Аннотация: Данный рассказ, представляет из себя своего рода ремейк одного из рассказов Александра Галунова, вошедшего в сборника "Обойденные"
Сказать, что я совсем не люблю зиму, было бы, конечно, совершенно неправильно и нелогично. Вспоминаю, как в детстве я неистово радовался зимним морозным дням, когда высоко над головой ярко светило солнце и мороз безжалостно прокусывал двойной слой свитеров и толстую зимнюю куртку - в моде тогда были ватники, валенки и кроликовые шапки-ушанки, как играли во дворе в хоккей и катались с горки на санках, пока на улице совсем не стемнеет. А когда смеркалось, загорались фонари и зима становилась еще краше и желаннее, снег повсюду пропитывался ярко-желтым искусственным светом и домой идти совершенно не хотелось. Еще долго потом не сходил яркий румянец со щек в теплой квартире. От батарей через фильтр мокрой одежды поднимался к верху влажный теплый воздух, вызывая в памяти литературный образ топящейся по-черному печи.
Идея провести выходные в одиночестве на даче стала следствием неблагоприятного стечения различных обстоятельств. Собираясь второпях, я взял с собой только необходимые, на мой взгляд, вещи - стопку книг и охапку рукописей. Морозный яркий день уже не казался таким привлекательным, как в детстве. Ссутулившись от холода, я постарался поскорее преодолеть расстояние от машины до крыльца. Внутри зимнего дачного дома было не намного теплее, чем на улице, но зато почти безветренно. Для создания жизненно необходимых условий потребовалось разжечь камин. Теплый воздух завоевывал позиции в непосредственной близости от очага, и в эту часть комнаты меня тянуло больше всего. Расположившись поудобнее, я принялся смотреть, как огонь, потрескивая, жадно поедает остатки дров в камине. Но тепло, не выдержав неравной борьбы со сквозняками, постепенно покидало комнату через оконные и дверные щели, температура медленно опускалась до первоначальных - отрицательных - значений.
Дом был совершенно не предназначен для внезапных зимних приступов творческого одиночества. Смеркалось. Меблировка категорически не позволяла пополнить запасы дров. Я не мог позорно спасовать перед стихией и напомнил себе, что ощущение холода это всего лишь сигнал нервной системы и что мозг можно обмануть теплыми воспоминаниями. Самые теплые воспоминания, конечно, детские, и я начал в них погружаться, вспоминая прежде всего любовь и женскую заботу моих любимых женщин - матери и бабушки. Воспоминания были душевные и очень теплые, но, к сожалению, фрагментарные. Тут и там лакуны в моей памяти раздражали пугающей пустотой, воспоминания подобно вспышкам то появлялись, то исчезали - мозг требовал чего-то материального. Казалось, что только он еще не был скован холодом, руки и ноги уже плохо слушались меня.
Слоняясь по дому в поисках хоть какого-нибудь топлива, я споткнулся о пищу для ума, аккуратно сложенную стопкой при входе, и решил, что ум совершенно спокойно может по-братски поделиться с телом. Огонь в считаные секунды разделывался с бумагой, окаменевшие пальцы еле успевали комкать и подбрасывать пищу моему ненасытному горячему другу. Все кончилось быстро, бумажный пепел припорошил камин, словно снег. А ведь говорят, рукописи не горят. Значит, не рукописи, зря только, выходит, бумагу марал. Все пустое.
Всего несколько сот метров отделяли меня от машины, которая могла стать моим теплым убежищем, но принципы дороже. Нужны были всего лишь материальные подтверждения теплых воспоминаний. Нет, это не фотографии и сувениры, привезенные из жарких стран, это письма. (На каждый день рожденья своей пятилетней дочери я пишу письмо, чтобы потом, когда она вырастет, подарить их ей все вместе, думаю, она обрадуется письмам из далекого прошлого.) Я совершенно перестал чувствовать свое тело, мысли покидали застывший разум, словно остатки искр, вылетающих из расстрелявшего свой залп новогоднего фейерверка. За окном сугробы нестерпимо сверкали самоцветами солнечных бликов...