Больше всего на свете Кенни любит Катю. Полное имя его - Килкенни, хотя об этом знают только двое: я и Катя, моя жена. Для всего остального мира он просто Кенни, большая белая крыса. Кенни очень стар, но держится молодцом, регулярно предпринимает моцион, ест в меру и много пьет водички, чтобы выводить шлаки и стронций-90. Он такой большой, что не помещается в две ладони, если их сложить ковшиком - обязательно свесится хвост и могучая задняя лапа. Мех у него снежно-белый, глаза светятся алым, нос розовый и длинный, как хоботок у тапира.
Больше всего на свете Кенни любит Катю. Он ко всем относится хорошо: терпит, когда его катают в детской коляске, безропотно сидит у меня на плече, когда я хожу по квартире с пылесосом, не брыкается, если несут купать в ванную - словом, переносит все трудности, какие только могут возникнуть при совместной жизни трех людей и одной белой крысы. Но Катя - это особо. Она берет Кенни на руки - и тот замирает, жмурится, подставляет лобастую голову, тычется носом в изгиб Катиного локтя, приваливается боком к её груди. Собаки, кошки - ревнивы: если хозяин взял на руки, а кто-то другой в это время коснется хозяина, могут не стерпеть и цапнуть. Кенни никогда меня не ревновал. Его любовь бескорыстна.
Кенни держится молодцом, но годы свое берут. Он слеп; его горящие глаза на самом деле ничего не видят, и крыс идет на голос, на запах, на шорох зерен в миске. И еще у Кенни почти не двигаются задние лапы, поэтому он ползает по клетке, отталкиваясь передними, а когда где-нибудь чешется, он сперва долго-долго силится подтянуть к зудящему месту вяло дергающуюся, непослушную конечность и только после третьей-четвертой неудачной попытки почесаться обычным способом - изгибает длинное туловище и вгрызается в шерсть зубами.
Его клетка - обширное, монументальное сооружение из крашеной проволоки. Наверху устроена широкая дверца, которая отодвигается в сторону, как дверь купе. В открывшийся проход можно засунуть обе руки и аккуратно вытащить крысу, поддерживая за брюхо. Когда Кенни был молод и полон сил, он легко поднимался за задние лапы, поддевал защелку, открывал настежь клетку и отправлялся гулять по квартире. Да, годы свое берут: теперь сил достает только на то, чтобы, хватаясь передними лапами за прутья, встать во весь рост и достать носом до дверцы. А вот подтянуться и вылезти Кенни уже не может. Но он всегда открывает дверцу настежь, как раньше. Если закрыть - дождется, пока все уйдут, и откроет снова.
- Зачем он это делает? - спросил я однажды Катю. Кенни в это время дремал у нее на руках, зажмурившись и не шевелясь. Только иногда вздрагивали усики, принимая какие-то неслышимые, одним крысам понятные сигналы из пространства. - Зачем он её открывает?
Катя почесала Кенни за ухом, но тот не проснулся. У него потешно свесилась вниз передняя лапка, розовая, кожаная, с собранными в пригоршню пальцами, совсем как у спящего человека, но для верности крыс обвил хвостом Катину руку, и он держался этим хвостом надежно - даже во сне.
- Когда открыто, он думает, что свободен, - сказала Катя. - Вот почему.
Кенни приоткрыл глаза, потянулся, зевнул и стал нюхать воздух. Он любил Катин голос и всегда просыпался, если она разговаривала, хотя обычно спал очень крепко. Потом он зевнул еще раз и уснул, зверь, который прожил всю жизнь в клетке, думая, что свободен.