Есть темы, обсуждаемые молча,
есть схемы, убивающие молча,
есть стены, наблюдающие молча 
             за тем, как жизнь
             мы отбываем между.
Есть также много слов, 
             живущих в ульях
покатых черепов, журналов, пленок,
и книг в тяжелых, твердых переплетах
             с высокомерными чинами 
             фолиантов.
Мы знаем, чем обязаны мы слову,
             злосчастные наследники культуры,
             строители сырых бумажных замков,
             наемных фраз глухие пассажиры.
Мы чтим его, но нам не раз случалось,
             осекшись, обнаружить, что молчанье
             бывает откровенней разговора,
             а слово, часто, только разновидность
             молчанья, 
             приукрашенная  звуком.
Что ж, оба варианта нам привычны,
Поскольку это все, что мы имеем,
Чтоб в доме, приютившем нас на время,
Старательно законопатить щели,
              в которые сочится ночь и холод
              и одиночество простуженное смотрит...
Итак, нам хорошо, уютно, сыто:
              душа в тепле,
              нос в дыме,
              грудь в халате,
и мы уже не видим, что внутри
тьма вовсе не прозрачней, чем снаружи,
из-за того, что убивает взгляды
у самых глаз гноящаяся лампа.

Но рано или поздно боль приходит
и настежь оставляет дверь открытой,
и эту дверь уже не занавесить
словесным тюлем,
мнимыми друзьями,
смешным чернильным братством одиночек.

И остаются только ночь и ветер,
и мерзлый скрип незакрепленных петель,
и темнота, тяжелым, черным медом
все туже обнимающая тело.

Куда ж деваться?
Выходить наружу?
На черствую, бесхолмную равнину,
где тусклый воздух, словно волны ртути,
где  одиночество единственный попутчик,
слепой рассвет - лишь некое "возможно",
а небо нужно только для того,
чтоб доказать бессмысленность попыток... 

И там идти,
захлебываясь кашлем
и неумело щупая дорогу,
к расплывчатым огням на горизонте
в надежде,
что они растопят холод,
враждебный воздух пропитают светом,
               и во внезапно освещенном мире
мы удивленно ощутим помимо
желания смотреть
способность видеть
и, не боясь открывшейся свободы,
усилием души услышим Вечность...

Вы говорите: этот выход странен.
вы говорите: учит медицина,
что маяки на дальнем срезе неба
скорей всего болезнь сетчатки глаза.
Что ж, вы привычно
и бесплодно правы,
а мой рассказ, как неудачный поезд,
зашел в тупик, позорно сбившись с темы,
опять напомнив мне о том, что слово
всего лишь инструмент убийства мысли.

Итог: мы остаемся в наших стенах,
и медленно в нас прорастает холод,
ветшает разум, кожа стекленеет,
и равнодушно двигается время
по циферблатам лиц.
И вот однажды
нам  ветер невзначай захлопнет двери;
тепло, еда, семейные альбомы
помогут реставрации уюта,
а сытая застольная гитара
домашней грустью обезвредит память...

Пусть будет так.
Но рано или поздно...

Да только выйти не достанет 
       глаз 
и силы.