Аннотация: *** Обычный студент, влюбленный, он же "пламенный революционер", он же член партии С-Р (запрещена в РИ), внезапно оказывается в реалиях российской демократии начала XXI-го века...
***
Скрип колёс. Зов судьбы.
Мостовая как белая скатерть.
Шаг вперёд - взмах руки -
взрыв!
Гвоздики ложатся на паперть
Твоего алтаря, эсэр...
/Виктор Герн
I
Темные глыбы домов. Почти пустынные мертвые улицы. Одинокие пешеходы. Конец октября, унылая и поздняя осень.
Низкое серое небо порошит колючим снежком. Стрелка вокзальных часов медленно тяготит к четырем по полудню, но снотворная хмурь старит день преждевременно. Кажется, давным-давно вечер.
Город прикорнул по обе стороны угрюмой реки и широко, по-русски раскинулся по холмам и увалам. С востока к нему вплотную подступает темный и безрадостный лес. На западе горизонт сливается и тает в серости неба. Там - поля и редкие перелески плавно переходят в откровенную, дикую степь.
Вниз по одной из улиц идет молодой человек.
Студенческий картуз напялен по самые глаза. Воротник форменного бушлата вздернут. Лица почти не видно. Вся его долговязая фигура, сутулая и нескладная, с приподнятыми вверх плечами и руками, спрятанными глубоко в карманах, свидетельствует о том, что студенту зябко. И только длинные концы белого шарфа, видимо вязанного, как-то вызывающе по-бунтарски свободно вьются в такт ходьбы и природы.
Молодого человека звали Саша Гольдберг. Происходил он из семейства оправославленных евреев, когда-то перебравшихся в Россию из Германии. Саша учился в местном университете на юридическом - по настоянию и с подачи отца, земского служащего. Отец спал и видел сына успешным адвокатом, а то и блестящим чиновником где-нибудь в одной из столиц. Но пока будущность молодого человека, ему самому, представлялась крайне призрачно и расплывчато. А виною тому задорная и лучистоглазая девица из местных - Гнеся...
II
Минувшей весной Саша неожиданно близко сошелся с одним из сокурсников, Ильей Ксежинским. Знакомы они были давно, но дружбы не водили. Так иногда случается. Живут себе два человека, видятся ежедневно, кивают друг дружке при встрече и не подозревают об общности. Единичный случай, простой разговор свел Сашу с Ксежинским. Сокурсник оказался натурой деятельной, воспламеняющейся. Его суждения и оценки окружающей действительности буквально ошеломляли Сашу, повергали в мучительные раздумья. Мир представлялся совершенно в ином, далеко не сусальном свете. И потом казалось, что Илья озвучивает его собственные потаенные мысли, смутные догадки, которые он старательно прятал в ворохе обыденности. Илья же напротив извлекал их на свет божий, облекая в яркие и точные формулировки. Циничные и по-юношески максималистские, но... Это увлекло и покорило Сашу. Они стали встречаться. И однажды Илья привел его на квартиру, где собирались участники одного из местных нелегальных кружков. Там, среди них Саша и разглядел Гнесю.
Девушка сидела на краю кушетки, закинув ногу на ногу, и курила длинную тонкую папироску. Смугловатое лицо и большие темные глаза выражали задумчивость. Курила она неторопливо, изящными движениями стряхивая папироску в громоздкую стеклянную пепельницу. Когда Илья церемонно представил ей Сашу, она встрепенулась, с любопытством взглянула снизу вверх и вдруг мягко и тепло улыбнулась... Точно разглядела старого доброго знакомого. Эта улыбка, а еще более глаза - сочные, карие, золотистые и обволакивающие - смутили студента. Саша внутренне вздрогнул и отметил про себя, что кузина Ильи (а девушка приходилась родственницей товарищу) прекрасна и очаровательна... Других эпитетов он не нашел.
С того самого момента Саша заболел, забредил ею поистине волшебным и удивительным образом. На квартире собиралось более десятка молодых людей, велись бурные беседы о судьбе России, о ненавистном царизме, о пламенных событиях 1905-го, о позорной войне с Японией.
Саша внимал вполуха, поддакивал, говорил что-то сам, но все его существо было приковано к этой прекрасной и очаровательной девушке. Она мнилась ему высшим существом, Ангелом, небесным херувимом снизошедшим до смертных... И когда расходились, Гнеся сама тепло и нежно сжимала его ладонь. Жар приливал к Сашиному лицу. Он жутко смущался, почти пугался и выходил, проклиная себя за собственную робость.
Так нежданно-негаданно Саша втянулся в группу местных социалистов-революционеров, сделался завсегдатаем их сборищ, проникся радикализмом их идей и самим духом борьбы. Новые знакомые восхищали его странной и необоримой энергией, новшеством мировоззрения и беззаветной готовностью к подвигу, к самопожертвованию во имя светлых идеалов.
Но более всех - Гнеся...
III
В начале октября в город прибыл представитель ЦК. Назвался он просто - товарищ Петров. На вид ему было лет сорок. Хотя, кто знает - сколько? По-слухам товарищ происходил еще из народовольцев и имел порядочный опыт в революционном деле. И тюрьмы, и ссылка, и заграница... Все было знакомо ему не по наслышке, испытано на собственной шкуре. Разговаривал он резко, пронзая собеседника ледяным взглядом необыкновенно светлых глаз, но говорил вежливо, с должным уважением.
Прибыл товарищ Петров инкогнито и доставил из ЦК настоящее боевое задание. Незадолго до того объявившийся в городе полковник Лохвиц, который возглавил местное полицейское управление, как оказалось был заочно приговорен революционным судом к смертной казни за расстрел социалистов-революционеров где-то аж в Севастополе. Группе предстояло привести приговор в исполнение, организацией и корректировкой чего и занялся товарищ Петров.
Времени было в обрез, но представитель ЦК умело, с профессиональным знанием приступил к разработке. Было установлено почти круглосуточное наблюдение за полковником, фиксировались его выезды, пути следования и привычки. На конспиративной квартире, можно сказать, под самым носом у полицейских, Осип Шуткевич, местный химик и непризнанный гений, изготовил несколько бомб. Дело стало за непосредственными исполнителями - метателями. На собрании решили бросить жребий, но Саша вызвался сам.
Товарищ Петров саркастически измерил взглядом его долговязую и нескладную фигуру, как бы невзначай покосился на Гнесю... и неожиданно поддержал волонтера:
- Молодец! - сказал он.- Наше дело любит храбрых бойцов.
IV
Бомбометателей было шестеро и Саша - самый юный из них.
Как было выяснено, полковник Лохвиц, покидая управу, обычно следовал двумя маршрутами - минуя площадь, проезжая близ церкви. И только единожды за весь срок наблюдения его экипаж прокатил третьим путем - мимо Торговых Рядов. Исполнение приговора революционного суда являлось делом весьма и весьма рискованным. Экипаж полковника неизменно сопровождал эскорт из четверки верховых казаков. Бомбометатели безусловно рисковали жизнью. В сущности они являлись самыми настоящими смертниками. Но они были так же неприлично и беззаветно молоды... А молодость, разве она думает о смерти всерьез? Нет, она готовится жить вечно. Подвиг и бесстрашие - вот удел молодых и безусых.
И Саша, естественно, не помышлял о смерти.
Он шел вниз по улице, зябко кутаясь в бушлат и вжимая шею в плечи. Он просто шел на встречу судьбе. Вокруг было пасмурно и по-обыденному сонливо. Октябрь высчитывал последние деньки. Погода крепчала и хиузок, тянувший из далекой степи, все более настойчиво трепыхал его бунтарский белый шарф. Но Саша совсем не мерз. Вернее, он не замечал холода. Он вспоминал восхищенный взгляд Гнеси, милую и невыразимо притягательную улыбку, едва различимый румянец под смуглостью кожи и фразу, сказанную в коридоре у двери, шепотом: "Я буду ждать тебя... хотя бы - целую вечность..."
Эти слова, снизошедшие из уст красавицы, согревали и окрыляли его.
ХОТЯ БЫ - ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ... Так сказала она - ему, робкому и застенчивому воздыхателю. И это были отнюдь не просто красивые слова. Это было искреннее признание, признание во взаимности. И Саша шел окрыленный, пританцовывая в душе, может быть,- на верную смерть... Хотя о смерти сейчас он думал менее всего. Разумеется, молодой человек отдавал себе отчет в том, что может погибнуть при взрыве, может быть подстрелен казаками или же схвачен и осужден к виселице... Но Гнеся сказала: "Хотя бы - целую вечность..." И это было действительно важно! Как, впрочем, и ее прикосновение - порывистое, чувственное. И ее глаза - золотистые, обволакивающие. И ее улыбка - манящая, обещающая...
Нет, Саша совершенно не замечал ни зябкого, пронизывающего до мозга костей, ветра, ни колючего снега. Он не заметил бы и стужи. И он совсем не думал о смерти...
V
Товарищ Петров определил ему пост по ту сторону моста, на углу знаменитой в городе аптеки братьев Овчаренко, близ Торговых Рядов. Этим маршрутом экипаж полковника Лохвица проехал только однажды, но сие обстоятельство нисколько не умаляло роли бомбометателя. Во-первых, сам Саша не знал об этом. Во-вторых же, наверняка никто не мог знать, какой путь изберет полковник на этот раз. На каждом из трех предполагаемых маршрутов было установлено по два поста - основной и вспомогательный, Саша, по причине выдающейся молодости, являлся вторым номером. Первым шел крепкий и жилистый парень из фабричных, Матвей Козин. Студент всего лишь дублировал его в случае неудачи. Однако и этому малому он был несказанно рад и горд.
Метрах в двадцати перед мостом молодой человек круто повернул и подошел к уличному лотку. Хмурый торговец коротко зыркнул из-под козырька.
- Мне, пожалуйста, коробку папирос.
- Какие-с предпочитаете? - тот скупо повел рукой над представленной продукцией.
- "Триумф", будьте любезны.
- Будем-с.
- И желательно упаковку целую, фабричную... У меня ровно, без сдачи.
Торговец протянул ему блеклую картонную коробку, придирчиво пересчитал деньги и буркнул:
- И то верно-с, без сдачи...
Это было условное слово. Торговец был далеко не торговец, а хорошо знакомый товарищ по группе, с глупой фамилией Жук. И, разумеется, он передал Саше вовсе не коробку мажорных папирос, а бомбу. "Без сдачи" значило, что операция движется согласно плану, без сбоев, Козин уже на месте и студент пришел во время.
Саша слабо кивнул, сунул коробку подмышку и направился к мосту.
Река еще не замерзла. Только кое-где по краям вдоль берегов уныло белели свежие чешуйки льда. Саша шел по мосту, а река пучилась и завихрялась, величественно и неторопливо несла свои темные воды далеко на север, к самому сумеречному Ледовитому океану. Река представлялась ему влажным и холодным змием, вечно ползущим и бесконечно длинным. Саша родился и вырос на ее берегах, верстах в тридцати выше по течению. Там, на юге, в пыльном степном городишке до сих пор живут и здравствуют его родители, его сестренка. У каждого человека, подспудно, где-то в глубине души, таится раз и навсегда запечатленный образ родины. И если бы Сашу спросили, какова она - его родина, то он не задумываясь бы ответил: это вечная и темная река, это скудные и бесконечные холмы, это скорбное небо...
Вскоре Саша ступил на Левобережье.
Впереди показались Торговые Ряды - хаотическое скопление всевозможных лавок и магазинов, где торгуют всякой всячиной. Там всегда было людно.
Неожиданно откуда-то из подворотни выскочила мохнатая моська. С противным визгливым тявканьем она метнулась в ноги студенту, видимо, норовя ухватить за штанину. Саша инстинктивно притопнул и угрожающе шикнул. Со стороны, вероятно, это выглядело несколько забавно, при его-то телосложении, потому что проходящая мимо матрона невольно прыснула в кулачок.
Наконец он достиг условного места - угол аптеки прямо под аляповатой бело-зеленой вывеской "Фармацевтическое заведение братьевъ Овчаренко". Саша нехотя замер - путь на Голгофу был пройден, осталось лишь терпеливо ждать. Согласно договоренности, услыхав отголосок взрыва, студент должен был выждать на посту не более пяти минут, а затем неспешно следовать на одну из конспиративных квартир, чтобы сдать бомбу.
Впрочем, инструктаж он запомнил не хуже таблицы умножения... Но, казалось, именно сейчас, вот только что, ощутив себя лицом-к-лицу со временем, наедине с гуттаперчевыми минутами бездеятельного ожидания, студент неожиданно для себя ощутил и пронизывающий насквозь хиузок, и колючую порошку, обильно сыпавшую откуда-то... С неба? Но неба не было... Казалось, оно надломилось и упало прямо на город, угрожая погрести его под серыми и холодными обломками... навсегда. Не было неба, не было дня и солнца... Только - хиуз, пороша и сумеречная серость. Только - золотистые глаза, только улыбка... где-то там, по ту сторону сна, в ином мире... В Зазеркалье ли?
Молодой человек поежился, еще более утопив голову в плечи, пытаясь укрыть лицо от острых, почти стеклянных снежинок, и...
...Экипаж объявился внезапно, с той стороны откуда Саша и не ждал.
Он вынырнул прямо из начинающейся пурги, будто некое фантастическое животное, сопровождаемое громыханием и свистом, и бойко покатил по мостовой. На углу у аптеки кучер вынужденно придержал повод, пропуская вперед легкую казачью пару. И в этот самый момент Саша, вряд ли отдавая себе отчет, порывисто метнулся на встречу судьбе.
На мгновение время остановилось...
Будто сквозь сон, он различил нервный вскрик кучера, краем зрения запечатлел, искаженные мешаниной страха и гнева, гримасы казаков, которые резко натянули поводья и слепо шарили рукояти шашек. Но было уже поздно. Саша замер на подножке экипажа. Выбитая локтем темная стеклина мириадом калейдоскопических обломков осыпалась внутрь. Толстый пожилой человек сделал какое-то невнятное движение, пытаясь защититься. Саша близко... очень близко увидал его брыластое, без единой кровинки, лицо и испуганно сверкнувшее пенсне.
- Именем!.. - фальцетом выкрикнул он и второе слово "Революции!" слилось воедино с адским грохотом разрыва...
VI
Саша не верил ни в Бога, ни в черта, почитая и то, и другое - венцом человеческой глупости.
Очнулся он внезапно - так вздрагивают и приходят в себя от ночного кошмара. Какое-то время он отчаянно тряс головой, пытаясь избавиться от назойливого гула, от параноидального ощущения себя самого в роли свободно вибрирующего языка внутри звонкого вселенского колокола.
"Я мыслю, следовательно - существую..."
Саша оторопел. Как? Неужели он не погиб? Неужели - жив?
С фотографической ясностью он представил себе угол здания под аляповатой бело-зеленой вывеской. Представил полковничий экипаж... Себя самого... Бледное, смертельно испуганное лицо Лохвица... Светлые прусские глаза, умоляющие, многократно увеличенные линзами пенсне...
Это длилось всего какое-то мгновенье!
Резкий и неприятный визг и скрежет. Тугой сноп ослепительного света ударил из ниоткуда... Саша окончательно пришел в сознание.
- Алле, мужик! Ну, ты че, в натуре не рубишь?
Грубый окрик вылетел прямо со стороны света. Кто это? Ангел, демон? Неужели все-таки есть "тот свет"?
- Эй, че ты раскорячился?! Я тебя спрашиваю, олень!
Кажется, говорили по-русски, но к собственному стыду Саша не мог уловить смысла.
- Что? Что вы сказали?
- Ты че, олень? Вау! Да ты по ходу не сечешь нифа или дурачка влупил?!
- Что? - беспомощно повторил Саша, выпрямляясь и обеими руками пытаясь тщетно заслонить лицо от яркого потустороннего света.
Послышались какие-то приглушенные хлопки. И вот, прямо из светового луча, перед ним вынырнули два темных силуэта. На ангелов, по-крайней мере на тех, какими их малюют в церквах, они совсем не походили... Тогда - ад и демоны!
Один из них резко ухватил ворот бушлата и грубо дернул на себя. Саша едва удержался на ногах. В нос ударил тугой аромат винного перегара:
- Я не понял, олень! Ты че тормозишь?
В предельной близости Саша увидал поведенное злобой лицо и холодные, ледянистые глаза... Почти такие же глаза, как у полковника. Но в них не было мольбы и страха, зато - гнев и пустота, пугающая... как бездна.
- Слышь, Тереха, - послышался другой голос, вполне себе миролюбивый. - Че ты с ним базаришь? Не вишь, че ли? Это ж нарком обдолбанный в порос. Дай ему в грызло и покатили.
- Что?
- Че ты штокаешь, лох ушастый? Оленина упоротая, - светлый демонический взор пошел тенью, - че ты раскорячился прям посредь трассы? Ты че ваще хочешь?
Удара Саша не ожидал. Из глаз посыпались яркие белые звезды. Его бесцеремонно куда-то поволокли. Вновь удар и ослепительная звездная вспышка. Студент потерял равновесие и, отчаянно взмахнув конечностями, рухнул куда-то в небытие.
VII
Спустя какое-то время Саша вновь осознал себя.
Яркого потустороннего света и темных демонических силуэтов не было. Зато были сумерки. Мягко и небольно падал пушистый снег.
Саша огляделся.
Он сидел прямо на земле. Вокруг переплетались то ли ивы, то ли акации. Позади темнела приземистая, видимо, чугунного литья, ограда, а за нею тысячи, нет... десятки тысяч огней... Электрических огней! Наверное, это город... Большой город, как Казань... или даже как Питер...
Как же все удивительно чудно и странно!
Саша сделал усилие и поднялся. Ноги гудели. Так же гудело в голове и что-то текло по губам. Студент провел рукой - кажется, кровь...
Кровь мертвеца?!
Впрочем, мертвым он себя совершенно не ощущал. Саша мыслил и чувствовал боль, и страдания. Страдания плоти... именно! Он дышал, хлюпал носом и, наконец, шарфом утирал ТЕПЛУЮ кровь... Возможно ли чтоб мертвецы... или души, призраки неупокоенные чувствовали то же?!
Весьма сомнительно...
Между тем, длинный белый шарф, его гордость и подарок сестренки, пришел в негодность. Саша кое-как утерся и отбросил его прочь. Глаза привыкли к сумеркам. Множество огней, далеких и близких, обступающих его со всех сторон горизонта, твердо убедили студента в правоте сделанных выводов. Да, это - город... Может быть, тот самый город, где Илья... где Гнеся!
Мысль о ней подстегнула молодого человека, точно прутом.
Саша отряхнулся, поднял валяющийся на земле картуз и поежился. Все-таки было зябко, коченели пальцы. Он выбрался из кустарника на какую-то маломальскую аллейку. Впереди, на фоне знакомого здания, на высоком постаменте, темнела странная безголовая статуя. Внутренняя подспудная сила или же простое человеческое любопытство подтолкнули студента подойти к этому уродливому монументу...
здесь
26 октября 1908 года
погиб
пламенный революционер
Гольдберг Александр Яковлевич
(1887 - 1908)
ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ!
Саша не поверил своим глазам. Он тряхнул головой - но наваждение не исчезло. Тогда он, подобно апостолу Фоме, подошел и ощупал руками строгие холодные буквы, выпуклые, с облупленной позолотой. Надпись на постаменте была более чем материальна.
- Вечная память героям... - медленно прошептал Саша, чувствуя пронизывающую его дрожь.
Снизу вверх он взглянул на мрачную обезображенную статую, на памятник самому себе... от благодарных потомков.
Внушительная двухметровая фигура казалось застыла в порывистом движении, делая шаг вперед. Полы студенческого бушлата полуотброшены назад, словно внезапным порывом ветра - ветра реакции. Правая рука вскинута в призывном жесте... На месте головы торчит парочка жидких изогнутых прутьев.
- Обезглавили... - вновь прошептал Саша и возмущенно, в голос, - Меня обезглавили, как какого-нибудь Людовика!
В загробную жизнь он не верил. В Светлое Будущее?.. Об этом часто и много говорили там... на конспиративных квартирах...
VIII
Мысль о соратниках вновь ярко воскресила в памяти милый и неповторимый образ Гнеси. Он почти физически ощутил тонкий, едва уловимый аромат французских духов, ее духов. Ему привиделось прекрасное смугловатое лицо, оттененное стыдливым румянцем, огромные карие с позолотой глаза, обадривающая улыбка влажных и четко очерченных губ...
Я БУДУ ЖДАТЬ ТЕБЯ... ХОТЯ БЫ - ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ...
Саша ощутил болезненный укол нежности, страха и сожаления.
Но где он? Кто он? Что с ним случилось? Почему он не погиб? Или же погиб? Но тогда, почему он видит, слышит, чувствует? Почему так страшно и больно? Каким образом он очутился у собственного поруганного памятника?
Что это за чудовищная дьявольская шутка?!
Словно в горячечном бреду Саша круто развернулся и пошагал прочь. Прочь от этого страшного места. Прочь от обезглавленного памятника. Прочь - от аптеки братьев Овчаренко. Прочь! Прочь от жуткого осознания...
Он легко переступил приземистую ограду и огляделся.
Да, это был ТОТ САМЫЙ город. Пусть - чужой, изменившийся, но до боли знакомый... Город несбывшихся мечт.
Саша вышел на улицу и, пошатываясь, направился туда, где по его мнению находился мост. И действительно - мост был! Пусть не таков, каковым его хранила память. Но он таки был!
Темная и холодная река все также пучилась и завихрялась, неторопливо унося свои воды далеко на север, к самому сумеречному Ледовитому океану.
Повинуясь необоримому, почти мистическому влечению, Саша миновал мост. Несколько раз навстречу и мимо него прошуршали чудные приземистые экипажи. Наверное, автомобили... Автомобили Будущего... совсем не похожие на те, которые он видел еще... вчера. Всякий раз Саша шарахался в сторону, плотно прижимаясь к металлическим перилам. Яркий свет автомобильных фар смертельно пугал его. Студент уже давно рассудил, что не было никаких потусторонних демонов... Были необыкновенно "благодарные потомки", монстры из Светлого Будущего. Те самые, которые воздвигли ему, Александру Гольдбергу, памятник... а затем - обезглавили.
Саша ступил на Правобережье и круто взял вверх, вдоль по знакомой улице.
Сумерки сгущались, но яркие фонари, высокие и причудливые, точно рожденные в кокаиновом бреду, светили каким-то мертвенным безжизненным светом. Сыпал снег. Хлопья простужено парили в тугом призрачном воздухе. Саша инстинктивно сторонился редких прохожих. Те, в свою очередь, не обращали на него никакого внимания. Он же упрямо шел вверх по улице. Туда, где по его разумению должен был выситься деревянный и крепкий особнячок Ксежинских, в котором жила Гнеся...
ХОТЯ БЫ - ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ...
IX
- Слышь, подкати сигаретку... не в падлу!
Они возникли неожиданно, будто вынырнули из ближайшей подворотни.
Саша туманно, сквозь бредовую пелену, взглянул на странноватые пухлые силуэты. Вся троица - в каких-то уродливых фантасмагорических одеждах, стриженные, без головных уборов, обутые в тяжелые на вид, солдатские башмаки. Он машинально нащупал в кармане мятую пачку "Триумфа" и протянул просящему.
- Ээ, бля... Ты че мне втюхал, уебок? - возмутился тот и в упор уставился на студента маленькими оловянными глазками. - Зырь, пацанва, это ж чистый бамбук! Ты че, сучка, наркоша?! Оу! Да я смотрю, ты не в себе, братан... Летаешь?
- Это ты в ребус подметил, Серый, - подхватил второй. - Этот братан нам и не братан в натуре! Зацени, какой шнобель... Слышь, алле? Гнида черномазая, ты че станции попутал?
- Ты че ваще делаешь, чуробас, на территории нашей русской федерации?
По граду непонятных вопросов, а более по их интонации, Саша тоскливо понял - будут бить.
- Стоять, шахид! - его рывок в сторону грубо пресекли, ухватив за ворот. - Стоять - бояться!
Сокрушительный удар между ног высек из глаз слезы. Студент согнулся пополам и бухнулся на колени. Он хотел что-то крикнуть, как-то образумить их, но толстая рифленая подошва тяжелого башмака выбила какие-либо слова из его сознания...
***
Троица бритых отморозков долго и со знанием дела мутузила студента на вечерней улице. Входя в раж, они то и дело волочили безвольное тело по асфальту. Густые, темные капли крови брызгали на свежий снег. Время от времени щелкал мобильник - пацаны стремились запечатлеть подвиг как для истории, так и в назидание всяким прочим. Редкие прохожие, заслышав их воинственный рык, стремились свернуть а сторону от греха подальше: береженого, говорят, Бог бережет...
Наконец, пацанве наскучило.
Обмякшее, искромсанное тело подтащили к ближайшей урне и несколько раз безжалостно ткнули лицом о чугунный край, обратив его в кровавое месиво. Студент не подавал признаков жизни, и его бросили тут же, прямо на тротуаре...
X
Перед смертью он на мгновение вернулся в сознание.
Стерильная белизна ослепила его, тишина - оглушила. Саша осознал, что лежит в кровати.
Со стены напротив глядел ухоженный улыбчивый господин... Саша даже не сразу понял, что это изображение. Вероятно, искусный цветной дагерротип... Господин на портрете был в штатском, но весьма разительно напоминал жандармского офицера - и выправкой, и лицом, и (что особенно важно!) внимательным, изучающим взглядом стальных, глубоко посаженных глаз...
Но не это возмутило и поразило Сашу... а фон...
Яркий романовский триколор и двуглавый имперский орел!
- За... - хрипло выдавил он из жуткого, обезображенного рта, второе слово "что?" кануло вместе с ним в темное и безмолвное небытие...
***
Пламенный революционер, Александр Яковлевич Гольдберг, 1887 года рождения, был зарыт на городском кладбище, как лицо неизвестное, неопознанное, безродное. Зарыт просто, безо всякой помпы и погребальных речей, двумя мятыми рабочими, которые достойно и не скупясь сдобрили безвестную могилку дешевыми окурками, похмельной блевотиной и быдловатой матерщиной...
По иронии судьбы, по соседству ржавеет крест, склонившийся к Сашиной могиле. На нем, при желании, еще возможно различить надпись:
![[]](/img/g/gern_w_w/ballada-o-studente/ballada-o-studente.jpg)