пожалуйста, что-то я вас не припомню? - председательствующий, поглядывая на замершего от неожиданности Маслова, нервически рылся в бумагах.
  - Ситуация становится просто неприличной, - блондин сделал движение шеей, словно изящный галстук-бабочка, отливающий золотом, излишне сдавливал горло. Золотые блики метнулись по общепитовским стенам. - Я всегда был с вами, на каждом симпозиуме. Неоднократно выступал! Поищите, поищите. Меня зовут Мам! Мам Сатовский.
  - И в самом деле, - растерялся председательствующий, - есть в списке Мам Сатовский, записывался. Извините, господин Маслов. Надо дать человеку слово. Только представьтесь, кто вы, ну, в научном смысле? Здесь не записано...
  - В научном? - качнулся с пяток на носки Сатовский. - В научном смысле я, конечно, профессор! И в любых иных смыслах, тоже, - он широко улыбнулся, показывая безупречные зубы.
   По лицам уфологов поползли блеклые улыбки. Маслов вдруг чихнул. Извинился:
  - Коль во всех смыслах... и записывался, что ж, подожду,- академик осторожно водрузил свое мощное тело на прежнее место.
  - Не надо спешить! - Павел несколько возвысил голос. - Я еще не закончил выступление.
  - Хорошо-хорошо, пожалуйста,- отступил, улыбаясь, блондин. - Говорите, Павел Семенович, я подожду. - Он неторопливо уселся на свободное место в первом ряду, навязчиво демонстрируя свое присутствие и с удовольствием посасывая конец своей занятной, как всем показалось, золоченой ручки. Маслов громко и раздраженно кашлянул.
  - Я продолжу? - Павел на секунду заглянул в малюсенькую, мелко исписанную карточку. - Господа! Почему я здесь? Ведь я всегда был далек от ваших уфологических изысканий. И уж тем более - академик Маслов. И вот мы оба здесь. Дело в том, что вы наиболее раскованная часть научного сообщества. Вы ищете и находите крупицы истины там, где другие свищут в два пальца и крутят пальцем у виска. Вы умеете принимать к исследованию факты, почти безумные, отвергаемые официальной наукой! - и находить им разумное научное объяснение. Панцирь официальной науки крепок, но она медлительна. Она неотвратимо движется к истине, но может опоздать! Вы раскованы, вы способны прыгать там, где официальные умы ползут. Вы уязвимы для критики, но избегаете панцирей, оставаясь открытыми для дискуссий. Поэтому я здесь! Факты, которыми я намерен с вами поделиться, поверьте, стоят вашего внимания. Этому порукой и авторитет академика Маслова...
  - А чего это вы клевещите на официальную науку? - сказал толстяк. - Она медлительна, зато последовательна. Она уже облагородила окружающую нас действительность, а в будущем найдет ответы на любые вопросы. Вы же, господин Птицын, несете такой бред, что его и слушать-то неприятно. Чего вы хотите от уфологического сообщества? Только - конкретно. Ведь ваши утверждения невозможно проверить. Опять - через веру? Религия? Некий птицинизм? Ха-ха!
  Птицын усмехнулся:
  - Хороший каламбур! А хочу я вот чего: думайте!
  Маслов привстал, хотел что-то сказать и вдруг закашлялся - длинно, с надрывом, чего никогда с ним не бывало. К нему повернулись, сочувствуя. Профессор-блондин из первого ряда вмиг оказался возле Маслова, почтительно протянул ему коробочку с каким-то лекарством:
  - От души. С уважением. Очень помогает. Попробуйте. Достаточно одного шарика, - он был так расторопен и настойчив, что почти затолкал таблетку Маслову в рот. И проглотил бы ее Маслов, обязательно проглотил, если бы не его природная брезгливость. Увернувшись от проворных рук, он невероятным усилием остановил кашель и крепко ухватил услужливого профессора за руку.
  - А это - вам, тоже помогает,- Маслов вдавил в центр ладони блондина горошинку.
  - Что такое?! - попытался тот освободиться.
  - Очень хорошая вещь! Много лет пользую, нюхаю в трудные моменты жизни. Это ладан.
  - Вы с ума сошли! - странно зашипел блондин. Он покраснел, напрягся, пытаясь вырвать руку. Но на Маслова нашло: он не отпускал запястье, как ему показалось, наглеца. Сатовский рванулся и вдруг предстал собравшимся с гладко выбритой головой - его шикарный парик упал под ноги. Мам зашипел гадюкой, сверля Маслова злобным взглядом. Света быстро подняла парик и протянула его Сатовскому, намереваясь извиниться, но слова извинения остались на её губах. Шрам! Ужасный шрам пересекал значительную часть головы Сатовского, именно в том месте, где мужчины, как правило, строят себе пробор. Словно тяжелая рука рубанула его, не щадя, топором. При этом врач был небрежен: шрам открывался глазам глубоким синюшным и тошнотворно уродливым. Светлане показалось, что она нечто подобное видела, и совсем недавно. И как будто - не один раз! Но где? Странно, при ее-то памяти, она не могла вспомнить! Да ладно, разве это сейчас так важно? Академик пробормотал слова извинения, но, судя по реакции Сатовского, они не были приняты. Он, продолжая шипеть, резко и уверенно освободил свою руку, умело и быстро надел парик на голову и, как почудилось многим, в несколько мгновений оказался на своем месте в первом ряду. По залу полыхнуло странным золотым отсветом и потянуло каким-то неприятным душком - то ли аммиакам, то ли серой. "Нечего руки в чужой рот совать", - беззлобно пробурчал Маслов, осторожно ворочаясь на хлипком для него столовском стуле.
  Сатовский принял прежнюю вальяжную позу и громко заявил:
  - Пусть следующий раз - хоть задохнется!
  - Спасибо, - усмехнулся Маслов.
  - Извините, - отозвался злорадно этот странный профессор. - Я не предполагал, что вы услышите.
  - И я не хотел причинить вам зла, запах ладана так успокаивает.
  - Черти что! - пробурчал толстяк. - Докладчику пора закругляться!
  Павел улыбнулся:
  - Еще пару минут. Понимаю - устали. Буду очень краток: все со школы знают о давлении солнечного света. Но, оказывается, есть еще и притяжение солнечного света: свет тянет все вверх. Эта тяга дает живущим невероятную силу расти. Даже горам! Главное, чтобы была прокладка. Нечто между солнцем и объектом роста: облака, почва, одежда, крыша и так далее. Как реализуется процесс, расскажу в следующий раз - либо здесь, либо в узком кругу. Теперь же пару минут - теории относительности Эйнштейна. Эта теория создана не для того, чтобы покорять космос, она дана нам, чтобы мы лучше поняли суть своего дома по имени Земля. Помните, теория утверждает, что если реальное тело в виде шара будет двигаться со скоростью света, то шар разорвется на кусочки? И второе: если стержень будет двигаться со скоростью света, то он удлинится. И первое, и второе утверждение - чистая теория, не поддающаяся, по крайней мере, пока, корректной экспериментальной проверке. Извините, что я - о великом, по-простому. А теперь давайте глянем на любое весеннее дерево: солнечный свет омывает его, естественно, со скоростью солнечного света. Так? Так! А может это дерево летит со скоростью света через покоящийся солнечный световой столб? Допустимо? Допустимо. И что происходит? Крона-шар взрывается листьями-кусочками! А стержень-ствол растет - удлиняется! Повторяю, я говорю по-простому, на пальцах, чтобы только проявился принцип. Можно и подробно, во всех сложностях и тонкостях, но это долго, для большинства - нудно. Поэтому - в другой раз и в другой аудитории. И напоследок - бонус! Всеобщий принцип развития любых дел в общем виде звучит так: вред всегда равен пользе!
  Павел замолчал и склонил голову. Кто-то в средине зала, не жалея ладоней захлопал:
  - Браво! Пища для настоящих умов!
  - Еще раз скажу, бред несусветный! - насмехаясь, выкрикнул толстяк. Хлопки смолкли, съежившись. Молчал председательствующий, и, самое главное, молчал Маслов.
  Молчали и все сто сорок шесть человек - далеко не глупцов! Испытанные полемисты, крикуны и бузотеры от науки, отточившие характер в многолетних баталиях на полях чужого здравого смысла, несколько потерялись. В полной тишине Мам Сатовский из первого ряда был услышан всеми:
  - Умненько... Но я отказываюсь оппонировать. Я никогда не умел оппонировать фантазиям!
  Зал зашумел, очнувшись: "Верно, бред собачий!" "Зря потеряли время!" "Ну, ты, Паша, даешь! И Маслова сюда приплел!" "Закругляемся на сегодня! И на будущее: надо заранее знакомиться с содержанием докладов". Тут вскочил репортер и громко, и радостно сообщил:
  - А мне понравилось! Очень! Это бомба! Скажите, господин Птицын, а у вас еще есть подобная информация? Такая же, необычная?
  Зал не просто замер: он задохнулся. И голос Маслова наотмашь шарахнул по этой тишине так, что ее осколки звякнули о пустые стены:
  - Призываю думать! Ду-у-мать!
  - Ну вот, двери в сумасшедший дом открылись! Пожалуйте в смирительные рубашки! Входите, люди добрые, выбирайте свой размерчик! - скандально рассмеялся Сатовский.
  И тут некто громыхнул в последних рядах, покруче Маслова:
  - Мам! Зачем же так!
  Скандалист словно сложился, как складывается плотницкий метр. При этом продолжал довольно громко бурчать: "Он сам виноват. Кто ему разрешал? И еще этот Маслов со своей гадостью".
  Павел успел воспользоваться коротким затишьем, чтобы попрощаться:
  - Кто заинтересовался, у кого есть силы и желание продолжить сегодняшний разговор, подойдите ко мне в коридоре, - он неторопливо покинул трибуну и направился в фойе столовки. Первым, роняя листки, за ним кинулся репортер:
  - Я Виктор Юрьев - газета "Свободная Москва". Я в свое время закончил физмат, и я немного понимал из того, о чем вы говорили. Это потрясающая информация. Я приду слушать вас в любое место, которое вы назначите. Его начали теснить, но он крепко держал Павла за рукав. Подходили и подходили. Через некоторое время вокруг профессора Птицына образовалась небольшая, но искренне взволнованная стайка потенциальных сторонников.
  В зале же кучковались возле профессора-блондина, нахамившего Птицыну. Мало того, тот, видимо, продолжал говорить в адрес докладчика нечто хамски нелицеприятное, то и дело тыкая своей золоченой ручкой в сторону Павла. Судя по всему, окружению господина Мама это нравилось. Кивали. Один раз даже похлопали. И все же ряды его сторонников довольно активно разжижались: некоторые - на цыпочках и домой, другие - бочком-бочком и к стайке Павла. Сатовскому нужен был скандал, событие, способное овладеть всеми умами! И интернет выдал! Не подвела, чертова таратайка!
  - Включите телевизор! - завопил Мам, вскинув вверх руку с "Ай-фоном". - Событие мирового значения! Быстрее - идут новости!
  Да, включить телевизор стоило.
  На экране раскрасневшийся репортер, энергично жестикулируя, скорее выкрикивал, чем говорил:
  - За моей спиной вы видите чудо! Это Москва, Лубянка, а в кадре - место, где стоял когда-то памятник Дзержинскому! Точно из того места, где он стоял, вот уже час, как уходит куда-то в космос красный световой столб. Примерно, четыре метра в диаметре! Внутри столба вы видите памятник Дзержинскому. Один в один, как он был! Только красноватый. Над его головой вращаются некие спирали. Их три: вверху - большая, в средине - поменьше и внизу - совсем маленькая. Спирали и несущий их световой столб, видимо, одной субстанции. По крайней мере, отсюда, с расстояния метров в пятьдесят, они так воспринимаются. Только спирали кажутся более плотными. Но они тоже прозрачны. Примерно в метре от верха памятника, там, где заканчивается маленькая спираль, с восточной стороны столба каждые десять секунд рождается камень! Возникает из ничего - просто выдвигается из столба и - все. Ну невозможно это описать - возникает и все! Вот сейчас - смотрите, смотрите! Все, упал! Вот, он у меня в руках! С виду, речная галька. Не нагрет. Граммов сто пятьдесят. Световой столб - чудо! Минут десять, как мальчик запустил электрический игрушечный вертолет. Так он свободно пролетает сквозь столб и спирали. Я думаю, это вам хорошо видно. А когда подгулявший гражданин стал стрелять в спирали из травматического пистолета, пули рикошетили с характерным звуком, словно от металлической преграды. Полиции, между прочим, все нет. Чудо, какая погода! Ранняя ночь. Свежий с прохладной ноткой воздух. Когда только успел остыть асфальт! Да, мне подсказывают из студии: в одночасье все природные аномалии на земном шаре прекратили свое существование. В каждой климатической зоне - идеальная погода! Зря пугали нас пророки всех мастей! Армагеддон! Ледниковый период! Вымирание! Враки! Рано нам вымирать! Человечество еще не покорило дальние космические миры! Человечество победоносно по своей сути: мы побываем везде, мы покорим все! До следующего включения!
  - Какой умный мальчик, этот репортер!- уже никого не стесняясь, развязно вопил Мам, взобравшись на шаткий стул. - Надо славить человечество! Есть повод, есть! Страшное - ушло! Ну, где эти пророки со своими пророчествами?! Ату их! Где вы, ученые-мученые, церковники-молитвенники?! Разум торжествует! - Мам достал из внутреннего кармана, спрятанную им было, золоченую ручку "паркер", схожую с крупной сигарой и, сунув тыльный ее конец в рот, зачмокал, словно и в самом деле курил.
  И кто бы в такой ситуации посмел ему возразить? Есть, конечно, основания для спора. Да-да! И если по правде, то основания такие, что можно и за штаны крикуна стащить. Но не сегодня... Сегодня надо выдохнуть, взвесить факты, исследовать обстоятельства. А вот завтра! Если Земля успокоилась, значит, скорее всего, у человечества появились годы и годы для спокойного, вдумчивого научного труда.
  Маслов, собравшийся было рявкнуть на Мама, аккуратно прикрыл рот и проворчал негромко, что-то вроде:"Вреда не будет!" Промолчал и Павел. Света же просто крепко вцепилась в локоть Маслова.
  Мам же витийствовал, будучи в ударе. Он орлом взлетел на трибуну и почти заорал, теряя остатки интеллигентности и лоска:
  - Предлагаю вернуться на свои места и выработать резолюцию симпозиума!
  Его почти все услышали. Почти все обернулись.
  - Давайте, не мнитесь! - он явно не жалел голосовых связок. - Сегодня мы подтолкнем историю. Садитесь по местам, и я сделаю заявление. Я полагаю, вам понравится! Вы восхититесь!
  Уфологи стали не очень решительно возвращаться на свои места. Минут через пять стоять остались только Маслов со Светой и Павел. Рядом с ними что-то лихорадочно записывал репортер Юрьев.
  - Завтра мир проснется другим. Долой страхи, долой пессимизм! Человечество будет радоваться - впереди долгие годы благоденствия, - продолжал вдохновенно Сатовский.
  - А если нет? А если это просто короткая передышка?! Если худшее - впереди? - раздался неуверенный голос с места.
  - Если б, да абы, да во рту росли бобы. Был бы не рот, а целый огород! - рассмеялся Мам. - Долой пессимистов! Я уверен - теперь у нас впереди тысячелетия! И ими надо достойно распорядиться. Предлагаю... - Мам вытянулся в струнку, встав на носки туфель и воздев руки. Зал замер.
  - Да рожайте уже! - рванула напряжение пополам экзальтированная дама, и вдруг, то ли икнула, то ли пустила голубка. Председательствующий хихикнул.
  - Негодяй! - взвизгнула женщина.
  - Увековечим сегодняшний день!- начал Мам, не обращая на нее внимания. - Давайте выступим, как говорится, с инициативой мирового масштаба: призовем передовую часть человеческого сообщества построить храм, посвященный Разуму! И назовем его Армагеддон! Как звучит-то, а? Вслушайтесь: храм Разума "Армагеддон"! - Мам на секунду замолчал, в умилении закатив глаза и прижав ладони к сердцу. - И будет так, словно армагеддонское сражение состоялось, и человечество победило! Мы принесем в этот храм лучшее из того, что у нас есть. Это будет грандиознейшее сооружение - выше всяких небоскребов! Истинная вавилонская башня увенчает его вершину! А, в свою очередь, на ее вершине будет вечно гореть огонь, как маяк, указывающий путь к всеобщему счастью! - Мам резко выбросил руку вперед, и его дорогой "паркер", сверкнув позолотой, брякнулся на пол где-то в третьем ряду. Мам был жадным. Он очень расстроился. Засуетился, перегибаясь через трибуну:
  - Найдите, прошу вас, найдите! Осторожно, что же вы, как слоны! Раздавите! Подарок, знаете ли. Посмотрите, пожалуйста, в третьем ряду.
  Как это принято в современном мире, никто особо не спешил оказать услугу страдальцу. Молчали. Вяло шевелились в третьем ряду. Маслов повернулся к говоруну спиной и о чем-то говорил с Павлом. Света слушала, все так же крепко держась за локоть академика.
  Председательствующий покашлял, почесал под пиджаком спину и заговорил, словно обсасывал сладкий леденец:
  - Навскидку, идея неплохая. Но зачем это нам, уфологам? Есть различные общественные организации с международным статусом, им и карты, как говорится, в руки, - он плюнул на пальцы и пригладил волосы.
  Мам, нетерпеливо пританцовывая на месте, ждал результатов поиска между рядами своей золоченой игрушки. Павел смотрел на него и все пытался вспомнить, где он раньше видел этот шрам? Неужели, он раньше встречался с профессором Сатовским? Где? Убей, не вспомнить! Что же это такое с памятью? Видел же, видел!
  "Паркер" нашли и передали. Сатовский, рассыпавшись в благодарностях, зажал его между пальцами, словно кубинскую сигару и, открыл, было, рот, но из полумрака задних рядов кто-то грубо приказал:
  - Заканчивай дурачиться! Дальше без тебя разберутся!
  Мам аккуратно закрыл рот, поспешно пробормотал что-то, похожее на "извините" и, подпрыгивая от избытка энергии, рванул к выходу. И тут собравшиеся осознали, что место идейного вождя свободно! О-хо-хо! И -нахлынуло! Одни начали покашливать, потирая руки и оглядываясь по сторонам, словно предстояло налить и выпить. Другие же... Что? Да не разглядеть! Сморщились-съежились: пустое, мол! Домой пора. Зато очнулись лидеры второго плана. Как осветились лица! Сколько смысла появилось во взглядах! Даешь храм Разума! Даешь "Армагеддон" с вавилонской башней вместо шпиля! Даешь хорошие гранты под хорошие должности!
  На трибуну, не обращая внимания на возражения соседей, взобрался толстяк из первого ряда:
  - Предлагаю резолюцию принять! Обо всем остальном поговорим в рабочем порядке.
  - Какую резолюцию? О чем? - зашумели в рядах, - зачитайте проект, хотя бы!
  - Просто резолюцию - бу-ма-гу. Текст подготовим позже. Великие дела на пороге. Великие! - толстяк даже причмокнул. Подумал и завершил:
  - И уфологию бросать, тоже не следует. Чем черт не шутит, прилетят, а мы не готовы! Они и - мимо! - Он присвистнул и завершил сказанное характерным жестом: то ли предлагая рукопожатие, то ли считая деньги.
  Маслов сморщил отвратительное лицо, словно собираясь плюнуть. Опомнился. И бережно увел Светлану на свежий воздух, бормоча: "Знал же, знал. Избегал. Нет - попался! Павел, Павел, не там ищешь! Хотя, где искать? Где они: умные, раскованные, честные..." Они почти дошли до машины, когда их внимание привлек громко стонущий ком тряпья. Они приблизились.
  - Смотрите, - сказала Света. - Бездомный пострадал. Да он там не один!
  В бледном свете уличного фонаря они разглядели нечто странное: по человеку, прихихикивая, топталось подобие гигантской бабочки! Чудовище! В лучах случайных автомобильных фар они увидели, как им показалось, полуторометровое создание ада - орлиные лапы, хищный клюв, небольшие, горящие красным глаза! И это все, пусть при огромных, но изящных крыльях махаона! Чудище, переступая с лапы на лапу, запускало в тело человека страшные когти. Страдалец уже не имел сил отбиваться, он только стонал и шевелился, вяло отмахиваясь рукой. Маслов, не раздумывая, запустил в сущность своей тяжелой тростью. И попал! Бабочка, витиевато выругалась и, оглянувшись, прошипела:
  - А-а! Подлец Маслов! Пожалеешь!
  И вдруг - исчезла! Они подошли и склонились над бедолагой, пытаясь понять, в чем дело. Нет, не бездомный! Добротная одежда - в клочья! Лоскуты! Местами виднеется тело в странных ранах, словно туда загоняли толстые крючки. Лицо... Ужас! Это был энтомолог Рабинович! На лице нет живого места! Все в страшных проколах и кровоподтеках. И шея! И грудь! Маслов стал звонить в "скорую". У Светы все же подкосились ноги и она непроизвольно ухватилась за дверную ручку огромного джипа. Страшно рявкнула крутая сигнализация! Света в страхе вскрикнула! Маслов от неожиданности выронил телефон, и он, как это бывает в таких случаях, упал именно на газон, в траву. Подбежал профессор Птицын, спросил:
  - Что случилось?
  - Да вот, какая-то тварь напала на твоего соседа, Рабиновича. Буквально изуродовала! - сказал Маслов. - Никак не могу дозвониться в "скорую". Теперь еще и телефон в траву уронил.
  Павел передал академику свой телефон и присел перед пострадавшим на корточки.
  - Рабинович? - Павел осторожно перевернул энтомолога на спину, стремясь увидеть его лицо. - Да, это он. Он звонил мне, кажется, из Германии. У него там была пересадка. Рассказывал про какое-то чудо-юдо. В бразильской сельве на него, вроде бы, напал огромный махаон на лапах орла. Я, можно сказать, отмахнулся. Теперь понимаю, что зря!
  - Именно такое чудовище терзало его на наших глазах! - воскликнула Светлана, продолжая всхлипывать, но уже достаточно овладевшая собой.
  Кто-то в тени деревьев грязно выругался и проорал нарочито гундяво, не жалея горла:
  - Ты, Маслов, негодяй! Клюв повредил, крыло помял! Узнаешь ты, почем у меня сотня гребешков!..
  Маслов присел, стараясь разглядеть крикуна. Тщетно. Спросил Павла:
  - Эта тварь сказала о каких-то гребешках. Ты что-нибудь об этом знаешь?
  - Возможно, о морских?
  - Это вряд ли, мне кажется, она угрожала. "Скорая"? Наконец-то! У нас здесь раненый!
  Из придорожных кустов вышел огромный, черный, слюнявый пес с кривым хвостом, подошел к Павлу и гавкнул, между прочим, довольно миролюбиво:
  - Ошейник у меня не купишь? Жрать хочется! Очень!
  
  НЕ НОСИ СВЕЧУ НА ВЕТЕР! ЗАЖГИ ЧТО-НИБУДЬ ПОПРАКТИЧНЕЕ. А ЕСЛИ ЗАЖЕГ, ТО НЕ ПРЯЧЬ В ПАЗУХУ. КОПОТЬЮ ПРОПАХНЕШЬ! НА ЛУБЯНКЕ ТВОРИЛОСЬ ЧЕРТИ ЧТО! Ни с того, ни с сего на свое законное место вернулся памятник Феликсу Дзержинскому! Вечером. Довольно поздно. Около двадцати трех. Мгновение до того на площади было пусто и вдруг - раз, и восстал Феликс Эдмундович! Вспыхнула красная свеча от земли до неба! Кроваво-рубиновая. Прозрачная. А в ней - памятник, тоже прозрачный, только более густой кровью рисованный. И - гул... Тяжелый. И не поймешь откуда. А над головой красного Феликса три спирали вращаются - одна над другой! Пьяный мужик из такси вылез, прямо на проезжей части упал на колени, орать начал, поклоны бить. Завизжали тормоза и женщины. Никто не понял, откуда поп в рясе взялся. Стал бегать и орать в голос: "Святые говорили, говорили! А вы морды воротили! - и тыкал худым пальцем в сторону рубиновой свечи с памятником. - Вот вам, вот вам! Кайтесь, подлые грешники!" Полицейские подъехали: лица перекошены, в рацию орут, сами себя не понимают. Поп лейтенанта в спину кулаком тычет. Тот побежал, злодея из машины выпустил. Обнимает, плачет: "Брат, брат! Прости!" После говорили, что в этот самый момент собаки по всей Москве завыли. И, неостановимая диарея, вдруг, ударила волной по власть имущим. Унизились великие все и разом. Торжествовал только памятник. Он царствовал, - кровавый,- над густеющей толпой зевак, над здравым смыслом и, наконец, над самой историей! Казалось, полы его багряной шинели колебались, а рот кривился в усмешке, то и дело, выплевывая каменную лепешку речной гальки. Он - был! Хотя его не должно было быть. "Караул!", - заорать бы мэру. И далее, как в таких случаях принято: кто приказал? Как посмели? Немедленно убрать! Чего только не орут большие чиновники от бессилия. Но этот мэр был умный: он молчал. Смотрел на экран телевизора и молчал. Он как-то сразу понял, что это была ситуация, когда кричи - не кричи...
  Вначале девяностых помело свободы от души шаркнуло железными прутьями самоуправства по, враз отощавшему, хребту России. Ухнули! Крякнули! Обрушили! Повалили каменных идолов! Вместе с заводами, сельским хозяйством, армией, нравственностью, честью и совестью. От довольно значительного в прошлом памятника Дзержинскому долго оставался каменный обрубок пьедестала. Торчал он из асфальта Лубянки, как обломок гвоздя в призрачном революционном башмаке! И не было на него уже сапожника... Эх! Подправить бы его! Надеть бы, да, как прежде, революционным шагом, да в светлое коммунистическое будущее, беспощадно давя диссидентов и прочих ренегатов! Но, увы. И рад бы в рай... Да-да! Ты шагни только - миллионы ножку подставят! И в спинку толкнут, и поганое слово, словно соплю на ворот повесят...
  А потом убрали и пьедестал, цветник на том месте разбили. Активно противились одни "коммуняки". Только силы у них уже не было - сами старенькие, ножки соломинками. Протестовали, конечно. Соберутся при случае, рогатого государственного тельца красными тряпками подразнят, да и разбредутся по хрущебам. Там, сгоряча, хватят по горсточке даровых таблеток и то ли запоют, то ли заплачут... А кровопийцы, как сидели по кабинетным щелям, так и остались.
  Но сегодня торжествовало красное! Прозрачная рубиновая спица вырывалась из земли и терялась где-то (голову страшно запрокинуть!) в космической бездне. Толстенная спица! Отмстительно-рубиновая! Ликуй, красная гопота! Откуда она вылезла? Чего хотела? Грозила неведомой судной силой? Или провозглашала воскрешение поруганной идеи всеобщей свободы, равенства, братства? Воздух вибрировал ожиданием. Казалось, вот-вот и каменный Феликс вывалится из красного наваждения, потрясая многотонным шагом вороватые устои современного государства Российского. Толпились. Смотрели издалека. Боялись, наверное. Бегали телерепортеры. Утучневшая числом и немного пришедшая в себя полиция уже начинала покрикивать: "Разойдись!" Выпущенного было злодея опять поймали, пока он, разинув рот, созерцал чудное явление природы, и законопатили в уазик. С десяток стариков и старушек (в час ночи-то!) с красными флажками и портретами Сталина, прижавшись друг к другу, вдохновенно пели:"Вихри враждебные веют над нами!"
  Сын юриста - известный политик - как всегда переполненный пошловатым задором, орал, расталкивая своих охранников:
  - Я говорил, надо было идти к Индийскому океану! А теперь что? Запретить коммуняк!
  Несколько пар геев,- плохо выбритых мужиков (что, в общем-то, объяснимо - ночь ведь!) - самозабвенно целовались на виду у толпы, рискуя получить по шее от совсем уж распалившегося в молитвах попа.
  Очень раскованный братан в наколках, жирующий на идейном поле бессмысленной в данном случае свободы, подогнал пожарную машину с лестницей и, воняя перегаром, полез наверх: "Щас посмотрю!" Ему не терпелось узнать, на чем подвешены спирали внутри красной спицы.
  К двум часам ночи в здании ФСБ светились все окна. Чины разведки роились у штор, в узкие щелочки рассматривая чудо. Звонили. Звонили. Звонили. Каких только предложений не было! Группа "Альфа" бдила в полной боевой готовности, не понимая, чего от нее ждут наверху. Ракетчики дышали в пусковые кнопки. Истребители вили вверху петли раз за разом без видимых последствий, прорезая крыльями красную свечу искушения. (А как еще ее назвать?) Телескопы всех мастей шарили по звездным россыпям, надеясь отыскать ее небесный конец (или начало?). Космонавты на орбитальной станции чесали репу и отделывались дежурными докладами. Проблема "Что делать?" и "Кто виноват?" подминала под себя волю государства. Бессилие. Бездействие. Паника?
  Старый генерал-разведчик играл на служебном ноутбуке в "Косынку". Всем известно, что игра эта - простая, как трусы. Тем не менее, она помогала генералу освобождать свое интеллектуальное пространство от мыслей-паразитов. Он так считал. Сослуживцы посмеивались. Генерала давно бы отправили на пенсию, если бы его любимый ученик не сидел так высоко. Ждали случая. А пока генералу определили собирать по миру "любопытные фактики". Неважно, какого толка. Тот был человеком аккуратным и связи, накопленные в боевой молодости, не растерял, а даже несколько приумножил. Денег на агентурные расходы ему выделяли немного. Платил он за информацию только молодым. Старики звонили бесплатно, надеясь тем послужить делу мира во всем мире. Звонили и сегодня. Менее чем через полтора часа, не отрываясь от "Косынки", генерал имел полную картину происходящего не только в России, но и в мире.
  Дело обстояло так: одновременно на земном шаре появилось семь световых столбов. Все они начинались на поверхности земли и пропадали в космической бесконечности. Цвета столбы имели разные, немного разнились и по толщине. Красный полыхал в Москве, оранжевый стоял в Берлине, желтый облюбовал тихоокеанское побережье Чили, зеленый будоражил Сидней, голубой пугал пингвинов в Антарктиде, синий оккупировал лужайку перед Белым домом, фиолетовый уходил ввысь, слегка касаясь каменного лица (или морды?) египетского Сфинкса.
  Внутри разных столбов проявлялись разные фигуры. Например, в Чили - висел шар, а над ним четырехликая маска. В Берлине вращался кусок колючей проволоки, с зацепившимся за него клочком полосатой арестантской одежды. В Антарктиде - светилась нечитаемая абстрактная фигура. В Египте искрились девять пирамидок - одна в другой. В синем столбе горела небольшая, но очень яркая белая звездочка. В Сиднее был явно виден бумеранг, пробивший циферблат Бинг Бена. При этом в каждом столбе вращались три необычные спирали, как бы подвешенные на одной нити: вверху - большая, потом - поменьше, внизу - маленькая. Первые исследования показали, что в настоящий момент никакой опасности световые столбы не представляют. Просто спектр белого света разделили на главные составляющие и расставили на Земле в непонятном порядке. Было несколько "но": кто разделил? Кто расставил? Зачем? И главное: каждую минуту каждый столб выплевывал речную хорошо обточенную водой гальку. Камни распилили, разбили - ни-че-го! Просто речная галька.
  Когда "Косынка" у генерала, наконец, сошлась в третий раз: он позвонил "наверх" своему бывшему ученику и высказал свои предложения. Через два часа Совет безопасности рекомендовал: строгостей не разводить, зевак особенно не гонять (такое явление все равно от людей не спрячешь). Установить у столба постоянный милицейский пост и к нему - машину с бригадой скорой медицинской помощи. В общем, так: люди издалека смотрят, ученые осторожно исследуют, пресса аккуратно комментирует. И никакой паники!
  ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ХУЖЕ, ЧЕМ ОКАЗАТЬСЯ В НЕНУЖНОЕ ВРЕМЯ В НЕНУЖНОМ МЕСТЕ? НЕ ЗНАЕТЕ? ПРЕКРАСНО! И ОСТАВЬТЕ ВСЕ, КАК ЕСТЬ... АКАДЕМИК МАСЛОВ, ПРОФЕССОР ПТИЦЫН И СВЕТЛАНА въехали на Лубянскую площадь раньше, чем там навели относительный порядок. Светлана поправляла макияж, когда, подняв глаза от зеркальца, вдруг увидела огромного Дзержинского всего в крови. Она вскрикнула, закрывшись руками. Маслов уронил под ноги футляр с очками, втянул голову в свои огромные плечи и зачем-то стал хлопать Павла по спине. А Павел, косясь на Маслова, жал на педаль тормоза с таким выражением лица, словно хотел выдавить днище у автомобиля. Подобным образом реагировали многие: неожиданно и страшно в тот вечер открывался взгляду въезжающего на Лубянку кроваво-красный Феликс Эдмундович! Впрочем, в течение нескольких секунд люди, как правило, приходили в себя. Оставив машины на проезжей части, бросались к призрачному памятнику: кто-то, чтобы пощупать, а кто-то, чтобы осторожно рассмотреть. Фотографировались и так и этак. Везунчики, воровато смущаясь, совали в карманы гальку. Маслов тоже поднял одну, но не подумайте чего: сделал он это на правах ученого и, не теряя достоинства. Полицейский вздохнул и почему-то отвернулся. Галька перекочевала в ладони Павла. Помял. Потер. Понюхал. Прикинул вес. Достал из кармана свою, доморощенную, которая ходила по рядам на симпозиуме. Провели визуальное сравнение: ни-какой разницы! Как и следовало ожидать, оба камня упокоились в карманах Птицына. Полицейский, хоть и вскинул брови, промолчал.
  - Сравним в лаборатории, - солидно пояснил Маслов. Полицейский - ни с того, ни с сего - отдал честь. И тут же резво рванул к пожарной машине с лестницей, по которой уже карабкался пьяненький братан, развязно выкрикивая: "Щас, посмотрю!"
  Коммунисты, по-прежнему, пели. Десятка два (когда успели собраться?) осмелевших геев развернули свой радужный флаг. Уже пяток разномастных попов в сопровождении робевших пока прихожан старательно обтаптывали световой столб: кадили, не скупясь, брызгали, видимо, "святую" воду, причитали что-то свое, зычно призывали помолиться. Кого? Кому? Зачем? Громче дребезжал только хорок престарелых коммунистов, да отвратительно вякала чья-то взбудораженная автосигнализация. Отцы церкви косились, но пока молчали. Все же, "голубые" раздражали попов сильнее. И, в конце концов, "святые мужчины" поперли на мужеложников, поддавая им коленями в развратные зады, и, принуждая нехристей святой водой и ярким словом покинуть, теперь уже, как они считали, святое место.
  - Сейчас педиков бить будут, - протянул кто-то сочным баритоном развязно и мечтательно.
  Только мертвый бы не повернулся на такой голос. Подстрекателем оказался тот самый блондин-профессор, постоянно хамивший Павлу на симпозиуме уфологов. Только теперь он был в шляпе.
  - Не шали, Мам, успеешь еще... - одернул его стоящий рядом с ним здоровяк, ростом за два метра.
  - Слушаюсь, отец. Хотя не понимаю, почему, ведь все решения уже приняты?
  - Никогда не спеши делать выводы. Жди. Пусть скажут все, пусть всё произойдет. И тогда - говори и действуй!
  Парочка была еще та! Здоровяк настолько сильно походил на академика Маслова, что со спины двое любопытствующих обознались. Пожилая женщина тронула было великана за рукав заношенного брезентового плаща:
  - Владимир Николаевич, откуда вы в таком виде? На рыбалке были?
  Он обернулся к ней, и она отшатнулась, прикрывая нос кружевным платочком: от плаща пахнуло канализацией, а потом вдруг - французскими духами! Ее мужчина - уже в годах и со старомодной тростью - подхватил ее под руку и, прикрывая собой, отвел в сторону. "Какой ужас!- шептала она, повиснув на слабеющей руке спутника. - Бомжи в центре Москвы!"
  Света почему-то спряталась за Павла. Тот глянул на Маслова, перевел взгляд на великана в долгополой грязноватой брезентухе и пожал плечами. Великан, как будто почувствовал взгляд, повернулся к нему, приспуская капюшон, и Павел вздрогнул: знакомая холодная сила вошла под сердце! Среди благодатной летней теплыни замерзла и онемела левая рука. Именно так сегодня кольнул его Масловский деревянный идол из Потомака! И лицо! Какое лицо! Поразительное лицо! Павел попробовал подобрать слова, чтобы описать это лицо. Просто так, для себя. И не смог! Бесспорно: человек был красив! Но не это главное... А вот главное-то и ускользало. Все знание мира было в этом лице. Что-то я не туда. Борода? Да-да, очень красивая борода! Не видел такой. Да такой и не может быть! Но ведь - есть? Наваждение... Человек улыбнулся и опустил капюшон. Наваждение. Павел отвернулся. Или инопланетяне все же есть?
  В это время браток по пожарной лестнице добрался до головы памятника и, не мешкая, сунул свою голову в световой столб. Вдохнул - захлебнулся, закашлялся до рвоты. И разом вывалил содержимое пьяного желудка на головы дерущихся внизу, чем на время укротил боевой пыл и православных, и геев. Но братку явно было худо. Кашель так бил его, что он должен был вот-вот сорваться с лестницы вниз.
  - Что же вы! Надо помочь! Бессовестные, равнодушные люди! Он же подавился! Задохнется! Ему надо врезать между лопаток! - вдруг заорал профессор Мам и резво рванул по лестнице вверх. Великан в брезентовом плаще попытался остановить его, ухватив сзади за пиджак. Не успел. И, махнув рукой, остался на месте. В несколько прыжков доброхот оказался наверху. Широко размахнулся и от души лупанул упитанному братку между жирных лопаток. Тот странно ойкнул, потом взвыл, перестал кашлять и стал спускаться вниз, закрывая почему-то глаза ладонью. Мам Сатовский мигом спустился вниз и устроился за плечом своего грязноватого спутника. Тот проворчал:
  - Что ты скачешь, уймись.
  - Все видели, что я от доброго сердца, - сообщил скороговоркой Сатовский. - Хотел как лучше. Не все получилось. Бывает. Но, слышите? - кашлять он перестал. И с лестницы не упал. Прошу извинить, - Мам пританцовывал и светил во все стороны улыбкой. Никто не обращал на него внимания - все были заняты созерцанием облеванных драчунов. Длинный поп снял рясу, оставшись в спортивных трусах и футболке. Геи же отступили ближе к иностранным журналистам, бросив на клумбе испорченный флаг. Но вот с трудом спустившийся вниз браток встал перед зеваками: и все в ужасе ахнули и отшатнулись! У него глаза вывалились из глазниц и висели над нижними веками на каких-то отвратительных жилках!
  - Ну и что? Вам не угодишь! - теперь заорал Мам, - Хлопнул по спине чуть-чуть! Блевать на людей не надо было! И любопытствовать не надо было, а то полез, куда не посылали! И пить меньше надо! Или больше, чтобы упал и уснул - дома! А то напьются и лезут!
  - Заткнись! - рявкнул на него здоровяк в плаще.
  - Хорошо, папа,- смиренно пробормотал профессор Мам. - Нам и, в самом деле, пора.- И пробубнил тихонько, но так, чтобы услышал Маслов :
  - С мертвецами уже поиграть нельзя. Что им будет, мертвецам-то? - И глумливо хихикнул.
  Маслов замер на полушаге, пытаясь осознать услышанное. Но, глянув на грязного детину в плаще, махнул рукой и повел Светлану по большой дуге, обходя пестрое и быстро растущее сборище.
  На странную парочку по-прежнему не особенно обращали внимание. Только один облеванный гей замер на четвереньках на своем испорченном флаге, не отводя глаз от Мама. Да поп, размахивая грязной рясой, грозил, неизвестно почему, то ли спутнику Мама, то ли академику Маслову.
  - Владимир Николаевич! - Маслов сразу узнал голос известной жены известного человека. Ох, беда! Похолодело под ложечкой. Рвануть бы отсюда, да несолидно. И поздно!.. Уже висит кистой на руке. - Что творится! - дама, как всегда, брызнула слюной. - Бомжи в центре Москвы! Вы представляете: пахнут французскими духами!
  - Украли где-нибудь,- обреченно ответил, стараясь быть вежливым, Маслов.
  - Все в этой стране возможно! Все возможно! - вспыхнула взаимностью дама.- Я сумочку у груди держу. Последнее снимут! Мы случайно здесь с мужем оказались, а теперь уйти не можем!
  - И что вас держит? - Маслов изо всех сил продолжал стараться быть вежливым.
  - Вот этот ужасный красный столб! Я прикована к нему. Я хочу знать... Владимир Николаевич, по секрету: это ваша работа? Секрет-секрет? Я понимаю, понимаю! Оборонка и - все такое?
  - Это инопланетяне, - мрачно сообщил академик.- Ждем посадки инопланетного корабля.
  - Что вы, что вы! Не может быть!
  - Пошутил я. Это все он придумал, - и Маслов, многозначительно подмигнув, указал на Павла.
  - Такой молодой?
  Академик постарался придать лицу всю возможную многозначительность:
  - Да ранний, - он поднял палец.
  - Надо же! - Она нерешительно пожевала губами.- Тоже академик?
  - Без пяти минут!
   Дама решилась. Подойдя к Павлу, она ухитрилась так перекривить лицо выражением виноватости, что стала походить на кобру, случайно укусившую свою маму:
  - Молодой человек, я восхищена вами! Этакое соорудить! Мне неудобно - мы не знакомы. Но мой возраст... Думаю, он мне уже позволяет быть некоторой нахалкой.
  - Отвратительно большой нахалкой! - вдруг рявкнул ей в ухо Мам, проходя мимо со своим спутником, который толкал перед собой старую скрипучую детскую коляску. Показалось, что здоровяк в плаще даже споткнулся! Он приподнял капюшон и извинился перед дамой: "Не обращайте внимания. Он у меня такой... шутник". И, повернувшись к Павлу, закончил:
  - Нам пора. Но я не прощаюсь. Нам предстоят встречи, мальчик.
  - Черти что! - сказал Павел, недоуменно глядя в спины странной парочке.
  Здоровяк - откуда-то из-под плаща - достал довольно длинную палку с белым флажком на конце и прикрепил ее к коляске. На флажке красным было написано одно слово: "Все!", а ниже его, на манер звезды Давида, тускло светилась ребрами красная пентаграмма. (Помните? Это слово ученые обнаружили в свое время на Патомском камне, разбившем вертолетные лопасти. Так вот - одна рука!) Потом он встал на колени и на коленях зашагал прочь, толкая перед собой коляску. Мам припрыгивал с ним рядом, смачно посасывая свой золоченый "паркер", при этом кривляясь и показывая оставшимся у призрачного памятника язык.
  - С ума сойти! - мрачно буркнул Маслов.- И это - профессор?!
  Света вдруг расхохоталась:
  - Ой, не могу! Смотрите: попы опять с геями дерутся!
  Известная жена известного человека заковыляла куда-то, нечленораздельно что-то вереща и мелко крестясь.
  С Павлом же вдруг случилось нечто. Он стоял, открыв рот и не сводя глаз с хохочущей Светы. (Светина мудрая бабушка сказала бы так: его словно пустым мешком огрели!) Этот взгляд был достоин золоченой рамки или, как минимум, двадцати строк во всемирной энциклопедии.
  - Я - балбес! - вдруг заявил Павел.- Это давно надо было сделать! Я только сейчас осознал! Я - бал-бес! Света, моя Света! Ты - чудо! Ты лучшая, ты прекрасна! Будь моей женой! Я сделаю все, чтобы ты была счастлива! Я люблю тебя! Я люблю тебя всей своей сущностью!
  Он подхватил ее на руки и кружил, кружил, кружил! Она смеялась. А когда он, наконец, поставил ее на асфальт, сказала: "Я согласна!"
  - Удивили... Честно сказать, устал надеяться, - академик был поражен и обрадован, - и уж никак не думал, что это произойдет здесь и сейчас, - Маслов подошел и обнял их своими огромными руками. - Поздравляю. Очень рад!
  - Ничего не следует откладывать в теперешнем мире, - Павел с чувством пожал руку Маслову.- Мы едем готовиться к свадьбе. Вы - с нами?
  - Коль все пошло в таком темпе, то я еду за подарком! - Маслов рассмеялся - раскатисто, по-царски, как это умел только он.- Такси!
  Садясь в машину, Павел оглянулся: православные все же побили геев! Поп в трусах и в бликах фотовспышек, победно гигикая, гнал последнего содомита, периодически огревая его мокрой рясой. За ним бежал полицейский, вяло требуя прекратить нарушение общественного порядка.
  - Света, это добрый знак?- рассмеялся Павел.
  - Добрый, Павлуша, конечно, добрый!
  
  КАКАЯ ЧУДНАЯ УСТАНОВИЛАСЬ ПОГОДА! Света ехала к бабушке Феодосии Пантелеевне в Черниговку. Была намерена пару дней погостить и лично пригласить любимую бабушку на свадьбу. Устала! Предсвадебные хлопоты почти целиком легли на Светины плечи. Две недели! Две кошмарных недели! Две сладких недели... Милый, милый Павел! Любимый... Как ему сейчас тяжело! Занят чуть ли не круглые сутки: днем лекции, ночью интернет. Статьи. Друзья. Противники. Поговорить некогда! Если что рассказывает, то на ходу. Ест стоя! Ладно, потерплю. Эта гонка же обязательно кончится? Скоро? Конечно! Потерплю...
  Ах, как сладко любить и быть любимой! На прошлой неделе Паша встречался с Президентом. Президент сам пригласил его. Там произошло что-то необычное. Павел вернулся с изрезанными руками, был взволнован, и Света из его рассказа не все поняла. Как будто на встрече, каким-то образом, самозванно появился профессор Сатовский - хамил, мешал. Что-то странное происходит! Опять же эти световые столбы будоражат людей. Каких только разговоров и слухов нет! Света тогда постаралась Павла успокоить, но у самой холодок под сердцем остался. Кто он все же такой, этот Сатовский? И что ему от Павла нужно? Уже тогда, на симпозиуме, он ей не понравился, показался неприятным. Вид? Тон? Нет... Запах! Странный запах! Словно он был в несвежем белье! Или нет? Тогда что? И как он попал в строго охраняемое помещение? Думаю, через окно в дом к Президенту России не влезешь! Чушь какая-то! Света притормозила у обочины, собираясь немного размяться и подышать утренней свежестью. Солнце уже щедро раскрасило восток, трепетала и искрилась роса на паутине, накинутой лесным ткачом на придорожный куст, орал охмелевший от жизни жулан-сорокопут, ему радостно подпевала птичья мелюзга.
  В такое время проселочная дорога еще пуста и не пыльна. Там дальше, метров пятьсот за поворотом, где перекрикивают друг друга петухи - деревня, а дальше еще одна и еще. Деревни, как бусы нанизаны на дорожную нить, практически вплотную прижимаются одна к другой. Некоторые деревни-бусины хилые, битые, другие же - яркие, светятся достатком. До бабушкиной деревни еще километров сто сорок. Часа два пути. А, если съезжать на проселки, то и все три - Света не любила слишком быстрой езды. Да и спешить сегодня особенно было некуда. И завтра спешить некуда,- Света сладко потянулась, - и послезавтра и после-после-послезавтра... Свадьба через две недели. Мечта, а не словосочетание! А, если так: через две недели - сва-а-дьба! Звучит одинаково хорошо! Просто замечательно звучит! \
  Света открыла дверцу и села боком на сиденье, опустив ноги на землю. Перед ее взором разгоралась заря. Она вдруг поняла, что это радуга из-за горизонта выплывает! Впереди солнца! Растянутая и перевернутая: красный - у горизонта, а фиолетовый цвет где-то в зените. Да-да, это так - все цвета на месте, проверьте по школьной считалочке: Как Однажды Жак Звонарь Городской Сломал Фонарь! Она, дурачась, захлопала в ладошки: ура, я узнала тайну рассвета! Надо позвонить Паше. Она набрала номер. "Паша, Паша, доброе утро! Ты не спишь? Просыпайся: я узнала тайну! Я узнала тайну рассвета! Ты слышишь - дело происходит так: за день небо запылится, ночью звезды прыскают на него росой и моют лохматыми черными щетками. А лишняя роса стекает на землю, и ее утром пьют цветы и травы. А перед самым рассветом небо начисто-начисто, насухо-насухо протирает радужное полотенце зари. Ты слышишь?!
   - Света, ты где? Я два часа назад уснул, плохо соображаю.
  - Я на проселке, Павлуша. Отдыхаю, любуюсь рассветом.
  - Отдыхай в закрытой машине. Ночью на проселке одной девушке очень опасно!
  - Уже рассвет! Да и нет никого, совсем никого!
  - Света, я очень тревожусь! Закройся в машине. А лучше езжай до населенного пункта. Близко есть населенный пункт?
  - Да. Рядом петухи кричат.
  - А лучше, езжай до бабушкиной деревни. И больше нигде без серьезной причины не останавливайся. Я еду за тобой. Тоже хочу лично пригласить твою замечательную бабушку.
  - А как же твои дела?
  - Подождут. Все, я собираюсь. До встречи, любимая!
  Отбой. Через дорогу перебежали четыре фигурных чертенка. Света невольно подобрала ноги. Опомнилась, усмехнулась: иллюзии испугалась! Пора вообще отказаться от продуктов с ГМО. А то еще что-нибудь чудиться начнет. Могут прав лишить! А что - в Москве девушка пыталась объехать чертят на дороге - в столб въехала! Хорошо, никто не пострадал! А то объясняй гаишникам, что черти тебя с пути сбили - поверят, как же! \
  Света счастливо улыбнулась, отгоняя пустые рассуждения: Паша едет! И тут же вздохнула, притворно строго сведя брови: ведь так и засохнуть можно за спиной строгого заботливого мужа. Засохнуть! Засохнуть... Неожиданно Света вспомнила, как всего три недели назад солнце убивало землю... Резко, безжалостно крушило хрупкий климатический баланс. Бр-р-р! Плавился асфальт. Вскипали радиаторы у автомобилей скорой помощи. Трещины бороздили поля. Горели леса. От гари и солнечных ударов гибли дикие животные. И так было во всем северном полушарии. Южное же полушарие рвали невиданные там холода. И, как внезапно и счастливо, все переменилось.
  Света сошла на придорожную опушку и поковыряла палочкой землю. Влажная... Откуда что взялось! Надолго ли? К добру ли? Мудрая бабушка говорит: быстрое богатство не бывает добрым. Но не жалели эмоций комментаторы всех мастей на всех континентах: "Живем! Разум торжествует!" Мир беспечно нежился в климатической благодатной паузе, как кот, на весенней завалинке. Даже дурацкая идея, зачатая на симпозиуме уфологами - построить храм Разума "Армагеддон", с удивительной скоростью набирала в мире популярность. Создавались комитеты, открывались счета, объявлялись телемарафоны, в бутиках уже продавали майки с надписью: "Храм разума Армагеддон".
  Мозги блудили. Некоторые поместные церкви невнятно бурчали под нос о греховности затеянного уфологами. Другие же, из называющих себя христианами, помалкивали, как повелось, не вникая за молитвами в суть происходящего. Некоторые надеялись, что ученые-мученые, как всегда, пошумят-пошумят, грантами пошуршат-пошуршат - пенку с идеи снимут, да и займутся своими обычными делами.
  Но большинство церквей уже начали собирать на строительство храма Разума пожертвования. На этой почве братались с геями. Папа Римский в честь доброго начинания опять публично пустил голубя, но и этого голубка заклевал ворон. "Не к добру!" - вновь завопили интернетовские пророки. Экстрасенсы водили руками, колдуны продавали обереги, язычники топтались в хороводах и жгли костры. Правозащитники требовали равноправия и теперь не в частности, а вообще! Кое-где, как это теперь принято, бомбили города ради процветания и счастья. Везде, не разгибая спины, крали, врали, блудили. Ничего нового. Разве что политики пока помалкивали - пирожок-то был еще горячий!
  Удивительно, но деньги на храм Разума "Армагеддон" успешно собирались. Куда только делись жмоты! В одночасье изменилась природа, в одночасье изменились живущие. Как будто уфологи тронули нечто космическое - глобальное, глубинное! На севере Израиля быстро нашли холмик, вроде бы под именем Армагеддон. Сомнения решительно отмели. И хотя на древнем еврейском языке местность называлась Мегиддо, а Армагеддон вроде бы греческий эквивалент этому еврейскому словечку, было решено место застолбить (пока в умах и на интернетовских картах). В конце концов, разум штука гибкая: главное построить храм, а где - это уже дело десятое. И стали, как говориться, бить в барабаны! Было решено в этом году заложить там памятный камень, а дальше, как кривая вывезет.
  Что удивительно, за всю известную историю человечества это был первый международный проект, который пока двигали только общественные организации и частные лица и при этом без каких бы то ни было разногласий. Все шло к тому - и шло быстро - что древний вавилонский синдром вновь явит себя миру! Монстр армагеддона разминал лапы, готовясь к прыжку! Уже писалась Всемирная Конституция Счастья. Уже группа американских архитекторов предложила сделать храм в виде стилизованного обнаженного мозга. Уже в студиях рокотали первые аккорды рождающегося гимна Разуму. А в Мегиддо пока было тихо.
  Интернетовские статьи Павла научный мир встретил прохладно. Молодое да раннее научное светило и раньше мыслило крайне оригинально, теперь же Павел принялся раскачивать сами научные основы. С этим можно было бы как-то примириться - сумасшедшие идеи для развития науки не бесполезны. Но сопливый профессор утверждал, что он всего лишь проводник чужих идей, что знания, о которых он рассуждал в статьях, ему нашептали (и продолжают нашептывать!) некие неземные голоса! Для ученых это уже был не просто бред, а бред невыносимый! И наконец, академик Маслов - титан от науки! - до этого не раз и не два публично и яростно громивший околонаучные бредни, вдруг стал поддерживать сомнительные изыскания Птицына. На глазах рушилась такая репутация! А он улыбался себе и рокотал в академических коридорах, что, мол, считать цыплят будем осенью.
  Возле Павла быстро сбился довольно разномастный круг - то ли соратников по борьбе с косностью, то ли почитателей и учеников. Собирались вечерами у него на квартире. Павел предупредил, что спорить с ним бессмысленно, так как знания он получает готовые. Он рассказывал - его слушали. Выспрашивали. Записывали. Случалось, внедрялись борзописцы. Неумело насмехались в "желтых" изданиях. Скорее всего, со временем научное болотце успокоилось бы, взбаламученная ряска догм вернулась на свои места. Павла бы вытолкали из Москвы, куда подальше (хоть бы и за границу), но два молодых американских ученых и австралиец выступили со статьей в научно-популярном издании. Они заявили, что понимают идеи Павла. Будут развивать их. Предложили Павлу сотрудничество в рамках новой существующей в Сиднее лаборатории. Академическое болото булькнуло аммиаком... Наверху поморщились. И хотя идеи Павла по-прежнему считали бредом, ему дали возможность говорить официально. Маслов пока от комментариев воздержался.
  То, что говорил Павел, большинству его слушателей было невозможно понести. Запредельный бред - заявил известный в научном мире математик. При этом Павел спешил. Почему? Он не отдавал себе в этом отчета. И в самом деле, он жил в неком нереальном, почти бредовом научном пространстве. Камень его прежних убеждений крошился и шатался. Новый же все еще был невообразимо тяжел и все еще чужд его человеческому разуму. Шатался, естественно, и Павел, пытаясь поведать о вещах, принципах и законах, о которых он пока внутренне не готов был поведать. Он зрел, но еще был зелен. Людей на лекции приходило все меньше. Зато в остатке на первых рядах копилось чистое золото разума. Они уже начинали между собой разговаривать. Строилось научное нечто... Что из этого могло вырасти и куда повести, что дать и что забрать, было пугающе неопределенным. Иногда от усталости Павлу нестерпимо хотелось вернуться в то простое, прозрачное время, в котором он был просто "молодой профессор, перспективный ученик академика Маслова", в котором милая девушка Светочка была сердечным другом и помощником, а не счастливой невестой. А главное, не было этих голосов - все знающих, настойчивых, неотступных. Но надо заметить, что никто пока не требовал от него мессианских усилий на пути, который вел неизвестно куда... А кто бы мог требовать?
  ВЫЕЗЖАЯ СО СТОЯНКИ, ПАВЕЛ собирался позвонить невесте еще раз, но решил, что не следует отвлекать Свету, когда она за рулем. В такую рань машин на дорогах было мало, и он относительно быстро покинул Москву. Торопился. Он в последние дни всегда торопился навстречу Светлане. Порой нетерпение было столь велико, что он готов был бросить все дела, переступить через чувство долга и мчаться к ней, где бы она ни была.
  Именно в такой момент на прошлой неделе Павлу позвонили. "С вами хочет встретиться Президент Российской Федерации", - с первых звуков было ясно, что голос в мобильнике никогда не слышал слова "нет".
  - Нет, - сказал Павел.
  - Что значит "нет"? - голос не дрогнул. - Вас приглашает на встречу Президент. Нужны пояснения?
  - Да, желательно.
  - Президент задаст вам вопросы, вы дадите на них ответы,- интонации не изменились.
  - Я не люблю этого Президента, я не голосовал за него. И он не следователь, а я не подследственный, чтобы мне отвечать на его вопросы.
  - Профессор, вы становитесь смешным, - в голосе появилась легкая ирония. - Может, вам плохо? Нужна помощь?
  - В данный момент я устал. Мне нужен покой!
  - Хорошо, отдыхайте. До встречи еще четыре часа. За вами приедут. И пожалуйста, профессор, не капризничайте, даже если вы - гений, - голос обрел прежнюю невозмутимость. Трубку на той стороне положили. Многолетние занятия боевыми единоборствами приучили Павла в любых ситуациях сохранять равновесие духа. И на этот раз он аккуратно положил телефонную трубку. Упрекнул себя в несдержанности и решил последовать совету звонившего. Через пять минут он уже спал.
  Воспоминания заразительны, что ли? Сто километров для нового "Мерседеса" - не скорость, но Павел чуть за рулем не уснул. Еще не хватало за две недели до свадьбы покалечиться! Павел притормозил у обочины и долго нюхал ватку с нашатырным спиртом. Сегодня он совершенно не выспался! Ему бы еще пару часиков... Но тогда, он явился к Президенту России хорошо отдохнувшим...
  ГОВОРЯТ, НЕЗВАННЫЙ ГОСТЬ - ХУЖЕ ТАТАРИНА? А ЕСЛИ ГОСТЬ ЗВАННЫЙ? ОН ЧТО - ЛУЧШЕ ТАТАРИНА? И ВООБЩЕ, Я НЕ ПОНИМАЮ, ПОЧЕМУ НАВАЛИЛИСЬ НА ТАТАРИНА? СТОЛЬКО ВЕКОВ ПРОШЛО! ВСЕ СТАЛИ ПАРТНЕРАМИ И ТОЛЬКО ТАТАРИН - РЫЖИЙ! ЧЕРТИ ЧТО, БРАТЦЫ! ЭТО БЫЛА НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА, в личное время Президента. Он сам вышел к Павлу и крепко пожал ему руку.
  - Собираюсь пить чай, не составите ли компанию? За чаем и поговорим.
  Удивительно, но чай был зеленый, китайский, редкого, любимого Павлом сорта. К тому же президент умел расположить к разговору собеседника.
  - Я тоже люблю зеленый чай, но больше люблю с русскими травками. А этот сорт мне рекомендовал академик Маслов. На днях он ко мне буквально прорвался! Беседовали.
  - И наша сегодняшняя встреча...
  - Да, он заинтересовал. Хотя я вас помню - вручал вам орден.
  - Три года назад. Завидная память!
  - Тогда говорили: гений! А как сейчас?
  - И тогда преувеличивали сильно.
  - Да? А Маслов говорит, что сейчас еще круче, мол, о-го-го!
  - Владимир Николаевич меня любит и потому не видит моих минусов.
  - А что, много минусов?
  - Много, - искренне вздохнул Павел. Президент улыбнулся:
  - Тогда давайте о ваших плюсах. Что это за предложение вам сделали американцы, о котором до сих пор шушукаются в академии?
  - На контакт вышли двое молодых ученых из США и австралиец. А разговоров! Как будто державы ко мне на поклон пришли! Знакомые ребята поддержали меня и предлагают вместе разрабатывать тему.
  - Тема стоящая?
  - На настоящем этапе все перспективы оценить невозможно. Делаются первые даже не шаги, а шажки.
  - Давайте не будем оценивать все направления, а взвесим одну какую-нибудь конкретную идею.
  - Рано что-либо вычленять. Лет пять исследований, крепкого такого научного давления талантливых энтузиастов с хорошей зарплатой. Вот тогда алмазные кристаллики и появятся, а то и кристаллы, а возможно, и кристаллищи! - Павел улыбнулся, отхлебнул из чашки. - Помните историю расщепления атома. Никто не знал, что нас ждет впереди: беда или победа. Вслепую шли, руками рыли! Получили и беду, и победу. Нечто подобное и сейчас. Только значительнее.
  - Значительнее?
  - Намного!
  - Хорошо, обрисуйте для примера одну позицию. Популярно!
  - Популярно, так популярно. Рассмотрим известный факт: на теле живых существ обнаруживается некая энергетическая сеть, сеть акупунктуры. Установлено, что если воздействовать на эти энергетические узлы иглоукалыванием, изменяется течение болезни. Но не всегда одинаково. Бывает иглоукалывание безрезультатным, а то и вредным. При иглоукалывании используются определенные клише. Например: чтобы улучшить работу печени, надо воздействовать на пять известных точек в сети акупунктуры. Но иногда результат первого сеанса отличный, а последующие - сводят достигнутое на нет. Почему? Если коротко, то дело обстоит так. Характеристики точек зависят от времени и места. Система акупунктуры пульсирует сложным образом. Вот сейчас на эту точку нельзя воздействовать, а через час - можно. Человек переместился - характеристики изменились. Прямой контроль невозможен. Но есть возможность создать относительно несложное устройство, которое будет компенсировать пульсации. Нечто подобное весам: одна чаша вниз, зато другая - вверх. В целом система будет находиться в неком среднем состоянии, когда воздействие на точки акупунктуры будет предсказуемым. Это станет частью системы здравоохранения будущего. Практически без лекарств. Но прежде придется несколько лет потрудиться.
  Павел замолчал, с удивлением глядя на президента. У того расширились глаза и несколько отпала челюсть. Он смотрел мимо Павла, медленно привставая с кресла. Павел резко обернулся...
  - Извините, пожалуйста, извините, - от камина, уже с чайной парой в руках, помешивая в чашке золоченым "паркером", неторопливо шел Мам Сатовский. - Извините, что вот так вот, как снег на голову. Больше не буду. И меньше - тоже! - Мам захихикал. Одет он был также, как и на симпозиуме уфологов. Только костюм в нескольких местах уже был испачкан и потерт. Перехватив взгляд Павла, Мам махнул рукой по брючным пузырям на коленях:
  - Да-да, Паша! Поиздержался, поизносился. Очень много работы, очень!
  Внешне Павел остался невозмутим, не дрогнул и президент, только спросил Павла не столько с удивлением, сколько с любопытством:
  - Как я понял, вы знакомы?
  - Скорее нет, чем да, - Павел отхлебнул из чашки. - На симпозиуме этот господин представился профессором. Профессор Мам Сатовский, насколько я помню?
  - Удивительная память! - Мам бесцеремонно плюхнулся на свободный стул. Вынул из чашки "паркер", облизал его, сунул в нагрудный карман и тоже сделал глоток.
  - Кто вы? И как вы сюда вошли? - по-прежнему в голосе президента недоумения и любопытства было больше, чем возмущения.
  - Кто, я? - Мам уселся поудобнее. - Я министр иностранных дел!
  - Какого государства?
  - А, - Мам махнул рукой, - любого. Хотите - американского, хотите - немецкого или эфиопского. Можно выбрать.
  - Извини, дружок, у меня на тебя нет времени, хотя ты забавен. Охрана!
  - Не надо охрану. Во-первых, не услышат, а во-вторых, не увидят. Только потеряем время. У меня его тоже не так много.
  - Охрана!! Ко мне! - Президент надавил на голос. Вбежали трое. - Выведите этого, - он указал на развалившегося на стуле Сатовского, - и разберитесь, откуда он здесь взялся.
  Крепыши переводили взгляды с Павла на президента, не решаясь предпринять какие-либо действия.
  - Ну, чего замерли?
  - Здесь кроме вас и профессора, которого вы пригласили, никого нет, - наконец нерешительно пробормотал старший.
  - А я предупреждал, пустая это затея звать охрану. Так и в сумасшедший дом попасть можно, - Мам наслаждался ситуацией, нагло разглядывая присутствующих. - На кого государство оставишь, а? Я недавно с американским президентом встречался, у того реакция вообще никуда - за стул присел! Молитву читать начал! Как будто от меня молитвой отбиться можно!
  - А если стулом по башке? - мрачно поинтересовался Павел, приведя охрану в прострацию.
  - Ну-ну, давай! Сейчас смирительные рубашки принесут, аминазин вжарят по полной! - хмыкнул Мам, прихлебывая чай. Президент взял себя в руки первым. Сказалась закалка, полученная в прошлой жизни.
  - Охрана свободна. Проверял готовность.
  Охранники понимающе заулыбались и через пять секунд уже закрыли за собой двери.
  Президент долил себе свежего чая и, повернувшись к Маму спиной, спросил Павла:
  - Слышал, вас какие-то голоса одолевают - учат, подсказывают, крутыми знаниями делятся. Этот из той же оперы?- он кивнул в сторону Мама.
  - Это невежливо, - обиделся Мам. - Я - из другой оперы!
  - Этот не из моих учителей, - подтвердил Павел. - Мои голоса принадлежат приличным сущностям, а этот хамоват.
  - А может, у нас, того, крыша едет? Переработались? - спросил президент, усмехнувшись, хотя в голосе слышалась явная тревога.
  - С вами пока все в порядке, - развязно успокоил собеседников Мам.
  - Тогда чего ты от нас хочешь, явление природы? - уже раздраженно спросил президент Сатовского.
  - От вас? Да у вас ничего нет. Два мертвяка! Что с вас взять? - выкручиваясь по-кошачьи на стуле, заявил Мам, - это я вам могу кое-что дать, а могу и не дать...
  - Ответь, кто ты такой?
  - Начальник ваш! Самый главный! Вы все у меня вот здесь! - Мам сложил из кулака какую-то хитроумную фигуру и сунул президенту под нос. Это он зря: мгновение - и Мам стоял в позе "зю", нюхая ковер.
  - Больно, больно! Ты с ума сошел! Людям руки крутить! - Мам захныкал, как ребенок, хлюпая носом. - Я тоже так могу! Как захочу, как закручу! Ну, ладно, я больше не буду,- вдруг оказалось, что президент сидит верхом на огромном игрушечном медведе и остервенело выкручивает ему лапу, а Мам - на своем прежнем месте и в прежней развязной позе.
  - Отпусти тряпочного, чего вцепился, - вдруг он рявкнул басом. И залепил - ни с того, ни с сего - суровую оплеуху Павлу. Павел кубарем прокатился по ковру, мысленно решив "убить эту собаку!" Но Мам так ловко подхватил его в конце его кульбита, так сердечно гладил по голове, извиняясь и дуя ему на затылок, что Павел растерялся.
  - Ты извини, родной. И за симпозиум - тоже. Я больше не буду, честное слово, не буду. Хочешь, вот "паркер" мой возьми поиграть? Мне его французский президент подарил. Не сам, конечно. А что делать, если мне авторучка понравилась! Дарить, дарить и еще раз дарить! Ну, взял я - у него не убудет! У него, знаешь, сколько этих "паркеров"! Грузовик! Или даже два! А мне, жмот, и одну ручку не хотел дарить. Все бегал за мной, орал: "Презент! Презент!" Как будто я ворую. Жмот, лягушачий папа! Я очень честный! Очень! И для тебя сегодня - оцени! - я сделал все, что мог, и немножко больше. Вот даже стою, жалею тебя, несмотря на то, что твой Маслов, такой гадкий - ладан подсунул. Другой раз я его от кашля лечить ни за что не буду! - Мам заливался соловьем. Павел так и не понял, как он оказался опять за столом с полной чашкой чая в руке. - И вообще, ты меня должен понять: не мог же я, в самом деле, Президенту целой Рашки в ухо заехать! Хотя, мог, конечно - если честно. Может быть и надо было, чтобы тряпочному лапы не крутил!.. Ну, да ладно, забыли. Пей свой любимый чай.
  Президент продолжал сидеть на плюшевом медведе, захватив зубами ворот своей рубашки, и не сводя глаз с распоясавшегося Мама. Выплюнув ворот, спросил Павла:
  - Кто он такой? Можете его унять?
  Павел сглотнул слюну и отрицательно качнул головой:
  - Я бы с удовольствием...
  - Как я вас понимаю!.. - Президент щелкнул пальцами.
  Сатовский посмотрел долгим взглядом на Птицына, потом на президента и процедил обиженно:
  - У вас гадкие желания.
  - Многое в своей жизни перевидал и перечувствовал, но такое - впервые, - президент сел на свое место за столом. - Вам, профессор, чаю подлить? Горяченького?
  - Спасибо. Большой негодяй у вас в гостях, с большими возможностями.
  - Ладно вам, - смущенно отмахнулся Мам, при этом сладко улыбаясь, - не так уж я и велик! Вот мой папа - это да! - И надменно продолжил. - Вы едите из моих рук! Я вам даю все - тряпки на пузо, жилища, развлечения, женщин! Похотливцы блудничковые! Ишь, как глазенки блестят! Царем он, видите ли, стать мечтает! Возьму и всем расскажу... - гадко скривился негодяй.
  Президент покраснел и отвел глаза.
  - Ты что, и с американским президентом также выпендриваешься? - спросил с любопытством Павел.
  - Не твое дело! Все вы одинаковые, что президенты, что короли, что профессора-молокососы.
  - И на тебя управы нет? - продолжил интересоваться Павел.
  - У вас? У вас нет. Захочу, будете ботинки мои облизывать, - Мам положил ногу на стол, которая вдруг оказалась босой и грязной. Он деланно, по-женски жеманясь, смутился, покраснел и тут же гневно рявкнул:
  - Извините, ботинок куда-то делся!
  - Ну что ты? Какие церемонии! - сарказм президента вызвал у негодяя самодовольную улыбку.
  - И я прошу извинения, - сказал Павел. - Мне бы отлучиться, ненадолго...
  - Я знаю! Я провожу! - вдруг засуетился Мам, сверкая бабочкой и улыбкой. - Вот сюда, в эту дверь, а там направо.
  - Сиди уж, - отрезал Павел.
  - Фу, грубиян! - картинно надул губы Мам. - И Маслов такой же: ладан без спросу под нос сует!
  Павел ушел. Мам опять развалился на стуле, водрузив грязную босую ногу на стол. Молчали. Позвякивала ложечка в чашке президента, да чмокал Мам, облизывая "паркер".
  - Бабочка не душит? - участливо спросил президент. - Я бы ей с удовольствием помог...
  - Балбес ты, президент! Тебе бы в ноги мне упасть, а ты выкаблучиваешься! А вдруг бы я повернулся к твоей стране лицом, а? Народ у тебя живет бедновато, - Мам положил на стол вторую ногу в дорогой обувке. - Жирных котов раскормил, а простолюдины бедствуют. Во мне разочаровались, в церкви прут! Дай им, дай! Не жмись! У тебя много! Пусть все жирок нагуливают. Полмира нефтью залил, а? Меня должны любить, меня, а не иконы целовать!
  - На всех не хватает.
  - Врешь! Я-то знаю, - Мам многозначительно хмыкнул и убрал со стола босую ногу.
  Осторожно ступая, вошел Павел. Бесшумно зашел за спину Маму и резко двумя руками схватил его за шею. Сдавил! Что-то хрустнуло. Президент поморщился. Неожиданно Павел вскрикнул и затряс руками! Кровь потекла по ладоням. Оказалось, вместо шеи Мама он раздавил в руках тонкого стекла кувшинчик с водой. Мам же сидел, где сидел и продолжал гадко ухмыляться. Позвали врача. Пока тот возился, извлекая из ладоней Павла стекла и обеспокоенно озираясь, Мам невозмутимо ковырялся между пальцами босой ноги, вытирая грязь о край стола. Сказал, чувствительно пнув Павла под столом в ногу:
  - Отменный гад ты, Павел! Еще похуже Маслова будешь. Душить меня вздумал, я тебе это припомню! Будет тебе и свадьба, будет и свисток... Наплачешься!
  - Попробуй только прикоснуться к Светлане! - закричал Павел, вскакивая со стула, чем до бледной кожи напугал врача.
  - Опять душить будешь? - заржал Мам. - Так пробовал уже!
  Павла усадили на стул, дали какую-то таблетку. Президент выпроводил и врача и охрану. Ушли, но с опаской оглядывались на Павла. Президент достал бутылку армянского коньяка. Павел отказался.
  - А я выпью, - сказал президент, не отводя глаз от Сатовского.
  - А мне? - обиженно крикнул тот.
  - Обойдешься! - Президент сел на диван, спросил, тщательно проговаривая каждое слово:
  - Что же, ты, за гад такой?
  - Еще раз так откроешь рот, и я отберу у тебя твои зубы, - прошипел Мам. Но вдруг улыбнулся и милостиво махнул рукой. - Ладно, живи пока. Знаете, - он заговорчески понизил голос, - скоро щелкнет выключатель, и я поиграю тогда вашими головами. В футбол! Круто, а? - Мам присвистнул и заржал - безобразно, как пьяный "браток" в театре. И тут же оборвал смех. - А пока - вот что: ваш президент мне без надобности, как, впрочем, и другие президенты. Пасу я, Птицын, тебя: не болтай, где попало о том, чего не понимаешь. Нахватаются верхов и суют заначки по углам. Еще раз узнаю, пожалеешь!
  И тут Павел понял, что Мам его просто пугает. Нет у него над ним власти. Так, если только в ухо заехать.
  - Пошел ты, знаешь куда?- хмыкнул Павел и долил себе чаю.
  - Да, как ты смеешь, да, я...
  - Иди-иди.
  Президент пожал Павлу руку, и они повернулись к Маму спинами.
  - Сожгу свиней! - Мам злобно гаркнул вслух . Опять в комнату вбежала охрана.
  - Все в порядке, ребята, все в порядке,- успокоил их президент, хотя и довольно нервно, рассмеялся. - Шалим мы!
  Мам исчез, крикнув напоследок президенту:
  - Будешь ты у меня навозным царем!
  Охранники нервно вздрогнули. Президент пожал плечами:
  - Черти что!
  
  НА ЗЕМЛЕ ТЕПЕРЬ БЫЛО ХОРОШО. Хотя всерьез это не обсуждалось, но перемены связывали с появлением на Земле световых столбов. А как по-другому? Ведь было так плохо! А появились столбы, и стало хорошо! Третью неделю лилась благодать, как из волшебного кувшина. Не где-то в одном месте хорошо, а везде - хорошо! Уже две недели, как планета стала походить на связанную доброй бабушкой детскую варежку: пушистую, нежную, теплую. Если дул ветер, то ласковый, если светило солнце, то нежило, а придет дождь - дети под ним танцуют. Даже за полярным кругом гремели бубны, отплясывали оленьи упряжки, плавили снежок жаркие костры. Везде и всюду угощали и угощались! Никто не знал, какое имя у праздника, но когда СМИ заверещали, что пришел год Разума, земляне радостно закивали, пожертвовали и включились. Спины стали ровнее! Взгляды добрее! Руки щедрее... А к некоторым вернулась способность смущаться и краснеть в неловких ситуациях. Все вдруг узнали, что Армагеддон - это просто замечательное местечко в Израиле, а не какой-то там конец света. А узнав такое, многие, конечно, захотели лично принять участие в строительстве храма Разума. У врагов Израиля опустились руки. А Израильские консульства по всему миру на время захлопнули двери, спасаясь от наплыва просителей виз.
  Только один дед под Тамбовом днями и ночами, без устали, (когда только спал?) лупил по обрезку стального рельса, висящего у него во дворе на толстом суку старой березы. Дом его стоял у трассы муниципального значения - разбитой и грязной. Машины здесь не ехали - ползли на брюхе, свистя буксующими колесами. Водители, слыша рельсовый набат, часто останавливались, спрашивали, что случилось. Дед матерился, загибая трехэтажными просторечными конструкциями, и бил по рельсу еще сильнее:
  - Будет вам Армагеддон! Так разэтак перетак! Нахлебаетесь! Я видел! Видел!
  - Что ты видел, дедушка?
  - Сам идет! Сам! И с ним приблуда! - на минуту опустив било, он задирал грязный палец, с желтым прокуренным ногтем, тыча куда-то за спины собеседников, - наплачетесь!
  - Да кто он такой?
  - Эх! - сбивал дед шапку на затылок. - А то не знаете - рядом уже!
  И опять стонал и рыдал рельс, лишая округу покоя и тревожа проезжающих.
  Сельчане деда бить собирались. Участковый запретил. Да и боязно было: рука у деда еще - о-го-го! К тому же, безобразничал он в своем дворе. Как - никак, а частная собственность! Отступили. На время. Телевидение к нему приезжало. Он так загнул по матушке, что оператор чуть камеру не уронил. Только и спросил, смеясь:
  - Повторить сможешь?
  Дед послал его конкретно, отвернулся и продолжил терзать металл и уши соседей. С тем и уехали. Братки останавливались: джипы черные, морды наглые. Животы от смеха надорвали, когда дед начал крыть и покрывать. Денег оставили. Толстенную пачку на крыльцо бросили. Гуляй, мол, дед, заслужил. А в денежную пачку визитку вставили: дескать, кто притеснять будет, только позвони! Долго крыл их дед, грозя вдогонку пальцем, а пачку денег с крыльца стоптанной туфлей в траву сковырнул. И даже не глянул! За рельс вновь принялся.
  Много разных чудаков появилось. И не только в России. К одному иконы прилипли, к голому телу! Так, облепленный образами и ходил он по Москве. Православные встретят - крестятся: то ли бить негодяя, то ли кланяться и целовать? Пробовали отодрать иконы - так те, как приклеенные! "Больно! - орет, - с мясом рвете!"
  В Америке банковский клерк выколол глаза президенту на всех сотенных долларовых купюрах, до которых смог добраться. Эти глаза, мол, души выпивают. В Англии, мирный до этого тауэрский ворон, ни с того, ни с сего, напал на королеву, когда та прогуливалась. Нанес, негодяй, ущерб! В Китае престарелый хунвейбин публично плюнул в портрет Мао Дзе Дуна. Хотел что-то сказать - и сказал бы! - но добрые сограждане успели лишить его зубов. В Ватикане белые голуби злонамеренно, в присутствии многотысячной толпы, испортили наряд папы Римского. Ерзало нечто по земному шару, шалило! Пованивало чертовщинкой! И что теперь? Да и не пованивало вовсе, а скорее, попахивало. И не так уж, чтобы очень... Чуть-чуть, миленько! И вообще: не нравится? Сидите дома! А сколько в этих шалостях угадывалось интеллекта! Блеск! Сегодня откуда-то ветер принес в Кремль запах горелого пороха. Ахнули! Опять? Где? Страшно! Жалко! Наш позвонил американскому. Тот сказал, конечно же, по-английски: "Не нюхайте всякую гадость! Не советую!" А потом, говорят, над Москвой был трубный глас: "И не слушайте новостей по ящику. Танцуйте! Танцуйте!" Черти что!
  Голубые и розовые нежились в теплых объятиях либералов, энергично посасывая сиську цивилизации. А в очереди за благодатью теснились и тянули вверх руки зоофилы, педофилы, садомазохисты, нудисты, трансвеститы и прочее порождение мира неожиданных сексуальных услад. Как широка и тепла либеральная грудь! Сколько еще на ней не обслюнявленных сосцов, готовых вскормить даже черта с рогами! Если, конечно, толерантность того потребует. Воняет? Так они ж, как дети! Поменяем памперс... Черная молодежь в Америке придумала игру: "Выруби белого с одного удара!" Да, ладно вам нудить! Пошалят пареньки, подрастут и перестанут. А вдруг понравится? Представьте флаг: черное поле - красная свастика! Ну-ну! Спокойно! Это автор просто так, для связки слов. Хотя уже поговаривают, что сосет либеральную сиську мурло нацизма! Зубки нет-нет, да и куснут! Желтые зубки, черные, белые, красные... Чужие дети так быстро растут! Не успеешь оглянуться, а "нетрадиционный" уже страной руководит. И вас, гетеросексуалов, на так-рас-так строит! И памперс теперь у него о-го-го! Не вывезешь! Смотришь, а прошлогодний детский хорок-то уже с баском: бей москалей, бей жидов, бей лягушатников, бей макаронников... Удивительно, но они всегда знают, кого надо бить! Вы что так на автора смотрите? Не надо так смотреть! Уберите руки, больно же! Автор, если хотите, больше не будет. Разрешаете? Спасибо. Слышите голос? Чей он? Кто говорит? По-моему, это звенят золотые монеты и шуршат купюры: "Наблюдайте, конечно, смотрите, только пальцем не надо тыкать, следуйте правилам политкорректности и толерантности. А то люди подумают, что вы москаль или жид, а то и того хуже".
  Мягко и сладко жить стали. Критика, как в старые добрые времена, теперь товарищеская. Беззлобная, как бритый кактус. На такую критику можно положить - что хочешь! А можно сесть, если есть желание. Создается впечатление, что все сейчас смотрят в одну сторону: туда, где виднеется (и, видимо, не так уж далеко) какое-то всеобщее счастье! Если в телевизионном кадре появляется полицейский, то - рапортует, если чиновник, то -докладывает, Президент, конечно же, вставлял, направлял, благословлял.
  Блаженное забытье! Не скажу за Америку или Европу, там, кажется, как и всегда работали, но Россия по-прежнему стучала и стучала в праздничные барабаны судьбы. Привалило ей, так привалило! Недра трескались от нефти и газа. Спелые леса сами бежали навстречу бензопилам. Рыба в реках давила на берега. Драгоценное из земли выгребали широкими лопатами. Металлов разведано - на десять президентских жизней! А за бугром по этому поводу господам жабы сиську дают. Где шепотком, а где и до крика: безобразие! Столько всего в одном дырявом кармане! Делиться надо! Но завидущие глаза и загребущие руки из проевшихся земель натыкались на крепкий ядерный щит! И постепенно Россия заняла в мире положение священной коровы, у которой спереди атомные рога над добрыми-добрыми глазами, а сзади, пониже ватерлинии, могучее вымя! Ах, как хотелось заокеанским кожемякам содрать с этой животины шкуру! Выделать бы ее до лайковой податливости! И разделить между хранителями международной справедливости! Говорят, кое-где уже и лекала создали. Но не следует верить: сплетни это и маниловщина! А реальность такова: Россия по-прежнему доится по своим возможностям, а живет - по своим потребностям. "Вечно живой" может в мавзолее спать спокойно: удалось! Россия построила некий "изм", ё-моё! В отдельно взятой стране! Ест по потребностям, а работает по способностям! Ура, товарищи-господа! Мир, хоть и кряхтит, но обеспечивает. Пасется Россия, где хочет и облегчается - тоже. Плюются, но подтирают. Почесывают, поглаживают - на рога поглядывают. Ждут...
  ВИКТОР ЮРЬЕВ, РЕПОРТЕР "Свободной Москвы" возвращался в столицу из однодневной командировки. Восьмой час за рулем. Устал. Припарковавшись на обочине, он наливал кофе из термоса, когда его внимание привлекла парочка экзотических паломников. Паломников? По крайней мере, один из них - здоровяк в брезентовом грязноватом плаще и с широченной спиной - безусловно, имел пунктик. Представляете: шел он на коленях! Шел по дорожной обочине, полной мелких острых камешков! Правда, самопальные наколенники и брезентовые штаны сварщика должны были отчасти улучшать мироощущение чудака, и все же ему было очень непросто терпеть режущие камни под коленями. Болью было залито бледное, в красивой бороде, лицо. Уму непостижимо, как можно терпеть такое, но он еще и улыбался! Здоровяк толкал перед собой старую детскую коляску, достойную помойки, к которой сбоку на длинной палке был приторочен белый флаг с надписью красным в полполотнища : "ВСЕ!", а ниже - пентаграмма! Удивительно, но коляска, вихлявшая всеми четырьмя колесами, не скрипела! По видимости, она хранила весь багаж компании. Был он тщательно уложен, накрыт старой дерюжкой и хорошо обвязан грязноватой веревкой. Ба! Рядом со здоровяком вышагивал старый знакомец Виктора - профессор Мам. Сатовский, кажется? Профессор-скандалист с уфологического симпозиума. И одет, как тогда, и блеск золотой бабочки под горлом с крупным кадыком также бьет по глазам, и свой дорогой "паркер" он также посасывает. Только вот компания... Бомж и профессор! Конечно, Виктор, наскоро выпив кофе, развернул машину и догнал странную парочку:
  - Профессор Сатовский, вы помните меня? Ну, симпозиум уфологов, выступление профессора Птицына...
  - Болтун и шарлатан! - ни с того, ни с сего, взвился Мам. - Я ему даже оппонировать не стал! И этот мерзкий академик Маслов еще со своим нюхательным ладаном...
  Бородач в капюшоне медленно повернул к Маму усталое лицо, несколько секунд молча смотрел, не отводя взгляда, вздохнул.
  - Хорошо, хорошо! Молчу, - отвернулся Мам.- А вы бы, малоуважаемый репортер, ехали бы, куда ехали. И не мешали бы нам страдать во имя идеи!.. Во имя какой идеи мы сейчас страдаем? - обратился он к своему спутнику. Тот еще раз тяжело вздохнул:
  - Не ерничай. Ты не должен говорить со мной таким тоном.
  - А с репортером - можно? - вкрадчиво спросил Мам. И прибавил, отчего-то гневаясь:
  - Как дам ему сейчас между лопаток - язык вывалится!
  - Мам!
  - А чего он не проехал мимо! Накарякает, чего ни попадя, в своей ничтожной газетке!
  - Еще раз хочу напомнить тебе: я здесь решаю, чему быть, а чему не быть, - сказал стоящий на коленях.
  - Конечно, ты - родитель! С правами! А я? Кто я? Слова сказать не могу!
  - Сын, ты должен помогать мне...
  - Потакать твоему безумию? Ты терзаешь себя бессмысленно и бесполезно! Я выхожу из себя! Вот я при этом мертвеце спрашиваю, - он ткнул в сторону Виктора обсосанным "паркером", - что случилось, отец? Ты дал мне в этом мире огромную власть - зачем? Ты держишь меня за обе руки. Я без твоей воли ничего сделать не могу, даже просто пошалить не могу! А теперь ты еще встал перед этим ничтожным миром на колени!
  - Успокойся. Ты же все понимаешь.
  - Понимаю! - Сатовский подпрыгнул на месте. - Но не хочу терпеть! Я не хочу тебя видеть в этом плаще с помойки и на коленях! Давай наведем ужас! Давай запряжем коней апокалипсиса! Ведь уже ничего не изменится, все решения приняты, все кнопки нажаты.
  - Тебе доложили? - усмехнулся спутник Мама.
  - И что? Почему ты все время придираешься? Я переживаю за твою честь, твое достоинство! Если мы проявились во плоти, значит время подошло? Значит, решения приняты? Конец котенку?
  - Какому котенку, Мам?
  - Неважно! Это поговорка, присказка у меня такая!
  - Всегда остаются возможности. Потерпи. Потерпи совсем немного. Мое служение еще не окончено. Да и твое -тоже.
  - Он не смилуется! Ты же знаешь...- Мам сел на дорогу, прямо на пыльную грязную обочину, и спрятал голову в коленях. Потом достал из кармана какой-то прибор наподобие айфона, включил:
  - Смотри, отец, смотри! Нет светоносных! - прямо в воздухе высветился огромный яркий экран.
  - Выключи! - громыхнул здоровяк, закрывая спиной от Юрьева мерцающее чудо.
  Виктор слушал эту перепалку с отпавшей челюстью. Ему так хотелось заглянуть в экран! Но не получилось. Кто они такие? О чем спор? Этот бомж - отец профессора? А может, Мам вовсе никакой ни профессор? Но - прибор? И почему я - мертвец? Аферисты? Тогда причем здесь хождение на коленях по камням? Славы ищут? Какой? У кого? Какова выгода? И что означает фраза: "Проявились во плоти"? Ничего не понятно.
  Здоровяк повернулся к Виктору и, не вставая с колен, медленно проговорил:
  - Ты понял, кто я?
  - Извините, нет. Я в некотором замешательстве... - Юрьев и в самом деле потерялся. Мысли метались, смущая. Неужели?..
  - Подумай и поймешь. Сегодня я не отвечу на все твои вопросы. Но мы еще встретимся. Поверь, ты захочешь найти меня и найдешь. Тогда и поговорим. А сейчас можешь фотографировать - четыре снимка. До встречи.
  - Скажите, какова цель...
  - Фотографируй!
  Мам так и позировал, сидя на обочине. Четыре снимка и каждый - супер! Коляска завихляла колесами. Порыв ветра развернул белый флаг, демонстрируя красное слово "Все!". Группа уходила, казалось, неторопливо, но уже через пару секунд они были от Виктора в метрах тридцати. Уйдут ведь, уйдут! Навалился какой-то странный страх, и Виктор заорал, встав зачем-то на цыпочки:
  - Что значит "Все!"? И как вас зовут?
  Жахнувшая мимо машина смахнула с дороги его вопрос, растворила его страх в шелесте придорожных кустов. В голове вдруг странный голос прошептал: "Сат его зовут, слышишь? Сатана, значит!" И смешок раскатился... Шепча: "Неужели? Этого не может быть!" - Юрьев торопливо сел в машину и открыл ноутбук. Через двадцать минут репортаж был готов. Позвонил главному редактору:
  - Шеф, я сбросил на твое "мыло" забавный репортаж. Строк сто и четыре фото. Обрати внимание. Ты же знаешь, чутье меня никогда не подводит. Уверен, тема будет иметь серьезное продолжение. Не замотай мой скромный труд.
  - Получил, открыл, вижу. Смело! А может, словечко-то заменим? Что-нибудь нейтральное. Допустим: "Магический незнакомец". Нет? Ты уверен? - главный перестал напевать. - Э, погоди-ка, тут ко мне зашел дежурный редактор, оказывается, подобный репортаж уже поставили в номер, как забавную историю. Но только он из Нью-Йорка. На снимках та же парочка, что и у тебя, но только сняты они на Манхэттене. Вчера, между прочим. Из Интернета достали. Выйди в сеть, посмотри сам. Они зафиксированы одновременно в восемнадцати столицах мира. Странная мистификация.
  - Нет-нет! Это не мистификация. Я разговаривал с ними. И мне обещано интервью. В ближайшее время. Давай так: ставим мой репортаж, несколько кусочков из интернета. И я через час скину обобщающий короткий комментарий.
  - Хорошо. Но комментарий - через полчаса и короткий. Все!
  - А не сую ли я руку, куда голова не пролазит? - пробормотал Юрьев, уже вовсю барабаня по клавиатуре ноутбука.
  МЕЖ ТЕМ, СВЕТОВЫЕ СТОЛБЫ продолжали стоять на прежних своих местах, где какой возник. Каменной гальки они за это время выдали изрядно: и ученые, и музеи насытились. А насытившись, заленились. Ну нет никакого результата! Электрические и магнитные поля в столбах и вокруг них в норме, тепло столбы не излучают и не поглощают, оптические пульсации ни визуально, ни с помощью приборов не обнаруживаются. И так по всем мыслимым и не мыслимым параметрам. Камни выплевывают - и все. Как эти камни там появляются - непонятно! Вот краешек высунулся - из ничего! - теперь еще чуть-чуть, а вот и полкамня уже торчит! И это применяли, и то. И ускоренную киносъемку тоже. Щупали! Всем, чем только можно! Пробовали руками удерживать. Полкамня есть, а за ним - пусто! Стальную балку на пути поставили - ну, думали, шалишь! Возьмем за вымя! Но камни просто с другой стороны стали падать. И все? И все. Стальное кольцо надели! Камни стали выше кольца рождаться. Устали. Если бы природа по-прежнему дула, гнула, жарила, чего-нибудь еще бы придумали. Тыкнули бы в столбы по-взрослому! Но в условиях климатической благодати мозги,как-то ослабли. К тому же, вспомнились слова мудрого китайца о преимуществе терпеливого ожидания над деятельной суетой. Ученая братия расползлась по кабинетам, передоверив дело приборам и лаборантам. Правда, иногда ночами у столбов творилось черти что: летали огненные шары, и кто-то гадко хихикал. Но коль приборы молчали, помалкивали и лаборанты.
  Народ дождался своего часа: туристы - организованные и дикие - поперли к столбам. Как только не выделывались счастливые земляне у этих невинных творений природы! Ох, рановато было праздновать год Разума! Да и храм человеческому разуму был нужен, как пьяной козе баян. Но колесо Армагеддона уже крутилось само собой.
  Часто на разных континентах у световых столбов среди толп туристов и работников научных экспедиций видели профессора Сатовского. Все в той же черной паре, только теперь уже изрядно потертой и с надорванным нагрудным карманом, прихваченным булавкой. Между пальцами, словно сигару, он по-прежнему держал толстый дорогой "паркер", который время от времени, сладко жмурясь, посасывал, а то вдруг бесцеремонно тыкал этой золоченой игрушкой в чью-нибудь спину, из гадких побуждений. Другому бы давно поддали под первое число, но Мам - царил! Везде, где сверкала его золотая бабочка, ему улыбались! Уступали дорогу! Говорили что-то приветливое. Неизвестно почему, просили автограф. Подводили к нему детей, и он, сладко жмурясь, клал им руку на голову - то ли наставляя, то ли благословляя. А случалось, что вдруг - ни с того ни с сего, - он начинал крутить малышу ухо и шипеть что-то страшное. Ребенок кричал. Мать стекленела, скованная неземным ужасом, опомнившись, торопливо уводила дитя, так и не осознав происшедшее. Мам долго фыркал ей вслед и грыз свой "паркер".
  ФЕОДОСИЯ ПАНТЕЛЕЕВНА ВСЕГДА предчувствовала приезд любимой внучки. И сегодня, накормив свое небольшое теперь хозяйство - двенадцать куриц, козу и кота - она вышла за калитку. Устроившись на скамейке под сиренью, стала ждать. Сердце почему-то тревожилось. Если честно, то оно тревожилось всегда, когда внучка была за рулем. Дорожных хулиганов стало много. А слабую девушку обидеть легко. Хотя слабой она не была. Сара-Мария-Виктория не могла позволить себе быть слабой. Занималась гимнастикой, стреляла на уровне мастера спорта, а в ее сумочке всегда лежал травматический пистолет. Так пожелал отец. А отцу Света подчинялась беспрекословно! Бабушка одобряла, хотя с трудом могла представить Свету, стреляющую из пистолета даже в самого плохенького человека. Сон ей сегодня необычный приснился. Опять, как когда-то давно, увидела в облачной вышине странных путников. Рыжеватый блондин стал топать на нее ногой, а тот, который в плаще с капюшоном, обернулся с улыбкой - то ли приветил, то ли надсмехнулся - и сказал беззвучно: "Верну". Бросил ей под ноги горсть речной гальки. Камешки запрыгали, как живые, и сложились в слово "Армагеддон". Проснулась. Что-то бормотал старенький радиоприемник. Пели петухи. Светало. Коза во дворе бодала пустое ведро, требуя питания и внимания. Бессовестный кот драл когтями край свесившегося с кровати стеганого одеяла. Кышкнула на вражину. Драть перестал. Но замяукал. Придется вставать. Добавила громкость на радиоприемнике. Обсуждали строительство какого-то храма Разума. Только и слышалось: "Армагеддон", "Армагеддон", "Армагеддон"... Конец света, что ли? По телевизору вчера и позавчера то же самое говорили. Не к добру затея, не к добру. Шевелят нешевелимое! Но хотя бы теперь понятно, откуда слово это во сне взялось. А вернуть-то, что, здоровяк обещал? Верну, говорит. А что вернет? Решила пока особенно не заморачиваться. Сон-то, наверное, к непогоде: и нога в колене ноет, и рябая хохлатка яйцо расклевала. Всегда так: если рябая снесла и расклевала, то дождь нагонит. Приедет Света, сон расскажу и про Армагеддон расспрошу. Зачем сейчас пустое в голове гонять. А этот, рыжий, как страшно топал! Чего хотел - непонятно! Да, и большой, тоже: то ли обсмеял, то ли ободрил...
  СВЕТА ОБОГНАЛА СТРАННЫХ ПУТНИКОВ, когда до поворота на бабушкину деревню оставалось километров сорок. Не могла она проехать мимо человека, идущего на коленях! Да еще эта детская коляска под белым флагом. И этот... Мам Сатовский, кажется? Откуда он здесь взялся? Профессор - рядом со странным бездомным! Света затормозила, успев проехать метров сто. Удивительно, но путники оказались рядом с ее машиной через несколько секунд - бежали, что ли? На коленях? С ржавой вихлястой коляской? Честное слово, странно! Она вышла из машины.
  - Добрый день, путники!
  Мам с готовностью обернулся. Подбоченясь одной рукой, другой держа свой обсосанный паркер, гаркнул:
  - Ба! Подружка этого враля Птицына! Пап, слышишь, я ему даже оппонировать не стал. Наврал он на симпозиуме с три короба! И друг у него такой же - Маслов - гадкий академик! Ладан мне в ладошку совал! Так бы и дал ему между лопаток!
  - Сара-Мария-Виктория, извини моего спутника, он иногда не сдержан. Устал, наверное, - голос человека в плаще был наполнен оперными обертонами. - Мам, пожалуйста, извинись перед девушкой.
  - Да пожалуйста, - Мам изобразил нечто вроде поклона, не переставая брюзжать. - Цаца! Кто ее звал сюда! У нее нет моего числа! И у Птицына нет!
  - Мам, уймись! - голос великана теперь громыхнул.
  - А то, что? Выпорешь? Конфетку не дашь? В последнее время я только и слышу: нельзя! Остановись! Не делай этого, не делай того! Почему ты защищаешь мертвецов?
  - Ты не ведаешь, что несешь! Прекрати! Неосторожным словом ты можешь изменить то, что не может быть изменено!
  - Значит, есть неизменное, что можно изменить? - Сатовский ужасно скривился. - Даже - мне? Ха, ха! Тогда я попробую раскачать этот мир! Этот дохленький мирок!
  - Ты не посмеешь! Ты не должен!
  - А я попробую! Прощай, отец!
  - Стоять! Или я...
  - Что ты еще можешь, кроме как просить?!
  - Мам!
  - Я не убью ее. Это мой подарок тебе, отец, - он тыкнул в Свету своим обсосанным "паркером". - Живи пока.
  - Профессор, вы ведете себя недостойно! - Света была так возмущена и обескуражена, что с трудом сдерживала эмоции. - Хамите отцу! Вы не достойны называться интеллигентом и мужчиной! Извинитесь перед отцом!
  Мам хмуро окинул взглядом Светлану, сплюнул на землю и сообщил:
  - Ты прав, отец, со словами спешить нельзя. Жалею, что подарил эту нахалку тебе, - он почмокал во рту "паркером" и решительно закончил. - Хотя и так хорошо! Ты права, неразумная: я не мужчина и уж точно не интеллигент. И хорошо бы тебе никогда не узнать, кто я. Прощай, папа. Пойду, погуляю! Ха, ха! - и Мам исчез. Только желтыми бликами сыпануло по асфальту, да странный огненный шарик метнулся поперек дороги.
  - Он вернется,- сказала Света. - Дети всегда возвращаются. Правда, он уже взрослый и такой странный.
  - Он вернется, - согласился стоящий на коленях здоровяк. - Да, я не ожидал, что он получится такой странный.
  - Вы не виноваты.
  Он долго смотрел на Светлану. И у нее опять заныло внизу живота.
  - Ты, правда, так думаешь?
  - Да, - Света несколько растерялась.
  - Спасибо. На настоящий момент этого достаточно. О тебе, Светлана, я знаю почти все.
  - Почти все?
  - Будущее никогда не открывается до конца.
  - Вы ясновидящий, паломник? - недоверчиво спросила Света
  - Вроде того, девочка, вроде того.
  Ему явно было больно стоять коленями на камнях. Он немного передвинулся.
  - Садитесь в машину. Я подвезу вас, даже если это далеко. А коляску погрузим в багажник. У меня большая машина. Пожалуйста, - Света чувствовала себя ужасно виноватой, стоя рядом с ним в удобных мягких туфельках. Он молчал. Роскошная борода частично прятала его губы, но улыбались глаза.
  - Вы, наверное, идете в монастырь? Почему вы на коленях? Давайте, я помогу вам встать, - Света попробовала взять мужчину под локоть. Он мягко отстранился.
  - Ты добрая...
  - Да? - Света слегка смутилась.
  - Я иду в Иерусалим, точнее в Израиль, - он зачем-то пониже опустил края капюшона. - Там есть местечко под названием Мегиддо. Холм такой. Мне надо там побывать.
  - На коленях? - недоумевая, спросила Светлана.
  - Да.
  - Я могу вам помочь?
  - Да.
  - У меня есть деньги... - Света сделала движение к машине.
  - Нет, денег не надо. Хотя, тронут.
  - Чем же тогда я могу быть вам полезной?
  - Ты должна пойти со мной, - собеседник был вполне серьезен.
  Света совсем растерялась:
  - Должна? В Израиль?
  - Да.
  - Тоже на коленях? - Она собралась перевести все в шутку. Но собеседник остался серьезным.
  - Нет, достаточно кроссовок.
  Предложение было настолько неподъемным, что Света отчасти потеряла дар речи. Она не знала, что ответить, только вдыхала и вдыхала воздух, как рыба на берегу. Наконец, заикаясь, произнесла:
  - У меня свадьба через две недели...
  - Я знаю, мы успеем, - этот человек был так уверен в себе, словно приглашал выпить чашку кофе в кафешке напротив. И откуда он знает про свадьбу?
  - Я не знаю..., - Света почти трепетала. - Могу ли... И меня бабушка ждет...
  - Мы побываем у Феодосии Пантелеевны.
  - Я не знаю, что сказать... Вы знаете мою бабушку?
  - Можно ничего не говорить - просто переобуйтесь в кроссовки. А твою бабушку я знаю.
  - Но мы можем поехать на машине.
  - Не можем. Надо идти пешком. Доверься, девочка, мне.
  Света окончательно растерялась. Ее странно влекло к незнакомцу, но и до слез пугало его предложение.
  - Извините... Я не знаю... Я не уверена... Почему я должна довериться в таком авантюрном предприятии странному незнакомцу на дороге?
  - Мы отчасти знакомы. Помнишь, детское видение на небе? Шли огромные... - Он комично развел руки. Было так приятно смотреть в его смеющиеся глаза.
  - Да, да, помню! - Света оживилась. - Точно! И вы это видели?
  - Да. И не просто видел. Тогда на небе проявилось мое отражение. Ты избрана от сотворения мира...
  - Избрана? Кем? Для чего? - Она опомнилась. - О чем это я? -замолчала, прикрыв рот ладошкой. - Кто вы такой? Или ответьте или я уеду... - она уже почти плакала.
  - Успокойся, девочка - все хорошо! Все будет хорошо! - его слова баюкали. - Знаешь историю своего имени? - спросил он очень мягко.
  - Да, отцу приснилось...
  - Не просто приснилось. Ты от сотворения мира названа Сара-Мария-Виктория!
  - Кем? Зачем? Что особенного во мне, в моем имени? Вы меня совсем расстроили.
  - Узнаешь, все узнаешь. Помнишь, твой отец рассказывал о горящих необыкновенным светом жемчужинах в твоем животе?
  - Но это же просто сонные фантазии! - ее голос уже наполнился слезами.
  - Нет. Это не фантазии. Это факты из другой реальности. Помнишь красавицу, бившую тебя в живот и требовавшую помочь ей?
  - Это тоже был просто сон! И откуда вы знаете...
  - Успокойся, Сарра-Мария-Виктория. Все не просто в этом мире. А знаю я много чего.
  - Кто вы? Ответьте! - она стала, всхлипывая, пятиться к машине.
  - Скажем так: я сущность из иной реальности, - он приветливо улыбнулся, и неожиданно Света начала приходить в себя.
  - Так инопланетяне все же есть? - она попробовала улыбнуться.
  - Нет. Есть другие...
  - Непонятно... Вы хотя бы живой?
  - Очень. Очень живой! - он вдруг заразительно рассмеялся. Света сдавленно хихикнула, освобождаясь отчасти от давившего на нее чуждого груза. Молчали, наверное, с минуту. Света спросила:
  - Моя особа так важна в вашем предприятии?
  - Да, очень! - он так это сказал, что она ему почти поверила.
  - Странно, как странно! Я могу отказаться? - она прижала к груди руки, словно умоляя его. О чем? Она не смогла бы в данный момент ясно ответить на этот вопрос. То ли уже хотела, чтобы он, несмотря ни на что, взял ее с собой, то ли просила оставить ее в покое.
  - Да, можешь отказаться. Твое решение должно быть свободным.
  Именно в этот момент Света приняла решение, и оно ее пугало до колик в животе. Она присела на корточки и горько заплакала. Она осознала, что не сможет отказаться от своей судьбы, которая явилась ей на проезжей дороге в лице этого престранного человека. Он терпеливо ждал.
  - Не плачь, девочка, ты получишь лучшее из возможного для тебя.
  - А Павел? Как же Павел? А свадьба?
  - Никто из родившихся на Земле не знает своего завтра. Павел очень любит тебя!
  В его голосе теперь было столько уверенной победительной силы, что Света быстро и окончательно успокоилась. Хотела надеть спортивный костюм, но он остановил ее:
  - Оставайся в платье. Не бери ничего лишнего. У меня для тебя все есть.
  - Можно, я возьму деньги и документы.
  - Это придаст тебе уверенности? Хорошо, возьми.
  Света поменяла туфли на кроссовки, взяла сумочку с документами и деньгами, положила туда же телефон, прежде позвонив Павлу.
  - Пашенька, я на дороге оставила машину. Позаботься о ней, пожалуйста. У меня образовалась небольшая научная экспедиция. Через пару дней вернусь. Не переживай. Телефон выключаю - так надо. До встречи, милый! - и она выключила телефон.
  ПАВЕЛ БЕЗЖАЛОСТНО ПОДСТЕГИВАЛ и подстегивал своего серого "мерина". Света второй раз позвонила, когда он уже был больше часа в пути. Выпалила два десятка слов и выключила телефон. Съехав на обочину, он несколько раз набрал ее номер. Один ответ: "Телефон абонента временно недоступен или выключен". Особой тревоги не было. Света - человек серьезный и в авантюру, сломя голову, не кинется. И все же, и все же... Какая-то жилка под сердцем натянулась и не давала расслабиться. К тому же, сегодня вечером его опять пригласил к себе Президент России. Надо успеть. Последние недели Павел жил, как бы вне времени и вне пространства. Его день так раздувался от дел, что казалось, вот-вот лопнет! Никогда до этого он так эффективно не работал. Хотя и раньше умел ускоряться: среднюю школу одолел за пять лет, университет - за три, а аспирантуру с кандидатской диссертацией - за полтора года. В двадцать один год он уже был профессором и возглавлял серьезную лабораторию.
   Но теперь что-то случилось с самим временем. Его теперь можно было тянуть и туда, и сюда, легко накидывая временные кольца на колышки множества дел и событий. Хотя часы всех мастей на планете по-прежнему тикали в строгости, нарезая сверхпрочную временную ленту на равные кусочки... Странно! Много странного в последние недели свалилось на голову Павла. Из семи световых столбов на континентах по-прежнему сыпалась галька - в строгом временном ритме... Стоп! Павел нажал на тормоз: автомобиль даже слегка занесло. Стоп! Это отсчет! Световые столбы - таймер? Если это так, тогда впереди какое-то грандиозное событие! Планетарного масштаба! Ха-ха! Конец света, что ли? Перерождение? Атомная война? Да все, что угодно! Но это обязательно затронет все человечество. А может, и в самом деле есть Бог? И наступает апокалипсис? Нет-нет. Что - нет? А голоса? А световые столбы? А видения Светы? И этот прохвост Мам - настоящий черт! Стоп! Так можно до шаманства дойти! Конечно же, никакого Бога нет! Есть высокоразвитые сущности, ушедшие по пути прогресса далеко вперед. Они намерены подтолкнуть нас! Поэтому и говорят со мной. Но ведь мне показали и доказали, что никаких инопланетян нет. Нет? Вместо них на планете действует какая-то иная сила. Но тогда, о чем говорит этот мировой камнепад? Профессор Мам, кажется, заявлял, что все решения приняты, на Земле - одни мертвецы. А с мертвецами, с точки зрения этого хама, можно поступать, как угодно... Станки, мол, еще крутятся, но завод уже ничего не производит - кончилось сырье... Вот-вот нажмут кнопку "стоп" - так, что ли? Кто такой этот Мам Сатовский? Как он в тот день попал в комнату к президенту? Вытворял, что хотел. Сильный гипнотизер? Новоявленный Мессинг? Нет, тут все круче! А какой наглец!? Найти бы его, да поговорить. Павел положил на руль кулаки с суровыми мозолями на костяшках. Ну-ну, Паша - стоп! Пробовал уже. Хватит гонять черного кота в темной комнате - нет его там, нет! Делаем вывод. Значит так: галька, падая из световых столбов, отсчитывает время. Это просто такой таймер! Надо позвонить Маслову.
  Павел набрал особый номер академика Маслова.
  - Мне тоже пришла в голову эта же мысль. Часы! - Маслов был возбужден. - Этакая космическая часовая бомба? Если так, то: сколько у нас времени? Какое ожидается событие? Что мы можем ему противопоставить? Буду звонить Президенту!
  - Пугать? А толку? Это событие не ложится в ложе человеческого опыта. Явление неземного порядка.
  - Пассивно ждать я не буду! Нужна серьезная научная программа наблюдений и исследований, - было слышно, как Маслов грохнул своим кулачищем по столу.
  - Согласен, пока надо наблюдать. Но я чувствую, это мало, что даст. Нужен какой-то иной подход, принципиально иной. Нужна идея! - Павел почти выкрикнул последнюю фразу.
  - Спокойно, Паша, спокойно. Криком делу не поможешь. Ищи идею, Паша, ищи. Ты молод, раскован. А мы пока - по старинке. Будем делать, что в наших старческих силах. И вот еще что: Паша, этот деревянный черт, этот крылатый идол с Патомского кратера льет из себя масло, как из ведра! Пахнет, правда, отлично. Я натер этим маслом - только никому не говори! - кожу в районе печени - уже третий день не чувствую никаких болей! Оказалось, от уфологов до шаманства - один шаг, - он рассмеялся смехом здорового сильного мужчины. - Рушатся устои, Паша, - ни больше и не меньше.
  - Сегодня на вечер мне Президент назначил встречу. Так что увидимся.
  - Сам назначил?
  - Сам.
  - Я же говорю, устои рушатся. До встречи.
  Вдруг огромный черный махаон влетел в салон "Мерседеса" и сел на руль. Павел выключил телефон и усмехнулся гостю:
  - Со мной?
  Махаон, неторопливо перебирая лапками, вполз Павлу на руку. Несколько раз открыл и закрыл листы черных с перламутром узорчатых крыльев, демонстрируя свое великолепие, потом исполнил странный танец на запястье и грациозно выпорхнул в окно. "Прав Маслов - рушатся устои", - вздохнул Павел, нажимая на педаль акселератора.
   Свете показалось, что шли они всего ничего - минут пять-семь. И она очень удивилась, увидев указатель поворота на бабушкину деревню. Ее спутник, не меняя темпа, шаркал и шаркал коленями по обочине. Молчал. Иногда морщился, видимо, наступал на острый камешек. Его красивые руки - да-да! - у него были очень красивые кисти рук! - твердо направляли экзотическое транспортное средство. Старые колеса отчаянно вихляли восьмерками, но коляска катилась ровно и споро. Необыкновенно споро! За такое короткое время одолели почти сорок километров!
  - Странная у нас экспедиция, не правда ли? - Света попробовала завязать разговор.
  Спутник молчал.
  - Я уже начинаю жалеть, что ввязалась в эту авантюру! Затмение на меня нашло, что ли?
  - Тебе не придется жалеть. И это не авантюра.
  - Скажите, хотя бы, как вас зовут?
  - Это для тебя важно?
  - Должны же мы познакомиться! Тем более, что впереди у нас тысячи километров совместного пути, - Света позволила себе ироническую нотку.
  - Хорошо. Зови меня Сат.
  - Так просто?
  - Да.
  Удивительно, но Сат не устал. Дыхание у него было таким же спокойным и глубоким, как и десять минут назад. И разговор не сбивал ему дыхание, даже когда дорога шла на подъем. А вот Света уже почувствовала легкую усталость, хотя была хорошо тренированной гимнасткой.
  Вот ответьте: почему женщины раздражаются? Беспричинно? Ну, да! Если скажу, не поверите. Поверим, говори! Не скажу! Нет, скажешь! Отстаньте, чего пристали - не знаю я! Зачем же обнадеживал? Да идите вы...
  - Давайте, я помогу вам! - Света внезапно, даже для самой себя, вцепилась в ручку коляски. Сат не ожидал такого напора, потерял контроль над ситуацией, и коляска покатилась под откос. И Света и Сат упали. Пока Света извинялась, пока они барахтались, пытаясь вытолкнуть коляску на обочину, рядом, визжа тормозами, остановилась машина. Это был большущий джип с развеселой компанией внутри.
  - Эй, отброс! Убери лапы от красавицы! Ты же красавица, правда? - из машины выпрыгнул некто разудалый в татуировках. - Я тебе что сказал, бомжара! - и он неожиданно швырнул в лицо Сата наполовину недопитую банку пива. Сат охнул и прикрыл лицо ладонями.
  - Как вам не стыдно! Не смейте!- Света от негодования не крикнула, а взвизгнула.
  - Какая жаркая кошечка! - из машины, кривляясь, вылез второй, подобный первому. За ним еще трое хорошо кормленных и не утомленных физическим трудом мужчин.
  - Вы обижаете безобидного и беззащитного человека! - от охватившего ее негодования Света стала еще прекраснее, и возможно, даже выросла еще сантиметров на пять. Или это она вставала на цыпочки, как всегда делала в минуты крайнего возмущения? - Оставьте нас в покое! Уезжайте!
  Бессовестная компания заржала. Первый поднял руку, и все разом смолкли:
  - Как тебя зовут, красавица?
  - Я Сарра-Мария-Виктория! - Света произнесла это так, что главный из них три раза дернулся, словно она три раза врезала ему по щекам.
  - Ух, ты! Даже в жар бросило! - он присел на корточки и, подняв щепочку, стал что-то чертить на земле, искоса поглядывая на Свету. Потом начал беспорядочно и нервно черкать. - Не получилось, девочка, - вздохнул он, как Свете показалось, с искренним сожалением. - Не сошлось мое гадание, - и, глядя в землю, скомандовал:
  - Марш в машину, сучка! Грустно мне сегодня, грустно...
  Четверо здоровяков, поплевывая погаными словечками, двинулись к Свете.
  - Ты только не выкобенивайся, а то эти дуболомы попортить тебя могут. Мне обидно будет. Обидишь меня - я тебя им отдам. А они плохие. Давай сама в машину, сама, - главный негодяй по-прежнему говорил, не поднимая глаз.
  Света опять взвизгнула и достала из сумочки пистолет:
  - Пошли, вон!
  Стрелять надо уметь, говорил ей инструктор. Не в том смысле, что надо попадать в цель. Это Света умела. Надо иметь волю нажать на спусковой крючок в нужный момент. Нападавшие имели опыт. Глядя на Свету, они сразу поняли, что она не спустит курок. Один из них вмиг отобрал у нее оружие. Она беспомощно оглянулась на Сата. Тот стоял на коленях, все так же закрывая лицо руками. Света тоже опустилась рядом с ним на колени и зарыдала.
  - Оставьте нас...
  - Оставьте ее! - казалось, Сат за мгновения вырос и теперь нависал над всей компанией.
  Но негодяи были не из пугливых. Их даже веселила ситуация.
  - Бугор, а это чучело - куда?
  - Пусть в канаве валяется.
  Тот, у которого в руках был Светин пистолет, шагнул к Сату. Свете показалось, что плащ сам собой слетел с плеч ее спутника. Она увидела на его спине нечто, похожее на горб. И этот горб словно взорвался! Огромные коричневые с белыми ослепительными блестками крылья вмиг развернулись за плечами Сата.
  - Берегитесь! - оглушительно пророкотал он. Главарь бандитов даже присел, но, как оказалось, не от страха, а от изумления.
  - Ё-моё! - заорал он, словно его ошпарили. - Всю жизнь ждал! Хватай его, братва! Это мутант! Я в кино видел! Режь ему крылья! На стену повешу! Не упустите! А то ваши шкуры на стене будут!
  Все четверо бросились на Сата. Его крылья затрепетали, производя ужасающий шум, - Света даже села на землю, зажав уши руками. Но негодяи, не дрогнув, продолжили атаку. Они повисли на крыльях, стараясь повалить бедолагу.
  - Режьте, не топчитесь! - орал главный.
  - Он же сдохнет!
  - Ничего с ним не будет. Он мутант! Режьте крылья! Он же, как собака, йодом помажем - и все. Я в кино видел - режьте! - тыкал пальцем главный, не вставая с корточек.
  Как Павлу удалось не въехать в зад джипу, неизвестно никому. Вид крылатого мужика, на котором висели четверо здоровяков, поразил его настолько, что он не сразу нашел педаль тормоза. Он пришел в себя, когда увидел Свету, беспомощно сидящую на земле. Орали дерущиеся, визжали покрышки, визжала Света. Мимо летели машины, светя сквозь стекла бледными лицами с расширенными глазами.
  - Эй, негодяи! - не столько крикнул, сколько рявкнул Павел. - А ну, пошли в машину!
  Он не стал драться. Мозг бойца мгновенно оценил ситуацию. Свете в данный момент ничто не угрожало. Да и окровавленные лица ей видеть было бы неприятно. Павел просто напрягся - и бандитский джип покатился сам по себе.
  - Бандюки, догоняйте тачку! Раскатится - потеряете!
  Они разом обернулись: джип, набирая скорость, уходил в гору! "Черти что творится!", - было написано на их лицах с отпавшими челюстями!
  - Хрен с ним, с джипом! Крылья режьте! Мать-пере-мать!
  Шеф шефом, а огромный мужик из "мерса" с огромными кулаками им явно не понравился. Все четверо разом оставили Сата и бросились в погоню за машиной. Бугор витиевато матерился, требуя закончить начатое и предоставить ему крылья мутанта. Но его бойцы то ли не слышали, то ли уже не хотели слышать. Один за другим они запрыгнули в машину. И джип сразу же наддал. Негодяй увидел Павла. Павел хлопнул в ладоши и топнул ногой. Бандит подскочил с корточек и припустил, ковыляя затекшими ногами и сыпля угрозы, за джипом. За ним, сыпанув странными золотыми бликами, метнулся огромный черный махаон. И вроде кто-то злобно прошипел: "Догоню, дам между лопаток!" Павел повернулся, чтобы рассмотреть человека-птицу, но увидел только мужика в плаще, хлопочущего у старой детской коляски под белым флагом, и Свету, пытающуюся вытереть ему лоб. Он кинулся к ней:
  - Родная, у тебя все в порядке?
  - Да-да, ты вовремя. Отвратительные люди, ужасные! Они хотели отрезать Сату крылья... - и тут она осознала!.. Замолчала, рассматривая Сата, хлопочущего у коляски. - Что-то я не то говорю? Какие крылья? Сат, у вас есть крылья?
  - Сара-Мария-Виктория, успокойтесь, вам привиделось. Это результат нервного потрясения, - бандитская банка с пивом не оставила на лице Сата никаких следов.
  - Как же... я ясно видела... Огромные! Они трепетали! - Света была растеряна.
  - Успокойся, Света, я тоже видел.
  - И ты видел? - Света схватила Павла за руки. - Крылья были? Со мной, значит, все в порядке?
  - В полном порядке! А вы, господин Сат, может, проясните ситуацию? Кто вы такой? И откуда крылья? - Павел был очень настойчив.
  Сат вздохнул, развел руками:
  - Я - ангел!
  - Ангел?
  - Да, это мой цирковой псевдоним. Раньше работал... А крылья - отчасти гипноз, отчасти манипуляции, отчасти бутафория.
  - Так вы - клоун? Просто - клоун? - Света была разочарована. - И меня вы пригласили подыграть вам? Кошмар! Надо купить бабушке сердечных капель!
  ПАСТОР ЕВАНГЕЛЬСКИХ БАПТИСТОВ Борис Пантелеевич Лавров жил давно. Однажды в молодости его ограбили и сильно избили - забрали деньги, документы, одежду. Было лето, и его, в прямом смысле, оставили в одних трусах. По голове ударили, видимо, кастетом. Три месяца в коме. Потерял память. Совсем потерял. Ни врачи, ни милиция помочь не смогли. На плече была корявая наколка, как будто детской рукой сделана. Всей больницей читали. Решили что выколото два слова "Лавров Боря" Сам пострадавший не мог ни подтвердить, ни опровергнуть расшифровку. А отчество главврача записали. Так он стал Лавров Борис Пантелеевич. Несколько раз его опознавать приезжали. Но глянут, покачают головой - и восвояси.
  Начал жить с чистого листа. Правда, не совсем с чистого - в памяти сохранилась Библия. Причем хорошо сохранилась! Знания были системны и довольно глубоки. Районный психиатр даже пытался, опираясь на них, распечатать утраченную память, но...
  Кем он был до ограбления, осталось тайной. Ему выправили паспорт. Получил профессию водителя автобуса и прибился к баптистам. Прежде он побывал на богослужениях во всех официально существующих в Москве церквях. Нигде сердце не дрогнуло. А у баптистов приглянулась вдруг девушка-прихожанка. Познакомились. Как-то сразу подружились. Через месяц поженились. Так он стал баптистом по обстоятельствам любви.
  Не пил, не курил, был трудолюбив и честен. Предложили поступить в семинарию. Поступил. А дальше обычным карьерным порядком. Через два года стал пастором баптистской общины в крупном подмосковном городе. С тех пор он жил в этом качестве. Служил в разных городах и вот теперь опять вернулся в Подмосковье. Библию сейчас знал почти наизусть, был любим и уважаем прихожанами. Ценило начальство. Но нажить пламенной веры, как-то не удалось. Все было ровно и не более того. Когда, случалось, накатывало непонятное и тоскливое, повторял и повторял, как шаманское заклинание: "Богу - богово, а кесарю - кесарево!" Почему? Не знал он. Врезалась когда-то фраза в память...
  Была в нем чертовщинка: он не старел. Почти не старел. И не болел. По крайней мере, с того самого времени, когда его избили и ограбили. Жена уже давно превратилась в старуху, еле передвигающую ноги, а его кузнечик все еще подскакивал и требовал, требовал. Терпел. Выглядел он лет на сорок, хотя уже имел почти тридцатипятилетний пасторский стаж. Задавали вопросы: и сверху и снизу. Отнекивался, ссылался на здоровый образ жизни, рекомендовал травные настои и йоговские растяжки - а что еще оставалось делать! Признаться, одна болячка у него была: странный бугорок на запястье иногда днями болел так, что хотелось выть. Под кожей прощупывалось, как ему казалось, нечто металлическое. Скользкий эллипсоид. Образование, если прижмешь, бегало под кожей, сантиметра на три-четыре то туда, то сюда. Борис Пантелеевич хотел его вырезать. Врач сказал, пустяк, а не операция. Уже обезболивающим обкололи, но бугорок вдруг растаял. Исчез! Два года не было. Теперь опять иногда терзает. Но к медикам пастор больше обращаться не стал.
  Сегодня он ехал в деревню, где родилась его жена. Умерла ее мать и оставила домик. Предстояло распорядиться добром и землей. Ехал он на автобусе и увидел удивительное: шел по обочине на коленях человек бомжеватого вида и толкал перед собой старую детскую коляску с белым флагом, на котором было красным написано: "Все!". Рядом с ним вышагивали ослепительная красавица и приятный здоровяк под два метра ростом! Пастор чуть автобусное окно носом не выдавил, пытаясь рассмотреть компанию. Те шли, не обращая ни на кого внимания: оживленно беседовали на равных, улыбались.
  Отчего-то его дыхание участилось, а сердце затрепетало где-то у основания горла. И этот запах! Так, кажется, пахнут жженые перья. Он слышал этот запах! Давно. Где? Не вспомнить. Костер? Заныла шишка на запястье, заболела голова. Тайга? Страшная боль сдавила виски. Прочь из автобуса! На свежий воздух!
  Автобус остановился у развилки. Борис Пантелеевич на одеревеневших ногах спустился на землю. До деревни еще с километр. Боль немного отпустила. Стало легче дышать. Пастор осмотрелся: удивительно, но странная компания, которую он увидел десять минут назад в автобусное окно, оказалась рядом. Когда успели? Все так же неторопливо шаркал коленями по обочине горбун в плаще. (Или это не горб?) Прогулочной походкой шли его спутники, только теперь молчали и не улыбались.
  - Доброго дня вам! - охотно поприветствовал их Борис Пантелеевич.
  Приветливо ответили.
  - В Черниговку?
  - Дальше! - вдруг рассмеялась красавица.- Но в Черниговке остановимся ненадолго.
  - Проведать кого?
  - Да, бабушка у меня там, Феодосия Пантелеевна - не слыхали?
  - Как же, как же - ведунья.
  - Осуждаете, или мне показалось? - Света была готова обидеться.
  - Кто имеет право осуждать. Бог нам всем судья, - вздохнул пастор.
  Человек с коляской посмотрел на пастора долгим взглядом, но сказал не то, чего можно было бы ожидать: "Подлетает уже".
  - Кто? - спросила Света.
  - Президент.
  - Кто-кто? - переспросил Павел.
  - И с ним академик Маслов.
  - Шутите?
  - Нет, - Сат, ускоряясь, налег на ручку коляски. - Мы можем остановиться на дворе вашей бабушки?
  - Зачем же на дворе? - растерялась Света. - Дом большой... Она гостям всегда рада.
  - Не всем, Светлана, не всем.
  Минута не миновала, а вот уже и первые дома. Как такое может быть?! С чудинкой компания, с чудинкой. Пастор собрался попрощаться и свернуть в свой переулок, но остановил одышливый оклик: "Стоя-ять..." Под сиреневым кустом на скамейке кукожился с похмелья представитель глубинной российской власти - участковый Степан. Парень он был неплохой, но ленивый и приученный к халяве, впрочем, как и любой российский полицейский, оставленный на рабочем месте без присмотра начальства, с удостоверением и пистолетом. Пьяный, готов был в любой компании, и спеть, и сплясать, а вот с похмелья представлял угрозу для имущего населения. Откупались самогоном и жили относительно спокойно. Сейчас же Степан был красноморд, потен и расхристан до форменных штанов. Рядом с ним на скамейке стоял кривой черный от времени ковш с водой, которая, судя по всему, мало помогала. Потому во взгляде его колыхалась строгость и надежда. Он махнул рукой, приглашая пришедших приблизиться. Все остались стоять. Поняв, что уважения не окажут, Степан скривился и процедил:
  - Московские, непуганные...
  Откуда-то из-за спины достал наручники и скомандовал:
  - Будем оформляться или проставляться?
  - Может, мне и в магазин сбегать? - очень спокойно спросил Павел.
  - Паша, не связывайся! - забеспокоилась Света.
  Но Степан неожиданно оживился:
  - Молчи, женщина, человек дело предлагает. Давай, дорогой, рысцой! До магазина двести метров. Умру...
  - А вдруг умрет? - всполошилась Света.
  - Умру, добрая девушка, обязательно умру.
  - Его палкой не убьешь, - буркнул Сат.
  - Сейчас этот факт будет установлен экспериментально, - рассмеялся Павел.
  По улице шла Светина бабушка, опираясь на внушительную узловатую палку. За ней, припадая на больную ногу, поспешал бывший председатель колхоза, а теперь закадычный друг Феодосии Пантелеевны - сухой двухметровый старик Семеныч, и семенила бабка Тузик. Свое прозвище она получила за собачий характер: если начинала с кем лаяться, то беги, не оглядывайся!
  - Ведьма! - буркнул Степан, на глазах излечиваясь от похмелья, юркнул за сиреневый куст и чесанул, пригибаясь, вдоль плетня до переулка.
  И тут в небе застрекотали вертолеты. Два приземлились на краях села. Из них высыпали люди в строгих темных костюмах, за пять минут блокировав центральную улицу. Потом на школьный стадион сел третий вертолет.
  Феодосия Пантелеевна уже отцеловала и оттискала Свету, с уважением подержалась за руку Павла, кивнула пастору и буркнула Сату: "Я знаю, кто ты",- когда к ним подошли четверо, требуя документы.
  И тут на пол-улицы громыхнул голос академика Маслова:
  - Ребятки мои! Рад, что вы уже здесь! - поцеловал руку Свете, пожал Павлу, кивнул всем остальным. - Приветствую, приветствую всех! - Надолго задержал взгляд на Сате, стоящем на коленях:
  - У меня такое впечатление, что мы встречались...
  - И не раз, - ответил Сат, не поднимая головы.
  - Возможно, допускаю, надеюсь, у нас будет возможность поговорить?
  - Сегодня я не спешу...
  - Отлично! - Маслов фонтанировал энергией. - Поговорю с нормальным человеком, а то в последнее время все чертовщина какая-то вокруг меня.
  Сат поднял голову, и Маслов вдруг поперхнулся. Откашлявшись, повторил:
  - Встречались, определенно встречались! Да ладно, все потом. Идем, Павел, нам предстоит беседа с Президентом.
  - Произошло что-то из ряда вон? Почему Президент здесь?
  - Извините, - перебил пастор, - я вынужден попрощаться. Дела. Да благословит вас Господь!
  - Да-да, конечно! - в один голос ответили Маслов с Птицыным.
  Пастор ушел, свернув в переулок. Маслов сказал:
  - Мне этот человек определенно знаком...
  - Да пастор это баптистский, - Феодосия Пантелеевна почему-то поджала губы. - Мать его жены умерла, домик здесь оставила, приехал, наверное, чтоб добром распорядиться. Лавров он, Борис Пантелеевич. Так складно о библии говорит!..
  Маслов задумался, пытаясь вспомнить. Проговорил несколько раз:
  - Лавров, Лавров... Борис... Нет, не помню! Хотя лицо очень знакомо. - Он сделал паузу, а затем легко продолжил прерванный уходом пастора разговор с Павлом:
  - Если президент не мог ждать, то значит, ты его чем-то зацепил. До кишок, молодой человек, до кишок! Посмотри, посмотри - махаон! Черный, со странным желтым отливом. Красавец!
  - Похожий, ко мне в машину залетал.
  - Кстати, где твоя машина? - спросил Академик.
  - На дороге оставил.
  - Сломалась?
  - Да нет. Таковы были условия. Позже расскажу.
  - Ладно. А пастор как в вашей компании оказался?
  - Случайно.
  - Я уже три недели не верю в случайности.
  Маслов опустил голову и стал чертить тростью, пытаясь написать на пыли фамилию и проговаривая ее по слогам:
  - Лав-ров, Лав-ров... Борис... Борис Лавров. Борька! Неужели, Борька Лавров? - Павлу показалось, что Маслов даже подпрыгнул. - Он пропал больше пятидесяти лет назад. Подавал большие надежды. Ему было двадцать, а в экспедиции его называли по имени отчеству! Детдомовец - с характером и умом! Помню, у него спор со странным типом вышел. Мы тогда на Тунгусском вывале работали - искали что-нибудь от Тунгусского метеорита. Так вечером на огонек костра забрел к нам местный охотник. За чаем разговорились. До нас там уже десяток экспедиций побывали - ни одного осколочка не нашли. А Борька свое: найдем! Охотник ему: нельзя найти то, чего нет. Мол, не метеорит это и даже не материальное тело. Ответ, мол, можно в Библии найти. Но для этого надо Библию изучить до последней глубины. Не верю я в Библию, говорит Борька, но если там есть подсказка или отгадка Тунгусской тайны, я Библию наизусть выучу и до сердцевины доберусь. Нет, говорит охотник, все будет не так. Поспорили они и по рукам ударили - я сам разбивал. На что спорили, не помню, на какой-то пустяк, по-моему. Но Борьку закусило. Заводной был. Взялся за Библию! Наизусть зубрил! В советское время это было опасное занятие. Не боялся! И в науке был по уши и в Библии тоже. И вдруг пропал! Не в тайге, а поехал в соседнюю область в гости и пропал. Искали. Но безрезультатно. Родни у него никакой, может, поэтому милиция и не напрягалась. И вот он, спустя почти пятьдесят лет, встречается мне здесь! Случайность, говоришь? Нет! Очередная чертовщина! Смотри, смотри, как, чертяка, выруливает!
  - Вы о ком?
  - Да о махаоне. А ты о чем подумал?
  Павел пожал плечами. Они вошли в дверь школы под пристальными взглядами охраны. Их "опискали" ( как потом пошутил Маслов) ручными металлоискателями и проводили в подготовленную комнату. Не успели присесть, как вошел президент.
  - Мне доложили, Павел, о ваших умозаключениях. Считаю, что это серьезно. Если световые столбы по всему миру - своеобразный таймер, мы обязаны, незамедлительно что-то предпринять. Переговоры возможны?
  Птицын и Маслов одновременно пожали плечами:
  - С кем?
  - Совсем не с кем?
  - Пока, да, - развел руками Маслов.
  - Так не бывает! Кому-то же отсчет демонстрируют? Кто-то же должен в час икс среагировать? Сказать! Нажать! Взорвать! Должен где-то болтаться кончик ниточки. Должен! Не умеем искать! - Президент несколько раз ударил кулаком в открытую ладонь руки.
  - А если хозяин или хозяйка включили таймер для себя. Памятка, так сказать, чтобы пирог не подгорел или молоко не убежало...
  - Не смешно шутите, Владимир Николаевич.
  - А я не шучу, - Маслов встал и подошел к школьной карте мира, занимающей полстены, - я думаю. Удивляет, почему пока никто в мире не задал себе вопросов, которые задаете себе вы? Или все под завесой секретности?
  - Не до этого, видимо. Заняты идеей строительства храма Разума. И организацией игр Разума - наподобие Олимпийских. Делят лавры отцов-основателей, - Президент подошел к столу и налил чаю. - Чай будете? Присаживайтесь - все на столе. Человечество всегда было жадноватым и глуповатым. Я, признаюсь, сегодня не обедал - не успел. Перекусим, а ужин будет попозже. Я пытался говорить с президентами ведущих стран мира - отшучиваются! Дескать, световые столбы - вещь безобидная и развлекательная. - Президент отхлебнул из чашки и продолжил, - Про русских говорят, что они любят халяву. Все любят халяву! Солнце успокоилось, природа утихла - гуляй Вася! А что грянет за этой передышкой? И почему все так резко успокоилось?
  Во дворе раздались странные голоса, кто-то говорил громко и требовательно. Вбежала охрана. Президента со всех сторон обступили, прикрыв телами. Он хоть и побледнел, но самообладания не потерял. Спросил ровным голосом:
  - Что происходит?
  - К вам буквально прорывается странный человек. Говорит, что он пастор, и ему надо что-то вам сказать.
  - Почему странный?
  - Не знаю...
  - Видимо, это Борис Пантелеевич Лавров, - вмешался Маслов.
  - Вы его знаете? - спросил президент.
  - Правильнее будет сказать: знал, очень давно. Был он порядочным человеком и перспективным ученым. Сегодня здесь вновь его встретил. Отчество у него раньше какое-то другое было.
  - Обыщите его, и пусть войдет, - принял решение президент, - послушаем. И без возражений!
  "Да, устои рушатся, - подумал Павел, прихлебывая чай, - Президент самой большой страны планеты, ядерной державы ,прилетел, чтобы встретиться с рядовым профессором! В забытой государством деревенской школе! Я стал такой фигурой? А ведь двигают эту фигуру внешние факторы. И еще этот Сат... Ведь были у него крылья, были! Ясно видел! Или я что - уже шизик? Да и кому в складывающихся обстоятельствах нужны мои новые знания!? Должны пройти годы, возникнуть научные школы, технологии... Или все же надо просто идти за голосами, поступать так, как они учат? Теперь этот странный пастор появился... А куда деть мои новые способности? Клоуном смогу в цирк пойти. А профессор или, как там его, Мам? А световые столбы? А камни в моей квартире? А пророческие сны Светланы? А сумасшествие вокруг идеи храма Разума? А человек с крыльями? С коляской и белым флажком, на котором "Все!" красным, как кровью? Что - "Все!"? Устои рушатся. А будут ли новые? Да ладно! У меня свадьба через две недели! Жить надо! Жить! Просто жить. Не забыть попросить президента, чтобы полы в школе отремонтировали, а то, как на качелях".
  Вошел пастор: ровная спина, спокойный взгляд: достоинства - на двух Римских пап!
  - Здравствуйте!
  - Здравствуйте. Борис Пантелеевич? Я не ошибаюсь? - Президент сделал жест, предлагая сесть.
  - Вы не ошибаетесь, - пастор остался стоять.
  - Насколько я понял, вы очень хотели со мной встретиться. Чаю?
  - Нет. Спасибо.
  - Хорошо. Я слушаю вас.
  - Жизни на Земле осталось несколько месяцев или недель, а может, дней. Включили отсчет...
  - Откуда вам известно про отсчет?
  - Отсчет? Нет. Я просто так выразился, образно.
  - Хорошо. А почему вы решили, что близок конец жизни?
  - Он появился. Он здесь. Я его вспомнил. Я почти все вспомнил. Он обещал тогда в тайге у костра, что мы встретимся, когда приблизится конец. И сегодня я его увидел.
  - Кого вы увидели?
  - Странного охотника. Володя Маслов тоже должен его помнить.
  - Кто такой Володя Маслов?
  Академик Маслов привстал и развел руками:
  - Это я.
  - Да, я говорю о нем. В тот вечер у костра я наговорил много лишнего. Был молод и самонадеян. Охотник подсмеивался надо мной, поддразнивал, а я каждый раз подпрыгивал, как крышка на кипящем чайнике. Тогда он сказал, что Тунгусского метеорита не было, мол, в этом событии вообще не участвовало материальное тело. А чего нет, того и найти нельзя. Он мне: ищи ответ в Библии. Есть, отвечаю, осколки метеорита, и я их найду! И Библию, говорю, постигну до последних глубин. Он сказал, что все будет иначе, и предложил спор. Только руки жали не так, как принято, а обхватив друг друга за запястья. У меня на запястье, под кожей, от этого рукопожатия остался странный имплантат. Сегодня я увидел этого охотника. Все вспомнил. Я проиграл спор: Библию знаю почти наизусть, но она осталась для меня закрытой книгой. А теперь о том, для чего я пришел сюда: сегодня дух показал мне место в Библии, в котором говорится о сегодняшнем дне: "И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса". Это первый стих восьмой главы Апокалипсиса, а дальше - только ужас!
  - Ну-ну, - рассмеялся президент, - может, и в самом деле черт не так страшен, как его малюют?
  Все промолчали. Отозвался только пастор:
  - Страшен. Очень.
  - Борис Пантелеевич, покажите, пожалуйста, вашу руку - запястье, - президент шагнул к пастору.
  - Пожалуйста.
  Президент подвел пастора за руку к лампе. Подошел и Маслов. Только Павел остался на своем месте. Он был убежден (кем?), что пастор говорит чистую правду. Осмотрели запястье: бугорок был на месте.
  - Потрогать можно?
  - Пожалуйста.
  Президент осторожно ощупал имплантат:
  - Странное образование. Удалять не пробовали?
  - Пробовал. Не удаляется.
  - Хотите еще раз попробовать в Москве, у очень хорошего хирурга?
  - Теперь не имеет смысла.
  - Вы верите, что близок конец?
  - Все по-своему верят. Вы тоже в храмах со свечками стоите.
  - Это не столько вера, сколько политика. Должность обязывает. А вы, как мне сказали, были талантливым ученым. Мне кажется, ученые в глупости не верят?
  - В глупости не верит никто...
  - Разумно. Если у вас все, то мы бы продолжили работу.
  - И вы не покаетесь?
  - В чем?
  - В грехах.
  - У президентов не бывает грехов. У президентов не бывает даже прав - у них только обязанности, - президент рассмеялся и повел пастора к выходу.
  Повисла неловкая пауза.
  - Я пойду,- пастор на секунду остановился у двери. Она распахнулась ему навстречу, и вошел пресс-секретарь:
  - Господин Президент, для вас информация особого свойства. Подойдите, пожалуйста, к монитору. Герои данного репортажа, кстати, сейчас все здесь, в деревне.
  - Кто такие? Доложите внятно.
  - Лучше, если вы сначала увидите.
  Больше минуты президент стоял, склонившись над ноутбуком. Затем снял наушники и жестом пригласил подойти собеседников:
  - Все, все. И вы, пастор, тоже. Этот материал снят два часа назад. Подчеркиваю: два часа назад, - президент нажал клавишу.
  Этого не могло быть! Но это было: по тротуару в Вашингтоне, вдоль ограды Белого дома шла экзотическая компания. Мужик в плаще шаркал на коленях, толкая перед собой старую детскую коляску с вихляющими колесами и с белым флажком, на котором красным было тщательно выведено: "Все!". Рядом с ним шли Павел, Маслов, Света, пастор Лавров, бабка-передвижница Тузик, полицейский Степан, Светина бабушка Феодосия Пантелеевна, голубые с радужным флагом, бородатый террорист, католический монах с четками, Виктор Юрьев, репортер "Свободной Москвы", православный священник в рясе и прочая и прочая и прочая... Колонна, казалось, не имела конца! Впереди всех трясла жирными телесами огромная черная свинья, и безобразный кобель с кривым хвостом - то ли черный, то ли грязный.
  - Как такое может быть? - спросил президент. - Мираж? Где вы настоящие, здесь или там? И что это за человек с коляской?
  - Это Сат. Так он представился, - ответил за всех Павел.
  - Может, это монтаж? - Осторожно высказал мнение Маслов, кивнув на экран компьютера.
  - Нет, - довольно резко ответил президент. - Чертовщина - это точно! Но не монтаж. Смотрите: американские репортёры берут интервью у профессора Птицына, у академика Маслова. А вот проверяют документы. Судя по всему, документы в порядке. Кстати, мне доложили, эти интервью уже выложены в американских интернет-изданиях. И это еще не все. Вот эти же самые люди - одновременно! - идут по Лондону, а вот, смотрите, по Парижу, а здесь они в Копенгагене, теперь - в Варшаве. Мне подсказывают, что колонна одномоментно находится в десятках мест! И везде вы - да-да, вы - раздаете интервью и показываете подлинные документы. Что за чертовщина! Впору святой водой друг на друга прыскать! Ученые-мученые, комментируйте!
  Маслов мучительно улыбался, с надеждой посматривая на Павла. Павел никак не мог прожевать и проглотить кусок бутерброда. Пастор стоял на коленях и молился.
  - Началось, - буркнул президент, - давайте, валяйте: все - молиться! Вместо того, чтобы думать, будем молиться! Может, все же молитвы оставим попам? Думайте! Думайте! - он резко повернулся к Павлу:
  - Что думаете вы?
  - Надо позвать Сата, - сквозь, так и не прожеванный бутерброд, выдавил Павел.
  Пресс-секретарь метнулся в дверь, не иначе, как телепатически уловив приказ. Президент только и успел крикнуть вслед:
  - Поаккуратней, там!
  
  ДЕРЕВНЯ ЧЕРНИГОВКА ТЯНУЛАСЬ вдоль асфальтированной дороги местного значения километра два. Несколько стометровых переулков стекали на берег речушки Зоевки, текущей параллельно дороге, и где еще водилась мелкая рыбешка. Магазин, медицинский пункт, почтовое окошко, да школа девятилетка на тридцать учеников; участковый Степан, да примитивная бензоколонка - вот и все на сегодняшний день Черниговские радости цивилизации. Серьезные мужчины здесь не водились - если и задерживался кто, то рядом с престарелыми родителями. Трясли над грядками телесами дачники, бражничали, выли и дрались вечерами местные, да пьяный участковый Степан шастал по дворам, требуя предъявить документы. Одним словом, население было плохонькое. Раньше все здесь было - о-го-го! Средняя школа принимала до пятисот детей, процветал Дом культуры на четыреста мест - московские артисты так и шастали! Все было, как у людей: мощный колхоз, а при нем и больница, и магазины, и детские сады! Вспомнят - вздохнут! Вздохнут, да за стопочку! А заболит что если, то теперь только к Феодосии. Она и вылечит и погадает. А что? - из дальних мест к ней немалые люди приезжают! Благодарят!
  Феодосия Пантелеевна жила в самом центре села, у магазина. Ее огород упирался в небольшой грибной лесок, сквозь который вилась речка Зоевка. Через сто метров она натыкалась на старую плотину, образуя приличных размеров пруд, в котором по местной легенде жил древний огромный карп. Дом был просторный, строился на семью - три комнаты, кухня с русской печкой. Двор с навесом, летняя кухня, сарай - все, как полагается. Рядом стоял дом младшей сестры Зои Пантелеевны - Зойки. Жила она с мужем, дочерью и трехлетним внуком - милым светловолосым мальчиком, которого вся округа прозвала Кефир-фырфырычем. Он очень любил кефир, который делала Феодосия Пантелеевна. А просил его так: "Бабушка-соседушка, дай кефир фыр-фыр!" Голосок звонкий - только петухи в Черниговке кричат громче. Так он и стал Кефир-фырфырычем. А недавно с ним беда приключилась: умер он.
  Света и Сат зашли на двор к Феодосии Пантелеевне. Бабушка всю дорогу молчала. Молчал и Сат. Уже за калиткой он что-то сказал - Света не расслышала - на что старушка хмыкнула в его сторону и пробурчала: "Зря ты колени по камням бьешь, ох, зря!" Сат промолчал, закатил под навес коляску и, не вставая с колен, уронил голову на скамейку, раскинув руки: то ли уснул, то ли просто задумался. Света ушла в дом. Бабушка несколько минут топталась на дворе, отдаваясь мелким хозяйственным делам. Промела полынным веником дорожку, что-то нашептывая, осенилась пучком странной цветущей синими цветами травы. Вынесла из летней кухни какой-то настой и, макая в настой эту траву, покропила по двору и на крыльцо, каждый раз приседая и шепча странное.
  - Ты бы еще святой водой на меня побрызгала, - буркнул, не выдержав этих колдовских потуг, Сат. - Есть, наверное, святая вода в доме?
  - Не держу, - недружелюбно отозвалась Феодосия Пантелеевна.
  - Не фыркай, я ненадолго.
  - Зачем внучку сманиваешь? Меня тебе мало?
  - Здесь другое.
  И тут чистый, очень приятный детский голос позвал из Зойкиного палисадника:
  - Бабушка-соседушка, ты дома?
  - Дома, дома я, милый! Заходи, - обрадовалась бабушка.
  Малыш, раздвинув штакетины, вошел на двор.
  - Этого не может быть! - выдохнул Сат, загораживаясь ладонью, словно от света сварочной дуги. - Неделю назад его на планете не было!
  - Это правда, - бабушка всхлипнула, - неделю назад он умер.
  - Вот оно что! - от апатии у Сата не осталось и следа. - Тебя, малыш, вернули! Это знак! Хороший знак!
  - Он почти сутки в морге пролежал,- Феодосия Пантелеевна едва сдерживала слезы. - Мы уже к похоронам готовились. А он ожил, заплакал ночью. Сторож, умница, не растерялся...
  - Это хорошо! Это так хорошо, что ты, моя товарка, даже не представляешь! - казалось, Сат вот-вот вскочит с колен.
  - Какая я тебе товарка? - вскинулась она.
  - Ну хорошо: ученица. А сторожу дай награду!
  - Дала, что попросил. Так - не просыхает.
  - Не знают, что просить, не знают!
  - Да у меня и нет ничего.
  - Нашла бы, а? Знаю-знаю! - Сат искрился добродушием.
  - Чего это ты на мальчишку засматриваешься? - всполошилась бабушка. - И его что ли себе присмотрел? Не смей! Не отдам!
  - Малыш растерянно смотрел на бабушку и уже готов был заплакать: его пугала пикировка взрослых.
  - Кефир-фырфыр...
  - Сейчас, моя лапочка, сейчас. Пойдем: и напою, и накормлю, - Феодосия Пантелеевна подхватила мальчика на руки, и целуя, и лаская его, пошла в дом.
  - Скажи, Феня, моя наука принесла тебе пользу? Сладко ли быть ведуньей? - спросил ей вслед Сат.
  Она замерла в дверях, обернулась, собираясь что-то сказать, но уронила голову и молча ушла в дом. Сат вздохнул, покачал головой. Подтянувшись на руках, присел на скамейку:
  - А ведь я предупреждал - тяжко, неудобно есть из собачьей миски...
  На крыльцо вышла Света:
  - Господин Сат, я накрыла на стол. Покушаете?
  - Благодарю за милость, - Сат наклонил голову. - Если тебе не трудно, принеси мне сюда: кусок хлеба, соль и ковш воды.
  - Как пожелаете.
  Распахнулась калитка, и во двор ввалилась группа президентских охранников. Осмотрелись, и старший группы, поздоровавшись, обратился к Свете:
  - Нам нужен господин Сат.
  - Это я, - Сат продолжал сидеть, как сидел.
  - Вы должны пойти с нами.
  - Должен?
  - Хорошо, извините: мы просим вас пойти с нами. Вас приглашает Президент Российской Федерации.
  Сат, жуя губами, выдержал до неприличия длинную паузу и, наконец, сообщил:
  - Хорошо.
  Он выкатил из-под навеса свою коляску и также на коленях пошаркал за ней в сторону школы. Старший группы хотел что-то сказать, но потом пожал плечами и молча двинулся следом.
  Они не прошли и сотни метров, как тьма накрыла Черниговку. Словно надели на деревню трепещущий черный колпак. Ночь? Так не ко времени! Завыли собаки, заголосили старухи. Охранники выхватили пистолеты и, окружив со всех сторон Сата, подталкивая его в спину, заторопились к школе. На окраине, успевший принять подношение участковый Степан бабахнул в воздух из пистолета и, присев за кустом, заорал: "Проверка документов!" В ответ бабка Тузик завизжала: "Спасите, грабят!" Не мешкая, она достала из сумки икону, прикрыла святой доской голову и, поминая богородицу, помчалась, забыв годы, на звуки гремящего пожарного рельса. Ожили двигатели всех трех вертолетов. Охранники остановили Сата, не зная: то ли бежать к школе, то ли к вертолетам. В этой кутерьме самообладание сохранил, пожалуй, один президент: несмотря на протесты охраны, он подошел к окну, внимательно всматриваясь в небо.
  - Не поверите, это просто бабочки! Но их тьма! - он постучал костяшкой пальца по оконному стеклу. - Черные махаоны! Откуда только взялись в таком количестве. Наваждение!
  Да, над Черниговкой висела умопомрачительная стая черных махаонов. Она была столь плотной, что солнце не проникало сквозь нее. И вдруг, как по команде, бабочки спустились на землю, плотно рассевшись на деревьях, домах, заборах, автомобилях и даже вертолетах. Стало светло. Замолк пожарный рельс, перестала визжать бабка-передвижница. Было слышно, как она звонко чмокает икону-спасительницу.
  - Мы можем продолжить, - спокойно сказал президент. - Что-то запаздывает господин Сат.
  Поспешно вошел пресс-секретарь и что-то прошептал президенту на ухо.
  - В школьном саду? - переспросил президент. Подумав несколько секунд, махнул рукой:
  - В саду, так в саду. Поставьте столы и стулья.
  - Там кругом бабочки, - прошептал пресс-секретарь.
  - Кто-нибудь боится бабочек?- Президент обвел взглядом гостей.
  Все промолчали.
  - Хорошо. К сведению присутствующих: господин Сат, как я понял из доклада пресс-секретаря, - Президент усмехнулся, - не может оставить свое транспортное средство и поэтому предложил продолжить разговор в школьном саду. Возражений нет? Тогда идемте в сад.
  В коридоре охрана решительно преградила дорогу президенту:
  - Вам не следует так рисковать. Нештатная ситуация. Она может развиваться непредсказуемо.
  - Что еще случилось на мою лысеющую голову? - Президент был на грани раздражения.
  - Трудно объяснить. Бабочки...
  - Кто еще раз произнесет это слово, уволю,- президент мотнул головой, требуя освободить дорогу. Охрана поколебалась, но отступила. Он сделал два шага: один через порог, второй - сразу же обратно. Он, кажется, даже выругался - сурово, на дворовом русском! Тут же кто-то хохотнул ехидным смешком. Невиданных размеров махаон - не менее тридцати сантиметров в размахе крыльев - на лету хлопнул его крылом по носу и, как показалось президенту, прошипел: "Не болтай, если не сможешь!" Да, было дело: давно, еще в университете он прилюдно дал обещание никогда не ругаться матом. Держался, хотя иногда очень хотелось. А вот сегодня нарушил. И было отчего: чертотворение! Инопланетчина! Огромные махаоны были везде, казалось, даже облака они засидели в черный цвет. Словно чешуйчатые чудища стояли деревья, змеиными живыми боками текли вдоль улицы старые волнистые заборы. Дома, теперь мохнатые и черные, в испуге присели, зажмурив окна - тоже черные! На черных дышащих дорогах не осталось места для человеческой ступни. Молчание. Только где-то на окраине ребенок отчаянно звал маму. Да опять заорал дурным голосом участковый Степан. Раньше, хоть и редко, но проезжали машины, а теперь, как отрезало!
  Страшнее всего выглядел Сат. Бабочки его покрыли в несколько слоев: перед крыльцом школы стояла черная чешуйчатая живая копна. Было впечатление, что бабочки его пожирали - так напористо они пробирались к его лицу под капюшон. Он что-то говорил, но что именно, было трудно разобрать. Его голос доносился, как сквозь ватное одеяло.
  - Надо что-то делать, они сожрут его, - почему-то прошептал президент, медленно прикрывая дверь.
  - Позвольте мне, - Павел решительно открыл дверь и вышел на крыльцо. Никто не понял, что он сделал, но бабочки тучей взвились вверх, оставив Сата.
  - Не надо! - вскрикнул он, выбросив руку в сторону Павла. - Не злите их и не обижайте. Они всего лишь целовали меня, пытаясь засвидетельствовать почтение. Они безобидны. Вы можете выйти. Они уступят вам столы и стулья. Ни один из вас не пострадает даже в малой степени.
  - Я узнал тебя, охотник! - вдруг выкрикнул пастор, выходя вперед. - Я проиграл то давнее пари и готов заплатить. Но я не помню, на что мы спорили.
  Сат покачал головой: то ли осуждая, то ли упрекая:
  - Да, ты проиграл. И ты уже заплатил. Не следует спорить с незнакомцами...
  - Многое я потерял в этой жизни?
  - Ты приобрел. Но не достиг глубины. Никто из земных не смог бы достигнуть глубины. У Слова нет человеческой меры.
  - А ты - смог?
  - Мне нельзя... - Сат уронил голову. - Нельзя...
  - Мы можем сесть? - спросил президент.
  - Да-да, извините, - Сат повел рукой, и махаоны разом взлетели, освободив столы, стулья и значительное пространство вокруг.
  - Я знаю, что вас волнует, - огромный махаон сел Сату на плечо. - На часть вопросов я отвечу сегодня, на другие - позже, на некоторые - никогда.
  - Как получится. Вы хозяин положения. По крайней мере, сегодня, - президент был сдержан и предельно вежлив. Он пригласил собравшихся присесть к столам. Махаон на плече Сата зашипел. Или не он? Да, именно он:
  - А ты, Павел, меня достал. Много на себя берешь! - огромная черная бабочка вспорхнула, сделала нервный круг и вернулась на плечо. - Я когда-нибудь все же врежу тебе между лопаток, чтоб глаза твои наглые выскочили из орбит!
  - Мам, успокойся, они не понимают сути происходящего, - Сат переступил с колена на колено.- Хотя кое о чем догадались.
  - Жаль, что нельзя сейчас хлопнуть его между лопаток... Это доставило бы мне удовольствие. Вот зачем его избрали? Зачем пометили? Все же ясно! Копец им всем!
  - Не все так просто, Мам. Я нашел несущего свет...
  - Этого не может быть! Я проверял! Я им все жилки перетряс!
  - Может! - Воскликнул Сат, потирая руки. - Может! Он был в морге, и его вернули. Так что, не все еще ясно. Далеко не все!
  - Проклятье! - махаон ястребом сорвался с плеча Сата. Черная тень метнулась за угол и пропала без следа.
  - Это махаон говорил? - осторожно выговаривая слова, спросил академик Маслов.
  - Нет.
  - Кто же тогда?
  - Без комментариев.
  - Ну-ну... - было видно, что Маслов обиделся.
  - А вы могли бы прокомментировать одно видио? - спросил президент, поворачивая к Сату экран ноутбука.
  - Ваше видио могу прокомментировать.
  Один из охранников вдруг схватился за голову и сел на землю. Секунд двадцать он мычал и раскачивался. Потом, осмотрев собравшихся, произнес:
  - Мы все сходим с ума...
  - Нет, это не так, - мягко отозвался пастор, - нас испытывает иная реальность.
  - Заче-е-ем? - простонал охранник.
  - Будь мужиком! - резко оборвал его президент. - Считай, что извергается вулкан. Просто извергается вулкан! Вулкану нет дела до наших соплей! А мы должны выжить в новых обстоятельствах и помочь другим. Не ныть!
  Раскисшего охранника его товарищи подхватили под руки и отвели внутрь школы. Сат внимательно всматривался в экран ноутбука. Поднял голову и проговорил:
  - Да, заснят я и идущие со мной.
  - Вы были там и здесь одновременно? - ухмыляясь, поинтересовался Маслов.
  - Это вас смущает?
  - Да! Черт вас побери! Смущает! Еще как смущает! - Павел вскочил, уперся кулаками в стол и, тяжело дыша, не сводил глаз с Сата. - И, в конце концов, кто вы такой?
  - Черт он! Черт! - кто-то радостно заорал за углом. - Не может он сам себя побрать! Любого из вас может, а сам себя - нет!
  - Цыпа-цыпа-цыпа! Кто ты, невидимый, выйди из-за угла, явись, если сможешь, будь нам товарищем... - иронично начал пастор, но его перебили. Тот же голос из-за угла гаркнул:
  - Патомский бес тебе товарищ!
  - Не поддавайтесь, господа, провокациям! - Президент был по-прежнему спокоен. - Пусть говорит господин Сат.
  - Он-то господин! - крикнули из-за угла. - А вы - быдлячье отродье!
  Сат вздохнул, сокрушенно покачал головой и заговорил, перебивая крикуна:
  - Время и пространство устроено и существует не так, как вы думаете. Павлу кое-что из этого открыли ночные голоса. Можно находиться в тысяче мест одновременно. Почему вы так разволновались?
  - На планету надвигается беда. Мы хотели бы как-нибудь защититься, избежать угрозы. Мы напуганы.
  Сат усмехнулся, отрицательно качая головой:
  - Вы не пугливы, господин Президент.
  - Напуган! Тоже напуган! - пожалуй, впервые голос у президента дрогнул.
  - Хорошо держитесь, - Сат зачем-то развернул коляску так, чтобы все видели слово "Все!".
  - На кончиках нервов, - попытался улыбнуться президент.
  - Уважаю, - наклонил голову Сат. - Вы хотите защитить себя, семью, страну, мир?
  - Я бы попытался...
  - Мир защищают, стоя на коленях, а не громыхая словами и пушками.
  - Перед кем на коленях? "Горе побежденным"? - Президент прищурился.
  - Без комментариев...
  - Я должен умолять?
  - Без комментариев...
  - Кого?
  - Того, кто всесилен! - прошептал пастор.
  - Я готов умолять, - голос президента приобрел свою обычную твердость. - Это поможет?
  - Нет, - покачал головой Сат.
  - Недостоин? - иронично усмехнулся президент. - Тогда, кто достоин?
  - Никто. Смиритесь!
  - Зачем же вы на коленях?
  - Без комментариев...
  - А если мы все, весь мир станем на колени? - спросил пастор, не поднимая глаз.
  - Без комментариев... Но это лучше, чем пытаться победить силу, о которой у вас нет ни малейшего представления. Вы же уже пробовали повредить световые столбы...
  Президент горько усмехнулся, откинулся на спинку стула:
  - Остается, как баранам на убой? Да кто вы такой, чтобы мне предлагать это?!
  - Я - Сат. Это аббревиатура. Мое полное имя Станислав Анатольевич Темнов. Вот мой паспорт, - Сат извлек из внутреннего кармана паспорт и протянул его ближайшему охраннику.
  - Может, мне вас арестовать? - задумчиво протянул президент, - скажем, как провокатора?
  - Совсем страх потеряли! - рявкнул голос за углом школы. - Отец, позволь, я врежу ему между лопаток!
  - Президент пошутил, - усмехнулся пастор. - Мы здесь все хотим еще многое узнать.
  - Да, я пошутил, - попытался засмеяться президент.
  - Хорошо. Я принимаю это, как извинения, - голос Сата не изменился. - Слова надо беречь. Никогда нельзя быть уверенным, что тот, которому ты, так необдуманно, даришь свои слова, не использует их во вред тебе. Это не касается тебя, пастор. Пятьдесят три года назад у Подкаменной Тунгуски ты тронул меня: в тебе была большая земная сила, талант и глубина. Когда я поспорил с тобой, я увидел твою смерть в ближайшем твоем будущем. Каюсь, я вмешался. Такое со мной очень редко случалось. Но тогда у костра я вмешался. Ты зря пытался вырезать имплантат на запястье - он хранил и хранит твою жизнь.
  - Не знаю, проклинать или благодарить, - пастор на секунду запнулся. - И все же - спасибо вам! "Спасибо" много лучше проклятий.
  Сат рассмеялся:
  - "Спасибо" - мне? Два дня назад во время проповеди ты причислил меня к врагам Божьим.
  - Я знаю, кто вы.
  - "Спасибо" - очень сильное и красивое слово. Я благодарен, - склонил голову Сат.
  - А я заблуждался. У Бога не бывает врагов, - пастор покачал головой, словно попытался что-то стряхнуть.
  - Это правда, - сказал Сат. - Врагов у Бога не бывает.
  - А не Сатана ли вы? - вдруг прозрел Павел. - Да-да, "Сат" - не аббревиатура, а сокращение! Крылья к тому же. Я же видел, и Света видела! Падший ангел? Может, снимете плащ?
  - Нет.
  - Что так? Я же спас вас, по крайней мере, от унижения, когда подонки хотели отрезать вам крылья.
  - Бу-у-уга-а-а! - заржал тот же противный голос за углом. - Ему? Отрезать? Крылья? Да он сам, кому хочешь, что хочешь, отрежет! На раз!
  - Хватит тебе! Помолчи! - чуть повысил голос Сат.
  - Молчу, - буркнули за углом, - отрезать хотели! Живот надорвешь!
  Президент, склонив голову набок, молчал. Думал. Пару раз он порывался что-то спросить, но сникал. Наконец решился:
  - Скажите, Сат, что нас ждет?
  Сат ответил не сразу. Зато за углом кто-то тут же заорал прежним отвратительно-гнусным тоном:
  - На флажке написано! У Сата, у Сата! Читайте: "Все!" "Все" - это значит - все! Конец! Даже закопать будет некому!
  Сат поморщился, как от зубной боли, но дослушал тираду до конца. Потом сказал:
  - Будет еще хуже, чем говорит вам этот балабол за углом.
  - Это я-то балабол? - обиделся крикун. - За правду унижают!
  - Куда уж хуже, если всем смерть, - прошептал пастор.
  - Есть вещи похуже смерти...
  - Что вы имеете в виду?
  - Отторжение.
  - От чего? От кого? - пастор разволновался.
  - Это открытая информация...
  Маслов покончил с очередной конфеткой, запил ее чаем и спросил:
  - Господин Сат, позвольте поинтересоваться: почему вы обращаетесь к нам на "ты", словно мы давнишние друзья. Мы же едва знакомы.
  - Для тебя это принципиально или...
  - Принципиально! - Маслов почему-то нахмурился.- Да-да, принципиально! Что вы все на меня так смотрите?
  Сат переступил с колена на колено, вздохнул:
  - Я много, много старше вас всех.
  - Ну да, конечно, - смутился академик. - Вы же Сата... Простите.
  - Не вижу причины извиняться: да, я работаю сатаной. На Земле. Думаю, вам известно - работаю не по своей воле. Но честно!
  Наступило молчание. Только звякала ложечка в стакане Маслова. Умолкла и она. Заговорил президент. Слова ему давались тяжело, словно он не говорил, а ворочал мешки с зерном:
  - Не могу собраться! Признаюсь, чувствую себя простаком. В какой-то деревне, о которой раньше никогда не слышал, пью чай с Сатаной? Среди миллионов бабочек! Так с ума сходят! Или это и в самом деле начало апокалипсиса? И кто это все время подает голос из-за угла? Посмотрите, у меня все охранники от страха белые.
  Сат склонился над коляской, поправляя крепление флажка. Сказал:
  - Апокалипсис начался с первым вдохом первого человека. А голос из-за угла... Просто не обращайте внимания - он угрозы не несет. Вас и махаоны пугают? Это мои слуги. Здесь и сейчас они безобидны. Они так выглядят, и не более того.
  Тут встал Павел. Было видно, что он в абсолютно расстроенных чувствах: дышал тяжело, по-бычьи ворочал головой, словно у него на шее был не легкий крестик на тонюсенькой цепочке, а толстая колючая веревка:
  - В конце концов, скажите правду: у вас есть крылья?
  Сат рассмеялся? Или закашлялся? Странные звуки издало его тело.
  - Вам смешно? - еще больше расстроился Павел.
  - Нет-нет, что ты! Просто люди странные существа: вас волнуют пустяки. Какая тебе разница, есть у меня сейчас крылья или нет их. В любом случае мой настоящий облик для вас неуловим.
  - Сейчас у вас есть крылья? - настойчивость Павла уже граничила с нахальством.
  - Хорошо-хорошо! Есть, есть крылья!
  - Как у махаона?
  - Похожи.
  - Вы летаете?
  - Не имею в этом нужды.
  - В квартире Маслова стоит деревянный идол. Это вас пытался изобразить сибирский охотник?
  - Отчасти.
  - Почему сейчас этот идол истекает странным маслом, которое меняет запах?
  - Да-да, - вдруг оживился Сат, - то аромат неземных садов, то нестерпимая вонь? Это текут мои слезы и мой пот. У них, как вы понимаете, разный запах.
  - Почему раньше этого явления не было?
  - Раньше я не стоял на коленях... Странные вы, странные. Время уходит, а вы спрашиваете о пустяках.
  Пастор, то и дело, то поглядывал на часы, то потом поднимал глаза к небу. Наклонился и провел на земле черту по краю тени от стола. Минут через тридцать поднял, как школьник, руку. Сат кивнул ему и слегка сдвинул назад капюшон:
  - Слушаю тебя, Борис Пантелеевич. Тебя тоже что-то волнует?
  - Солнце не двигается с места, - с нотками обреченности произнес пастор.
  - Это очевидно - время здесь остановилось. Еще что-нибудь?
  - Теперь вы будете убивать?
  - Нет.
  - Почему вы проявили себя в России?
  - Это не мой план. Я слуга.
  - Тогда - чей?
  - У нас у всех один хозяин...
  - Вы восстали против Него? - пастор неожиданно подался вперед, наваливаясь на стол. - Это правда?
  - Нет, что вы, нет! - Сат вдруг замахал руками, словно отгораживаясь от чего-то мерзкого. - Сама мысль об этом отвратительна мне! Я был создан самым совершенным из всех! И любовь моя к Создателю была совершенна! И вдруг мне определили служение вне Света, здесь, на Земле. И я допустил преступление: недовольно надул губы - на секунду, на миг! Ангелы тоже имеют слабости и завидуют друг другу - все хотят служить там, где гуще Свет. Меня столкнули, принудили... Я приземлился в гневе, но полный Света, власти, силы! Это случилось у Подкаменной Тунгуски. Я сиял! Мои крылья оставили свой отпечаток в тайге. Да, они похожи на крылья махаона. Я сумел взять себя в руки и приступил к служению. Моя сила и Свет со временем растеклись по планете, даровав человечеству небывалое движение ума! Вы могли бы получить миллионы лет, но вы потратили Свет на войны, злобу, похоть, разврат, убийства, дикое соперничество. Теперь на Земле нет Света. Ваши чувства стали бедны, пресны, не ароматны, в них нет приятного благоухания, они - протухли. И начался отсчет.
  - Да, форма вывала леса у Подкаменной Тунгуски словно срисована с крыльев бабочки! - задумчиво проговорил пастор. - И все же, это все так странно!
  - Рушатся устои? - усмехнулся Маслов, разворачивая конфетку. - А вот я уже всему верю! Устал сомневаться, анализировать, сравнивать, отбраковывать... Для меня теперь все правильно, все хорошо! Вот если господин Темнов покажет еще и свои крылья ...
  - Вид моих крыльев тебя, господин Маслов, обрадует, осчастливит, подвигнет к героическим действиям? - Сат позволил себе легкую иронию.
  - Убедит.
  - Убедит?
  - Не то что бы, но я уверен, что почувствую себя лучше, чем сейчас.
  - Владимир Николаевич, дорогой мой учитель, подождите вы с крыльями! - Павел трепетал. - Господин Сат или, если угодно, господин Темнов, ведь на Земле есть Сарра-Мария-Виктория. Ее отцу во сне показали, что в ней от рождения есть зерна Света!
  - Это так. Но этого недостаточно. Она не рассыплет Свет по Земле без равного ей мужа.
  - Так дайте ее мужу немного Света? - тихо попросил Павел.
  - Вам? Нет. Да у меня и не осталось Света, во мне осталась только любовь... И то немного.
  - Но вы позвали ее с собой, для чего?
  - Позвал.
  Натянулась струна тишины. Даже махаоны перестали шуршать крыльями. И президент проговорил, выделяя каждое слово:
  - Значит, у человечества есть шанс? Пусть ничтожный, но есть?
  Сат тяжело вздохнул и глубже спрятался в капюшон.
  - Почему вы молчите?
  - Ты же знаешь, шанс есть всегда. Русские говорят: "Надежда умирает последней".
  - Мне доложили, что вы идете в Иерусалим?
  - Почти.
  - Что значит "почти"?
  - Пока без комментариев.
  С УЛИЦЫ ВДРУГ ДОНЕССЯ ЗАЛИХВАТСКИЙ ПОСВИСТ, ослиный топот и сиплое дыхание. Низкий штакетник не скрывал дорогу, и собравшиеся на школьном дворе увидели, как из-за поворота выкатилась древняя беговая конная коляска на скрипучих битых колесах. В ней восседал, размахивая своим толстым золоченым "паркером", профессор, (а может и министр иностранных дел!) Мам Сатовский. Коляску тащила, цепляясь за тонкие оглобельки, потная компания. Среди тягловой силы выделялся участковый Степан в форменных грязных штанах и полицейской фуражке с ремешком под щетинистым подбородком. Из карманов его брюк торчали горлышки двух бутылок водки, а подбородком он прижимал к груди литровую банку пива. С другой стороны теребила оглобельку бабка-передвижница Тузик с сумкой через плечо, а за ней, багровея от натуги лицом, упирался в битый асфальт старыми сандалиями православный священник в рясе отец Валентин, и кряхтела Феодосия Пантелеевна - Светина бабушка. Со стороны Степана гарцевал один из охранников президента с оттопыренными карманами. Позади тележки шла Света. Мам подпрыгивал, топал ногами и орал во все горло, периодически тыча "паркером" в спину священника:
  - Поберегись! Ревизия! Полный учет! Едет ревизор! И чтоб у меня и сальдо и бульдо! И чтобы больше ни одного неучтенного светоноса! Всю планету перетрясите - на тридцать лет назад и на тридцать лет вперед! А ну, мои слуги, счетчики-учетчики, проявитесь! - он взмахнул рукой с "паркером" и, то ли хрюкнул, то ли свистнул. И сейчас же все махаоны разом с гулом взлетели, заставив затрепетать всю окрестность и разом пали на землю, в треске электрических разрядов, вмиг обернувшись маленькими злыми чертиками. Черти-маломерки прыснули во все стороны, запрыгивая на людские спины, проникая за пазухи и даже под юбки и в штаны. Визжали все! Катались по земле, били себя ладонями, срывали одежду, стремясь избавиться от наваждения. Но ловкие чертенята были быстрее человеческих рук.
  Мам орал, что было мочи, тыча "паркером" во все стороны:
  - Лови чертей! Спасай Россию! Шевелись, толстухи! Без призов не оставлю! Сдавайте рогатых хоть поштучно, хоть весом!
  Сат упал на бок и трубно ржал, мычал и хрюкал, обхватив руками живот и дрыгая ногой. Академик Маслов мигом оказался на столе, выделывая руками и ногами замысловатые па. И, как потом люди говорили, кажется, шипел и ругался русским матом. Павел метался по двору в стойке каратиста и лупил воздух руками и ногами. При этом два чертика спокойно сидели у него на плечах и о чем-то спорили, то и дело тыкая Павла в шею острыми рожками. Павел хлопал себя ладонью по шее, словно отбиваясь от комаров, и сатанел! Пастор, на коленях, смиренно пел двадцать второй псалом. Пять чертей в нерешительности топтались вокруг него, корчили рожи, с отвращением плевались и цедили непристойности. Мам пастора сразу невзлюбил. И Мам плюнул в него! И плюнул удачно! Пастор перестал петь и стал вытираться. И сейчас же клубок чертей овладел его телом, творя с бедолагой всякие бесстыдства. Участковый Степан с олимпийским спокойствием сидел на земле и тянул из горлышка "беленькую". Делая очередной глоток, поднимал к небу палец и изрекал: "Подобное - подобным!" На грозди чертей, висевших на нем, он не обращал никакого внимания, полагая, что они - плод его вспаханного алкоголем воображения. Бабка-передвижница Тузик вгорячах свалила православного священника отца Валентина из районной церкви и, сидя на нем, то ли молилась, то ли ругалась, тыча во все стороны, вываленной в пыли иконой. Поп плакал, горько всхлипывая: всякий раз, когда он пытался читать "Отче наш", черти дерзко забивали его рот дорожной пылью. Отплевавшись, он получал новую порцию. Ведунья Феодосия Пантелеевна на этом чертовом игрище была своя. Она почему-то оказалась в дрожках рядом с Мамом, чертенята копошились у нее в волосах, разбирая прядку к прядке. Она же беспокойно оглядывалась, отыскивая взглядом Свету. Свету никто не трогал. Ее словно не замечали. Она стояла за тележкой Мама, с ужасом наблюдая за происходящим безумием. Самообладание не потерял только президент. Он поймал одного чертенка и теперь, улыбаясь, его рассматривал. Тот от ужаса пищал задохликом, стараясь вырваться. Сат перестал смеяться. Президент поставил измученного чертенка на стол и встал:
  - Хватит, господин Мам! Повеселились.
  - Крепкий ты мужик, президент, - Мам спрыгнул с тележки, тыкнул в нее "паркером", и ее не стало. Коротко свистнул, и махаонова туча умчалась за горизонт. На столе остался только один изрядно помятый президентом махаон.
  - Фокусник! - скривился Павел.
  - Вроде того, - отмахнулся Мам, направляясь к президенту.
  - Оторвать бы тебе одно место, - мечтательно протянул Павел.
  - Руки коротки! И вообще, ты не мой, чужой ты мне! И лезешь везде, толкаешься на пути. Я тебя не люблю, - Мам взял со стола салфетку и тщательно вытер руки.
  - А я умираю от любви,- усмехнулся Павел.
  Мам промолчал, прицеливаясь грязной салфеткой в лысину все еще молящегося пастора.
  - Попаду?
  - Не надо, - отозвался Сат.
  - Хорошо, - Мам ловко отправил салфетку в мусорную корзину. Склонился над помятым махаоном. Попытался расправить ему крылья.
  - Зачем же вы его так? - спросил тихо и грустно. - Мы же просто играли. Мы же не нанесли вам вреда. Было же весело, правда?
  - Обхохотались! - буркнул президент. - Да и бабочку я не собирался мять. Чертей ловил!
  - В тебе нет страха? - вкрадчиво спросил Мам президента, заглядывая ему в глаза. - Есть, конечно, есть! Там глубоко-глубоко? Придет время, я сорву печать и хлебну из этой бутылки! Крепкий настой, а? Марочный страх! Страх, привыкшего побеждать в единоборствах! Президентский страх! Раскупорю! Раскупорю, а как же!
  Мам резко открыл бутылку минералки и, запрокинув голову, стал жадно глотать шипящую воду из бутылочного горла. Прыгал крупный кадык, вода стекала на рубашку. Толстый золоченый "паркер", зажатый между пальцев в откинутой руке, качался, дирижируя глотками. Все завороженно, с сосущим ощущением под ложечкой, ждали, когда же он закончит. Допив, он вытер подбородок рукавом и громко хлопнул пустой бутылкой о стол:
  - Так будет! Веришь, президент?
  - Да ты нахал! - голос президента налился гневом.
  - Простите его, господин Президент! Достойно нести ношу власти мало кто может. Он, к тому же, молод, - если бы Сат в этот момент не стоял на коленях, то обязательно встал бы.
  РЕПОРТЕР "СВОБОДНОЙ МОСКВЫ" ВИКТОР ЮРЬЕВ был избит, оплеван и осмеян. Некто православный заехал ему в ухо и плюнул в лицо. Это за то, что Виктор, якобы, выдумал драку православных с геями в Москве у светового столба. Осмеян же репортер был собратьями по ремеслу. Скорее всего, из зависти. У всех рыльце было в пушку, все подвирали. Но делали это скромно, не выходя за рамки желтой этики. Хотя рамки эти, со временем, становились все шире и шире. Виктор же загнул! Вывалил, мол, на страницу чистую брехню! Ишь ты, гусь, взял интервью у Сатаны! И снимки напечатал: бомжеватый тип на коленях в грязной хламиде с капюшоном и хлыщ со странной сигарой во рту возвращаются с помойки - ни рогов, ни копыт, ни хвоста! На святое покусился! Влепили ему звание "Желтяка"! Встретив Виктора на людях, показательно принюхивались и морщились. Бараны! Вообще-то, Виктора недолюбливали с давних пор. Умел он выковырить нечто этакое там, где другие довольствовались едва различимым на газетной странице смердячком. Виктор же, если накопает, то накопает! Дышать нечем! Не любили его верхи, завидовали низы. Да и что это за газета такая - "Свободная Москва"! От чего она свободная? Сразу надо было это название запретить! Не докатились бы до чертовщины! Одним словом, популярность Виктора поднялась на десять пунктов! Газета раскупалась. Приличная редакторская премия распирала бумажник.
  Но была заноза: требовалось продолжение истории. Да и Сат обещал! Виктор звонил, звонил и звонил - молчали телефоны. Редактор начинал кривиться, а насмешники - добреть. К вечеру пришло уныние, за ним явилась мысль о пиве и соленой рыбке... Виктор, уже было, взялся за кепку, как в открытое редакционное окно влетела большая черная бабочка - махаон, кажется. Покружила и села на телефонную трубку. Сейчас же позвонили. Раздался развязный голос Мама: "Если бы не обещал отцу, врезал бы тебе между лопаток!"
  - За что? - удивился Виктор.
  - Знал бы за что, давно бы врезал.
  - Спасибо, господин Мам!
  - Знаешь же правильные слова! Знаешь! А пишешь всякую гадость! Читать противно!
  - А что вы из моего читали? - Юрьев даже поклонился телефонному аппарату.
  - Много чести будет, читать твою писанину!
  - А как же вы судите, не читая?
  - А вы зачем судите моего отца, ничего не зная о нем?
  - Уточните, пожалуйста, кто такие эти "вы"? Я, лично, не сужу вашего отца, я даже не знаю, кто он, - Юрьев оторопел от натиска Мама.
  - И ты судишь, и братья твои, человечишки, - злобно буркнул Мам.
  - Не понимаю, о чем вы? - Виктор напрягся и сделал самый честный из всех своих телефонных голосов.
  - А если не понимаешь, то вообще сидел бы и молчал. А то набил чужой премией бумажник...
  - Извините, господин Мам, почему - чужой? Мне ее дали на законных основаниях!
  - А я бы захотел, и не дали бы, - процедил Мам.
  - Вы?
  - Да, я!
  - Я не очень-то понимаю... Но если вы нуждаетесь в деньгах...
  - Я!? - взвился Мам. - Нуждаюсь в деньгах?! Хотя ладно - это даже весело. Я добрый сегодня - прощаю. Руку целовать не обязательно, да ты, сволочь, разве поцелуешь! Садись в машину - немедленно! Поезжай в деревню Черниговку! Там тебя ждут. Не задавай вопросов - садись и жми на газ! И будет тебе журналистское счастье! Ха-ха!
  Юрьев не раздумывал. Репортерское чутье шептало: "Узнаешь, узнаешь!" На ходу позвонил редактору: " Я говорил! Говорил?!"
  - Давай, дорогой, давай! Жду! Мы - им! - что-то в кабинете редактора грохнуло. Он сдавленно вскрикнул. Что-то еще раз загремело, и он, преодолевая обстоятельства, просипел: "Вперед, Витя!" "Опять толстяк кресло от радости раздавил", - успел подумать Юрьев, прыгая через две ступени.
  По хорошей дороге старая "Хонда" все еще добросовестно тянула сто двадцать. Навигатор указывал. Антирадар предупреждал. Хотелось задремать. Юрьев съехал на обочину, растер виски и нюхнул ватку с нашатырем. Удивительно, но солнце стояло высоко! А ведь выехал вечером! До деревни осталось километров двадцать. Сумерки уже должны быть! А тут, хоть загорай. Чертовщина? "Она, она самая!" - радостно вскричал он всем своим журналистским нутром. Не верил байкам старых журналюг про золотой репортерский день, но - вот он! Бери его, Витя, в клювик и неси в свое счастливое будущее!
  Плотная черная туча накрыла машину: бабочки! Махаоны! Миллионы махаонов! Тьфу ты, черт! Жезлом машут? Стоп-стоп-стоп! Человек в черном костюме долго изучал документы:
  - Можете ехать. Через двести метров у школы вас встретят.
  Да, встречают. Опять листают документы, поглядывая, как на врага народа. Ух ты, металлоискатель? Круто! Значит здесь шишки-шишечки! А вот и они - Сат, Мам, профессор Птицын, академик Маслов, а это кто? Президент?! Сам? Боже мой! Спокойно! Юрьев слегка наклонил голову:
  - Здравствуйте.
  - Вы кто? - резко спросил президент. - Кто вас пригласил?
  - Я, - сказал Сат. - Я ему обещал. Он здесь нужен. Будет польза.
  Президент хохотнул:
  - Я самый добрый в мире и самый беспечный президент! Заметили? Не удивляюсь, не спорю, не возражаю, - президент развел руками. - Пью чай, давлю чертей. Я уже забыл, зачем сюда прилетел. И почему солнце все еще так высоко?
  - Это тебе мешает? - спросил Сат.
  - Да нет... - президент пожал плечами, вздохнул, спросил. - Можно? У меня есть вопрос к вам, Сат.
  - Пожалуйста.
  - За библейскую историю человечества вас не оплевывал только ленивый, ну очень-очень ленивый! По мнению большинства живших и живущих, у вас должны быть рога, копыта, хвост. Вы должны быть гадким прохвостом. Вредить людям, противостоять Богу! Вы должны, в конце концов, командовать адом!
  Сат тоже развел руками:
  - Может, я вас огорчу, но адом командуют другие. И вам, видимо, еще предстоит с ними встретиться. Я же с моим помощником Мамом служу Творцу на Земле. Личину сатанинскую вы сами создали ( я имею в виду людей) и сами на меня напялили - я не возражал. Теперь работаю, так сказать, под прикрытием, - Сат рассмеялся. - А вот Богу я даже в мыслях противостоять не могу, и никто не может - Он - абсолют, все происходит по его воле.
  - Абсолютная власть - мечта тиранов! - президент странно причмокнул губами.
  - Хочется попробовать? - усмехнулся Сат.
  - Что вы, что вы! - замахал руками, отгораживаясь, президент. - Шапка должна быть по Сеньке.
  - За последние сто с небольшим лет человеческий "сенька" изрядно вымахал и обнаглел, - Сат откинул капюшон, открывая красивую голову. - На знамени человечества теперь написано слово "халява!". Земля превратилась в единый Вавилон. Вы лепите и лепите башню до неба. Как всем вам хочется туда забраться! И овладеть абсолютной властью. Как вы там говорите: выпьем за то, чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было? Пустое. Вред всегда равен пользе! Это непоколебимая для Земли формула! Вспомните антибиотики, атомную энергию.
  - Мы просто изучаем Вселенную, ее законы, - обидчиво отозвался Маслов.
  - Не лукавьте, - собравшимся показалось, что Сат еще что-то добавил, но почему-то не расслышали - никто! - Главное не процесс, главное - цель! Вы практически разрушили Землю... Отчасти поэтому я проявился в вашем мире.
  - Как я понял, - спросил пастор, - вы теперь не являете собой зло?
  - Я никогда не был злом. Вы видели, как женщина перебирает гречневую крупу, прежде чем сварить из нее кашу? Моя работа похожа на ее работу: я помогал отделиться избранным от всех остальных.
  - Помогал? - пастор привстал, ожидая ответа.
  - Теперь работа закончена. Печати поставлены.
  Пастор сел, поглаживая свои короткие седоватые волосы. Спросил с горьким вздохом:
  - Если человек слаб, вы подталкивали его в бездну?
  - А ты будешь есть гнилое яблоко? Или протухшую колбасу?
  - Значит, вы, все-таки, зло? Человек же, зачастую, просто заблуждается.
  - Это так. Но гнилое яблоко тоже может оправдаться: дождливый год, неловкий сборщик, хранили, как попало... И эти обстоятельства подвигнут тебя съесть испорченный фрукт? Нет? - Сат сделал длинную паузу, жуя губами. - Оценка по факту, уважаемый пастор, по факту! И второе: если бы вам вдруг открылось во всей глубине, что есть зло, а что есть добро, вы бы все до одного, до конца вашей скромной жизни, простояли на коленях, умоляя Творца вас помиловать. Даже если бы не было никакой надежды - вы все равно бы умоляли...
  - Вы считаете, что я - пастор - за столько лет изучения Библии не постиг волю Всевышнего?
  - Неважно, что я считаю. Я - знаю!
  - И я пойду в ад?
  - Я тебе не судья. А ты, кстати, не пастор. Ты так быстро забыл про свой давнишний глупый спор со мной. Перестань хоть сейчас пререкаться: мы несравнимые силы! То, что знаю я, никогда не узнаешь ты.
  - Я вот... Я тебя сейчас перекрещу! Да святой иконой, иконой! - вдруг гневно закричала бабка Тузик.
  Мам едва не подавился "паркером"! С трудом откашлявшись, он махом взлетел на школьный турник и, балансируя как канатоходец, радостно заорал:
  - Давай, бабка! Зажигай на халяву! Твой час! Крести его, крести! Да иконой по башке! Может, придет в себя, на ноги встанет! И попа Валентина зови на драку! Эй, Валентин, вперед, на сатану!
  Бабка, страшно выпучив глаза и, то ли молясь, то ли ругаясь, пошла на приступ, выставив перед собой икону. Поп Валентин не остался в стороне - грянул баском нечто православное и несколько раз перекрестил Сата. Но с места благоразумно не двинулся, хорошо помня, как чертенята кормили его пылью.
  - Я помогу! Я помогу! - продолжал кривляться Мам. Он лихо сиганул с турника, приземлившись прямо перед оторопевшей бабкой. Выхватил у нее икону и, приговаривая: "Грязновата! Грязновата!", смачно плюнул на суровый лик. Потом стал задним местом штанов вытирать ее, карикатурно вертя задом и выворачивая шею, чтобы контролировать процесс очищения. Бабка, омертвев всеми членами, хлопнулась задним местом о землю и завыла. Отец Валентин присел, словно по нужде, выставив перед собой двумя руками служебный крест.
  Сат стоял невозмутимо. Президент хохотал. Маслов с Павлом уже не могли смеяться и только странно всхлипывали. Пастор хмуро бычился. Репортер Юрьев сидел на земле, прижавшись спиной к забору. Он, прихахатывая, увлеченно снимал и записывал, не осознавая, что Мам усадил его на кучку свежего собачьего дерьма. Света спряталась за свою бабушку и испуганно смотрела на происходящее, прикрыв ладонью рот. Участковый по-прежнему сидел на земле, посасывая из бутылочного горлышка "беленькую".
  Мам изгалялся! Всунув в дрожащие руки Тузика икону, он плюхнулся в пластиковое пляжное кресло и, развалясь, продолжал развивать свои режиссерские потуги.
  - Слабаки! - развязно орал он, тыкая в Тузика и в попа обсосанным "паркером". - Пастор, вы тоже призываетесь на войну с нечистым! Снимайте, снимайте, Юрьев! Вас ждет репортерская слава! Я объявляю всеобщую мобилизацию! Подать сюда ксендза, епископа, шамана, ламу, жреца, какой найдется! И Папу Римского! И всех святых! Стройся!
  Ударили о землю вихри, выбив тучи пыли, которые тут же свились в толстые пляшущие трубы.
  - Бу-угу-га! - захохотал Мам, размахивая "паркером". И разом рассыпались вихри. Заверещала Тузик. "Всем стоять, не двигаться!" - в исступлении закричала охрана Президента. И было отчего! На широком школьном дворе, в ужасе озираясь, явилась призванная Мамом команда в полном своем составе.
  - Ура-а! - заорал Мам.- В атаку, новобранцы!
  Новобранцы присели, выкрикивая молитвы - каждый на свой лад. Только шаман в меховой парке остался стоять, обливаясь потом и стуча в огромный бубен. И пастор не двинулся с места, до белых косточек на руках сжимая спинку стула.
  Сат почесал затылок, переступил с колена на колено. И хохотнул. Президент встал.
  - Вам чего, товарищ? - хмуро спросил его Мам. - Хотите сделать заявление?
  - Хочу, - ответил президент.- Сворачивай балаган, господин Мам. Нам работать пора.
  - Не переживай, президент. Времени здесь нет. Совсем нет. Куда хочешь, загляни - везде пусто, - Мам смачно соснул "паркер". - Не веришь? Проверь! Солнце стоит. Часы стоят. Шалить можем, сколько захотим. Президент, ты что - не любишь шалить? Оттягиваться? Колбасить? Тащиться? Прикалываться? Ты - скучный? Как же ты такой веселой страной правишь? Удавиться можно от веселья! Всё прут! Кругом врут! Друг друга гнут! А ты с голубыми борешься. Они же братья тебе! Нехорошо! Перестань! Перестань! Перестань! Хочешь, я тебе кое-что одному покажу? Облезешь! Иди сюда, смотри, что у тебя на лбу...
  Мам достал свой необычный прибор, который видел Юрьев тогда, при встрече на дороге.
  - Не смей! - грозно крикнул Сат. - Не время!
  - Хорошо, папочка. Как прикажешь, папочка. Здесь твоя воля, папочка.
  - И в самом деле, разгони свой балаган, - буркнул Сат.
  Мам покорно кивнул. То ли хрюкнул, то ли свистнул... Сыпанули пылью вихри - и исчезло его воинство. Только десятка два махаонов заметались над двором и пропали между кустами, да папская тиара секунд пять катилась по траве, пока не сгинула в какой-то яме.
  - И что же у меня на лбу? - железным голосом спросил президент. - Сказав "А", говорят и "Б".
  - Шутки у него дурацкие, - невозмутимо отозвался Сат. - Забудь.
  - Шутник-то он шутник, но не враль, - гнул свое президент.
  - Это правда, не враль, - согласился Сат.
  - Так что с моим лбом?
  - Светится,- хмыкнул Мам. - Сияет! Золотом!
  - Он сказал правду, - кивнул головой Сат.
  - Золотом? - недоверчиво спросил президент.
  - Не сомневайтесь!
  - Только у меня?
  - Без комментариев! - отрезал Сат. - Пока без комментариев.
  - С ума с вами сойдешь! Вы что: и, правда, черти? Или фокусники-покусники, ведьмы-экстрасенсы?
  - А вам что больше нравится?
  - Не знаю, что и сказать... Может, все же арестовать вас?
  - Нет смысла, - буркнул Сат.
  - Не прокатит, - протянул гуньдяво Мам. - Давайте я вам лучше будущее покажу.
  - Мам! - уже рявкнул, раздражаясь Сат.
  - Да что же это такое! И сказать уже ничего нельзя! - возмутился Мам. Оставайся с мертвяками, папочка. А я пойду, погуляю - мир большой! - и Мам сиганул со школьного двора скачками, метров по двадцать.
  - Ого! - сказал Маслов, разворачивая очередную конфетку.
  - Почему он все время говорит про мертвецов? Мертвецы - это мы? - спросил Павел, стряхивая с себя наваждение.
  - Пашенька! - крикнула, пришедшая в себя Светлана. Охрана попробовала ее остановить, но Павел шагнул невесте навстречу, всем своим видом пресекая любые некорректные действия мужиков в пиджаках. Света, дрожа всем телом от пережитых эмоций, прижалась к Павлу:
  - Я думала, это никогда не кончится.
  - Все кончилось, Светлана, все кончилось.
  - Возможно, - отозвался Сат. - А, возможно, многое еще предстоит...
  - Пашенька! - неожиданно заорал дурным голосом пьяный участковый Степан, посыпая пылью форменную фуражку на голове. - Все, я больше не могу - не лезет! - он тоскливо заглянул в горлышко ополовиненной бутылки, и крупная пьяная слеза покатилась по его грязной щеке. - Пашенька, помоги! Налей себе кружечку. У меня мимо рта течет...
  Президент обернулся на голос так, словно с ним повернулся весь земной шар:
  - Все собираюсь спросить, эта пьянь-рвань - полицейский?
  - Уже нет, - прошептал пресс-секретарь. И скомандовал охране: - Убрать!
  Два охранника рысцой устремились за калитку. Но поп Валентин оказался проворней: вскочив на ноги, двумя движениями подоткнул рясу, подхватил Степана под мышки и потащил его в переулок, приговаривая:
  - Помилуйте, люди добрые! Пропадем! Сюда же никто не едет. А он, какая-никакая, а власть! Помогайте, бабки!
  Бабка Тузик и Феодосия Пантелеевна припустили за Валентином, как только могли в свои годы. Втроем они поволокли Степана с такой скоростью, что охранники, постояв у дороги, отказались от преследования и, посмеиваясь, вернулись на школьный двор. Академик Маслов, сунув в рот очередную конфетку, картинно развалил руки на столе:
  - А что поделаешь? Да ничего!
  - Пороть! Пороть надо! - злобно прошипел пресс-секретарь. Оглядевшись, покраснел и добавил:
  - Извините...
  Президент, странно улыбаясь, несколько секунд пытливо смотрел на своего пресс-секретаря:
  - В отдельных случаях это было бы полезно...
  - Извините, - еще сильнее покраснел тот.
  - Кнутов не хватит, - очень вежливо сказал Сат.
  - Да и конюшен теперь нет, - захохотал академик Маслов, ловко стрельнув в урну шариком из конфетного фантика. - В гаражах пороть, что ли?
  - Вот именно! - поднял вверх палец президент. Он быстро в своей манере подошел к Светлане:
  - Здравствуйте, Сарра-Мария-Виктория! Приятно вас видеть, хотя, очень все неожиданно, и ваше здесь появление - тоже. Такая красавица - среди этого странного балагана... Не пугайтесь, я думаю, все отвратительное уже позади... - президент склонился и слегка коснулся губами руки Светланы.
  И тут она, невольно глядя на ровный пробор в рыжеватых и негустых уже волосах президента, вдруг вспомнила, где раньше видела этот странно-уродливый шрам на голове Мама: на Марсе! Очертания большого каньона на Марсе один в один повторяли шрам на голове Мамоны! Она резко повернулась к Павлу, пытаясь сказать, но увидела, что Павел тоже вспомнил: его губы прошептали чуть слышно: "Марс..." Света промолчала, повернулась к президенту и доброжелательно, и благодарно ему улыбнулась. Он замер, опять пораженный наваждением ее красоты, но все же пересилил себя, встряхнул головой и, улыбаясь, вернулся на свое место.
  МИРОВЫЕ СРЕДСТВА МАССОВОЙ информации, причмокивая, рассасывали новость: Израиль сказал: "Нет!" Международное сообщество ахнуло! Такое неуважение! Дело-то выеденного яйца не стоит: активисты проекта "Храм Разума" попросили кусочек Израильской землицы. И где? В глуши! В Мегиддо! Денег? Пожалуйста! Щедро заплатим! Сколько скажете! В границах разума, конечно. Ха-ха! "Нет!" - повторило Израильское правительство. Израильские активисты Храма Разума собрали подписи (внутри страны нашлись почти полмиллиона просителей!) Израильское правительство еще тверже сказало: "Нет!" Ходили слухи, что в кулуарах министры еврейского государства смеялись и называли затею с храмом Разума блажью и глупостью.
  Сказать, что Мам огорчился, значит грубо солгать! Мам очень огорчился! И это правда. Рушился проект, который должен был достойно завершить его миссию на Земле. Будь упрямицей какая-нибудь другая страна - завыли бы в голос! Но в Израиле его возможности были традиционно сильно ограничены сверху. В сложившихся обстоятельствах ему пришлось появиться на заседании Большой двадцатки! В Токио. Мам был в гневе! Биржи качнулись. Хотя слово "кризис" и не было произнесено.
  Он появился в зале заседаний во время выступления Президента США. Въехал, царственно восседая на облезлой, огромных размеров хромой собаке, покрытой шитой золотом попоной. Грязный черный (в прошлом дорогой!) костюм, стоптанные туфли крокодиловой кожи... Только шевелюра, галстук-бабочка и обсосанный "паркер" щедро прыскали миллионами золотых зайчиков, заставлявших жадно щуриться вельможные глаза.
  Выступавший, поперхнувшись, замолчал. Замерли все. Только Президент России, широко осклабившись, громко спросил, разряжая обстановку:
  - А вы, какую страну представляете, уважаемый?
  За его спиной подобострастно хохотнули.
  Мам злобно сверкнул глазами, оборачиваясь на голос:
  - Сата, твоего заступника, здесь нет,- угрожающе процедил он сквозь зубы. - Еще раз вякнешь без разрешения, дам между лопаток - глаза выскочат!
  - Кто-нибудь, уберите нахала! Где охрана? - собравшиеся зашумели, замахали руками, требуя навести протокольный порядок.
  - Вот как вы меня встречаете! - неподдельно огорчился Мам. Он, не торопясь, слез с хромой собаки, смачно соснул золоченый "паркер" и, деланно выпятив живот, спросил:
   - Может, это оттого, что я не представился? Хорошо, представлюсь. Слушайте, слушайте все: я бог ваш! - Мам вскинул руки и стал, словно заводящий почитателей эстрадный певец, энергично хлопать над головой.
  - Чего молчите? От радости онемели? - он широко улыбнулся. - Вскиньте руки, приветствуйте своего бога! Рабы мои и дети мои! Или не узнали меня? Или не нравлюсь? Даже если и так, другого бога у вас нет. И не будет! Смиритесь! Никто без моей визы уже давно не может ни покупать, ни продавать! Я узурпатор? Что вы, что вы, дети мои. Ведь вы ликовали, впервые почувствовав мою власть! Не вы ли подсадили меня на мой трон? Построили в мою честь тысячи и тысячи храмов-банков, храмов-бирж! Не вы ли, денно и нощно, целуете руки мои и пролизали до дыр бедный зад мой? По своей воле, по своей! - Мам зачем-то погрозил аудитории "паркером". - Вы возвеличили образ мой и поклоняетесь ему все без всякого исключения: кто имеет, тот приумножает, кто не имеет, тот завидует и желает иметь! Я сама суть власти золота! Я воплощенное число шестьсот шестьдесят шесть! Я грозный бог и обидчивый! На колени!
  - Хватит болтать! - прервал его монолог российский Президент. - Этот шулер усыпил вас, господа! Я имел с ним дело. Он ухитрился проникнуть в мою резиденцию под Москвой. И два часа морочил нам головы подобными сказками. Ловок, подлец и, видимо, талантлив. Не дался нам в руки, ушел. Помните, в России был такой Вольф Мессинг? Этот похлеще будет.
  Мам слушал, молча качаясь с пяток на носки. Потом заявил:
  - Вам всем - полная аннуляция-кастрация-эвакуация свободы! Из-за него! - и указал на Президента России. - Раз, два, три! Двери все запри! Охрану - вон! - Он глумливо кривляясь, захохотал.
  Странные силы завертели шабаш! Вся охрана, кувыркаясь, вылетела за двери, которые разом захлопнулись, синхронно щелкнув замками.
  - Это похищение? - еще совсем не волнуясь, спросил американский Президент.
  - Это запирание! - вдруг рявкнул Мам страшным басом. Вздрогнули и тяжко, по-собачьи завыли в задних рядах женщины.
  - Тише там! Я добрый! - опять рявкнул Мам. - Это он виноват! Ведет себя, словно на помойке нашелся!
  - Господа, окружайте его! Разом навалимся, и никуда не денется! - Президент России вскочил и, загребая руками, попытался организовать процесс ловли глумливого пришельца.
  Мам смотрел на эти пустые усилия, гадко улыбаясь, потом гневно топнул ногой:
  - Ну, все, восьмой из числа семи! Пропасть сегодня твоему зрению! Ты забыл, что длинный язык вреден для глаз! - Он, скривив лицо сатанинской улыбкой, метнулся к Президенту России. Мгновенно оказался у него за спиной и, откинув руку, приготовился ударить между лопаток.
  - Остановись, Мам... Ему еще не время. Его судьба еще сплетена с нашей, - раздался негромкий голос. Но зал содрогнулся!
  - Почему я должен его терпеть? - взвился до визга Мам.
  - Ты никому ничего здесь не должен, просто так надо... - И опять вздрогнули и побледнели собравшиеся.
  - Хорошо, я еще раз подчиняюсь тебе, отец, - Мам кому-то поклонился. И тут же захохотал:
  - Везунчик! - он аккуратно опустил занесенную для удара руку на голову Президента России и ласково погладил его затылок. - Как быстро летит время, друг мой! Вот ты уже и лысенький... А скоро и головка отпадет, уверяю, так и будет - буйная она у тебя.
  Он злобно хрюкнул и вмиг вернулся на прежнее место. Медленно обвел тяжелым взглядом собравшихся, покачал укоризненно головой, пожал плечами, вздохнул:
  - У вас сомнения. Я вас от них избавлю.
  - Кто вы такой? Террорист? Колдун? Фокусник? Мы заложники? У вас есть требования? - выпалил Премьер-министр Великобритании.
  - А у тебя, господин англичанин, "калашников" во рту? Вы любого прикончите словострельностью! - Мам вскочил на стол и зашагал по нему, ловко лавируя между бумагами, ноутбуками и бутылками с минералкой. Остановился напротив израильтянина. Спрыгнул на пол, уперся руками в стол и, как бы даже навис над израильским Премьер-министром. - Почему ты не смеешься, еврей? Ведь я так удачно пошутил!
  Израильтянин, презрительно кривясь, снизу вверх, посмотрел на Мама и процедил, словно сплюнул по команде стоматолога:
  - Он никто, - вздохнул, - арестовать его надо!
  - И расстрелять! - крикнул кто-то из глубины зала.
  - Какой кровожадный! - покачал головой Мам. - Но пусть будет, как ты хочешь, милый педик! Не смущайся! Лучше быть французским педиком, чем этим несносным русским Президентом! Стреляй, русский медведь! Стреляй в любимое мое тело! - Мам подпрыгнул и оказался на столе, картинно раскинул руки, словно вешая себя на крест. И тут случилось невероятное: злобно прорычала автоматная очередь! Грудь Мама взорвалась фонтанами крови! Он сделал несколько шагов, не потеряв, между прочим, прежней своей ловкости, сложился пополам и, заливая все вокруг себя кровью, упал на колени обличенной властью заграничной женщины.
  Это был всем визгам визг! Впрочем, перепачканная кровью дама сидела молча, умоляя провидение, чтобы впитывающие возможности прокладки оказались достаточными. Визжал Мам. Все вскочили. Началась суматоха. Неподвижен был только Президент России: бледный он стоял на полусогнутых ногах, до боли в суставах сжимая в руках родной "калаш". Пахло горелым порохом.
  - Я всегда знал, что России нельзя верить! - орал толстяк. - Как он пронес в зал автомат!? Может, у него и гранаты есть?
  - Бей кремлевского! - выкрикнул кто-то в глубине зала.
  - Вы с ума сошли! Всем стоять! - Президент Соединенных Штатов грохнул о стол ноутбук. - Сохраняйте достоинство! Надо осмотреть раненого. Нужен врач. Попробуйте открыть двери!
  - Ладно, ладно: я - пошутил. Не надо ничего ломать, - Мам, нагло попирая грязными туфлями даму, пересел с ее колен на стол. Сгреб окровавленными пальцами какие-то бумаги и стал медленно вытирать кровь с пробитой в пяти местах груди. Под столом кто-то тоненько выл. Сама по себе качалась огромная люстра. Какой-то мужчина настойчиво пытался кому-то дозвониться.
  - Ну ты и гад, русский! - простонал Мам, тыкая пальцем в дырки от пуль на своей груди. - Это же надо - пять безответных пуль в беззащитное тело! Негодяй!
  - Все русские - негодяи! - Опять раздался тот же голос из задних рядов.
  - Не скажите! - оживился Мам, среди русских есть замечательные экземпляры! Вот, например, моя свинья...
  - Давайте, мы вам поможем, - склоняясь и сложив у груди ладони, вежливо перебил его представитель Индии.
  - Я сам. Но мне приятно: ты так искренне переживаешь, - Мам явно млел в атмосфере сочувствия: он тянулся и изгибался, словно кот возле пузырька валерьянки. Но это, к сожалению, мало улучшило его манеры. Швырнув на пол мокрые от крови бумаги, он опять встал ногами на стол. - Честное слово, мне приятно! Да хватит вам. Всё, всё! Пошутил я! - Мам обмахнул себя, и кровь исчезла. Ее разом не стало нигде. Исчез автомат в руках Президента России, пропал запах пороховой гари. - Рассаживайтесь! По протоколу. Я, как главный министр иностранных дел всей Земли, должен строго соблюдать протокол! И ты садись, - он ткнул мокрым "паркером" в сторону Президента России. - Как ты мог! Как у тебя хватило совести стрелять в живого человека! Интеллигент! Был, - Мам сделал жест, словно приглашая всех в свидетели. - А теперь, хлыщ хлыщем! Дошел до человекоубийства!
  - Ты же сказал, что ты бог? - спросил ехидно, уже немного пришедший в себя француз.
  - Тем более, тем более, господа! - Мам подпрыгнул на столе и обернулся на сто восемьдесят градусов. - Он покушался на святое! Он мог осиротить вас! - Мам слезливо скривил лицо и прошамкал, - Разве ж можно ж жить без бога?! - и тут же широко улыбнулся, брызнув золотыми зайчиками по залу. - Да ладно, я прощаю его, верю, он будет хорошим! - Мам, виляя бедрами, прошелся по столу, как по подиуму. - Голубки вы мои, голубки! Вижу, вижу: вам так хочется знать, кто я и зачем здесь? Я вам по секрету скажу: это неважно. А важно, вот что, - Мам остановился напротив израильтянина. - Важно, что вот этот поганый жмот, - он тыкнул "паркером" в сжавшегося у его ног еврея,- не хочет дать мировому сообществу ничтожный клочок плохонькой земли! А без этого клочка сообщество не может построить храм Разума! Не может воплотить в жизнь величайшую идею всех времен и народов! Так бы и дал ему между лопаток, чтобы его глаза выпученные еще больше выпучились! А может, дать? Кто "за", прошу голосовать! Никто? Я разочарован вашим попустительством! Видишь, недостойный, как бьется за тебя мировое сообщество? А ты? Говори, перед всеми, клянись: дашь землю? Не слышу?
  - Знаешь, кривляка, я много лет провел в России, - руководитель Израиля поднял на Мама большие еврейские глаза, - Я знаю такие русские слова, которые тебя очень огорчат... Веди себя так, чтобы тебе их никогда не услышать. И убери ногу с моей записной книжки! - он так толкнул Мама в ногу, что тот грохнулся со стола, вращая руками и выкрикивая что-то, видимо, на древнерусском. К глубокому сожалению многих из собравшихся, Мам ловко приземлился на ноги.
  - Ты что сделал!? Я тебя хоть пальцем тронул? - заорал он, пытаясь попасть "паркером" в глаз Израильского лидера. - К тебе с просьбой! С поклоном! А ты - ноги ломать! А вы, чего развеселились? Я ведь могу и по-плохому, без шуточек!
  Мам то ли хрюкнул, то ли свистнул, и зал наполнился таким количеством мечущихся черных махаонов, что стало трудно дышать. При этом навалилась тьма, словно выключили электричество. И отвратительный запах... Кого-то вырвало. Опять завыли женщины. Кто-то громко стонал:
  - Помогите... Мне плохо - сердце...
  И шепот, полный ужаса:
  - Дышать, нечем дышать!
  Мам захохотал, гулко булькая и гукая. Его голос метался между стенами зала, давя до боли на барабанные перепонки.
  - Кто-нибудь, откройте окна!
  - Выбивайте стекла!
  - Бронированные!
  Мам разбух, словно Гаргантюа! Нет-нет, не так: он вытянулся и навис! Он стал похож на огромного черного беснующегося червяка! Или на разгневанного гада? По крайней мере, он был везде! Каждый, кто пытался переместиться, натыкался на него и получал весомую затрещину. Женщины уже не визжали - они беспомощно скулили, забившись в углы. Мужчины сидели, втянув головы в плечи: ослепшие и оглохшие, неумело, неведомо у кого, вымаливая себе спасение. А Мам продолжал злобно гудеть:
  - Сердце? Плохо? А мне - хорошо? Будете знать, как ломать невинные ноги! И зарубите себе на носу: я ваш бог! И нет у вас другого бога, кроме меня! Вы проголосовали за меня вашими желудками, жадными кошельками, вашими ненасытными глазами, вашими надеждами, желаниями, устремлениями! Вы проголосовали за меня всеми вашими никчемными жизнями! Вы - рабы мои! Что захочу, то с вами и будет! На вас мое тавро!
  Среди этого ада прозвучал тоненький умоляющий женский голос:
  - Помилуй меня, бог мой...
  - Всем тихо! - рявкнул Мам, поведя рукой с "паркером". Вмиг исчезли махаоны, стало тихо и светло. Он неторопливо пососал "паркер" и, тщательно выговаривая каждый звук, произнес:
  - Повтори еще раз, умная женщина.
  - Помилуй меня, бог мой! - уже уверенней прозвучал тот же голос.
  - Мало! Мало! А ну все разом! И на коленях! - золотые блики с избытком освещали зал.
  Замерли. Напряглись, опустив головы.
  - Я могу заставить, - злобно прошипел Мам. - Я могу сделать так, что вы до конца жизни простоите на коленях, просидите в инвалидных колясках, пролежите разбитые параличом. У вас будут очень простые мечты и желания. Вы знаете, о чем мечтает парализованный старик на краю жизни? Я знаю! Я подслушал мысли многих страдальцев! Если б и вы знали, давно бы приняли законы об эвтаназии. Хотя, некоторые из вас...
  - Помилуй меня, бог мой, - уже радостно и звонко излились две женщины.
  - Слышите их? Они приобрели! Теперь для них главное - не потерять! Ах, как страшно потерять! Знаете, что такое синдром дырявого кармана? Конечно, знаете. А кто не знает, тот легко догадается. На колени! Или я аннулирую ваши счета и опустошу ваши банковские карты. Вас вышибут из ваших уютных кресел. Ваши дети возненавидят вас. А ты, индус, помнишь ту пакистанскую девочку? Как вы встретились на опушке леса? Тебе было так сладко... - он сдернул с индуса чалму и водрузил ее себе на голову, - И тебе есть, что вспомнить, толстяк, и тебе, и тебе! - он шел по столу, тыкая "паркером" в сидящих. - Вам всем есть, что вспомнить! Ладно, забудьте плохое. Вы прекрасные дети мои! Теперь для вас главное - не потерять! Не упустить шанс! По глупости. По гордости! Вам стыдно стать на колени перед вашим богом? Пустое! Сама ваша совесть давно стоит передо мной на коленях! Ради меня вы готовы убить, изнасиловать, неправосудно осудить. И не отдельного человека: народы! Только бы иметь из руки моей! Не упрекаю - хвалю вас, дети мои! Берите! Давал и даю! Просто пришло время, поклониться мне явно. Выходите в центр зала. И не стройте из себя невинных девочек, тертые калачи! Со мной вы нагнули весь мир! Теперь сами, явно, нагнитесь для меня!
  Уже несколько женщин в центре зала, дергаясь, как безумные, пели хвалу Маму! Пели непонятное и танцевали неприличное, вскидывая над головами руки с банковскими картами. Извиваясь, взвизгивали, освобождаясь от одежд:
  - Мужчины, идите к нам!
  - Поклонитесь! Это сам владыка богатства!
  - Бог он, бог!
  - Смотрите, сколько у нас!
  Их дряблые, побитые временем тела госслужащих были облеплены ювелирным золотом и драгоценными камнями! Иссохшие груди вывалились из дорогих лифчиков, оттянутых бриллиантами. Трусики топорщились от пачек тысячедолларовых купюр. Телеса судорожно потряхивало сладострастие. Испуганная происходящим, хромая слюнявая собака Мама вскочила на стол и, стелясь у ног хозяина, все кланялась, кланялась, кланялась!
  - Берите с них пример! - орал раскрасневшийся Мам.- Тонны золота понесут впереди умных! Первый преклонивший передо мной колени получит все, что хочет! Второй - половину того! Третий - половину половины! Спешите, колесо фортуны крутится, и шарик уже запущен, но еще можно сделать ставку! Хорошую ставку! Ну, толстяк, чего замер? Вперед!
  И толстяк рванул! Влетел в центр зала, роняя стулья и перешагивая через упавших. Бухнулся на колени и бахнул лбом об пол. И как прорвало: упавшие поползли, устоявшие побежали. Некоторые сходу валились на колени и начинали орать славословия Маму, исходя из собственного разумения. Другие же, опускались на колени медленно, потупив взор, стыдясь своей слабости, что-то бормотали под нос, завистливо косясь исподлобья на беснующихся озолоченных женщин. Только элегантный итальянец позволил себе на секунду задуматься, но миазмы жадности, истекавшие из самого воздуха, взяли и над ним верх: расстелив на полу носовой платок, он аккуратно встал на колени и перекрестился на католический лад.
  Мам захохотал, вскинув вверх руку с обсосанным "паркером". Его торжествующее ржание с хрюканьем, бульканьем и гоготом с минуту заполошно металось между стен зала, пробуя на прочность бронированные окна и подавляя остатки воли преклонившихся. Хромая собака в страхе елозила облезлым брюхом по столешнице, намереваясь то ли куснуть, то ли лизнуть хозяйскую ногу! И уже обнажила слюнявый язык и разинула пасть...
  Все испортил русский Президент! Он сидел! Сидел! На своем месте! На его мрачном лице было ярко прорисовано неповиновение.
  - Молча-а-ать! - завопил Мам. Он без сил опустился на стол и затих в позе лотоса, посасывая свою золоченую соску и гневно рассматривая русского. Секунд через тридцать он спросил:
  - Ты знаешь, что ты меня достал?
  - Ты меня тоже.
  - Хочу тебя убить!
  - Я бы тебя... - Президент пошевелил пальцами, словно нащупывая спусковой крючок автомата.
  - Ничтожный мертвец!
  - Мам, остановись! - в зале ниоткуда громыхнул глухой голос. - Не трогай его!
  - Опять! - взвизгнул Мам. - Когда же это кончится! Отец, это, в конце концов, смешно! Они все уже мертвы! На них на всех моя метка, они - моя собственность! Я, что - не могу своему мертвецу оторвать башку? Может, ты стал его ангелом-хранителем?
  Мам в гневе махнул мокрым "паркером": исчезла хромая собака, золото и драгоценности осыпались с женщин черной сажей, которая вдруг прыснула в камин стайкой махаонов.
  - Пряников сегодня не будет, - мрачно буркнул он, - скажите спасибо русскому! Я бы на вашем месте кокнул его... Да-да! Ладно, не напрягайтесь, я пошутил. А ты, главный еврей, - Мам ткнул своей мокрой дорогой "сосалкой" в спину премьер-министра Израиля. - Запомни: с тобой я не шучу! Эти, - Мам гадко щурясь, обвел рукой зал, - мне не нужны. С ними я играл, и не более того. Здесь я ради тебя, пучеглазый. Не выделишь клочок землицы под Храм Разума - все золото твоей страны станет сажей и упорхнет махаонами! Как было здесь сегодня. Будь пока здоров!
  Мам то ли свистнул, то ли хрюкнул и исчез. Распахнулись все двери, и ворвалась охрана: в поту и истерике. Лидеры стран сидели на своих местах, в недоумении рассматривая вторгшихся. Вдруг в зале заметались четыре черных махаона, и кто-то негромко, но гнусно, то ли хохотнул, то ли пукнул. Пахнуло серой. Все разом все вспомнили! Женщины заполошно ощупывали свою одежду. Мужчины в смущении втягивали шеи и крутили головами, стараясь не встречаться взглядами. Толстяк, исследуя свои карманы, довольно громко прошипел:
  - А этого русского и в самом деле...
  Президент Соединенных Штатов несколько раз хлопнул себя ладонями по щекам, потряс головой и присвистнул:
  - Жулику попался! Но жулик-то знатный! Всем жуликам жулик! - он опять покачал головой, а потом показал Президенту России большой палец.
  - О" кей!
  - Не мог я, - пробурчал русский, - в спину вступило...
  
  ПО ЗЕМНОМУ ШАРУ ПРОКАТИЛАСЬ волна странных происшествий. В течение двух часов мелкие животные, внешне похожие на чертиков - по крайней мере, их так принято изображать - третировали планету. Они ощупали, обнюхали и даже попробовали куснуть всех людей без исключения. Создалось впечатление, что они что-то искали или проверяли, а, может, и оценивали. Тела были исследованы от пальцев ног до макушек. Они совсем не походили на фигурных чертей, свободно сновавших по планете уже довольно много времени. Те в руки не давались ни при каких обстоятельствах. А этих ловили! Несколько десятков чертей были пойманы и, как это у людей полагается, сразу задушены. Наибольшую ловкость проявили люди запойные, люди бессовестные и чиновники. Добычливость двух первых категорий хоть как-то объяснима. А вот третьи... Да ладно, пусть на этот вопрос ответит наука. Чертей быстренько сожгли в крематориях (в Америке, правда, одного чертика заспиртовали), а обеспокоенных успокоили, объяснив случившееся сезонной миграцией редких насекомых, обитающих в пойме Амазонки. Внезапно, мол, размножились. Но больше не бу..., так как найден на них яд.
  У события были некоторые последствия: неустановленный гражданин разнес американскую лабораторию и похитил сосуд с заспиртованным чертиком. Позже свидетели видели, как он, гневно выражаясь, хоронил на лужайке у Белого Дома многострадальное тело с рожками. При этом многократно поминал русских матерей и посасывал дорогой золоченый "паркер". Стрельба, затеянная охраной, результатов не дала, эксгумация тоже. В итоге ученые всех континентов дружно развели руками. Только академик Маслов из России на пресс-конференции заявил: "Нужна государственная, а лучше - международная программа изучения чертовски запутанных явлений природы!" Демонстрировал потеющего лечебным маслом деревянного идола, безобразного вида. Давал нюхать собранную с него жидкость, которая каждые полминуты меняла запах: то излучала райский аромат, то тошнотворную вонь. Рекомендовал больным мазаться. Мазались. Исцелялись. Был побочный эффект: если помазаться в неудачный момент, то плохой запах прицеплялся очень надолго. "Неудачно излечившиеся" собирались подавать на академика в суд. Но, как оказалось, он тоже промахнулся по времени и теперь тоже пованивал, зато в свои преклонные годы вдруг стал здоров, быстр и жизнерадостен. Черти что!
  ПОД ВОРОНЕЖОМ ИЗВЕСТНАЯ РОК-ГРУППА изуродовала почву. Как только музыканты вжарили по нотам, метровый чернозем в округе сначала распался на черные катышки, а потом все зашевелилось и двинулось. Оказалось, катышки - все до одного - обернулись черными прожорливыми жуками-кравчиками, и все это полчище нацелилось на Ростов-на-Дону! Впереди скрипящей многослойной живой лавины на черной беременной свинье ехал мужик ученого вида с золоченой заграничной ручкой в руке, которую периодически задумчиво посасывал. Пока расчухали, что к чему, уже сидели на глине. Православная братия во спасение родной землицы ударила по жукам крестным ходом и колоколами. Жуки не смутились. Зато мужик на свинье очень оживился и, причмокивая, погнал животину в голову православной колонны. А там ему дали отлуп по полной! Суровость братии огорчила мужчину до синих губ! Как посмели! Тычками! Невинную животину! Он жестом приказал колонне остановиться. И - остановилась! Неторопливо подъехал к зачинщику хода в рясе и, встав на свинью ногами, взгромоздился ему на плечи. Качнула нечистая сила батюшку, повела туда-сюда. Устоял! Вцепился в спасительную хоругвь! Дала силы! Пришпорил его ученый муж - щелкнул каблуками под ребра:
  - Давай потихоньку, родимый. Давай! Жучки-то напирают!
  Глянул батюшка: и правда, земля начинает шевелиться под ногами. Екнул селезенкой болезный, да и припустил, разворачивая за собой крестный ход.
  - Аккуратней! - одернул его седок. - Не дрова везешь! Подай голос!
  - Ии-и-го-гооо! - покорился священник и пошел, пошел плавно, словно подрессоренный.
  Вздрогнула и перекрестилась православная Русь! Одолевают святых! Одолевают! И затрепетали золоченые фальшивым золотом фаллические символы России! И гарцевал некто на священнике... А впереди шла свинья. И скучно стало мужчине на попе, и пересел он на свою свинью, и уехал, и вернулся чернозем сам собой в свое ложе. И гремели колокола, возвещая победу над нечистой силой! А через час уже и не помнили! Только плакала под Воронежем одинокая старушка, отщипывая ножом от снятой со стены иконы лучину на растопку бани... Чувствовала себя оскверненной. "Черти что!" - сплюнул Мам, погоняя свинью.
  ЛИКОВАЛИ ГЕИ В АМСТЕРДАМЕ! Во всю ширину улицы гнула и трясла нетрадиционные телеса праздничная толпа. Вились радужные флаги. Гуляй, геи! Или гои? Да кто их теперь поймет! Ладно уж, если так вышло. Пусть. Клизму, в конце концов, все, хотя бы раз, делали! А гейская любовь недалеко стоит от этой медицинской процедуры. Не запрещать же теперь и клизмирование! Ха-ха! Искрился и сиял нетрадиционный карнавал! А по тротуарам стояли политкорректные горожане. И принимали воздушные поцелуи ликующих демонстрантов, и посылали свои им обратно. Были и недовольные, смотрите: вот тут, человек десять! И там пяток! И там! Вот плачет пастор на плече прихожанки. Смотрите, смотрите: а эта женщина вне себя от ярости! "Омерзительны! Омерзительны!" - кричит она. - "Прокляты! Садомиты!". А вот солидная группа с плакатами: "Мы все погибнем, как погиб Содом!" Ну что вы, совсем не обязательно! Рим, например, очень любил любовь с душком. Но стоял твердо! И если б не нашествие христиан... Так что не надо ханжеской морали - геи были всегда и везде. Чаще им приходилось прятаться, но случались периоды, когда мыслимый и немыслимый разврат процветал! Сейчас такой период наступил. Женятся, даже на собаках! А вы говорите - геи! Смиритесь гетеросексуалы! Сегодня - не ваш бал! Сатовский усмехался!
  Устав протискиваться сквозь толпу, запрудившую тротуары, он остановился возле плачущего пастора:
  - Извините, если вмешиваюсь не в свое дело. Что вас так огорчило? Может, я смогу помочь? - Мам сунул в рот "паркер" и наклонил набок голову, ожидая ответа.
  - Вы разве не видите? - со вздохом отозвалась прихожанка. - Нашествие греха!
  - Если я вас правильно понял, то грех - там? - Мам ткнул "паркером" в сторону шествия. - А здесь, на тротуарах, извините, праведники?
  - Нет, конечно, но, - пастор вытер платочком слезы и поднял на Мама глаза, - содомский разврат нельзя сравнить ни с каким другим грехом. Это смертный грех!
  - А убийство? Вы забыли про убийства, уважаемый пастор. Например, убийство человека, находящегося в беспомощном состоянии?
  - Конечно! И это тоже! Немыслимо! У нас...
  - Да-да, у вас! Я настаиваю! Днями и ночами ваши прихожане совершают мерзкие грехи! Я-то знаю, знаю! Иногда из любопытства рядом стою...
  - Как вы смеете! Кто вы такой?
  - Неважно. Важно установить баланс истины. Уважаемый пастор, давайте представим гипотетическую ситуацию: из воды выныривает человек со связанными за спиной руками. Он хочет жить! Он жадно вдыхает воздух! Но вы, по каким-то своим соображениям - неважно по каким - утапливаете его голову. И тем лишаете его возможности жить. Это убийство?
  - Конечно! Да! Но какое это имеет отношение...
  - Самое прямое! Самое-самое! - Мам нахально подмигнул и тыкнул слюнявым "паркером" собеседника в бок. - Ведь предохраняется ваша паства от нежелательных беременностей? Да и вы, насколько мне известно, тоже? Балуетесь ночами, резвитесь, похотливые вы мои. А возможных детей травите химией, удушаете латексом... А если прорвется какой шустрик - в абортарий бежите!
  У пастора налились кровью глаза, и сбилось дыхание:
  - От тебя серой воняет! Ты...
  - Клевета! - заорал Мам, что было мочи. - Наглая клевета! Деньги не пахнут! - раскаты его голоса прокатились от края до края города. - Требую судебного разбирательства! - предощущение ужаса черными вихрями промчалось по улицам, потрясая души. И не осталось ни одного человека, который бы не услышал его. И обернулись!
  Вмиг Мам оказался на невысоком балкончике, нависающем над тротуаром.
  - Суд, суд идет! - орал он, поправляя на себе, неизвестно откуда взявшуюся судейскую мантию и роскошный в мелкую завивку парик. Осмотрев себя, Мам искренне огорчился: " Не так! Все не так!", выхватил из складок мантии огромные портновские ножницы и в две секунды обкорнал мантию по пояс. Внизу открылись футбольные трусы, гетры и бутсы. Он достал свисток футбольного судьи и секундомер, буркнул: "Это то, что нужно". И опять заорал, потрясая устои даже минимальной воспитанности:
  - Смотрим на меня! Все - на меня! Сейчас вылетят птички!
  Репортеры многих газет не раз пытались описать то, что последовало за этими словами. Но правдивость изложения у всех начиналась и заканчивалась одним предложением: "Он свистнул в судейский свисток"... Мам свистнул, конечно, но это совсем не главное. Главное последовало, когда он крикнул: "Деточки-конфеточки! Идите к своим непутевым мамкам!" Никому потом не удалось выяснить, откуда эти призраки брались: миллионы прозрачных, излучающих могильный холод детей наполнили улицы, тесня карнавал. Ужас сжал горло города! Едва касаясь земли, шли детские трупики. Пахнуло таким зловонием, что всех разом вырвало! Глаза детей искали, искали, искали... Миллионы обезображенных смертью губ шептали одно и то же: "Мама, мама, позволь мне только один раз поцеловать тебя". Дети расталкивали толпу, копошились под ногами собравшихся, проникали в автомобили и дома, наполняли холодом и смрадом постели. Женщины от ужаса теряли сознание и, как подкошенные, валились на асфальт, в собственную блевотину. Некоторые трупики были сложены из кусков, на которые в свое время их разорвали такие милые, в общем-то, дяди-тёти хирурги, такими красивыми инструментами. Они трогали лица потерявших сознание матерей, оставляя на них кровавые разводы, и шептали что-то нежное, прощающее...
  - Разбирайте своих деток! - орал Мам, дуя периодически в судейский свисток.- Ведите их домой. Подарите им миг, один лишь миг! Забудьте, что вы - грязные убийцы! Поцелуйте, приласкайте!
  Пастор стоял на четвереньках с безумным взглядом и все пытался выговорить одну фразу:
  - Так не должно быть.
  - Пастор, слышишь меня! - орал ему Мам. - Теперь ты знаешь, как воняет грех! Твой грех, пастор, твой! Вытри свои вонючие губы и плюнь в геев! Ты отворачиваешься? Правильно: в братьев не плюют! Вы все рабы мои! Равные друг другу, дети греха! И мое тавро - на каждом из вас!
  Карнавал молчал. Хотелось уйти. Улицу устилали радужные флаги, перепачканные рвотными массами. Зеленое стало фиолетовым, фиолетовое - грязным. Один из демонстрантов скрепился и собрался запеть что-то веселое, намереваясь подать товарищам праздничный пример, но вместо веселых слов из его рта фонтаном ударила рвота. Он упал, воя что-то нечеловеческое. И в ужасе сорвался с места карнавал, скользя, падая, топча собрата.
  - Смерть гуляет, смерть и еще черти что! - орал, дул в свисток и улюлюкал Мам, восседая на своей несущейся галопом беременной свинье. Потом он, то ли хрюкнул, то ли свистнул, и призрачные дети исчезли. А остальное? Все остальное осталось.
  ОХ, И ДОРОГУЩИЙ ЖЕ БЫЛ ЭТОТ ПЛЯЖ! Остров, океан, тропики, белый песок - и все остальное, что к этому прилагается. Среди отдыхающих в криво располовиненной судейской мантии, свалявшемся парике, в футбольных бутсах, гетрах и трусах шел Мам, задумчиво посасывая "паркер" и прижимая к груди стоптанные туфли крокодиловой кожи. Сзади, как привязанная, повизгивая, шла огромная черная свинья на сносях. В облике Мама великолепию окружающей природы соответствовала, разве что золоченая бабочка, венчающая сравнительно белую сорочку.
  Черная свинья остановилась и обильно пописала.
  - Безобразие! - взвизгнула дама, подбирая ноги.
  - Что вы так верещите? - спросил Мам, изящно оттопырив руку с "паркером". - Разве вы никогда не писаете?
  - Хам! - еще громче взвизгнула дама.
  - Кто, я? - удивился Мам, садясь к ней на край роскошного лежака и двигая ее своим задом. - Я разве писал?
  - Помогите! Унижают! - уже не жалея связок завизжала она, вскочив с лежака.
  Мам, не спеша, вытянулся на лежаке. Свинья тут же вошла в тень от зонтика и развалилась на песке. Потом подняла рыло и сказала, обращаясь к визжащей даме:
  - Не переживайте, "по-большому" я приучена ходить на унитаз.
  Дама, оборвав ноту, упала без чувств, потеряв лифчик. Мам хохотнул, повернулся на бок и, подложив под голову туфли, вроде бы собрался уснуть. Подбежавшие охранники стали то ли массировать, то ли ощупывать женское тело на песке, повторяя на ломаном английском:
  - Женщина, встаньте! Здесь запрещено загорать топлес. Есть специальное место.
  Дама пришла в себя. Шалости охранников ей не понравились, и она отвесила оплеуху ближайшему:
  - Свиньи!
  - Попрошу без глупых сравнений! - буркнула черная свинья, переворачиваясь на другой бок.
  Охранники шарахнулись, выхватив дубинки.
  - Но-но! - сквозь сон остановил их Мам. - Только без жестокостей!
  Дама завыла. Свинья села. Мам захохотал. Компания картежников, вздохнув, отложила карты. Качок в наколках ехидно спросил:
  - Тома, что случилось? Опять лежак скрипит? - он обернулся и, увидев Мама, спящего на лежаке его Томы, вмиг озверел. В три прыжка он достиг соперника и, не раздумывая, хрястнул его по голове кулачищем. Мам сел с недовольным лицом, с отвращением внимая вытью здоровяка. Свинья сказала:
  - Нечего кулаками без спросу размахивать. Спросить сначала надо!
  Нападавший замолчал, отгородившись от свиньи разбитой рукой.
  - Не обращай внимания, - успокоил его Мам, - это просто говорящая свинья. Ничем, между прочим, не хуже говорящих попугаев. - Мам сел на лежаке.- Поспать, я чувствую, не удастся.
  - Ты кто такой? - спросил здоровяк, дуя на кровящий кулак.
  - Этот глупый вопрос мне сегодня задавали несколько раз. Ну откуда я могу знать, кто я такой? Вам это лучше знать.
  - Ты это, дуру-то не гони.
  - Господин, - спросил осторожно охранник. - Вы должны предъявить документы.
  - Какие желаете? - оживился Мам.
  - Паспорт покажи! - рявкнул здоровяк. - И на свинью документы давай! Весь песок успела загадить.
  - А причем здесь свинья? Сейчас свинья - сама по себе, - возмутился Мам. - Вы еще попросите документы на каждую его блоху! - из-за пальм вышла огромная хромая собака и стала чесать бок об угол лежака.
  - Это ужас какой-то! - опять взвизгнула Тома. - Дорогой, тебя нагло имеют! Он же издевается!
  - Погоди, Тома, разберемся. Пацаны, возьмите биты и - ко мне!
  Картежники порылись в песке под ближайшей пальмой и вот уже, поигрывая бейсбольными битами и мускулатурой, направились к Маму. Мам встал и жалобно попросил, загораживая собой свинью и собаку:
  - Только животных не троньте. Они ни в чем не виноваты.
  Компания заржала. Охранники, оценив физические возможности подошедших, как-то сразу потеряли веру в справедливость, и сделали шаг назад, спрятав за спины свои дубинки.
  - Ты что так оделся, петух? Хорошую женщину зачем обидел?
  - От бедности, дети мои, - Мам развел руками. - А хорошую женщину я не обижал. Ваш шеф полчаса назад, когда она купалась, вот здесь вот, вслух заявил: "Эта потаскушка мне надоела!" Было? Было! Стоит ли из-за потаскушки так напрягаться? А хорошую женщину я не обижал!
  - Ах, ты, сволочь! - завопила Тома и кинулась царапать любимого, успев перед этим залепить пощечину ближайшему хихикнувшему братку.
  Любимый коротким ударом свалил любимую на песок и, наступив ей на спину ногой, скомандовал, потирая щеку:
  - Всем стоять! Меня бояться! - и посмотрев исподлобья на Мама, заключил:
  - Этот лох прав.
  Мам удовлетворенно кивнул.
  - Говорил я и про потаскушку и про то, что надоела... Но куда ее здесь денешь?
  - Продай! - Мам склонился к его уху и потер большим пальцем об указательный. - Вон там, через пять лежаков, загорает покупатель из местных. Только не торгуйся. Он этого не любит. А за Тому не переживай, ее здесь будут на руках носить!
  Через десять минут дело было сделано: Тому унесли на руках очень серьезные обходительные молодые люди, колоритной внешности. А ее любимый засунул в портмоне толстую пачку баксов. Охранники, вздохнув, приняли по паре сотен. Настроение у компании повысилось.
  - Ну правда, ты кто такой? - уже добродушно спросил бригадир Мама.
  - Игрок! - Мам царственно наклонил голову. - Играю я! Время играть!
  - В картишки? - обрадовалась компания.
  - И в карты тоже.
  - Сыграем?
  - С удовольствием! - Мам улыбнулся во все свои тридцать два ослепительно-белых зуба. Компания, гогоча и матерясь в предвкушении удовольствия, отправилась под пальму. Сначала зарыли биты. Потом опомнились:
  - Ты говорил, что бедный. На что играть будешь? - спросил, на глазах теряя радость, бригадир.
  Мам, зажав зубами "паркер", неторопливо достал из-под остатков мантии пачку новеньких баксов.
  - Сотенные? - деловито спросил бригадир.
  - Они, они, родные, - пропел Мам, подтягивая футбольные гетры.
  Уже через полчаса Мам продулся. Последнюю сотню, повертев и понюхав, он поднял над головой и пустил по ветру.
  - Зачем? - спросил с любопытством бригадир.
  - Примета такая, - ответил Мам, - Она унесла с собой мое невезение.
  - Походу, ты теперь везунчик! - компания дружно гыгыкнула. - Жаль, что тебе не на что играть, а то бы проверили!
  - У меня есть одна ценная вещь, на которую я бы сыграл, - таинственно улыбаясь, сообщил Мам.
  - Чего тянешь, давай, колись уже! Что за вещь? - жадно загудели бандиты.
  - Крылья! - сказал Мам. - Говорили, что ты тогда, на дороге, пытался добыть их...
  - У тебя есть? Те самые?
  - Висят на стене. Вот фотографии, посмотри, убедись, - Мам веером развернул перед игроками фото, на которых были видны на стене огромные крылья.
  - Ставлю все! - сказал бригадир.- Попытаешься надуть, закопаю!
  - Что вы, что вы! - Мам, ни с того ни, с сего, перешел на "вы". - И в мыслях нет такой мерзости! Если выиграете, получите крылья.
  Мам опять продул. Как жадно заблестели глаза бригадира! Он уже десять лет коллекционировал крылья. Сотни их украшали стены его огромного загородного дома! Но таких, как тогда на дороге у того мутанта, у него не было. И вот теперь...
  - Пристегни его к себе наручниками, - приказал бригадир подручному.
  - Это лишнее, - с достоинством ответил Мам. - Я оставлю солидный залог!
  - У него больше ничего нет! - заорал бригадир. - Держите его крепко!
  - Всегда что-то у кого-то когда-то есть! - закудахтал Мам, без насилия поворачивая к себе спиной бригадира. Три раза он тыкнул мокрым "паркером" в жирную спину. То ли хрюкнул, то ли свистнул и удовлетворенно откинулся, приглашая бандитов полюбоваться результатом своих манипуляций. Из спины коллекционера теперь торчали потрепанные петушиные крылья, а задницу в узких плавках прикрывал грязный петушиный хвост.
  - О хвосте речи не было, - важно цедя слова, сообщил Мам, - это бонус!
  Пораженные бандиты словно окаменели. Подошла свинья. Мам неторопливо взгромоздился ей на спину, и она затрусила по водной глади совершенно спокойного моря. Пес поплыл следом. Мам обернулся и громогласно крикнул мечущемуся по берегу бригадиру:
  - Никогда не приставай на дороге к незнакомым мужчинам, петушок!
  Вдруг пес взлетел над морем, ухватив зубами свинью за хвостик, и троица стремительно исчезла вдали. Лишь долетел раздраженный голос Мама:
  - Черти что, пес, творишь! Аккуратнее, не дрова везешь!
  ЧЕМПИОНАТ МИРА ПО ЛЕГКОЙ атлетике - зрелище так себе, посредственное. Болеют, в основном, заинтересованные стороны, да родственники. Нет-нет, не подумайте чего - фанаты, конечно, тоже есть! И довольно много. Но все же не столько, сколько желали бы иметь на стадионах организаторы этого спортивного шоу. И в самом деле: козлик прыг, козлик скок! И премии копеечные... Но сегодня был особый день! В большой спорт вернулся ОН! Да-да, тот самый Майкл - американец, красавец, атлет шоколадного цвета! Любая ахнет! Сегодня он опять дернет за усы стометровку. Полгода восстанавливался после травмы. А теперь, говорят, надел те же самые трусы, в которых тогда споткнулся. На пресс-конференции заявил, что будет ломать судьбу! Отвратительно смело! Но героям можно! И все же на стадионе не было бы такого ажиотажа, если бы не одно обстоятельство: у Майкла сегодня был реальный соперник. Еврей Давид с длинными ногами. Худой, как палка, и быстрый, как ветер! Майкл бодрился, делал смелые заявления в прессе, но все понимали, что сегодня кумир реально может рухнуть. Кастрюлька стадиона кипела, крышка прыгала. Давида, говорят, накануне видели в баре и, говорят, с кружкой пива. Но, думается, это враки и происки!
  И вот финальный забег! Ах, как утомительно медленно бегут секунды перед стартом! Чего примеряться! Шаркать ногами! Рванул, если можешь, и все дела! Но правила шоу, как говорится, своего требуют! Наконец - марш! Никто до сих пор не знает, откуда взялся лишний бегун. Он проявился на старте за долю секунды до выстрела. Был в длинном завитом золотистом парике, в сильно укороченной судейской мантии, в футбольных бутсах, гетрах и трусах. В его манерно оттопыренной руке между пальцев сверкал, как потом выяснилось, дорогой золоченый "паркер". "Лишний" рванул так, словно его соперники никуда и не бежали. У финишной ленты остановился, подтянул трусы и только потом аккуратно перешагнул заветную линию. Шесть секунд! Если быть абсолютно точным: то всего шесть секунд с ничтожной тютелькой он топтал стометровку! Абсурд, скажут специалисты спорта! И будут правы! У болельщиков за это время успели разве только расшириться глаза и отпасть челюсти. Судья на старте так и стоял с поднятым пистолетом. И Давид, и Майк безвольно сидели на своих дорожках, уткнув головы в колени. Стадион молчал. Было только слышно, как у кого-то в седьмом ряду булькало пиво в жадной засохшей глотке.
  Мам отрывался! Он танцевал, обмотавшись финишной лентой, и, что есть силы, дул в судейский свисток, и выкрикивал нецензурщину.
  И вот, наконец, стартовало великое множество! К Маму со всех сторон бежали судьи с карточками, охранники с дубинками, репортеры с камерами, тренеры с надеждами и, конечно, привилегированные болельщики с распростертыми объятиями.
  - Ты кто, парень? - орал американский репортер, держа на своих плечах оператора с работающей телекамерой.
  - Да свой я, свой! - орал в ответ Мам, взлетая над толпой, по воле десятков крепких рук и слабых голов.
  - Ты - американец, герой? - не унимался репортер.
  - Да-да, это так! Я более американец, чем кто-нибудь другой!
  - Почему бежал не в спортивной форме?
  - Я много лет прожил в России и полюбил преодолевать трудности!
  - Браво, американец! Не забудь обо мне на пресс-конференции. Я должен спросить тебя первый. У меня для тебя красивый вопрос, герой!
  - Я сделаю для тебя даже больше, чем в моих силах! - холодное, тяжелое сердце Мама сегодня чуть-чуть ускорило свой ход. Он был взволнован? Так казалось... Но если бы кто вдруг проник в извивы его могучего мозга, то мгновенно бы умер, пораженный в самое сердце арифметической примитивностью его сознания и бесконечной глубиной слепого безразличия, лежащего в основе его мыслей и власти над людьми. Золото не умеет быть благодарным. И не умеет смеяться. Хихикнет, разве что из-за угла, выстрелив в спину. Зверь? Да! Но зачем он? Играть? Сверкать? Веселить? Кого? А цель? Столь мощное создание не может быть создано для пустого. При этом, заметьте, не всё и не все ему подвластны. Конечно, он служака! Без страха! Без сомнений! Так ли уж? Тогда хотелось бы знать, кому он служит? И в чем суть его служения, при такой-то власти? А разве вы не знаете? Все знают. Открыто ведь! Просто приди и возьми. Бесплатно! Он Сата называет отцом... А мать? Существовало ли лоно, которое выносило его? И был ли он когда-нибудь младенцем, мирно спящим у материнских сосцов? Неведомо! Неведомо! Неведомо! Говорят, само человечество тысячелетиями алчно качало его колыбель, миллиарды матерей, тая от блаженства, давали ему груди беззакония. Его убаюкивали щемящие мелодии золотых звонов, когда жадные пальцы перебирали монеты в своих подвалах, сундуках, шкатулках, кошельках, узелках... Ему напевали набаты войн, ликующие крики грабителей, грабящих мертвецов, рев стадионов и шипение шарика на борту рулетки, плач потерявших все и барабаны обогатившихся, рев стратегических ракет и мелодии школьных звонков. И он вырос! В зверя! И стал зверем кормящим! Миллиарды ждущих рук, миллиарды умоляющих глаз! Каждому! Каждому! Кому - крупинку, а кому - поварешку! Кланяйтесь! Кланяйтесь! Кланяйтесь! И штампик не забудьте! Штампик? На лоб? Да-да! Черти что!
  Пресс-конференция состоялась ближе к вечеру. Было шумно! Еще бы! Спортивные власти явное безобразие, случившееся во время финального забега на сто метров, пытались не только оправдать, но и преподать, как событие здравое, имеющее исключительную важность для дальнейшего развития спорта. Рассмотрение протестов было отложено. Вы же понимаете -шесть секунд! Через два часа после скандального забега уже продавались майки с этими двумя словами через всю грудь. СМИшная братия раскололась. Меньшая часть - точнее четыре репортера из нескольких сотен, аккредитованных на чемпионате мира, требовала примерно наказать всех, допустивших безобразие. Остальные требовали подробностей!
  Мам вышел к журналистам в ослепительно желтом костюме, обильно усыпанном то ли стразами, то ли бриллиантами. Брюки были подвернуты до колен. Большие пальцы грязных босых ног украшали перстни с огромными бриллиантами. А вот галстук... Казалось, золотой махаон под подбородком был жив! Не поверите: он шевелил крыльями! Или это только казалось? По крайней мере, при любом движении Мама его галстук осыпал зал мириадами золотых искорок. Глаза дам распахивались, глаза мужчин прищуривались. Мам сдержано кивнул, развратно облизал "паркер" и, развалясь в кресле, бухнул ноги на стол, позволив собравшимся рассматривать свои грязнющие, но такие быстрые ступни.
  - Хорошо бегаешь, герой! - крикнул американец. - И ноги у тебя, что надо!
  Мам заплакал. Зарыдал! Размазывая слезы, перелез через стол, потом через первый ряд, вдрызг истоптав платье какой-то журналистки и, наконец, страстно обнял американца:
  - Я знал! Я всегда верил! Но мне никто не говорил! Вы - первый! Вы смогли оценить силу и красоту моих ног! - он задрал ногу и стал совать ее под нос американцу. Лицо репортера налилось краской. Он попробовал обратить все в шутку. Ухватил ступню Мама и стал, хохоча, потрясать ею, словно это была рука победившего боксера. Но тут Мам, как-то уж очень по-скотски, засунул ему в рот чуть ли не полступни. Репортер сплюнул и побагровел. Он уже собрался было гневно оттолкнуть Мама, но тот умоляюще завопил:
  - Нет-нет, не отказывайтесь. Это вам! Возьмите этот перстень с моей ноги! Снимите его с моего пальца. Он стоит целое состояние!
  Репортер, теряя мужественность, посмотрел налево, потом - направо, потом посмотрел на перстень с огромным бриллиантом, еще раз теперь, как-то уж очень аккуратно, сплюнул, покраснел, криво улыбнулся и потянул перстень с пальца. Не идет! Потянул сильнее. Еще сильнее! Дернул, теряя самообладание. По залу пошли смешки. Мам же вопил, суя в лицо ему свою грязную ногу:
  - Возьми его! Возьми! Ты достоин!
  Репортер вспотел. Черти что творилось в его душе и голове! Он готов был уже отрезать этот грязный вонючий палец, то и дело влезающий ему в рот, но Мам вдруг передумал:
  - Отдай мою ногу! Надо уметь брать, когда дают! Если бы я так бегал, как ты снимаешь перстни, то побирался бы уже давно! - Мам полез обратно через стулья, уронил даму, стал извиняться, размахивая "паркером" - угодил под глаз ее соседу. Плюнул с досады на пол и махом вернулся в свое кресло, опять взгромоздив ноги на стол. Буркнул:
  - Спрашивайте. Давай, начинай. Я тебе обещал, - Мам бесцеремонно ткнул "паркером" в сторону американца. Тот медленно встал, несколько секунд тупо смотрел в свой блокнот, потом бухнул:
  - Ты зачем, сволочь, свою грязную ногу в рот мне совал?!
  Грянул хохот. Мам взвился:
  - Ты на себя посмотри! Вчера в борделе три часа просидел. Сладко было? Вижу, что сладко. Слюни-то до сих пор не подобрал! А в газете пишешь: долой проституцию! Я понимаю, это у тебя хобби - проституток топтать, ты же у нас спортивный репортер. А скажи-ка мне, пожалуйста, чем это профессиональная проститутка хуже профессионального спортсмена?
  В зале рассмеялись и, кто-то выкрикнул:
  - Ему трудно сравнивать! Он еще не спал с профессиональными спортсменами.
  Опять рассмеялись. Американец промолчал. Присел. И тут же встал:
  - Зачем ты так, ведь я к тебе по-человечески!
  - По-человечески - это мне понятно! - Мам сделал важное лицо. - Что ты пел на ухо соседу? Спорим, мол, он снесет мне золотое яйцо? Хочешь, чтобы я снес тебе золотое яйцо? Я-то могу! А самому слабо? Просто, по-куриному: сел на гнездо и ко-ко-ко! И вот - свеженькое, беленькое, тепленькое! Здесь и сейчас! Представляешь, сколько тебе заплатят! Сенсация сенсаций! Давай, рискни, я покажу как, - Мам вскочил на стол и заходил курицей, словно устраивал гнездо. Потом присел, вытянул шею, выпучил глаза. Замер. И вдруг вытащил из-под себя огромное куриное яйцо! Поднял его над головой и заорал: "Куд-куд-кудах! Куд-куд-кудах!"
  Хохот стоял, как на цирковом представлении. Американец уходил. Он не скрывал слез. Ему, черт возьми этого фигляра, было нестерпимо обидно! Врезать бы ему! И все же в дверях он обернулся - шесть секунд на стометровке! Мам стоял на столе, картинно откинув руку с "паркером", попирая чьи-то бумаги босыми грязными ногами и небрежно держа над головой огромное куриное яйцо. Человек-загадка! Дрогнула репортерская душа!
  - Лови! - вдруг выкрикнул Мам и швырнул ему через весь зал яйцо. Надо избегать контактов с яйцом таких размеров. Особенно, когда оно летит вам в голову! И бывший спортсмен легко бы уклонился, если бы не развязавшийся некстати шнурок! Репортер наступил на него другим ботинком, покачнулся и получил в лицо яйцом!
  Смеяться не стали.
  - Смейтесь, смейтесь! - орал Мам, размахивая руками. Зал молчал. Все вскочили на ноги. Американец сел на пол и зарыдал. Проявим воспитанность и не будем рассматривать результат этого попадания. Тем более не будем его описывать. И уж ни за что не станем гадко хмыкать и подхихикивать.
  - Не смешно, - вздохнув, согласился Мам. - Зато, как хорошо вы смеялись над проститутками, которых вчера в статье так умело оплевал этот господин, сидящий сейчас на полу! Очистимся от проституции! Каждой проститутке дадим лопату! Требую справедливости! Помню, я задал вопрос этому господину в яйце: а чем проститутка хуже профессионального спортсмена? Она продает свое умелое тело похотливым потребителям, и профессиональный спортсмен делает то же самое. Только он отдается сразу целым стадионам, континентам, а то и всему миру сразу, ублажая инстинкты болельщиков! Там сутенеры, а здесь тренеры. Там деньги и здесь деньги! Нет разницы! Вы пришли сюда купить мои ноги! Вот эти, шестисекундные! А потом выгодно продать сразу миллиардам глаз! И вас ничто не смущает. И правильно! Поймите, мои детки: вы все одинаковые! Вы все служите мне! А для меня, что проститутка, что спортсмен, что гей, что гетеросексуал - все равны, если служат мне! Идите и напишите: вам явился ваш бог во плоти! Славьте меня! Славьте!
  - Кто ты такой, негодяй? - бас израильского журналиста почти перекрыл говорения Мама.
  - Опять двадцать пять! - сразу же вышел из себя Мам. - Если кипу надел, то все можно? Здесь тебе не Израиль! Здесь я могу ого-го! Постой-ка, постой-ка, старый знакомый. Это ты о холокосте кричишь на каждом углу? Да-да! О тебе говорю, не вороти морду! И я вот что тебе скажу: молчал бы. Я сам-то Торе не обучен, но слышал писаное в ней и не раз. Любопытен я, знаете ли! На семейных чтениях бываю. У некоторых. И что я узнал: землю ханаанскую захватили, народы поубивали. Младенцев брали за ноги и - головой о стену! Роженицам животы вспарывали! Тысячи и тысячи вы своими руками... И какой вам после этого холокост? От крови младенцев отмойте руки сначала! - Мам в запале станцевал на столе замысловатый танец.
  - Ты чему радуешься, прохвост быстроногий, - упитанная негритянка двинулась к столу, шепча то ли молитвы, то ли проклятия.
  - Не очень-то, девушка, не очень! - Мам отчего-то покраснел и смутился. Он несколько раз лихорадочно соснул свой "паркер", выставил вперед руку, словно пытаясь отгородиться. Потом заорал в своей манере:
  - И тебе тавро влеплю! Никуда не денешься! Два дня тебе осталось, два!
  Негритянка, раздвигая кресла, приближалась к Маму, гневно сверкая глазами и продолжая что-то шептать. И тут из под стола, волоча по полу разбухшие сосцы, вылезла огромная черная свинья. Она встала на дыбы и проревела львом.
  - Опять, черти что! - захохотал Мам. Все замерли, пораженные. Он со стола прыгнул свинье на спину, то ли хрюкнул, то ли свистнул и исчез.
  ЕСЛИ БЫ САТ НЕ ОГОРЧИЛ МАМА ДО ЛОМОТЫ В ПОЗВОНОЧНИКЕ, ТО, ВОЗМОЖНО, НЕСУРАЗНОСТЕЙ НА ЗЕМЛЕ СЛУЧИЛОСЬ БЫ МЕНЬШЕ. Мам выбросил последнюю свою визитную карточку в Париже после ограбления какого-то музея. За ненадобностью. Ветер перевернул ее, и некоторое время ясно читались две золотые строчки: "Мам Сатовский, финансы". Вот так вот: был Сатовский, да весь вышел! Остался только глумливый Мам. Зачем громил музей? Нет ответа. И не взял, считай, ничего. Нельзя же причислить к добыче женские панталоны восемнадцатого века! Наверное, походя, сунул в карман? Ну-ну, - разбил, гуляка, стекло музейного стенда и взял! И музей поджег нечаянно? Вам-то что? Он просто шалил: отрывался, воздавал должное, оттягивался! А может, бесновался? Орали во все горло телеприемники, воздавая должное его возможностям.
  Да-да, так и было! Он мотался по всей Земле, устраивая то ли шоу, то ли суды, то ли экзекуции. Надо это ему? Зачем? Скажу по секрету: слышите рокот? Нет? И я не слышу. Но мне сказали... Только никому ни слова! Пепел ада стучал в его сердце! Пока, тихонько. Но уже беспокоил, требовал, наваливался. И срывался Мам в безобразия. Вот, например, зачем он, обернувшись огромным похотливым козлом, два часа гонял нудистов по дикому пляжу? При этом козел орал человеческим голосом, что сегодня обязательно овладеет каждым. Ужас, замешанный на похоти, плескался на этом прекрасном клочке морского берега! Все пытались спастись, кроме одной желеобразной дамы. Она лежала, дрожа и колыхаясь, - то ли от страха, то ли от нетерпения. И, когда Мам оказался перед ней, зажмурилась, предвкушая, и завопила:
  - Пусть будет по-твоему! Пусть будет!
  Мам, не сбросив личину козла, секунд тридцать молча стоял перед толстухой, грызя "паркер". За его спиной сидела на песке, стыдливо прикрыв глаза копытами, его верная спутница - черная беременная свинья. Мам сплюнул:
  - Откуда ты тут взялось, чучело? Всю охоту испортила. Разве в таком виде можно на нудистский пляж ходить? Сниму сейчас с тебя твою жирную шкуру и набью соломой.
  - Нет, - сказала дама.
  Свинья хихикнула и сильнее прижала копыта к глазам.
  - Что - "нет"? - удивился Мам.
  - Вы не это обещали. Всем. А я тоже, знаете ли...
  - Ты что не видишь, что я козел?
  - Животных люблю! Очень, - толстуха чуть не подавилась слюной. - Жаждет плоть моя...
  - Обещанка - неданка, а дурачку - радость! - хмыкнул Мам.- Вали отсюда, пока я за соломой не послал. Ну! - Мам ткнул в ее сторону "паркером" и топнул ногой.
  - Перестаньте, - надулась дама. - Посмотрите, вон за кустами, видите? Эти дамы тоже жаждут. Нас много, нас , может, тысячи! Везде! А вот там - мальчики! Золотой ты мой, ну, будь милым. Возьми, что сможешь...
  - Пошла вон! - рявкнул Мам, занося ногу для пинка.
  - Стыдно вам! Стыдно! Стыдно! - заверещала дама.
  Она вдруг довольно легко вскочила и резво покатила по песку, семеня ногами-сардельками. У кустов обернулась и выкрикнула, мотая головой:
  - Нельзя так! Я, между прочим, честная мать семейства! У меня кошечка есть! А вы! Вы!
  - И у нас - тоже! - грянул из кустов развратный хор.
  Прошла минута, а Мам козлом все смотрел вслед даме, покачиваясь на задних копытах. Потом обернулся к морским волнам и, почесав "паркером" между рогами, провозгласил:
  - Хорошая работа, Мам!
  - Да, сэр! - свинья была нежна.
  Мам присел на песок, вернувшись в привычный свой облик, неожиданно вздохнул:
  - Скажи, свинка, меня можно смутить?
  - Не думаю, господин. Никогда не видела.
  - Сегодня эта толстая развратница смутила меня - чуть-чуть. Старею? Или от Сата нравственностью заразился?
  - Это с непривычки, - свинья, потягиваясь кошкой, развалилась на теплом песке у ног хозяина. - Хуже зоофила может быть только некрофил... Да и то по первости. Все привыкнут. Вы знаете, наверное, что совсем недавно, "голубые" почти во всем мире по тюрьмам сидели? Одинаковые слезы лили: что гей, что педофил... А сейчас? Геи - в почете! Сейчас в Америке-Европе, если не гей, то и карьеру не сделаешь! Молодежь так и прет в садомиты, так и прет! А потом, глядишь, и зоофилы в честь войдут, а там и педофилы с садистами к ним подтянутся, - свинья зевнула. - Тоже ведь люди! И, конечно, толерантность, елки-палки, обязывает!
  Мам, не дослушав, гневно сдвинул брови:
  - Но-но! Слово-то поганое нашла - содомиты! Еще раз услышу... И где ты вообще такого нахваталась?
  - От горя мой ум, - печально отозвалась хрюшка. - Печень человеческую мне сатанисты насильно скормили... Вы ведь помните, мой господин.
  - Я-то помню. Я-то вижу: до сих пор облизываешься! Не забывай свое место!
  - Да, господин, - бесстыжая уже спала! Мам ухмыльнулся, с интересом рассматривая свое транспортное средство. Спросил:
  - Скажи, умная ты моя, зоофилия - болезнь или разврат?
  - Думаю, заразный болезненный разврат, - прошептала свинья сквозь
   сон.
  - Почему заразный?
  - Посмотри, господин мой, ролик в интернете на ютьюбе. Заснято учеными: морской лев, вместо того, чтобы съесть, насилует пингвина. И не один случай! Вот такая заразная болезнь - зоофилия...
  - Ух, ты! Ну, хоть излечивается? Чем? - Мам начал играть песком, пропуская его сквозь пальцы.
  - Излечивается, - она всхрапнула, - палкой...
  - Врешь, чернявая! Выдумываешь, чего ни попадя!
  - Надо мне...
  Мам заулыбался, вскочил на ноги, раскинув руки:
  - Ого-го-о! - грянуло над пляжем. Прыснули из кустов развратники, голося и ломая ветки. - Не бойтесь! Вы все мои детки! Берите от жизни все! Все, до чего сможете дотянуться!
  Счастливо улыбаясь, он обернулся к свинье:
  - Разврат зашкаливает, а? Нажмут вверху кнопку, обязательно нажмут!
  - Нет, сэр! Не знаю, сэр! Скорее всего, сэр! - свинья спросонья хрюкнула и испуганно примолкла. Ее страхи оправдались: Мам гадко хмыкнул, осклабился, пнул свинью в бок.
  - Э-э, ленивица! Убери копыта от глаз, стыдливая ты наша. Поделись, кто на этот раз тебя обрюхатил, неужели, пес?
  - Как вам не стыдно, такое говорить, - прошептала свинья. - А глаза я прикрыла потому, что меня начало тошнить от жирного вида этой тетки.
  Мам опять посмотрел на нее. Но промолчал, только хмыкнул.
  - И не надо аналогий, - раздраженно сказала свинья, - у меня все естественное, природное, можно сказать, натуральное.
  Мам еще раз хмыкнул:
  - Ты поаккуратнее со словами. Сейчас у людей все природное, натуральное - в цене. Сожрут!
  - И вы это им позволите? - ужаснулась свинья.
  - Свинское место пусто не бывает, - скривился Мам.
  - Ужас! Служила, служила - дослужилась! - она всхлипнула.
  - Шучу, - Мам хлопнул хрюшку по жирному заду,- а не пора ли нам в Москву?
  - Да-да! - шмыгнула носом свинья. - Всех прошерстили, и везде одно и то же, осталась только Москва. И добавила еще тише:
  - И Израиль.
  - Израиль пока нельзя трогать... - он вздохнул.
  - Да я и не думала.
  - Хотя...
  - Что? - свинья привстала, демонстрируя готовность.
  - То самое, - хмыкнул Мам. И спел: "Разврат крепчал в Иерусалиме...", - Я имею в виду разврат, как таковой, дорогая моя свинка! Воруют?
  - Конечно! - радостно хрюкнула она.
  - Проституция?
  - Полно!
  - Гей-парады?
  - Каждый год! - свинья растопырила конечности.
  - Слышал, и свиное сало едят?
  - Много случаев, - она вздрогнула и опустила морду. - Думала, найду там убежище под старость, а оно, вон как обернулось...
  - И все же, без санкции я бы не рискнул, - вздохнул Мам.
  - Я тоже, - поддакнула свинья.
  - А ты-то здесь при чем?
  - Я так, к слову сказала. Остается - Москва!
  - Тогда, вперед! - скомандовал Мам, вскакивая ей на спину.
  Свинья совсем по-женски охнула и, жеманясь, выгнулась, переступая с копыта на копыто:
  - Вы так сексуально на мне сидите. Щекотно даже, честное слово!
  - Жирная потаскуха! - гаркнул Мам, пришпоривая ее пятками. - В Москву, разгонять тоску! Но сначала в одно место заедем. - Он, то ли хрюкнул, то ли свистнул, и только издалека эхом донеслось:
  - Черти чт-о-о...
  ВОЙНУ МАМ В ОБЩЕМ-ТО ПРИВЕТСТВОВАЛ - доходное дело! Но посещать ее поля лично избегал. Запахи войны его угнетали. Да, ветерок от трехдневного "трупака" - это тебе не "Шанель ?5"! Он предпочитал запахи банковских хранилищ. Не верьте, что деньги не пахнут - пахнут! Особенно свеженькие. Аромат, хоть женись! Да и купюры, имеющие историю, тоже, знаете ли, привлекательны. Вот на этих - запах трудового пота. Там - кровь! Здесь вор потел от страха. А вот - взятка, взяточка, взятулинька! О, французские духи! Казино! А тут бомжик наследил, фу-фу! Запах борща... - конечно, домохозяйка. Слышите? Пованивает? Да-да! Взрывчатка! Война! Зато эта из детской копилки - конфетками пахнет. У-у! Съел бы!
  Но сегодня, брезгливо передергиваясь, Мам шел среди гари и трупов. Война! Войнушка... Маленькая такая! Но огромное село - под корень! Вот лежит мертвая семья: ребенок, а это, наверное, его мать. Без ноги. Истекла кровью. Рядом - отец? Разве теперь поймешь? Без лица... Снесено напрочь! А это солдат? Нет. Это совсем юный кадет. Видимо, приехал на каникулы. Трупы, трупы, трупы... Поиграем в считалочку? Раз труп, два труп, три труп... Да тут их - не пересчитать! Ну и что? Жил труп, умер труп, лежит труп! Веселая считалочка, правда? Там, дальше - кричат! Насилуют девушку? Почти девочка... Просит помощи? Нет-нет! Лишнее это, лишнее. Война! Кто-то плачет? Или смеется? Молится! Фу! Какая мерзость! Да нет - поет! Колыбельную. Ну-ка, ну-ка...
  Да, это женщина баюкает младенца. Очень хорошо! Так надоели эти горластые военные! Чуть что - в морду парабеллум (или что там у них сейчас?): "Аусвайс?" Тьфу! Сегодня Мам устал, ему не нужна сегодня правда войны. Хотелось понюхать цветочек, только слегка опаленный порохом, чуть-чуть.
  - Кто ты, женщина? - спросил он, садясь с ней рядом.
  - Я сама Скорбь, - сказала она. - Видишь, война убила малютку Правду. Смотри, какая она еще была маленькая! Но согласись, она же могла вырасти? Почему не отвечаешь? Что - у Правды на войне нет шансов?
  - Я-то могу согласиться, - вздохнул Мам. - Но когда братья на братьев, то шансов у Правды нет. Она погибла не от пули?
  - Нет, не от пули, - сказала женщина. - Ее убило вранье! "Гебельсы" с той стороны, "гебельсы" с этой стороны. Кто кого переврет... Теперь это называется "информационная война". И все из-за проклятых денег!
  - Стоп-стоп, уважаемая! Это почему деньги проклятые? Кем проклятые? А как же без них? Кто тебе без денег что даст?
  - Это правда. Великую власть взяли деньги...
  - То-то, а то - проклятые!
  - Проклятые! Я знаю, они скоро будут в аду! Сгорят без следа!
  - А я думаю, ада нет. Человеческая выдумка это, для утешения - одним, и для надежды - другим, - зло скривясь, раздраженно сказал Мам.
  Женщина повернулась к нему. Глянула в глаза: замерла, съежившись:
  - Я знаю тебя. Узнала... Ты - источник моей печали.
  - А давай, я дам тебе денег, а? - прищурился Мам. - Много дам! Они утешат тебя? Деньги, когда их много, всегда утешают Скорбь.
  - Разве деньги оживят эту девочку? Возьми ее, побаюкай, согрей своим дыханием - вдруг, она оживет? - женщина теперь смотрела строго, с усмешкой. Она протянула ему бездыханный кружевной сверток.
  - Отстань, глупая. Тебя-то и быть не должно. Нет личности с именем Скорбь! Нет тебя! Ты - выдумка! - заорал Мам, вскакивая.
  - Тише, ты ее напугаешь, она же так мала, - женщина загородила мертвую малышку всем телом.
  - Мертвую? Разбужу? - заржал Мам, выгибаясь и шипя.
  - Когда зло торжествует, Правда восстает из мертвых.
  Он даже задохнулся от возмущения! Вскинулся черным столбом:
  - Большое зло становится маленьким добром? Разогни, а то загнула! Врешь, как на информационной войне! - Мам подпрыгнул от негодования, подняв вокруг себя тучи горелого пороха. - Проверим твои слова: вот я - торжествую! Весь мир у моих ног!
  Вдруг тоненько всхлипнул и заплакал младенец на коленях женщины.
  - Ты сделал это! - засмеялась она. - Ты сделал!
  - Я задушу ее! - заревел Мам.
  И заплакала Правда в голос и взяла у Скорби грудь, зачмокала, набирая силу. Мам зверем взлетел над миром, командуя войной. Зашелестела коса смерти. Но что это там, позади? Он оглянулся: выше всего мыслимого и немыслимого стояла чистая Правда! Он застонал и... очнулся. Оказалось, задремал. "Снится черти что! - буркнул себе под нос, поддавая летящей свинье пятками. - Надо бы в баню сходить..."
  - Что произошло? - спросила свинья. - Мне показалось, вы чуть не упали?
  - Да так, война приснилась.
  - И что? - хмыкнула свинья. - Вы - хозяин любой войны!
  - Ты ошибаешься - воюют жадность и глупость.
  - Миллионы убивают друг друга, потому что им не хватает ума и простоты?
  - Нет. Нет, конечно, - Мам сел поудобнее. - Жадных безумцев немного, но у них власть!
  - Да-а, - свинья помолчала. - А сколько таких сейчас на Земле? Тех, которые войну раздувают?
  - Немного. Десятка три наберется, может, сотня или две.
  - Так если их убить, войны и не будет?
  Мам захохотал:
  - Ну, ты молодец! Воистину свинский суд! Тебе надо сначала меня прикончить! Жадность рвется к деньгам, а глупость ей на ухо шепчет! Любая война - это бандитизм! А начальник всех бандитов - я! Слышала, как косит смерть, как шелестит ее коса? Нет? Это шелестят в банках новенькие купюры! Так что не тебе, свинья, судить! Полно судей на мою голову: давить - не передавить! Черти что творится - уже свинья судит! Жми, давай! Впереди - Москва!
  
  СКАЗАНО ДРЕВНИМИ: ЧЕЛОВЕК привыкает ко всему. Надо бы добавить, что не просто привыкает, а начинает нагло извлекать пользу из того, что совсем недавно казалось ему, как минимум, пустой помехой, а, как максимум - опасным препятствием на пути строительства счастливого завтра. К световым столбам тоже быстро привыкли. Появился туристический маршрут "Семь столбов", телепередачи типа "Путь к столбу", влюбленные назначали встречи "У столба". Кто-то додумался нумеровать падающие из столбов камни. Коллекционеры кинулись собирать! И чтобы, непременно, все номера! Ценились непрерывные ряды камней. Естественно, появились подделки, а за ними - и эксперты, способные распознавать эти подделки. Потом - соответствующие статьи в Уголовных кодексах. Камни подорожали. Адвокаты стали брать приличные деньги. Камни подорожали еще раз. Появились коллекционеры поддельных камней. Заблистали фамилии мастеров легальных подделок. Натуральные камни подорожали еще раз. Китайцы искрошили камни в порошок и стали лечить ими от СПИДа! За порошком поехали со всего мира! В результате, и охнуть не успели, как возник и укоренился трансконтинентальный столбовой бизнес с миллиардными оборотами! Если бы теперь столбы вдруг исчезли, многие сотни тысяч безработных встали бы в очереди на биржах.
  Осознали. Возникла столбовая полиция, зоны национальных интересов, политические заявления, обсуждения на высших уровнях и все такое, что всегда сопровождает любой халявный бизнес. Не думайте, что столб Антарктиды остался в стороне. Доила его международная преступная корпорация.
  Научные наблюдения за столбами совсем захирели. Финансирование свелось к минимуму. Предполагалось, что в ближайшее время у каждого из столбов останутся только несколько приборов и сторож на полставки. Вопрос: зачем эти столбы появились и, какой смысл в ритмично падающих камнях, пожалуй, всерьез уже никого не интересовал. Но, когда упал черный камень, мир напрягся: выяснилось, что это был огромный черный алмаз! И родил его российский красный столб. На другой стороне сделали политическое заявление: мол, нарушен сложившийся баланс. Алмаз должен быть разделен на шесть частей (интересы Антарктиды, естественно, не учитывались) и роздан столбовым странам. Вякнула и антарктическая корпорация, претендуя на седьмую часть. Но США, взявшие на себя (ни с того, ни с сего!) обязанности и права арбитра, цыкнули на нахалов, и шестерка осталась политическим числом. В России усмехнулись и установили под красным столбом хитроумную ловушку, дабы не повредился следующий упавший алмаз. Это был цивилизационный вызов! Европейская старуха, покашливая на военных учениях пушками и пуская голубков на всевозможных конференциях, начала шарить в своем экономическом мешке, подыскивая подходящие санкции.
  Упал второй алмаз - синий! В Америке! Там хмыкнули - в России закряхтели и выделили средства на совершенствование алмазной ловушки. Но тут в Антарктиде столб стал ронять исключительно золотые камни. Стопроцентной чистоты! А что дальше? Ждать не стали, погнали в Антарктиду боевые корабли. Все, кроме России. Россия продолжила грести золото лопатами на своих северах.
  Упал красный алмаз. В два раза больше черного и, конечно же, в России! Все столбовые державы завистливо обернулись. Алмаз продемонстрировали всем желающим, откуда бы они ни были, всем, кроме ювелиров. Пополз слушок-запашок: подделка! Американцы хихикнули и продемонстрировали стимулятор рождения в столбах алмазов. Мировые алмазные корпорации всполошились, стали падать акции.
  И тут в России чпокнул в ловушку настоящий красный алмаз по размеру точно такой же, как первый черный! Через два дня они стали падать в таком же обыденном ритме, как до этого речная галька. "Это падают не алмазы, это падают атомные бомбы на наши головы!" - сказал нехороший американский сенатор. Теперь все новостные программы во всем мире начинались стандартно: кризис! И виноваты в этом, конечно же, русские, ну, и немного Антарктида. Дипломаты принялись аккуратно поплевывать друг в друга, военные на учениях прочищали командные глотки, торговля хирела, а невидимый Мам потряхивал мешочком с красными алмазами, которыми он ловко подменял речную гальку. На этот момент, сорок два дня (по земным меркам) отделяли мир от дня "Х"!
  
  УЖЕ ПОШЕЛ ВТОРОЙ ЧАС, как повар начал греметь посудой. Ругался. А кто бы смолчал в такой ситуации? Разгром! А до открытия ресторана остается два часа.
  - Знаешь, - сказал Мам свинье, - пора провести генеральный смотр сил!
  Свинья что-то невнятно хрюкнула спросонок, повернулась на другой бок и опять захрапела.
  - Что ты сказала? - встрепенулся Мам.- Ну да, конечно, от тебя дождешься! - Мам швырнул в угол мешочек с тремя оставшимися алмазами и свистнул. Из тени, прихрамывая и отчаянно работая уродливым хвостом, появился его верный пес.
  - Ну что, добрый слуга, - спросил Мам, - много в России воруют?
  Пес лег на живот и, опустив морду на передние лапы, преданно заскулил, молотя кривым хвостом по паркету ресторанного зала.
  - И не только в России, говоришь? Это хорошо! Очень хорошо! И все ли с тавром? Еще не все? А ведь это безобразие, недоработка с нашей стороны! Что, некоторые совсем не воруют?
  Пес моргнул и заскулил.
  - Ты почему не отвечаешь, как положено служивому псу?
  Пес раскрыл пасть и нагло гавкнул:
  - Ты же сам запретил!
  - Ладно-ладно, помню! Но ты, вроде как, извинился... - хмыкнул Мам, облизывая "паркер".
  - Да, извинился! Сат тогда надрал мне уши и простил. А ты сказал, что сто лет не простишь. Из-за гримасы какой-то там английской королевы, мне столько неудобств! Пива купить не могу! - пес отвернул морду и перестал бить хвостом.
  - Ладно, забыли, - умилосердился Мам.
  - А как же сто лет? - обнаглел от нежданной амнистии пес.
  - Но-но! - цикнул Мам. - Я могу и передумать!
  Пес, кланяясь, стал пятиться, бормоча:
  - Благодарю вас, милостивый господин мой...
  - Так-то! - Мам ткнул в бок мокрым "паркером" храпящую свинью. - Начинаем смотр сил и средств! По местам!
  И тут мимо головы пса просвистела тяжелая сковородка, пущенная сильной рукой. Она врезалась в посудный шкаф, изрядно попортив мебель. Повар! Главный! И злой!
  - Меня-то за что? - заорал пес и нырнул за портьеру. - Черная свинья погуляла, а мирному псу - побои?
  - Чего там я погуляла?! - завизжала свинья, уворачиваясь от пинков хохочущего Мама, - покушала только! А выпила-то совсем чуть-чуть!
  Она и в самом деле не громила и не орала. Опрокинула столик? Так нечаянно! Официанты носы разбили, так сами споткнулись об нее! И если бы не стали все орать, и не напугали бы бедную выпившую свинку, она бы ни за что не полезла администратору на руки и уж точно не стала бы драться с зеркалом! А то, что шеф-повар в бак с помоями сел, так он сам поскользнулся на фруктах. Еще, гад, спать не давал, всю ночь орал: "Полтергейст! Полтергейст!" Возьму и толкну его, чтоб упал.
  - Гулена! Вот гулена! Ночной клуб разгромила! - пританцовывал Мам. - Зашла покушать и - на тебе! Говорят же: посади свинью за стол, она и ноги на стол!
  Как хорошо, что воинственный шеф-повар их не видел и не слышал! Точнее, что-то такое слышал... Но что? Шевеление? Дыхание? Цзыньканье золотых монет? Может быть, может быть. Он, бывший ночной снайпер ВДВ, и "стрельнул" сковородкой на звук. Уберегла судьба кашевара - не попал.
  И вдруг взорвались жерла двадцати четырех вулканов! И миллиарды черных махаонов вылетели из них, заполнив небо. Сумрак упал на землю. Грозно шевелилось черное небо! Дрогнули устои мира, когда призывно заревел Мам: "Ваш день! Ваш день, дети мои - воры, мошенники, мздоимцы, коррупционеры, вруны, завистники! Все, кто имеет и желает! Все, любящие мой образ, выходите, поклонитесь своему богу! Я здесь! Я здесь!"
  Черти что произошло в тот день в Москве: дети Мама вышли на улицы! А почему только в Москве? Разве в Париже, например, не воруют? Воруют, конечно! И не только в Париже, но и в Пекине, и в Вашингтоне, и в Токио - нет на Земле уголка, где бы ни таились во множестве жулики. Воруют, тянут, присваивают, берут на лапу, вымогают! Желают! Завидуют! Копят! Но Мам терпеть не мог Россию! Именно - Россию! За что? Ведь в России золотой телец, разве что только в скачках не участвовал. Да-да, это так, но был в России некий душок... Золото страхом пованивало! Здесь служили Маму, стыдясь. И ведь сами не знали, чего стыдились и чего боялись. Хапнут - и со свечками в церковь! Помолятся-поделятся, стыд от душонок, вроде как, и отшелушится, осыплется вместе с перхотью! По крайней мере, нигде не чешется. Пропивай-проедай! В других странах: "твое-мое - все мое!", если смог, конечно. Там, хапнут свое, и со спокойной совестью на твое косятся. А в России царское правило: сам живи и другим давай! Свое украл - на чужое ни-ни! Все поделено, каждый торгует своим клочком Родины! Какой же ты патриот, если не по понятиям живешь? Мам в этом месте рассуждений всегда сплевывал: тьфу! "А мне? - кричало его нутро.- Почему не кланяются мне? В открытую! С радостью! С песнями и танцами, с барабанами и флейтами! Втихаря все! Втихаря!" Сколько раз он взывал с телеэкранов, проповедовал в храмах-банках, орал миллионами рекламных баннеров: "Придите ко мне, непутевые дети мои! И возьмите из рук моих, обнимите ноги мои, не стыдясь! Не пристало вам (имеющим) бояться и стыдиться!" Но приседали в страхе, и в горло начинало бить сердце. И отворачивались в смущении, и опять хватались за свечки. Страшно! Скудна жизнь в российских лагерях, не хочется шить рукавицы в Магадане. И шептали попам: "Грешен я, батюшка!" И совали тысячи: помолись! И хотя Сат много раз, стоя на церковном амвоне, объяснял Маму, что в России говорят одно, думают другое, делают третье, но кланяются всегда золоту, обида оставалась. Ну, не любил Мам Россию! По крайней мере, недолюбливал. Отчасти поэтому при огромных природных богатствах Россия жила бедновато. И отчасти, поэтому, так странно начался в Москве тот день.
  Странно, странно было все в тот день! И ведь не должно было так быть! Откуда только что взялось? Миллионы черных махаонов пали на золотой город, упаковав его в мрачный бархат. Траур? Вы что, белены объелись? Это парад! Это торжество! Строгость, строгость и строгость! Золото избегает пестроты. Замрите и ждите! И ваш бог подаст вам знак! Вот он - в черном бархатном фраке ниже буржуйского цилиндра, белых шелковых трусах французской кокотки 18 века, а ниже - босые волосатые ноги. Под воротом кровавой сорочки - золотая бабочка! А точку в ансамбле ставит перстень с огромным изумрудом на большом грязном пальце правой ступни. Рядом с ним - его верная свинья, украсившая по случаю свой нос толстенным золотым кольцом, а правое ухо - серьгой-гирляндой! Пес же, как был задрипой, так и остался - ограничился педикюром и хвост расчесал. Он уныло стоял позади свиньи, посасывая ее крученый хвост.
  Миллионы покинули кабинеты и заполнили улицы и улочки! Они стояли строгими рядами в строгих костюмах. Молча. Дородные, ухоженные (худые - отдельно). Рядом с каждым стояло его драгоценное кресло. На груди - орденок-другой, на худой конец - медалька. А ниже - циферки поперек. У кого - в рублях, а у кого - в валюте! Что - украдено, а что и - дадено. Страна-то добрая, щедрая - большая! Отдельно - судьи и прочие прокуроры с полицейскими. А вот здесь - певцы и акробаты, подворовывающие налоги. Там, дальше, да-да, смотрите: неправедные врачи и преподаватели всех мастей, а также прочая жульничающая мелочь. Стол-то один, а тарелки разные. Кто ест, а кто подъедает.
  На тротуарах - народ! С похмелья! Порвать готовы! Глаза горят, руки трясутся: ох, как хочется! Нам бы, нам бы! Мы бы! Э-эх! Почему в школе не учился, лихоимец? Чего теперь пялишься? Куда напираешь? Тоже хочешь? Туда? В ряды? Чтобы костюмчик и кресло, а не топор и мозоли? Поздно! На этом параде ты, братец, зритель! Хотя есть короткий и легкий путь к успеху! Купи ствол! Или укради! Или отними! Взмахни топором, наконец! Помнишь, как кипит в жилах революционная кровь? "Грабь награбленное!" А? Яички-то вспотели? Рискни! Пробовал уже? Плохо кончилось? Слабак! Отвернись! Не для тебя праздник, не для тебя!
  И вздрогнула Москва, ибо взревел Мам! И услышали его!
  - Вы - дети мои! Вы - достоинство мое! Я вырастил вас в ладонях моих, изо рта моего вы ели пищу мою. Теперь вы - сила моя! Радость моя!
  - Да-да, это так! - загудели ряды мутными голосами.- Но зачем беспокоишь нас? Зачем пугаешь? Тихо надо, тихо! А то услышат! А в Магадане - морозы! Ты же знаешь, как пугливы и нежны жулики России: мы ходим строем, мы говорим хором, мы голосуем дружно, поэтому не шьем рукавицы. Зачем столько телекамер? Теперь узнают! И мы лишимся!
  - Не бойтесь! - прошелестел голос Мама, нежно касаясь трепещущих ушей. - Все уже решено! Я сосчитал вас и не нашел иных. Все вы - одно целое! Слиток! Слиток!
  - Да?! - выдохнули ряды.
  - Да! - прогремел Мам.
  - Значит, не зря?
  - Не зря, не зря! Поклонитесь! Мне! Владыке!
  - И что будет?
  - Завершится предопределенное!
  - Золото - это звучит гордо! Ты сказал, что мы золото, единый слиток?
  - Да, я так сказал!
  - Золото не нуждается в богах! Оно само - бог! Оно не будет никому кланяться!
  - На колени! - пророкотал Мам. Воздух стал густым от его гнева. - Ничтожные мешки для моих монет! Вы посмели!
  И прыснули ряды в ужасе по кабинетам! И заорал на тротуарах народ, ликуя! И подхватил Мама на руки. И черная толпа, напитанная гневной завистью, невыполнимыми желаниями, революционной похотью, нищенской злобой покатила волной по улицам, требуя, требуя, требуя! И взлетели махаоны. И скакал Мам впереди толпы, погоняя свинью, в плотном черном живом смерче! Орал, размахивая "паркером":
  - Подвига хочет патриот, подвига!
  И хрястнула первая витрина. И забулькала первая бутылка, жадно воткнувшись в пропитое горло. И заработали дубинки полицейских. И ухмылялись жирные лица, прилипнув к кабинетным окнам. И опять танцевали в Большом театре "Лебединое озеро". А в ближайшей больнице уже резали первого задавленного, спеша взять у него органы для пересадки. Говорят, в то же самое время летал над Москвой на черной свинье мужик в белых женских трусах и босой. Орал что-то спьяну. Врут, конечно. Не было такого, и быть не могло! И кто бы позволил! При такой-то противовоздушной обороне! Конечно же, черти что! Слепят смоляную кобылу, сядут и едут!
  
  МАМ, ОСТАВИВ В ПОКОЕ Москву, шел по обочине дороги в сторону деревни Черниговки. Бил свинью. Пинками. Больно. Свинья всхлипывала, стараясь увернуться. Для чего бил? Зачем? Да кто ж его, богатея, знает! Может, подгонял? Хотя, куда ему спешить? Он свое дело в данный момент на этой планете сделал. А дальше? Что делать дальше? "Э-э-ххх!" - сказал Маму русский мужик через дырявый забор. - "Будь на твоем месте, я бы знал. А то в бухгалтерии - мне, косарю - дулю в нос тычут. Три месяца тычут! Косилку пропить, что ли? Или теще в колодец лопату дерма кинуть? Не знаю, как быть, поймет ли юмор деревня? Мы здесь в простоте живем. Эх! В городе бы развернуться! А здесь, что: в траву бряк, да руки за голову?"
  - Ну и дурак же ты, мужик! - ругнулся беззлобно Мам. Надо рублик к рублику, слышишь? Рублик к рублику!
  - Так дулю же под нос тычут?
  - В банке возьми.
  - Взял бы, да пусто в банках и битые все.
  - Ну, что ж, тогда пропей косилку! А лучше - рублик к рублику! Ты знаешь, кто я?
  - Так черт тебя знает! - развел мозолистыми руками мужик.
  - Знает-знает! - захохотал Мам, еще раз пнув свинью. - Вот тебе за это - приз!
  Бросил ему Мам через забор щедро: пачками! И в этот же вечер сгорел мужик от самогонки, по мстительной злобе пропив косилку... "Дебил!", - подумал Мам про мужика.
   "Дебил!", - подумала беременная свинья про Мама, всхлипывая и подвывая. - "Как больно бьет, негодяй! Очень больно! Целит, гад, в самые интимные места!"
  И тут ей Мам врезал, так врезал! Не выдержала, завизжала хрюшка. Мам гневно вскинул брови:
  - Воешь? Забылась?
  - Нет, господин.
  - Решила разорвать контракт?
  - Что вы, господин!
  - Тогда, молчи! - и Мам опять пнул ее. Свинья заскулила и увеличила ход. Наддал и Мам, продолжая раздавать ей пинки.
  - За что? - взмолилась свинья.
  - А просто так! - хмыкнул Мам. - Имею право?
  Свинья тяжело вздохнула. Она помотала своей огромной башкой, и тяжелое золотое кольцо выпало из ноздрей на дорогу. Потом присела по-собачьи на жирный зад и избавила ухо от серьги. Она легла в пыль перед Мамом, готовая ко всему. Он занес ногу - свинья подняла любящие глаза на своего господина и улыбнулась.
  - То-то! - сказал Мам, облизав "паркер", и поставил ногу на землю.- Потом спасибо скажешь. Когда тебя освежуют! Бу-уа-г-га! От хороших побоев мясо и сало у свиньи нежным становится!
  - Как вы можете, - она в горести покачала головой, - я же в положении.
  - Молчи! Я все могу! - Мам остановился.- И кто же тебя обрюхатил? Прошлый раз так и не сказала... Пес, что ли, побаловался?
  - Вы бессердечный! Бессердечный!
  - Это правда, - он пососал "паркер". - И все же, от кого понесла?
  - Сатанисты надругались...
  - Да ну-у!
  - Попала под искусственное оплодотворение.
  - Лучше бы пес пошалил, - буркнул Мам разочарованно.
   Он взгромоздился на спину свиньи, и она зашагала, смиренно опустив голову. Мам достал карту России.
  Судьба черной свиньи была замысловата. Ее украли сатанисты у кладбищенского сторожа - патологического труса. Случайно приметили чернявую. Старшой воздел руки - наша! Черная! Раз в месяц, в полнолуние, они собирались на краю кладбища, у какой-нибудь свежей могилы. Резали молодую свинью, хлебали, сидя вокруг могильного холмика, ее горячую кровь вперемешку со спиртом. Орали непотребное и пели, скорее, выли местный марш сатаны. Потом жарили куски мяса здесь же, у могилы, подбрасывая в огонь старые венки и свиное сало. Жрали, орали, бузили!
  Горел огонь сатанизма от местного рок-музыканта. Был он пьяница и прощелыга, но - талантлив!
  Оргии нагоняли страху. Сторож в полнолуние еще засветло затыкал ватой уши и, надев сверху противошумовые наушники, ложился лицом к стене, шепча вперемешку молитвы и ругательства. Смерти он не боялся, он боялся, что черти из него вынут душу. Еще по молодости какой-то забулдыга крепко втолковал ему после двух полулитровок, что черти есть! Сам, мол, видел! Зевнешь, враз душу стащат! И лучшей от них защиты, чем крепкое русское слово, на земле нет. Молитва, конечно, тоже хороша, но матерная завертка в пять этажей посильнее будет. Запомнил. Боялся и следовал, так что свинку увели без проблем. "Черна, умна, пластична", - сказал старший. И свинке была дарована жизнь.
  Со временем свинья заматерела. Ей нашли достойное место в цепочке шабаша: она стала чем-то вроде старика Харона и его лодки! На ней, на ней сердешной, ехал трепещущий неофит к самопальному алтарю в ночь посвящения его сатане! Конечно, весь этот балаган, балаганом и был. Но однажды, забылись! И где-то перешагнули! Мелкие черти упали в адовых подвалах ничком, зажав лапками уши! И случилось - да-да! Вдруг рванул из земли бледный огонь! И вышло из сырости нечто невыносимое - высотой метра три! И завизжал посвящаемый громче свиньи! И упали, как подкошенные, стоящие вокруг сатанинского алтаря! И услышал сторож. Помимо воли вышел он из сторожки. И пришел. И увидел. Обомлел до ослабления кишок. Ударил его некто вниз живота! Так скрутило! Так сильно! Стоял он за кустами, расставив ноги в зловонном облаке, тихонько скуля сквозь прыгающие губы. И матерился, чтобы умереть не здесь.
  - Вы вызвали меня! - сказал пришедший дух.
  - Нет, нет! Мы не вызывали, - прошептал, найдя в себе силы рок-музыкант.
  - Не смей спорить! Не мне ли вы посвятили неофита?
  - Нет... Не знаю...
  - Я знаю! Вот, возьми нож! Достань его печень и дай свинье! А потом достань печень из свиньи, и съешьте ее в мою честь без огня! Тогда я приму и обниму вас! И загрохотала-захохотала мерзость, вышедшая из сырости.
  - Нет, нет! - завопили в один голос и главный, и новенький.
  - Да-да! - хохотал невыносимый.
  Резанул нож в немеющей руке. Два ужаса уперлись глазами друг в друга. И слезы смешались с потом!
  И тут кто-то властный сказал:
  - Остановись! У тебя здесь нет прав!
  - А, это ты? - хохотнуло чудище. - Они вызвали меня. Вызов дал мне права!
  - Твои права аннулированы!
  - Но свинья уже съела печень! И предопределенное случится!
  - Я останавливаю время!
  - Людишки не могут жить вне времени.
  - Уходи! Я повелеваю!
  - Ухожу! Но всегда помни: она уже съела печень! Теперь она - похоронная свинья!
  Опять полыхнуло. Сырой мерзостью ударило в носы. Невыносимый вытянулся в туманную струйку, выбросив себя выше деревьев, а потом штопором в несколько секунд ввинтился в сырую землю. Стеклянный мир предстал глазам сторожа! Он медленно протянул руку сквозь кусты и уперся в мертвящую твердь. Холод! Он заскулил от ужаса и упал на колени, рыдая, молясь и матерясь!
  - Отец, позволь мне взять в слуги эту свинью. Я заключу с ней контракт, - раздался голос Мама, и он зачмокал, обсасывая золоченый свой "паркер".
  - Контракт? Контракт - это выход... Но согласна ли свинья? Выведи ее на течение времени.
  Свинья кубарем вывалилась из стеклянного небытия, визжа, словно тепловозный гудок:
  - Да! Да! Да! На любые! На любые услов-и-и... - и тут она осознала, что обладает человеческой речью - от ужаса подавилась воздухом и теперь сидела, тщетно пытаясь вдохнуть. Кровь от человеческой печени все еще стекала по ее морде.
  - Условия контракта буду знать только я. Согласна? - пробурчал Мам и чувствительно ткнул ее ногой в бок.
  Внутри нее что-то екнуло. Она судорожно вдохнула, косясь на окровавленный нож, лежащий на могильном холмике, и вытолкнула из себя, падая на колени:
  - Согласна! Конечно! Что угодно!
  - Запомни, свинья, я властелин контракта! У тебя не будет имени: ты просто свинья! А нож я возьму с собой... Помни, ты съела человеческую печень!
  - Да, господин, - она в поклоне опустила свою черную страшную морду на передние копыта. Выдержав паузу, подпрыгнула и начала, стоя на задних ногах, выделывать замысловатые па известного только ей танца. При этом, колыхаясь от жира, одышливо то ли хрюкала, то ли гавкала, то ли что-то выкрикивала. Мам, проходя мимо, снова ее пнул. Она сделала книксен и улыбнулась самой свинской из всех своих свинских улыбок, подтирая языком кровь в уголках пасти:
  - На здоровье вам, господин!
  Мам даже споткнулся. Едва устоял. И по-своему обычаю буркнул невразумительное - то ли сожалея, то ли провозглашая:
  - Я сам себе подложил свинью. Не знаешь, зачем? - он ухмыльнулся, она хрюкнула, и они с тех пор начали дружить. Как раб и господин.
  Мам любил рассматривать географические карты. Они открывались ему, словно ладони хироманту. Были страны так себе, завалящие. И рисунок границ их был безликий, жидкий, как их судьба. Таких Мам тоже пас. Они исправно производили то, что оправдывало их существование. О чем, о чем речь? Да не важно! Позже станет ясно. Были другие страны, страны-тайны! Судьба такой страны скрыта. Скрыта даже от прозорливости Мама! Он, конечно, мог строить предположения, создавать идеальные гороскопы, заглядывать за горизонт времени. Но многое ли сквозь туман увидишь? Эти страны вносили неопределенность, из-за них судьба мира вибрировала, порой мечась между крайностями. Были тяжеловозы. Тащили и тащили воз судьбы, не требуя, не капризничая, не ставя условий. Были вертлявые, были могучие гегемоны и покорные сателлиты.
  А вот Россия... Черный ящик более прозрачен, чем ее судьба! Мам повернул карту севером вверх: вот она - Россия! Резвая телица! Полная сил и власти! Огромная - бодающая и попирающая! А освежевать могут? Конечно! Телица-то жирненькая! С густой лесной шерстью! Набитая под горло золотом, нефтью, металлами, алмазами, территориальными ресурсами, чистой пресной водой. Да, что не пожелай, все есть! Скатерть-самобранка! Многие мечтали кольнуть ее под сердце! Но - рога! Огромные рога, зараза, отрастила! Мам перевернул карту, поставив Россию на Камчатку: теперь она смотрела на него волшебной Бабой-Ягой. Старой, уродливой лесовичкой. Длинноносой, узловатой! Нюх, нюх-то какой! И что у такой на уме? Выйти бы ей замуж, глядишь, расслабилась бы. Но - одна, всегда одна. Всегда сама себе на уме.
  Мам провел пальцем по границе, и выступила по линии кровь. Он надавил - и потекла! А в Европе? То же самое! По всему миру границы сочились кровью! Мам вытер руку о свои белые женские панталоны, расцвечивая их кровью, и усмехнулся: уже? Война? Не сто процентов, конечно, не сто, но все же...
  А мир опять успокоился. О шалостях Мама, если и говорили, то, как о странных снах и массовых галлюцинациях, не более того. А ведь не осталось на Земле человека, которого бы не коснулся Мам-игрун, Мам-контролер, Мам-бог! Но не помнили. Разве, что-то смутное иногда всплывало в головах. Женились, работали, рожали детей. Мечтали. Но земной огород уже был пуст. Урожай собран. Время пахать? Не ему решать, не ему. Земное время текло, минуя его дела. Случайно, все случайно в глазах человеческих! Воля Мама скрыта. Еле слышно звенит маленький золотой колокольчик. Кланяйтесь! Кланяйтесь! Кланяйтесь! Сердца - в храмах-банках, в храмах-биржах. Стонут на истертых коленях! Просят! А на лбах? На лбах - число! Поцелуй? Чей? Зачем вникать! Ведь прекрасен мир? Да-да, прекрасен мир, расцелованный зверем... Не вздрагивай и не кривись - все приняли, и ты принял! Живи!
  Огорчал Израиль: туда Мам мог войти только земным порядком. Но не потому, что там не любили его и не поклонялись ему. Просто эта земля давно была опечатана - и не им, и не для него...
  В ЧЕРНИГОВКУ МАМ не въехал - он туда ворвался, стоя на спине ополоумевшей от скачки беременной свиньи - босой, в смятом уже цилиндре, прежнем черном фраке, алой рубахе с золотой бабочкой и белых женских панталонах, измазанных кровью. Добавились только старинные мотоциклетные очки-консервы на глазах. Впервые он упал! Метров шесть прокатился кубарем, потеряв с головы парик, и остался лежать ничком, лихорадочно пытаясь нащупать в пыли выпавший изо рта "паркер". Тень накрыла его голову. Мам приподнялся, увидел в метре от себя "паркер", подполз к нему на четвереньках, не вытирая, сунул в рот. Сплюнул. Обтер рукавом губы. Пробормотал, отмеряя слова:
  - Явился? Лично? Молчишь? Решили упростить процедуру?
  Не дождавшись ответа, Мам сел на асфальт, почесав коленями уши:
  - Тогда зачем ты здесь? Ведь рано? Или я потерял счет часам? И почему в сером? Тебе не к лицу. Ведь серое принадлежит черному - тьме?
  - И свет и тьма теперь повинуются мне...
  - Ишь ты! И Сат?
  - И он. Я Ангел с Печатью...
  Мам побледнел, опустился на колени, поклонился, встал:
  - Наверху что-то пошло не так?
  - Не переживай: все так. Просто сегодня я наблюдатель с особыми правами.
  - О! Особые права! Давненько, давненько. В тот день, в тот самый день ты стоял за спиной Девы. Я видел тебя! Тогда ты был в белом, - Мам наконец-то решился поднять глаза вверх. - А, в общем, ты не изменился.
  - Ты еще скажи, что похорошел! Ха-ха!
  - Ты прав, на земле привыкаешь говорить пустое.
  - Я понимаю. И надень парик - шрам на твоей голове безобразен! Кто тебя так?
  - Сегодня это не имеет значения. Ты лучше ответь, Ангел в сером, зачем ты здесь?
  - "Четвертый дар волхвов"... Ты помнишь? Он не состоялся. Я должен завершить предначертанное. Кстати, что помешало тебе тогда передать его Марии?
  - Люди Ирода входили в Вифлеем... - Мам нервно куснул "паркер".
  - И ты...
  - Да!
  - Не верю я тебе. Ведь у тебя был шанс возвеличиться до небес!
  - Не было. Я видел меч в твоей руке.
  - И ты решил ждать конца?
  Мам встал, не отвечая. Он был довольно высок, но все же едва доставал "серому" до груди. Ангел скривил губы в усмешке:
  - Ну у тебя и наряд. Клоунада входит в твои обязанности?
  - Спецодежда, - в тон ему усмехнулся Мам.
  - Ты знаешь, где сейчас "Четвертый дар"? - "серый" сделал шаг назад, чтобы лучше видеть лицо Мама. Мам же натянул на глаза цилиндр и принялся со страстью младенца сосать "паркер".
  Ангел нахмурился:
  - Заигрался ты. Вольготно живешь. Говори, если знаешь!
  - Сат знает.
  - Хорошо. Идем к нему.
  Мам нарочито долго полз взглядом вверх по хламиде "серого", добираясь до его глаз. Уперся в капюшон, усмехнулся:
  - Ушел в тень? Неужели и ты ищешь защиты у тьмы? Получается, один я не боюсь света: открыт для всех! Для всех сияю! Всех радую!
  - Ловушки всегда бывают открыты, но только с одной стороны и на время, - "серый" пониже опустил на лицо капюшон и неторопливо вошел во двор школы. В калитке обернулся:
  - Кстати, на Земле нет света, здесь есть только освещение. И тьмы тоже нет.
  Президентская охрана попыталась остановить "серого", но замерла, обездвиженная.
  Мам потоптался на месте, потом было побежал за ним, но взял себя в руки и вошел также неторопливо, заложив руки за спину и зажав в зубах золоченый "паркер".
  КАЗАЛОСЬ, НИЧЕГО НЕ ПЕРЕМЕНИЛОСЬ на школьном дворе в Черниговке с того момента, как огорченный Мам отправился развлекаться по долам и весям планеты. Разве что объективное время отщелкало секунд десять или двадцать. Все оставались на своих местах, при своих думах и проблемах: Маслов готовил к отправке в рот очередную конфету; Света приходила в себя на груди у Птицына; президент, расстегнув ворот сорочки, старательно вытирал носовым платком шею; пастор, кажется, молился, а может, просто разговаривал сам с собой.
  - Как ты меня достал! - ругнулся президент навстречу Маму. - Ты же сказал, что уходишь? Мы поняли так, что надолго. А ты вернулся. Еще и друга с собой привел! Такой же шустряк?
  - Когда "серый" возьмет тебя за одно место, - буркнул Мам, не вынимая изо рта "паркер", - мои шалости тебе в радость будут.
  Президент, протянув назад руку, взял у охранника пистолет и прицелился в Мама.
  - Вы с ума сошли! - заверещала Света.
  - Не делайте этого! - воскликнул Птицын.
  - Не представляете, как хочется! - выделяя каждую букву, проговорил президент.
  - Я вас понимаю, - хохотнул Маслов, отправив в рот очередную конфету.
  Мам, кряхтя, взобрался на стул и рванул на груди рубаху:
  - Стреляй, сатрап!
  - Тьфу, на тебя! - сказал президент.
  "Серый" смотрел только на Сата. Сат на коленях, пожалуй, не намного был выше его пояса.
  - Плохо выглядишь, падший, - усмехнулся "серый". - Обносился... Земной дух развращает?
  Сат промолчал.
  - Хорошо, - еще раз усмехнулся "серый", - оставим пустые формальности.
  - Ты прав, пустые формальности ни к чему, - медленно отозвался Сат, - наполни их достойным содержанием. Не буду называть твое имя, оно меня всегда раздражало.
  - Вот-вот! Наполни! - Мам сел на стол спиной к лицу президента. Тот покраснел и попытался столкнуть нахала. Но оказалось, что Мам сидит на метр в стороне, прямо перед лицом академика Маслова. Президент же, проткнув руками пустоту, едва не оказался на полу вместе со столом. Пастор хмыкнул. Пресс-секретарь ойкнул, прикрыв ладонью рот. Президент что-то активно сказал, кажется, на немецком, но неразборчиво. Спас положение Птицын, в последний момент ухватив главу страны сзади за пиджак.
  - Опять! - грохнул кулаком по столу президент. - Ты чего ко мне привязался?! Что я тебе лично сделал?
  - О! Ты хочешь это знать? Я так рад! - Мам поджал ноги, крутнулся на заднице и оказался лицом к лицу с президентом. О-хо-хо! Но его грязная ступня теперь лежала прямо на президентской тарелке. Тот от души грохнул по ней кулаком - тарелка разлетелась на куски, но ступня, судя по всему, не пострадала. Раз! И вот уже оказалось, что Мам сидит рядом с главой государства, доверительно обнимая его за плечи:
  - Это не короткая история, дорогой друг! Главное: ты подарил мне страну! Не один, конечно, многие трудились. Но ты в этом процессе ставишь точку: подаешь ее мне - как выразился бы один мой ученик - на блюдечке с голубой каемочкой!
  - Не делал я этого! - президент двинул локтем в пустоту.
  - Не капризничай. Ты же - умница! - Мам чмокнул президента в щеку, - Делал! Сделал! И продолжаешь делать! - Он вдруг засмущался, скромно потупил глаза и сделал губы бантиком, - Знаешь, язык не поворачивается - стесняюсь... Разве что, как другу... Вы зацеловали мою, ну, эту, сам понимаешь, практически до бюджетных дыр! Видишь, я перестал носить брюки! Все хотят иметь! Иметь! И приумножать! А как крали! Как крали! Сказка! И тратили не хуже! Да и теперь: о-го-го! А беднота? Не поверишь: беднота горит сердцами! - Мам оглянулся по сторонам. - Позвольте, я шепотком, на ваше всенародно избранное ушко, - и, конечно, негодяй заорал по-своему обыкновению. - Ради меня все теперь готовы на все: украсть, убить, продать собственное дитя на органы! И еще: у тебя - самые бессовестные депутаты, мне это, конечно, нравится...
  - Бред! - выкрикнул президент, пытаясь освободиться, но только еще больше запутался в быстрых руках Мама и сник.
  - Э-эх! Да что там! - Мам быстро сунул президенту в рот обсосанный конец "паркера". - Сосни, я добрый сегодня! Что ты, так? Что ты? Тошнит? Попривыкнешь! Помнишь, как ты раньше: вору руку пожмешь и тут же - ладони драить? Теперь-то обвыкся? Мыла не напасешься, если после каждого подмывать руки! Кто может, тот и вор! А кто не может? Не смущайся! Хотят! Хотят! Хотят! Гонят ночами своего мечтательного ослика по Лунной дорожке! Глупый ослик! - Мам хлопнул панибратски президента по плечу. - Знать бы ему, знать бы! Да зачем? Ха-ха! Топает. Тянет тележку. А в тележке? В тележке - власть, и имя ей - легион! В руке ее золоченая твоими добрыми намерениями удочка, а на конце удочки - сладкая морковка. Болтается у ослика перед мордой, влечет! Куда? Да кто ж его знает! Умора! Нет, правда: ты так хитро привязал морковку перед мордой этого быдлячьего осла! А сам - в тележке! Контролируешь и направляешь! - Мам ткнул президента в бок "паркером" и мерзко заржал. - Объедение, а не картинка! А? Забирает, ох, забирает! Подожди, сейчас немного всплакну, - Мам уткнулся головой в президентское плечо и затрясся в такт всхлипам.
  - Отъявленный мерзавец! - крикнул в отчаянии президент, пытаясь освободиться.
  - Позвольте, позвольте! - заорал Мам, вскидываясь. - Я ему правду, как на духу, а он!..
  - Прекрати! - пророкотал "серый".
  - А то, что? А то, что? - взвился Мам. - Другие президенты, как президенты, возьми хоть Америку, хоть Европу: правду принимают толерантно! Да-да! И улыбаются при этом политкорректно! Да-да! Если надо, и геев перецелуют! А этому - все нехорошо! И вы еще! Понаехали тут всякие "серые" на готовенькое! И командуют! Я ему от всего сердца, а он... - Мам замолчал и, посасывая "паркер", полез на березу. Огромный бриллиант вдруг сорвался с его ноги и слезой покатился по бересте. И выдохнули все! Мам усмехнулся и буркнул:
  - Президент, ты так и не узнал то, о чем меня спрашивал. Терпение надо иметь! А то: я - Президент! Президент! - Мам скривился. - Прах ты! Просто прах! Жаль, Сат не позволяет, а то бы я...
  - Молчи! - уже гневно опять одернул его "серый".
  - Повинуюсь! - Мам картинно развел руки и сорвался с березы. Света вскрикнула. Павел сделал шаг. Мам спокойно встал на ноги и отряхнул панталоны. Президент разочарованно улыбнулся и сплюнул в платочек.
  - И не надейся! - хохотнул Мам.
  - Сат! - сказал "серый". - Тебе понятны мои полномочия?
  - Да.
  - Где сейчас "Четвертый дар волхвов"?
  - В Кремле.
  - Интересно, - задумчиво, с мстительной ноткой протянул президент. - У меня есть шанс взять реванш?
  - Нет, - оборвал его "серый".
  - Есть. Хотя и небольшой, - возразил Сат.
  - У меня такое ощущение, что я попал в липкую паутину, - сказал президент. - И она все больше и больше опутывает меня. И что это за "Четвертый дар"? Вам без него нельзя обойтись?
  - Я послан, чтобы взять его, - сказал "серый". - И здесь без вариантов: я выполню поручение.
  - Ну да. Ну да. Конечно! - хмыкнул Мам. - Насколько я понимаю, есть в этом деле закавыка. Иначе, ты обошелся бы без нас.
  - Это правда, - согласился "серый". - И вы все должны мне помогать.
  - Опять про долги! Должен я, видите ли! - подпрыгнул Мам. - С какой стати! Разве я у вас брал взаймы?
  - Есть тот, кто всем дает взаймы. И, когда захочет, требует втрое, а то и впятеро! - чуть возвысил голос "серый". Все без исключения вздрогнули.
  - Ты можешь рассчитывать на меня, - сказал Сат.
  - Хорошо, хорошо! На меня тоже можешь рассчитывать! - нервно выкрикнул Мам.
  - Почему нервничаешь? - спросил насмешливо "серый". - Тебя что-то не устраивает?
  - Не люблю посредников... - процедил Мам.
  - Твое право, - "серый" повернулся к президенту. - Что скажешь ты?
  - Забирайте, что хотите, - президент впервые за все время присутствия Мама почувствовал, как напряжение оставляет его. - Я не предъявляю никаких прав ни на четвертый дар, ни на пятый, ни на шестой и так далее по порядку!
  - Ишь! - начал очередное негодяйство Мам.
  - Всем молчать, пока я не спрошу! - опять слегка повысил голос "серый". - А, когда спрошу, отвечать коротко и по существу.
  - А то чо-о-о? - нагло протянул Мам, вытирая "паркер" о полу остекленевшего охранника.
  - Отстраню, - почти прошептал "серый".
  Автор вас спрашивает: вы когда-нибудь видели Ангела? А Ангела с Печатью и в сером? Это хорошо, что не видели. И не дай Бог случиться увидеть, падайте на землю ничком, если надеетесь избежать смерти. Только здесь и сейчас, в черниговском безвременьи, Ангел с особыми правами был относительно безопасен. И то, если соблюдать правила... Но кто может научить вас этим правилам? И где? Нет таких учителей! Не станете же вы призывать Сата, рисуя пентаграммы? Не вздумайте! Может такую цену назвать, что только перекреститься и останется. Так что избегайте контакта с "серым", насколько сможете.
  Было видно, что Мам испугался. Не притворно. Впервые за все время своих выкрутас. Он присел, встал, огляделся, будто ища союзников, скривился, словно собираясь заплакать, и сказал:
  - Повинуюсь, - и добавил себе под нос, еле шевельнув губами, - пока...
  - Что? - поднял бровь "серый".
  - Ничего такого, - пожал плечами Мам, заискивающе улыбаясь.
  "Серый" пристально посмотрел на него, поджав губы. Мам побледнел, его колени стали сами собой подгибаться. Его страх передался присутствующим. Откуда-то сверху, словно тяжелая сеть, на школьный двор упала и опутала всех атмосфера ожидания чего-то ужасного, неиспытанного. Пастор сгорбился и пускал губами и носом младенческие пузыри, пытаясь выговорить что-то молитвенное. Профессор Птицын никак не мог вдохнуть полной грудью, только хватал и хватал ртом воздух. Охранники сели на землю, обхватив головы руками. Президент прилагал неимоверные усилия, пытаясь наклонить бутылку с минералкой, чтобы налить себе воды. Академик Маслов тяжело кашлял и ковырял пальцем во рту, чтобы выплюнуть очередную конфетку, которая мертвой хваткой вцепилась ему в нёбо. Сат костяными пальцами все расстегивал и расстегивал, и не мог расстегнуть верхнюю пуговицу плаща. Спокойна была только Света. Страх не коснулся ее.
  "Серый" наклонил набок голову, было видно, что принял решение. Когда он заговорил, давящий дух ушел со двора:
  - Мне бы молчать. Меня прислали не учить вас. Но коль я здесь, я считаю себя обязанным сказать несколько назидательных слов. Помните: что бы ни происходило, золоту нельзя верить - нигде и никогда. В любой ситуации оно - лживо, изворотливо, беспринципно, глумливо, а вот в глазах людей оно всегда остается привлекательным. Вы сами лезете к нему в пасть! Оно, играючи, поглощает и никогда никого не возвращает. Сейчас, к сожалению, на земле у золота абсолютная власть! Поэтому ты остаешься, - он медленно поднял глаза на виновника и причину своего спича. - Мам, кажется, имя тебе?
  - Благодарю! - расцвел Мам. - Да, меня так зовет отец.- И, сразу же, не церемонясь, он плюхнул свой зад в испачканных кровью женских панталонах на спину одному из, все еще сидящих на земле охранников, и самозабвенно зачмокал своим золоченым "паркером". Тот попытался скинуть негодяя, но неожиданно для себя опрокинулся, и Мам водрузил свою грязную ступню ему на грудь, словно охотник на тушу поверженного льва. Бедолага сказал много слов, большинство из которых посланник в "сером" не понял. Маслов же, выплюнув, в конце концов, конфетку, захохотал, жмурясь, как сытый кот. Птицын покраснел, косясь на смущенную Свету. Пастор еще ниже опустил голову. Президент что-то записал.
  "Серый" теперь обратил свое внимание на Свету:
  - Ты не испугалась меня?
  - Нет. А почему вы спрашиваете? Вы извините меня за некоторое занудство, но в последнее время я попала в странный круговорот странных событий. Я ученая, но некоторые вещи... смущают.
  - Смущают? И всего-то?
  - Может быть, я не сумела подобрать точное слово, - она пожала плечами.
  - Милое создание, - улыбнулся "серый". - Скажите, Сат, я могу вас так называть?
  - Как тебе угодно, - Сат, разминаясь, переступил с колена на колено.
  - На "ты"? - мягко удивился "серый"
  - А разве было иначе?
  - Давно, очень давно! - "серый" переложил из ладони в ладонь странный серебристый шарик, размером с крупный грецкий орех. - Изменились обстоятельства. Так что давайте без панибратства.
  - Как скажешь, младший брат.
  - Забудь! - "серый" угрожающе вскинул руку с серебристым шариком.
  - Хорошо, как скажете, так и будет, - склонил голову Сат.
  - Палата номер шесть! - нервно рассмеялся президент, прихлебывая минералку.
  "Серый" не понял. Хотя смешок академика Маслова ему не понравился. Он вопросительно посмотрел на Сата. Тот пожал плечами:
  - Пустое.
  - Эта девушка - особая? В ней - Свет? - спросил "серый". Сат на секунду заколебался...
  - Правду! - "серый" был очень настойчив.
  - Да!
  - И что? Зачем она здесь? Есть равный ей мужчина?
  - Нет.
  - Нет, так нет, - махнул рукой "серый". - Остальное, не по моей части. Может, ты влюбился? - он жестко прищурился. - Говорят, ангелы раньше на Земле шалили с девушками. Давно.
  Сат вздрогнул:
  - Осторожнее...
  - Ладно, и это меня не касается, - загородился ладонями "серый". - Твои дела! Но я должен найти "Четвертый дар". Где он, конкретно?
  - В Московском Кремле. Точнее, под Кремлем. Есть тайник, на глубине двадцать два метра.
  - Как добраться?
  - Я не знаю того, кто бы это знал. Но я знаю, как войти: через Патомский кратер.
  - Который в Сибири? - вдруг выкрикнул Маслов. - Верю! Теперь я во все верю! Чертово место! Копать будете? До Кремля? Ха-ха! О-о, хо-хо!
  "Серый вопросительно посмотрел на Сата.
  - Там печать, - еле заметная усмешка коснулась губ Сата.
  - Чья печать? - спросил "серый".
  - Моя, - сказал Сат.
  "Серый" облегченно вздохнул:
  - Ну, тогда перемещаемся.
  - Нет. Позже.
  - Ты проявляешь неповиновение? - "серый" напрягся.
  - Нет. Я нахожусь под обетом. Понимаешь: я дал обет. Я должен на коленях добраться до Мегиддо. На коленях можно перемещаться во времени, но не в пространстве.
  "Серый" помолчал, все еще подозрительно глядя на Сата.
  - Сообщи мне ключ печати, и я все сделаю сам.
  - Ты от создания плохо выговариваешь звук "л". Ты не будешь понят.
  - Тогда пусть откроет он, - "серый" указал на Мама.
  - Он создан не для этого, ты же знаешь. Жди, и получишь свое.
  Президент раздвинул тарелки и вдруг сел на стол. Начал молча расшнуровывать туфли.
  - Что-то случилось? - осторожно спросил пресс-секретарь.
  - Ничего существенного, - пожал плечами президент. - Просто настала моя очередь лезть на березу.
  - Пожалуй, присоединюсь! - рассмеялся, вставая академик.
  - Да-да, - сказал Павел, глядя на Сата, - вы и в самом деле сведете нас с ума!
  Пастор хмуро и долго смотрел на "серого". Потом сгреб со стола горсть бумажных салфеток и размашисто вытер потное лицо:
  - Разве это Ангел? - он бесцеремонно ткнул пальцем в "серого". - Серых Ангелов не бывает! Я-то знаю! Мне они являлись, - он со значением поднял палец и кому-то погрозил. - Либо белые, либо черные! А серенький бывает только волчок... Если ляжешь на бочек... Откусит клочок... Что уставились? - он с гневной укоризной обвел всех взглядом. - Что-то не так? Ха-ха-ха! Оказывается, все не так! А куда деть теперь веру? Миллиарды верят! Слышите, миллиарды! И все не так? Все напрасно? Черти в женских панталонах, сатана на коленях и еще этот - в сером. И все - с властью, с укорами, назиданиями! Черти учат! Тогда зачем звучат молитвы? Зачем? Кому? Или там, за порогом жизни, абсолютное ничто? А здесь иллюзия? Правы атеисты?
  Пастор плакал. Молча. Он не прятал лицо, полное слез. Его трясущаяся рука по очереди тянулась ко всем, стоящим перед ним, словно выпрашивая милостыню у богатых. Или, скорее, у важных лекарей какое-то чудодейственное лекарство, которого нет и быть не может. Но...
  - Я бы попросил вас! - словно паровозный гудок взвизгнул Мам, выгибаясь и выкручиваясь блудливой мартовской кошкой. - Вы наводите тень на плетень!
  Оглушенный пастор присел, прикрыв голову руками, и выкрикнул со стоном:
  - Правду!!
  Мам, словно с испугу, одним прыжком опять овладел березой, кривляясь, вцепился в сук на приличной высоте:
  - Давай, пастор, ко мне! Здесь классно! И здесь я тебе отвечу на все твои вопросы!
  Пастор перестал плакать, но его одолела сотрясающая икота. Как завороженный, подпрыгивая ей в такт, он направился к березе, не сводя глаз с протянутых к нему рук Мама.
  - Я, пожалуй, на березу не полезу, - сообщил президент, завязывая шнурки. - Там уже все вакансии исчерпаны. Но вопросы все же и у меня есть.
  "Серый" остановил пастора, упершись ему в лоб пальцем:
  - Золото всегда обманет. Никогда не тянись к нему. Никогда не ищи у него спасения или защиты.
  - Это нечестно! - опять взвизгнул Мам. - Ты отбиваешь мою клиентуру!
  - Молчать! - президент стукнул кулаком, и тарелка брызнула фарфором.
  "Серый" с любопытством посмотрел в его сторону.
  - Ну-ну, - сказал Мам, подтягивая панталоны.
  Президент подошел к "серому". Примерился. Хмыкнул:
  - Я, мягко выражаясь, все же выше пупка! - помолчал, глядя снизу вверх. - Ты - главный. Так?
  "Серый" хмыкнул.
  - Понятно, - президент обвел взглядом собравшихся. - Хотя, если честно, то мало что понятно. Нам что - конец? Я имею в виду планету.
  - С размахом вопрос.
  - Я Президент страны, занимающей седьмую часть суши.
  - По Сеньке и шапка! - заржал Мам.
  - Еще есть вопросы? - спросил "серый".
  - Уйма!
  - Я разрешаю задать тебе три из них, - "серый" показал три огромных своих пальца.- Прямо сейчас.
  Президент медленно опустился на стул: с такой скоростью он, пожалуй, раньше никогда не думал. Спросил:
  - Я могу задать любой вопрос?
  - Да, - недоуменно ответил "серый". - Ах, вот ты о чем? - "серый" улыбнулся. - Вопрос может быть любым, но не на всякий ты получишь ответ...
  Маслов громко зашуршал фольгой, разворачивая шоколадку:
  - Насколько я понял, мы вне времени? - он поднял глаза к небу. - Солнце все там же. Давайте побеседуем. Никто ничего не теряет!
  - Мы уходим, - сказал "серый". - Профессор Птицын ответит на ваши вопросы. Ведь вы здесь, господин Президент, ради беседы с Птицыным?
  - Это так, - Сат покатил к столу коляску, позволив ей отвратительно заскрипеть. - Но Птицын идет с нами!
  "Серый" нахмурился. Президент уперся руками в коляску, пытаясь побороть скрип:
  - Смажьте вы ее, что ли! И еще: я пришел к выводу, что без меня ваши дела не склеятся. Иначе этот милейший и добрейший господин, - президент указал на Мама, все еще сидящего на березе, - Давно бы уже со мной покончил.
  - Даже не сомневайся! - прошипел с березы Мам.
  - И это правда, - сказал Сат.
  "Серый" несколько секунд хмуро смотрел на Сата, нянча в руке свой серебристый шарик. Покачал головой. Кивнул:
  - Хорошо обставился, старший брат. Чувствую, что свою комбинацию ты выстраивал много лет. Уверен, что игра стоит свеч?
  - Надеюсь...
  - И ради чего?
  - Боюсь, этот вопрос не имеет ответа.
  - Ладно, - "серый" присел на деревянного спортивного козла, вкопанного во дворе, - поиграем в вопросы и ответы.
  - Ура! Пресс-конференция! - заорал с березы Мам.
  - Прекрасно! - сказал президент. - Но, может, сначала обед?
  - Если вы голодны, - "серый" неловко повернулся на своем довольно неудобном седалище и уронил из руки серебряный шарик. Шарик покатился по траве, шипя, оставляя черный дымный след.
  - Ого! - сказал Маслов.
  - Не "ого", а о-го-го! И я бы даже сказал: о-го-го-го-го! - отозвался с березы Мам.
  - Оружие? - деловито спросил президент.
  - В том числе, - "серый" подхватил шарик.
  - Оружие возмездия за грехи человеческие?
  - Не строй из себя... - "серый" помолчал, словно подыскивая нужное слово. - Надо будет, вас просто выключат. Щелк! И все. И если я с вами разговариваю, это не значит, что мы ровня.
  - Прошу прощения. Конечно, понимаю.
  - Понимаешь? - "серый" с любопытством оглядел жующую компанию. - Ну-ну!
  - Тогда зачем вы здесь? - спросил Птицын.
  - И в самом деле, зачем? - вдруг спросил Сат.
  - Я должен изъять "Четвертый дар волхвов". И все.
  - Эвакуация ценностей? - усмехнулся Маслов.
  - Без комментариев. И вообще, я много вам позволяю.
  - Я знаю! Знаю! - заорал с березы Мам. - Меня спросите! Отвечу, как на духу! Без утайки! - Он так ловко цвыркнул слюной через щель в зубах, что угодил точно на груженую вилку президента. Заахал! Заизвинялся! Метнулся к столу... Президент не стал реагировать, просто взял чистую вилку.
  - Ну вот! - огорчился Мам. - Так хотелось помочь. Плохой ты, президент, плохой, - и, горестно вздыхая, он опять полез на березу.
  Маслов есть не стал. Съел две маслинки. Видимо, десяток конфет сделал свое дело. Он смотрел на "серого". Долго. Было видно, о чем-то думал, не решаясь спросить. Прищурился:
  - Не знаю, как к вам обращаться. Может, вы назовете свое имя?
  - Один раз человек уже задавал мне подобный вопрос. Давно было. Я тебе повторю, сказанное тогда ему: "Что тебе в имени моем? Чудно оно". Называйте меня Посланец.
  Маслов даже привстал, подавшись вперед, прищурился:
   - Благодарю вас, господин Посланец. А можно мне ваш шарик в руке подержать?
  "Серый" усмехнулся:
  - Научный интерес?
  - И природная неуничтожимая любознательность! - улыбнулся Маслов.
  - Держите, - Посланец бросил шарик академику. С восьми метров! Точно в руки!
  Это был легкий металлический шарик. С пояском мудреной насечки, где было - то ли что-то написано, то ли нарисовано. И все. Академик катнул его по столу из руки в руку. Ничего необычного.
  - Предусмотрена защита от дураков? - огорчился академик.
  - Это именное устройство. В чужих руках оно теряет смысл.
  - А как же сила слова, заклинания? Выдумки?
  - Устройство и управляется словом. Моим словом. Даже мысленной командой. Желанием.
  - Без шарика ты - никто? - скривился Мам.
  - Сиди уж, где сидишь. Молча! А то хвостик прижгу, - добродушно усмехнулся "серый".
  - Какой хвостик! Откуда ему взяться? - возмутился Мам негромким шепотом.
  - У чертей всегда есть хвост, - мстительно сказал президент, отрезая кусочек мяса.
  - Я не черт! Я - образ! Образ! - заорал Мам.
  - Чей, если не секрет? - дерзко усмехнулся Павел.
  - Вы всё знаете, - зашипел Мам гадюкой, обводя собравшихся гневным взглядом. - Подшучиваете? А если я над вами пошучу? И плакать не разрешу...
  - Стоп! - "серый" поднял свою огромную руку. - Уймитесь все! Здесь я решаю, кто будет смеяться, а кто плакать. Кстати, можете все шарик подержать. Все, кроме девушки и, естественно, Сата.
  - А мне? Мне можно? - загорелся Мам, от нетерпения раскачивая березу.
  - И тебе можно.
  - Там, - Света обидчиво ткнула пальцем куда-то вверх, - тоже дискриминация?
  - Нет.
  - Тогда почему?
  - Вы одна из всех собравшихся обладаете некоторой властью и можете случайно активировать устройство.
  - Ведьма, что ли? - заорал Мам. - На костер ее, а? - он умоляюще посмотрел на "серого".
  - Она дальняя родственница Сата. - сказал "серый". - Между прочим, естественная родственница, - Посланец сохранил невозмутимость, - по бабушкиной линии.
  - Что значит "естественная"? - спросил пастор, возвращаясь к реальности.
  - Романчик крутил мой папашка с ейною бабушкой, - скривился и выгнулся Мам, косясь на Сата. - На костер ее! На костер! Сейчас разожгу! - Мам кинулся собирать дрова.
  Посланец повернулся к Сату:
  - Невозможно поверить, чтобы имеющий на Земле такую власть, был таким недоумком, - сказал он, кивнув на Мама.
  - Опять двадцать пять! Ты что это слова в себе не держишь? - прошипел Мам в сторону "серого". - Совесть надо иметь! Я тут костровым за всех отдуваюсь...
  Посланец остановился взглядом на президенте, вздохнул, пожал плечами:
  - Представляете, какова ваша цена там, - "серый" ткнул пальцем вверх, - если вы ради чечевичной похлебки добровольно отдали власть такому уродцу.
  - Кто отдавал?! Да никто не отдавал! - опять запел-зашипел, скривясь, Мам. - Я взял власть! Сам! Власть всегда берут!
  - Нет у него никакой власти... - несколько растерялся президент.
  - Есть! - отрезал "серый". - И почти абсолютная!
  - Поэтому вы здесь?
  - Без комментариев.
  - Я до сих пор надеюсь, что вы мне все снитесь, - сказал президент, как-то странно усмехаясь. - Играем мы во сне...
  - Увы!
  - А если я в сумасшедшем доме?
  - Оставьте иллюзии! - захохотал Мам, пытаясь взгромоздить на будущий костер солидных размеров полено.
  - И вот это - реальность? - теряя мужество, спросил президент, указывая на Мама. - Это не фокусник? Не гипнотизер?
  - Это Мамона! - отрезал "серый".
  - Нет! Нет! Нет! - выкрикнул президент. - Мамона - это выдумка, художественный образ! Фигура речи!
  - Реальность! Такая же, как ваша потная спина! - теперь уже жестко оборвал его "серый". - И вы все вместе создали эту реальность.
  - Я прикажу убить его! Здесь, немедленно!
  - Убить духа? Вы много на себя берете, - усмехнулся Сат. - Тем более, вы уже пробовали это сделать.
  Президент, сутулясь, медленно опустился на стул: в этот момент он поверил. Сразу во все! Холодной рукой реальность вошла в его грудную клетку, сдавив сердце. Оно несколько раз цвыркнуло кровью, пытаясь развернуть спутанные леденящим ужасом сосуды, и обессиленное замерло. Каким-то образом он вспомнил то, чего никогда не делал. Он вспомнил расстрел Мама на заседании "Большой двадцатки". Чушь! До заседания Большой двадцатки еще, как до Африки пешком! Но ведь было! Было! Было! Автомат... В крови Мам, почти перерезанный очередью. От пороховой гари закладывает нос... А дальше? Что было дальше? Женский визг, визг... И что-то еще. Такое важное! Не помню. Вот так вот! Жил, жил, знал, понимал. И вот тебе, бабушка, Юрьев день. Все? Нет-Нет! Дышать! Надо вдохнуть! Во что бы то ни стало! Тренированное сердце трепыхнулось раз, другой. И пошло, пошло, пошло... Помогли? Какое теперь это имеет значение? Что ты, парень, что ты! Теперь все имеет значение! Для чего? Ладно-ладно, снимаю вопрос, покоряюсь. Надо что-то сказать?
  - Я всегда старался брать на себя много - столько, сколько удавалось нести, - медленно поднимая глаза на "серого", с грустной гордостью произнес президент.
  И тут Мам опять упал с березы. Как он там оказался, если только что ворочал в кустах очередное полено для костра? Он падал вниз головой, судорожно размахивая руками и визжа. В ужасе замерла Светлана! Сат , усмехаясь, отвернулся. "Серый" брезгливо скривился. Президент смотрел с надеждой. Вот-вот... Но Мам, каким-то образом, успел зацепиться ногой за самый нижний сук и спрыгнул на траву, тут же начав болтать.
  - Час назад мне это же сказал американский Президент. Забавный такой! Я на нем ездил по лужайке вокруг Белого дома. Охрана, правда, у него тупая - годовой лимит патронов извела! Что хмыкаете? И на королях ездил! И королевы мне руки языками мыли! Чего сморщился? За то и живут-то теперь как! Шик-блеск! Не то, что твои подданные.
  "Серый", казалось, не слышал болтовни Мама. Он смотрел на президента, решая, отвечать ли ему и что отвечать. Наконец, сказал:
  - Количество работы в реальности редко переходит в желаемое качество.
  - А убивать я пока никого не пробовал, - словно не слыша "серого", проговорил президент, с гневом глядя на Мама.
  - И не следует начинать! - хохотнул Мам. - Особенно в таком возрасте! Помоги лучше даму на костре пристроить. Не хочешь? Зря! Тогда ты, здоровяк, - Мам ткнул обслюнявленным "паркером" в сторону Птицына.
  Павел крепче прижал к себе Светлану и осмотрелся: все сидели, сгорбившись, словно им на спины взгромоздили неподъемный груз - бледные, с плоскими растерянными лицами.
  - Да-да! - хмыкнул Мам, - к ним пришла вера! Вера с большой буквы! Как вспучило и скрутило! Тяжко! Тяжко! Тяжко! Акаде-е-мик? Ау! Соберись! Знаю-знаю! Раньше у тебя везде было "потому что"? А теперь - "вопреки"? Понимаешь, что уже нельзя, как раньше, но совсем не знаешь, как можно?
  Мам пососал "паркер", изогнулся, натянув на заднице шелк панталон, ловко чиркнул по этому месту спичкой. Вспыхнула она странно - факелом! Щелчком отправил спичку на дровяную кучу. Вмиг полыхнул, загудел костер, в три секунды набрав страшную силу! Мам удовлетворенно улыбаясь, крутнулся на пятках:
  - Не приобретя, потеряли! Да-да! Вы не готовы. Хана вам, хана! Чего так смотрите? Думаете, это я на вас так навалился? Что вы, не по рангу мне! Да и зачем? Жили мы с вами душа в душу, точнее: тело в тело! Ха-ха! Это все "серый", он чудит. Вера - не красавица-фея на твоих коленях, а слон на твоем горбу! Слонище! Раздавит! Просите "серого", просите послабления. А ты, девушка, иди ко мне, сама-сама! Аутодофе, знаете ли, без вас не может состояться!
  Света побледнела и сильнее вцепилась в руку Павла.
  - Эй, здоровяк, отпусти ее! - заорал Мам. - Это тебе костровой говорит! Отпусти, а то и тебя...
  Сат повел рукой, и костер исчез. Без следа.
  - Фу, как грубо! А еще на коленях... - Мам опять цвыркнул слюной, угодив в зазевавшегося воробья. Тот замертво упал.
  Пастор повернул к "серому" умоляющий взгляд:
  - Приотпусти, не донесу, не мое...
  - Но ты же всю жизнь сеял идеалы веры?
  - Не понимал. Помилуй.
  - Второго шанса не будет.
  - Не мое...
  - Теперь видишь, как это мало, ничтожно мало - просто знать Библию, пусть даже и наизусть? - сказал Сат. - Ты тогда, у Подкаменной Тунгуски, так отчаянно спорил... Теперь ты Библию знаешь, а пришел настоящий дух веры и чуть не убил тебя! Ты жалобно просишь освободить тебя от него. Ты ворвался в Библию, тебя туда не приглашали, и стал там не гостем, не сыном, а оккупантом! А оккупантов рано или поздно изгоняют...
  - И что мне теперь делать? - спросил пастор, наконец сумев вдохнуть полной грудью, но все еще дрожащим голосом.
  - Просить, умолять...
  - Кого?
  - Для пастора очень странный вопрос.
  Сат поднял мертвого воробья. Взвесил зачем-то его на ладони. Дунул, взъерошив мертвому летуну перья. Подкинул, и воробей улетел.
  Мам скривился:
  - Добрый?
  - Разумный.
  - Смотри, таким путем в их компанию попадешь, - Мам кивнул в сторону Маслова. Академик сидел, раскачиваясь, обхватив голову руками, и шептал: "Представляете, я теперь понимаю, что написано в Библии! А главное, зачем написано! До этого три раза прочитал! Три! - Маслов показал три пальца, а затем аккуратно сложил их в известную пошлую фигуру, - а понимал вот столько! Теперь понимаю! Ясность необыкновенная! Я напишу книгу!"
  - Зачем? - спросил Ангел в сером.
  - Это будет выдающееся научное изыскание!
  - Зачем? - переспросил он с усмешкой.
  - Чтобы все понимали... - несколько растерялся Маслов.
  - А может, всем не следует одинаково понимать?
  - Интересная мысль! Я подумаю. Буду изучать. Я сам прежде пойму. Пойму все, что сейчас не понимаю. А потом напишу.
  - Ну-ну. Прежде, чем встать на этот путь, посоветуйтесь с пастором. У него есть определенный опыт, - сказал Сат, старательно поправляя на коляске покосившийся флажок.
  Света слушала, не понимая сути произошедшего. Она вдруг побледнела, на ее лбу выступил пот. Тяжело дыша, сказала:
  - Паша, у меня дрожит все тело. Глаза... Плохо вижу... Что со мной?
  - Последствия стресса, - спокойно сказал "серый", - выпей воды.
  Света сделала несколько глотков и прижала стакан с холодной минералкой ко лбу.
  - Тебе лучше? - "серый" положил свой шарик в мешочек, висевший у него на поясе.
  - Да, лучше, - Света отставила стакан в сторону, - но что с нами случилось? Мы все теряем рассудок? Паша, Паша, ответь: ты в порядке?
  - Как будто... Да... - Павел энергично потер себе виски. - Да, я в порядке.
  "Серый" позволил себе легкую ироничную улыбку:
  - Милая девушка, здесь нет сошедших с ума. Ни одного. Просто вы все узнали и получили больше, чем способны понести ваши души и ваш рассудок. Теперь - все в норме, и мы можем, в конце концов, начать беседу. Или, как сказал неуважаемый мной Мам - пресс-конференцию. Я обещал, а, значит, это будет исполнено.
  - Футы нуты!- выгнулся Мам. - Пресс-конференция им! Как бы дал каждому между лопаток, чтобы глаза выскочили!
  - Грозен ты, как я посмотрю, - странно хмыкнул "серый".
  - А ты проверь, проверь меня в деле! - заорал Мам, зачем-то засучивая рукава фрака.
  - Мухобойка! - голос "серого" зарокотал. - Ты со мной сразись!
  Мам, как подрубленный, упал на колени и опустил голову:
  - Простите, господин.
  Ангел в сером молча от него отвернулся и обратился к немного пришедшему в себя президенту:
  - Ты здесь главный, а значит, первый вопрос твой.
  
  ФЕОДОСИЯ ПАНТЕЛЕЕВНА И БАБКА ТУЗИК пили чай, задвинув на окнах плотные шторы. Молча. Уже по третьей чашке. В прихожей на коврике спал спасенный от административной расправы участковый Степан Воронков, постепенно наполняя дом густым запахом перегара. Работал телевизор, показывая всякие непотребности: то жуков под Ростовом, то мертвых младенцев в Европе, то московских проходимцев в пиджаках и галстуках.
  - Спаси и сохрани, Господи! Что творится на Земле! - бабка Тузик отхлебнула из чашки и, отодвинув штору, выглянула в окно.
  - Стоит? - спросила Феодосия Пантелеевна.
  - Стоит, окаянное!
  Солнце над Черниговкой не двигалось. Как замерло в зените, так - ни туда и ни сюда! Тишина на улицах. Все - по домам! Страшно! Даже брехливые собачонки язык проглотили. Только один бесшабашный петух на окраине поддавал и поддавал свое ку-ка-реку!
  - Столбы еще эти, роняют и роняют камни, - бабка Тузик добавила телевизору громкости, - ничего им не делается! И в Антарктиде стоит, и в Америке. А в Москве, в Москве - смотри, что делается! Срам! Геев-то развелось! Ох, не устоит Земля! Неужто - конец?
  - Тебе и мне - что из того? Старухам так и так конец света.
  - Оно так. Но страшно! - Тузик сунула руку в сумку, стоящую у стула, и погладила икону.
  - Не бойся. Ты мне лучше скажи: правду говорят, что отец Валентин - гей? Все заборы в райцентре исписаны.
  - Ох, не знаю, не знаю!
  - А ты ему руки целуешь.
  - Не ему! Не ему - Господу!
  - Что у Господа, по-твоему, рука гея? - усмехнулась Феодосия Пантелеевна.
  - Что ты несешь! Что ты несешь! Хула это, Фенька! Хула! - передвижница выхватила из сумки свою икону и давай ее целовать и креститься.
  - Обслюнявила...
  - Как могу, как Бог дает, но от души! Без притворства! - Тузик встала "руки в боки".
  - Ладно, не заводись. Может, по рюмочке? У меня отличная настойка созрела.
  - А давай! Геям геево, а мы настоечки примем. Сладкая?
  - Как в том году.
  - Тогда уж точно, сладкая! - бабка Тузик облизнулась.
  Замычал во сне Степан, зачмокал губами.
  - Во, слух у человека!
  - Это он так, привиделось во сне. У него вон из кармана непочатая бутылка торчит, - Феодосия налила по рюмочке.
  - Будь здорова, Фенька!
  - И тебе здоровья!
  Пригубили. Бабка Тузик даже глаза закатила:
  - Вку-усная!
  - То-то, а то - хула, хула! - строго попеняла Феодосия.
  - Да это я так, чтоб не пропасть.
  - Ты не пропадешь!
   - Ага! Давай еще по рюмочке.
  В прихожей загремело пустое ведро. Выглянули: Степан сидел на полу и пытался зубами открыть бутылку. Зубов он не жалел, но бутылка не поддавалась. Тузик взяла у него бутылку и быстро открыла. Степан сунул бутылку в рот и отпил. Отпил еще раз. Кивнул бабкам, упал набок и захрапел.
  - У него, у пьяного - энурез, - сказала Тузик.
  - Что? - не поняла Феодосия Пантелеевна.
  - Обосцытся, говорю! Не вывезешь! Смотри, каков бугай. Наддаст, так наддаст! Давай его к сараю под навес оттащим?
  - Не надрывайтесь, сам дойдет, - раздался в доме мужской голос.
  - Ой! - бабка Тузик так и села, где стояла.
  Феодосия Пантелеевна побледнела, оперлась о стену:
  - Ты же обещал! Ты обещал больше не являться...
  Между тем Степан встал на твердые ноги и ушел, не открывая глаз. Бабка Тузик поползла к иконе, тихонько скуля и крестясь.
  - Пусть спит, - сказал из воздуха тот же голос. Передвижница свернулась калачиком и тут же уснула, обняв фигурную ножку стола.
  - Силен, - иронично усмехнулась Феодосия Пантелеевна. - Почему ты нарушил уговор? Хотя какая теперь разница. Не думай, что я неблагодарная тварь. Я помню, чем тебе обязана. Ты исцелил меня от бесплодия...
  - Я тебя не принуждал, не соблазнял. Ты тогда сама вызвала меня.
  - Я молилась, я просила у Бога, но дитя не было. От отчаяния я обратилась к тебе. Очень уж быстро ты тогда явился! Как будто за дверью стоял.
  - Я всегда рядом...
  - Хорошо, хорошо, я помню. Я помню все твои наставления и откровения. Скажи, что тебе надо, и я верну долг! - отгораживаясь, она сложила на груди руки.
  - Немного.
  - Ну?
  - Ты должна пойти со мной.
  - Куда?
  - В Израиль.
  - Ух, ты! Загнул! А идти-то с тобой? Или с тем мужиком, шлындающим на коленях, в образе которого ты тут появился несколько часов назад?
  - Я везде и всегда одинаков, ты же знаешь.
  - Что я могу знать... - усмехнулась Феодосия Пантелеевна. - Только то, что ты позволяешь.
  - Ты стольких спасла!
  Феодосия Пантелеевна медленно выпила рюмку настойки, спрятала лицо в ладонях, качая головой. Он не торопил. Он умел ждать.
  - Какой ценой, какой ценой! - она судорожно вздохнула.
  - Ну-ну! Не куксись напрасно.
  - Да-да! У одних украла, другим отдала.
  - Ты ничего не крала. Они отдали лишнее.
  - Добровольно разве?! - она собралась налить еще рюмку.
  - Неважно! Насилия не было. И, пожалуйста, больше не пей, - голос Сата был по-отцовски мягок. Она подчинилась и, усмехнувшись, отодвинула бутылку. Скривила губы, готовая заплакать:
  - Грабь награбленное, только не шуми?
  Сат заспешил со словами. В последние годы он не выносил женских слез, тем более, что плакать собиралась Фенечка...
  - Все иначе: избыток также вреден, как и недостаток. Изъяв лишнее, ты позволила прогнувшемуся, готовому вот-вот переломиться, выпрямиться, взять прежнюю силу. Другие же получили из твоих рук жизнь! Ты же знаешь, когда рушится баланс, одни теряют и, им плохо, другие принимают излишки, и им тоже - плохо! Часто, смертельно плохо! Жизненная энергия не исчезает...
  - Говорил уже! Учил! Складно-складно! Но я не верю тебе, - голос Феодосии Пантелеевны был печален.
  - Почему? Я дал тебе повод?
  - Я знаю: дашь еще, - она всхлипнула.
  Сат молчал. Она тоже. Наконец, сказал. Нет-нет, не упрекая - сожалея:
  - Ты могла бы лечить президентов, но ты захотела остаться в тени.
  - Там есть, кому лечить, - Феодосия Пантелеевна взяла с дивана старенький плед и укрыла спящую на полу бабку Тузик. - Скажи, зачем ты тогда явился ко мне?
  - Я искал утешения. И ты дала мне его.
  - Утешения? Ты меня изнасиловал? Да? В беспамятстве? Лишил на миг разума и!..
  - Глупая женщина. Но в тебе еще столько огня! - голос был ласков.
  Она раз и два обвела комнату взглядом, словно надеясь определить источник голоса. Уронила подбородок, прошептала, обхватив двумя руками свою все еще такую красивую шею:
  - Горько мне! Горько! Выгорела, до колосников! Зола на железе - ничего другого не осталось, - и в бессилии опустилась на диван.
  - Хочешь, верну тебе блеск твоей прежней красоты? - ветер метнулся по комнате. Розы, цветущие на подоконниках вмиг сбросили лепестки, и те закружились, медленно оседая на волосы, плечи, фартук Феодосии Пантелеевны.
  - Нет-нет! - она загородилась руками. - Я не вижу тебя! Мне страшно! Какой ты здесь?
  - Я не могу на земле показать тебе свой истинный образ. А так... Я такой же, как и тогда.
  - У тебя дрогнул голос?
  - Тебе показалось. Хотя твое присутствие волнует меня.
  - Тебе так легко лгать...
  - Я всегда говорю правду, но далеко не все способны понимать ее и, тем более, принимать.
  Феодосия Пантелеевна вдруг рассмеялась. Она хохотала, хлопая себя по бедрам и раскачиваясь:
  - Это настойка! Да-да! Выпила лишнего, вот и причудилось! Вон и пьяная передвижница упала и спит! И я пьяная! Чудится! Чудится! Еще одну рюмочку! - она бросилась к столу, словно к спасительному берегу. Нависла над тарелками, пытаясь дотянуться до бутылки...
  - Ты не пьяна, - кто-то выдохнул? Или это опять сквозняк качнул люстру? А может, Степан во дворе со сна что-то буркнул? Нет... Феодосия Пантелеевна надломилась, словно ее ударили под дых.
  - Ты! Ты! Зачем! Ушел бы тихонечко, как тогда. Я проснулась - никого! Только - сон! И не страшно. Просто случилась волшебная сказка. Я жила в сказке, понимаешь, в сказке! А теперь, что?! Ты пришел, и все стало обыденной грязной явью, - она нетвердой рукой, позвякивая стеклом, налила полстакана настойки и медленно выпила.
  - Тебе надо идти со мной, - говоривший был настойчив. - Надо! То, что началось тогда, должно иметь завершение.
  Она села, вскинула захмелевшую свою голову, повела по комнате огромными уже выцветающими глазами, улыбнулась, вздернув к вискам уголки заалевших губ:
  - А ладно! На все согласна! Как скажешь, так и сделаю!
  - Феня, от тебя никто не посмеет требовать жертвы.
  - Я - сама! - она хлопнула обеими ладонями по столу, словно утверждая приговор. Зазвенел хрусталь, звякнула о пол и рассыпалась тарелка. Бабка Тузик что-то сказала во сне и перевернулась на другой бок.
  - К счастью! - прошептала Феодосия Пантелеевна.
  - К счастью, - подтвердил голос и добавил, - Возьмешь с собой Кефир-фырфырыча.
  - Его-то - зачем? - насторожилась Феодосия Пантелеевна.
  - С ним все будет хорошо! Он вернется быстрее, чем ты сходишь в магазин.
  - Я доверилась тебе тогда, доверюсь и сейчас. Чего уж теперь что-то менять. А сейчас уйди, я поплачу.
  Феодосия Пантелеевна свернулась на диване калачиком, спрятав лицо в ладонях, и беззвучно заплакала.
  И тут зашевелилась и села, держась за ножку стола, бабка Тузик. Пожелав неизвестно кому оказаться у черта в лапах, она, ни с того, ни с сего, затянула: "Ой, да не вечер, да не вечер..." Но тут некто хапнул ее за бока и зарычал в ее оттопыренное ухо! Забыв икону, на двух коленях и одной руке, непрерывно крестясь и воя, бабка вихрем вылетела за дверь. "Черти что!" - сказал спросонья во дворе участковый Степан и зачем-то громко хрюкнул.
  "ТИШИНА, КАК БЫ НА ПОЛЧАСА..." ОТКУДА ЭТО? Что-то такое было, или слышал? Или читал? Да ладно тебе - плюнь! Какая разница, когда уже месяц безмятежно цвела земля. Речная вода сама собой очистилась - наклонись и пей. На полюсах укреплялись льды, тропики ласкали тела курортников, в Европе повсеместно, как черти из табакерки, выскакивали в лесах богатые грибные поляны. А ягоды! А ягоды-то! Томились леса малиной, черникой, земляникой. Обещалась на болотах клюква размером с желудь! Сады благоухали! Солнце изливалось нежным теплом. Дожди поили без насилия. Ждали небывалых хлебов. Разномастные пророки отложили потихоньку в сторону тревожные бубны и била и взялись за сладкозвучные арфы. Благодать! Один только дед под Тамбовом - косматый и недомытый - лупил и лупил в свой рельс.
  Верующий мир усиленно молился. Если и просили о чем, то о малом. В основном, благодарили. Звонили в колокола, кричали лестное с минаретов, трубили в шофар. Пели и били поклоны. Не о чем плакать! И в самом деле: от добра - добра не ищут! Значит, правильно жили, если такое небеса посылают, а? А то! Были бы в грехах, разве благословили бы? Атеисты хмыкали: мол, природная аномалия и не более того, было подобное на земле и не раз. И после нас будет. Ученые рисовали графики, писали доклады. Вдруг, как-то само собой оказалось, что все сыты, довольны и при деле. Даже в хосписах перестали так часто умирать: из последних сил дышали и дышали. "Чего ждут?" - ворчали под нос санитарки, меняя страдальцам памперсы, - "Все одно". А может? А вдруг? Говорят, уже был случай! "Нечего зря смущать!" - отмахивались те, поджимая губы.
  Ходили мутные слухи о странных делах, мол, "за бугром" мертвые дети насмерть зацеловали католическую монашку, а над Москвой по нечетным числам ночами летает на черной свинье страшный мужик в черном фраке и белых женских трусах советского времени. На Болотной же ждут - то ли на Ильин день, то ли в будущий четверг - кровавый дождь вперемешку с пятитысячными купюрами. Мол, кто деньгу на лету ухватит, страшно разбогатеет. Только вот нагишом надо быть. Абсолютно! Полицейские уже ловили самых нетерпеливых.
  И еще: пропала бесследно деревня Черниговка! Исчезла в одночасье. Указатель на дороге остался, дорога осталась, а деревня пропала! С людьми! Слышно, как петухи поют, собаки лают, один раз, вроде, даже участкового слышали, но деревни нет. Возбудили уголовное дело.
   Начали на Московских улицах петь геи и целоваться лесбиянки. Осмелели. Потянулся слушок, что с нового года им официально разрешат в России создавать однополые семьи и усыновлять детей. Черти что! И с боку бантик! Но ведь хорошо-то как! Эх! Руки за голову, да в траву-мураву! Вот только орал и орал у своего рельса недомытый и не стриженный тамбовский дед: "За жирными коровами обязательно придут тощие!" К нему как-то уж слишком быстро перестали подходить. А чего слушать всякое, когда благодать так и прет!
  Все бы хорошо, но огорчали выкрутасы Мама. Власть сатаны была в его руках. Почти вся. И это "почти" выводило его из себя. Ему хотелось большего! Чего конкретно? Да ничего! Просто - хотелось. Всегда! Знаете, как бывает: чешется, и все тут! И он почесывался. В такой момент мир плакал. Знал, знал негодяй, где у людей рана! Брал первую попавшуюся щепочку обстоятельств и - ковырял, ковырял, ковырял... И ему было сладко? Нет. Тогда зачем ковырял? Он так был создан. Это была его работа или служение, если хотите. А цель? У всякой работы есть цель, мотив движения! Он бы не ответил вам. Он не знал. Просто был создан, как идеальный поедатель жизни! Золото никогда не голодно и никогда не сыто. Оно глумливо. Рядом просыплется, звоном тонким раскатится. Кинутся, чтобы взять, а оно уже вон где! Ползи, крадись, кланяйся. А дастся в руки - изведет! Требует! Требует! Требует! В банк? В кубышку? На грудь и на пальцы? Закопать? Выставить на знамя? А сколько жадных глаз? Миллиарды! Прожигают! И некуда деться... Везде длинные руки, быстрые ноги, глубокие карманы - страшно! Ночи без сна! А вдруг? А если? Вот и потускнело. Вот и похудело. Уйдет! А ведь ластилось, ласкало. Или нет? Сердце ломилось ему навстречу сквозь грудную клетку! Мечталось... Ах, как мечталось! Даст приплод, даст! Встану над многими! Поклонятся! Как сладко холодит губы этот тяжелый желтый брусок! Не урони! Не у-ро-ни! Вырос-то, вырос! Аккуратно - на пол... Встань на колени, встань, не удержишь! Сладко! Сладко! И спросит оно тебя наедине, жеманясь: "На что ты готов ради меня?" И ответит миллиардная глотка: "Я сварю для тебя козленка в молоке матери его..."
  Деловой ветер треплет развивающийся над миром образ желтого зверя. И под этим бумажным знаменем с водяными знаками прет человечество по вылизанным автобанам куда-то - туда, в широко распахнутое будущее! Между прочим, слюнная струйка в углу рта так подходит к улыбке идиота...
  АНГЕЛ В СЕРОМ ТЕРПЕЛИВО ЖДАЛ. Президентская охрана на его глазах теряла лицо - откровенно валяла дурака. Старший все фотографировал и фотографировал Мама на березе, всякий раз обнаруживая пустой кадр. Мам строил перед объективом рожи, выкручивал позы. Береза и все остальное выходили изумительно, но Мама в кадре не было. Он ерзал на березе, разводил руками, извиняясь, прикладывал руку к сердцу. Предлагал попробовать еще раз. Но сколько ни щелкал затвор дорогого фотоаппарата, результат не менялся. Лицо старшего становилось все краснее и краснее. Он подошел к пресс-секретарю и что-то довольно долго говорил. Тот пожал плечами, но пошел с фотоаппаратом к президенту. Стал шептать на ухо.
  - Я же сказал, не обращайте на Мама внимания, - вмешался "серый". - Я жду ваш вопрос.
  Было видно, что Мам огорчился. Президент отодвинул фотоаппарат и встал:
  - Можно без предисловий?
  - Конечно, - Посланец опять начал играть шариком.
  - Нам - конец?
  - А разве в какое-то время было по-другому? Вы все смертны.
  - Вы же понимаете, я не о том спрашиваю.
  - Без комментариев.
  - Значит, да, - президент медленно сел.- Световые столбы - это система обратного отсчета?
  - Без комментариев.
  - Зачем комментарии, когда мы это поняли сами, - вмешался Маслов.
  - Поздравить? - рассмеялся Мам.
  - Мы можем что-то сделать?
  - Вы хотите спасти мир? - "серый" усмехнулся. - Глина способна остановить горшечника?
  - Да-да, сейчас я это понимаю: у меня теперь другие глаза, другое сердце...
  - Я повторюсь: мир спасают, стоя на коленях. Глина в одном случае имеет шанс остановить руку горшечника, если будет пластична, нежна, если своими качествами будет соответствовать целям горшечника.
  - Да-да...
  Мам с треском отломал от березы ветку, швырнул ее вниз и заорал:
  - И раньше мало кто мог, а сейчас таких героев нет. Я-то точно знаю, десять раз проверил!
  - Я бы попробовал и на коленях... - тихо сказал президент.
  - Тю-тю! Дворник прет в царские палаты! - издевательски рассмеялся Мам. - Да хоть на коленях, хоть на голове войди - взашей вытолкают!
  - Я бы попробовал и на коленях, - уже тверже повторил президент, - только не до конца понимаю суть акции... Просто стоять и умолять? Кого? Его? - президент ткнул пальцем в сторону Мама. - Сатану? Вас?
  - Меня - можно, - зарделся Мам.
  - Умолять? - Ангел с Печатью прокатил шарик по руке. - Умолять - слишком просто. Ты не представляешь, сколько на земле тех, кто каждый день, стоя на коленях, умоляют!
  Президент, словно не услышал, воздел руки и возвысил голос:
  - Кого умолять? Как умолять? Сколько времени этому отводить?
  - Умоляют не коленями, умоляют сердцем, - сказал Сат.
  - Кого? - уже с легкой вибрацией в голосе переспросил президент.
  - Создателя,- прошептал пастор, - Создателя...
  - Бога?- губы президента дернулись. - Он что, также реален, как вы?
  - Более реален.
  - Не может быть, - вежливо возразил Маслов.
  - Почему?
  - Где он? Земля процежена через мелкий бредень, Вселенная просвечена совершенными телескопами. Ни одной зацепки! Где его обитание?
  - Вы полагаете, что горшечнику следует жить в горшке, а Создателю дремать на облаке? - терпеливо улыбнулся "серый".
  Президент покачал головой. Встал. Обнял себя за плечи, разминая затекшие мышцы. Сделал шаг к Ангелу. Тот выставил руку:
  - Оставайся на месте!
  - Странно, - президент пожал плечами.
  - Ничего странного. Я не хочу, чтобы меня забрызгало твоей кровью.
  Мгновенно пришла в себя охрана. Все восемь бросились к президенту, выхватив пистолеты. "Серый" повел рукой, и они упали, ткнувшись лицами в траву. Президент поморщился:
  - Зачем так жестко, они просто выполняли свой долг.
  - А я - свой, - Ангел опустил руку. - Они все живы и невредимы.
  - Спасибо.
  "Серый" благодарно наклонил голову:
  - Очень хорошее слово! Это молитва: спаси, Бог! Если, конечно, говорится искренне. Пусть и тебя спасет Бог!
  - И все же, почему вы сказали о моей разбрызганной крови?
  - В моем присутствии всем надо очень тщательно подбирать слова и держать в узде эмоции. На мне Печать, я - Посланец! Я не рисуюсь, я сообщаю вам важную информацию.
  - Столько много "я", - осторожно прошептал Мам.
  - Скажите, что нас ждет за порогом? - спросил президент, аккуратно отступая от "Серого".
  - Каждого - свое.
  - Понятно, - президент вернулся за стол. - Тогда хотя бы скажите, ад есть?
  - Есть. Только не такой, как люди его себе представляют.
  - Подробности возможны?
  - Нет.
  - Ваши ответы очень уж скупы, - было видно, что президент всерьез разочарован.
  - Надо правильно задавать вопросы.
  - А позвольте мне?- поднял руку Птицын.
  "Серый" кивнул.
  - Можно, сидя?
  "Серый" кивнул еще раз.
  - Вы лично имеете отношение к голосам, которые говорят со мною?
  - Нет.
  - Они говорят правду?
  - Да, это - чистая информация.
  - Зачем ее сообщают мне, если уже все решено? - Павел слегка надавил на голос.
  - Значит, есть необходимость.
  - То есть существует возможность все отсрочить? - опередил всех Маслов.
  - Без комментариев.
  - Понял, значит, шанс есть! - Маслов механически принялся за очередную конфетку. - Интересно, кто может или, кто должен встать на колени, чтобы спасти мир?
  - Без комментариев.
  Маслов сунул в рот конфетку. Но отчего-то спохватился, засмущался, вынул изо рта леденец, извинился, положил его на край тарелки. Еще раз извинился. Спросил осторожно, покраснев:
  - Я - могу?
  - Нет.
  - Печально, - он был растерян и огорчен. - Значит, от здесь присутствующих ничего не зависит?
  - Это должен быть избранный, жертва...
  - Как он узнает, что он избран?
  - Вы все сегодня испытали груз избранности. Согласитесь, ошибиться невозможно. Далеко не все способны удержать дар, тем более его нести. Истинному Создатель даст и силу, и время, и место. И за руку проведет его сквозь подвиг!
  - Надо же! Сколько патетики! - скривился на березе Мам. На него не обратили внимания - все были поглощены своими новыми ощущениями. Тогда он заорал, тряся и раскачивая березу:
  - Эй, герои! Тю-тю! Очнитесь! Со мной все проще: вот сейчас, здесь, публично поклонитесь мне, и озолочу! Ну? Кто хочет беспредельного счастья? - Он очень удивился, что его опять не услышали.
  - Не позорься, - тихо сказал Сат.
  - И не буду! Замолчу! Пусть живут на зарплату! - он сплюнул и затих. Наступила секундная тишина, даже услышали, как сработал затвор фотоаппарата Юрьева. Кто-то подавленно прошептал. Показалось, что Птицын. Или это был пастор?
  - Горе...
  - То есть от нас, все же, ничего не зависит? - грустно спросил пастор. "Серый" подбросил свой шарик высоко над головой. Поймал. Секунду другую рассматривал, опустив глаза. Ответил, словно о чем-то сожалея:
  - Зачем тогда вы здесь?
  - Спасибо.
  "Серый" опять благодарно наклонил голову. У Птицына блестели широко открытые глаза - явный признак того, что он завелся:
  - Я читал Библию. Для кругозора. Один раз, но с маркером в руке. Въедался в текст, искал намеки между строк. Конечно, я не воспринимал ее, как волшебную книгу...
  - Библия - не волшебная книга, - сказал пастор.
  - Благодарю, - Павел слегка поклонился, - так вот, в Библии сказано: Господь собирался помиловать Содом ради десяти праведников. В мире сейчас столько разных церквей, храмов, молитвенных домов, синагог, неужели не найдется десяти праведников?
  "Серый" странно среагировал: он даже встал, опять чуть не выронив шарик. Он был резок:
  - Нет. Беззаконников - сколько хочешь, содомитов - тьма, а праведников - нет. К тому же праведность десяти способна защитить город - только один город! - он назидательно поднял вверх огромный свой палец. - А чтобы преградить путь огню, нужны, думаю, другие цифры... И они никому не известны. Не озвучены.
  - Какому огню? - испуганно спросила Света.
  - Без комментариев.
  Павел вскинул подбородок, голос его дерзко зазвенел:
  - А если мы попробуем поставить иную преграду огню? Мне теперь многое открыто!
  - Правильно! - опять заорал Мам. - Как надавим сообща лопатами и вилами!
  "Серый" откровенно, хотя и беззвучно рассмеялся:
  - И что тебе открыто, мальчик? Пульсация точек акупунктуры, с переменой знака? Ты знаешь время огня?
  - Я знаю, как устроен мир!
  - Интересно, давай, просвети президента, академика, пастора, девушку свою, наконец. Только попробуй коротко, говори о главном, - насмешливость "серого" стала откровенной.
  Лицо Павла пошло красными пятнами, а голос переполнился дерзкими обертонами:
  - Все во всем!
  Посланец, не отвечая, рассмеялся. Павел упрямо продолжил:
  - На Земле все - живое, каждый камень! Смени систему координат, и камень стреканет из-под твоих ног, например, зайцем или мышью. Рождаясь, мы получаем опору: набор животных, две пирамиды форм. Эти пирамиды соприкасаются вершинами, уходя основаниями в прошлое и будущее. Рождающиеся дети отбирают у взрослых опору. Течет время, и человек теряет, теряет, теряет. Нехватка опоры ведет к старению. Когда потеря достигает некоего критического состояния, человек умирает. Это, если изложить часть материала - коротко и схематично. Но я знаю больше! Знаю, как соотносятся обеспечивающие системы первого и второго рода!
  Теперь "серый" хохотал, переломившись в животе и хлопая себя по бедрам. Еле выговорил:
  - О, да ты собираешься строить Вавилонскую башню? Так было уже! Итог тебе известен. Не будет золотая рыбка у вас на побегушках! Вы находитесь внутри системы, а значит, не имеете объективных точек опоры.
  - И эта задача решаема, - Павел сделал длинную паузу. Было видно, что он колеблется. Длинно выдохнув, сказал:
  - "Четвертый дар волхвов" - в нем ключи...
  - Умен! Очень умен! Догадался, - "серый" усмехнулся. - "Четвертый дар волхвов" - это книга. Там есть, что почитать! Но человек не сможет открыть ее...
  - И что же в ней такого? - спросил президент, возвращаясь к реальности.
  - Без комментариев. Не моя компетенция.
  Все замолчали. Молчал и "серый". Потом поднял голову и с укором сказал:
  - Не для этого, Павел, тебе знания дали, не для этого. Ваш путь вверх - на коленях! Без вариантов.
  - Какое унижение! - ахнул на березе Мам, размахивая руками. - Ужас, что творится! Дайте мне! Мне! Я эту книгу открою! Всех победим! - Мам спрыгнул с березы и заорал по своему обыкновению во всю глотку:
  - Пес, веди свинью! На святое дело идем! Едем! Птицына везем! С невестой! Заодно и поженим. Свинья, ты где? Подарок захвати!
  - Заткнитесь, пожалуйста, - аккуратно сказала ему Света. Мам последним словом чуть не подавился. Поперхнулся, закашлялся. Обхватил голову руками, успев сунуть мокрый "паркер" в карман фрака:
  - Глупцы! Какие глупцы! - хохотнул и полез на березу.
  Пастор как-то странно смотрел в сторону Сата, покачивая головой. Вытер рукавом лоб:
  - Дожили! Сатана - нам пример, - он глубоко вздохнул, с судорожным надрывом, как вздыхают дети после плача. - Никогда бы не подумал. Ужас! Он идет на коленях, а мы танцуем! Сат, ты хочешь спасти мир? Развратив, погубив - спасти?
  - Зачем папу обидели? - Мам с готовностью всхлипнул. - Мне горько! Что это вы за языком не следите? Ну-ка, скажите, кого из вас Сат развратил? Когда? Где? - Мам махнул с березы на сервировочный столик, угодил босой ступней в горячие отбивные котлеты. Заорал и начал трясти ногой, балансируя на хлипком основании. Жирные брызги налипли на костюмы и лица сидящих за столом и охранников. Пастор, забыв благочестие, запустил в Мама кремовым пирожным, но почему-то попал в грудь отца Валентина, как раз в этот момент вошедшего во двор. Ряса была безнадежно испорчена!
  - Что такое?! - выкрикнул Валентин, загораживаясь руками. - Сектанты опять беснуются?!
  Официант решил с разбегу столкнуть Мама, целясь двумя руками ему в спину. Но почему-то угодил в пустоту, переломился через столик и теперь лежал животом на котлетах, а Мам оказался сидящим на нем верхом. Официанта припекло, и он заорал, пытаясь подняться. От возни столик сломался! Мам засунул в рот официанта сразу две котлеты и стал пальцами пропихивать их дальше, приговаривая:
  - Не смей, подлец, толкаться!
  Тот от натуги и жара громко пукнул, и Мам соскочил с него, фыркая и отмахиваясь руками.
  Пастор сидел с отпавшей челюстью, окаменев и выпучив от стыда и ужаса глаза. Отец Валентин поднял со своего ботинка упавшее пирожное и, не теряя времени, засунул его пастору в рот. Маслов и президент покатывались со смеху, повиснув друг на друге. Павел и Света своевременно успели отскочить и теперь сидели на траве, с интересом наблюдая за театром событий. И тут пастор плюнул. Случилось невозможное: побывавший в переделках кусок пирожного вдруг угодил Маму в глаз! "Серый" отвернулся, пряча улыбку. Мам же замер и, свирепея, начал в буквальном смысле раздуваться! Уже через несколько секунд он был высотой в десяток метров, а его босые ступни почти занимали пространство от березы до стола. Все перестали смеяться и с ужасом смотрели на происходящее. Мам же - рос!
  - Я вам покажу! - прошипел он, словно перегретый паровой котел. Охрана открыла беспорядочную стрельбу, не причинив, впрочем, ему никакого вреда.
  - Мам, спокойно! - сказал Сат. - Это была шутка. Шутил ты, пошутили с тобой.
  - И кто шутник? - Мам уже нависал на всей Черниговкой.
  - Я, - сказал "серый". И Мам в несколько секунд съежился до обычных своих размеров.
  - Шутка, так шутка! - пробурчал он себе под нос и полез на березу.
  - У вас еще есть вопросы? - спросил "серый" президента.
  - Позвольте мне, - вдруг вклинился Сат. - У меня есть небольшое замечание.
  - Что ж, говори, - сказал "серый".
  Сат все также на коленях подошел к столу, волоча за собой коляску с белым флагом. Он встал так, чтобы его видели и слышали все. Но обратился к "серому":
  - Между нами всегда была дистанция. Я был приближен. Ты же стоял в третьем ряду. Из твоей зависти выросла неприязнь. Теперь многое поменялось: ты Посланец под Печатью. Я же раб, прикованный к земле. Я вижу: ты бы опустил меня еще ниже. Нужен повод - правда?
  - Зачем мне это? Ты будешь опущен без моего участия. И ты это знаешь, - "серый" был невозмутим.
  - Признаю, такая вероятность существует...
  Вот тут Посланец под Печатью усмехнулся:
  - Стопроцентная! Ты выгорел. А то, что оставалось, отдал Мамоне - глумливому кривляке! Ты создал уродца!
  - Как вы любите вешать ярлыки! -обиженно всплеснул ладонями Мам.
  - Молчи! - одернул его Сат и продолжил прежним ровным тоном:
  - Мам просто зеркало этого испортившегося мира. Золото, и это известно всем, сторонится контактов. Оно - нейтрально! Оно любит тишину и избегает света. Люди возносят его! Они отдают в его объятья драгоценные камни. Обрамляют им похоть. Покупают и подкупают! Люди дали золоту власть! Набили слитками тайные хранилища. А в свободное обращение пустили бумажные образы его. И теперь кусок цветной бумажки убивает, лжесвидетельствует, насилует. Короля играет свита! Назови хотя бы одну мерзость, которой не предались бы люди, посадив золото на трон! Но если золото виновато в нынешнем разврате, то и вода виновата, что есть жажда!
  - Тю-тю-тю! - "Серый" встал. Было видно, что в нем закипает гнев. Он громыхнул, почти не сдерживая голос:
   - Мам покрыл метками все человечество, словно пес придорожные столбики. Все стало на Земле во имя Мамоны! Он красовался! Он являлся из тьмы и ослеплял! А что стало с душами, силу которых выел Мам? Разве они теперь способны источать приятное благоухание? Молитвы воняют! Он поднял человеческое своеволие, как знамя. Нет смиренных. У каждого поражен, хотя бы край сердца. Творец из милости посылает болезни. А люди отвечают: победим! Тысячи тонн лекарств поедает человечество, вместо того, чтобы встать на колени. Аптек в мире больше, чем хлебных магазинов! Воюют с Духом! Как змея, ползет в небо человеческая вавилонская тварь! А Мам изо всех сил раскармливает ее.
  - Решение принимаешь не ты! - Сат рубанул ладонью воздух.
  - Оно уже принято, коль я здесь.
  - Я думаю, ты ошибаешься!
  - Возможно. Но ты сам знаешь, ни мое, ни твое мнение ничего не изменит. Так что встань с колен, не строй иллюзий!
  - Не ты меня поставил...
  Вдруг отец Валентин завопил, указывая пальцем на флаг над коляской Сата:
  - Я знаю! Я видел! Точно такое же слово "Все!" вырезано на камне в Патомском кратере! Тот же шрифт, те же линии. Он даже не прячется... Мы погибли! Пусть скажет, зачем нацепил? Не верьте Сатане! Впереди него - беда, а за его плечами - ад! - Отец Валентин заплакал. Ноги его вдруг подломились, и он упал на колени перед Сатом и ткнулся лицом в пыльную землю в поклоне. Задохнулся, глотнув пыли, успев выкрикнуть:
  - Принудил, вражина! Не кланяюсь я! Он согнул...
  Захохотал на березе Мам:
  - Поделом! Знать теперь свое место будешь!
  - Оставь его, Мам, - сказал тихо Сат. - Я не проповедую конец света, я не имею на это права, "Все!" - не об этом.
  - Тогда, о чем же? - недоверчиво усмехнулся "серый".
  Сат поправил флаг, развернул коляску так, чтобы ветер играл полотнищем:
  - Потом. Расскажу потом. Если позволят...
  
  СВЕТА ПРИНИКЛА К ПАВЛУ и что-то шептала и шептала ему на ухо. Лицо Павла мрачнело.
  - Милый, мне страшно! Происходит что-то ужасное! Я так боюсь! Голова кружится, горит, а в животе - лёд. Давай уйдем. Встанем и уйдем. Хотя бы на час, или пусть на несколько минут. Разве мы им чем-то обязаны?..
  Павел уже собирался встать, как услышал у другого своего уха тихий шепоток:
  - Да-да, вам надо уходить. Вы не понимаете, против вас заговор! Им нужны только огни из живота Светланы. Я-то знаю! Но она умрет, когда они их достанут. Они уже начали, у нее уже ледяной живот. Так? Остальные разговоры - это бред, дымовая завеса. "Серый" все придумал! Умный, очень умный! И власти у него - о-го-го! Это он тебе ночами шептал в уши. Сбивал с научного пути. Ты поверил - и вот ты здесь! И Света в опасности! Я помогу вам! Я удачно замаскировался. Все здесь принимают меня за глупца и кривляку. Это нам на руку.
  Павел резко повернулся: Света испуганно ойкнула и отпрянула. Павел опомнился:
  - Извини, Светик, мне показалось, что кто-то шептал мне в ухо...
  - Это я.
  - Нет, в другое ухо, - Павел отчего-то поднял взгляд и увидел на березе отчаянно жестикулирующего Мама. Тот тыкал себя "паркером" в грудь, подмигивал и улыбался. Потом вытянул губы трубочкой, и Павел опять услышал шепот:
  - Я, я это! Слушай: используй свои новые способности. Посланец попробует тебе помешать, но не сможет. Ты получил дар из рук неподвластных "серому". Представь, что ты и Светлана невидимы, лучи света огибают вас! И уходите. Давай, прямо сейчас. Времени - в обрез!
  И тут на Мама обратил внимание отец Валентин. И тут же среагировал на его ужимки:
  - Черт-черт-черт! Корежит-то как, гада! Выгибает! На беду! Тьфу, чтоб ты сдох! Сохрани нас грешных матерь божья! - Валентин широко перекрестился и смачно сплюнул через левое плечо. Плевок попал точно в глаз пресс-секретарю. Тот недоуменно ойкнул, прикрыл ладонью глаз, а другой рукой толкнул отца Валентина. Тот не ожидал и опрокинулся под ноги охраннику, который в свою очередь завалился сверху на попа, угодив тому рукой в причинное место. Валентин завопил. Все переполошились. Охрана выхватила пистолеты. Мам махнул Павлу рукой. Он и Света исчезли.
  "Серый" сказал Сату, медленно и тщательно выговаривая слова:
  - Мам не просто негодяй, он предатель! По мне так: ушла эта девушка и ладно. Забот меньше. Но тебе-то она была нужна? А, Сат? А Мам помог ей скрыться.
  Сат слушал и почему-то широко улыбался. Ангел хмыкнул и пожал плечами:
  - Твое дело! Вижу, и тебе эта девушка не очень-то была нужна. Но согласись, предатель, есть предатель! - "серый" повернулся к Валентину. - А теперь слушай ты, поп: только что в моем присутствии ты произнес хулу: у Бога нет, и не может быть матери! Я оставлю тебя жить только потому, что мы здесь собрались, выражаясь по-вашему, вне протокола. Но еще раз и...
  Валентин вздернул стриженый подбородок, перекрестился, отчего "серый" и Сат поморщились - каждый по своей причине - и заявил:
  - Пусть так! Но не отступлюсь! Дева Мария - покровительница великой православной Руси!
  - Разумненько! Разумненько, отец Валентин! Одни слова другими заменил и жизнь свою сберег, и вере не изменил, - странным сорочьим голосом заверещал с березы Мам.
  - Да, я готов, хоть сейчас! На мне грехов нет! - сказал, как отрезал Валентин, вцепившись до белых костяшек в висящий на тощем животе крест.
  - Как на кобеле Мама блох, - буркнул "серый".
  - А я протестую! - взвился опять Мам. - Разглядел на собачке сотню блох и уже унижать! Прекрасен мой пес! Прекрасен! Сейчас-сейчас! Пусть академик рассудит! Ко мне, моя собачка! Явись!
  Из подзаборных кустов вылезла известная псина и махом оказалась на столе перед Масловым. Блохи так и прыснули во все стороны! Маслов отшатнулся и завалился назад вместе со стулом.
  - Ну, есть тут пяток блошек, признаем! Но вот сейчас обмахнем, и все! - в мгновение ока Мам оказался у стола и начал отряхивать собаку, от чего пыль и блохи тучей взвились над столом.
  - Убери немедленно! - Сат рявкнул так, что Мам даже присел. Пес исчез, а Мам опять оказался на березе и застрекотал:
  - Гости идут! Гости уйдут! Гости-гости! Берегите кости!
  В школьную калитку ввалился полупьяный участковый Степан, размахивая пустой водочной бутылкой. За ним, пытаясь его остановить, семенила Феодосия Пантелеевна. В распахнутой калитке, прикрываясь иконой, замерла, согнув колени, бабка-передвижница Тузик.
  - Кто такие? Предъявите документы! - с трудом выговаривая слова, потребовал участковый.
  Президент, который пытался согнать с пиджака блох, замер с открытым ртом. Посмотрел на пресс-секретаря, на начальника охраны и прошептал срывающимся от гнева голосом:
  - И это не в наших силах исправить!?
  Степан споткнулся, потерял равновесие и, пытаясь его поймать, качнулся вперед, засеменил неверными ногами. И понесло его по длинной кривой, пока не упал под ноги "серому". Тот посмотрел на умоляющую на коленях Феодосию Пантелеевну, на гневно скривившего губы президента, на отряхивающегося, все еще лежа на спине академика, на бабку Тузик, присевшую за иконой, пожал плечами:
  - И в самом деле, черти что! Прости, Господи!
  - По-нашему! По-на-шему! По-православному! - запричитал тонко, крестясь и кланяясь, отец Валентин. - Свой это! Свой! Ведь как точно сказал: "Черти что!" Черти кругом, черти! И президент подпевает! Бегите отсюда, люди православные! Бегите, пока не поздно!
  - Бегут уже, бегут! - заорал Мам. - Вон, за школьный угол заворачивают, а там пролом в заборе!
  Мам щелкнул пальцами, и все увидели, как странный матовый конус скользит по траве. Мам вмиг подлетел к конусу, винтом вытянулся метров до десяти и, схватив конус за макушку, снял, как колпак:
  - Вот они, голубчики. По-английски, значит, смываетесь! Наели-напили на пять тысяч! А платить президент будет?
  Света, пунцовая от стыда, уткнулась в плечо Павла и все шептала: "Нас пригласили! Пригласили! Мы - не сами!"
  Павел с гневом повернулся к Маму:
  - Подлец, ты же обещал помощь!
  - Кто обещал, кто обещал? Никто! А ты - дурашка! Позорная дурашка!
  Павел выбросил кулак, весь вкладываясь в удар, и упал бы, потому что опять угодил в пустоту, но удержала Света. Мам же в мгновение ока оказался у него за спиной и замахнулся широченной своей ладонью, намереваясь ударить между лопаток:
  - Легкие выплюнешь, смельчак!
  - Не смей! - крикнула Света, загораживая Павла. И Мам замер:
  - Повинуюсь, светоносная. Но ведь это в тебе не навсегда? Правда? Позволь взглянуть на твой животик, надень бикини, и мы окажемся на Мальдивах. Я псом буду лежать у твоих ног! Только позволь взглянуть на твой животик. Ты еще ни разу прилюдно не обнажала его. Начни! Это так сладко! Красавицы смотрят с завистью, мужчины трепещут от желания. А ты - неприступна! Все к твоим ногам, а ты - недоступна! Обнажи животик. На миг, мне больше не надо!
  - Пошел вон! - Света в гневе даже ногой топнула.
  - Фу, какая грубиянка! А еще кандидат наук! - Мам начал уходить, развратно виляя бедрами, и вдруг вернулся:
  - Позволь, я прикоснусь к твоему животику, и твоя бабушка сегодня не умрет...
  - Я и так не умру, - сказала Феодосия Пантелеевна.
  - Тьфу на тебя, ведьма! - Мам несколько раз соснул "паркер", цвыркнул слюной через забор и отправился к насиженной березе. - Со всех сторон обставились! И все - папашка! На что молодость тратил - карга! А тронуть нельзя - родня, так-растак!
  СОЛНЦЕ ВСЕ ТАКЖЕ СТОЯЛО В ЗЕНИТЕ. Степан спал у ног "серого", время от времени целуя его сандалию и что-то бормоча. Было видно, что "серый" был полон снисходительности к слабостям блюстителя закона.
  Отец Валентин сидел напротив безучастного президента, погрузившегося в размышления, вещал о православном братстве, о необходимости воцерковления народа российского через водное крещение. Предлагал тост - да хотя бы минеральный - за "серого", то и дело многозначительно поднимая вверх палец, показывая и сообщая: мол, правда - там! Пастор спал, положив голову на сложенные на столе руки. Академик Маслов брезгливо гонял в складках пиджака блох, которых уже и в помине там не было. Света с Павлом вернулись на прежние места, усадив рядом бабушку. Охрана ела у забора малину. Бдили трое: бабка-передвижница Тузик, примостившаяся на старом пеньке у калитки с иконой на коленях, репортер Юрьев в кустах и Мам на березе.
  Все они не отводили глаз от Сата. Он лежал на траве возле своей коляски, запрокинув голову, и смотрел в небо. Улыбался? Или усмехался? По крайней мере, он не испытывал нетерпения или раздражения. События разворачивались по его плану. Хотя надо признать, что никаких особых событий пока и не было. Так, мелкое трепетание вероятностей. Нельзя же за события принимать бесноватые шалости Мама. Мам... Его единственное творение! Позволили. Видимо, учли его прежние власть и мощь, как первого Ангела. Хоть и был он в свое время за малый проступок сброшен на землю, те, кому это было положено, знали о его преданности Свету и, по возможности, потакали его просьбам. Земля и раньше была местом приложения сил Сата. Он появлялся здесь, имея на себе Печать. Испытывал праведников, уничтожил Содом, терзал Египет, на коленях стоял перед яслями с новорожденным Иегошуа Машиахом-Христом в лице трех колдунов с Востока. Был матросом на каравелле Колумба, возил чернокожих рабов в Америку, пиратствовал, строил храмы, преподавал балеринам. Всего не упомнишь и тем более не учтешь - в другом месте учитывают. Но потом он позволил себе лишнее. Один раз! Преступив запрет, он заглянул в свое будущее. Скользнул-то всего чуть-чуть. Конечно, пытался попросить прощение - не дали. Получил метку! И все его ипостаси схлопнулись в единую. Теперь, хоть в сотни мест явись он одновременно, везде был один и тот же, и имя ему было - Сатана! Без вариантов! Сейчас это все неважно. Но вначале... Он рухнул в Сибири, в районе Подкаменной Тунгуски. Один! Хоть вой! И выл и плакал! Но больше умолял, умалял, умалял! В конце концов, ему позволили отделить от себя одну прежнюю свою ипостась, имя которой - Мамона, Мам! Получилось что-то вроде семьи. Построил себе дом и дал ему имя Патомский кратер.
  Сат стал для человечества чем-то вроде информационной бомбы - в одночасье взорвался, вывалив на ученый мир в обе стороны по стреле времени, кучу горячих знаний, идей, теорий, конструкций, схем. И загорелись мозги мира, выплевывая танки, бомбы, генетические схемы, атомные станции, баллистические ракеты. Природу топтали сапожищами похоти! Покорим! Подчиним! Поставим на службу человечеству! Нам нечего ждать от нее милости! Сами возьмем! Шлепали ГЭСы, скручивая течение рек, а значит, сокрушая стабилизаторы времени, вспарывали ракетами плоть космоса! Сат радовался: мир стремительно пожирал сам себя! А значит, приближался конец его службы. Домой! В Свет! Скоро! Конечно, он понимал, что к той утраченной им жизни ему вряд ли позволят так просто вернуться. Не ждут его там. Его нынешняя служба - служба вечная. И все же внутри какая-то жилка нет-нет, да и напрягалась: а вдруг? Ведь бывает! Да-да! Конечно! Было! Давно, но было! Помню! Помню! Тогда простили Ангелов...
  Однажды, в такой момент, когда надежда в замесе с унынием терзали его сущность, он увидел ее: плачущую за деревенским окном под тусклой лампой.
  Это был невозможный вечер: бесновался циклон. Осенние облака, словно бездомные старые суки, с шумом волочили по крышам Черниговки свои разбухшие, поросшие лохмами сосцы. Гавкали раскаты грома, брызгая светом и холодными струями в глаза редким прохожим. Билась в истерике под дребезжащим фонарем незакрытая калитка. На крыльце колхозного клуба нудно выла продрогшая собачонка, вымаливая неизвестно у кого чуть-чуть тепла.
  Сат постучался. Зачем? Ему показалось... Что? Да какая теперь разница! Она подошла к окну, подсвечивая себе лампой:
  - Кто там? Поздно уже.
  - Да-да, я понимаю, но мне бы чуть-чуть обогреться. Я путник. В других окнах уже нет света.
  Она открыла. Зачем? Да кто ж его знает! Могла ведь к председателю колхоза отправить. Тем более, была в доме одна. После тяжелого разговора муж ушел, хлопнув дверью. Теперь они ссорились часто. Она никак не могла забеременеть. К фельдшеру ходила, к знахарке ходила - пустое... Жизнь накренилась, уже до кювета - один шаг. Горько было в сердце, горько! Может, поэтому и открыла. Если бы знала красавица-комсомолка, какое чудовище впускает в свой дом! Хотя... Чего уж там! Он был красив, воспитан, великолепно сложен и по тем временам шикарно одет. От него хорошо пахло нездешней чистотой. Только вот на спине... сутулость, что ли? Или искривление какое? Может, воевал?
  Он отказался от ужина. Они просто говорили. Его бездонный ум, хорошо сдобренный чувством юмора, и такое же обаяние быстро растворили ледок, которым всегда окружает себя целомудренная красавица рядом с незнакомцем, особенно, если он ей нравится. Через полчаса она уже вовсю хохотала, откликаясь на его шутки. Она рассказала ему о своей беде. Не сразу, конечно, уже было за полночь. И он зачем-то открылся ей. Она сначала испуганно напряглась. И вдруг рассмеялась:
  - А пусть! Не верю я, конечно, во всякую чертовщину, но... Ты можешь помочь моему горю? - отчаяние руководило боевой комсомолкой Фенькой!
  - Могу.
  - И после этого ты уйдешь и больше никогда не явишься?
  - Ты боишься? Или брезгуешь?
  - Что ты, - она погладила его по руке, - чуть-чуть, правда, боюсь. Но разве бы я посмела, если бы брезговала.
  - Нет-нет, мы обойдемся без постели.
  - Да? - она не поняла.- Совсем?
  - Совсем.
  - Значит, ты все же тот, ну, тот самый...
  - Он. Можешь больше не сомневаться.
  - Странно. Зачем тебе комсомолка? Ведь комсомольцы ни во что такое не верят! Я даже попу на рясу плюнула! Почему ты постучался в мое окно?
  - Не знаю. Наверно потому, что ты особая, - он улыбнулся. - Мало кто попу на рясу плюнет.
  - Ой, стыдно-то, стыдно!
  - Попу можно.
  Помолчали.
  - Я подарю тебе власть. Ты станешь великой знахаркой. И родишь девочку, которая тоже родит девочку. Я не буду тебя беспокоить. Если только...
  - Что? - она напряглась.
  - Если только сама не позовешь...
  - Вот еще! Зачем мне звать? - Фенька поправила лампу и искоса глянула в небольшое зеркальце, стоящее на ножке на столе: ишь, как разгорелось лицо! Ожидание счастья распирало ей грудь. Затвердели соски. Шепнула, опустив глаза в стол:
   - Пусть родится девочка, и ладно!
  - Жизнь предстоит долгая, всякое случается.
  - Скажи, а еще одна война будет? Много чего в газетах пишут, не понять.
  - Будет.
  - Ой! А ты откуда знаешь?
  Он не ответил.
  - Такая же страшная? Большая? - она округлила глаза.
  - Война всегда страшная, даже если маленькая...
  - А кто победит?
  - Придет время, и ты перед людьми сама ответишь на этот вопрос. Сведешь двух петухов на драку.
  - А кем ты будешь моему ребенку?
  - Нет-нет, отцом я ему не буду.
  - А кем?
  - Ну, чуть-чуть родственник. Капельку, - и он, улыбаясь, показал пальцами, какой величины будет эта капелька.
  - А если я тебя никогда не позову, сам придешь?
  - А что, не позовешь?
  - Не знаю...
  - Вот и я не знаю. И мне не все открыто. А теперь прощай, сейчас вернется твой муж и со слезами будет просить прощения. Мне пора. Спи, красавица.
  Она уснула, сидя за столом, положив голову на руки.
  
  БАБКА-ПЕРЕДВИЖНИЦА ТУЗИК ЗАДРЕМАЛА. Мам не преминул воспользоваться ситуацией: цвыркнул сквозь щель в передних зубах слюной точно на бабкину икону. И тут же заорал истошным голосом:
  - Чудо! Чудо на школьном дворе! У Тузика икона замироточила! Аж течет! Струей! Что сидите, ведь целебная струйка, должно быть! Болящие, впе-е-рё-ёд! Налегай! Мажь, что хочешь! Не спи, бабка, счастье проспишь!
  Бабка спросонья не разглядела, что к чему. Вскочила: не знает, что делать и куда бежать.
  - Да ты лизни! - орет с березы Мам. - А то, может, подделка!
  Лизнула. Чуть бабку не стошнило. Забыв про святость, послала Мама трехэтажным русским подзаборным.
  - Сильна-то, сильна, греховодница! - ахнул Мам.
  Прослушав руладу, отец Валентин крякнул в кулак и три раза перекрестился. Потом поднял глаза на Мама и сообщил ему:
  - Пес ты березовый, никакой от тебя пользы, один вред. Пакостишь, да брешешь!
  Реакция негодяя не заставила себя ждать.
  - Это что же такое делается?! - заверещал Мам. - Наветы из словоблудия! Труженика жертвы и милосердия хулят! Кто вы такие без меня? Отвернусь, и рассыплется ваш мир! На капитале сейчас стоит Земля, на слитке золотом! Был камень, да весь вышел, рассыпался! Где теперь корень милосердия? В словах? Нет, в делах! В конкретной помощи! В твоей же книжке, бессовестный Валентин, написано: "Чтобы было из чего уделять, надо иметь!" И это правильно! Что может пожертвовать голодранец? Ни-че-го! А богатеи жертвуют, делятся. Дают на науку, на лечение, на культуру, кормят музеи, спонсируют художников. Под моей рукой филантропы, меценаты, благотворители! На моей силе милосердие держится! Это вы - псы, подзаборные, не приносящие пользы! А в моей руке - милость! Я - даю! Даю! Даю! И тебе дам, Валентин: накось выкуси, - и Мам сунул под нос отцу Валентину грязную дулю всю в драгоценных перстнях.
  - Тьфу, на тебя! - отозвался Валентин, отмахиваясь от дули.
  - И иконы, черт, не боится, - проскулила Тузик, тыкая оплеванным образом в сторону Мама.
  - Помыть надо, - сказал, ухмыляясь Мам, - святой водой.
  - Стоп! - вмешался в перепалку президент. - У меня есть вопрос к господину Посланцу.
  - Отвечу, если это будет в моих силах, - "серый" передвинул ноги и невольно задел спящего Степана. Тот, не открывая глаз, встал на четвереньки и беспричинно переполз к забору, под сиреневый куст.
  - Насколько я теперь понимаю, ад есть?
  - Есть.
  Отец Валентин перекрестился. Президент сделал довольно длинную паузу - подбирал слова:
  - Как там?
  - Никому не пожелаю.
  - Котлы, сковородки, черти с пятаками вместо носа?
  - Ужас не в этом. Там невыносимая тоска...
  Академик, опять взявшийся за конфеты, отозвался сквозь сладкую полноту за зубами:
  - Это терпимо!
  - Это невозможно терпеть и нельзя ничего изменить, - голос "серого" странно вибрировал, казалось, он сам боялся. Чего?
  - А рай? Рай есть? - подскочила бабка Тузик.
  - Есть. Но не такой, как вы думаете. Остальное - без комментариев.
   Маслов промокнул губы салфеткой и поднял руку на школьный манер:
  - Я могу рассчитывать...
  - Нет.
  - Понятно. Хотя... не крал, не убивал, не прелюбодействовал.
  - Этого мало.
  - А если начну мацу есть? На пасху, как положено, а?
  - Нет.
  - А почему? - надавил на голос огорченный Маслов. - Значит, господин пастор войдет, а я - нет?
  - Без комментариев.
  - Так кто же тогда может рассчитывать?
  - Без комментариев.
  Павел привстал:
  - Позволите? - "серый" кивнул. - А что, и в самом деле, ничего, кроме Земли, нет?
  - Вы стали сомневаться?
  - Я - нет. Спросил, чтобы перевести разговор в более продуктивное русло. Меня сюда пригласил Президент, чтобы я поделился информацией. А пока мы обсуждаем второстепенное.
  - Для кого как, - пастор встал. - С вашего позволения, я бы покинул это собрание...
  - Нет, - сказал Посланец.
  - Странно.
  - Ничего странного. Мы в вашем присутствии должны обсудить ряд вопросов.
  - Я здесь такая важная персона? - пастор позволил себе быть язвительным.
  - Возможно.
  - Повинуюсь, - пастор пожал плечами. - А если мне захочется в туалет?
  - Этого не будет.
  - Совсем, что ли?
  - Пока - да.
  - Приходиться верить. Хотя... Я выпил не меньше бутылки минеральной воды и... без последствий.
  Все, как по команде, переглянулись. Маслов хмыкнул. "Серый" остался невозмутим, продолжая играть шариком:
  - Пока вы здесь, ваши организмы ни в чем не будут нуждаться.
  - А аппетит остался, - буркнул Маслов.
  - Если хотите...
  - Нет-нет! - защищаясь руками, перебил его Маслов. "Серый" пожал плечами:
  - Воля ваша.
  - Кишкоман! - заорал Мам.- Я давно за ним наблюдаю. Жрет за троих! А еще академик! Думать должен, а он к государственным харчам пристроился!
  Маслов втянул голову в плечи и покраснел.
  - Не слушайте его, - сказал президент, - угощение за мой счет. Ешьте, на здоровье!
  - Да? - удивился "серый".
  - Именно так, - сказал президент. Помолчал, поднял голову, отыскав взглядом Мама:
  - Еще раз спрошу. Мне интересно, американского Президента ты тоже так шельмуешь?
  - Постойте-постойте! - заорал возмущенно Мам, неторопливо слезая с березы. - Кого это я шельмую? Я - мирнейший из мирных? Да моя порядочность проверена английской королевой!
  - Уходя, вернул уворованную серебряную ложку? - пробурчал пастор.
  - Как вы смеете! Она сама, заметьте - сама, посвятила меня в рыцари!
  - Бу-уга-а! - передразнил его Маслов, отхлебнув минералки.
  - Ничтожества. Не верите... Обидно! - Мам спрыгнул с березы, сел под ней, обхватив голову руками. И вдруг хихикнул. - Ну, катался я на американском Президенте вокруг Белого дома! Но разве я его шельмовал? Уважаемого человека! Мы играли, он мне в картишки продулся. - Мам опять гнусненько хихикнул.
  - А я, значит, неуважаемый человек, - вздохнул Президент России.
  - Что вы, что вы! - Мам вскочил и принялся кланяться. - Вы - лучший! Жаль, в картишки не хотите со мной сыграть...
  - С тобой играть - себя не уважать. Жулик! - сказал пастор.
  - Истинно так! - судорожно перекрестился отец Валентин.
  - Э-э, шельмец!, - заулыбался по-свойски Мам, грозя Валентину "паркером". - На пасху-то в картишки дулся? Знаю-знаю! Вижу-вижу! С прихожанками на раздевание, а? После трех бутылочек церковного кагора? Было-было! Бабка Тузик тоже хотела, так не взяли в игру и кагору не налили. Мол, стара уже, пусть молиться идет, а? - Мам повернулся к застывшей с открытым ртом передвижнице, и та механически кивнула.
  - Так после службы ж, не грех! - прошептал, заикаясь, отец Валентин.
  - Не грех, не грех! - потер руки Мам.- А вечером в баньку с послушником...
  - Чтоб ты сдох! - вдруг проревел басом Валентин. И плюнул в сторону Мама. Но - ветер! Все испортил ветер: метнул плевок в обратку, в лицо Валентину. Тот ахнул и, подобрав рясу, рванул со двора, утираясь, крестясь и матерясь. За ним, потрясая иконой и выкрикивая поношения, припустила бабка Тузик. В голос захохотала Феодосия Пантелеевна:
  - Говорила же я этой передвижнице, говорила! Ой, не могу!
  В этот момент Тузик догнала отца Валентина и с размаху огрела его иконой по затылку. Брызнули стекла! Он взвизгнул и, не оборачиваясь, наддал ходу.
  - В протестанты ухожу! - крикнула вслед Тузик. - К пастору!
  - Упаси Боже, - пробормотал пастор и, чуть было, не перекрестился. Спохватившись, отдернул руку ото лба и засунул ее глубоко в карман. Пробурчал виновато, - Заразил, поп...
  - Подлец этот поп, - протянул, соглашаясь Мам. - А ты говоришь, что я шельмую!
  Президент улыбался:
  - А ты умеешь быть правдивым.
  - Если б я показал тебе всю правду, ты бы не улыбался. У тебя и плакать-то сил бы не было. Горе, горе Вавилону! - он вскинул руку, тыча в небо обсосанным "паркером".
  - Тю-тю-тю! - остановил его Сат, вставая с травы на колени. - Придержи, сын, кобылу! Не время еще!
  - Сын? Странно, как все странно, - вздохнула Феодосия Пантелеевна. - Кто бы сказал тогда, когда я, комсомолка, плюнула попу на рясу...
  - Никогда не следует спешить, - Мам зачмокал "паркером".
  - Правильно, - улыбнулся Сат. - Спешка, как всем известно, нужна только при ловле блох. Извините уж. Маслов вон ни одной не поймал. Возраст.
  - Не беспокоят? - Мам был само участие.
  Маслов поежился, брезгливо передернул плечами и промолчал.
  - Ночью возьмутся за дело, - неизвестно зачем подначил пастор.
  Маслов обиделся, сидел теперь с надутыми по-детски губами.
  - Спасибо, смешно. Очень! - Академик отодвинул от себя вазу с конфетами.
  - Добрый-добрый пастор! - хохотнул Мам, вытер о панталоны "паркер" и лег на траву.
  - Теперь за меня возьмешься? - пастор нервно дернул плечом.
  Мам медленно повернулся набок, внимательно посмотрел на пастора:
   - Не равняй себя с президентом!
  "Серый" невозмутимо сидел на своем месте. И - ни слова. Иногда несколько менял позу: только и всего.
  - Вы ведете себя так, словно знаете меру всех вещей, - обратился к нему Маслов.
  - Это известно только Создателю, - Посланец перевел взгляд на академика.
  - А каков он - Создатель? - оживился Павел.
  Ангел под Печатью привстал, сверля взглядом Павла - он очень давно разуверился в искренности людей. Лживы! Изворотливы!
  - Даже в языке неба нет слов, достойных Создателя. Земной же язык жидок и лукав. Открываясь однажды пророку, Создатель сравнил себя с горшечником, а человеков - с глиной. Но дистанция многократно выше!
  - Непостижимый? - спросила Света, осторожно произнеся каждый звук.
  - Да.
  - А как же нам жить, на что ориентироваться, чтобы попасть в избранные?
  - В избранные по своей воле попасть нельзя. Не яблоко избирает, а рука. При этом ориентир у вас есть - для всех один.
  - Библия? - спросил пастор.
  - Да.
  Маслов откинулся, недоверчиво улыбаясь:
  - Если буду следовать Библии, приду в рай?
  - Да.
  - Так спросите любого верующего - все они следуют!
  - Ошибочное мнение.
  - Ничего не понимаю, а как же...
  - Избранность - главное, - перебил его "серый".
  - Хорошо, как же Создатель управляет этим невообразимо разнообразным миром? - Павел так резко подался вперед, что на его столе зазвенели тарелки.
  - Есть еще одна энергия, которую вы никогда не сможете обнаружить, она пронизывает все, связывает все формы мироздания, даже мельчайшие частички. Эти связи жесткие. Двинувшись, вы двигаете. Все во всем, и всё друг друга движет. Мотивы заложены в вас самих: вам надо дышать, есть, пить, размножаться, творить, прятать тела от холода и так далее...
  - И все же, почему одни государства вдруг набирают силу, подминают под себя других, а потом без особых причин начинают чахнуть и исчезают? - президент осторожно поставил на ребро монету.
  "Серый" на секунду задумался:
  - Мне трудно подобрать понятный вам пример. Ваш понятийный аппарат очень беден. Давайте об этом попозже. А сейчас дадим слово Павлу.
  - Хорошо, - Все повернулись в сторону Павла. И тут репортер "Свободной Москвы" Юрьев, пятясь в поиске выгодной точки съемки, наступил на спящего под кустом сирени участкового Степана. Что тому в этот момент снилось, навсегда осталось тайной, но заорал он так, что бабка Тузик с испугу упала на спину, а Мам заинтересованно обернулся. Потом с испугу заорал Юрьев, вывалившись из сиреневого куста, обвешанный фотоаппаратами, диктофонами, видиокамерами. За все время пребывания здесь он впервые, как говорится, "загремел в ночном коридоре тазом". Выполз на свою беду и Степан, одной рукой вцепившись в штанину Юрьева. Юрьев орал, но продолжал снимать. Степан же, не выпуская из руки репортерскую штанину, с трупной скоростью шарил в своих бездонных карманах. Увы!
  От сушняка его глотка скрипела. Какая тоска! Глотнуть бы. Степан попробовал найти во рту слюнку, но опухший язык стоял колом и мешал дышать. Тут он увидел стол! На столе отпотевшие бутылки с минералкой. Еле-еле просипел:
  - Люди... человеки... пить! - и ткнулся лицом в траву. Но не сдался, а пополз, упираясь в землю лбом и ногами. Тряпичные руки волочились параллельно телу.
  - Не вздумайте бить, - сказал президент, - знаю я вас...
  Охрана не двинулась с места.
  - Ироды! - заорал Мам. - Помирает ведь!
  - Степушка, беги, милый! Беги от греха! Беги! - бабка Тузик засеменила навстречу Степану, исхитрившись на ходу смести со стола бутылку воды. Зубами свинтив пробку, она, словно свою грудь, вставила в страдающий рот Степана горлышко бутылки. Но этот пропойца, сделав несколько жадных глотков, вдруг замотал головой, все еще увенчанной грязной форменной фуражкой:
  - Утопишь, бабка. Градус... градус не тот. Помру ведь...
  Тузик беспомощно оглянулась.
  - Врача, - сказал президент. - И налейте ему сто граммов... - но встретившись с безумным взглядом Степана, уточнил, - двести граммов. Лучше водки. Потом изолировать! Оставить под наблюдением! В приказе написать: "Изгнан из органов поганой метлой"!
  - Могут неправильно понять насчет метлы. Инициатива увольнения исходит от вас... - прошептал пресс-секретарь.
  - Ну, сформулируйте, как надо!
  Пресс-секретарь кивнул и хлопнул в ладоши, понуждая охрану:
  - Взяли тушку, понесли-понесли!
  Вдруг бабка Тузик, взвыв, бросилась наперерез процессии:
  - Дайте хоть оплакать страдальца! Как мы без него? Так привыкли, так привыкли! - она пала на грудь Степана и завыла в голос. - Приходи к Феньке, у нее такая настойка, та-ака-я! Ко мне приходи, чи-истенькой налью! Мы тебя дружинником сделаем! Народным! Сход соберем. Будем плечом к плечу! А про мое заявление забудь: украли банку и украли. Отдыхай! О-о-о! Горе-то какое! Приехали - разорили. Жили - не тужили, так на тебе - вертолеты! И еще всякие...
  - Ладно тебе выть! - цыкнула Феодосия Пантелеевна. - Не похороны!
  Бабку отняли от мокрой груди Степана и повели в школу отпаивать валерьянкой. По пути она высморкалась и повеселела. Решительно отказалась от валерьянки и вернулась за стол уже с улыбкой:
  - Что не делается - все к лучшему! - рассмеялась бабка и съела конфетку.
  - Это Россия, господа! - сказал в микрофон заключительную фразу Юрьев. Он аккуратно поправил амуницию и осторожно шагнул вперед:
  - Господа, позвольте спросить, по моим подсчетам мы здесь уже вторые сутки, а, возможно, и третьи... - он пожал плечами. - Нельзя ли мне в редакцию материальчик отправить? Совсем небольшой - ма-аленький! - он свел пальцы, показывая предполагаемый размер статьи.
  - Это тот самый случай, когда размер не имеет значения, - грустно сказал президент.
  Маслов встал из-за стола, разминая затекшие суставы. Сделал Юрьеву приглашающий жест:
  - Может, перекусите? Мы, насколько я понимаю, в безвременье. Не течет здесь сейчас время. Не течет! Бред, конечно, но это так!
  - Странно, но я не голоден, - репортер провел рукой по плоскому животу. - И насчет времени... - он повертел головой, отыскивая на небе солнце, укрывшееся в данный момент за облаком.
  - Да-да! - сказал пастор. - Дурдом! С полной изоляцией пациентов...
  - Вам не поверят, что здесь произошло столько событий, - сказал "серый". - По расчетам редактора, вы только-только сюда приехали. Так что не торопитесь с отправкой статей, успеете.
  - Копи слова - разбогатеешь! - хмыкнул Мам.
  - Придется, - вежливо согласился репортер. - И еще: ни у кого не найдется каких-либо штанов? Случайно вляпался. Такой запах не способствует творческому настрою...
  - Да ты что! Какие здесь могут быть лишние штаны? Бери с меня пример: видишь, я в панталонах! Шелк! Восемнадцатый век! - Мам хлопнул себя по заду так, что провода на столбах загудели. - Снимай штаны!
  - У меня там только плавки, белые, узенькие, - смутился Юрьев. - Здесь дамы.
  - Дамы? - удивился Мам. - И что? Сейчас даже у старух сиськи наружу! Зачем выставляют и сами уже не знают. Кожа, как у черепах, а гонору! А надежд! А как одевается молодежь! Иди сюда, смотри! - Мам достал свой знаменитый проектор. - Видишь: сплошная суперраскрепощенность! Жопы блестят! Сиськи отсвечивают! Татушки россыпью! "Продается!" - орет смело всякое тело. На час, на год, а любителям и на всю жизнь! В руке пивко, в сумочке презерватив! В глазах... Неважно, что в глазах. Главное, все хотят меня... Мои люди, мои! А ты боишься в плавках! Валяй! Снимай штаны!
  - Репортер без штанов - это грустно, - сказал президент. - Пресс-секретарь, у нас есть что-нибудь?
  - Найдем.
  - Подумаешь, фифа! - огорчился Мам. - Мог бы и без штанов! Зато какие бы мемуары потом написал! Как с голой жопой - пардон дамы - брал интервью у Президента России! - Мам многозначительно ткнул в небо мокрым "паркером".
  Вопрос штанов был исчерпан, и "серый" кивнул Павлу:
  - Продолжай.
  Павел встал. За годы преподавания в университете он привык говорить только стоя.
  - Господа! Как оказалось, в этом мире нет ничего случайного. Только причина и следствие большинства событий, в том числе и ритмично повторяющихся событий, часто надежно скрыты от наблюдателей. Глубоко скрыты! Например, очень странная вещь - знаменитые точки акупунктуры...- Света осознавала, что Павел говорил, что-то очень умное и важное. Но не вдумывалась в услышанное. Она устала. Очень устала. Она просто купалась в музыке Павловых слов. Отдыхала, расслаблялась... Точки акупунктуры? Она занималась этой проблемой: то ли они есть, то ли их нет... Она стала слушать Павла внимательней. - Медицина далека от понимания истинного устройства человека. Давайте мы с вами перенесемся в такую систему координат, в которой увидим следующее: человек состоит из семи слоев - некая матрешка. Только слои эти связаны на особых спицах и особыми крючками из энергетических нитей. Вязальщица очень ловка! Она сразу вяжет все семь слоев! А рядом некий дед с шилом. Он захватывает бородкой шила нити из разных слоев и вытягивает их на поверхность тела. Вязальщица закрепляет узелки. Таким образом, ткутся органы, кости, кожа. А узелки на поверхности - суть энергетические входы. Узелки несут в себе по несколько цветов. Их комбинация определяет сущность точки. Неправильное поведение человека - духовное, нравственное или, скажем, пищевое нарушает в организме баланс энергий. Какие-то органы начинают энергетически разбухать, тянуть нити на себя. И тем самым они затягивают другие узлы, отвечающие за другие органы. В результате болезненные последствия. Я постарался максимально упростить рассуждения. Я позволил себе много условностей, но принцип виден ясно! Сменим систему координат - и окажемся в клеточном организме. И увидим иное! Когда делится клетка и удваивается спираль ДНК, кажется, что процесс происходит только в рамках конкретной клетки. Ан, нет! Энергетически процесс сопровождают клетки из опоры этой живой формы. Словно повивальные бабки. Причем, эти клетки находятся не только в существующей реальности, но и в прошлом и в будущем. Дико звучит? Но это так! Я видел все сам. Мне показывали. Спасибо за внимание.
  Павел сел. Света пожала ему руку и тесней прижалась к его плечу.
  - Чегой-то он? - спросила шепотом бабка Тузик, приткнувшись к уху Феодосии Пантелеевны.
  - Это он - для умных, - прошептала та.
  - А-а, - сказала бабка. - Я-то дура дурой.
  - Ты поешь конфеток, а их не слушай. Они немного поговорят и закончат. Тогда пойдем настоечки выпьем. Павла деревне покажем.
  - Чего его показывать? Сглазят еще! - бабка принялась за конфетки. - Верке-то уж точно показывать нельзя. Вон, что со Степаном сделала! Один раз поднесла стаканчик - и все! Зачастил!
  - К Верке не пойдем, а придет, так и не пустим, - согласилась Феодосия Пантелеевна.
  - Ваш мир очень сложен, - сказал "серый", продолжая ловко жонглировать шариками. - Все связано, и каждый сам по себе. Смотря, какую точку отсчета взять. Чем дальше человечество уходит по стреле времени от точки сотворения, тем дальше оно - от истинного понимания сути вещей. Древние знали, но не могли рассчитать. Вы можете рассчитывать, но уже не знаете. Всем известно утверждение древних: Земля, мол, стоит на трех китах, которые опираются на черепаху. Академик Маслов сейчас улыбается, но это правда! Правда, спрятанная в художественных образах. Речь, конечно же, не о животных, так подана в откровении математическая конструкция. Сейчас она вам известна. Давно известна! Но вы ей не пользуетесь. Вы пытаетесь на кровати есть, а на столе спать. Есть и другая правда: киты и черепахи хранят Землю!
  Маслов уже минуту держал поднятой руку, но "серый" как бы и не замечал. Академик осмелился:
  - Простите! Простите, что перебиваю...
  - Не следовало бы, но сегодня особый день. Говорите, - разрешил Ангел уже с легким раздражением.
  - О какой математической конструкции вы сейчас говорили? Если можно, конечно.
  "Серый" молчал. Как будто слушал кого-то. Наконец сказал:
  - Да, можно. Я говорил о теореме Ферма.
  - И что же там такого? - Маслов пожал плечами. - Изучена вдоль и поперек. И как будто, доказана?
  - Спросите Павла. А с моей стороны, без комментариев, - "серый" подбросил шарик, и было видно, специально не поймал. Шарик завис в метре над землей. Пыхнул светом, и появилась огромная, несколько призрачная, шахматная доска с фигурами.
  - Вот, обычные земные шахматы, - сказал "серый". - Для кого-то это очень сложная игра. Другие же достигают в ней глубин. Теперь, небольшой экскурс. Каждая фигура на этой доске имеет номинальную силу. И каждая клетка имеет свою силу, но только под фигурой и в поле власти фигуры. В игре сила фигуры растет или падает, в зависимости от взаимного расположения других фигур. Это простые шахматы, земные, человеческие. Творец же играет в другие! И там игра в миллионы раз сложнее. В ней задействовано все его творение! От мельчайшей частицы до планет. От ничтожного вируса, до многотонного синего кита. Творец делает ход - и государство, прежде малое, взлетает на вершину судьбы! Или летит в тартарары. Или прозябает. Или начинает блистать! В этом движении участвует все творение!
  - У нас нет воли? - то ли спрашивая, то ли горько утверждая, перебил пастор.
  - Есть. В предложенных обстоятельствах. Например, вы не можете прогнать дождливый циклон, но можете надеть плащ.
  - Зачем все это? - спросила Феодосия Пантелеевна. - Проще, нельзя? Чтобы каждый за все отвечал сам.
  - И за циклон, и за плащ? - улыбнулся Ангел.
  - Ну, да.
  - По большому счету человек и за плащ-то не отвечает. Хочет - наденет, а не хочет - не наденет.
  - Заболеет, - сказала Тузик.
  - И околеет! - заржал Мам, раскачивая березу.
  - Тогда, за что его в ад? - спросил пастор.
  - Лучшие яблоки сада попадают на стол, - подал голос Сат. - Другие идут на сок или повидло. Выборки - на ферму свиньям. А негодные остатки зарывают в землю, как удобрение.
  - Да-а, сам на стол не залезешь, - вздохнула Тузик.
  - Хочешь, подсажу? - заорал Мам. - Легко! У меня - все легко! Читали, мужик написал? "Реальные герои всегда идут в обход!"? Эй, репортер! Что ты все по кустам, да по углам, выйди на историческую сцену! Народ требует! Иди сюда! А не то я к тебе приду! Но это уже будет совсем другая история, с плохим концом! - Мам спрыгнул с березы и нервно топнул ногой.
  Один из охранников вышел вперед:
  - Здесь я.
  Мам обошел Юрьева вокруг, пощупал ткань пиджака, скривился:
  - Ух, ты! Приоделся ты на халяву. А ведь скромнягой казался - со штанов начал!
  - Говори, чего хотел, - перебил его Юрьев, поправляя тесноватый пиджак.
  - И уже хамит... - развел руками Мам. - Сколько я голодранцев одел! Сколько накормил-напоил! Ни один спасибо не сказал! Из собачьего дерьма поднимешь, а он потом рожу воротит.
  - Но ты же сам меня в эту кучку посадил! Да еще и толкнул!
  - Как несправедливо! - ахнул Мам. Он вскочил на березу, сверзься вниз и, хлопая себя по бедрам и приседая, заорал в голос:
  - Неблагодарный!
  Сат увидел, как Света зажмурилась, прикрыв уши ладонями, и громыхнул:
  - Хватит!
  - Хорошо-хорошо! - Мам, вихляясь, подскочил к репортеру, сдунул соринку, поправил лацканы. - Дурачок, я же любя. Скажи народу, поделись главным репортерским принципом работы. Не держи в себе этот груз.
  - Да нет никаких особых принципов!
  - Беспринципные вы мои! - всплеснул руками Мам . - Зачем врать-то? - зашипел он гневно, наступая, наваливаясь на истертый новыми туфлями его большой палец на ноге.
  Юрьев застонал, скривился, попытался оттолкнуть Мама. Но руки бедолаги хаотично молотили воздух и не более того. А Мам все злорадно шипел и шипел в ухо:
  - Говорил я тебе, не трать редакторскую премию на всякую дурость, не покупай в дорогу эти туфли.
  - Не говорил ты ничего! - чуть не плача, кричал Юрьев в полный голос.
  Мам картинно подбоченился и ткнул в репортера мокрым "паркером":
  - Врет! А кто тебе в бутике целый час в ухо шептал: "Дорогие, дорогие, дорогие..." А ты что бормотал? "Хорошее, дешевым не бывает".
  - Христа ради, отпусти ногу! - взмолился Юрьев. - Я же не знал, что это ты.
  - Опять! - взвился Мам. - Ну был бы верующим, причащался бы у попа Валентина или еще у кого, я бы еще понял. Голь некрещеная, босота атеистическая, а орет: ради Христа! Почему ради меня самого, ради великого Мама не просишь?
  - Не могу больше, помилуй ради тебя самого! - размазывая по лицу слезы, попросил Юрьев. Мам несколько отстранился и сунул к репортерским губам свою грязную руку:
  - Целуй!
  Юрьев в истерике прижался к руке губами.
  - То-то, - усмехаясь, сплюнул Мам, освободив ногу репортера. - Впредь не сори деньгами и не ври!
  Юрьев со стоном сел на траву, баюкая двумя руками истерзанную ступню.
  - А теперь, - Мам принял царскую осанку, - скажи, пожалуйста, как зовут мою коровушку Буренушку!
  - Не зна-аюю!
  - Опять!
  - Не надо! Что хочешь, скажу!
  - Объяви народу главный репортерский принцип.
  - Про Буренушку? - осторожно спросил Юрьев, подавив всхлипы.
  - Я тебе сейчас ногу оторву! - взвился Мам. - У тебя три секунды!
  - Не пускают в дверь, полезай в окно? Угадал? - в крайнем испуге выпалил Юрьев.
  - Бедный, бедный "юрьик", - ломая язык, сказал Мам. - И еще запомни: когда тебе звонят, не строй из себя..., - Мам обернулся к собравшимся, подбирая слово.
  - Болтун! - буркнул "серый".
  - За что терплю? За что? - Мам картинно заломил руки.- Ничего, победителей не судят! Слушайте! Пусть ваше яблоко на вашей ветке висит у окна хозяина сада и легонечко постукивает в стекло! Уверяю: любой сорвет. И откусит! Ну, а там уж не теряйтесь - вы уже в доме! То есть надо оказаться в нужное время в нужном месте!
  - Болтун и жулик! - опять буркнул Ангел в сером.
  Мам осторожно сплюнул за березу и прошептал:
  - Уйду я от вас... Когда-нибудь! - и снова полез на березу, что-то гневно бормоча и сокрушенно качая головой.
  Пастор встал, отодвинул зачем-то подальше стул и, набычась, воткнул кулаки в столешницу:
  - А с кем Создатель играет в эти супершахматы? - он жестко уперся в Сата взглядом. - Да-да! В шахматы! С Сатаной? Они, значит, по очереди правят миром? То у того инициатива, то у другого. Или как?
  "Серый" напрягся. Откинул капюшон: лицо его очень побледнело, а большие глаза сошлись в узкие щелочки. Оба шарика исчезли в его огромной руке. Мам присвистнул, почесал в затылке и протянул:
  - Ну ты, парень, попал!
  Сат поднял руку:
  - Сохраняйте равновесие. Помните, мы вне времени! А значит, не создаем своими действиями событийный ряд. Идет простая беседа без последствий!
  Все почувствовали какую-то беду. Нечто грозное замерло у школьной калитки. Ему один шаг и...
  - Я что-то нарушил? - спросил все также жестко пастор, не меняя позы.
  Павел встал, подвинул ему стул и надавил на плечо, принуждая сесть. Пастор гневно дернулся, но, встретив взгляд Павла, неохотно сел.
  - Я услышал тебя, Сат, ты прав! А тебя, несдержанный человек, - "серый" указал своим огромным пальцем на вдруг сжавшегося за столом пастора, - следовало бы наказать за словоблудие...
  - Кончилось время вопросов? - уже грустно спросил президент.
  - Нет, - сказал "серый". - Но советую вам очень хорошо думать прежде, чем спросить или просто сказать...
  Сат подкатил коляску поближе к пастору и проговорил, чеканя слова:
  - Послушай, ты посмел уравнять Творца и тварь в присутствии Ангела с Печатью. Большая ошибка! Пусть даже - по незнанию. Никто не равен совершенному Творцу! Никто не смог бы с Ним играть, да и не посмел бы... Я - тварь! Пусть и с большой силой и властью, но моя власть меньше, чем ничто, рядом с Его могуществом! Большинство людей сейчас настолько ничтожны, что ангелы их просто не видят. Как вы не замечаете муравьев, снующих у вас под ногами.
  - Но вы здесь с нами говорите, значит, нас воспринимаете? - очень осторожно высказалась Света.
  - Ну, я не в счет, - Сат криво усмехнулся. - Я земной, местный. Мне положено все земное видеть и воспринимать. К тому же здесь собраны исключительные и значительные личности.
  - Все? - всплеснула руками бабка Тузик.
  - Все, - сказал "серый".
  - И -я? - уже шепотом спросила бывшая передвижница.
  - И ты, и ты, и ты, и ты! - словно из пулемета жахнул Мам, тыкая в каждого "паркером". - Про меня только забыли, сижу вот на березе.
  Бабка выпятила сухую грудь, посмотрела налево, посмотрела направо, с царской неторопливостью взяла конфетку и протянула ее ближайшему охраннику:
  - Разверни, любезный.
  Тот не понял, что к чему, и отвернулся.
  - Вот, сразу видно, кто есть кто, - сказала надменно бабка, засунула в рот за раз три шоколадные конфетки и смачно их прожевала. Феодосия Пантелеевна ткнула ее в бок:
  - Придержи язык!
  - А то, что? - не меняя тона, спросила Тузик.
  - Отрежут.
  - Кто-о? - все еще развязно спросила Тузик.
  - А вон тот, - Феодосия Пантелеевна осторожно указала на "серого".
  - Что ты, что ты! - бабка испуганно закрыла рот ладошкой.
  - Так и сиди. Храни язык от хулы.
  Президент вдруг разулыбался, расстегнул пиджак, пригладил волосы:
  - Что-то мы загрустили! А я молодость вдруг вспомнил! Танцевать хочется! Вальс! Светлана, разрешите вас пригласить... - он быстро подошел к девушке и галантно наклонил голову, предлагая руку.
  - Я - с удовольствием, но музыка? - Светлана робко встала.
  - Будет, будет! И музыка и шампанское!
  Так и случилось. Пока президент со Светланой дошли до средины двора, уже зазвучал вальс. Ах, этот вальс! Что-то в нем есть такое... Да-да! Раз-два-три, раз-два-три! Русское, русское слышится! Бьет копытами тройка горячих русских лошадей! Давай! Давай! Вихри за санями! Мастер, мастер ведет красавицу! Огонь локонов и блистанье глаз! Красивые ноги плетут воздушные кружева... Раз-два-три! Раз-два-три! Стоп! Устала! Но - дово-льна!
  - Спасибо, - президент целует руку... Горят щеки у Феодосии Пантелеевны. Эх, раньше бы!
  - С чего бы это: то конец света, то танцы? - хмуро спросил Маслов. Президент подошел к нему со спины, обнял за плечи, продолжая улыбаться, сказал непонятное:
  - Именно, дорогой академик, именно!
  - Я тоже так могу, - хмыкнул на березе Мам. - И еще - Буги-вуги...
  Президент резко повернулся к "серому":
  - Не по-ни-маю! Я равен бабке Тузик? Взвешивали? Или метрами отмеряли?
  - Что, прожевать не можешь? - заорал обрадовано Мам. - Деревня! А еще вальс наминает! Балалайку ему и центнеровую Матрену! Эх, а я тебе под ноги золото сыпал! Сними туфли, потряси над тарелкой. Шампанское обещал...
  Президент вдруг оступился. Подвернул ногу. Пресс-секретарь успел подставить ему стул. Помог снять туфли.
  - Что там? - морщась от боли спросил президент.
  - Не пойму, - забормотал пресс-секретарь. - Песок какой-то. Много... Когда вы успели, тут-то и песка нет, одна трава, да спрессованная глина...
  Он потряс ботинок над пустым столом: что-то обильно посыпалось.
  - Тяжелый! Ого! Господин президент, похоже на золото!
  - А я что говорю! - Мам начал быстро сгребать песок в кучку. Не уследить! И вот уже на столе пуда два золотого песку! Откуда?
  - Вот так вот! - хмыкнул Мам. - А если президентские карманы вывернуть...
  Президент запустил руку в карман своего пиджака и вынул полную горсть мелких самородков:
  - Килограмма два будет! - отбил чечетку у стола Мам.
  Вдруг пиджак начал сползать с плеч президента. Тянули карманы, переполненные чем-то тяжелым. Президент быстро с помощью пресс-секретаря снял пиджак. А из карманов посыпались золотые слиточки! Граммов по пятьдесят.
  - Когда успел? - всплеснул руками Мам. - Переплавил песочек-то! Неужели, прямо в карманах? Ай-я-яй!
  Он сунул руку в президентский карман и тут же с воем выдернул:
  - Горячо, как в аду! - заорал негодяй.
  Президент по инерции последовал его примеру и тут же с гримасой отскочил в сторону, тряся обожженной рукой. Расплавленное золото потекло по столу. Бред!
  - Крепкий у тебя карман, президент! И широкий! - изогнулся Мам. - Поддерживай штаны, ротозей!
  Ткань брюк расползлась под натиском золота, переполнившего брючные карманы. И вот уже одни лохмотья лежат на земле у первых ног России. А золото все лезет и лезет из абсолютно целых карманов.
  - Карманы-то, что надо! - орет Мам. - И безразмерные!
   Вот президент уже остался в белой сорочке и черных плавках. Мам поправил ему галстук и торжественно сообщил:
  - Дрескод соответствует торжеству момента: белый верх, черный низ! Можно танцевать!
  Президент обвел всех беспомощным, умоляющим взглядом. Маслов сидел с открытым ртом и такими глазами, словно подавился конфеткой, хотя она была всем видна на отвисшем языке. Пастор шепотом молился и отчаянно наматывал крестные знамения, свободной рукой тряся за плечо бабку Тузик:
  - Икона где? Дай! Дай икону!
  - Да разбила я ее! - оттолкнула его бабка и начала стягивать с себя длинную вязаную кофту, шепча что-то вроде: "Царский позор! Царский! Я сейчас грех покрою!" Света спрятала лицо за спину Павла, а тот потерял свою хваленую реакцию: стоял, мычал и мотал головой. Феодосия Пантелеевна умоляюще смотрела на Сата, который не отводил глаз от "серого". Охрана начала движение, да так и застыла почему-то. Пресс-секретарь залез под стол и, зажав уши, бормотал, что это ему снится.
  - Помилуйте! - вдруг заорал Мам. - Как и он помиловал несчастного репортера! Штаны! Пол России за штаны!
  Тут Мам присел, хлопая себя по ляжкам и бормоча:
  - Пол России, пол России... Да за такую цену я свои штаны отдам! - он торопливо стал стягивать с себя грязные женские панталоны. Не поддавались какие-то шнурочки. - Сейчас-сейчас! Носи, дорогой, шелковые! Радуйся! Сносу им нет! Детям оставишь!
  Президент с ужасом следил за его манипуляциями, осознавая, что Мам, в конце концов, снимет панталоны, а значит, и наденет их на него.
   И тут "серый" хлопнул в ладоши.
  - Зря, - сказал Мам, затянув шнурочек.- Такая картинка была! Даже, такая-растакая! Возьми у кого-нибудь штаны, президент, и никогда не заносись. Не знаешь ведь, над кем возносишься... А золото прибери - построишь часовню в честь штанов, по заносчивости утраченных и чудесным образом обретенных! Вон, смотри: бегут, несут! На алтаре повесишь!
  - Комик у тебя сын, - сказал "серый", обернувшись к Сату, - широкой души подлец! Правда, в России говорят: все, что ни делается - к лучшему!
  Президент переоделся. И был теперь в легкой куртке на молнии и светлых брюках. Корежило только его чуть-чуть. Что-то не улеглось внутри. Взгляд нет-нет, да и полз по березе вверх, туда, где Мам опять посасывал свой "паркер". Наконец спросил грубо:
  - Ты чего орал все насчет моих карманов? Мол, крепкие, вместительные...
  - А то! - протянул Мам, выпятив нижнюю губу.
  - Да я - ни копейки себе!
  - Совсем? - сочувственно ахнул Мам.
  - Совсем! - ударил ладонью по столу президент.
  - Спорим на рубль!
  - Что?!
  - Спорим, говорю, что копейку брал!
  - Ты что - учет ведешь? И что - до копейки? - злобно протянул президент.
  - Веду учет, - Мам невозмутимо зачмокал "паркером". - Деньги и счет, и учет любят. Приход расход - до копеечки!
  - Ты раньше и знать обо мне не знал, - президент недоверчиво хмыкнул.
  - Тебя, может, и не знал, а денежки - извини, подвинься! Будешь спорить?
  - Иди ты, знаешь, куда...
  - То-то и оно! - Мам назидательно поднял грязный палец. - Все честные, пока счета под нос не сунешь. Сопли, слезы! Мне нельзя в тюрьму! Больше не буду! Давайте договоримся! Тут недавно большого немца гонял... Француз на очереди. Одно у всех. Американские президенты только редко у себя в стране воруют. А может, и воруют, но не попадаются.
  - А я тебе говорю, что для себя лично, из казны и копейки не взял!
  Мам, потягиваясь кошкой, развалился на березовом суку, как в кресле. Спросил:
  - И какие здесь ключевые слова: "не взял" или "для себя"? Скольких жуликов покрыл, а? Ты на Конституции клялся, которую Сат, между прочим, три дня для новой России писал! Осквернил святой текст! Обидно!
  - Я своих не сдаю...
  - Не надо поз! Ты - не в гестапо, а жулики - не партизаны! - гнусно оскалился Мам.
  - Они не жулики, а чуть-чуть оступившиеся друзья! Их достаточно просто пожурить.
  Мам сделал еще более гнусную рожу:
  - Мудрый человек сказал: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, - он гадко и радостно хихикнул, видя, что президент теряет самообладание.
  - Да! Да! Да! Оградил некоторых! - президент почти кричал.
  Мам заржал с такими мерзкими переливами, что бабка Тузик ойкнула и перекрестилась, а президентская охрана схватилась за пистолеты.
  - Но как бы я смотрел в глаза их детям?
  Мам преисполнился деловитости:
  - А тут две возможности! Только две! - Он засуетился, спрыгнул с березы, плюхнулся перед президентом на стол, раздавив на блюде грязным задом десяток пирожных, и сунул ему под нос два очень грязных пальца. - В глаза детям, в том числе и чужим, можно смотреть либо, как жулику, - он достал из-под своего зада сплющенное пирожное, понюхал, повертел перед носом президента и отложил в сторону:
  - Либо, как честному человеку, - он еще раз понюхал пирожное и подвел черту:
  - Не ешь!
  - Что со мной такое? Почему я все это терплю? - простонал президент.
  - В этом нет тайны, - сказал Мам. - Тайна - в другом: почему я все это терплю? Может, все же дать тебе между лопаток, ради досрочных выборов! Заодно и забудем про "Четвертый дар волхвов"...
  - Дожился! Доработался! Покровитель жуликов, прохвост учит меня жить! - простонал президент, едва сдерживая слезы.
  - Но-но! - сказал Мам. - Золото не навязывается. Все сами к нему липнут!
  - Я липну к тебе? - теперь президент был само презрение.
  - Всегда липнул и теперь липнешь! И все липнут! И везде липнут! Ведь главное - финансовое благополучие? Личное, семейное, корпоративное. Я уже не говорю о финансовом благополучии страны. А тут банкую я! Один! Забыл, сколько раз ты предавал - и своих, и чужих - ради меня? Ну-ну, вспоминай, морщи лобик!
  Президент собрался сказать, судя по всему, что-то для Мама очень обидное, но вдруг замер, судорожно сглотнул слюну, и было видно, что неожиданно для себя выдавил сквозь прыгающие губы:
  - Да, было. Приходилось выбирать. Но не для себя делал!
  - Лучше скажи: делал, делаю и буду делать! - Мам зашел со спины и начал массировать президенту плечи. Тот гневно вскочил:
  - Не надо! Оставь меня! Ты же прекрасно знаешь, что так поступают все! Во всем мире!
  Мам надменно задрал голову, посасывая "паркер", словно кубинскую сигару:
  - Да-да! Си! Ес! Я-я! Ради моего благополучия всегда кем-то жертвуют. Главное - главное! А главное - личный успех! А детские глазки? От них можно отвернуться, сделать вид, что не заметил, вызвать охрану, в конце концов!
  - Какой личный успех, морда твоя глумливая? У меня ничего нет!
  - Так уж и нет? А мечты? Ночами! Мол, слава в веках! Творец истории! Великая Россия - спасительница мира! Отец народов! Царь всея...
  - Это же только мечты, - простонал президент.
  - Конечно! - сказал Мам. - Но продуктивные! И чего греха таить - деятельные! Правда? С прицелом на будущее, так сказать, а? - он цвыркнул слюной сквозь щель в зубах президенту на туфлю. Президент молча взял со стола салфетку, криво усмехаясь, нагнулся и вытер плевок.
  - То-то! - сказал Мам и опять полез на березу.
  Судя по обстановке на школьном дворе складывалось впечатление, что этого диалога между Мамом и президентом не было. Ни слова! По крайней мере, казалось, что его никто не слышал. Да-а-а? Вот только "серый" странно усмехался, и Маслов как-то уж очень грустно смотрел на раздетую им очередную конфетку... Все же витало нечто в атмосфере школьного двора. Витало! И попахивало!
  - Гад березовый! - прошептала, прикрыв ладонью рот, бабка Тузик.
  Сат с безучастным видом что-то искал в своей коляске. Феодосия Пантелеевна начала раскачиваться и что-то быстро шептать. Сат посмотрел на нее и отрицательно покачал головой. Та гордо вздернула подбородок и продолжила начатое. Воздух стал густеть. Без ветра затрепетала листва. "Серый" напрягся, вслушиваясь. Потом повернулся к Сату и грозно на него посмотрел:
  - Раздавал власть налево и направо? Твоим именем шептунья творит? Останови!
  - Феня, этого делать нельзя! - загрохотал Сат, вскинув руки. - Остановись!
  Смерчики помчались по школьному двору. Истошно заорал в сиреневом кусту репортер Юрьев. Он выскочил на середину двора, тщетно отбиваясь от двух рыжих котов, вцепившихся когтями в его спину. Облака сорвались со своих мест и помчались по кругу, словно вата, наматываясь на невидимый центральный стержень. В этом месте стремительно взбухал огромный белый ком. Нарастал странный свист.
  - Зачем?! - почти простонал Сат, схватившись за голову.
  - Поздно, - выдохнула Феодосия Пантелеевна, валясь без чувств на плечо Павла. Света визжала, вцепившись в руку Павла. Бабка Тузик полезла под стол. Пастор налил себе минералки и теперь прихлебывал, всматриваясь в происходящее. Маслов побледнел и судорожно дергал узел галстука. Президент стоял за спиной бабки Тузик и демонически улыбался, не сводя взгляда с березы. И тут захохотал Мам - мелко, словно закашлялся старый козел внутри горящего сарая. Коты, лая по собачьи, вдруг кинулись на черную опоросную свинью, вылезшую из кустов вслед за Юрьевым. Свинья не дрогнула и ухитрилась сесть на одного из котов, придавив другого копытом. Под огромной задницей кот и лаял, и выл, и мяукал, и визжал, изо всех сил царапая свиные ляжки. Свинья сладко жмурилась и скребла копытом, пробуя подложить под себя и второго кота. Жуть!
  Запахло чем-то жженым: Мам стоял на березовом суку, вскинув руки. Из его растопыренных пальцев в облачный кокон, который рос над Черниговкой, били широкие желтые молнии. Кокон пульсировал и выгибался под их укусами. Мам хохотал! Молнии становились толще! Кокон рос, а небо вращалось все быстрее.
  "Серый" хлопнул в ладоши. И все вернулось в прежнее состояние. Только Мам исчез.
  Когда все отдышались и несколько успокоились, Сат спросил Феодосию Пантелеевну:
  - Зачем ты это творила? Что такого с тобой случилось?
  - Хотела разрушить твой временной колокол над Черниговкой... Беда нам будет через него! - она опять заплакала, поскуливая.
  - Я тебе обещаю...
  - Не надо! Обещал уже! Пришел, привел с собой урода...
  - Насчет твоего Сатовского, сказано прямо в точку, - усмехнулся, в упор глядя на Сата, "серый".
  - Успокойся, Феня! - Сат старался быть мягким и убедительным. - Иначе мы тут все перессоримся...
  - А, все равно, - она отмахнулась от его увещеваний. Света, утешая, обняла бабушку, спрятав ее голову у себя на груди.
  "Серый" заговорил размеренно и спокойно, словно ничего и не случилось:
  - На коленях стоять непросто, господин президент, - он тяжело вздохнул. - Чтобы спасти, надо любить. В тебя будут плевать, а ты должен прощать. На коленях стоят сердцем. И всегда стоят на виду. Пока я знаю только одного, кто это сумел. Тебя терзал ненавистный тебе Мам Сатовский, а если придет на тебя твоя Голгофа, то унижать тебя будут любимые.
  - А где этот, ну, черт березовый? - спросила бабка Тузик, убрав, наконец, ото рта ладошку.
  Ангел с Печатью вопросительно посмотрел на Сата. Сат поднял голову от коляски, в которой что-то искал и, с тревогой поглядывая на Феодосию Пантелеевну, медленно приходящую в себя, сумел все же иронично улыбнуться бабке Тузику:
  - Неужели успели соскучиться?
   Ангел в сером нетерпеливо кашлянул:
  - Мне это тоже интересно.
  - Хорошо! Хорошо! - пробурчал Сат. - Сейчас он летит на своей свинье рядом с "боингом" американского Президента. - Шалить будет! Представляете, какие там сейчас выражения лиц! - И рассмеялся.
  Нервно хихикнула бабка Тузик. Хохотнул Маслов. Засмеялся президент. И пошло-поехало: через минуту смеялись все на дворе. Смех покатился дальше к окраинам. И вздрогнула Черниговка, от никогда здесь не слышанных таких раскатов хохота. Тоскующий в кладовке бывший участковый Степан тоже вдруг прыснул в кулак. И словно услышав его, заржал без удержу отец Валентин. Грохнула, залилась, захохотала Черниговка! Не смеялся только Кефир-фырфырыч: он смотрел на себя в зеркало, и быстро-быстро билось его маленькое сердце.
  БОЛЬШАЯ, СВОБОДНАЯ, КРАСИВАЯ, жизнерадостная, богатая, веселая страна! От океана до океана! От моржей до бананов! Где-где, такая? Хочу туда! Хочу туда! Хочу туда! Брось, не суетись - нет такой! Ах, нет? Есть-есть! Это - США! Что, съел? Тоска взяла Президента Соединенных Штатов Америки. За горло. Не сразу, конечно. Землю он покинул в прекрасном расположении духа. Летел с семьей к морю. Три дня! По ноздри в соленой теплой воде! И никаких дел! Смотрел в иллюминатор. Так просто. Ведь ничего интересного. Голое небо! Даже облака куда-то разлетелись. Смотрел и улыбался. Улыбался. Тащился... Видимо, задремал. Кто-то крикнул, что ли? Точно, кто-то крикнул: "Эй, президент! Счастье проспишь!" Новенький охранник балуется? Но голос вроде не его. Почудилось. Президент прикрыл глаза. Опять кто-то крикнул? Снится. Да-да, снится! И пусть снится - надо покрыть хронический недосып. Президент устроился поудобнее. И тут его дернули за рукав: "Впустишь или нет? Холодно за бортом! Свинка околеет. Выгляни!" Глянул в иллюминатор. Механически. Обмер! Похолодел! Хохотнул - лазерное шоу, что ли? Реклама? Обернулся к помощнице:
  - Что за люди за бортом? Какой-то новый проект?
  Она глянула, замерла на несколько секунд у иллюминатора и, на глазах бледнея, отрицательно покачала головой.
  - Вы не в курсе? - въедливо спросил президент.
  Она встала:
  - Нет, сэр.
  - Начальника охраны ко мне!
  Подбежал здоровяк. Наклонился:
  - Слушаю, сэр.
  - Глянь в окно. Объясни!
  Тот секунд десять смотрел, согнувшись и оттопырив хорошо откормленный зад. Повернулся с потным лбом:
  - Бред. Знать не знаю. Объявляю тревогу!
  - Стоп! Погоди с тревогой. Давай понаблюдаем. Интересно, что будет дальше. Нас же не истребитель атакует!
   Вообще-то все было хуже, чем атака истребителя. Рядом с современным реактивным самолетом летел мужик на свинье! Тьфу! Отвратительная черная свинья - жирная, сиськи почти ниже копыт! Сзади, держась зубами за ее хвост, болталась огромная уродливая собака. Стоп! Какая к черту разница! Жирная, худая. И собака здесь не причем! Слово "летит!" источало в президентский мозг ужас. Летит ведь! Не отстает от реактивного самолета! Может, все же лазерное шоу? Нет, не похоже. Что-то будет... Может, надутые куклы какой-то шутник привязал к самолету? На веревочке! То-оненькой! Какая-нибудь нано технология. Да нет же - живые! Свинья копытами сучит. Мужик рукой машет. Честно сказать - свинский мужик. Светлая бейсболка, черный замызганный фрак, красная рубаха, грязные белые панталоны, золоченый галстук-бабочка, босые ноги. Во рту сигара? Не похоже. Золоченая штука. Ручка! Сувенирный "паркер"! Тот самый. Тьфу! Лицо, вроде, симпатичное, но почему-то хочется сказать: морда! С наглецой... Что-то знакомое. Встречались? Бред? Где может встретиться Президент самой могущественной державы Земли с этим клоуном?
  - В президентском самолете может, - сказал кто-то раздраженно.
  - Кто говорит? - спросил с тревогой президент.
  - Кто-кто, клоун, конечно!
  И вот тут взяла Президента Соединенных штатов Америки настоящая тоска. Пропал отдых у моря! И помчались в голове его мысли несуразные, далекие от драматизма момента: "А ведь потом сразу встреча с Президентом России. Ну не бывает такого! Не должно быть! Ну, пусть бы немцы, французы, даже арабы, но русские... Это перебор! Везде лезут, под ногами вертятся. И главное, в последнее время: хотят! Хотят! Хотят! И столько под себя гребут, что ого-го! Дать бы по рукам! Упустили время, упустили! Медведь вырос, отъелся! Приходится здоровкаться".
  Свинский наездник помахал американцу бейсболкой и настойчиво попросил позволения войти. "Дурь и бред! - подумал президент. - Как он войдет? Да я его и слышать-то не могу. Но слышу! Черти что!" Ему почудилось, что свинья тоже о чем-то спрашивает. Похолодел копчик. Показал на ухо, что, мол, не слышит. Мужик за бортом хлопнул свинью промеж ушей и сказал:
  - Позвольте представиться: меня зовут Мам Сатовский, финансист широкого профиля! Я со свинкой войду?
  Президент кивнул, поражаясь самому себе. Опомнился, ухмыльнулся, но зачем-то буркнул:
  - Попробуйте, но это невозможно.
  - Что вы сказали? - заорал, как он привык это делать, Мам, въезжая сквозь обшивку внутрь "Боинга" на скулящей свинье. - Извините, она пи-пи хочет. Где у вас туалет?
  Обомлеешь тут! Президент, хрипя пересохшим враз горлом, механически указал большим пальцем за спину.
  - Мерси, - пискнула хрюшка и помчалась в указанном направлении, метя сосками пол.
  - К унитазу приучена, - сказал Мам, располагаясь напротив президента. Тот промолчал, не в силах втянуть подсохший язык внутрь открытого рта. Мам слегка стукнул "паркером" под его трясущийся подбородок. Рот закрылся, довольно сильно жахнув зубами по языку. Больно! Ой, как больно! Несчастный американец замычал раненым буйволом, загребая руками воздух. Охрана разом навалилась на Мама. Через десять секунд все охранники были в наручниках, образовав в проходе затейливый клубок тел и рук. Мам же сидел в соседнем кресле, с любопытством рассматривая свое творение.
  - А куда делась собака? - с трудом справляясь с раненым языком, спросил президент.
  - Какая собака? - удивился Мам.
  - Ну, с вами летела...
  - Ах, летела, - Мам пожал плечами. - Гуляет, наверное!
  Помолчали. Спутанная охрана непристойно угрожала. Мам хихикал. Президент вздыхал, баюкая губами язык.
  - Не любите вы Россию, ох, не любите, - сказал Сатовский ни с того, ни с сего. - Да и я, если честно, ее недолюбливаю. Особенно тамошнего президента. Дал бы им жару, да отец не позволяет. Мол, момент не тот! Папаша, если честно, последнее время не в себе - на коленях ходит! Везде! - Мам положил свои грязные ноги на колени американцу. Тот криво улыбнулся и попробовал аккуратно избавиться от ног нахала.
  - Ты что! Зачем? - возмутился Мам. - Мне будет неудобно! Ревматизм замучил! Не трогай ноги! Не трогай, говорю! Ну, щекотно же! - Мам начал хихикать и молотить ногами воздух, да так ловко, что несколько раз прижал ступни к губам президента. Заржал:
  - Ну что ты, что ты! Убери язык, щекотно же! Я недостоин такого почитания. Но, если ты настаиваешь... Чмоки! Чмоки! Чмоки! - и Мам еще раз прошелся ступнями по президентским губам.
  Президент начал распаляться:
  - Мерзавец! - он попробовал пнуть Мама.
  - Неблагодарный негодяй! - завопил Мам. - Я столько лет поливаю твою страну из золотой леечки, а ты...
  - Убери ноги на пол!
  - Повинуюсь, недоумок! - Мам развернулся и положил ноги на столик у самолетного окна. Президент поморщился, но, глянув на клубок трепыхающихся охранников, на всякий случай промолчал.
  Вернулась свинья. Довольная. Села. Пукнула. Томно извинилась. Сообщила:
  - Если бы не ваш самолет, до земли бы не дотерпела.
  - Теперь моя очередь делать пи-пи, - раздраженно сказал Мам. Он мигом каким-то образом поставил президента на четвереньки и уселся на него верхом:
  - Но-о! В туалет!
  Отплевываясь, мыча и ругаясь, президент довольно резво направился на четвереньках в конец самолетного салона.
  - Цок-цок! Цок-Цок! - выкрикивал, подпрыгивая на его спине, гадкий наездник. Охрана от бессилия плакала. А помощнице президента, бледной от ужаса, Мам сказал, проезжая мимо:
  - Сейчас пи-пи сделаю, пукну и вернусь. Жди!
  У дамы вдруг забурчало в животе. Она переломилась пополам и выпустила громкого-громкого голубка.
  - Что же ты? - укорил ее Мам. - Здесь нельзя. Садись позади меня. Поручаю тебе кричать "Цок-цок!"
  Она, уже не отдавая себе ни в чем отчета, взгромоздилась на президента и ткнула в Мама шокером. Но угодила почему-то в шефа. Он задергался и упал лицом в ковровую дорожку.
  - Беда, - сказал Мам. - Боливар не смог вывезти двоих! И как теперь я доеду? Придется тебе, женщина, послужить мне, несчастному: становись!
  Чиновница заржала, словно конь, и встала на четвереньки. Мам, кряхтя, взгромоздился ей на спину:
  - Звуковое оформление мне понравилось, отмечу в приказе, отсыплю чистоганом! Давай, родимая, трогай потихоньку. А то и я здесь пукну. Но-о!
  - А мне что делать? - заорала вслед свинья. - Можно, схожу поем?
  - Дорогу найдешь? - спросил Мам.
  - Еще бы! - и свинья, вихляясь, направилась в другую сторону.
  Самолет всеми своими устройствами связи - тайными и открытыми - вопил в эфир: "Помогите! Я захвачен неизвестными! Президент Соединенных Штатов Америки унижен! Унижен! Унижен!" Но эфир молчал. Абсолютно молчал! Никто не слышал этот отчаянный вопль, и самолет никого не слышал.
  - Что вы так напрягаетесь? - сказал Мам, входя в закрытую бронированную кабину пилотов.- Страшно? Не бойтесь, дядя добрый. Больно не будет.
  Второй пилот, резко обернувшись, три раза выстрелил, целясь Маму в голову. Броня за спиной Сатовского три раза чавкнула и горячие пули покатились по полу.
  - Ну ты и гад, - сказал Мам второму пилоту, почесывая лоб. - Я к вам с любовью, а ты? А если б в мой любимый "паркер" попал? Сволочь ты, а не второй пилот. Ты у себя на ранчо тоже в гостей стреляешь? Вот зашел к тебе темнокожий сосед вечером без звонка, а ты его того - из двух стволов?
  Пилот, не сводя с Мама глаз, вдруг повернул к себе "кольт" и сунул ствол в рот. Прошамкал: "Мама" и нажал на спусковой крючок. На этот раз громыхнуло, так громыхнуло!
  - Зачем? - пожал плечами Мам, когда "второй" открыл глаза. - У тебя чистый памперс-то есть? Я зашел поздороваться, а ты довел себя до такого позора! Дайте мне связь с салоном.
  Мам взял микрофон и сообщил:
  - Спокойствие! Ничего фатального. Просто второй пилот испортил не только воздух и трусы, но и брюки, и кресло. Нуждается в специфической медицинской помощи.
  Гадко улыбаясь, Мам склонился к уху второго пилота:
  - Помнишь? Помнишь, сволочь, как ты сжег на площади чучело Мамоны, сделанное тобою из стодолларовых денежек? Студентик презрел наследство отца! Он столько лет служил мне! Скопил! А ты, негодяй, в один вечер... Помнишь, сколько рук тянулись к чучелу? Хотели! Умоляли! Ты никому не дал ни бумажки - спалил! Миллион! Зачем? Революции хотел? Выпендриться? Сделал бы костер из икон или библий, так тебя бы на том костре и сожгли. Справедливо! А то нашел над кем глумиться, над бедным Мамом! Еще отольются тебе мои слезки, ох отольются!
  Сатовский вернулся в салон. Президент сидел на полу, держась за голову. Испуганно отшатнулся, закрываясь рукой:
  - Кто вы такой? И что вам от меня надо? Надеюсь, вы не тронете жену и детей?
  - Да я никого не трону, - сказал Мам, присаживаясь рядом. - Ты думаешь, что это я тебя шокером? Это твоя помощница, дура. Выгони ее. А я мирный, - и хихикнул на ухо, жеманясь, - пока войны нет. Ха-ха!
  Президент осторожно и длинно выдохнул:
  - Это уже хорошо.
  - Конечно! - Мам сунул ему в рот мокрый "паркер". - Сосни, друг!
  Тот сморщился, подавил тошнотворный позыв, но покорно зачмокал губами. Он помнил инструкции, что в его положении требования террористов надо выполнять бесприкословно!
  - Видишь, со мной можно дружить, - сказал добродушно Мам.
  Президент кивнул и, отвернувшись, осторожно сплюнул на ковер. Спросил:
  - И все же, кто вы?
  - Мам Сатовский! - негодяй сделал огорченное лицо. - Я же представлялся? Что, не помнишь? Ох, и память у тебя! Шокер, наверное, тебе память отбил. Ладно, я добрый - для тебя буду сегодня просто Мам! Шалун Мам! Владыка Мам! Божество Мам!
  - Божество?
  - Да! - Мам задрал подбородок, оттопырил губу и выпятил грудь.
  - Ну, да! Конечно. Похож... Чуть-чуть! - осторожно кивнул президент.
  - Ты что, не веришь? - обиделся Мам.- Меня русский президент достал своим неверием, своеволием, шуточками. И ты - туда же?
  - Меня он тоже достал. Лезет везде. Гребет. А у меня рейтинг падает.
  - И давно падает? Жена-то как - терпит? А вообще-то, лечиться надо.
  - Да нет, рейтинг - это индекс популярности, что ли.
  - А-а! Круто! - облизнул "паркер" Мам.
  - Не понял.
  - Слово нравится: рейтинг, - Мам надавил на "е" и многозначительно ткнул вверх "паркером".
  - А-а! - Кивнул президент. Он лихорадочно думал: кто такой этот Мам Сатовский? Сумасшедший? Гипнотизер? Инопланетянин? Или сумасшедший гипнотизер? Нет, что-то другое. Гипнотизеры сквозь обшивку самолета проходить не могут, даже если они сумасшедшие. И еще эта говорящая наглая свинья... А если все же инопланетянин? Спина похолодела: тогда - каюк! Ну почему сразу, каюк? Главное, не раздражать... Осторожно спросил:
   - Что делать будем?
  - Да ничего! Один вопросик обсудим, и я - в Англию, на прием к английской королеве! Ладно, шучу - просто чайку попить, без церемоний, как говорится. Любит она меня, аж не может!
  - Круто. Говоришь, ты божество? А специализация? И пределы власти?
  - А ты конкретный парень: люблю! Я владыка золота и всех финансов Земли!
  - Большой золотой босс? - президент едва не усмехнулся.
  - Я почти всегда бос, - хохотнул Мам, задирая босую ступню. Брызнули искрами бесценные камни в перстнях на ее грязных пальцах.
  - Бедностью и не пахнет, - сказал президент. - Не любите обувь?
  - Нагота золота распаляет человеческие похоти... - Мам назидательно поднял указательный палец, увенчанный перстнем с огромным алмазом.
  - Это для вас важно?
  - В том числе, - Мам, оглянулся на помощницу президента, все еще стоящую на четвереньках, засунул руку в панталоны и яростно почесал причинное место. Женщина никак не отреагировала: смотрела круглыми глазками, казалось, не мигая. Мам разочарованно вздохнул, пошел и плюхнулся на диван. Поманил президента, указывая на место перед собой. Тот безропотно повиновался.
  Президент неожиданно поймал себя на том, что он начинает верить этому проходимцу. Богат! Даже, можно сказать, небрежно богат! И надо следить за мыслями: никакой он не проходимец! Не следует ярлыки вешать, по крайней мере, пока...
  - Вы, вроде, неплохой парень, зачем же было меня унижать? - У президента от обиды задрожал подбородок.
  Мам откинулся, разметав руки, и рассмеялся, дрыгая ногами:
  - Везти на себе все золото мира - это унижение?
  - Даже если и так, что мне с того? Вся моя команда видела, как на мне ехал некто грязный и босой, - президент горько вздохнул и покачал головой. - Они не забудут. Завтра же об этом напишут все ведущие газеты Штатов. Еще и эта свинья!
  - Во-первых: никто ничего не напишет. Это я тебе обещаю! А во-вторых: далась тебе эта свинка! - Мам раскинул руки, словно предлагая обняться. - Милейшее создание!
  - Она разгромила полсамолета!
  - Зачем же ее начали ловить? Поставь себя на ее место. Представь только: тебя гонит куда-то стадо огромных свиней! Ляжешь под копыта или станешь биться? То-то и оно! Свинка-то героическая, за себя постоять может. Теперь насчет того, кто на ком, когда и куда ехал: ты тут несколько раз коленями шаркнул и заныл, а я твою страну от ее создания с руки выкармливал! Щедро давал! Разжирела! Забыла, кто хозяин? Ты вот меня в самолет не хотел пускать. С чего бы это? Забылся? Или самостоятельным себя почувствовал? Может, мне руку мою сжать в кулачок, а? А то иногда я тебе целый день в ухо шепчу, шепчу, а ты как загнешь, загнешь с трибуны, весь мир так и присядет. Мое раздаешь, как свое! И тех, и этих прикармливаешь, а, что надо, не делаешь!
  Президент покорно закивал головой, соглашаясь и одобряя. Конструктивную критику (причем высказанную столь политкорректно!) он признавал (так уж был воспитан) и даже где-то пробовал иногда ее любить. Если удавалось дотянуться, мог хорошенько отблагодарить. Лицо его обрело деловитое выражение:
  - А что надо делать?
  - А ты поклонись, поклонись, не переломишься!
  - Да ради блага страны я вас и расцелую!
  - Не нуждаюсь! Даже зад обслюнявили! Прилипнут в подвале губами к слитку и лижутся, лижутся! Лишнее это все! Достаточно низких поклонов.
  - Да сколько угодно! - президент встал на колени и отвесил Маму нижайший поклон.
  - То-то! Правда, русский президент сказал, что тоже готов спасать мир, стоя на коленях. Но я пока не понял, что он имел в виду.
  - И тут русский успел! - вздохнул американец.
  Мам поковырялся "паркером" в ухе, обтер его об панталоны и сунул в рот, процедил:
  - Да-да, шустрый мальчик!
  - А что, уже пора спасать мир? - президент был очень аккуратен с тоном.
  Мам рассмеялся, словно золотые монеты просыпал:
  - Знаю-знаю, роешь нору в горе. Ройте, вреда никому не будет. А свечки-то по миру горят! Свечечки-то поставлены! Чикают, такают! Птички клюют и какают.
  -Таймер включили! - осенило президента.
  - Вроде того, вроде того... - Мам был снисходителен. Президент еще раз поклонился и даже ковровую дорожку чмокнуть хотел, но Мам успел подставить под поцелуй свою ступню. Тому очень хотелось слюну сплюнуть, но пришлось проглотить, ради блага своей страны, конечно:
  - И сколько осталось?
  - Что осталось, все твое, - Мам по-свойски хлопнул президента по гулкой спине. - Шустри, насколько сможешь!
  Президент поморщился от боли, передернул плечами, но стерпел. Спросил заискивая:
  - Конец-то будет полный? Или можно будет как-то отсидеться?
  - Ты, главное, руки не опускай. Глядишь, кривая и вывезет.
  - Не хотелось бы на кривой, но спасибо! Это даже больше, чем я рассчитывал услышать. Чуть счастье-то не прохлопал! - президент почти плавился от почтительности. - Смотрю, мужик на свинье...
  - Ладно тебе. Не для этого я здесь, - Мам зачмокал "паркером".
  Президент еще два раза поклонился:
  - Садитесь, отвезу туда, где взял.
  - Лишнее это, - царственно отказался Мам. - Сам дойду. - похлопал президента по плечу, на этот раз - ласково:
  - Умеешь, умеешь! Когда хочешь...
  Президент подождал, пока усядется на прежнем месте Сатовский, и только после этого позволил присесть себе.
  - Я вот сейчас смотрю и все еще своим глазам не верю: неужели сам Золотой босс? А может, сплю?
  - Знамения ждешь? Знаю-знаю! Держи, - Мам протянул президенту три красно-коричневатых, искусной огранки, камня, каждый размером с грецкий орех.
  - Алмазы? - прошептал сквозь слюну президент.
  - Обижаешь, пейниты! Их в мире триста тридцать. Теперь триста тридцать три! - и запел, - Полчисла, полчисла!
  - Что за число?
  Мам замер. Несколько секунд внимательно всматривался в лицо президента, махнул рукой:
  - Неважно. Храни. Эти камни нигде пока не учтены. Им нет цены!
  - Спасибо! Подарок, так подарок! - он вдруг засмущался, зарделся щеками. Спросил:
  - Можно, я еще раз поклонюсь?
  - Погоди с поклонами - это не подарок. Это - плата! - Мам сурово свел брови.
  - За что? У меня плохое предчувствие... - президент побледнел
  - За кровь.
  - Мне надо кого-то убить? - президент не просто опешил, он был почти в ужасе. Мам надменно хмыкнул и, тыча в его солнечное сплетение слюнявым "паркером", отцедил сквозь зубы:
  - Вновинку, что ли? От сотворения мира вы этим только и занимаетесь. Кто-то кого-то... В том числе и ты, - и неожиданно весело закончил. - И все ради меня, под моим знаменем! Не скрою - приятно!
  - Я не смогу... Я, лично? Отнять жизнь? Убить? - лицо президента посерело, а верхняя губа покрылась потом. Он все приглаживал и приглаживал холодной рукой, как ему казалось, шевелящиеся волосы.
  - Убьешь! Убьешь миллионы! Но, когда я дам команду.
  - Война? - голос президента несколько ожил. - Погибнут страны? Какие? У меня много союзников. Я не хотел бы...
  - Не имеет значения.
  - Я не смогу!
  - Охотников убивать - тьма! Убьют твою жену, твоих детей, мать... Тебе бы опередить... - продолжал цедить Мам и гадко смотрел ему в лицо.
  Сдерживая слезы, президент опять стал на колени и поклонился:
  - Слушаюсь, Большой Золотой босс. Но за такую мерзость, так мала плата...
  Мам заржал теперь в голос, и золотые блики от его бабочки осветили самолетный салон:
  - Да-да, так мир и спасают - трудолюбивыми коленями и гибкой спиной! По крайней мере, так спасают свой мирок! Так мой папа говорил, а он жизнь знает, - он опять сыпанул по салону смехом, как золотыми монетами. - Ты умнеешь на глазах, и я щедро буду давать тебе. И еще: надо, чтобы Израиль выделил землю в Мегиддо под мировой храм Разума "Армагеддон".
  Президент умел быстро приходить в себя. Он уже готов был улыбаться. И чуть не позволил себе лишнего:
  - Название, прямо скажем...
  - Не обсуждается! - гавкнул Мам, словно пощечину отвесил. Президент опять втянул голову в плечи и виновато пробормотал:
  - При такой вашей власти, вы просите меня о столь ничтожно малом...
  Мам вздохнул:
  - Это Израиль. На нем до сих пор Печать... - он еще раз вздохнул. - Даже тамошнего премьер-министра придавить не могу. Так жаль, так жаль!
  - Все сделаю, Золотой босс! - уважительно склонил голову президент.
  Мам несколько секунд внимательно смотрел на него, наконец кивнул:
  - Верю. Теперь я ухожу. А нору рой, может и пригодится! Чем черт ни шутит, пока Мамона спит! Ха-ха!
  ...Очнулся? Или? Что это было? Спал или все же? Да нет! Быть такого не может! Но ведь... Он раскрыл затекшую ладонь: три прекрасных, кроваво-коричневых пейнита брызнули искрами.
  - Вот и кровавые зайчики в глазах... - как-то особенно криво усмехнулся президент, невозмутимо наблюдая, как его охранники все еще пытаются высвободиться из наручников. - Как это говорят русские? Черти что и сбоку бантик?
  Но тоска ушла. И самолет заходил на посадку.
  У СТРАХОВ ЕСТЬ ОДНО неприятное свойство: они хорошо приживаются на новом месте. Где-то глубоко за грудиной вьют гнездо. На полусогнутых крадется первый страшок, неся в остром клювике ничтожную соломинку твоего будущего душевного неустройства. Спугнуть бы, шикнуть! Рассмеяться! Но... уже страшно! Там рассказали, здесь над ухом в ладони невпопад хлопнули. Прочитал негодное. Услышал ужасное. К себе примерил - и открыл дорожку! Идут! Чуть-чуть души касаются! Холодная капелька по позвоночнику скатится - и все. Чего тут - только плечами пожать! Но, один - за одним, один - за одним. Бочком. Ползком. На мягких лапках!.. Вот уже и гнездышко. Сначала там, за грудиной, пульсирует холодная жилочка. Коснется сердца - и оно вдруг обрывается и летит вниз через пах, куда-то туда, ниже колен. И они слабеют. Страх к страху лепится. Растет комочек! Уже так просто не изгнать. Жгучие корни по всему телу! Что-то случится! Кто-то придет! А сны какие! Рассказать, не расскажешь и записать, не запишешь! Пустое? Не скажи. Мнительность? Причем здесь мнительность! Поймите, это не просто так! Случайностей не бывает!
  На школьном дворе в Черниговке возникла небольшая пауза. Отрешенность легла на лица. Даже репортер Юрьев отложил фотоаппарат - сидел, упершись лбом в сложенные на столе руки: то ли спал, то ли думал.
  Президент России задремал. Сидя. Никогда прежде с ним такого не бывало. А теперь сморило. Видимо, сказался многочасовой стресс. И увидел он сон. На высокой трибуне стоял американский Президент и, глумливо скалясь, орал на весь мир:
  - Русский Президент, не скрываясь, режет голую Правду-матку! И возможно, уже зарезал! Он даже не подтирает за собой! Кровищи на полмира! Откуда? Наши спецслужбы сообщают: источник в Москве!
  - Эй, постой, - прошептал русский, почему-то с трудом шевеля чугунными губами. - Это - клевета! Я никакую матку не резал. По матери могу загнуть, иногда. А так, чтобы ножом - клевета!
  И тут появился Мам и стал кричать:
  - Я Сатовский! Я рассужу, я! Я знаю! Я видел!
  - Валяй! - рассмеялся американец. - Твой суд самый лучший - санкции, санкции, санкции!
  - Не нужен нам такой судья! - сказал русский, вполне овладев собой. - Сами разберемся!
  - Да, конечно! Разберетесь! - осклабился Сатовский. - Смотри, американец уже рукава засучил. Он - большой! Даст разок тебе слабенькому, где будешь?
  Русский встал и с чувством плюнул на пол:
  - Пусть попробует.
  - Во-во! - сказал Мам.
  - Врет он, - вдруг прозрел американец. - Врун! Смотрите: у него же руки коротки!
  Мам исполнил странный танец и крикнул, вскинув руку с "паркером":
  - Правильно говоришь, дорогой! Все врут, все! И русский не исключение. А это значит, что он, - Мам сделал эффектную паузу, - никогда не резал голую правду! Вы два сапога - пара! Только он - на правую ногу, а ты - на левую. И всего-то судейских дел! А то плюют на пол, засучивают рукава. Соврали твои спецслужбы, американец! Признаешь?
  - Ты что? Ты что? Почему сразу соврали? Умысла не было, просто ошиблись чуть-чуть, - американский Президент засмущался.
  - Ну ты и жук, - сказал русский.
  - От жука слышу! - усмехнулся американец. - Крым оттяпал и не перекрестился! А еще православный, иконы целует!
  - Так я ж не всерьез целую, так - по политическим мотивам.
  - Побожись!
  - Ну, ей богу.
  - Ой, не могу! - заржал Мам, едва не подавившись "паркером".
  Наваждение напало на президентов. Дух непонятный нашел. Они и теперь могли приукрасить факты, но, чтобы соврать внаглую, как раньше, не получалось. И с той, и с этой стороны заходили - не получалось! Еще этот Мам Сатовский в судьи навязался: как ни откроет рот - ошельмует! И ведь никуда от него не денешься - везде он! Ну хоть плачь! Вот он - навис над ухом у русского, вроде тихонько шепчет, а звону - на весь Земной шар:
  - Признайся, - требует Мам, - ведь было! Резанул голенькую, а? Дыма-то без огня не бывает? Подзагнул американец, конечно, но в чем-то он, наверняка, прав? Поделись подробностями, не таи в себе, облегчи душу.
  - Во-первых, матушка-Правда у меня всегда в одеждах, - сдержанно, хотя и несколько смущенно сообщил русский, - хоть легенькие трусики, но надену ей, прежде, чем в свет выпущу. Стыдно по-другому.
  - А во-вторых? Да-да! Во-вторых! - нетерпеливо навалился на русские плечи Мам.
  - Отстань! Шею отсидишь!
  - Нежный какой! Давай, колись!
  - А во-вторых, - вздохнул тяжело русский, - в последнее время эта муза стала на земном шарике редкой птицей!..
  - Я же говорю: врун! - заржал под стать Маму американец. И тут же оказался в тисках Сатовского:
  - Ты что-то знаешь? Расскажи. Ну, пожалуйста, будь умницей, - Мам взобрался американцу на плечи и жарко дышал то в одно, то в другое ухо.
  - Отстань! Прицепился! - американец замахал руками, словно рвал тягучую паутину.
  - Ладно-ладно! Но с условием: покажи нам ее гардеробчик.
  - Это - пожалуйста: она у меня не в трусах, как у русского, на люди выходит. Америка - страна богатая!
  - Нет, позвольте! - русский даже ногой топнул.- И у нас наряды не хуже!
  - Побожись! - выгнулся Мам.
  - А вот тебе крест!
  - Хорошо! Давайте посмотрим и сравним. Кто начнет, того и тапочки, - хихикнул Сатовский.
  - Какие тапочки?
  - Белые-белые! - сказал американец и вывалил ворох нарядов. - Пожалуйста: политические одежды моей Правды! Вот пелерина недомолвок, шарфик умолчания, перчатки предвзятости, хрустальные туфельки двойных стандартов!
  - Накось выкуси! - отбрил русский и покрыл шелковый ворох тончайшим льном.
  - Шикарно! - развел руки Мам.
  - Союзнические наряды! - заявил американец, распахнув дверцы платяного шкафа.
  - Наше вам с кисточкой, - сказал русский и отдернул шторочку.
  - Для предвыборных обещаний! - крикнул американец, путаясь в цветных шелках.
  - А мы - валетом! - ответил русский, жахнув сибирскими соболями.
  - Экономические прогнозы!
  - И мы!
  - Бизнес: сделки, споры, договоры!
  - Вот-вот! - привстал русский, подвигая ногой в центр комнаты полицейскую фуражку, наручники и бронежилет.
  - Интим! - надавил французскими кружевами американец.
  - Прекратите безобразничать! - сказал русский.
  - Вы не говорите дамам комплиментов?
  Русский почесал затылок, зачем-то надулся и сообщил:
  - Разве нуждается подлинная красота в словесных покрывалах! Хлопнул с утра по зад..., извините, по попке - и нормально!
  Мам рассыпался в подлых смешках.
  - Все, что ли? - спросил весело, посасывая "паркер". - А куда же деть дела судейские?
  - Сэр! - сказал американец гордо. - В нашем суде царствует голая Правда! Иногда используем фиговый листок. Это, если в зале дети! - И он положил сверху засохший зеленый листик, кажется, бузины.
  Русский несколько секунд смотрел на американца, качая головой, сказал с горечью:
  - Развратники!
  Он долго листал страницы старой записной книжки, слюнявя указательный палец. Кому-то звонил. И вот принесли нечто. Он расправил и положил сверху:
  - Паранджа! Неудобно было нашу одежку выносить, наша из мешковины, да и потрепана. Вот, взял взаймы! Надежная вещь! Шито-крыто, намылено и подбрито! - он вдруг сунул палец в рот, оттянул щеку и гулко булькнул, потом скакнул на месте, отбив что-то из матросского "Яблочка", и свистнул в два пальца.
  - Дикие люди, - сказал американец презрительно.
  - Но победа за мной! - ответил русский. - У моей Правды самые шикарные наряды!
  - Особенно в судах!
  - Признаю, в судах пообносилась немножко. Но - сошьем новые, делов-то!
  И тут вьюном прошелся Мам:
  - Всем стоять, молчать и бояться! - он ткнул "паркером" себя в грудь и уточнил:
  - Бояться вам следует меня, Сатовского, вами горячо любимого!
  Президент России вдруг понял, что он спит и видит сон. Он попытался избавиться от наваждения, заявив: "Не люблю я тебя!", но Мам то ли хрюкнул, то ли свистнул, и сознание первого лица России опять оказалось в прочных путах вертлявого пройдохи. Президент сдался и начал прихрапывать.
  - Вот-вот! - многозначительно скривился Мам. - Посмотрите на него: ведь любит меня! Я больше скажу, любит, аж, не может! Но - врет, говорит, что не любит. Везде одно и то же: врут!
  - Русские все такие, - сказал американский президент, шуруя огромной зубочисткой между зубами. Русский прищурился и сообщил шепотом:
  - Моя покойная бабушка - царство ей небесное - говорила, что все редкозубики - записные вруны!
  - У нее, наверное, вообще зубов не было, коль так врала! - не стал стесняться американец.
  - Не трогайте бабушку! Она - святой человек!
  - И внук в нее! - нагло рассмеялся американец.
  - Подлец!
  - От такого слышу!
  - Преддверье боя! - осклабился Мам. - Вот-вот и загрохочут пушки? Давайте, ребята, давайте! Не мальчики, но мужи! Мужи!
  Но вдруг у него настроение переменилось: он сунул "паркер" в угол рта, гнусно прищурился и, нарочито гундося, спросил:
  - Скажи, уважаемый американец, ты козу целовал?
  Президент чуть зубочистку не проглотил, смутился, закашлялся:
  - Зачем это? Не было такого! Отвратительный вопрос!
  - Ну-ну! Побожись!
  - Богом клянусь!
  - В чем клянешься?
  - Не целовал я козу!
  - А козла?
  - Нет!
  - Ну хотя бы кошечку, носик к носику? В детстве, а? Или кролика?
  - Нет! Нет! Нет! - заорал, раздражаясь, американский Президент.
  - Ты еще скажи, что у вас в верхах все знали, что в Ираке нет химического оружия... - вкрадчиво, проговорил Мам.
  - И скажу: знали! - забывшись, выпалил американец.
  - И врали! Даже неинтересно, - Мам сел на пол, скрестив ноги на индийский манер. - Уйду я от вас. Хочется перемен.
  - Куда? Где еще вам будет так сладко? - зазывно прошептал американец.
  - Пожалуй, нигде, - задумался Мам. - Но плюну на удобства, так и знай! Уйду к русскому! Честь дороже!
  - Где вы там найдете честь? Хотите, я вам на ушко скажу: моя разведка сообщила, что у русских на флаге симпатическими чернилами написано: "Хотели, как лучше, а получилось, как всегда!" И лик - светится!
  - Чей лик-то?
  - В полфлага, представляете?
   - Ты меня до инфаркта доведешь! Чей лик, спрашиваю?
  - Лицо Черномырдина сияет! Бывшего Премьер-министра России... - улыбка удовлетворения растянула в стороны лицо американца. А русский присел, спрятав ладони между ног.
  - Да-а!? - скорее всего, восхитился, чем удивился Мам.
  - Его-его!
  - Того самого?
  - Угу. Я бы им предложил и гимн поменять.
  - Дельное предложение?
  - Еще бы!
  - Напой пару нот.
  - Певец из меня никакой, так, намурлыкаю...
  - Давай уж, не тяни.
  Американец взял саксафон. Подумал - отложил. Взвесил на руках гитару - тоже отложил. Взял балалайку, крякнул в кулак и вдарил по струнам, чертом выруливая на средину: "Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, остров невезения в океане есть..."
  - Враки, - сказал Мам. - Очередные враки! Русский - везунчик! Да еще какой! Не про то поёшь. - Сладко жмурясь, как насытившийся кот у плошки со сметаной, он хлопнул в ладоши:
  - Русский, эй, русский! Похрапываешь?! Честь проспишь!
  Президент России во сне проснулся.
  - Знаешь, в чем главное отличие России от Америки?
  - Ну, знаю.
  - Поделись.
  - Нет. Моему американскому партнеру будет унизительно. Его стыд растерзает.
  - Тю-тю-тю! Сю-сю-сю! - Мам рассмеялся. У него даже "паркер" изо рта выпал. - Ну ты загнул, так загнул! Америку собрался унизить?
  - А что?!
  - Да нет, ничего такого, унижай, - Сатовский икнул и медленно полез на березу, кроша кору когтистыми лапами. "Откуда когти-то?" - подумал русский. "Выросли!" - буркнул Мам, продолжая точить когти. "Черти что!" - подумал русский и осторожно качнул головой в сторону американца:
  - Он на балалайке плохо играет.
  - Так его! - одобрил Сатовский. - Подлей чернухи-то, подлей!
  - В детстве энурезом болел...
  - Круче бери!
  - Обидится.
  - Тебе-то, что?
  - Неловко...
  - Знаешь, что он про тебя сказал?
  - Неужели? А как узнал?
  - Да он по всему миру ручонками-то шарит. И все - в дом! А ты из своих сосешь и к нему несешь.
  - Брехня!
  - Все говорят, воровскую систему в стране создал.
  - Отъявленная брехня! Система до меня была.
  - А если сломать?
  - Пробовал тут один... Теперь лежит, молчит.
  - Ну да, ну да. В ад пойдешь?
  - А куда деваться, поволокут, так и пойду.
  - А ты, американец, в ад пойдешь?
  - Нет! Я молиться буду!
  - И что?
  - Простят. Обещали же!
  - Цирк! - сказал Российский Президент и полез на березу, толкая головой Мама в зад. - А еще партнер называется. Партнеры друг друга держатся.
  - Чикагский волк тебе партнер! - гаркнул Сатовский, и президент сорвался с березы. Больно ударившись плечом о выступающий из земли березовый корень, он проснулся. Оказалось, во сне упал со стула.
  - Черти что! - сказал президент, вставая с помощью охранников. - Такая чушь приснилась! Бред!
  - Не скажи, сон всегда отражает реальность, в известной степени, конечно, - хмыкнул у его уха невидимый Мам. - Не веришь, спроси у академика.
  - Если академиков постоянно слушать, ума лишишься, - раздраженно, еще не пришедший в себя, ответил президент. Маслов, было видно, обиделся и повернулся к президенту спиной. Президент заметил состояние Маслова и тут же решил загладить свою вину:
  - Господин Маслов, прошу прощения. Я неправ. Я позволил себе недопустимый тон. Извините.
  Маслов, словно кожу поменял: заблестел весь - от глаз, до зубов! Он умел улыбаться.
  - Конечно же, я не в обиде. Это я так, по-стариковски. Все хорошо, господин Президент! Спасибо, вы хороший человек.
  У президента тоже полегчало на душе. Принесли кофе. Положил в чашку сливки, сахар - президент не любил черный кофе. Помешивая-побрякивая ложечкой, он размышлял об увиденном во сне. Было почему-то стыдно. Понимал, что это проделки Мама, но... Не на голом месте сон, нет, не на голом... Отхлебнув, подумал: "Надо признать, есть нечто позитивное в этом березовом сидельце". Вдруг в его голове сформировался вопрос, очень важный, как в тот момент показалось президенту. "Был бы Сатовский здесь, спросил бы..."
  - Да здесь я! Куда я от вас денусь! - Мам сидел на березе, болтая ногами и посасывая "паркер" - как будто никуда и не отлучался.
  - О! - сказал президент. - Да ты и в самом деле - чер..., я хотел сказать, маг! Не успел я подумать...
  - Спрашивай уж! - перебил его Мам, неожиданно вежливо и доброжелательно.
  Президент напрягся, неужели этот охальник опять провокацию замышляет? Спросил подозрительно, но, все же, стараясь попасть в его тон:
  - С чего бы это ты ко мне подобрел?
  Мам крутнулся на суку, и его галстук-бабочка щедро сыпанул золотыми бликами. - А что? Я сейчас - такой! Или опять не угодил? Проси, давай! Дам!
  - Нет, просить я не собираюсь, по крайней мере, пока. Я спросить хочу, вопрос задать, коль уж нас проведение вместе свело.
  Мам, словно змей, обвил сучок, замысловато перепутав руки с ногами, томно протянул:
  - Давай, давай! Порадуй скучающего Мама.
  - Ты, как я понял, главный на планете финансист, можно сказать, с потусторонним образованием? - президенту удалось скрыть иронию.
  У негодяя отчего-то сделались круглыми глаза, и кривенькая улыбка наползла на лицо. Он широко отвел руку и аккуратно показал "паркером" на свою грудь:
  - Кто - я? - подумал несколько секунд и заверещал. - Ну да! Конечно! Да-да - главный! Как говорится, найдешь главнее - разницу верну! - И он, выгнувшись по своей привычке, - то ли хрюкнул, то ли сучок сломал, то ли еще что.
  Президент вздрогнул и даже покраснел, но все же... - вы не представляете, как ему хотелось узнать! Откашлявшись, он спросил отчего-то сразу севшим голосом:
  - Ответь, почему Россия до сих пор не может сделать хороший автомобиль!
  - Как тебе не стыдно? Наговариваешь! А еще - Президент! - вдруг заорал Мам, выгнувшись странной спиралью и стуча ногой в березовый ствол. - Был автомобиль! Был! Сделали! Даже - два! Они были лучшими в мире, по тем временам! Ты не помнишь, а я-то помню: приехали ребята из НКВД - объяснили, расстреляли, и дело пошло как по маслу! Сделали! Сам Сталин похвалил! И дальше бы делали хорошие автомобили, если бы рабочие не кончились! - И он неожиданно рявкнул медведем:
  - Расстреливать будешь?! Помогу! - И тут же глянул невинным котенком, усмехнулся разочарованно, снисходительно рассматривая дрогнувшего президента. - Чего присел? Ну да, ну да, понятное дело! Не будешь, значит? Тогда остается пересадка органов! Я покажу - наглядность и еще раз наглядность! К тому же, всем известно, что тайное когда-нибудь обязательно должно стать явным! Согласен?
  Растерявшийся президент, уже кляня себя за дурацкий вопрос (ведь всем все известно!), судорожно кивнул.
  Мам, гадко скалясь, то ли хрюкнул, то ли свистнул и в центре двора проявились двое мужчин вполне допустимой наружности. Один - в рабочей спецовке, другой - с ноутбуком под мышкой. Ничего особенного - люди, как люди. Мам спрыгнул с березы, вскинул руки, словно собрался дирижировать оркестром, и...
  Вот уж воистину - чертовщина, так чертовщина! Рабочего окутал странный желтоватый свет. Его руки, бывшие до этого момента на приличествующем им месте, вдруг отпали и мигом проявились приросшими к ягодицам. Что самое странное - они были вполне функциональны! Когда Мам вложил в одну руку стакан, а в другую - бутылку, все случилось обычным порядком: было ловко налито и выпито. А вот дальше дело пошло не так гладко. Мам, кривляясь и гадко комментируя, подвел рабочего задом к верстаку, на котором лежали детали и инструменты.
  - Давай, дорогой, собери узел, - попросил он очень вежливо.
  Две могучие, мускулистые руки, торчащие из мощных ягодиц, проворно взялись за дело. Трудовой полет инструментов в ловких пальцах ублажал взор! Гармония движений завораживала! Трудовой пот благословлял итог!
  - Вот и готово! - промурлыкал Мам. - Ай яй-яй! Остались лишние детали! Не будьте к человеку так строги - сэкономил! Ведь экономика должна быть экономной? А? - он повертел и так и этак собранный узел: то, что должно было крутиться, не крутилось, а то, что должно стоять твердо, болталось и хлябало. Он запрыгал на одной ноге, напевая:
  - Мы узнали! Мы узнали! - кривляка замер на одной ноге. - Я же говорил: нужна пересадка органов! Все дело - в глазах! Он же вслепую работал! Если глаза пересадить на ягодицы... - Мам перешел на шепот, - то и расстреливать никого не придется! Хотя уверен - расстреливать проще и эффективнее. Помнишь, что сказал отец народов: "Нет человека - нет проблемы". Что это означает? А вот что: расстреляй сто человек - решишь сто проблем! Ты слышишь меня, президент? Слышишь, как просто устроена экономика? Ну давай, решайся. Чего синеешь? Не трясись! Будешь решать проблемы - помогу! Нет? Жаль! - Мам ужом вился вокруг президента, успевая, как показалось, шептать ему на оба уха сразу. - Тебе так идет автомат! Ты с ним так сексуален! Все же - не хочешь? Понятно. Тогда предлагаю другой вариант, - Мам щелкнул пальцами, и глаза рабочего переместились на ягодицы, а в спецовке на этих местах образовались два круглых выреза. Тьфу! Зад теперь выглядел по-совиному. Света вскрикнула и закрыла глаза руками.
  - Кошмар! - прошептал президент, отвернулся и зажмурился. Умоляюще попросил:
  - Перестань!
  - Терпение, господин Президент! И тебе никогда не придется никого расстреливать, по крайней мере, в России! Я недавно разговаривал с вашим министром образования. Вот уж где воруют! Абзацы в учебнике переставят - и издают, как оригинальный труд! Я уж про цены не говорю - цены, дело святое! Так вот: министр очень умные вещи говорил! Глубоко копает! Признаюсь, я не все понял - уж очень умно! - но мне показалось, что уже с будущего года в школах начинают пересаживать ученикам глаза на ягодицы! Божиться не стану - может, чего и недопонял. Но озабочены! Ух, как озабочены! Искрят кабинеты! - Мам закатил глаза и развел руки. - Правда, слышал: предлагают руки вернуть плечам. Не знаю, не знаю. Не уверен, что выйдет что-либо хорошее, если глаза начать пересаживать на ягодицы, а руки возвращать плечам. Я бы хорошо подумал, прежде, как говорится, чем!.. Хотя, там чиновники думающие, осторожные. Сказали, начнут с эксперимента - десять лет в тридцати регионах! Сотни миллиардов деревянных выделяют! Ну, что ты так, президент? Что ты? Не огорчайся! Время летит быстро! Тем более в России давно уже привыкли жить в пролете! Ты что - на меня гневаешься? О! Тебе трудно угодить! - Мам сделал обиженное лицо и полез на березу, продолжая стрекотать сам с собой. Люди во дворе подавленно молчали. Он, усевшись на суку, спросил:
   - Второго тебе показывать? С ноутбуком который? Да у него мозги набекрень! Кто виноват? Ну у тебя и вопросы, президент: надорвешься поднимать!.. Как говорит Феодосия Пантелеевна - насколько я понимаю, моя дальняя родственница: дураков не сеют, не пашут - они сами родятся! Может, местный климат виноват? Или какая-нибудь атмосфера не та? А проект насчет пересадки глаз на ягодицы ты поддержи, представляешь, какая у тебя армия будет?! Пофантазируй! А я помогу! Честное слово! Помог с руками, помогу и с глазами!..
  - Ладно тебе изгаляться, Мам, - вмешался Сат. Было видно, что ему не хочется этого делать. Но Феодосия Пантелеевна... Она смотрела сейчас на него, как тогда, той самой ночью, смотрела на него комсомолка Фенечка - надежда на какую-то, известную только ей, справедливость была в этом взгляде. Она так и не поняла - до сих пор не поняла! - что у нее с ним разные справедливости.
  Сат повернулся к президенту:
  - Мам, конечно, кривляка, но он пытался тебе сказать... Ты и сам, надеюсь, все понял. Главное: избавься от коммунистического образования. Надо готовить экспертов, узкопрофильных специалистов, а не широко образованных неумех. Такое уж, президент, время. - Сат посмотрел на Фенечку: она благодарно ему кивала.
  - Да-да, я понимаю, - рассеянно ответил президент, рассматривая в чашке оставленный кофейной гущей рисунок. Он пересилил себя и, преодолевая отвращение, посмотрел в сторону призрачного рабочего. Тот споро трудился, стоя спиной к верстаку. Отвратительно! Отвратительно! Руки из ягодиц - это мерзость и неприкрытая чертовщина! Кто никогда этого безобразия наяву не видел, то и в голове представлять не стоит. Тем более, не стоит рисовать, делать статуи и уж, ни в коем случае, не печатать на "3Д"- принтере! "Черти что! Этот негодяй из меня полного дурака делает! - ужаснулся президент, промокая потный лоб. - Угораздило же меня задать ему этот вопрос". И тут рабочий у верстака стал напевать, энергично действуя руками и поигрывая ягодицами и тазом. Ужас! Тошнотворное зрелище! Света добежала до кустов сирени, и там ее вырвало! Но было все же что-то притягательное в работе этого изуродованного мамоной человека. К тому же, на глазах росла куча собранных узлов. И главное - никаких "лишних" деталей! "Глаза не там? Ну, это, как посмотреть, - неожиданно усмехнулся сам в себе президент. - Ведь к поговорке, что у наших руки не из того места растут, в России как-то привыкли. И даже не обижаются... Тьфу! Что это со мной?! Чушь несу! Внушил, подлец! Развратил! Это так, но и горячиться не следует - обдумать все надо!" Что я тут делаю? О чем думаю? Зачем спросил Мамону? Какие истины хотел обнаружить? И как я вообще здесь оказался? Загипнотизировали!
  Мам на березе захохотал, и видение пропало. Исчез и Сатовский.
  - Господин президент, - осторожно спросила бабка Тузик, - чевой-то было?
  - Торжествуют, бабушка, нечистые над православными, - горько вздохнул президент. - Как написали святые - так и есть!..
  - У, гад березовый! - шепотом погрозила бабка, косясь на пустое теперь дерево. Президент молча усмехнулся.
  Опять повисла длинная пауза. "Серый" не торопил. Президент подошел к тому месту, где стоял призрачный верстак и о чем-то думал, покачиваясь с пяток на носки. Через двор пробежали два зеленых чертенка, вскарабкались на березу и уселись на суку, болтая волосатыми ножками. Даже Павел хотел перекреститься! Но, посмотрев на "серого", опустил руку. Сат рассмеялся, глядя на Свету, которая - словно это бежали не черти, а мыши - вскочила с ногами на стул, оправляя платье и переступая с ноги на ногу. И вот тут истошно завопила бабка Тузик. Все невольно вздрогнули. Ужас был написан на ее бледном искаженном гримасой страдания лице! Она всегда была смелой до отчаяния женщиной. Однажды колхозный бык оборвал привязь и с пеной на губах влетел на школьный двор, в тот момент полный детьми. У взрослых ноги окаменели. Бабка же - тогда еще шестнадцатилетняя комсомолка - метнулась наперерез осатаневшей животине и ухватилась за металлическое кольцо в носу быка. Тот встал, как вкопанный! Стоят оба: Тузик плачет, бык хрипит. И грабили ее, и чуть в пруду не утонула. Тогда-то боялась? Немножко. А сегодня испугалась до холодных судорог в животе! Ведь она верила! Она свято была убеждена, что в раю ей приготовлено отличное место! И вот пришли чужаки и опять опрокинули ее лодочку! Как тогда, давно, на ноябрьском пруду. Холод! Ужас! Смерть? Она заголосила. Распахнулась вся без утайки, сморкаясь в фартук и размазывая по лицу слезы.
  Не понимая причины, все продолжали молчать. Только Феодосия Пантелеевна приобняла ее за плечи, притянула к себе:
  - Что ты, милая, успокойся. Что тебя так расстроило? Забудь этого никчемного отца Валентина.
  - Я бы забы-ы-ла! Но я помню-ю! Мне страшно! Фенечка, мне очень страшно! Жизнь позади, ничего не изменить, не вернуть, а впереди - смерть и ад! Ты же знаешь, я бы жила так, как надо, чтобы - в рай, но я не знала. Меня учили, учили, учили! Я слушала! Я женщина, а теперь глупая бабка. И я верила своим учителям! Я не хочу в ад! Это - ошибка! Я не виновата! Я могла бы по-другому! И я смогла бы по-другому, но я-я-а не зна-а-ала-а-а!
  - Во, дает! - пробурчал старший из охранников. - Нет никакого ада, и рая тоже нет.
  - Е-есть! - взвыла бабка. - Я только что видела! Мне показали! Да! Есть! Есть! Есть! - она трижды ударила кулачками по столу.
  - Показали? - перебил "серый". - Что показали? Как показали?
  - Я там была! - опять завыла в голос бабка.
  "Серый" нахмурился, раздражаясь от бабкиного воя:
  - Успокойся, для тебя это добрый знак. И учитель у тебя появится. А сейчас молчи!
  - А пастор? - спросила бабка, неожиданно быстро успокаиваясь.
  - У тебя будет другой учитель, - вдруг отозвался Сат. - У пастора иная судьба.
  - Не огорчайся, бабушка, все там будем! - усмехаясь, покачал головой президент.
  - Это где? - насторожилась она, все еще продолжая потихоньку всхлипывать.
  - Будете там все, но в разных местах, - сказал Сат.
  - Понятно, - опять усмехнулся президент. - Смешная бабка в раю, а я, видимо, в аду, так, господин Посланец?
  - Не нам решать! - отрезал "серый". - У вас еще есть ко мне вопросы?
  - Конечно! - Маслов встал. - Извините, что нарушаю регламент. Я помню: вы приказали сидеть. Но позвольте я буду стоять, затекла спина - возраст!
  "Серый" молча кивнул.
  - Так вот, - продолжил академик. - Для меня остался открытым вопрос: с кем Творец играет во вселенские шахматы? Ведь Он должен с кем-то играть? Правила земных шахмат подразумевают, что у игрока обязательно должен быть партнер. С позиции земного человека напрашивается вывод: или приведенная вами аналогия не корректна, или где-то существуют личности, равные Творцу... Извините, я старался не нарушить приличия.
  "Серый" сделал длинную тяжелую паузу. Убрал шарик в мешочек и тоже встал:
  - У всякой аналогии есть границы, скажем так, истинности. Аналогия всегда условно правдива.
  - Ну, и... - не выдержал Маслов.
  "Серый" опустился на колени и склонил голову до земли. Сат тоже склонил голову. Маслов растерялся. Он вертел головой, судорожно пытаясь проглотить карамельку. На колени встал пастор. Юрьев, осмотревшись, последовал его примеру, прихватив со стола фотокамеру. Отбросив стул, упала на колени бабка Тузик, ткнувшись лицом в землю. Остальные медленно встали со стульев. Недоумение было на их лицах. "Наука требует жертв", - прошептал на ухо Свете Павел и увлек ее к земле. И вот уже все, кто был на дворе, медленно опустились на колени.
  Остались стоять только Феодосия Пантелеевна и президент. Впервые за время своей карьеры президент не знал, что делать. Он топтался на месте, поправлял куртку, выдыхал со свистом воздух. У него, конечно, был православный наставник, некто старец Кирилл, и на коленях президент стоял, и каялся, и причастие принимал. Но в том во всем была некая условность, театральная последовательность действий. Здесь же сам воздух был пропитан искренностью! Это ощущалось. И он сник. И сполз на колени, опираясь на березу, "засиженную" Мамом. Феодосия Пантелеевна преклонилась последняя. "Серый", не поднимая от земли головы, начал что-то говорить на странном языке: клокотали обертоны, и пели четвертные, бемоли сшибались с диезами, творя какую-то великую тайну Слова. Сат рыдал, закрыв руками лицо, и шептал, шептал, пытаясь повторять.
   У всех коленопреклоненных текли слезы по просветлевшим лицам...
  Закончив молитву, не меняя позы и не поднимая головы, "серый" сказал:
  - Творец играет сам с собой!
  Счастьем светилось залитое слезами лицо Маслова, когда он поднял голову от земли.
  - И у него есть шахматные часы? - спросил академик, видимо, еще не отдавая себе в полной мере отчета в происходящем.
  - Да, - сказал "серый" вставая с колен. - Семь кнопок. И они сейчас проявлены на Земле.
  - Световые столбы! - воскликнул Маслов, возвращаясь в земную реальность.
  - Что такое с нами было? - спросил президент.
  "Серый" почему-то вздохнул, прежде чем ответить:
  - Вы прикоснулись к счастью. Вы это называете Раем.
  Все встали. На земле лежала только бабка Тузик. У Феодосии Пантелеевны дрожали губы. Она склонилась над подругой:
  - Вставай, пора.
  - Нет! Не-е-ет! - бабка забилась в рыданиях. Потом все же встала на колени и поползла к Сату. - Возьми с собой. Я тоже пойду на коленях! Я сотру ноги до кишок. Но пойду! Хочу еще раз испытать такое! Испытаю и -все. Обещай, обещай!
  - Я не могу, - отстранился Сат. - У меня нет такой власти! Может только тот, на ком Печать.
  Бабка Тузик развернулась и поползла к "серому":
  - Помилуй! Помилуй ты, если он не может!
  - Стой! Не унижайся! - упала рядом с ней на колени, обняла ее Феодосия Пантелеевна. И тут же гневно повернулась к Сату:
  - Ненавижу! Ты обобрал меня! Слышишь: ты обобрал меня! Зачем мне это ведовство? Зачем мне ребенок от твоей силы! Не хочу! Ты лишил меня! Лишил, лишил!.. - она упала на спину подруги и зарыдала вместе с ней.
  - Бабушка, что ты говоришь? - вскрикнула Света. - Он ...
  - Нет-нет! Он только дал силу моей детородности. Не от семени, но от духа, - Феодосия Пантелеевна застонала.
  - Ужас! Ужас! Ужас! - завопила, закрываясь от Сата руками, Светлана.
  - Молчать! - громыхнул "серый". - Всем молчать! Еще пять минут назад вы все были, кто - атеистом, кто - блудницей с иконой, кто - колдуньей, а кто, вообще, не пойми кем! Ни у кого из вас не было даже ничтожного шанса прикоснуться к Слову. Вас разбудили, вам дали глоток. Теперь просите Его. Просите! Умоляйте! Но вы до сих пор полны самомнения и гордыни! Молчать!
  - Кого просить? Кого? - вскинулась бабка Тузик.
  Не отвечая, "серый" повернулся к Сату:
  - Встретимся в Мегиддо. Помни, все, что мне от тебя нужно, это "Четвертый дар волхвов".
  - Я помню, - склоняя голову, ответил Сат.
  
  В ДЕРЕВЕНЬКЕ ПОД ТАМБОВОМ неугомонный дед все гремел и гремел своим рельсом. При этом выкрикивал нечто чуждое уху и разуму простого российского гражданина и матерился умопомрачительными словесными конструкциями. Да, били старика! Ночами. Слегка, для острастки. Не помогало. По-прежнему он не давал спать всей округе.
  - Помилуй, дай хоть ночку отдохнуть, хоть вешайся от твоего звона, - взмолилась его старушка-соседка, стиравшая и варившая ему по доброте душевной.
  - Так-раз-этак-перетак! - ответил дед, затягиваясь табачком-самосадом. - Черт у порога, а она спать! Бери вторую железяку, бей с другой стороны!
  - Тьфу, на тебя! - возмутилась та и, швырнув стираное и глаженое ему на колени, ушла, приволакивая покалеченную еще в ранней юности ногу. Дед закряхтел, завздыхал, виновато глядя ей вслед, но било из руки не выпустил. Ему было три годика, когда она выдернула его из-под брички председателя колхоза. Кони понесли, испугавшись единственной в округе мотоциклетки директора МТС. Его спасла, а сама пострадала - ступню колесо искалечило. Так и осталась одна. С фронта парней вернулось всего ничего, а девок, хоть пруд пруди! Хромоножка и не пригодилась.
  Маму дед не нравился. Ну, дали ему откровение. Ну, поставили к рельсу. Так с ума не сходи! Уже немецкое телевидение к нему приезжало! Ишь, как ворошит! Но вот загибает знатно - не сразу разогнешь! Немец-переводчик на пятой минуте руки опустил: мол, непереводимый текст. Привезли русского переводчика - тот рот раскрыл. Давай за дедом записывать и на диктофон, и вручную. Вопит: это открытие! Мол, что ни фраза, то оригинальная конструкция! А тот поливает и в рот, и в нос, и наискось, и поперек! А зачем шумит, так и не объяснил. Поняли только, что идет кто-то страшный, и с ним попутчики. Придут и покажут Кузькину мать.
  - Я-я! - закивали немцы. - Кузькина мать, Хрущев!
  Потом спрашивают: мол, где будет демонстрация Кузькиной матери?
  - Что ж вы такие непонятливые! - взбеленился дед. - И нам здесь покажут, и вам, так пере-так-раз-этак!
  Точная информация, спрашивают? Точнее не бывает, подвел черту дед и взялся за било.
  Сели немцы ждать. Домик по соседству сняли. Только дед их выкурил: четыре ночи терпели, уснуть не смогли. Сломались! Отъехали на пять километров, в соседнюю деревню. Там рельс тоже ночью слышен, но спать можно. Ждут.
  Мам не щадил свинью, хотя ей подходило время пороситься. Она еще больше разжирела. Соски теперь висели почти вровень с краями копыт и, где чуть бугорок, бились о землю, оставляя кровавый след. Свинья повизгивала от боли, за что получала пятками в бока от восседающего на ней Мама. Пес трусил следом, уцепившись слюнявой пастью за ее крученый хвост. Спал на ходу! Так бы и не открыл глаза, если бы передохнувший дед не взялся с удвоенной силой бить по рельсу.
  - Тю-тю-тю! - сказал Мам. - Пожар устроишь! Искры-то от рельса так и летят. А если где бензин?
  - Нет тут ни у кого бензину, - продолжая дело, отозвался дед. - Без надобности он теперь. Одни старухи, так-растак! Да я! Слепые, хромые, еле живые! Какая нам техника! Мать-перемать-мать-мать!
  - О-о! - одобрил Мам. - Знатные рулады крутишь! Учился где?
  - Где-где - в борозде! Сопли по колено, а пацана уже на трактор! Разруха! Надломится какая железяка - одноногий слесарь гайку крутит и учит! Тут тебе и тю-тю, и мутю! А ты кто таков, мил человек, зачем свинью мордуешь? Ей через пару дней пороситься, а ты ее вместо кобылы гонишь.
  - Да ей в радость! - сказал Мам.- На диете она, похудеть мечтает. Помогаю жир согнать. Так или не так, скажи, свинья?
  Свинья молча кивнула. Дед опустил било:
  - Ученая, что ли?
  - Ученая-крученая-мученая! - хохотнул Мам.
  - Едрит твою налево! - дед почесал железякой затылок. - А "Цыганочку" с выходом?
  - Легко! Она и петь умеет.
  - Брешешь!
  - Собака брешет!
  - А ну, пусть скажет чего.
  - Да пошел ты! - буркнула свинья.- Этот бугай все бока отбил, и еще ты тут!
  Дед потерял равновесие, съехал с чурочки, на которой сидел, и опрокинулся назад, задрав ноги. Железный прут вырвался из руки и улетел в траву к завалинке:
  - Растудыт-твою-мать! Цирк!
  - Вот хорошо, вот и ладненько, - закудахтал Мам, отодвигая ногой железяку еще дальше. - Отдохнем! Деревня расслабится.
  - Нельзя мне отдыхать, так-растак! - сказал дед, переворачиваясь на четвереньки.- Да и немцы сейчас явятся! Как только перестану - они тут как тут! И кином своим мне в морду тычут: давай интервью! А где я возьму? Да и сосед сказал, что интервью это - срамное дело! Так-то! Немцы, одним словом!
  - Соврал твой сосед, - сказал Мам. - Нет в интервью срама.
  - А что?
  - Болтовня и только.
  - Ну! А я бежать уже хотел, только долг и анализы не позволили.
  - Болеешь? В твоем возрасте это уже не страшно, - Мам соснул "паркер", пнул задремавшую свинью и сплюнул.
  - Не харкай! Харкаешь, так-раз-этак- пере-так, куда ни попадя!
  - Ладно, не буду. Это я так, прицеливался. Думал, немцы приедут, так и плюну.
  - В немцев? Зачем? - искренне удивился дед.
  - Так они ж интервью хотят?
  - Ну.
  - Вот и плюнул бы.
  Дед подумал-подумал и сказал:
  - Не надо!
  - Как хочешь. А то они ведь войной сюда ходили, - Мам осмотрелся, ища место, куда бы присесть. Некуда! Даже чурочка всего одна - под дедом. От огорчения опять плюнул.
  - Не харькай! - окоротил его дед. - И войной неча трясти! Когда было! Все помнить, что-ль, так-рас-так?
  - Добрый? - гадко прищурился Мам.
  - Я? - удивился дед.
  - Ты-ты!
  - Не-а! - он махнул рукой и стал сворачивать самокрутку, щедро сыпля на газетку табак-самосад.
  - А что - злой? - не унимался Мам.
  Дед подумал-подумал, пожал плечами:
  - Вроде и не очень, когда тверёзый.
  - Попиваешь?
  - Забыл уже! - выдохнул дед со стоном.- Как мне долг разъяснили, и анализы я сделал, так ни капли в рот и не брал! Бью в железо, вот и все. Пробудить должен! До-олг! - дед поднял вверх прокуренный палец.
  - Плохо тебе, дед! Ох! Плохо! - Мам собрался по своему обыкновению всунуть деду в рот "паркер", но увидев там последний желтый от табака зуб, передумал. - И анализы у тебя плохие... Помрешь, наверное, скоро?
  - А что не помереть? - кивнул дед. - Помереть можно. Время уже! Так-пер-так! А про анализы не скажи, хорошие анализы! Правильные! С учительницей делал!
  Мам опять гнусно хохотнул, прошелся вокруг деда вьюном:
  - Так-так-так! А что в больницу не пошел?
  - Хотел пойти к врачихе - тоже грамотная. Но далеко! - дед ругнулся особенно замысловато.
  - И что такого нашла учительница в твоей моче, что ты начал греметь железом?
  - Какая моча?! - рассердился дед. - Никакой мочи не было. Мы с ней мир анализировали!
  Даже черная измученная дорогой свинья подняла голову и прислушалась. Мам же заскакал кузнечиком! Вспрыгнул на крыльцо, растопырившись наседкой перед котом, но прогнившие доски под ним сейчас же обрушились. Он захохотал, размахивая "паркером" в облаке пыли и гнилых щепок. И вздрогнула деревня. И ойкнула Москва! И задребезжали страны! И всхлипнул земной шар!.. И выругался семиэтажным матом дед.
  - Будем принимать анализы! - заорал Мам, напяливая на себя неизвестно откуда взявшиеся докторский колпак и белую поварскую курточку. Осмотрел себя ниже, похлопал по бедрам, подмигнув деду, заявил:
  - Панталоны менять не надо, белый шелк сейчас в моде!
  Из сарая вдвоем с дедом они вынесли старый письменный стол без одной ноги, лампу с битым зеленым абажуром, засиженную еще в прошлом веке курами амбарную книгу. Мам достал из кармана куртки огромный шприц и маленькую золотую полную спиртовочку. Ноздри деда хищно зашевелились.
  - Но-но! - прикрикнул на него Мам. - Долг - прежде всего! Время, время - делу! А потом будет и потешный час! - Мам напрягся и громогласно протрубил, потрясая естество Земного шара:
  - Сдаем анализы!
  По всему миру у туч треснули пазухи, и они не ко времени обронили дождь, и вдруг на полях полегла замысловатыми кругами пшеница! И каждый из живущих, бледнея, присел, закрыв уши руками. А здесь во дворе упала замертво со столба ворона, которую свинья, плотоядно щерясь, подгребла копытом под себя. Пес тут же куснул ее за кончик хвоста.
  - Отстань, мерзкий кишкоман! - просипела свинья. - У меня дети.
  - Когда еще будут! Делись! - пес сильнее сжал челюсти с гнилыми зубами. Она саданула задней ногой, угодив ему под глаз. Он заскулил. Свинья преданно улыбнулась своему господину, обернувшемуся на шум.
  - Да жри уже, - сказал Мам. И она зачавкала, сплевывая вороньи перья. Пес вздохнул и принялся ловить в хвосте блох.
  - Сторожем будешь! - сказал Мам деду, вручив ему двустволку, треух, ватник и валенки.
  - Так жарко же, так-рас-так!
  - Жар костей не ломит! - гаркнул Мам. - Хотя... Но треух и ружье обязательны! А то зарплаты лишу!
  - И что заплатишь, елки палки?
  - Не обижу! Все карманы оттопырятся!
  - Тогда я и валенки надену, и ватник, так-пере-так! - дед принялся лихорадочно одеваться, радуясь большим карманам на ватнике. Но тут его, как молния ударила. Он замер, распрямился, положил на землю ружье, треух, снял ватник и валенки:
  - Заморочил ты меня, товарищ. Пойду-ка я в железо бить. Не нужны мне оттопыренные карманы. Долг зовет.
  - Стоп-стоп-стоп! - Мам придержал деда за плечо. - Бумажных денег не хочешь? А золотом зарплату возьмешь?
  - Тю, на тебя! - дед встал на четвереньки и полез в траву искать било. Нашел. Встал, поигрывая куском арматуры. - Под статью подвести хочешь? Куда я с твоим золотом пойду?
  - Зубы вставишь, - сказал Мам небрежно. - Золотые! Мяса поешь, яблоко укусишь. Лет десять, небось, одну мокрую манку сосешь?
  - Сосу, - печально вздохнул дед, опуская арматурину. - А вы, собственно, кто, товарищ, будете, так-разэтак- перетак? Вид у вас - плюнуть хочеться!
  - Разборчив больно! - вскинулся Мам.
  - Бери, дурень, золото, - пробурчала свинья.
  - Во-во! - шмыргнул носом дед. - И свинья у тебя паскудная.
  - Гад! - буркнула свинья.
  - И пес свинский! - уже выкрикнул дед, топнув ногой.
  - А у тебя анализ неточный! - сказал Мам, подбоченясь и чмокая "паркером".
  - Ну?
  - Вот тебе и гну!
  - Училка ведь...
  - Училка-мучилка! В институте прыгала да скакала, а теперь над тобой посмеялась!
  - Мне и человек сказал, - развел руками дед.
  - Когда? Где? Свидетели?
  - Спал я, привиделось...
  - Привиделось! Тюня! - скривился Мам. - Мало ли, что привидеться может!
  - Как живой был. И анализ туда же.
  - Вот-вот! Получается, ты просто так в рельс лупишь, покоя деревне не даешь, а?
  - Я что, враг? - смутился дед.
  - А знаешь, кто я?
  - Ну!
  - Я первый в мире анализатор! Лучше меня нет! Вот проверю твой анализ от и до, и будешь ты честный человек!
  - Хочу! Давай! - дед оживился. Он поднял с земли валенок и прижал его к груди.
  - Пойдешь в сторожа?
  - Пойду, так-тебя-рас-так перевернуть да в дышло!
  Под пристальным взглядом ухмыляющейся свиньи, дед напялил сторожевую амуницию и встал с ружьем у калитки. Спросил:
  - Только скажи, товарищ, ты ученый или как?
  - Очень! - сказал Мам, отгрызая зубами ноготь на большом пальце ноги. Поймав растерянный взгляд деда, добавил:
  - По паркету цокают, подрезать надо.
  Дед со вздохом отвернулся, поправил на плече ружье и принялся служить у калитки.
  - Иди сюда, мил человек,- скоро позвал Мам, - анализ увидишь. Настоящий! А то, училка!
  Мам развернул на столе свой знаменитый прибор: свечечка собачьего сала в стакане, зеркальце, ослиный зуб мудрости, петушиное перо и большая золотая монета с двадцатью четырьмя хитроумными дырочками, а в центре то ли бугорок, то ли кнопочка.
  - Видал! - Мам сделал приглашающий жест.
  Дед поскреб пятерней на голове треух, помялся, не желая обидеть, и сказал:
  - Ну, да-к!
  - Силен! - одобрил Мам.
  - Бабка, когда гадает, тоже голову морочит, так ее!
  - Ладно, нравишься ты мне, - умилосердился Мам. - Это я для антуража.
  Он смахнул со стола все из своего колдовского набора, кроме свечечки и золотой монеты. Подержал в руке свечечку:
  - И она не нужна. Но вдруг холодно станет или темно! - и Мам заржал, прыская и фыркая котом. - Пусть пока стоит.
  Он нажал в центр золотой монеты. Она встала на ребро и завертелась. Вспыхнула свечка в стакане. Монета выбросила двадцать четыре разноцветных луча. Они нарисовали в воздухе огромный разноцветный шар. И сладкий голос спросил:
  - Чего желаете?
  - А то не знаешь!- скривился Мам.
  - Да-да, анализы! Конечно! Все возможно! Пожалуйста - моча, кал, желчь, пот. От любого количества живущих.
  - Возьмем пункции нравственности,- загнул палец Мам, не сводя глаз с кивающего деда, - соскребы с морали, мазки с честности! - Мам скривился. - Дед, я правильно говорю?
  - Ну, да-к! И училка тоже...
  Вдруг Мам наклонился к уху деда и заговорчески шепнул, соблазняя:
  - Может, лучше по стаканчику? Зачем нам ковыряться в заразе?
  - А что, опасно? - дед так и застыл с открытым ртом.
  - Не бойся. Пока я здесь, не пропадешь! - Мам опять собрался было сунуть в рот деду свой обсосанный "паркер" и снова, наткнувшись взглядом на его единственный желтый зуб, передумал и даже отвел руку за спину. Буркнул:
  - Ты бы зубы вставил.
  - Ды-к, боюсь я, и денег нет. Авдотья - живет через пять домов - говорит, женись, мол, на зубы дам. А зачем мне жена, если я уже три года теоретик по женскому вопросу.
  - Совсем? - ахнул Мам.
  - Совсем, - махнул рукой дед.
  - Может, поэтому и в рельс бьешь?
  - А вот это - дудки! Я всегда со смыслом! На колхозных собраниях всегда первый вякал! Если чуть что, я за правду - горой! И мне все равно: есть что в штанах или пусто уже.
  - Хочешь, помогу?
  - А можешь? - дед даже присел.
  - Так я ж ученый! - сплюнул в кусты Мам.
  Дед подумал, погонял пятерней по голове треух:
  - Да зачем мне? И так доживу. Молодух, что ли мять, так-растак-перетак! Гунливые больно, в карман смотрят. А у меня в кармане - вошь на аркане!
  - И денег дам, - вкрадчиво улыбнулся Мам.
  - А есть? - усомнился дед, рассматривая его панталоны.
  - Хоть задом ешь!
  Свинья вздохнула во сне и заворочалась.
  - Мне давали уже, - выпятился дед. - Пачку! Вот такой толщины, - он сунул руку под нос Маму и развел большой с указательным. - Сковырнул я ее с крыльца в траву, поди ж, там и лежит, прохлаждается.
  - Твердый ты! - укорил Мам.
  - Помру, помягчаю, - отрезал дед.
  - А, может, уже пора? Давай помогу: веревочку намылю, табуреточку подержу...
  - Ты что, мать-перемать-размотать-да-загнуть, за этим сюда явился!? - дед положил на землю двустволку и поднял из травы арматурину.
  - Уймись! - ухмыльнулся Мам. - Сейчас такое увидишь!
  - Болтаешь и все, - дед грохнул по рельсу. И сразу какая-то баба заголосила на краю деревни:
  - С ума сойду-у-у! Дитя не спи-и-ит! А вражина гудит и гудит! Сама придушу-у-у пердунка!
  - Смотри-смотри! - Мам хлопнул в ладоши. Цветной шар достиг метров двадцати в диаметре, и поплыли в нем, сменяя друг друга, объемные картины мира.
  - Тю! - сказал дед, падая задом в траву. - Чудо-юдо! Куда тут телевизору!
  - Вот-вот, а ты - бам, да брям! Баба- то не шутит, достал ты ее. Притихнешь к ночи, она и придавит. Давай лучше анализировать. Очень давно один очень известный еврей, безумно умный, не смог найти на земле женщину. Искал - жизнь положил и говорит - нету! Нет ни одной! Он их к себе в гарем нагнал тысячу штук! Думал количеством взять! Не получилось. Бабы, сказал, есть, а женщины - нету! Вот тебе и анализ! Давай узнаем: сейчас на земле есть женщина?
  - Вопрос не корректен, - ответили из шара. - Уточните.
  - Хорошо, есть ли на земле праведница?
  Шар стал серым. И сквозь щелчки и хрипы голос казал:
  - Закрытая информация.
  - И даже для меня? - выпятил губу Мам.
  - И для вас.
  - Кто закрыл?
  - Сат.
  Мам даже подпрыгнул от возмущения и забегал по двору, размахивая руками:
  - Невозможно жить! Шагу ступить нельзя! Тотальный контроль! - он резко остановился. - Хорошо! Насколько я помню, Содом собирались помиловать, если бы в этом городе нашлись десять праведников? Сколько сейчас в среднем праведников приходится на земной город?
  - Закрытая информация, - шар остался серым.
  - Опять!
  - Все, что касается качества населения Земли, закрыто Сатом.
  Мам замер, думая. Встал на цыпочки, прошелся петушком:
  - Папочка ничего зря не делает. Значит, есть что прятать! Хочет-хочет-хочет! Что? Узнать-узнать-узнать! Не зря он на коленях идет. Не зря за "Четвертым даром" прислали "серого". Две тысячи лет никто не получал таких полномочий! Я должен... Мне надо... - Мам обнаружил, что стал думать вслух, когда увидел бледное лицо крестящегося деда.
  - Ты - черт? - спросил дед.
  - Бери выше! - гаркнул Мам, раздавая пинки свинье и псу.
  - Ой, боже мой! - испуганно приседая, сказал дед.
  - Не твой! Не твой! Морда треснет от такого богатства! - захохотал Мам, вскакивая на плачущую навзрыд свинью. - Недоброе задумал! - орала та Маму, трясясь и екая селезенкой. - Не делай! Не делай этого!
  Пес в ужасе метался и скулил под тяжелыми ногами Мама, но не выпускал из пасти свинячьего хвоста.
  - Шевелись! Давай-давай! - Мам то ли хрюкнул, то ли свистнул, и исчезла троица. Только упала откуда-то сверху на деда погрызенная воронья голова.
  Он не обратил на это внимания: закрыв лицо треухом, и - то ли шепча молитву, а, может, матерясь, - лупил и лупил разбитым за многие дни куском арматуры по рельсу, отчаянно надеясь, любя и веря, как ему втолковал тот, ну, ночной гость в белом...
  - Не спите! Беда на пороге! Беда! Сам идет, и приблуда с ним!
  - Стой, кто идет! Стрелять буду! - орал в ответ, лежа под соседским забором в разорванной тельняшке, пьяный бывший десантник Митя, целясь в небо надкусанным огурцом.
  А в это время истеричная баба на краю деревни, нервно всхлипывая, крутила, крутила, крутила худыми быстрыми пальцами для шеи деда веревку.
  
  В ЧЕРНИГОВКЕ НА ШКОЛЬНЫЙ двор возвращалась реальность. Избегали встречных взглядов. Покашливали. Все почему-то чувствовали себя виноватыми друг перед другом. Хотя не могли дать себе отчет, с чего бы это? Сат опять скрыл лицо под капюшоном. Хлопотал у своей коляски. Света беззвучно плакала на плече у Павла, шепотом умоляла увезти ее из этого страшного места. Павел обещал. Он обнимал любимую, словно хотел спрятать ее в своих огромных ладонях от всех бед и невзгод этого мира. Но при этом ощущал себя совершенно беспомощным перед влекущей их силой. Топтался на месте, не понимая, какое решение он должен принять. Все смотрел и смотрел в ее зеленые огромные любящие глаза, гладил ее огненные волосы, вдыхал ее запахи, целовал ее длинные белые пальцы и - плакал. Плакал без слез, стонущим сердцем. Невыносимо ожидание беды!
  - Спаси меня, Паша, спаси! - шептала она.
  - Да-да, - отвечал он. Она облегченно вздыхала, крепко-крепко прижимаясь к его груди.
  Команда президента готовилась отбыть восвояси. Репортер Юрьев дозвонился до редакции и взахлеб диктовал анонс будущей статьи. Пастор ушел, держа под руку бабку Тузик. Академик Маслов сидел за столом, с отвращением рассматривая горку конфетных фантиков. До него дозвонилась помощница Леночка, чтобы выяснить, что делать с жидкостью, обильно текущей с крылатого деревянного идола.
  - Вылей в унитаз, - сказал он равнодушно. Сат усмехнулся, но промолчал. К нему подошел президент и, прощаясь, протянул руку:
  - Скажите честно, что это было? Представление гипнотизеров? Вот сейчас я отдаю себе отчет, что заманить сюда меня можно было только одурманив или связав.
  Сат не подал руки и промолчал.
  - Ладно, - сказал президент. - Чем это все закончится?
  Сат покачал головой:
  - Не знаю.
  - Будет плохо?
  - Вы не сможете ничего изменить...
  - Тогда три последних вопроса: Христос был?
  - Почему: был? Он есть и всегда будет.
  - Такой, как в Библии?
  - Почти. У него другое имя.
  - Какое?
  - Ты не сможешь его запомнить, ты не сможешь его выговорить.
   - Мам, Мамона - это реальность?
  - Да.
  - Он ваш сын?
  - Можно так считать.
  - И он не гипнотизер? У него реальная власть?
  - Да.
  - Почему... - президент замялся, подыскивая слова, потом рубанул напрямую:
  - Почему он такой гадкий?
  Сат усмехнулся:
  - Он твое зеркало. Правда, не только твое. Мам - супер концентрат качеств современных людей. Свита развращает не только королей, но и богов! Когда ты сражаешься с Мамом, ты сражаешься с самим собой. Побеждают не мечом, а стоя на коленях. Перестань только лишь требовать! Сделай что-либо для любви! Прекрати лгать, хотя бы. Посчитай, сколько раз вчера в Кремле ты сказал неправду, в том числе и публично? Такие вот пироги, как любит говорить Феодосия Пантелеевна в подобных случаях. Другие не будут вести себя иначе, пока ты подаешь пример. Политика - злое дело. Но круг зла разрывается только одним способом: кто-то покидает его!
  - Сколько патетики! - усмехнулся президент, не скрывая иронии. - Сделали из меня дурака, странным образом заманив сюда, теперь, яко бы, ограждаете? Почему вы так со мной возитесь?
  - Без комментариев, - Сат смотрел на президента, не пряча усмешки. - Хотя два слова скажу: меньше самонадеянности, президент. Вы же помните, к чему приводит надувание щек?
  Президент покраснел.
  - И к чему же?
  - А это уж точно, без комментариев!
  Не зря президент слыл лучшим из современных политиков - он рассмеялся, и как могло показаться, искренне, от души. Достал платочек, промокнул уголки глаз, сказал добродушно:
  - Ладно, ладно! Пусть так! Тогда последний вопрос: что это за язык, на котором молился "серый"? Он потряс меня!
  - Это язык творения! - вдруг Сат словно споткнулся! Замолчал... Что такого он увидел в глазах президента? Пауза становилась неприличной. И все же он закончил:
  - Помнишь, в Евангелии от Иоанна: "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"! Да-да, это тот самый язык...
  Президент осторожно усмехнулся:
  - Я слышал язык творения?!
  - Многие из живших и живущих слышали.
  Президент молчал. Долго молчал. Сат ждал. Наконец президент сказал, и голос его утратил обычную эластичность:
  - Я не знаю, как теперь жить. Честно. Это - честно.
  - Не успеешь долететь до Москвы, как все поймешь. Все встанет, все вернется на свои места...
  - Прощайте, - президент слегка наклонил голову. - Ни за чтобы не поверил, что Сатана...
  - Нет, до свидания! - перебил его Сат. - Мы увидимся. Я пройду через твой кремлевский кабинет, когда явлюсь за "Четвертым даром волхвов". Ты там будешь. У всех есть миссия на этой Земле. У России - она очень большая, как, впрочем, и у Америки...
  - До свидания, удивительный враг мой.
  Группка призрачных чертенят деловито засеменила через двор у самых ног президента.
  - Странные создания, - сказал он. - Или они все же наши галлюцинации? Один ученый заявил, что это некоторое нервное расстройство - результат потребления ГМО продуктов. Вы знаете, я никогда не ел и не ем продуктов с ГМО, но я этих зелененьких чертиков вижу, как все! Может, это тоже утехи Мама?
  Сат рассмеялся.
  - Мам здесь не причем. И продукты ГМО напрямую не виноваты. У Мама - другие слуги. А это самые настоящие черти - похоронные черти. Они проявились по тем же причинам, что и я с Мамом. Над живыми у них власти нет, они приходят за тем, что вы называете душами - за испорченными душами. Похоронные черти это.
  - Такие маленькие? - удивился президент.
  - Не скажи, не скажи, - усмехнулся Сат. - Для вас - в самый раз!
  - Для меня?
  - Для тебя еще не время. Иди и будь здоров!
  Президент постоял, рассматривая чертову процессию, покидающую двор, покачал головой, развел руки, пожал плечами, вполне возможно, даже сплюнуть через плечо собирался, но, подумав, не посчитал для себя возможным. Сказал:
  - Год назад все это даже за фантастику не посчитали бы. Бред, сказали бы - бред умалишенных! А сегодня я уже во все верю! Ученых слушаю - верю. Вас слушаю - верю! Слушаю и - верю, слушаю и - верю... Черти что! Извините!..
  Президент повернулся и быстро ушел, не оглядываясь, в окружении деловитого роя сопровождающих. Ему все время что-то говорили, говорили, говорили. Он кивал, но, судя по выражению его лица, вряд ли слышал доклады.
  Сат, толкая коляску, подошел к Светлане и Павлу. Павел решительно закрыл невесту собой:
  - Отойдите! Вы пугаете ее.
  - Нет-нет, - вдруг остановила его Светлана. - Я обещала, я выслушаю. И сделаю все, что нужно.
  Сат снял капюшон: лицо его было прекрасно! Легкий налет усталости облагораживал властные черты. На грудь лилась, завихряясь, трехцветная густая борода. А в огромные темно-карие глаза невозможно было смотреть. И хотя в теперешнем положении Сат едва доставал Павлу до груди, у того ослабели почему-то колени, и испариной покрылся лоб.
  - Вы отнимете ее у меня? - судорожно сглатывая слюну, с трудом выговорил Павел.
  - Нет. Ты тоже пойдешь со мной.
  - Я чувствую, что это не вся правда! Вы забыли, что у меня теперь есть дар. Вы отберете ее у меня, - Павел уронил голову на грудь. - И я ничего не смогу поделать.
  - Да? - удивился Сат. - Тогда ты знаешь больше меня.
  - Пашенька, что бы ни случилось, я останусь с тобой! - разрыдалась Света. - Я люблю тебя больше жизни! Пусть погибнет мир, только бы ты остался!
  Павел молча заплакал:
  - Мне только что показали ужасное для меня.
  Феодосия Пантелеевна обняла молодых и тоже заплакала. Но вдруг она бросилась к Сату, упала на колени и, обхватив его ноги, стала умолять:
  - Смилуйся! Не трогай их! Если тебе нужна кровь - возьми мою!
  - Зачем мне кровь? Мне не нужна кровь, - спокойно, даже грустно сказал Сат, поднимая Феодосию Пантелеевну с земли.
  - Чего же тебе нужно от нас? - простонала она.
  - Этого еще не знает никто! - сказал он грустно. - Нам надо идти в Мегиддо. И ты пойдешь со мной, и мальчик, которого вы зовете Кефир-фырфыр. С ним не случится ничего страшного. И с вами тоже.
  - И где это Мегиддо?
  - В Израиле.
  Охнула Феодосия Пантелеевна, побледнела и, держась рукой за сердце, присела на траву. Света опустилась на землю рядом с ней, положила ее голову к себе на колени и принялась баюкать:
  - Успокойся, милая бабушка, успокойся. Я думаю, все будет хорошо.
  Рядом сел Павел и, не вытирая слез, прижался лицом к лицу Светы.
  - Не надо умирать раньше смерти, - Сат опустился на землю рядом с ними. - Никто не сможет выйти за рамки судьбы. Свершится предначертанное! Любой другой вариант развития событий неотвратимо приведет к большой беде.
  Подошел академик Маслов, присел напротив Сата, усмехнувшись, качнул головой в сторону Павла и Светы:
  - Они - жертвенные животные?
  - Вы же ученый, зачем говорить глупости.
  - Извините. Я уже не ученый. Если честно, я уже не понимаю, кто я. Я ничего не понимаю! Столько всего разом!
  Время в Черниговке теперь текло своим чередом. Солнце как-то уж слишком быстро присело на край горизонта, собираясь нырнуть за линию ночного небытия. Мычала и мычала чья-то, видимо, недоенная корова. Что-то грустное-грустное пели местные баптисты. Орал и молотил кулаками в дверь сарая протрезвевший Степан.
  - Забыли о Степане, - сказал Маслов.
  - Вы о чем? - переспросила Света, помогая пришедшей в себя Феодосии Пантелеевне сесть.
  - Президент об участковом забыл. Приказал и забыл. Слышите, как Степан бьет в дверь кладовки? Мы все время о чем-нибудь забываем. Говорим и забываем. Иногда это хорошо. По крайней мере, сейчас для Степана. Будет работать, как работал. Точнее, как не работал. Может и вам, господин Сат, приказали про нас и забыли.
  - Мне не приказывали.
  - Значит, это ваша личная инициатива?
  - Наши судьбы связаны от сотворения мира.
  - Сотворение мира! - Маслов поднял палец. - Смешно!
  - И что вам кажется смешным? - спросил Сат.
  - Знаете, верю в сотворение мира! Недавно не верил, а теперь - верю!
  - Значит, верите и в Творца?
  Маслов задумался, перекатывая из ладони в ладонь странный камешек. Вздохнув, сказал:
  - Вера, как мне кажется, это нечто другое. Мое научное сознание теперь требует, чтобы Творец был. А как же: коль было творение, должен быть и Творец!
  - Что это за камешек у тебя? - спросил встревоженно Сат.
  - "Серый" забыл. Это один из его шариков, - спокойно ответил Маслов.
  - Ты его похитил?!
  - Что вы! Случайность. Остался и все, - Маслов показал всем шарик и убрал в карман.
  Сат пожал плечами. Усмехнулся, искоса глядя на Маслова:
  - Бес попутал?
  - Наука - дело бесовское! - хмыкнул Маслов.
  - Не вздумай ковырять! - жестко сказал Сат. - Храни шарик до встречи с "серым". Храни, как зеницу ока! Не то...
  - Что? - дрогнул Маслов.
  - Лучше тебе не знать! Погибнут все! Ужасной смертью!
  На несколько минут наступила тишина. Только мычала и мычала, видимо, та же корова, да отчаянно громил запоры кладовки участковый Степан.
  - Может, выпустить бедолагу, - разжалобилась Феодосия Пантелеевна. - Настрадался уже. Да и напуган он. Слышите, как дрожит голос?
  - Его сейчас пастор выпустит, - сказал Сат, разворачивая коляску. - А нам пора в путь. Световые столбы загустели, а это знак.
  - Знак чего? - спросил Маслов.
  - Знак близких перемен...
  Хлопнула школьная калитка. Все разом обернулись на звук. Вошел пастор, с ним трясущийся с похмелья Степан. Бабка Тузик и две прихожанки-баптистки почему-то остались за забором. Пастор поздоровался, присел на старый пенек. Спросил:
  - Телевизор смотрели?
  - Когда нам? - ответил Маслов.
  - Завтра в Мегиддо международное торжество - закладка Храма разума.
  - Бред! - отозвался Павел. - И почему в Мегиддо?
  - Я так понял, что там есть поселение Армагеддон...
  Маслов присвистнул и развел руками:
  - Так вот почему господин Сат так рвется в Мегиддо! Нас-то, зачем туда тащить?
  Сат долго смотрел на Маслова. Академик смущенно отвернулся к калитке, где стояли женщины, замахал рукой, приглашая:
  - Входите, чего вы там встали.
  - Мы боимся, - ответили баптистки. - Его боимся.- Они указали на Сата. - Сатана ведь!
  - Тузик не пойдет, - усмехнулся пастор.- Она опять в поиске, новую икону за пазухой держит. Отцу Валентину пять минут как руку целовала.
  - Да нам все равно, - сказала Света, - пусть входит - с иконой или без иконы, как ей хочется.
  - Коль пришли, входите, - пригласил Сат. - Вам ничто не угрожает.
  Первой бочком протиснулась бабка Тузик, крепко обжимая руками спрятанную под кофтой икону. За ней робко вошли на двор баптистки, остановившись у калитки.
  - Не прячь, чего уж там! - рассмеялся пастор.
  - Я и не прячу! - гордо выпрямилась бабка. Она вытащила из-под кофты икону, поцеловала, перекрестилась и села на траву недалеко от пастора.
  Сат коротко хохотнул:
  - А если "серый" вернется? Он не любит икон. Покажи хоть, кто там у тебя намалеван?
  Бабка Тузик побледнела, быстро положила икону на траву и отодвинула ее от себя ногой:
  - Матронушка это, - прошептала она ушедшими в ниточку синими губами.
  - А! - протянул Сат, усмехаясь. - Эта пусть будет. Это не страшно!
  - Да? - обрадовано переспросила бабка. - Она подняла икону, обтерла подолом платья. Поймав насмешливый взгляд баптисток, вывалила им фиолетовый свой язык, громко в засос чмокнула "матронушку" и провозгласила, на всякий случай оглянувшись:
  - Святая помощница!
  - Уймись, не до твоих причуд сейчас! - одернула ее Феодосия Пантелеевна.
  - Да уж! - сказал пастор. Помолчал, вздохнул:
  - Почему нет Мама? Скучно как-то!
  - Подожди, он нас еще повеселит! - отозвался Павел.- Я знаю! Я знаю! - Он спрятал в своих огромных объятиях хрупкую Свету, и они замерли, дыша в унисон и отчего-то вздрагивая.
  Сат встал и, больше ничего не говоря, покатил к калитке коляску, энергично шаркая коленями. Но у калитки оглянулся:
  - Нам пора! Иначе дойдет до мужской истерики. А мы не имеем права опоздать.
  - Да-да, - согласился Павел. - Я несколько расклеился. Печально.
  - Простите, я остаюсь? - трость, на которую опирался огромный Маслов, казалось, вот-вот согнется, так он навалился на нее, подавшись вперед.
  - И ты иди за мной, - ответил Сат, не оглядываясь.
  - Ты же сказал, надо взять ребенка? - спросила Светина бабушка. - Как ребенок сможет выдержать такой путь?
  - Заберем мальчика по пути. И не переживай так уж, с ним и со всеми вами все будет в порядке, - Сат уже был за калиткой. Он опять опустил капюшон на глаза, заправил бороду под плащ и энергично зашаркал коленями по обочине, толкая перед собой коляску, над которой развивался флажок со словом "Все!"
  - Похитим, что ли? - напрягся пастор.
  - Глупости!
  - Ночь на дворе, надо бы поспать. Устали все, - бабка Тузик аппетитно зевнула. - Ребенок-то уже спит, наверное.
  Сат остановился, приспустил капюшон:
  - И в самом деле... Что-то я забылся. Вы же люди и ночью должны спать. Пригласишь нас к себе, Феня?
  - Чего уж теперь, пойдемте, здесь рядом, - Феодосия Пантелеевна поправила на голове платок и повела к себе по вечерней улице Сатану и нежданных гостей. Тузик крестилась и сплевывала, Маслов хмыкал. Степан был весь в ожидании угощения, на ходу жевал листики малины. Остальные шли молча. О чем говорить? Да и что можно сказать Сатане на пороге ночи?
  Сат в дом не пошел, устроился во дворе, на прежнем месте. Маслов и Павел долго молча сидели на крыльце. Через полчаса их позвали, и они ушли в дом, так и не проронив ни слова. Уже в дверях Маслов повернулся к Сату. Секунд десять смотрел, жуя губами, тихонько ругнулся матом и развел руки:
  - Ну не может этого быть. Ну-не-мо-жет! Сатана отдыхает во дворе деревенского дома на охапке сена? Ни за что не поверю! - и вошел в дом, громыхнув дверью.
  Ночью все проснулись от потасовки во дворе. Показалось, некто душил Сата, оскорбляя и требуя что-то вернуть. Выбежали с криком, призывая прекратить безобразие и угрожая вызвать милицию.
  - Здесь уже милиция! Здесь! - орал Степан, основательно поправивший здоровье настойкой. Соседи просыпаться начали, свет в окнах загорелся! Скандал! В первых рядах оказалась, как всегда, бабка Тузик - огрела впотьмах нападавшего по голове иконой. Тот, здоровый лосяра, оставив в покое Сата, сграбастал первого, до кого дотянулся - Маслова за шею схватил! Академик захрипел. Павел пока джинсы надевал, отстал от народа. Плохо бы пришлось светочу российской науки, если бы не вставший с земли Сат. Он так огрел кулачищем негодяя, что мама не горюй! И еще пророкотал, словно гром:
  - Тихо! Прекратить! Замерли!
  Все и замерли - стоят, как деревянные, молчат. Здоровяк Маслова отпустил и тоже молчит, только дышит гневно.
  - Я так и думал, - сказал насмешливо Сат. - Посланец с Печатью! Узнают, что растяпа, да и ночной драчун...
  - Думал он! - буркнул нападавший, потирая шишку на голове. - Банду собрал! Ишь, как ты в людское чрево въелся! Ишь, как они за тебя! Отдай мою вещь! Кроме тебя, никто бы не осмелился взять!
  - И опять - пальцем в небо!
  - Не ерничай, отдай, хуже будет!
  И тут, потрясая ночные устои Черниговки, захохотал Маслов - до нервных всхлипов гнул и бил его смех:
  - Да это же "серый"! Ангел с суперполномочиями! Ой, не могу! Никто не поверит! Никто! - Маслов, держась за доски завалинки, на полусогнутых, икая от смеха и размазывая по лицу слезы, добрался до крыльца и бухнулся, не жалея зада на дощатую ступеньку. - Никто не поверит! Меня - ой, не могу! - душил на деревенском дворе ночью Ангел, а отбил меня от насильника Сатана! Чертовщина! С бантиком!
  - Твоя вещь у него, - сказал Сат, кивнув в сторону Маслова.
  - Он? Взял? - не поверил "серый".- Академик?
  - Он-он.
  Маслов замолчал. Он смотрел, как меняется выражение лица "серого" и бледнел. Смахнул со лба холодный пот, начал суетливо перекладывать шарик из руки в руку и заикаться:
  - Вот, пожалуйста. Без злого умысла. Бес попутал. Первый раз в жизни. Хотел поближе... Только рассмотреть. Возьмите, это ваше.
  "Серый" нагнулся, и теперь они смотрели глаза в глаза. Маслов зажмурился, потом спрятал лицо в ладонях, потом сжался в комок. Огромный Маслов стал маленьким и ничтожным.
  - Ой! - икнула бабка Тузик и попробовала загородить академика своим телом, выставив перед собой икону.
  Никто не успел заметить, откуда у "серого" взялся в руке бич. Свистнул плетеный ремень, и заверещала бабка Тузик, выгнув спину и выронив образ. "Серый" наступил на икону, и под его огромной ступней она раскрошилась, разъехалась в прах! Еще раз свистнул бич и застонал Маслов. Павел метнулся вперед, выставил руки, бешено вращая глазами. "Серый" выронил бич и начал трясти рукой и дуть на ладонь, словно обжегся. Потом вдруг хохотнул, нагнулся, поднял с крыльца свой шарик, еще раз пустил смешок, присел на высокую заваленку:
  - Точно, никто не поверит!
  - Да уж! - согласился Сат.
  - А ты, профессор, силен! Остановил Посланца с Печатью! И кто ж тебя наделил такой силой?
  - Я думал, что я сильный! Но я теряю свою невесту и ничего не могу поделать, - голос Павла дрожал.
  - Паша, успокойся, я всегда буду с тобой! - Света обхватила Павла, прижалась к его груди. - Любимый!
  Он нежно гладил ее прекрасную голову. "Серый" вопросительно посмотрел на Сата. Тот пожал плечами:
  - Мне пока об этом ничего не известно.
  - Мне известно, - прошептал Павел. - Мы не должны идти с вами.
  Света подняла голову, всматриваясь в лицо любимого:
  - Я обещала. Мы вернемся, и у нас еще останется несколько дней до нашей свадьбы. Мы все успеем! Ну, улыбнись!
  Закряхтел, застонал, разгибаясь, старик-Маслов. Поднял трость, сказал не оборачиваясь:
  - Я ради науки. Простите. Вы забыли его. Я думал, небольшие исследования не повредят вашему изделию. Простите.
  - Полное безверие! - развел руки "серый". - Тебе столько показали, столько рассказали! И что? Ты увидел во мне инопланетянина? Даже, если бы ты распилил этот шарик - допустим, что сумел бы, - и при этом не погиб, то нашел бы внутри его пустоту. Блестящая скорлупка и пустота - все! Власть моя не связана с материей и устройствами. Она - от Печати Создателя!
  Маслов медленно повернулся, преодолевая боль в спине. Гримаса страдания была на его лице, но в глазах уже разжигался демонический огонек познания:
  - А в чем суть этой Печати?
  - Я этого не знаю, - сказал "серый".
  - Не знаете? И тем не менее...
  - Да! Веры достаточно.
  - Не понимаю! Все, что мы делаем, строим, открываем - никчемная пустота? - Маслов опять опустился на крыльцо.
  - Все, что есть, позволено Создателем, а значит, имеет конечный смысл. Но сейчас вы, как черви, поедаете землю, - "серый" встал во весь свой немалый рост. - Хотя вам было сказано: не изменяйте! Но вы забылись! Сумели перепутать геном планеты, изменили течение многих рек, и тем изменили течение времени. Время не линейно! Это буйный демон - клокочущий! Течения рек, морей и океанов призваны укрощать его пульсации. Теперь же оно льется на события без меры, терзая и ломая их. Накопили уйму радиоактивных веществ и надеетесь удержать эту силу под контролем? До критического количества осталось совсем чуть-чуть! А потом демон радиации поставит вас на колени! Пьете Солнце? Мол, его энергия практически неисчерпаема! А знаешь, Маслов, что внутри Солнца горит лед? Да-да, обыкновенный лед. И этот лед на Земле. Другого нет! Тают ледники потому, что вы пожираете Солнце! И ветра исчерпаемы так же, как нефть! Все устроено совсем иначе, чем кажется твоему человеческому научному уму! А модель такова: вам дали клубок ниток, и вы должны были аккуратно разматывать его. Но вы стали тянуть и рвать нить со всех сторон и во все стороны. Вы потребили немного, но почти все уничтожили. Теперь - беда! Чтобы хорошо жить, - к чему вы так стремитесь - надо стоять на коленях!
  Ангел был разгневан. Он нервно переступил с ноги на ногу. На свою беду похоронный чертенок пробегал через двор и угодил ему под ступню. Раздался звук ломаемой яичной скорлупы и какой-то детский, болезненный вскрик. Вздрогнул ад! И, казалось, качнулась Земля. Липкий чуждый ужас наполнил двор, на несколько мгновений сковав людям члены.
  - Зачем?! - трубно вскрикнул Сат.
  - Ишь, сколько сердобольности! А страха нет! Ни у кого! - Ангел нервно вытер сандалию о траву. - Бойтесь! Бойтесь - все и везде! Иначе и с вами будет, как с этим несчастным забывшимся чертенком!
  - Я сделаю заявление, - угрожающе прошептал Сат.
  - Твое право, - в тон ему прошептал Ангел в сером. - Даже можешь бить в барабан...
  - Остановитесь! - задыхаясь, старческим фальцетом пискнул Маслов. - Остановитесь! Вы хотите все запутать? Опрокинуть? Лишить смысла?
  - Глупец, - покачал головой "серый". - Прощай, еще раз увидимся в Мегиддо. Ангел исчез.
  - Нет! Вы не должны! Так не делают! Это неправильно! - и Маслов разрыдался, открыто, по-детски, размазывая по лицу слезы. Но на лбу сошлись упрямые складки, а рука механически чертила и чертила тростью на земле: Е = mс2! Павел кусал губы, Света сидела на земле, обхватив его ноги, бабка Тузик крестилась и кому-то периодически грозила кулачком, собирая в платочек крошки своей иконы. Баптисты тихонько пели, встав втроем в кружок и взявшись за руки. Степан, как-то незаметно для всех, ушел в дом и там, в счастливом одиночестве, причащался настоечкой, поминая недобрым словом так напугавшего его президента. Феодосия Пантелеевна в странном забытьи стояла рядом с Сатом, запустив в его кудрявые волосы пальцы, играла прядями. С надеждой что-то шептали ее улыбающиеся губы. И брызнуло лучами солнце. Наступало утро. "Алё! Алё! - кричал в телефонную трубку отец Валентин, пытаясь дозвониться до приемной Синода.
  - Да-да! Это я, отец Валентин! Из Черниговки звоню. Как кто? Отец Валентин, говорю! Беда в Черниговке! Какая? Сатана здесь! Сам! Всех смутил! И еще этот - "серый", сказал, что он Ангел с какой-то там печатью! Разврат! Что? Разврат, говорю! Вы бы прислали кого, кто покрепче в молитве. А то Сатана иконы не боится. И еще один есть, в женских трусах - очень гнусный! Что? Нет, не пил. Совсем не пил! Да не пью я! Да не венчал я геев! Хотел только, примеривался, но отступил! Вовремя. Я вообще, можно сказать, не пью!" - отец Валентин вышел из себя. Вдруг кто-то взял из его рук телефонную трубку, и гнусный голос Мама хохотнул в микрофон:
  - Правду говорит! Не пьет он! Разве что с прихожанками, в баньке, тяпнет бутылочку-другую церковного кагору! Так это дело святое! В баньке, на праздник, с прихожанками - оно как: рясу продай, но выпей! - и заржал подлец, таская за волосы верещащего отца Валентина.
  
  МАМ, БОСОЙ И ВСЕ В ТОМ ЖЕ шутовском одеянии, сидел в роскошном кресле на вершине Эвереста. Перед ним стоял альпинист в кислородной маске и с ледорубом в трясущихся руках. Мела поземка.
  - Холодно? - участливо спросил Мам.
  Альпинист кивнул, судорожно сглотнул слюну и отрицательно покачал головой. На площадку влез второй. Не обращая внимания на Мама, стал выговаривать партнеру, показывая, как он напрасно сигнализировал, дергая веревку. Потом опомнился, осмотрелся и принялся ликовать и прыгать, что-то выкрикивая по-итальянски. Партнер поймал его за рукав и тряхнул. И тогда только тот увидел Мама в кресле. Замер. Глаза стали еще больше. Зачерпнул горсть снега и попытался всунуть его в рот, сквозь кислородную маску. Сплюнул. Попытался вытереться. И что-то сказал по-русски.
  - Ё-мое! - гаркнул третий, влезая на площадку в маске, болтающейся под рыжей бородой.
  - Русский? - спросил здоровяка Мам.
  Рыжий оторопело кивнул, потом лег лицом в снег. Через несколько секунд поднял голову, потряс ею, как пес после купания, и медленно встал. Спросил:
  - Какой черт тебя сюда принес? Ты кто такой?
  - Очень хороший вопрос! - осклабился Мам. - Умный вопрос, да дураком задан! Я разве тебя спрашиваю: какие шерпы тебя сюда занесли? Сижу, балуюсь "паркером", молчу, смотрю, восторгаюсь суровой красотой. Здесь любой сидеть может! - Мам сплюнул русскому на ботинок. Рыжий побагровел, собираясь что-то сказать, а может и сделать.
  - Ой! - засуетился Мам. - Как неловко вышло! Не хотел, поверьте, не хотел! Извинюсь! Обязательно извинюсь. Завтра. Нет, вот вытру и извинюсь. Может быть... - Мам вскочил, схватил рыжего за бороду и резко потянул вниз, пока не загнул бедолагу буквой "зю". Вытер бородой плевок и захохотал демоном. Показалось, что качнулись горы! Все трое в ужасе упали ниц, зажимая уши ладонями.
  - Вот вам и адреналин! А? Хоть пей, хоть лей! Как желали!
  - Ты что творишь? - замычал русский и стал вставать, корячась, медведем.
  - Целуйте! - ухмыляясь, сказал Мам, поставив на обледенелый камень свою босую грязную ногу. - Останетесь жить! Ну!
  - Черта с два! - заорал рыжий и прыгнул со скалы, раскрыв за спиной парашют.
  - Самолетик! Самолетик! - заскакал, хлопая в ладоши Мам.- Сделаем рогаточку!
  В его руках откуда-то взялась огромная рогатка. Он проворно зарядил ее каменюкой в три-четыре килограмма, прицелился и выстрелил. Парашют собрался в кучку, стропы перекрутились, и рыжий камнем, ударяясь о выступы скал, полетел вниз.
  - Ну и ладно, - сказал Мам. - Он плохой был, грубый! Храм Разума охаивал, денег на его строительство не дал. Да и бизнесмен никудышный. Правда же, Вася?
  Первый альпинист, пятясь, судорожно кивнул.
  - Теперь ты главный, Вася! Вскармливай моего золотого тельца! Сможешь, Вася?
  - Да, да, да!
  - Ничего ты без рыжего не сможешь. Ты - пустое место, Вася.
  - Помилуй!
  - Правильный тон! Так бы сразу! И не смей шляться к попам свечки ставить! Во-первых, это дело пустое, а во-вторых, меня раздражает. Мне, мне молись! Я решаю! И попам даю тоже я! Запомни: везде - я! А теперь зрителями будете! Балет! Вам представят самый духовный из всех духовных спектакль! А подать сюда артистов!
  Ударил вихрь, взметнув стену снега. И когда он опал, на каменной площадке, дрожа от холода, оказались Православный патриарх и Папа Римский!
  Мам развалился в кресле, посасывая "паркер". Грянула адская музыка!
  - Стоп-стоп, музыка! Не так сразу! Поговорить надо.
  Пришла тишина. Даже поземка перестала шуршать.
  - Поцелуйтесь, что ли! - хмыкнул Мам. - Не хотите? Чего так? Ну ладно: тогда обнимитесь, хотя бы. Вы же братья-христиане. Оба в раю будете. Или не будете?
  - Тамбовский волк ему брат, - пробурчал Патриарх.
  - Как я здесь оказался? - вздернул подбородок Папа. - Кто посмел?
  - Негодяи! - подхватился Мам. - Они вас сюда без вашего согласия? Да это же насилие над святостью! Разберемся! Накажем! Или намажем? Укажем? Нет-нет, подскажем! Совсем я запутался. Ну, обнимитесь же, земные наследники Христовы. Или нахлебники? Хочу посмотреть - и люди вон хотят - как безгрешный Папа будет тискать нищего Патриарха. Ну, отслюнявь ему поцелуйчик! Хватит дуться, одинаковые вы - два сапога пара. Сапоги-то, правда, дырявые... Ничего, починим! Ну, прислюнись к нему. А ты - к нему. По-братски! Не хочешь? Хорошо-хорошо! Никакого насилия! У нас праздник завтра - храм Разума закладываем! Концерт будет. Вы приглашены. Хоть и плевали в нашу идею, но - приглашены! Нельзя, нельзя отказываться, обидите! Сегодня репетиция. Что-то не так? Нужны сценические костюмы? Да-да! Как же в этом можно танцевать - никак! Исправим! Я - лучший в мире костюмер!
  Мам выхватил из внутреннего кармана огромные портновские ножницы, подскочил к несчастным и вмиг обкорнал по пояс их одеяния. Из обрезков несколькими ловкими движениями соорудил две балетные пачки: белую для Папы и золоченую для Патриарха.
  - Колготки и пуанты? - Мам заломил руки, закатил глаза. - Ужас, я забыл про колготки и пуанты! Белые и черные! Полмира - за колготки! Ну! Ну! Ну-у! - Мам крутнулся вокруг себя, то ли хрюкнул, то ли свистнул, ап! Кривые старческие ноги святых балерунов оделись в изящные колготки и завершились пуантами. И вид у них стал развратный и хульный! Черти что!
  - Класс! - заорали альпинисты. Мам поклонился, отведя в сторону руку с "паркером", и по своей подлой привычке прогнусавил:
  - А теперь очередь чертовых рок-музыкантов! Играйте, господа! Ударьте, грохните, взорвите музычку! Рок! Рок! Встречайте, ад грядет!
  Понятное дело: поперло! Так давануло, что зрители завалились за камень, отбросив ледорубы, а Маму пришлось придержать бейсболку:
  - Папаши, подберите сопли! - заорал он. - Мерзлые па-де-де отвратительны! Хотя пусть будет танец с соплями! Шмыргайте! Шмыргайте!
  Произошло отвратительно-удивительное! Они не просто сцепились, полные страсти, они впились друг в друга! Скрипели старые кости, рычали святые глотки, пожирали глаза.
  - Фуэте! Фуэте! - орал Мам. - Крутите, мальчики, крутите!
  Странно, они не падали! Невообразимая музыка безраздельно владела старческими телами, давая им силу и страсть! Камни крошились под пуантами, выбрасывая снопы искр. Многообещающе тряслись древние гениталии!
  - Чтоб, тебя! - истекал любовью один.
  - Нет, тебя! - извивался второй.
  - Стоп! - сказал Мам. - Репетиция окончена, музыканты свободны. А вы - на поклоны, на поклоны! Ниже! Еще ниже! И не смейте пукать! Завтра жду вас на торжестве в Мегиддо: мы закладываем первый камень в фундамент будущего храма Разума! И еще: форму одежды не менять! Посмеете, пришью ее к вашей коже суровой ниткой. А то: храм Разума - глупость, храм Разума - глупость! Никаких отговорок!
  Они приходили в себя. Некто в грязных женских трусах музейного вида пристально смотрел на них, посасывая толстенную сувенирную ручку "паркер". Черное небо нависало над плечами, оскверняя душу. Преждевременные легкомысленные звезды прыскали жидкими лучами в белые кулачки, смущаясь видом святых. И бездны, бездны кругом!
  - За что мне это, Господи? - заплакал один, шмыгая носом и трясясь. Второй стоял молча, промокая рукавом обильные слезы.
  - За что, про что, - скривился Мам. - Мои вы, что хочу, то с вами и делаю. Как просить, то вы - первые! А если усталый бог с вами поиграет, то сразу: "За что?" Вы думаете, что кроме меня ваши молитвы кто-нибудь слышит? Черта с два! Я вам милость и кара! И нет для вас никого, кроме меня!
  - Враки! - сказал Папа.
  - Истинные враки! - зацепился за тему Патриарх.
  - А вы проверьте, - гадко ухмыльнулся Мам.- Как задумаете финансы поднять, поставьте мне, Маму Сатовскому, свечку! И молитесь не пакостно: благослови, мол, господи (то есть - я!). А я не жадный - благословлю! Когда настроение хорошее.
  - Не тебе молимся, не тебе! - в один голос проплакали святые.
   - Тю-тю! Вы думаете, что вас там слышат? - Мам ткнул в небо грязным пальцем. - Пованивают ваши молитвы, а я не гордый. Нет, гордый, конечно, и самолюбивый! Но не так, чтобы очень уж... Да и работа у меня такая. И какая вам теперь разница! Световые столбы-то уже почти что отвердели, а? Так что вас уже ждут.
  - Где? - опять спросили оба в один голос.
  - Знает кошка, чье сало ела! - заржал Мам. - Знает, шкодливая! А теперь - марш! И завтра, чтоб, как штыки! А теперь - по домам! Мам кшыкнул, ухмыляясь, словно на куриц, и святые исчезли.
  
  Зубастая горная гряда, словно глотка исполинской твари, глоток за глотком, давясь от жадности, пожирала солнце. Мам сидел в кресле, упираясь босыми ногами в ледяную глыбу. Черная свинья, дрожа от холода и плохого предчувствия, пыталась потребить сочащуюся из-под ступней Мама влагу. И ныла:
  - Господин, давай улетим отсюда, писю отморожу, а мне рожать на днях.
  Он отвратительно ухмылялся, посасывая "паркер". Смотрел на тающее солнце. У его ног лежала Земля. Вся. Шли и шли в его огромные ворота живущие на земле. Шли молодые, и шли старики. Шли академики, космонавты, доярки, рабочие, музыканты, писатели, артисты, политики - уф! Шли крещеные и не очень. Шли голубые, розовые и прочие сексуалы. Шли молящиеся Богу, и низко кланяющиеся. Шли атеисты и хульники. Шли с библиями под мышкой и с иконами в руках. Шли воцерковленные и проклятые. Шли уверенные и сомневающиеся, здоровые и больные, сытые и голодные. Богатые сторонились бедных, бедные завидовали и проклинали богатых. И все несли в сердцах своих идолов своих, имя которым - беззаконие. "Да ладно, - говорил, посмеиваясь, сам себе Мам.- Пусть будут всякие, главное, чтобы они хранили мою печать. Вот скажу им правду и, что будет? Да не поверят! Мол, золото лживо и его надо крепко держать в руках! Держите, родненькие, держите! Держите крепко! А я уж вас не оставлю...".
  - Милые мои, ответьте: а где ваши детки? - спросил Мам идущих.
  Радостно скалясь, они обернулись разом лицом к своему богу. И прогудела планета на двести времен:
  - Мы сердцами своими, мы умами своими, мы руками своими посвятили их тебе!
  - Благодарю! Удивительные!
  - А мы идем правильно?
  - Верной, верной дорогой идете, товарищи! Шире шаг, господа! Победа будет за вами!
  - Ради тебя мы отказались... - налетел ветер и оборвал, унес куда-то за горы слова, слова, слова...
  - Я не расслышал! - заорал, тревожась Мам.
  Ветер навалился на гору и свистел и шатал ее, как рьяный дантист гнилой зуб. Он залепил уши Мама снегом. И донеслось до него еле-еле:
  - ...заповедей ...отказаться?
  - Что? - загрохотал Мам, сминая ветер. - Нет-нет! Я услышал, услышал! И понял! Не дурак же! Берите от жизни все! Здесь и сейчас! Всегда и везде! Не следует напрягаться - радуйтесь! Наступите на одну любую заповедь! Вы слышите: на одну! Достаточно одной! Любой! Вытрите об нее ноги!
  - Как ...сделать...
  - Вы уже все сделали! Ничего не меняйте, и у вас все получится!
  Замер на секунду ветер. И прошуршало вкрадчиво, проскрипело гнусно из гробов и склепов:
  - А что получится? Мы всегда будем с тобой?
  - У-у-хо-хо-ха! Аху -хо-хо -ха! Да-да-да! - завыл и загрохотал Мам, вздымаясь над упавшим ниц миром, над млеющем в экстазе миром, над купающемся в золотом адреналине миром. "Идите, сами знаете куда, - брезгливо прошептал он на ухо ветру. - Надоели, мертвяки! Весь мир - кладбище. Мое! Ладно, шевелите пока попками..."
  Мам слушал и слышал, как рокотал ад. Словно всегда пустое чрево обжоры, он раздувался в ожидании, требуя, требуя, требуя!
  - Потерпи, - шептал, умиляясь Мам. - Я хорошо сделал свою работу! Будет тебе! Все будет!
  ОЖИДАЛОСЬ, ЧТО В МЕГОДДО ПРИБУДУТ ПЕРВЫЕ ЛИЦА всех, сколько-нибудь значимых, стран мира. И сколько их будет? А это имеет значение? Главное, что прибудут. Оставят подпись. Добровольно! Мам усмехнулся: он знал нутро каждого, кто принял идею храма Разума "Армагеддон". О-хо-хо! Тяжко автору, тяжко... Мир давно утратил разум. А вообще, что есть разум? Мам тоже никогда не давал себе в этом отчета. Крутится словечко в голове, как леденец за щекой. Сладко?
  - Ну, да.
  - А если сплюнуть? Пропал разум?
  - Ну, зачем же так! Разум приветствует всех, приближающихся к нему. Учит. А ты, кто?
  - Я-то? Я автор этого опуса.
  - Смелый, что ли? Или наглый? - гадкий Мам цвыркнул слюной через зубную щель, целясь в автора. Хорошо, что не попал!
  - Подожди-подожди! Чему учит? Автор в растерянности... Что есть такого на Земле, что просто обязан знать и уметь человек? Нет ответа? Повтори, я не расслышал, мешает ветер! Уточни!
  - Если точнее, то ответов много! - хмыкнул Мам.
  - То есть, он может быть полным кретином и неучем?
  - А что? Может! Пожалуйста!
  - Пастух обнимет академика, да?
  - Ладно вам: пусть академик обнимет пастуха! Ну, или пусть вообще не обнимаются, - Мам сегодня был снисходителен и терпелив.
  - Тьфу, на тебя! Где же разум? Где его мера? Мы же храм собираемся построить! Понимаешь, храм Ра-зу-ма! В храме поклоняются! А если мы не знаем, что такое разум, чему поклоняться-то будем?
   - А нам знать не надо - мы верить будем! - Мам мечтательно закинул руки за голову.
  Во-во! И любить, и надеяться. Ты совсем запутал автора. Так на что надеяться? Что, дураки проиграют? Тогда - беда! Тогда, например, Россия рухнет в тар-тарары! Она на дураках стоит, сидит и лежит.
  - Стоп, а жулики? - Мам почесал свинью за ухом. - Ну не будет дураков, разумные жулики понесут страну на руках в светлое завтра. И с чего б это она рухнула? Стояла и будет стоять! Как Кремль у Президента России!
  Мам расхохотался. Наверное, впервые он смеялся сам для себя: искренне и естественно, смеялся потому, что ему было весело! Оказывается, не просто, ох, не просто создать идею храма Разума! Да ладно, чего заморачиваться! Как сказал мудрый узбек: будем решать проблемы по мере их поступления.
  - Нет-нет, подожди, Мам, не уходи! У меня, у автора, остался вопрос. Маленький. Но волнует, как-то...
  - Валяй, партнер!
  - Благодарю. Зачем ты всем суешь в рот свои грязные ноги? Это - насилие! А насильно ведь мил не будешь?
  - Грязные? Мои ноги грязные? Ты с ума сошел! Еще и насилие приплел. Ты сказку про Буратино читал? Пиноккио, по-другому? Читал?
  - Ну, читал.
  - Где Буратино золотые монеты в трудную минуту спрятал, а?
  - Ну, во рту...
  - Вот-вот! Рот человеческий сам так и тянется к монетам. В детстве-то сосал денежки? Гонял их за щекой? И ведь сладко было, даже когда мамка ругалась! То-то! Так что все - по вашим желаниям! И еще: в сравнении с грязными медяками, которые ты сосал в детстве, ноги мои чистые. Они - чистое золото!
  - Ха-ха!
  - И нечего хахакать! Хахакает он! Если автор, то все можно, что ли? На вот, лизни ступню. Да ты распробуй, распробуй, дурачок! Ну?! Ах ты, гад, плеваться вздумал! Отвали отсюда! Больше ни на один вопрос не отвечу - живи своим умом, а я буду - своим!
  Мам встал и подошел к краю обрыва: альпинисты спали, прислонившись с двух сторон к его креслу. Скучно, как скучно! Может, все же сбросить этих сонь туда, вниз? Он подумал, перебирая могущие возникнуть ощущения. Нет. Они слишком ничтожны. Вот если бы сбросить Президента России. Ну, или Америки. Он вздохнул: чего это на несбыточное потянуло? Тьфу-тьфу-тьфу! От людей заразился, что ли? О чем только не мечтают! И всегда - о деньгах: то вот-вот сумку инкассаторскую найдут, то в лотерейку жахнут "джек-пот", а то и просто мешок с деньгами с неба под ноги упадет! Вот тебе и весь разум! Интересно, о чем американский Президент мечтает? Говорят, в Америке дураков нет? Или все же... А ну-ка, пленочку прокрутим, посмотрим-послушаем. Так-так! Вот и американский Президент со своими мечтами. Тю! Как пошло! Примитивно! Вот тебе и лидер величайшей державы мира! Вслух его мечту повторить - язык не поворачивается! Стоп-стоп! Зачем распаляться? Любая мечта хороша! Ведь это - его дело! Личное! Мечтает и ладно. Президенту можно, если не вслух... А я ему помогу. Пусть сбудется мечта! Мне это - раз плюнуть! Мам собрал во рту смачный харчок и жахнул им по Америке. Там сенатор уже минут двадцать нудил на трибуне, обосновывая, почему следует отказать Президенту в финансировании его проекта. И тут - харчок в пол его лица!
  - Не может быть! - прошептал президент и не смог не хихикнуть.
   Есть высшая справедливость! Есть! Гад и подлец - этот сенатор! Исполнилась мечта Президента! Маленькая? Ну да, маленькая. И что? Ведь как хорошо на душе!
  Мам усмехнулся: ну, истинные дети! Мои дети! Шалунишки! Хо-хо!
  Сенатора оттерли от плевка. Сверкая глазами, он покинул трибуну, так и не завершив обоснование. Проголосовали в пользу Президента. Он шел и радовался. Думал: может, я какой-то особый? Экстрасенс, а? Ну-ка, ну-ка! Он замер на полушаге - замерла и свита. Представил, что из воздуха выходит серебряный доллар и падает ему под ноги. Мам усмехнулся. Доллар из воздуха вышел и упал президенту на голову. Он ойкнул, присел. Присела невольно и свита. Почесал макушку, поднял денежку. Разулыбался, довольный: надо потренироваться! А что делать с долларом? Что? Ну? Ага! Пойдет завтра под фундамент храма Разума. Волшебный доллар! Мы перевернем этот жестокий мир вверх ногами и наполним добротой! Да! Я - сказал! Что-то подобное было? Ну, да! "Весь мир насилья мы разрушим..." Нет-нет, что вы, мой проект далек от безумия! Это просто энергичная мечта! Я просто об этом подумал.
  Вот тебе и храм Разума, вздохнул Мам, почесывая в промежности. Вспомнив, что никто на него не смотрит, с досадой убрал руку. Посмотрел на альпинистов: спят! Надо было все же сбросить их вниз, а то никакого от них толку. Пнул, как всегда беспричинно, свинью, гаркнул: "Пошла вон! Вернешься, когда позову!" Свинья исчезла.
  Завтра великий день! Кто сможет противостать мне! Сколько таких будет? Полки? Чья молитва переломит мою волю? Смешно-смешно-смешно! Мам запрыгал на одной ноге, хлопая в ладоши. С большого пальца ноги сорвался перстень с огромным алмазом и улетел в пропасть. "Фи!" - сказал Мам. Перстень долетел до скального уступа, где лежал умирающий русский и запутался в рыжей бороде альпиниста.
  - Детишкам на молочишко! - заорал сверху, кривляясь Мам. - Запомни: умный в гору не пойдет, а дуракам закон не писан-ан-ан-ан! Бу-у-уга-агуу! - загрохотало в ущелье.
  Мам знал, что через два часа русского спасут шерпы, только вот зачем?
  ЕСЛИ ТЕБЯ СИЛЬНИЧАЮТ, НЕ ВЫСТАВЛЯЙ КУКИШ НА ЗНАМЯ. ВЫПОЛНИ ТРЕБОВАНИЯ! НИКТО И НЕ ГОВОРИТ, ЧТОБЫ ВСЕ... И УЛЫБАЙСЯ! УЛЫБАЙСЯ!.. ОНИ ВЫШЛИ РАНО. Черниговка еще спала. Тихо. Только на окраине пел жалостливое участковый Степан, да один озверевший на бескурье петух плевал и плевал в спину компании развязным ку-ка-реку!
  - Это он нам на счастье! - перекрестилась бабка Тузик, и так, и сяк поправляя на плоской груди новую иконку Матронушки.
  - Сняла бы от греха, - дернула ее за рукав Феодосия Пантелеевна. - Не любит "серый" идолов-то.
  - Ничё, старший сказал, эту - можно!
  - Не пожалеть бы?
  - Тю, на тебя!
  Пастор шел, опустив голову. Две его прихожанки о чем-то шептались, семеня у него за спиной. Света крепко держалась за хмурого Павла, который нес спящего у него на плече Кефир-фырфырыча. Хмельная мамка мальчишки веселилась, не понимая сути происходящего. Неумело рассказывала какую-то, по ее мнению, смешную историю и периодически сыпала бутафорским смехом, привязчиво дергая кого-нибудь за рукав. На нее шикали.
  - Подумаешь! - поджимала губы шалава. Но через минуту она вновь заливалась смешками, повиснув на чьем-нибудь плече. Маслов задумчиво разворачивал и заворачивал конфетку. Рядом с Сатом, астматически подвизгивая и подхрюкивая, шла черная свинья, как всегда, волоча на хвосте пса. Она то и дело сообщала на шумном выдохе:
  - Ох, сейчас рожу!
  Бабка Тузик крестилась и сплевывала. Пес на нее скалился. Бабка подбирала подол, показывая сильные худые ноги, и пес благоразумно опускал верхнюю губу, пряча уродливые клыки.
  - Я устал, - сказал пес. Маслов споткнулся и выронил конфетку. Пес ловко подобрал ее языком и, жмурясь, схрумкал.
  Маслов обогнал пса и, нагнувшись, посмотрел ему в глаза:
  - Ты что, разговариваешь?
  - Отстань! - буркнула свинья. - Не до тебя.
  Маслов еще раз споткнулся, уронил из-под мышки трость:
  - Черти что!
  - Так и есть, - сказал пастор.
  Трость, между тем, покатилась и попала под свинью, спутав ей ноги. Свинья въехала мордой в асфальт и заверещала:
  - Он мне ногу сломал! Палку бросил и сломал! Пусть несет теперь меня раненую!
  Пес выронил из пасти свинячий хвост, сглотнул голодную слюну и гавкнул:
  - И меня, сиротку, несите!
  Взвизгнули баптистки. Бабка Тузик , крестясь, села на асфальт! Маслов поднял трость, взвесил ее на руке и недвусмысленно посмотрел на свинью. Та тут же встала и затрусила в прежнем темпе, бурча на ходу:
  - Все мужики одинаковые. Слово скажешь - они за палку! Уйду завтра в феминистки!
  На околице, покачиваясь, за компанию зацепился участковый Степан. Он несколько раз пытался проверить у идущих документы, но, в конце концов, встретившись взглядом с Павлом, от этой затеи отказался. Запел. О горькой девичьей доле.
  - Ты что, гей? - спросил пес.
  - Педирас! - сказала свинья.
  - Тс-с! - Степан приложил к губам палец. - Это не политкорректно!
  - Зато - точно! - отрезала свинья.
  - Вы меня не уважаете, - слезы навернулись на глаза Степана. - А я ведь баб люблю. Баб!
  - Тогда ты трансвестит! Унисекс! Бисексуал! Одним словом: ни богу свечка, ни черту кочерга! - мстя мужчине и носителю власти, выдала свинья за все свои прошлые унижения. - Педирас, он и есть педирас! - и она выкатила из себя смешки, как шарики.
  - Ты мерзкая свинья! - сказал Степан. - У тебя друг Хрущев!
  - За свинью ответишь! - гавкнул пес.
  - А из тебя я сделаю шапку! Где мой пистолет? Кто взял пистолет?
  - Подлец! Шкуродер! - сказал пес и стал грести задними лапами, готовясь к битве.
  А Сат впереди, ни на кого не обращая внимания, нарезал и нарезал свои коленопреклоненные шажки. В них не было ничего четкого, офицерского, скорее наоборот, но удивительно: ведомые тянулись за ним, как говорят военные, "держали ногу", вышагивая в одном ритме. Он повернул голову и спросил распалившуюся свинью:
  - Не знаешь, где сейчас Мам?
  Перемены в ее поведении были бы меньшими, даже если бы кто внезапно окатил ее холодной водой. Всем показалось, что она вдруг пошла, чуть ли не на цыпочках, плетя копытами походку модели на подиуме. И уже соски не волочились по земле, а жирный зад медузно не отклячивался.
  - Вы о чем-то спросили, сэр? - веер бы ей в копыто - леди!
  - Об этом и спросил: чем он тебя охаживает, когда страх теряешь?
  - Что вы такое говорите? Мам - интеллигент, и чтобы он, когда-нибудь... позволил себе... ногой...
  - Ногой?
  - Я оговорилась.
  - Босой ногой? - недоверчиво осклабился Сат.
  - Он добрый, он своих ног не жалеет, - проникновенно сказала свинья. Казалось, вот-вот и она начнет поправлять макияж, сделав губы бантиком.
  - Знаешь, я не такой добрый, я возьму палку, - Сат повернулся к академику, указывая на трость. - Ты позволишь?
  - Ну зачем же крайности, всегда можно договориться, - забормотала свинья, значительно ускоряя ход.
  - То-то! И пса приструни! Запомни: вы просто говорящие животные! Твои копченые окорока на вкус будут не хуже, чем от любой другой свиньи.
  - Фу, как грубо!
  - Что!?
  - Да, сэр! Понимаю, сэр! Будет сделано, сэр!
  Сат не ответил и зашагал дальше, все также шаркая коленями по обочине и толкая перед собой старую детскую коляску, груженую непонятно чем. Свинья длинно с облегчением выдохнула и, хрюкнув на пса, пошла вперед. Тот, ухватив пастью свинячий хвост и поджав свой, затрусил в общем ритме, в страхе оглядываясь на подбоченившегося Степана.
  Может ли кто автору ответить, зачем они согласились идти за Сатаной? Что за мысли, что за чувства повлекли их? Если бы открылся им Сатана во всей своей силе, да на мощных своих ногах, пошли бы за ним? Ох, не все, не все! А вот встал он на колени - унизился, умалился и... И что? Да ничего! Своим он стал казаться! Очеловечился! Такой может и за несчастных постоять! Надежда - великое слово! Но сколько в ней соли, когда она без любви? Без праведности? Вот и обернулся ужас радостью! Даст ведь, даст! Да нет у него! Не скажи, зря что ли на коленях шмыргает? Знает, куда ведет, знает! Так Сатана ведь... И что с того? Шагай, коль пошел, не порти коллектив! Вот-вот!
  Все бы ничего, но кто-то там, высоко, жахнул в топку солнца вязанку-другую, и оно полыхнуло, раздавая горячие тычки в спины пилигримов. Жарко! Тренированный Павел держался. Света же, висящая у него на руке, таяла, словно сказочная Снегурочка. Маслов вынул из-под мышки трость и теперь шел, опираясь на нее. Кефир-фырфырыч все также спал на плече Павла. Степан надел ему на голову свою милицейскую фуражку. Мать мальчика угомонилась и механически переставляла ноги, постепенно осознавая всю глубину авантюры, в которую она с сыном по пьянке ввязалась. Для пастора, казалось, ничего не изменилось. Его прихожанки внешне тоже были бодры. Бабка Тузик держалась двумя руками за икону, висящую у нее на груди, и вышагивала с лицом адмирала, преследующего вражескую эскадру. Феодосия Пантелеевна прихрамывала: дал о себе знать старый вывих. Она села прямо на дорогу:
  - Смилуйся, Сат, не могу. Стара я уже.
  - Потерпи еще чуть-чуть, - пророкотал он.
  - Не могу, нет сил.
  - Надо, надо! Еще чуть-чуть! - он подхватил Феодосию Пантелеевну, словно ребенка, под мышки и посадил сверху на поклажу в свою коляску. Она охнула, засуетилась, ища опоры, ухватилась за края, да так и замерла испуганной совой, молясь и вращая глазами. Не останавливаясь, Сат прихватил ручку коляски подбородком и, продолжая движение, вскинул руки к небу: из широких рукавов его плаща ударили вверх два ярких живых потока: это взлетали миллионы изумительных желтых махаонов! За пару минут они закрыли солнце живым сказочно-прекрасным ковром. И стало прохладно.
  - Ну ты даешь, парень! - пробурчал Академик.
  - Чудо! Чудо! - закудахтали баптистки.
  Захохотала, кривляясь, мать Кефир-фырфырыча:
  - Ага! Чудо-юдо! Ну, ты, чудило, с Нижнего Тагила, может, и похмелиться нальешь?
  - Да-да, - засуетился Степан. - Надо бы.
  Заплакал проснувшийся малыш. Света приняла его у Павла. Сат ни на что не реагировал, продолжая шагать, шагать, шагать... Никто и не заметил, как вдруг ушла усталость. Ноги у всех стали молодые и легкие. Фенька, - да-да - Фенька! - спрыгнула с коляски, кружась и пританцовывая вокруг Сата. Испитое лицо матери мальчика вдруг налилось здоровьем и силой. Маслов теперь на ходу играл тростью, выворачивая себе суставы рук и так и сяк. Степан забыл о похмелье. Пастор улыбался - впервые за все время пребывания в этой компании. Его спутницы щебетали, словно девочки, то и дело, прыская смехом в ладошки. Только бабка Тузик, казалось, не приобрела и не потеряла: все также лупила и лупила башмаками дорогу, вцепившись до белых косточек в икону на груди. Знали бы попутчики! Знали бы! Две маленькие сухие кожистые складочки на ее груди вдруг налились ранеточками, и две упругие жаркие смородинки теперь венчали их, как в молодости. И не икону она уже прижимала к груди - она жала горячими ладонями свое нежданное богатство. А что шептала? Глупости всякие. Девичьи...
  Сат расслабился. Шел теперь неторопливо, слегка опустив подбородок. Было видно - думал. О чем? Разве можно прочитать и тем более угадать мысли существа такой величины! Возможно, его пугал завтрашний день. Пугал? Нет, конечно! Человеческий страх ему не был ведом, а вот переживания, волнения Сата посещали и раньше. Очень давно ему удалось прочитать несколько слов, заглядывая через плечо Марии, когда она раскрыла Книгу. Да-да, тот самый "Четвертый дар"... ("Серый" вышел из себя, узнав, что не может немедленно получить его!) Слова простые! Как ароматы лета, или, как пение ветра в голых осенних ветвях, или, как стон осины, разрываемой нестерпимым морозом, или, как весенняя капель на оставленные под окном детские санки. Они взяли его за горло, вспороли ему грудную клетку: вошли, не спрашивая, и поселились под сердцем! А есть ли у него сердце? Да-да, конечно, что-то такое есть. Один раз он даже слышал в груди что-то, похожее на тук-тук! Но, может, и показалось...
  Десятки веков пролетели, и поселенцы в груди проросли, дав по всему телу странные теплые побеги. Видимо, благодаря этим вибрациям, он совершил столько чуждых ему поступков. Все вспомнить, ахнешь! Чего только стоит спор у костра с мальчишкой-ученым, ныне уважаемым пастором! И ночное гостевание у Фенечки - милой глупой комсомолочки. Да и явное покровительство Сарре-Марии- Виктории... С чего бы это? А бесконечное потакание капризам Мама, хотя его можно было оставить на положении слуги с особыми правами. Да еще много чего.
  Нет-нет, не думайте, все это было не в ущерб служебным обязанностям! Он пас Землю жестко, неутомимо гоня ее к предопределенному концу. А теперь вот - опять... Завтра его спросят. И будут настаивать! Есть ли у него ответы? Есть! А если? Убьют? Глупость! Прав, наверно, Мам - заразился от людей глупостью. Убить его невозможно. Но есть наказание хуже - вечное заключение. Нет! Нет! Нет! Этого не будет! Я докажу! Меня услышат! Хотя, конечно, по-разному дело может повернуться. Ну и что? Как там сказал этот, ну, умник? Вспомнил! "Делай, что должно, и будь, что будет!" Он всегда делал, что должно, что ему предписано. По злобе? Нет. Разве можно, например, обвинить в злобности хозяйку, усердно трущую ржавое пятно на кафеле. До пота! Без передышки! До просветления! Он тер и тер человечество, протрясывая его через сита соблазнов. Этих сит были десятки! И чем ниже, тем мельче ячея, тем теснее проход. Но тем круче и соблазн. Узкие врата! Мало кто, мало кто... Да что там - единицы! В основном бегут за Мамом, в широкие врата. У него весело и просто: люби рукотворный мир и все! Танцуй! Пой! Веселись! Все схвачено, за все заплачено! Не ведают, что там, где заплачено, будет плач! Корень-то один. И еще будет тьма! И скрежет зубов... Сат оглянулся: ой-ёй-ёй! Конца нет идущим за ним. Зачем он позволил? Что они найдут сегодня рядом с ним? Простаки! И прогнать уже нельзя.
  - Извините, господин Сат, можно задать вопрос? - неожиданно перебил его размышления Маслов.
  - Да, пожалуйста.
  Маслов легонько постучал тростью по свиному заду, отгоняя животное в сторону:
  - Вы позволите?
  - Ну нахал! - проворчала свинья, освобождая место рядом с Сатом. - Придет мой хозяин, он тоже постучит по тебе палкой. Беззащитную свинку бьют, и некому заступиться! - она всхлипнула. Но покосившись на Сата, решила пока проблему не раздувать. Переместилась поближе к Свете. И начала:
  - Извините, мы не знакомы, но все же... позвольте поинтересоваться?
  Света вздрогнула, выходя из задумчивости, и в страхе посмотрела на свинью.
  - Валяй, - опережая всех, сказал добродушно Степан.
  - Не с тобой терки тру! - гаркнула свинья.
  - Вы о чем-то хотели меня спросить? Спрашивайте, - остановила перепалку Света.
  - Да-да, - свинка пукнула, извинилась и продолжила тоном закадычной подружки, - у тебя такая красивая кожа! Крема? Или от природы?
  Степан въехал свинье в зад служебным ботинком, отчего та взвизгнула и присела.
  - У тебя тоже кожа ничего! Если тебя осмолить, слупить с сала лоскут, да натереть его солью. Уу-м! Под водочку!
  - Какая мерзость! Да как вы смеете?! Я мать! Почти! - свинья попыталась гневно встать на задние ноги, опрокинулась назад и придавила пса. Тот по щенячьи заверещал, призывая кары на ее черную голову.
  Заметив, что Сат оборачивается на шум, она захохотала с каким-то дьявольским подсвистом, налегая на букву "ха". Резво вскочила, наступила Степану на ногу. Тот взвыл.
  - Пардон! Пардон! Пардон! - дала ходу и оказалась на несколько метров впереди Сата, от греха подальше.
  - Заколоть ее надо, - сказала бабка Тузик, вся трепеща и светясь от распирающей её грудь тайны.
  - Дура! - крикнула свинья, показала язык и, на всякий случай, еще прибавила ходу. Пес бросился за ней, успев сообщить Степану:
  - Я тебя потом обязательно укушу.
  - Гнилым зубом? - рассмеялся Степан. - Умру от заражения крови!
  - Алкаш!
  - Степан поднял камень и впечатал его в собачий бок. Пес заверещал и, ругаясь русским матом, умчался вперед.
  Сат с усмешкой посмотрел на Академика. Тот пожал плечами:
  - Ведь я просто попросил подвинуться.
  - Может, поэтому свинья считается нечистым животным? - сказал Сат.
  - По крайней мере, свинью не следует очеловечивать, - с укором ответил Маслов.
  Сат слегка смутился:
  - Это Мам все шалит-резвится. Под властью золота свинья походит на человека, а человек оборачивается свиньей.
  - Факт известный, - согласился Маслов. - Вы позволите мне продолжить свински прерванный разговор.
  Сат кивнул, доброжелательно заметил:
  - Ты помолодел.
  - Да-да! - заторопился Маслов. - Я перестал ощущать себя дедом. Отчего так?
  - Мы идем в Мегиддо, а это особый путь.
  - И все же...
  - Не будем терять время. Человеческая наука проста и пока пуста. Ее постулаты условны и далеки, очень далеки от истины. Поэтому ваши действия столь разрушительны для Земли. Помните могущественные шарики "серого"? - Сат с усмешкой посмотрел на Маслова. Академик смутился:
  - Да-да, конечно...
  - Никогда бы не подумал, что настоящий академик, - Сат, усмехаясь, поднял палец, - мог взять чужое...
  Маслов покраснел, от смущения даже заикаться начал:
  - Зачем же вы опять... Я же извинился... И корысти не было. Исключительно в научных целях...
  - Ну-ну! - Сат похлопал Маслова по предплечью и продолжил уже серьезно:
  - Повторю слова Ангела: даже если бы вам тогда каким-то образом удалось распилить, разбить, раздавить тот шарик, вы бы обнаружили пустоту - только блестящие скорлупки. "Серый" мог бы вместо шариков иметь палочки, камешки, веревочки, глиняные кувшинчики - все, что ему угодно. И эти предметы обладали бы такой же силой, как шарики, потому что "серый" - Ангел с Печатью.
  - А что такое Печать?
  - Полномочия от Творца! Люди назвали бы так. Только эти полномочия обеспечены властью.
  - Значит, все, так или иначе, сводится к понятию "Творец"?
  - Да, но с оговорками и большими допущениями.
  - Можно понять Творца?
  - Нет.
  - Но ведь написано, что Моисей говорил с Творцом лицом к лицу? И понимал? И следовал?
  Сат замолчал. Несколько минут он вышагивал молча, опустив голову.
  - Трудный вопрос? - осторожно спросил Маслов.
  - Трудный ответ, - сказал Сат. - Некоторые ответы разрушительны. Придется многие детали опустить. Итак, первое: Моисей говорил не с Творцом, а с Ангелом с Печатью. Его полномочия были соизмеримы с властью Творца. Второе: понимал Моисей только то, что предназначалось для его понимания. В каких-то случаях ему приходилось верить, и это, если вы помните, не всегда было ему под силу, тем более его последователям.
  - Жаль! - сокрушенно вздохнул Маслов.
  - Чего? - искренне удивился Сат.
  - Жаль, что сам я никогда не смогу приблизиться к Творцу...
  - Это так. Выбирает Творец. Вы меня-то видите только потому, что я позволяю это вам.
  - Да?
  - Да-да. Позвольте грубую аналогию: допустим, вы рыба. А я сейчас для вас нечто вроде аквалангиста. Контакт возможен только по моей инициативе и довольно условный. Я могу вас покормить, избавить от конкретной опасности, переместить в другой водоем. С вашей стороны - инстинкты, с моей стороны - разум. Такова разница. Истинная же дистанция между человеком и Творцом неизмеримо выше.
  Маслов вдруг споткнулся и, задыхаясь, схватился за сердце:
  - Где мы? Мне трудно дышать.
  - Это у вас нервное. Посмотрите на остальных: они удивлены и не более того. Мы - на Луне. Мы движемся в Мегиддо самым коротким путем.
  - Коротким? Через Луну?
  - Да, самым коротким. Расстояние, как и время, линейно только в вашей реальности. Здесь же, чтобы ускориться, условно говоря, надо остановиться, а чтобы пройти кратчайшим путем, надо двигаться по дуге.
  Маслов нагнулся, чтобы прикоснуться к лунной поверхности, но рука скользнула над ней.
  - Черти что! - он очень огорчился.
  - Ну, да, - сказал Сат. - Ведь я по вашим представлениям главный черт.
  - По нашим представлениям вас не существует, - буркнул Маслов, пытаясь ткнуть тростью в Луну.
  - Проповедь атеиста - странная штука! - усмехнулся Сат. - Вы всячески стараетесь продлить свою жизнь, но проповедуете бесконечную власть смерти.
  - Конечно! - вскинулся было Маслов и тут же сник. - Но... Я уже ни в чем не уверен.
  Какое-то время шли молча. Потом Маслов, пожав плечами, сказал:
  - По всему получается, если, конечно, я не сошел с ума, я иду рядом с Сатаной, а мне особенно не о чем его спросить. Кроме антинаучных глупостей в голове ничего нет! - он сделал паузу, глядя на далекую Землю. - Мне показалось, что, когда вы говорили о смерти, вы имели в виду не явление, а личность?
  - Да. Видите этот камешек? Это тоже личность.
  - Ну вы уже вообще! Хотя, чем черт не шутит!
  - Черт сейчас серьезен, - усмехнулся Сат.
  - Значит, все живое? - Маслов сделал круговой жест тростью.
  - Все, - очень серьезно ответил Сат.
  - Так можно до сумасшествия дойти!
  - Можно.
  - Тьфу ты! Что за напасть!
  - Спокойно, академик! На этой дорожке знаний и рассуждений, по которой я вас веду, и в самом деле не трудно потерять разум, человеческий разум.
  Маслов оглянулся: все спали и шли. Точнее, шли с закрытыми глазами. Даже свинья и пес. Только Павел с выражением восторга на лице крутил головой, да бабка Тузик сплевывала и крестилась.
  - Извините, господин Сат, - почти прокричал академик, не справляясь с чувствами, - что же такого сделали люди, что приблизился конец человечества? Я не вижу нигде кривого, сломанного, бесцветного, уродливого! Вокруг - только прекрасное!
  - Ты просто не видишь...
  - Так покажите!
  - Ты уверен?
  - Да!Да!Да!
  - Смотри...
  Такой понятный взгляду мир привычного космоса, познанный с детства по фильмам и картинкам, вмиг изменился: от каждой звезды во все стороны протянулись странные разноцветные нити. Идущие за Сатом, продолжали идти, но теперь тысячи нитей уходили от них и приходили к ним.
  - Для наглядности я упрощу картинку, - сказал Сат.
  Теперь от каждого из идущих в космос уходила одна нить. У Павла она была фиолетовая и выходила откуда-то из темечка. У Маслова - из солнечного сплетения струилась желтая нить. У Феодосии Пантелеевны, Светы и пастора вытекали из груди зеленые нити. Бабка Тузик была привязана на синию, а участковый Степан травил из паха красную нить. У баптисток нитей не было.
  - Мне это все показывали, - сказал Павел.
  - Не все и не до конца, - сказал Сат.
  - Так вы...
  - Нет, к голосам в твоей голове я не имею отношения, но кое-что мне известно. Сат достал из кармана плаща огромный носовой платок и шумно высморкался. Непонятно за что извинился и вопросительно посмотрел на Маслова.
  - Да-да! Конечно, продолжайте! Все это крайне интересно и настолько же неожиданно! - торопливо отозвался академик.
  - Они вроде пуповин, - продолжил Сат. - При сексуальной близости энергия мужчины как бы засвечивает фотопленку женщины, к ее звезде прикрепляется нить мужчины - навсегда! Если произойдет зачатие, то ребенок получит и от мужчины и от женщины. Если зачатие потом произойдет от другого мужчины, то нити мужчин спутаются. Блуд, как раковая опухоль: порядок есть, но чужеродный. Теперь представьте некую условность: из этих нитей ткется полотно с особым рисунком - это код жизни! Любой случай блуда вносит дефекты в рисунок. Беспорядок накапливается. И наступает момент, когда меняются местами понятия добра и зла. Завтра по вашему времени это должно случиться на этот раз.
  - И что? - в один голос спросили Павел и Маслов.
  - И то, - сказал Сат. - Да-да, то самое.
  - Вот почему Мам назвал храм Разума "Армагеддон"! - воскликнул Павел, сжимая руку Светы. - Последняя битва добра и зла! Но ведь победит добро?
  - Да, - спокойно согласился Сат. - Добро побеждает всегда. Только, что в момент битвы считается добром.
  - Значит, все закончится, и мы вернемся? - оглушенный надеждой, Павел не услышал последних слов Сата.
  - Без комментариев, Павел, без комментариев.
  - Почему у баптисток нитей нет? - весь трепеща, спросил Маслов.
  - Они обе бесплодны.
  - А искусственное оплодотворение? - уже час, как одна из баптисток нравилась помолодевшему Маслову.
  - В таком случае им бы лучше удавиться...
  Нити исчезли. Дальше шли молча. Маслов опять опирался на трость. Павел, страдая, смотрел на идущую с закрытыми глазами Светлану и не прятал слез. Его любовь, жившая несколько лет под спудом его научных интересов, теперь расцвела, разрослась, ломая в его душе условности и преграды. Он уже готов был ради этой девушки горы свернуть, но... Его могучий разум крутил и крутил открытую ему в видении ситуацию, пытаясь найти из нее приемлемый выход. Ответ всегда был один: ты бессилен, бессилен, бессилен! Он плакал. Глядя на него, беззвучно рыдала, трясясь всем телом, бабка Тузик, и уже не отплевывалась и не крестилась.
  - С моей стороны - преступление идти молча, - сообщил Маслов, пряча опять трость под мышку. Сат ничего не ответил.
  - Я так понимаю, что молчание - знак согласия? Поэтому позволю себе продолжить.
  Сат опять ничего не ответил, только слегка наклонил голову.
  - Господин Сат, - продолжил Академик, - в мощный телескоп с Земли или со спутника наша группа может быть обнаружена?
  - Нет. Только косвенно. Будет видно быстро движущееся световое пятно.
  - Значит, вспышки на Луне, свечения - это...
  - Да, вы правильно поняли. Так проявляет себя на Луне перемещение материальных тел в этом туннеле.
  - Не обязательно людей?
  - Не обязательно.
  - А кого?
  - Без комментариев.
  - Хорошо-хорошо! - Маслов энергично постучал тростью по ладони. - На Земле пропадают самолеты, даже поезда...
  - Возможно, все возможно, уважаемый академик. Здесь, на Луне, а также на Земле, Венере, Плутоне и еще в миллионах мест, - Сат вытер лоб и продолжил, - проходит нечто, похожее на древний земной шелковый путь, - специальный пространственно-временной коридор. Все это организовано немножко по-другому, но так вам понятней. В этот коридор может, при определенных обстоятельствах, провалится человек, самолет, океанский корабль или поезд.
  - Что случается с людьми?
  - Ничего.
  - А можно конкретней?
  - Нет.
  - Некоторые ведь возвращаются?
  Сат молчал. Молчал и Маслов, подыскивая самую безобидную формулировку своего следующего вопроса. Наконец спросил:
  - Много в последнее время говорят - и всерьез - о похищениях людей какими-то инопланетянами.
  - Инопланетян нет. Вам об этом уже говорил Птицын.
  - А как же множество миров? Планеты у далеких звезд, похожие по жизненным условиям на Землю?
  - Кроме Земли для вас ничего нет. Все остальное иллюзия. Искусная.
  - Ишь, ты! - Маслов почти по локоть засунул руку в карман штанов и вынул оттуда конфетку. Жмурясь, как кот, зачмокал, рассасывая. - А как же быть с опытами над людьми в каких-то космических кораблях? Шрамы, метки на коже? Имплантаты в телах, воспоминания под гипнозом?
  Сат с усмешкой посмотрел на академика:
  - А вы сибарит, сластена! Даже здесь, сейчас вы ищите удовольствий. Вы типичный представитель своего рода!
   Маслов, соглашаясь, закивал и, подняв плечи, развел руки: мол, что поделаешь!
  Сат продолжил:
  - В свое время к человечеству была проявлена огромная милость: дарованы правила жизни - Закон! От многих бед эти правила защищали людей. Вам знакомы положения Закона?
  - Скорее нет, чем да.
  - Вот-вот! Всем хотелось конфетку, в любых условиях! Большую! Закон был забыт. Мало того: осмеян! Ушел страх. Люди захотели перемен. Начали испытывать природу на прочность: резали, травили, взрывали. Больно! Земле было очень больно! - Сат вскрикнул, вскинув руки. Маслов отшатнулся, потерял карамельку. - Похоть правила вами! Ваша наука, Маслов, похотливая дама! А Мам умело давил и давил на эту кнопку! Вы резали лягушек, не зная, что режете самое себя. Эхо зла вернулось: никто никого не похищал, вы сами шуровали скальпелями!
  Маслов семенил рядом с Сатом на полусогнутых, заглядывая ему за капюшон. Беспокойство было написано на его лице:
  - Господин Сат, что с вами? Вам плохо? Я могу чем-то помочь?
  - Уже нет. Я один. Теперь я один. Когда-то вы могли бы, вместе со всеми вашими предками, но теперь я один!
  Маслов распрямился, собираясь ответить, но его перебил Павел, меланхолически произнесший:
  - Вы несете абсолютную неудобоваримую чушь, господин Сат.
  - И ты туда же, - вздохнул Сат. - Ведь тебе-то столько открыто, даны особая сила и особые знания.
  - На что мне они! - воскликнул Павел, не пряча слез. - Если я не могу защитить свою любовь!
  - Она не нуждается в защите.
  - Пустые слова! Вам никогда не было больно! Так больно! Сохнет и разрывается душа!
  - Всё-то вы про меня знаете! - с горечью сказал Сат, отвернулся и ускорил шаг.
  С минуту Маслов шагал в полной растерянности, потом сказал, видимо, самому себе:
  - Никогда бы не поверил! Никогда! Я видел слезы Сатаны? Быть того не может! Но, я - видел! - он поднял палец и оглянулся вокруг, как бы ища свидетелей. Но...
  Сат промолчал. И тут вдруг бабка Тузик завыла в голос, причитая и хлопая себя по бедрам.
  - Молчи! - сказал, не открывая глаз, Степан. - Молчи, старая! Нечего теперь!
  Она вмиг прибрала голос и шла теперь, только тихонько всхлипывая и что-то бормоча себе под нос.
  - Не в моих правилах не закончить начатое, - сказал Сат. - Я закончу разговор.
  - Да-да! Я с удовольствием слушаю вас, - отозвался Маслов.
  - Если пирамиду опоры человека разобрать, соблюдая не известные пока вам правила - и это хорошо, что они не известны вам, - то останется какое-нибудь существо, допустим лягушка. Это животное на тот момент будет нести в себе всю человеческую суть. И все, что в тот момент ты сделаешь с лягушкой, ты сделаешь с человеком. Только событие будет отодвинуто во времени и сильно искажены формы участников. Придет время, и все вернется, и человек ощутит, что над ним проводят опыты странного вида существа. Вы ответственны за все, уважаемый Академик...
  - Но это уже будет другой человек?
  - Возможно.
  - Насколько я понял из ваших слов, - сказал Маслов. - Опора рассредоточена в прошлом и будущем. А каждое существо из опоры имеет свой набор животных - свою опору. Опора проникает в опору?
  - Да.
  - Мы это можем рассчитать и контролировать?
  - Нет.
  - Тогда какая нам польза от этих знаний?
  - Может быть, перестанете бездумно разрушать.
  - И?
  - Будете счастливее на Земле и проживете дольше.
  - Зачем? Ведь хоть так, хоть так: впереди ужас ада! - при этих словах судорожная волна прошла по телу Маслова.
  - Возможно. Скорее да, чем нет. Но некоторые его избегут.
  - Сколько таких будет, в процентном отношении?
  - Не мне судить.
  - А кому?
  - Есть кому.
  - Опять на сцене мифический Создатель! Так?
  - Грубо. Грубо, даже для атеиста...
  - Прошу прощения, - Маслов натурально смутился.
  - Просить прощения надо не у меня, - Сат печально посмотрел на Маслова. - Я на Земле очень хорошо поработал.
  - Что вы имеете в виду? - осторожно спросил академик.
  - Помните, что вам сказал ангел с Печатью? Мир спасают на коленях.
  - Абсурд! Абсурд! Абсурд! Даже в библии описаны судьбы стольких героев! И все они были с оружием в руках! - вскинулся Маслов. Его внутренний мир был плотно и ладно упакован - научный порядок души! - как он любил повторять. И там не находилось места для утверждений Сата! Они выпирали, буквально выдавливали через горло беспричинное раздражение.
  Сат усмехнулся:
  - Да, библейский герой, как правило, вооружен. Это так! Но история знает одно исключение...
  - А, вы опять за мифотворчество! Не было Христа! Не-бы-ло! Был пророк, проповедник - некая историческая личность, но не Бог!
  - Христос - не Бог, это так. Он - Слово Божие, дарованное во всей полноте человеку Иисусу. Именно Слово - начало творения! Создатель сказал, и родилось Слово!
  - Вот вы все наворачиваете, наворачиваете! А вообще: был ли Иисус? Свидетели есть? Или неопровержимые вещественные доказательства? Нет! Нет ни одного! Требуется верить! Бездоказательно! От балды! Просто так!
  - Не следует так распаляться, господин Маслов, свидетель есть и не один.
  - Ха-ха! И кто же?
  - Хотя бы, я!
  - Не смешите! Сатана свидетельствует о Христе! - Маслов от возбуждения даже подпрыгнул.
  - Да, это так. Помните историю о волхвах, которые пришли поклониться Младенцу? Один из троих был я.
  - Ну-ну! - Маслов явно терял самообладание и лез на скандал. Сат же был спокоен:
  - Надеюсь, вы знаете, кто такие волхвы?
  - Более или менее! Да-да! Это так! - эти слова академик почти выкрикнул.
  - Колдуны! - сказал Сат, усмехаясь. - Волхвы - это колдуны, которых Творец повелел евреям убивать! И вдруг они допущены к колыбели Христа? С подарками? Враги - с подарками? Почему? Золото! Ладан! Смирна! А "Четвертый дар"? Почему его так рьяно ищет "серый" - Ангел с исключительными полномочиями?
  - Не знаю! - картинно развел руки раздраженный Маслов. - Может же академик чего-то не знать!
  - В колыбели лежал пророк всех времен и народов! С немыслимыми полномочиями по факту рождения! Без печати! Точнее, печать была. Но не печать власти, а печать жертвенного Агнца, пасхального Агнца - одного за всех! "Четвертый дар" позволил бы... - Сат неожиданно осекся. - Но. Теперь все это неважно. Мир был бы другим, и я бы с тобой, Маслов, не разговаривал.
  - Что собой представляет "Четвертый дар", я, как будто, понял - это книга или что-то вроде книги? Но неужели словесная вязь может дать власть? И почему вручить его должен был Сатана?
  - Неважно, уважаемый академик, неважно! Все давно произошло, и ничего изменить нельзя. Хотя могу напомнить одно обстоятельство: ты помнишь молитву Ангела с Печатью? Помнишь свою реакцию? Свои слова? Намерения? Как быстро ты все растерял...
  - Про меня все понятно, - Маслов все еще никак не мог взять себя в руки. - Но чего сейчас добиваетесь вы? На коленях спасаете мир? Сатана обрел добродетель? Трудно поверить!
  - Я прожил тысячи лет, но так и не понял, для чего был создан, - Сат произнес это таким тоном, что Маслов вздрогнул и несколько растерялся. Только через паузу спросил, все еще внутренне топорщась:
  - Моральный эксперимент? Попытка загладить земное злодейство?
  - Злодейство? Вы и представления не имеете, что такое злодейство, а что добро. Хотя вам дали свиток, но вы смяли его, даже не дочитав...
  - Мне? Свиток? - Маслов нервно рассмеялся.
  Сат вздохнул и, повернув голову, долго смотрел на идущего рядом Маслова, который все тыкал и тыкал тростью перед собой.
  - В вашем возрасте не пристало ерничать. Евреям давали свиток, евреям. А вы знаете, что ваша прабабушка была еврейкой?
  - Не понимаю! Не понимаю! - Маслов сдавил ладонями виски. - Все кувырком! Вся жизнь! Все, что я считал иллюзией, оказывается реальностью, а реальность - иллюзией! Моя наука - ничто! Моя мораль - ничто! Столько усилий, столько усилий! Еще и прабабушка - еврейка!
  - Это плохо? - спросил Сат, с интересом заглядывая в глаза Маслову.
  - Что? А? Все плохо! - Маслов махнул рукой.
  Минуты три шли молча. Вдруг бабка Тузик подбежала к Сату и замахнулась кулаком:
  - Дать бы тебе! - засеменила рядом, пытаясь заглянуть ему в лицо. - Ничего не боится! Даже не дрогнул! Вражина!
  Сат, наконец, поднял голову:
  - Вы думаете: жили-жили, пришел враг, все перекорежил. Теперь тащит куда-то. У меня нет власти над праведниками. Да и грешников я терзаю, давая им шанс возродиться.
  - Что вы такое говорите! - Маслов воздел руки. - Мы для вас никто, топливо для ада? Так? Признайтесь: вы задумали страшное? Ваше призвание - разрушать!
  - Что вы можете знать обо мне, - грустно сказал Сат, поправляя на ходу обвязку своей коляски.
  - Все! - пискнула бабка Тузик. - Все знаем! Написано! - она начала страстно тыкать в страницы какой-то засаленной книжки. Черт, он и есть черт!
  Маслов завыл, бросаясь из стороны в сторону и размахивая тростью.
  - Молчать! - прошептал Сат, но всем показалось, что лучше бы он крикнул, так страшен был этот шепот! Такая неодолимая власть слышалась в каждой вибрации. Маслов пригнулся, испуганно обхватив затылок ладонями. У Бабки Тузик задрожали и подогнулись колени. Павел захохотал:
  - Наконец-то! Пора! Пора! Яви себя! Ждем, чтобы дрожать и пресмыкаться!
  Остальные по-прежнему безмятежно спали, механически переставляя ноги.
  - Странные вы, люди, создания, - сказал Сат. - Ничтожны и слабы. Живете, как попало. Блудливы, развратны, а гордыни-то, гордыни! Но Творец не позволяет даже прикоснуться к вам без достаточных на то оснований. У вас есть душа... Не у всех, но у некоторых - есть. Что это такое? Никому не известно. Тайна! Ангелы гадают! Но почти никто из вас не ценит того, что имеет. Вы руками, зубами, ногами цепляетесь за земное, плотское, пустое... За то, чему - грош цена! Любовь к женщине вы цените выше любви к Творцу! Хотя награда - там, а здесь лишь страсть, в лучшем случае на три-четыре десятка лет, а то и на год, а то и на день... Смешно!
  - А ты смейся! Рвани легкими, не пожалей мехов жизни! Это же так сладко, смеяться над ничтожными, - Павел догнал Сата и положил спящего Кефир-фырфырыча сверху на коляску:
  - Ценный груз, правда? Храни! Что в нем такого? А? Скажи!
  - Да, он очень ценен, - спокойно сказал Сат. - А ты не хами. Никогда! Особенно старшим. - Поклажа в коляске странно прогнулась, и само собой устроилось спальное место для ребенка.
  - Не прошибешь! - сказал Павел, обернувшись на пятках вокруг своей оси.
  - Это правда, - согласился Сат, продолжая нашаркивать коленями шаги.
  Чудное показалось впереди. Идол у дороги! Изваяние на Луне? Кому? Ба! Ленину! "Странной дорогой идете, товарищи!" - сказал памятник и почесал затылок под бронзовой кепкой. - У пятого кратера сверните к морю Спокойствия. Так ближе". Бабка Тузик чуть шею не свернула. Шла спиной вперед, споткнулась неизвестно обо что, упала, вскочила, беззвучно открывая и закрывая рот и тыча пальцем в ожившее изваяние вождя:
  - Там, там! Это, ну!
  - Какая гадкая бабка, - сказала черная свинья, открыв один глаз. - Памятник не видела? Закрой рот, дай поспать! А ты, пес, зря мой хвост сосешь, укусил бы ее, что ли?
  - Я бы с радостью, но Сат не велит, - промямлил пес с закрытыми глазами.
  - Трус, - хрюкнула опоросная.
  - Хорошо, хорошо, укушу! - пообещал пес и добавил, - Потом, после Хельсинки...
  - А что там?
  - О-о! - булькнул пес и слегка куснул в забытьи свинку за хвост.
  - Осторожно! - взвизгнула та. - Не колбасу сосешь!
  И тут миролюбивый Маслов в сердцах огрел ее тростью.
  - Хамы! Ленинские дети! - взвизгнула свинка и, не оглядываясь, прибавила ходу. - Беременную даму, палкой! Быдляки академические!
  И тут завизжала бабка Тузик, крестясь и извергая лихие слова:
  - Черт-черт-черт! Смотрите! Вон еще один окаменевший злодей! Горе нам! Мы в аду! Заманил, лиходей!
  На постаменте не стоял - сидел сам отец народов! Мраморный Сталин с отбитым ухом. Сидел, болтая тяжелыми ногами без ступней. Ступни он бережно прижимал к груди, приветливо помахивая свободной рукой:
  - Здравствуйте братья и сестры! Жить стало легче? Жить стало веселее? Хо-хо-хо!
  - Чтоб тебе лопнуть, Сатана! Ты заманил нас... - бабка зарыдала, сломившись в поясе. - Ад, кругом ад! Смотрите, смотрите!
  До лунного горизонта, насколько хватало глаз, виднелись бронзовые, мраморные, бетонные и даже золоченые памятники и статуи в прошлом великих (и не очень) мира сего. Курил сигару Черчиль, покачивал инвалидную коляску Рузвельт, тряс кукурузным початком Хрущев, держа в другой руке снятую с ноги туфлю, размахивал мечем Александр Великий, красовался Юлий Цезарь, а там - Тутанхамон, дальше - Кеннеди, Де Голь, князь Владимир, Колумб, Лютер, Жанна Де Арк, Горбачев, деревянный Буратино, неукротимый рыжий викинг, бронзовый чижик с набережной Невы, царица Тамара, быстроногий Пеле... Их были тьмы и тьмы, и тьмы! И все что-то кричали идущим и делали жесты.
  Бабка Тузик упала на спину и визжала от ужаса, суча старческими тощими ногами. Сат обернулся и громыхнул, сразу перекрыв все шумы и говоренья:
  - Уймитесь! Ничего страшного в этом нет! Это Мам балуется, его пантеон.
  - А в чем смысл? - спросил, оглядываясь, слегка оживший духом Маслов.
  - А черт его знает! - хмыкнул Сат. - Игрушки это. У вас есть заводные игрушки, детские. Эти памятники тоже не живые...
  - Так говорят же! - сказала опасливо Феодосия Пантелеевна.
  Маслов подумал, покрутил головой, спросил:
  - А оригиналы где?
  - Там, где надо! Чего пустое спрашивать! - Сат это сказал тоном, исключающим дополнительные вопросы.
  Маслов захохотал, размазывая по лицу нервные слезы:
  - Скажите! Скажите, господин Сат! Вы знаете! Вы ведь всем чертям начальник.
  И даже спящий Кефир-фырфырыч заулыбался.
  - Ангел пролетел, - сказала черная свинья, почесывая на ходу жирный бок о коляску Сата. Коляска заскрипела и накренилась. И пришел бы тут свинье конец, да успел академик со своей тростью - огрел толстуху. Свинья отскочила и коляска выровнялась. Она в гневе обернулась! Она хотела сказать! Но ножами блеснули глаза Сата! И она опрокинулась, осознав свое преступление. Сидя на расплывшемся заду, молитвенно сложила перед грудью копыта и в ужасе заверещала молочным поросенком:
  - Ради моих деток! Прости! Свинское так зачесалось, так! Мочи не было! Так и знай, Мам моей смерти не переживет: он сам хотел! Сам мечтал меня освежевать! Он высохнет от горя, свернется листиком! А мои сироты? Тебе придется их кормить грудью!
  Сат что-то прошептал, и свинья упала на спину, вскочила, в ужасе заметалась, ища спасения. Сат громыхнул:
  - Бегом! Впереди меня на двадцать метров! Хоть на метр ближе и попадешь к мяснику!
  Что такое есть клиническая смерть по сравнению с тем ужасом, который пережила черная свинья?! Ничто! Там - врачи, лекарства! Реанимация! Здесь же - голимая Луна. Свинья спасла себя сама. Словом! Пламенно-жалобным свинским словом! После клинической смерти у людей - она слышала - появляются запредельные способности. Может, и она теперь чего-нибудь сможет, а? Например, молнии метать: как жахнет в академика! Стоп! Сат услышит - греха не оберешься. "Милый, милый Сат! - пыхала и шкварчала свинской благодарностью, словно сало на сковороде, ее свинская душа. - Как он прекрасен! Сколько в нем благородства! Ведь мог освежевать, мог! Но - помиловал! Простил. Ох! А вдруг? Душа Сатаны - потемки! А может, он - вегетарианец? Может, жирное не ест? Я тут о благородстве, а у него, например, язва или принципы? Фу! Как мерзко! Так обманулась! И все же: сказано двадцать метров, значит, двадцать метров!"
  Бабка Тузик танцевала, потряхивая и всячески выпячивая оттопырившие кофтенку свои яблочки! Болталась на груди икона! Приговаривала старушка, выстукивая каблуками:
  "Не в аду я, не в аду,
  А иду на поводу!
  У подола Сатана,
  Я ему сосватана!"
  Да, прав был бронзовый основоположник коммунизма: странной дорогой шла странная процессия! Причем число идущих прирастало! Если оглянуться, то сзади вилась и туманилась тысячная, а может и миллионная процессия, растушевываясь в дальней дали. Кто там пристроился? Званные? А может, нахалы какие? Вон-вон, смотрите: репортер Юрьев все щелкает. И этот бандюган с петушиными крыльями здесь. А там, у поворота - отец Валентин, банкиры, группа геев, Нобелевские лауреаты, за ними - работники абортария, следом - хорошо организованные коррупционеры. А вдали? Да разве всех разглядишь! Идут и идут - с белой кожей, черной, желтой, красной. Края нет!
  Хочу спросить: впереди у них - погибель или восхождение? Что их влечет - какой смысл, какая сила? Молчит Сат, только шаркает и шаркает коленями. Молчат небеса... А какой смысл в жизни, как таковой? Какая сила влечет человека по стреле времени? Потребности тела? Духа? А может - соблазны? Быть царем лучше, чем быть Президентом? Пирожные желаннее, чем хлеб? Вольные собачки любят, где хотят и сколько могут? Ладно-ладно, ты бери пример, с кого хочешь, делай, что нравится, только сначала попробуй, представь - допусти (конечно же, невозможное!): вдруг все же, вечная жизнь - есть?! Вот ты умер - а там!.. Тогда... Тогда - плохо дело! Смотри: видишь? Твою не созревшую душу, неспособную отделиться от тела, черти выдирают крючьями. Как больно! Даже маленькая-маленькая душа болит нестерпимо! И это только начало...
  Бред? Смешно? Тебе виднее. Но тогда ответь: зачем такое скопище идет за сатаной? За счастьем? Или уже за бедой? И зачем в этой толпе ты? Вопросы остаются - не правда ли? Слышишь: тикают странные часы? Они - на руке у Сата. Он не так прост! Не так прост! Вот теперь ты спрашиваешь: зачем человек живет? А если... Не надо, не бледней. Разве важно, сотворили его, или он сам как-то образовался, выкарабкался? Главное ведь не в этом... Ты меня понимаешь? Нет? Настаиваешь на ответе? И что: если узнаешь, счастливее станешь? Богаче? Духовнее? Нет? То-то, дорогой, то-то! Тогда, чего заморачиваться? Живи, как жил! Ну, идут за сатаной! Ну и что? Идут, значит, разрешили. Кто? Вот чего пристал - я сам не знаю! Позвали, наверное. Приказали. Кто его знает: идут и пусть идут. Все свое получат! В свое время.
  Хорошо, что все слабые спали. Спали на ходу. В Париже баптистки вдруг проснулись, с испугу запели двадцать второй псалом. "Ажан" тут как тут: мол, нельзя, законом запрещено! А с бабки Тузик давай икону снимать. Та как залепила пощечину: мол, женщину за грудь без ее согласия трогать запрещено! Она, в общем-то, не против: пусть пощупают - тем более теперь, когда есть что щупать, но спросить надо!
  Больше всех свинья натерпелась. В Лондоне говорят, мол, надо к ее заднице мешочек подвесить. Мало ли что, ведь центр города! А та, сдуру рот раскрыла и давай с полицейским спорить. На отличном человеческом! Боби так и сел, где стоял! Подмогу вызвал! Париться бы свинке в каком-нибудь научном центре, но Сат все уладил: оказывается, у всех паспорта есть и всяческие там разрешения. Полицейский еще только рот открывает, Сат уже документ показывает. А свинья знай, комментирует. Два раза интервью телевиденью дала! В Амстердаме безрассудно охаяла геев. Зачем? Вот уж лохушка! А в Берлине восстала против свиных окороков! Они шли или летели? К ним подходили, спрашивали. Они отвечали. Мелькали континенты и города, планеты и страны. Даже Павел повеселел и все тормошил спящую Свету, когда шли по Антарктиде: тысячи пингвинов толпились рядом с голубым световым столбом - феерическое зрелище! А исследователи Антарктики в ужасе смотрели на ленту из многих тысяч светящихся шаров, змеей извивающуюся среди вековых снегов.
  Пилигримы миновали семь световых столбов и побывали на семи планетах. О них написали тысячи газет и журналов, телевидение ежедневно отдавало им самые горячие свои минуты. Но в Мегиддо они пришли утром того же дня, в который вышли из Черниговки. Такие-то дела! Когда такое было возможно? И подумать-то раньше было нельзя! Зеленые ГМО чертята обильно сновали по миру, похоже, плетя тайную сеть из человеческих предположений, пугающих недомолвок, пустых убеждений. И кто будет рыбой? Товарищ, не следует легкомысленно усмехаться! Ведь ясно же, что надвигалось на планету событие чрезвычайное! Конец, что ли? А вы как думали? В таких обстоятельствах все возможно! Время-то как скачет!
  Да, демон времени - пернатый синий змей Кетцалькоатль - бесновался! От создания мира водяные струи течений на Земле были кандалами на его теле. Поэтому время текло, как ему положено: после сегодня всегда наступало завтра. Но люди изменили течения рек, построив плотины и запруды. Из-за хозяйственной деятельности планета чрезмерно нагрелась, и океанические потоки ушли в глубины или рассыпались на мелкие струи, которые Кетцалькоатль рвал, словно сопревшие нитки. Путы течений, удерживавшие демона, ослабли - и теперь он лился на события и пространство уже без прежней меры. Гнул свои кольца, потрясая пространственную решетку Вселенной, а то вдруг собирал тело в плотную синусоиду, круша события и причудливо тасуя их фрагменты. Не было у человечества глаз, чтобы увидеть это, ума, чтобы понять и сил, чтобы обуздать демона. Сат имел над ним власть, и демон служил ему. Поэтому столь причудливо-странной и столь успешной была его экспедиция.
  ИХ ВСТРЕЧАЛИ. Как узнали? Возможно, в Японии проговорилась свинья. Или подсуетился Мам, готовя очередную гнусность. Да мало ли! Репортер Юрьев - тоже не промах! И что? Нет-нет! Оставьте Юрьева в стороне. Это все же козни Мама! Сотни репортеров всех рангов желали общения. "Как такое возможно?" - этот вопрос волной катался по многоликой репортерской стене, которую еле сдерживали полицейские.
  - В шесть часов утра вы были на Тайване! Там ваш говорящий пес облаял...
  - Сегодня в 9.00 вас видели в России около деревни Черниговка! Есть фото!
  - Кто вы? Как вам удается так перемещаться?
  - В 9.15 - Сантьяго!
  - Скажите, господин Маслов, это ваше новое открытие?
  - Профессор Птицын, русские научились кроить пространство и время?
  - Можно ли теперь спастись от русских ракет?
  - Кто этот странный человек на коленях? Тоже ученый или паломник?
  - Вы против геев?
  - Как зовут эту великолепную бабушку с иконой на груди?
  - Сколько русский мужик выпивает в день водки?
  - С вами мальчик? Зачем? Это жестокое обращение с детьми!
  - Кто дрессировал свинью? Или она - продукт генной инженерии?
  - В вашей колонне - только русские?
  До этого молчавший Маслов повернулся к Сату:
  - В самом деле, вы собрали только русских? Мы самые плохие или самые хорошие?
  - Не только русских. Всяких полно, - буркнул, отвернувшись в сторону, Сат. - Будут и другие...
  - Вы слышали? - истерически выкрикнула француженка с портативной телекамерой. - Будут и другие!
  - Американцы?
  - Китайцы! Это, конечно, будут китайцы!
  - Господин Сат, позвольте мне спросить, так сказать, на правах... - Маслов легко покрыл голосом журналистский хор.
  - У тебя уже есть передо мной права? - иронично удивился Сат, перебив его.
  - Некоторым образом... Надеюсь... Все же мы... - смутился академик, но взгляда не отвел, всем своим видом показывая, что ответ обязателен.
  Сат усмехнулся:
  - Я бы мог отказаться от комментариев, но не вижу необходимости что-либо скрывать. Спрашивай, академик.
  Маслов кашлянул, словно прочищая голос - все же Сат основательно смутил его - начертил тростью в воздухе замысловатую фигуру, спросил:
   - И какой смысл в этом сборище, идущем за вами? Я так понимаю: смысл должен быть сакральным?
  Сат неожиданно рассмеялся:
  - Ты не поверишь!
  - Так сложно?
  - Очень! - Сат явно веселился, и это смущало Маслова. - Понимаешь, они просто прилипли. Прицепились! Как репей к хвосту собаки! Никакого родства - а держится крепко! Устанешь выбирать! Хочешь, спроси сам, чего они ждут от меня.
  - И спрошу! - взбодрился академик, да и крикнул во всю мощь своего голоса:
  - Чего прицепились к Сатане? Чего вам от него надо?
  У-уу! Как взвилось сборище! Загудели глотки, пересохшие от ожидания, покатилось к хвосту колонны: "Хотим-хотим-хотим..."
  Сат ухмыляясь, поправлял поклажу в коляске, и, казалось, совсем не обращал внимания на происходящее.
  - Чего хотите-то? - опять крикнул Маслов.
  - О-оо! - вспыхнуло и заметалось по рядам. Вышел вперед один, рубанул рукой:
  - Счастья люди хотят! Дайте!
  - Нет у меня, - буркнул Сат.
  - Нет у него! - крикнул Маслов.
  - И что же нам делать? Мы же сами не сможем вернуться!
  - Пусть идут праздновать закладку храма Разума, - не меняя тона, сказал Маслову Сат. - Или ждут.
  - Идите на праздник! - отчего-то обрадовался академик. - И неожиданно добавил от себя значительно тише:
  - Если хотите, останьтесь... Нет-нет, только если есть желание, тогда - ждите.
  - Чего нам ждать?
  - Зачем, неразумные, пошли за Сатаной? - завопила бабка Тузик, размахивая иконой над головой.
  - Так он - Сатана?! - ахнул бандюган с петушиными крыльями. - А я тогда на дороге хотел у него крылья... - он нервно сглотнул и закончил сиплым шепотом, - отрезать! - Пригнулся, присел и заорал из-за спин:
  - Караул! Валим, валим отсюда! Фраера - налево, братва - направо!
  - А мы остаемся! - завопили другие. - Верим, он даст! Даст!
  - Догонит и еще даст! - отчего-то озлобляясь, заорала бабка Тузик, зачем-то кланяясь толпе и крестясь.
  И тут на бандюгана обратил внимание Сат: вспомнил! Усмехнулся, скривившись, и дунул на негодяя. Неведомая сила подхватила братка, и он в облаке матерщины, вращаясь, словно кленовое семя, через десяток секунд исчез, сгинул за горизонтом.
  Ахнула и отвалилась в страхе половина сатанинского "хвоста", как-то разом пала к подножью Мегиддо, плюхнулась черным вопящим множеством, разбрызгиваясь группками. Удивительно, но и пары минут не прошло, как забылись отпавшие от сатаны, повеселели, восхищенно вертя головами по праздничным сторонам. Теперь уже и не помнят: кто они, откуда и как сюда попали. "Огого!" - заорали в восхищении и полезли на гору мурашами, подталкивая друг друга в зады и матерясь. И тут же - откуда только взялись! - вылетели полицейские и погнали самозванцев, не жалея рук и дубинок, в сторону от праздника. Ахнули оставшиеся с Сатом, в страхе вцепившись друг в друга! "Первые, держитесь за Сатану!" - пискнул кто-то испуганным фальцетом издалека. Гадко усмехнулся Мам, сидя в ожидании на огромном камне у подножия сакрального холма.
  Снова загудели, заверещали, забасили журналисты:
  - Человек на коленях - главный?
  - Почему вы на коленях? Вы больны?
  - Какие страны располагают такими же технологиями?
  - Эйнштейн был прав?
  - Требуем пресс-конференцию!
  - Да-да! Конечно, - сказала свинья, выйдя вперед и кланяясь.
  - Ва-у-у! - качнулась в восторге репортерская стена.
  - Ты там будешь в качестве копченого окорока! Буу-гаа-гу-а! - раздался ниоткуда громоподобный голос Мама. Репортеры разом испуганно присели, с надеждой вертя головами и объективами. Свинья упала в обморок. Сат хлопнул в ладони, и пришедшие с ним исчезли, на площади остались только журналисты в окружении полицейских.
  - Они все будут на закладке камня! - кто-то прошептал каждому в его репортерские уши. Удивительно, но все журналисты сделали вид, что никакого шепотка не было! Бочком, бочком и, кто куда. Через минуту площадь была пуста.
  - У нас есть время, - сказал Сат. - Немного.
  - Репортеры нас теперь не видят? - спросил Маслов.
  - С той стороны барьера никто нас не видит, - ответил Сат.
  - А мы всех видим? - прошептала бабка Тузик, приседая и оглядываясь.
  Степан прислушался к доносящимся с горы звукам, почему-то обрадовался:
  - И слышно нам хорошо!
  - Я так понимаю, похмелиться никто не даст? - развязно спросила мать Кефир-фырфырыча.
  - И не надейся, - хмыкнул Степан, хлебнув из ополовиненной бутылки. Он замер в гнутой позе, следуя душой за вожделенной водочной струйкой внутри себя. Ах! Какая улыбка была у него на лице! И вот она сползла набок. Скислилась в разочарование! Сплюнул. Не получилось: вязкая слюна уцепилась за верхние зубы - сушняк! Понюхал горлышко и всхлипнул. "Гады!" - сказал Степан, отбрасывая бутылку.- "Ничего святого!"
  - Оно, так, - ответил Сат.- поправляя импровизированную постель мальчика. Мальчик открыл глаза и улыбнулся.
  - Выспался? - спросила Феодосия Пантелеевна, склонившись над коляской. Малыш ухватился за ее шею двумя руками и что-то, смущаясь, прошептал ей на ухо.
  - А вот уже и не хочу! - вдруг рассмеялся он. - И кефира уже не хочу! Я бегать буду! Рядом!
  - Уже ничему не удивляюсь, - Феодосия Пантелеевна укоризненно посмотрела на Сата. - Твои штучки?
  Он ничего не ответил, роясь в своей поклаже.
  - Морду воротит, - сказала бабка Тузик. - Заманил, и воротит. Послушайте, господин Сат, а почему вы иконы не боитесь? Освященная ведь!
  - Ты чего привязалась со своей иконой? - одернула ее Феодосия Пантелеевна.
  - Так защищает ведь!
  - От кого?
  - От нечистого! - бабка Тузик заговорчески кивнула в сторону Сата.
  Сат вдруг быстро подошел к ней, взял икону, положил на брусчатку и наступил на нее двумя коленями. Потоптался. Отошел в сторону:
  - Ну?
  - Что, ну? Что, ну? - заверещала бабка, оттирая подолом икону. - Осквернил! Ни за что, ни про что!
  - Дура - баба! - пробурчал пастор.
  - Какая есть - не про вашу честь! - отрезала бабка Тузик.
  Сат покачал головой:
  - Черт с тобой! Но икону убери. Подальше! А то "серый" тебе этой крашеной деревяшкой...
  - Уберите, пожалуйста, уберите, - попросила и Света. - Нам лишних проблем не надо...
  - Так куда ж я ее дену? - растерялась бабка. - Я ж для защиты, для общей пользы. И отец Валентин говорил. А вы!
  - Да хоть под юбку, но прибери! Ясно?! - рявкнула вдруг свинья. - Надоела с этой глупостью. Намалюют и трясутся!
  Сат одобрительно посмотрел на хрюшку. Та вскочила на задние копыта и, сложив на груди передние, двинулась к нему, развратно виляя задом. Затянула с гнусавинкой:
  - Как прекрасен ты, мой Сатана!
  Маслов поудобнее перехватил трость и скомандовал:
  - Заткнись!
  - Сат, чего он? Я ж для тебя! Я ж за тебя... Скажи ему!
  Маслов, не тратя слов, огрел паршивку тростью по жирной ляжке. Та завизжала и рванула на задних ногах, понося всех ученых в мире последними словами.
  - Что ж вы так-то, а? - сказал пес.
  - И ты хочешь? - спросил Степан злобно. - И так всего лишили, и еще - ты?!
  - Ладно-ладно, молчу, - пробормотал пес и затрусил вслед за свиньей, виляя кривым хвостом.
  Степан сидел, обняв за плечи мать Кефир-фырфырыча. Страдал, шепотом понося шибко умных. Она без слов соглашалась.
  - Пол Черниговки за бутылку!- в сердцах сказал Степан.
  - Пусть всю берут! - поддакнула она.
  - Э-э! - одернул ее Степан. - Жизнь пока не кончилась. Завтра заправка опять потребуется. А где взять, если Черниговки не будет? Не будет Черниговки - не будет участкового, а не будет участкового, то...
  - Петля, - сказала она.
  - Вот-вот, - согласился он. - Так что пол Черниговки за пол-литра - будет в самый раз.
  Она подумала. Покачала головой:
  - Я бы сейчас всю Россию отдала.
  - Тсс! - зашипел он, предостерегая. - Услышат! Хотя Россия - не Черниговка, пусть берут! - и оба расхохотались, зажимая ладонями виски.
  Пастор опять запел двадцать второй псалом. Степан насторожился: странное поют, не православное! В красивый баритон пастора логично вплелись два слабеньких, но чистых сопрано его прихожанок. Вдруг стал подпевать академик Маслов! Не зная слов! Потом Павел, Светлана, Феодосия Пантелеевна, бабка Тузик и, наконец, Кефир-фырфырыч запищал что-то, попадая и не попадая в ноты.
  Сат гневно обернулся. И голоса взлетели! Он хотел что-то сказать, но уронил руки и тяжело сел на пятки, опустив подбородок на грудь.
  - Я привык, как я привык, что на земле в последнее время везде поют мне и только мне, - сказал он, когда поющие замолчали. - Даже в церквях и молитвенных домах, воздавая хвалу Агнцу, Творцу, сердца текут в мою сторону и преданно стелятся. Все. Всегда. И вы раньше пели мне. Но сегодня не так. Что-то произошло?
  - Не знаю, - искренне сказал пастор.- Так пелось. Просто, так пелось.
  - Почему вы запели?
  Пастор пожал плечами:
  - Захотелось.
  - В наручники бы вас, еретики, - вдруг скандальным тоном сказала товарка Степана. - Измениться хотите? Изменить? Изменщики!
  - Тебе-то что, пьянь? - бабка Тузик поправила под юбкой икону.
  - И ты - туда же! Вот уж собачий хвост: то туда, то сюда! Растудыт твою сюда! Ха-ха! Сдам я тебя с твоей иконой.
  - Ну и тварь же ты! А еще соседка!
  - Ты что, не поняла, дура? Конец всем нам! Теперь все можно! Хоть как! Пойдем, Степка, в кусты!
  - Зачем в кусты? - удивился Степан. - Если есть что, наливай!
  - Правильно! Можно прямо здесь! Иди ко мне, Степушка.
  - Отстань, дура.
  - Сам дурак! Иди, пой с ними. Приползешь еще.
  - Чего ползти, если конец.
  - А, идите вы все! Отдайте моего ребенка, мы уходим.
  Сат потемнел лицом:
  - Это невозможно!
  - Все возможно, когда конец!
  - Отстань от меня, мамка. Я здесь останусь, - мальчишка спрятался за юбку Феодосии Пантелеевны. - У тебя есть нечего, пропиваешь...
  - Научили, - она усмехнулась, показав зубную прореху. - Горите вы все синим пламенем!
  Она резко качнулась, шагнула в сторону и исчезла. Сат вздохнул с облегчением и вернулся к своей поклаже.
  - Что с ней случилось? - спросил Павел.
  - Все случилось. Все, - ответил Сат.
  КАЗАЛОСЬ, САМО СОЛНЦЕ ликовало над Мегиддо! Никогда еще за всю историю человечества не была так украшена ни одна возвышенность! Рукотворные водопады разбивались на ручейки и поили миллионы цветов, покрывших склоны легендарного холма. Какие ароматы! Какие краски! Со всего мира свезли сюда лучшие образцы цветочной фауны. Особняком, на специальном постаменте, у эскалатора, ведущего к месту закладки храма Разума, под стеклянным колпаком стояла ваза с невзрачным цветком. Редкость! Такого цветка на Земле больше не было - его вырастили в космосе! И уже возник обряд: всякий, ступающий на эскалатор, мочил в водопаде кончики пальцев и с поклоном прикасался к колпаку, а робот, стоящий рядом, нарочито металлическим голосом, благословлял "идущего вверх". А сколько было музыки! Разной! У каждого приглашенного был наушник, который негромко изливал в ухо баловня судьбы попурри, виртуозно сотканные из лучших музыкальных произведений всех времен и народов. А какие напитки! А какое угощение! Да что там напитки - мелочь! Виртуозы мира на девяноста шести концертных площадках пели, танцевали, показывали изысканные фокусы, выводили на арены редких дрессированных зверей. Огромные экраны истекали цветными реками изумляющих достижений человечества! То и дело дикторы на разных языках изрекали: "Поклонитесь разуму! Нет прекраснее его!" И вздрагивали собравшиеся, и невольно склоняли головы.
  Бил и бил в небо тысячаорудийный салют! Раз в пятнадцать минут меркло солнце, словно кто-то набрасывал на его лик частую власяницу! Так сиял человеческий свет! Свет человеческого гения! Сильные и лучшие съехались на это торжество: титулованные, обласканные, награжденные, знающие, умеющие. Рясы раскланивались со смокингами. Слепили бриллианты, звенели ордена и медали! Армагеддон! Плакал от умиления Мам! Слезы? Да, настоящие слезы! Размером с фасолину! Они срывались с его подбородка и, звеня, скакали по камням.
  Сытая Земля ликовала у экранов - в домах и на площадях! "Ура!" на этот час стало главным словом планеты. Только старый дед под Тамбовом, ошалевший от звона, потрепанный односельчанами, проклятый попом Валентином, страшно матерясь, бил и бил в обломок своего рельса, все еще надеясь быть услышанным. Глупый настырный дед. Разве могут слезы завтрашней беды пересилить сегодняшнюю радость? О-хо-хо!
  
  ХОЧЕШЬ КРЕСТИТЬСЯ - ЛЮБИ И ПОПА КОРМИТЬ. А ПОП ЗДЕСЬ ПРИЧЕМ? ТЫ ЖЕ ПРО САНКИ ЧТО-ТО ГОВОРИЛ? ДА Я ЭТО ТАК, ПОП К СЛОВУ ПРИШЕЛСЯ. А ЕСЛИ ЧЕСТНО, ТО КРЕСТИСЬ - НЕ КРЕСТИСЬ, А ЕСТЬ ХОЧЕТЬСЯ. "СЕРЫЙ" ПОЯВИЛСЯ ВНЕЗАПНО. Не было никого - и вот, он стоит. Бабка Тузик даже присела и перекрестилась. Лучше бы ей не делать этого. "Серый" мельком глянул на нее и повернулся к Сату:
  - Надеюсь, ты уже выполнил условия своего обета? - спросил он раздраженно.
  - Почти, - отозвался тот, не поднимая головы от поклажи.
  - И что это значит? Мне нужен "Четвертый дар" немедленно! По крайней мере, до начала этой отвратительной церемонии закладки краеугольного камня...
  - Будет, - перебил его Сат. - Чуть-чуть терпения.
  - Хорошо, - "серый" несколько расслабился. - Но надо, чтобы мое "чуть-чуть" равнялось твоему. И еще: зачем тебе эта пустая бабка?
  - Она не пустая.
  - Да? Пусть так. Зачем она? Под юбкой амулет рисованный, рукой со значением в воздухе водит. Колдунья?
  - У них это, как высморкаться.
  - А амулет?
  - Да никакой это не амулет - портрет ее родственницы.
  - Мне уже известно, что такое икона, - усмехнулся "серый".
  - Просветили? Растешь, - Сат рассмеялся.
  - Пусть выбросит крашеную деревяшку. Она меня раздражает, - "серый" брезгливо передернул плечами.
  - Всё должно остаться в равновесии, - пророкотал Сат.
  - Так серьезно?
  - Да, - Сат отошел от своей коляски.
  - И все же, я вынужден тебя торопить, здесь время течет обычным порядком. Ты должен передать мне "Четвертый дар", прежде чем процедура...
  Сат, перебивая его, вскинул руки:
  - Процедура началась!
  - Да-да! Надо торопиться! - "серый" шагнул навстречу Сату.
  - Поздно! Он уже здесь!
  - Сам? - у "серого" перехватило дыхание. - Где? Почему не вижу?
  - На колени! - прошептал Сат. - Он здесь со всей властью!
  - "Серый упал на колени и закрыл голову руками. Все почувствовали, как проявилось нечто грозное и великое! Ноги в коленях задрожали и сами собой согнулись, и все - лицами в землю! Упала тишина. Абсолютная тишина! Но через несколько секунд все услышали, как далеко-далеко еле-еле слышно тикают часы. Голос, полный неземных обертонов, пропел:
  - Алл-ли-луу-й-я-а!
  И откликнулось ангельское миллионоголосое собрание:
  - Все-егда-а!
  А люди несли краеугольный камень для храма Разума. Его передавали из рук в руки: принцессы - домохозяйкам, адмиралы - выпускникам школ, президенты - вахтерам, космонавты - скотоводам, академики - студентам. Тысячи рук тянулись навстречу друг другу, принимая и передавая камень. Умиляющий порыв! Рядом с камнем шел странный и страшный чудик в черном фраке и шелковых женских панталонах. Он плакал, улыбаясь. Не стесняясь, размазывал рукавом по лицу слезы. Каждому, кто передал камень, он кланялся, настойчиво и ловко овладевал его руками и пожимал, пожимал...
  - Милый, милый! Благодарю! Вы - лучший! И вы! И вы - лучший!
  Сат видел. Он тоже почему-то заплакал.
  Стражи порядка пытались оттеснить Мама, но делали все так неловко, словно первокурсники школы полиции на первой тренировке. То промахивались, то толкали участников торжества, то валили друг друга. У телерепортеров, снующих возле них, не сходили с лиц улыбки Чеширских котов: как же, рождалась сенсация! Но Мам вдруг сам оставил начатое и исчез.
  Света на коленях подошла к Сату, спросила, пытаясь заглянуть ему в глаза:
  - Что с вами? Вы плачете? Вам плохо?
  - Отойди! Не смотри ему в глаза! - вдруг закричала Феодосия Пантелеевна. Но было поздно: Сат инстинктивно откликнулся: он поднял голову и повернул лицо, залитое слезами, навстречу Светлане. Охнула Феодосия Пантелеевна, теряя силы. Охнула, схватившись за сердце, Светлана. Вскочила на ноги. Закрылась рукой. Застонала! Застонал и Павел:
  - Я знал! Все так, как мне показали...
  Сидя на земле, Феодосия Пантелеевна все шептала сорвавшимся голосом, тыча в Сата пальцем:
  - Ты же обещал! Ты давал слово! Как же так?
  - У меня нет ответа, - сказал Сат. - Я не был готов. Мам смутил меня. Прости!
  - Милый! - прошептала Света, опускаясь перед Сатом на колени. Она смотрела теперь на него снизу вверх безумными от любви глазами:
  - Прекрасен! Смотрите, как он прекрасен! Ты не должен оправдываться, - говорила она. - Ты теперь во мне, и я в тебе! Это лучшее из возможного! Как сладко мне любить тебя...
  - Света, милая, не верь себе. Это наваждение. Чуждое нам вошло в тебя. Ты гибнешь! - Выкрикнула, выдохнула Феодосия Пантелеевна и потеряла сознание. Света бросилась к ней, подхватила, приподнимая, прижала к своей груди ее голову:
  - Не пугайся, бабушка, прекраснее прекрасного во мне! Оказывается, я никогда не была живой! Теперь же я ощущаю себя! Я - есть! Лучшего мне не надо! Очнись, милая бабушка. За такой миг можно отдать жизнь!
  Павел стоял в боевой стойке, злобно глядя на Сата. Между его сжатых кулаков вились и шипели молнии в карандаш толщиной.
  - Ты почему встал с колен, червь! - пророкотал "серый", поднимая руку. Маслов ударил Павла под колени тростью, и Павел рухнул, заняв прежнюю позу. Он тут же собрался встать, но на руке его повисла бабка Тузик, визжа от довольно чувствительных разрядов электричества.
  - Успокойся! - вопила она. - Убьешь старуху! Смилуйся!
  Павел вдруг обмяк, упал лицом в землю и разрыдался:
  - Все! Все!
  - Дорогой мой друг, Павел, ты оплакиваешь свою любовь? Или меня? - спросила Света участливо. - Перестань. Любовь прекрасна, даже когда она просто есть. Есть - и это счастье! Вслушайся в себя: она у тебя есть? Радуйся! Перестань рыдать, мой сильный друг. Радуйся любви!
  - Ужас, - сказал пастор. Его прихожанки в испуге прижались к нему, как жмутся в поле цыплятки к телу квочки, спасаясь от внезапного дождя. Они тихонько запели какой-то псалом, то ли умоляя, то ли прощаясь...
  И только Кефир-фырфырыч улыбался, выставив свою умилительную мордашку из-за спины Феодосии Пантелеевны.
  - Ну, и что ты наделал? - спросил "серый", глядя с усмешкой в глаза Сату. - Теперь-то ты исполнил свой обет? Или это только часть твоего коварного плана? Ты знаешь, мне, в общем-то, все равно, но верни "Четвертый дар". Немедленно!
  - Нет, пока оставьте это, - сказал кто-то.
  Голос... Чудный голос! Невозможный. И, тем не менее, он прозвучал. Что в нем? Попробуйте смешать вместе крик петуха на рассвете с пением соловья, добавьте трепет листьев осинки в безветренный день и шум морской раковины у вашего уха, жужжание пчелы у цветка клевера соедините со свистом осеннего ветра в голых ветвях, потрескиванием тонкого льда под ногами неосторожного рыбака, добавьте стон облегчения роженицы, только что исполнившей природный долг, рокот горного водопада в тесном ущелье, рев неистового шторма у диких скал и робкое цоканье первой капели. А полученное попробуйте осторожно смешать с пением ангела, так, чтобы не повредить. Невозможно? Это и был невозможный голос! И все же он прозвучал. Смутились и замерли ангелы, опустив головы.
  - "Нет"? Почему? - переспросил "серый", склоняя голову.
  - Не сейчас. Пришло время решать.
  - Решение напрашивается само собой, - сказал Мам, выйдя из тени старой смоковницы. - Мы сделали свою работу и сделали ее хорошо.
  На этот раз Мам был в строгом темно-синем костюме и белой сорочке, на ногах - в тон костюму туфли. Из прежнего остались лишь соска-"паркер" и слепящая золотая галстук-бабочка.
  - Хорошо ли? - усмехнулся "серый". - У Сата, судя по всему, другое мнение?
  - Говори, Мам, - вновь прозвучал Голос.
  - Я запечатлел всех! Смотрите!
  И предстала Земля, и черные люди на ней. И у каждого на лбу горело золотом число шестьсот шестьдесят шесть. Картину портил дед под Тамбовом, все бьющий и бьющий в рельс.
  - Он похвально настойчив, - сказал "серый".
  - Ему было простое откровение, - вмешался Сат.
  - Около миллиона имеют чистые лбы, - продолжил Мам. - Причина в устройстве их ума - они не в состоянии оценить мою красоту и мощь!
  - Они не полюбили тебя? - спросил Голос.
  - Они любят себя. Уверены, что спасут себя своими делами. Но смотрите: нет ни одного, имеющего в себе свет! Они кончились! Я искоренил их! - и Мам рассмеялся. Ему никогда не было так хорошо. Он смеялся, как ребенок! Как гадкий ребенок, только что задушивший первого в своей жизни котенка.
  - Что скажешь ты, Сат?
  - Это не вся правда.
  Мам поперхнулся, закашлялся, давясь не унявшимся еще смехом.
  - Зачем? - прошипел он разъяренным котом. - Что тебе до них? Пожалеешь!
  - Родственнички сцепились! - хмыкнул "серый".
  - Прощай, глупый Сат. Я вернусь! - и Мам, грязно выругавшись, растворился в старой смоковнице, оставив после себя запах банковских хранилищ. Визжа и брыкаясь, за ним бросилась черная свинья, а следом пес, повиснув на ее хвосте.
  - Черти что! - пробормотал Маслов, цепенея от подступающего к горлу ужаса.
  - Верное замечание, - усмехнулся "серый", косясь на Сата.
  
  НА ГОРЕ МЕГИДДО затрубили фанфары! При нескончаемых аплодисментах лидеры ядерных держав приступили к процедуре похорон условной ядерной бомбы.
  - Слава разуму! - гремело из тысяч динамиков.
  - Слава! - отзывались собравшиеся.
  На длиннющем флаге ООН участники похорон несли сверкающую никелем бомбочку с буквой "А" на симпатичном пузике. На флаге же ее опустили в забетонированную яму. После чего, под аплодисменты флаг из-под нее вытащили. И он был поднят на флагштоке, рядом с уже развивающимся флагом храма Разума!
  - Армагеддон! - оглушающее рвануло из динамиков.
  - Слава разуму! - ответила гора.
  - Слава разуму! - заорали у экранов в пабах, кофейнях и на площадях мира.
  Били в бубны, трясли колокольчики, кропили и окуривали священники, гремели колокола, трещали молитвенные цилиндры. Пели и молились. В одной шеренге стояли попы, ксендзы, мулы, падре, ламы, пасторы, монахи, шаманы и прочая, прочая, прочая... Отсутствовали Папа Римский и православный Патриарх - сказались больными. Мам усмехнулся: "Я вас предупреждал, святоши, пожалеете!" Протестовали только иудеи. Человек сто, оттесненные полицией, чего-то требовали, к чему-то призывали, размахивая Торами. Десять же мужчин, в одеждах раввинов, став в круг, молились, призывая проклятие на инициатора происходящего. Они не знали, что он проклят от сотворения мира.
  Яму закрыли полированной гранитной крышкой, на которой золотом было написано: "Здесь покоится страх планеты Земля!" Шли и шли мимо тысячи, касаясь плиты кончиками пальцев. Сидя в центре плиты, посылал им воздушные поцелуи невидимый Мам. И смотрел на все это широко распахнутыми глазами маленький Кефир-фырфырыч, зажимая уши ладошками.
  - Мы сделали это! - закончил речь американский Президент. - Слава разуму!
  Казалось, сам воздух остервенело грянул в ответ:
  - Сла-а-ава!
  Ах, какие речи загнули и разогнули президенты! Сколько сладких обещаний, сколько закаленной в трибунных баталиях уверенности! Даже участковый Степан прослезился, а у бабки Тузик от сопереживания забурчало в животе.
  - Нашему теляти, да волка бы съесть, - хмыкнул Маслов себе под нос.
  - Ты прав, ты прав, Маслов, - изогнулся на плите в огорчении невидимый Мам. Он был везде. Он слышал всех. - Неблагодарные! Только одно на уме: "Мы! Мы! Мы!" Кто вы такие без меня? Забылись? Заплачете! Разум у них, видите ли, есть! Откуда он у вас? Не от меня ли?
  Здесь, в пространстве ангелов, все слышали всех. Сразу. По всей Земле. Даже тишину. Сейчас ангелы молчали. Только далеко-далеко тикали странные часы. А может, так громко трепетало сердце Светланы? Она сидела у ног Сата, все пытаясь и пытаясь взять его за руку. Он отодвигался, но она была настойчива, выдыхая еле слышное:
  - Милый, милый, позволь. Мне нужна самая малость.
  - Кто будет обвинять? - спросил Голос. Всем показалось, что в нем слышалась печаль...
  - Я, - сказал "серый", не дрогнув. - Я проверил: живущие виновны!
  - Стоп! - сказал Сат, вскидывая руки. - Живущие всегда виновны. Они перманентные грешники. Но от сотворения мира это ни разу не стало основанием для закрытия всего проекта.
  - Нет ни одного светоносного. А значит, проект закрыт автоматически, - сказал "серый".
  - Храмы еще полны верующими! - прошептал Сат.
  - Их молитвы зловонны! Это подтвердит любой из ангелов.
  - Да! Да! Да! - выдохнули, прошелестели миллионы губ.
  Все замолчали. Гремела и дымилась салютным порохом только гора Мегиддо. И Света все шептала и шептала что-то у ног Сата.
  - Не унижайся! - выкрикнул Павел. - Он - Сатана! Света, милая, услышь меня!
  "Серый, не пряча насмешки, повернулся к Свете:
  - Сатана - это черт по-вашему. Главный черт!
  - Почему вы все говорите злые слова? Вы хотите сделать мне больно? Зачем? Разве не видите: ко мне пришла любовь! Я благословенна! Любовь сама выбирает. Сат прекрасен, и он мил мне! Станьте рядом с ним, попробуйте, сравнитесь! Моя любовь осудит вас...
  - Несите цепи, - сказал Голос.
  - Нет-нет, погодите! - Сат встал с колен во весь свой огромный рост. Теперь все еще стоящий на коленях "серый" был ему по пояс.
  - Кто тебе позволил встать?! - вскипел "серый". - Ты посмел возвыситься над Ангелом с Печатью! Хула!
  - Зачем вы кричите на него? - простонала Света. - Вы делаете мне больно!
  - Несите цепи, - повторил Голос.
  Огромный Ангел, словно аркан, метнул в Сата серебряную цепь. Кандалы сами обхватили запястья Сата.
  - Следуй за мной! - проревел исполнитель, натягивая цепь.
  - Умоляю, погодите! Только несколько секунд! Милости! Прошу милости! - Сат напрягся, вскинув над головой скованные руки.
  - Остановитесь, - сказал Голос.
  - Я волнуюсь! Во мне столько чувств! Наверное, земная жизнь и в самом деле заразна для ангелов, - Сат трепетал. - Путаются мысли. Я забыл! Забыл главное: освободите несчастную девушку от чар!
  - Что ты! - закричала Света, покрывая его ступни поцелуями. - Я счастлива! Умоляю, оставьте мое при мне!
  - Помолчи, ты сбиваешь меня! - Сат попробовал отстраниться от нее. Но она вмиг опять оказалась рядом и вновь обхватила его ноги. Он смирился с ее настойчивостью, уронив скованные руки.- Хорошо-хорошо! Только, пожалуйста, молчи.
  - Говори! - сказал Голос. - Твое время заканчивается.
  Сат поднял голову и опять вскинул руки:
  - Разбирательство не может быть закончено! На земле все еще есть светоносные!
  - Хочешь выиграть время! - рассмеялся "серый". - Зачем? У тебя впереди тысяча лет в огне! Стоит ли мелочиться и считать минуты?
  - Тысяча лет в огне?! - завопила Света, давясь рыданиями. - Помилуйте его! Умоляю, помилуйте!
  - Успокойся, девочка, успокойся. Этот огонь для меня не страшен. Он мучителен, да. Но не страшен. Напротив - он очистит меня! Вернет мне прежние силы, - Сат склонился к лицу Светы, осторожно поглаживая ее голову скованными руками.
  - Как прекрасны твои прикосновения! Если бы я могла, я бы ждала тебя тысячу лет... - она гладила его кандалы и целовала цепь.
  Сат распрямился:
  - Она светоносна! Шесть полноценных очагов!
  "Серый" скривился, три раза хлопнув в ладоши:
  - Ха! Ха! Ха! Опять странные уловки? Почему же мы своевременно не обнаружили ее?
  - Без комментариев! - мстительно отрезал Сат.
  - Пусть покажет!
  - Встань, Светлана, - приказал Сат. - Обнажи живот.
  Она безропотно повиновалась, не сводя с его кандалов страдающих глаз. Слева и справа на ее животе, там, где у женщин яичники, сквозь кожу светились по три яркие точки.
  - Светоносна! - соглашаясь, буркнул "серый". - Но это обстоятельство принципиально ничего не меняет. Для нее нет пары!
  ВОДОЙ И ИЗ ВОДЫ БЫЛ СОТВОРЕН МИР. А ПРОПАДЕТ В ОГНЕ? ВЕДЬ ТАК НАПИСАНО? КАКИМ ЖЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОГОНЬ, ЧТОБЫ ПОЕСТЬ ВОДУ? САМОЛЕТ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ летел из Израиля в Москву. Торжества в Мегиддо продолжались. Президенту надлежало бы остаться, но завтра предстоял спуск на воду атомной субмарины нового поколения. Это было жестокое чудо инженерной мысли. Она одна была способна противостоять в войне всему американскому флоту. Ее возможности удалось сохранить в тайне. Внешне лодка выделялась, разве что, размерами, а так - обычный атомоход. Мероприятие не прятали за завесой секретности. Все заинтересованные военные атташе были приглашены. Рядом открывался современнейший нефтеперерабатывающий завод - кнопку должен был нажать президент. А спуск лодки подавался, как дело попутное.
  Признаться, Президент России покинул Мегиддо с чувством облегчения. Не складывались у него личные отношения с американским Президентом. А нарочито избегать встречи он не мог себе позволить. Политика - дело подлое: не любишь котлетку, но кушай с аппетитом! Не хотелось. Всем, кому нужно, были переданы наилучшие пожелания!
  Ох уж этот храм Разума! И в самом деле - Армагеддон! В глазах президента все это походило на попытку создать объединяющую всех мировую религию. Не получится! Музей - да, но храм... Храм - это совсем другое! В основе любой религии лежит страх перед тайной. Разум же довольно давно представал миру обнаженным и доступным. Вот-вот, и искусственный будет создан! Где тут страх? Хотя, есть вопрос! Кто, например, ответит, что такое экстрасенсы? Есть же, есть этакое - сам видел! А вдруг проявит себя некий суперколдун, как, например, этот негодяй Мам! И посадят его в этом храме и будут кланяться. А там и пророки подтянутся, и книги напишут. Чем черт не шутит!
  В кресле напротив президента вдруг возникла некая туманность, и вот тебе на: сидит уже там, нахально ухмыляясь, Мам собственной персоной.
  - Правду говорят: помяни черта, и он тут, как тут! - буркнул президент, закрывая глаза. - Я спать собрался. Так что давай, приходи завтра. Надеюсь, сегодня ты без свиньи?
  - Только пожелай! - ухмыльнулся Мам, устраивая ноги на столе.
  - Нет уж, уволь, и одного тебя для меня много.
  - Как скажешь, шалунишка! - и Мам нахально заржал.
  - Тьфу, на тебя! - сказал президент, устраиваясь в кресле спать.
  Мам переложил на столе ноги, теперь левую на правую и, посасывая "паркер", заметил:
  - Зря ты кривишься. Кто ты без меня? Убери меня от себя, и через месяц твои люди голодать будут, а значит, грабить и убивать друг друга. И тебя проклянут. Я! Я - ваш краеугольный камень! А могу и песком стать! День-два и повалитесь друг на друга. Я, конечно, шутки понимаю - сам люблю поиграть. Но меру знай! И место свое в моем царстве знай! А то, неловко шагнешь, неразумное скажешь, и посыплется твой карточный домик!
  Президент открыл глаза и теперь пристально рассматривал Мама. Его неимоверно раздражал собеседник, но долгий политический опыт ему говорил, что амбиции надо сейчас попридержать. Спросил:
  - Что-то случилось? Ты так сдержан. И, я бы сказал, в чем-то даже мил.
  - Случилось. Мне срочно нужен "Четвертый дар волхвов"!
  - Ух, ты! И почему ко мне? Я не знаю, где он лежит. Не говоря уже о шифре, или как там у вас запор называется - заклятье? Проклятье?
  - Ты мне нужен, как хозяин Кремля, - Мам протянул президенту свой "паркер". - Не желаешь?
  - Нет-нет, спасибо, - президент не смог скрыть гримасы отвращения.
  - Да-да, помню, брезглив. Но так уж на данный момент случилось, что вы все лижете у меня... И не только руки! Не забывай: я бог золота!
  - Божок.
  - Что! - гневаясь, протянул Мам.
  - Спокойно, - президент выставил перед собой руки с открытыми ладонями. - Ничего существенного! И еще: вы явно преувеличиваете мой статус и мои возможности. Хозяин Кремля - это фигура речи и не более того.
  - Называйся, как хочешь, но на тебе метка Сата, - проворчал Мам, вытирая обслюнявленный "паркер" о край белоснежной скатерти. - Он всех всегда метит - царей, президентов. Перестраховывается.
  - Я могу отказаться?
  - Что ты! Что ты! - Мам, ухмыляясь, замахал на президента руками.
  - Опять шуточки?
  - Прости, но ты так смешон. Как новогодняя елка! Покажи руки.
  Президент протянул к Маму руки ладонями вверх. Мам внимательно осмотрел:
  - А теперь переверни ладонями вниз.
  Президент подчинился.
  - Конечно! Я так и предполагал! - расплылся Мам, - ленивый Сат воспользовался самой доступной частью твоего тела. Метка на ногте большого пальца правой руки! Могу отрезать, и мне этого достаточно, а?
  Президент инстинктивно отдернул руки и спрятал их под стол.
  - Ладно, не бледней, пошутил я.
  - Я так и подумал, - буркнул президент.
  Мам посмотрел на часы:
  - В Мегиддо уже гремят третьи фанфары. Так что, нам пора.
  - С парашютом прыгать будем? Или, может - на свинье?
  - Что же ты так переживаешь, друг, мои возможности в этом мире почти не ограничены, - ухмыляясь, Мам панибратски ткнул президента кулаком в плечо. Снял с ноги туфлю, отогнул чуть-чуть стельку и достал пшеничное зерно. Аккуратно ухватив семя большим и указательным пальцами левой руки, он с невероятным скрежетом прорезал им в воздухе огненную окружность метра два в диаметре. Ткнул в центр окружности кулаком. Что-то упало, издав звук бьющегося стекла. Открылся проход, заполненный беспросветным мраком. Мрак был жирный, как сажа, и казался живым. У президента похолодели ступни, но все же он нашел в себе силы скривить улыбку:
  - Затейник вы. На этот раз пойдем через ад?
  Мам с недоумением посмотрел на спутника, потом хихикнул:
  - А с тобой весело! Лезь в круг, не трясись! В Кремле свою свиту встретишь.
  Выбора не было. Президент зажмурился и шагнул. Холодный ветер едва не свалил его, под ногами разъезжались скользкие камни. Он растерялся.
  - Не шевелись! - приказал Мам.
  - Где мы? - не в силах унять дрожь, спросил президент.
  - Это мой дом! - весело отозвался Мам. - Ты в Патомском кратере. Делай шаг вперед, смелее! И чувствуй себя свободно.
  Президент задержал дыхание, поплотнее зажмурился и шагнул: под ногами почувствовал пол. Открыл глаза - светло! Огромный зал. Паркет из Карского мрамора. Светились стены! Бесконечный ряд окон с необыкновенными рамами. У стен - изящная мебель прошлых веков. И картины, картины, картины. Свежий воздух. Восхитительный запах.
  - Да вы, Мам, сибарит, - уняв, наконец, сердцебиение, хмыкнул президент.
  - Это все Сат. Он любитель земных интерьеров неземного размаха. С другой стороны, где-то ж ему надо, хотя бы иногда, расправлять крылья - затекают! Но, если честно, мне здесь тоже нравится!
  - Впечатляет, - согласился президент. - Грабили картинные галереи?
  - Копии, - сказал Мам, подумав, добавил, - особые технологии. Нам пора, иди за мной.
  Мам открыл малоприметную дверь и сделал жест, приглашая президента войти. У того вдруг пересохло в горле, запершило, он закашлялся:
  - Воды бы.
  - Какой?
  - Чистой.
  - Сат не нуждается в воде, поэтому здесь нет водопровода. Его ублажает огонь, - Мам протянул президенту бутылку с незнакомой этикеткой. - Пей, это хорошая вода.
  - А ты не пьешь и не моешься?
  - В химчистку хожу! - хмыкнул Мам. - Пей уже.
  Это была отменная вода! Президент, не отрываясь, опорожнил всю пол-литровую бутылку.
  - А горло тебе дерет твой родной воздух. В этой комнате небольшой сквозняк. Да, забыл сказать, мы уже в Кремле. Признаюсь, даже мне неприятно дышать изгаженным воздухом Земли, - сказал Мам. Он ткнул в стену "паркером". Открылась нечто похожее на дверь. И они вошли в кремлевский кабинет Президента.
  - Ну ты, брат, мастер, - развел тот руками .
  - Уже брат? Приятно, чертяка ты этакий! - он легонько похлопал президента по плечу. - А то все ругался, кривлялся, спорил. Да мы с тобой вдвоем таких дел натворим! Америка от зависти облезет!
  - Не торопись! - дернулся президент. - Брат - это я фигурально. Я все же, православный.
  - Да один черт! Не жеманься - тянется ведь ко мне твое сердце, а?
  - Ну да, есть определенный интерес.
  - Большой?
  - Да, как его взвесишь? Как его измеришь? Вот если бы...
  Мам закрыл рот собеседника ладонью:
  - Все будет, все получишь! Чуть позже...
  Президент, словно в предвкушении, потер ладони друг о друга:
  - Это совсем другое дело!
  - По рукам? - Мам ухмыляясь, пристально смотрел на мнущегося партнера.
  - А если?..
  - Ты знаешь, что главное в танке? - Мам скривил губы.
  - Знаю. Ребята просветили, - президент слегка смутился.
  - Тогда, по рукам?
  - Да лети все в тартарары! По рукам!
  - Поцелуемся? - сердечно улыбаясь, раскинул для объятий руки Мам.
  - А давай!
  Президент крепко прижал к себе нового друга, подставляя ему губы. И почувствовал: что-то не то. Неприятно пахнущее. Он открыл глаза и увидел, что этот подлец изогнулся змеей и подставил ему для поцелуя свой зад. От такого коварства президент задохнулся:
  - Ты! Ты! - он еле выдохнул, отплевываясь. - Тебе нельзя верить!
  - А ты хотел, чтобы сразу и губы, и кошелек общий, да? Нет, брат! Американский Президент тоже в свое время с простого начинал! К высоким отношениям надо суметь прийти. Я все же бог золота! Согласен?
  - Согласен, - пробурчал президент, тщательно обтирая рукавом губы.
  - Дырку не протри. Ты сделал первый шаг к счастью!
  - Знаешь, я и без твоей задницы был счастлив!
  - Не скажи. Другие мечтают, а тебе судьба позволила. Разницу видишь? Дальше - выше!
  - А давай дружить без поцелуев, не гомики же, - попросил президент.
  - А чем тебе гомики не угодили? - насторожился Мам.
  - Да ничего такого! Просто к слову пришлось.
  - Какой ты... - надул губы Мам. И вдруг рассмеялся. - Пошутил я!
  Он обнял президента и крепко поцеловал его в лоб.
  - Теперь ты богом поцелованный!
  - Божком... - пробурчал под нос счастливец.
  - Что-о?
  - Я тоже пошутил, - ухмыльнулся президент.
  - А мы с тобой подружимся! - Мам ткнул нового друга в плечо кулаком.
  - Да-да! - отозвался президент, намереваясь сделать тоже самое. Но его дружественный кулак ушел в пустоту. И гнусно захихикал Мам за его спиной:
  - Обманули дурачка на четыре кулачка!
  - Я ради Родины! А ты...
  - Шуток не понимаешь, весело же! - сказал Мам, выйдя из-за спины президента. - Дружба должна быть жертвенной. Ты готов за золото жизнь отдать?
  - Ты что? Зачем мне тогда золото? - президент даже начал заикаться.
  - Все вы такие. Только бы хапнуть! У друга депрессия, инфляция, девальвация, а друзья жируют. Ты - не такой?
  - Не-е, - довольно неуверенно протянул президент.
  - Вот то-то и оно, - вздохнул Мам. - Идем, время поджимает.
  
  НАБЛЮДАТЕЛИ СООБЩИЛИ: световые столбы обрели плоть и, вроде бы, начали крошиться. По крайней мере, столбы теперь походили на хрусталь. При постукивании по ним металлическими предметами пели. Печально так. Словно плакали. Люди, слышавшие это "пение", испытывали грусть. А если долго слушать, то грусть перерастала в депрессию. У особо впечатлительных - в тяжелую. Болезнь развивалась стремительно: через два-три часа женщины, не переставая, плакали, отказывались от еды. Мужики пили горькую. Запоем. И те и другие пытались что-то рассказать, как им казалось, что-то важное. Но не получалось. Женщины, после первых же слов, захлебывались в рыданиях. Мужики мычали маловразумительное, а те, кто попроще, матерились, и при этом, почему-то, по-русски. Первое слово у всех было: "Перестаньте..." Один наблюдатель, доктор наук, чуть не повесился. Успели - вынули! Наблюдателей заменили. Вдали от столба они успокаивались, но игнорировали вопросы, глядя на всех жалеющими глазами. Вот уж напасть!
  Сначала на землю падали небольшие куски столбов. Подбирали, взвешивали, измеряли. От десяти до ста граммов. Красивые... Очень красивые! Осторожно стали произносить слово "драгоценные". Неизвестный ювелир огранил кусочек и создал перстень. Купили. Недорого. Но уже через месяц этот перстень появился на аукционе. Загнали цену под потолок! Бриллианты поприсели.
  И пошло и поехало: стало модно иметь семицветные драгоценности. Ученые начали, чуть ли не в открытую, приторговывать обломками бывших световых столбов. Возникла столбовая биржа. И вдруг, как шарахнуло: упал на землю фиолетовый обломок, тонн в пять! Ойкнули столбовики, но устояли. А потом посыпалось: каждый день - тонны! Дети килограммовыми кусками играть стали. Вокруг столбов все завалено, вывозить не успевают. Да и опасно! В Москве кусок по экскаватору так шарахнул, что стрела пополам! Правда, жертв пока не было, так - поцарапало несколько человек, но желающих работать под столбами поубавилось - осколки даже в Лужниках находили! Заковали технику в броню, определили полигоны для складирования. Жителям предложили носить каски. Из ближайших к столбу домов людей эвакуировали. А дальше что? Уже каждый день с неба валились сотни тонн! Караул! Как строительный, столбовой материал не годился: твердость, почти, как у алмаза, но очень хрупкий. С бетоном - ни-ни, клеи не берут. Если нагреть и раздробить - вонь несусветная идет! Но оказалось, что в таком виде помогает от простуды и гриппа. И удобрение хорошее! Проверили в лабораторных условиях: почва смердит, но урожай - завидный. Сельские жители взбунтовались: митинги пошли. Долой, мол! Говорят: нам, что - в противогазах жить? И ведь это не только в России, на весь мир проблема навалилась! Везде, где раньше столбы радовали, теперь люди плевались и требовали. Черти что! Когда все это было? Пойми, попробуй - время: то туда, то сюда! Чертом скачет! Ткнул пальцем в календарь - одно! А убрал палец - уже другое! Вот к чему все это?
  Да, со временем что-то случилось. Кто-то что-то подкрутил. Блуждать стало: то так вильнет, то сюда отыграет. Возьмет и сожмется, а то тянется, тянется. И назад ходило время и вперед забегало. Звонят из Кремля в Америку с требованием прекратить, а там еще и начинать-то не думали. Чертовщина гуляла по земле! Ох, чертовщина! Поила и кормила: всего вдоволь! Погода - благодать! Мегиддо гуляет! Орут в запале: мы и рак победим! Звезды распашем! То, что спрятано, найдем, что сейчас недоступно, все равно достанем! Слава, мол, разуму! Лепятся слова, друг на друга налезают. И растет Вавилонский монстр - башня до неба... Пыхтят миллиарды: залезем! Залезем! Залезем и возьмем себе счастья!
  - Дадут ли?
  - А кто будет спрашивать! Слава Разуму!
  - О-хо-хо, разуму-то слава. А что - безумию?
  - Отстань, глупец!
  Только бил и бил, и бил по своему рельсу, матерясь, неуемный дед под Тамбовом:
  - Поберегись! Сам идет! И приблуда с ним! Так-раз-этак пере-так!
  
  УДИВИТЕЛЬНО, НО НА БОРТУ ? 1 Президента России не хватились: как будто глаза всем запорошило! Самолет спокойно заходил на посадку. В это время Мам подвел президента к восточной стене кремлевского кабинета. Повернул лицом к себе и приказал развести руки в стороны, прижав к стене тыльные стороны ладоней.
  - Повинуюсь, дружок, повинуюсь, - подчинился с усмешкой президент.
  - Не ерничай! - одернул его Мам. - Дело серьезное.
  - Тебе можно, а мне нельзя?
  - Тебе нельзя! - отрезал Мам. Он прижал ноготь большого пальца правой президентской руки к стене и стал двигать им, к чему-то прислушиваясь.
  - Сим-сим, откройся, - рассмеялся президент, намериваясь освободить руку. И тут же его горло сдавила железная рука Мама:
  - Повинуйся! Беспрекословно! Дружба дружбой, а сейчас табачок врозь! Одно твое неловкое движение и...
  - И что будет? - раздался за его спиной насмешливый голос Сата.
  - Ты? Как? Зачем? - Мам нервно хохотнул. - Ты же должен быть в цепях! Я сам видел.
  - Сейчас здесь будет "серый". Уходи! Спасайся! - Сат печально смотрел на суетящегося Мама.
  - "Серый - это серьезно, - сказал Мам и исчез. И тут же в кабинете проявился Ангел в сером. Осмотрелся:
  - Мамом попахивает. Свеженапечатанными купюрами. Ни с чем не спутаешь. Я этот запах запомнил, еще когда вы у колыбели волхвами стояли. Вы видимые, мы - нет. Помнишь, Мария тревожилась? Ее пугал этот запах. Кстати, все хочу спросить, а где третий из вас? Лжепророк, кажется?
  - Работает, - вежливо ответил Сат.
  - Да? Я думал, он отстрелялся еще в первом веке, - несколько удивился "серый".
  - Разъясняет, уточняет, комментирует.
  - В этом все еще есть нужда? Не всех совратили?
  - Люди непрерывно рождаются, - Сат развел руками.
  - Да-да, конечно, - "серый" осторожно присел на край стола. - А что теперь с Иудой?
  - Мне неизвестно.
  - Но, кажется, он был в твоей свите?
  - Не долго, только в день распятия.
  - Странно, почему он решился на такое, ведь знал?
  - Человеческая душа - потемки. Может, потому и решился, что знал.
  - Эге! Вы подбили? - усмехнулся "серый".
  - Ты же знаешь, что это невозможно, - Сат скрестил на груди руки.
  "Серый" пожевал губами, качнул указательным пальцем висюльку на люстре, спросил, медленно проговаривая слова:
  - Говорят, прежде чем уйти, он долго говорил с Учителем? И тот даже улыбнулся ему? - "серый" жестко смотрел прямо в глаза Сата.
  - Не знаю. Не был допущен, - пожал плечами Сат. - А улыбался Учитель даже гадкому первосвященнику Каиафе. Такой уж Он.
  - Симпатизируешь?
  - Ему все симпатизируют.
  - Льстец. Все еще надеешься? - "серый" усмехнулся.
  - Все возможно.
  - Зря-зря! Смирись!
  - Позвольте спросить? - президент привстал с краешка стула. - Речь о том самом Иуде - мерзком предателе?
  - Не так резко, уважаемый Президент. Не так резко, - "серый" покачал головой. - Человеку всегда следует помнить: " ...не суди, да не судим будешь".
  - Вы думаете, что...
  - Оставим это, - остановил его "серый". - Приступайте к процедуре. Мне нужен "Четвертый дар".
  - В процедуре нет необходимости. Разве что, вернуть России библиотеку Ивана Грозного? - губы Сата тронула еле уловимая улыбка.
  - Что-о?! - протянул с угрозой "серый".
  - Что!? - вскочил президент. - Верните! Конечно, верните! Пожалуйста!
  Сат поднял вверх руки:
  - "Четвертый дар" в моей коляске. Я, как и обещал, изъял его сразу по приходу в Мегиддо, за несколько минут до твоего появления, "серый".
  - Почему водил меня за нос?! - раздраженно прервал его "серый".
  - Напраслина! - Сат скрестил на груди руки. - Ты же помнишь, помешала начавшаяся процедура...
  Было видно, что "серый" переполнен подозрениями:
   - Зачем тогда явился сюда?
  Сат опустил голову:
  - Я спасал Мама, глупого Мама. От тебя!
  - Допустим, - "серый" опять присел на стол. - Да, я услышал его запах.
  Сат кивнул, развел руки. "Серый" хмыкнул:
  - Если бы я застал его здесь...
  - Я не мог этого допустить, - сказал Сат.
  - Хорошо, возвращаемся, - "серый" встал.
  - А библиотека?! - почти выкрикнул президент.- Вы же обещали!
  - Когда? - искренне удивился "серый".
  - Хорошо, извините, - подали надежду!
  "Серый" вопросительно посмотрел на Сата. Тот пожал плечами:
  - Никаких проблем. Дай правую руку, президент.
  Президент повиновался.
  - А теперь отвернись.
  Раздался грохот, и в стене открылся проход, за которым начинались каменные старинные ступени, ведущие куда-то вниз, в темноту.
  - Скажешь, стена обвалилась сама, - улыбнулся "серый", и они с Сатом исчезли.
  - Так-так-так! - сказал президент, потирая ладони.
  Под столом кто-то то ли пискнул, то ли хмыкнул.
  - Кто там? - спросил он, бледнея.
  Из-за тумбы показалась морда черной свиньи:
  - Писать хочу, не могу. Я же беременная!
  - И пожрать бы! - гавкнул пес, высовываясь из-за ее спины. - Мам, подлец, бросил.
  - Черти что! - развел руками президент.
  
  О! КАК ВОЗВЫСИЛСЯ ТЫ, МЕГИДДО! В ГЛАЗАХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СВЯТЫМИ СТАЛИ КАМНИ ТВОИ! НО ПЛАЧЕТ СТАРЫЙ ЕВРЕЙ, ОПИРАЯСЬ НА ПОСОХ, У ПОДНОЖИЯ ТВОЕГО: ЗАЧЕМ, ЛЮДИ, ВЫ - ТАК? ЗАЧЕМ? ЧТО ТАК УНИЗИЛО ЕГО? "РАЗВЕ ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ? - ГОВОРЯТ ГЛАЗА СТАРИКА - СКВЕРНА ПРИШЛА! СКВЕРНА! НА ИЗБЫТКЕ РАЗВРАТА ОСНОВАН ХРАМ РАЗУМА. ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ ПОЛОЖЕН В ЕГО ОСНОВАНИЕ. ПЛАЧА, РАЗРУШЬТЕ, РАЗБЕЙТЕ КРАЕУГОЛЬНЫЙ ГОЛЫМИ РУКАМИ СВОИМИ, КОТОРЫЕ ПРИНЕСЛИ ЕГО. РЫДАЯ, ИЗГРЫЗИТЕ ЕГО ЗУБАМИ СВОИМИ, КОТОРЫЕ СИЯЛИ, КОГДА ВЫ РАДОВАЛИСЬ НАЧИНАНИЮ СВОЕМУ. ИНАЧЕ - ГОРЕ!"
  Но разве плач слышен за громом фанфар? Нет, конечно. Вилась мимо пророка ликующая человеческая вереница, рвали воздух тысячествольные залпы салюта - возвысилась плоть над духом! Битва! Битва у камней Мегиддо! Ломит человеческая рать! Все еще молчит ангельское войско. Что-то будет?
  - Будет. Обязательно будет! - шепчет Мам, рассматривая спящую в цепях обнаженную Смерть. - Я нашел ее. Прекрасна! Она прекрасна!
   И вдруг испуганно задрожал маленький Кефир-фырфырыч, прижавшись к бабушке Фене:
  - Пусть тетя Света перестанет плакать, я боюсь.
  Света улыбнулась, продолжая всхлипывать, потом неожиданно рассмеялась сквозь слезы:
  - Не бойся, милый малыш, это не страшные слезы. Он сейчас вернется, и я успокоюсь. Иди ко мне, - Света протянула руки к мальчику, но он только крепче ухватился за руку бабушки Фени и отрицательно затряс головой.
  - Как хочешь, только не бойся, - сказала Света ласково. - А вот и он! - воскликнула она и радостно рассмеялась.
  Сат с "серым" появились одновременно.
  - Я жду. Отдай мне "Четвертый дар", - "серый" немедля протянул руку. Шагнул вперед и ангел с цепью. Сат склонил голову:
  - Я готов, Агнец.
  Грянули на горе Мегиддо литавры. Охнула Света. Вдруг заплакал в голос мальчик. Застонал сквозь стиснутые зубы Павел. "Слава вечная Отцу..." - тихонько запел пастор. "Что за жизнь!" - выдохнул участковый Степан. Что-то шепча, трижды перекрестилась бабка Тузик.
  - Остановитесь все! - сказал Голос. - Я хочу услышать: есть ли пара светоносной девушке?
  - Есть, - сказал Сат. - Вот этот мальчик.
  - Мальчик? - хмыкнул "серый". - Он не может составить пару взрослой девушке. Не морочь нам голову и отдай "Четвертый дар"!
  - Сат, - сказал Голос. - Мне известно, что ты давал обет. В чем его суть, и какова цель?
  - Я, видимо, плохой ассенизатор, - вздохнул Сат. - Я честно сделал земную работу: праведные отделились от сынов погибели. Но я не хочу, - голос Сата дрогнул. - Мне жалко... Я люблю Мама, что бы он не вытворял, я люблю его. Он мое создание, он часть меня. Но его сущность - всего лишь образ золота, бумага. Просто бумага. Он сгорит без следа! А мне так хочется, чтобы он жил! И жил этот мир! Мам - это смесь всех людей, любящих деньги. Он соткан из их чувств и поступков! А среди них есть те, которые щедро жертвуют на добрые дела...
  - Праведники?
  - Нет. Сейчас праведников на земле нет.
  - Пророки?
  - Пророки есть. Но каковы люди, таковы и пророки. Дед под Тамбовом, например...
  - Про деда знаю. Все?
  - Ученый Птицын, он сейчас здесь.
  - Научен?
  - Ему частично открыли устройство мира, дан небольшой дар власти.
  - Проповедовал?
  - Скорее, разрушал старое.
  - И больше нигде, никто?
  - Все остальное - в рамках обыденности, - Сат встал на колени, склонившись лицом до земли. - Ты был здесь, имея тело, надеюсь, поймешь меня. Смилуйся!
  - Я? Не в моей власти так манипулировать временем, - Он вздохнул и добавил. - Жаль...
  - Но...
  - Тебя, Сат, слышит Творец.
  - Во имя Твое я прошу Его!
  - Молчи! Все сказано! Наденьте цепи! - печаль переполняла голос Агнца.
  - Вспомни, Ты пригласил меня к своей земной колыбели. Принял дары: золото, ладан и смирну! Мне улыбалась твоя земная мать. Смилуйся, упроси Творца!
  - Руки! - сказал ангел, гремя кандалами. Сат покорно протянул руки.
  - Нет! - по-бабьи завыла Света. - Дайте час! Один час! Я даже не подойду больше, я буду только смотреть. Смилуйтесь!
  - Слава вечная Отцу..., - запели вдруг в полный голос баптисты.
  - Молчать! - громыхнул "серый".
  - Молчи и ты, - сказал Агнец.
  Серый опустился на колени и низко склонил голову.
  - Нет! Нет! Нет! Избавьте ее от наваждения! Она околдована! Смилуйтесь над нами! - выкрикнул Павел, не пряча слез. - Вы через колена ломаете наши жизни! Сат, отпусти ее, ты навел чары, ты и избавь! Зачем она тебе? Кто - ты и кто - она?
  Света обернулась к нему, протянув руку, второй же держась за цепь, сковавшую Сата:
  - Не плачь, Паша, друг мой, любовь выбирает, а не мы. Если ты не смилуешься надо мной, мое сердце разорвется между вами!
  Сат качнул цепью, за которую держалась Света:
  - Я бы рад, - он виновато посмотрел на Павла. - Но там, где любовь, моя власть кончается. Да и, что ты переживаешь за ваши жизни - жизнь всей Земли кончается...
  Маслов поднял голову:
  - И ты ничего не можешь сделать?
  - Не могу.
  - Попробуй, прошу тебя! - огромный Маслов тоже заплакал, по-детски размазывая слезы по лицу.
  И тут сорвалась с места, шаркая коленями, бабка Тузик.
  - Караул! - завопила она, оказавшись в центре. - Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! - креститься она не могла, так как обеими руками прижимала к себе под юбкой икону Матронушки. - До чего мы дожились: нет нам защитника, кроме Сатаны! На него надеемся! К нему обращаемся! Горе нам, горе! Ты рот-то, академик, закрой. Ишь, иуда!
  И тут раздалась наглая трель милицейского свистка. Степан полз к бабке Тузику на четвереньках, сам не зная зачем, посыпая голову пылью. Он стал рядом с бабкой и, выплюнув свисток, сказал, не поднимая головы:
  - Коль уж я здесь, да и миру, я слышал, каюк, то вот что скажу: человек я неверующий - мент пьющий, но православный! Не может такого быть, чтобы вся страна была храмами застроена, как мухами засижена,- ведь последнее отдаем! - а защитника на небе для нее не нашлось бы. Не может такого быть, и все тут! Наверно, о нас не знают наверху? Эй, там, говорящий, ты кто? Правду я говорю или нет?
  - Нет, - сказал Сат. - Молчи.
  - А я Сатану не спрашивал! - отрезал Степан, прицеливаясь перекреститься, но как начать, не знал. Сплюнув, заявил:
  - Один черт! - и перекрестился левой рукой, начав от пупка.
  - Ополоумели, - сказала Феодосия Пантелеевна. - От страха, что ли?
  - От беззакония, - сказал Голос.
  - Зачем же так, я, например, чту Уголовный кодекс, - заявил Степан.
  Маслов раздраженно ткнул его в спину тростью:
  - Встань на место, чудо-юдо. Если б ты чтил уголовный кодекс, не пьянствовал бы.
  - Всем молчать! - пророкотал "серый". - Нет никакого смысла еще раз объяснять вам, что такое Закон Божий, а что беззаконие. Поздно!
  - Ты не можешь знать: поздно или нет! - сказал Сат.
  - Православные держатся Закона Божьего, - упрямо прошептала бабка Тузик, пытаясь так и этак схоронить под одеждой икону.
  - Человеческая выдумка у вас, а не Закон Божий! - громыхнул "серый". - Посмотрите на эту старушку: говорит одно, а под юбкой держит другое. Одним словом: человеки!
  - И что? И что? Святой образ здесь у меня! Не хула какая, чистый лик святой! - бабка покрепче прижала к себе икону.
  "Серый" скривился:
  - Сат, скажи, кто первую икону нарисовал? Скажи честно!
  - Я, - ответил он.
  - Что ты! Что ты! Как можно? Покайся, окаянный! Тьфу! Брешешь! - заверещала Тузик, крестясь и суя в сторону Сата худосочные свои кукишы.
  - У протестантов нет икон, - сказал громко пастор. - Мы - правы?
  - Я вспомнил! - вдруг выкрикнул Маслов. - В Библии написано, что нельзя создавать изображения и поклоняться им! Кажется, еще нельзя кровь есть и свинину!
  - Не только, - сказал "серый".
  - Так мы правы или нет? - еще громче спросил пастор.
  - Читайте Библию, в ней все написано! - печально сказал Голос.
  - Тьфу! Тьфу! Мерзкие баптисты! - разошлась бабка. - Гореть вам в аду!
  - В чем виновны живущие? - спросил Голос.
  - Переполнены беззаконием! - ответил "серый".
  - Заслуживают снисхождения?
  - Нет! - сказал "серый".
  - Да! - сказал Сат. - Положите на чашу весов грехи всех живущих, а на другую чашу грехи лжепророка. Вторая перетянет.
  - Больше грязи, меньше грязи, - усмехнулся "серый".
  На Мегиддо опять грянули фанфары, и все невольно обернулись. Потом громыхнули пушки салюта, затмевая солнце. Прокатилось могучее: "Слава разуму! Армагеддон! Армагеддо-о-он!"
  Не вставая с колен, побледневший Маслов поднял трость:
  - Позвольте вопрос? - и, не дожидаясь разрешения, академик продолжил, - Сат, вы покажете нам лжепророка? Он же ваша креатура? Или я ошибаюсь?
  - Он все время был на виду, и сейчас виден каждому, любящему Меня, - сказал Голос. - Вы не смогли узнать его потому, что не захотели есть плоть Мою и пить кровь Мою.
  - И все же? Если, конечно, можно?
  - Нет! Решения еще не приняты.
  Павел оживился, вскинул руки:
  - Что? Не приняты? Тогда есть надежда?!
  
  ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ улетел в Москву, и лидеры семи ведущих держав позволили себе фото на память. Точнее, Мам сделал все возможное и невозможное, чтобы они встретились. Ему надо было. Очень! Мам получил пятнадцать минут. Президенты и премьер-министры в ожидании фотографа пили чай и обменивались пустыми шутками, когда Мам проявился. Он присел рядом с американцем и, подмигивая, сообщил:
  - Московский медведь-то сбежал? Что-то затевает?
  - Да что он может!
  - Не скажи, не скажи! Он такую подводную лодку на воду спускает, что вам всем вздрогнуть пора, а то и присесть!
  - Да?
  - Да-да!
  - И что у тебя за интерес в этом деле? - довольно громко спросил американский Президент. Все шестеро лидеров обернулись на его голос.
  - Что вы! Ничего личного! Только во имя справедливости! Медведь-то разжирел! Шерсть лоснится! В берлогу полез. Самое время шкуру-то его поделить, а?
  - Почему такая уверенность?
  - Да по кочану! - Мам захихикал. - Зевнете, ситуация-то, тю-тю, и улетит! Как сегодня Российский Президент улетел! Шевелитесь, господа, шевелитесь! Возможны великие дела! - Мам то ли свистнул, то ли хрюкнул и исчез, только золотые блики рассыпались по лужайке.
  - Есть, что обсудить? - спросил американец. Все шестеро, соглашаясь, кивнули.
  
  ФЕОДОСИЯ ПАНТЕЛЕЕВНА СЕЛА ПРЯМО НА ЗЕМЛЮ и, обхватив голову руками, впервые за все время этих невероятных событий заплакала громко по-бабьи, с причитаниями. Это было так неожиданно, и столько сожаления и горечи было в этом плаче, что Павел замолчал, и даже "серый" обернулся к ней:
  - Зачем, Сат, я в ту ночь открыла тебе дверь?! Зачем?! Глупая девочка, деревенская комсомолочка, а ты и навалился! Так придавил! Так... что на всю жизнь! Не стряхнуть тебя, не отгородиться! Меня взял в оборот, ну хотя бы Свету оставь. Избавь, поимей совесть! Да откуда, откуда у Сатаны совесть! Тогда ты, говорящий вверху, услышь меня. Кто бы ты ни был! Я чувствую, твоя власть велика. Смилуйся! Избавь мою девочку от колдовской любви к нелюдю! Пусть меня возьмет, куда захочет, а ее избавь. Избавь!
  Она уткнулась лицом в землю, отчаянно терзая свои седые и все еще красивые волосы, посыпая голову пылью. В тон ей заголосила бабка Тузик, зарыдал Павел:
  - Ты же обещал, что это не более, чем научная экспедиция, говорил, что все будет хорошо, и мы вернемся.
  - Нехристь! Поганый! - вопила и плевалась Бабка Тузик, загребая горстями пыльную землю и бросая ее в сторону Сата. Ее икона вывалилась из-под юбки и валялась рядом изображением к земле. Показалось, что даже участковый Степан смахнул слезу. Баптисты чуть слышно молились. Безутешно заплакал Кефир-фырфырыч, цепляясь за Феодосию Пантелеевну.
  - Как вы смеете просить Меня?! - раздался Голос, полный гневной печали. - Вы всей своей жизнью отвергали мои милости!
  - Кто ты, Господи? - взвизгнула вдруг присмиревшая бабка Тузик.
  - Да,.. вы никогда не знали меня. Вы целовали руки своим учителям, кланялись изображениям, жертвовали на беззаконие. Разве кто-то вырвал из ваших рук Библию, что вы не могли узнать правды? А если бы просили с верой и любовью, разве бы вам не открыли истину? Белые ангелы ходили за вами по пятам, но вы отворачивались.
  - Я верила! Я всегда верила! - засуетилась бабка Тузик, отодвигая зачем-то от себя ногой икону.
  - И я два раза на крещение в прорубь нырял, - сказал испуганно Степан.
  Замолчали баптисты.
  - Только я ничего не достойна, - судорожно проговорила Феодосия Пантелеевна.
  - И я, - вздохнул Маслов. - Один раз за все время крестным отцом побыл - вот и вся моя вера.
  И вздохнула миллионная человеческая вереница за их спинами. И зашелестело, побежало по губам:
  - Ошибка! Ошибка! Ошибка!
  Пастор перестал молиться и поднял над головой руки:
  - Значит, Сатана нам правду на школьном дворе рассказал, а ангелы, когда мы в собраниях молились к Истине, обманывали? - спросил он срывающимся голосом. Заплакали его спутницы.
  - Ангелы обманывали? - переспросил Голос с грустью. - Это не так: вы обманывались в своей вере: не тому верили, не так любили, не того боялись.
  - Мы шли по стопам отцов, - прошептал пастор.
  - А надо было идти по Моим стопам. Вы же следовали традициям, где смешалось святое с обыденным.
  - Сат! - закричал пастор. - Ты два раза сбил меня с жизненного пути: тогда, в тайге у Подкаменной Тунгуски и сейчас. Нельзя верить Сатане! Нельзя - ни на секунду!
  - Я два раза направил тебя к верным решениям, - с грустью ответил Сат. - Я, хоть и падший, но ангел...
  - Ложь, кругом ложь!
  - Да, это так, мир изолгался, - сказал Голос. - Но ведь никто у вас не отнял дар двойной благодати: благодати закона и благодати жертвы Агнца. Только, когда благодать ложится на благодать, открывается узкая дверь. А за ней - Истина!
  - У меня такое ощущение, что я лишился глаз, - сказал пастор. - Темно... Очень темно!
  - Так как решение еще не принято, и принимаю его не Я, и коль так уж случилось, что вы, следуя за Сатаной, пришли ко Мне, я дам вам последнее наставление в притче, - сказал Голос. - Слушайте!
  "Милость! Милость! Милость!" - запели Ангелы. Замер Мегиддо! Остановился праздник! Стоп, Армагеддон! Даже ресницы Ангелов - не шелохнутся: говорит Слово Божие, произносит вечное!
  - В современном городе жил современный молодой человек со своим любимым отцом, - ах, как звучал этот голос! Нет на земле таких оркестров и таких певцов! В сердца следующих за Сатаной вошло странное, горькое и, в то же время, нестерпимо сладкое чувство стыда: словно они случайно присели отдохнуть на ничейный пенек в лесу - голодные и сирые, а вдруг оказались на чужом пиру за чужим накрытым столом. Было стыдно протянуть руку к блюду! Что-то в мозгу немело, словно отказываясь работать, но сердце ликовало! Седьмым, а может быть и двадцать четвертым чувством они понимали, что почему-то недостойны слышать этот голос. Но вы не представляете, как этого всем без исключения хотелось! До невозможности! До судорог в сцепившихся пальцах! Одно слово, одна мольба металась во всех умах: "Говори! Говори! Говори!" И Голос звучал:
  - Молодой человек очень любил своего отца. Так он говорил всем. Отец один вырастил и выучил его - мать умерла во время родов. Молодой человек старательно заботился об отце: приносил ему лучшее из пищи и одежды, лучшие врачи регулярно посещали их дом. И так бы было всегда, но однажды сын вошел в квартиру и увидел, что его любимый отец стреляет из винтовки в окно. Люди на улице разбегаются, слышны плач, крики ужаса! Вот-вот отец попадет в кого-нибудь! Тогда - непоправимая беда! "Что ты делаешь, папа? Остановись!" - закричал, хватаясь за сердце, сын. Но отец продолжал стрелять. "Папа, ты сошел с ума! Тебя надо спасать от себя самого!" Здоровяк сын навалился на пожилого отца и связал его, плача и прося прощения. Когда приехали врачи, отец сказал сыну: "Посмотри в глаза мои: разве я безумен?" Сын глянул и увидел, что глаза отца также как и были всегда, светлы, мудры и любящи. "Я утаю причину, почему я стрелял, - сказал отец. - Но если бы ты любил меня, ты бы верил мне и имел бы страх перед отцом. И при любых обстоятельствах жизни делил бы со мной не только радость мою, но и ужас мой. Любящий сын стал бы подавать патроны, а не крутить отцу руки. Верность - это свойство веры, и обе они благословлены любовью ".
  И вдруг заплакал навзрыд Маслов, упав лицом в землю:
  - Да! Да! Да! Вера должна быть без условий! Отец уже все дал. А мы? Отца - в рамочку! И на стену!
  Степана вырвало. Он начал метаться, хватая воздух широко открытым ртом:
  - Что же теперь будет? С кем я? Куда я? Что происходит? - он рванул ворот форменной сорочки. - Дышать! Дышать!
  - Кто ты, Голос? - спросил, глотая слезы, пастор. - Я больше не хочу ошибаться!
  Кланялась и кланялась бабка Тузик, до крови разбив о землю лоб и все выкрикивая:
  - Слово Божие! Слово Божие! Слово Божие!
  - Вы слышали, как он говорил! Какой голос! - ожил Павел. - Да-да! Без сомнений, это Слово Божье!
  - Сам? - ахнул пастор, теряя сознание.
  - Аллилуйя! - запели миллионы Ангелов.
  Захохотала Света, крепко обхватив ногу Сата.
  И громыхнул салют на Мигиддо. Заорали динамики фальшивыми голосами:
  - Слава Разуму!
  И ответила гора фанфарами и многотысячной глоткой:
  - Сла-а-ва! Армагеддон навеки!
  "Тьфу, на вас!" - плюнула в сторону горы бабка Тузик, поймав на язык кровь, стекающую со лба. Ангел в сером встал с колен, демонстрируя всем, что теперь он здесь главный:
  - Хватит! Все сказано и все сделано! Сат, передай мне "Четвертый дар". Ты обязан!
  - Ты же видишь, у меня скованы руки, - Сат потряс цепью. - Возьми сам. Я дал его поиграть мальчику. Ребенок безутешно плакал.
  - Что-о? - ахнул "серый". - Мальчик же светоносный!
  - Не волнуйся. Никто не сможет его открыть, кроме хозяина, - усмехнулся Сат. - Ты же это знаешь не хуже меня.
  - Невежда! Его может также открыть невинный светоносный ребенок!
  - Такой ребенок не принесет зла.
  - Смотрите! Он открыл! Читает! - закричал "серый" в ужасе.
  - Не пугайтесь, - сказал ангел, держащий цепь. - Ему позволили открыть. Эту страницу. И прочесть. Эту страницу позволено прочесть всем! Я увеличу ее.
  Это была книга! Та самая! Вы же знаете, о чем я? Вы все всё знаете. Она вам иногда снится: вы читаете, читаете, читаете! И не можете насытиться. Не хотите признаться? Вам смешно? Страшно? Этой книги не надо бояться. Она - само добро и чистота. Да-да! То самое чистое Слово на языке творения! А Библия? Н-да, Библия! Она - для всех. Все читают - и каждый находит в ней свое, услаждающее его сердце, дающее ему надежду и уверенность. И только немногие, наученные Ангелом-Утешителем, извлекают из Библии истинное, то, что позволит пройти узкими вратами. Эта же книга - "Четвертый дар волхвов" - несет иное. Она - сама жизнь! Впрочем, она не предназначена людям с вечно грешащими устами. Разве, что потом, и не на земле, те немногие, которые пройдут узкими вратами, смогут открыть ее.
  Зажмурились ангелы, стыдясь несуществующих грехов своих, когда обнажилась в воздухе увеличенная до размеров двери страница. Тысячеликий "хвост" Сатаны жадно двинулся, требуя! Какого черта вам надо!? - усмехнулся Мам. Люди же бессовестно навалились друг на друга, надеясь прочесть в ней что-то такое, что сделает их счастливыми. Застонали, теряя сознание, стесненные давкой. И тогда Ангел увеличил страницу до облаков, и все без помех прочитали: "Бог достоин любви уже только за то, что Он есть!" Молчали. Сопели, отстраняясь друг от друга. Локтями! Локтями - медлительных! Не было в словах книги пути к счастью! Слышали подобное. И только атеист Маслов, закоренелый атеист академик Маслов сказал:
  - Это правда!
  - Как жаль, что ты, академик, стар, и в тебе нет света, - сказал с грустью Ангел в сером.
  Запели Ангелы. И захохотала Светлана:
  - Бред! Какой бред! Нельзя любить того, кого не видишь, не можешь обнять. Любовь конкретна! Сат, милый Сат, ты моя отрада! Ты и только ты достоин любви. Пожелай, и я пойду с тобой и, обнимая тебя, сгорю в огне, очищающем тебя! И буду петь!
  - Сарра-Мария-Виктория, замолчи! - застонал Сат, пряча горящее огнем стыда лицо в ладонях. - Возможность любить Бога - это награда! Величайшая из всех наград! Прости ее, Творец!
  - Аминь!
  - Кто сказал: "Аминь"? Ответьте? Почему молчите? Мальчик? Нет? Ты, Феня-Фенечка? Тогда кто? - спросил нервно "серый". - Степан? Ты? Как это смогло выйти из тебя? Не знаешь?
  Степан, разбрызгивая слезы, отрицательно замотал головой.
  - Смилуйтесь над ней! - Сат, рыдая, опустился на колени. - Это я виноват! Один я! Я создан бессмертным, но накажи меня не смертью: оставь в огне навсегда! Только дай им всем шанс! Соедини двух светоносных, уровняв их во времени. И позволь жить Маму. Ведь он - просто образ, бумага. Сгорит без следа. Силу, характер, власть ему дают любящие его люди. Да, он часть меня, и суть его вернется ко мне, но его личности уже не будет. Смилуйся!
  - Тихо! - громыхнул "серый". - Слышите? Часы! Тикают. Возможно, текут последние секунды! Кто может, молитесь, кайтесь!
  - Да-да! Я - грешник! - в полной замороженной тишине сказал Маслов. - Я виновен, что не знал и не делал! Прости меня, если можешь, Создатель.
  И как прорвало. Завопили, осознав близость смерти. Полезли все разом, сюда, ближе к "серому". Теребят одежду, целуют ноги. И говорят, говорят, говорят! Невнятно. Невозможно расслышать. Почему так? Дух нутра такой - ватный! Все сразу им надо было в этой жизни. Все сразу и - в один сосуд. Мешанина! Нет чистой ноты - смрад! И вата во рту!
  Вдруг проявился некто в белом - бледный и испуганный. Завопил:
  - Беда! Смерть сорвалась с цепей!
  И грянули фанфары на горе Мегиддо! И плюнула гора в небо огни салюта, помрачая солнце. "Слава разуму!" - завопили динамики. - "Танцуйте с нами - у нас радость! Мы основали храм Армагеддон! Мир! Мир! Мир!"
  - Ее надо остановить! - выкрикнул Сат, потрясая цепью. - Освободите меня на час!
  - Поздно! Смерть беременна!
  - Войной? - ахнул Сат.
  Света обхватила его ноги и, безумно вращая глазами, опять захохотала:
  - Ты мой герой, Сат! Я тебя освобожу. Ты победишь! Все увидят твою доблесть, и ты останешься со мной, - она стала грызть его цепь, не жалея зубов. Изо рта потекла кровь, а она лишь смеялась, удваивая усилия.
  - Я сойду с ума! - завопил Павел, видя все это. - Кто-нибудь! Ну кто-нибудь, остановите безумие!
  Феодосия Пантелеевна на коленях подползла к Свете, чтобы остановить ее, но получила удар ногой в живот. И скорчилась там же у ног Сатаны, проклиная его светом земли.
  - На земле нет света, есть только освещение, - сказал грустно пастор, пытаясь помочь ей.
  - Отойдите от меня все! - оттолкнула его она. - Проклята я, проклята! - И она заскулила раненой волчицей, страстно выскребая скрюченными пальцами из-под себя землю, словно намереваясь в ней исчезнуть.
  - Беременна войной? - переспросил Степан, обретая себя. - Тогда выпустите меня! Я иду на войну!
  - Мы им покажем! - загудела многоликая и многоязыкая толпа, разделяясь на группки. Засучены рукава, и плюнуто в кулаки. И вот уже выбит первый зуб и подбит первый глаз. Кого бить немцам? Кого бить русским? Негры на белых? Бедные на капиталистов? Американцы на китайцев! И вот уже: ур-ра! И топчут кого-то ногами! Злоба красными соплями - из ноздрей: натерпелись! От кого? Да пошел ты! Держи камень! Война! "Сла-ава-а разуму!" - грянула гора Мегиддо.
  - Дайте мне глоток Света! Один глоток, и я остановлю ее. И заключу в цепи! Один глоток перед тысячелетним огнем, - закричал Сатана, тряся своими цепями. И потянул его ангел за цепь в озеро огненное, вместе со Светой, которая клещом вцепилась в обожаемую ногу.
  - Кто сделал Смерть беременной? - грозно спросил Ангел с Печатью.
  - Мамона! - прошелестело по губам ангельского собрания. - Да-да! Это так! Больше некому! Только он так неразборчив!
  - Где он? - громыхнул, распаляясь, "серый".
  - Смерть на пороге! Сторонитесь! Сторонитесь!
  И вошла она - обнаженная! Отвернулись ангелы, подавляя тошноту. Закачались на дрожащих полусогнутых люди. И громыхнул салют на Мегиддо. "Сла-ава разуму-у!" - проорали динамики.
  Обрывки цепей были на ее руках. Идеальные женские пропорции не портил огромный пульсирующий живот. Белокожая, с красивой грудью и черной головой мумии с застывшим оскалом и пустыми глазницами! Ужас!
  - Как много живого! - лязгнула ее нижняя челюсть, роняя зубы из сухих десен. - Посмотрите, как красивы мои груди! Припадите, пейте мое черное молоко! - она все время дула через изогнутую в оскале нижнюю губу, пытаясь освободить глазницу от свисающего с головы клока белых волос. Потом с досады рванула его, оторвав вместе с ним от черепа кусок гнилой кожи. То ли булькнула, то ли хохотнула и сожрала этот клок вместе с кожей, кривляясь и чавкая.
  Маслова вырвало. Света хохотала, как безумная, ничего не видя, кроме ноги Сата. Обе бабки не отвели от Смерти взгляда. Феодосия Пантелеевна, защищая, прижала лицом к своей груди Кефир-фырфырыча, а он вырывался, неразумный, пытаясь обернуться. Бабка Тузик смотрела, выпрямив спину и сжав кулачки. Баптисты, обнявшись и опустив глаза, пели двадцать второй псалом. Степан медленно-медленно валился набок, все пытаясь нащупать на плече несуществующую кобуру с пистолетом. Задние выли от ужаса. Пораженный любовью Павел, раскачивался, стоя на коленях, ничего вокруг не видя, кроме беснующейся Светы. Шептал и шептал: "Почему я не остановил тебя? Почему не отговорил? Из-за меня, все из-за меня!"
  - Стойте! Ослабьте цепь! Я остановлю ее! - кричал Сат, пытаясь разорвать металлические путы.
  - Давай, любимый, ты можешь! - в истерике визжала Света.
  - "Серый", ответь, почему так? Этого не должно было быть! - Сат упал на колени, склонившись до земли перед носителем Печати.
  - Это сделал твой урод! - брезгливо прошептал Ангел, отворачиваясь.
  - Господи! Пусть у нее будет выкидыш!
  - Поздно! Она уже рожает! Начались схватки! - зашептали ангелы.
  Отвратительное и страшное происходило с телом Смерти: она рожала войну! Корчи вспучивали огромный живот. Гнойная слюна сочилась из перекошенного смрадного рта. Что-то уже взрывалось. Где-то клацали затворы, кто-то кричал: "Газы!", скрежетали танковые траки, суетились ракетные расчеты, рокотали дизели, надрывали глотки командиры. И вот уже крылья самолетов вспороли живот неба! Плакал молоденький солдатик, закрывшись в каптерке: "Не хочу! Не хочу!" Лупил тяжелым сапогом в дверные филенки сержант: "Дуралей, пойми - это война! Расстреляют!"
  "Сла-а-ава-а разуму!" - все еще гудел Мегиддо. - Армагедд-о-он!
  - Всемогущий Творец, смилуйся! - плакал Павел, протянув руки к Светлане.
  Как коротка цепь, влекущая в геену! Вот уже Сат на краю. Он попытался оторвать от ноги плачущую, умоляющую его Светлану.
  - Помилуй! Помилуй! Помилуй! - кто это шепчет так неистово? Маслов! Он обхватил голову ладонями и закричал:
  - Отче наш! Сущий... - а дальше? Не помнит. В детстве - сколько лет назад? - бабушка учила. Забыл! Столько пустых лет! Так уж и пустых? Да, это так! Ничто дела человеческие перед Вечностью! Ничто... Вы не понимаете? Да, мы не понимаем, подскажите, что нам надо понять! Бесполезно: вы не сможете! Тогда о чем говорить? Пустое это. Как есть, так и есть... Но ответьте, куда вы денете свой ужас на краю геены? Хм? Да ладно!
  Тучи черных махаонов уже закрыли небо. Или это пепел военных пожаров? Куда летел Мам на черной свинье? Где теперь лучшее место для денег?
  - Сынок! - вроде чей-то стон? Мам обернулся, прислушиваясь. Сат? "Прости отец, деньги не могут иначе".
  Они все, кроме Светы, собрались вокруг Кефир-фырфырыча. Голова к голове, спины наружу. Они не хотели видеть, что будет дальше. Они не хотели, чтобы видел мальчик. Молчали. А что теперь можно сказать? Начать каяться? В чем? Перед кем? Как? Смерть - вот она! Куда теперь от нее? Если бы раньше! И что? Вы бы в теплых, мирных, уютных квартирах стали слушать? Поверили? Перестали жить похотями? Кто из вас не убил? Не украл? Не лжесвидетельствовал, не поклонялся пустому? Еще? Даже сейчас вы отворачиваетесь...
  Смерть упала на колени, и разверзлось ее чрево:
  - Ключ на старт!
  - Есть ключ на старт!
  - Начинаю отсчет!
  - Есть отсчет!
  -Десять, девять, восемь... один. Старт!
  Огромная баллистическая ракета ведьмой выпрыгнула из шахты и, оседлав огненную метлу, умчалась, заметая за собой след.
  - Вот и все. Кричи, не кричи! - сказал Сат. И прокатилось по толпе, и заметались слова:
  - Никто этого не хотел. Оружие сдерживания, и не более!
  - И вот, случилось иное! Теперь надо и нам! Ответ! Удар на удар! Всей мощью! Чтоб неповадно!
  - Стоп-стоп-стоп! Кому неповадно? Все сгорят. Останется безжизненная Земля с редкими умирающими...
  - И что?
  - Нет-нет! Это не правильно! Мои внуки осенью пойдут в школу!
  - А вот у меня нет внуков! Правда, кошку жалко.
  - Пожалейте хотя бы кошку!
  - Поздно! А вы не знаете, куда попадет первая ракета?
  - Идиот!
  - От такого слышу!
  - Слава разуму! - гремит Мегиддо.
  Странно вело себя время в мире ангелов - война уже началась, но это была война-младенец, война в пеленках. Смерть баюкала ее на руках, изъеденных всеми мыслимыми и немыслимыми язвами. Ангелы брезгливо отворачивались, но молчали. Черное молоко обильно текло из ее переполненных грудей. Младенец рос, как на дрожжах. Умники уже ночевали в личных противоатомных бункерах. А гора Мегиддо все еще цвела и благоухала!
  Сат рвался с цепи, умоляя убить этого младенца. Академик Маслов же... Ох уж мне эти академики! Он с безумными глазами пытался втолковать безучастному Павлу, что машина времени реальна, но нужен иной подход:
  - Ты понял, что рассказывал "серый"? Опора движется в опоре! А всякая опора расположена не только в пространстве, но и во времени. А это значит...
  Павел равнодушно кивал.
  - Прошу, одну чашу света! - молил Сат. - Хотя бы один глоток! Тысячу лет жажда будет терзать меня!
  - Дайте ему, дайте! Ради Бога! - молила Светлана, цепляясь за его одежды.
  - Отойди, неразумная, сгоришь! - Сат, как мог, отталкивал ее.
  - Что ты делаешь? Не надо! - сопротивлялась она, рыдая. - Я хочу с тобой! Без тебя ничто не мило!
  - Дайте ему чашу Света, - вдруг прозвучал Голос.
  Сат упал на колени, истово кланяясь:
  - Слава Создателю!
  Ангел ослабил цепь, и Сату подали непрозрачную чашу, из которой широким столбом поднимался вверх луч. Все замолчали. Даже Света перестала всхлипывать. Не отвести глаз. Ощущение счастливого покоя. Как тянет к себе этот свет! В нем - мудрая сила! Кто сказал? Я слышу то же самое! И все? Нет же! Как раздражающе бессильны слова! Запах... Да-да, запах! Чего? Не пойму... Счастья? Разве у счастья есть запах? Просто склониться и плакать, смеясь... Помнишь? Добрая рука на твоей маленькой голове. Шуршание конфетной обертки. Предвкушение. Утренняя звезда у догорающего костра! Мамин шепот: "Все хорошо, спи." Нет, не так. Похоже, но не так! Посолите сахар! Глупо? Наверное. Хотя? Вот так будет правильно: влечение милости! Да! Именно так: влечение милости! Все разом невольно потянулись в сторону чаши...
  Сат пил медленно, как бы отсекая каждый глоток. И даже ангелы заворожено повторяли за ним. Коричневые пятна исчезли с его крыльев. Он теперь светился также, как светилась чаша две минуты назад.
  - Очистился! - ахнула и перекрестилась бабка Тузик. - Милостивец!
  Он поднял руки, скованные цепями:
  - Я теперь легко могу порвать любые цепи, но я добровольно иду в огненное заточение! Об одном прошу тебя, Создатель: смилуйся над миром, в котором я столько лет трудился для Тебя. В нем еще есть светоносные.
  - Хватит, иди уже, - буркнул "серый".
  - "Серый", последняя просьба: покажи еще раз "Четвертый дар".
  - Не налюбовался? - хмыкнул "серый". - Иди уже, огонь ждет тебя.
  - Разве я прошу невозможное?
  "Серый" пожал плечами:
  - Да нет, смотри. Вот оно, чистое Слово Божие, - он неторопливо достал из складок своей одежды Книгу. - Открыть ты ее все равно не сможешь.
  - Я не собираюсь и пытаться. Переверни ее. Там, на задней обложке, мелко, в самом низу - видишь? Увеличь, чтобы все видели, и я прочту ее, прощаясь!
  - Пожалуйста, - еще раз пожал плечами "серый".
  Замерцало подобие экрана, на котором проступили огненные буквы. Сат громыхнул:
  - Читайте! Помните! Слушайте! "Отказ от Егошуа Машиаха-Христа - духовное безумие! Жизнь вне Закона Бога живого - самоубийство!" Это последнее, что я могу для вас сделать. Кто сможет, тот сможет. За остальное - простите. Надейтесь!
  Какая-то сила вдруг оторвала Свету от Сата. Ангел потянул за цепь, и он исчез.
  Война! Смерть подняла огромного уродливого младенца:
  - Мне уже тяжело держать ее, - сказала она. - Она истерзала мои груди. Возьмите ее, она теперь ваша! Вам - война! Дайте ей пить и есть!
  И захохотал Мам, летя над миром на черной свинье, и слезы текли по его лицу:
  - Жертва! Жертва! - заорал он по своему обыкновению и на лету перерезал свинье горло.
  - Подлец! - прохрипела голова, уже кувыркаясь в воздухе. - У меня же дети! Могли быть!
  - Замрите! - сказал "серый". - Слышите? Пришла тишина! Создатель остановил время!
  - Шанс? - воскликнули ангелы.
  Никто не ответил.
  Павел встал с колен и взял камень. Подошел к младенцу. Его чуть не стошнило, настолько отвратительна была эта девочка! И она росла! На глазах. За несколько минут младенец превратился в годовалое дитя.
  - На место! - громыхнул "серый". Павел не отреагировал.
  - На колени! - "серый" угрожающе поднял руку.
  Язвы взбухали и пропадали на маленьких ручонках, шрамы, словно живые, змеились по телу, похоронные черви сыпались из редких липких волос. Девочка подбирала их и засовывала в рот. И эти ее утробные голоса: "К бою! В атаку! Занять оборону! Мы скорбим... Огонь! Расстрелять! Прикрой, атакую! Ур-ра-а! Сдаюсь, не стреляйте! Пуск! Всплыть на перископную глубину! Помогите! Потерпи, родной, потерпи! Придется ампутировать! Ключ на старт! Ориентир один: столб с подпоркой! Газы! Вспышка слева! Смерть предателю! Мы победим! Высоту взять! Гранаты к бою!" Невыносимо! Павел склонился над ребенком, занося руку с камнем.
  - Не смей! - "серый" швырнул в него свой грозный шарик. Но тот отскочил от груди Павла, не причинив ему вреда.
  Смерть безобразно захохотала, трясясь и выкручиваясь, словно пес после купания:
  - Давай, герой! Убей ее! Раскрои ее железную голову!
  - Ты же сильный! Убей нечисть! Убей! - билась головой о землю Светлана.
  Зачем он взглянул в глаза ребенка? Не надо было! Голубые глаза. Доверчивые. Распахнутые ему навстречу. Обычные детские глаза - чистые. А в них? Любопытство. Удивление. Или - презрение? И вот девочка поняла его намерение. Страх порвал зрачок! Ожидание боли исказило ее лицо! Она зажмурилась, втянув голову - но Павел все же ударил! Кольнуло под сердцем. Камень раскрошился в руке. Девочка-война по-взрослому хихикнула:
  - Дурачок! Теперь ты мне должен, помни! Я приду!
  Говорят, за три дня до того, на закате, многие видели на небе знамение: появились, соткавшись из облаков, огромные шахматные часы, и была у них нажата левая кнопка, а потом ладонь легла на обе кнопки, и часы остановились. Бывает, сказали метеорологи. К чему бы? - пожал плечами дед под Тамбовом, продолжая терзать своей железякой обломок рельса.
  Странное катилось по склону Эвереста. И только внизу выяснилось, что это была невиданных размеров голова черной свиньи с огромным черным махаоном в пасти.
  - Черти что! - выругался старый альпинист из Петербурга, рассматривая снесенную свиной головой палатку. - Вот уж, во истину!
  ОН НЕ ЕЛ УЖЕ ДВА ДНЯ. И это обстоятельство приводило бандюгана в ярость. Волчьим взглядом он жег вокруг себя скалы, надеясь зацепиться глазом за съестное. Ну откуда, скажите на милость, возьмется съестное в гималайском глухом ущелье на высоте три тысячи метров над уровнем моря! Но он был упрям, и он верил в себя! Он вообще был настоящим мужчиной - сильным, умным, ловким, терпеливым. Не имел он только одного мужского качества - совести. Ее не было совсем, ни грана! А, следовательно, душа его была такой же бесплодной (если только она у него была...), как скалы, сейчас его окружавшие. На ней не росло даже малого клочка добродетели! Он не ведал, что такое милость, хотя, случалось, бывал щедр. Под Тамбовом он швырнул забавному деду-матерщиннику пачку долларов. Ахнули опричники! Да-да, ахнули! А он уехал и не вспомнил больше деда. Бил, кажется, старый по рельсу. Зачем? Да разве упомнишь! Матерился дед классно - это да! Это он помнил.
  Сволочь - этот Сатана! (Неужели, настоящий?) Отомстил, гад! Злопамятный!.. И зачем он потащился за ним в Мегиддо? Сидел бы сейчас дома, да любовался коллекцией крыльев. Он вспомнил, какой у него дома холодильник - и даже зубами заскрипел. А какая у него повариха, а?! Да и в постели она... - поискать такую! Слюнные железы даванули разом - и даже по подбородку потекло! Еле проглотил! Даже дыхание сбилось! Он присел на камень, вытянул натруженные ноги. Подлец - этот Сатана! Подлец! Ведь не отрезали же ему тогда крылья! А он - дунул, сволочь! Несколько тысяч километров летел бандюган, кувыркаясь и злобно матерясь. Упал удачно, на длинную осыпь. С песком и щебнем скользил, пожалуй, не менее ста метров до дна ущелья. Особого урона не понес: только плечо ушиб, да ухо немного ободрал. Трусы, правда, пришлось выбросить... Когда он вспоминал об этом, он ненавидел Сатану лютой ненавистью. Но вот его могущество... Да-аа! Хорошо бы иметь такого сатану в друзьях! Он еще раз прошелся взглядом по скалам, сглотнул пустую слюну и опять озверел. Да пошел он, морда сатанинская! С людьми не считается! А у людей потребности бывают - извинительные. Только коллекционер может постигнуть страсть коллекционера! Он вспомнил стены своего дома, увешанные сотнями пар крыльев, и опять скрипнул зубами: откуда только тогда на дороге взялся этот здоровяк на "мерсе"? Отрезали бы тогда Сатане крылья, если бы не он! Обязательно отрезали бы! И сучку ту загрузили бы! Хороша была!
  Спазмы сжали пустой желудок! Жрать! Хоть бы трава какая росла! Пусто! Голо! Холодно! Никаких следов жизни! Он напрягся и перевернул огромный камень, надеясь под ним обнаружить хоть что-нибудь живое - ноль! На камнях - пусто и под камнями - пусто! Мертвое ущелье... Выматерился длинно и грязно. Выкрикнул:
  - Сдохну!
  - Охну!.. Хну!.. У-уу!.. - передразнило эхо. Он вскинул руки и неизвестно кому гневно погрозил кулаками, выплюнув еще одну грязную руладу, но теперь негромко, с нотками обреченности.
  По дну ущелья бежал небольшой ручей с чистой водой. Он пил уже из него. Попил и сейчас. От ледяной воды стало только хуже. "Точно сдохну!" Он откинулся, сунув ладони под мышки, прикрыл глаза и, поскуливая от голода и холода, задремал. И тут ухнуло что-то о землю, обвалилось! Прямо в ручей! Ледяные брызги в лицо! Увиделось спросонья: черное, огромное! Злобно напряглась ужасная туша, раскачивая ручей... Заорал, вскакивая! Протер глаза кулаками, приходя в себя: и в самом деле - туша! Свиная! Огромная черная свинья без головы! С неба упала, что ли? Черти что!
  Он подошел, потрогал - теплая еще. Вот это да! Скотобойня на горе? Да ладно! Какая разница! Главное - это мясо! Мясо! Мяско! Это спасение! Стоп! Спичек нет, зажигалку потерял, дров нет... Он чуть не завыл, но тут же одернул себя строго: нож есть! Он всегда носил на поясе под курткой солидный швейцарский складень в чехле. Как говорил, ухмыляясь: на всякий пожарный! И вот этот самый пожарный случай и случился!.. Он сразу решил: будет есть сырое мясо - печень! Да-да, кто-то ему рассказывал, что печень можно грызть сырую. Не мешкая, вскрыл свинье брюхо, добрался до печени, отхватил от нее солидный кусок и начал жадно жрать, давясь, как зверь, глотая мало прожеванные куски. Через семь минут достал из свиного брюха еще шмат... Сожрал! Сытое тепло разлилось по телу. Подумалось: без соли - не то, даже подташнивать стало... Хмыкнул, довольный : обожрался! Живем! Помыл в ручье руки, по-хозяйски удовлетворенно поглядывая на мертвую свинью. Сел на камень, расслабленно прислонился к скале. Достал платочек и тщательно вытер рот. И все же: откуда взялась свинья? Иди ты в задницу со своими вопросами, дорогой! Отдыхай! Он закрыл глаза, широко зевнул и сладко потянулся...
  Именно в этот момент и рвануло! Даже порода под ногами задрожала! Метров на двадцать вверх вынесся широкий фонтан то ли дыма, то ли туманной сырости в смеси с песком и щебнем. Пахнуло тухлыми яйцами. Бандюган присел, озираясь и выставив перед собой нож. Успел усмехнуться: держись, паря, других трусов у тебя нет! Из тумана вышло огромное безобразное, гадкое, неописуемое! Мразь, одним словом! Так пахнуло, что бандюгана чуть не вырвало!
  - Ты кто? - просипел он белый, как полотно.
  - Я-то? - переспросила тварь. Захохотала, гоняя эхо между каменными стенами. - Зови меня Невыносимый! Так назвал меня Сатана, когда в первый раз увидел. Скривился и назвал! Да-да! Так и было! - и тварь опять захохотала.
  Словно из гноя и нарывов был слеплен великан. Воняло гнилой плотью... Что-то стекало с лица Невыносимого. Такое... Тьфу! Да и лица-то не было: желто-зеленая смрадная морда склонялась над несчастным - то ли угрожающе скалясь, то ли мерзко улыбаясь. Бандюгана все же безобразно вырвало, опорожнило до кишечной глубины, прежде скорчив от ужаса и отвращения. Теряя сознание, он успел подумать: вот и поел! И еще: других штанов нет...
  Очнувшись, он обнаружил, что сидит на коленях у этой ужасной твари, словно трехлетний малыш у любящего отца. Больше не воняло. Да и плоть твари не пачкала и не липла. Морда стала немного походить на лицо. Только вот кожа... Призрачная жаба поделилась с мразью кожей! Нет-нет, не жаба... Тогда, кто?! Да зачем это тебе? Представишь - спать месяц не будешь!.. Штанов на бандюгане не было, они были постираны в ручье и активно сохли на отчего-то горячем камне - пар от них валил. Вдоль ущелья дуло, но голым ногам было тепло. Странно!
  - Ты не представляешь, сколько тысячелетий я ждал! И вот сегодня все сошлось! - чудище ласково гладило бандюгана по голове. - Сегодня ты стал мне сыном! Я назвал тебя Фаиль...
  Бандюган спрыгнул с колен, схватил сырые еще брюки и стал торопливо одеваться.
  - Извините, я взрослый человек, - он никогда в жизни не говорил таким вежливым, теплым тоном, - я не давал согласия на усыновление.
  - Давал-давал! - весело вскричал зеленый урод. - Ты съел печень похоронной свиньи, которая в свое время съела печень неофита, посвященного по оговорке мне!
  - По оговорке?
  - Да-да! - продолжал радоваться ужасный. - Так было! Паренька посвящали Сатане и оговорились... Один звук! Всего лишь один звук - и он все решил! Теперь ты мой сын! Иди ко мне, обними своего отца!
  - Может, не будем торопиться. Мне бы сначала привыкнуть...
  - Конечно! Я понимаю! Извини, от радости я потерял голову, также, как эта похоронная свинья! - он странно хохотнул льдинками, словно на лед выплеснули помои в пятидесяти градусный мороз, аккуратно оторвал себе голову, надел на кулак и стал ею вертеть и размахивать, пробуя весело смеяться. При этом из его шеи остался торчать, извиваясь, какой-то толстенный зеленый, на вид отвратительно скользкий гад с безобразными клыками. Гадина, смрадно дыша, потянулась к новоиспеченному сыну... Волна тошноты опять ударила бандюгана под дых, согнув пополам. Но уже пуст был желудок! Нечем! Свинцовая слюна переполнила рот. Спазм собрал кишки в жгучий узел! Он прошептал умоляюще:
   - Помилуй...
  - Что? Что такое? Ты знаешь такое слово? Не представляешь, как это важно! Как мне это нравится! А моя шутка, вижу, тебе не понравилась... - тварь не спеша вернула на место свою голову, помолчала, сверля его щелястым взглядом. - Зелен ты, зелен! Ничего, Фаиль, все будет... Обвыкнешь, научишься. Иди ко мне, я тебя поцелую. Инициация должна быть завершена сегодня. Иди, иди, не упрямься.
  - Помилуй! Ты же сказал, что я тебе сын... - в ужасе загораживаясь руками, просипел бандюган.
  Тварь шумно втянула в себя содержимое своего носа, хлюпнула горлом, словно пытаясь проглотить что-то вязкое и скользкое. Пахнуло гнилью. Скривилась:
  - А? Да-да! Вон оно что - сын! Опомнись! Сын - это прикол такой, фигура речи, фенечка, бантик на кучке дерма собачьего! Ты - раб мой! Навеки! Всегда помни об этом, если хочешь жить...
  Мразь ухватила бандюгана сзади за шею, резко притянула к себе и впилась в его губы, захватив пол-лица, своими смрадными гнойными губами. Под этим натиском он повис в руках чудовища безвольным мешком... Только вяло трепетали за спиной петушиные крылья, и почему-то хотелось кукарекнуть... Огромный холодный скользкий язык вошел в его рот, полез дальше в горло, лишая дыхания. Конвульсии несколько раз встряхнули бандюгана... И вдруг безмерное счастье разлилось по его телу, стало легко и радостно! Он зачмокал, как младенец, пытаясь сосать орудующий в нем язык твари, и заплакал от счастья!
  - Все! - сказала сырая мерзость, удовлетворенно отваливаясь от него. - Служи, сын! Хе-хе!
  Слизь опять волнами потекла по чудовищу, пачкая бандюгана, заливая даже его лицо. Он же - счастливый - утирался рукавом, слизывал этот гнойный кисель с перепачканных губ и смеялся, смеялся, смеялся!
  - Люблю! Отец... До смерти!
  - Ты будешь жить вечно, сын мой! Ты сила моя на земле! Ты откроешь дорогу аду...
  - Да! Да! - преданно и счастливо соглашался он, пытаясь усидеть на колене. И не мог! Сползал, стекал, пока не оказался на камнях... Он сидел чистенький, сытый и счастливый. Тварь исчезла, успев прошептать: "Жди..."
  Мам сидел все там же - на вершине Эвереста. Смотрел. Слушал. Его губы кривились в усмешке удовлетворения. Сказал уже коченеющим у своих ног альпинистам, тыча "паркером" в сторону ущелья:
  - Как же, сошлось у нее! Глупая мразь из сырости! - передразнил Мам. - Тысячи лет она ждала случая! Ай-яй-яй! Я создал этот случай, и служить ты будешь мне! И бандит-петушок твой будет кукарекать на моей жердочке! - И тут ему вспомнился дед под Тамбовом. Мам захохотал и завершил дело дедовским семиэтажным ругательством! Альпинист что-то прошептал у его ног деревенеющими губами.
  - Что?! - заорал Мам. - Не слышу! Говори толком! - гнусно хохотнул и столкнул ногой итальянца в пропасть. Русский альпинист Вася молчал, вцепившись в ножку его кресла обмороженными руками. Мам усмехнулся и исчез. Через час русского нашли спасатели. Он лежал на боку, крепко прижимая к груди большой обледенелый камень, на котором протаяли два отпечатка босых ступней...
  Человечество начинало реализовывать данный ему свыше шанс...
  
  
  ВМЕСТО ЭПИЛОГА
  Русская Европа. Середина декабря. Ранняя зима или поздняя осень? Морозы? Ну что вы! - заморозки! Три дня назад моросило. Снежку чуть-чуть, но ведь и не Сибирь! Там-то его уже по пояс! Над Черниговкой начинался рассвет.
  Отца Владимира ( в миру Маслов Владимир Николаевич) разбудил скандал.
  - Чтоб мне на этом месте провалиться! Говорю тебе, куковал петух! - орала Светка-конфетка, подступая с кулаками к своей начальнице, немного перезрелой Феньке-войнушке.
  - У тебя в голове петухи кукуют! И давно уже! Ни ума, ни образования! - отбивалась зав. фермой Фенька. - Почему опять утреннюю дойку проспала? Уволю к чертовой матери!
  Красавица Светка с досады сплюнула, погрозила зачем-то кулаком и ушла, бережно придерживая уже сильно округлившийся живот.
  - Как кошка, ей богу! Таскает и таскает! - Фенька-войнушка, сама не зная зачем, тоже плюнула, но в отличие от Светки-конфетки интеллигентно растерла плевок подошвой ботинка. - Как жить в такой стране?
  Светка-конфетка была очень хороша! Да что там - красавица! Не доярки внешность, не доярки! Одно время, из Москвы телегруппа к ней зачастила - ведущий голову потерял. Бросай коров, говорит, едем в Москву! У меня, говорит, есть знакомый режиссер, увидит тебя - сразу главную роль даст! Она хохочет, заливается, да вилами орудует. Пожалели добрые люди мужика: мол, опоздал ты, без вариантов - куча детишек у нее. Охнул, бедолага, сел, где стоял, как подстреленный. Неделю здесь жил, не просыхал. Станет у фермы и плачет пьяными слезами. Смеяться стали над Светкиным мужем. А Светке каково? Встретила она страдальца утром у магазина. Езжай, говорит, домой. Если любишь меня, уезжай. Уехал на второй день. Видели его еще раз, приезжал украдкой. Вот зацепило мужика, так зацепило! А что? Если честно, то Светка-конфетка того стоила.
  Подставив раннему солнцу крылья, невидимый Сат сидел на удобном пеньке на краю Патомского кратера, смотрел на женскую схватку в Черниговке и вздыхал. Как все переменилось! Промчался шар судьбы, и опрокинулись кегли. Теперь стоят в другом порядке. Надо же! - Сарра-Мария-Виктория - теперь доярка! Фенечка помолодела, дар ведовской потеряла... А может, и в самом деле куковал петух? С Мама станется! С утра снует по миру, как челнок. Сводит-разводит, продает-покупает. Вот и пошалил мимоходом. Черниговку он недолюбливает: вон, какая беднота! Из неурожая в падеж, из кредита в заем. Дояркам уже три месяца не плачено. За что только пьют!
  Отец Владимир вышел на двор: вдохнул... Какой здесь воздух! Ложкой бы ел! Потрогал объемные свои бока, о-хо-хо! Есть надо поменьше - ишь, как разнесло! Как бы там ни было, отец Владимир твердо решил трижды освятить Черниговку. Днем. А теперь занялся утренними делами. Сделал зарядку. Прислушиваясь к скандалу, окатил себя ведром холодной воды - был он тайным последователем известного в России учения. "Детку" Иванова хранил между страниц Библии, как закладку. Почитывал. Уже раз двадцать прошелся по незамысловатому тексту, но каждый раз получал удовольствие. "Мудрости-то сколько, мудрости - в простоте ума человеческого!" - его толстый указательный палец сам собой назидательно поднимался.
  Фенька была хороша! Время ей подошло к сороковнику, а ее тело вошло в сладкие очертания. "Если бы не ряса!" - вздыхал отец Владимир, поглядывая ей вслед. А вот сегодня куковал петух - к чему бы? Или не куковал? Послышалось Светке? Эта Светка - та еще штучка! И соврет, не дорого возьмет! О-хо-хо! Но освящать деревню придется. Встряхнуть народ надо! А то за пастором веревочкой вьются - краснобай! Баптистский пастор баламутил народ проповедями. Умеет! Так завернет - жилки под коленями поют! Маслов же и раньше был неречист, когда служил в райцентре участковым, и теперь не научился. По книге что прочитать - пожалуйста! А вот сказать самому - хоть плачь! Сплошное меканье. Да ладно, Моисей тоже говорил не ахти, а какой след оставил, а? Так что, еще посмотрим! Мы православные, если надо, и "моисеями" станем и на Луне церковь построим. На Луне? Хм.
  Сат прислушался: опять! Летел вертолет. Настырная баба, ох, настырная! Вот что-то ей почудилось, и теперь не отстанет. А может, увидела? Может, он был не осторожен? От греха подальше - и Сат скрылся в глубинах кратера. Вертолетчик долго примеривался, собираясь приземлиться. Дул сильный ветер с востока. Машину сносило к вековым елям. Бабка Тузик два раза матюкнулась. Вот тебе и академик! Академик Тузик занималась геофизикой. В прошлом детдомовка. И фамилию ей в детдоме дали - нашлась трехмесячной в подъезде, в корзинке вместе со щенком. Того назвали Тузик, и ее этим же краем зацепило: стала Евдокия Ивановна Тузик.
  Как в люди выбивалась, лучше не вспоминать. В двенадцать лет ее учитель физкультуры чуть не изнасиловал. Училась не потому что, а - вопреки. Поступила в местный "пед" на физмат. Зубами прогрызалась! "Русыня" в детдоме ее однажды дурой назвала. Евдокию это так закусило, что прошла научный крым и рым, как говорится, не тормозя на виражах. Уже будучи "членкором" навестила детдом. Хотелось, ох, хотелось увидеть смущение в глазах "русыни". Но оказалось, что та несколько лет, как умерла. К лучшему? А что бы она ей сказала? Упрекнула? Опустила? Зачем? По-хорошему, ее благодарить надо. Если бы не тот стародавний конфликт, навряд ли она бы взлетела так высоко, навряд ли. Учителя физкультуры давно посадили, сказали, что в тюрьме умер, кажется, от туберкулеза. Поделом.
  Почему ее так зацепил Патомский кратер? Она не могла ответить на этот вопрос - ни себе, ни людям. Что-то такое случилось на пятом курсе. Или раньше? Да-да, раньше! На первом курсе - картошку в колхозе собирали. Такая была в то время обязаловка. И ей приснилось. Нет, это был не сон. Что-то такое навалилось... Несла к машине ведро с картошкой и упала без сознания. Увезли на "скорой". Несколько дней не приходила в себя, и все время какие-то странные видения: некто крылатый жил внутри Патомского кратера - в роскошных хоромах. Потом видела (или снился?) праздник в Мегиддо. Ангелы? Война! Да-да, война! Странный мужик в женских панталонах. "Слава разуму!" Говорящая черная свинья? Черти что! Или все же это было не на первом, а на пятом курсе? Тьфу! Она опять ругнулась и скомандовала:
  - Выгружайте оборудование.
  А вот Павел все помнил. Все! Он пытался забыть. Представлял себе все события кошмарным сном. Оставил кафедру в университете. Полгода жил в монастыре. Потом был ашрам в Индии и странный гуру, учение которого он так и не понял. На Тибете два года вникал в тайны древней медицины. Во многом преуспел. Но прошлое забыть не смог. Он бы забыл. Но как можно забыть любовь? Она жгла душу. Влекла. Куда? Как можно ближе к любимой. Он нашел Свету. Точнее, он ее и не терял. Но это была другая Света. Совсем другая. В милом прежнем облике жила вульгарная деревенская красавица. Муж... Ее муж был приличным человеком. Работал механизатором. Не пил и не курил. Нес все в дом. Имел одну слабость. Хотя, какая это слабость? Любил человек кефир. Очень любил. Входя вечером в свой просторный дом, уже с порога приговаривал, широко улыбаясь красавице-жене:
  - Кефир-фырфыр?
  - Да-да, - отвечала Света, привычно спеша к нему с кружкой кефира. Кефир делала сама. Фенька-войнушка, заведующая фермой научила. Кефир хороший, а сама Фенька - вредная. Кого не встретит, облает. Есть в ней что-то собачье. Да ладно! Ну ее, куда подальше.
  Детей уже было пятеро. Шестой круглил маме живот. Рожала Света дома. Только первый появился на свет в родильном отделении районной больницы. Когда она вспоминала о своих тогдашних мучениях, в выражениях не стеснялась. И обязательно рюмку нальет. Выпьет и скажет, как закусит:
  - Свиньи!
  Теперь роды принимал муж. Не хотел. Но куда денешься, когда у жены воды отошли, а до районной больницы два часа по ухабам. И жена твердит, как заведенная: не поеду! Боялся - руки тряслись. Но третьего уже родили, как песню спели! Через два часа жена приняла душ и пошла хлопотать на кухню. Утром муж уехал на работу. Сначала Света хотела позвать на помощь соседку, но потом все же решила обойтись своими силами. Даже полы протерла! Фенька - тут как тут! Сказала, что пришла проведать, а сама все выпытывала, когда на работу роженица планирует выйти. Доярок не хватало - одна в отгуле, пять в загуле. Коровы ревут. Надои падают - хоть плачь. Сама бы Фенька доила, но всех бездельников не заменишь.
  Светлана числилась среди лучших. Только вот рожала без удержу. Одного не успеет от груди отнять - другой на подходе. "Шестеро будет!" - смеялась Светлана. Почему шестеро? А семеро - слабо, что ли? Или четверых не хватит? "Шестеро-шестеро!" - хохочет Светлана и рюмочку наливает. Вольет в себя двести граммов беленькой и плачет: мужиком я должна была родиться! Участковым работать. Э-эх! Случалось, напивалась вдрызг. Но - дома! Свернется калачиком на полу у печки, спит и воет: о чем-то сожалеет, чего-то просит. У кого - не поймешь? Пастор к ней несколько раз заходил. Станет у порога и морщит лоб, словно что-то вспомнить хочет. Постоит-постоит, махнет рукой и уйдет.
  На нее тоже находило. Сделается, как малохольная, мечется, детей не видит и не слышит. Плачут голодные, испуганные, а она свое: "Было же! Помню - было! Я -летала!"
  - На чем? - спросит испуганная Фенька, пытаясь заглянуть ей в глаза.
  - Душой летала, душой! - завоет Светлана.
  В такие моменты она себя не помнила. Вызывали мужа с работы. Он забирал детей и отводил их к знакомым через три дома по этой же улице. Возвращался к Светлане, садился рядом, клал ее голову себе на колени. Баюкал. Она затихала. Отступала белая отрава. Бывало, на этом все на несколько месяцев и заканчивалось. А бывало и по-другому: три-четыре дня трясла ее лихоманка. Утихнет на час и - вновь взовьется! Куда-то бежит, кого-то зовет. И все выкрикивает: "Сад! Сад!" Муж сад заложил - закачаешься! А он ей не мил. Эх! Придет в себя, не налюбуется! Каждый листочек погладит! Мужа обцелует. А провалится в морок - все ей чужое, и при этом сад просит. Думали, умом тронулась, так нет, специалист смотрел: здорова, сказал. Только потребовал спиртное исключить. А как? Связать? Наблюдателя нанять? Она смеется: "Все прошло, не переживайте". И вдруг опять - как снег на голову: взвоет и бегом через деревню, к трассе. Стоит красавица, видом не хуже артистки, рукой водителям машет. Тормознет какой баловник, из кабины выскочит, как начищенный пятак сияет, а в глаза ей глянет: и задом, задом, да ходу на полном газу. А она все рукой машет и: "Сад, сад..."
  Павел жил на краю Черниговки. Нашел Свету и поселился. Слыл в округе колдуном-ведуном. Ходил в одежде простой: льняные штаны, обшитые кожей на заду и между ног, льняная же рубаха навыпуск. Сверху льняная куртка с капюшоном. На ногах кожаные кроссовки. В дождь надевал рыбацкий оранжевый плащ и резиновые сапоги. Зимой - валенки с калошами, армейский бараний полушубок и стандартный российский треух. Деревенские одевались иначе, точнее, как попало. Павел выделялся не только одеждой, но и окладистой рыжей бородой почти до пояса. Зачем он отрастил ее? Кто знает... Тибетский лама рекомендовал? Было такое. Тогда, семь лет назад, не решился растить. А вот в Черниговке, ударившись сердцем о равнодушные глаза Светы, махнул на себя рукой. Борода как-то сама собой и выросла.
  Свой дом он построил сам. Конечно, не своими руками, но по своему проекту. Небольшой - 130 квадратов, на втором этаже мансарда. Канализация, скважина, газ, но топил дровами: половину огромной кухни занимала классическая русская печка. Вот зачем она ему? Лишние расходы. Но он любил живой огонь. Вечером отодвинет заслонку и сидит часами у огня. Думает? Немножко. Больше - вспоминает. По хозяйству помогала соседка - одинокая женщина неопределенных лет. Готовила на газовой плите разнообразно и вкусно. Пару раз пыталась упрочить их отношения общей постелью. Но... Смирилась. Ждала, украдкой поглядывая на его широкую спину.
  Колдуном-ведуном он стал после одного случая. Возвращался как-то из магазина. Вечерело. У дверей фельдшерского пункта - плач, крики, суета. Подошел ближе: оказывается, местного монтера током ударило. Не дышит, пульса нет.
  - Все, - развела руками фельдшерица. - Реанимационного оборудования у меня нет, лекарства, какие были, применила.
  Заголосила жена-вдова. "Четверо детей остались" - услышал Павел. Фельдшерица обняла ее за плечи и увела за дверь с красным крестом. И надо же было Павлу вмешаться!.. Жалко стало? Наверное. Да что теперь-то! Умерший лежал на снегу, куртка расстегнута, губы синие. Павел стал на колени рядом с телом, взял еще теплую руку и глянул на ладонь: о-па! Не может, не должен сегодня покойник умереть! Не его еще время! Об этом явно говорили линии на его ладони. Павел сконцентрировался и легонько толкнул замершее сердце. Сильнее! Еще сильнее! Пошло-пошло-пошло! "Умерший" вздохнул и открыл глаза. Павел торопливо встал с колен и, не оглядываясь, пошел домой.
  - Катька! - завопила селянка. - Ожил! Иди сюда! Ожил твой! Ожил!
  Вывалились из дверей, повиснув друг на друге с безумными глазами, фельдшерица и недавняя вдова. "Мертвец" встал. Его жена упала в обморок. Он присел на лавочку, закурил:
  - Вставай, Екатерина, домой пойдем - пора.
  Фельдшерица стояла , раскинув руки, вертясь то в сторону лежащей Катьки, то в сторону курящего ядовитую "Приму" электрика:
  - Как же это? Кто? Не может быть! Нельзя же!
  Павел был уже далеко, когда ему в спину закричали:
  - Стой, стой!
  Он ускорил шаг и скрылся у себя на дворе за высоким забором. Но избежать известности ему не удалось. И первое, что случилось, его стали бояться. Когда он входил в магазин, очередь съеживалась, давая ему пространное место у прилавка. Молчали. Только кто-нибудь выдавливал:
  - Здра-ас-с-сьте...
  - И вы будьте здоровы, - отвечал приветливо Павел. И сразу же гомон: "Спасибо!", "И вы будьте здоровы!", "Как поживаете?"
  - А что ему, бугаю, сделается! - щерилась крутобедрая Фенька. - Детей бы рожать, а он все - за забором, один!
  - С тобой, что ли рожать? - ржали мужики, пряча в карманы пол-литровки.
  - А что, можно и со мной! - она, бессовестная, теребила его рукав. - Или не гожусь?
  Он терялся:
  - Да нет, что вы?
  - Вот-вот! - наглела Фенька , уже не пряча насмешки. - Приходи свататься!
  Павел уходил, опустив раскрасневшееся лицо.
  Катька на Павла молилась. В прямом смысле. Как встретит, встанет на колени прямо на дороге и кланяется. Павел бегом. А она вслед крикнет и не раз:
  - Счастья тебе, божий человек!
  Уехал бы Павел, если бы здесь не жила Светлана. Но он слышал, как бьется ее сердце, через четыре улицы. Вряд ли, конечно, такое возможно, скорее всего, он это себе сам напридумывал. А может, и нет? Но сладко млело его сердце, ловя ритм сердца Светланы. Это все, что у него осталось от прошлой ее любви, и он этим очень дорожил. И готов был мириться с растущей популярностью целителя и с растущими в связи с этим проблемами.
  Пастор баптистской церкви не раз приходил. Да-да, тот самый, Лавров. Представился. Пили чай. Говорили на общие темы. Помнил, все помнил Павел! А вот Борис Пантелеевич не помнил ни событий на школьном дворе, ни похода в Мегиддо. А сегодня Павел во время дискуссии взял и ввернул ироничное: "Слава разуму!", тень скользнула по лицу пастора. Он напрягся, задержав дыхание, готовый вспомнить что-то для него важное. Но ушло, проскочило мимо сознания. Выдохнул:
  - Мне сейчас показалось, что я где-то встречался с вами раньше?
  - Все могло быть, Земной шар не так уж и велик, - улыбнулся Павел. - Хотя, вряд ли.
  - Да-да, конечно, - пастор окончательно расслабился. - Показалось. Так как-то. Очень уж... Да ладно, бред, конечно! Откуда?
  - Я тоже так думаю, - кивнул Павел. - Еще чаю?
  - Нет-нет, спасибо, а чай у вас отменный.
  - Обыкновенный, из нашего магазина.
  - Ну, тогда вы мастер заваривать.
  - Это так, обучен. В предгорьях Тибета очень вкусно заваривают чай.
  - Вы бывали на Тибете?
  - Случилось.
  - Мы должны на эту тему поговорить. Конечно же, в другой раз. Сейчас уже поздно. Спасибо за угощение. Мне пора, - пастор заспешил, засобирался, уже взялся было за ручку двери, но потом вдруг обернулся:
  - Что это я вокруг, да около! Проблема у меня в церкви: болеет женщина. Очень болеет! Трое детей. В Москву возили, прошла несколько обследований. В результате, врачи развели руками. Молились всей церковью, просили, но... О вашем даре целителя много говорят, может, посмотрите несчастную? У нее невыносимые головные боли.
  - Что же она не пришла сама?
  - Сама она не придет. Боится получить исцеление из рук Сатаны.
  - Я в ее глазах - сатана?
  - Не огорчайтесь так. Насчет Христа тоже заблуждались.
  - Спасибо за лестное сравнение.
  - Давно живу. Научился не просто смотреть, но иногда и видеть.
  - Еще раз спасибо. Пойдемте к этой женщине прямо сейчас. А то у меня с утра у порога очередь уже будет стоять.
  - Пойдемте. Я потому так поздно и зашел. Спасибо вам. Милость без милости не остается. Это рядом, в соседней деревне, пять километров. Я на машине.
  - Хорошо-хорошо.
  У калитки добротного деревенского дома стоял на снегу босой человек в собольей шубе нараспашку. Искрился золотом галстук-бабочка на красной рубашке, но смущали взгляд женские белые шелковые панталоны не первой свежести. И еще этот обсосанный "паркер"... Пастор прошел сквозь встречающего, словно его и не было. Павел остановился:
  - Правильно, - сказал Мам. - Умный!
  - Зачем ты здесь? - Павел перехватил поудобнее суковатый посох.
  - Тю-тю-тю! - осклабился Мам. - Драться хочешь? Многие хотели бы. Некоторые пробовали. По старому знакомству скажу: не советую.
  - Я бы еще раз попробовал.
  - Как хочешь. А лучше вернуться бы тебе домой, к своей целительской славе. А то...
  - Угрожаешь?
  - Я? Тебе? Да кем ты себя возомнил? Вошь платяная! Раздавлю и не замечу! Думаешь, если не носишь с собой денег, и нет на тебе ничего драгоценного, то ты для меня неуязвим? Ты меня увидел, значит, уязвим! Душа-то все еще отсвечивает моим светом, а?
  - Павел, вы где? Проходите, - позвал пастор.
  - Одну минуту! Сейчас иду, - отозвался Павел.
  - Иди-иди, - усмехнулся Мам. - Но если добра себе желаешь, не посягай на мое! Эта женщина - моя! Выкрутись как-нибудь, но не вздумай выносить из нее то, что я в ней построил. Заплатишь!
  - Почему ты с ней так?
  - Она совершила преступление! Против меня! - Мам ткнул себя в грудь мокрым концом "паркера". - Еще ребенком она возненавидела мою власть! Каким-то образом постигла! Умна была! Да и теперь не дура, только сумасшедшая! - Мам захихикал. - Голоса у нее в башке - зовут, зовут... А она не идет! Уперлась! Чуть что - молиться! А я ей ежа в голову! А она выть! А я ей - опять голоса! И надо ей всего лишь библию ножницами искрошить, а крошки сжечь!
  - Зачем? Не вижу смысла тебе так стараться. Мелко как-то, - пожал плечами Павел.
  - Есть смысл! Есть! Баланс должен быть! Сделал мне гадость? Сделай мне приятное! А она...
  - Что же она такого сделала? - перебил его Павел.
  - Молчи! Не перебивай! Не знаешь, что творишь! - взвизгнул Мам. - Ей было пять лет, всего пять! А она - не просто так, не из детской шалости, она думала, что так убьет меня! Ха-ха! - изрезала дома все бумажные деньги! Жгла кусочки в печи и шептала: "Боженька, убей его! Боженька, убей его!" Мерзкая! Мерзкая!
  - Так ребенок же? - развел руки Павел.
  - Ребенок!? - еще громче завизжал Мам. - Да она тогда уже была хуже благочестивого старца! Вонючка!
  - Даже тебе не пристало так выражаться.
  - Да-да! Вонючка! До сих пор, вонючка! Молится - ладаном воняет! Убегать приходиться!
  - А что ж ты из церквей не уходишь? Ведь там ладана в избытке?
  - Там другое, приятно даже. А у нее ладан глаза мне выедает! Ладно, иди, а то сейчас за тобой придут. И помни, что я сказал! Чтобы потом не жалеть.
  Павел вздохнул, пробормотал под нос: "Надо все же попробовать", и широко размахнувшись, хряснул Мама посохом по голове. Но все закончилось плохо: посох зацепил штакетник, описал странную дугу и чувствительно врезал Павлу по ноге.
  - Фома неверующий, - хмыкнул Мам и сунул Павлу за шиворот огромную горсть снега.
  Выгибаясь, пританцовывая и хромая, Павел ввинтился в калитку.
  - Что с вами? - испуганно спросил пастор.
  - Снег за шиворот попал, - ответил Павел, хмуро глядя на хохочущего Мама.
  В доме пахло ладаном. Тонко. Без примеси гари. Женщина смотрела настороженно, но без страха. Павел позволил себе прикоснуться к ее боли и чуть не упал. Невыносимо! Как терпит? Как? Цельная, сильная личность. Ей бы единоборствами заниматься.
  - Вынесите из дома все золото, в каком бы виде оно здесь ни было, - потребовал Павел. - И бумажные деньги, а также банковские карточки, сберегательные книжки и подобное им.
  - У меня есть ручка с золотым пером, - сказал хозяин.
  - И ручку тоже! - отрезал Павел.
  - Сволочь! - прошептал Мам, улыбаясь. - Людям нельзя верить! Никому!
  Только он знал, что в этом старом доме, в углу первого венца сруба лежала золотая монета - на счастье! Покойный ныне хозяин положил. "Войду, когда захочу!" - хмыкнул Мам, раскинувшись на диване. - "И даже вонь твою, хозяйка, потерплю!"
  - У меня во рту золотой мост! - спохватился пастор. - Но я не понимаю...
  - Выйди во двор, - приказал Павел, не сводя взгляда с Мама.
  Тот осклабился и махнул рукой:
  - Валяй, рули!
  - Что-то не так!.. В доме еще есть золото! - сказал Павел.
  - Сожги избу! - посоветовал, гадко ухмыляясь, Мам.
  - Едем ко мне! - решил Павел. - В машине золота нет?
  - Думаю, нет, - пастор несколько растерялся от напора Павла.
   - Я сам сяду за руль. Ждите нас здесь, - Павел подал хозяйке пальто.
  Мам побледнел. В ярости швырнул в Павла своим "паркером". Попал в старое в пятнах зеркало. Оно с противным звуком треснуло.
  - Господи, помилуй! - сказал пастор. - Полтергейст, что ли?
  - Ты за это заплатишь! - рев Мама оглушил Павла. - Ты не забыл, что тебе сказала малышка-война, когда ты посмел надругаться над ней? Она придет к тебе! - заорал он, мечась по комнатам. - Вы ее хорошо подкормили на ваших маленьких войнах - жди, поганец! Все пусть ждут! Все!
  Откуда отец Владимир узнал про гостью в доме Павла никому до сих пор неизвестно. Пришел, несмотря на поздний час! И был невежлив - бил по воротам тростью самым бессовестным образом:
  - Открывай, черное твое лицо!
  Женщина спала. Впервые за много лет у нее не болела голова. Павел прикрыл гостью пледом и пошел открывать калитку.
  - Доброй ночи вам! Где это вы, отец Владимир, здесь негра увидели? - он постарался быть предельно доброжелательным.
  - Есть-есть! И никакой не негр, а самый настоящий черт! - отрезал поп, одышливо пролезая в узковатую для него калитку.
  Не первый раз наезжал на Павла приходской священник. Обвинял! Да-да! И хоть обвинения были смехотворны, некоторые в Черниговке считали отца Владимира святым бойцом. Никто, кроме него, не отваживался войти в дом Павла с упреками. Да и упрекать-то было не в чем: тих, аккуратен, деревне полезен. Колдун? Ну, есть такое. Так в этом и польза! Только в Черниговке десятка четыре излечил от самых разных хворей. А в соседних деревнях посчитать? А в Москве? Говорят, из-за границы приезжали. Так что Павел на местном уровне раздражал только отца Владимира.
  Павел упреки принимал молча. Снисходительно улыбался и кивал. Попа такая позиция уязвляла до холодного пота! Представьте - на ворота плевал! Но Павлу иногда даже хотелось обнять ругателя: он видел перед собой - хоть убей! - не гневливого православного священника, а любимого учителя академика Маслова, вдруг решившего поиграть в переодевания. Павел помнил. Он единственный все помнил! Случалось, и священник застывал на полуслове и смотрел несколько секунд на Павла странным взглядом. Казалось, вот-вот!.. Но встряхивал Маслов космато-бородатой головой и продолжал дуть в прежнюю дуду. Невыносимо одиноко было Павлу! Не было у него человека, за которого он мог бы спрятаться. Не было. Академик Тузик часто звонила, звала обратно на кафедру, обещала, как говорится, золотые горы. Но что ему золотые горы, когда его любимая, единственная Света была теперь, как спящая царевна. Поцеловать бы, разбудить! Нельзя. Смотрит и не видит! Приезжали старые друзья из США. Тоже звали. Мол, лаборатория и все такое. Нет!
  Репортер Юрьев как-то заехал. Замер и смотрит. Ворочается, говорит, во мне странное, вот-вот что-то вспомню. Мы когда-нибудь встречались? Павел пожал плечами. Да, конечно, говорит репортер, откуда? Я, говорит, и в Чениговке-то первый раз. Да-да, кивнул Павел, да-да...
  Участковый Степан по-прежнему здесь участковым работает. Не пьет. Совсем. Строг! Справедливости бы ему побольше. Может, наберется попозже.
  Смешалась колода, смешалась. Короли стали шестерками, а шестерки - тузами. Почему? И ведь не просто местами поменялись - сущность другую обрели. Павел был один. Абсолютное одиночество. Это плата. За что?
  Отец Владимир потребовал показать гостью. Мол, иначе позвонит участковому.
  - Спит она, - сказал Павел.
  - Что ты с ней сделал? Она моя прихожанка, и я имею право знать!
  - Вы путаете, она баптистка.
  - Все равно!
  - У нее впервые за много лет не болит голова.
  - Да?
  - Да. Можете войти в дом и убедиться.
  - Можно? - недоверчиво переспросил отец Владимир. Павел кивнул:
  - Пожалуйста.
  Священник переступил с ноги на ногу, покряхтел, достал из-под рясы свой огромный платок, шумно высморкался, перекрестился и все же отступил от порога. Сказал вроде как примирительно:
  - Спит, так спит - я вам верю. Здесь поговорим.
  - Не стесняйтесь! - улыбнулся Павел.
  - Вот еще! Чего бы мне стесняться? - поп вздернулся и стукнул тростью в землю. - А причина в том, что у тебя в дому икон нет. Лба не на что перекрестить. Огорчиться не хочу.
  - Ну, ваше дело, - Павел усмехнулся, пожав плечами.
  Отец Владимир долго молча смотрел Павлу в глаза. Вздохнул:
  - Большой у тебя дар, Павел. Но не сатана ли мазнул тебя хвостом по губам?
  Павел миролюбиво улыбнулся:
  - У него хвоста нет.
  - Откуда знаешь? Миловался с поганым?
  - Снова вы за свое. Говорили уже.
  - Оно так, - опять вздохнул отец Владимир. - Смущаюсь я.
  Павел удивленно поднял брови:
  - Говорите, не смущайтесь.
  - Спина одолела, - отец Владимир покраснел и опустил глаза. - Врачи ничего не могут сделать. Может, ты, Павлуша, от боли избавишь?
  - Я попробую. Вес у вас, отец Владимир, большой. Живот вперед тянет - позвоночник страдает. Худеть надо.
  - Да как тут похудеешь? Вроде и не ем уже, и зарядку делаю, - виновато развел руками ночной гость.
  - Ладно-ладно! Это потом. Придется вам войти в мои хоромы, - Павел поднялся на крыльцо и приоткрыл дверь, приглашая.
  - Не пойду, - насупился отец Владимир. - Сказал уже. Ты бы ко мне, Павлуша, завтра зашел?
  Павел улыбнулся:
  - Принципы веры?
  - Они, Павлуша, - священник еще раз вздохнул.
  - Хорошо. Завтра народ отпущу и к вам загляну.
  И тут его гость засуетился, заспешил вдруг со словами:
  - Спасибо, Павлуша, а то службу уже отстоять не могу. Будь сам здоров! - отец Владимир, уткой покачиваясь с ноги на ногу, отправился к распахнутой калитке.
  - До свидания! - сказал ему вслед Павел. - А "спасибо" - хорошее слово! Очень!..
   - Да уж, - не оборачиваясь, буркнул отец Владимир и потряс над головой тростью. - Ты там все равно не балуй!
  - Вы же знаете, не буду.
  - Ну-ну.
  И тут в ворота постучали, и низкий женский голос позвал:
  - Хозяева! Есть кто? Птицыну срочная телеграмма, правительственная!
  - Ишь, ты? - обернулся отец Владимир. - Высоко летаешь, Паша, смотри, чтоб не упасть!
  - Да это, наверное, не мне! Нет у меня в правительстве дел, - искренне удивился Павел.
  И все же телеграмма была ему. Правительственная. Срочно приглашали в Москву. Как эксперта. По рекомендации академика Тузика. Не успел он дочитать, у ворот остановился тяжелый джип. Оказывается, за ним. Написал спящей женщине записку. Но переодеваться не стал, как был, так и бухнулся на заднее сиденье. Водитель закрыл за ним дверь. Пожал плечами, садясь за руль. Буркнул под нос: "Мне-то, что?"
  На выезде из Черниговки позвонила академик Тузик. Оказывается, в Москве рыли котлован под торговый центр с подземной многоэтажной автостоянкой и обнаружили странное месторождение неизвестного ранее красного драгоценного камня. На границе культурного слоя! "Ты должен на это, Паша, посмотреть: вдруг там наше что? А я тут, в Патомском кратере такое обнаружила! Слов нет! Как подумаю - матюкаюсь! Стыдно, а матюкаюсь, не могу! В Москве закончишь - давай сразу ко мне! Нарадуешься! И никаких возражений!"
  Что за месторождение нашли в Москве, Павел понял сразу. Он помнил. Он все помнил! Это, скорее всего, остатки того самого красного столба, который сначала был световым, а потом по непонятным причинам отвердел и раскрошился. Рядом должна быть галька. Он позвонил в академию своему давнему товарищу. Тот подтвердил его предположение. Так что в Москве Павлу делать было нечего. Экспертное заключение можно отправить и по электронной почте. Он решил сразу лететь в Сибирь, к академику Тузику.
  "Эх, Тузик! Не доведут тебя до добра копания в Патомаке! То, что ты там найдешь - если, конечно, найдешь, - тебе не понравится", - Павел устал смотреть в самолетное окно и задремал. Ему приснилась девочка-война, да, та самая! Она сидела за огромным столом. Живая скатерть покрывала его. Словно сняли с Земли кожу и растянули на столе. В странных тарелках, края которых извивались как границы государств, стояли миллионы людей. Стояли покорно. "Я кушаю, - сказала ему девочка-война. - Моя мама говорит, что надо хорошо питаться, чтобы вырасти большой! Я послушная девочка!" Она аккуратно протыкала людей вилкой и отправляла их, бьющихся в конвульсиях, в свой уродливый рот. Ей было вкусно. Она сладко жмурилась и тщательно жевала, то и дело промокая рукавом красную юшку с подбородка.
  - Это завтрак, - сказала она. - Хочешь узнать, где я буду обедать? А где ужинать?
  Павла затошнило.
  - Не хочешь? Твое дело, - девочка была очень серьезна. - Но ты мне должен, помнишь? Конечно, помнишь! Я скоро приду, чтобы взять долг: отдай мне Свету! Сам отдай. И я надолго успокоюсь. Я возьму у тебя Свету, и будут жить миллиарды! Тем более, она все равно уже давно не твоя.
  Павел в гневе шагнул к ней и проснулся. Он открыл глаза и ощутил у уха смрадное дыхание, и кто-то, издеваясь, хихикнул: "Дурачок!" Он резко обернулся: попутчики мирно спали.
  Тузик прислала за ним вертолет. Так что через три часа с небольшим, после посадки самолета, она уже осматривала и обхлопывала Павла, словно арбуз на рынке.
  - Сказала бы я тебе, затворник ты этакий, да дала ребятам слово, ради практикантки воздерживаться от крепких выражений, - ухмыльнулась Тузик и поволокла его к кратеру.
  Навстречу дуло. Добавьте к этому минус двадцать пять по Цельсию, и вам не понравится, если вас из теплой палатки вытолкают на улицу.
  - Холодно ведь! - взмолился Павел.
  - Ах, да! - опомнилась Тузик. - Пойдем, я тебя переодену.
  Через полчаса Павел был упакован, как полярник. Тузик удовлетворенно осмотрела его и скомандовала:
  - Вперед, мой друг, наверх, к приборам!
  - И чего вас зимой сюда принесло, - бурчал Павел, карабкаясь по довольно крутой деревянной лестнице с веревочными перилами.
  - Летом ресурсов не допросишься: все хотят! Тем более, я здесь не по профилю. Можно сказать, чертей ловлю!
  - Ну, и?
  - Что, "ну и"? Поймала!
  Павел медленно повернулся, растерянно глядя в глаза своему бывшему учителю. Спросил:
  - Что?
  - Не парься! - она хлопнула его по широкой груди. - Сейчас все увидишь!
  В небольшой, но очень теплой палатке колдовали четверо ученых - дневная смена, пояснила Тузик. Около тридцати приборов, каждый из которых имел до десятка датчиков, денно и нощно щупали нутро кратера. Данные стекались в мощный компьютер. Часть приборов была Павлу незнакома. "Ребятишки сработали! - отмахнулась Тузик, кивнув на молодых ученых у мониторов. - Ты сюда смотри!" Посмотреть и в самом деле было на что: внутри кратера обнаруживалось энергетически организованное пространство.
  - Внутри кратера камень и больше - ни-че-го! Зато на глубине сто двадцать метров такая вот, ученик мой, закавыка! И так и сяк проверяли. Есть! Есть правда у геофизиков! Заметь, наши приборчики нащупали - наши! - Закудахтала Тузик, словно курица, снесшая страусиное яйцо. - Там есть помещения! Понимаешь: по-ме-ще-ни-я! Помещения особого свойства! А это значит, что они предназначены для особых сущностей! Ну? Чего такой кислый? - Она ткнула своим кулачком Павла под дых. - Завидуешь?
  - Есть чему, - развел Павел руками. - Молодцы.
  - Вяло хвалишь, вяло! Значит, что-то не так? Говори!
  - Неоформившиеся сомнения.
  - Так оформляй! Нечего моську кислотой поливать! Смущаешь!
  - Пойду на свежем воздухе посижу, подумаю.
  Павел вышел из палатки и огляделся. У края кратера, почти у самой тропинки, натоптанной учеными, лежало старое бревно. По притоптанному снегу было видно, что на нем часто сидели. Присел и Павел. Сосредоточился и мысленно позвал: "Сат, если меня слышишь, то ответь". Выждал пару минут и повторил призыв. Никакого отклика. Может, надо как-то по-другому? Показалось, что кто-то хмыкнул. "Кто здесь?" - мысленно спросил Павел.
  - Явился, не запылился! - показалось, что Мам рявкнул прямо в ухо. Павел оглянулся: никого. Сказал вслух:
  - Шел бы ты мимо, Мам! Не к тебе обращаюсь.
  - Оставь его, Мам,- прозвучал в голове знакомый голос Сата. - Здравствуй, Павел!
  - Приветствую вас, Сат! - мысленно проговорил Павел.
  - Ты меня призываешь? Как бы тебе опять не пожалеть потом, - голос Сата был полон грусти. - Я и так не смог сдержать слово, которое в свое время давал тебе.
  - Вы не знали причуд судьбы...
  - Да, я не знал. И сожалею.
  - Не стоит. Благодаря вам, этот мир получил шанс на жизнь...
  Павлу было непривычно и трудно вести диалог мысленно. Иногда ему начинало казаться, что он сам себя спрашивает, и сам же отвечает. Сат рассмеялся, и это ощущение исчезло. Сат помолчал и мягко возразил:
  - Ты заблуждаешься. Ты все еще заблуждаешься...
  - Нет-нет! - Павлу показалось, что он это выкрикнул вслух. Или все же...
  - Не будем спорить. Что привело тебя ко мне? Я присяду?
  Павел нутром почувствовал, что рядом с ним теперь сидит Сат. Внутри стало зябко. Его передернуло.
  - Что-то не так? Может, мне уйти?
  - Все в порядке. Новые ощущения. Я вас не вижу. И ощущаетесь вы сейчас иначе, чем раньше.
  - Да, сейчас я - дух. Для многих - дух нечистый, - Павел почувствовал, что Сат иронично усмехнулся.
  - Странные ощущения, очень странные! Словно..., - Павел на несколько секунд задумался, пытаясь перевести свои ощущения в мысленные слова. Рассмеялся и сказал - теперь уже точно вслух:
  - Словно в парную вошел с голиком в руке и в намыленном тулупе!
  - Мозги не справляются? Может, прекратить беседу?
  - Нет, конечно, нет! Все нормально, надо поговорить, - Павел заторопился, стараясь быть очень убедительным. Сат спросил, все же не сумев глубоко спрятать тревожную нотку:
  - Ты простил меня или смирился?
  - Вас это и сейчас волнует?
  - Да. Я первый раз в своей истории не смог сдержать данного слова.
  - Вы не всесильны...
  - Ты сожалеешь об этом?
  - Об этом - нет, - Павлу стало грустно.
  - Но, как я слышу, сожаления есть?
  - Это личное.
  - И все же? Прости, что я так настойчив.
  - Сожалею, что жил, да и живу без веры.
  - Мне кажется, Павел Семенович, ты чуть-чуть жеманишься?
  - Нет, Сат, нет... - Павел судорожно проглотил горькую слюну. Почувствовал, что Сат встал во весь свой огромный рост и тоже поднялся на ноги.
  - Ты избран, Павел. Для тебя вера вторична. В тебе есть большее - знание. Вера идет рука об руку с сомнениями, борьбой. Знание же не колеблется.
  - Но...
  - А разве ты не любишь Творца? Разве ты за эти годы не постиг Его Слово? Разве ты не живешь, следуя Его воле?
  - Стараюсь, только и всего. Но во мне нет страха, а значит, нет даже начала мудрости.
  - Истинную любовь всегда сопровождает страх. Любящий трепещет!
  - Так просто?
  - Да, так просто.
  - Спасибо.
  - Ты желаешь, чтобы меня спас Бог?
  - Я сказал что-то не так?
  - Нет-нет! Мне приятно. Жаль только, что я не нуждаюсь в спасении. Я слуга, я вечный слуга Создателя.
  - Я услышал нотки сожаления?
  - Тебе показалось.
  - Ты знаешь, что ждет этот мир?
  - Я покажу тебе живые картинки, прямо в твоей голове. Смотри, думай, делай выводы. Видишь, во Франции геи бьют старого еврея за то, что он вышел на улицу в кипе. Кипа, как ты понимаешь - это повод. Его бьют за то, что он принадлежит к избранному народу.
  - Они безжалостны!
  - Они - безжалостны...
  - А есть ли в мире светлое?
  - Везде грехи переливаются через край.
  - И я такой?
  - И ты.
  - Но вы же говорили...
  - Избранность надо уметь сохранить. Она очень уязвима.
  - Значит, мир сейчас весь черен и мерзок?
  - Нет-нет! Он свят и чист! Он сотворен Создателем, а значит, в нем властвует высокая конечная Правда.
  - Не понимаю... Ведь грехи!
  - Ты знаешь, как в деревне возделывают огород? На него всю зиму льют помои, высыпают золу из печки, а весной унаваживают, перекапывают, рыхлят. Важен урожай, Павел, все - ради урожая.
  - Значит, Земля - некий огород?
  - Давай об этом позже! Берегите Светлану и ее мужа Кефир-фырфырыча. Они должны родить и сохранить шесть светоносных детей. На их гвоздике, - да-да! - только на их гвоздике висит вся картина мира.
  Птицыну опять стало зябко. Вечерело. Вершину кратера солнце еще освещало, а внизу, у подножия, уже было темно.
  - Скажите, почему все так перепуталось в судьбах? И только я один в этом изменившемся мире остался сам собой с прежней памятью? - Павел и не заметил, как нарисовал на снегу махаона с орлиными когтями, которыми тот разрывает пламенеющее сердце.
  - А ты неплохой график, хорошо чувствуешь линию, - сказал Сат.
  - Баловался когда-то. Но вы не ответили на мой вопрос.
  - Я не знаю. Моя власть не столь уж велика. Ты избран, и поэтому твой статус был сохранен.
  - Избран для чего? - Павел зачем-то постучал ногой по бревну, словно проверял его крепость. Медленно сел. Сат ответил не сразу:
  - Я не знаю. И, справедливости ради, скажу: перемены в судьбах нескольких десятков людей не столь уж большая плата за жизнь мира.
  - Их не спросили, хотят ли они этих перемен.
  - Курицу никогда не спрашивают, когда отправляют в суп, - Павлу показалось, что Сат позволил себе быть ироничным.
  - Мы - куры? - горько усмехнулся Птицын, вновь проглотив горькую слюну.
  - Перед Создателем? Меньше, многократно меньше. Только Он - не человек...
  - Как бы это осознать.
  - Слышал старую мудрость? Знания умножают скорбь.
  - Читал, - Павел вздохнул. - За нас все в этом мире решено?
  - Павел Семенович, ну сколько можно об одном и том же спрашивать? У людей есть свобода воли! Есть! И хватит на сегодня вопросов. Тебе надо мчаться в Черниговку, там назревает беда.
  - Что-то со Светой? - Павел вскочил, поскользнулся, непременно упал бы и покатился вниз, но, видимо, Сат своей силой удержал его. В этот миг произошло неожиданное: Сат проявился, опутанный странными голубыми нитями, словно сетью.
  - Черт! - ругнулся он, освобождаясь. - Добралась-таки до меня, вредная баба!
  - Держи его! - заверещала академик Тузик, сдабривая визг ругательствами.
  - Не надо! Погибнете! - закричал Павел.
  И тут с академиком что-то случилось. Ее - уже небольшие от старости - глаза широко раскрылись, какая-то сила встряхнула ее, она странно вскрикнула. Неизвестно какой тумблер щелкнул в ее завидном мозгу, но Тузик вдруг осознала, кто сейчас в ее энергетических сетях! Ужас мгновенно скомкал черты и так некрасивого лица! Вспомнила?! Нет-нет! Она загородилась рукой. Но крылья!.. Ноги старушки подкосились, губы побелели, и она, падая набок, просипела, как тогда, давным-давно в Мегиддо:
  - Икону! Дайте икону!
  Ее ученики, с лицами, искаженными охотничьим азартом, продолжали наступать на Сата со странными приборами в руках.
  - Выключите! Немедленно выключите приборы! - закричал им Птицын, а потом умоляюще - Сату:
   - Не убивай их, они не знают, что творят!
  Вдруг приборы задымились и вспыхнули пламенем. Ученые разом отшвырнули их от себя и застыли с широко раскрытыми от ужаса глазами. Сат угрожающе замахнулся на них, и они упали лицами в снег рядом с Тузиком, обхватив головы руками.
  - Нет! - опять крикнул Павел.
  - Хорошо, - прошипел гневно Сат. - Окажу тебе эту услугу. Пусть живут. А ты следуй за мной!
  Это было ужасное зрелище: разгневанный Сатана стоял, прираскрыв крылья, издавая утробный рокот и шипение. Тузик качалась, стоя на коленях, молитвенно сложив на груди руки. Ее седые космы полузакрыли мертвенно-бледное лицо, синие губы шептали два слова: "Отче наш! Отче Наш! Отче наш!" А вот ее глаза! Ее глаза уже любили стоящее перед ней властное существо - такое страшное в гневе и такое ангельски притягательное неземной статью и лицом. "Еще одна жертва сатанинской любви? - подумал Птицын, спеша на зов Сата. - Или "стокгольмский синдром"?"
  - Вскормил я вас на свою голову! - Сат погрозил ученым напоследок кулаком. - Марш домой, если жить хотите!
  И видела, оглушенная чувствами Тузик, как Павел поравнялся с Сатом, и оба вмиг исчезли, только пошел странный запашок - то ли пороха, то ли серы.
  
  СВЕТА СЕГОДНЯ БЫ НЕ НАПИЛАСЬ, если бы не Фенька-войнушка. Налетела с утра, ни с того, ни с сего:
  - Ты мне скажи, кто работать будет? Кто? Опять надула пузо! Опять год на заваленке с дитем сидеть будешь!
  - Я уже два месяца, как пузом свечу, и ты молчала, - Света попробовала сдвинуть тележку с силосом. - Чего сегодня-то развоевалась? Позови лучше скотника, видишь, тяжело мне.
  - Да где ж я тебе скотников наберусь? Пьяный дома лежит! Пусть напарница поможет.
  - Сама сейчас покатишь, - разозлилась Света. - Ишь, морду разработала на орании-то! А ну бери, кати, а то сейчас вилами, как хрястну!
  - Ты что, сбрендила? Или пьяная с утра? - подбоченилась Фенька. Лучше бы ей не бочениться и напраслиной не бросаться: огрела ее Светлана вилами по круглому заду. Огрела по злобе, со всего маху! Заверещала Фенька, да деру. Доярки хохотать. Фенька окончательно всбеленилась: кричит, заявление участковому напишет! Ну, тут уж откровенно кобылами заржали доярки. А Светка опять за вилы, Фенька скачками за ворота фермы.
  А на Свету накатило: ломит нутро, выкручивает. Не то все! Не то! А где же ее место, не знает. Ушла бы, не оглядываясь, да куда? Где ее настоящее? Томит сердце, а памяти нет. Чужое вокруг, мутное! Вдруг блеснет в голове - и к Феньке-войнушке так потянет, словно родная она. И тут же отвращение до тошноты. И этот колдун - Павел, кажется, вдруг наплывет на сердце, все загородит собой, навалится - не вздохнуть! Но не мило! Не мило! Чужой! А муж? Да-да! И муж, и дети - жизнь сегодняшняя. Разве плохая? Нет, конечно. Но было другое - там где-то. Где? Все бы отдала, чтобы узнать. А что у нее было? И что у нее есть? Что бы она отдала? Кому ее ценности нужны. Пустое! Все пустое! Напьюсь!
  Она так и не научилась пить. Уже после третьей рюмки ее сознание опрокидывалось в хаос. Каждый раз являлся мужик в грязных женских панталонах и, нагло ухмыляясь, куда-то манил, манил, манил. И что самое мерзкое, ей хотелось за ним пойти! Побежать! Ведь вот-вот, и все откроется! Она узнает! Она обретет! Заканчивалось возлияние всегда одинаково отвратительно: ее рвало в тазик, который заботливо подставлял Кефир-фырфырыч. Потом она сидела на полу у печки, размазывая похмельные слезы по своему красивому лицу, и рассказывала мужу о своих пьяных видениях. Он, как всегда, был терпелив. Потом отводил ее в душ и укладывал спать.
  Сегодня мерзкий мужик в женских панталонах спросил:
  - А что, разве петух не куковал?
  Она забулькала горлом, пытаясь рассмеяться. Погрозила ему пальцем:
  - Петухи не кукуют. Совсем! Они кукарекают!
  - Да-а? - удивился он. - Тогда пойдем! - и он поманил ее, широко загребая рукой.
  - Всегда одно и то же, - ей вдруг стало обидно. - Не пойду! Буду лучше плакать.
  - Что ты! Что ты! Нельзя сегодня плакать! Это совершенно невозможно! Наступило твое время радоваться! Иди за мной, иди. - Он открыл окно, вскочил на широкий подоконник, отшвырнул москитную сетку и обернулся. - Бери ребенка и шагай за мной. Смелее!
  Малыш заплакал в кроватке. Заплакали и двое старшеньких.
  - Торопись! - прошептал мужик на подоконнике.
  Она склонилась над кроваткой, стараясь поудобнее взять сына. Ее повело, но она все же не упала. Погрозила пальцем старшим детям:
  - Ведите себя прилично! Мамка сейчас вернется, - она подставила к окну стул, влезла на подоконник, бережно прижимая к себе заходящегося в плаче ребенка, захохотала и шагнула вниз, к манящим ее рукам.
  Когда Павел вбежал во двор, Света лежала под окном на цветочной клумбе, уткнувшись лицом в припорошенную снегом землю. Из-под ее груди виднелись две неподвижные маленькие ножки. Она, прихрапывая, спала. Он аккуратно приподнял ее и положил рядом с ребенком. Дитя не подавало признаков жизни: ни пульса, ни дыхания. Одна ножка была неестественно вывернута - перелом! Он поднял у ребенка рубашечку - солнечное сплетение светилось! Всхлипнул от бессилия и ужаса! Очень больно билась на виске жилка - она вопила в ухо: "Что делать? Что делать? Что делать?" Павел, что было сил, придавил ее пальцем, заставляя замолчать. Ужас отступил. Он немного пришел в себя. Сосредоточился и вошел в энергетический каркас малыша. Сердце не повреждено. Подтолкнуть! Надо только подтолкнуть! Стоп! Разрыв легкого! Пневмоторакс! Но он должен жить! Должен! Иначе все напрасно! А что, собственно, произошло? Сгинет этот развращенный, до предела изношенный мир? Ты что такое говоришь? Уже забыл про Свету? Но разве это твоя Света? Пьяная деревенская баба! Конечно, красавица, но... Рыжие густые волосы оттеняли белую, еще не тронутую увяданием кожу. Зеленые глаза. Он ей когда-то написал: "В языческом рыжем огне сгорают глаза-изумруды..." Сгорают. Какие длинные пальцы! Он уже забыл, какие у нее необыкновенные руки! Чудо! Она - чудо! Уйдет? Сгинет? Исчезнет? Не хочу!
  - Сат, помоги-и-и! - Павел даже не понял, что кричит в голос. Залаяли собаки. Хлопнула калитка. Скрип снега. Бегут! Зачем? Что они могут?
  - Са-ат, помоги!
  -У-у, как тебя разобрало! Чего орешь, как оглашенный? Отдыхают они, бируши в ушах. Не желают слышать, - сказал, нагло ухмыляясь, Мам.
  Сквозь людской гомон и мельтешение теней Павел увидел три фигуры. Они стояли, нежно держась за руки: в центре Мамона, справа от него - Смерть, а слева - девочка-война. Да уже не девочка - дылда!
  - Видишь, мы всей семьей пришли тебе помочь, - гнусно скривился Мам. - Никто тебе не хочет помочь, а мы хотим. Главное, чтобы и ты хотел.
  - Уйдите! Сгиньте!
  - Ишь ты, как заговорил! - прошипел Мам, надвигаясь на Павла.
  - Должок помнишь? - гаркнула девочка-война. - Отдавать пора! Ты ударил меня, - заплакала она.
  - Да-да! - сказал Мам. - Клянусь моим "паркером", за тобой долг!
  - Господи! За что мне это?
  - Объяснят тебе все, но попозже. Сейчас ты обязан заплатить нам! - напирал Мам. - А мы поможем тебе. Ты же хочешь, чтобы малыш выздоровел?
  - Да, хочу, очень хочу! - лихорадочно выкрикнул Павел.
  - Позволь, мы возьмем часть из тебя и отдадим ему, - ласково сказала Смерть.
  - Да-да, это правильно! - опять гаркнула девочка-война.
  - Не бойся, мы много не возьмем, - странно прошелестела Смерть.
  - Возьмите, сколько надо, чтобы малыш жил.
  - Вот-вот! Именно, сколько надо. Я откушу здесь...
  Невыносимый ужас коснулся сердца Павла. Заледенели руки и ноги, когда Смерть стала его пить.
  - Неужели нет никого, кроме меня? - прошептал он, пытаясь удержать сознание.
  - Да, никого, кроме тебя, - прошептал ему в ухо такой знакомый Голос.
  - Это ты? Ты знаешь меня? - встрепенулся Павел и потерял сознание, растворившись в клубке живого ужаса. Последнее, что он увидел, был огромный белоснежный махаон с орлиными когтями, в которых трепетало истекающее кровью чье-то сердце. И кто-то сказал:
  - Этого - не сметь!
  Белое осыпалось с крыльев исполинской бабочки, и открылся черный бархат.
  Павел очнулся на том же самом дворе через несколько минут. Все тело болело. Правая нога не слушалась. Было трудновато дышать. И куртка... Пуховик, оставшийся на нем с Патомака, сидел как-то не так. Павел расстегнул молнию. Стало легче. В этот момент Свете как раз помогали встать. Она дрожала от холода, похмелья и стресса. Малыша держал на руках участковый Степан. Мальчик умиротворенно лепетал.
  - Цел?- спросил Павел, пытаясь приподняться.
  - Все в порядке, здоров и цел, - ответил Степан, явно довольный своей ролью. - А позвольте узнать, вы кто такой? На чужом дворе... Вы что, здесь спали? Как вы здесь оказались?
  - Я пытался помочь, - Павел застонал, пытаясь переложить правую ногу.
  - Кому помочь?
  - Ребенку.
  - Ребенок не нуждался в помощи, - Степан прищурился и напрягся.
  - Нет-нет! Он...
  Но участковый не дал Павлу закончить фразу:
  - Ваши документы можно посмотреть?
  - Да, конечно. Вот, возьмите.
  Степан раскрыл паспорт Павла:
  - Так, Птицын Павел... Вы что, украли эти документы?
  - Почему? Это мои документы, - Павел покраснел.
  Степан насупился:
  - Я хорошо знаю Птицына. А вас вижу впервые.
  - Пусть уйдет этот горбун! - вдруг взвизгнула Света. - Я боюсь его!
  - Какой горбун? - растерялся Павел.
  - Горбун - это вы, - безучастно сказал участковый. - И не валяйте дурака. Вам придется пройти со мной для установления вашей личности.
  Павел не стал спорить и начал вставать. Поднимался долго. Он сразу устал. Правая нога практически не слушалась.
  - Я не могу идти, - сказал он, пытаясь наладить дыхание. - Видимо, я заболел.
  - Да уж, - сказал Степан. - У вас что, нет костыля?
  - Зачем мне костыль?
  - Ладно, разберемся. Давайте, я вам помогу.
  - Да уведите вы его, в конце концов! - опять взвизгнула Света.
  - Спокойно. Он уходит.
  Степан довел Павла до служебного уазика, помог сесть.
  - У вас странное сидение, - сказал Павел. - Спинка какими-то буграми.
  - Сиденье нормальное, вам горб мешает.
  - Горб? - до Павла, кажется, дошел смысл сказанного участковым. Его глаза округлились.
  - Да.
  - Смеетесь?
  - Пощупайте.
  Павел пощупал.
  - Что со мной случилось? - прошептал Птицын испуганно. И тут он вспомнил. Все. И девочку-войну, и Мама, и Смерть, пьющую из него. Ужас вновь сотряс его тело. Павел заплакал, тихонько всхлипывая.
  - Не дави на педаль жалости, - сказал Степан. - Просто расскажи, как было дело. Так тебе легче, а мне проще.
  - Ты не поверишь, - дрожа от слабости и близких еще рыданий, сказал Павел.
  - А ты расскажи честно, доходчиво. Я жду.
  - Честно?
  - Конечно! Чистосердечность лучше вранья, - Степан усмехнулся, с сочувствием рассматривая несчастного горбуна.
  Павел постарался взять себя в руки. Осмотрелся. У участкового был просторный кабинет. Хорошо пахло. Но сидеть было очень неудобно. Павел согнулся на стуле, почти положив голову на колени - так почему-то меньше болела нога. Он вспоминал. Вспоминал все, что произошло с ним за последние сутки. Кто поверит? Ну кто по-ве-рит?! Он бы сам - поверил? А что? Вот к профессору Птицыну - молодому раскованному современному приходит горбун и говорит: еще час назад я не был горбат. Рассмеялся бы профессор Птицын? Навряд ли. Сумасшедшему надо поддакивать, кивать, а уже потом... Что потом? Психушка? Путь правды здесь ведет в никуда. Павел повернул по-птичьи голову набок и посмотрел на участкового, который уже нетерпеливо постукивал карандашом по столу.
  - Ну?- сказал участковый.
  - Степан, ты хорошо знал вашего колдуна?
  - Не Степан, а товарищ старший лейтенант, - участковый нахмурился.
  - Хорошо, товарищ старший лейтенант. Так знал колдуна?
  - Знал.
  - Мог он всякие штучки делать? - Павел скривился от боли в ноге. Его реакция передалась участковому, и он вздрогнул, но все еще продолжал хмуриться:
  - Какие штучки?
  - Колдовские, - Павел судорожно выдохнул и даже попробовал доброжелательно улыбнуться.
  - Говорят, мог. Сам не видел, - Степан начал что-то писать.
  - Хочешь увидеть?
  - От тебя, что ли? - Степан положил ручку и иронично скривил губы.
  - От колдуна-ведуна Птицына.
  - А? Все свое гнешь. Давай-давай, посмотрю. Только давай договоримся, - Степан налил себе воды из графина, отхлебнул, предложил воды Павлу, - Хочешь? - Павел отрицательно покачал головой. - Значит так: не сумеешь убедить - рассказываешь все начистоту. Идет?
  - Идет, - кивнул Павел. Конечно, можно было провести генетическую экспертизу, сравнить отпечатки пальцев, которых полно в его доме, но это означает, что придется сидеть в КПЗ и сидеть долго. Нет, надо вопрос решить здесь и сейчас. Павел сконцентрировался. На столе участкового зазвонил телефон. Степан взял трубку и услышал: " Говорит Птицын, который сейчас сидит в твоем кабинете, перед твоим лицом и не открывает рта". Павел кивнул Степану и показал на себя пальцем. Трубка у уха участкового сказала: "Не следует пугаться, это просто одна из штучек колдуна-ведуна, ни одной из которых - как ты только что сказал - ты не видел. Спокойно, Степан! Не урони трубку - можешь повредить казенное имущество. Могу, как ты просил, назвать тебя старшим лейтенантом".
  Степан побледнел. Он не сводил глаз с губ Павла: они не шевелились. Зачем-то метнулся к двери, выглянул в коридор: никого! Обернулся:
  - Ты это... брось! Не перегибай! В милиции все же находишься, - губы у Степана вздрагивали. Пытаясь взять себя в руки, он потянулся к графину - в графине закипела вода. Он отдернул руку. Дуя на пальцы, сел на стул. Минуту сидел, не сводя с Павла расширенных глаз. Сказал почти спокойно:
  - Умеешь. Верю. А если честно, что все же с тобой... с вами случилось?
  - За год, как переехать сюда к вам, в Москве попал в автокатастрофу, очнулся в реанимации уже вот такой, как сейчас.
  - И горб?
  Павел вздохнул:
  - И горб.
  - Так горба у колдуна никто не видел, - опять наполнился подозрениями Степан.
  - Глаза людям отводил. Мои возможности я тебе показал, и это далеко не все, что я умею.
  - Да-да, говорили, - Степан взял ручку, положил, потянулся к графину, засипев, отдернул руку - горячо! Прошелся по кабинету. Остановился напротив Павла, листая его паспорт. Впился глазами в документ, потом в Птицына. Еще раз и еще раз. Сказал, тоже судорожно выдохнув:
  - Разница большая, но, вроде, похож.
  - Снимок давний, - вздохнул Павел.
  - Возможно. И все же: как вы оказались во дворе Кефирыча?
  - Пришел на помощь. Мальчик был изувечен и практически мертв. Скорее всего, мать упала на него из окна. Я восстановил тело мальчика и оживил его. Потерял много сил, отключился. Таким и был тобою... вами найден, - Павел старался быть максимально правдивым.
  - Ну что ж, пока вопросов нет. Все живы, все целы, заявлений не поступало. Так что вот ваш паспорт и идите домой, - Степан протянул Павлу его документ.
  - Спасибо, - Павел попробовал встать, но со стоном сел на место. - Я потерял где-то свою трость. Не могли бы вы отвезти меня домой? Очень обессилил.
  - Конечно. Подождите минутку, - Степан вышел в коридор и вернулся с приличной тростью. - Кто-то в автобусе забыл. Ко мне и принесли. Года два лежит. Хозяин так и не нашелся. Даже объявление в газету давали. Берите, пользуйтесь. А если вдруг хозяин объявится, вернете.
  - Да. Конечно. Спасибо, - Павел оперся на трость и встал. Скомандовал грустно. - Вперед, калека!
  - Ну что ж вы так к себе, - искренне огорчился Степан.
  - Ирония выживать помогает.
  Дома Павел с трудом разделся. Костюм от академика Тузика бросил в угол. Доковылял да кровати и лег. Проходя мимо стола, обнаружил записку. Писала та самая женщина-баптистка, которую он оставил спать на своем диване. Всего несколько слов: "Спасибо, вы живое чудо этого мира!" Павел отвернулся к стене и заплакал, ощущая свой безобразный горб и еле живую ногу. "Чудовище ты, Паша, а не чудо, - всхлипывал он, шмыгая, как в детстве носом. - Все потерял, все: любовь, вид, здоровье. Калека. Теперь-то ты точно похож на колдуна. Детей пугать будут".
  Павел завыл по-женски, в голос. Тягучая, неисцелимая тоска сжала сердце и он закричал, не жалея горла: "Сат, подлец, что ты со мной сделал?! Ответь: теперь-то - все? Или доведешь до безумия?" Нельзя Сатане верить, нельзя! Как я мог?! Зачем пошел за ним и позволил идти Светлане?! Бедная моя девочка! У тебя отобрали больше, чем у меня - тебя лишили памяти... Усилием воли, подавив рыдания, Павел резко сел на кровати:
  - Явись, негодяй! Я призываю тебя, Сатана, явись! Ты должен ответить за обман! Молчишь? Конечно, теперь я не достоин твоего внимания. Все, что про тебя писали, правда: ты лжец и отец лжи!
  Сат был здесь. Стоял напротив разгоряченного гневным отчаянием Павла. Он был полон горького раскаяния. Но что он сейчас мог? Только прошептать: "Прости меня. Я уже тебе говорил, что я не всесилен. Не я решаю". Павел замолчал, прислушиваясь:
  - Ты здесь?
  Подождал. Тишина. Дотянулся до трости, упавшей на пол у кровати, вздыхая и вздрагивая, доковылял до кухни. Включил чайник. Усмехнулся: вот уже и приноровился. День, другой, и стану отличным калекой! Ха-ха! Сат же неслышно прошел в комнату, открыл верхний ящик простенького комода, осторожно положил туда какой-то сверток. Еще раз вздохнул и исчез.
  Павел пил чай и думал. Почему это произошло именно с ним? Будь честным, Паша, будь честным, ты с детства совал руку туда, куда голова не пролазила. Дрался через день, да каждый день. И в секцию карате ты пошел, чтобы быть "гарантированным рыцарем"! Словечко-то придумал - "гарантированный рыцарь"! Никогда, ты, Паша, не мог сидеть на попе ровно. Вот и результат! Проиграл по всем направлениям. Нет-нет, ты спас ее, спас ребенка, спас целый мир! Помнишь, что говорил ангел в "сером": "Мир спасают, стоя на коленях". Я встал на колени? Перед кем? "Не перед кем, а за кого", - кто-то сказал? Очень знакомый голос... Показалось или? Нет-нет, пустое! А может все же? "Кто говорит со мной?" - спросил он осторожно. Молчание. Ну вот, что и следовало ожидать - разговариваю сам с собой, а мерещится невозможное.
  Павел сделал еще глоток и отставил кружку. Ему никогда не нравилось быть в положении жертвы. Да он никогда в таком положении и не был. Жертва! Звучит-то как! Хуже только - неудачник, нюня, мамкин сынок! Жертва всегда стоит на коленях. Павел горько усмехнулся: калеке не стоит пыжиться, надо, Паша, привыкать к положению жертвы. Надо. Он снова взял кружку, поднес ко рту, но, не сделав глотка, резко ее отставил. Нет! Что такое, Паша? Против чего протестует твоя сущность "гарантированного рыцаря"? Ты же помнишь? Ты должен помнить: жертвенность - это главное качество рыцаря, а уж тем более "гарантированного". Ты избран, Павел, а избранность - дело тонкое. Помнишь, в детстве ты срезал прутик? Это был самый ровный, самый красивый прутик. Ты отдал его девочке, чтобы она могла без страха пройти мимо стада гусей. А ведь ты избрал его, чтобы сделать из него стрелу для лука. "Иди по моим следам..." , - опять?
  - Кто говорит со мной? - вскрикнул Павел.- По чьим следам? Мне знаком твой голос. Ответь!
  Он прислушался. Но опять тишина. На что это похоже? Он теряет разум? Скорее всего, это результат стресса. Надо поспать. Отдохнуть. Да-да. Он лег, закрыл глаза и сразу же услышал: "Паша, милый..." Это Света! Она здесь! Она пришла! Она вспомнила!
  - Света! Света! - забывшись, он вскочил и тут же упал, больно ударившись. - Света, уйди, уйди! - Он опять заплакал, ощупывая свой ушибленный горб. Павел вспомнил, как Света смотрела на него - там во дворе. Она боялась его! А голос? Ее голос переполняло отвращение... Она боялась его и брезговала... Больно! Больно! Болит изувеченное тело? Разве это боль... Болит душа! Невыносимо болит душа! Как тогда Ангел под Печатью сказал про ад? Боль отторжения? Неутолимая тоска? Калека отторгнут от любимой - это о нем, о Павле... "Я в аду!" - вскрикнул его мозг. Он яростно укусил свой огромный кулак. Застонал. Неужели отторгнут навсегда? И некто гуньдявый, ликуя, крикнул под ухо: "Да! Да! Да! Да! Да!.."
  В дверь осторожно постучали.
  - Павел Яковлевич, можно? Люди собираются. На лечение. Я их во флигель проведу?
  Это соседка. Она убиралась у него и помогала принимать больных, обеспечивая порядок и очередность.
  - Конечно. Пусть немного подождут. Я скоро, - Павел с трудом поднялся, несколько раз плеснул в лицо холодной водой и начал собираться: документы, деньги, ноутбук, белье. Даже вспотел, пока надевал ботинок на больную ногу. Теперь - записку! Коротко. Поручил соседке присматривать за домом. Оставил деньги. Обещал позвонить. Все. Под Челябинском у него друг. Дружили с детства. Правда, довольно давно не виделись, но примет, конечно, примет! Присел напоследок, затих на несколько секунд, опершись двумя руками и подбородком на костыль: усмехнулся - бегущая жертва надеется вернуться?! Думаешь, она когда-нибудь позовет? А как без надежды жить? Ну-ну! Все еще трепыхаешься... Ладно, хватит нытья! Что будет, то будет, но только не здесь! Все!
  Что его ждет в чужих местах? Знать бы! Может, зря он бежит с насиженного места. А что здесь? Что? Давай, топай. Через задний двор, огородом в проулок. А снегу-то, снегу! Скользкий, как мыло. Откуда столько намело его на огород? Нога еле слушается. И тело с горбом стало таким неловким... Доковылял до автобусной остановки. Сельчане не узнавали. Стоял чужим. Одна из женщин скосила на него взгляд и испуганно отвела, перекрестившись. Больная нога быстро замерзла. Он попробовал шевелить озябшими пальцами - слушаются! Усмехнулся: значит, разработаю! А сейчас - терпеть!
  Подошел автобус. Еле вскарабкался на подножку! Женщина помогла, подтолкнула под локоть. Поблагодарил и даже поклонился. Да, да! Так надо, калека! Теперь так надо... Автобус уж как-то очень быстро сорвался с места. Мелькнули ворота местной церкви. Увидел за оградой отца Владимира - вспомнил свое обещание заняться лечением его спины, даже подался всем телом к выходу. Резануло в правой ноге. Ладно, чего уж теперь - позвоню, извинюсь. Какой из меня теперь лекарь! Горбун, калека! Вдруг захотелось еще раз увидеть Свету! Так захотелось! Но встал в памяти ее брезгливый взгляд. Нет! Быстрее - мимо! Мимо! Забыть! Но как забыть? Где взять силы? По живому режет судьба... Завыть бы волком! Да нельзя - людей напугаю. Какое тяжелое сердце! Оно решило остановиться? Ну и пусть... Павел прикрыл глаза. И сразу же кто-то противно хихикнул. Они стояли перед ним. Опять втроем. Девочка-война прошептала: "Ты теперь мне не должен, ты заплатил". Смерть оскалилась и промолчала. Мам же сказал: " Я тебе эту баптистку никогда не прощу. Попомнишь!" Павел очнулся, тряхнул головой, избавляясь от странного оцепенения. Никого. "Выходим, граждане, - сказал водитель. - Конечная, вокзал!" Павел посмотрел на часы: до поезда оставалось три часа.
  КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  


(C) Владимир Геращенко 24/11/2015


Оценка: 7.97*12  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"