Герн Виктор : другие произведения.

Аджигза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    *** Я умер. Я понял это, когда едва не ударился лицом о потолок. Оттолкнувшись ладонями, я развернулся. Внизу на постели, свернувшись калачиком, по-прежнему мирно посапывала Танюха, а рядом - распростершийся труп. Мой труп! Левая рука безвольно свесилась к полу, правая стыла где-то в области груди. Рот был приоткрыт, нос заострен, а глаза стекленели в свете ночника. И ни страха, ни сожаления, вообще, никаких чувств я не испытал.
  
  
   []
  
  
   ***
  
   Упреждаю сразу - это не сказка! Так что выкиньте из головы всяческих фей и дракончиков. Это быт, самый что ни на есть реальный и бессердечный, такой же как и сама жизнь. А в жизни, как то не прискорбно осознавать, плюсик положительного героя зачастую становится крестом над его могилой.
   Впрочем, начну по порядку...
  
   Восходящая луна неожиданно ярко высеребрила подошвы туч, отчего с небесами приключилась метаморфоза. Они превратились в тоскливый заснеженный ландшафт. Казалось, Земля переломилась или же вывернулась внутрь, отчего дикие просторы Крайнего Севера фантасмагорическим образом нависли над головой. Я невольно поежился. Опрокинутая тундра выглядела реалистично. Еще чуть-чуть и запуржит, завьюжит сверху, пронизывающая до костей, поземка, засвистит и бросит в лицо пригоршню колючего снега.
   - Ахэй! - хрипло воскликнул вождь Эчхэ, перехватив мой взгляд. - Мудрый Ырыг тоже видит, что духи неба благоволят нам. Это знамение!
   Я согласно кивнул.
   Он сурово взглянул на шамана Цару. Тот вздрогнул, точно опомнился, повел плечами и ударил колотушкой в бубен. Древний хтонический звук отразился от скал и, дробясь, прокатился по распадку.
   - Э! - резко и по-вороньи хрипло выкрикнул вождь.
   - Э-э! - вразнобой откликнулось с десяток мальчишечьих глоток.
   Эту незатейливую песенку я прихватил из какого-то фильма. От нее веяло Африкой, ароматом первобытности и свежепожаренной человечины:
  
   А-ле!
   А-ле-э!
   Э масу-масу-масу!
   Э масу-масу-масу!!
   Э вэли тити тонго!
   Э вэли тити тонго!!
  
   - Э-э але балуа балуэ! - с особым выражением, хрипло пропел Эчхэ.
   - Э-э але-э балуа балуэ!! - хором, в тон вождю заключили мы.
   Зыбкое разноголосое эхо медленно гасло в ночи.
   Это был гимн.
   Церемониальный гимн нашего Стойбища.
   Я просто предложил. Утвердил его, естественно, вождь Эчхэ. Гипнотическая чредоголосица солиста и хора, простые и примитивные слова - лучшего гимна и быть не могло.
  
   Всем нам тогда было лет по 12-14. Мы росли в глухом горно-таежном поселке, несколько обособленном от прочего мира. Мрачноватый готический лес и крутые гривастые хребты, ощеренные хищными зубьями скал, обступали нас с колыбели. Они были неотъемлемой данностью нашего бытия. Они проникали в наши игры, манили и приручали к себе. Дни напролет мы шарахались в каменных россыпях, кувыркались в тенистых ольшаниках и поросли багула, скакали между трухлявых валежин где-нибудь в унылости лиственничного распадка. Ни энцефалитный клещ, ни рысь, ни медведь нас не пугали. Мы не устрашились бы и лешего, если бы таковой был.
   Поселковая пацанва дробилась в сплоченные тесные шайки. В них царила строго фиксированная иерархия, где каждый имел свою нишу, совсем как в обезьяньих стаях. Были свои вожаки и свои бойцы, собственные умники, умельцы и просто шелупонь. Эти шайки перманентно враждовали: делили улицы и захватывали себе укромные местечки в лесу, обустраивались и ревностно стерегли границы. Частые стычки порой выливались в настоящие побоища. Пацанва не стеснялась в выборе средств. Густые столбы дыма в лесу возвещали горечь одних и торжество других. Разорить и спалить чужой лагерь считалось особой удалью. Лихо приходилось пленникам. Их жестоко пытали и даже умудрялись временно обращать в рабство. В лесу правил свой закон. И более всего там не терпели вмешательства взрослых. Маменькие сынки отсеивались в два счета. Лес закрывался для них раз и навсегда. Их удел - копошиться среди корявых закоулков поселка, вместе с девчонками, и то лишь при свете дня. Иначе можно было запросто угодить под колеса проезжей шайки, что было чревато... В общим, таковы были мальчишечьи игры, так нас воспитывал лес.
  
   В моем околотке верховодил Никола, рослый и плотный пацан, с цепким тунгусским взглядом. Жили мы в разных концах улицы, но учились в одном классе и водили тесную дружбу. На этих правах в шайке я был приближенным вождя, кем-то вроде советника.
   Никола уважал историю, причем очень древнюю. Его библией была книжонка "Листы каменной книги", приключенческая повесть о карелах каменного века, а кораном - "Борьба за огонь"... Он буквально млел, разглядывая в энциклопедиях фото кремневых резаков и клыкастых ожерелий. Он восторженно таял от искусной незамысловатости наскальных изображений. Я не всегда разделял его затеи, но с вождем не поспоришь, особенно, если он тяжелее тебя на пяток килограммов. Мы гордо именовались Сыновьями Волка, в отличии от всевозможных "викингов", "мушкетеров", "басмачей" или там Черной кошки...
   Мы не строили будок и землянок. Нам не нужны были "пиратские" вышки с веревочными лестницами. Мы были кочевым племенем и обходились коническими шалашами из шестов и толи, которые называли чумами. Мы вооружались не шпагами или деревянными подобиями винтовок и автоматов, а именно - копьями и луками. И наше оружие было реально грозным.
   Перед всяким набегом на враждебный лагерь мы пестро разрисовывались гуашью и прочей смываемой дрянью, заряжались бешеной пляской вокруг костра. Наши стремительные атаки наводили ужас истошным визгом и десятками горящих стрел. Мы таранили врага копьями, крушили дубинками, не очень-то и заботясь о последствиях. Однако, не взирая на нашу свирепость, мы тоже бывали биты. Дважды наши чумы коптили в небо черными столбами дымов. Нам приходилось отступать, подыскивать новое место для лагеря и зализывать раны.
   Наконец мы облюбовали довольно мрачное местечко в верховьях одного из лесных ручьев. Находилось оно по ту сторону южного хребта и было сплошь копано-перекопано несчетными шурфами и траншеями, наверное лет 50-200 тому назад. Видимо, когда-то в этом распадке бурлила жизнь: звенели кирки и лопаты, рычал конвой и срывались с губ, брошенные в землю, проклятия каторжан. Но тогда мы об этом не думали. Распадок привлек нас диким иссеченным ландшафтом, удаленностью от поселка и наличием воды, в которой, кстати, водилась кое-какая рыбешка.
   На одной из укромных полян Никола пафосно вонзил в мох свое копье и хрипло, во всю глотку, возвестил миру:
   - Отныне здесь будет Стойбище Сыновей Волка!
   Вопль неожиданно отозвался многократным зловещим эхом.
   - Эчхэ-чхэ-чхэ! Эчхэ-чхэ-чхэ!
   Вот тогда-то Никола и обрел себе имя.
  
   И вот в 6-ую ночь 6-ой луны (по нашему календарю!), а попросту 16-го июля, Сыновья Волка в полном составе собрались на Стойбище. Вождь Эчхэ затеял священный ритуал. Он решил дать нам самого настоящего бога... разумеется, в своем неизменном вкусе.
   С этой целью на обрывистом берегу ручья была срублена внушительная лиственница. Мы тщательно ошкурили и обтесали ее двухметровый пень. Затем парочка умельцев целую неделю пилила и строгала. Получилось вполне сносное идолище - семь нанизанных друг на друга устрашающих рож, похожих на тыквины для Хэллоуина. Верхушку венчало хищное острие. Никола цепким взором оценил произведение, поманил меня пальцем и поинтересовался:
   - Ну и как, Витяй... хм... Ырыг, канает оно за бога?
   - Вроде бы, да...
   - Слышу сомнение в речи мудрого Ырыга? - вождь уставился на меня раскосыми тунгусскими глазами.
   - Чуткость великого вождя не подвела Эчхэ, - согласился я. - По-моему, чего-то не хватает.
   Никола отступил и еще раз критически оценил идолище:
   - В словах мудрого Ырыга кроется зерно истины... Знаешь, чего не хватает, Витяй?
   Я пожал плечами.
   - Не хватает серьезности, трепета... Было бы здорово посадить на макушку настоящий человеческий череп... Женский череп!
   - Но почему - женский?
   - А потому, что советник Ырыг не может быть мудрее вождя Сыновей Волка, - глухо отрезал Эчхэ.
  
   Приказ есть приказ.
   Мне надлежало, хоть из-под земли, но достать искомый череп. К счастью, помог случай и до ночной эксгумации на поселковом кладбище дело не дошло. Сосед по ограде решил срубить баньку. Как-то утром он принялся за рытье котлована под ее основание и - напоролся на чьи-то останки. Это произвело впечатление. Сосед бросил лопату и убежал опохмеляться, поминать нечаянно встревоженный прах. Я же не растерялся, нырнул в яму и похитил вожделенный череп. Конечно, он вряд ли был женским, но Никола испытал восторг. Пустой каприз вылетел из его головы при виде настоящего костяного черепа, человеческого. Ночь ритуала была назначена, хотя и пришлось слегка подкорректировать наш календарь...
  
   ...Смолкло эхо.
   Шаман Цару вновь подхватил бубен и дробно застучал колотушкой о звонкую кожу. Вождь Эчхэ, размалеванный словно черт красной и синей гуашью, собственноручно развернул черный плат. Он продемонстрировал всем, выкрашенный эмалью "слоновая кость" и блестящий свежей лакировкой, человеческий череп. Тот зловеще сверкнул инкрустированными в глазницы стекляшками.
   - Сегодня! В ночь 6-го дня 6-ой луны! - пафосно и хрипло возопил Никола, - Великий вождь Эчхэ дарует Сыновьям Волка могучего и беспощадного бога! Имя ему Аджигза!
   Мы преклонили колени.
   Новоявленный божок требовал жертвы. Он грозно взирал на нас семью парами глаз, крашенных люминесцентной краской, которые адски подмигивали в бликах костра. По властному жесту вождя, пара пацанов приволокла скулящего и упирающегося Джека. Эта пегая тщедушная дворняга лет пять верой и правдой служила своему хозяину - нашему вождю. Никола, не глядя на пса, изобразил римский жест - смерть. И Джек был убит: проткнут копьем и обезглавлен... Череп и все семь ухмыляющихся рож деревянного Аджигзы вдоволь испили невинной собачьей крови. Пес был зарыт тут же, в корнях могучего идола... А вождь Эчхэ торжественно водрузил на хищное острие окровавленный череп.
  
   Э!
   Э-э!
   Але!
   Але-э!
   Э масу-масу-масу!
   Э масу-масу-масу!!
   Э вэли тити тонго!
   Э вэли тити тонго!!
   Э-э але балуа балуэ!
   Э-э але-э балуа балуэ!!
  
   Ази гунга гунгэру ганзи гунга!
   Ази гунга гунгэру ганзи гунга!!
  
   Последний запев был новшеством, внезапной отсебятиной Николы, скорее всего плагиатом припева из "Кар-мен", но мы не споткнулись. Новая строка гармонично влилась в наш гимн.
  
   С появлением Аджигзы Сыновья Волка ощутили подъем.
   Казалось, пугающий идол из леса и взаправду покровительствует нам. Мы вдруг наголову разгромили "красных", спалили их флаг и бросили в жертвенный костер захваченные буденовки. "Немцы" невероятным образом влились в наши ряды. К осени мы уже прочно контролировали всю южную часть поселка и совершали дерзкие набеги на центральные улицы. "Мушкетеры" просто боялись нас, а лидеры Черной Кошки, преступая все законы, обратились за помощью к взрослякам. Однако, те сурово отрезали: это ваши пионерские дела!.. В общем, мы вознеслись и сделались уважаемыми пацанами. Никола сиял и степенничал, а в начале сентября - вдруг пропал.
   Искали его всем поселком. Фабричный гудок тоскливо мычал целую неделю. Наконец пацана нашли. Его совершенно случайно обнаружили лесовики на одном из удаленных охотничьих зимовий.
   С тех пор Никола повредился рассудком.
   Его несколько раз увозили в районку, а потом - в областную психушку. Наша дружба сошла на нет.
   Я подрос и отслужил в армии, дембельнулся, погулял от души и женился на Танюхе. Между тем рудник закрыли по нерентабельности и поселок стал медленно умирать. Мне повезло с работой в городе. Я получил квартирку в хрущовке, перевез Танюху, с народившимся дитем, и забыл обо всем.
  
   Я не суеверен.
   В том смысле, что я не верю во "встречную бабу, с пустыми ведрами", в "черную кошку, перебежавшую путь" или в то, что в Пасху нельзя работать. Я всегда потешаюсь над людьми, которые следуют приметам. Но однажды я не смог с женой, хотя очень хотел - кончить не смог. Я крутил ее и так, и эдак. Замедлял и убыстрял темп. Она поняла это и тоже старалась, являя чудеса акробатики и выносливости. Но тщетно. Мокрые, скользкие и горячие, как пара свежесваренных маслят, совершенно обессиленные, мы так и уснули на скомканной постели. А на следующий день я угодил в больницу, с двойным переломом голени. Просто на работе с крана сорвался строительный блок и краем задел меня. Было больно. Почти три месяца я передвигался на костылях.
   Разумеется, одна случайность не аргумент, поэтому была еще одна. И я опять не сумел достичь оргазма. Казалось, вот-вот, еще пару-тройку секунд и я изольюсь, в диком восторге, прямо в жгучие Танюхины недра. Но я не смог и через четверть часа, только член натер. А поздним вечером следующего дня в дверь сторожки тихонько постучали. Стройка на какое-то время заморозилась, по причине перебоев с финансами, и мы, рабочие, по графику, ночами стерегли родное предприятие. В дверь постучали и я - открыл. Очнулся в больнице, с черепно-мозговой. Правда, обошлось. Череп мне по наследству перепал крепкий, да и боевитое детство закалило. Уже через неделю я был на ногах.
   Я не суеверен, но у меня опять не получилось с Танюхой.
   В этот раз я не стал насиловать ни ее, ни себя. Просто вдруг осознал, что не кончу, и отвалил. Жена вскоре засопела. Я придвинул ночник и нащупал под кроватью недочитанный детектив. Однако, смысл текста не доходил до сознания. Несколько раз я перечел один и тот же абзац, бесполезно. На душе скребли кошки. Но я не суеверен!
   Я принялся считать легендарных слоников. Мысли путались и после десятого слоника снова явился восьмой. Я начал заново, но сбился опять. Сколько я проворочался в постели неизвестно. Серый рассвет похитил мою душу. Я умер.
  
   Я понял это, когда едва не ударился лицом о потолок. Оттолкнувшись ладонями, я развернулся. Внизу на постели, свернувшись калачиком, по-прежнему мирно посапывала Танюха, а рядом - распростершийся труп. Мой труп! Левая рука безвольно свесилась к полу, правая стыла где-то в области груди. Рот был приоткрыт, нос заострен, а глаза стекленели в свете ночника. И ни страха, ни сожаления, вообще, никаких чувств я не испытал. В этот момент откуда-то с улицы долетел отдаленный истошный, полный страданий и ужаса вой. Ему вторил уже десяток или более подобных же голосов. Я легко выпорхнул в окно, прямо сквозь шторы и стекло, и устремился вдоль пятиэтажки, мимо тёмных подъездов и окон. В некоторых горел свет. Не знаю, что меня сподвигло, но я влетел в одно из светящихся окон. Толстая незнакомая женщина храпела в потолок. Нагая. Жирные ляхи в стороны, выбритый лобок. Усилием воли я сдержал свой порыв. Как-то в минувшей жизни мне на глаза попадалась тибетская книга мертвых, "Бардо Тодол", и я ни разу не прочел ее до конца. Однако, кое-что запомнил. Например, если испытать желание к женщине, то - родиться ее сыном. Правда, там говорилось о совокупляющихся парах, но кто в мире живых знает все тонкости мира мертвых? А такая мама мне точно была не нужна.
   И все-таки истошный вой с улицы призывал меня. Сделав невероятный кульбит, я вновь оказался в серых сумерках. Чахлые тополя, какие-то птицы, бородатый бомж собирающий окурки у подъездов. Но далекий вой сотен мучеников призывал. Я метнулся вверх, так высоко, что коробушки хрущовок внизу стали размером не более сигаретных пачек. Над серой степью в серой же мгле образовалась розовая полоска. Восток, понял я. И кажется вой исходил оттуда. Не знаю, каков предел скорости передвижений у свежеусопших и, вообще, есть ли он, но я больно ударился об эту розовую полоску на горизонте уже в следующий миг. Ударился так, что небосвод загудел, как колокол, а сам я рухнул вниз.
   Очнулся я в подземелье, судя по всему, в заброшенном подвале. При жизни я бывал в таких. Их десятки, если не сотни, рассеянных по степи и забытых. Бывшие военные городки, отдельные воинские части, аэродромы и т.д. Их здания когда-то были снесены или рухнули сами под гнетом времени, стихий и человеческого фактора, но подвалы остались. Некоторые из них, которые ближе к городу, облюбовали бомжи. Иные же просто пребывают в забвении.
   Боль отступила, гул небосвода стих.
   Седобородый старик, тщедушный, в плаще с капюшоном, внезапно возникший в одном из темных проемов, поманил меня рукой. Я встал на ноги. Хрустнула штукатурка. Я вновь обрел тело и теперь пробираться в полумраке между куч строительного мусора было не легко.
   - А кому сейчас легко? - криво усмехнулся дед.
   - Ты кто?
   Он недобро посмотрел на меня белесыми глазами, сделал плечами движение, будто поправил лямки рюкзака, и ответил:
   - Конь в пальто.
   - Чего тебе надо?
   - Идем, тебя ждут.
   - Кто? - мне вдруг расхотелось куда-либо идти, но, кажется, выбора не было.
   - Двое с носилками, - серьезно ответил дед и внезапно захихикал, прикрывая рот ладонью.
   - Ты чего?
   - Пиздец, долбоеб-долбоеб! - старик неожиданно юрко развернулся и побежал в темноту, стремительно уменьшаясь в росте.
   -Сс... - опешил я. - Сучонок!
   Сильное желание догнать, схватить его за ноги и со всей дури ударить о пол, накрыло меня багряной волной. Но я сумел сделать не более трех прыжков, как очутился в какой-то жиже.
   Я, кажется, увяз почти по колена. Отвратительно разило железом и солью. Из-за ершистой от леса сопки выползало кроваво-красное солнце.
   Я был ошеломлен. Я узнал это место.
  
   Когда-то в полусознательном детстве я уже бывал здесь. Втроем: я, Никола и один наш общий приятель. Тогда мы впервые решились на вылазку за пределы поселка. Стояло мокрое, хмурое лето. Случайная попутка подкинула нас до пионерского лагеря "Солнышко". В нем царили пустота и уныние. Безжизненные корпуса пугали слепыми окнами. Детские площадки были мертвы. На самом деле мы знали причину: лагерь "Солнышко" был эвакуирован, ожидалось наводнение, а он располагался в низине, на речном берегу. Это знание и послужило импульсом для нашей вылазки. Сам я никогда прежде в нем не бывал, родители как-то обходились без моей летней изоляции. А вот Никола и другой, Сара, в последствии ставший шаманом Цару в нашей шайке, были почти завсегдатаями. Они отлично знали расположение, где и что, и для чего находилось, и водили меня по лагерю, как парочка экскурсоводов. Из чистого любопытства мы проникли в некоторые из корпусов, но не нашли ничего дельного.
   Я оглянулся.
   Из крайнего окна корпуса, что был позади аллеи за нами пристально наблюдала какая-то женщина.
   - Там тетка! - полушепча, я одернул Николу за рукав.
   - Где?
   - Там! - я указал на окно, но в там уже никого не было.
   - Тебе мерещится, Витяй, - усмехнулся Никола.
   Но мне сделалось жутковато.
   Затем внезапно сквозь серую пелену туч пробилось солнце. Сделалось душно и жарко, появились оводы и мы спустились к реке.
   - Это Шаман-гора, - указал Никола на лысую сопку, с каменным лбом и ершиком леса по гребню, которая высилась прямо напротив пионерлагеря, за рекой.
   - Почему Шаман-гора?
   - Я не знаю. Говорят, в войну пара бандитов захватили учителку, вместе с ее учениками. Целый класс! И сбросили всех со скалы.
   - Кто-нибудь спасся?
   - Нет, все разбились о камни.
   - Учителку бандиты пытали, - добавил Сара. - Заставили раздеться и танцевать.
   - Зачем.
   - Не знаю, - пожал он плечами.
   Затем мы беззаботно барахтались в воде до самого заката. Река была чуток на прибыли, но это нас не смущало.
   Зато на закате начался ад.
   Налетел ветер, затрещали деревья, вдарил ливень и заблистали молнии. Перепуганные до смерти, мы бегали вслед за Николой, тщетно ища выхода к трассе. Река взбунтовалась и вода стремительно прибывала, отсекая нас от цивилизации. Неизвестно, чем бы все закончилось, но родители нас нашли, когда мы уже брели в сумерках, в зарослях, по колена в черной холодной жиже. Кажется, Никола первым заметил слабые огоньки фонариков и принялся истошно визжать, призывая на помощь...
  
   Итак, я видел Шаман-гору, ту самую. Я узнал ее по особому каменистому лбу, нависающему над темными водами.
   Восходящее солнце, казалось освещало лишь самое себя. Багровый полумрак скрадывал детали. Я огляделся. Сомнений не осталось: я стоял на том самом берегу, где некогда находился пляж пионерлагеря "Солнышко". Но пляж был заболочен, порос кочками осоки, камышом и корявым больным кустарником. И отвратительно разило железом и солью.
   Внезапные звуки залихватской лезгинки, исполняемые на губной гармошке, привлекли внимание. Доносились они с той стороны черной реки. Я взглянул. На фоне кроваво-красного солнечного диска кружил в бешеном ритме танца темный женский силуэт. Я знал, что она нага, потому что знал, кто это.
   Отвратительно разило железом и солью.
   Я сделал шаг.
   Жижа нехотя отпустила ногу и утробно всчмокнула.
   Еще шаг и всчмок, шаг и всчмок, и еще, и еще.
   Я упрямо выкарабкивался из болота на пригорок. Быть может, он был всего лишь островком, - неважно. На нем росло дерево, толстое крепкое дерево, - береза. Очень странная береза, ветвистая и согбенная, как символ печали. Наконец, мне удалось выбрести из чавкающей жижи на более твердую почву. Я наклонился, чтобы снять обувь и выплеснуть из нее всякую дрянь. Мои ноги были по колена в крови.
   Так вот откуда этот запах!
   Я оглянулся.
   Стылое кровавое болото уходило в реке. И это была река крови, медленно и неотвратимо катящая багровые волны мимо каменистого лба Шаман-горы. Нагой танцовщицы-училки уже не было...
   - Здесь я.
   Я не понял, выскользнула ли она из-за березы или прямо из нее.
   Бледное красивое лицо, редкие конопушки на чуть вздернутом по-крестьянски носике, белые или седые космы и широко распахнутые глаза. Удивительно голубые глаза, как незабудки. В них таилась мольба. И никакой напускной строгости, никакого жеманства, никакой ложной скромности...
   Я видел ее всего лишь миг, целиком: вздернутая девичья грудь, с острыми сосками в разные стороны, плоский живот, крепкие бедра и куцая рыжеватая бородка на лобке. В следующий миг она скользнула ко мне. Тонкие нервные пальцы обожгли пах. Член немедленно выскочил наружу, будто чертик из табакерки, как раз напротив ее бледных, обескровленных губ. Она шаловливо взглянула на меня и всякая память о предостережениях в "Бардо Тодол" совершенно вылетела из головы. Член окунулся в горячую полость рта. Древнее архаичное блаженство...
  
   Я внезапно проснулся.
   Танюха самоотверженно трудилась над моим членом, русые космы мягко щекотали живот, осколок голубых небес подглядывал в окно. Подхватив ее за разгоряченные плечи, я сделал несколько яростных фрикций и мгновенно же кончил. Жена опрометью метнулась в ванную:
   - Дурак!
   Тихо угасали обрывки ночного кошмара.
   Я ЖИЛ!
  
   К вечеру почтальонша принесла телеграмму. Матери было плохо и мне, как единственному сыну, необходимо было навестить ее. Весь следующий день утоп в суматохе. Мы звонили и перезванивали, искали деньги, затем знакомых и знакомых знакомым водителей, которые согласились бы отвести меня в таежный поселок за триста километров по условной дороге. Волонтеров не нашлось. Пришлось договариваться с такси за довольно внушительную сумму. Мои мытарства закончились, когда я ступил на каменистую почву родного поселка.
  
   Почерневшая и пожелтевшая мать встретила меня у ворот. Мой внезапный приезд преисполнил ее эйфорией. Оказалось, что не было никакой телеграммы. Вернее, телеграмма была, но не мне, наша городская почтальонша что-то напутала. Теперь у меня был кругленький долг, недельный отпуск за свой счет, мама и полумертвый поселок, о котором я почти забыл.
  
   Картошка за окном вытянулась и зацвела. Я вызвался огрести, окучить ее. Мать неуверенно возражала, но мне все-равно было нечем себя занять. Книги, имевшиеся в доме, были прочитаны еще в детстве/отрочестве, телевизор я не смотрел из принципа: тематика передач буквально оплавляла мозг. Юношеских друзей или подруг, насколько было известно матери, на данный момент в поселке не было. Одним словом - тоска.
   Картошка окучивалась довольно быстро. Я махал тяпкой, невзирая на пот, палящее солнце и жужжащий рой оводов. По смерти отца мать существенно урезала огород. Я трудился с энтузиазмом и даже поймал себя на мысли, что этот простой крестьянский труд мне нравится. Вдруг потянуло к земле, к частному маленькому домику в деревне, без захламленных подъездов, без вечнопьяных и шумных соседей. Просто - маленький тихий рай на отшибе цивилизации...
   Затем я поймал себя на желании немедленно хлебнуть алкоголя. Я почти физически ощутил привкус водки во рту. Я понял, что это усталость. Так было всегда, при интенсивных физических нагрузках мне вдруг хотелось алкоголя. Не сбавляя темп, я огреб последние три-четыре рядка, сполоснулся от пота и грязи рядом, в журчащем лесном ручейке, прифрантился и отправился в магазин. Мать не возражала.
  
   Местный магазинчик поразил убогостью ассортимента, жирной продавщицей, с аляповато наложенной косметикой, и парочкой визгливых старух-покупательниц, бурно сплетничающих у прилавка. Я купил бутылку "Столичной" и поспешно вышел вон и тут же лицом к лицу столкнулся с Николой.
   - Здоровенько, Витяй, - глухо приветствовал он и в упор уставился на меня раскосыми тунгусскими глазами.
   - Привет, - несколько растерялся я.
   - Что-то ты заелся, Витяй, не заходишь ко мне, не навещаешь?
   Я посмотрел на Николу. Казалось, он навсегда остался в теле четырнадцатилетнего пацана, хотя и заметно сдал - как-то осунулся и скукуржился. Щеки впали. Лицо избороздили глубокие морщины, а волосы, некогда чернявые, серебрились проседью.
   В груди защемило. Я взглянул на бутылку "Столичной", опять на Николу и мотнул головой:
   - Пойдем.
  
   Изогнутая крючком, похожая на бабу-ягу, Николина мать подозрительно сопроводила меня подслеповатыми глазами.
   - Это Витяй, мамка, Витяй! Ты, что не помнишь?
   Старуха нечто невразумительно буркнула. Никола дернул меня за рукав и подбородком указал на приземистое строение-засыпнушку в углу двора. Я вошел внутрь, где дважды в полумраке боднул лбом выступающие балки.
   - Аккуратнее, Витяй, не для гулливеров, - он распахнул внутреннюю дверцу, - Прошу...
   Изогнувшись в три погибели я втиснулся в закуток, видимо, теперешнюю Николину обитель. Старый диван, кухонный стол-тумба, парочка стульев и пошарпаная временем книжная этажерка - вот и все убранство. Над диваном висел выцветший и замызганный, неопределенного цвета коврик, а напротив, прямо на дощатой стене, десяток, наползающих друг на друга, каких-то замысловатых рисунков в ярких оранжево-фиолетово-черных тонах. Меня поразили ржавые кнопки.
   - Сам рисовал?
   Никола кивнул и взглядом предложил располагаться на диване.
   Я придвинул жесткий стул, сел и поставил бутылку на стол. Никола извлек откуда-то мутные стопарики, явно не первой свежести, и приземлился рядом. Мы выпили молча, взглянули друг на друга и повторили процесс.
   - Ты куда-то торопишься, Витяй?
   Разумеется, мне следовало бы поторопиться. Старенькая, слабая здоровьем мать могла и разволноваться. Потом дома, в городе, меня ожидали долги, которые нужно было вернуть. Опять же Танюха... О ней я вспомнил с небывалой теплотой, как о невесте, будто бы и не было десятка прожитых совместно лет. И тут я натолкнулся на цепкий, изучающий взгляд тунгусских глаз и только пожал плечами.
   Мы припозднились.
  
   - Помнишь, ту ночь, когда я утвердил Его? - глухо говорил Никола. - Для тебя и для остальных пацанов это была просто игра...
   - Но не для меня, - продолжил он после моего молчаливого согласия. - Если ты помнишь, все было не понарошку. Было серьезно и вполне грамотно. Я соблюдал все каноны. Дата, 16 июля, самая середина лета, хтонический праздник духов земли и рождество Люцифера. Я пожертвовал единственным преданным мне существом. Помнишь Джека? Думаешь, я живодер? Думаешь, мне было плевать на него? Нет. У меня сердце кровью обливалось. Но я поставил для себя цель. Я хотел оживить Его, воплотить и заручиться Его поддержкой...
  
   Никола все говорил и говорил, и рассказ его был чуден.
  
   - У меня тогда были жесткие терки с отчимом. Я ненавидел его, Витяй. Помнишь моего отчима? Та еще сволочь, порядочная скотина! Мать за дверь, а он, сука, Рысиху в койку прет. Мать слово, а он ей в пятак. Меня едва не удавил, когда я о Рысихе заикнулся. Сказал, что если ляпну чего-нибудь не в строчку, то до конца жизни буду ее затычки стирать. В общем, защитник мне был нужен позарез.
   В ту ночь я остался в лесу. Мать все равно была на работе, а всю ночь терпеть скрип ржавых пружин да охи-ахи Рысихи я не хотел. Когда вы ушли, я пал перед Ним ниц и так лежал, пока не услышал: "Встань!".
   Знаешь, Витяй, я не удивился и не испугался. Я просто встал, как было приказано. Но Он еще долго молчал. Я решил, что мне примерещилось, и снова был готов пасть ниц, но Он вдруг приказал: "Возьми и ешь!". Я растерялся: что есть? землю? траву? Он сказал: "Ешь жертву и Я войду в тебя".
   Я плюхнулся на колени и руками разгреб могилку Джека. Меня едва не выворачивало наизнанку, но я впился зубами в собачью плоть. В голове что-то щелкнуло, больно и ослепительно... и я потерялся.
   Я очухался на рассвете, от адского холода. У меня зуб на зуб не попадал. Выходило, что я всю ночь провалялся без сознания у Него в корнях, с собачьим трупиком в обнимку. С ног до головы я пропитался запахом псины и весь перепачкался кровью.
   Кое-как я зарыл Джека и, будто полоумный, опрометью кинулся прочь - к поселку.
   И что ты думаешь, Витяй? А ничего...
   Отчим с Рысихой крепко поцапались. Между ними будто черная кошка пробежала. Я злорадствовал. Я понял: Он помогает.
   Помнишь, как мы разгромили "красных" и как их Чапай ползал перед нами на брюхе, в крапиве, глотая слезы и размазывая сопли?
   А потом... Потом пришли какие-то чокнутые сны. Точнее был только один сон, но он повторялся с маниакальным упорством. Кто-то невообразимо страшный и бесформенный гонялся за мной по пятам. Я убегал во все лопатки. А он... Я просыпался в холодном поту, посреди ночи, и боялся сомкнуть глаза. Я знал: это Он призывает меня, Он зовет. Но я боялся. Я трепетал от одной только мысли, вновь оказаться на Стойбище, у подножия Его страшного идола.
   Я стал блуждать по ночам, пугать домашних и мочиться в постель. Тогда мать потащила меня к бабке Гусихе. Но та, едва только завидев меня, замахала обеими руками и подняла визг: "Уберите! Уберите от меня этого!"
   На следующую ночь я прямо на стене в общей комнате написал все, что думал об отчиме и о Рысихе. Я сделал это в бреду, материной губнушкой. Утром был скандал и отчим надавал мне крепких затрещин. Тогда я убежал из дома. Я думал перекантоваться где-нибудь в Синяхе на зимовье, переждать, пока страсти улягутся. Но получилось так, что я очутился на Стойбище, прямо у Его подножия. А вот не знаю, каким образом. Синяха же совсем в другой стороне, за восточным хребтом. Меня словно бы магнитом притянуло... Там я вообще потерял всяческое соображение.
   Он вышел из идола, клянусь тебе мамкой!
   Вышел, как сгусток ночи, как темная бесформенная тень. Он навис надо мной и я обмочился со страху. Таким бесчеловечным ужасом веяло от Него. "Ты - мой", - объявил Аджигза, а я что было сил заверещал: "Нет!". Он вдруг размножился: Их стало много. Они схватили меня и стали трясти, будто тряпичную куклу. Я визжал, матерился, призывал Христа, Аллаха, пытаясь вырваться, но бесполезно. Под дикий хохот мне оторвали голову и насадили ее на ближайший сук. Затем они принялись потрошить мое тело и все кричали: "Неправильно! Неправильно!". Они визжали, рычали, скрипели и щелкали на разные голоса, а по распадку летело дробное эхо: эчхэ-чхэ-чхэ! эчхэ-чхэ-чхэ! Было очень-очень больно, Витяй.
   Не знаю как, но я все видел, слышал и чувствовал.
   Они вывернули мое тело наизнанку, как грязный носок, и перетряхнули все мои внутренности, пересчитали каждую кость, каждую жилу и мускул. "Вот здесь чего-то не хватает! А это - лишнее!". Они выхватили из земли собачий трупик и что-то добавили мне от него. Я сходил с ума от нестерпимой боли, умолял, но они только хохотали мне в лицо. Казалось, этот ужас никогда не кончится. Но тут меня сложили, будто какой-то пазл, и крепко проштопали окровавленной дратвой.
   Я завопил и кинулся было бежать, но меня подхватили за ноги и за руки. "Куда ты?!" - вновь дико захохотали они и вдруг принялись смачно хлестать бледными синевато-серыми кишками Джека. От новой боли я прекратил всякое сопротивление, потерял всякое чувство пространства и времени. Наконец, меня встряхнули. Я увидал под собой что-то вроде громадного бачка, с бурлящей темной, почти черной кровью. Меня трижды макнули в эту омерзительно холодную жижу. "Надо бы дать ему имя!" - "Эчхэ! Эчхэ! Эчхэ!" - полетело со всех сторон и на разные голоса. Но я уже был Эчхэ... "А это никого не волнует!" - ответили мне.
   Потом мне в рот воткнули нечто холодное, склизкое и мягкое. Приказали: "Соси!". Я попытался было вытолкнуть эту мерзость языком, но рот неожиданно наполнился какой-то горючей слизью. Я глотал, чтобы не захлебнуться, и буквально чувствовал, как все мое тело, каждая его клетка напитывается ядовитой желеобразной тьмой. Я все-таки вывернулся и сплюнул. Тогда меня больно схватили за лицо, повернули и выкололи глаза. Я сорвал голос и больше не мог кричать. Моя глотка издавала лишь жалкий простуженный сип.
   Меня крепко-накрепко спеленали в какие-то вонючие шкуры и бросили прямо в мох, в болото. Глазницы жгло, они свербили и кровоточили, но я вновь мог видеть. Оказалось, что я валяюсь и бурлящего кровавого источника. Каменистая почва вокруг была щедро усыпана костьми: и человеческими, и звериными. Откуда-то из тьмы вышел седобородый тщедушный старик, в плаще с капюшоном. Ни слова не говоря, он больно схватил меня за загривок и окунул в кровавый источник так, что я был вынужден хлебать мерзкую, холодную кровь. Я глотал и глотал. Я упился до такой степени, что казалось, ткни меня пальцем, лопну, как мыльный пузырь Чем-то острым старик больно проткнул мне уши, встряхнул и поставил на ноги.. Я ничего не соображал. В голове булькала жижа.
   Он внезапно захихикал, бросил мне под ноги осклизлый сгусток крови, величиной с подушку, и, поставив меня на нем, сказал: "Ты будешь великим из злых шаманов с кровавым подножием". Эти слова я повторил, сам не зная для чего.
   Старик набросил мне на шею веревку и повел меня, как бычка, куда-то далеко. Я шел, ничего не видя вокруг, кроме тьмы и багрового марева. Наконец, он хихикнул: "Пиздец, долбоеб-долбоеб!" и толкнул меня в грудь. Я выпал в свет, больно ударившись лбом обо что-то и потерял сознание.
   Очнулся я в Кутуманде, в старом пустом зимовье, пахло плесенью... Ты же слышал, Витяй? Я открыл глаза и понял, что стал другим. Я слышал и видел мысли окружающих. Я видел их хвори и страхи, будто каких-то отдельных существ. Видел любые их чувства и эмоции... Меня сочли сумасшедшим, но я мог управлять людьми, словно куклами.
   Помнишь Рысиху?
   Она гордилась своей задницей и ужасно боялась насилия. Но была глупа, как пробка. Она думала свалить от меня в город, думала затеряться в каменных джунглях. Знаешь, Витяй, что я с ней сделал? Ее избивали и насиловали все тамошние малолетки. Ее нахратили даже псы. В промежутках она пьянствовала... и, наконец, вздернулась. И отчим вздернулся. И Поздей. И Буксир. И Костриха... Все они были редкими тварями. Потом залезла в петлю бабка Гусиха и мент Торбеев. И Чинарик, который хихикал у меня за спиной... Но Он требовал все новых и новых жертв. Я перепортил всех окрестных девок. Твоя Танюха, кстати, не исключение... Впрочем, извини, Витяй, я не знал, что ты на ней женишься.
   Я не хотел, так получилось...
   Понимаешь, я не принадлежу себе. Он поселился во мне прочно, как в собственном гнезде. Он управлял мною каждую минуту и днем, и, особенно, ночью. Но я устал. Я решил раз и навсегда порвать с Ним. Ты только посмотри, что я сумел раздобыть.
  
   Никола резво соскочил со стула, приник к дивану и стал что-то слепо нашаривать там, в ящике для белья.
   - Вот! - он вытащил моток бельевой веревки. - Тьфу, ты черт! Не то... Сейчас, Витяй, минуточку!
   Никола выхватил и задумчиво покрутил в руках какой-то обмылок, но, видимо решив, что опять достал не то, забросил его внутрь и принялся с отчаянным упорством нашаривать в диванном ящике. Наконец, он извлек какую-то потрепанную книжонку. Я с превеликим трудом, но все же опознал в ней детскую приключенческую повесть "Листы каменной книги"...
   - Вот! Это настоящее евангелие! - глухо и торжественно заявил Никола. - Святые слова... Я обращусь к Христу, Витяй. Он добрый. Он поймет. Он избавит меня от напасти. Послушай, что говорит Иисус... Святые слова!
   Никола лихорадочно перелистал грубые и грязно-бежевые от старости страницы, нашел и, с пылающим взором тунгусских глаз, зачитал:
   - Льок проводил взглядом Хромую Лисицу и вонзил в ее след острый осколок кости...
  
   И тут я осознал, что слушаю сумасшедшего.
  
   Между тем Никола вновь принялся что-то выискивать, скользить, обгрызанным едва ли не под корень, ногтем по странице. Нашел и вчитался, беззвучно бормоча губами себе под нос. Я тихо встал и по-кошачьи выскользнул прочь. Ночь дохнула в лицо свежестью и россыпью далеких мерцающих звезд. Я торопливо, стараясь не шуметь, пересек ограду, тихо затворил калитку и не выдержал - дал волю ногам.
  
   Слишком резко дернув ногой, я проснулся, а за одно и разбудил Танюху. Она приподнялась на локте и тревожно взглянула на меня.
   Горел ночник. Электронные часы над дверным проемом чакали, табло услужливо высвечивало красным "02:41"...
   - Ты чего? - ее голос спросонья был чуточку надтреснут.
   - У тебя с ним что-нибудь было?
   - С кем "с ним"? - мгновенно мобилизовалась Танюха.
   - С Николой?
   - С каким Николой? - Мне показалось, что ее глаза быстро-быстро и едва заметно замигали, точно включился внутренний счетчик, бешено перебирающий в памяти, что у нее и с кем было. Она повторилась, - С каким Николой?
   - Ну... - начал было я и осекся.
   - С каким Николой? - вновь повторила Танюха. В ее голосе послышалась упругая металлическая нотка.
   - Забудь, - я тяжело сел в постели и уперся ногами в ковер.
   - Три часа ночи...
   - Прости, Тань, сон нехороший приснился.
   - Прости, Тань! - передразнила она и, демонстративно отвернувшись, уткнулась в подушку.
  
   Она была права.
   С КАКИМ НИКОЛОЙ?
   Танюхе не было и восьми лет, когда Никола умер в больнице. Говорили, что ночью он прокрался в процедурку и наглотался каких-то сильнодействующих медикаментов. Спасти его не смогли. Одно верно: ему навсегда осталось четырнадцать лет.
   ЧТО ЗА БРЕД В МОЕЙ ГОЛОВЕ?
  
   Я тихонько поднялся и, стараясь не скрипеть половицами, прошел на кухню и намешал себе крепкого черного кофе, с лимоном. Необходимо было как-то собраться с мыслями. Ибо столько всего нагородилось в голове, что сам черт ногу сломит.
  
   АДЖИГЗА...
   Ну да, как-то перепинывались мы с Николой ржавой пружиной от диванного матраца. Ее полет был непредсказуем, никак нельзя было предугадать заранее в какую сторону она полетит в следующий миг. Было весело, даже очень. Вот эта самая пружина, от удара ногой, а более при контакте со щебнем, дело было на каменистом берегу ручья, и рассекала воздух с похожим звуком: ад-жии-гза! ад-жии-гза! Собственно, этим словом мы и назвали нехитрую потеху - футболированье стальной пружиной. Пустая детская забава и никакой мистики. Почему Никола именно так окрестил наше лесное идолище, я не знаю. Он прочел достаточно книг, просмотрел довольно фильмов... Скорее всего Аджигза - случайность, первое непонятное слово, вспыхнувшее в его воспаленном мозгу тогда, в ту памятную ночь на 16-ое июля. Такая же случайность, как и это его ничего не значащее Эчхэ...
  
   Зачем я, взрослый самостоятельный мужик, в три часа ночи, на кухне ищу какую-то логику в очевидно нелогичной череде кошмаров, основанных на каких-то детских воспоминаниях? Зачем?
  
   Послышались шаги. В кухонном дверном проеме появилась Танюха. Ее лицо было бледнее обычного. Даже не так: оно походило на холодную злую маску.
   - Придурок! - заявила она с порога.
   - Я извинился, Тань. Я не хотел тебя обидеть.
   - Не хотел тебя обидеть! - передразнила она. - Ты мне весь сон преломал. У меня голова трещит.
   - Прости, Тань...
   - И что? Думаешь, от этого твоего "прости, Тань" я прямо рухну на пол и усну?
   Выяснять отношения с разъяренной женой сейчас ему хотелось меньше всего на свете.
   - Успокойся.
   - Сам успокойся! - агрессивно огрызнулась она. - Ты понимаешь, мне на смену с утра!
   - А мне?
   - У тебя выходной! - она круто развернулась, прошла в комнату и щелкнула выключателем.
   Ее дикий, полный то ли ужаса, то ли ненависти, визг оледенил до глубины души.
   Я опрометью кинулся следом.
   - Что это, тварь?! - Танюха бросилась на меня с кулаками.
   Я едва успел перехватить ее.
   - Отпусти меня, мразь! Скотина!
   Казалось, она сошла с ума.
   В детской испуганно заревела дочь.
   - Бл*дь, я с рехнусь с вами! - не сдержался я.
   - Что это, тварь?! - она вывернула руку из моих цепких пальцев и указала на стену.
   Прямо поверх обоев, губнушкой, корявыми печатными буквами значилось:
  
   ТАНЬКА - ШЛЮХА, БЛRДЬ, ХYЕСОСКА!
  
   Я рухнул на колени:
   - Тань, клянусь тебе всем святым, что у меня есть, дочкой клянусь: это не я!
   - Не ты? - она оттолкнула меня. - А кто же?
   - Никола... - пролепетал я, сам себе не веря.
   - Какой еще Никола? - Танюха, отступая уперлась лопатками в стену, смотрела на меня сверху. В ее глазах стыла холодная ненависть.
   - Таня?
   - Не приближайся ко мне! - она больше не кричала, просто в ее голос веял ледяной отстраненностью.
   Мне было больно.
   Я не мог ничего объяснить, ничем не мог доказать свою невиновность.
   Она была права...
  
   Плач в детской внезапно смолк. Воцарилась тишина, в которой было отчетливо слышно частое, неровное Танюхино дыханье и оглушительное чаканье часов. "02:15", - неосознанно отметил я... и тут МЕНЯ ОСЕНИЛО:
   - Это же сон!
   Я сделал шаг к Танюхе.
   - Не приближайся ко мне! - взвизгнула она и попятилась, по-прежнему, прижимаясь к стене лопатками, к кухонному проему.
   Я сделал еще шаг.
   - Не смей!
   Она вывернулась, нырнула из-под моей руки и оказалась на кухне.
   - Тань?
   - Заклинаю тебя: не подходи! - в ее взгляде мелькнула какая-то сумашедшинка.
   Я не обратил внимания. Хотелось поймать ее, прижать к себе, обнять и успокоить.
   - Это всего лишь сон, Тань...
   Она дико заверещала и я ощутил сокрушительный удар в грудь.
   УДАР ТОКА?
   Сознание померкло... я умер.
  
   Я понял это, когда едва не ударился лицом о потолок. Оттолкнувшись ладонями, я развернулся. Внизу на линолеуме лежал мой труп, из-под него медленно растекалось темное кровавое пятно. Танюха, в ужасе, прибилась к холодильнику. Она сидела на полу, поджав к подбородку голые колени и вытаращив незрячие глаза. Она дрожала. В ее руках был нож. Темная капелька медленно стекла по лезвию и тяжело сорвалась на пол. В проходе беззвучно ревела дочь... Впрочем, наверное все-таки со звуком, просто я ничего не слышал. И ни страха, ни сожаления, ни желания отомстить или простить и успокоить - вообще, никаких чувств я не испытал. В этот момент откуда-то с улицы долетел отдаленный истошный, полный страданий и ужаса вой. Ему вторил уже десяток или более подобных же голосов. Я легко выпорхнул в окно, прямо сквозь шторы и стекло, и устремился вдоль пятиэтажки, мимо тёмных подъездов и окон. В некоторых горел свет. Я знал, что за ними храпят толстые бабищи, с бритыми лобками. Я устремился на восток, туда, где над черным горизонтом степи должна была вспыхнуть узкая полоска грядущего рассвета.
  
   Ад-жии-гза! Ад-жии-гза! - весело рассекала воздух ржавая стальная пружина. Я знал, что это всего лишь сон, но не мог проснуться.
   Часы мигали красным "02:00"...
  
   2008, Борзя
   ***
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"