Аннотация: Война, особенно гражданская, богата на перипетии, оставляющие следы в душах... И военных это не обходит стороной. Никакого отношения к "афганскому синдрому" рассказ не имеет.
Большое спасибо моей маме -
она помогла
создать это произведение.
Хочу, чтобы человек,
прочитавший мой рассказ,
поклялся никогда не брать в руки оружие.
И сдержал свою клятву.
В густеющих сумерках мой отряд торопливо устанавливал палатку. Спешка была оправдана - на горизонте посверкивали зарницы, а порывы ветра доносили водяную пыль. Если мы не успеем до того, как хлынет ливень, то будем спать в мокроте. Со стороны навеса - импровизированной кухни - долетали крепкие выражения. Дежурные обвиняли друг друга в том, что костер гаснет, картошка не чистится и, вообще, вода мокрая. Сопляки... Если поблизости окажется хотя бы небольшая группа повстанцев, то мы же влипнем! Костер гражданской войны не гаснет уже девять лет. Иногда его угли едва заметно тлеют под слоем пепла, но чаще он бушует, как лесной пожар. Нет у нас шансов выстоять. Пусть мы - это регулярная армия, но толку-то от нашего умения стрелять без промаха, если непонятно - в кого. Против нас - все население этого грёбаного государства! Женщины, дети, старики - все они защищают свою родину! Для них эта война также священна, как Великая Отечественная - для моего деда! Это противно, но мы вызываем у них те же чувства, что и фашисты в СССР, советские войска в Афгане, американские - во Вьетнаме. Но я - только солдат и должен не размышлять над приказами, а выполнять их. Через силу, ломая себя, брезгливо кривя губы и проклиная ублюдков, заваривших кровавую кашу, в которой плавает парочка стран и десяток миротворческих миссий. У нас просто нет шансов победить в партизанской войне.
Когда первые капли дождя попробовали на прочность палатку, ужин уже ждал своей участи. Солдатики оживились и забряцали мисками. Получив еду, пацаны проворно ныряли в сухое и сравнительно теплое нутро палатки.
Треск ломающейся ветки заставил нас вспомнить про оружие, так неосмотрительно брошенное в палатке. И, как всегда в момент опасности, время для меня словно растянулось. Я успел разглядеть сломанный сук, содранную полосу коры, обнажающую светлую древесину, висевший на ветке мешок, гладкий ствол дерева, вспомнить, что не так далеко отсюда взорвался самолет и понять происхождение мешка. Человек не способен вскарабкаться на двадцать с гаком метров по гладкому стволу. Куль слишком мал для человека... Всем этим соображениям не потребовалось и секунды, что бы промчаться у меня в голове. Я даже успел вздохнуть с облегчением прежде, чем начался кошмар.
Я ошибся в главном - это был не мешок.
Повстанец швырнул гранату в палатку, не вставая с земли, и тут же метнулся прочь. Шестеро из десяти моих подчиненных выбыли из строя раз и навсегда. Нас оставалось пятеро против одного. Безоружные и оглушенные, мы представляли прекрасную мишень. Этот партизан был бы дураком, если бы не воспользовался ситуацией. И, разумеется, он ею воспользовался. Вторая граната полетела прямо в костер. Время снова замедлило шаг, чтобы получше рассмотреть происходящее. И я глядел вместе с ним. Граната, неспешно плывущая в сгустившемся воздухе, вращается, ее грани озаряются отблесками костра. Его языки обхватывают ее, как ладони - мяч, а я двигаюсь медленно-медленно и даже не успеваю прикрыть голову руками, но еще можно зажмуриться... А дальше я уже не вижу, но ощущаю, как испугано вздрагивает земля, толкая меня в живот, и плотная стена из воздуха и камней хлещет по каске...
Много времени минуло с той кошмарной ночи. Если быть по-военному точным, то четыре года. Срослись сломанные кости, зажили раны у меня на спине и руках, а у десяти семей, куда не вернулись сыновья, потихоньку подживали раны на душе. Только недавно мне перестали сниться те события. Но мне по-прежнему не составляет труда восстановить в памяти один краткий миг. Я уже держал на прицеле противника, смотрел на него и не жал курок. Меня не учили убивать женщин. Меня не учили убивать детей. Я никогда не убивал женщин. Я никогда не убивал детей. А повстанец соответствовал обоим пунктам. Моя смерть приходила в образе девчонки лет десяти с длинными светлыми волосами, прижатыми прибором ночного видения.
Будь проклята та война, в которой сражаются дети!!!
Коридор такой длинный, что кажется бесконечным. Своего рода чистилище - бесконечный коридор и двери, двери, двери... а за каждой - поступок: дурной ли, праведный ли... Ну, я расфилософствовался! Не самое, кстати, подходящее время умничать - в бункере повстанцев, перед встречей с их командованием. Мой провожатый держался сзади. Я не видел его, но ни разу не усомнился, куда направлено дуло его автомата. Не доверяет - и правильно. Чувствуется настоящий профессионал.
- Стоп. Налево. Заходи, - парень был не в меру краток. Наверно, ему примерно столько же, сколько погибшим тогда пацанам. Почему я вспоминаю их? Наверно, повлияла близость к повстанцам.
В комнате меня уже жд... не ждали. Я понял это сразу. Я был бы полным лохом, кабы не сообразил! Потому что ждать было некому. Наверно, все, что я думаю о происходящем, было четко написано у меня на лице, когда я обернулся. По крайней мере, повстанец проворно отскочил в коридор и приготовился захлопывать дверь. Было бы глупо трепыхаться под дулом автомата, поэтому я отложил эмоции на потом и демонстративно сел на пол по-турецки. Парень молча устроился на единственном стуле. Повисла тишина, но, наверно, только мне она казалась неуютной. После продолжительной паузы партизан молвил:
- Мне был отдан приказ доставить тебя для переговоров, но я убежден, что не стоит доверять вчерашним врагам только потому, что они сказали, что захотели мира, - я растеряно смотрел, как двигаются его губы под натянутой на лицо маской, и понимал, что весь план идет коту под хвост. - Увы, мои слова не имеют веса, достаточного, чтобы власть предержащие изменили свое решение, но достаточно, чтобы не торопиться с личной встречей. Поэтому ты некоторое время будешь содержаться под стражей. Если твое правительство действительно желает мира с нами, а не планирует очередную кампанию, оно не будет возражать против этой отсрочки. Если же нет...
Мой конвоир не закончил свою телегу, оставив фразу висеть в пространстве, но мне стало как-то очень неуютно. Он говорил так, словно получил воспитание пару столетий назад. Очень грамотная речь, но слишком уж витиеватая. Мне стало ясно, что дальнейшие пояснения придется вытягивать клещами стоматолога.
- И как долго будет откладываться... личная встреча? - осторожно осведомился (именно осведомился, а не спросил) я, невольно начиная подстраиваться под его манеру говорить.
- Не менее трех дней.
- Как я понимаю, ты будешь караулить меня здесь в гордом одиночестве? - это был риторический вопрос, но ответ все же последовал:
- Это верно лишь отчасти. Лично контактировать ты будешь лишь со мной, но главнокомандующий вызовет тебя, когда сочтет удобным. Штаб предпочитает называть тебя нашим гостем, а не пленником, поэтому тебе предоставлены соответствующие условия. Мы находимся в одной из отведенных тебе комнат. Справа от тебя спальня, слева - туалет. Еду будут приносить сюда.
Вот так раз! Три дня в таких условиях - почти самоволока!
Самоволока оказалась не такой замечательной, как я надеялся. Время тащилось, как улитка на собственных похоронах. У меня никогда не было ни часов, ни чувства времени. Уходящие дни я мог отсчитывать только по числу трапез. После долгих споров я выбил у своего сторожа право посещать уборную без сопровождения. В свободное время (понимай: от сна) я вел премудрые беседы с охранником. Можно было только дивиться его разносторонним знаниям, а некоторые замечания заставляли задуматься. Боец представился мне Лисом. Но было бессмысленно гадать о его происхождении - ни единой зацепки. Единственное, в чем я утвердился: ему больше двадцати лет, а вовсе не восемнадцать! Очень уж зрелыми были его суждения.
Однажды я попытался пройти ночью в туалет, не потревожив Лиса, тихонечко спящего на стуле. Это оказалось роковой ошибкой. О своей глупости я вспоминаю всегда, когда зеркало отражает железный зуб в моем рту. Лишь только я успел коснуться дверной ручки, как увидел у самого лица... бетонный пол. Потом сквозь изумление пробилась боль. Лис умудрился сбить меня на пол так лихо, что я даже не сразу понял это! Не раз я вспоминал премудрость капитана, читавшего в академии лекции по психологии: личное знакомство вредит работе солдата. Как же он точно заметил! С тех пор, как я закончил академию, у меня не было такого интересного собеседника, как Лис.
Мое заточение, наконец, кончилось, и Лис провел меня в штаб. Я уже успел привыкнуть к вязкой тишине камеры, и гул голосов показался оглушительным грохотом канонады. Раньше я думал, что отлично владею собой. Но сегодня я усомнился в этом. И, елки-палки, у меня были весомые основания! Лис вдруг снизошел к моим просьбам и назвал дату. Идя навстречу судьбе, я ощущал, как сердце то трепещет у самого горла, то уходит в пятки.
У меня странные отношения со смертью. Не раз я доходил до самой грани и возвращался... Поэтому, собственно, меня и послали сюда. Моей стране нужны не переговоры с неугодным правительством, а его устранение. Партизаны выдвигают просто нереальные требования! Я должен был пронести в себе передатчик, который подаст сигнал нашему спутнику, после чего их штаб накроет ракетный шквал. Мне отводилось несколько дней, чтобы убраться из зоны поражения и теперь из-за здоровой профессиональной бдительности Лиса я круто влип. Что ж, буду геройски погибать... Ой, как не хочется!...
Я двигался, говорил и, вообще, вел себя, как и положено. Сдерживаться мне помогала только мысль о долге перед Родиной. Если я струшу и хоть одним жестом выдам себя, то все повстанцы разбегутся. Слова продуманны, движения - выверены, улыбка - фальшива, надежда в речи - лжива. Им не на что надеяться. Мне не на что надеяться. Нам не на что надеяться. Все мы - покойники, хотя еще не подозреваем об этом. И Лис, и я, и этот бородач, и вон тот лысый - все. Наверно, они списали мое напряжение на волнение переговоров.
Когда я решил, что с начала беседы минуло несколько столетий, в комнату ввалился повстанец. С перекошенным лицом, безумными глазами - он производил пугающее впечатление. Я вслушивался в тарабарщину чужой речи. Мое сердце дрогнуло от страха - неужели все? С яркостью молнии я понял, как мало успел в этой жизни. Но не было ни взрывов, ни того особенного звука, который издают летящие ракеты. На пятьдесят шестой секунде робко трепыхнулась надежда, на восемьдесят третьей она окрепла, а на сто тринадцатой я окончательно уверился, что смерть опять обошла меня.
Фиг знает, о чем они говорили, но главнокомандующий отдал короткий приказ Лису. Тот энергично возразил, выслушал ответ и потащил меня за собой. Теперь мне не завязывали глаза, и я мог запоминать дорогу, сколько душе угодно. Но теперь не было времени и света. В густом сумраке Лис тащил меня за руку, ругался шепотом, стремительно сворачивал за углы. Я чувствовал себя воздушным шариком на буксире у истребителя. Когда я в очередной раз налетел на что-то очень громкое, сумасшедшая гонка закончилась. Мы уже покинули бункер. Лис исчез, предоставив мне самому ориентироваться уже в полной темноте. У самого моего локтя взревел мотор. Я подскочил от неожиданности. Через секунду с четвертью Лис засунул меня на переднее сидение, плюхнулся рядом и рванул с пронзительным визгом покрышек, так что нас аж вдавило в сиденья.
Снова гонка - такая же неистовая, как тот бег впотьмах. Но теперь по лицу хлестал ветер, отвешивая крепкие пощечины и шурша в ушах. Лис сдернул шапочку-маску и сунул под задницу. Приборная панель озарила его лицо блеклым зеленоватым светом, уподобив утопленнику. Но это едва коснулось моего сознания. Я был слишком озабочен тем, чтобы не вылететь на полном ходу в кювет. Меня швыряло, мотало и крутило, как в центрифуге. В голове прыгали мысли.
"Хо... ши... ли...
ро... ма... ны... ла... рань...
шие... де... ше..."
И вдруг все закончилось так резко, будто отрезало. Напоследок меня бросило вперед, а когда я выпрямился, висела тишина, оглушительная после рыка мотора. Мрак. Не видно Луну, не ощущалось ни намека на ветер. В этих лесах не водится горластых птах и опасных зверей. Их давно распугал самый страшный хищник - человек.
Несколько шагов от машины и остановка. Лис безмолвствовал, прижав палец к губам... маске. И когда он только успел ее нацепить? Помалкивал и я. Постепенно в наше молчание вплелся звук, похожий на мираж. Грозное пение хора Смерти, приближаясь, превращалось в громовое крещендо. Лис сшиб меня. Я валялся в придорожной пыли и разглядывал его ботинки. Почему он не ложиться? Меня охватила такая жуть, что я попытался вскочить. Попытался.
Лис стоял, глядя туда, где остался штаб. В этом было что-то жуткое. Когда почва качнулась, а с деревьев мертвым дождем хлынули остатки листвы, посеченной войной, он рухнул. Словно страна бьется в агонии... В далеком бункере рвалась железобетонные перекрытия, перекручивались вены труб, лопались нервы проводов. А вокруг рушились древесные великаны, вставала на дыбы разгневанная планета. Я замер, старался вжаться в землю, укрыться от огненного ветра, от взгляда Смерти, обшаривающего все окрест. Чувство времени нашептывает мне, что этот официальный визит в ад длился не более минуты, но сердце кричит, что сама вечность успела поседеть, пока я задыхался в облаке пыли из колеи. Потом был миг затишья и новый гулкий взрыв. Он шел откуда-то из недр земли. И ватная тишь.
Я продолжил лежать. Конечно, это не было мудрым решением. Надо было вставать на ноги и двигаться в направлении наших частей с максимально возможной скоростью. Но я не сделал этого, продолжал лежать, а Лис в это время поднялся. Его неслабо штормило, а из левой ноздри тонким ручейком стекала кровь. Парень постоял и сделал пару неверных шагов. Его тут же повело. Каблук вдавил мои пальцы руки в землю. Потом Лиса качнуло в другую сторону, он зацепился за траву и свалился. Снова поднялся, прислонился к перекрученному деревцу и потянул с лица маску. Я приподнялся. Что за лицо откроется моему взгляду? Но Лис отвернулся. Он помотал головой и рухнул на четвереньки. Рвотный спазм сотряс его тело. Это было похоже на контузию.
Пока я собрался перейти в вертикальное положение, Лис уже оклемался. Он стоял под деревом и с ненавистью смотрел на меня. Мне стало не по себе, когда наши взгляды встретились. Лис навел пистолет мне на голову и красноречивым жестом указал на лес: "Ступай". Я почти миновал его, но тут на моем локте сжалась крепкая ладонь.
- Ремень, быстро! - потребовал Лис. Я не спорил. Вытянул из штанов ремень и отдал. Парень вмиг скрутил мне руки за спиной и погнал от дороги, как барана на бойню. Коз-зел... Под тычки пистолетным стволом и жестокие пинки я шустро пробирался меж деревьев. Похоже, удача отвернулась от меня. Я уже не верил, что уцелею на этот раз. Не верил и, все же, обмозговывал варианты спасения. Когда пробежка завершилась, я еще не придумал ничего путного.
Лис снова пихнул меня и оставил стоять на краю быстрой реки. Сам он отошел, держа меня на прицеле. Повинуясь его приказу, я обернулся... и едва не свалился в воду.
Меня не учили убивать женщин. Меня не учили убивать детей. Я никогда не убивал женщин. Я никогда не убивал детей. А повстанец был ребенком. Моя смерть приходила в образе пацана лет десяти с длинными светлыми волосами, прижатыми прибором ночного видения.
Это был Лис... Лисенок. Нет, ему не восемнадцать, как он уверял меня. Максимум - пятнадцать! А то и меньше... От неожиданности я попятился и оказался по щиколотку в воде. Лис... Лисенок сощурился и взвел курок. Четыре года назад ему было лет десять. С длинными волосами, в камуфляже, да еще в горячке боя нетрудно было спутать его с девчонкой! Пока мы шли, Луна вышла на променад, и я мог разглядеть полузнакомое лицо. Сейчас на нем были слезы и отчаяние.
- Ненавижу, как же я вас ненавижу, - твердил Лисенок с искаженным яростью лицом. - Живодеры! Пришли к нам, как к себе домой! Кто вас звал? Кто!? - он сорвался на крик. - Гады! Мало вам вашей страны? Приперлись в нашу страну и изгадили ее! Убийцы! Палачи!! Садисты!!! - мальчишка всхлипнул и дернулся от отдачи своего пистолета. Пуля сорвала с меня шлем и забросила его в стремительный поток. Мои мысли судорожно метались по извилинам. Найти слабое место в его логике, вызвать на переговоры. Как угодно, но отвлечь и потянуть время. А Лисенок тем временем не умолкал:
- Кто вас сюда звал? Почему вы не хотите жить мирно? Почему вам так нравится убивать нас?
Вот оно - слабое место! Мой шанс!
- Подожди, - поспешно выпалил я, - ты ошибаешься!
- Да ну?! Скажи в чем, раз ты такой умный! - выкрикнул Лисенок.
- Нам не нравится ни воевать, ни убивать! Мы тоже хотим мира! Мы просто хотим ЖИТЬ! Но у нас нет выбора...
- Всегда есть выбор! А вы просто наживаетесь на этой проклятой бойне! Лучший бизнес - война! - Лисенок не собирался слушать меня. Он просто выговаривался. - Ненавижу!!!
- Нет, все не так, как тебе кажется! В стране были беспорядки, потом началась гражданская война. Наше правительство было вынуждено ввести войска. Нельзя было допустить, чтобы война охватила соседние страны. Это бы нанесло непоправимый удар по всему миру. И мы не виноваты. Ты все валишь на простых солдат, а они тока... - а-а, плевать на речь, главное, заболтать его, - выполняют приказы. Никакого выбора - одни приказы! Нас отправляют, куда хотят! Ты ж тоже солдат, ты должен понимать!
- Ниче я вам не должен! Мы не бросали бомбы на ваши города, не сжигали ваши больницы и детские дома! Это вы первые пришли к нам!!! Вы утопили мою страну в крови!!! Мы вам ничего не сделали! А вы... вы могли просто уйти! Если бы все солдаты отказались ехать сюда, фиг бы че сделали ваши генералы! А раз вы здесь - значит хотели! Вы сами сделали нас такими!
Меня охватило чувство безнадеги. Ну, как можно убедить в чем-то этого твердолобого болвана? Он же еще совсем дитя и ничего не понимает! Будь проклята та война, в которой сражаются дети!!! Никакая мирная жизнь не изменит его! Ребенок, переживший войну, навсегда останется солдатом! А он вырос на войне и не знает другой жизни.
Лисенок еще кричал и палил в меня, а я отсчитывал пули и знал, куда он пустит последнюю... Мне в лоб. Вдруг раздался металлический щелчок - осечка. Лисенок яростно тряхнул пистолет и выщелкнул обойму. Зрение, обостренное жаждой жизни, поведало мне, что она пуста. Лисенок разревелся пуще прежнего и швырнул в меня пистолет и магазин. Оба раза промахнулся и повалился ничком, давясь слезами. Я смотрел на его пальцы, впившиеся в землю, трясущиеся плечи, слушал всхлипы и не верил такой удаче.
Мой шаг из потока воды так совпал с шагом спецназовца с противоположной стороны поляны, что казался зеркальным отражением. Из-за деревьев появлялись наши солдаты. Все они держали свои замечательные многозарядные винтовки наготове. Вот это кавалерия из-за холма! Они образовали полукруг и стали стягивать его. Один человек бросился ко мне, на ходу выхватывая нож. Тугие петли ремня распустились и освободили мои руки. Какое же это наслаждение - полная свобода движений!
Лисенок тем временем вскочил на ноги и окинул бойцов полубезумным взглядом. Какой-то миг мне казалось, что он ринется в бой, невзирая на численное превосходство. Но Лисенок сражался чуть ли не дольше, чем я умел читать, и реально оценивал свои шансы. Его лицо стало совершенно отсутствующим. Мальчишка вновь лег на землю и раскинул руки.
Он смотрел в прозрачное небо, на Луну, вышедшую на прогулку по Млечному Пути. Там, высоко, уютные лайнеры везли спящих пассажиров, плыли искорки спутников. Оттуда его мертвая семья смотрела на землю, терзаемую войной. Там был Бог, который любил всех людей. Пришедший оттуда ветерок качал редкие травинки, перебирал светлые пряди волос Лисенка и высушивал слезы на щеках. Там не было солдат, сжимающих "клещи" вокруг него.
Круг тем временем уменьшился до трех метров. Двое бойцов закинули пушки за спину и вздернули Лисенка на ноги. Его умело связали и обыскали. Потом в один боец за волосы поднял безвольно опущенную голову Лисенка, а другой направил ему в лицо луч фонаря. Радостный рев из полудюжины глоток возвестил о поимке очередного "особо опасен".
"Ты знал, сколько на его совести было наших пацанов?" Вот что мне потом сказали в штабе.
Я растеряно наблюдал, как Лисенка подвели туда, где пару минут стоял я. В этом была какая-то иезуитская логика. Бойцы синхронно отступили и прицелились. Лисенок равнодушно смотрел в винтовочные дула, которые через секунду выплюнули по девять граммов стремительной смерти. Она сбросила смирительную рубашку гильз, вмиг настигла Лисенка, пронзила его и швырнула на камни изорванное тело. Из пробитой груди плеснула черная в лунном свете кровь. Она залила одежду Лисенка, окрасив ее в траурный цвет, и вычертила в водном потоке быстро истлевшие письмена.
Грохот... что за странный грохот?.. Артобстрел?.. Будто мне на голову надели казан и лупят по нему... Зачем?.. Почему темнеет?.. Это не обстрел, это пульс колотится меж висков... Это не темнота, это кровь туманит взгляд...
На подкашивающихся ногах я зашел в воду и склонился к Лисенку. Он еще жил, если это можно назвать жизнью. В широко раскрывшихся темных глазах навечно застывал ужас. Но он узнал меня и успел шепнуть:
- Ублюд... - прежде, чем захлебнуться собственной кровью, хлынувшей из горла. Короткая агония, поднявшая муть, и Лисенок обмяк. А сверху равнодушная Луна заглядывала в погасшие глаза ребенка, который уже никогда не станет взрослым.
Меня замутило. За годы, проведенные в армии, я видел сотни смертей и океаны крови, но еще ни разу Смерть не ошибалась так сильно...
Дети не должны брать в руки оружие. Но мы их вынуждаем. Будь проклята та война, в которой сражаются дети!!!
Все кончено. Я дома. Тут нет войны. Тут моя семья. Я больше никогда не буду убивать. Хватит сеять свинец. Хватит отнимать жизнь. Пора ее дарить. Теперь я - офицер запаса. Что подумал полковник, прочитав мое заявление? Наверно, что я рехнулся. А-а, плевать... Больше ничего я не могу сделать для Лисенка. Только помнить его. Если все солдаты уйдут, то не получится войны. Я ушел. Моя война окончена. Прости, Лисенок. Пусть меня простят все дети, сгинувшие там... Если смогут... Бог может. А люди?
И вроде можно всё забыть,
А сердце вновь начнёт щемить -
Здесь мир, а там идёт война...
Не верь, кто скажет "мать родна".
Всего дороже в мире тишина.
Ну а пока что можно жить,
Растить детей, жену любить,
Но ничего уже нельзя забыть.
Если вам есть, что сказать о моем рассказе, говорите сюда: 501208@mail.ru