Хрипловатый голос Французского Воробушка из динамиков. Сияние вечерних огней отражением на витрине. Запах натёртого воском паркета,свежесрезанных орхидей и сумеречной прохлады улицы. Почти неслышные шорох грампластинки и треск электрических ламп.
Тихий стук перебираемых тонкими пальцами жемчужин. Быстрое и поверхностное дыхание. Грудь вздымается под глубоким декольте. Кожа настолько бархатистая и нежная, что отчётливо видно, как яростно бьётся жилка на шее. От прикосновения - столь же естественного для других, сколько интимного для них двоих - бегут мурашки.
- Это ожерелье очень идёт вам, мадемуазель, - голос хозяина салона вежливо-спокоен, но она всё равно вздрагивает, словно мысли её где-то далеко.
- Действительно, Эвита, оно идеально подходит к наряду...
Тоненько звякает колокольчик, чуть дребезжит стекло, хлопает дверь - и в уютную тишину салона врывается запах бензина, табака, мужского одеколона и кожи, грубые голоса. Эвита каменеет, хрупкие лопатки чётче выделяются на оголённой спине.
- А вот и наши дамы, надо же! Что ж, где ещё можно найти француженку!..- фраза произнесена на чистом французском, но с ужасным баварским акцентом. Её подруга оборачивается, весело щурится, в шутливом обвинении касаясь пальчиком грубой ткани формы:
- Оберштурмфюрер, ну что за невоспитанность для кавалера - наблюдать за дамой, когда она выбирает наряд к предстоящему вечеру!
- Лааадно, всё равно мы увидим их уже завтра, правда, Томас?
Они смеются. Они смотрят на них, как дикари на пленённых аристократок чужого племени. Женщины чувствуют эти взгляды - жадные, хозяйские... Дама-француженка - это так изысканно, ах, так прекрасно, последнее веяние моды оккупированного Парижа...
Эвита чуть-чуть приподнимает голову, идеально уложенное каре едва прикрывает скулы. Взмах ресниц, короткий, внешне равнодушный взгляд - и у офицера сразу же сбивается дыхание. Перламутроваый лак на ногтях - такой же, как жемчуг в сжатом кулачке. Нить длинная - ляжет на безупречную шею в три ряда. Ты убил моего мужа, Ганс, Том, Герман, Клаус, Дитер, Филипп, Адам - но ты слеп, глух и беспомощен, как дитя, в моих руках. Ты сгноил в лагерях моего брата - но завтра у тебя в постели буду я. Мою сестрёнку выловили из Сены в тот день, когда вы входили в город - но мэтр Рабле нижет ожерелья на стальную леску для "офицерских дам". Эвита, словно в смятении, закусывает губу, кладёт руку на грудь, выдыхает беспомощно:
- О, герр Хаурт, подождите же до завтра, я... Это... Право же, мне неловко...
И офицеры смущены, в их глазах - похоть напополам с завистью оберштурмфюреру, а Хаурт улыбается польщённо и счастливо, как ребёнок, которому пообещали конфету за хорошее поведение.
- До завтра, прекрасные фройляйн.
- До завтра, офицеры, - машет рукой её подруга.
- До завтра, - тихо, эхом откликается Эвита. Она не прощается. Она обещает. - До завтра...