Он спустился в подземный переход и, пройдя несколько шагов, привычно отыскал взглядом ее витрину -- в длиннющем ряду точно таких же, ярко освещенных стеклянных витрин торговых павильонов-отсеков. Павильоны эти тянулись вдоль одной из стен перехода, от угла до угла, и чудесным образом превращали серый тоннель в красивую аква-галерею. Свет, стекло, упаковочное разноцветье товаров, движение за прозрачными плоскостями -- чем тебе не подсвеченные аквариумы, особенно если смотреть вдоль ряда? А рыбки? -- спросил он себя. Рыбки? Там, в аквариумах, -- в каждом по одной, и есть среди них...
Он остановился напротив витрины с флакончиками, баночками, тюбиками, разными косметическими принадлежностями и не сразу нашел ее взглядом. Она стояла в углу павильона, низко склонившись над тетрадкой и калькулятором, и ее мягкие, пышные рыжие волосы закрывали от него ее лицо. Вот она, сказал он неизвестно кому, единственная рыбка в аква-парке, за которой я мог бы наблюдать часами, даром что не ихтиолог.
На улице стояла летняя жара, стеклянная дверь павильона была распахнута настежь. Он тихо стал в дверном проеме, поставил сумку на откинутое окошко-полку и замер. Она подняла обнаженную по плечо нежную полную руку и откинула волосы со лба. И увидела его.
Сейчас начнется этот номер, сказал он себе. Гляди, может статься, что ты такого уже никогда не увидишь. Это е е движение, ее приветствие, ее темпоритм. Ни у кого такого нет. Ведь она единственная, золотая рыбка...
Рыжая...
Он молча смотрел на нее и улыбался. Она еще выпрямлялась, а ее чудесные серо-зеленые глаза уже начинали удлиняться, и яркие, умело и красиво накрашенные губы со вздернутыми, -- по-детски озорно и наивно вздернутыми, -- уголками начинали растягиваться в улыбке. И как-то вдруг все ее милое, немного усталое лицо озарилось иным светом -- девчачеством каким-то, что ли...
-- Ой, при-и-вет...
И все это очень медленно. Очень. Медленная улыбка, медленное движение ресниц, долгий взгляд. Долгий, на грани естественности, вдруг подумал он. Взгляд, заставляющий искать в ее глазах слова. Как будто она что-то говорит тебе, или хочет сказать. Значительное. А это всего лишь "привет".
Ага, подтвердил он, точно, всего лишь "привет", и ничего более. Здорово. Это ее ход, ее находка, находка юности, отработанная годами до совершенства. Такое невозможно придумать, это след ушедшего состояния, след счастливого выхода чувств, она потом оставила себе, что смогла, -- вот эту улыбку, этот слепок, медленный счастливый танец души, который превратился просто в "привет"...
Он опустил глаза. Боже, подумал он, я ведь хожу сюда -- каждый же день хожу! -- только потому, что она умеет так улыбаться. Пусть теперь эта улыбка -- ложь, может быть, неосознанная ложь -- и себе и другим, но ведь это знак. Она была такая, -- нежная, наивная, любящая, трогательная -- такая и осталась, ничто в нас не умирает, если только мы не упорствуем в этом умирании, не идем до конца... Она просто не хочет вспоминать, все для нее давно стало другим. А я так глупо попался: это лицо, улыбка...
Я влюбился.
Он исподлобья, быстрым незаметным взглядом окинул ее фигуру. Надо же, когда она сидит, кажется маленькой и полненькой, а когда встанет, становится неожиданно высокой... И какой-то... Стройной.
Он неожиданно взволновался, жар ударил в лицо. Он снова посмотрел на нее -- взгляд ее изменился, стал недоумевающим, чуточку встревоженным. Ты слишком долго молчишь, подсказал он себе, надо разговаривать, а не то совсем собьешь ее с толку, такое не укладывается в стереотип.
Стереотип. Он вдруг изо всех сил сжал ручку сумки -- так, что побелели костяшки пальцев. Они очень быстро тупеют, вдруг зло подумал он о женщинах, очень быстро. Стремительно. Сразу, как только проходит основной событийный период в жизни. И после этого западают в стереотипы. И остается от них только фигура и улыбка. На. Смотри. Только одновременно говори что-нибудь простое, чтобы не пугать этих кукол, -- для них уже все прошло, они теперь могут только пугаться твоей настойчивости. Пугаться и строить домыслы, отходить, отталкивать. И еще болтать и болтать в ответ на твой встречный же безыскусно-заданный -- иначе нельзя, спугнешь! -- треп.
Болтать, чтобы не показать свою растерянность: они забыли, как надо обращаться с любовью!
Не ори, оборвал он себя, не ори. Ты посмотри на себя, вспомни, кто ты есть, каким ты перед ней представал, кем она тебя знает. Мистер Никто... Сомнительный одиночка, потерявший работу, не имеющий денег! Она просто испугана, она не верит тебе, боится тебя... И с тех пор ведь ничто не изменилось!
Изменилось. Я бросил к ее ногам свою растерянную неприкаянность, возразил он. Я перестал валяться в пыли -- ради нее, чтобы можно было к ней подходить без стыда. Я поднимаюсь, я смогу все устроить.
Вот когда устроишь, тогда и приходи.
Все правильно, подумал он, все верно. Она не кукла, вовсе нет. Просто ты слишком рано закусил удила. Можно сказать, что ты еще не существуешь. Ты подаешь ей сигналы из своего небытия, она что-то слышит, вглядывается и почти ничего не различает. И улыбается тебе в ответ милой и растерянной улыбкой из своей юности, и боится двинуться навстречу, потому что небытие -- это неизвестность, и это страшно.
Слишком рано. Когда в жизни женщины появляется мужчина, все в ней, в этой жизни, должно изменяться, обогащаться, облегчаться. Да, должно стать намного легче -- и материально, и событийно. Мужчина помогает, выручает, замещает, он женщину встречает, встречает кого-то за нее. Он покупает, дарит...
Это т ы не знаешь, как обращаться с любовью, подумал он. Или, скажем так, -- не можешь сейчас обращаться с ней, как полагается, как чувствуешь, как подсказывает сердце...
Уходи. Не торчи здесь со своим желанием, чувством, злыми попреками, что там у тебя еще. И не проси. Ваши отношения уже зашли в ту фазу: вы сблизились настолько, что должен последовать следующий акт -- тот, что для тебя неоспоримо логичен, а у нее, как видишь, и тени желания нет... И в этой фазе, если ничего не происходит, мужчина или просит, требует свое -- и унижается! -- или уходит. Уходит. Не гордо, нет! И не как побитая собака. Он просто осознает, что не справился. Он уходит, чтобы продолжать жить по тем меркам, которые задала ему несбывшаяся любовь.
Уже без нее, без любви.
Скажи ей что-нибудь, ведь она ждет. Вы же друзья.
А, да! Мы же друзья, с горечью подумал он. Это она тебе недавно сказала, а ты ответил, что с женщинами не дружишь... А она -- дала понять, что с мужчинами не любится... Хороший ответ. Ведь она -- умная и... цепкая. Конечно, девическая милость -- имидж, игра, защитная окраска. Она уже давно взрослая. Она может выпить джину с тоником и болтаться с этой своей милой улыбочкой по переходу, от павильона к павильону, трепаться с подружками-продавщицами -- как дурочка, как девчонка. Кажется, покажи палец, и захихикает. Как бы не так! Она не внушаема, автономна, сама по себе. Она захихикает только тогда, когда ей это надо, вот. Поступает она всегда так, как она считает нужным. Твердо и безоговорочно. И если ей действительно что-то надо, она дозвонится, доедет куда угодно, горы свернет, чтобы это "что-то" получить.
Так что успокойся: судя по ровному приветствию, от тебя ей не нужно ничего.
Глупо, устало подумал он, как глупо все. Помнишь, мистер Никто, полгода назад -- уже полгода! -- она неожиданно подала тебе некие знаки симпатии? Ты тогда поразился, -- еще как поразился! -- сидя в той яме, из которой глядел на свет Божий. И тогда ты увидел ее. По-другому.
Это была твоя женщина.
А может быть, это всего лишь психологическая ловушка? Один человек из всех, из всех -- один, сказал тебе, что ты не изгой, означил твое место в мире... К черту! -- выкрикнул он. Это не ловушка! Это настоящее. Только оно искажается всем подряд -- моим статусом, безденежьем, ее занятостью, отсутствием поля для любви! И не видно, как это изменить. И она отталкивается от меня.
Но ведь что может быть проще, чем быть близкими, что может быть естественнее, чем любовь! -- воскликнул он. Разве важен здесь статус или деньги, решает другое! Я ведь с самого начала не глядел далеко, что греха таить. Я просто потянулся к ней. Выглянуло солнышко, -- как подарок! -- и я потянулся к нему... И ошибся. Все оказалось намного сложнее, мы оба -- взрослые, обремененные судьбой... Романтический период далеко позади. А я хотел реализовать именно это -- романтику, любовную простоту. Ласковую, нежную, интимную простоту, когда из вас двоих никто никому ничего не должен, потому что кажется, что весь мир -- ваш, если вы вместе, рядом, близки.
Не получилось...
И больше мне ничего от тебя не было нужно, твердо обратился он к ней. И что ты там себе думала о моих планах на обустройство за твой счет -- ты ошибалась, в смысле обустройства ты очень неудобный вариант. Я хотел прожить любовь... И это хотение... Это, действительно, психологическая ловушка, так же твердо сказал он себе, я слишком долго был один. Но даже если и так, подумал он, то все равно ты должна знать, что я был искренен и добр по отношению к тебе.
Не бойся.
И спасибо. Самое удивительное, что я все-таки прожил свою любовь. Любовь к тебе. А ведь думалось, что никогда уже не смогу испытывать подобное... Ты только подумай! Тебя полгода искренне и нежно любил один мужчина. И смею надеяться, что ты вполне можешь этим гордиться: ведь мистер Никто почти перестал существовать, его заместил вполне приличный субъект...
Внезапно его захватило нечто иное. Вдруг стало больно. Ты слишком сложно рефлексируешь, сказал ему чей-то чужой голос, все намного проще. Ей нечем гордиться, самодовольный болван, совершенно нечем. Ты не нравишься ей, а та симпатия, которой она одарила тебя когда-то, -- минутное, не имеющее смысла. Во всяком случае, того смысла, который ты придавал этому с самого начала. И, скорее всего, -- смотри, как просто! -- существует другой. Тщательно скрываемый другой: она щадит твое самолюбие.
Его затошнило. Особенным образом. Как когда-то, давно, так давно, что он уверовал, что такое происходит один раз в жизни, не повторяется. Он не растерялся. Это было знакомо, на этом поле он ориентировался прекрасно. Им только кажется, -- устало и равнодушно ответил он чужаку, как будто возвращал разгаданную подачу, -- им только кажется, что они щадят самолюбие. На самом деле они унижают. Унижают мужчину так, что...
Хватит. Вряд ли ты когда-нибудь узнаешь, в чем ты ошибался, чего не понял, не увидел, не сделал, сделал не так. Неудача, как правило, молчалива. Ей неудобно говорить о своих причинах. В доме повешенного не говорят о веревке. Да тебе и самому не ясно, любовь захватила тебя или ловушка.
Если это любовь, сказал он себе, то она оказалась ловушкой, из которой мне теперь с трудом приходится выбираться, и в ней я не останусь ни одного лишнего мгновения. Если ловушка -- то она была полна моей любви, я задержался в ней ровно настолько, чтобы в чувстве растворились путы, и между ею и мной не осталось ничего, кроме е е неприятия. И в этом случае тоже пора уходить.
Пора уходить.
Он, не поднимая глаз, потянул на себя сумку. Она уже кое-что поняла, приняла ситуацию и теперь молча стояла рядом и смотрела на него. Он всегда тонко чувствовал банальность, а любовь так банальна, особенно в словах. Поэтому он стилизовал отношения, смело использовал слова "любимая", "я весь горю", "мое сердце"... И по замыслу она не должна была понимать, в шутку это произнесено или всерьез, и в конце концов принять игру как нечто незначащее, а она как-то сказала ему: "Не бросайся такими словами..."
Все-таки, она почему-то воспринимала это серьезно, с удивлением подумал он.
Значит, ты плохой обманщик и хреновый стилист, сказал он себе. Мотай на ус. И улыбнулся. И заглянул ей в глаза. И улыбка его была медленной, а взгляд ласковым и долгим, очень долгим, на грани естественности, такой, как будто он говорил ей что-то или хотел сказать. В последний раз.