"I was the one who"s washing blood off your hands"
A.R.
*Осень*
-Вы знаете, мужчина мстит за несчастную любовь равнодушием и цинизмом, а вот женщина...Женщина мстит откровенной жестокостью. Столь тонкой, изощрённой, что у меня до сих пор кровь стынет в жилах при мысли о...- старик осёкся, закурил и некоторое время сосредоточенно смотрел на бушующее море, будто пытаясь отыскать что-то безнадёжно утерянное в почерневших волнах, потом удивлённо улыбнулся своим мыслям,- Когда-то очень давно, на этом самом побережье я случайно утопил свои любимые наручные часы Только сейчас об этом вспомнил, представляете! Впервые за всё время, наверное. И подумал... А может, в этом был какой-то знак? Какой-то непостижимый символ утраченного времени. Или символ возврата сквозь время сюда, на это самое место, где всё так неожиданно началось. Может, они всё ещё лежат где-то здесь, неподалёку, под толщей воды, отмеряя моё время. Или они остановились вместе с её...- он снова умолк, нахмурившись, и уже рассеянно, невидяще скользя взглядом по волнам,- В своём стремлении к мести нет никого опаснее отвергнутой однажды женщины. Любовная вендетта - священный долг. И ничем не остановить свершение приговора. Ничем не залечить её рану, не вымолить прощения. Даже любовь - то, что у неё когда-то отобрали - даже она не поможет искупить вину. Если бы вдруг завязалась война между преданными женщинами и их избранниками, вторые непременно бы проиграли, хоть бы и имели в арсенале самое лучшее оружие. А заметьте, кстати, какое это интересное слово - преданная. Предана кому-то и предана кем-то. Самое печальное, что чаще всего это происходит одновременно...
Старик задумался, прижимая к себе морщинистой рукой сердце, чтобы успокоилось. Пляж был пуст, только эта странная пожилая пара бродила по широкому гребню изгрызанного морем волнореза, да плакали над водой чайки. Вдалеке послышалось глухое рычание грома, пошёл крупный тёплый дождь. Парочка свернула в сторону старой княжеской усадьбы и медленно начала взбираться по бесконечным каменным ступеням, заросшим плющом.
Старик бросил мимолётный взгляд на кипарисы и тихо засмеялся:
- Мы с ней выдумали, что в кронах кипарисов живёт одно очень странное, милое, но злобное животное с весьма неприличным именем. О сколько разговоров было ему посвящено, сколько мелких, случайных деталей окружающей реальности наводило нас на всё новые и новые невероятные фантазии о нём. Как это бывает замечательно, когда встречаются два безумия и понимают друг друга с полуслова!
Его спутница ласково понимающе улыбнулась:
- Так может, причиной той неслыханной жестокости было именно безумие, а не врождённая всеобщая женская порочность?
- Возможно...- старик нахмурился,- Но мне так легче думать. Ибо безумие, как спорно бы это ни звучало, вполне излечимо - нужно только помочь человеку. Я был единственным, кто мог ей помочь, понимаете?
- И что же вы сделали?
- Ни-че-го!- он ускорил шаг, растворяясь в усиливающемся дожде.
*Лето*
-Я не верю в то, что всегда можно наверстать упущенное...Если вы опоздали на поезд, можно подождать другого поезда, идущего в том же направлении. Но он привезёт вас уже в другое место. Какой цветущей бы ни была ваша душа, вы никогда не сможете вернуться в детство, которое у вас отняла война или неблагополучная семья. И как ни убеждайте себя в том, что главное - внутреннее состояние, легче всё равно не станет. Времени на вас плевать. Миру на вас плевать. Всё происходит независимо от нас, хоть мы и стараемся активно вмешаться в происходящее. На самом деле, как сказал один очень хороший человек, всё происходит лишь у нас в голове...-старик очнулся от своих мыслей и погладил по изогнутой спине сиамскую кошку, прогуливающуюся по столу в поисках зазевавшихся мух с зеленоватыми крылышками.
Сквозь пожелтевшую лозу винограда на веранду просачивался неяркий свет садового фонаря. В кронах орешников стрекотали цикады, дождь затих, прислушиваясь к неторопливой беседе пожилой пары. Старик протёр носовым платком стёкла очков и глотнул вина.
-Славное вино. Но не такое хорошее, как в прежние времена было у Анастасии Фёдоровны. Каюсь, злоупотреблял! -он мечтательно улыбнулся,- А знаете, кажется, под тем самым фонарём всё и началось...Это было незабываемое лето. Один непрерывный безумный сон в летнюю ночь. Пять дней на закате лета 1971 года... Если бы мой отец был мне родным по крови, мы с ней, возможно, были бы родственниками - какими-то ужасно далёкими псевдородственниками. Она умела разбираться в этой связи, но я так ничего и не понял, если честно. Мы не понравились друг другу с первого взгляда. Я ей показался странным, подозрительным, страдающим кризисом среднего возраста, циничным, надменным, самодовольным. Ненамного ошиблась...
Она была слишком умной для своего возраста. Это меня и зацепило. Ещё почти ребёнок, малолетний мизантроп... зажатая, стеснительная, раздражающе немногословная. Ей было скучно в компании людей, ей хотелось побыть одной, и она определённо не желала открываться. Но обстоятельства решили всё за нас. По правде говоря, это были совсем неубедительные, слабенькие обстоятельства, но у нас не было ни причин, ни особого желания им противостоять...Наверное, я слишком запутанно рассказываю, да? Хоть и помню всё в мельчайших деталях, но мысли перебегают с одного воспоминания на другое, и...не получается всё вместе увязать...Я никому ещё об этом не рассказывал. О ней знал только я, да пара людей, бывших свидетелями происходящего, но их давно уже нет в живых. Не знаю, почему так случилось - может, я хотел, сохранив всё в тайне, избавить себя от ответственности, а может...что-то притягивающее было в этой мысли - сохранить воспоминания о ней только для себя, иметь свою маленькую персональную драму...-старик устало вздохнул, выцветшие зелёные глаза тревожно изучали приоткрытую дверь дома, словно видели там что-то, доступное только для них, - Сорок лет назад здесь был частный пансионат, которым владела моя двоюродная тётка. Ничего особенного. Небольшой домик с парой пристроек для людей со средним достатком. Обычно здесь останавливались тихие порядочные семейные парочки с детьми, чаще далёкие родственники, знакомые, земляки.
Я приехал на десять дней из северной столицы со своим другом. Мы были ещё совсем не стары, но уже не так молоды, утомлены работой, тяжёлым туманом и чем-то огорчены, кровь уже не кипела, приключений мы не жаждали, днём валялись на пляже, до изнеможения плавали, а по ночам без особого энтузиазма болтали с юными незнакомками на танцах в местном студенческом клубе или слушали пластинки и пили вино Анастасии Фёдоровны на этой самой веранде. Вскоре из Петербурга пришло известие о смерти бабушки моего друга, и ему пришлось срочно уехать. Я остался один...
Мы появились с ней в этом пансионате в один день. Ей было не больше двадцати, и она отдыхала со своим отцом. Он был гробовщиком, держал в собственном доме довольно успешное похоронное бюро, в котором и воспитывал в одиночку свою дикую дочурку,- старик улыбнулся звяканью спиц, выпавших из рук удивлённой собеседницы.
- Но...как же так?- только и смогла пробормотать женщина, наклоняясь за спицами,- Разве так...можно? Разве это нормально?
- Что? Растить ребёнка в похоронном бюро?- он щёлкнул металлической зажигалкой,- А почему бы и нет? У каждого своя работа. Впрочем...не знаю. У меня весьма размытые представления о "нормальном". Она была не менее адекватна, чем любой из нас. А Родион Васильевич - отец - вообще был большим весельчаком и гулякой. Именно он устраивал все эти вечерние посиделки у костра с вином и шашлыком, именно он резался до одури в "дурака" на деньги и заманивал нас в поездки на водопады. А сколько забавных случаев из своей профессиональной практики он нам поведал. Не качайте так укоризненно головой. Жизнь слишком уныла, а смерть слишком страшна, чтобы относиться к ним без юмора.
По молодости Родиону Васильевичу довелось работать в морге. Как-то в ночную смену они с приятелем занимались довольно обыденной работой...У вас достаточно крепкий желудок, чтобы слушать дальше? Да?...Ну так вот, они наводили порядок в отделении, куда только что поступила новая партия неопознанных. Работёнка была не из приятных - из груды искорёженных частей тела нужно было, простите, составить несколько целых человек. По какой-то странной случайности в эту беспорядочную массу попало три вполне нормальных тела, причём ещё в одежде. Трое мужчин. Из кармана брюк одного из них виднелась колода карт. И тут в голову Родиону Васильевичу - тому ещё шутнику - пришла странная идея. Он вспомнил, что совсем скоро в отделение должна прийти уборщица - баба Маша. Ну...в общем, решили они над ней подшутить. Усадили трёх покойников за операционный стол, постаравшись придать окоченевшим телам наиболее развязные позы, сунули им в руки карты, погасили свет, сели в засаду и стали ждать. Вскоре дверь открылась, позвякивая вёдрами вошла баба Маша, щёлкнула по выключателю, и свет озарил посиневших картёжников.
"Бубями бей!"- загробным голосом проревел из своей засады Родион Васильевич. Несчастная баба Маша выдала истошный вопль и без чувств рухнула на пол,- старик смущенно засмеялся, прикрыв лицо сухой ладонью, - Простите, никогда не мог удержаться от смеха над тем, над чем не принято смеяться!- он закашлялся, - Но я опять ушёл от темы. Видимо, подсознание до сих пор стремиться удержать воспоминания о ней в тайне...
Она была противоречивой. Пожалуй, довольно редкой представительницей своего племени - взрослеющих Лолит. Не по годам умная и образованная, чистая и наивная. Наивная, но не слепо, не глупо. Не красавица, пожалуй, по общим канонам, но с очень красивым, немного мальчишеским телом и потрясающе мягкой кожей. Она притягивала взгляды, но была к ним равнодушна. Мечтала о любви, но не прилагала никаких усилий, чтобы её найти. Когда мы собирались вечерами у накрытого в саду, под тем самым фонарём, стола, она молча слушала нашу болтовню, изредка односложно отвечая и несколько злорадно посмеиваясь, как мне казалось. Будто истинный смысл происходящего известен был лишь ей...Нет, наверное, не злорадно, но как-то особенно, по-другому... Мне всё хотелось с ней пообщаться, узнать, что кроется в её смехе, но разговаривать получалось какими-то урывками, на ходу, и она старалась поскорей улизнуть. Улизнуть при первой возможности - характерная её черта...- он тепло улыбнулся какой-то невысказанной мысли, - Для меня последней каплей была её любовь к книгам - одна из моих главных страстей. Я тогда подумал: " Почему она постоянно куда-то убегает? Я просто хочу поговорить! Что во мне такого страшного?" Позже я узнал, что дело было вовсе не во мне. Просто она приехала в пансионат, чтобы отдохнуть от людей, которых так не любила, и которые уже успели причинить ей немало боли, просто послушать тишину и море.
Я бы всё равно рано или поздно выловил её в одиночестве, и она бы уже не отвертелась от разговора. Но, обстоятельства всё решили за нас. Какая ирония - смерть чаще всего порождает новую жизнь. Именно смерть бабушки моего приятеля соединила нас. Он уехал, я остался один. Не могу сейчас точно сказать, потянулся ли я к ней от скуки и одиночества, как считала она, либо мой друг наоборот был лишь преградой для уже намечавшейся тяги...
То лето было очень жарким, но море бушевало. Постоянные шторма никого не пугали, и мы с удовольствием ныряли в водовороты и катались на волнах под встревоженные крики чаек и ворчание грома. Я до сих пор убеждён, что в полной мере красоту моря можно осознать только в шторм. Но что-то угрожающее, гибельное было в этой красоте...-рассказчик умолк, горько глядя на свои руки; в этот момент он казался особенно старым, седым, измождённым,- Сквозь призму времени всё видится полным некоего скрытого смысла, тайных знаков, символов, не так ли?
Я наблюдал, как она неловко плещется в воде. Она не умела плавать, но абсолютно бесстрашно бросалась на самые гигантские волны, которых побоялся бы даже я, нырявший как рыба,- он перехватил встревоженный взгляд собеседницы, - Нет, не пугайтесь, рассуждая о гибельной красоте я не клонил к тому, что она утонула. Море бы этого не допустило... В тот день, пожалуй, был самый сильный шторм. Хлестал проливной дождь, и на берег выбросило мёртвого дельфина. Вероятно, он попал под винт и уже несколько дней пролежал где-то под солнцем, потому что вид у него был самый омерзительный, не говоря уже о запахе. Мы даже не сразу опознали в этом чудовище дельфина. За ужином мы все едва прикоснулись к еде, молча пережёвывая неприятное воспоминание. Я первым вышел из-за стола и отправился к себе на веранду - заглушать скуку и необъяснимое волнение вином и музыкой. Очень скоро в саду зажёгся фонарь, и я увидел собравшуюся за столом небольшую компанию - мою тётку и Родиона Васильевича с дочерью - видимо, играли в "дурака". Ноги сами понесли меня туда. Она никак не реагировала на моё присутствие, даже не смотрела в мою сторону. Не прошло и двадцати минут, как Родион Васильевич и моя хитрая Людмилыванна корректно оставили нас наедине, дружно сославшись на старость и усталость. Я не мог не заметить скользнувшей по лицу Марты фирменной злорадной ухмылки...Да, её звали Мартой, - он ещё несколько раз повторил про себя имя, пробуя его на вкус, как забытое вино, - Я подумал, что она тут же улизнёт, но девочка лишь обречённо вздохнула и, наверное, впервые внимательно, испытующе посмотрела мне прямо в глаза, словно решаясь на что-то: "Продолжим игру?" Игра у нас не пошла. Не помню, о чём я её спросил, но она начала говорить и говорила без умолку, будто у неё очень долго был зашит рот, и за это время произошла куча всего важного и интересного. Я зачарованно слушал. Не знаю, было ли в ней действительно что-то особенное, отличающее её от других или же всё это просто...романтика моря, пьяный угар южных ночей... Как-то очень тихо, осторожно, ненамеренно, без всяких там заигрываний, не строя глазки, не сверкая двусмысленными улыбками, Марта меня приручила. Я был старше на десять лет и весьма скептически относился к столь юным особам, считая всё их племя легкомысленным и пустоголовым. Но она разрушила этот образ. Мы взяли бутылку вина и отправились посреди ночи к морю. Сорок лет назад эта местность была ещё более глухой. Мы почти наощупь пробирались сквозь лес в кромешной тьме, шатаясь от вина, горного воздуха и восторга открытия друг друга. Всю ночь мы провалялись на жёстких камнях пляжа, без умолку болтая обо всё на свете и силясь понять, действительно ли падают звёзды или у нас даже галлюцинации общие...А звёзды действительно падали. Падали с небес в земную грязь...Она как-то блаженно улыбалась и загадывала желания, а мне в тот момент не о чем было больше желать. Я пел дифирамбы её появлению на моём пути, а она смущённо смеялась и говорила, что всё это ненадолго, что я просто со скуки к ней тянусь. Я обижался, она молчала и фирменно ухмылялась.
Дни потекли по-новому. Мы всё время были вместе. Купались, я учил её плавать, лежать на воде, вместе обедали, ужинали, ездили в город за книгами, бродили по лесу, изучали княжескую усадьбу, вечером запасались вином и отправлялись с первыми звёздами на побережье. На лесной тропинке, ведущей к морю нам однажды встретилось странное мохнатое существо - то ли огромная кошка, то ли енот, то ли собака. Наверное, странность его облику придавали винные пары в наших головах, но именно так родилась легенда о...- старик запнулся и засмеялся, - О том звере с неприличным именем. Мы были редкими счастливчиками, посвящёнными в тайну его существования. Вернее, её. Не смею раскрывать всех секретов. Скажу только, что она была весьма злобной, выводила в кронах кипарисов немногочисленное потомство, как-то раз распотрошила большую неопознанную птицу или подушку и на дух не переносила студентов-москвичей из ближайшего дома отдыха, коим строила изощрённые козни.
Марта мечтала искупаться в море ночью, но первое время шторм и отсутствие на пляже какого бы то ни было освещения удерживали нас от этой затеи. Но однажды выпили лишнего и с счастливыми криками бросились в чёрные волны. Или в небо, как она потом любила говорить, потому что звёзды отражались в смоляной воде, как в зеркале, а линии горизонта совсем не было видно. Не понятно было, где заканчивается море и начинается небо. И правда, так не мудрено было и доплыть до неба, сбившись с курса.
Не знаю, что на меня нашло в ту ночь, я ведь и раньше видел её полуобнажённой - в тонком полосатом купальнике, но краски ночи имеют свойство придавать всему совершенно особенный оттенок. Я не мог оторвать от неё взгляда, плавал вокруг неё кругами, постепенно сужая их радиус, пока руки не стали задевать её тело...Нет, в ней определённо не было ни капли кокетливости, к которой я так привык. Не скажу, чтобы это свойство женской натуры меня привлекало, но обычно оно является неким мостиком между мужчиной и женщиной. А у Марты такого мостика не было. Нас влекло друг к другу, но мы не знали, как друг к другу подступиться. Да ещё эта моя убеждённость в своей старости и дряхлости. Комплексы перед её сверкающей юностью, детской непосредственностью. Знаете, как это бывает в тридцать лет.
Мы немного посидели на берегу, уже молча глядя на звёзды и прислушиваясь к себе. Воздух был наэлектризован, что-то должно было случиться. Мы возвращались домой через княжескую усадьбу, поднимаясь по бесконечным ступеням, и остановились передохнуть на каменных скамейках под увитыми плющом полуразрушенными колоннами. Я долго держал её маленькую руку. Марта ужасно дрожала, и когда я попытался поцеловать её, сначала отвернулась, неловко смеясь. А потом...- он закрыл глаза и сдавил виски пальцами, словно от сильней шей головной боли, - У неё были холодные руки и удивительно горячие губы. Поцелуи были неумелыми и какими-то...яростными что ли? Она всё ещё сопротивлялась. Позже она рассказывала об этой своей борьбе, но я тогда ничего не понимал. Происходящее казалось мне сущим бредом, но желание было превыше всего. Мы целовались до одурения, пока не заболели губы, а на следующую ночь она уже лежала, обнажённая и беззащитная, скованная, но отказавшаяся от борьбы на той самой постели, которая до сих пор стоит вон за той приоткрытой дверью. Жаль, нет тех простыней, которые хранили запах её кожи. Её кожа пахла совершенно по-особенному, как бы банально это ни звучало. Я готов был бесконечно к ней прикасаться. Я не мог оторвать взгляда от её тела, а изгиб её спины вообще доводил меня до умопомрачения...
Кажется, в ту ночь, когда Марта вошла в перемешанное с небом море, она словно бы очистилась, сбросила старую кожу, оставила в воде кучу ненужного, обновилась...Но как бы я ни любил море, оно не способно на такие чудеса. Просто Марта влюбилась...- последнее слово старик произнёс испуганно, почти шёпотом, - Оставшиеся три дня и три ночи, отведённые нам, прошли как во сне. Бесконечный, яркий, неразборчивый калейдоскоп солнца, моря, поцелуев, объятий, смеха. Лето умирало и билось в безумно красивой агонии.
Утро моего отъезда было хмурым. Мы не могли произнести ни слова. Она поехала меня провожать, и ещё несколько часов мы тесно прижимались друг к другу в душном вагоне электрички, боясь расцепить руки, словно в тот же миг состав разорвётся напополам, и мы окажемся в разных половинах. Марта хотела подарить мне что-то на память, но ничего, на её взгляд, достойного у неё не было. Поколебавшись, она вручила мне свой счастливый медальон и маленький чёрный меховой комочек с глазами из бусинок - какую-то непонятную и тоже, как ей верилось, счастливую птичку. Она очень любила птиц...
Потом, на вокзале, я чуть не опоздал на поезд. Мы всё смотрели друг на друга беспомощно, растерянно. И вот уже послышался скрежет колёс. Марта поцеловала меня и отвернулась, крикнув: "Всё, иди!" Я запрыгнул в вагон и прилип к окну. Поезд удалялся, люди бежали за ним, смеялись, махали платками. Я никогда не мог понять, зачем они бегут.Эта картина всегда нагоняла на меня невыразимую тоску. Чем-то безнадёжным веяло от них - вечно бегущих и никогда не догоняющих.Так и я ведь всю жизнь за чем-то бежал, гнался и неизменно оставался всё на том же перроне... Они бежали, а Марта стояла среди них, закрыв лицо ладонями, и всё её полудетское тело сотрясалось от рыданий.
*Весна*
"Pour my life into a paper cup
The ashtray"s full and I"m spilling my guts
She wants to know am I still a slut
I"ve got to take it on the otherside... "
Энтони Кидис
Дверь пристройки визгливо скрипнула, и старик поспешно спрятал выцветший клочок бумаги в потрёпанном издании "Приглашения на казнь".
- Иду-иду, Нина Анатольевна,- он накинул на руку пиджак и, щурясь, вышел в залитый мягким утренним солнцем сад.
В тени засохшей банановой пальмы растянулась сиамская кошка, над приторно благоухающими розами летали сонные пчёлы, на пороге дома клевал недозревшие виноградины упитанный дрозд. Нина вздохнула, всматриваясь в осунувшееся лицо старика и укоризненно покачивая головой:
-Ну, что мне с вами делать? Опять всю ночь не спали!
- Когда вы дослушаете мою историю до конца, то будете, вероятно, более снисходительны к моей несчастной бессоннице, - он изобразил жалкое подобие улыбки и, прихрамывая, неспешно зашагал по выложенной галькой дорожке, - Готовы к продолжению?
- Нет, что вы! Просто, мне кажется, вам тяжело об этом рассказывать.
- Рассказать это оказалось легче, чем пережить, - он вышел за калитку, прикрывая глаза рукой от слепящего солнца.
На горизонте поблёскивало глянцевой лазурью успокоившееся море, за яблонями, в чьём-то огороде хрипло кричал бесхвостый чёрный петух. Пожилая пара начала осторожно спускаться под гору.
- Ей никогда не надоедала моя болтовня. Даже моим последним, редким пьяным звонкам она была рада. До сих пор не понимаю, почему во всём том глупом потоке слов, которым я сорил, нашлось так мало ласкового для неё. Неужели это было так трудно? Неужели это чего-то стоило?- он поморщился от досады, - Знаете, какие слова женщине так часто хочется слышать, но так долго приходится ждать? Знаете. "Я люблю тебя". Я успел сказать ей об этом всего лишь раз и, как вы можете догадаться, слишком поздно...
По возвращении в северную столицу я первое время не находил себе места. Мне казалось, что я сплю и не могу проснуться, что всё вокруг - душный город, шум машин, работа, друзья, моя холостяцкая квартира- всё это надоедливый абсурдный сон, что моя настоящая жизнь осталась там, на заросшей виноградом беседке, на каменистом берегу, в уединённых аллеях княжеской усадьбы, там, где...она. Так глупо не хватало ощущения её ладони в моей. Мы ведь постоянно держались за руки, а тут - раз! И пустота, холод на пальцах. И кровать была до омерзения пуста, не было в ней того гладкого тёплого тела и спутавшихся волос. Так хотелось крепко её стиснуть, чтобы все кости хрустнули, уткнуться носом в её шею и уснуть...Я обнимал подушку и засыпал. Со мной что-то происходило, и мне это не нравилось. Мне - вечному одиночке и цинику, которого уже никто не мог увлечь, который видел в женщинах...одноразовую посуду...И тут - назойливая тоска по какой-то девчонке! Я не мог этого допустить, вы понимаете?- старик нервно задымил сигаретой,- Её каникулы тоже закончились, она уехала домой, а по дороге, в поезде, сильно простудилась и слегла. У неё было очень слабое здоровье и плохая кровь, но крепкое сердце. Она очень часто болела, но переносила всё очень стойко. Но тут её сильно подкосило. Резкая смена климата, из благотворной кавказской жары в продуваемый всеми ветрами северный городок. Почти месяц она пролежала в постели, а я постоянно звонил ей, мы отправляли друг другу письма чуть ли не каждый день.
Но она была там, на краю земли, а я в самом сердце богемной жизни культурной столицы. Она была болезненной, мечтательной, драматичной девочкой, забывшей повзрослеть, а меня окружали первые столичные красавицы - роскошные опытные богатые женщины. Я был взрослым свободным мужчиной, и меня ничто не держало, кроме догорающей искорки воспоминаний о мимолётном курортном романе...Мне стыдно за слова "курортный роман", но я привык успокаивать ими свою протухшую совесть.
Постепенно подробности тех пяти дней начали стираться из моей памяти. Вернее, где-то глубоко, под слоем алкоголя и сладострастных женских улыбок, они остались целы и невредимы, но выветрился запах её кожи, растаял в кислоте дней её смех и голос. Я перестал ей звонить, только изредка, ночью, когда накатывала тоска. Но и этого я не мог допустить, вы понимаете? Да, когда-то я был влюблён в одну женщину, но неудачно, и теперь больше не верил в счастье, не хотел испытывать никаких чувств - вот она, та самая моя месть - равнодушие и цинизм. Я не мог себе позволить скучать по Марте. Я был твёрдо убеждёно, что ничего никому не должен, что эти пять дней абсолютно ничего не значили. Да и я был уверен, что она меня позабудет тут же по приезду домой... Стоила ли она того, чтобы разбивать для неё свою уже такую удобную скорлупу бесчувственности и практичности? Однажды ночью, когда снова накатила тоска, я потянулся не к трубке телефона...-он швырнул под ноги недокуренную сигарету,-...а к первой попавшейся юбке.
Ряды кипарисов расступились, послышался детский смех, визг, монотонное бормотание "чебурэкимарожэныйтрубочкичурчхэлапэтушки". Остро, волнующе запахло морем. Старик опустился на край позабытого кем-то ржавого шезлонга и устало вздохнул:
- "Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах..." Огонь плоти поглощает всё вокруг. Он красив, но красота его зачастую пуста. После этого пожара не остаётся ничего, ни руин, ни головешек, только пустыня пепла. Бесконечные дюны и барханы пепла...-он погладил примостившегося у ног пляжного пса, - Марта не была одной из тех "одноразовых" женщин. Она могла обвинять меня в чём угодно, но только не в этом. Я не был способен испытывать глубокие чувства, а использовать её, как остальных, не хотел, потому и держал на расстоянии.
Расстояние, время, пьяный угар ночей с самыми роскошными и самыми доступными женщинами сделали своё дело, и странная девочка с гладкой кожей и злорадной усмешкой превратилась в сладкое трогательное воспоминание, к которому так приятно было возвращаться, прогуливаясь по старинным улочкам Петербурга или засыпая над опостылевшими рабочими бумагами. Я всё ещё писал ей письма, совсем редко, а она была слишком умна, чтобы не понять, - старик вытащил из кармана и покрутил в руках почерневший серебряный медальон,- В начале зимы я получил от неё короткую записку нервным почерком, с бледными сиреневыми кляксами-разводами. Она писала, что любит меня и, так как не чувствует от меня взаимности, просит...никогда больше не писать ей и забыть о её существовании. Пожалуй, мне было больно...больше от уязвлённой гордости, от того, что какая-то малолетняя истеричка вот так берёт и бросает меня...Но я и пальцем не пошевелил, чтобы что-то изменить, переубедить её, вернуть. Зачем? Нет так нет. Раньше жил без неё и сейчас проживу...- рассказчик потянулся и, кряхтя, поднялся с шезлонга, - Пройдёмся по усадьбе? Здесь становится слишком жарко...
Я сказал бы, что сердце не обманешь, но не верю ни в сердце, ни в душу. Однако что-то всё-таки во мне нельзя было обмануть. Я скучал по ней. Очень остро скучал. К тому же, тогда я не совсем понимал, что происходит, почему она так на меня взъелась. Я не верил в любовь. Ни в свою, ни в чью бы то ни было. А те "одноразовые" женщины, вдобавок, не могли дать мне то, что давала она. Марта была вечно открыта для меня, всегда готова была выслушать, понять, принять, она действительно беспокоилась обо мне, как никто другой. Я действительно был ей нужен и важен. В своей прощальной записке она сказала: "Как же больно к тебе как-то относиться".
"Ну так не относись!"- подумал я. Я не понимал этой её жертвенности и думал, что нет ничего проще, чем выкинуть кого-то из головы. Я ничего не понимал, и меня никто не понимал, и кроме моих денег и моего тела никому ничего от меня не было нужно...И я начал пить. Несколько месяцев прошло в непрерывном запое, я заболел, похудел, превратился в какое-то жалкое, обросшее, согнутое, грязное подобие себя прежнего - того, кто был с ней там, в прошлой жизни, у синего-синего моря...Я не выдержал. Собрался с духом, протрезвел и позвонил ей. Пригласил в Петербург, пообещав незабываемые весенние каникулы. Да, за окном уже цвела весна.
Моя Снегурочка с весенним именем оттаяла и согласилась. В тот же день я выслал ей два билета - в столицу и обратно. Я планировал, что она проведёт со мной две недели. Я вспомнил запах её кожи и звук тихого голоса. А в ночь её отъезда в Петербург я пребывал в таком восторженном заоблачном настроении, что снова до полусмерти напился и проснулся только через сутки от громкого стука в дверь...Она устала ждать меня на вокзале, спросила у горожан, как добраться по указанному мною адресу и...Увидела из-за моей спины растянувшуюся на моей постели в блаженной позе вульгарного вида девицу, совершенно, казалось бы, мне незнакомую, но сиреневый цвет помады которой так схож был с отпечатками на моём помятом лице.
Марта не произнесла ни слова, не проронила ни слезинки. Только улыбнулась, всё такая же юная и чистая, и, резко развернувшись на каблуках, спокойно, медленно ушла. А я даже не потрудился её догнать. Хотя, в этом вряд ли был какой-то смысл,- старик остановился, прислушиваясь то ли к стрёкоту цикад в кронах кипарисов, то ли к шуму моря, то ли к своим мыслям, - Она больше не отвечала на звонки, а все мои письма приходили обратно с пометкой, что адресат переехал. Я не предпринимал других попыток найти её, но был твёрдо уверен, что мы ещё встретимся однажды. Пусть даже через много-много лет, а то и в другой жизни. Я не ошибся.
*Зима*
"И снова достигнув верха садизма,
Медленно искоренив сие чувство,
Я упиваюсь каплей цинизма:
Убить любовь-это тоже искусство!"
Волохова А.М.
-Этой ночью будет сильный шторм,- старик разливал по бокалам вино, наблюдая за бешеным танцем мотылька вокруг садового фонаря,- Знаете...Хотя нет, вряд ли вам такое знакомо. В общем, бывает, что человека посещают такие страшные, такие чёрные, гнилые мысли, что он сам от них содрогается, а поделать с собой ничего не может. Когда меня накрывают такие мысли, я прямо вижу, как над ними помойные мухи роятся...
Рука Нины Анатольевны застыла над земляничным пирогом:
-Да Бог с вами, вы же такой благородный добрый человек!
-Ооо...в мире много зла, жестокости и грязи, но если б можно было заглянуть в головы - или сердца, как вам больше нравится - людей, то это количество возросло бы в геометрической прогрессии,- он улыбнулся, - Если б я только мог прочесть её мысли...Впрочем, наверное, сам виноват. Она всегда была предельно открытой для меня, а я был, как крот на солнце.
Мы встретились почти через девять лет, зимой 1980. Я уже давным-давно перестал искать её, успокоился, но всё равно она что-то сломала во мне. Осталась какая-то рваная дыра в груди. Она не болела, но сквозь неё проникал холод, и по ночам внутри завывал ветер. Все удовольствия жизни теперь имели неприятное послевкусие.
Я не женился, не завёл постоянную подругу, даже работу не сменил. Не изменилось ничего, только прибавилось седых волос да морщин. Я по-прежнему впадал в периодические запои, но они уже не приносили ничего, кроме головной боли и отвращения ко всему и вся.
В то время я был редактором в еженедельной газете и однажды мне в руки попался некролог, - старик постучал пальцами по деревянной столешнице, взвешивая что-то в уме, - Скончался гробовщик, владелец одного из крупнейших петербуржских похоронных бюро. Как вы можете догадаться, этим гробовщиком был Родион Васильевич, - он усмехнулся,- Почти девять лет мы жили в одном городе, возможно, даже пересекались где-то, а я ни о чём и не догадывался. В моей пустой, одинокой жизни не было места похоронам. Разве это удивительно?
Человек, написавший некролог, сказал, что владелицей бюро теперь является дочь гробовщика - Марта Родионовна. Я узнал адрес и в день похорон, в полдень, стоял у двери с букетом отвратительных траурных гвоздик. Марту я не сразу узнал, хотя не могу сказать, что она сильно изменилась. Она была бледна от тяжёлого тумана северной столицы, больше не улыбалась, но не из-за смерти отца, была немногословна и закрыта, но не стеснительна и зажата. Она так и не повзрослела, но теперь предпочитала скрывать это за гладкой причёской и строгим платьем. Она стала настоящей красавицей, всё такой же равнодушной к восхищённым взглядам. Равнодушие её было не напускным - ей действительно не было ни до кого дела.
Мне хотелось с радостным криком обнять её, поцеловать, но, сами понимаете, ситуация не располагала к этому. Марта, казалось, не была удивлена моему приходу. Словно она ждала меня с минуты на минуту, а я всё опаздывал, и вот - пришёл...На похоронах было много народу, но, насколько я понимаю, всё какие-то незнакомцы. Я ревниво поглядывал на каждого молодого человека, приближавшегося к ней со словами соболезнования, и всё пытался разглядеть, есть ли под её чёрной кружевной перчаткой обручальное кольцо. Кольца не было - моя мадмуазель Шанель не желала связывать свою судьбу с кем бы то ни было, тем паче, выходить замуж.
Она не плакала ни на отпевании, ни на погребении. "Вы серьёзно полагаете, что человека, всю жизнь прожившего среди мертвецов, может удивить чья-то смерть, хоть даже и своя?"- говорила Марта, - "Отец часто напивался до полусмерти и засыпал среди своих гробов. Он всегда после попоек спал мертвецким сном. Утром я каждый раз приходила будить его, готовая к тому, что он может и не проснуться. Так случилось и в этот раз. Знаете, какой была моя первая мысль, когда я поняла, что он уже не проснётся? ...Что, правда, умер?" После похорон, когда все гости разошлись, и Марта отпустила последних работников, мы долго бродили по бюро, которое всё так же, по совместительству, было её домом. Она абсолютно без эмоций, трепета и суеверия показывала мне многочисленные модели гробов, венков, надгробий. Помещения были хорошо отоплены и ярко освещены, пахло тёплой древесиной и выпечкой, и только тонкий аромат лилий совершенно неоправданно вызывал смутные ассоциации с присутствием чего-то потустороннего. Марта всегда умела заражать собой, своими мыслями, настроением, и вскоре я почувствовал себя так же спокойно и расслабленно, как она, мы сидели в маленькой уютной гостиной жилой части дома, пили кофе и без умолку болтали обо всё на свете. Так же, как и прежде...как за этим самым столом, под этим фонарём,- старик незаметно смахнул набегающие слёзы, - Страшнее всего в прошлом его абсолютная невозможность...
Не знаю, вынашивала ли Марта свой план все девять лет или же всё получилось само собой. Она тоже успокоилась, не предъявляла мне никаких претензий, ни в чём не обвиняла и вообще ни словом не обмолвилась о той ужасной весне. Она всегда была убеждена, что человек может многое пережить. Это была та соломинка, тот внутренний стержень убеждений, за который она держалась. Марта была созвучна кольцу Соломона, но вместе с тем неизлечимо драматична. Наверное, всё вместе и привело к такому...финалу.
Она почти не упоминала, как перенесла наше расставание, если это можно назвать таким словом. Сказала только, что сильно болела, во всех смыслах и всё надеялась, что я её найду, хоть и сама пресекала на корню все возможности это сделать. Я сказал, что искал её, но она не отвечала на звонки и сменила адрес, а она лишь фирменно усмехнулась в ответ. Да, она была права - жалкая отговорка. Я всю жизнь пользовался жалкими отговорками, во всём себя оправдывая, страшась, как чёрт ладана, какой-то непонятной ответственности и гонясь за призрачной свободой, с которой сам не знал, что нужно делать.
Думаю, не стоит говорить, что мне тут же захотелось вернуть её себе. И теперь я был уверен, что это на всю оставшуюся жизнь. Марта держала меня на расстоянии, но не убегала. Это была не женская гордость, честь, чувство собственного достоинства, она не хотела меня помучить и наказать за предательство. Она чего-то ждала. Тем временем приближался конец февраля, а вместе с ним день моего рождения. Я всегда на дух не переносил этот праздник и никогда его не отмечал, и в этот раз не изменил традиции. Мы с Мартой планировали провести уединённый вечер в уютной гостиной бюро, за бокалом потрясающего вина, привезённого мне с Кавказа коллегой по работе. Марта сказала, что её подарок немного запоздает, но мне очень понравится, что я никогда его не забуду, что мне никто ещё такого не дарил. Я не мог не поверить ей. В этом была она вся - не такая, как другие, незабываемая. В тот вечер она была так похожа на себя прежнюю - юная, беззащитная, отказавшаяся от борьбы. Да, именно тогда я впервые сказал, что люблю её. Ночь мы провели вместе...Я решил, что это и был подарок,- он допил вино и смахнул крошки от пирога полуночнику-дрозду, - Знаете, ещё тем летом, у моря, была у неё такая странная привычка...она вставала раньше меня и незаметно уходила, я просыпаюсь, а в моих руках не её тёплое гладкое тело, а холодная подушка! В последние дни я начал хитрить - просыпался ещё раньше и сторожил, чтобы она не ушла. Она вырывалась, говорила, что ей куда-то пора, что папа будет волноваться, а Людмилыванна не то подумает. А что тут можно было подумать? Но я был непреклонен.
Видимо, я как-то подзабыл об этой её манере, или мне совсем не до этого было, но теперь, когда я проснулся, её уже не было. На ночном столике стоял приготовленный недавно завтрак с запиской: "Меня срочно вызвали по делам. Вечером загляну к тебе". Я немного расстроился, но в целом был безумно доволен. Я позавтракал и отправился на работу. Весь день провёл, витая в облаках, а вечером приготовил шикарный ужин и ждал её, как последний дурак, с глупым букетом цветом. Как же это противно и пошло! - старик судорожно вздохнул, и снова тихо заговорил, тщательно подбирая слова, будто боясь, что от неверного слова небо обрушится на землю, - Около девяти вечера раздался стук в дверь. Служба доставки. Я был немного разочарован и...удивлён. Двое посыльных внесли тяжёлый деревянный ящик почти два метра в длину, перевязанный пышным бантом с запиской на клочке бумаги корявым детским почерком Марты: "Если мне нужно умереть для всего мира, чтобы существовать только для тебя, я это сделаю", - он умолк, прислушиваясь к отзвуку своего голоса, потом вытащил из кармана помятый выцветший листок, - В ящике был гроб. Догадываетесь, кто лежал в гробу?