По всей земле шла весна. По всей земле шла одна и та же весна - танцевала по улицам Парижа, широко шагала по проспектам Лондона, шла, качая бедрами, по проселкам Индии, ковыляла в магазин в поселке Доброделово в глухой русской провинции - весна была везде. Весна означала: обновление соков, обнажение дыр, внезапные решения, надрывный кашель, аллергию, - злобные взгляды жен, которые начинают что-то хотеть даже после того, как ты вынес мусор и устроился с пивом на диване. Словом - весна означала кучу вещей, хороших и не очень хороших, но всех слипшихся одной кучей и доставленных прямо к порогу, хочешь ты того или не хочешь.
... Для вагоновожатой, проезжавшей мимо дома Вадима - весна означала многое, а главное - возможность посильнее позвенеть на повороте и послать дополнительный сполох зайчиков в окно Вадима. Вадим перевернулся на другой бок и заворчал, зарываясь в подушку и одеяло с упрямством мамонта, который не хочет вылезать из-под вечной мерзлоты и ехать в лабораторию служит науке.Он зарылся в глубинные пласты одеяла, такие, где, казалось, еще хранилось темное воспоминание о Новом Годе, детстве, пьяных взрослых и вкусном салате с майонезом... Но звон чертова трамвая проникал и туда. Пришлось Вадиму окончательно проснуться и превратиться из мамонта в разбуженного по весне медведя.
Он гремел на кухне кастрюлькой, ритмично стуча дном по железной решетке, разговаривая с невидимой вагоновожатая - ах ты так! А я вот так! Но вагоновожатая (имени которой он не знал) - конечно, не слышала его. Да и трамвай давно проехал.
И Вадим, преждевременно разбуженный, не зная, что делать с этим неприятным экстра-временем - поплелся на работу, зевая и щурясь. Он сел в маршрутку, аккуратно разложил полы своего плаща и застыл, нахохлившись, выключившись на следующие двадцать минут. Не очень молодая, но приятная рыженькая пассажирка улыбалась ему - Вадим был, что там говорить - очень красивый молодой человек. У него были полные, твердо обрисованные губы, как у микеланджеловского Давида, слегка вьющиеся волосы и тяжелые запястья. В другое время он бы подмигнул в ответ, но сейчас ее улыбка, смутно уловленная им, только злила: экая какая бодрая!
...Потом он окончательно проснулся. Кивнул вахтеру и прошел к себе. Лифт звенел, развозя улыбающихся, но еще не проснувшихся сотрудников из разных отделов - по этажам. Монитор замигал. Начался рабочий день - и сразу навалилась куча вещей. Сразу навалилась, сразу понесла его, сразу люди стали набегать и требовать что-то. Вадим подумал, как безумно он скучал еще вчера, как ему было маятно и хотелось, чтоб случилось хоть что-нибудь... Но сейчас вот - случалась куча всего, но все - как-то против шерсти - и против весны. Весна по-прежнему шла, как призрачный венецианский фестиваль - там, за окнами. И никакого дела ей не было до шефа, его шипения и его вранья, до Семеновой, с ее тупыми подьебками, до Касьяновой, с ее кислыми заигрываниями. За окном показывали лазоревое небо и свежую листву - совсем, совсем другая передача!
После работы он встретился с ней. Она стыла перед кафе, запахиваясь в тоненький плащик, и напоказ ждала его - а потом - слабенько завизжала и захлопотала, напоказ обрадовавшись ему. Носик ее покраснел, жидкие волосики растрепались... Знаете, есть такие лица - мелкой луковкой, с выпуклыми круглыми скулами и острым подбородком? ... Он спросил ее, не замерзла ли она, и хотя они часто играли в Морозко, но она, как всегда, забыв - как всегда, расцвела благодарностью. Эта стадия отношений ему нравилась. Но потом, когда она уже отогрелась и сидела с бокалом вина - вместо того, чтоб веселиться и веселить его - она словно ощупывала его лицо слепыми руками: ты правильный для меня? Ты правильный? ... И тут он (как всегда) с досадой вспомнил, что все же она - деревенская баба, ну, родители ее были из деревни, и хоть ей уже двадцать восемь, и она не замужем, и хоть издали больше двадцати трех не дашь - маленькая, тоненькая, с жалко-нежными движениями, и кажется она этаким безвозрастным, абсолютно городским эфирным воробушком - но программа внутри нее, наверное, работает: хочется мужика в дом, мужика, мужика, мясное, бабье - хочется прикрутить, посадить на софу, показать подружке и маме, а там - постепенно выучить его прибивать полки и выносить мусор.
Эти мысли копились-копились, потом проплеснулись - и они чуть не поссорились. Потом он вспомнил, что впереди вечер и тело есть тело - и, блестящим маневром, не залечивая ссоры, схватил ее за талию и поцеловал. У нее в голове опять смешалось, и она опять подумала: он - правильный для меня. И опять какое-то видение ковров и весенних поездок по Италии заслонило перед ней интерьер средней руки кафе с лампами в виде грубых тюльпанов.
Вечером он лежал в постели, наслаждался заслуженным одиночеством... Его сильный мужской организм был полностью сыт. Никакого голода или недовольства не наблюдалось. Казалось, на сегодня он исполнил все, что можно было, при этом не перенапрягся и не дал никому на себе ездить. Светло маячила перспектива отпуска - может, рванет с друзьями на природу, а может, - один поедет на какой-нибудь курорт, закрутит там романчик. Ее в эти планы он не включил.
.. И в то же время что-то внутри - поскуливало, маялось, боялось, что после завтра, так тщательно распланированного и устроенного - не наступит послезавтра, что эта весна - не настоящая, а подделка, что все его сегодняшние ловкие движения служили только одному: чтобы он остался один, в скучном, гнилом омуте, - а все другие тем временем печатают шаг по каким-то другим, светлым коридорам, что его специально заманили, чтоб потом посмеяться, что ему специально оставили сложные и скучные задачи, а все остальные - давно улетели. Как будто во всем мире уже - носят другое, летают каждый день в новое место, меняют работу когда захотят, и может даже - не врут любовницам. А он застрял здесь, и крутится как может, сам изобретая правила, сам их исполняя - а на самом деле - крутится в пустоте. Он думал, что никогда не заснет, и отчаяние все копилось и копилось вокруг, колыхалось вокруг, как пыльные портьеры.... потом он наконец случайно мигнул - и заснул.
Наутро его разбудил тот же жесткий, требовательный, механический звон трамвая. Он рванулся к окну и стал кричать - но трамвай уже заворачивал, перебудив всю улицу, и трамвай был пуст, только вагоновожатая сидела внутри, маленькая неподвижная фигурка - и никто, никто в целом мире не слышал Вадима и не видел его страданий.