Жили-были сестрички, их звали Шарлотты Бронте. Они жили в киселе? Они жили навеселе? Нет, они жили натрезвяк, плясали коровяк, и с самого детства одно узнали средство - писать и писать, пока пальчики не устанут, а устанут - привязать кровавым бинтом к груди - и опять писать. Вот такая тогда была суровая муза, так она Шарлотт наказывала, так она Шарлотт одаривала.
Они не носили корсеты, брили лобки и подмышки, курили и ругались и осыпали свои пишмашинки сигарным пеплом, они писали под мужским именем - и о любви, о темной, изматывающей, никогда не консьюммате - не знаю, как это по русски, такое прекрасное слово - никогда не подтвержденной грубым половым актом любви. - Сидели каждая в своей комнате, обхватив руками голову, а вокруг - ну девятнадцатый же век, ни Старбакса, ни дилера на углу, если творческий затор - то все, опаньки, играй в крокет или подумай - может все же замуж выйти? Раствориться в сереньком, розовеньком, голубеньком, у тебя на руках лежит и слабенько дышит, и ты вся - в этом дыхании...Нет, им все Рочестера подавай!
Приходили им под окно лисы, соблазняли их по-всякому - пойди, девочка, на лужок, поиграйся, там Вася-гармонист, там Егор-кузнец! - А Рочестер? - Рочестера там нет!- Ну и не выйду, зачем мне выходить? - Ну так и Рочестера никогда и не будет, а будет вот это темное, девичье, когда - буду думать о нем и лизну трубу на морозе, когда - помучить себя, держа в памяти его темное имя, когда - ходить, опустив голову, а перед глазами - его глаза, а на языке- его имя, его, Ро-чес-тер, Ан-дрю-ша, Ан-дрееей!...Вот все это темное, девичье, все это писательство одной рукой, с запрокинутой головой - все эти Хисклифы, все эти Рочестеры, мечтательно кладущие свои черные руки Шарлотте на пальчик, и направляющие - туда, туда....
И каждый день их соблазняли - Сдайтесь! Все равно же сдадитесь! Все равно же спрыгнете! Консюммируете! Выйдете замуж, умрете бабушками, в голубых чепцах, окруженные внуками! За окном - ветлы, грачи каркают, и смотрят на вас милые глазки ваших деток, и не сто томов вокруг - жалкая папочка с детскими стихами, давно забытая, но неужели, милая, ты хотела, чтоб была Джен Ейр, а не было живой смеющейся Дженни - милой кокетливой Дженни, которой отмерено на веку только пятьдесят лет? Нет - говорит Шарлотта - одно ее дыхание стоит тясячи книг. А потом говорит: Рочестер! - и протягивает руку к окну. - И ее муж, уже старичок, хмурится: кто это, кто это такой - Рочестер? Хмурится, ревнует, стучит палкой - Кто это? - Она дышит тяжело, упав на подушки. - Никто!