Школу завалило снегами. Дверь завалило, мы стучали-стучали-никак. Мобильники не работают. Сначала рассердились, встревожились ...в центр наяривали...Спасите нас! Все достали пластиковые скоробочки. сначала под партами, а потом в открутую, а потом и скрываться стало не от кого - все большие побежали налаживать сервер, а потом стоять вокруг него , как вокруг навеки издохшего кита.
Как большой рой ос, мы бились в тугое молчание. Казалось - ну, еще секунда - и прорвемся, вот сейчас наш сигнал соединится с тем, с большой земли, вот сейчас, вот сейчас.... Но молчание оставалось таким же тугим, беспросветным. Стало очень страшно. Фильмов-то все насмотрелись. Что там случилось, на большой земле? Когда вот так ррраз - и ползет что-то страшное на пол-мира, и люди помогают друг другу и все равно найдется мерзкий предатель, и какой-нибудь чинуша ставит препоны, но потом все равно главные герои спасутся и на оставшейся трети земли все отстроят заново. У меня от таких фильмов всегда мороз по коже и становится так безнадежно-противно, как во сне, когда снится, что выпали все зубы и ты постарел. Мне трети мира никогда не хватит!
Стучали по кнопкам целый день, всматривались в 'палочки', ходили по школе, искали 'волшебные углы'... Боялись прекратить, боялись, что бог, боги, или кто там наверху- накажет нас за малодушие. Но - бесполезно, сколько б мы ни бились и ни ворожили-
никакого сигнала снаружи. Мозг уже вытоптан этим повторяющимся вихрем, который бушевал два дня - спасите- что случилось-живы ли мама с сестренками. Вихрь может бушевать сколько хочет. Тут - только мягкая снежная тишина. И книжки. И Никифорыч.
А потом, когда чесотка пальцев над мобильником поутихла, поняли - дергаться нечего, ноль новостей. просто ноль. Может - катастрофа, может - все путем. может - все завтра оттает и будет как всегда. А может мы последние денечки доживаем. Просто - не узнать ничего. И вдруг одна за другой - крак, кра, кррр - лопаются ниточки и корабль неверия шмякается на воду. Мобильники летят в угол - бессмыссленный кусок пластмассы.
Над нами еще нависала некая завеса страха, уже не как религия, а как суеверие. Просто на всякий случай, из грусти и деликатности, мы ступали мягко, говорили негромко - может, там, за снегами- глобальная катастрофа. Может, мы остались одни. Что будет потом с нами, когда кончится еда и свет? Мы подразуверились в 'снаружи', но еще боялись, что неправильными действиями можем ему повредить. Все тихие и ступают...как Тринити в Матрице...Тина - светится.
Но нельзя же вечно бояться! Еще горюя и пугаясь, мы уже бегали взапуски по коридорам и планировали будущие шалости. Раньше у нас был весь мир, весь город, а сейчас - только школа. Тепло, светло, книжки есть, по светлым коридором в переменку можно носиться, сколько хочешь. В кухне есть еда. На годы хватит.
И школа как-то оказалась - такая большая! вся наша и неизведанная!
Мы заперты! Мы свободны! Я могу забежать в кабинет химии! могу...Тинку поцеловать...и ничего мне будет. Не будет - от кого не будет? Да кто там остался!
У меня захватывало дух, впереди была - вечность!
Учитель - добрый Никифорыч, уроки истории мы обычно пропускали, не слушали, а он только щурился... Мы носились по школе, сломя голову, но потом набегались и устали - сели за парты, добровольно, сами, повернули головы к нему - пока мы новых проказ не напридумывали- рассказывай.
Никифорыч довольно разложил книжки, оглядел нас. Никифорыч уже старый, ему лет тридцать пять, наверное. Рыжая щетина. Весь какой-то из стародавних времен. Одежда у него - Горький 'На дне', жилет и какие-то сапоги с голенищами...Но после трех дней в заснеженной школе уже кажется - а почему нет? почему на нас - джинсы, а на нем - сапоги, может он - более современен? Все не важно, когда снаружи - только мягкая снежная тишина.
- Расскажи историю, Никифорыч. Не как в книжках, а как на самом деле было.
- Ну что ж, раз такое дело... Расскажу, слушайте... Вначале люди произрастали из земли, обычные, земляные люди. Их доля была - страдать и трудиться. Женщины цвели на краткий век, когда им было тринадцать-четырнадцать лет, они были веселы, как солнышко, прекрасны, и быстры, как птички. - все посмотрели на Тину во втором ряду. - Но потом - соль и ветер, и непосильный труд превращали их в старух.
- А герои происходили из огня. Они были прекрасны и горды, они спасали людей и дарили им надежду.. но и отбирали ее. Надежда - это когда ты веришь, что что-то изменится, а земляные люди знали - все так и будет, день за днем, год за годом. Земляные люди знали - не было в их сердце злобы, их доля - взращивать семена и кормить себя и героев. Но так будет всегда всегда - труд и боль. А героям всегда будет - неспокойство души и одиночество. Герои брали к себе, в высокие чертоги, земных девушек, но разве могут говорить земля и огонь?
- Могут - сказала Тина. - Получается глина.
Ее голос прозвучал звонко и спокойно в тишине. Она не урок отвечала - она словно приклеивала к мозаике отскочивший кусочек, безошибочно найденный ииз тысячи кусочков на полу.
- Правильно! - кивнул Никифорыч. - И глина, и бронза, и олово, и медь. Это земляные люди, превозмогая стыд и боль, и безнадежность, изобрели все, чем мы пользуемся - и металлы, и колесо, и так потихоньку-полегоньку дошли до компьютеров и мобильников. А все равно остались - земляные люди и герои.
- Никифорыч, а мы - земляные или огненные?
- Ерунда, детские сказки!
- Никифорыч, а сами вы - из земли или огня? - понеслось с разных мест.
Мы зашумели, загомонили, а на самом деле стало страшно. Слишком уж хорошо, слишком уж естественно эта легенда легла на страшную тишину в чисто выметенной, отрезанной от мира школе.
Отличница Ника, конечно, сразу же встала и произнесла речь про Повелителям Мух и опасность сегрегации, торжество грубой силы и бла-бла-бла. Как всегда, она попала строго мимо. Есть такие люди - для их же блага им не надо давать говорить. На нее посмотрели тусклыми глазками, а Коля завыл и затряс в поднятой руке невидимым копьем.
Сидящий рядом с Никой Кирилл усадил ее и стал гладить по колену. Он гладил ей ногу, и постепенно ее глаза стали почти осмысленными. У него же появилась светлая жертвенность во взгляде - если уж так надо было, для спасения Ники, он был даже готов.... Класс сплоченно одобрительно промолчал - молодец, Кирилл, давай, мы поддержим.
Прозвенел звонок, и мы вышли в коридор. Что делать? Примивная сказка тревожила... Слоняясь по коридорам, я как-то незаметно оказался у библиотеки. Темного дерева полки и книжки, большинство из них в противных ярких обложках - даже старые книжки. Посмотрите, что они сотворили с Шекспиром! Офелия с воот таким вырезом и наклонилась, словно играет в бильярд!
Тина стояла спиной ко мне рядом с полкой с немецкой литературой.
- Привет! - сказала она. -Ты тоже почувствовал? Что Никифорыч играет нами - мы хотели историю, а он рассказывает легенду. Программирует и отваживает и еще что-то...
- Да. Манипулятор. Сразу вспоминается Повелитель мух и прочее.Сразу боишься дикарем стать. Слишком уж мы культурные - в голове у всех картинки про первобытное общество и цитатки всякие. Если б мы были совсем серые, ничего не знали, кроме машин и компьютеров - легенды звучали б для нас совершенно по-другому.
- После такой примитивизации хочется почитать что-то сложное.
Она раскрыла книгу и стала водить пальчиком по длинному-длинному слову, которое ползло со строчки на строчку.
Я сел рядом.
- Чего он хочет? Его истории вызывают отвращение ! Чего он добивается? Чтоб мы не слушали легенд, не прислушивались к первобытному в нас? - бормотал я, пробегая пальцами по рукаву Тины, щекоча ее запястье. Она не убирала руку.
Она строго посмотрела на меня и сказала:
- Я не верю, что во мне есть хоть что-то первобытное.
И отложила книгу.
- То есть совсем? Ты веришь, что ты - произошла от огня? - попробовал поддразнить ее и понял сразу - эх, зря я так.
Я думал, что она даст мне пощечину, но вместо этого она поцеловала меня в шею, долгим печальным поцелуем. Как будто она меня любила давно-давно, и просила за это прощения.
- Я верю, что это не важно, - продолжала она. - Я не из земли и не из огня, и эти сказки меня не касаются. Может, я из цифр. Может, я - голограмма, может, мое тело - на другой планете.
Говоря так, она сосредоточенно расстегивала молнии на своей одежде и моей, и нежно-рассеянно проводила пальцем по моим ключицам, груди, плечам, ногам, продолжая свою речь тихо, как в трансе:
- Я давно так чувствую - словно весь мир замело, а я осталась одна. Иногда я просыпаюсь, и я - бессмертна, иногда просыпаюсь - и я гнию заживо...А миру все равно на меня наплевать, он как за снежной завесой, не докричаться. И когда это наконец случилось наяву - я не испугалась... Мне кажется...
- Что?
- Что это я наслала буран.
Я лег на кресло, кожзаменитель холодил кожу, но быстро нагрелся. Она делала со мной, что хотела, как с куклой. Она даже достала какую-то ленточку из кармана - шелковую ленту из тех, которыми перевязывают коробки - и повязала мне на шею.
- Тина...- начал я.
Она подняла голову. Я хотел сказать ей - и боялся сказать. Одно неверное слово - и она вычеркнет меня из мира, и у меня ни с кем, никогда не будет такого разговора. Ни с кем и никогда.
- Тина, неужели ты что-то чувствуешь ко мне? - спросил я ее наконец, обмирая от возможности ошибки.
Как только я произнес эти слова, по земле прошел небольшой обвал. Тяжесть воздуха и тишина вокруг непостижимо изменились. Стало немного темнее, дышать стало легче, как будто кто-то там, наверху, прорубил дыру ледоколом.
Она что-то сказала, но слова улетели куда-то вверх, как рыбы, а вопросов вообще не оставалось. Если б мне звезда по дороге попалась - я б ее отвел легким движением руки и укоризненно, грозно сказал бы: ну куда ты, дурашка?
Она говорила, говорила, шевелила ртом, задумчиво гладила меня, - а я ничего не слышал.