Гирнис Владислав Викентьевич : другие произведения.

Записки атомщика

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть-биография автора, жизнь которого тесно связана с созданием отечественной атомной энергетики


  

ВЛАДИСЛАВ ГИРНИС

ЗАПИСКИ

АТОМЩИКА

третье издание

Палея-Мишин

ISBN 5-86020-237-7

Москва

2002

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Автор выражает признательность своей жене Татьяне Николаевне за участие в работе над книгой.
  
  
   ЧАСТЬ I . ВРЕМЯ ВОЙНЫ
  
   ПРЕДКИ
  
   Деды
  
   В начале первой мировой войны мой дед Викентий Антонович Гирнис, паровозный машинист, не стал дожидаться немцев, а посадил жену и троих детей на паровоз и угнал его в русский город Брянск, навсегда оставив красавицу Ригу. В Брянске сдал паровоз начальству, поселился у знакомого машиниста и стал строить дом из самых дешевых подручных материалов.
   Водил составы с солдатами, потом - с красноармейцами на фронты, близкие и далекие. В тифозном 1920 году умер. Вслед за ним отправилась и бабушка Аделаида Петровна. Дети подросли к тому времени и разбрелись кто куда. Недостроенный дом надолго осиротел.
   В семидесятых годах, путешествуя по Прибалтике со своими детьми, побывали мы в Риге и зашли в Музей латышских стрелков. Осмотрев музей, разговорились с директором и я попросил его объяснить поступок деда.
   - Не знаю, не могу объяснить. Массового бегства от немцев не наблюдалось, даже многие русские остались, а почему литовец бросил все нажитое и променял Ригу на Брянск, понять затруднительно.
   Сколько раз я спрашивал о том самого деда, глядя на его старинную фотографию, - молчит дед, такой серьезный, спокойный и уверенный...
  
   Летом 1921 года в степях под Ростовом-на-Дону погиб мой другой дед - Александр Иванович Кудряшов, коммунист, комиссар продовольственного отряда. Происходил он из зажиточной крестьянской семьи из Торопецкого уезда, Тверской губернии. Женившись, дед не- долго оставался в деревне. В 1905 году он сражался на баррикадах столицы, а после поражения стал профессиональным революционером и долгие годы скрывался от полиции. В 1918 году вернулся в Торопец начальником земельного отдела. Делил помещичьи земли в пользу крестьян. Спал с наганом под подушкой. Потом гражданская, военный коммунизм, продотряды. Торопецкий крестьянин спасал от голодной смерти питерского рабочего....
   Кони шли резво, карабины давили на спины привычной тяжестью Не успели снять они карабины, залп хлестнул внезапно, как с неба, и заметались кони, и попадали красноармейцы на теплую милую землю. И смешалась их кровь с прахом земным, чтобы восстать песней:
   Он упал возле ног
   Вороного коня
   И закрыл свои карие очи.
   " Ты, конек вороной,
   Передай , дорогой,
   Что я честно погиб за рабочих !"
  
   Отец
   -Умер, - сказала бабушка.
   Я заплакал, а потом заснул.
   У гроба отца в почетном карауле стояли его ученики, время от времени сменяя друг друга, передавая при этом винтовки. Народ толпился на улице, в дом входили по очереди попрощаться. Уложили так много цветов, что за ними ничего не было видно. Разговаривали шепотом. Стояли теплые дни осени, в прозрачном спокойном воздухе плыли паутинки.
   Когда гроб опускали в могилу, густо и бархатно завыл прощальный заводской гудок, отразился в высоком небе и поплыл над бескрайними брянскими лесами. Сухо щелкнули залпы ружейного салюта, глухо застучали комья земли.
   Вот полный перечень вещей оставшихся от отца: две скрипки в футлярах со множеством смычков, цейссовский бинокль, широкая сванская шляпа, большая техническая энциклопедия, детекторный радиоприемник с наушниками, прекрасный набор минералов в красивом деревянном ящике, готовальня в черном футляре, часы в железном корпусе и бритва.
   В Жуковке, недалеко от Брянска, отец заведовал учебной частью фабрично-заводского училища при военном обозном заводе. Проработал он там всего около двух лет, но сумел запомниться. Вокруг него всегда были люди: прогулки, самодеятельный театр, вечеринки. Но больше всего он любил свои скрипки. Хорошо помню, как брал он в руки скрипку, как выбирал смычок, натирал его и пробовал. Потом настраивал струны. Перед игрой замирал и в комнате все затихали.
   В память об отце его ученики подарили мне вручную изготовленный набор слесарных инструментов и этажерку для книг. Его любимый ученик Тихон проводил со мною много времени, даже водил меня в пионерский лагерь, где жили пионеры летом. В лесу на поляне стояли палатки и висел на шесте красный флаг. В землю врыты столы, где обедали пионеры. Было место для костра. Пионеры все делали сами: готовили, стирали, заготовляли дрова, а по вечерам пели песни.
   Как-то отец отвел меня на заводскую электростанцию. Через глазок можно посмотреть в топку на яркий огонь и черные печные своды. От напряжения дрожит все здание, пахнет копотью и машинным маслом. Рука отца крепкая, теплая, сам он довольный, смеющийся. Не робей, сынок !
   Он был инженером, статистом балета Марийнского театра, любил искусство, технику, своих учеников, жизнь любил. Ему бы жить да жить, но сложилось иначе, в 34 года он оставил молодую вдову с шестилетним сыном
  

Отчий дом

   Дом был не достроен. Он стоял глубоко во дворе за глухим деревянным забором. Доски стен почернели, слепо глядели окна без наличников, протекала крыша и вода ползла по стенам, оклеенным старыми газетами. Большой сарай глядел на дом покосившимися воротами, такой же серый и угрюмый.
   По нашей улице проходила железная дорога, и маневровый паровоз двигал по ней в основном порожние вагоны. Называлась улица Железнодорожной. Жили на ней машинисты, стрелочники, слесари и другой рабочий люд в замасленных спецовках.
   Густая трава покрывала всю улицу, но не трава, а речка Змейка была первейшим источником нашей ребячьей радости. Бежала она студеная, чистая, прямо из леса. Вдоль железнодорожного полотна ее спрямили, но рядом с нашим домом она сворачивала в огороды и там петляла сообразно своему названию. Водилась в ней рыбка вьюн. Ловили ее ребятишки старыми корзинами, промышляли здесь и гуси. В теплые летние ливни вздувалась и бурлила Змейка, тащила на себе лесной мусор, мутнела и пенилась. Для детворы не было лучше времени, то-то шуму и радости. Взрослым не до смеха, надо защищать заборы, спасать огороды, но и они, бывало, скажут ласковое слово о разбушевавшейся речушке, как о своем подгулявшем, но милом сердцу родиче.
  
   Бабушка
   После смерти отца бабушка решила жить с нами. Оставаться в Жуковке было нельзя, у отца была там казенная квартира. Единственное место, где мы могли теперь поселиться, был дедов дом в Брянске.
   К дому примыкал большой огород, на котором бабушка выращивала овощи, в основном картофель, сажали его "под плуг", а выкапывали вручную. Копали все: я, мама, но больше всех выкапывала бабушка. В хороший урожай радовались, в плохой горевали. В среднем накапывали по 30-40 мешков и никогда не продавали, часть съедали сами, кормили домашних животных, остальная шла на посев.
   В начале лета покупали поросенка и кормили до осени, забивали по хорошим морозам, чтобы легче сохранить мясо. В такой день бабушка бывала грустной. Смерть своих животных переживала очень тяжело. Половину туши, около 30 килограмм, продавала на рынке, это был ее главный доход в году. Стоило мясо 30 рублей килограмм. Бабушкина месячная пенсия в связи с недостаточным стажем была очень маленькая - 51 рубль, килограмм черного хлеба стоил 85 копеек, а сахара - 4 рубля 10 копеек.
   Проводя целые дни при доме, в огороде, она любила беседовать со своими животными: курами, козами, поросенком. Часто их ласкала, особенно когда кормила, и все они были у нее гладкие, ухоженные и ласковые. Раньше, чем у соседей, созревала у бабушки картошка и другие овощи. Землю она понимала и любила. Со скотом, с огородом у нее всегда была масса дел. Иногда скажет:
   - Ох, устала, сил больше нет.
   - Так иди, полежи.
   - Что ты, сынок, если я лягу, так тут же и помру.
   Отношения с Богом были у нее сложные: икон не вешала, в церковь ходила только на самые большие праздники. В войну, оставшись в оккупации, потянулась к церкви - трудные были годы, потом снова равнодушие. Всегда праздновала Пасху. Готовилась тщательно. В большом блюде заранее высевала овес, и крашеные яйца лежали в изумрудной зелени сказочными драгоценностями. Пекла куличи, резала окорок, доставала варенье, покупалась водка, приглашались гости. Бывала праздничная, ласковая, полная света и достоинства, конечно, очень усталая.
   Вечерами при керосиновой лампе под тихое пение самовара любила послушать мое чтение. Особенно понравились "Отверженные" Виктора Гюго. Обсуждала каждый отрывок, прерывая чтение, при этом разговаривала за героев в лицах, развивала события, восхищалась, осуждала, сомневалась, нередко выказывая несомненный артистический талант и глубокое истинно человеческое сопереживание.
   Думаю, что ни у нас, ни во Франции, ни в другом месте произведение великого француза не нашло себе такого благодарного неграмотного почитателя и критика.
   Когда в 1936 году в стране прошли выборы в Верховный Совет СССР и другие органы народной власти, бабушку выбрали народным заседателем в суд. Эту должность она исправно исполняла до самой войны.
   Из биографии бабушки Дарьи Ивановны Ивановой (по мужу - Кудряшовой.)
   Года рождения своего точно не знала, считала себя ровесницей Сталина. Родилась в селе Пчелино, Торопецкого уезда, Тверской губернии, в семье бывшего крепостного, очень бедного крестьянина. Она осталась у отца дочерью от первого брака, а от второго народились еще сестры. Вторая жена попалась хворая, падчерицу не любила, на нее-то и падала вся работа в доме. Помещица, прослышав о сироте, попросила отдать ее к ней в услужение. Отец согласился. Помещица хотела хорошего, но плохо знала деревенские нравы. Вздумалось ей выучить смышленую девочку грамоте, но отец, узнав об этом, тут же ее у барыни забрал, сказав:
   - Я вам, барыня, дал ее в услужение, а грамоте учить - это уж нет, я не согласный.
   Так оказалась она снова в семье при умирающей мачехе.
   Любила она парня из бедной семьи, но выдали за другого, из семьи зажиточной. Муж был подпольщиком-революционером и подолгу скрывался. Прожив несколько лет в чужой семье, уехала с дочерью в Москву искать место. Начав с кухарки, доросла до повара. Служила в богатых домах, в офицерском собрании, где участвовала однажды в приготовлении царского обеда, ставшим венцом ее кулинарной славы.
   Довольно долго была экономкой в семье банкира Байера. Барыня выдавала ей деньги на месяц вперед, а потом требовала отчета за каждую истраченную копейку. Обладая завидной памятью, помнила все наизусть, но записать ничего не умела. Барыня держала ее с отчетом по несколько часов, делая записи со слов и сверяя сумму на бумажке. Однажды счет шел очень долго, не сходилось несколько копеек. Бабушка стояла за стулом барыни не первый час, силы ее иссякли.
   - Да провались ты со своими копейками !- воскликнула измученная женщина.
   В тот же день она забрала дочь, пожитки и уехала из Москвы в Питер искать нового места.
   После революции работала в Андреаполе на Западной Двине. Была поваром в большой рабочей столовой лесосплава. Как-то решили перевести ее в другую столовую, но лесорубы так возмутились, что решение тут же отменили. Лесорубов бабушка высоко ценила за большое трудолюбие, силу и смелость.
  
   Мать
   " Автобиография.
   Я, Кудряшова-Гирнис Александра Александровна, родилась в 1904 году в городе Торопец, росла и училась в Ленинграде. В 1922 году поступила в акушерский техникум, который окончила в 1925 году. Работала в Ленинградской области, в городе Гатчино акушеркой до 1927 года. С 1927 года семья переехала в город Торопец, где я работала акушеркой до 1932 года. В 1932 году с больным мужем и ребенком переселились в поселок Жуковку, Брянской области. После смерти мужа, переехали на станцию Брянск -1. С 1934 года работала в инфекционной больнице медсестрой.
   Мой муж, Гирнис Викентий Викентьевич, 1899 года рождения, родился в городе Рига. После переезда из Риги в Брянск он окончил Брянский железнодорожный техникум, а затем Ленинградский технологический институт и работал инженером на заводе "Электросила." В 1931 году заболел туберкулезом легких и умер в Жуковке в 1933 году. Имею сына Владислава, 1927 года рождения".
   Вдумываясь в эти скупые строки автобиографии, вспоминая прожитую жизнь, я все больше удивляюсь той высочайшей степени аккуратности, профессионализма, самодисциплины, которые позволили матери пройти многолетний путь грязной, заразной, вшивой дорогой, не брезгуя, не сторонясь, не прячась, а наоборот, вычищая, убирая, что надо было на этом пути, оставаясь при этом каждый день, каждый час чистой, да еще в скудные те времена, когда не только лишней смены белья , но и куска мыла не находилось.
  
   ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
   В голодном 1933 году соседские ребятишки, два брата и сестренка, воровали у матери хлеб. "Отрежем тоненько, чтобы на свет видно." И отрезали тоненький, как бумажный листок кусочек. Мать, уходя на работу, хлеб мерила бумажной полоской, а мерку прятала. Спрятать хлеб от голодных ребят было негде .
   Несмотря на скудное питание, были мы подвижны и шаловливы. Зимою в школьном дворе лихо сражались в снежки. Ходили класс на класс и часто кончали схватку в классной комнате проигравших. Страдали при этом стекла в окнах и довольно часто. Любили по- драться на кулачках. Драки считались безобидными, хотя дрались порой до крови. Драки воспитывали бесстрашие, ловкость, терпимость к боли и способствовали физическому развитию.
   Наш любимый учитель - Александр Александрович Крохин преподавал ботанику и учился заочно в сельскохозяйственном институте. Но настоящим его призванием была музыка и дети. Под его руководством наш хор пел так хорошо, что мы были частыми гостями в других школах и клубах города. Александр Александрович сочинял стихи, музыку, ставил пьесы своих учеников.
   А какие хорошие, добрые кинофильмы выпускались в предвоенные годы. "Дети капитана Гранта" шагнули с экрана в нашу жизнь, давая силу, мужество, преданность, все лучшее, к чему стремятся дети. Как удачно это произведение поставило нам в пример героев далекого времени, другого народа, сделало их эталонами морали на многие наши годы.
   Спой нам ветер про дикие горы,
   Про глубокие тайны морей,
   Про птичьи разговоры,
   Про синие просторы,
   Про смелых и больших людей.
   Нас не только учили, нас воспитывали, прививая любовь к Родине, справедливости, честности. Мы все были пионерами и приходили в школу в красных галстуках. Если дал честное пионерское, то выполнять надо было обязательно, иначе как смотреть в глаза товарищам?
   Торжественная пионерская линейка проводилась довольно часто. На этот раз все ученики в испанских голубых шапочках с красными кистями. Информация о тяжелых боях в Испании. Сообщение о прибытии испанских детей в Советский Союз. Посреди зала символический пионерский костер, серьезные лица, торжественная тишина.
   - Пионеры, к борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы !
   - Всегда готовы !
   Повесть Аркадия Гайдара "Тимур и его команда" печаталась в "Пионерской правде". Газету читали в школе, обсуждали, подражали. Никто не оставался безучастным. Мы страстно любили Николая Островского, Аркадия Гайдара, Жюль Верна, Виктора Гюго, Джека Лондона, Лилиан Войнич. Романтика борьбы и труда - это у нас с детства.
   Каждую шестидневку после уроков приходили в классы санинструкторы. Они учили нас переносить раненых, оказывать первую помощь. Но самое главное, что пригодилось на всю жизнь, - они терпеливо и настойчиво обучали искусству перевязок ранений всех частей тела. Это была большая премудрость перевязать так, чтобы повязка долго держалась , не жала, была бы впору. Сколько раз приходилось добрым словом вспоминать этих умелых и отважных людей, ставших в войне санитарами. Общество содействия авиации и химической защиты - ОСОАВИАХИМ - обучало нас основам защиты от химического оружия. Устраивались химические тревоги и в школе, и в поселке, отрабатывали приемы защиты в полубоевой обстановке. Мы хорошо знали противогаз и умели им пользоваться. Старшеклассники обучались стрельбе из оружия. Лучшим присуждалось звание "Ворошиловский стрелок" и выдавались красивые значки. Международная организация помощи рабочим - МОПР - собирала средства и у нас в школе, но главное, конечно, не в деньгах, а в международной солидарности, которая прививалась нам с детства. Международный юношеский день - МЮД - отмечался факельным шествием. Под вечер собирались в парке, устраивали митинг, а с наступлением темноты зажигали тысячи факелов, и колонны проходили по городу, распевая революционные песни.
   Мы с интересом наблюдали за всем, что происходило на железной дороге, большинство из нас должны были стать железнодорожниками, продлить династии отцов и дедов. Новые марки паровозов, автоматические стрелки, светофоры не ускользали от нашего внимания. Знали мы и о вредительстве на транспорте, не раз слышали: то рельсы разберут, то бревно поперек дороги положат, случались и крушения поездов, но никто из нас таких случаев не видел, а к нам эта беда пришла прямо в дом.
   Однажды бабушка принесла из столовой, где она временно работала, два ящика макарон. Они оказались с гвоздями. Бабушка не спала всю ночь, прочищая перышком каждую макаронину. Да и как иначе? Макароны были тогда редкостью, их прислали специально для слета передовиков леспромхоза, для лучших лесорубов, сплавщиков, лесников. Как она еще усмотрела эти гвоздики вовремя, а то был бы праздник! Такие были времена.
   Нам, детям, хорошо была известна поговорка "делу - время, а потехе - час". И зимой, и летом доставалась уйма всякой домашней работы, а в некоторых семьях ей отводилось главное место. Принести воды, наколоть дров, присмотреть за младшими братьями и сестрами, сбегать в магазин за хлебом, керосином или в молочную кухню, убрать за скотиной, накормить кур, встретить с поля коз, иначе они залезут в чужой палисадник, прополоть грядки, полить огород, всего не перечислишь !
   В редких семьях следили за успеваемостью детей, еще реже помогали в учебе: у родителей своих дел хватало. Мало кто слышал ненужный вопрос: "Сделал ли ты уроки?" За плохие отметки в четверти полагалась хорошая трепка , мера вполне достаточная. Учиться начинали с восьми лет, не умея ни читать, ни писать, этому обучали в школе.
   После окончания начальной четырехлетней школы, которая была обязательной, многие ученики уходили в школы фабрично-заводского обучения - ФЗО, или учениками на железную дорогу, остальные учились до 7-го класса (неполная средняя школа), после чего могли поступить в техникум, или стать счетоводом, лаборантом, но большинство становились рабочими. В среднюю школу - десятилетку принимали только с хорошими отметками, при отличном поведении. После десятилетки человек считался достаточно образованным. Студентов институтов в нашем поселке было немного.
   Дружба между мальчишками завязывалась часто еще в дошкольные годы. Мой первый друг Алик Спятницкий был сыном соседей - рабочего дяди Сережи и его жены тети Симы. С первого до последнего школьного дня мы вместе учились, помогали друг другу сделать домашние задания, вместе работали по хозяйству то у него, то у нас. У Алика были еще два брата и сестра. Тетя Сима - домохозяйка, неграмотная, дядя Сережа ходил в школу четыре года, он умел читать и писать.
   По вечерам у Спятницких взрослые рассказывают сказки. Не те сказки, что в книжках, а простые народные с соленым содержанием и крепким русским словом. Эти непечатные сказки каждый раз сказывают по-своему, по прихоти, по настроению рассказчика. Они полны юмора, поучительны и, конечно, наивны. Были сказки про Пушкина и Лермонтова, про генералов и солдат, царей и мужиков, они непременно обманывали друг друга, были и печальные истории. Эти незатейливые сказания слушали много раз, а все было интересно.
   В доме Спятницких большая русская печь, хорошо на ней в стужу, только дров надо много. Ездили за дровами в лес. Большие сани даже пустые идут по заснеженной дороге нелегко. Везем мы их с Аликом вдвоем, жарко. В лесу ждем дядю Сережу, он работает на военном заводе в лесу, километрах в трех от поселка. Рубит сухие деревья дядя Сережа , воз все растет и растет. Втроем с трудом сдвигаем груженые сани. Первый и последний отдых на выезде из леса. Дядя Сережа садится, закуривает, посмеивается над нами, говорит назидательно:
   - Работать, ребятки, всегда надо так, чтобы спина была мокрая.
   Старший брат Алика Коля принес свои расчетные листки и вместе с нами подсчитывает свой месячный заработок. Мы складываем и множим копейки, копейки, копейки, счет идет долго. И вот итог - 270 рублей. Коля недоволен, в прошлом месяце было 300, для начинающего токаря, не так уж и плохо. У моей матери в больнице оклад был тоже 270 рублей.
   Другой мой приятель Витька Кутко всегда одет не по росту. У него два старших брата, Витька донашивает за ними, что останется. Отец у него столяр, мать домохозяйка. Огород , сад, кролики, но достатка в доме не было. Шутка ли - трое сыновей ! Ни мне , ни Витьке карманных денег не давали, а деньги всегда нужны, соблазнов так много. Частенько на нашу улицу приезжал сборщик тряпья на лошадке, к его приезду мы собирали кости, лом цветных металлов, а получали в обмен рыболовные крючки, переводные картинки, краски. Много было шуму при копеечном этом товарообмене, но польза очевидная - с малых лет приучались мы к экономии, понимали, что ничего нельзя выбрасывать, все сгодится для дела.
   С Толиком Бодровым я сидел на одной парте. Он хороший мальчишка, но очень непоседливый, не давал он покоя ни учителям, ни матери, ни своей сестре отличнице. Какой-то бешеный мотор работал в нем, и его никак нельзя было остановить. Высокий, красивый, остроумный, лучший танцор, солист хора, забияка и любимец всех девчонок. В сокровенной беседе сказал : "Я буду красным командиром".
   Футбола, волейбола, хоккея у нас не было, мы играли в свои немудреные игры, были бы желающие. А играли помногу, особенно в лапту, даже взрослые парни играли с нами вместе. Если компания складывалась маленькая, играли в чижа, самую простую, но увлекательную игру. Коньки еще не приобрели спортивного значения. Катались в свое удовольствие, кто как умел. Коньки считались непременным спутником каждого мальчишки. Привязывали их к валенкам веревочными петлями. Катались на катке, что заливали пожарники на площади. Но это была обычная каждодневная езда, а вот иногда...
   Бывают такие годы, когда снег выпадает поздно, а морозы ранние. Таким временем уходили мы с коньками далеко в лес, откуда начиналась Змейка. День морозный солнечный. Под ногами пожухлая заиндевелая трава. Далеко слышно, хорошо дышится, легко шагается. И вдруг, что это? Перевернутый лес смотрит вершинами вниз, куски неба упали между деревьями к самым нашим ногам, сухой камыш чутко сторожит чудное видение. Под ногами молодой ледок лесных болотин, он еще гнется и трещит, под ним зеленые травы, черные корни, серебряные пузыри, в нем отражаются и наши раскрасневшиеся лица. Счастливое сочетание чистой воды, лесной тишины и легкого мороза рождает это лесное зимнее чудо.
   Ранней весной, когда снег не весь еще стаял, ходили на Снежку за бобриками. На прибрежных холмах, поросших редкими соснами, быстро прогревалась земля и расцветали эти первые в наших местах подснежники. Фиолетовые мохнатые венчики доставляли радость даже нам мальчишкам.
   Снежка каждый год меняла берега. В половодье скрывались под водой песчаные откосы и заросли ивняка. Когда вода сходила , бежали знакомиться с новыми местами. Где был лужок, теперь кристальной чистоты ослепительно белый песок. Старая коряга, с которой так удобно было удить, пропала неизвестно куда, только глубокие места не покорялись весенним речным капризам.
   Купаться начинали, как проклюнутся дубовые почки. К полудню переставала ловиться рыба, уходила в глубину, отдыхала, пережидая жару. Вот тут-то и бросал кто-либо удочку на берег, с шумом плюхаясь в воду. Через миг река кипела от голых мальчишеских тел. Купались долго, пока не покрывались пупырышками - гусиной кожей. Тогда в песок! Чистый , белый, дышащий печным жаром, он принимал в свои объятия дрожащие наши ребрышки, согревал, убаюкивал. И не было лучше и чище постели ни в какие времена !
   После первой же рыбалки слезала с нас клочьями зимняя шкура. Не просто это - выстоять у реки с утренней до вечерней зорьки. Слепят глаза солнечные зайчики, плечи ноют от ожогов, колени подкашиваются, голодный желудок завязывается тугим вопящим узелком, но азарт, азарт... Наконец, плечи остывают, заходит солнце, вечерняя тишина мягко струится вместе с водами. Поплавки то и дело ныряют: вечерняя зорька самая прибыльная. Вот и лягушки стройным хором возвещают конец дня, начало ночи. Поплавков не видно. Сматываем удочки, считаем улов. Спокойной ночи, Снежка, до завтрашнего утра !
   Если Змейка - ручей, Снежка - речка, то Десна - река настоящая. Течет она издалека . В половодье заливает Десна широкую луговину, заливает рельсы железной дороги и перестает тогда ходить рабочий поезд в город. Вот в такие времена по большой воде приходил к нам из Киева пароход. Красивый белый корабль с красными колесами, с капитаном в речной форме, с колоколом, шумной толпой, смехом, музыкой, пароход казался сказочным пришельцем из далекого счастливого мира. Старики говорили, что пароходы ходили к нам раньше все лето, но Десна обмелела еще до первой мировой войны, хотя и сохранила свои буйные многокилометровые разливы.
   Выше по Десне километрах в тридцати был пионерский лагерь. Мне довелось побывать там единственный раз . Деревянные бараки стояли у самого берега, но купаться нас не пускали, вода еще не прогрелась. Вот тогда-то, в ожидании купального сезона, мальчишки стали хвастаться своим умением плавать. Я в то время плавать вовсе не умел, но тоже похвастался. Когда нас впервые повели на купание, была еще надежда, что мальчишки забудут, но они не забыли. Отступать было некуда, надо было плыть. И я поплыл... Страха не испытал, быть может сознание отключилось раньше, чем ринулся в воду. Невероятным образом очутился во дворе своего дома, по тропинке шла ко мне мама и улыбалась, было тепло и солнечно.
   Вытащили меня не очень скоро - ребята были уверены, что я нырнул. Когда вернулось сознание, увидел десяток склоненных надо мною голов, на фоне черного-черного неба.
   В то же лето я научился плавать, при этом тонул еще раз, сам выкарабкался, не помню как. Вскоре стал среди своих сверстников одним из лучших пловцов, а любовь к плаванию сохранил на всю жизнь.
   Поздними летними вечерами ходили купаться на Десну. Дорога - заливными лугами. Сенокос: аромат свежего сена плавает над лугами, такими родными, такими ласковыми плотными волнами. Река крутит черные воронки водоворотов, плещет на плесе рыба. После теплой, как парное молоко, воды прохладный ночной воздух обжигает тело. Каждый мускул трепещет и радуется. Дневной усталости как не бывало. Отличное состояние, прекрасное настроение. Земные радости - как они просты !
   Невелика наша улица, всего-то дворов двадцать, но это не просто дворы. У нас свой уличный комитет, который подчас и сложные дела решает, общественными работами руководит, а их на улице много. Жили дружно, делить нечего, все своим трудом, своими руками, а люди разные и по возрасту, и по нраву. Женя Бабарина веселая, общительная, оттого любит ее вся наша улица. Где, как не у Жени справить, в складчину Новый год, Первое Мая? Из горницы всю мебель вон, столы, стулья, скамьи, посуда со всей улицы. На столах соленые огурцы, квашеная капуста, картошка, хлеб, сало, моченые яблоки, в графинах водка, в кувшинах квас. Гуляй, народ! Вот взвизгнула гармошка, старый дед затренькал на балалайке, задорная соленая частушка полоснула по живому, взорвала застолье и пошел лихой перепляс, зазвенели окна, закачалась крыша, шарахнулись собаки во все стороны. Гуляй, народ!
   В середине тридцатых годов промышляли еще бродячие мастеровые. Вот стекольщик со своим ящиком обходит улицу за улицей. "Стекла стеклить, стекла стеклить!" Кому надо - услышит далеко. Работает тихо, берет недорого. Разбитое стекло старается использовать, если не в этом доме, так в следующем. За работой любит поговорить, войти в знакомство, помочь, если надо, в хозяйстве любым мужицким делом. Уважает чай с сахаром.
   Жестянщик носит с собой тяжелый круглый штырь, на котором намотан рулон жести и, конечно, молоток с ножницами. "Тазы, ведра чинить, крыши править!" Жестяная работа шумная, жестянщик на ухо туговат. В разговоры не вступает, сразу берется за дело, работает быстро, качество проверяет водой: не течет вода, чего еще надо. Любит большие подряды, любит сорвать деньгу, выпить рюмочку. Такая уж у него работа.
   В начале зимы приезжали из леса артели плотников. Ставили срубы, привозили свой лес. Ехали надолго, со своим сеном. Жили у заказчика.
   Бревно размечали бечевой, натертой мелом, это дело минутное. Потом два плотника одними лишь топорами отесывали бревно на брус. Готовые брусья затаскивали на подмости и пилили из них доски. Пила широкая, длинная. Сверху на подмостях один пильщик, другой внизу на земле. Отпилив доску, менялись местами: вверху труднее. Чистые пахучие опилки застилали снег янтарной пылью. Пилили в рубахах, пар шел от мокрых спин: работали от темна до темна.
   Колоть дрова и то дело не простое, каждое полено понять надо. Хорошо колоть сосну! С березой труднее. Дерево это неподатливое, упрямое. С суковатым березовым поленом так наплачешься, что и бросишь до следующего раза. От березы исходит тонкий еле уловимый аромат весны, тающего снега, березового сока. Осина, если не сырая, колется легко, пахнет горькой свежестью. Всего лучше управляться с елью. Ставишь бревнышко на кряж, одной рукой поворачиваешь, в другой топор. До, ре, ми, фа, соль - с музыкальным звоном разлетаются полешки. Ровненькие, желтенькие, как апельсиновые дольки. Стучит топорик, играют мускулы под мокрой рубахой, заигрывает мороз с мальчишеским телом. Красота!
   Когда переходили с шестидневки на рабочую неделю, никак не могли привыкнуть к диковинным субботам, воскресеньям. Раньше как было просто, выходные через пять дней, на шестой, а теперь и учиться , и работать стали больше. Понимали, что не к добру это.
   Зимой 1939 года потянулись на север воинские эшелоны, шла война с финнами. У мальчишек появились химические грелки (чего только мальчишки не достанут). В пакете из плотной бумаги серый порошок, если смешать его со снегом, грелка разогревается и долго не остывает. Морозы тогда стояли такие, что рельсы лопались.
   В магазинах за хлебом выстраивались длинные хвосты очередей, появились заборные книжки - предшественницы продовольственных карточек. На железной дороге вводили строгие порядки, подтягивали дисциплину: за опоздания, прогулы, невыполнение распоряжений строго наказывали. Железнодорожники переходили к работе по законам военного времени. Одними из первых приняли они на свои плечи тяготы надвигавшегося лихолетья.
   Однажды в поселке возник пожар. Потушили его только утром, когда сгорело все, что могло сгореть. Незнакомый еще едкий запах пожарища тревожно щекотал ноздри. Сгорели новый железнодорожный клуб и магазин. Говорили, что это был поджог. В огне погиб пожарник. Росла и ширилась тревога.
   В такое вот время заканчивали мы седьмой класс. Сданы экзамены. Каждый выбирал себе дорогу. Вечерами собирались большими ватагами вместе с девочками, гуляли по поселку, по окрестностям до рассвета, пели много и хорошо. "Катюшу", "Синий платочек", "Вечер на рейде".
   До войны оставалось несколько недель.
   Мы с Толиком Бодровым заняты серьезным делом - помогаем дяде Силе ремонтировать старую леспромхозовскую полуторку. Автомобиль разобрали до болта, все перемыли, вычистили, что-то заменили. Дядя Сила перезалил и расточил подшипники, а мы в это время красили зеленой краской кузов. Обедали в гараже, хватая хлеб и сало масляными руками, отчего становилось еще вкуснее. Начали сборку, самое интересное. Новой кожей обтянут конус, перебранный и заряженный аккумулятор на месте. Ну, поехали!
   - Нет, - говорит дядя Сила, - нужна обкатка, пойду за другой машиной.
   И вот мы на буксире, дядя Сила садится за руль. Тронулись! Долгое время нас возят на привязи. Наконец, первые попытки включить мотор. Вначале оглушительные хлопки и клубы дыма, потом мотор наладился и вот мы уже катим сами, сначала медленно, потом побыстрее. Встречный ветер крепчает, мы пляшем в кузове от радости.
   До начала войны оставалось несколько дней.
   Летний вечер долог. Пришли со смены чумазые мужчины. Спала жара, прокаленный за день воздух быстро остывает. Хозяйки и ребятня, гремя ведрами и цепями колодцев, принялись поливать огороды. От домов и заборов легли длинные тени, вылетели не злые еще комары. Вот первые лягушки пробуют голоса, а вскоре тысячеголосый лягушачий хор славит вечернюю прохладу. Сначала далекое и вот уже близкое мычание стада, лай потревоженных, сморенных дневной жарой, уличных собак, крики хозяек за воротами: "Майка! Майка! Белянка!" Стук подойников, вечерняя мелодия молочных струй, ударяющих сначала о пустое звонкое ведро, а потом глухо по шапке молочной пены. Стакан парного молока, теплого, пряного, впитавшего ароматы трав , вод и ветров. Кусок хлеба, отрезанный широким кухонным ножом. Сумерки. Звон комаров за окном. Роса.
   На соседнем крылечке всплакнул патефон:
   "Как много девушек хороших,
   Как много ласковых имен..."
   Рано гаснут окошки, старшее поколение нуждается в отдыхе. Засыпают натруженные, наболевшие, намаявшиеся в жару. Спокойной ночи, спите, спите...
   До начала войны еще несколько часов.
  
   ЭШЕЛОН
   Первые бомбы упали на самой окраине, рядом с лесом. Их было две. Вывороченный песок еще разил сгоревшей взрывчаткой, а ребятишки копали его, кто чем мог, в поисках драгоценных осколков. Черные зазубренные кусочки металла высоко ценились мальчишками в первые дни войны.
   Воздушную тревогу объявляли по радио, но мы узнавали о ней по гудкам паровозов. Еще задолго до лая зениток врывались в тишину паровозные вопли. Три коротких и один длинный, три коротких и один длинный... Смолкают гудки под зенитки, разрывы бомб и вздохи земли. Паровозам хуже всего, им некуда деться, ни укрыться, ни спрятаться. Вот и плачут они , ожидая своей участи. Первой погибла паровозная бригада от взрыва котла: в паровой котел попал осколок бомбы, упавшей не так уж и близко. Их похоронили на кладбище с оркестром и прощальными речами. Это были последние похороны по нормам мирного времени, потом хоронили тихо.
   Длинные шлейфы дыма тянулись над поселком и смешивались у горизонта. Сухарный завод горел желтым дымом, военная база - черным. Немцы давно улетели. Яркое солнце ласкало зелень, пахло гарью и взрывчаткой. Коровы ревели, от страха, от голода. Стада на выпас не гоняли. Многие хозяева уехали, приткнув свою животину к соседям. Кормить было нечем, сено не косили, в дальних колхозах начинали жечь хлеба.
   Каждый вечер самолеты с крестами шли стройными рядами, тяжело груженые, шли по прямой, не отвлекаясь, не укрываясь, шли на Москву. В их строю то и дело вспыхивали облачка разрывов, но урон приносили незначительный. По ночам самолеты хозяйничали у нас почти безнаказанно: бомбили не торопясь, в основном железнодорожную станцию. Иногда самолет вдруг вспыхнет яркой звездочкой в лучах прожекторов, кажется, что никуда теперь не скрыться крылатому разбойнику, все зенитки бьют по одной цели, но он , сбросив бомбы куда попало, уходит от прожекторов и зениток. Вот этих шальных бомб мы боялись больше всего.
   Несколько дней тишины. Не падают бомбы, не стучат зенитки, не захлебываются криками паровозы. Прогорели пожарища. Утренний воздух чист и ласков. Бездомная недоенная корова, что щиплет траву у забора, бросает свое занятие и устремляется навстречу случайному прохожему и мычит, и бежит за ним, стараясь не отстать, словно собака. На душе становится муторно, хуже чем при бомбежке. Страшное это дело - затишье среди погрома.
   Ночь гибели была лунной и звездной. Паровозы завыли поздно и растеряно. Самолеты шли плотным строем, шли деловито и медленно. Бомбы падали равномерно и взрывались сплошным огненным валом. Вот он миновал станцию, прошел над центральными улицами и двинулся прямо на нас. В щели стало тесно и жарко. Земля глухо стонала и колыхалась под ногами. Посыпался песок между бревнами настила, истошно закричали дети и женщины. Рвануло где-то рядом, едкий дым смешался с диким страхом. Первое, что дошло до сознания, был свет, необыкновенный розовый колеблющийся свет проникал в нашу щель с улицы.
   Все горело кругом. Под полной луной, под яркими звездами, под теплым бездонным небом торжествовал спокойный неторопливый огонь, пожиравший целый город. Остановившимися глазами смотрели люди на мощь и красоту огня, на гибель города. Молчали дети, молчали старики. Стояли безмолвною стеной, освещенные пожарищем.
   От нашего квартала до самой станции сгорело все в эту ночь. Частоколом стояли опаленные печи с печальными высокими трубами. Вот здесь был магазин, тут пожарная команда, вот наша школа, от нее осталось несколько закопченных труб. Все было кончено. Только поезда шли, как и прежде.
   Пришла пора и нам эвакуироваться. Мысль о том, что надо бросить дом, огород, коз, все то, что давало средства к жизни, лишила бабушку той прочной надежной основы, на которой держалось все ее существо. Тысячу раз она уверяла себя, что везде люди живут и мы проживем, и столько же раз жестокая реальность ломала слишком общие и туманные эти доводы. Где жить в чужих местах, чем питаться, к чему приложить руки, что делать с домом, с козами? Ни на один вопрос не находилось ответа. А тут еще сгорел почти весь поселок, очередь была за нами. Со всех сторон спешили, наваливались несчастья и не было от них никакого спасения.
   Наконец, назначен был день отъезда. Забили досками окошки, отдали соседям коз и уже не отходили от эшелона, в котором уезжали работники городских и районных учреждений, рабочие мелких предприятий, учителя. Это был один из последних эшелонов. На нашем вагоне нарисовали красный крест на белом фоне. Перед самым отъездом бабушка отказалась ехать. Никакие уговоры уже не помогли. И она осталась на обочине, маленькая, серенькая, пришибленная старая женщина, со своей бедой, с нашей бедой, с бедой своего народа на годы немецкой оккупации. Эшелон уходил под вечер, одинокая фигурка растворилась в лучах заходящего солнца.
   Бабушка, моя бабушка! Была ты моим милым другом, хранителем моим и хулителем, кормилицей и поилицей. Ты дала мне первые уроки труда и мужества, упорства и терпения, заменила мне отца и деда. Ты, простая неграмотная женщина, стала для меня воплощением мудрости, достоинства и правды. Какой же великий труд ты совершила!
   Прощай, бабушка! Придется ли еще свидеться?
   Поезд шел медленно. То и дело вагон кидало из стороны в сторону на чиненых перечиненых рельсах, гремели буфера, стонали рессоры. Постепенно налаживался быт на колесах. Приспособились сохранять воду в ведре, завернув его по верху клеенкой. Устроили туалет, завесив угол вагона простыней и пожертвовав для этого золотистый медный таз для варки варенья, отчего он тут же стал зеленым. Натаскали сена для логова. На стоянках обменивались сведениями. Ехали, жили.
   На полустанках пропускали поезда. В эшелонной табели о рангах мы занимали последнее место. Везли танки, пушки, боеприпасы. На каждой платформе часовой - не подходи! Печальные санитарные поезда с красными крестами на зеленых пассажирских вагонах шли без задержки туда и обратно. Голодным ревом ревел эшелон со скотом, уходивший на восток. Дорогу, дорогу! А мы - потом. Мы не ехали на войну, не были ранены, не ревели от голода и жажды. Мы ехали в тыл, понимали и терпели, не зная , куда нас привезут.
   Все мы покатились кувырком, когда вагоны с грохотом полезли друг на друга, паровоз завыл тревогу и тут же над нами пронесся с ревом самолет. Люди посыпались из вагонов, как картошка из прорванного мешка. Прыгали, падали. Хватали на руки детей и бежали, и кричали, кричали... Самолет сделал круг и вновь зашел в хвост эшелона, а люди прыгали, прыгали. Но самолет прошел над поездом, не сделав ни одного выстрела, и так же низко и медленно ушел за горизонт. Люди продолжали прыгать и бежать от вагонов. Не могли поверить, что опасность миновала, боялись, что ушедший самолет приведет новые и тогда...
   Прошло какое-то время, прежде чем к людям вернулось сознание. Прежде всего стали искать детей. Если только что бежали в одну сторону - от поезда, то теперь все бежали в разные стороны. "Витя! Витя ! Маша ! Лиза!" Гигантская людская карусель, постепенно успокаиваясь, втягивалась в открытые двери вагонов. По полю бегали еще ошалевшие матери в поисках последних потерявшихся детей, а паровоз гудел отправление, стоять на месте было опасно. И ехать было опасно, и жить тоже.
   По крышам вагонов загрохотали сапоги, остановились над моей дверью и с крыши свесилась курчавая веселая голова. "Ты врачихин сын? Ты не бойся, сейчас мы твою мать в другой вагон будем пересаживать, женщина рожать надумала. Этот немец - летчик думал, нас меньше будет, а нас больше становится!" И громко засмеявшись, курчавая голова скрылась, а сапоги прогрохотали дальше к паровозу. Поезд остановили и было видно, как от вагона к вагону побежали люди и с ними мать в белом халате, такая маленькая, если смотреть издали.
   По ночам стало холодно, и мы зарывались в сено. В других вагонах теплее, там по 30-40 человек, а мы с матерью вдвоем. Санитарные носилки так и пролежали в углу без надобности, зато санитарная сумка худела с каждым днем. Болели старики и даже умирали, рождались дети. До всего матери было дело, но раненых не было. Не было больше и налетов, эшелон уходил в глубокий тыл.
   Долго стоим на пустынном полустанке. Паровоз ушел по другим делам. Натаскали дров, задымили костры, потянуло забытым жильем, запахла печеная картошка. Хорошо у костра вечером! Утихают, смолкают дневные хлопоты, неторопливый разговор сменяет песня:
   Глухой неведомой тайгою,
   Сибирской дальней стороной,
   Бежал бродяга с Сахалина
   Звериной узкою тропой...
   Ранним сереньким утром остановились на маленькой станции. Вдоль вагонов побежали люди, что-то крича на ходу. Не сразу дошел смысл торопливых слов "разгружайся, вылезай, не задерживай состав, скорее, скорее!" Заспанные, привыкшие к колесной неторопливой жизни, люди с трудом продирали глаза. По одну сторону дороги тянулись мокрые черные поля, по другую - маленькие серенькие домики. Какие-то люди, подводы, лошади суетились поблизости. Выходили из вагонов, устраивали пожитки на подводах, прощались с соседями, разъезжались по окрестным колхозам. Через час стало пусто, только мать не сошла. Кивая на носилки и сумку с крестом, доказала-таки, что ей надо сдать имущество в ближайший госпиталь. Видя бесполезность уговоров, на нее махнули рукой, и мы разгрузились в городе Балашове.
   Кончался третий месяц войны.
  
   ТЕЛЕФОННАЯ СТАНЦИЯ
   По краям парка каменной рамой выстроились двух- и трехэтажные здания городских учреждений, школ, магазинов. За ними во все стороны разбегались деревянные домики вдоль широких и большей частью не мощеных улиц. Одна из них упиралась в Японию - самый грязный район города, построенный на черноземе, другой конец - в мост через Хопер. Новый бетонный мост был гордостью города, так же, как театр, элеватор и электростанция. За мостом простиралась заречная слобода, ежегодно тонущая в весеннее половодье.
   На краю Японии - базар, большущая площадь с рядами прилавков. По воскресным дням там шумит и колышется толкучка. Здесь продают с рук, стоя или медленно прохаживаясь в пыли или грязи, смотря по погоде. Тут можно все купить, продать, узнать, потрогать, примерить.
   В семье, где нас поселили, две дочери. Старшая Надя, с ребенком двух лет, собиралась повторно выйти замуж. Ее жених - летчик. Он уже побывал на фронте, теперь осваивал новую технику на балашовском аэродроме. За несколько дней до свадьбы принесли Наде документы, обгорелую пачку денег, да фотографию - все, что осталось от молодого, красивого, очень застенчивого и доброго парня. В ночном полете самолет разбился недалеко от города , вот и все.
   Занятия в школах не начинались. Школьные здания заняли госпитали. Мать работала в одном из них. Много, очень много нужно мягких проворных, выносливых женских рук: обмыть, перевязать, накормить, убрать за сотнями, тысячами беспомощных мужчин, вдохнуть в них веру в выздоровление, веру в жизнь. И вместо школы шли девочки в госпитали.
   Выдали продовольственные карточки. Желтые, зеленые, красные, радужные бумажки с именами, фамилиями, печатями и маленькими талончиками дней, долгих дней войны и послевоенного времени. На каждый день 500 г хлеба, если ты рабочий, 400 - служащему, 300 - иждивенцу. На месяц 400 г сахара, 300 г масла, 800 г мяса, 1200 г крупы, соль, спички, мыло - все по карточкам. Но достать можно было только хлеб и то не каждый день.
   Цены на рынке удваивались с каждым днем. Стакан пшена стоил 20 копеек, потом - 50, рубль, два, пять, десять, двадцать и, наконец, деньги брать перестали. Бесполезными лохматыми пачками лежали они у тех, у кого они были, у нас не было и денег. За стакан пшена, за кусок хлеба отдавали последние вещи: штаны, рубаху, часы, золотое обручальное кольцо.
   Зима накатилась суровая, ранняя. 7 ноября замела поземка. Жили мы уже на третьей по счету квартире, совсем рядом с Хопром. Железная печурка по вечерам освещала наше узкое, как коридор, темное жилище багровым светом. Очень скоро становилось холодно, к утру вода в ведре замерзала. Спали не раздеваясь.
   Учеников в школе оставалось все меньше. Продолжать учебу было бессмысленно. Приходилось думать о работе. Мне исполнилось четырнадцать с половиной.
   Начинался седьмой месяц войны.
   "Ничего, выучим! Завтра приходи на работу. Телефонная станция в парке, найдешь. Спросишь старшего техника Боголюбова. Начало работы в 8, приходи пораньше, не опоздай, за опоздание знаешь, что бывает, или объяснить? Ну хорошо. Да, постой, пошлют тебя к Ильичу, старый он стал, помогай ему, не ленись. Ну, счастливо!"
   Ильич, Ильич! Мой первый товарищ в рабочей упряжке, учитель, наставник, старый и мудрый друг. Не так уж и много суждено было прошагать с ним рядом, но как хорошо, что именно с ним. Пройдет не больше года, как он, совсем больной, придет ко мне домой, сядет и будет долго говорить о домашних своих делах, таких невеселых, потом попросит кусочек хлебца. У меня не окажется ни хлеба, ни чего-либо другого съестного, и я отдам ему всю соль. Он возьмет соль, завернет ее в серую тряпочку, заплачет и погладит меня по голове. Через несколько дней Ильича не станет.
   "Ты, Владимир, не бойся! Я, когда на телефон пришел, женатый был, детей имел. Боялся, страшно подумать. Тока боялся, со столба свалиться - тоже, зимой в поле замерзнуть, так этого больше всего. А вот и работаю уж лет поди тридцать. И падал, и током сколь раз било, замерзал... А вот и цел. Ну, бери когти, пошли, пошли!"
   "Вот , Владимир, смотри , сколь по городу столбов наставлено. А ить все разные, знать надоть. На кабельный столб без когтей забираются, ступеньки есть. Штоб кабельный ящик открыть, ключ надоть. Вот мы сейчас и откроем. Смотри. Теперь посидим. Мороз какой ноне, жмет да и жмет. Замерз, поди? Сапог-то у тебя нету валяных? И галоши драные. Как же ты когти-то одевать будешь, ить свалятся, поди? Во беда-то, теперь и обутки откуда достать? Эхе-хе. Ну, пошли, пошли!"
   "Ты , Владимир, когти-то в руке не неси, руки поморозишь. Вот повесь на плечи. Это мы с тобою все по городу кружим, а то, бывает, на линию за город, верст за двадцать идти приходится. С волками не встречался? И не дай-то Бог. Ну, пошли, пошли!"
   "Пойдем-ка теперь, Владимир, может, и перекусим чего. Столовая тут, тепло у них, да и покормить, небось, смогут. Во какая жара... Да мы к начальнице вашей телефон, значит, проверить, ну хорошо. Бери трубку, Владимир, вызывай техника. Очень просто: сними трубку, слушай, ответит телефонистка, спроси техника, дежурит сегодня как раз Малиновский Роман Романович, хороший, стало быть, мужик. Скажешь, что сто четвертый отремонтировали, пусть включает. А мороз-то, мороз, да с утра ить не емши совсем. Скажите, да? Ну хорошо, хорошо, спасибо. Пошли, Владимир, только чем есть-то будем, тут ить за ложку залог берут 30 рублей, где их взять-то. А ты через край, через край. Хлебушка без карточек не дадуть, а супчик ничего, жиденький, через край можно, вот так, вот так. Отогрелся? Смотри не засни. Ну, пошли, пошли!"
   "Теперь, Владимир, проверим сто четвертый. В квартиру пойдем, стало быть. Работа у нас не токо на улице, по квартирам тоже. Находишься, насмотришься. Все увидишь: как вино пьют, свадьбы играют, покойников снаряжают. Женщин всяких увидишь, и одетых, и голых совсем. Будут рядом с тобой деньги лежать, часы золотые. Всего насмотришься, как поработаешь. В этом деле просто: смотреть смотри на все, не стесняйся, другой раз может не увидишь, давать что будут, тоже бери, не стесняйся, сам ничего не трогай - вот главное-то. Стало быть, себя уважай, не роняй себя-то, вот в чем дело. Если сам себя уронишь, тогда кто тебя подымет? Ну, пошли, пошли!"
   "Вот, Владимир, и конец работы. Теперь только на телефонную станцию зайдем, технику расскажем, инструменты положим и по домам. До войны давно бы дома были. По восемь часов работали, теперь по 10. С восьми до семи - одиннадцать, час на обед, а что обедать-то? Вот и считай. Ну, пошли, пошли!"
   Я буквально оторопел, когда впервые попал в коммутаторный зал балашовской телефонной станции. И было от чего. В большом, ярко освещенном зале за пятью коммутаторами сидели телефонистки в наушниках с микрофонами на груди. Перед каждой телефонисткой то и дело загорались желтые или красные лампочки. Несколько десятков шнуров перекрещивали коммутатор разноцветной паутиной. Телефонистки кого-то спрашивали, кому-то отвечали, меняли положение шнуров в паутине, соединяя тех или иных абонентов. Они не отвлекались ни на секунду. За стеклянной перегородкой, в зале размером поменьше, стоял междугородний коммутатор и специальный радиоэлектронный щит для усиления дальних разговоров - трансляция, со множеством приборов и рукояток-регуляторов.
   - Нет, нет, - сказал Роман Романович, - сейчас мне некогда, если хочешь, приходи часа через полтора, я тебе все покажу, а пока сбегай домой перекуси.
   С тех пор я все вечера проводил на телефонной станции и почти перестал видеться с матерью.
   - Абонентов на коммутаторе 100, а шнуров всего двадцать пар, они все время находятся в работе и быстро изнашиваются. Часть из них приходится перезаделывать каждый вечер, когда у телефонисток меньше работы. Посмотри, как я это буду делать. Понятно? А теперь сам попробуй. Ну, ничего, в другой раз получится. На сегодня хватит, ступай домой, да завтра на работу не опоздай. Ну, беги, беги!
   Старший техник Боголюбов моему вечернему приходу поначалу не обрадовался, но, узнав, что я научился перезаделывать шнуры на коммутаторах, удовлетворился, избавившись от этого кропотливого труда. Потом показал, как надо перезаряжать микрофонные капсулы, что у меня с первого раза тоже не пошло, всюду требовался навык, а значит время.
   Не с одним Ильичом приходилось мне работать, были и другие монтеры. "Ты, Володь, будешь сумку таскать и когти тоже. Проволоку к сумке привяжи. Ничего, дотянешь, не мне же этим заниматься, сам понимаешь!" Иван был хром с детства, но бегал по городу быстрее здорового, особенно, когда было чем поживиться. Телефонное дело знал плохо, зато с ним было весело. Шутки да прибаутки сыпались с утра до вечера. Каждый второй прохожий был его друг-приятель. С каждым надо постоять, поговорить, а особенно много было женщин, если всех собрать, так и на поезде не увезешь.
   Перед войной купили мне костюм, я его ни разу и не одевал. Пиджак сменял на десять стаканов пшена, из которого мать варила жиденький суп без соли и масла. Брюки приглянулись Ивану и он стал торговать их за деньги, но денег я не взял. Тогда он стал предлагать часы. Сердце мое дрогнуло и обмен состоялся. Часы были карманные на ремешке, но ремешок Иван отстегнул. "Ни хрена, поносишь на веревочке!" Это было не так обидно, худшее обнаружилось вечером, когда часы остановились и больше не шли.
   - Што, Володь, жрать хочешь? Два кило хлеба зараз сожрешь? Нет, серьезно? А вот проверим. Поди попроси у техника микрофон на замену, Иван, мол, Кармаев сказал. Иди, иди - даст. Теперь пошли.
   Пришли мы в пекарню. На ней и вывеску можно не вешать, хлебный дух за два квартала слышно. Охранник, узнав телефонных мастеров, пропустил, но сказал, чтобы хлебушка с собой не брали, за это теперь тюрьма, то-то. Телефон стоял в экспедиции, большом зале со сводчатом потолком. Горячий хлеб лежал на стеллажах, остывая, было жарко, с потолка капала роса. Иван заменил микрофон, вызвал телефонистку, проверил, как слышно, дал послушать экспедитору, тот остался доволен. "Теперь пойдем! Вот из этой корзины можешь жрать сколько хочешь, я разрешаю". Огромная плетеная корзина была заполнена бракованными буханками. Потом этот хлеб шел снова в тесто.
   - Да ты не торопись, не бери хлеб квелый, а то брюхо заболит. Бери корки. Ну, что нажрался? Два кило будет, нет, то еще поешь. Так вот, два кило на рынке стоят 220 рублей, ну пусть - 200. За ремонт часов ты отдал тридцатку. Значит 170 за тобою долг. И он заржал нахально и весело.
   В первую военную зиму стабилизировались цены на рынке. Хлеб стал главным и единственным мерилом всему остальному. Килограмм хлеба стоил 100 рублей, мясо - 300-400, масло - 600, литр молока - 30, стакан махры - 30, стакан соли - 100 рублей.
   Моя зарплата ученика монтера составляла 70 рублей. После всех вычетов от нее оставалось чуть больше половины. С такими деньгами на рынке делать было нечего. А есть хотелось. Что можно продать, уж продано, оставалось то, что на теле. Иногда выручал случай. Отслужившие свой век коммутаторные шнуры выбрасывали. Как-то попробовал расплести такой шнур на нитки, намотал концы на катушку. На рынке дали 30 рублей. Катушек больше не было, стал наматывать на палочки, купили и на палочках.
   "Ну что, Владимир, соскучился? Приболел я маненько. Ну, как Иван, научил тебя чему хорошему? Ты не очень-то его слушай, свою голову имей. Мужик-то он проворный, да ить теперь за проворство по головке, поди, не погладят. Бери-ка когти, пойдем, пойдем. У Кузнецова, стало быть, на кузне телефон не работает, исправить надоть. Кузня-то была его собственная, и отец, и дед, и еще дальше все были кузнецы. В гражданскую воевал с казаками. Казаки Балашов взять хотели, да не смогли, рабочие отбили, не пустили в город. После гражданской стал Кузнецов в своей кузне заведующим, на жаловании, стало быть. Телефон ему сделаем, когти отдадим навострить, это он мигом справит, может и сам у огня постоит, когти штука не простая, от их другой раз жизнь зависит. Ну, пошли, пошли!"
   Как в воду смотрел Ильич, случилась и у меня беда с когтями. Гололед был страшный, много проводов порвалось, иные замкнулись между собой. Залез на столб с трудом, он весь во льду, зацепился цепью, стал работать. Когда свалился первый коготь, было еще не так худо, на одном когте можно стоять долго. Внизу под обледеневшим столбом, двумя ржавыми клыками торчат куски рельс. Второй коготь свалился с замерзшей ноги и с жалобным звоном ударился о рельс. Не было больно, не было страшно. В пустынную улицу на самом краю города врывался ветер с заснеженных полей, дождь сменился снегом, провода гудели монотонно и торжественно. Холодно было только вначале, потом прошло и стало безразлично...
   "Три, три еще, не жалей, вот здесь не терла! Теперь одеяло давай. Одежонку высушить надо, затопи печь да чаю нагрей! Значит, иду от Петровича, подхожу к дому, ветер так с ног и валит, снег по глазам хлещет. Слышу вдруг, кто-то зовет, кричит: "Дедушка, помоги!" Огляделся, за снегом не видно, а кричит уже громче, прямо с небес. Глянул вверх, Матерь Божия, на столбе висит, ветром его качает, кричит: "Дедушка помоги!" Перекрестился, подошел поближе. "Чего помочь-то, спрашиваю, ты кто такой, говорю?" " Монтер я" - отвечает. "Когти мне подай, под столбом валяются". "Да как же ты без когтей на столб залез?" Не отвечает, одно просит, подай когти. А как подать? Бросить, так я его зашибу. Только он сам догадался, спустил мне проволочку, на ней и поднял. Слезать стал, молча все делал. До рельсов еще не долез, падать начал, тут я его подхватил. На ноги стал ставить, не стоит, притащил волоком. Во какие дела. Слышишь заворочался, руки, ноги теплые, отойдет, поди. Доставай, старуха, варенье, знаю, что мало, доставай! Совсем еще мальчишка. Пойду, когти принесу. Пока не трогай, пусть спит. Эх война, война, и когда ты только кончишься!"
   Бессонную ночь провел Боголюбов не случайно: он в первый раз рискнул оставить меня на телефонной станции за дежурного техника. А что было делать когда остались они вдвоем с Малиновским? Третий техник Шаталов был стар и часто болел, вот и пришла моя очередь его подменить. Старался. Все, что умел, отремонтировал, междугородние разговоры провел без замечаний, дежурство сдавал Малиновскому, он проверил, что надо, поговорил с телефонистками, остался доволен.
   - На первый раз ничего, дуй теперь домой, отсыпайся! - и позвонил Боголюбову.
   На телефонную станцию часто заходили военные связисты, мы им помогали, чем могли. Володя с бронепоезда принес сразу три полевых телефона. Бронепоезд стоял в ремонте в балашовском депо. На нем меняли броню, пушки, побитые в тяжелых боях. Бронепоезд отходил с боями от самых западных границ, а Володя служил на нем почти с начала войны. "Нам, связистам, хуже всего: порвется связь с наблюдательным пунктом - иди под огнем, а связь восстанавливай". Мы сдружились с Володей с первых слов. Бронепоезд стоял в Балашове еще дней 10. За это время я отремонтировал все его полевые телефоны. Перед отъездом Володя сфотографировался и подарил фотографии, обещал писать, но письма от него так и не пришли, а фотографии храню. Память!
   "По воздуху, по воздуху! ! !" Ураганом проносился этот пароль по телефонной паутине проводов и коммутаторов. Судорожными движениями испуганные телефонистки разъединяли любые переговоры и давали связь "по воздуху". Все чаще приходилось это делать. Война шагала по проводам, война летела по воздуху, обгоняя пехоту и танки.
   - Поворино бомбили, - сказала Клава телефонистка междугородней, - скоро до нас доберутся. И добрались. Как и всегда, первые удары пришлись по железнодорожному узлу. Связь там восстанавливали железнодорожные телефонисты, у нас повреждений было мало.
   - Што, Владимир, еще раз побежишь, как немец-то подопрет? Это ж надо, как прет, во дела. Ну, что ж пошли, пошли!
   Конечно, летом у телефонного монтера жизнь райская: ранним утром надел пояс с цепью, повесил сумку с инструментами , когти на грудь и шагай по прохладным пустынным улицам, поглядывай по сторонам, считай столбы, как говорится, все бы хорошо, да вот война...
   Я открыл дверь монтерской комнаты и увидел Ильича. Он сидел, низко склонив голову, и был неподвижен. Хотел окликнуть его, но он, не поднимая головы, протянул руку с измятым листком.
   - Вот, Владимир... Вчера... получили. Средний... Георгий. Ты иди, сынок... Я посижу.
   Я тихонько отошел и грустен был целый день, а вечером долго сидел на берегу Хопра, скользя взглядом по мутной воде...
   Стало светло, как днем. Немцы повесили над городом "фонари" - осветительные ракеты на парашютах. Мы стояли во дворе и смотрели. Резкие черные тени падали на землю, шипели ракеты, рвались бомбы, а мы стояли и смотрели, никто не прятался. Я присел под лестницей и заснул крепким здоровым сном. Разбудила меня мать, она долго искала меня и ругала за причиненное беспокойство. Было темно и прохладно. Немцы давно улетели, над станцией догорал пожар.
   На дежурстве у меня много интересных работ, но самая любимая - заряжать аккумуляторы. Большая, почти в мой рост стеклянная колба, с растопыренными стеклянными пальцами фазных электродов, похожа на марсианского пришельца. На дне колбы ртуть. Надо включить ток и качнуть колбу. По серебристой поверхности ртути побежит яркий светящийся зайчик - анодное пятно. Ровный гул трансформатора, голубой, чуть мерцающий свет колбы.
   Теперь мне надо взять провод, накинуть на губку рубильника, другой рукой подрегулировать силу тока реостатом... Все тело тряхнуло , как от взрыва, руки скрючило с нечеловеческой силой, пальцы сжали провод и ручку реостата. Конец - пронеслась последняя мысль, и сознание угасло. Очнулся сам. В комнате пусто, все так же светила колба, и монотонно гудел трансформатор. Падая разбил голову, но зато оторвал руку от ручки реостата, ток прервался. Пошевелился, присел на полу, поднялся на второй этаж в мастерскую. Здесь меня увидели телефонистки: "Володя, что случилось, на тебе лица нет?" Улыбнулся через силу, подмигнул девчонкам. "Все в порядке!" Будем жить дальше.
   "Ничего не поделаешь, придется идти в Ильинку. Это далеко километров тридцать от города. Там переночуешь. С линии позвони. Да домой забеги, ботинки обуй, а то ноги стопчешь"...
   Телефон в Ильинке работал. Просто все были в поле. Сморенный жарою, длительным переходом и голодом, я лег в правлении на председательский стол и погрузился в полуобморочное состояние. На мою беду пришли девчата. "Вставай, вставай, монтер! Да вставай же, давай танцевать!" Они стали танцевать сами, хохотать, очень зло надо мной шутили. Все было безрезультатно. Монтер не откликался.
   Утро было задумчивое, небо серое, тихо, тепло. Шагалось легко и споро. "От вышки полями до большака и часу не пройдешь, а там до Балашова верст двадцать." Так сказал дед караульщик и дал на цигарку махорочки. Начался дождик, мелкий, еле заметный. Дорожки по полям шли в разных направлениях, встречаясь и расставаясь друг с другом довольно часто. Дождик усиливался, одежда промокла. Ровная серая пелена заволокла все небо. Жирный чернозем, напитанный дождем, стал налипать на ноги. Скоро стало ясно, что заблудился. Пошел наугад, стараясь сохранять одно направление. На мокрых ботинках по пуду грязи, ноги с трудом отрываются от липкой, мягкой дороги, холодные когти вцепились в плечи, а кругом ни души, хоть плачь, хоть кричи. Когда все же вышел на большак, даже радости не почувствовал, все как-то стало безразлично, давно перестал ощущать дождь, не пытался сбрасывать с ног комья грязи, осталась только потребность шагать и шагать, не останавливаясь.
   Серые, унылые балашовские окраины проступили за завесой дождя как-то неожиданно. День шел к концу, похолодало, начался ветер. Открыл дверь своего подвала, не раздеваясь повалился на постель. "Вставай, вставай на работу проспишь! Проснулся? Я тебя вчера раздевала, какой же ты грязный пришел! Ну, с праздничком тебя, с днем рождения, пятнадцать тебе вчера исполнилось! Вот подарочек!" И протянула большую краюху хлеба, на которой лежали пять кусочков сахару. Солнце заглянуло в оконце и осветило лицо матери...
   Начинался седьмой день второго года войны.
   - Мальчик, позови техника!
   - А я и есть техник, что вы хотите?
   - Извините, нам надо позвонить в Москву, телефонистка сказала, что нужно разрешение техника.
   - Покажите ваши документы.
   Женщина с тремя шпалами в петлицах открыла полевую сумку, два сопровождавших ее военных полезли в нагрудные карманы Буквы запрыгали перед моими глазами и с трудом выстроились в ряд в невероятном сочетании: Валентина Гризодубова.
   - Та самая? - выпалил я первое попавшееся.
   - Та самая! - ответили посетители хором.
   Вид у меня, наверно, был ошарашенный. Этакое дело, передо мной стояла прославленная летчица страны, легендарный человек, почти как Чапаев. И вот в моих руках удостоверение, а вот она сама, стоит и смеется просто и хорошо.
   После разговора с Москвой Гризодубова зашла в мастерскую, поблагодарила и спросила между прочим: "А что это вы, товарищ техник, босиком?" "Так жарко ведь!" - был ответ...
   Наш старый линейный мастер Гаврилыч поплевал на пальцы, приложил их к трем фазам рубильника электросети и уверенно заявил : "Ток есть!" Другого могло бы убить наповал, а этому хоть бы что. С детских лет он работает с проволокой, на его пальцах толстые уродливые мозоли. А ведь никто кроме Гаврилыча не мог быстрее и лучше разделать и срастить многожильный телефонный кабель, а эта работа годится больше для женских ловких рук. Но он мог, в его корявых руках рождалась прекрасная, добротная кабельная муфта - само совершенство!
   С началом войны все меньше и меньше присылали нам тоненьких угольных мембран для микрофонов. Один за другим замолкали в городе телефоны. Пробовали заменить мембраны пластинами из жести, алюминия - все бесполезно. Однажды вечером на дежурстве я долго ломал голову, как оживить очень нужный телефон. Пробовал и так, и этак и додумался, наконец. Взял несколько слоев тонкой алюминиевое фольги, склеил их между собою смесью канифоли и воска. Получилась очень легкая и тонкая пластина. Вырезал из нее мембрану, поставил в микрофон. Слышимость была отличной. Через несколько дней заговорили молчавшие телефоны. Мне выдали первую в жизни премию за рацпредложение - 100 рублей. Целый килограмм хлеба! Городская газета, упомянувшая об этом, долго хранилась у матери...
   По соседству с телефонной станцией пересыльный пункт, на коммутаторе его номер снабжен красной лампочкой - особо важный. Здесь в двух просторных зданиях отдыхают и формируются команды, отправляемые на фронт и другие нужные места. Работают круглосуточно, им необходима надежная, непрерывная связь. "Скорее, скорее сюда, вот телефон! Готово? Спасибо! Можете идти." Серьезное учреждение, да и время такое.
   Немцы отбомбились рано. Смолкли разрывы, погасли прожектора, стихли зенитки. Не смолкали только телефонные переговоры - "по воздуху." Трансляция пела на все голоса и не слушалась ручек управления. От Москвы до фронта таких трансляций более десятка, и за каждой из них телефонный техник крутит ручки управления, не всегда удачно. Телефонистка междугородней нервничала, сказывалась пережитая бомбежка. Наконец, с трансляцией было улажено. "Ты плохо сидишь, Клава, в случае чего на тебя упадет вся эта стеклянная перегородка". "И на тебя тоже". "На меня не упадет, я уйду в мастерскую". Больше я ничего не успел сказать. Все стекла, что были в окнах, и эта самая перегородка во всю ширину телефонного зала засыпали нас осколками стекла, ядовитый дым заполнил помещение, погас свет, взрыв тряхнул до самого нутра, мы бросились к выходу...
   Я упал ничком в канаву у забора, ждал, что будет дальше. Несколько самолетов кружило над городом, было темно и жарко. А что стало с телефонной станцией? Я вскочил и побежал. Влетев в телефонный зал, увидел, что все лампочки коммутаторов горят желтыми и красными огнями не мигая. Высокий незнакомый капитан тычет мне в нос пистолет и орет во все горло: "Связь давай......твою мать!!!!" Разобрался в положении быстро. Все телефоны были повреждены, но телефонное оборудование не пострадало, не было серьезно раненных телефонисток. Выскочив на улицу, осмотрел кабели на ближайших столбах, они были перебиты во многих местах. Четыре бомбы угодило совсем рядом с нашей станцией. Прицельное бомбометание.
   Тем временем стали подходить монтеры и техники. Всю ночь восстанавливали кабели, делали вставки, паяли муфты, прозванивали, соединяли, включали. К утру заработали телефоны с красными лампочками. Только тогда меня положили на телегу и отвезли в госпиталь. Женщина-врач, кончив вынимать из моих пяток последние стекла, спросила: "Зачем же ты, мальчик, по стеклам босиком бегал? Испугался, да?" Ее неожиданный вопрос был так далек от истины и, в то же время, так близок к ней, что я чуть не задохнулся от досады. "Ну, что ты, что ты, до свадьбы заживет! Сейчас тебя домой отвезут, ходить пока нельзя, полежать придется. Ну, будь здоров! Следующего!"
   - К каждому балу я заказывал новые туфли и протанцовывал их до дыр, - говорит Малиновский о своем холостяцком времени. Теперь ему не до балов. Запас потертых туфель пригодился для работы.
   В городском театре расставляли кресла вдоль стен. Будоражащая озорная "Рио-Рита" бросала девчонок в крепкие руки партнеров. Чужая горячая кровь, родившая эту требовательную музыку вливалась и в наши жилы. Разве можно устоять? Незабываемая музыка 30-х годов! Она была для нас, хорошо поработавших и плохо поевших, душевной отрадой, с которой легче жилось и дружилось.
   "Проще всего танго. Вот смотри". Шура и Вера показывают, как это просто. "Ну, а теперь с тобой". Мгновенно лоб становится мокрым, ноги подкашиваются и наступают Шуре на носки, тело валится то в одну, то в другую сторону, и Шура прилагает усилия, чтобы я не упал. Сердце вот-вот лопнет от натуги, стыда и необычайной близости гибкого, сильного девичьего тела. Голова пустеет и отпускает ноги на произвол судьбы. Позор, катастрофа! Верка смеется. "Давай, Шур, его мне. Что устал? Это же танго, вот фокстрот побыстрее будет. Поди, кавалер, посиди, подсохни малость".
   Мой самый близкий друг Володька Черяпкин годом старше меня. У него девчонка - Дуська, тоненькая, вертлявая, насмешливая, очень славная девчонка. Володька длиннее меня на целую голову, страшно худой, с огромными торчащими ушами. С Володькой и Дуськой хорошо, так хорошо, что лучше не бывает, но выразить это словами нельзя и не нужно. Мы провожаем домой Дуську вместе, не доходя до дома, я отстаю и жду Володьку в сторонке. Потом мы ходим по городу темными улицами, говорим, говорим и не можем разойтись. Если мать на дежурстве, придем ко мне, съедим кусок оставленного хлеба с солью и возьмемся переделывать радиолу, чтобы звучала погромче. А потом на работу: мне на телефонку, Володе на радиоузел. Такие короткие ночи...
   Первые танцы под нашу радиолу были устроены в медицинском училище. С полсотни парней и девчонок млели под звуки, рожденные нашим самодельным чудищем. Чувство ответственности, какое известно разве что летчикам-испытателям, не давало нам покоя. Да сломайся мотор, сгори трансформатор, что сделают обманутые в своих надеждах мальчишки, что скажут девчонки, подумать страшно!
   - Это твоя радиола? Ты сам ее сделал, а как ты сумел? Пойдем танцевать, пока пластинка не кончилась. Меня зовут Валя, а тебя? Я здесь учусь, скоро у нас выпуск. А ты учишься или работаешь? Иди, меняй пластинку...
   "Я живой, хотя и раненый. Ранило меня в ногу, но нога цела. Вернусь из госпиталя в конце месяца. Остаюсь ваш сын Володя и до скорого свидания".
   Такое письмо получила мать друга Володи Черяпкина. Теперь ждали раненого домой. Теплым вечером вся улица была в сборе. Сидели на завалинках, стояли группами, ходили парами. Мать в белом платочке не находила себе места, то и дело утирая глаза. Машина остановилась, не доезжая до дома. Из кабины, опираясь на палку, вылез невысокий плотный лейтенант. Рука его тоже была на перевязи. Лейтенант постоял немного, как бы оглядываясь. Шофер заглушил мотор. Все смотрели, не двигаясь и не произнося ни слова. Стало так тихо, что сделалось жутко. И тут, с каким-то грудным сдавленным звуком, метнулась к лейтенанту девчонка тоненькая, беленькая, стремительная. Еще через мгновение они слились в одно такое красивое, такое счастливое, такое нерасторжимое целое и застыли на мгновение, как изваяние величайшего из мастеров, имя которому - жизнь.
   А еще через месяц, Володя уехал на фронт, не закончив лечения. Встречала его невеста, провожала жена, за короткое время узнавшая путь от первой близости до последнего расставания. Тем же летом Володя погиб.
   Фронт приближался. Началась эвакуация госпиталей. Мать должна была ехать со своим госпиталем, я - оставаться на телефонной станции. Ни меня, ни ее с работы отпустить не могли. Как-то я спросил у Малиновского, когда же нас отпустят, если немцы подойдут совсем близко.
   - Нас не отпустят. Мы можем уйти только с последней воинской частью, которая будет оставлять город. Перед этим мы совместно с саперами должны уничтожить телефон, радио, телеграф, почту.
   От этой участи нас спасло только то, что немцы не смогли наступать более широким фронтом и все свои силы сосредоточили на Сталинградском направлении. Они даже перестали нас бомбить - сил не хватало.
   " Проводи меня на счастье, сегодня вечером ухожу на фронт". Валя замолчала, огромные черные глаза ее заволокли слезы.
   Вечером за несколько минут до назначенного часа, мы уселись на холодную, мокрую скамейку. Молчание. Мысли бежали одна за другой, но слов не было. "Дай я тебя поцелую. Тебя еще никто не целовал?" Долгий горький, как война, поцелуй закрыл последнюю страницу моего детства.
   Шел мелкий холодный дождь. Коротка дорога до пересыльного пункта, так мало шагов... Я отдаю Вале ее сидор, она входит в полосатую будку часового, за нею закрывается дверь. Навсегда...
   Через город войска шли по ночам. Молодые румяные парни в белых полушубках с автоматами на груди стали частыми гостями на телефонной станции. Приходили звонить по паролям, подключить свои полевые телефоны, узнать дорогу, погреться. Москва держала связь с фронтом круглые сутки. "Поворино дай Резеду. Резеда, дай Второго. Второй, я Гранит. Отправил десять ящиков макарон, сто кусков мыла. Сколько получили топоров, куда отправили ведра? Плохо слышу, повторите!" Скрытно, исподволь сосредоточивались войска и техника, те самые, которые придушили немцев под Сталинградом. Стояли сильные морозы. Шла вторая зима войны.
   Настоящее, могучее, неодолимое счастье - не от сытой жизни, не от находки, не от любви даже, оно от победы! В войне с фашизмом в жертвенный огонь было брошено все: жизнь, честь, любовь, Родина. Большей ставки не знало человечество, и эта ужасная, ни с чем не сравнимая тяжесть, лежала на наших плечах, давила, гнула к земле миллионы вооруженных и безоружных людей. Росли ряды мелко вырытых и наспех засыпанных могил военного времени,
   "От Советского Информбюро!
   Наши войска за последние дни в ходе успешной наступательной операции стратегического значения, прорвав оборону противника, окружили группировку немецких войск, ведущих наступление на Сталинград! Попытки оказать помощь окруженным отбиты. Наши войска, планомерно стягивая кольцо окружения, ведут борьбу за полное уничтожение окруженной группировки противника! Смерть немецким оккупантам!"
   Даже в день полной сиятельной Победы над фашистской Германией наше счастье едва ли было столь огромно, столь глубоко и полно. Описать его невозможно, сравнивать не с чем, его можно только испытать. Мы его испытали!
  
   ТИФ
   На соседней койке умирал Субботкин. В его кабинете стоял красивый, еще царского времени эриксоновский телефон, я часто его ремонтировал. Умирал он трудно, выкрикивая жаркие рассыпчатые слова. Телефон звонил паровозными гудками - три коротких и один длинный, три коротких и один длинный. Субботкин схватил трубку и заорал, что было мочи: "Воздух! Воздух!" Я вскочил на коня и вместе с ним стал погружаться во что-то липкое и грязное. Женский гневный голос прокричал в самое ухо: "Что ты сделал? Что ты сделал для фронта?" "Ты умрешь!" - крикнул Субботкин и заплакал черными слезами. Сделалось мутно, как перед грозою, и душно. - "Пи-ить!"
   "Повернись, что ты наделал, дай уберу, горе горькое". Теперь надо умирать. Самолет уже вошел в пике и бомбы оторвались от крыла. Почему Субботкин не кричит? Ах да, он на фронте, его место занял другой, этот новый не знает порядка. Воздух, воздух! Почему новый не шевелится? Он умер, уже умер, у него тиф, это опасно, от него умирают. У тебя тоже тиф. Почему ты не ушел на фронт, на фронте ты бы умер солдатской смертью, а здесь тиф, грязный и липкий, как паутина. " Что ты сделал для фронта?" - опять кричит Субботкин в красноармейском шлеме с красной звездой и винтовкой. "Что ты сделал, ах, горе горькое, горе, горе... Стенку-то, стенку всю испачкал...."
   Каждый день после работы мать прибегала в больницу. Субботкин умер первым, за ним пятеро безымянных, снятых с поездов. Очередь была за ее сыном. В последний раз она застала его на смертном пути: пульса не было, сердце не прослушивалось, дыхание едва угадывалось, ногти посинели. Врача не было, лекарств не было. Мать не плакала, не ломала рук, не осталась последние минуты у постели сына. Словно безумная бросилась она на дорогу к дому за, может быть, еще спасительной ампулой кофеина.
   Укол не кипяченым шприцем, еще один. Жизнь медленно, нехотя, с большим трудом возвращалась в измученную свою оболочку. Мать знала - это спасение. Домой ее свезли на санях, сама она идти не могла.
   Мать взяла на руки скелет сына и вынесла из палаты. На клеенчатой кушетке постелена белая простыня. Весеннее ласковое солнышко прикоснулось к грязной, сморщенной, кое-где прогнившей желто-зеленой коже. Трупный смрад, исходящий от тела, почти незаметный в зловонной палате, теперь больно поразил обоняние. Сначала сбрила все волосы. Потом, не жалея ваты, теплой воды и мыла, протерла кожу, завернула скелет в теплую скатерть и вынесла на улицу к подводе. "Ну, сынок, теперь домой!"
   Обычно говорливые, насмешливые телефонистки присмирели, прибежав в мастерскую взглянуть на меня в первый раз после болезни. Они смущенно отводили глаза будто стесняясь обидеть острым лукавым взглядом. "А все-таки живой!" - обронила одна из них и враз, сломав незримую преграду, они затараторили и затормошили парнишку. Спасибо вам, девочки! Вы стойкие, чуткие, отзывчивые, отличные и верные товарищи. Как хорошо, что в начале пути выпало мне поработать вместе с вами, пожить вашими горестями и радостями, покорчиться под вашими хлесткими языками, познать женскую дружбу и преданность
   - Ничего, - сказал Боголюбов, - пойдешь на линию, там воздух свежий, быстро поправишься.
   От телефонной станции вдоль малых и больших дорог, полями, лесами, по деревням и селам торопятся говорливые провода, несут людские заботы, горести и радости, задают вопросы, передают указания, благодарят, снимают с работы, отправляют на фронт, посылают в небо самолеты, подхлестывают производство снарядов, мин, макарон, управляют хлебозаготовками, жизнью района, области, республики... Миллионы километров телефонных линий опутывают всю страну. Днем и ночью металлические нервы двигают мускулы тыла и фронта.
   Телефонные нервы требовали ремонта. Рано утром я запряг Самурая.
   Самурай был стар. Никто не помнил, чтобы он бегал бегом, но он был сознательным и никогда не отлынивал от работы, только делал это в меру своих старых сил. Перед подъемом он отдыхал, не спеша опорожнялся, потом без остановок брал подъем.
   Самурай любил меня, и я его тоже. Нет, я не лакомил его сахаром или хлебом, у меня их не было у самого, но я его любил, и этого было достаточно. Не гонял понапрасну ни кнутом, ни криком, не держал зря в упряжке, не привязывал к столбу, когда вокруг зеленая трава, не ленился водить на водопой, разговаривал с ним по-хорошему. Никто мне его не поручал, само собою получилось, что во время выездов на линию конь становился под мою опеку. Старый гнедой мерин Самурай.
   Нет лучшей летней работы, чем на линии за городом.! Вот где по-настоящему понимаешь цыган, их неистребимую тягу к коню, табору, костру... Расстаемся с городом с радостью. Самурай и тот тянет свою телегу с явным нетерпением, стараясь поскорее вырваться на свободу, к вольным подножным кормам. Работаем от зари до зари. Меняем столбы, перетягиваем провода, подрезаем деревья, делаем много другой простой и здоровой мужицкой работы. Линия ведет лучше всякого поводыря, никогда не заблудишься. Вот она выровняла бесконечный ряд столбов вдоль большака, вот запетляла между колхозными прудами, нырнула и скрылась в лесу, перемахнула через Хопер. Здесь стоп! Распрягаю Самурая, пуская его к воде, сам в речку с разгону, с налету, в брызгах теплой, щекотливой влаги. Прикосновение к водам! Как оно нужно, как оно важно! Соленая волна моря, голубая прозрачность озера, задумчивая тишина мягкой воды торфяника, первозданная свежесть родника...
   Искупали Самурая, расстелили у телеги брезент, сняли с костра котелок с картошкой, хлеб, лук, вода, что еще надо!
   Когда огромное красное солнце скрывается за далеким степным горизонтом и прохладные вечерние струи спускаются с высот, выбираем место для ночевки. В черной звездной степи желтое пламя костра хорошо видно. На огонь придет старый сторож колхозных полей. Принесет картошки, огурцов, а то и арбуз, расскажет деревенские новости, расспросит городские, повечеряет с нами печеной, на всю степь благоухающей картошкой из костра, поблагодарит, попросит, чтобы не баловали, и уйдет нести свою нелегкую ночную службу. Взойдет луна, большая-пребольшая, зальет степь мягким обманчивым светом, превратит нашу латаную палатку в волшебный шатер, а старого Самурая в былинного коня. Сон легко и бесшумно взмахнет серым крылом, прижмет наши натруженные тела к земле-матери, теплой, родной и уютной. Спокойной ночи!
   Лето сорок третьего выдалось сухое и жаркое. Просо, посеянное по весне, так и лежало в растрескавшейся земле, не давая всходов. Копать было тяжело. Лопата со звоном отскакивала, отщипывая лишь мелкие камушки. Солнце прибавляло своей ярости, пот заливал глаза, а яма, едва обозначившись, не набирала глубины. "Давай лопату, - сказал Гаврилыч, - я сам докопаю. Сходи-ка, нарви луку на обед. Видел поле у пруда?" Он налег на лопату и дело у него пошло, а я поплелся с понурой головой. Идти было недалеко, но боязно. Таскать колхозный лук дело не из приятных. Сторож обнаружился сразу, как только я выдернул первые пучки зелени. "Стой малец, стой! Давно я за вами присматриваю, а идем-ка теперь в правление!"
   В правлении народу было много, но все сразу замолчали. Я положил зеленые стрелки на стол. Было жарко, мухи гудели, в соседней избе заходился плачем ребенок. "Ты указ о колосках знаешь, или рассказать?" - спросил мужчина с нашивками ранений на гимнастерке. Указ о колосках знали все и спрашивать не надо было. Жара стала нестерпимой, в ушах предательски зазвенело. Сердитое усталое лицо мужчины что-то говорило. Пустой рукав гимнастерки подпрыгивал при этом, я медленно стал оседать вдоль стены на пол. "На попей, ты больной? Да после тифа паренек, не видно разве! Посиди, попей водички, не бойся".
   У правления на скамеечке сторож. "Ну, иди, парень, иди, да только в другой раз не попадайся". Вышел уже из села в поля, когда меня окликнули. Надо было бежать, да ноги совсем не слушались. Нагоняли быстро. Я остановился. Девчонка моих лет босоногая в платьице с длинными рукавами, в косынке, с растерянным раскрасневшимся лицом и добрыми телячьими глазами, остановилась несмело в трех шагах, не зная что сказать. "На, возьми!" Она протянула тот самый лук, самый горький на свете. "На, еще!" На ее ладошке оказалась большая скибка домашнего деревенского черного хлеба.
   Я сидел на теплой земле среди полыни и кузнечиков под большим добрым небом и ел хлеб людей, хлеб, которому нет цены.
   Кончался второй год войны.
  
   РАДИОУЗЕЛ.
   "Заходи, заходи, присаживайся. Как здоровье? Ну ничего, были бы кости - мясо нарастет! Решили мы тебя перевести на радиоузел, там Баженов совсем один остался, дежурить некому. Ты же старый радиолюбитель, не так ли? Тебе шестнадцать уже исполнилось, надо получить паспорт, но эвакуированным выдают временное удостоверение."
   Сердце мое затрепетало. Перейти на радиоузел была старая затаенная мечта и вот так неожиданно она сбывалась.
   "Работа на радиоузле дело ответственное. Немцы ведут по радио пропаганду на русском языке. Слушать немецкие радиостанции категорически запрещается, за нарушение очень строгое наказание. На, прочитай. Ну что, понял? Теперь распишись и иди на радиоузел. Баженов объяснит все остальное. Желаю успехов на новом месте!"
   Самым примечательным на радиоузле оказался усилитель мощностью 500 ватт, каждого ватта хватало на 20-30 репродукторов. Черная железная клетка усилителя занимала добрую половину комнаты. Четыре стеклянных, размером в самовар, радиолампы усиливали звук, еще три примерно таких же выпрямляли переменный ток в постоянный. Аноды выпрямительных ламп, размером в консервную банку, светятся ровным малиновым светом, а усилительных - то темнеют, то раскаляются добела, в такт речи или музыки. Ровное, уютное тепло льется от усилителя. С шести утра до двенадцати ночи работает радиоузел. Тысячи и тысячи людей дома, на работе, в госпиталях и школах слушают Москву, ловят каждое слово, живут делами фронта, движутся вместе с ним на запад, переставляют флажки на картах, посылают письма в освобожденные районы, разыскивая родных и близких. "Преодолевая упорное сопротивление противника, наши войска овладели городом Брянском! Вечная память героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким оккупантам!" Возьмут новые города, придут новые похоронки, заплачут невесты и матери, а фронт все так же неотвратимо и последовательно пойдет дальше и обо всем даст весть черная хрипучая тарелка репродуктора - вестница жизни и смерти, побед и поражений.
   Не спи, радист, - слушай! Немцы рядом! На фронте немцы в соседнем селе, в смежном окопе, до них километры или метры, в крайнем случае - два шага. У тебя до немцев - два миллиметра! Стоит чуть сбить ручку настройки и вместо наших последних известий в радиосеть по всему городу пойдут немецкие, на чистом русском языке, не сразу и отличишь.
   "Брянск, Транспортная, 19, Кудряшовой Дарье Ивановне или соседям, знающим о ее судьбе.
   Дорогая бабушка! Мы живем в городе Балашове, Саратовской области. Живы и здоровы. Я работаю на радиоузле, мама в госпитале. Ничего о тебе не знаем. Напиши нам поскорее. Твой внук. Всего тебе доброго!
   Дорогие соседи! Если вы знаете что-нибудь о бабушке, напишите нам по адресу..."
   - Давно меня просят отремонтировать радиосеть в госпитале, что рядом с мельзаводом, - сказал Баженов. - Поди-ка поработай, а я за тебя подежурю.
   Весь госпиталь, все его палаты и койки буквально опутаны разномастными проводами, соединенными и изолированными кое-как. Каждый раненый, ходячий, а тем более не ходячий, больше обеда, больше махры хочет иметь свой персональный наушник. Вот это хозяйство и нужно было привести в порядок, однако не только это...
   - Слушай, радист, подай утку, вон под кроватью. Ну, сходи, вылей, будь другом, туалет где-то в коридоре.
   - Монтер, достань наушник. У меня был, да сперли, пока руку резали. Главный врач говорит, будет работать рука, только не сразу. Правая рука, нужная. А в боку дырка совсем зажила, во, глянь какую мне звезду фриц навесил. Так достань, ладно?
   - К тому не ходи, тому ничего не надо. Да когда его унесут-то. Поди, сынок, крикни санитаров, провалились они, что ли, совести не имеют, бугаи чертовы.
   - А тебе, радист, когда призываться?... Еще не скоро, да все равно успеешь, навоюешься. Связистам на фронте хуже всего, пока меня ранило, сколько их поубивало, и не упомнишь.
   - Сынок, отправь письмо. Допиши маленько, вот тут место есть. Напиши: "и кланяюсь еще свату Егорию". Снеси, сынок, на почту, оттуда быстрее дойдет. А почитай-ка мне, что жена пишет, на письмо, почитай. Сын живой, понимаешь, отыскался, больше году ни слуху, ни духу.
   - Ко мне попозже приди, на судне я, не мешай, такое вот дело, извини, брат.
   - Радист, а радист, сколько водка на базаре стоит?... Во! Я тебе говорил!
   - А что, радист, мороз сильно жмет? Немца припечатывает, да и нашим не сладко. А ты, радист, почему без валенок? Быстрей бегать говоришь? Ну бегай, бегай за девками, пока твое время!...
   "Склад будут распечатывать, еще один принесут," - говорит Баженов. Склад в соседней комнате, на дверях печать, окна заколочены. На складе радиоприемники со всего города, сданные в первые дни войны. Их около сотни, всякие, даже самодельные. За военное время только два раза вскрывали склад, теперь вскрывали в третий. За незаконное хранение приемника наказывали очень сурово.
   Темное окно радиостудии осветилось. Сегодня по городской радиосети выступают победители районного смотра художественной самодеятельности. Уже спели Шура и Вера, с блеском сыграл на саратовской гармошке очень серьезный худющий парень-допризывник, теперь играет дед. Дед играет на пастушьем рожке, его мелодия, знакомая с детства, незатейливая, как и сам инструмент, будит забытые за войну мирные воспоминания.
   "Постарайся вдохнуть в него жизнь, очень просили, с начала войны не работает, как радиста в армию взяли" - и Баженов указал на старый, на заре радиофикации сделанный радиоаппарат. Как же вдохнуть в него жизнь, если таких радиоламп давным-давно не делают? Подумал, заменил радиолампы на современные, подобрал нужные детали, присоединил батареи и обновленный аппарат выдал мощность для полусотни репродукторов.
   Приехали за мной рано. Упрятали в овчину усилитель, закутали меня в тулуп и тронулись. Было совсем темно. Рассвет застал нас за городом. Лошади шли быстро накатанной дорогой, небо над полями меняло чистые прозрачные краски: голубые, желтые, розовые... Огромный багровый шар всплыл, открывая новый день для живых на земле... Есть сильно хотелось.
   "Просыпайся, распрягать будем! До совхоза еще далеко, здесь перекусим, родительский дом мой". Крепкий румяный старик с окладистой казачьей бородой сидел во главе стола. Сын его - мой возница - сел по правую руку. Мне, как городскому гостю, налили щей в отдельную глиняную миску, рядом лежала расписная деревянная ложка. Старик разлил по стаканам, поблагодарил Господа и вонючая жидкость разлилась по нутру. Старик взялся за ложку...
   Когда приехали в совхоз, дали мне в помощники совсем дряхлого деда. За годы войны радиосеть совсем пришла в негодность, кое-где торчали обрывки проводов, остальное надо было искать. Мобилизовали молодежь, чтобы каждый притащил хоть малый кусок проволоки. Вечерами мы с дедом перебирали, сортировали и сращивали эти куски, днем натягивали провода, вечером нам приносили новые обрывки. Прошло дней десять и ожил радиоузел:
   "Внимание, внимание! Говорит совхозный радиоузел! Дорогие товарищи! Несмотря на войну, на разруху, мы восстановили свой радиоузел. Теперь каждый день перед работой мы будем читать районную газету, передавать новости по нашему совхозу. А сейчас перед вами выступит наша молодежь с большим концертом".
   Обратный путь запомнился крепко.
   Волки увязались за околицей. Сначала их было мало. Черными длинными тенями мелькали они то по одну, то по другую сторону обоза. Лошади, привыкшие, видимо, шли ровно. В наших последних по счету санях было ружье. За полночь вышла луна. Волков стало больше, теперь они осмелели и близко подходили к обозу, стараясь вызвать панику. Их наскоки становились чаще и нахальнее. Лошади стали нервничать, дергаться в упряжке, того и гляди - понесут. Раза два уже стреляли, волки откатывались и вновь продолжали преследование, стараясь отбить хоть одну подводу. Стреляли снова и снова, а волков становилось все больше и больше.
   Наконец, въехали в село, обоз остановился. Мужики собрались на совет, предлагали заночевать, однако, решили ехать. Волки ждали на другом конце села. Погоня началась снова, но стая вела себя осторожнее, будто ожидая подвоха. Ночь близилась к концу, зеленые волчьи глаза светились беспощадной решимостью. Стреляли теперь чаще. Волки оставили нас у самого города на рассвете. Было ли страшно? Наверное!...
   "Здравствуйте, дорогие внучек и Шура! Я жива и дом цел, только крыша обгорела. Сарай сожгли полицаи и увели коз, а дом я откупила. Наша улица вся цела осталась. В войну была сыта: козы были, картошка и сухари. Приезжайте теперь поскорее домой, картошки много, на всех хватит. По карточкам у нас хлеб дают, и я стала получать, только с перебоями. Совсем я по вам стосковалась. Приезжайте!"
   Вечером в радиоузел постучали. Бывало такое редко. Я открыл. На пороге стоял солдат в шинели, в шапке-ушанке со звездочкой. "Гостей принимаете?" - произнес знакомый насмешливый голос. "Дуська! Ты?" Дуську призвали месяца три назад, осенью. Теперь она, расстегнув ремень, снимала ладно сидевшую на ней шинель. Гимнастерка, юбка защитного цвета, сапоги-кирзачи, задорные, никогда не унывающие, искрящиеся глаза. "Ты что-нибудь о Володьке знаешь? Я тоже ничего. Заходила к его матери, та плачет и ничего не говорит. Куда же он подевался? Скоро мне на фронт. Мы с тобой теперь оба радисты, только я на ключе работаю, радиотелеграфисткой, в технике тоже немножко разбираюсь. Какие у вас радиолампы огромные , первый раз вижу такие. А у нас все маленькое, чем меньше, тем лучше. С кем же ты теперь на танцы ходишь? Да, почти никого не осталось. А тебе когда? Еще не скоро, ты у нас самый маленький. Выключи репродуктор, спой что-нибудь, в 20.00 мне быть на пересыльном пункте. А мы с парашютом прыгали..."
   "Начальнику Балашовской конторы связи. Немедленно откомандируйте радиотехника Гирниса распоряжение Министерства".
   Через бланк телеграммы шла широкая красная полоса с надписью: ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ
  
   ДОРОГИ
   - Вставай, вставай, тебе говорю! Вставай, а то лопатой огрею!
   - Я по правительственной телеграмме еду.
   - Так полезай в правительственный вагон! Какого хрена ты на тендер забрался? Вали, вали отсюда!
   Бормоча и ругаясь, кочегар стал спускать уголь в бункер. Ночь была морозная.
   Состав шел быстро. Голый дощатый пол товарного совершенно пустого вагона колотился и ускользал из-под боков. В Саратов прибыли затемно. Все кости ныли, продрогшая требуха не находила себе места. Не зная чужого города, ноги сами собою поплелись к центру.
   "Что же ты к нам без паспорта приехал? Нет, временное удостоверение это не паспорт. Придется тебе вернуться, получить паспорт, а потом снова к нам, тогда и получишь пропуск на Москву. Нет, иначе никак нельзя, такой порядок. Не горячись, сам виноват, надо было расспросить хорошенько. Ну, пока, до встречи, следующий!"
   Расхлябанный во всех суставах, облупленный, без единого стекла в окнах трамвай зарычал изношенными шестернями и с трудом тронулся с места. Большая толпа народу, продрогшая в томительном ожидании, бежала за трамваем в безнадежных попытках прицепиться к любому годному для этого месту. Внутри вагона живая человеческая масса была упрессована до последней возможности. Чтобы сойти на промежуточной станции, не было и речи. А мне и не надо было сходить, и маршрут безразличен - целый день впереди, поезд на Балашов уходит ночью. В трамвае тепло, хоть и дует, и можно спать расслабив ноги. Полный комфорт!
   Последний кусочек хлеба, сплющенный в кармане, запил горячей водой из большой медной кружки, прикованной к бачку цепью в палец толщиной. До дома оставалось больше суток, можно и без еды перетерпеть.
   В тамбур вагона набилось человек пятнадцать, но когда поезд тронулся, всем хватило места на полу. Из щелястых дверей дуло, но никто не обращал на это внимания, тепло соседних тел согревало. Было темно. Около полудня наша компания пробудилась от тяжелого, липкого, дорожного сна. Старик в шапке-ушанке, надетой на повязанную женским платком голову, смотрел внимательно в наш угол, будто увидел чудное. Невольно, по его взгляду, я оглянулся на соседей. Слева дремала молодая деваха, голова ее лежала на коленях старшего лейтенанта, еще спавшего. Спереди валялась куча ног, обутых в поношенные валенки, бурки, армейские кирзовые сапоги и неописуемо рваные опорки. Сосед справа не спал. Его воспаленные красные веки временами открывались на короткое время, придавая болезненное выражение маленькому, грязному, сморщенному лицу. Армейская ушанка без звезды с прожженным верхом была велика и скрывала все, что было выше глаз. Лохмотья, надетые на нем шевелились от обилия насекомых. Инстинктивным движением я постарался посторониться, но сторониться было некуда. От моего усилия проснулись другие, зашевелилась куча ног под самым носом, сосед справа почесался не открывая глаз. Дед, что смотрел так пристально, сказал : "Не бойся, сынок, Бог не выдаст - свинья не съест. Давненько я на вас смотрю. А поди ж ты, каждая скотинка своего хозяина знает."
   Деваха завозилась, доставая поклажу, запахло хлебом. Проснувшийся лейтенант стал нарезать сало. Сосед справа завороженным немигающим взглядом глядел на эти приготовления. Деваха ела со смаком, чавкая. Лейтенант поднес руку ко рту и замер. Напряженные в красных набухших веках глаза вцепились в него волчьей хваткой. Рука поползла в сторону. "На! На! Ешь!" Кусок, пролетев мимо зубов, исчез мгновенно. Мысль о собственном голоде ушла куда-то и долго не возвращалась.
   - Кто ты? - спросил дед.
   - Девочка.
   - Сколько тебе лет?
   - Четырнадцать.
   - Откуда ты?
   - Из Сталинграда.
   - Есть у тебя родные?
   - Никого нету.
   - Куда же ты едешь?
   - Не знаю.
   "Поезд дальше не пойдет! Разгружай вагоны! Рессоры в обратную сторону выгнулись, нельзя ехать! Разгружай! Вылезай!"
   Разумные эти призывы никого, однако, не трогают. Состав стоит молчаливый и сумрачный. Да разве кто из вагона вылезет по своей воле, раз он туда залез? Неужели найдется такой сознательный? Подумаешь, рессоры! Рессоры и не такое видывали, чего там. Состав стоит долго, паровоз отцепили, тихо. "А ну, кто без билетов, вылезай!" Два офицера-фронтовика берутся за дело по собственной инициативе. Трезво оценив обстановку, выкатываюсь из вагона и цепляюсь за поручень у края подножки, чтобы не мешать. Трепливые бабы-мешочницы с кудахтаньем вылетают из вагона, рессоры помаленьку распрямляются. Двух курсантов-пехотинцев лейтенант подталкивает до самого выхода. Парнишки, оказавшись за дверьми, бранятся, как только умеют. Лейтенант кричит им по-фронтовому, коротко и решительно. Курсанты, не привыкшие к фронтовой лаконичности, продолжают свое и делают роковую ошибку. Лейтенант тянется к кобуре. Мгновение и пуля с визгом отскочив от рельса умчалась вдаль, стреляная гильза ударилась в мою кожаную шапку. Помертвевшие от страха курсанты стоят навытяжку, не зная что делать. "Кругом! Бегом! Марш!" - скомандовал лейтенант, убрал пистолет и закрыл двери. Подножка осталась в моем распоряжении. Вскоре подали паровоз.
   "Детушки, возьмите! Родные, возьмите! Недалеко мне, к дочери я, недалече тут." На старухе навьючен узел раза в два больше ее самой. "Куда ты, старая, оборвешься ведь, холодно на подножке, не по тебе езда, иди в вагон, может, где пустят". "Возьмите, детушки, мне бы только ногу поставить, привычная я, доеду".
   Когда бабка оборвалась в темноту и предсмертный ее крик утонул в свисте ветра и стуке колес, оставшиеся на подножке люди оцепенели от ужаса, ледяного холода и равнодушия мчащегося в пустоту поезда. Никто не сказал ни слова. Паровоз просвистел на повороте и прибавил ходу.
   В Москву я ехал в пассажирском вагоне на сидячем месте рядом с окном. Билет достал Малиновский и дал адрес, где мне остановиться. Поезд шел тихо, часто останавливался и подолгу стоял. За дорогу съел большой круглый каравай желтого кукурузного хлеба. На третьи сутки прибыли в Москву рано утром.
   "А я тебе говорю - в Одессу! Мне лучше знать, у кого Одесса! Бабушка, говоришь. Дом цел. Старенькая бабушка? Понятно. Нет, в Брянск не могу, смогу только в Орел, в областное управление связи, там попробуй сам договориться, у них тоже положение тяжелое. Но Одесса, Одесса, кого же я туда пошлю?" И милая старушка с седыми буклями, бормоча себе под нос утешения, принялась выписывать командировку в Орел. Она заведовала отделом кадров для освобожденных районов, ее фамилия - Сергеева - запомнилась на всю жизнь, как добрый человек на перепутье.
   Дневная Москва не произвела впечатления. Сосредоточенные, хмурые люди, спешащие по делам, солдаты и офицеры с фронтовыми погонами, редкие автомобили, выкрашенные то белой, то зеленой краской, очереди в булочные... Другое дело Москва вечерняя. Глубокие ущелья улиц в полной темноте, ни единого светлячка в окнах. Автомобили с зажженной левой фарой, через узкую щель, прикрытую сверху козырьком, бросают слабые блики света на мостовую. На крупных перекрестках - фонарь с тусклым светом только вниз, на милиционера регулировщика. Светофоры выключены. Город во мгле. И вдруг в черное небо взметнулись фонтаны разноцветных огней. Где-то близко загрохотала артиллерия, запахло порохом, огни ракет, многократно отражаясь в темных окнах домов, освещали улицы. "За что салют?" " За Одессу!" " Во как! Теперь не остановишь!" Народ повеселел, где-то кричали "ура!" Одессу взяли - такая радость, от Сталинграда до Одессы... "Вечная память героям..." - разносили репродукторы. Потом все стихло и тьма затопила улицы. Многолюдно было только у подъездов театров и кино, где спрашивали лишние билетики, надеясь попасть в чудесный мир искусства, в ярко освещенные праздничные залы.
   Оперетта! Кого она не сводила с ума? Милая незабвенная "Марица". Красивые праздные люди, порхающие по жизни, светские интриги, лирические переживания, любовь, вино, остроумие и музыка, музыка чарующая, обволакивающая. Ослепительные, божественные женщины, созданные для любви глубокой или поверхностной, игрушечной. Опереточные герои! На тысячи световых лет далеки вы от действительности, от войны, разрухи и голода, изнурительного труда, а как вы близки, как нужны, как дороги! Чародеи и волшебницы! Ваши дары бесценны, ибо они от гения, от таланта, от труда! Пой, Марица! В затемненной Москве, в дымном, холодном заводском пролете, в госпитале, среди окопов с танковой брони.... Пой, Марица - наша сестра, наша любовь! Пой!
   Приходило время проститься с Москвой. За те дни, что выпали на мое счастье, успел побывать в Оперетте и Большом театре, только что восстановленном после бомбежки. Оставалось получить билет на поезд. Специальный уполномоченный министерства по обеспечению командированных билетами на транспорт, посмотрев на меня, немного смутился:
   - Так вот ты какой! Ты уж извини, фамилия у тебя громкая, вот я и взял тебе билет в мягкий вагон. Билет, конечно, можно и обменять. Не надо? Ну смотри, твое дело. Можешь получить полувоенный костюм: гимнастерку и галифе, сапог сейчас нету, пилотки есть. Заплатишь в кассу, получишь на складе. Ну, счастливого пути!
   Проводнице было чему удивиться. Перед ней стоял пацан в бурках с драными галошами, в латаной серой стеганке и кожаном, авиационного происхождения шлеме. На его плече лежал большой тюк, завернутый в старое одеяло, перевязанный веревкой. Пацан поддерживал тюк рукой, не решаясь опустить его на грязный перрон, другой рукой пытался расстегнуть то ли пуговку, то ли булавку, чтобы вынуть билет. "Ты, сынок, наверно, вагоном ошибся. Здесь мягкий вагон, спальный". Я подал билет. "Нет, правильно, к нам у тебя билет, второе купе, нижняя полка. Тюк под лавку положи, мешать не будет. Ну, залезай, пассажир, довезем!" И хорошо улыбнувшись, проводница пособила подняться.
   "Ты, мальчик, разве здесь едешь? И билет у тебя есть? До Орла? Ну, значит, попутчики! Заходи, Коля, этот молодой человек с нами едет!" И молодая красиво одетая женщина пропустила в купе генерала с седыми висками. Генерал поздоровался, осведомился о моем маршруте, спросил у жены разрешения, закурил казбечину. "Молодой человек, уступите генералу нижнюю полку, пожалуйста!" - попросила дама и лукаво улыбнулась. Я достал свой тюк, кинул его на верхнюю полку вместо подушки и полез на новое место. Спал долгим, невесомым, райским сном. Проснулся под вечер, поезд подходил к большой станции.
   Рядом с перроном рынок, народу много, купить можно всякое, были бы деньги. Сначала махры два стакана, как раз в карман помещается. Потом пожевать что-либо, уж давно ничего во рту не было. Еще не старая, остроглазая бабенка выдирает из арифметики лист, стелет мне на ладони и кладет три полные ложки дымящейся картошки, тушеной с луком. Горячая картошка обжигает, но терпеть можно. Вместо вилки получаю чистую еловую щепочку, отдаю десятку и тут же все съедаю. Закурил, махорка что надо, с донничком, душистая, забористая. Однако и поезд уже готов, проводница рукой машет, давай, мол, скорее. Смеркалось. Поехали. Заснул так, что, когда открыл глаза, увидел пустое купе и проводницу. "Вставай, пассажир, приехали! Орел! Счастливого пути!"
   Руины, руины. Руины Брянска и Петергофа, Сталинграда и Кенигсберга, развалины Ново-Иерусалима, сколько их пришлось повидать! Руины Орла - родные русские камни, опаленные войной, с молчаливым достоинством встречали каждого у самого перрона. Вокзал был полностью разрушен. В хаотическом нагромождении рухнувших стен, перекрытий, искореженных железных балок, угадывалась неистовая слепая сила войны. На пустынной площади, окруженной руинами,. высился танк Т-34 на постаменте, сложенном из битых кирпичей.
   "А я тебе говорю - в Унечу! В Брянске мы обойдемся, а в Унече старший техник позарез нужен! Ну и что же, что младший, будешь теперь старшим, все тут скороспелые, а у тебя три года стаж, не шутка. Бабушка, говоришь, дом, это хорошо, в Унече у нас жилья нету. Ну, ладно: поедешь, только не в Брянск, а в Бежицу, там тоже старшего нету. От твоего дома до Бежицы поезда идут, а в Брянск пешком ходить надо. Вот тебе командировка, зайди в бухгалтерию. Пока! Привет бабушке!"
   Поезд из Орла уходил вечером. Было еще светло, вагоны переполнены. То, что происходило, удивило даже меня. Множество народа, не поместившегося в вагонах, полезло на крыши, я вместе с ними. Уселся подальше от покатого края, поближе к центру, к катушке вентиляционной трубы, за которую можно было держаться. Но езду на крыше испробовать не удалось, с крыш погнали, надо было сматываться. Поезд ушел, а я остался, тюк мне мешал. Приближалась ночь, а ночевать негде. Черные, в темноте еще более страшные развалины могли защитить разве только от ветра. Бездомные, лишенные крова, отставшие от поезда люди искали убежища в руинах. Найдя себе подходящий уголок, подложив тюк под голову и обхватив его на всякий случай руками, уснул на свежем воздухе да так, что и паровозных гудков не слышал. Дождя в эту ночь не было. Следующим вечером мне посчастливилось забраться в тамбур вагона, и я благополучно доехал до Брянска.
   Лейтенант открыл дверь тамбура своим ключом. "Вот ты и приехал, спасибо за компанию, счастливо!" Я сошел по ступенькам, лейтенант подал тюк, еще раз попрощались, дверь захлопнулась. Светало. В слабом свете угадывалось открытое пространство. До самого леса простиралось голое поле. Там, где совсем недавно жили люди, знакомые и незнакомые, взрослые и дети, где стояли дома за палисадниками с цветами, с огородами, с тополями и липами, со скворечниками и птицами, на всем этом огромном пространстве не было ничего. Утренний ветерок принес уже знакомый едкий запах тлена и запустения, горелого железа, заброшенной земли. Стало зябко и одиноко. Поезд ушел. Рабочий в мазутной спецовке с молотком на длинной ручке спросил с участием: "Чего ищешь, малый? Там живут, в том краю." И он махнул рукой в нашу сторону.
   "Я в окно постучусь,
   Ты промолвишь: "Войди,"
   И, увидев меня, засмеешься, заплачешь,
   И лицо свое скроешь
   У меня на груди..."
   Так сказал поэт, так оно и было. Я взял бабушку на руки и внес в дом. Она ничего не весила, была маленькая, маленькая и плакала долго, долго...
  
   ОККУПАЦИЯ
   - Не от голода я усохла, а от горя. Как вы уехали - три дня не пила, не ела, лежала пластом на грядках, в дом пустой войти боялась. Померла бы, да козы кричать стали, пришлось выпустить, так не едят, легли рядом, не отходят. Тронула вымя - твердое, что камень, доить надо, взялась за дело, полегчало. Тут еще слух прошел: разбомбили эшелон с эвакуированными. Стану посеред грядок на колени, молюсь, молюсь, да и сковырнусь. Ночью домой не ходила, в сараюшке с козами спала. Глаза закрыть не могла, все думала, думала. О себе не думала, потом уже страшно стало, когда наши ушли. Немцев ждали. Тихо стало, как на кладбище. Улицы пустые, ни души, паровозы не гудят, самолеты не летают - мертво.
   В один такой день прибегает соседка, говорит, что на сухарном заводе сухари разбирают, мешками домой волокут. Пошла и я. Нашел народ эти самые сухари, что сгореть не успели, тащат, кто сколько может. Тут соседа увидела, хотела его пристыдить, а он: "Что же ты, Ивановна, смотришь? Бери скорее, тащи домой, тебе пригодится, немцы хлебушка не дадут, не им же добро оставлять." Взяла я мешок, домой притащила, пошла за другим, а потом и за третьим, но уже все разобрали, мне рваный неполный достался. Этими сухарями и прожила, другого хлеба не имела, экономила. А картошка, все огородное, молоко, этого было вдоволь. Голода не знала, да кабы не тоска...
   - А помнишь, бабушка, как нас немцы бомбили?
   - Что ты, сынок, да разве нас немцы бомбили! Ну, бомбили, конечно, при вас поселок почти весь выгорел. Свои нас бомбили, русские, да так, что и бежать было некуда. Немцев набили два кладбища. В прошлом году справляли они день рождения Гитлера, понаехали на машинах офицеры, генерал даже был. Не успели и закусить, налетели наши - все с землей перемешали, два дня убитых вывозили, да всех так и не вывезли, под камнями остались. В нашем огороде две бомбы разорвались и еще одна в колодец угодила, но не взорвалась. Бомбили почти каждый день и станцию, и казармы. На станции давно гореть было нечему, а все горело и горело. Сидим в траншее под липами и страшно, конечно, своих жалко, которые под свои же бомбы подвернутся, а про себя каждый думает: поддайте им покрепче, ну, еще покрепче! Некоторых наших немцы сбили, плакали самолеты, когда падали, как дети. Эх, война, война, когда ты только кончишься!
   Сосед наш Петр полицаем стал, как только немцы объявились. Форму выдали сразу, а оружие только под конец. Пить бросил, растолстел, гладкий сделался. Не выдержала я один раз и спросила: "И не боишься ты, Петр, немцам служить?" "Ты, Ивановна, лучше помалкивай, пока цела. Про дочку ничего не слышала?" Так он меня резанул, что еле на ногах устояла. Но обошлось, ничего не было. А уж в самом конце, когда оружие выдали, подошел сам и говорит: "Боюсь, Ивановна, конец мой приходит". Ушел, больше я его не видела. Говорили, что дома поджигал и подался вместе с немцами.
   Дядю Стасю, столяра, немцы на работу под конвоем отправили, не хотел идти. В своем подвале на вокзале разбитом так и работал. Работа у него оказалась самая нужная - гробы для немцев делал, один не успевал, дали ему подмастерьев. "Я, Ивановна, для немцев стараюсь, готов и ночью на них работать, хватило бы досок."
   Данилин сам к немцам пошел. При наших помощником ездил, немцы машинистом посадили. Сейчас ездит снова помощником, притеснять его не стали, какой с него спрос.
   Батюшка, что жил у Марии Васильевны, при немцах церковь открыл в Бежице. Был там в парке домик деревянный, перестроили, купол с крестом поставили, алтарь, убранство, иконы. Народу приходило много, горя у всех сколько, куда его деть. Я тоже ходила, за тебя с мамой молилась. Стану на колени, не молюсь, а плачу, молиться совсем разучилась, да разве Господу молитвы наши выслушать, когда каждый кричит: спаси и помилуй! Как наши пришли, церковь не закрыли, батюшку не обидели, ты его еще увидишь. Поздоровайся с ним, сынок, он за тебя Богу молился. Не в молитве, может, и дело, а в памяти, не могу тебе лучше сказать.
   Цыган наравне с евреями немцы вывели под корень, никого не оставили. Русских брали по малейшему подозрению в связях с партизанами, за листовки тоже, наши с самолетов листовки бросали, а подпольщики их расклеивали. Меня еще Бог уберег, что неграмотная, сколько раз отца поминала. За мной смотрели, кто-то донес, что у меня партизаны бывали, только это неправда. Партизаны вместе с войсками город брали, много их было, да потом долго еще из лесу выходили с обозами, с семьями. Тех русских, которые немцам служили, судили коротким судом. О всех изменниках было партизанам известно доподлинно. На нашей улице никого не тронули даже старосту, который при немцах был, только расспросили и отпустили с миром. Значит не виноват.
   К отступлению немцы готовились задолго. Знали, что не удержаться им тут. Все столбы спилили до единого. Перед самым уходом рельсы рвать начали. На нашей улице и то порвали толом. У нас в доме под самой крышей такая железина застряла вся искореженная. Под конец пустили факельщиков.
   Но прежде факельщиков немцы стали отбирать скот. Пришли и ко мне. "Отдай, матка, коз!" А коз я спрятала. "Нету у меня никого". "Нету, значит?! "Нету". "Гут, матка, гут. Ну идем!" Привели меня под липы соловьевские, поставили, ружья снимают. "Молись, - говорят, - своему богу цыганскому. Шнель, шнель!" Холодным потом меня прошибло, колени трясутся, а сказать ничего не могу, понимаю, что смерть пришла, а они ружьями щелкнули и стрелять прилаживаются. Вот тут-то в самый последний момент соседка выбежала, не скажу тебе кто - с немцем она жила, с офицером, это точно, только меня она спасла, грешница. И никто другой. "Стойте! - кричит, - стойте! Я сейчас офицера приведу, не разрешит он бабушку стрелять!..." Немцы ружья опустили, ждут, а я стою ни живая, ни мертвая, как те липы деревянные, только ветром волосы колышет. И правда, привела офицера, тот сказал что-то по-немецки, на меня поругался уже по-русски и ушли они прочь, а я осталась, как стояла, так и стою. Соседи стали сходиться, меж собой говорят, ничего не слышу кроме ветра, что в липах шумит. Стояла, стояла, потом упала, как застреленная и не помнила уже ничего. Соседи домой снесли. А коз немцы все равно увели, разве их спрячешь?
   От факельщиков откупались деньгами, и я откупилась. Марки немецкие у меня были - молоко продавала. Пришли полицаи. "Выходи, бабка, будем дом поджигать". "Я откуплюсь, деньги есть". "Неси деньги, посмотрим". Деньги взяли. "А теперь за сарай плати! За сарай особая плата!" "Нету, - говорю, - я же вам все отдала". "Нету, ну хорошо". И пошли. Как они сарай подожгли, я и не заметила, только вспыхнул он сразу, как спичка. Минуты не прошло, от жара стала на доме крыша дымиться. Я за ведром, воды зачерпнула, лестницу приставила, на крышу залезла, ведро выплеснула - пар пошел. Да ведра мало, бегу за другим, за третьим. Сердце из груди выскочить готово, сил нету, пекло адское, а я от колодца да на крышу бегаю, как угорелая. Тут мне подмога подоспела. Старик Пигарев прибежал, стал воду таскать, я на крыше сидела, поливала: одно ведро на крышу - другое на себя, так и отстояли дом, только крыша закоптилась, да волосы обгорели, знать плохо смачивала, сама же и виновата.
   Наши пришли усталые, голодные. Кормила я их картошкой вареной. В ведре варила на костре в огороде. Многие приходили, я им и счет потеряла, а наревелась на них молодых, как только глаза целы остались. Они смеются, а я плачу. Потом им продукты подвезли, кухню на колесах у меня во дворе поставили, с неделю простояла, помогала всем, чем могла, работала с ними с утра до вечера. Ночевали у меня человек по десять. Праздник это был самый расчудесный, иначе не скажешь. Потом войска ушли, дальше на немцев двинулись, стало у меня пусто, а тут уж скоро и письма твои подоспели. Пошла тогда в церковь и так молилась, как никогда раньше представить себе не могла. От радости, от счастья и не просила уж больше ничего, только конца войны.
  
   ВОЗРОЖДЕНИЕ
   Когда что-то было, а потом не стало, ищи следы, которые оно оставило. Ничто не исчезает бесследно. Вот Никитинская улица. От нее осталась мостовая, мощенная до войны булыжником. На углу Никитинской и Красного Маяка на песочном пригорке три сосны, знакомые еще со школьных лет. В бывшем парке уцелело несколько старых деревьев. Остальные мертвые останки поселка с немецкой аккуратностью были сравнены с землей, даже осиротевшие печи не тянули к небу своих труб, их разрушили. Редкие прохожие шагали наискосок, поперек бывших кварталов, по тропинкам, протоптанным где покороче, да поровней. Ветер, не находя за что зацепиться, вольно гулял, поднимая прах над подсохшими под весенним солнцем местами.
   Вот и пришел я к тебе, моя школа,
   Повзрослев на три года войны.
   Ты лежишь под ногами грудой обгорелой земли.
   Через нее не пробиться даже траве.
   Твои учителя убиты, ученики развеяны,
   Погибли в огне твои карты и глобусы,
   Расплавился колокольчик, звавший нас в классы.
   Все это так, но ты жива, моя школа!
   Продолжаясь в тех, кого приобщила ты
   К источникам мудрости и человечности,
   Ты нетленна, моя школа!
   Подошел мой поезд. Из товарных вагонов не нашего производства по подвесным лесенкам в три ступеньки, выкатывались на перрон мешочницы, проворно направляясь на базарчик, примостившийся рядом с путями. Народу в вагонах много, поезда идут два раза в сутки. Таким вот поездом пришлось мне ездить в Бежицу на работу несколько лет. Только я никогда не забирался в вагоны, предпочитая тормозные площадки или буфера, где можно стоять в одиночку над лязгающими стальными тарелками, звенящими рельсами, в свисте ветра летом теплого, а зимой лютого.
   В самом центре Бежицы, между двумя городскими парками втиснулась маленькая улочка всего в четыре дома. Три каменных дома сгорели, а один деревянный уцелел. Теперь здесь городская контора связи и радиоузел. Днем людно, ночью шумят лишь деревья, кругом пусто, до ближайшего жилья далеко. Мир тебе, одинокий деревянный домик. Придет время и ты снова станешь детским садом, как и был до войны, а пока идет война, отсюда будут разносить письма по всему городу, и в каждый дом войдут радиопровода, берущие здесь начало.
   Мы стоим на крылечке. Яркое солнышко путается в бахроме сосулек, в праздничной звонкой капели. Неугомонные воробьи галдят по-весеннему звонко и радостно. С соседнего пожарища, пригретого солнцем, поднимается пар колеблющимися легкими струями.
   "Не могу вспоминать о пожаре, - говорит Леша Мирошкин, - в эвакуации в Горьком у меня сгорела сестра". Мы с Лешкой только что познакомились, в один день и час придя к новому месту работы, я - старшим техником на радиоузел, он - заведующим студии радиовещания. Тут началась наша дружба на многие, многие годы. А пока мы стояли на деревянном крылечке радиоузла молодые, полные весенней радости и оптимизма, довольные друг другом, новой работой, ярким солнцем и голубым небом.
   Алексей, широкий в кости парень, годом старше меня, опирался на палку: еще в детстве, повредив колено, он остался хромым навсегда. На нем приличный, недавно сшитый темный костюм, на пышной шевелюре кепка восьмиклинка с пуговкой на макушке, галстук. Прямо скажем, одет прилично по тому времени. На мне новый полувоенный костюм: гимнастерка и галифе защитного цвета, кожаная пилотская шапка с длинными ушами. Ноги обуты в толстые серые носки, надетые поверх галифе и здоровенные американские армейские ботинки на подошве в два пальца толщиной.
   Была весна сорок четвертого. До конца войны оставалось тринадцать месяцев.
   Радиоузел оказался в точности таким же, как в Балашове. Монтировали радиоаппаратуру войска связи, что шли следом за фронтом. Поразила аккуратность, с которой проведен монтаж радиоузла. Вся аппаратура, собранная из ломаных, исковерканных частей, была тщательно отремонтирована, покрашена, налажена. Никаких скидок на трудности военного времени. Подчеркнутое мастерство и добросовестность солдат и офицеров во всем от малого до большого служили нам великолепным уроком.
   Самым старшим и грамотным среди нас был Володя Станевич. Перед войной он кончил десятилетку, начитанный, развитый, общительный. Пережил оккупацию, избежал угона в Германию. На радиоузле с первых дней, хотя никакого отношения к радиотехнике не имел, но научился ее обслуживать. По происхождению он поляк, и хотя в Польше никогда не бывал, но по-своему любил и знал ее. И еще он любил свою мать, давно умершую. Письма матери Володя чтил, как святыню, он часто носил их с собой и читал наедине. Письма матери составляли неведомую часть его несомненно богатого духовного мира. Пытаюсь представить себе эту женщину и не могу, не получается, к сожалению...
   "Когда наши пришли, они знали точно, кто и как себя вел в оккупации, - говорит Володя. - Там, на площади, где стоит старый тополь, повесили изменников. Поставили их в кузове автомашины, задний борт открыли, прочли приговор. Петли накинули, офицер дал команду, солдат-шофер дал газ, машина отъехала, вот и все".
   Этот старый раскидистый тополь и теперь стоит в углу площади. Однажды мне пришлось на него залезть, чтобы отремонтировать громкоговоритель. Старый сук у основания толщиною с телеграфный столб, стелется над землей со своими ветвями, веточками, листочками. На редкость здоровый, жизнерадостный сук, без единого порока. Но что это? Пять веревочных петель обвивали сук мертвой хваткой. Я снял веревки и отбросил их в сторону подальше от дерева, чтобы не обвивали его больше петли позора.
   Хуже всех из нас жилось Славе Дарымову: мать его, прикованная к постели, давно на краю жизни. Слава в доме старший, в ответе за младших и мать. Его маленькой зарплаты, чуть больше 400 рублей, хватает выкупить продукты по карточкам. Он держит и сам доит козу, без козы не прожить. Вот примерный набор товаров и их стоимость на обычную рабочую карточку (по памяти) в месяц:
   Хлеб -15 кг - 15 рублей.
   Крупа - 1,5 кг - 1рубль.
   Сахар - 0,4 кг - 2 рубля.
   Масло 0,4 кг - 10 рублей.
   Мясо - 1,2 кг - 15рублей.
   Водка - 0,5 л - 6 рублей.
   Соль, мыло, спички - 2рубля.
   Итого: около 50 рублей.
   На этом скудном питании люди прожили, выстояли, победили. К сожалению, мы никогда не получали того, что значилось в карточках. Очень редко отоваривали сахар, масло, о мясе и говорить нечего. В основном, получали хлеб, а вместо крупы гороховый концентрат, очень нами любимый.
   Основным показателем нашей работы было увеличение числа радиоточек в городе. Газет не хватало и радио хотелось иметь каждому. Радиосеть нужно было расширять, а проволоки, изоляторов, столбов не было. Нашли мотки колючей проволоки. Ее мы расплетали в парке, привязывая куски метров по 20 между деревьями. Но не было и репродукторов, их даже на рынке не продавали, искали, где кто мог.
   "Исправь, сынок! Сделай милость! Выручи старуху, одна живу, все на войне, живого голоса не слышу. А вот ведь нашла радио, исправить только и осталось". Как ей, старой, объяснить, что ничего она не нашла, кроме обгорелой дуги от репродуктора, ни на что не пригодной. Я это понимал, она - нет, и в этом было ее решающее преимущество. Пришлось искать магниты, мотать катушки, выпиливать и подгонять детали - делать новый репродуктор. А ведь заговорил! "Спасибо тебе, сынок, дай Бог здоровья! А кто же теперь его мне установит? Проводки в моем дому нету совсем, а радио теперь есть, ишь распелось, будто праздник какой. Ты уж уставь мне радио, не откажи, расплачусь, как вишни поспеют, цветут, как угорелые, неба не видать".
   С 14 до !5 часов на радио перерыв. Замолкает Москва, выключается радиоузел. Аппаратура отдыхает, пора обеда, иду на рынок. Молочное царство! Литровые бутылки с топленым молоком красуются друг перед другом. Светло-коричневые, аппетитные, с отстоем сливок более светлого тона и темно-коричневой пробкой перетопленных пенок в горлышке. Я брал литровую бутыль и оструганную палочку, чтобы размешать пенки, платил 30 рублей и отходил в сторонку. Приладив на бумажке пайку хлеба, протыкал палочкой жирную ароматную пробку, размешивал сливки с молоком и, закрыв от удовольствия глаза, прикладывался к горлышку, не торопясь, с чувством радости и покоя. Молоко и хлеб пахли полем, медом, очагом и миром. Желудок воспринимал такую еду, как ухо музыку: красивую, серьезную и величественную.
   По ночам к нам на радиоузел приходит Тамара-партизанка. Такая у нее работа. Днем спит, а по ночам принимает материалы ТАСС для городских газет. "Наши войска, запятая, преодолевая сопротивление противника, запятая, за последние сутки овладели городом Брестом. Передаю по буквам: Борис, Роман, Екатерина, Семен, Татьяна, Ольга, Матвей. Точка. Конец сообщения. Новое, новое..."
   У партизан Тамара работала тоже в газете, принимала сводки Московского радио, печатала листовки, помогала раненым. Она очень гордится своим партизанским прошлым. Член ВКПб, это при моем примерно возрасте. А что я успел? До обидного мало. Везет же людям!
   "Я в оккупацию не работал, - говорит наш монтер дед Тималев, - крестьянствовал. Когда немцы пришли, стали землю делить, взял и я. Лошадь раненую купил, за зиму выходил, по весне был с тяглом. Работал на этой земле, как проклятый, от зари до зари в поту и в мыле. В поле ночевал: сначала недосуг было домой возвращаться, потом караулить пришлось. Хлебушка ел вдоволь. Купил плуг, телегу, сани, теперь все в колхоз сдал вместе с лошадью, не жалко - своим отдал. Яблоки у меня хорошие, осенью приходите, угощу".
   "Внимание, внимание! Говорит городской радиоузел, передаем последние известия".
   "Хорошо поработали монтеры городской электросети. Изыскав необходимые материалы, они провели электричество в детский дом, где по этому случаю состоялся праздник и концерт художественной самодеятельности".
   "Организованно проходит посадка картофеля на огородах силикатного завода. Предприятие выделило лошадей с подводами для доставки семян на поля. Каждая рабочая семья обеспечит себя картофелем на целый год. Силикатный завод уже наладил выпуск кирпича и с каждым днем увеличивает его производство".
   Через окно в радиостудию хорошо видно, как Валя Малярова и Алексей Мирошкин по очереди читают свои корреспонденции, собранные со всего города за день беготни и встреч с множеством людей. Так каждый вечер. Это их работа.
   Через много лет я получил от Мирошкина письмо:
   "Володя, дорогой, здравствуй!
   Спасибо за доброе дружеское поздравление. Самому не верится, что уже 60. Твое письмо навеяло воспоминания о совместной работе, учебе, друзьях, трудностях военных лет. "Внимание, внимание! Говорит Бежица!..." А через окно вижу твое не по годам серьезное лицо. Значит, все нормально. Город слышит нас. Да, многое вспоминается: комсомольские собрания, заготовка дров, массовки и, конечно, каша, приготовленная с помощью кипятильника твоей конструкции. Надеюсь, не забыл ты и студию. Она служила и помещением для редакции, и общежитием. Рояль был кроватью, а подшивки газет подушками... Алексей".
   Спали мы на рояле. Это был большой черный рояль со сломанной в стародавние времена ножкой. Спать на нем удобно: чисто, сухо, на рояль не забираются мыши. Подшивки газет, мягкие, как подушки, вполне нас устраивали. Через подшивки была слышна одинокая, скорбная душа рояля. Никто на нем не играл, он был не только стар, но и безнадежно расстроен. В пустом корпусе, набитом струнами, витал какой-то болезненный звук, не то стон, не то шепот. Звук этот то затихал, то усиливался, будоража воображение. И снились сны...
   Кроме рояля, в студии находились стол с микрофоном, десяток разномастных стульев для выступающих. Днем за столом работают над корреспонденциями Валя и Леша, а вечером ведут передачу, приглашая рабочих, городских руководителей, пионеров, домохозяек.
   Сегодня у микрофона Маруся-милиционер. Алексей берет интервью. Всего пять минут, а интересно. Оказывается, Маруся хочет стать юристом. Она хорошо стреляет из винтовки и пистолета. Участвовала в перестрелках с бандитами. Любит стихи Блока. Многое можно рассказать за пять минут, если есть, что рассказывать...
   Увы, мы не были безгрешны. Получив за ремонт какого-нибудь допотопного репродуктора спиртное, его безжалостно распивали. Никому в голову не пришло бы унести трофей домой. Вечером собирались все вместе. Привычно гудит усилитель, пылает печурка. Слава Киреев,телеграфист, печет картошку. Лешка раскладывает на чистом листе бумаги камсу, Слава Дарымов снимает с радиоприемника экраны-колпачки, как раз подходящие емкости, Володя Станевич разливает жидкость. Всего хуже с хлебом, никто из нас сохранить его до вечера не в состоянии, но и так хорошо. Главное здесь разговоры! Бесконечной разноцветной лентой тянется беседа о немцах, партизанах, о разрухе и хлебе, о войне и победе, теперь несомненной, но такой еще далекой. Победа представлялась нам тогда чем-то отвлеченным, не имеющим реальных очертаний, наподобие новой дивной звезды на небосклоне.
   Вернувшись из Балашова, мать стала работать в пункте первой помощи на станции Брянск-пассажирская. К ней приносили и приводили пострадавших. Возвращаясь из Бежицы, я часто к ней заходил и насмотрелся там всякого, от чего лучше быть подальше. Но однажды наткнулся на настоящий ужас и спасовал... Ноги лежали отдельно у стеночки. Носилки с обрубком, прикрытым окровавленной марлей, занимали середину комнаты. Мать что-то делала, склонившись над носилками. Но увидев меня, замахала руками - уходи. Но я и сам уже бежал, что было мочи, захлопнув дверь с красным крестом. Деревья, небо, паровоз, дым из его трубы, все было красно для меня. А как же на войне, подумалось вдруг, и стало немножко легче. А каково матери, она почти каждое дежурство принимает резаных. Постепенно деревья стали зелеными, небо посветлело, в свои ворота вошел уже успокоившись, но бабушка заметила и стала расспрашивать. Пришлось рассказать. "И как у нее только сердце не лопнет, скоро больницу откроют, ушла бы она снова туда."
   Прибыл из эвакуации бывший начальник Бежицкой конторы связи Тимофей Сергеевич Трусов. Как только он вступил в должность, все закрутилось и завертелось в невиданном темпе. Почтальоны, кассиры, монтеры, телефонистки, сторожа, все почувствовали настоящего хозяина, знавшего работу каждого до тонкости, педантичного, требовательного не только к персоналу, но и к себе самому.
   - Почему тебя зовут Володя? Во-первых, ты Владислав, во-вторых, нельзя допускать фамильярности, ты для подчиненных - начальник, они должны называть тебя по имени и отчеству или по фамилии, так же как и ты их.
   С тех пор меня стали называть товарищем Гирнисом. К нововведению скоро привыкли, а дисциплина, и правда, укрепилась.
   - Где твои квартальные заявки?
   Я ничего не мог ответить, ибо слышал оба эти слова в первый раз.
   - Квартальные заявки на материалы, где они у тебя?
   Не сразу Трусов понял, что я его не понимаю. Тогда он стал объяснять и потребовал:
   - Сегодня представьте мне заявку на все необходимые материалы, включая проволоку, изоляторы, радиолампы, громкоговорители и все остальное, что требуется.
   Раз пять я переписывал злополучную заявку, пока Трусов удовлетворился, исправил грамматические ошибки и велел переписать еще раз. А польза была. Кое-что нам прислали , чего раньше никогда не было.
   Однажды мне пришлось стать свидетелем такого разговора, который поднял Трусова в моем мнении на непостижимую высоту. "Ну и что же, что заместитель?! Ты заместитель, а я начальник и объясняю тебе русским языком: на это нужна санкция прокурора. А ты приходи, я тебе дам почитать. Вот, вот, приходи, приходи!" И Тимофей Сергеевич покраснев во всю лысину, бросив трубку, зашагал по кабинету. "Нет, ты только подумай, заместитель Костина, так ему все можно, да не на того напал. Плевать я хотел, что он заместитель, а закон нарушать не буду и не позволю!" Я знал, кто такой Костин, и мне стало страшно за Трусова. Однако, обошлось.
   "Это "Лебо!" Настоящее "Лебо!" Нет, ты не понимаешь! Ружье штучной работы. Знаменитая бельгийская фирма. Смотри какие стволы, видишь, как кольцами идут тени - высочайший класс доводки. Кучность боя замечательная, пристреляно идеально". Тимофей Сергеевич гладит стволы, ложу из дорогого дерева, теплую и ласковую, к которой так и льнет щека. "Жена продать просила. В Пензе, в эвакуации все продали, дети голодные. Не продал, сохранил, до конца дней с ним не расстанусь". У него мечта - завести собаку, но ружье хоть есть не просит, а собаку разве прокормишь. Кроме ружья у Трусова служебный револьвер, к пистолетам он относится с недоверием. Весь свой арсенал содержит в образцовом порядке.
   Теперь Трусов требовал от меня заявки на материалы каждый квартал. Я уже привык к новой обязанности, но не любил ее. Однажды, когда я занимался этим нелюбимым делом, вошла Валя Малярова и ее взгляд упал на мое творчество. Немного помедлив, она сказала: "Не провлока, а проволока. Вот здесь пропущена буква, здесь не хватает запятой и тут тоже. Подлежащее должно стоять впереди сказуемого. Здесь нужно двоеточие. И еще много ошибок." Было видно, что она по-доброму раздосадована. "Скоро школу откроют для взрослых, а почему бы тебе...." И последовал серьезный, но на этот раз безрезультатный разговор.
   В один из теплых дней короткого бабьего лета толкнул я калитку во двор дома на окраине. Дорожка шла садом, дом скрывался в глубине его. Крупные яркие георгины чистотой цвета и линий привлекли мое внимание. И вдруг я замер. В двух шагах, голая по пояс, склонилась над тазиком девушка с распущенными мокрыми волосами. Мгновением позже она выпрямилась, отбросив с лица волосы, и застыла с поднятой рукой, уставившись на меня немигающим взглядом. Вторая ее рука оторвалась от тазика и медленно сама собою поползла вверх защитить грудь от постороннего взгляда. Потом, справившись со смущением, она отдернула руку с едва скрываемой усмешкой. "Что, не видел, ну посмотри! Мам, выйди, радист к тебе пришел, забери его отсюда!" Ее голые плечи, грудь с нежными розовыми сосками в окружении золотистых, налитых соком яблок, в ярких солнечных лучах, представляли картину красоты необыкновенной и, увы, неповторимой. Наши взгляды встретились, замерли и перемешались. Смущение, растерянность, страх, вызов, гордость, целомудренность, все душевные и телесные струны переплелись и перепутались в эти мгновения...
   "Надька, укройся! Кобыла бессовестная!" - прокричала над нами мать этой Надьки. И все разрушилось и стало черно-белым. Обычный день, нелепый случай. Надька укрылась, я занялся работой. А вот запомнилось.
   Сдержал свое слово дед Тималев, позвал нас на яблочный праздник. Встретил нас по-царски, другого слова не подберешь. В чистой горнице стол уже накрыт. Хлеб своей выпечки, мед в сотах, яблоки всех сортов и расцветок. В графине водка, в кувшине сладкая медовуха, пьяная, ароматная, огурцы, помидоры, сало... Пир у нас пошел горой, курить только дед не разрешил. "Мать дыму не выносит, ей давно за сто перевалило. Долго живет потому, что много работала, да на воздухе, при достатке, при хорошем муже. Пейте, пейте, ребята, сегодня праздник, всем праздникам праздник, уродила земля, будем с хлебушком!"
   Шла последняя осень войны.
   Связь оборвалась вечером. Шел дождь. Нас собрали в поисковую группу и повели в сторону Брянска. Карты кабельной трассы не было, направлял группу, рассыпанную цепочкой, дед Тималев: в довоенные годы прокладывал он этот кабель между Брянском и Бежицей. Шли с фонарями, было грязно, мокро и холодно. До берега Десны добрались заполночь, но ничего не нашли. Пришлось вернуться на шоссе, перейти мост и снова возвратиться к трассе. Двинулись вверх по крутому берегу и тут же наткнулись на то, что искали. В жиденькой предрассветной мгле светился свежий срез свинцового кабеля. Другой конец обнаружили быстро. Участок в несколько метров исчез бесследно. Подъехал Костин со своими сотрудниками. Осмотрели кабель, поискали вокруг, но ничего не нашли. Тем временем прибыли наши инструменты и мы начали восстановительные работы. К вечеру связь восстановили. Тогда вспомнили, что голодны. Официальное заключение было - диверсия. Да если бы она была только одна! То тут, то там совершались они повсюду, работы у Костина хватало.
   Военную радиостанцию я не знал и никогда не видел, но ремонтировать согласился. А как же? Раз надо, значит надо! Военному радисту так и сказал, что впервые мне это приходится. Начали вместе. Сначала радист объяснил, где что находится, как что включается, на этом его знания кончились, пришла моя очередь. Разобрал, осмотрел, проверил прибором и нашел-таки повреждение, что было самым трудным делом. Заменить деталь - дело техники. Включили, настроили, попробовали, замигала неоновая лампочка-индикатор. Все в порядке! Работает!
   Капитан, по-военному немногословный, спросил только: "Что хотите за работу?" Несмело ответил: "Дров бы домой, совсем топить нечем". Капитан взял трубку, крутанул ручку полевого телефона. "Слушай, тут у нас радист рацию починил, нужна машина дров за работу. А когда сможешь? Нет, ты скажи когда привезешь, а не когда разминируют. Хорошо, запиши. В начале следующего месяца привезут машину дров. Наш радист предупредит. Вопросы есть? Вопросов нет. За работу спасибо! До свидания!" И меня провели за ограду.
   "Работает рация, капитан доволен, сказал, что завтра поедут за дровами, утром в шесть ноль, ноль. Тебе надо быть, шофер не знает куда везти".
   Земля подмерзла, выпал снег, запорошил ее приукрасил. Студебеккер идет мягко, ровно гудя мотором, в кабине тепло, видно далеко. Вот и лес. Сколько же лет прошло, как был я тут в последний раз? Почти три с половиной года. Если на пальцах считать, так пустяки, по существу - целая жизнь.
   Вот и приехали. Слева и справа от дороги аккуратными рядами штабеля дров. "Немцы тут для себя дровишки заготавливали, перед уходом заминировали, знали, что мы сюда непременно сунемся. Ты от машины не отходи, саперы еще не все закончили" - сказал шофер здоровенный детина метров двух росту и соответствующей ширины. Машину закидали быстро. То, что мы с солдатом делали вдвоем, шофер легко успевал в одиночку. Обратную дорогу тяжело груженный студебеккер прошел так же легко и просто.
   Не миновал я школы рабочей молодежи. Друзья, бабушка, Трусов, сама жизнь толкали к новым трудностям, к новым испытаниям. Эта школа совсем не походила на довоенную. Тетрадей и книг не было. Меня выручал Мирошкин, ему для редакции бумагу выдавали, а тому же Аркадию Чурилину, будущему доценту, кандидату наук, писать приходилось на газетных листах, сшитых ниткой. Домашние задания - примеры, упражнения диктовали нам из учебника и мы их записывали, чтобы решить в редкую свободную минуту.
   Читали в классе что-то трогательное. Было тихо. Ученики не шептались, не толкались локтями, не щипали девчонок. Они спали. Когда чтение закончилось, немногие проснулись.
   Совсем другое дело контрольная по математике. Тут уже не до сна. Напрягаются мысли, морщатся лбы, скрипят перья в руках, плохо отмытых от сажи и машинного масла, сбрасываются телогрейки, пальтишки и платки - жарко. Дымят коптилки, невнятный шепот, шорох, вздохи, делают класс похожим на тайную масонскую ложу.
   Вот если бы сейчас наш старый учитель, заглянув в такое недалекое будущее, сказал, что мы через каких-нибудь 10 - 15 лет своими руками будем строить атомные электростанции, собирать космические корабли, ездить в собственных автомобилях, никто бы этому не поверил, даже самые легковерные, даже самые наивные, даже самые партийные.
   Во всей этой школе, куда ни зайди, -
   Упорные люди и судьбами схожи.
   .Суровые годы лежат позади
   У этой у всей молодежи.
   У многих отцы не вернулись с фронтов,
   А многие сами ходили в сраженья
   И пролили чистую юную кровь
   За право на труд и ученье.
   Вот этот упорный веселый народ,
   Работая, с книгой шагая по жизни,
   Командные должности скоро займет
   Во славу любимой Отчизны.
   Это стихотворение принадлежит нашему учителю, поэту Илье Швецу, фронтовику, влюбленному в свою школу.
   В нашем городе, как и повсюду, ожидали близкую теперь победу.
   "Трудно, невозможно описать Победу, ибо она безгранична. Победа была, есть и будет понятием не только общественным, но и сугубо личным.
   Никто не знал, как будет выглядеть Победа. Конечно, было ясно, что Победа это конец войне, а вот как она будет выглядеть, как войдет в наш город, в наш дом...
   Самые прекрасные сооружения: Спасская башня Кремля, Тадж-Махал, Нотр-Дам сложены из обыкновенных кирпичей. Реки слез слиты из капель горя. А вот из чего сложена самая большая, самая великая радость на свете, которой никогда раньше не было и никогда больше не будет. Радость была больше похожа на поле, где каждый колосок, каждое зернышко само по себе, а вместе они - нива." (Вадим Корнев. "Добрая книга о Сталине".)
   Но пока еще не кончилась война, все также шли поезда на дальние теперь уже фронты, туда с танками, пушками, авиабомбами, обратно с ранеными, побитой техникой, трофейным оборудованием.
   Пленные немцы при встречах с русскими с какой-то видимой охотой повторяли как пароль, как заклинание - "Гитлер капут!", а что у них было на душе, нельзя понять, не побывав в их шкуре.
   Около трех ночи меня растолкала Тамара. "Вставай скорей! Передачу ТАСС прервали, идут позывные!" Я кинулся к рубильникам, позывные пошли по всему городу громко, властно и требовательно.
   И наконец:
   "Внимание, внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!
   Передаем приказ Верховного Главнокомандующего!"
   Это была ПОБЕДА!!!
   Стреляли из всех видов оружия, даже из пушек, (значит не все они были на фронте). Весь следующий день праздновали Победу на улицах и площадях, на вокзале и в каждом доме. Гремела музыка и салюты, пели песни и кричали "ура", обнимались и целовались совсем незнакомые люди, качали военных и пили, у кого что было, угощали каждого, кто рядом, плакали от счастья, от ПОБЕДЫ.
   "Мы победили!" "С победой!" "Конец фашизму!" - такие лозунги запестрели на товарных вагонах эшелонов. В военной форме, с медалями, орденами, гвардейскими значками возвращались победители. В проходящих поездах стояли они у открытых дверей, опираясь на страховочный брус-перекладину. Могучие, красивые, загорелые, отвоевавшие свое, победившие. Играли на трофейных аккордеонах, пели "Катюшу", "Ермака". Веселые эти эшелоны ждали в каждом городе, на каждой станции. Спешили к ним, расспрашивали, нет ли где своих или соседских, и когда будут! "Будут, будут, - отвечали солдаты, - куда же им теперь деваться-то!" И точно, были. Приезжали и свои, и соседские. Расходились по домам, где всю ночь можно было слышать слова ласки и упрека, горя и радости, смех и слезы, все вперемешку. В каждое село возвращались и в каждый город, почти на каждую улицу, и вся-то разница была лишь в том, что уходили на войну толпами, а возвращались в одиночку.
   Вот мне и восемнадцать! Решили отметить это событие по возможности торжественно. Позвал Трусова, Станевича, Мирошкина, Киреева. Все мы приехали поездом после работы и ввалились в дом шумной толпой на радость моей бабушке. Трусов, великий шутник, называл бабушку не иначе, как "девушкой". Еще не садясь за стол, компания так расходилась, что стены закачались.
   Стол был богатый: водка на вишнях, водка на клубнике, спирт, настоянный на розовых лепестках, хлеб, собранный по карточкам за несколько дней, яичница, сало, свежая картошечка с укропом, салат и несколько ранних огурчиков. Под смех и шутки, под короткие быстрые тосты на столе произошло такое быстрое опустошение, что бабушка даже застонала от огорчения. Разве могла она соразмерить количество еды с возможностями такой оравы голодных мужиков. Тут кого-то осенило пошарить в печи, оттуда под общий хохот вытащили чугунок ячневой каши, которую съели с подсолнечным маслом под прощальные тосты. По дороге на станцию, да и в последующие времена, хохотали, вспоминая бабкину кашу в лоснящемся черном чугуне посреди юбилейного стола.
   Урожай 45-го выдался неплохой. Уродила земля, какая была засеяна. Много ее лежало заброшенной, с войны поросшей бурьяном. Не всю ее разминировали. К осени ждали отмены карточек. Откуда прошел такой слух, никто не ведал. Карточки не отменили, но стали лучше отоваривать. Чаще давали крупу, сахар и подсолнечное масло.
   Не отоспались, не отогрелись, не отболели еще фронтовики, чьих рук ждала земля. Слабый жизненный поток не мог так быстро растопить оледенение военных лет. Все было трудно, абсолютно все. Но была вера в лучшее, которое уже не за горами.
   Лето 46-го выдалось знойное. На наших низменных местах в колодцах не хватало воды. Картофельная ботва вяла, на грядках, которые поливали, зелень росла по ночам, а днем никла под яростным солнцем. Горели леса, тушить было некому. Горький тревожный смрад висел в неподвижном воздухе синим маревом. Тишина набежала на землю, птицы улетели неизвестно куда. Все притихло в ожидании беды. Змейка пересохла и дно ее растрескалось. Наступала невиданная, страшная засуха. Дождей так и не было до осени. Картошка уродилась с грецкий орех, да и то не у всех. Хлеб давали по карточкам с перебоями. Цены на рынке поползли к зловещему порогу недоступности. Надвигался голод и никто не знал, как спастись от беды. К матери на медпункт привозили все больше и больше людей чуть живых.
   Тем временем начали отстраивать бежицкий Дом связи. От битого кирпича, обгорелых балок очищали мы его сами в рабочее и не рабочее время. Пленных немцев на строительстве Дома связи подчинили старому прорабу-еврею и они его слушались безоговорочно. Работа была сложная - строили крышу. То ли от того, что еврей хорошо знал свое дело, то ли из извечной их немецкой дисциплинированности и преклонения перед начальством, работа шла гладко, споро, без суеты и спешки, однако так быстро, что первый снег упал на новую крышу.
   Еврей смеялся: "Жаль, ребята, что вы мне поздно достались. Кабы вас в 42-м пилами да топорами вооружить, сколько бы мы с вами новых домов поставили!" Смеялись и немцы, думая про себя: "Кабы ты, старый козел, в 42-м нам попался, была бы твоя шкура на барабане". Каждый думал о своем и смеялся по-своему.
   В 1946 году я женился. Где-то надо было жить. Я стал присматриваться. В Доме связи, который восстанавливали, было жилое крыло на три квартиры, по одной на каждом этаже. Одна из комнат на первом этаже довольно хорошо сохранилась. Три стены кирпичные, четвертая, деревянная оштукатуренная, сильно пострадала, но годилась для ремонта. Дверь была выдрана, но на третьем этаже чудом сохранилась такая же. Самым отрадным оказалось то, что под толстым слоем битого кирпича и грязи обнаружился пол, в котором не хватало одной только половицы. Окно зияло пустотой.
   Никаких ордеров! Никаких разрешений! Просто я объявил эту территорию своей! Я все достал и сделал сам, своими руками и никому не платил за жилплощадь!
   Печь мне сделал немец, а трубу мы с ним вывели в окошко, поэтому, когда ветер дул в нашу сторону, мой маленький сынишка Саша задыхался в дыму. Тогда я на конце трубы установил самодельный вентилятор, так что и в самый сильный ветер печь не дымила, Сашка лежал на постели и дрыгал голыми ножками, в комнате было тепло.
   В начале лета 47-го прислали нам новый отечественный усилитель для радиоузла. Был он раз в 10 меньше старого, развивая ту же мощность, но совсем не давал тепла. Больше всех новый усилитель не понравился Володе Колначу, недавно вернувшемуся из армии. Володя грел свою спину о панели старого усилителя даже летом. "Я так промерз в окопах, что никогда мне уже не отогреться".
   С последней надеждой ждали урожая 47-го года. "Чудеса на свете бывают. Это бесспорно," - утверждает Вадим Корнев.
   " Летом 1947 года все шло в рост, как на дрожжах. Прошли хорошие весенние, а за ними летние дожди, тепло ласкало посевы. Уродило не только в огородах, но и в полях. Осень тоже не подвела, выдалась сухая, теплая. Природа извинялась за прошлогоднюю беду, ласкалась к людям.
   Поползли слухи о денежной реформе и отмене карточек. И точно - наличные деньги обменивали 10:1, за десятку давали один рубль. Но вместе с обменом денег отменялась карточная система сразу, целиком.
   Когда деньги было обменены, в пустые к этому времени магазины стали завозить продукты. Шли машины с хлебом, сахаром, крупой, маслом, водкой, разгружали ящики с папиросами, бочки с селедкой, кули с сушеной рыбой. Машины шли весь вечер, всю ночь и все утро, а потом весь день и другую ночь - и так без конца, пока не насытилось ненасытное, пока не уверовали в невероятное, пока не зажил хронический многолетний страх перед голодом.
   Хлеб без карточек! Сколько людей вошло в жизнь с твердой уверенностью, что хлеба без карточек не бывает. А все же это время пришло! Хлеб продавали! Одну, две, три буханки, недельную, двухнедельную норму хлеба в одни руки - бери!!! Плати деньги, приходи снова. Запьянел народ от радости, от возбуждения, хмельного хлебного духа. Полезли за рыбой, за сахаром. Гуляй народ! Заслужили! Победили! Выстояли!
   А продукты все завозили, а откуда их брали, так и осталось загадкой. Продукты все свои, отечественные, самые разнообразные, самые наилучшие. И что ни год, их становилось все больше и больше".
   Зайдите в самый лучший ресторан и спросите себе мурцовку. Официант не поймет, пригласите шеф-повара. Быть может, он вспомнит, если стар, но скорее всего, что нет.
   Я привез с собой две буханки черного. Бабушка купила тоже две, мать принесла две белого, сахара, конфет и масла. Мы с бабушкой взяли полный чайник холодной кипяченой воды, две большие золотистые луковицы, поставили бутылку подсолнечного масла, сели за стол, накрошили в тарелки хлеба, нарезали луку, налили воды и масла, посолили хорошенько и предались блаженству. Мать пила чай с маслом и конфетами - каждому свое. Когда мы начали вторую буханку, оторвавшись от еды, бабушка сказала:
   - Ну, сынок, кончилась война! Теперь и помирать не надо!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ I I. ВРЕМЯ МИРА
  
   ИНСТИТУТ
   - Перед вами действующая модель атомной бомбы, - говорит доцент Марков.
   Мы сидим в амфитеатре большой физической аудитории. Внизу перед нами размещен большой круглый щит, уставленный массой одинаковых приспособлений. В аудитории установилась тишина, присущая тайнам.
   - Вот здесь на щите установлено сто обыкновенных мышеловок, на каждой из них закреплен металлический диск размером с пятачок, а на каждом диске лежат три дробинки. Эти дробинки символизируют нейтроны, а диски - атомные ядра. В руках у меня еще несколько дробинок. Сейчас я их брошу. Если они попадут на диски, мышеловки сработают и выбросят вверх каждая по три дробинки, те в свою очередь упадут на соседние диски, сработают еще больше мышеловок и так далее. Произойдет цепная реакция почти такая же, как в настоящей атомной бомбе. Смотрите.
   И мы увидели в действии эту хитроумную и по-детски простую модель. Марков бросил щепотку дроби. В ответ раздался все усиливающийся шум, воздух над моделью запестрел летящими дробинками. Потом все стихло.
   Каждая лекция открывала нам что-либо новое, чего мы раньше не знали и даже не догадывались, как много на свете интересного. А какие были прекрасные лекторы!...
   Вишик, кандидат математических наук, почти наш ровесник, восходящее светило в математике. Понять его до конца дано только избранным, таким же, как он сам. К сожалению, вся премудрость, которой он нас обучал, выветрилась со временем, зато на всю жизнь запомнились его слова:
   - То, что я вам преподаю, это строгая математика. Здесь все определено и взаимосвязано. Это азы математики. Настоящая математика начинается там, где на время отступают от элементарных строгих основ и, поднимаясь гораздо выше, охватывают проблему в целом, а после решения проблемы в общих чертах подгоняют строгий математический аппарат.
   Оказалось это правило всеобщим. Любая сложная проблема решается именно так. Сначала нужна огромная масса разнообразных знаний, потом необходимо отбрасывание, освобождение от этих знаний, сдерживающих, как путы, творчество, затем свободный, как полет, творческий поиск и, наконец, выражение найденного решения в привычных, общедоступных формах знаний. Так рождаются изобретения, стихи, картины, новые боги и революции.
   Лекции доцента Соркина по основам марксизма-ленинизма были очень интересными потому, что он говорил правду, чистую правду:
   - Задавайте мне любые вопросы. Я старый большевик, много видел, много знаю.
   И отвечал, зачем нужны колхозы, почему комсомол подчиняется партии, кем на самом деле был Троцкий, как случился кронштадтский мятеж. Отвечал умно, с большим уважением к аудитории.
   Профессор Глазунов читал начертательную геометрию. Он обладал удивительной способностью рисовать на доске с помощью цветных мелков прекрасные чертежи от руки и с удовольствием рассматривал их, по-детски радуясь своему творению. Нам было приятно его удовольствие, но очень немногие из нас могли повторить чертеж в своих тетрадях так же быстро и хорошо.
   Поступал я в институт трудно. Три года учебы в школе рабочей молодежи не могли дать нужной подготовки для столичного ВУЗа. На письменном экзамене по математике получил два, не решив ни одной задачи, по сочинению получил тройку. Хотел бросить дальнейшие попытки, но меня отговорили. Через силу сдал еще три экзамена на 4 и 5. Оставался последний - устная математика. По письменной и устной математике выставлялась одна средняя оценка, оставалось "два гроша надежды".
   Экзаменовала пожилая строгая женщина. Сначала дала решить все задачи письменного экзамена другого варианта. Я решил, она удивилась. Потом долго экзаменовала на разные лады и еще больше удивилась:
   - Хорошо, - сказала она, - ставлю вам 4 и общую 3.
   - Нет, - возразил я, - с тройкой мне в институте не бывать.
   Подумав, дала еще задачу, она тоже мне удалась, в итоге появилась необходимая общая оценка 4.
   Я побежал к председателю экзаменационной комиссии, чтобы получить разрешение на переэкзаменовку по русскому языку. Посмотрев мою зачетку и сочинение, поговорив немного, он взял красный карандаш и исправил оценку 3 на 4 в сочинении и авторучкой - в зачетной книжке. Затем послал к заместителю директора института, чтобы меня успели включить в приказ о зачислении студентов на первый курс.
   Заместитель директора стал читать мою биографию.
   - А что это у вас колодочка на груди?
   - Это медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной".
   - Так что же вы об этом не написали?
   Я не знал, как ответить, и только развел руками. Он улыбнулся и взялся за перо. Так произошло событие, определившее всю мою дальнейшую судьбу. Я стал студентом столичного института.
   На первом курсе учиться оказалось необычайно трудно. Сказывалась плохая подготовка в школе, перемена образа жизни, новые жесткие требования. Приходилось очень много работать почти без передышки, жертвуя не только отдыхом, но и сном.
   Библиотека с огромным читальным залом занимала последний этаж высокого лабораторного корпуса. Туда я уходил заниматься, чтобы никто не мешал. Когда от долгих трудов притуплялась способность понимать, что написано в книге, смотрел на огни за окном, близкие и дальние, они то вспыхивали, то гасли, играя в какую-то замысловатую игру, от которой становилось легче.
   На лестничной площадке во время перекура бывший фронтовик и будущий лауреат Государственной премии как-то сказал:
   - Если бы не видел, как мучаются другие, не стал бы мучиться и сам.
   Жили мы скромно. Перед стипендией по утрам буфет в общежитии пустовал. Разве кто забежит, возьмет пару пряников, стакан чая да бегом на занятия. Обедали почти все. Суп, биточки с гречневой кашей, стакан чая, хлеб. За это надо уплатить 3-4 рубля. Если в буфете взять еще стакан томатного сока, картофельные котлеты, или треску под маринадом, то обед обходился в 4-5 рублей. Стипендия на первом курсе была 395 рублей, из них десятая часть - на облигации, какие-то копейки за общежитие, на членские взносы. Оставалось на руки рублей 350. Тем, кто учился на круглые пятерки, давали повышенную на 25% стипендию. От курса к курсу стипендия возрастала и на последнем была 500 рублей, а повышенная - более 600.
   Помощь из дома получали далеко не все. А если и получали, то очень маленькую. Оторвать от семейного бюджета 100-150 рублей многим было не по силам.
   В тяжелые для нас времена организовывали мы "колхозы". Объединялись человек по 8-10 из соседних комнат, собирали инвентарь, у кого что было: ложки, тарелки, ножи, кружки, покупали пару больших кастрюль и сковородку. Складывались рублей по 200-250 в месяц, устанавливали дежурства и жили настоящей "колхозной" жизнью: не роскошно, но сытно, с гарантией на выживание. В "колхозах" побогаче, где могли складываться по 300-350 рублей, нанимали старушку, которая варила и жарила, а дежурные приносили провизию, мыли посуду, вели учет расходам.
   Стипендии хватало только на самое необходимое, а сколько было соблазнов... Приходилось подрабатывать. Ближе всего была овощная база, где платили хоть и скупо, а все же заработок. Не всегда и там дело шло ладно...
   Четверо сбежали к полуночи. Еще один совсем раскис и ни на что не годился. Нас оставалось пятеро на полвагона картошки. За предыдущие шесть часов мы выгрузили ровно половину, теперь нас было пятеро, изнуренных тяжелым трудом. Зато мы точно знали оставшийся объем работ, знали, что никто не сбежит и работа будет непременно закончена. И работа была закончена, а мы утвердились в своих силах.
   На заработанные деньги решили сходить в ресторан, отметить свой успех. В самом начале улицы Богдана Хмельницкого помещался ресторан "Украина". Ресторан маленький, всего десятка два столиков, но недаром говорят: не красна изба углами... Официантка средних лет, красивая, в украинском наряде, подошла, поздоровалась, выслушала наш неумело составленный заказ, отобрала у нас меню и сказала:
   - Хотите, ребята, я сама выберу, будет вкуснее и дешевле?
   - Хотим! - отвечаем хором.
   - Сначала я принесу хлеб и масло нашего приготовления, очень вкусные.
   Мы съели хлеб и масло, такие вкусные, что невольно вспомнилась бабушка. Затем пошел борщ с пампушками, отварная картошка с ароматной подливой, чудесные хрустящие огурчики своего засола, охлажденная в графине водка, а также сало тонкими ломтиками и горячие колбаски в горшочках.
   Наелись до отвала по-домашнему. Обед обошелся до смешного дешево. Наша хозяйка пожелала всего хорошего, как своим друзьям. Спасибо тебе, добрый человек! Надолго ты запомнилась.
   Студенческий состав наш не был однородным. Большинство попадали в институт после школы, меньшую часть составляли те, кто успел поработать и закончил школу рабочей молодежи. Труднее всего, приходилось фронтовикам и не только из-за плохой подготовки (за годы войны многое забылось), но им слишком многое приходилось менять в образе жизни. А между прочим, отсеялось на первых курсах больше всего школьников-медалистов, здесь сказывалась их моральная неподготовленность к самостоятельной жизни, легкое отношение к труду и учебе.
   На втором курсе стало учиться полегче, оставалось время для отдыха. Решили устроить бал и готовились к нему очень серьезно. Мне поручили сделать зеркальный вращающийся шар, и этот шар стал моей сверхзадачей. Я перерыл все институтские склады, нашел большой шар от старого глобуса и кучу битого зеркального стекла. Долго и старательно приклеивал зеркальца к шару, подбирая кусочки наподобие мозаики. Наконец, сверкающее великолепие было готово. До бала оставалось не более недели, а электродвигателя с редуктором как не было, так и нет. Все уши я прожужжал организаторам, но безрезультатно. Что же делать? Не вешать же шар на веревочке!....
   Бал был хорош! Пели, играли, танцевали, а над нами медленно вращался зеркальный шар, разбрасывая во все стороны разноцветные блики, от направленных на него прожекторов...
   Лет через 20 мы ехали с В. В. Стекольниковым, главным конструктором атомных реакторов, в Ленинград. Перебирая старые воспоминания, он вдруг сказал:
   - А ты помнишь, как заставил меня искать мотор с редуктором к твоему зеркальному шару? Я тогда весь институт облазил и, в конце концов, достал на какой-то чужой кафедре.
   Довольно часто мы ходили по интересным местам в Москве и ее окрестностях. Выезжали с одного вокзала, возвращались с другого. Купались, карабкались по кручам, бродили в лесу, разводили костры, пели песни. Пели много, пели везде. С песней легче шагается, песня сплачивает, "строить и жить помогает"...
   Постановки Большого театра считались в те времена одними из лучших в мире. Балет не имел себе равных. Декорации делались так добротно, что часто аплодировали, как только поднимется занавес. Аплодировали декорациям и замечательным художникам, создавшим такое чудо. Билеты стоили дешево и многие из нас просмотрели почти весь репертуар театра того времени.
   Наши пытливые головы часто сталкивались с проблемами противоречивыми, мы много спорили, но не всегда находили правильное решение. В таких случаях помогали наши наставники. С точки зрения откровенного большевика П. И. Сорокина, главным и решающим преимуществом колхоза была не обобщенная земля и средства производства, а обобщенный амбар, куда свозился весь урожай и откуда государство могло взять сколько понадобится, а колхозникам оставить самое необходимое. Во время войны не раз приходилось в этом убеждаться. Не будь общественного амбара, не смогли бы мы устоять в войне, равно как и провести предвоенную индустриализацию.
   - Но не подумайте, что государство только берет у колхоза. В неурожайные годы из государственных запасов, из других более урожайных районов везут хлеб в амбары пострадавших колхозов, чтобы было чем кормиться, что посеять. Колхозники не знают голода, уродило - не уродило, а сыты будут. Общественный амбар защитил крестьянина от голода впервые за всю историю России. Колхоз - первый социальный защитник крестьянства. Это главное надо понять.
   Кто-то из профессоров сказал:
   - Современный молодой человек должен уметь плавать, стрелять и знать основы радиотехники.
   Плавали мы в бассейне около метро Сталинская, ныне Семеновская. Занималась с нами студентка Ленинградского института физкультуры, тощая, длинная, прирожденная пловчиха. До встречи с ней никогда бы не поверил, что в воде можно потеть! Тренерша давала такой бешенный ритм, что со спины струится пот. А вообще бассейн нравился. Тут тебе и плавание, и баня, и зрелище - прыжки в воду с трамплина. Даже если они не совсем удачные, все равно интересно.
   В институте можно было заниматься любым видом спорта: от бокса до яхты, от гимнастики до альпинизма и парашютного спорта, все это, конечно, бесплатно. Была бы охота - выбирай....
   Пилот выключает двигатель. Тишина. Лишь ванты свистят мелодично. Надо поднять тело, перенести его через низенький борт, отделяющий сиденье от крыла, пригнуться и стать на колено. Пилот берет фал основного парашюта, закрепляет его на фюзеляже и трогает за плечо: "Пошел!"
   Сверху солнце, внизу земля, внутри страх... "Пошел!" - повторяет пилот и легонько по-домашнему шлепает по плечу ладошкой. "Пошел" - это команда. Команду надо выполнять. Усилие воли, незаметное движение и тебя уже нет на крыле. Провал памяти обрывает рывок парашюта. Ты не струсил, превозмог, победил!...Все тело заполняет тепло безотчетной радости. Такое дано только раз в жизни, только при первом прыжке - и больше никогда. Хочется петь, смеяться.....
   - Таня прыгает! Сотый прыжок! - закричал кто-то.
   Черная точка оторвалась от самолета и падала, долго не раскрывая парашюта - затяжной прыжок. Но вот парашют раскрылся и стало ясно, что Таня сядет на лес.
   - Разобьется, разобьется! - послышались крики. Все побежали к лесу...
   Но Таня не разбилась. Она дожила до старости, имела троих детей и троих внуков. Я это точно знаю, поскольку прихожусь тем внукам родным дедом.
   Ну а тогда, не представляя этого, помчался вместе со всеми, а в лесу сориентировался и первым выскочил на полянку, где благополучно приземлилась Таня, помог собрать парашют....
   Наша комсомольская работа часто нас не удовлетворяла. Будничность дел, стереотипность действий надоедали. Хотелось чего-то нового, большого, стоящего. Занимались в основном воспитательной работой. Вот студент заленился, стал плохо учиться, того и гляди, вылетит из института. Обсуждаем студента, назначаем ему в помощь отличника, от которого он будет бегать, как от огня, но все же подтянется, станет учиться лучше, институт закончит.
   Иногда студенту нужна моральная поддержка или материальная помощь, а он стесняется, не скажет. Тут поможет комсомол. Были у нас, конечно, культурные мероприятия: выходы в театр, кино, турпоходы, диспуты и прочее. Но все же самовоспитание оставалось главным, самым полезным делом комсомола. Иногда в шутку я отвечаю: меня воспитали бабушка и комсомол. И это правда. Свой комсомольский значок храню, как драгоценную реликвию. Комсомол заменить нечем, так же, как ничем не заменишь семейное воспитание, рутинное, будничное, но такое необходимое.
   Вели мы комсомольскую работу за стенами института, на подшефном авторемонтном заводе (АРЗ). Помогали, чем могли, заводской комсомольской организации. Не все у них ладилось на заводе и как-то раз мы пошли в райком ВКПб, чтобы рассказать о подмеченных недостатках. Инструктор райкома выслушал нас внимательно, не перебивая. Он, видимо, не очень удивился нашему приходу.
   - Ну, что я вам скажу? Почти все нам известно, даже больше того. Завод давно и твердо занимает последнее место в районе. Самое грязное производство, труд ручной, оборудование изношено, заработки низкие, руководство плохое, парторганизация слабая. А вот сгори он этот АРЗ, остановятся автоколонны. Я записал ваши замечания, обсудим их с руководством, кое-что удастся исправить. Спасибо!
   После третьего курса предстояла летняя производственная практика. Мы ожидали ее с нетерпением, поработать на настоящем заводе хотелось каждому, да еще не просто на заводе, а на легендарном Путиловском. И вот он открыл нам свои двери
   Две недели дядя Вася не разговаривал со мной совсем, только давал указания:
   - Коли здесь... ставь сюда... стучи сильнее... не сломай... - так целый день.
   Дядя Вася изготавливал самые сложные формы в литейном цехе, а я ему помогал. Работать с ним было интересно и само дело мне очень нравилось. В огромных, с кузов автомобиля чанах бегают катки-бегуны, месят формовочную землю. Земля черная, жирная, пахучая от смолистых добавок, но рыхлая и хорошо принимает форму - формуется. К нам земля поступает готовая. На полу рядами лежат опоки, стальные пустотелые ящики. В нижнюю опоку надо подсыпать земли, установить деревянную модель детали, добавить земли, уплотнить битой, проколоть отверстия для выхода газов во время заливки, установить верхнюю опоку, повторить снова все операции. Потом с величайшей осторожностью снять краном верхнюю опоку, извлечь модель, поправить форму там, где земля осыпалась, соединить верхнюю опоку с нижней и сдать на заливку. Малейшие невнимание, небрежность, непонимание сложного чертежа - будет брак и все придется повторять сначала: металл на переплавку, труд на ветер.
   В литейном цехе жарко, ревут электропечи, бегают над головами краны с ковшами, полными расплавленного металла, внизу, как муравьи, копошатся люди. Теперь начинается самое главное - заливка форм. Как только жидкая, ослепительная струя заполнит форму, все скрывается в дыму. Дрожат от напряжения опоки, внутри их шипит и булькает, рассыпаются тысячи искр...Но вот форма залита, за ней вторая, третья... Когда металл застынет, опоки поставят на грохот - стальную решетку, которая трясется и подпрыгивает, как бесноватая. Грохот вполне оправдывает свое название: хоть в самое ухо кричи, ничего не услышишь. Под ударами грохота из опок высыпается земля, освобождается отливка. Земля, дымящаяся, кое-где еще красная, проваливается вниз, а опоки и отливки снимают краном, чтобы на их место поставить новые.
   Теперь отливки осматривают. Если брака нет или он небольшой, исправимый, литье передают на обрубку, где рабочие пневмозубилами срубят с них все лишнее, очистят от пригорелой земли. Здесь тоже песню не споешь - сам себя не услышишь.
   Вскоре меня поймала комсорг нашего цеха Надя и приобщила к комсомольским делам.
   - Вот ты с дядей Васей работаешь, а знаешь ли ты его? Он молчаливый, но очень хороший старик. В событиях 1905 года участвовал еще мальчишкой, Зимний брал, член парткома завода...
   - Ну, садись, покурим, - сказал как-то дядя Вася.
   Мы сели на теплую опоку. Я достал сигареты, протянул ему.
   - Закури лучше моего.
   Подал кисет. Я мастерски скрутил "собачью ножку", дяде Васе понравилось, он ухмыльнулся.
   - Я тебе вот что скажу, - начал он, - вижу, что дело тебе нравится, если хочешь, оставайся у нас. Разряд дадим, общежитие, институт можешь кончить наш заводской. Подумай, конечно, сразу не отвечай.
   Но я ответил сразу:
   - Спасибо, дядя Вася! Только не стану бросать начатое, раз уж взялся - надо кончать.
   - Что ж, дело твое, может, ты и прав. Инженером станешь, получать будешь с мое, работа чище... Ну, покурили, хватит, пойдем еще две формы делать...
   Всему приходит конец. Кончилась моя практика. Прощай, завод, прощай, Ленинград! Жаль расставаться. Много раз буду я приезжать к тебе. Молодым человеком, средних лет, пожилым, отягощенном годами. Непременно буду радоваться каждой встрече с тобой.
   Ленинград - мой город. В нем я родился на Васильевском острове. Я люблю его, как дорогое, родное мне место. Люблю за многое хорошее, незабываемое, что у меня с ним связано. Люблю за особую красоту, чистоту и строгость так же крепко, как Москву, хотя они очень разные, непохожие.
   Осенью, до начала занятий дней за десять в общежитии пусто. В такое время приезжали ко мне в гости мама или бабушка. Мама любила походить по магазинам, побывать на концертах, много времени проводила сама по себе. С бабушкой иначе. Мы ехали вместе смотреть метро, которое приводило ее в восторг. Ей нравилось все: эскалаторы и поезда, мраморные скамьи и мозаика на потолках, светильники и люстры, чистота и порядок. Особенно восхищалась новой тогда станцией Комсомольская-кольцевая.
   - Кто же такую красоту придумал?
   Потом мы ездили на ВСХВ (ВДНХ). Ходила она медленно. За день мы прошли в самый конец выставки. Обратный путь проделали уже вечером. Освещенные прожекторами сказочные строения и фонтаны было не узнать, они привели бабушку в восторг.
   - Вот что я тебе скажу. Много мне пришлось всякой красоты посмотреть еще до революции, но никогда не думала, что такая бывает. Прямо сказка!
   Побывали мы с ней на выступлении хореографического ансамбля "Березка", лучшего из лучших того времени. Бабушка сидела неспокойно, все время махала руками, шептала что-то про себя. После концерта сказала:
   - Вот и мы так же плясали в молодости. Где это они так выучились? Молодцы!
   Да, мы дорого заплатили за свою Победу, но плоды ее были прекрасны: отъелся, отстроился народ, расцвела земля, радовали дети. Каждый год снижали цены на продукты и товары. Строили высотные дома, красивые, подстать Победе. Небывалый расцвет экономики, науки, культуры были у всех на виду. Высшее образование стало достоянием миллионов молодых людей и девушек. Народ трудился, не -покладая рук, с энтузиазмом, с надеждой на еще более прекрасное будущее, множились новостройки, повышалась зарплата и пенсии, в домах появились холодильники, телевизоры, конечно, не у всех сразу.
   Впервые мне удалось посмотреть телевизор в Высшей партийной школе (ВПШ). Показывали спектакль "Егор Булычев и другие". Экран телевизора КВН-49 маленький, чуть больше почтовой открытки, народу много, а впечатление от спектакля сохранилось на долгие годы. Этот спектакль с артистами высочайшего класса был и остается поныне шедевром истинного искусства.
   Общежитие ВПШ, куда я часто наведывался, размещалось в домах массовой застройки Ново-Песчаных улиц. В ВПШ учился мой давний брянский друг Алексей Мирошкин. Собрались мы как-то у него порядочной компанией. Приехал из Брянска Слава Киреев, еще один брянский "волк" - молодой писатель Вадим Козин. Была приличная закуска. Не хватало только картошки. Она-то была, да не нашлось кастрюли. Из этого положения вышли запросто: насыпали картошку в большой чайник и поставили в кухню на газ.
   Заводилой в компании оказался Козин. Он знал массу анекдотов, мастерски их рассказывал, под водочку с колбасой и салом шли они превосходно. Когда дошла очередь до копченой рыбки, вспомнили про картошку, что варилась на кухне.
   - Картошку сперли! - вдруг заорал Козин.
   Мы сначала не поверили, известное дело - шутник. Но картошку действительно украли. Побежали по комнатам и нашли: сидят двое, пьют чай с баранками. Открыли у чайника крышку, а там наша картошка. Что тут началось! Коротко говоря, эти ребята перепутали чайники, свой оставили, а наш с картошкой прихватили себе.
   - А я-то пить пью, да что-то чай не нравится, добавил сахара - вроде ничего. Про себя думаю, что не буду индийский покупать, дороже только, а вкуса никакого.
   Долго мы тогда смеялись, да и потом вспоминали.
   Алексей Мирошкин хромал с детства и ходил с палочкой, чего очень стеснялся. Приехав учиться в ВПШ, он лег в ортопедическую клинику, чтобы избавиться от хромоты. Но, к сожалению, только зря промучился несколько месяцев, перенес несколько операций. Я навещал его там и об этом стоит рассказать.
   Проходная ортопедической клиники сильно озадачила. Во-первых, меня обыскали, во-вторых, кирпичик кекса, который я нес в подарок, проткнули длинной иглой.
   - Проходите! На вопросы не отвечаем! Проходите!
   Я прошел. Никогда не видел столько горя и ужаса сразу. Столько безногих, безруких, обрубков людей на колесиках, растянутых в постели, увешанных блоками, грузами, лежащих здесь годами.
   И вдруг смех, настоящий, здоровый, обрадованных новой шутке мужиков. Смеялись, шутили легко, непринужденно. Жизнь за стеной своей обители знали не хуже нашего: из писем и их обсуждения, от долгих трудных размышлений, от радио, которое никогда не выключалось. Вот это посещение впервые так драматично показало мне обратную сторону нашей победы. Сколько их было по стране, таких вот домов?
   Оказалось, что обыскивают всех, чтобы отобрать спирт. Водку сюда не носят, носят спирт, никакие запреты, обыски не могут закрыть всех путей. Спирт носят из милосердия (не боюсь этого слова), ибо ничем нельзя облегчить судьбу этих несчастных, только забвением...
   На своем курсе меня считали фотокорреспондентом, потому что любил свой фотоаппарат и фотографию. По поручению стенгазеты мы с Виктором Якимовичем зашли к нашему декану Щегляеву сфотографировать его в кабинете. Снимать было легко: лицо красивое, фотогеничное, статная фигура, одет с иголочки, довольно молодой и уже профессор, изобретатель и т. д. Занимался он турбинами, самыми мощными в мире. Перед ним мы преклонялись. Жена его, Агния Барто, тогда уже известная поэтесса, писала детские стишки, для нас никакого интереса не представлявшие.
   Жизнь все переменила: Щегляева забыли вскоре после смерти, а детские стишки Барто пройдут сквозь многие годы своей лаской, добротой, юмором, принося радость каждому новому поколению детишек:
   Уронили мишку на пол,
   Оторвали мишке лапу.
   Все равно его не брошу,
   Потому что он хороший.
   На одну из летних практик я попал в Черепеть под Тулой, где монтировалась самая сложная турбина по тем временам не только у нас, но и во всем мире. На это строительство приехал я в должности мастера по монтажу вместе со своими друзьями-однокурсниками, которым монтажное дело показалось по душе. Мир крупной строительной площадки - совсем не то, что город или деревня. К нему надо привыкнуть и полюбить его, иначе жить в нем будет неуютно и трудно.
   При крупных электростанциях часто создают водохранилища, "моря", для охлаждения турбинных конденсаторов, к которым вода подводится по трубам таких размером, что по ним можно ходить в полный рост. В Черепети было "море", и такие же трубы, которые начинались от моего объекта - береговой насосной станции. С четырьмя бригадами рабочих предстояло смонтировать четыре насосных агрегата высотой примерно с четырехэтажный дом. Готовое здание насосной отделяла от "моря" земляная плотина, поскольку размещено оно было ниже уровня воды в водохранилище.
   Для начала требовалось привезти насосы. С этим справились легко. Но когда дело дошло до электродвигателей, оказалось, что ни кранов, ни транспорта для таких тяжеловесных агрегатов на стройке нет. Решение подсказали бригадиры. Прямо на складе ящик с электродвигателем затащили тракторами на толстый стальной лист, потом прицепили к нему тросы, впрягли тракторы и поехали...
   Это только в сказках так говорится: сел да поехал. В жизни все не так просто. Подъехали мы к насосной уже впотьмах, при свете прожекторов. По пути едва не опрокинули груз, тросы рвались, ломались гусеницы тракторов, ровняли бульдозером дорогу... Когда доехали, заглушили трактора, стало тихо-тихо, только тогда сообразили, что смертельно устали.
   Трудностей было много, так много, что казалось, все их никогда не одолеть. Справишься с одними, новых еще больше и так без конца.
   - Понаделали чертежей, черт бы вас побрал. Нет, чтоб один, да понятный, так целую папку выдали, попробуй разберись!
   Этот бригадир - Сергеич, он не только чертеж, газету с трудом читает, но если ему объяснить, куда какая труба идет, где поворачивает, показать по месту, то работу он сделает хорошо и быстро. Бригада у него подобрана послушная, лентяев, бракоделов не терпит.
   - Не обижай рабочего человека и он к тебе со всей душой, - сказал Сергеич, и я всегда к этому стремился.
   Первые наряды, которые я со страшными мучениями закрыл своим бригадам, вернули мне обратно, изрядно посмеявшись при этом. Известное дело - студент, что с него возьмешь. Сейчас я и сам посмеялся бы над своим творением, но тогда было не до смеха. Официальные денежные документы для четырех бригад, под каждым из которых стояла моя подпись, оказались смешны до глупости.
   - Переделай, люди должны получить зарплату, - сказал прораб.
   - Зарплату или заработок?
   - Какая разница, должны получить и все!
   Заработок в нарядах был подсчитан верно. Все цифры, объемы работ, расценки проверены и перепроверены, а конечный результат в два раза меньше обычного, к которому люди привыкли и считали своей зарплатой. Помогли, подсказали...
   С Виктором Богдановым, звеньевым по турбине, будущим лучшим бригадиром треста "Мосэнергомонтаж", мы облазили все окрестные пруды в поисках карасей. А хотелось рыбы настоящей, большой. Однажды пошли далеко, на другой берег водохранилища, где рыба непуганая, и ничего не поймали. Замерзли. Разложили костерок, повесили бредень, раскрыли сумку, налили по стопочке.
   Тихо было. Говорить не хотелось. Слушали, смотрели. На другом берегу наша ТЭЦ, вся в огнях и искрах электросварки. Некоторые огни движутся в ночном небе, это стрелы кранов. Сказочное огненное великолепие отражается в гладком спокойствии воды, воды большой, серьезной. Иногда удары железа, то частые, то редкие, глухие, звонкие, хохочащие, плачущие, усиленные или ослабленные водой и расстоянием, долетают до нас необычайной волнующей музыкой. Симфония! Трудовая! Невыдуманная!
   Уж коли затронули музыку, нельзя не вспомнить мое первое знакомство с Яном Сибелиусом. Я сидел на скамеечке у почты в Черепети, ждал, пока ее откроют. Уличный громкоговоритель передавал грустную, хрустальную мелодию, завораживающую своей задушевностью. Почту открыли, но я не двинулся с места.
   Как хорошо хоть иногда, среди очень трудных обстоятельств, грязи, холода, непосильных задач, попасть в некий волшебный оазис: чистый, уютный и радостный. Им оказалась музыка финского композитора, написанная давным-давно на вечные времена.
   "До пуска первого блока осталось 45 дней". Такая надпись появилась на большущем щите у въезда на стройку. Были собрания, выступали, призывали, считали тонны не смонтированного оборудования, километры труб, кабелей. Задача казалась нереальной, получалось, что и 145 дней не хватит. Их и не хватило на самом деле, но с того дня, как появился плакат, стройка заметно подтянулась. Стало больше требовательности, ввели сверхурочные работы, переходили на 2-3-сменную работу.
   Для нашей береговой насосной поставили трудную задачу: за 30 дней подготовить ее к затоплению. Начальник стройки так и сказал:
   - Через 30 дней взорву перемычку - и монтируйте свое оборудование с водолазами, а я с партийным билетом расставаться не собираюсь!
   Стали мы думать. Старый бригадир сказал:
   - Думай, не думай, а платить надо. Иди, мастер, к начальству, договаривайся о заработках, премиальных. Людей тоже надо добавлять. Делать в срок придется, перемычку строители взорвут, у них почти все готово. Не успеем - сожрут тебя вместе с потрохами. Понял?
   - Студенту - прохладная жизнь! - кричали девчонки-штукатуры, завидев меня издалека.
   Эти "штукатурки" были большие проказницы. Они могли кого угодно довести хоть до слез, хоть до смеха, как им пожелается. Приехав в июне, я ничего не взял с собой теплого, а время шло к заморозкам. Все мои товарищи, отработав практику, давно уехали, а моя насосная все еще ждала затопления, которое по нашей вине откладывалось в третий раз. Давно забыли, где начало, где конец смены, работали сутками...
   До пуска первого блока оставалось 20 дней! Бригадир Михайловский дает мне поручение:
   - Закажи четыре дюймовых сгона. Знаешь, что такое сгон? Ну, смотри: вот труба, на ней резьба, на резьбе муфта резьбовая и гайка - это и есть сгон. Не учили вас этому?
   Понял все с полуслова, нарисовал эскизы, подписал у начальника цеха, понес токарю.
   - Хорошо. Приходи завтра к концу дня.
   Свои сгоны я не узнал. Небольшие детальки совсем не походили на требуемые. Я смутился.
   - Что, ошибся? - спрашивает токарь. - Что делать будешь?
   Я молча вертел в руках никому не нужные детальки, запоротые по моей вине, краснел.
   - Задарма переделывать не стану. Гони 40 рублей прямо сейчас, завтра приходи в это же время.
   Деньги отдал без сожаления, но с каким-то недоумением. А что было делать?
   - Не мне нужны твои деньги, а тебе нужна наука. Никогда меня не забудешь. Еще не раз поблагодаришь.
   Многому научил меня этот токарь на малой беде, предостерег от больших бед на длинном и сложном инженерном пути. Спасибо тебе, умный человек!
   - Знаю, знаю, давно в институте занимаются, но не могу тебя отпустить, пока береговую не затопят. Без тебя нельзя. Ты за все в ответе.
   Так говорил начальник нашего монтажного управления. Он мне сочувствовал, но боялся переложить мою ответственность на свои плечи, на них и без того лежала тяжелая ноша.
   Занятия в институте шли, а затопление насосной еще раз отложили и снова по нашей вине. Пошли злые холодные дожди. Добираться до общежития ночью стало почти невозможно: грязь по колено, да через недостроенную плотину, а там трудно пройти даже днем. Оставался ночевать в прорабской, спал на стульях, под голову - пачку газет, не снимая мокрых ботинок и такой же мокрой казенной телогрейки.
   Как-то Костылев, старший прораб по турбине, молодец и умница, чуть старше меня, предложил:
   - Что ты здесь мучаешься? Вот тебе ключи. Полезай в кабину крана, включи "козла", тепло будет, просушишься.
   Сергей Сергеевич Костылев никогда не ходил в одиночку. За ним постоянно тянулся хвост бригадиров, рабочих и еще кого-нибудь. Ни одно большое или малое дело не делалось без него. Он во все вникал, все организовывал, контролировал, разрешал, показывал, наказывал. На турбине он был как бог - всевидящий, всезнающий и беспощадный. Когда он отдыхал, чем занимался кроме турбины, о том не знал никто, кроме жены - "соломенной вдовы" и двух ребятишек.
   Рожать мне не приходилось, а вот сдавать объекты доводилось не раз. Сравнение не случайное, здесь много общего. В обоих случаях на свет появляется новое в трудах и муках, на пределе человеческих сил и возможностей.
   Но вот все кончилось благополучно. В руках у меня тот самый драгоценный, выстраданный документ, со всеми подписями членов комиссии, удостоверяющий, что комплект оборудования береговой насосной смонтирован в полном объеме в соответствии с технической документацией, принят и может быть затоплен водой...
   Какое-то странное оцепенение повергло меня на насколько минут в блаженное небытие... Но снова надо бежать: сдавать документы, переводить рабочих на другие объекты, смотреть, как взлетит на воздух земляная перемычка. Дел по горло, ничуть не меньше, чем раньше.
   - Иди сюда, дело есть! Пей, тебе первому!
   Бригадир Михайловский плескает в стакан спирт из бутылки. В глиняных плошках колбаса, соленые огурцы. Воды нет, разбавлять нечем.
   - Пей и сразу огурчиком, самое лучшее дело.
   Собрались бригадиры, шеф-инженеры, некоторые рабочие. Бутылка одна, выпивка символичная. Пью и сразу заедаю огурчиком на выдохе, это главное, иначе задохнешься...
   - За дело ты болел, это верно, работать с тобой можно, о людях тоже не забывай. Ну, твое здоровье!
   Вот так в последний мой день на береговой насосной поставлен, быть может, главный жизненный вопрос: человек для работы или работа для человека. Что первое, что второе? За всю свою жизнь не смог я решить этот вопрос, так он труден, многолик, изменчив. Если человек для работы - он раб. Если человек не для работы, тогда для чего он? И человек ли он?
   Теперь скорей домой, забежать в общежитие - и на станцию. Поднявшись на пригорок, увидел поезд. До станции оставалось километра полтора, поезду - километров десять. Не решая в уме известной задачи, побежал, ничего другого не оставалось - поезд ходит раз в сутки. Скажу сразу: добежал. Лишнюю минутку обождал болевший за меня машинист. Успел уцепиться за поручни последнего вагона, в тамбур втащила проводница. Долго не мог отдышаться, потом нашел свободную полку, завалился спать, но не смог. Вспомнилась куча дел, оставленных на чужие плечи. Забыл показать, куда спрятал детали, теперь их надо делать заново, стало очень обидно.
   Не увидел взрыва перемычки, был где-то в бегах, а когда вернулся, народ уже расходился, котлован затопило грязной водой, в насосную сквозь щели в бетоне хлестала вода и ее откачивали пожарные машины. Начальник строительства Тарасов материл прораба-строителя, тот искал, куда спрятаться.
   Множество дел, лиц, труб, подшипников лебедок, резаков, молотков, чертежей завертелось в моем мозгу чертовой каруселью. Недоделанное, недосказанное, недоработанное вздувало жилы, дергало за руки, за ноги, будто их кусали собаки. А потом все улеглось, вспомнилась Таня-парашютистка, повстречавшаяся там в Черепети. Случайной была встреча, неожиданной. Мы сразу узнали друг друга, я познакомился с ее подругами. Вот в общем и все. Но что-то осталось.
   Понравилась бесшабашность подруг. После получки они разбрасывали мелкие купюры по полу, устраивали на них пляски - "презренные бумажки", потом их, конечно, собирали. А что? Ничего! Под стук колес представил эти пляски. Потом появилась Таня с запасным парашютом на груди и рюкзаком за плечами, она улыбнулась лучистыми глазами и становилась все меньше и расплывчатее...
   Я успел в Москву как раз к 7 ноября - годовщине Октябрьской революции. Из десяти возможных побывал на всех десяти демонстрациях. Каждая из них - большое, впечатляющее событие тех лет.
   "Внимание, внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!" Эти простые слова возбуждали безмерную гордость за свою огромную, многоликую непобедимую Родину, крепнущую и хорошеющую с каждым годом...
   От Москвы до самых до окраин,
   С южных гор до северных морей...
   Вот именно эти строчки и мелодия рисовались в сознании во всем их величии при словах: "Работают все радиостанции Советского Союза!"
   Выходили на демонстрацию рано. Множеству колонн предстояло пройти через маленькую для такого стечения народа Красную площадь. Шли часами, подолгу останавливались, устраивали игры, танцы, пляски. Музыки хватало: там играет духовой оркестр, тут пляшут под баян или балалайку, а где-то пара скрипок в молдавских руках разжигают самых темпераментных. Снова двигались, пели песни, хорошие, задорные, и всюду смех...
   Во всем этом огромном сложном механизме передвижения колонны существовал очень строгий порядок. Всегда колонна нашего института входила на Красную площадь одновременно с колонной МВТУ, хотя шли мы разными маршрутами.
   Перед Мавзолеем взоры обращались к Сталину. В этот раз Сталина не было на трибуне. Он умер и лежал внизу вместе с Лениным.
   Незаметно окончили пятый курс, приступили к дипломному проектированию, защитили проекты, получили дипломы. Были выпускной вечер и банкет в ресторане "Метрополь", огромные надежды на расстилавшуюся перед нами жизнь.
   Как только я кончил институт, мы поженились с Таней. Мы снова встретились случайно на улице в Москве. Так было суждено - все три раза встретиться случайно.
   Перед окончанием института нас всех распределили по местам будущей работы. Распределение было обязательное, за исключением особых случаев. Мы разъехались в разные стороны.
   Олег Плющ добровольцем отправился на целину. Выдали ему комсомольскую путевку, одежду, снабдили деньгами, купили билет на Алтай в специальный целинный поезд. Провожали с оркестрами, речами и песнями. Такие поезда уходили из Москвы часто.
   В пункте назначения Олег сошел один. До его совхоза было около 50 километров. А кругом только степь, да еще снег по пояс. Зашел он в сторожку, стал расспрашивать, отвечают ему, что придет за ним транспорт, за всеми приходит и за ним придет. Отдыхает Олег в сторожке, а метель началась, темно сделалось, поезда проскакивают мимо не останавливаясь. Что-то заурчало поодаль. "Вот и транспорт за вами," - говорит сторож. Оделся Олег, вышел на простор, урчание приближается, и вот из снежной пелены показался гусеничный трактор с прицепом-санями. С трактористом еще один из совхоза, в одиночку степью не ездят, опасно очень. Познакомились, поехали. В кабине места нет, уложили Олега на сани, забросали тулупами и так несколько часов принимал он свое первое целинное крещение.
   У меня все по-иному. Дали распределение в московский трест "Центроэнергомонтаж". Отдел кадров оформил документы и послал к главному инженеру треста Сергею Леонидовичу Федосееву. Татьяна тоже была со мной. Федосеев проговорил с нами больше часу. Его вопросам не было конца: как учились, какие предметы любили, откуда родом, кто родители, какие увлечения, любимые писатели, музыка и многое другое. Все вопросы и ответы он кратко записывал в книжечку, которых имел несколько десятков, ибо такие беседы проводил со всеми молодыми специалистами. При следующей встрече он обязательно дополнял свои записи. Приезжая на монтажные площадки, находил время поговорить почти со всеми молодыми инженерами и техниками, помогал, подсказывал.
   Сергей Леонидович был весьма образованным и эрудированным человеком. Когда тресту поручили монтаж АЭС, он самостоятельно изучил эту новую область науки и техники, так что ни один сложный вопрос не мог поставить его в тупик. Федосеева уважали и прислушивались к его мнению.
   Трест "Центроэнергомонтаж" был старейшим предприятием с прекрасным трудовым коллективом. Он создан в 1924 году как акционерное общество "Тепло и Сила", в дальнейшем, став государственным предприятием, вошел в состав Народного Комиссариата электростанций СССР, образованного в 1938 году.
   За три довоенные пятилетки трест ввел в эксплуатацию около миллиона киловатт электрических мощностей. Во время Великой Отечественной войны были разрушены электростанции мощностью 5,8 млн. кВт - около половины имевшихся. В тяжелых условиях военного времени трест ввел 800 тыс. кВт. из 3400 тыс. кВт восстановленных во всей стране.
   К 1 января 1974 года в 250 городах и населенных пунктах трест ввел 23 млн. кВт или 20% всех электростанций, построенных Министерством энергетики и электрификации СССР. Применив поточный монтаж оборудования на Конаковской ГРЭС, смонтировали восемь блоков по 300 тыс. кВт за рекордное время.
   Трест первым взялся за монтаж крупных атомных электростанций. В последние годы пятилеток он ежегодно вводил по 1-2 блока мощностью 1 млн. кВт только на АЭС, кроме того монтировал тепловые и атомные станции во многих зарубежных странах.
   За выдающиеся трудовые достижения в военные годы тресту вручено на вечное хранение Красное знамя Государственного Комитета Обороны, в 1962 году он награжден орденом Трудового Красного Знамени, а к своему пятидесятилетию - орденом Ленина. Несколько позже орденом Ленина был награжден управляющий трестом Павел Петрович Триандафилиди.
   Вот в каком коллективе нам с Таней предстояло проработать до выхода на пенсию, меняя только объекты строительства.
  
   ПОД ГОРОДОМ ГОРЬКИМ
  
   Еще в полях белеет снег,
   А воды уж весной шумят...
   Всякий раз выходя из общежития, напевал я эту мелодию. Снег лежал на удивление чистый, чуть голубоватый, чуть розовый, и ручьи, ручьи...Ходили на работу полями, потом ручьи перегородили дорожку и пришлось топать по шоссе. Прибавилось километра полтора, почти вдвое. Грязь стала непролазная, можно было черпнуть за голенище сапога.
   Вот тут, в 30 километрах от Горького вниз по Волге и в 10 километрах от Волги, у села Кстова возводился нефтехимический комбинат с теплоэлектроцентралью - ТЭЦ. Постоянный поселок (теперь уже город) строился рядом с селом, а наши бараки стояли особняком в чистом поле, и назывался этот поселочек УНР-685 (Управление начальника работ). Строило это управление ветку железной дороги к комбинату и, выполнив работы, ушло, а бараки остались, сохранив свое старое название.
   Как и водится, для начала бригадир мне попался отличный - Ян Щипковский. Самоучка (люблю самоучек!), кончил пять классов. Началась война - стало не до учебы. Своим умом, своими руками сделал себя классным специалистом, бригадиром 7-го разряда, уважаемым человеком. Работал без натуги, легко, споро, работу любил сложную. Поручили нам с Яном восстановить старый американский подъемный кран. Мы раскопали кучу, именуемую краном "Либих", разложили детали на деревянных щитах и стали разгадывать ребус, что к чему. Какие-то замысловатые рычаги, тяги, муфты, валы, шестерни, блоки, тросы. Исчертили гору бумаги, уясняя взаимное сочленение деталей, но все получалось не так. Наконец, на третий или четвертый день стало проясняться, что к чему. Сделали схему сочленений. Почти все детали сохранились, но были очень изношены. То, что найти не удалось, решили изготовить в своих мастерских.
   Теперь, когда стало все ясно, Ян привел свою бригаду. Мы решили сделать кран, как новый. Выпрессовали все подшипники и тщательно их переделали. Начальник монтажного управления Шагов ругал нас за излишнюю аккуратность, за потерю времени, которого всегда не хватает. Мы же с Яном стояли на своем и продолжали, как и начали.
   Привезли мотор, собрали кран. К опробованию подоспел крановщик Егоркин. Краном он был доволен: на нем ничто не дребезжало, не болталось, не дергалось, словно он только что сошел с конвейера. Покрасить кран Шагов не разрешил, так срочно он требовался.
   С Яном мы расстались, меня Шагов перевел в турбинный цех, Яна в котельный, а Егоркин укатил на химводоочистку и смонтировал там все оборудование.
   Наш начальник Василий Петрович Шагов был самоучкой. Не кончал он института, однако работу знал, умел руководить коллективом. Техническими знаниями в столь сложном деле располагал приличными, пройдя длинный путь от слесаря, бригадира, мастера, прораба, начальника цеха до начальника монтажного управления. И дело у него шло не хуже, чем у других дипломированных, а иной раз и получше.
   Василий Петрович обошел со мной турбинный цех и, не пользуясь чертежами, на память, очень подробно объяснил, где и какое оборудование, металлоконструкции и трубопроводы можно начинать монтировать, не дожидаясь окончания строительных работ, а в цехе еще не было полов, стекол в оконных проемах и многих фундаментов. Ни главного инженера, ни начальника турбинного цеха в то время Шагов не имел, так что я поступил к нему в прямое подчинение. Для начала он выделил мне пять бригад, с которыми предстояло смонтировать вспомогательное оборудование турбины: насосы, теплообменники, баки, а также трубопроводы, фактически все, что было в турбинном цехе, кроме самой турбины. Турбина была небольшой мощности - 25 мегаватт, но очень сложная, потому что кроме электроэнергии она обеспечивала комбинат паром различных параметров.
   Строительные работы не были закончены, а пуск турбины должен быть именно в этом году, комбинат без нее не мог работать. Задача казалась невыполнимой. Добавили мне шестую бригаду, но неудачно. Новый бригадир, недавно освобожденный из заключения, сразу заявил:
   - Закроешь мне 151%.
   - Закрою, сколько заработаешь, - ответил я.
   - А не боишься? На стройке ведь работаем.
   - А чего мне бояться? Не в лесу же работаем.
   Он ушел, ничего не сказав. Наряды я ему так и не закрывал, перевелся он куда-то в другое место вместе с бригадой. А было страшновато. На стройке упасть в проем ничего не стоит, несчастный случай. Заключенным за 151% выработки сокращался срок заключения, привыкли они там к этой цифре. У нас, чтобы заработать даже 140%, надо было очень хорошо поработать, далеко не каждой бригаде это удавалось. Я долго еще ходил по объекту, внимательно оглядываясь, потом прошло.
   Когда подсохло, все преобразилось в нашем поселке. Теперь, спускаясь с крыльца, нога идет не в грязь, а в цветник. Полевые цветы, милые, неприхотливые, своим пестрым узором радуют глаз, веселят душу. Тот, кто ставил этот поселочек, выбирал, видно, место весной, вот в такое разноцветье. Рядом небольшая речушка Кудьма. В некоторых местах ее можно легко перейти, но есть места и поглубже, где можно искупаться или половить рыбешку. Крутые обрывистые берега все в дырочках ласточкиных гнезд, числа нет быстрокрылым хлопотуньям. Подальше лес, называемый Зеленым городом. Конечно, никакой это не город, а обыкновенный хороший лес с березами, липами, соснами, елями, с травой по пояс и с крупной душистой земляникой.
   В начале лета с большим букетом цветов на вокзале в Горьком встречал я свою Татьяну. Сначала мы поехали в центр города на лодочную станцию, что под мостом через Оку. Взяли лодку. Незаметно проплыли Оку, попали в Волгу, а там показался и конец города. Тут мы опомнились, заплыли далеко. Надо было возвращаться. Сначала все шло хорошо, я сел на весла, добрался до устья Оки, но войти в него не смог, как ни старался. Мы очутились на противоположном берегу Волги. Город смотрелся отсюда во всей своей красе: домики по кручам, старый Кремль над обрывом, теплоходы, мост через Оку, а там наша лодочная станция. Но как туда добраться?
   Выручил паренек на моторной лодке. Минут за 20 дотащил нас до места, да так деликатно это сделал, что к лодочной станции я подъехал на своих веслах, для чего он провез нас по Оке чуть выше, чем требовалось. Очень приятна эта деликатность трудового человека, уважающего всякого знакомого и незнакомого просто за то, что тот человек.
   Как только приехала Таня, Алексей Сокольский, мой приятель, с которым мы жили в одной комнате общежития, вместе столовались и ходили на работу, перешел в другое место, а мы с молодой женой остались в комнате с шестью кроватями одни. Под койкой помещалось все наше имущество: мой и ее чемоданы. В моем - фотоувеличитель, несколько книг и кое-какое белье. В ее чемодане, кроме всяких тряпок, обязательно был кулек с конфетами. На тумбочке стоял маленький радиоприемник и еще кое-что из одежды висело на гвоздях, вбитых в стену. Вот и все. Это было начало.
   Как-то Таня сказала: "Пойдем в лес с ночевкой". И мы пошли. Разгар лета, жара. В лесу прохладней, тихо, пахнет смолой, земляникой, травами, щебечут птицы. Темнее и загадочнее становился лес, мы незаметно перешли на шепот. Долго не могли подобрать место для ночевки: то сыро, то жестко... Впотьмах улеглись меж корней сосны, источавшей дневное тепло и благоухание. Ночные птицы тихонько насвистывали, шорохи леса обостряли слух. Утром умылись росою. Насобирали земляники в густой, высокой, еще влажной траве, побродили по лесу. Пробовали искать грибы. Но было начало лета - грибов не нашли. Да и так хорошо!
   Когда я покупал 20 метров детской клеенки, девчонка-аптекарша посмеялась:
   - Вы что, тройню родили?
   Но дело было в другом: из этой клеенки резиновым клеем я склеил трубу метров 10 длиной, потом замкнул ее в кольцо и получил здоровенный бублик. Бублик согнул в трех местах, он принял форму утюга. К утюгу приклеил днище из той же клеенки, получилась надувная легкая лодка весом всего каких-нибудь четыре килограмма.
   Опробовали ее на Кудьме. Бабы с берега кричали:
   - Смотри, смотри, на чем он ее возит! Вот это ухажер!
   Пришло время и нам дали комнату в соседнем бараке, который занимали люди семейные. Купили умывальник, электроплитку, ведро, таз, зажили на широкую ногу. Таня работала в цехе КИП (контрольно-измерительных приборов). Она получала 800 рублей, я - 850, плюс к этому 50% командировочных. Это почти 2500 рублей - богачи. Стали выплачивать деньги, взятые в долг на свадьбу. И пошло у нас хозяйство в гору, и никогда в упадок не приходило.
   Комсомольская работа в нашем управлении была в самом плачевном состоянии. Собирали членские взносы, изредка проводили собрания, вот и все. Оно и понятно, ведь коллектив только организовывался. Но когда нашим комсомольским вожаком стал Леша Сокольский, дело пошло наилучшим образом. Нашлось все: активисты, таланты, исполнители. А ведь никто и не подозревал, что они у нас есть. Жить стало интереснее...
   Образовалась у нас компания. Все ровесники, молодые, из одного института. Собирались у Забержинских, они имели отдельную квартиру. Собирались посидеть за столом, побалагурить, попеть песни, посмотреть телевизор с увеличительным стеклом перед экраном. Начав с забавы, незаметно перешли к делу: стали выпускать стенгазету. Газета представляла собой длинную ленту склеенную из чертежной бумаги, с нарисованной на ней перфорацией, как на киноленте. Жена Забержинского Милица рисовала шаржи, а мы сообща писали к ним стихи. Темы выбирали вместе, обычно из нашей производственной жизни. Эти газеты у нас взяли в трест, развесили там в коридорах и долго смеялись нашим выдумкам.
   Работ становилось все больше, трест направлял нам новых специалистов. Приехал Казаров на собственном автомобиле. Тогда частных машин на стройке не было, Казаров стал первым. Его назначили главным инженером нашего монтажного управления. Был он спокойный, приветливый, сильный. Все дела решал полюбовно, без грубости и крика. Умело вел себя и с подчиненными, и с руководством. Армянскую свою горячность смирял, обращал в шутку. Работать с ним было легко и интересно. Отличался высокой порядочностью.
   Прибыл и мой непосредственный начальник Евгений Иванович Столяров. Ему поручили турбинный цех, он был опытным специалистом и хорошим организатором, простым, отзывчивым человеком. Мои обязанности он не стал изменять, и я продолжал монтировать со своими бригадами все, кроме турбины, хотя и часто на нее поглядывал. Еще бы - самое сложное, самое уважаемое дело. Если смотреть на чертеж, и то душа замирает, а в натуре нет ничего вокруг более значительного и интересного, чем турбина. Многотонные массивные части корпусов, опорных рам, подшипников устанавливают и подгоняют друг к другу с диковинной точностью. В иных местах приходится снова и снова переделывать сделанное, если зазор превысит допустимый размер на толщину человеческого волоса. Шеф-инженер завода, прораб, бригадир, звеньевые ни на минуту не расстаются с измерительными инструментами. Тут мало иметь хорошую голову, нужен опыт, накопленный годами, и талант.
   Как только мне понадобилось завезти в цех оборудование, пришлось знакомиться с Жорой Нятиным. Жору знали все. Не только монтажники, но и строители, шоферы, крановщики, продавцы, банщики - одним словом, весь поселок. Жора был крановщиком на гусеничном 5-тонном кране. Но поднять мог и 10, и 20 тонн, лишь бы стрела не сломалась. А стрелы у него ломались часто. Начальство его ругало, наказывало. А Жоре все нипочем, ходит да посмеивается. Смеяться он любил над всеми, без разбора чинов и званий. Зато без Жоры, как без рук. Надо что-то поднять, а нечем. Где и когда достанешь кран нужной грузоподъемности? А Жора со своим краном - вот он. Раз, два - и готово, а что там поломали, так починить можно, все в своих же руках.
   Наконец мы распрощались с УНР-685 и получили жилье в каменном доме в постоянном поселке. Нам дали небольшую комнату в двухкомнатной квартире. Другую занимала семья бригадира Володи Смирнова, очень хорошая семья. Наше окно на первом этаже смотрело прямо на ржаное поле, еще не скошенное....
   Начинались дожди, снова вспомнили о резиновых сапогах, получили казенные телогрейки. В цехах ночные смены жгли костры для обогрева. Спешили утеплить здание к зиме... Царя Петра вспоминали часто и не добрым словом. До него новый год начинался в сентябре, в порыве увлечения иностранщиной Петр повелел начало года перенести на 1 генваря. Тогда это было допустимо, а нынче это нововведение обернулось большим ущербом. На тысячах сдаваемых в канун Нового года объектах, миллионы строителей и монтажников втянуты в игру с Дедом Морозом. В цехе холод и дым, мерзнут трубы, лопаются многопудовые задвижки, корпуса насосов. Жгут костры. Доски, шпалы, щиты - все съедает огонь, но шилом море не нагреешь! Рабочие усталые, глаза красные от недосыпания, лица черные, закопченные... Вот уже пар котел выдал, кажется, еще немного и заработает, закрутится оборудование. Но нет. Где-то снова замерзло, порвалось, потекло, надо снова останавливаться, менять испорченное, начинать все сначала. Потом, когда заработает турбина, в цехе станет тепло, но как труден к этому путь. Был бы пуск летом или осенью, не нужна была бы борьба, ненужные потери.
   Зима выдалась лютая. Морозы стояли за 40 градусов. Снегу навалило по пояс. Недалеко от поселка, на косогоре, дорогу проложили в глубокой выборке, именуемой у нас трубой. Так эту "трубу" несколько раз заметало до самого верха, снег разгребали экскаваторами.
   Всю зиму после пуска турбины устраняли недоделки - то, что не успели раньше. Измученный пуском народ расслабился. То, на что в пылу предпусковой горячки тратилось два часа, теперь за два дня не всегда удавалось сделать.
   Но турбина и комбинат заработали точно в срок. Бензин и другие нефтепродукты пошли по назначению, как и было предусмотрено.
   Весной, в самый ледоход, ходили на Волгу посмотреть, полюбоваться, купить стерлядей. Ледоход на Волге - явление грандиозное, не берусь его описать. А вот ловлю стерлядей упомянуть стоит. Рыбаки из местных жителей, оснащенные двумя длинными шестами, сеткой на деревянной рогульке и сумкой для рыбы, забирались с берега на ближайшую льдину, а дальше, по шестам, перебегали со льдины на льдину, дрейфуя вместе с ними вдоль по реке. В полыньях между льдинами забрасывали свои сети. Проплыв несколько километров, возвращались на берег. Вот посмотришь на такое - и страшно делается, и весело, вроде испанской корриды, только там быки, а здесь льдины. Иная льдина станет на дыбы, а на ней - маленький человечек, и вся надежда у него на свои два шеста, да на удачу. Покупали мы у них стерлядей, живых красавцев, чудо природы, варили уху с перчиком...
   В Горьком бывали не часто. Дорога плохая, сообщение скверное. Несколько раз ездили в театр, посмотрели картинную галерею, побывали в кремле, в доме-музее Горького. Зашли как-то в старинный ресторан с чучелом медведя, с зеркалами, оставшимися еще от купцов. Вот, пожалуй, и все, если не считать автозавода. Но не считать его нельзя.
   Самое интересное на нем - главный конвейер. Мы прошли вдоль него от начала до конца, а потом от конца до начала. Сначала ставят пустую железную раму. Двигаясь по конвейеру, рама обрастает деталями. Вот появились рессоры, передняя подвеска, задний мост, колеса. Вот раму перевернули и сверху на нее спустился двигатель, там уже плывет кузов, провода обвивают агрегаты, кабина садится на свое место. Длина конвейера более километра. В конце заправщица заливает в бак бензин, шофер-испытатель садится в кабину и уезжает на заводской автодром. Каждые полторы минуты - новенький грузовик ГАЗ-51. Даже глазам не верится. Кино да и только!
   В летнюю пору брали мы с собой надувную лодку, рюкзак с провизией и шли на Волгу. Дно у лодочки мягкое, как перина. Никакого шума, только Волга урчит потихоньку. Теплоходы нас не тревожат, для них мы просто плавающий предмет. Наши весла, похожие на теннисные ракетки, годны только на то, чтобы отчалить от берега, а дальше - по воле волн. Уплывали километров на 30, а потом садились на трехпалубный красавец-теплоход "Валерия Барсова" и возвращались домой. В маленьком музее теплохода молодой матрос рассказывал о замечательной певице Большого театра, пояснял развешанные по стенам фотографии, афиши, письма. Всю душу вкладывал в свой рассказ, охотно отвечал на вопросы. Тепло и шумно аплодировали пассажиры этому увлеченному матросу.
  
   ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА КАВКАЗ.
   (Алагир, Цей, Мамисонский перевал, Кутаиси , Новый Афон.)
  
   Туристские путевки свалились на нас так неожиданно, что надо было выезжать в тот же день.
   Собрались быстро, дверь на ключ, и вот уже Горький, вокзал, поезд, а там и Алагир на Северном Кавказе. Нам предстояло пройти маршрут от Алагира через Мамисонский перевал в Грузию, до Кутаиси, оттуда поездом в Новый Афон к морю. Чудесно!
   Город Алагир маленький, дома в нем очень оригинальной конструкции. Стена, что смотрит на улицу, каменная. Остальные стены деревянные. Чудесное сочетание: и дом красивый, для здоровья хорош, и недорогой.
   Монотонное, заунывное пение слышалось впереди нас по дороге, но не было видно, кто поет. Шли долго, больше часу на подъем и никак не могли догнать певца, а тот пел без устали. Наконец, нас так разобрало любопытство, что, прибавив шаг, мы оторвались от основной группы и с трудом догнали.... старика. Шел он рядом с пустой арбой на высоких деревянных колесах, запряженной двумя волами. Шел, пел, но в арбу не садился. Поздоровались, разговорились. Дед - осетин, по-русски говорил свободно, так же как по-английски. Еще до революции уехал он в Бразилию, потом в Китай, в США работал на заводе Форда, жил в Канаде и в других странах. Вернулся домой после войны.
   - Нету в мире края лучше нашего. О странствиях своих не жалею, но жалею, что раньше не вернулся. Все у меня было: деньги были, женщины были, а счастья не было, жизнь не настоящая, мираж. А сколько мне лет, как вы думаете?
   - Лет 60, - отвечаем.
   - Нет, мне 80 лет! - сказал и запел нашу "Катюшу".
   Мы не могли за ним успеть, дорога пошла еще круче....
   Через пару дней мы были в Цейском ущелье. Цей - по-осетински оспа. Цейское ущелье узкое, дикое, с отвесными стенами гор, уходящими к леднику. Оно покрыто оспинами черных лишайников. Днем, когда ослепительное солнце разгоняет в ущелье тьму, каждый листок светится изумрудом, цветок - рубином, не найдешь места красивее. Но стоит скрыться солнцу, мрак затопляет узкую причудливую щель: черные стены, черные камни и оспины лишайников...
   От реки Цейдон больше чем на сто шагов отойти некуда, она везде рядом с тобой - бурная, грохочущая, несущая с ледников булыжники, от которых трясется земля под ногами.
   Над этой рекой, на самом краю пропасти мальчик-смельчак лет 20 сделал последнюю в своей жизни стойку на руках. Тут его могила, на ней туристы оставляют цветы...
   Цей - урочище священное. Местные жители, в верованиях которых половину занимает ислам, а другую - язычество, имеют здесь два святилища. Мужское святилище Реком представляет собой крепкий бревенчатый сруб с дверью, но без окон, поставленный на широкой поляне. Стены сруба украшены охотничьими трофеями: черепами кабанов, оленей, косуль и костями других животных. Женское святилище Майром напоминает рубленый колодец или "избушку на курьих ножках" в рост человека. Украшено оно ленточками, пуговицами, бусами, разноцветными камешками. Празднуют здесь раздельно: мужчины у своего святилища, женщины - у своего. После культовых обрядов устраивается пиршество. Сначала пируют мужчины, женщинам достаются остатки от мужского пира. Так принято. Из рода в род, из века в век жена приносит себя в жертву мужу из расчета, что и другая женщина принесет себя в жертву ее сыну.
   Камнепады не диковинка в горах, а в Цейском ущелье с его отвесными стенами тем более.
   - А здесь остановимся, - сказал проводник, - под нами альпинистский лагерь "Медик". Его засыпало камнепадом три года назад. Слой камней метров 10. Раскапывать даже не пытались, просто это место считается кладбищем. Обвал случился ночью в сильный дождь .Никто отсюда не ушел, а было их 60 человек.
   Лучше бы нам этого не знать ...
   Не пришлось нам спать в эту ночь. Струи дождя хлестали по палаткам, потоки воды заливали полы. Гром, многократно усиленный стенами ущелья, напоминал канонаду. В свете молний, сверкавших непрерывно, было светло как днем. Картина погребенного лагеря "Медик" проносится в голове... Утро настало тихое, ясное, с голубым прозрачным небом. Ночных страхов будто бы и не было.
   После завтрака начали подъем к леднику. Ледник мы сначала не узнали. Ожидали увидеть голубые прозрачные глыбы льда и совсем не заметили, как тропинка стала чуть влажнее, хотя кругом те же камни, та же грязь, где-то рядом грохочет Цейдон.
   - Мы давно идем по леднику, Цейдон под нами, на обратном пути мы увидим, где он вырывается из-подо льда. Прислушайтесь.
   И верно, шумело под нами. Но где же лед?
   - Да вот он, под ногами. Здесь он перемешан с камнями и грязью, но есть места, где на него можно посмотреть.
   Мы подошли к расселине, промытой во льду стекавшим с гор ручьем. Здесь, держа друг друга за руки, чтобы не упасть, увидели первозданную чистоту ледника в разрезе, именно голубую, как себе и представляли.
   Кавказский хребет переходили через Мамисонский перевал. Над нами фиолетовое небо. Часа четыре идем мокрым косогором. Под ногами месиво из травы, земли, и воды. Жарко. Раздеться нельзя - обгоришь. Присесть негде, отдыхаем стоя, и опять в гору. Впереди прямо к небу уходит белый снег. Вдоль кромки снега, быстро отступающего под натиском солнечных лучей, цветут подснежники. Их синие головки сплошной полосой окаймляют границу снегов. Из-под снега выпрыгивают только что оттаявшие лягушки и отскакивают на травку погреться на солнышке.
   Ступаем на мокрый снег. Но что это? Всюду, где ступила нога, снег покраснел, будто облитый кровью. Как ни устали, а поиграли в снежки. Где, когда представится возможность скатать снежок красный, как помидор? Ближе к перевалу стало суше, подул холодный ветер. Скоро увидели здание метеостанции, она примостилась на самом верху.
   - Здесь всегда холодно, - говорит молодой бородач, - ветры через перевал дуют, не переставая. Бывают бури, да такие, что нос не высунешь. А снег красный от бактерий, живут они только в снегу, при строго определенных условиях. У нас для них место оказалось подходящее. Ну, теперь-то вниз вам будет легко, счастливого пути!
   Дальше дорога шла вдоль реки Риони, такой же буйной, как и Ардон, но только с чистой прозрачной водой. Турбаза встретила нас приветливо. Накормили поздним обедом, пожелали хорошего отдыха. Отдых был кстати, даже мои привыкшие к вечным бегам ноги жаловались на хозяина...
   После гор нам не приглянулся Кутаиси, в горах все значительнее, чище и красивее. Что значит город по сравнению с горами? Город это приспособление для жизни людей, оторвавших себя от природы, более или менее украшенное всякими пустяками...
   Скучали мы и в Новом Афоне. Трудно, обидно расставаться с жизнью в горах, где каждый шаг, каждый взгляд несут с собой новое, неповторимое. И красота, и первозданность, и легкость горного воздуха...
   "Лучше гор могут быть только горы..."
  
   Через 7 недель по возвращении с Кавказа у нас родилась дочка Ольга.
   Весной 1957 года я получил новое назначение. Чтобы не возиться с багажом, взял контейнер, загрузил его и отвез на железнодорожную станцию. Приемщица открыла контейнер и ахнула: в углу стояли две пары лыж, детская кроватка, таз, ведра, ящик с кухонным барахлом и два чемодана.
   - Да, что-то маловато для контейнера. Залезай сам, места хватит, а я опломбирую!
  
   ЯДЕРНЫЙ ЩИТ РОДИНЫ
   Если бы в 1957 году кому-нибудь из руководителей Советского Союза, допущенному к самым сокровенным государственным тайнам, понадобился перечень всех объектов, составляющих ядерный щит нашей Родины, то ему пришлось бы взять в руки книгу, возможно, более объемистую, чем та, где пишутся эти строки. Шахты и рудники, заводы и фабрики, полигоны и пусковые установки, ядерные реакторы, склады и арсеналы, радиолокационные станции, системы связи и наблюдения, лаборатории и научно-исследовательские институты, конструкторские бюро и испытательные стенды, командные пункты, поселки, города, гарнизоны и множество другого.
   Вот в этом 1957 году нас с Татьяной послали на один из таких объектов, и с этого времени мы не расставались с ядерной тематикой военного и мирного назначения.
   Наш реактивный лайнер ТУ-104 быстро оторвался от московского аэродрома и ушел в заоблачную высь. "Высота 10 000 метров, пролетаем над Волгой", объявили по радио...
   Новосибирск. Дальше нам ехать поездом. Несколько часов на осмотр города. Прекрасный вокзал, один из лучших в Союзе оперный театр. Основные постройки в городе выполнены в годы первых пятилеток.
   Томск - город старый. Очень красивые деревянные особнячки в кружеве резных наличников, крылечек, балкончиков. От Томска ехали на автобусе километров 40 и остановились у пограничной полосы. Два ряда колючей проволоки, между ними вспахана и проборонована полоса земли, вышки с автоматчиками, сигнализация. Пропускной пункт. Молодой пограничник проверяет документы. У нас все в порядке и нас пропустили в "зону". Мы снова сели в автобус, проверенный другими пограничниками, подождали, пока все пройдут через пропускной пункт и поехали в "зону". Дорога шла тайгой, вскоре показался город.
   Город как город, широкий центральный проспект, боковые улочки поуже. Красивая площадь в центре, здесь же Дворец культуры, ресторан, магазины. Город построен в тайге после войны - Томск-7. Вокруг города многокилометровая "зона", опоясанная пограничной полосой. Внутри "зоны" предприятия особой секретности оборонного значения. Об этом мы догадывались, ибо ни спрашивать, ни отвечать на подобные вопросы не полагалось.
   Было начало мая, тепло. Сибирью даже не пахло, только деревья стояли еще голыми, да травы нет. Так жили мы два дня. На третий в ночь замело наш город снегом. Он пролежал около месяца, потом вдруг началось лето: за три дня стало жарко, распустились деревья, зазеленела трава и... налетели комары.
   Кто там не был, тот о комарах ничего не знает, это как бич божий за все наши грехи. Местные жители научили приезжих спасаться от них дымом. Токарь точит свою железяку, а перед ним висит и дымит тряпка, в бухгалтерии на окнах дымят тряпки. Дети в детском саду - к ним тряпку не привяжешь, но на них страшно смотреть: лицо опухшее, все тело искусано. Но ничего, бегают, орут, играют в салочки-догонялочки.
   Рядом с городом река Томь, купаются в ней редко, на нее ходят посмотреть, покататься на лодках. В пограничной полосе напротив берега имеется проходная. Томь - река могучая, ничем не уступает Волге в среднем течении, быстрая, глубокая, но с такой холодной водой, что даже в жару входить в нее не хочется.
   Поселили нас в комнате двухкомнатной квартиры. В другой комнате жила молодая семья - Иван и Полина с годовалым мальчиком, ровесником нашей Оле. Иван работал электросварщиком. В этом же городке жили его братья.
   С первых дней начались знакомства. Лева Тельнов, начальник технического отдела нашего Управления, очень интересный человек. Нет таких дел, обстоятельств и секретов, которых не знал бы Лева. Так же, как нет анекдотов, ему неизвестных. Лева над всем смеялся и жил широко и солнечно. Общаясь со всеми легко и просто, не пропускал возможности побалагурить, отмочить залихватскую шутку, разыграть кого-нибудь. Леву любили, он был безвредным, а часто полезным для сложных дел, как смазка для машины, без которой она туго идет.
   Станислава Тюрина мы повстречали на центральном проспекте в выходной день. Одет он был превосходно, в черных очках, с тросточкой - этакий денди. Татьяна его узнала и окликнула, они вместе учились в институте на одном курсе. Стас снял очки. Он оказался на редкость простым и хорошим парнем. Мы с ним сошлись с первых же слов, потом стали друзьями. Дружили семьями, собирались на воскресные обеды то у нас, то у них. Постепенно обеды растягивались, начинаясь после завтрака и кончаясь после ужина. Их сынишка Игорь в это время играл на полу вместе с нашей Оленькой, разница в возрасте у них была несколько месяцев. Во время трапез мы разговаривали о политике, о детях, о планах на будущее. Жена Стаса работала технологом на хлебозаводе и иногда обижалась, если мы слишком увлекались техническими вопросами, которых она не любила.
   С Толиком Дюрягиным познакомились в первые дни нашего приезда. Был он коренной сибиряк, но даже не все сибиряки могли похвастать таким здоровьем и силой. В лютые морозы ходил нараспашку, без шарфа, без рукавиц, краснощекий, крепкий. Толик работал в турбинном цехе прорабом.
   Дело меня уже ждало. Пришлось организовывать новое для треста производство - изготовление труб и трубопроводов из листов нержавеющей стали. С нашим начальником Сергеем Николаевичем Пономаревым поехали к смежником, которые этим занимались несколько лет. Поскольку нержавеющая сталь автогеном не режется, ее обрабатывали вручную. Километра за полтора было слышно, как множество пневматических зубил рубят неподатливый металл. После рубки стальные листы изгибают и сваривают, получаются короткие куски труб. Потом их подгоняют друг к другу, сваривают вместе. В цехе говорить нельзя, ничего не слышно. Чтобы не оглохнуть, у рубщиков наушники.
   - Сколько нам этих зубил заказывать? - поинтересовался Пономарев.
   - Ни одного, - ответил я. - Сам пока не знаю как, но зубилом кромсать нержавейку мы не будем. Я что-нибудь придумаю.
   - Хорошо! Подбери помещение, людей, оборудование, но через месяц должны пойти трубопроводы.
   Искать технические решения, как обрабатывать нержавейку, я начал со складов, где лежали горы всякой всячины, зачастую совсем не нужной, завезенной по случаю. Нашлись фрезы для обработки кромок листов под сварку, нашелся и фрезерный станок подходящих размеров и многое другое.
   Бригадиров подобрал самых молодых, расторопных. Взялись за дело. Освободили от хлама старый сарай, сделали в нем деревянные полы без единого гвоздя, чтобы не поцарапать нержавейку. Оборудовали некое подобие конвейерной линии, в начале которой находился фрезерный станок. Дальше по рольгангам лист шел на вальцы, где принимал форму трубы - обечайки. Потом к делу приступали сварщики и контролеры. Производительность нашей линии оказалась вполне подходящей, при этом у нас не было шума.
   Месяца через два мы изготовили такое количество труб и трубопроводов, что могли начать их монтаж. Объект, где это предстояло делать, находился километров за 10 от нашей мастерской. Меня послали на монтаж, а изготовление труб передали моей Татьяне. Мой новый объект назывался "Иван-2", в отличии от "Ивана-1" он имел паротурбинное отделение. Пар поступал на турбины от парогенераторной установки, которую нам предстояло смонтировать. Теплоноситель от атомного реактора подавался по трубам из подземного коридора, вход в него был перегорожен, торчали только концы труб. Об установке "Иван-2" мы тогда ничего не знали.
   Наша парогенераторная ни на какой другой объект не походила. Надо представить себе две железобетонные стены длиной более 100 и высотой 20 метров, установленные на расстоянии 25 метров друг от друга. Между стенами поперечные железобетонные перегородки, которые делят все строение на одинаковые колодцы, называемые боксами. По верху стен проложены подкрановые пути и по ним двигается козловой кран высотой метров 20. Кроме основных боксов были вспомогательные, коридоры. Толщина стен доходила до метра. Здесь впервые мы столкнулись с чугунными защитными дверьми толщиной около 50 сантиметров. Такую дверь лишний раз открывать не захочешь.
   Когда мы пришли туда с бригадами, все боксы были пусты, кран стоял готовый к работе. Около объекта находилась такая масса оборудования, что не верилось, что оно сможет разместиться в боксах. На всю работу давалось шесть месяцев, на самом деле ушло больше года напряженного труда.
   Сначала все шло хорошо. Козловым краном мы расставили мелкое оборудование, смонтировали лестницы, площадки - и тут произошла первая осечка.
   - Иди, сам вези, а у меня дети! - со слезами на глазах сказала крановщица.
   Я полез на кран. 20 метров на верх стены, да 20 метров на кран. Поднимали первый парогенератор, вес 30 тонн. Сверху он казался маленьким, хотя был размером с железнодорожную цистерну. Тронул контроллер на подъем и понял крановщицу: кран закачался, как пьяный. Казалось, качается не только кран, но и стены, на которых он стоял.
   Спустился, осмотрел стены, пути, сам кран. Все в порядке, никаких недочетов. Значит, кран с таким грузом должен качаться. Так ему и положено. Но страшно, у меня тоже дети. Надо было звать опытного крановщика. Я же принял другое решение: я сам полез на кран и поднял парогенератор на нужную высоту. Теперь следовало гнать кран к месту установки. Тронул контроллер хода и от испуга тут же выключил, то есть сделал самое недопустимое. 30-тонный парогенератор закачался на кране, как на качелях. Все кругом трещало и дергалось, люди внизу разбежались. Постепенно раскачка уменьшилась. Тут я сообразил, что надо начинать движение тогда, когда груз качнется в ту сторону, куда надо ехать. Попробовал - получилось...
   Когда я опускал парогенератор на место, бригадир Кругликов, сообразив, что больше опасности нет, стал подавать мне сигналы рукой. Тут лоб мой высох и руки перестали дрожать. С крана я спустился, понимая свою победу над своим страхом. На этот кран поставили опытного крановщика - мужчину. А случись что, меня бы судили прежде всего за то, что работал на кране, не имея квалификации крановщика.
   Когда у нас родился сын Андрей, мы получили в четырехкомнатной квартире две комнаты с балконом на площадь. Я же рождение Андрея отметил тем, что подарил жене... мотоцикл. Это был самый дешевый и самый маленький одноместный мотоцикл К-125. Другое седло я пристроил на багажнике. И вот мы едем в первую поездку по "зоне".
   - Сейчас мы повернем налево, - говорю я.
   Таня считала, что надо ехать направо. Мы начали спорить. И вдруг она поворачивает руль вправо... Хорошо хоть место под откосом оказалось мягкое... Таким образом мы осваивали машину. Но скоро начались холода, и я ездил на мотоцикле только на работу. Работа часто кончалась то поздно вечером, то ночью, а иногда и под утро. Здесь мне и пригодился мой верный товарищ.
   После рождения Андрея стало нам с двумя маленькими детьми совсем трудно. На помощь приехала Танина мама - тоже Татьяна Николаевна. Она только что пошла на пенсию. Через некоторое время она говорила, как всегда, смеясь: "Я считала себя молодой до сих пор, а теперь вижу, что недаром меня отправили на пенсию..." Так ее допекли детишки. Потом она уехала, забрав с собой Олю. Татьяна вышла на работу, а Андрея мы пристроили к доброй женщине, согласившейся за ним ухаживать, в ясли отдавать побоялись, зная, как часто там болеют детишки.
   4 октября 1957 года мы отмечали запуск первого Спутника Земли. Собрались с Тюриными, поднимали тосты за тех, кто совершил это чудо. Мы знали о полетах наших ракет еще при Сталине, но то, что на прицеле тогда уже был космос, даже не догадывались. Упорный, многолетний, героический труд скрывался за этим мировым достижением, и мы пили за тех, кто оставил позади Америку. Штаты не могли тогда даже мысли допустить, что их обгонят "Иваны", а вот обогнали. Но и мы вносили свой труд в укрепление ракетно-ядерного щита. 7 сентября 1958 года заработала и наша атомная электростанция.
   А пока у нас жизнь шла обычная, повседневная. Труб нагрузили целую платформу, поехали. Я, сидя верхом на трубе, созерцал окрестности, кругом тайга. Потом почему-то стало тихо. Оглянулся, а мотовоза нет, еду на платформе один - одинешенек, а впереди уже виден наш объект. Куда пойдет теперь платформа? Что с ней будет, а со мной? Прошли через стрелку, идем в турбинный цех, впереди переезд, на нем люди. Кричу, машу руками, людей бы не задавить, скорость большая, под уклон идем, а в турбинном - тупик. Трахнется платформа о тупик - и в гармошку... Тут сильный удар сзади повалил меня между труб. Лежу, отдаю Богу душу, но слышу знакомое урчание - мотовоз прицепился. Догнали! Успели! А до тупика оставалось совсем немного, минута, не больше.
   Бригадир Комиссаров любил загадочные ситуации, особенно при закрытии нарядов. Лицо подвижное артистическое, на нем то лукавство, то отчаяние - лицедей...
   - Иди сюда, - говорит он шепотом, - иди, смотри.
   Подводит меня к парогенератору, берет ключ, отвинчивает гайку и подает ее мне. Что за чертовщина? В руках у меня гайка, с одной стороны ничего особенного, гайка, как гайка, с другой торчит кусок болта и все это окрашено заводской черной краской. Сначала ничего не- понятно, не бывает такого, а тут есть. Смотрю на болт во фланце парогенератора, он короткий. Значит, гайка навернулась на него всего на несколько витков резьбы. Такое соединение работать не сможет, авария неизбежна. Что же это такое?
   - Вредительство, - подсказывает Комиссаров..
   - А ну, отверни еще.
   Отвернули много гаек с разных парогенераторов, всюду одно и то же. Болты короткие, едва соединяются с гайками, а чтобы не было видно, в гайки вкручены декоративные кусочки нарезанного прута. Посмотришь снаружи - все в порядке.
   - Вот это да! Нарочно не придумаешь!
   Оперативник прибежал быстро и тоже перешел на шепот.
   - Не может быть! Отверните еще. Теперь заверните все на место и никому ни слова до моего распоряжения. Вскоре сошлось начальство. Дивились, вспоминали другие случаи, но подобного никто вспомнить не мог. Взяли с десяток таких гаек, разрешили дальнейшие работы. Мне с актами вредительства приходилось сталкиваться еще не раз.
   Танин день рождения 21 марта, как всегда, отмечали весело. Пришли семьями Тюрины, Дюрягины, Тельновы и еще кто-то. Вино, закуски, смех, шутки, песни, анекдоты. Весь вечер два наших острослова Тельнов и Тюрин вели шуточный турнир и слово за словом у них начался спор.
   - А вот не скажешь молитву наизусть, - говорит Лев Станиславу, - только чтобы складно.
   - Скажу, - отвечает Тюрин.
   - Спорим на два коньяка.
   - Почему на два, давай на полдюжины.
   - Идет, - отвечает Лева.
   Мы все атеисты, никто в церковь не ходит, молитв не знает, а тут - спор о молитве.
   - Сейчас ты пойдешь за коньяком, - говорит Стась, и, не дав Леве ответить, быстро скороговоркой, как истинный дьячок, начинает читать: "Отче наш, иже еси на небесех..." Все замерли, а когда он закончил, разразился такой хохот, что Лева слышал его, вбегая в магазин на противоположной стороне улицы.
   Весна пришла ранняя, в середине мая зазеленело, припекло солнышко. В боксах установилась плюсовая температура. У нас все готово к опрессовке, а воды нет. Воды надо много, более тысячи кубометров. Сколько ни бегал, получить воду не мог. А тут пожарник:
   - Возьми воду из пожарного водопровода, пойдем покажу.
   Мы пошли и он показал мне задвижку в пожарном колодце у "Ивана-1".
   - Залезай. Открывай, будет тебе вода.
   И точно! Залез, открыл и полилась на меня вода со всех сторон, еле ноги унес. А вода заполнила колодец и льет уже по асфальту. Пока мы с пожарником рты разинули, прибежали с "Ивана-1" и сразу на нас: "Кто такие? Почему в колодец залезали?"
   На оперативке начальник "Ивана-1" спросил:
   - Вы открывали задвижку?
   - Я, - говорю.
   - Понятно. Сейчас придет генерал, будем разбираться.
   Вошел генерал Царевский, начальник строительства, занял свое место.
   - Вот этот товарищ оставил нас без воды, надо с ним разобраться.
   - А для чего ему вода? - не у меня спрашивает, а у начальника.
   - Вода ему для опрессовки нужна, но все равно так нельзя. Если каждый начнет здесь задвижки крутить...
   - Ты подожди, - говорит генерал, - вода ему нужна для опрессовки, а ты помог ему эту воду получить? Нет! А почему у тебя задвижки не замкнуты, ведь ты порядок знаешь?
   - Я уже наказал своих, но и этого наказать надо!
   - Ладно, - говорит генерал, - иди, сынок, работай, воду тебе завтра дадут.
   На другой день воду дали.
   Гидравлика - это особое состояние невероятного, непознаваемого и непостижимого. Есть такие крыши, которые текут десятилетиями и никто ничего поделать не может. Текут и все! "Вода себе дорогу найдет!" - шутят монтажники.
   Мы заполнили водой сразу около ста аппаратов, километры трубопроводов, сотни задвижек. И потекло.... ручьями, струйками, мартовской капелью. Был настоящий праздник воды. Из боксов вода, перевалив через пороги, устремлялась к "Ивану-2". Там всполошились: "Опять эти монтажники!" Но поделать ничего нельзя, надо устранять течи. Сколько на это потребуется времени, никто представить не мог.
   Начали с самых крупных течей во фланцевых соединениях. Несколько суток, днем и ночью, меняли прокладки, подтягивали болты. Когда журчание ручьев стихло, каждый бокс представлял собой Бахчисарайский фонтан. С такой же мелодичностью и размеренностью падали капли в воду, издавая гаммы и мелодии в каждом боксе свои, неповторимые. Вода себе дорогу находила: сочилась через сальники вентилей, плохо заваренные сварные швы и даже через стенки труб по целому месту.
   Прошло много дней, прежде чем удалось справиться с внешними течами воды, остались течи в трубках парогенераторов. Мы отметили все текущие трубки и решили их заглушить. Но не тут-то было - потекли другие. Каждый день текущих трубок прибавлялось, что повергало нас в отчаяние. Что делать?
   Директор нашей установки Барченков фамилию свою внешним видом и манерами вполне оправдывал: мужчина в летах, цветущий, грузный, ухоженный, в речах умен, нетороплив. Мы с ним хорошо сошлись в работе на монтаже парогенераторов. Барченков хотел, чтобы протечки воды, поступающей с "Ивана" в парогенераторы , равнялись нулю. Он хотел, а проект прямо требовал, чтобы оборудование турбинного цеха оставалось "чистым" во время эксплуатации. Парогенераторы текли, угрожая "чистоте" турбинного отделения. Эту проблему никак не могли решить. Тогда Барченков сказал:
   - Давай решим сами. Если никто не знает, что делать, мы сами найдем решение. Должно же оно быть, как ты думаешь?
   Барченков попал в самую точку - я очень любил искать решения. Люк парогенератора ровно 40 сантиметров в диаметре. Поджарый и жилистый, я свободно проскакивал в люк, а Барченкову со своими 90 килограммами было не так просто. Может быть, этим летом люди где-то купались, ходили за грибами, плавали на байдарках, играли в волейбол, может быть... Но я это лето провел в парогенераторах вместе с Барченковым, выискивая и устраняя течи, подобно спелеологу, наказавшему самого себя трехмесячным заключением в темнице.
   В конце концов, мы нашли очень простой и эффективный способ определения течей и добились того, что аппараты стали вполне исправными. Теперь требовалось их опрессовать и сдать Государственному инспектору. Им был молодой парень. Я пригласил его на приемку, но он отказался принимать.
   - Дайте мне переноску на 12 вольт.
   - У нас нет, - говорю я, - все мы работаем с переносками на 36 вольт.
   - Тогда я вас оштрафую.
   - Штрафуй, только принимай парогенераторы.
   - Нет, не буду.
   С одной стороны на чашу весов лег наш напряженный годовой труд, на другую - амбиция инспектора, хотя и справедливая. Наша чаша перевесила, я стал неузнаваемо агрессивен... Скандал докатился до Горкома. Там с этим делом разобрались. Инспектор получил выговор, а меня он оштрафовал на 500 рублей. Я гордился этой квитанцией и показывал ее всем желающим. Что значит молодость! Человечество шагает на двух ногах: на мудрости старых и опрометчивости молодых. Как бы то ни было, а на другой день инспектор принял все, что было у нас готово. Поработав вместе, в конце концов мы стали хорошими партнерами и уважали друг друга.
   - Гирниса на выход! Гирниса на выход! - закричали по боксам.
   Я вылез из парогенераторной мокрый, как всегда.
   - Давай быстрее, машина ждет!
   Вижу пономаревскую машину, его шофера.
   - Садись, поехали в горком.
   Сажусь, поехали. Устал, ни о чем не думаю. В горком так в горком, мне все равно. Ждать почти не пришлось. Заседало бюро. Зачитали мое заявление, прошли формальности: автобиография, выступления, вопросы.
   - Товарищ Гирнис, вы приняты кандидатом в члены партии. Мы знаем, на каком трудном участке вы работаете. От вас во многом зависит успех общего дела. Бюро надеется на вас. Желаем вам успехов!
   Мы давно жили на чемоданах, отправив контейнер на Воронежскую АЭС. Москва требовала немедленно отпустить нас, а Пономарев не отпускал, он здесь был хозяин. Мне и самому не хотелось ехать до пуска. Надо закончить работу, посмотреть, что получится.
   И вот совершенно неожиданно пришел последний день Все двери в боксах оказались закрытыми, замкнутыми и опечатанными. В коридоре стало тепло. Бригадиры, рабочие толпились во дворе. Никто не знал, что делать. Пришел наш главный инженер Слюсарев, перевел бригады в турбинный цех. Там готовились к пуску турбины. Я посмотрел турбины, поговорить ни с кем не удалось, все заняты по горло, еще бы - пуск.
   - Гирнис, на выход! - заорал кто-то по привычке.
   Подошел к конторке, там был пономаревский шофер.
   - Поехали!
   В спешке попрощался с кем сумел. Сел в машину. Приехал домой, быстро собрались - и на аэродром. От Томска до Москвы летели на винтомоторном самолете часов 10 с несколькими посадками. Проспал я эти часы, не просыпаясь. Татьяна потом говорила, что Андрюша всю дорогу плакал, самолет взлетал, садился, где-то сильно качало - ничего я этого не помню.
  
   НОВОВОРОНЕЖСКАЯ АЭС
   Осень стояла теплая, солнечная. Мальчишки еще купались в Дону. Лес зеленый, кое-где тронут желтизной, почва песчаная, пройдет дождь - сухо.
   В поселке десятка два каменных домов, два магазина, больше ничего. Кругом стройка. Вот дом, где нам дадут квартиру, отдельную двухкомнатную. Пока дом даже не оштукатурен. Временное наше жилье в гостинице никак не назовешь просторным: одна комната на пять человек (помочь с детьми приехала Танина мама). Но тесноты мы как-то не ощущали, мало проводили времени дома. Если не на работе, то гуляли по окрестностям. Здешние места нам очень понравились, чистая здоровая местность.
   Монтажников было еще мало. Занимались оборудованием своих мастерских, складов, доставали станки, металл, готовились к предстоящим работам. По сравнению с "зоной" это была детская игра, пустяковое занятие.
   Начальник монтажного участка Виктор Игнатьевич Васильев недавно вернулся из Китая, где участвовал в строительстве электростанции. Он много и интересно рассказывал о Китае, китайцев хвалил, но очень осторожно. Был он очарован "муравьиным" методом работ, когда на трудное дело ставили уйму людей и вручную его быстро кончали.
   Когда строители сделали бетонную подготовку в котловане, на нее требовалось уложить сотни тяжелых арматурных сеток, сделанных нами. Васильев попытался применить китайский опыт. Привезли первую автомашину с сетками, взяли человек 20 рабочих и они стали разносить по местам эти сетки. Но дело не пошло. Не захотели люди этого китайского труда. Отказался народ от "муравьиного" метода. Вторую автомашину разгружали краном.
   Каждый вечер надо "сдавать посуду", нет, не ту, что обычно имеют в виду, другую. Днем две-три бригады устанавливают в котловане арматурные сетки, каркасы, закладные детали. Моя верная помощница Валя-геодезистка составляет исполнительную схему, Володя Молоков, мастер по монтажу, со своими бригадами исправляет ошибки. Валя проверяет и приносит мне схему на подпись. Последним схему проверяет куратор дирекции АЭС и она передается строителям. Вот это и означает "сдать посуду", теперь строители могут укладывать бетон. И так каждый день, часто включая и выходные. Чуть что - скандал до самой столицы: "монтажники посуду не дают."
   Как-то раз я сказал полушутя Роговину, начальнику строительства:
   - Вот вы нас ругаете, а когда хвалить будете?
   Роговин прищурился, хитро улыбнулся и сказал:
   - А ты разве не знаешь, когда строителя хвалят? Когда вперед ногами выносят. Вот так-то, дорогуша!
   Дорогуша было его любимое слово. Лет через 20 попал мне некролог Роговину в нашем отраслевом журнале. Все правильно, хвалили, даже очень.
   Наконец мы вселились в отдельную квартиру. Для Татьяны это оказалось непривычно. "Я со скуки помру" - говорила она перед вселением. Но все обошлось, были даже какие-то преимущества. Самую примитивную мебель получили на предприятии, но и там было не густо. Первое время столом служили два больших фанерных ящика, покрытые простыней. Так и справляли новоселье.
   С этого новоселья, которое прошло очень весело, у нас не переводились гости. Редкий день проходил, чтобы кто-то не забегал к нам хоть на полчасика, ну а в субботние дни после работы - застолье. Такой установился порядок, потверже железнодорожного расписания. Гостям радовались, хлопотно, но зато интересно. Гости все свои, сослуживцы, молодые, полные энергии и надежд. А квартиру получили пока мы одни, даже Васильев жил в гостинице и приходил к нам, когда был с уловом, варить уху.
   Чтобы Таня могла спокойно работать, а детишки были здоровы, нужна была няня. Адрес нам дали: надо ехать в деревню километров за 30. До Дона доехал быстро, дороги подмерзли, снег еще не выпал. Дон стал, но не весь: у пологого берега лед прочный, а у другого, крутого, - полыньи. Мотался вдоль берега туда-сюда, все одно и то же. Смотрю, к тому берегу подходят две женщины, спускаются к воде, раздеваются до пояса и, не обращая на меня внимания, ступают в воду. Доходят до кромки льда, взбираются на него, бегут к берегу и одеваются.
   Тогда я беру мотоцикл, на краю льда раздеваюсь, толкаю мотоцикл в воду, сам за ним - и делу конец, вот и берег. Оделся, попрыгал, чтобы согреться, сел на мотоцикл, а он не заводится. Долго пришлось возиться, пока зачихала, а потом и завелась моя машина. Поехал. Дорог в степи оказалось множество, все в разные стороны. Скоро я заблудился. Стемнело, еду со светом. Зайцы на дороге сидят - не до них, людей нет, спросить некого. Наконец, повезло, наехал на деревушку, расспросил дорогу. Нашел я няню - Наташу. Вечером ехать обратно не рискнул, да и бензина маловато, пришлось заночевать. Пили самогон с Наташиным отцом. Разговор шел об АЭС, как при ней жить придется, о колхозных делах... Утром выехали и через мост, о котором я не знал, благополучно прибыли домой.
   А дома паника. Таня не пошла на работу, а побежала в милицию. Там ее расспросили, составили бумагу, попросили принести фотографию. "Утонул сегодня один, может ваш". Одним словом, успокоили. Она в слезах прибежала домой за фотографией, а я в это время как раз приехал. Пришлось ей снова идти в милицию, чтобы закрыть это дело, телефона тогда у нас еще не было.
   Наташа оказалась очень хорошей доброй девушкой, работящей. Дети ее полюбили. Жила она у нас до весны, а потом стала маляром и получила на стройке общежитие. Мы были рады за нее. А к нам пришла старушка Фекла Семеновна, тоже добрая и хорошая, только очень пугливая.
   Наш поселок, разместился на высоком берегу обширной поймы Дона. В былые времена русло Дона находилось у нашего берега, потом отошло к противоположному километра за два, местами больше. Уходя, Дон оставил цепочку стариц, заросших ивами, камышом, с массой кувшинок и белых лилий. Водилась здесь рыба, большая и хорошая, только очень сытая, на удочку не ловилась. За старицами пойма местами покрыта песком, местами черноземом. Вот на этом черноземе крестьяне окрестных сел выращивали прекрасную клубнику. Весной вся пойма заливалась водой, потом вода сходила. Между нашим крутым берегом и старицами бежит дорожка, пройтись по ней - одно удовольствие.
   Знаменитости бывают разные. Иной раз это артист или крупный руководитель, иногда - простой человек. Деда Леню, высокого старика с бородой по пояс, знал весь поселок. Приезжал он на велосипеде и зимой, и летом, продавал молоко, рыбу, яйца. Все у него было самое свежее, брал недорого. Как-то разговорившись, он сказал:
   - Как вода спадет, тепло будет, бери с собой детей, поедем на лодке рыбу ловить. Где я живу, тебе любой покажет.
   Между нашим поселком и АЭС приютился хутор "Коммунар", где живут баптисты-единоличники. Ни в каком колхозе не работают, а промышляют клубникой, рыбой, молоком, своими огородами. Живут сытно. Долго хутор не продержится, до пуска АЭС собираются переселить людей за пределы санитарно-защитной зоны, а пока хутор жив, мы с Олей и Андреем катим туда на мотоцикле. Им обоим скоро вместе будет 5 лет, очень серьезная публика. Вот и хутор, дом деда Лени я знал. Поставили машину, направились к дому. Подошли, залаяли собаки. Пришлось подождать, но дед не выходил. Когда собаки успокоились, подошли поближе и услышали пение. Песни знакомые популярные, только слов не разобрать.
   Чудеса скоро прояснились: из дома стали выходить празднично одетые люди, с умиленными, просветленными лицами и расходиться по своим усадьбам. Вышел дед Леня, узнал меня и позвал в дом. Одна большая комната, вдоль стен лавки, на стенах в виде лозунгов библейские изречения, посредине маленький столик, на нем Библия старинной работы большого формата, в черном переплете. Больше ничего.
   - Собрание у нас было, хочешь, приходи в другой раз, послушаешь, - пригласил дед.
   Я поблагодарил. Пошли к лодке. Дед взял с собою весло, маленькую сеть и косу, которой траву косят. Я удивился, но промолчал. Сели в лодку, поплыли не спеша. Дед, сидя на корме, стал рассказывать:
   - Баптистом я в ту войну стал, в империалистическую. Невыносимая жизнь была, многие тогда к Богу потянулись, я тоже. Да и вера хорошая. Вот у нас ни попов, ни икон, ни церквей, молитвы поем на манер песен. Не пьем, не курим, друг дружке помогаем, матерно не ругаемся, работаем, на чужое не заримся. Кабы все так жили, вот тебе готовый коммунизм... А притесняют: то угодья обрежут, то налог прибавят, а теперь переселять вздумали на голый песок, уже дома там ставят. Не поедем мы в те дома, разбредемся кто куда по сродственникам. Чем Бога прогневили, понять не можем.
   Тем временем подъехали к самому дальнему месту, лодка ткнулась в камыши. Дед снял портки, прыгнул в воду, взял косу и начал косить камыши под водой у самых корней. Прокосил коридор, поставил сетку и айда косить в другое место. Вернулся, потрогал сеть, вытащил двух линей и щуку, бросил их в лодку. Таким манером наловил порядочно.
   - Вот так и живем, - сказал напоследок, - приезжай, когда клубника сходить начнет. В самую ягоду нельзя, работы много, а как немножко отойдет, приезжай, ягод ребятам от пуза достанется.
   Уложил лучшую рыбу в мешок и отдал нам.
   Работ у нас прибавлялось. Трест укреплял коллектив новыми специалистами. Васильева заменили. Нашим начальником назначили Дмитрия Викторовича Прозоровского. В дальнейшем он стал начальником строительного управления, проработал в этой должности до пенсии, удостоился Государственной премии, стал Героем Социалистического труда. При этом оставался хорошим скромным человеком, честным и порядочным. А начинал довольно скромно. Атомной энергетики он не знал, приглядывался, учился, сколачивал коллектив, готовил его к большим работам, что были впереди. Бывший фронтовик, раненый, любитель большой шумной компании, отец четырех сыновей.
   После демобилизации с Тихоокеанского флота приехал Дима Тыклин. Стройный, подтянутый, общительный он сразу всем понравился. Стал у нас старшим механиком, хозяином автомашин, кранов, механической мастерской. Вскоре мы сдружились семьями и часто ходили на прогулки вместе с детьми, наших двое и Таня Тыклина. Мы их всех сажали в один большой мешок и несли с Димой по очереди, а Таня и Вера, жена Димы, хохотали над нами. Но больше всех радовались дети, им так нравилось путешествие в мешке, что они из него вылезать не хотели.
   Из Томска-7 приехал Саша Мишустин с женой Лидой. Последние месяцы, когда работы на парогенераторной шли круглосуточно, он работал со мной в паре. Здесь ему поручили организацию службы технического контроля, он занялся поисками и установкой множества сложных приборов, аппаратов, механизмов, без которых дальнейшие монтажные работы нельзя было выполнить. Со временем образовалась настоящая лаборатория, занимавшая целое здание. От качества монтажных работ во многом зависит надежность и безопасность эксплуатации АЭС, уже тогда это хорошо знали.
   Как-то побывал у нас корреспондент Оскар Курганов. Он несколько дней провел на АЭС, беседуя со строителями, эксплуатационниками, монтажниками. Свои впечатления опубликовал в газете, а позже включил в книгу. Вот некоторые выдержки из нее:
   "Если когда-нибудь будет написана эпопея о создании в нашей стране атомной энергетики, то самые волнующие страницы придется посвятить "нержавейке". Впервые энергомонтажникам и электросварщикам пришлось сооружать из нержавеющей стали огромные баки, цилиндры, комнаты и домики, при этом "нержавейка" проявляло особое упрямство и подчинялась с явной неохотой. В большом цехе установлены различные станки, созданы лаборатории, во всем чувствуется "серьезность намерений" обитателей этого здания
   Владислава Викентьевича Гирниса не было в цехе, он должен был вот-вот вернуться, и молодая женщина с обаятельной улыбкой предложила мне тем временем познакомиться с электросварщиками и монтажниками.
   Но в ту пору они завершали сооружение какого-то русского терема из "нержавейки", и пришлось подождать. Признаться, я с удивлением рассматривал эти громоздкие и сложные конструкции. "Это для атомного реактора", - сказал мне бригадир монтажников Николай Николаевич Кокорин. Молодая женщина повела меня от одного "терема" к другому. В это время освободился Кокорин.
   - Эта женщина - ваш мастер? - спросил я.
   - Да, - ответил Кокорин, - Татьяна Николаевна Гирнис, хороший инженер, знающий... Это жена Владислава Викентьевича. Здесь и моя жена работает электросварщицей.
   И без видимого перехода, Кокорин коротко сказал:
   - Так вот о "нержавейке"... Нержавеющая сталь требует очень тонкого подхода. Каждый удар надо рассчитать, чуть-чуть перегреешь во время сварки - и все испортил, а при сборке нужна большая точность - до десятых долей миллиметра. Представьте себе, с какой осторожностью и точностью сгибают каждый лист. Вот Владислав Викентьевич и придумал гибочный станок. Оказалось, что всю операцию можно делать быстро, аккуратно, легко.
   В комнату вошел молодой электросварщик Павел Бессмертных. Он учился на специальных курсах, слушал лекции по металловедению, режиму сварки, атомной физике. Он приехал сюда с конспектами, иногда даже заглядывает в них. Но, когда он впервые начал сваривать листы нержавеющей стали, выяснилось, что даже разносторонних теоретических знаний еще мало для овладения этим сложным процессом.
   Когда я встретился с Владиславом Гирнисом, разговор наш касался не только технических деталей монтажа атомного реактора и капризов "нержавейки", но и того великого удовлетворения, которое приносит ему каждый этап освоенных сложных но интересных работ.
   А потом мы шли с начальником строительства Роговиным по улицам поселка Нововоронежского, мимо светлых двухэтажных и трехэтажных домов, аккуратных коттеджей и молодой поросли зеленых насаждений. Вот здесь разместятся монтажный техникум и филиал строительного института. Здесь будет парк и Дворец культуры...
   И я мысленно представил себе величественный монумент в честь Строителя, одного из творцов атомного века. Он будет напоминать грядущим поколениям о самой сильной и всепокоряющей энергии, более сказочной, чем атомная, - об энергии человека, о самой могучей и никогда не прекращаемой цепной реакции, она передается от сердца к сердцу, от человека к человеку и создает атмосферу торжествующего труда". ( О. Курганов. "Из твоей родословной". Издательство "Советская Россия". 1974г.)
   Остается добавить, что лауреат Ленинской премии Оскар Курганов одним из первых побывал в японском городе Хиросиме вскоре после американской ядерной бомбардировки. Он поделился с нами своими впечатлениями, невеселыми мыслями об этом злодеянии и сказал: "На вашей стройке я видел очень хороший плакат: "Пусть будет атом рабочим, а не солдатом". Вы трудитесь под этим лозунгом, он очень правильный, желаю вам всем успехов".
   Успехи наши чередовались с огорчениями. При сварке нержавеющей стали брак иногда сдерживал дальнейшие работы. Мы упорно осваивали автоматическую сварку, но и она шла плохо. Трест прислал нам на помощь двух лучших инженеров по сварке: Анатолия Бибикова и Игоря Станкевича. Каких только приемов и методов они не перепробовали, но существенно сократить брак не могли. По ходу работ мы с Бибиковым изобрели вакуумный стенд для сварки и получили на него авторское свидетельство, а скромный, тихий Игорь ничего не изобретал, а, оставаясь вечерами на работе, нашел наконец, тот самый, может быть единственный режим, при котором брака вообще не стало. Это была победа, работа пошла легко и просто: уложили листы на сварочный стенд, включили вакуумный насос, пустили сварочный автомат и через 2-3 минуты готово!
   Зная наши возможности, руководство АЭС поручило нам изготовить архитектурное украшение - обелиск с названием поселка. Вместо чертежей нам выдали картину художника. Стальной обелиск увенчан космическим кораблем из нержавеющей стали и крупные буквы сверху вниз: НОВОВОРОНЕЖСКИЙ.
   Когда приступили к работам, подошли ко мне моя Татьяна с бригадиром Николаем Кругликовым и предложили четыре последние буквы упразднить. Прозоровского в то время не было, я его замещал, мне и решать. Конечно согласился не сразу: проект есть проект, но согласился. А ведь пришло время, и поселок стал городом НОВОВОРОНЕЖ...
   Проснулись мы в клумбе ландышей. Распахнув палатку, я замер, будто увидел редкостную птицу, готовую улететь... Вчера поздно вечером сошли мы на станции Графской, пошли Усманским бором, в кромешной тьме поставили палатку и вот тебе... Солнце только что встало, а перед палаткой в первых лучах солнца купаются в росе милые ласковые ландыши, роса искрится всеми цветами радуги. Тишина, покой... Усманский бор входит в Воронежский бобровый заповедник. Мы прошагали по нему целый день. Прекрасный лес, ухоженный старый. Речка Усмань перегорожена бобрами во многих местах плотинами наподобие Днепрогэса, только в миниатюре. Самих зверьков можно посмотреть в музее, на научной базе заповедника. Там же кабаны, олени. В музее есть чучело щуки, пойманной в Усмани, более двух метров длиной, настоящий крокодил.
  
  
   ПУТЕШЕСТВИЕ В КРЫМ
   ( Воронеж, Харьков, Симферополь, Алушта, Севастополь, Керчь.)
   В начале осени мы решили ехать в Крым на своем маленьком мотоцикле. Все пожитки уложили в большой рюкзак, привязали его к переднему крылу. Татьяна села сзади с небольшим рюкзаком за плечами и мы тронулись. Как только я повернул руль налево, раздался гудок, рюкзак придавил кнопку гудка, так продолжалось всю дорогу, это нас немного смешило, а без смеха мы бы ни за что не доехали. Дальнейшие приключения приводятся в основном из Татьяниного дневника.
   12 сентября 1959 г.
   Тронулись в путь нормально, но через 15 километров лопнула камера. Сменили камеру и надеялись пообедать в Острогожске, но порвалась другая камера. Теперь надеялись заночевать в Острогожске, но новый разрыв остановил нас в 5 километрах от цели и нам пришлось заночевать в копне сена. Надо сказать, что камеры рвались не от того, что были плохими, а мотоцикл наш был перегружен почти в три раза, ведь он одноместный.
   13 сентября.
   Утром Володя исправил машину и мы с ходу проскочили Острогожск. Надо наверстывать потерянное время. Пообедали в ресторане села Буденновского, обед был прекрасным и очень дешевым. Рядом с рестораном висело объявление об открытии в местном парке выставки цветов. Хорошее село!
   Километров 60 ехали по дороге со странным названием "Рыбий тракт." Часов в 12 въехали в город Волчанск, он запомнился тем, что при въезде мы растянулись на песке, а при выезде плюхнулись в липкий чернозем. До Харькова оставалось 60 километров. Дорога красивая, кругом леса, река с обрывистыми берегами. Наконец, добрались до Харькова. У первого попавшегося домика на окраине остановились, договорились с хозяином, оставили у него мотоцикл, все наши вещи и отправились осматривать Харьков.
   Город нам понравился: много в нем красивых улиц, скверов, зелени. В одном из скверов вечный огонь в память погибших за Советскую власть в 1917 году. Ночевали в самой лучшей гостинице "Харьков" в номере из двух комнат с ванной, стоил он 50 рублей, дороговато.
   15 сентября
   Спали долго. Потом гуляли по Харькову, сходили в кино, музей изобразительных искусств, пообедали, купили фрукты и пошли спать в свой номер. Вечером рассчитались с гостиницей и направились за своим мотоциклом. Выехали в ночь, надеясь заночевать в копне сена за Харьковом, но, не успев выехать из Харькова, мы остановились. На этот раз разрядился аккумулятор. Около четырех часов Володя возился с мотоциклом, бегал с ним, разбирал и собирал двигатель и ругал меня за советы, от которых было так трудно удержаться. Наконец, в четвертом часу ночи мы тронулись. Добравшись до первых кустов у дороги, расстелили палатку и заснули. Проснулись скоро - накрапывал дождь. Перекусили всухомятку, собрались и в дорогу.
   19 сентября.
   Скорей на юг. Мы никак не могли доехать до теплых мест. Кроме того, мы спешили в Симферополь потому, что у нас кончались деньги, а там нас должен был ждать денежный перевод. Сегодня сделали бросок Мелитополь - Симферополь через скучнейшие Крымские степи, однообразные, ровные, серо-рыжие. В Симферополе перевода не оказалось, кроме того было очень холодно. Принимаем решение ехать в Алушту, самое близкое место на берегу моря. Приезжаем. Во-первых, палатку ставить не разрешено на всем побережье. Во-вторых, здесь так же холодно, как и везде. Решаем поселиться у частника, а деньги уплатить после получения перевода.
   22 сентября.
   Тратим последние деньги. Едем в Симферополь - перевода нет. Покупаем бензин и две буханки хлеба. Питались мы только хлебом и то в ограниченном количестве. Сидели два дня дома и в такие минуты я начала писать этот дневник. Выждав несколько дней, мы снова едем в Симферополь и получаем перевод, который оказывается, давно лежал на почте. Дальше Бахчисарай с Фонтаном слез.
   23 сентября.
   Наконец, город-герой Севастополь. Здесь на каждом шагу чувствуется особенность, несхожесть с остальными приморскими городами. Я уже была в Севастополе, полюбила его и мне очень приятно, что такие же чувства были теперь у Володи. Мы побывали на Малаховом кургане, где стоит замечательный своей простотой памятник советским летчикам, который соорудила воинская часть, участвовавшая в освобождении Севастополя, стоят разбитые орудия, разрушенные редуты - памятники двух войн 1854-1856 и 1941-1945 годов. Отсюда виден курган, на котором в 1941 году погибли последние защитники Севастополя. Дикий Малахов курган превращается в парк. Здесь есть аллея, на которой высаживают деревья знаменитые люди: Ворошилов, Торез, Хрущев и другие. Даже привыкшие к своей работе экскурсоводы не могут без волнения рассказывать о своем городе".
   На этом кончается Танин дневник, но она не упомянула о море.
   Недалеко от Севастополя сохранились остатки древнего греческого города Херсонеса. Мы прошли по его мощеным улицам, осмотрели колодцы, подвалы домов, колонны бывших дворцов и фрагменты чудесных мозаик, сохранивших свою красоту и поныне. Чужой загадочный мир, какие скрытые, потаенные мысли он будит. Потом спустились к морю. Оно было такое тихое, как лесное озеро, вода прозрачная до удивления. На самом дне в камнях суетились маленькие крабы и было их так хорошо видно, как в аквариуме.
   Наш маленький мотоцикл, который не капризничал от самого Харькова, при подъеме к Байдарским воротам и на других крутых участках мог тянуть только на первой скорости. Дым обгонял нас и ничего нельзя было поделать.
   - Сейчас ты увидишь самое прекрасное море! - воскликнула Таня. Мы въехали в Байдарские ворота... и ничего не увидели - стоял плотный туман, даже дорога проглядывалась с трудом.
   - Какая обида! Надо было выехать позже. Здесь в одно мгновение открывается море и побережье, такие красивые, что дух захватывает!
   Вдоволь налюбовавшись Никитским ботаническим садом, спустились к морю. Здесь происходило что-то необычное. Стояла тихая погода, ни единого дуновения, а на берег накатывались волны высотою в двухэтажный дом. Может где-то прошла буря, а сюда принесло ее отголоски. Я ходил вдоль берега, наблюдал, обдумывал, а потом начал раздеваться. "Ты что?" "Сейчас попробую" и нырнул в самое основание волны, когда она была наиболее высока и пенистый гребень ее был готов обрушиться. Самым неясным было время, которое придется провести под водой, но оказалось оно не очень долгим. Море было сильно взволновано, но по таким волнам плавать приходилось. Потом стало непонятно, как вернуться назад, чтобы волна не расплющила о берег. И выбрал правильный способ - поплыл чуть сзади гребня. Волна протащила меня по прибрежной гальке, я вскочил и отбежал, чтобы не смыло обратно в море. Много раз еще нырял в эти страшные волны, но теперь уже без опаски - только восторг от общения с грозной стихией.
   В Коктебеле мы ели черный виноград с черным хлебом, море было спокойно, ласково. Небольшие гладкие волны сонно накатывались на разноцветную гальку и, слегка шурша ею, исчезали, оставляя кусочки пены.
   Мы набрали здесь камушков на память, больше нам в Крыму побывать не удалось.
  
   Этой осенью много и хорошо пели. Устроился к нам на работу прораб Коровин. Прекрасный имел он голос. Компания у нас собиралась все обширнее и шумнее. Какой-то порыв единения завладел нами. Приходили и малознакомые, и совсем незнакомые, всех принимали, всем радовались. Очень популярная тогда песня "Русское поле" исполнялась непременно. Солировал Коровин, подпевали все. Заслушаешься...
   Среди нашей компании Андрей Колупов - бригадир такелажников. Это значит - все, что надо поднять, перевезти, перетащить - его дело. Очень спокойный, аккуратный, неразговорчивый. Хороший бригадир, отличный товарищ. Понадобилось поднять на 10 метров чугунные плиты весом по 30 тонн, крана подходящего не было. Соорудил Колупов эстакаду и затащил плиты лебедками, решил проблему. Случайно мы узнали, что Андрей во время войны служил во фронтовой контрразведке, занимался крупными операциями, о которых он так ничего и не рассказал. Настоящий чекист.
   Вася Николаев - слесарь, но упорно выбивается в бригадиры. Учится в заочном институте. Добился он своего - стал бригадиром, а потом инженером. С ним я встретился много позже в Чехословакии, где он вместе с другими советскими специалистами помогал эксплуатировать АЭС Богуница.
   Как-то возникла всеобщая тревога, поползли слухи, что стройку закроют. Приезжали комиссии смотреть сделанное, считать израсходованное. Ничего определенного не говорили, но сумятицу внесли. Пришлось нам работать в странном режиме: все наши сегодняшние работы завтра могут оказаться бросовыми. Вот здесь сказалось коренное отличие наших тружеников от иноземных. Трудящемуся в капиталистической стране наплевать, куда хозяин загонит свои денежки. А наши? Не было дня, чтобы люди не ставили все тот же вопрос: зачем мы добро переводим, раз решили закрыть, надо прекратить работы. До скандалов дело доходило - не хотел народ своими руками губить свое добро. Месяц шло смутное время, потом дали стройке "зеленый свет". Люди воспрянули духом, стали лучше и веселее работать, стройка пошла полным ходом.
   Тем временем я получил новое назначение на Белоярскую АЭС. Провожали нас из Нововоронежа такой огромной и такой шумной толпой, какой мы и представить себе не могли. Распрощались. Поехали.
  
   УРАЛ. БЕЛОЯРСКАЯ АЭС
   Вездеход с трудом пробирался по глубокой грязной реке, что раньше была дорогой от поселка Белоярской АЭС до станции Баженово. Кудрявые зеленые березы склонили свои стволы под тяжестью налипшего снега. Кое-где через снежный покров высовывалась нежная трава. За одну ночь снегу выпало сантиметров двадцать. Вчера еще днем мы с начальником монтажного управления Владимиром Петровичем Невским ходили по строительной площадке, забирались на самые высокие отметки строящегося главного корпуса. Было жарко, вокруг зеленел майский приветливый лес. Сегодня все иначе, зима пришла, пока мы спали.
   На станции отдал шоферу казенную телогрейку, резиновые сапоги, шапку. Сел в поезд, задумался.
   Через несколько недель мы всей семьей прибыли на Белоярскую АЭС в поселок Заречный. Поселили нас в такой же трехкомнатной квартире, какую занимал Невский, только этажом выше. Квартиру обставили немудреной казенной мебелью. Так мы стали соседями. Одного со мною возраста, он имел очаровательную черноглазую жену Валю, веселую, приветливую.
   Валя познакомила нас с некоторыми бытовыми особенностями. Утром до работы к дому подъезжает машина и звонит в колокол. Это значит привезли питьевую воду. В водопроводе вода техническая, пить ее нельзя. Вечером подъезжает другая машина и гудит протяжным гудком: надо выносить мусор. В лесу, по дороге к пруду, есть родничок с очень вкусной питьевой водой, только ходить далеко. Молоко приносят на дом. Земляника поспела, в лесу ее много, только комаров еще больше. Что такое техническая вода мы вскоре узнали, когда из нашего крана вместе с водой выползла пиявка. А вот ходить на родничок нам понравилось, дорога лесом и оказалось не так далеко.
   В первый же выходной пошли с детьми к водохранилищу и вдоль берега к плотине. Берег крутой, у плотины обрывистый скалистый. С тридцатиметровой высоты плотины падает водопад в глубокий темный каньон, разбиваясь по пути на мелкую водяную пыль. Из каньона вытекает речка Пышма. Недалеко от плотины на берегу поселочек барачного типа - Шеелит. Шеелит это камень, содержащий вольфрам. Здесь, в этих скалах был он найден в годы войны и так был нужен нашей обороне, что его с места добычи возили в брезентовых мешочках чуть ли не ежедневно. За годы войны камень выбрали, а поселок сохранился. Там живут геологоразведчики со своими семьями.
   Из Воронежа прибыл наш контейнер с вещами и мы поехали за ним. Примерно в середине дороги на Свердловск (от нас до Свердловска около 60 километров) шофер остановил машину и мы вылезли. Метрах в 20 от обочины воронка, как от авиабомбы.
   - Так оно и есть, сюда упал самолет Пауэрса, совсем недавно, первого мая.
   В воронке еще валялись мелкие железки, можно было взять их на память, но не захотелось, память-то недобрая.
   Было время, летали над нами. Специально построили самолет У-2 с высотой полета 20 километров. Не могли достать их наши самолеты-перехватчики. На этот раз достали наши ракетчики. Летать перестали, но покою нам все равно не давали и не дадут.
   Я знал, что Белоярский атомный реактор намного сложнее, чем Воронежский. Он поставлялся на монтаж в виде тысяч отдельных узлов и деталей, значительную часть которых мы изготавливали на месте, в своих мастерских. Приходилось выполнять огромное количество чрезвычайно ответственных сварочных работ, контролировать сварные соединения разнообразными способами. Более сложного объекта строительства в то время не было. Но с реактором пришлось подождать.
   - У меня к тебе просьба, - сказал Невский. - Прежде чем браться за реакторный цех, помоги наладить изготовление водопаропроводов, не идет у нас это дело. Очень сложно, а на вид - пустяки. Обычные нержавеющие трубы диаметром 32 и 36 миллиметров. Надо их осмотреть изнутри и снаружи, очистить, согнуть и сварить - вот и все. А получается китайская грамота. Увидишь сам, если согласишься.
   Я согласился. Невский рассказал не все, потом я сам разобрался. К каждому каналу реактора, где выделяется тепло, подводятся две трубы по одной подается вода, по другой отводится пароводяная эмульсия. Каналов около 1000, труб около 2000, каждая состоит из 2 - 3 деталей. Всего набирается более 5000 деталей и среди них нет даже двух одинаковых. Очистить трубы изнутри надо до такой степени, чтобы белый хлопчатобумажный тампон, смоченный ацетоном и протащенный через трубу, вышел таким же белым, как и вошел. Сварить трубу надо так, чтобы ни одной поры даже в булавочную головку при просвечивании не обнаружили. Сварочные образцы кипятят в серной кислоте, потом гнут и смотрят, нет ли дефектов. Дело шло плохо, ничего не получалось: ни гнутье, ни сварка, ни очистка.
   - Вот тут я что-то не пойму. Как ее согнуть? Вот чертеж, вот проволока, покажите.
   Это Алексей Разорвин, бригадир по водопаропроводам устраивает мне экзамен. Вся бригада ждет, смотрит на меня серьезно. Чертеж сложный, много гибов и все в разных плоскостях . Легко сбиться, сделать неправильно. Торопиться нельзя, гнуть надо только наверняка. Один гиб, другой, третий, пока все правильно, наконец, последний.
   - Вот - говорю- такая труба должна быть. А у вас как?
   - Правильно, - говорит Разорвин, - у нас то же самое.
   Бригада не расходится, подступают поближе, задают вопросы. И вот мы уже вместе думаем, значит вместе работаем над сложными проблемами сегодняшнего трудного дня.
   Трубы нам поставила западногерманская фирма. Отделка отличная, каждая труба в полиэтиленовом мешочке, как сосиска завернута. Только сварить эти трубы мы никак не могли. Приехали научные работники, стали разбираться. Внутренние стенки труб оказались науглероженными и это вызывало брак при сварке. Фирма не несла ответственности, так как прошли сроки гарантии. А что нам делать? Общими усилиями придумали. Сконструировали специальный резец и стали снимать внутри трубы науглероженный очень тонкий слой металла на 4 сантиметра от края. Дело пошло. Сварочные образцы теперь выдерживали испытания.
   Как ни красивы были трубы, а очистить их изнутри не удавалось. Много раз прогоняли тампоны, а они всегда выходили со следами загрязнений. Тогда сделали эталон загрязненного тампона, согласовали его с дирекцией АЭС и стали чистить трубы до этой степени. Дело и тут пошло.
   Забегая вперед, стоит упомянуть об откровенном акте вредительства.
   - Посмотрите, посмотрите, так хорошо видно, - взволновано сказала Нина, контролер визуального осмотра.
   Смотрю в перископ, хорошо виден надрез на внутренней стенке трубы, метрах в двух от конца. Как он мог образоваться? Решили вырезать поврежденный участок, чтобы осмотреть повнимательнее. Каким-то инструментом выфрезерована канавка почти на всю толщину трубы, но снаружи не видно. Если бы мы не осматривали каждую трубу изнутри перископом, быть бы аварии при работе реактора.
   Наладили и гнутье труб, переоборудовав наши станки. Теперь качество было обеспечено, но на следующий день мы обнаружили неточность: гиб сам собой немного разогнулся, произошла релаксация металла. Когда гнули трубы с обычной точностью, этого явления просто не замечали. Теперь заметили и стали трубу чуточку перегибать. Мастером по изготовлению водопаропроводов назначили мою Татьяну и она долго вела этот ответственный участок, пока не стала начальником технического отдела нашего монтажного управления.
   Остается добавить, что такого умного вдумчивого и изобретательного бригадира, как Алексей Разорвин, не часто встретишь. Хорошо, когда сложное дело попадает в умные руки.
   И дирекция АЭС выделила своего лучшего куратора на водопаропроводы - Вадима Малышева. Был он трудолюбив и въедлив. Чего не знал - спрашивал, что знал - требовал, где Вадим, там беды не жди, все будет в порядке, действовал лучше всякой военной приемки. Много раз приходилось убеждаться, что плохое качество - это прежде всего вина плохого нетребовательного заказчика.
   Контора нашего управления стоит в хорошем сосновом лесу. Двухэтажный кирпичный дом строили сами, но когда приехал Невский, он его перестроил. Невский любил начинать с перестройки. Дела свои он вел широко и очень эффективно.
   - За водопаропроводы спасибо, теперь здесь управятся, принимай реакторный цех, - сказал Невский.
   На другой день я был там. До меня цехом руководил Евгений Андреевич Кривенцов, кончивший наш факультет годом позже меня, бывший моряк, хороший товарищ и трудяга. Кривенцов стал моим заместителем и проработал со мной много лет и в Белоярке, и в Москве.
   Очень плохо обстояли дела с выполнением финансового плана. В цехе работало около 200 человек, но работы делали мало. Это были времена становления коллектива, многочисленных наших и чужих ошибок. Пришлось всерьез заняться экономикой, графиками работ, дисциплиной, механизацией. И все же, хоть и с трудом, мы стали все увереннее выполнять финансовые показатели, выросла и зарплата рабочих. Вот тогда появилось немного свободного времени, и мы стали знакомиться с окрестностями.
   Великий Сибирский тракт - сколько слыхано, сколько книг прочитано о нем. И вот он у нас под колесами, мы едем в Свердловск посмотреть город. Местами тракт - булыжное шоссе, потом оно кончается и пошла непролазная грязь. Попадается кусочек разбитого асфальта, снова булыжник. Дома в селах деревянные, унылые, некрашеные. Улицы взрыты тракторами, грязь. Как тут люди живут, сколько поколений сменилось, а мостовую сделать некому. Такая привычка, уклад жизни. Грязь не мешает, как будто ее и нет.
   Свердловск нам понравился. Красивый, чистый, уютный. Пообедали в хорошем ресторане, отменная еда, дешево. Побывали на улице Вайнера, где витрины магазинов могут соперничать с московскими. А потом зашли в дом, где провела свои последние дни царская семья, тут она и погибла. Были в том самом подвале. Пусто . Холодно.
   В Свердловск ездили редко, пока не проложили асфальт. Но и дома, в поселке, скучать не приходилось. Для жителей Заречного лес и водохранилище - дары бесценные, там проводят они свободное время, запасаются грибами, ягодами, ловят рыбу, охотники промышляют уток и зайцев. Как только стает лед, пустеет лодочная станция: все лодки в плавании, начало рыбной ловли.
   После заполнения водохранилища ловилась только щука. Больше всего ее было по весне, но и летом хватало. Щуку ловить было очень просто: брось блесну за корму и греби потихоньку, почувствуешь удар - вытаскивай. Приучил меня к рыбалке Толик Дюрягин, он приехал из Томска чуть позже нас и стал начальником турбинного цеха. Заядлый рыбак, охотник, он и меня втянул в эти дела. Рыбалка на водохранилище оказалась очень прибыльной. За выходной день штук 7-10 и все по килограмму!
   К средине лета вода прогревалась градусов до 20. Начинался купальный сезон. Многие радовались простору, плыви хоть час, хоть два, места хватит. Такие дальние заплывы были и мне по душе. А сколько детям радости, они быстро привыкли к прохладной воде и вытащить их на берег не так-то просто.
   Пожелтели березы, пошел белый гриб, тепло еще стояло, когда мы получили от Таниной приятельницы Инны телеграмму: "Будем Пятигорске ждем вас почтамте совместного похода Кавказу".
   Пошел к Невскому, показал телеграмму и тут же получил отпуска. Он мог отпустить кого угодно, когда угодно, кроме себя, сам он этому закону не подчинялся.
  
   ВТОРОЕ И ТРЕТЬЕ ПУТЕШЕСТВИЯ НА КАВКАЗ
   (Теберда, Домбай, Клухорский перевал, Сухуми)
   В Кисловодске мы Инну не встретили и решились на самый опасный, запрещенный вариант: пошли в горы вдвоем. Начали с Теберды, ее очень любил мой отец, хотелось посмотреть это место. Теберда селение средних размеров, населенное местным горским народом: карачаевцами, лезгинами, черкесами и русскими. Окружающая местность , воздух, настоенный на еловой и сосновый хвое, способствуют выздоровлению легочных больных, тут есть санатории. Живописность окружающих гор, река Теберда бурная, и широкая, очаровывают каждого приезжего.
   Вот здесь мы и пристроились, поначалу немного робея от своего одиночества. Поставили палатку на турбазе, погуляли по селу и улеглись на ночлег. Ночью лило и громыхало, подмокли немножко, но как только из-за гор выглянуло солнце, разделись до трусов, а палатка запарила, будто в нее поставили печку. Для начала решили идти в долину Нарзанов, туда недалеко, дорога живописная, подъем небольшой, лес дубовый, грибы, в том числе и белые, потом луга, трава по пояс, местами выше, а в траве ручей катится нам навстречу, чистый такой, как будто с неба течет. На берегу этого ручья и расположились нарзанные источники. Бери кружку и черпай холодную с пузырьками жидкость, наслаждайся.
   От Теберды до Домбая две дороги вдоль реки Теберды. Левая асфальтированная, правая туристская, непроезжая. В середине пути поворот в ущелье на Бадукские озера. Здесь на поляне, где останавливались на ночлег туристы и альпинисты, мы поставили свою палатку. Небольшая группа альпинистов вела с собой мальчишку Борю, лет шести. По дорогам Боря шел сам, в альпийской обстановке его несли по очереди в рюкзаках.
   Бадукские озера исключительно красивы. Узкая тропинка через бревенчатые мостики пересекает бурливую шумную речушку, она вся в пене водопадов, радуги над ними висят. Идем лесом, крутым косогором, выходим из леса и попадаем в царство хаоса. Огромные каменные глыбы навалены друг на друга, будто пировали тут великаны, да решили позабавиться. Речушки уже не видно, она журчит под камнями. С камня на камень прыг, прыг, молодые ноги упругие. Вот и первое озеро. Огибаем его лесом справа, выходим ко второму, потом к третьему. Теперь все три на виду. Прелесть! Вода в озерах холодная, чистая и безжизненная. Нет в ней ни рыбы, ни раков, ничего. Ночевали тут под елью, старой-престарой, сухо под ней, духовито. А кругом ни души. Боялись кабанов, но напрасно. А утром умылись в озере, смотрелись в него, смеялись от счастья
   Домбай - туристская Мекка. Десятки маршрутов туристов и альпинистов начинаются здесь. Мы отправились на Медовые водопады. Чуть заметная тропа временами теряется совсем, приходится ее разыскивать. Ближе к водопаду стали ориентироваться по шуму. Вода здесь множеством струй падает с кручи, метров с пятидесяти, и дробится в падении на водяную пыль. Время от времени срываются камни, подходить близко опасно. Место дикое, через несколько лет мы уже не могли сюда добраться, тропа заросла.
   Чучхурский перевал редко посещается, считается труднопроходимым, но мы решили пройти через него. Недалеко от Домбая около тропы увидели три могилы: холмики из камней, в головах камни побольше, свежие цветы на могилах. Здесь были похоронены альпинисты, сорвавшиеся со скал. Я это место запомнил...
   Когда с крутых высоких скал
   Ты падал вниз с предсмертным криком,
   Когда последний слабый стон
   Уж затихал над камнем диким,
   Средь тысячи других картин
   Из жизни, что тогда кончалась,
   Тебе, наверное, представилась и та,
   Что нам сегодня повстречалась.
   Увидел ты последний свой приют
   Над бешеной рекой, на каменистой круче,
   И гребни снежных гор, и солнца луч,
   В последний раз позолотивший тучи.
   Увидел ты туристскую тропу
   И красные цветы, как капли алой крови,
   И после этого заснул последний раз
   Без сожаления и боли.
   Подъем был крутой, каменистый, трудный, далеко внизу бурлила река. Кругом ни кустика, ни деревца. Часа через два устали, решили сделать привал, развести костер. Но поблизости не было воды. Наконец .нашли снег, твердый, как лед. Топлива никакого, набрали сухой травы, кое-как растопили снег, немного подогрели в котелке и попили воды с хлебом.
   Наконец, дошли до Чучхурского водопада, значит, не заблудились. Отсюда вдоль реки подъем на перевал. За многие годы водопад образовал выемку в скале, которую застилала сплошная завеса воды. Проскочив сквозь нее, оказались в сухой теплой и уютной пещере с прозрачной водяной стенкой Дальше подъем был еще круче, приходилось ползти на четвереньках. Часто отдыхали, бешено колотилось сердце, в висках гудело, не хватало воздуха, высота более 3000 метров. Стоило сорваться, покатиться вниз и уже не остановишься, а подъем становился все круче. Сыпались камни, руки, ноги скользили на мокрых местах. Когда достигли вершины горной цепи и сели передохнуть, даже удовлетворения не почувствовали.
   Ночью мы так замерзли, что не чаяли до утра дожить. С первыми лучами солнца стало жарко, вышли из палатки, развели огонь, позавтракали и снова в путь. Спуск оказался проще, он шел ступенями.
   Следы войны, где их только не встретишь, мы увидели расстрелянные патроны, пулеметные ленты, пробитые каски,. Здесь осенью 1942 года шли бои с немцами, рвавшимися в Закавказье.
   Спустившись с Чучхурского перевала, вышли к Клухорскому - картина незабываемая: на фоне заснеженной долины и голых пиков гор лежали два одинаковых круглых озера, соединенных узкой протокой. В одном вода была черная, в другом голубая. Чем объяснить это чудо природы, создавшее такую красоту? Снежники, сползая с гор, уходили прямо под воду. Мы прошли мимо обоих озер. Здесь была тропа, кое-где она прерывалась, растаяв в лучах солнца. Под ногами чавкал размокший снег, а под ним шумели реки. Нам повезло, мы нигде не провалились. Через час или два покинули с облегчением снежник и ступили на твердую землю.
   Без приключений дошли до "Южного приюта", а утром с группой туристов спустились к морю и ушли теплоходом в Батуми, прожили там несколько дней и другим теплоходом ушли в Одессу, оттуда в Брянск к маме. Поклонились бабушкиной могиле и укатили на свой Урал
   Прошло несколько лет, подросли дети, и вот мы снова в Теберде. Опять Долина нарзанов, теплое и чистое озеро Гек-Гель, мы теперь вместе. Нас четверо, мы расплодились и приумножились, нам тепло, хорошо на этом свете. Мы идем в Домбай туристской тропой вместе со своими детьми, которые стали такими большими, что сами несут рюкзаки .Дорога на Бадукские озера стала неузнаваемой. Там, где рос лес, чернели ободранные склоны: сошла снежная лавина и утащила лес в ущелье. На половине пути, где тропинка уже кончалась и приходилось прыгать с камня на камень, догнали мы группу людей, которые шли с палочками медленно и неуверенно. Когда подошли ближе, то увидели, что это были слепые. Вела их зрячая женщина, были еще двое детей, выполняющих роль поводырей. Ведущая иногда свистела в свисток, чтобы дать правильное направление. Мы разговорились. Оказалось, что они приехали из одного города, чтобы осуществить свою мечту: походить по горам, подышать горным воздухом и, может быть, что-то увидеть. В основном это были пожилые люди. Когда они подошли к одному из озер, то мужчина воскликнул: " Я вижу озеро!"
   Эту встречу часто вспоминали впоследствии, пытаясь разгадать мотивы этих людей, добравшихся до Бадукских озер, где и зрячему можно сломать ноги. Как сложен и загадочен человек! Сколько здоровых людей никуда, кроме магазинов, не ходят, ничего им не надо, всего достаточно. А вот калеки, обиженные Богом, пошли в горы, полезли на кручи....
   Ледник Алибек очень понравился детям. Они даже не представляли, что можно бегать по снегу босиком, играть в снежки, раздевшись до трусиков. Можно сесть на снег и скатиться с горы. Здесь сошлись зима с летом, как в сказке. А внизу, у самого края ледника, голубое озеро с ледяной водой, а ведь находились смельчаки, купались, правда, быстро выскакивали из воды. Очень хороший и радостный ледник Алибек!
   Ходили на кругозор. Подъем сюда очень крут, то и дело приходится цепляться за кусты. Но вот и вершина, безлесная, голая. С вершины видна Домбайская поляна, на ней домики и наши палатки. Прямо перед нами Белалакая, чуть сбоку - пик Инэ. И еще несколько вершин, и каждая имеет неповторимую форму.
  
   Удовольствия бывают разные. Иные платные, дорогие, а то бесплатные или почти бесплатные. Можно посидеть в ресторане, а можно пособирать грибы. Какое из этих удовольствий лучше? Самые большие удовольствия, что достались на нашу долю, в части денег стоили очень немного. На отпуск нашей семье хватало 300 - 400 рублей. Да дело не только в деньгах. Разве за деньги купишь соловьиное пение рядом с твоей палаткой?
   Иногда на удовольствия надо потратиться. Так, я купил кинокамеру, проектор и сам стал снимать кино. Первый объект, конечно, дети. И вот на экране забегали, запрыгали мои ребятишки, я даже вскочил со стула от радости. Мои фильмы достались внукам, они очень любят посмотреть на пап и мам, когда те были маленькими.
   Население нашего поселка многими делами и заботами связано с районным центром - поселком Белоярский. Там располагались районные власти от Райкома партии до ГАИ. Между Заречным и Белоярским около 15 километров, имелось автобусное сообщение и многие часто туда ездили, в основном за покупками. Большая часть населения Белоярского занимается сельским хозяйством. Колхозы Свердловской области преобразованы в совхозы. Земля хорошая, чернозем, но земледелие рискованное, часто урожай засыпает снегом, на то он и Урал. Ледовитый океан шуток не любит, а Уральские горы, будто нарочно, тянутся с севера на юг. Как вдоль забора, дуновение океана за считанные часы промчит мимо Тагила, Свердловска, Челябинска, Магнитогорска, достигнет казахских степей и там сникнет. И вот зима, нежданно, негаданно. Днем собирали грибы, тем временем приплыли тучи черные, тяжелые, поднялась метель. Утром мороз, снегу по колено, до работы не доехать, дорогу замело. Залезаем теперь надолго в полушубки и сапоги. Зато лыжи. Лыжню проложат быстро - и катись с горки на горку прямо к плотине, там спуски крутые. Поселки на крупных стройках заселяет в основном молодежь. Одеты во что попало, кто в полушубок, кто в модный спортивный костюм. Была бы лыжня, да смеху побольше.
   В ночь на Новый год взял топор, обоих ребятишек и отправился в лес за елкой. Снегу по пояс, темно. Искали елку, да так и не нашли. Срубили высокую тонкую сосенку, отхватили от нее самую макушку кудрявую, пахучую - и домой. Только в углу ее приладили, нарядили, лампочки зажгли, вот он и Новый год подкатил - 1961. Праздновали семейным кругом, потом уложили детей, пошли поздравлять Невских, там засиделись. Невский рассказывал про Магнитку, про железные ее порядки. Умри, а сделай - было там святым законом, он прошел эту школу и гордился ею.
   Поговорили о работе, о пуске блока. Тогда мы еще не представляли тех трудностей, которые нас ожидают, не могли представить,. потому что были первыми.
   Начался монтаж крупногабаритного оборудования. Выполняют его такелажники. Хороший такелажник может поднять любой груз: железнодорожный вагон, стотонный аппарат или сорокаметровую колонну. Таким у нас был Николай Кущев. На него можно было положиться. Пятидесятитонные сепараторы поднимали лебедками. Сначала вертикально, затем навесу переводили в горизонтальное положение, оттягивали метров на 10 в сторону и медленно опускали на балки, а по ним тащили к месту установки лебедками. Подготовка к такой ответственной работе занимала не одну неделю, а сама работа занимала часов 10-12, даже обедать не ходили.
   Однажды пришлось бригаде выполнять работу совсем необычную. В соседнем селе духовное начальство закрывало церковь. Попросили нас снять кресты, послали бригаду Кущева. Встретил их священник и попросил подождать, пока он не отслужит последний молебен. Подождали. Вышли несколько стариков и старух, за ними священник. Закрыл дверь на замок, перекрестился, перекрестил бригаду, сказал: "Начинайте". Работу выполнили быстро. Кресты сложили аккуратно в церковной ограде. Священник пригласил в дом. Вошли. Стол накрыт к трапезе: коньяк, водка, вино, закуски хорошие. Благословил священник трапезу, сели, выпили, разговорились.
   - А что, отец, и вправду народ перестал в церковь ходить? - спросил Кущев.
   - Да, верно, перестал, очень мало осталось, да вы и сами видели, храм содержать некому.
   - А в чем же причина?
   - Придет человек с работы, да к телевизору.
   - А куда же вы теперь денетесь?
   - Ну, мне-то легко. Дочь моя в Свердловске живет, давно к себе зовет, у других бывает похуже: храм закроют, а деваться некуда. За работу вашу спасибо, опасная она очень, храни вас Господь.
   В своей повседневной работе мы тесно сотрудничали с персоналом дирекции АЭС. Валентин Иванович Кобелев занимал там такую же должность, как и я, - начальник реакторного цеха. Ему предстояло эксплуатировать все то, что мы смонтируем. Пока он со своими кураторами контролировал качество наших работ, оплачивал сделанное. Тут у нас задачи не сходились: у меня задача побольше взять, у него - поменьше заплатить. А дружили.
   Валентин Иванович года на три старше меня, фронтовик, очень принципиальный, требовательный, хорошо знающий дело и жизнь человек. Спорить с ним бесполезно, договориться можно, но под твердое слово, которое надо держать во что бы то ни стало.
   Был Кобелев еще и страстный рыбак, и охотник. Однажды прошел слух, что щуке дышать стало нечем, сама на лед выпрыгивает, только лунку проруби. Наши рыбаки к этому отнеслись серьезно, знали: такое бывает. Выпросили у Невского машину с крытым верхом, наделали пешни, сели и поехали в ночь: Кобелев, Дюрягин и еще человек пять. Ехали долго, часа полтора, часто приходилось толкать машину руками. Шофер место знал. Стали искать пруд, оказалось не так-то просто, все засыпано снегом, где вода, где берег - в потемках не разберешь. Кое-как определились, стали рубить лунки, а лед толстый. Первым прорубил Кобелев и утопил пешню, не ожидая, что лед уже кончился. Дюрягин рубил дольше всех, пока не дошел до земли. Хохоту было много, а рыбы никакой.
   Достали бутылки, закуску, повечеряли и завалились в копну сена. Спали до рассвета. А утром потеряли Дюрягина. Перерыли копну, орали, стреляли - хоть бы что. Присели, приуныли. Тут в копне зашевелилось, высовывается Дюрягин, красный, как рак, весь в трухе, шапку в копне потерял. Собрались и домой. Порыбачили.
   Приезда Казарова ожидали давно, но его задерживал трест. Назначили Вазгена Авдеевича на должность главного инженера нашего монтажного управления. Он был великим мастером компромисса и великолепно дополнял Невского. Стали они не только соратниками по работе, но и крепко сдружились семьями, пронеся эту дружбу до конца дней.
   В работе Казаров мягок, не очень требователен, уступчив, там где это возможно, очень внимателен и отзывчив. Работать с ним было хорошо.
   Наша неуемная тяга к странствиям требовала все более мощных и надежных средств передвижения. Весной мы купили мотоцикл. с коляской "Урал -61", с двигателем в 28 лошадиных сил.. Это была великолепная машина, надежная, неприхотливая, выносливая, как раз для уральских дорог. Стоил он 1037 рублей - два моих месячных заработка. Теперь наши возможности возросли: можно катать детей, брать много багажа, отправиться в дальнее путешествие. Наша первая поездка - в гости к прорабу Николаю Аристову, коренному уральцу из Свердловска. По дороге Николай рассказывал о своей семье.
   - Мама моя на 10 лет старше папы. Дом, в котором они живут, папа поставил сам, своими руками. Он и сейчас, хоть и на пенсии, в доме все делает сам.
   Дом оказался большой, добротный. Когда-то жила в нем многодетная семья, теперь дед с бабкой. Угощали нас от всей души, по-уральски. На первое были щи, на второе суп, на третье пирог с мясом. Хозяева оказались очень приветливыми, разговорчивыми, не заметили, как вечер настал. Домой не отпустили, уложили спать на кровать, сами легли где попало. Ночью от дома исходило ласковое тепло, покой. Дом совсем не то, что квартира. Не случайно названия у них разные. Дом - он один, квартир много, но они не дома.
   Каждый рабочий день я начинал со своего реакторного отделения. Я мог пройти по нему впотьмах, найти любое нужное помещение и в нем оборудование, а помещений сотни.
   Как-то раз, возвращаясь с главного корпуса, я увидел Казарова. Он стоял у входа в нашу контору, поджидая меня, и лицо его выражало такой заразительный восторг, будто нас представили к награде.
   - Ты еще ничего не знаешь?
   - А что?
   - А то, что наш майор Гагарин находится в космосе! Ты понимаешь, что это значит?!
   - Нет, пока не совсем, сначала спутник, потом собака Лайка, а теперь майор. Так значит мы первые! Первые в космосе! А как он сядет? Ведь в этом все дело.
   - Не волнуйся, он уже сел, я тебе сразу не все сказал. Сел благополучно. Весь мир уже гудит об этом, а ты все это время в реакторном пробегал.
   - Что ж, каждому свое место Но этот полет из ряда вон. Куда мы шагнули, аж дух захватывает! Даже не верится. Я, когда в школе учился, при керосиновой лампе уроки делал.
   В этот вечер мы долго не уходили с работы, сидели в кабинете у Казарова и почему-то вспоминали войну. Война так проехала по нашему народу, что долго еще будет помниться и вспоминаться. Мы говорили и говорили о войне, совсем забыв о Гагарине. И только дома, затаив дыхание, смотрели по телевидению незабвенные подробности замечательного полета. Страна была в восторге. Весь мир - в недоумении. Русское чудо!
   Директора нашей АЭС Л. М. Колмановского уважали все. Он был справедлив, а это немало, кроме того, он сидел на деньгах, на миллионах, но достать их из-под него было, ох, как трудно. Каждую копейку берег, дорожил ею, как своей собственной. Скромный был человек, одевался просто, жил в однокомнатной квартире со своей очень доброй женой. Комсомольский огонек не угас в нем, то в шутке, а то и в поступке узнавался в нем бывший строитель Комсомольска-на-Амуре.
   Однажды мы с главным инженером строительства Антоном Домбровским очень долго спорили о деньгах, которые нам достались, и мы никак не могли их разделить.
   - Ну, ладно, ребята, я думал, вы тут за кость деретесь, а вы деретесь за сало, деритесь, деритесь, а я поехал, у меня в райкоме дела.
   В пять минут сделка завершилась. По дороге мы с Домбровским хохотали. "Ну и Моисей!"
  
   За делами быстро проскочила весна и настало короткое уральское лето. Мы на своем мощном мотоцикле добрались до Кунгурской пещеры.
   Выехали в самую метель в начале июня. Цвели сады, земляника в лесу, трава по колено, косить пора. Дорога сразу превратилась в болото, ничего не видно, снег метет, грязь из под колес. Улеглась метель за Свердловском, когда перевалили через перевал Европа-Азия. Часа через два езды снежный покров исчез, но на мотоцикле ехать было очень холодно. Утром с группой туристов пошли в пещеру. Впечатление произвела она замечательное. Цивилизация уже коснулась ее: проложены асфальтированные дорожки, прекрасно выполнено освещение. Хороший художник поработал, чтобы подчеркнуть светом прелесть подземных пейзажей. То красный свет вырывал из темноты хаос нагроможденных скал, то желто-лимонный подчеркивал стройность и хрупкость сталактитов, то голубой подсвечивал воду хрустального озера.
   Были мы и в Каповой пещере на реке Белой. Эта пещера прославилась несколько лет тому назад найденными здесь неолитическими наскальными рисунками. Вход в нее успели загородить железными воротами, есть и сторожа, чтобы не пускать неорганизованных туристов, от них бывает большой урон.
   Утром взяли фонари и отправились в пещеру. Здесь темно, первозданно. Красиво, но красота только угадывается, много ли осветит фонарь. Поднимались по лестницам на верхние этажи. Рисунки нам указал экскурсовод. За многие тысячелетия краски потускнели, угадать, что нарисовано, при слабом освещении можно только с помощью воображения. И все же очень интересно.
  
   На главном корпусе значительно продвинулись строительные работы и нам предстоял монтаж реактора. Его начали с нижней плиты, круглой полой конструкции размером с танцевальную площадку. Затем монтировали другие части реактора, не менее крупные. Возникло огромнейшее количество очень ответственных сварочных работ. Старшим прорабом по сварке работал Филипп Вагнер, большой умелец и умница. Очень трудно было заварить круглые люки в баке биологической защиты. Днем заварят - к утру сварка лопнет, и так не раз и не два. Наконец, Вагнер изменил рекомендованную технологию, и дело пошло.
   Начала графитовой кладки все ждут с нетерпением, как одной из самых важных, ответственных работ на реакторе. Когда я впервые зашел в склад хранения графитовых блоков, то мог бы поспорить, что в реактор они не поместятся, в складе было их по крайней мере на два реактора. Но спорить не стоило. Все блоки разместились, как им и следовало. Правда, для этого пришлось очень много поработать. Слой за слоем укладывали рабочие вручную двадцатикилограммовые блоки. Во всем реакторном зале, особенно в самом реакторе поддерживалась идеальная чистота. Даже пыль, попав в реактор, могла ухудшить его работу. Весь персонал работал в белых комбинезонах, чепчиках, спецобуви. В реактор запрещалось вносить даже авторучку или очки, если они не зарегистрированы в специальном журнале. Однажды потеряли гайку в реакторном пространстве, ее искали несколько дней, а когда обнаружили, вытащили на магнитной удочке. По окончании графитовой кладки заварили все люки в реакторное пространство навсегда.
   Не за горами был пуск. Дирекция АЭС стягивала опытные кадры, в основном из Обнинска. Приехали Евдокимовы: Юру назначили заместителем главного инженера, Роза работала врачом, а потом заместителем главного врача нашей поликлиники. Следом за ними приехали Шашарины: Геннадий стал заместителем главного инженера по науке, а Галя медсестрой. И еще прибыли Зеленовы, Виктор и Галя. Виктор возглавил Свердловский физико-технический институт, строительство которого начиналось недалеко от нашей АЭС, Галя работала мастером на телефонной станции.
   Так составилась наша компания на много лет. Восемь взрослых и восемь детей. Интересы, запросы, материальное положение были у всех одинаковы, дети одного возраста. Мы часто собирались то у одних, то у других, или шли в лес, на озеро, ехали прогуляться по окрестностям. Пели много, Зеленов играл на гитаре, говорили о работе, о детях, о политике, прочитанных книгах, о путешествиях. Нам было хорошо друг с другом. Так шли годы.
   Как-то встречали Новый год. Договорились, чтобы каждый придумал какой-нибудь сюрприз. Когда кончилось у Шашариных шампанское, кто-то из гостей вынул свою бутылку, все сбежались с бокалами, пробка в потолок, а за нею облако конфетти и всеобщий хохот. Эту бутылку с конфетти долго еще вспоминали. Довольно часто в наших разговоры вплеталось имя Невского и не случайно, как правило, каждое большое дело так или иначе касалось Владимира Петровича.
   Как работал Невский?
   Ровно в 9 часов к его дому подъезжала машина и Владимир Петрович садился вместе с Казаровым, который его дожидался. До работы пять минут езды. В конторе он появлялся, когда все служащие успевали занять места и приступить к работе. Первый утренний час отдавал бумагам, ни одна бумага у него не залеживалась. К 10 часам ехал на оперативные совещания к строителям или в дирекцию АЭС. Перед обедом обходил стройплощадку и наши цеха, советовался, делал замечания.
   После обеда связывался с руководством треста, райкомом, областными организациями, заводами, всюду у него находились дела. Часов с 4 до 8-9 вечера, занимался делами текущими: вызывал к себе рабочих, ИТР, плановика, главбуха. Обязательный вечерний звонок руководству треста заканчивал его рабочий день.
   Невский редко ругался, слово его на стройке было законом "Невский сказал". Не любил вникать в мелочи, но тонко чувствовал, где мелочь, а где нет, за пустяками видел сложности. С людьми был ровен, но требовал с каждого очень строго. Своими деловыми качествами выделялся среди всех других руководителей строительства, и этого не могли не заметить. Перед пуском первого блока его назначили директором Белоярской АЭС...
   - Встать, суд идет!
   - Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики рассмотрено уголовное дело гражданина Михайлова...
   А дело было так. Проходил я по закоулкам реакторного цеха и дошел до бригады Спирченкова, которая очищала изнутри большой нержавеющий бак. Заглянул через люк и ахнул. Сидят внутри трое с обычной лампочкой-переноской и салфетками, смоченными ацетоном, протирают поверхности.
   - Прекратите работу, вылезайте, - говорю.
   Вылезли.
   - Где бригадир, где мастер?
   Пошли искать, привели бригадира и мастера Михайлова.
   - Работы прекратить, организовать освещение во взрывобезопасном исполнении, тогда работы продолжить.
   Ухожу. А через два часа в этом баке погиб слесарь Тюков, молодой парень. Не выполнил мою команду Михайлов на том основании, что работы оставалось мало. А дальше похороны. И мать.
   Суд приговорил Михайлова к одному году заключения условно. До сих пор себя виню, что не проследил за выполнением своей команды, отвлекся другими делами. 300 жизней в моих руках, за каждую я в ответе, а кругом столько опасностей, ведь это огромное сложнейшее строительство, тут и газы, электричество, проемы. А все должны быть живыми и здоровыми. Но не всегда это получается, травматизм, и даже очень тяжелый, неизбежен на крупных строительствах, хотя руководство из всех сил старается избавиться от него совсем.
   Почти все партийные собрания у нас были открытыми. А что скрывать? Повестка дня стандартная: отчет о работе парторганизации за квартал и задачи на будущий. Собирались коммунисты и беспартийные, выступали с критикой недостатков в организации производства, о технике безопасности, снабжении спецодеждой. Иногда зачитывали письма ЦК КПСС по идеологическим вопросам. Мысли всех нас были устремлены к одному: как лучше работать, как приблизить пуск блока.
   Как-то побывала у нас английская делегация. В своем цехе я показал им ядерный реактор, который был почти готов, но он их мало интересовал. Все они столпились у нашей стенгазеты, долго говорили между собою, показывали на фотографии наших сотрудников на уборке лука в подшефном совхозе.
   - Кто здесь изображен? - последовал вопрос.
   - Мы, - отвечаем.
   - Это ваше хозяйство?
   - Это хозяйство, которому мы оказываем безвозмездную помощь.
   Англичане снова залопотали, замахали руками и остались каждый при своем мнении, одни улыбались, другие хмурились.
   Как ни хорош был наш мотоцикл, мы все же обзавелись автомобилем. Зеленый новенький "москвич - 407" я получил в Свердловске на торговой базе, стоил он 2500 рублей. Из Свердловска наш шофер - Толя Белецкий привез меня домой, сам я машину водить еще не пробовал. Покупка машины совпала еще с одним событием.
   Возвращаясь из командировки, в аэродромном киоске я купил несколько коробочек с уральскими минералами. Были там кусочки яшмы, малахита, серы, кристаллики горного хрусталя и аметистов. Минералы вызвали большой интерес у Тани и у детей, ничего подобного они пока не видели. Кто-то сказал, что такие камушки могут быть и недалеко от нас, ведь Урал так богат минералами. Стали интересоваться литературой, картами окрестных мест, съездили в Свердловский минералогический музей. На самом деле попали мы не в музей, а в сказочную, красочную, сверкающую страну и сразу заболели камнями, сделались камнелюбами, которых не так и мало на Урале.
  
   ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ЛОТОСОВ
   (Белорецк, Оренбург, Уральск, Гурьев, Астрахань, Сталинград, Куйбышев, Бугульма, Октябрьский)
   Вернулись мы из этого маршрута все живые, даже машину не побили, но это только случайность. Нас было пятеро. Кроме детей, которым лет по пять, взяли еще тещу, Татьяну Николаевну - пенсионерку. Прихватили с собой пару канистр: для воды и бензина, кинокамеру, немного денег, бензин стоил тогда 54 копейки за 10 литров. Один рубль канистра! Выехали 16 июля 1962 года. Наша первая ночевка давно была выбрана.
   Тальков Камень - уральским туристам место хорошо известное. День теплый, солнечный, сосновый лес пахнет земляникой. В лесу на небольшом взгорье - провал. Вертикальные стены, ослепительно белые, уходят вниз в голубую прозрачную воду. В одном только месте есть подход к воде, там, откуда в старые времена вывозили тальк, прекрасный голубой минерал, очень мягкий. Ноге, ступившей в нагретую, перемешанную с тальком почву, тепло, мягко и щекотно от текучего сухого талька. Купание на Тальковом озере замечательное. Вода в верхнем слое теплая, чистая, но окуни ноги - и сразу почувствуешь глубину, холод. Ночевало там много туристов, у каждого свой маршрут.
   Добрались до Белой у самого города Белорецка. Что такое бездорожье, нам было известно, но такого, когда дорога исчезает вовсе и приходится ехать то по лесу, то по пашне, не всюду встретишь. Сломанные прогнившие мосты загоняли нас в брод, где заливало мотор и кабину, но все-таки мы добрались до светлой рыбной речки.
   Белорецк - город сталинской постройки: добротные массивные здания с лепными украшениями, широкие улицы, площади, колонны на общественных зданиях, чистота, порядок, цветники, детские площадки. Город вырос около металлургического комбината.
   От селения Кага взяли курс на Стерлитамак. Вот тут помаялись до седьмого пота. Именно здесь должна быть дорога, но ее не было .Дорога растворилась, пропала. Подъемы такие, что тормоза не держат, чуть встал - клади камни под колеса. Наконец, заползаем на последний хребет - и чудо: на самом верху небольшая поляна, а на ней прекрасный обильный родник. Остановились, пообедали, впереди много трудов, надо подкрепиться...
   Стемнело. В машине все спят, намаявшись за 14 часов езды. Впереди угадывались огни Стерлитамака. Вдруг по левой стороне замелькало что-то черное. "Галлюцинация", - подумал я и остановил машину. Выключил фары, заглушил двигатель, а что-то шумит. Открыл дверь и чуть не выпал из машины. Под ногами пустота, а внизу во мраке шумит Белая. Это потом я уже испугался, когда включил в салоне освещение и посмотрел на свой спящий экипаж. А сначала совершенно спокойно выключил двигатель и потихоньку отъехал назад от края обрыва на безопасное расстояние. Посидел, вышел из машины, подошел к обрыву, заглянул вниз - метров 20. Дорога обвалилась вместе с берегом, оставалась последняя секунда... Вот тогда я снова сел в машину, включил свет и мне стало страшно.
   Оренбург проскочили быстро, не дав себе труда с ним познакомиться, а жаль, город интересный. В Уральске пообедали в казахской столовой, попробовали впервые манты, такие большие пельмени. Вкусно. А жара, сил нет!
   Едем со скоростью 100 километров в час, чтобы опередить пылевое облако, которое висит за нами. Чуть снизишь скорость, пыль набивается в кабину, стекает по лобовому стеклу, как дождь, хоть дворники включай - ничего не видно. Вдоль дороги столбиками выстроились суслики, сложив на груди лапки. Машины они не боятся, только удивляются. Вдруг нас тряхнуло так, что все ударились о крышу: это поперек дороги проехал плуг, вспахав ее по нечаянности. Скорость сразу упала, и мы тонем в облаке пыли. Теперь ничего не видно, не только дороги, но и солнца..
   - Отчего, - спрашиваю, - по правую сторону дороги поля, а по левую пусто?
   - Оттого, - отвечает старик-пастух, - что по левую сторону гоны малы.
   - Что, что?
   - Гоны, говорю, малы. По правую сторону трактор с плугом утром уйдет, к обеду вернется, после обеда уйдет, к ужину вернется. По левую сторону у нас река Урал, до нее километра два, а по правую нет ничего до самой Волги.
   Вот какая она, наша земля.
   Лбищенск - место гибели Чапаева. Сколько раз смотрели мы кинофильм. И вот он дом, вот фонарное окно на крыше, из которого строчил чапаевский пулемет. Высокий обрыв, внизу Урал. Как будто я был здесь много раз, ходил по обрыву, плыл через Урал. У дома на обелиске барельеф Чапаева, цветник. Редко здесь бывают гости, нет ни железной, ни автомобильной дороги, глушь.
   Нигде и никогда мы с детьми столько не купались, как в Гурьеве. Жара стояла нестерпимая. Вода в реке, как в бане, только мутная очень. Зашли в ресторан, там скудно. Съели карпа, попросили чая, чая нет, кофе нет, минеральной воды или пива и подавно. Наконец, принесли нам графин воды. Гурьев не для приезжих и похож он больше на село с огородами, садами и ветряными насосными установками, расположенными вдоль берега, чтобы гнать воду из Урала на огороды.
   Теперь рукой подать до Астрахани, если посмотреть на карту. Вначале был асфальт, потом он потихоньку стал скрываться под песком. Сначала это были небольшие песочные язычки, совершенно безобидные, потом стали такими, что могли швырнуть машину к чертовой бабушке. Наконец, асфальт исчез и больше не появлялся. Дорога пошла по песку, песок плотный, укатанный, ехать можно. Время от времени попадались встречные машины. А кругом песок и такыры, ровные, хоть автомобильные гонки устраивай, лучше асфальта. Вот в таком месте увидели озеро. Остановились, подошли. Вода близко. Подходим - вода отступила, мы стоим на глине, чуть покрытой налетом соли, а дальше - вода. Идем к воде - вода отходит. Вроде не мираж - голубая вода, вся в мелких волнах. Идем дальше, увеличивается слой соли, можно собрать тонкие пластиночки... В это время заплакал Андрей, который прошел на несколько шагов дальше нас. Смотрим, а он по колено в глине увяз. Тут стало не до воды, надо его вытащить, успокоить, да самому не утонуть
   Вот что значат такыры - солончаки, высохшие грязевые озера. Воды в них нет, это все же мираж, яркий обманчивый и опасный. Местами грязь не высохла, она может быть ловушкой.
   Садимся в машину, как в паровозную топку. Тронулись, жара спадает, все окна открыты, освежает ветер, но не очень, воздух нагрет выше 40 градусов.
   Снова мираж: по правую сторону виднеется какой-то сказочный белый город, дома с башенками, зубцами по стенам. Смотрим на чудо и боимся, что вот-вот рассеется оно, как вода в том озере. Мы приближаемся к городу, но он не тает. Решили остановиться и посмотреть, что это такое. Подошли и не сразу догадались, что это кладбище. Дивной архитектуры надгробия сложены, очевидно, из сырого кирпича, оштукатурены и побелены известью. Кто похоронен в этих мавзолеях, мы не могли понять: никаких надписей, только какие-то знаки. Нет одинаковых надгробий, все разные и все красивые. Белый город под ослепительным солнцем... Красиво и жутко.
   В первый раз засели в песке по-настоящему. Проскочив метров 200-300 по бархану, вдруг с полного разгона машина плюхнулась на брюхо, колеса праздно завертелись в песке. Тут уже никакие подталкивания не могли помочь. Беру домкрат, поднимаю по очереди колеса, подкладываю под них длинную полосу брезента, предусмотрительно взятого с собой. Трогаюсь. съезжаю с брезента и тут же зарываюсь снова в песок. Ни вперед, ни назад. Вода кипит в радиаторе, в канистре и половины нету, в машине яйца варить можно. Беда. А тут еще дети...
   Вдруг навстречу едет грузовик, в нем солдаты. Останавливаются и толкают машину вперед. Я сажусь за руль, пытаюсь помочь им колесами, но вдруг машина всплывает над барханами, колеса крутятся в воздухе. Солдаты несут меня вместе с машиной метров 50, ставят на плотное место и с хохотом убегают к своему грузовику. Едем дальше, снова маячат несуществующие озера. Но езда скоро кончилась.
   Засели мы окончательно и бесповоротно. Выбраться отсюда не было никакой возможности. Поддомкрачивание колес, подстилка брезента только отнимали последние силы. Страха вообще никто не испытывал, тем более дети, им было даже интересно. А положение было сложное: никаких следов автомашин мы не видели, ехали по солнышку на запад. Помочь нам мог только счастливый случай. Воды оставалось совсем мало, солнце жгло безбожно. Повесили брезент от крыши машины к песку, укрыли от солнца детей. Начался ветерок, он быстро засыпал наши следы.
   Счастливый случай все же нас не оставил. Он ехал прямо к нам на грузовике с тремя ведущими мостами. Подъехал, остановился.
   - Как вы сюда попали?
   - Мы едем из Гурьева в Астрахань.
   Он только свистнул и попросил себе кружку. Налил из своей бутылки, выпил, от закуски отказался, кружку отдал обратно.
   - Коля меня зовут. Трос у тебя есть?
   Он вез нас километров 30 по сплошному песку. Потом пошли такыры, я ехал сам, а он за мной. Затем снова и снова песок - он тащит меня на буксире. Последний раз Коля отцепил меня и сказал, что больше песков не будет. Я стал предлагать ему деньги.
   - Ты так и не понял, куда попал и что с тобой могло случиться. Разве тут счет на деньги?
   Он махнул рукой на прощанье, захлопнул дверцу и уехал, а я остался стоять с такой ненужной постыдной бумажкой на обочине пустыни Рын-пески.
   Вечерело. Дул сильный ветер, жара спала. После избавления от песков все тело обмякло, не хотелось ни есть, ни говорить. Проехали по такыру немного и увидели казахское кочевье - несколько юрт, телеги, верблюды. Средних лет казашка, увидев нас, вошла в юрту и воротилась с полной деревянной миской кислого верблюжьего молока. Первому подала его мне. Я попробовал, молоко было кислое, теплое, пить можно. Отпил, отдал пиалу теще, потом жене, детям, все попробовали, но не выпили. Тогда она развела самовар. По-русски не говорила и не понимала, но была добра и приветлива.
   Стемнело. Мы расстелили палатку и улеглись спать под открытым небом. Звезды были огромные, яркие. Смотрели в небо, ни о чем не думали, превратились в песчинки перед лицом мироздания.
   - Запомните ли вы эту ночь? - спросил я у ребят.
   - Да, на всю жизнь.
   Утром к нам подошел казах в белой войлочной шапке с медалью на пиджаке, поздоровался, стал объяснять по-русски, что к чему. Хвалил свой колхоз, называл число людей, верблюдов, всякого скота. Пришли посмотреть на нас и другие жители юрт, в основном женщины и дети. Указали нам дорогу, мы попрощались и тронулись в путь. Вскоре остановились у первого парома. Потом их было много, очень много через бесчисленные протоки волжской дельты. После песков вода в тысячу раз желаннее, в тысячу раз приятнее и вкуснее. Первым делом залезли, конечно, в воду.
   Все реки в этом краю безлесные. Редкие старые ветлы встречаются по берегам, давая приют рыболовам. Стоянку свою мы устроили рядом со стогом сена, в его тени отдыхали. Рыбачил я на реке Балде очень успешно. Не гонялся за судаками да лещами, а ловил рыбу тарань. За час ведро, были бы черви. Тарань жарили, варили и сушили на солнце. Такая вкусная рыба.
   Как ни хорошо на Балде, но захотелось пожить и в Астрахани, познакомиться с городом. На земле мы места там не нашли, устроились жить на старом списанном теплоходе, пришвартованном к набережной для ночевок туристов. Нам разрешили поставить палатку на верхней палубе, машина стояла на набережной.
   Астрахань запомнилась, как хороший обжитый город. Красивый ухоженный кремль, парки, много воды, зелени, цветов. Стали ездить по окрестностям. Хотелось увидеть море, но тщетно. Зато исколесили камышовые заросли, где камыши стоят стеной до четырех метров высотой - лес. Однажды выскочили на берег довольно широкой протоки и увидели интересное зрелище. Шел осетровый лов, путина. Маленький катер тащил за собой длинный невод, который сматывался с лебедки, установленной на берегу. Катер пересекал протоку, а потом возвращался обратно. Огромная вначале дуга невода постепенно стягивалась и стала совсем небольшой. Тогда в нее вошла лодка с рыбаками и рыбачками, одетыми в тяжелые брезентовые спецовки. Дугу стянули еще и вода в ней закипела от многих стесненных больших рыбин.
   Осетр очень красив, но и тяжел - в среднем по 20 килограммов и около метра длиной. Хватают этих рыбин за жабры и хвост, бросают в лодку, наполовину затопленную водой ( в ее бортах устроены прорези, через которые волжская вода свободно проходит, отчего и сама лодка называется прорезь). В ней рыба находится в своей родной стихии, хотя и в плену. За один замет вытаскивали по 20-30 осетров, не считая прочей рыбы. Заметы следовали круглые сутки со сменными бригадами рыбаков.
   В прорези мы увидели не только осетров, но и белугу трех или четырех метров длиной. Она лежала совершенно неподвижно, будто спала. Чешуя ее больше походила на каменный панцырь, шершавый, как рашпиль. Потереться о такую рыбину, так без шкуры останешься. Осетры тоже хороши, об них легко пораниться, вот почему рыбаки закутаны в брезент, только лица открыты. Прорези с живой рыбой везут на Астраханский рыбокомбинат.
   В стране лотосов мы побывали уже без детей, которых вместе с бабушкой отправили самолетом в Москву. Экскурсионный катер уходил рано утром. Долго плыли основным руслом Волги. Что за прекрасная картина! Река широкая, берега еле видны, а кругом все плывет: катера и яхты, пароходы, барки и плоты, плавучие краны, нефтевозы, перегоняя друг друга, обмениваясь сигналами, гудками. Эта разномастная армада в лучах розового утреннего солнца производит чарующее впечатление какой-то веселой суеты. Глаз не устает наблюдать, находя все новые и новые притягательные объекты.
   Постепенно русло стало дробиться на протоки, сначала на большие, дальше на мелкие. Потом протоки сузились до небольших речушек. Ветлы свисали над протоками и хлестали нас своими ветками. Тут можно встретить только лодку рыбака, пустынно. Так мы шли долго и, наконец, причалили к острову. Немного отдохнув, пересели на лодки и поплыли на веслах. Тихо вошли в заросли лотосов, быть может, самых прекрасных цветов на свете. Надо их посмотреть хоть раз в жизни, потому что увидеть эту красоту не так-то просто, как эдельвейс, за которым надо подняться высоко в горы. Вернулись в Астрахань вечером, когда зашло солнце. Со следующего дня начался наш обратный путь к дому.
   Как водится, в дороге встречалось всякое. Мотор чихнул и заглох, стало тихо. Кончился бензин, канистра суха. На государственных бензоколонках за все наше путешествие мы заправлялись раза два - три. Главными поставщиками бензина были грузовики. Иногда шоферу надо дать рубль или два, но чаще он нальет тебе и за спасибо. Постоишь, поговоришь, расспросишь про дорогу, пока течет бензин в канистру, скажешь спасибо, пожмешь на прощанье руку - вот и вся заправка. А как еще, если заправочные станции имелись далеко не во всех городах, не говоря о селах.
   На этот раз мы попали в "мертвую зону". Стоим на дороге, а никто по ней не едет. Тогда мы принялись за арбуз. Я с трудом его вытащил из багажника, весил он больше 10 килограмм. Нет, никто не едет. Делать нечего, беру канистру, иду в село, которое невдалеке.
   - Ты что ищешь? - спросил меня первый попавшийся парень.
   - Да мне бензину бы....
   - Пойдем, я тебе налью.
   Приходим в сарай, там у него две бочки. Наливает. Я ему протягиваю деньги.
   - Да на что они мне? - говорит, - я же тебе так, по-товарищески. Машины у меня нет, а бензин для моторки, за рыбой на ней хожу. Хочешь оставайся, сходим вместе.
   - Нет, - отвечаю, - отпуск кончается, ехать мне еще до Свердловска.
   - До Свердловска? Ух ты, куда тебе ехать! Ну, счастливого пути, желаю всего хорошего! А то оставайся, может осетра изловим, побалуемся...
   Замелькали приволжские города и городишки: Сталинград, Камышин, Саратов, Вольск, Хвалынск, Сызрань - и вот мы у Куйбышева. Заночевали в Жигулевском лесу. Весь следующий день знакомились с Куйбышевом. Очень понравились набережная, театр, скульптурная группа "Чапаевская тачанка". Все бы хорошо, но завтра Таня улетает в Москву, а я остаюсь один со своей машиной и тысячью километров бездорожья. Последнюю ночь, как мы поняли только утром, ночевали недалеко от аэродрома в чьем-то огороде, прямо на грядках.
   В Октябрьский приехал вечером, ставлю машину у ресторана "Девон", захожу покушать. Приготовлено вкусно, ресторан хороший, обслуживание на высоте, музыка. Подсел ко мне паренек -башкир, разговорились. Узнав, кто я и откуда, пригласил к себе домой переночевать. Раз машину мне не вести, выпили немножко. Поговорили о вкусах, о привычках наших народов, выяснили, что неплохо бы набрать орехов, и решили завтра этим делом заняться. Дом у него чистый, двор выложен бревенчатыми плахами. Постелили свежее белье. Мать угостила чаем, а утром собрала позавтракать. По-русски не говорила, но все понимала. А остались мы без орехов, такой сильный дождь зарядил с утра. Отвез я своего приятеля на работу, да поехал своей дорогой.
   К нефтяным качалкам, что пьют нефть из-под земли, давно уже привык, их много в этих местах. Второе Баку - так когда-то окрестили это месторождение, вся земля здесь пробурена. Сколько лет она дает нефть, но до сих пор почти у каждой скважины факел. Не можем собрать попутный газ или он поблизости не нужен, а далеко посылать его дорого. Зато красиво, особенно ночью. Как посмотришь с пригорка - все кругом в огнях. Какое-то египетское феерическое зрелище! Может, и дорого, но очень красиво.
   Много часов подряд карабкаюсь с горки на горку. Подъем, спуск, подъем, спуск, подъемы длинные, спуски короче, набираю высоту. И вот перевал. Остановился. Моросит дождь, облака низки, а впереди Урал. Как море, покрытое волнами, хребты все в иглах елового леса, хребет за хребтом без конца, без края уходят, растворяются вдали. Долго стою на дороге, потом долго сижу в машине, не трогаясь с места. Мерно качаются "дворники", стекает по стеклу вода, кругом ни души, а впереди огромный сказочный Урал. Я еще много раз увижу тебя, Урал. В разных местах ты предстанешь все в новом и новом обличии. Будешь поражать взор красотой твоих скал и камнепадов, прекрасных речных долин. Но когда мне вспомнится Урал как огромное целое, то буду видеть тебя именно таким: хребты за хребтами, покрытые лесом, как море за пеленой дождя.
  
   Этой осенью родился у нас Сережа. Старшие дети заботились о нем, помогали во всех домашних делах, возили Сережу в коляске на улицу и в лес, летом и зимой, а когда он подрос, учили ходить, читали сказки. Нам было от этого большое облегчение.
   А на АЭС работы было очень много. Десятки тысяч сварных соединений трубопроводов диаметром от одного сантиметра до метра и более надо было не только качественно заварить, но и проверить рентгеном, потом исправить и снова просветить. Где взять столько сварщиков, рентгенологов, контролеров? Чтобы успеть, нужны были сотни сварщиков, либо время. Первый путь оказался нереален, ведь сварщики должны быть специально обученные, а они наперечет. Время! Его всегда не хватало. Иногда погоня за сокращением срока приводила к обратному результату - он увеличивался. Так же обстояли дела и на французских, японских и иных АЭС - не хватало времени и сварщиков высочайшей квалификации.
   Сварщик и музыкант. Что общего? Почти все. Вот сварщик накидывает маску, поднимает руку и... И нет уже Ивана Антышева, есть артист, вдохновение, гармония тела и духа, помноженные на высочайшее искусство, добытое талантом и опытом. Вот рука легким,. еле уловимым движением зажгла дугу. Через темное стекло видно, как металл расплавился, маленькая его капелька, как мячик в руке фокусника, будет повторять едва уловимые движения руки. Чуть влево, чуть вправо, чуть вперед. Такт, точность, твердость и мягкость руки, каждой ее жилки, всякой косточки. Не сбиться с такта, не сделать лишнего движения, не вздохнуть невпопад, не начать слишком рано, не затянуть. Счет идет на доли секунды, на доли миллиметра. Любая ошибка - брак, неверная нота. А если брака нет, если все правильно, как у первой скрипки, тогда это музыка, для тех, кто понимает, конечно.
   Особой заботой не только руководства, но и всего коллектива было обеспечение высокого качества работ, особенно сварочных, что необходимо для надежной и безопасной эксплуатации АЭС. Тут нужны не только квалифицированные специалисты, но и многочисленные инструментальные средства контроля: перископы, гидравлические прессы, стилоскопы. Всего применялось более 20 разнообразных методов контроля. Контрольные операции на некоторых работах превышали по числу монтажные операции вместе взятые. В службе технического контроля были заняты десятки контролеров, а руководил этим сложным хозяйством Лев Романов вместе с начальником лаборатории Петром Корольковым. От их усилий во многом зависело высокое качество работ и не было к нам рекламаций за все время эксплуатации АЭС.
   Работал у нас слесарь Глядков. Маленький, худенький, ничем не примечательный. Но вот смотрю на творение рук его. Передо мной сияет первозданной чистотой полированных деталек токарный станочек размером с пишущую машинку. Здесь все настоящее, все работает, как на обычном токарном станке, переключаются скорости, ползает суппорт по станине. А вот и автор, он стесняется, возможно, тех огрехов, которые видит только сам, точь-в-точь, как художник у своего полотна смущается за места, которые никак не удается довести до совершенства.
   Во все времена наш народ гордился своими умельцами. Законное восхищение вызывали объекты труда, таланта, терпения и трудолюбия. Русский самовар, баян, русская самопрялка, под жужжание которой так сладко засыпалось в детстве... А русская лошадиная упряжь с дугой! Сколько мысли, опыта и мастерства в нее вложено? Ведь нет больше нигде дуги, нигде на белом свете, только у нас!
   Как бы я ни был занят бесконечными текущими делами, а один час в день проведу в архиве дирекции. Только там хранится полный комплект чертежей всей АЭС. По ходу просмотра чертежей копятся мысли, иногда не дают уснуть.
   Однажды закралось сомнение. Оно росло, обогащалось аргументами, превращалось в идею. Возникало более удачное решение значительной части проекта реакторной установки. Более того, расчеты показали, что проектная схема опасна для эксплуатации и может привести к аварии. Засел за свой проект и сделал его дома, включая чертежи, схемы, расчеты. Получилась объемистая папка. Понес Колмановскому, директору АЭС, передал ему.
   - Что ты, милый человек, - говорит, - да этот узел давно готов, трубопроводы, арматура на складе лежат, что с ними делать, если предложение принять? А по твоему проекту новое надо заказывать.
   - Нет, - отвечаю, - ничего нового не потребуется, а вот лишнего останется много, да вот и перечень.
   - Ну, ладно, передам твой проект авторам, пусть разбираются. Вряд ли там придут в восторг. Знаешь, честь мундира и прочее.
   Я знал, что в восторг там не придут. Однако задумались. Послали в Ленинградское отделение "Теплоэлектропроекта" главному инженеру А. Новожилову. Тот разобрался скоро и, приняв предложение, выдал новые чертежи. Приятно было смотреть, как высвободившиеся нержавеющие детали трубопроводов и запорную арматуру грузили для отправки на другую АЭС. Нагрузили полную платформу.
   Подрастали дети. Оле шел седьмой год, Андрею шестой. Они умели читать, считать, плавать и веселиться. Прямо во дворе рос нетронутый лес, воздух чистейший, детворы много, выходи, играй сколько хочешь.
   Таня с бабушкой любили устраивать ребячьи праздники. Все знакомые детишки собирались у нас, пели песни, декламировали, шумели, делали, что хотели. Такая радость в доме!
   Теперь зимой водохранилище от края до края усеяно рыбаками. В тулупах, ушанках, меховых варежках, сидят у своих лунок и дергают коротенькие удочки, надеясь поймать окуня, который расплодился в последние годы. Каждое воскресенье беру детей - и на лед. Пробовали и мы посидеть у лунки, поймали четырех окунишек, принесли домой, они оттаяли в ванне с водой и стали плавать. Дня через два дети выпустили окуней в пруд, а лунку запечатали снегом, чтобы никто их окунишек не изловил.
   За день до Нового года пошли мы всей нашей компанией в лес. Выбрали полянку с высокой, красивой елкой, утоптали снег, натаскали дров и ушли. Здесь и встречали 1963 год. Пришли с детьми, развели костер, стали украшать елку, пили шампанское, жарили шашлыки, зажгли свечи, очень много свечей, и плясали вокруг елки, вокруг костра. Красиво это было: и елка со свечами, и снег, мороз, дети раскрасневшиеся, с блестящими глазами, красиво.
   Потом собрали горящие свечи с елки и пошли по лесу со свечами, этакое ритуальное шествие. Выйдя на дорогу, воткнули свечи в сугробы по обочинам дороги и направились к Шашариным праздновать дальше. До самого поселка оборачивались полюбоваться на иллюминацию. В черноте новогодней ночи - огненная строчка, живая колеблющаяся, памятная.
   Постепенно обзаводились геологической литературой и картами. Оказалось, что недалеко от нас месторождения родонита, асбеста, горного хрусталя. Как только сошел снег, подсохли дороги, стали выезжать в геологические экспедиции. Начали с асбеста. Город с таким названием совсем близко. В городе пять обогатительных фабрик работают, но строится еще и шестая, большей мощности, чем первые пять вместе взятые. Едем в карьер. Человеку, не видевшему крупного карьера, даже не верится, что такое может быть на самом деле. Зрелище грандиозное. Такая вырыта ямища, что весь город туда упрятать можно и еще место останется. Серпантином вьются вниз дороги, по ним неторопливо плывут 25-тонные самосвалы, сверху они как игрушечные. Называют их здесь "малютками". Набравшись храбрости, суюсь со своим "москвичем" на их дорогу. Вот навстречу идет груженая "малютка", колесо у нее выше моей машины, боюсь раздавит. Однако разъехались. Вот и дно котлована. Тут свои страсти: того и гляди взорвут вместе с породой. Поставил машину поближе к работающим женщинам. Вышли, поздоровались, они нам обрадовались, особенно детям. Стали предлагать самые лучшие образцы асбеста, которые они сортировали вручную. Асбест очень понравился детям. Они отламывали от куска тоненькую палочку, мяли в руках и получалась веревочка белая, или голубая.
   Не все наши приятели одобряла наше увлечение камнями.
   - Вот если бы вы собирали камни драгоценные, тогда понятное дело, а то...
   Однажды Роза и Юра Евдокимовы согласились поехать вместе с нами на своей "волге". Мы вязли в грязи, вытаскивали друг друга на проселочных дорогах и, наконец, в районе Полевского попали на мраморный карьер. Стали рыться в отвалах и нашли тальк. Только не обыкновенный белый камень, а благородный тальк небесно-голубого цвета, немыслимой нежности камни, которые в руку брать боязно, до того они хороши. Загрузили Евдокимовы этими камнями полбагажника и стали ездить с нами, когда выпадало время.
   Как-то поехали искать месторождение родонита, которым облицована станция метро Маяковская в Москве. Искали долго, расспрашивали стариков. Забылось место, но нашли. В лесу на поляне колодец, как в любой деревне. На срубе ворот, на нем веревка с бадьей. Веревка совсем гнилая, а глубина метров 12, вокруг камни валяются - родонит. Набрали самых красивых.
   В Свердловском минералогическом музее есть дивные вазы, чаши и другие поделки из родонита. Глазам не верится, что они тут на этой земле сделаны, руками простого человека, в дымной черной избе. Откуда же такая красота?
   Жизнь на крупной стройке никогда не стоит на месте, одно событие быстро сменяет другое, не успеешь нарадоваться, а уж печаль у ворот. Ответственность за жизнь и здоровье людей до того обострили требовательность к вопросам техники безопасности у руководства строительством, что я иногда сам замечал свою излишнюю придирчивость к подчиненным. А все же и со мной произошел странный, нелепый случай.
   Здание реакторного цеха доросло до высоты 40 метров и сравнялось со стрелой башенного крана. Как-то я увидел, что кран не работает: один конец стрелы рядом со стеной, на другом конце, где крюк, в подвесной люльке работают слесари. Ни с того, ни с сего, я стал на стальную полосу стрелы и пошел по ней к слесарям. Сначала было хорошо, к высоте я привык, высоты не боялся, ширина полосы вполне устраивала, нога не свешивалась. Надо было идти метров 40, я и шел. Ветра не было, тихо. Примерно на половине пути полоса стала скользкой, на нее капала смазка с тросов. Теперь все переменилось и страх закрался в душу, сорокаметровая высота повеяла могильным холодом. Собрав силу воли, я шел очень медленно, потихонечку ставя ногу, пробуя ее на прочность на скользкой опоре, с опаской отрывал другую ногу, прилипшую к полосе. Рабочие перестали стучать, даже разговаривать. До них оставалось метров десять. Но полоса стала теперь еще и неровной, от налипших масла и грязи. Последние метры прошел, забыв все на свете, кроме своих ног, которые могли спасти или погубить.
   - Ну, ты даешь, Владислав Викентьевич!
   Это я расслышал, когда несколько сильных рабочих рук вцепились в меня, помогая слезть в люльку. А зачем туда пошел, по дороге забыл совершенно.
   Летом 1963 года В. П. Невского назначили директором нашей Белоярской АЭС. Колмановский остался заместителем по капитальному строительству. Казаров стал начальником нашего монтажного управления, главным инженером назначили меня.
   Невский немедленно приостановил некоторые строительные работы, имея в виду значительную реконструкцию незавершенных объектов, привлек крупных специалистов по архитектурному оформлению АЭС и поселка. Главного инженера АЭС Б. Г. Иванова заменил Шашариным, сделал еще ряд перестановок.
   С переходом Невского в дирекцию работать стало трудно, как никогда прежде. Ни голова, ни ноги не успевали за всеми новыми начинаниями, запретами, указаниями. Все стало вверх дном, хотя за каждым действием угадывалась целесообразность, новый директор вкладывал свою энергию в созидание нового, лучшего, опытным специалистам это хорошо было видно.
   Невский действительно задержал строительство своими реконструкциями. И там, и тут ломали стены, переделывали лестницы, обивали штукатурку, делали заново. Все это стоило денег. Невский деньги доставал, он согласовал более поздний срок ввода АЭС. Любые препятствия он обходил под девизом, "качество прежде всего." Перепроектировали центральную часть поселка, выдали проект прекрасного клуба-кинотеатра, на очереди был проект закрытого плавательного бассейна. Всех перемен и реконструкций не упомнить.
   Как-то иду станционным двором. Недавно прошел дождь, на асфальте лужи. Замечаю, что все они обведены по контурам красным мелком. Что за ерунда? Детей сюда пустили, что ли? Прихожу к Невскому по своим делам, а у него сидит начальник механизированной колонны Малюта и чуть не плачет.
   - Хорошо, я тебе оплачу, но сделай.
   - Да ничего нельзя поделать, не лягут заплатки, отвалятся. Надо новый асфальт укладывать, где я его возьму, ты сам подумай.
   Но Невский был неумолим.
   - Асфальт достану, за работу заплачу, рабочих ищи сам, сделай по высшему классу, чтобы ни одной лужи! Иначе на глаза не показывайся.
   Побрел Малюта из кабинета со своей бедой, жаль его было.
   В новой должности значительно расширилось и мое поле деятельности. Кроме реакторного цеха, где начальником стал Кривенцов, были у нас турбинный цех, цех изготовления вспомогательного оборудования, контрольно-измерительных приборов (КИП), сварочный, кислородный завод, цех химпокрытий, гараж и многое другое. Теперь все это поглотило мое время, внимание и энтузиазм без остатка.
   Дела на блоке входили в ту фазу, когда работы не видно. Оборудование смонтировано, проложены трубопроводы, кабели, провода, системы заполнены водой, идут гидравлические испытания и промывки. Отдельные системы отмывают всякими способами неделями, чтобы не оставить в контуре ни одной соринки. Вот и работают 500 человек, а сделанного не видно, но всем нужен заработок. Трудные времена!
   Оставалась единственная денежная работа - теплоизоляция. Ее ведет мастер Лариса Давыдова, очень веселая, работящая и молодая. Работа у нее из самых трудных. Шутка ли, управлять тремя большими женскими бригадами. На огромных столах сошьют они полотнища из стеклоткани, разложат стекловату, простегают стеклонитью и получится стеклянное одеяло, которое называют мат. Маты отвезут на АЭС, закрепят на трубах, баках, насосах с умением и аккуратностью. В некоторых боксах температура более 40 градусов, стеклянная пыль лезет в глаза, за пазуху, нос покрыт марлевой повязкой, а маты такие тяжелые, непокорные - в одном месте подтянешь, в другом выперло... Работать с женщинами трудно, строптивых среди них немало, даже мужчины с женскими бригадами справляются с трудом, а Лариса - строго, весело и просто.
   Когда закончат теплоизоляцию, придут жестянщики и наложат поверх матов гнутые алюминиевые листы окожушивания. Эта работа требует еще и художественного вкуса, от него зависит, как будет выглядеть смонтированное оборудование. Тут тоже Лариса, ее слушают и уважают знатоки своего ремесла - жестянщики. Многие удивлялись, как она справляется со своими разнополыми бригадами, да еще обеспечивает отменное качество.
   Пуск атомной станции совсем не то, что тепловой. Слышишь по радио, читаешь в газетах: "Состоялся физический пуск АЭС". А это значит, что проведен физический эксперимент с активной зоной реактора. До настоящего пуска еще далеко. Но наладочные работы идут уже широким фронтом. Все больше систем оборудования сдается эксплуатационникам и они там становятся хозяевами. Часто работы принимают неопределенный характер, когда на сданных системах проявляются неполадки. Тогда приходится просить рабочих поработать сверхурочно. При этом бывали и такие разговоры:
   - Боря, надо остаться, насос не работает, заплачу премиальными.
   - Нет, Владислав Викентьевич, рыбалка, сам понимаешь.
   - Боря, я прошу, без этого насоса ничего дальше делать нельзя.
   - Ну тогда другое дело. Сделаем насос, можешь не сомневаться.
   Не хочу сказать, что премии у нас не любили, но погони за лишним рублем не было, а вот к работе, к общему делу относились с большим уважением, как к своему кровному. Бывали, конечно, и другие люди, но мало. Не они задавали тон в коллективе.
   Борис Спирченков не только прекрасный бригадир с дипломом техника, но и шутник, каких мало. Однажды он развеселил весь поселок. Прошли дожди и наполнили канавы вдоль дороги, по которой мы ездили на работу. К концу дня, когда народ разъезжался домой, Борис с парой приятелей уселись у канавы и на виду у всех стали вытаскивать из воды... рыбу на свои удочки. Рыбаков у нас много, некоторые клюнули на розыгрыш, взяли дома удочки и бегом к канаве, а Борис в кусты, чтоб не побили. Следующим утром начался "день смеха". Смеялись в автобусах, проезжая вдоль канав на работу, в школах и магазинах, смеялись обманутые рыбаки. А как это хорошо, когда все смеются!
   Настало время нашему персоналу проходить медицинскую комиссию для работ в радиоактивной зоне. Некоторые рабочие и ИТР на комиссию не пошли, заранее отказавшись от такой работы, что вносило трудности. Если где-то не заладится, значит, придется исправлять другому. Однако эти сложности оказались мнимыми и мы их легко преодолели, зато появились другие настоящие трудности и неожиданности.
   Как-то пришел на работу, а меня дожидается оперативник КГБ. Ночью перерезали кусачками 100 жаростойких кабелей. Обнаружила диверсию ночная смена. К нам вопросы: кто монтировал, когда закончили монтаж, есть ли подозрения. Вредителя так и не нашли, а нам пришлось проложить заново все поврежденные кабели. Хорошо, что они оказались в запасе, а то бы беда. Эти кабели нельзя сращивать, они работает при высокой температуре, тот, кто их перерезал, хорошо знал об этом.
   Оказалось, что сдать готовую систему оборудования труднее, чем его смонтировать. Комиссии заказчика принимали их так тщательно, что о сдаче с первого предъявления не было и речи. Сначала делалась куча замечаний, потом разбирались, кто будет устранять неполадки и за чей счет. Устраняли замечания, а получали новые и так много раз, пока оставалось хоть малейшее отступление от нормативов. Зато качество высокое и красиво выглядит оборудование, как на фотографии.
   За каждодневными трудами, за грудами мелких, но неотложных дел как-то не заметили, что подошли к пуску. Наш персонал наравне с эксплуатационным ходил на блок через санпропускник, переодеваясь в белую лавсановую одежду. Мы, руководители, все реже и реже бывали дома, все тревожнее становились короткие часы сна. И вот однажды утром сказали: "Пустили!" Пустили реактор на очень малой мощности, но уже от этого в здании потеплело. Проверяли работу систем на горячем реакторе, потом получили первый пар, постепенно его становилось больше и больше. В один прекрасный день дали пар на турбину. Начался последний этап наших работ - сдача блока под нагрузкой.
   Испуг быстро меняется на храбрость. Вначале наш персонал боялся радиоактивности, но прошло несколько дней и те же люди стали нарушать элементарные правила личной гигиены. Чего проще, хочешь покурить - вымой руки. Так нет, не заставишь.
   - Да ничего не будет! - дежурный ответ.
   Какая бы гора ни была, а достигнешь перевала - за ним спуск. Так и у нас. Блок работал все устойчивей и пришло время подписания акта о сдаче его в эксплуатацию. Как ни трудна дорога, а преодолели, прошли. За многодневной усталостью не заметили торжественных моментов. Просто дышать стало легче. Отоспались. И начали болеть. Первым слег Невский, ему досталось больше всех, потом Казаров, моя очередь была еще впереди.
   При профилактическом медицинском осмотре у Алексея Разорвина обнаружили туберкулез легких. Врачи проследили возможные пути заражения, но других больных не нашли. Алексея лечили 6 месяцев, два месяца в специализированной клинике, 4 месяца в санатории. Потом он долго состоял на учете и проходил регулярный медицинский контроль. За все время потери трудоспособности ему полностью выплатили зарплату, лечение не стоило ему ни копейки так же, как и другим больным, независимо от длительности, сложности лечения и государственных расходов.
   Исполнилось 10 лет, как мы закончили институт. Я поехал на встречу в Москву. Собрался в ресторане гостиницы "Националь" почти весь наш курс. Здоровые, задорные, шумливые, умеющие говорить все разом, мы не постарели за эти 10 лет. Посолиднели, обзавелись семьями, жизненным опытом, должностями, приличными заработками, но не постарели. Замечательная была эта встреча, памятная.
   Ровно четыре часа занимал переезд от Заречного до квартиры моей тещи в Москве. Я никогда не пользовался общественным транспортом, только такси. На любой улице стоило поднять руку и вот он, с зеленым огоньком: "Куда ехать?" Стоил проезд очень дешево: 10 копеек за километр. Для большинства поездок рубля хватало.
   Обедал, как правило, в своем любимом "Славянском базаре." Кухня там чудесная. На закуску рыбное ассорти: икра черная и красная, осетрина холодного и горячего копчения, кусочек лосося, зеленью убрано. Потом суп с расстегаями, мясо в горшочке или судак по-польски, бифштекс с жареной картошечкой тоже хорош. Калачи, квас подавали, не спрашивая. Пиво или стопочку по охоте, и стоило все это 3-5 рублей. Теперь даже самому не верится.
   После командировок в Москву иногда удавалось заскочить на день-два к маме в Брянск. В такие дни встречался со старыми друзьями и непременно шел к бабушке.
   Поют надо мною жаворонки. Небо чистое, жаворонки высоко, высоко, их даже не видно, а песня слышна. И кажется мне, что один самый певучий, самый сладкоголосый вьется надо мной всю мою печальную дорогу. Иду я полем, бывшим болотом. Редкие кочки, жесткая серая трава, иные места вспаханы гусеницами танков - здесь их испытывают после ремонта, безлюдно. Идти еще далеко, есть время подумать. Вот и кладбище. Здесь лежит моя бабушка. Я пришел к ней, такое редкое свидание. Думаю, вспоминаю, молчу. Потом ухожу. Иду тем же полем, но нет больше жаворонков. Тихо. Накрапывает дождик, теплый такой...
   Рассказы Невского о Магнитогорске не давали нам покоя, очень хотелось посмотреть на него."Была гора высокая - теперь яма глубокая", говорят местные жители. Мы стоим на гребне магнитогорского карьера, там, где была гора Магнитная. Под нами в глубокой чаше карьера снуют электропоезда, как на большой железнодорожной станции. Экскаваторы в два ковша нагружают полувагоны рудой. То и дело гремят взрывы, но их звуков не слышно, только видно, как в облаках пыли оседает часть стены карьера, крошась в мелкое крошево. Начинаем искать камни: кусочки железной руды, порода с включением пирита, как золотые звездочки на темном небе. Поднимаемся выше по откосу до того места, откуда открывается металлургический комбинат, а за ним город.
   Зрелище захватывающее. Хитросплетение заводов, эстакад, железнодорожных путей, заводских корпусов и труб. Мы стали считать трубы, дошли до 128 и сбились со счета. Дымы всех цветов: белые, черные, желтые, красные, рыжие уносило ветром в нашу сторону. Мы знали, что каждый третий снаряд, выпущенный нами по фашистам, был выточен из магнитогорской стали. Теперь мы с душевным трепетом смотрели на неповторимую картину индустриальной мощи, расстилавшейся внизу от края до края. Магнитогорск воевал больше других городов, находясь в тылу. Его вклад в Победу огромен. Это его сталь согнула немецкую. Здесь, на этой земле, русский Иван одолел немецкого Фрица своим мастерством, трудом, неистовостью.
   Почти во всех наших путешествиях, в поездках на ближние и дальние рудники, карьеры, леса и озера неизменное участие принимала моя Татьяна. Во многих вылазках она была инициатором. А ведь на работе она сильно уставала от своих бригад, чертежей, нарядов. А дома стирка, стряпание, воспитание и обслуживание детей, многие другие домашние хлопоты лежали на ней. Но ни разу она не отказалась от похода или поездки и никогда не жаловалась на трудности быта.
   Как-то раз заночевали в том месте, где километрах в 20 от Свердловска расположен обелиск "Европа - Азия". Смеркалось, стали устраиваться на ночлег, развели костер, приготовили ужин, после ужина пошли прогуляться. Совсем недалеко на самой вершине холма стояла геодезическая вышка. Очень мне захотелось туда забраться, но перекладины лестницы так сгнили, что обламывались под ногами. Пока я раздумывал, туда забралась Оля и мне волей-неволей пришлось лезть за нею. Выше ступеньки пошли покрепче, но лезть по ним было рискованно. Забравшись наверх, я был очарован открывшейся панорамой. Весь Урал, докуда хватал глаз, переливался огнями. Огни мерцали, искрились, водили хороводы и чуть только не пели. Тогда запел я сам. До чего хорошо, до чего радостно стало на душе от этого дивного ночного видения. Потом я залез туда еще раз с Андрюшей, чтобы и он посмотрел. Жаль, что Белоярка не была видна.
   На нашем втором блоке дела шли к завершению. Нам стали подбрасывать работы в дальних местах. Первую дали на Конаковской ГРЭС. Мы стали готовить туда коллектив и начальником решили послать Дюрягина. Он передал свои дела по турбинному цеху и собирался к отъезду. На какое-то время он потерялся у нас из поля зрения. И вот звонок Казарова:
   - Владислав Викентьевич, Дюрягин погиб.
   Анатолий завел себе подружку, молодую девчонку, лет девятнадцати. За день до отъезда в Конаково повез покатать ее на машине. Приехал, поставил машину в гараж, но сам там остался и девочка тоже. В какой-то несчастный момент Толик включил двигатель, чтобы прогреть машину, а выключить уже не смог, оба задохнулись. Дня через два сосед по гаражу заинтересовался, почему у Дюрягина гараж не заперт, ну, и увидел все.
   Кроме Конакова, добавили нам Троицк, где начальником стройки была знаменитая Вера Ивановна Рыбка с таким решительным и жестким характером, что легко справлялась с многотысячным коллективом. Там дали нам монтаж турбины. На этом дело не кончилось. На строившемся автозаводе ВАЗ тоже выделили большой объем работ и забрали туда Казарова, а он взял с собой далеко не худшие бригады. Так я остался один со своим вторым блоком, который требовалось еще доделать, пустить и сдать в эксплуатацию.
   Теперь ровно в 9 часов утра Толик Белецкий подъезжает к моему дому. Приезжаю на работу, вхожу в бывший кабинет Невского, сажусь за стол, бегло смотрю почту, чтобы разослать по отделам. Приходит Паластров, главбух, приносит на подпись документы, чеки. Спускаюсь этажом ниже в лабораторию к Королькову. Тут утренние данные о качестве заваренных вчера сварных соединений, очень для меня важные. Иду в ацетиленовую генераторную проверить, дан ли газ на главный корпус, оттуда в гараж. Еще несколько шагов и вот он цех изготовления оборудования. Как дела с водопаропроводами? Обязательно побывать в механической мастерской, там много срочных заказов. Оттуда пешком до главного корпуса, это метров 700. Но почти весь путь по своим объектам. Вот под козловыми кранами идет сборка огромных вентиляционных коробов, здесь мы недавно применили полуавтоматическую сварку, посмотреть, как получается. Дальше участок химпокрытий (окраска), здесь приходится остановиться: не прошли образцы вчерашних работ. После обработки в кислоте краска отслоилась. Начальник цеха Данков объясняет, что виноват начальник снабжения Бахтин, не привез активированный уголь, воздух для покраски плохо очищается от масла и влаги, оттого брак. Звоню Бахтину. Теперь к сварщикам. Разбираюсь с Вагнером о причинах вчерашних неудач, опять Бахтин - не привез новые электроды. Проверяю расстановку сварщиков, кое-что поправляю. Захожу на кислородный завод, это сложное круглосуточное производство, оно требует внимания.
   Остается метров 300 до второго блока, место чистое, иду, отдыхаю от первой порции суеты. По привычке спускаюсь вниз на минусовые отметки. После улицы темно, тускло светят редкие лампочки, сыро. Иду под реактор, где самые главные, самые чуткие системы управления и защиты. Чугунные двери, стальные облицовки на полах, много света, рабочие в белых халатах, спецобуви, чисто. Здесь работает одна из лучших бригад - Насиновского. Нагромождение механизмов, труб, кабелей. Вопросов много, приходится надолго задержаться.
   Поднимаюсь по лестницам все выше, проверяю работы в многочисленных боксах, разговариваю с рабочими о работе, о домашних делах. Вот и центральный зал, монтаж реактора идет полным ходом. Длинные плети водопаропроводов сверкают в ярком свете прожекторов, тепло, чисто, персонал в белой спецодежде, работает бригада Черненко. Встречаю Кривенцова.
   - Не знаю, как план выполнить, работы мелкие, а переделок много, вчера еще новые чертежи получил, ты знаешь.
   Захожу к КИПовцам. Они монтируют систему безопасности реактора. Многие километры тоненьких трубочек, здесь масса сварки очень ответственной. Работают тут самые терпеливые.
   Иду все выше и оказываюсь на самом верху. Здесь всегда дует ветер. Видно далеко, за озеро, наш поселок, как на ладони. Поближе - строительство СФТИ, объект Зеленова. Туда мне еще надо зайти, мы там монтируем атомный исследовательский реактор и много очень сложного оборудования. Смотрю на часы - время обедать, затем оперативка у строителей. После нее едем с Домбровским в турбинный цех решать на месте несколько трудных вопросов, потом на СФТИ к Зеленову. У него куча всяких переделок, пришли измененные чертежи. Договариваемся об оплате, о сроках, идем вместе смотреть работы. От Зеленова к себе, в 5 часов оперативка у меня, собираются начальники цехов и служб. Вопросы, вопросы, неувязки, неполадки. То, что идет хорошо, не требует вмешательства. Сюда стекаются только неприятности, сдерживающие работы.
   Зарплата у меня 250 рублей плюс всякие премиальные, командировочные, вместе с ними рублей 500. Хорошему сварщику, бригадиру платим чуть поменьше, а иногда и побольше. Таня получает рублей 250. Нам хватает, у нас трое детей, машина, мы любим побывать в компании, купить книги. Совсем не интересуемся мебелью, коврами, одеждой. Было бы тепло да чисто. Нам хватало всего, кроме времени.
   Каждый человек радуется своему труду. Но особую радость доставляет чужой успех, которого ты добивался. Учитель, наставник, родитель, пройдя через тысячу неудач, ошибок,. радуется росткам своих усилий в том, в кого вложил он свой труд и терпение.
   Как-то иду по турбинному цеху. Вижу, наши слесари шлифуют сварные стыки огромных труб, делают ненужную работу.
   - Прекратите, - говорю, - займитесь другой работой.
   - Да тут немножко, сварщик уж очень некрасивый шов наварил.
   Иду обратно часа через два. Шлифуют. Хотел сгоряча поругаться, да вдруг радостно стало. Значит не пропали даром наши усилия. Глаза слесарей хотят увидеть красоту в своем изделии, а сварщик подкачал. И я прошел стороной с приятным чувством на душе, молодцы ребята!
   Наше Белоярское монтажное управление по справедливости можно назвать кузницей кадров. Сложность работ, требовательность руководства быстро повышали квалификацию рабочих и ИТР. Здесь необходимо глубокое знание порученного дела, продуманная организация труда, выполнение напряженных графиков работ, высокое качество. Одним из важных результатов нашей работы стало то, что в разное время из Белоярского монтажного управления были переведены в Москву на работу в трест, министерство и его организации специалисты высокого класса: В. Невский, В. Казаров, Е. Кривенцов, А. Готшалк, В. Воргунов, Б. Зинин, М. Квашелава, А. Сокольский, В. Гирнис, Л. Романов, П. Корольков, А. Котиков, А. Мирющенко, Ф. Вагнер и другие. А сколько замечательных бригадиров, звеньевых, рабочих вышли из нашего коллектива! По этому показателю не было нам равных.
   Второй блок нашей АЭС гораздо сложнее первого. Он в два раза мощнее, на нем установлена информационно-вычислитеьная машина "Карат" на базе ЭВМ, она следит за многими параметрами работающего оборудования, регистрирует их и выдает сигнал тревоги, если параметры отклоняются сверх нормы. Много бед было с этим "Каратом". Одной из них стало воровство транзисторов. Тогда транзисторы были еще редкостью, а радилюбителям они требовались для самоделок. Что делать? Возьмут один транзистор, а выходит из строя целый блок, попробуй найти повреждение, не так-то просто. Закрывали двери, ставили охрану, ничего не помогало. А тут прораб Шапочкин предлагает:
   - Давайте здесь на самом виду положим по два-три десятка разных транзисторов из запаса и напишем объявление: "берите, кому надо".
   Сначала это показалось шуткой, однако попробовали, и кражи сразу прекратились, а транзисторов с тарелочки взяли не больше десятка.
   Перед самым пуском нарядили елку на центральном пульте, где сосредоточено управление реактором и всей АЭС. Тут мы встретились с Невским, поздравили друг друга с наступающим Новым годом и пуском блока. Оба были довольны, что вытянули такой воз.
   Задолго до пуска я заказал в Свердловской камнерезной мастерской большую партию сувениров из уральских поделочных камней, чтобы наградить рабочих и ИТР. Привезли нам для показа образцы, выполненные из яшмы, родонита, кварца и других уральских самоцветов, они всем очень понравились.
   Торжества по поводу пуска блока провели в только что открытом Доме культуры, который назвали "Ровесником". Устроили застолье для всего нашего коллектива. Были речи, поздравления, зачитывали поздравительные телеграммы, пели, танцевали, нашим труженикам вручали каменные сувениры....
   Вскоре пришло время расставания. Прощание было трогательным. Мы объехали на своей "волге" всю АЭС, попрощались с друзьями и товарищами по работе, промчались по дамбе через поселок и взяли курс на Москву.
  
   БОЛГАРИЯ
   Плевен
   Впервые я побывал в Болгарии в 1968 году в составе рабочей группы Минэнерго СССР, для согласования технического проекта атомной электростанции Козлодуй. Нашу группу возглавляла Юлия Николаевна Фомина - очень сведущий специалист, прекрасный руководитель и хороший товарищ. В группу входили, в основном, проектировщики "Теплоэлектропроекта", но были специалисты других организаций, я представлял трест "Центроэнергомонтаж" и консультировал болгарских специалистов в части разработки проекта монтажной базы и основных технологических процессов монтажа оборудования. Защита прошла хорошо, наш проект утвердили, но не обошлось и без разногласий.
   Болгарские специалисты имели опыт возведения промышленных сооружений из железобетона в скользящей опалубке, они настаивали на том, чтобы турбинное отделение АЭС, запроектированное в сборном железобетоне, было переделано на вариант со скользящей опалубкой. У нас в те времена скользящая опалубка почти не применялась и ТЭП отказывался изменять проект. Спор уладила Фомина, предложив болгарам взять на себя проектирование турбинного отделения в скользящей опалубке, с чем они охотно согласились, сами разработали проект, а потом успешно его осуществили. Болгарские специалисты были достаточно хорошо осведомлены и о реакторном отделении, изучив опыт строительства, монтажа и эксплуатации наших и некоторых зарубежных АЭС.
   Наконец, проект был согласован и болгары устроили по этому поводу прекрасный банкет, а потом увезли нас на несколько дней в путешествие по Болгарии и показали так много интересного, красивого, так предупредительно, по-братски обращались с нами, что впечатление сложилось самое благоприятное. В дальнейшем я с семьей прожил в Болгарии более двух лет, но это первое хорошее впечатление о ней, пожалуй, только окрепло, насытившись большим и разнообразным жизненным опытом. Как это хорошо, когда не приходится разочаровываться!
   В марте 1969 года я выехал из Москвы на своей перегруженной домашними вещами "волге" и через три дня был в пограничном с Румынией молдавском селе Леушань, там заночевал. Румынию проскочил за один день и к вечеру, переехав мост через Дунай, оказался на болгарском берегу.
   - Здравствуй, братушка! - приветствовал меня первый встречный таможенник, без всяких задержек проштамповал мой паспорт и проводил в путь - До виждане, братушка!
   Так я стал "братушкой", а в служебных отношениях "другарем", что по-болгарски означает товарищ.
   Переночевал в гостинице г. Руссы, а в средине дня прибыл к месту назначения в город Плевен. Поехал сразу на Нефтехимкомбинат и разыскал своего начальника - общего руководителя советских специалистов на комбинате Нефедова, пожилого, опытного, очень добродушного человека.
   Через час он представил меня директору комбината Митеву. Высокий, стройный, рано поседевший, очень красивый и умный человек, прекрасно владел русским языком. Он вел легкую непринужденную беседу. Подали коньяк и кофе. Митев рассказывал, как несколько лет назад советские геологи обнаружили нефть в окрестностях Плевена и, хотя месторождение было невелико, решили строить нефтехимкомбинат, потому что нефть оказалась очень высокого качества, подходящая для производства смазочных материалов. При комбинате строилась ТЭЦ , на которой мне предстояло работать: строить, пускать ее, радоваться и горевать за успехи и неудачи вместе с болгарами.
   Поселили нас в хорошей трехкомнатной меблированной квартире. Приходила уборщица помогать по хозяйству. Все это предоставлялось бесплатно. Когда приехала Таня с детьми, их радости не было границ. Больше всего они радовались теплу и солнцу, по которым так стосковались на Урале. Здесь солнца оказалось больше, чем достаточно.
   Квартал, где стоял наш дом, назывался Старгозия. Это был новый, построенный нефтекомбинатом город на окраине Плевена. Светлые здания разместились на пригорке и смотрелись вполне симпатично. До центра Плевена минут 15 ходьбы. На работу советских специалистов возили автобусом, минут 15-20 езды.
   Прошло совсем немного времени, а мы уже обанкротились. Зная понаслышке, что за границей живут хорошо, мы тоже поначалу ни в чем себе не отказывали, а когда подсчитали расходы, оказалось, что задолжали. Оклад мой составлял 500 левов, что равносильно 500 рублям. Трое детей, жена не работает, старшие дети учатся в интернате в Софии, туда надо платить, машина бензин кушает, а он вчетверо дороже, чем у нас. Было над чем призадуматься. Пришлось ограничить все, кроме бензина. Ездили мы много и правильно делали.
   Плевен - город болгаро-советской дружбы. 20 000 русских пало здесь при освобождении Болгарии от 500-летнего турецкого ига. В центре города мавзолей-костница, где в саркофагах хранятся кости солдат-освободителей. На краю города - мемориальный парк. На его склонах высажено 20 000 кустов роз по числу русских воинов, павших при освобождении города. В парке нет освещения, никаких развлечений, здесь ничем не торгуют, даже лимонадом. В центре парка костница и музей, около него отбитые у турок пушки. Вокруг города на многочисленных холмах каменные обелиски, в память сражений и погибших воинов.
   Город Плевен не из самых красивых или самобытных болгарских городов, зато рядом с городом прекрасный парк в ущелье речушки Кайлыки, благоустроенный в советские годы. Кайлыка - речушка совсем невеликая, но прорыла она ущелье прямо не по своим силам. Видно, в старые времена была она многоводнее. Углубляется ущелье метров на 20-40, обрывы почти отвесные заросли сиренью, акацией, шиповником. Есть и автомобильная дорога, местами она проходит под нависающими скалами. Кайлыка - любимое место отдыха горожан, тут и мы тоже часто бывали.
   Нефтекомбинат занимает излучину реки Вит, порядочной по болгарским масштабам. Река быстрая, чистая, но мелкая. Рядом со строящимся комбинатом монтажные и строительные бригады примостили свои бригадные будки, а вокруг них устроили небольшие огороды с помидорами, огурцами, сладким перцем и картошкой. За огородами старица Вита, большая, глубокая, здесь и рыбу можно поймать, было бы умение.
   Всего нас советских специалистов около 60. На ТЭЦ нас человек 10: специалисты по котлу, турбине, химводоочистке, трубопроводам, по электрической части. Монтажные работы только начинаются, мы привыкаем к новым условиям, срабатываемся с болгарскими коллегами. Начальник монтажного участка треста "Энергомонтаж" - Кацаров в монтажном деле новичок, но умеет управлять коллективом, пока очень небольшим, но быстро растущим. Пуск комбината, как и нашей ТЭЦ , намечен на конец года, но работы сильно отстают от графика и это всех тревожит. Директор ТЭЦ - Мечкаров, что по русски означает Медведев, свою фамилию оправдывал: не очень велик ростом, но плотный, сильный, спокойный и рассудительный человек лет сорока. Главный инженер - Манговски - худенький, подвижный, очень вежливый и приятный.
   В средине лета строители сдали фундаменты под оборудование. Начался монтаж котла, турбины, металлоконструкций и прочего. Монтажный коллектив быстро рос, укрепили руководство монтажной организации, но в оставшееся время смонтировать оборудование и пустить ТЭЦ было очень проблематично.
   Лето выдалось трудное. Ночи жаркие, душные, спится плохо. Каждое утро в малиновом раскаленном небе появляется солнце, такое красное, огромное и беспощадное. Уже первые его лучи обжигают, днем от него надо спасаться. Постепенно накапливается усталость, люди вялые, безразличные, не до работы, лишь бы как-нибудь пережить день да ночь. Никаких перемен, ни одной тучки, ни одного дуновения ветра. Так проходит неделя, две, три. Кажется, что это не кончится никогда. Земля звенит, как железо и лопается на куски. Кончается жара тропическим ливнем, у нас таких не бывает и хорошо, лучше от них подальше.
   - Другарю Гирнис, я работал с французами на строительстве химической фабрики, - говорит Стефан Манговски, - там французский шеф-инженер наших монтажников по семь раз заставлял одно и то же место переделывать, а вы, братушки, не заставляете. Почему так?
   - Да потому, - отвечаю, - что французу не жаль вашего труда. Мы подходим иначе. Каждая переделка для нас тревожный знак. Наилучшим общим результатом труда будет такой, когда качество работ контролируется непрерывно, благодаря чему работы переделывать вообще не приходится.
   - Я согласен, но и на нашей ТЭЦ есть места, где качество невысокое.
   - Знаю, упущения есть, надо их устранить и мы этого добьемся, с вашим участием, конечно.
   Вскоре после разговора с Манговски я собрал своих специалистов. Обмен мнениями произошел оживленный и интересный. Оказалось, что упущения есть, но как теперь их устранить, если мы с ними согласились, это многих смущало. Тогда мы прошли по блоку и мне показали то, чего я раньше не замечал. Окончив осмотр, я написал служебную записку Мечкарову и Кацарову, где были перечислены допущенные отклонения от норм. Несколько дней они, по-видимому, обсуждали записку, а потом пригласили меня пройти с ними вместе. Переделок намечалось не так и много, со всеми они согласились, кроме одной. Рифленый настил вокруг турбины выполнялся небрежно.
   - Нет, - отвечают, - на работоспособность турбины настил не влияет, а что некрасиво, так нам на него смотреть.
   Тогда я повел их по турбинному отделению и стал рассказывать, как те же узлы оформлены на Белоярской АЭС. Слушали внимательно, но настояли на своем: настил переделывать не будем.
   Что поделаешь, не везде и не всегда с твоим мнением согласятся. Пришлось отступиться.
   На работе мы обходились без переводчика. Русский язык знали почти все руководители, многие бригадиры и рабочие. Мы тоже быстро привыкали к болгарской речи, очень похожей на русскую, но бывали и казусы, особенно в быту. В Софии я зашел в буфет, постоял минуты две в очереди и спросил себе две булочки и кофе. Вся очередь и буфетчица рассмеялись. Тогда, не зная почему они смеются, я поправился:
   - Одну булочку, одну.
   Тут все так развеселились, как могут только южане. Они хохотали, хватались за животы, махали руками и вытирали слезы. Ко мне подошла девушка, усадила за столик и попросила подождать:
   - Сейчас подойдет моя очередь, я возьму, что вам надо.
   Когда мы с ней принялись за кофе, она спросила:
   - Вы знаете, что заказали себе на завтрак?
   - А что?
   - Вы спросили себе две молодых жены, ну две молодушки. По- болгарски булка - это молодая жена, а потом сказали, что можно и одну. Вот ведь как! Путаницы в славянских языках много. Теперь будете знать, не забудете.
   Древние римляне оставили в Болгарии много памятников своей цивилизации. Многие расположены вдоль Дуная и Черного моря. Один из таких памятников - римское селение на берегу Дуная у села Гиген. Приезжаем в село. Музей закрыт.
   - Мы сейчас сбегаем, - говорят мальчишки, обступившие нас.
   Минут через 20 появляется пожилой мужчина, преподаватель местной школы. Знакомимся, рассказываем, зачем приехали. Садимся с ним в машину и едем, куда он показывает. Мы видим следы исчезнувшего селения, фундаменты домов, очертания улиц, колодцы. Иногда останавливаемся. Наш гид рассказывает, мы слушаем, смотрим, проникаемся стариной. Интересно.
   В деревне открывает нам музей, демонстрирует небольшую коллекцию найденных здесь монет, оружия, украшений....
   Однажды с нами произошел не совсем обычный случай. Мы поставили свою машину на тихой улочке близ центра Плевена и только что вышли из нее, как к нам подошла очень старая женщина. Не зная по-русски, она знаками пригласила нас в свое жилище. Мы прошли в горницу, очень скромно обставленную, по обычаям прошлого, а может и позапрошлого века. Она усадила нас на скамью, покрытую тряпицей, а сама села напротив и стала на нас смотреть, что-то тихонько приговаривая. Потом встала, погладила дочь Ольгу по головке и проводила к выходу. Этот необычный визит мы долго пытались разгадать, понять желание старой женщины принять русских в своем доме. Может быть, ее память сохранила далекие картины или воспоминания о рассказах времен освобождения Болгарии русскими? Может быть...
   Хорошо ли живут болгары по сравнению с нами? Цены, заработная плата у них почти точно совпадает с нашими. Мясо -дороже, овощи, фрукты - дешевле.
   За последние 25 послевоенных лет они перестроили почти все свои села. Едешь деревней - душа радуется. Дома просторные, кирпичные, оштукатуренные, в основном двухэтажные, площадью 100 - 200 кв. метров, с черепичными крышами. Улицы мощеные или асфальтированные. Кругом цветы, виноград, немного сажают овощей, в основном их получают из колхоза. Болгары почти не тратятся на обогрев домов, а переживают зимы по спатански. Теплой верхней одежды почти не имеют, зимой ходят без шапок. Это дары климата. Обилие фруктов, овощей, виноградных вин обогащает стол, делает его более здоровым.
   Болгары и живут веселее. Проехать вечером через небольшой болгарский город не так-то просто. Центральные улицы закрывают для народного гуляния, звучат оркестры, горожане нарядные, веселые, на то и воскресенье, по-болгарски - "неделя".
   9 сентября, в день Освобождения Болгарии, руководители нашего комбината и города устроили для советских специалистов и их семей банкет в лучшем ресторане города. Вместе с болгарами набралось нас более ста человек. В большом зале составили столы буквой "О". У каждого места к скатерти прикреплена гвоздика, стол сервирован по высшей категории.
   Было много речей, танцевали, пели песни. Надо сказать, болгары любят и умеют петь, а мы только любим, но не умеем. Даже наши советские песни они знают и поют лучше нас. Мы начинаем петь, пропоем пару куплетов, а дальше не знаем, а болгары пропоют ее до конца. А как чудесно исполняют они свои народные песни - заслушаешься! Чтобы не сфальшивить, болгарин приложит к уху ладонь рупором, слушает себя, хор стройный, поют на два голоса, будто отрепетировали заранее. Музыкальный народ. Недаром у них в Плевене два хороших концертных зала, которые никогда не пустуют.
   Банкет прошел превосходно. Ответный банкет мы давали 7 ноября...
   Как-то позвал меня к себе Мечкаров, у него начальник турбинного цеха Годулянов, чертежи разложены, о чем-то они беседовали.
   - Другарю Гирнис, вы знаете, что компоновка нашей ТЭЦ полуоткрытая, часть оборудования, в том числе и деаэраторы не защищены от непогоды, а у нас зимой морозы доходят до 10 градусов. За деаэраторы мы не опасаемся, а вот их водомерные стекла тонкие, вода может замерзнуть, стекла лопнут. Как быть?
   - Мы посмотрим, другарю Мечкаров, что-нибудь придумаем.
   - Хорошо, жду от вас решения.
   Пошли мы на деаэраторную вместе с нашим специалистом по трубопроводам Гришиным, это его объект. Первое, что пришло в голову - электрообогрев, но пока мы соображали, как его сделать, заметили отверстие в полу, откуда шел теплый воздух. Ниже располагалось помещение трубопроводов всегда нагретое. Тут нас сразу осенило: надо сделать отверстия под водомерными стеклами и установить кожухи, чтобы стекла были в тепле. Через пару дней закончили чертежи и понесли Мечкарову.
   - Как просто получилось и никакого обслуживания не требуется. Хорошо, так и сделаем.
   Похожие случаи встречались не так и редко, мы всегда сами находили нужные решения.
   Молодой инженер-турбинист Георгий Тодоров пригласил нас всей семьей к себе в деревню на сбор винограда. Как не поехать? Такая редкость.
   На гроздесбор выехали рано утром, не завтракая. Минут 10 езды на машине и вот мы впервые на виноградниках, и не просто посмотреть, а работать. Хозяева обошли свой виноградник, собрали самые лучшие грозди, расстелили скатерть, выставили припасы, вино, и пригласили к столу. Покушали, выпили немного вина, взяли корзины и пошли собирать "грозди" - виноград по-нашему.
   Сбор винограда мы представляли себе только по картинам великих мастеров. Все оказалось не так. Было жарко, липли к рукам гнилые ягоды в подтеках медного купороса, которым их опрыскивали от вредителей. Мухи слетелись на сладкое. Многочасовой труд с болью в руках и спине. Трудно. Когда солнце пошло на убыль, кончили "гроздесбор". Погрузили на телегу, запряженную осликом, в багажник моей машины и покатили.
   Сразу стали давить сок на простом устройстве в виде двух ребристых валиков. Их крутят за ручку, как мясорубку, и валики давят виноград, получается сусло. Я хотел отобрать гнилые ягоды, но оказалось, что этого делать не надо. Нельзя виноград и мыть.
   - А как же грязь?
   - Будет ферментация и грязь выпадет на дно.
   Получив первое ведро сусла, отец Тодора осторожно опустил в него сырое яйцо. Яйцо плавало. Значит не надо добавлять сахара, не будет лишних расходов.
   - Теперь у нас получится около 500 литров хорошего вина. Хватит на целый год...
   Среди болгарских рабочих было несколько турок. Присматриваясь к ним, я не обнаружил какого-либо антагонизма между болгарами и турками. Турки работали старательно, квалифицированно, и болгарские руководители ценили их за это.
   Приближался срок ввода ТЭЦ, но работ оставалось так много, что было ясно: пуска в срок не будет. Тогда болгары сделали очень сильный ход - перевели к нам Георгия Белички, уполномоченного ЦК БКП и Совмина Болгарии. Георгий поселился в маленьком кабинете на ТЭЦ, спал на раскладушке. Он заставил работать в три смены, давая для руководителей скупые часы отдыха. Он поставил на дело пуска ТЭЦ весь монтажный трест, все Министерство Энергетики, городские организации. Как одержимый, вцепился он в работу и пустил ТЭЦ к Новому году. Точно в срок заработал и комбинат, давая такие ценные для Болгарии продукты.
   Пуск, конечно, получился не полным, многое осталось недоделанным. Устранение недоделок заняло еще много времени. Белички теперь уходил спать в гостиницу и даже ездил к семье в Софию. Однажды он рассказал:
   - Дочь у меня по-русски говорит свободно. Как-то раз взяли мы ее с женою в Москву, оставили на Киевском вокзале и назначили место встречи в гостинице вечером. Боялись, конечно, шутка ли, целый день одной, в незнакомом городе... Но ничего, приехала радостная, испытание выдержала, рассказов хватило на целый вечер и еще на много дней...
   - А сколько ей было лет?
   - Десять...
   В большом деле без разногласий не обходится. Так и у нас на ТЭЦ.
   - Не нужна нам автоматика. С ней только хлопоты. Она нигде не работает, - заявили мне Мечкаров и Манговски.
   - Будет у вас работать автоматика и хорошо будет работать, - отвечаю.
   Имелись в нашей группе два толковых инженера по автоматике. Добился от болгар двух слесарей им в помощь и стали они налаживать прибор за прибором. Кое-что переделали, где надо отремонтировали, и вскоре стали сдавать готовые, отлаженные системы автоматики придирчивым начальникам цехов, сначала котельного, а потом и турбинного. К весне вся автоматика, все приборы даже самые сложные заработали на славу. Болгарское руководство было несколько смущено, но очень довольно. А два болгарских слесаря, что работали с нашими наладчиками, стали мастерами своего дела и остались обслуживать автоматику
   Сдать работающий блок болгарской стороне было гораздо труднее, чем у нас дома заказчику. Надо было не только "открутить" оборудование на номинальной мощности 72 часа, но и достичь гарантированных контрактом параметров по расходу топлива, выбросу вредных газов и многого другого. Тут мы выступали в роли представителя продавца и это меняло многие привычные установки. Мы отвечали за конечный результат работы не только монтажников, но и заводов-изготовителей оборудования, за наших конструкторов и проектантов, за все. Такой подход к делу заставляет специалистов и руководителей нашей стороны быть более вдумчивыми и осторожными. Хорошо, кому удалось пройти эту школу.
   14 февраля весь наш персонал небольшими группами пригласили в болгарские села на праздник виноградарей - Трифона Зарезаня. Нашу семью пригласил передовой колхоз километрах в 30 от Плевена. Праздник этот идет от времен язычества. Празднуют окончание морозов. Считается, что после Трифона лозе мороз не страшен. Перезимовали!
   Начался праздник на винограднике. Играл деревенский духовой оркестр. Делали символическую подрезку виноградных лоз, поливали их вином, пили вино сами, танцевали, веселились от души. Потом пошли в харчевню, где были составлены столы на всю деревню. Нам с Таней и Сережей отвели почетные места рядом с председателем колхоза. Наш стол был уставлен вином и закусками, на остальных только лимонад и котлеты, все остальное колхозники приносили с собою. После обычных речей и поздравлений заиграл оркестр и все снова пошли в пляс. Нам, как гостям, стали приносить подарки: кто яйцо, кто ватрушку, или бутылку вина, кусок курицы. Скоро нас за столом не стало видно за горами снеди. Очень долго продолжалось веселье, нам надо было ехать, а народ только расплясался.
   К торжественным проводам все присутствующие выстроились в две шеренги, таким тесным коридором, через который нам надо пройти. Но не просто пройти, а пожать каждую протянутую руку и слева, и справа, сказать хоть два слова и улыбнуться на прощание. Народу было человек 300, мы шли к выходу не менее получаса. Ничего подобного не могли мы себе представить...
   День Победы 9 мая город отмечал с особым торжеством. На улицы вышли все. Часть организовано: по предприятиям, школам, воинским частям, остальные не организовано. Выступали с трибуны, говорили много, хорошо и интересно, а когда стемнело, раздалась неслыханная нами прежде команда:
   - Болгары, на колени!
   Все до единого опустились на одно колено там, где стояли. Воцарилась торжественная тишина, через минуту встали под орудийный салют и автоматные очереди трассирующими пулями. Потом под марши, войска покинули свои места, но не ушли, а остались на народном гулянии которое длилось очень долго.
   "Болгары, на колени!" - как вспомню...
   Моя служба в Плевене подходила к концу. ТЭЦ работала хорошо, выдержала контрактные показатели и ее приняли в постоянную эксплуатацию Впереди меня ожидала работа в Софии по подготовке монтажных кадров для АЭС Козлодуй. Зная о скором отъезде, я договорился со своим и болгарским начальством о краткосрочном отпуске, забрал семью и уехал на насколько дней в Бургас.
   Впечатления от этой поездки остались превосходные. Вот мы в Габрово, здесь остановимся. Габрово и Тырново города-соседи на реке Янтра, самые типичные болгарские города, со своеобразной архитектурой, красиво вписанные в ландшафт. Скалы, обрывы все это в городе, посмотришь с улицы дом, пройдешь в подворотню, а там пропасть. Габрово считают столицей смеха Болгарии. Устраивают здесь потешные шествия, слеты шутников-юмористов, габровский юмор известен всему свету. А в основном, это город ремесленников, недаром на маленьком островке, посереди Янтры возвышается железная скульптура кузнеца - основателя города. Дальше наш путь на Шипку.
   Шипка, Скобелев, освобождение Болгарии от турецкого ига. Какой школьник не знает этого? Шипка - величайшая святыня болгарской истории, болгаро-русской дружбы. Здесь было окончательно сломлено турецкое сопротивление, отсюда русские ворвались в Южную Болгарию, освободив и ее. На вершину Шипки к величественному монументу ведет широкая и очень длинная лестница. Подняться по ней нелегко. Внизу, за перевалом красивая русская церковь. В ней до сих пор каждый день служат заупокойные службы по погибшим больше ста лет назад. Часть из них захоронено в самой церкви, большинство - под соседними скалами. Косточки русские! Где вас только нет?
   За Шипкой - Казанлыкская долина роз. Одно из очень немногих, уникальных по климатическим условиям мест на земле, где культивирована особая роза для производства розового масла. Это масло ценится на вес золота. Добыть его также трудно. Мы побывали в музее, посмотрели на хитроумные тигли, печи, змеевики, с помощью которых получают божественное масло. Кусочек бумаги с капелькой розового масла благоухает в нашем доме , как и прежде, вот уже 30 лет...
   Город-остров Созопол. В стародавние времена селились здесь люди. Жили еще до Римской империи, живут и поныне. Много тут древних построек: римские, турецкие, болгарские. Красиво, пестро. Кругом чистое, чистое море. Весь остров за полчаса обойти можноо. С берегом он соединен невысокой дамбой, у дамбы стоянка яхт, катеров, лодок. Мы сели на прогулочный катерок, объехали остров кругом, красиво. Потом купались со своими ребятишками, споря с шумным прибоем.
   От Бургаса мы едем к реке Рапотама, к самой турецкой границе. Слева от нас море огромное, глубокое. Берег обрывистый, а в море причудливые обломки скал разбросаны каким-то богатырем. Постепенно берег понижается, переходя в пляж. Находим группу деревьев, оставляем в тени машину.
   Дюны. За дюнами - море. Крупный чистый песок, нет на нем следов человеческих, как после потопа. Море есть, а людей нет! Больше километра пляж, а мы одни. На дюнах цветы с железной листвой, не тронь - обрежешься. Море теплое, дно пологое, но не очень: метров через 10 надо плыть. Тихо, солнечно, жарко, целый день мы не вылезали из воды. К вечеру изнемогли и покинули этот чудесный берег, чтобы никогда его не забыть. Воистину, это был кусок Рая.
   София
   София красивый опрятный город, по нему приятно пройтись пешком, посидеть в скверике, послушать детский лепет, журчание фонтана. София хороша и днем, и вечером со своими витринами магазинов, неоновой ненавязчивой рекламой, относительной тишиной и толпами гуляющих.
   Есть в Софии оперный и драматические театры, концертный зал филармонии, картинная галерея, которая расположена в бывшем императорском дворце, памятники, музеи, университет имени монаха Клемента Охридского, красивые площади, парки скверы, мостовые с желтым брусчатником. Великолепный храм-памятник - собор Александра Невского, старинные мечети и многое другое.
   Поселили нас в новом квартале у самого подножья горы Витоши. Каждое утро везу трех своих детей в школу, а потом - на работу в центр города. В монтажном тресте "Энергомонтаж" мне выделили комнату и подобрали группу специалистов разного профиля. Мы изучали многочисленные системы АЭС, ее компоновку, конструкцию реактора и прочего оборудования, нормативную документацию и многое другое. Но особое внимание уделялось службе технического контроля (СТК). Без надежного, грамотного контроля не обойтись. Упущения в контроле - путь к браку, а на АЭС он недопустим. Вот этими вопросами мы занимались всю зиму.
   Каждое утро, открывая шторы, мы смотрим на Витошу. Все чаще ее вершину забрасывает снегом, отчего делается она седой и загадочной. А у нас внизу цветут розы. Витоша - краса и гордость Софии. Воскресенье. Накрапывает дождик, небо затянуто тучами, тоскливо. Скорее в машину и на Витошу. Быстро миновали город и начался подъем. Дорога вьется серпантином, деревья вдоль дороги уже пожелтевшие. Постепенно светлеет, начинает пробиваться солнце. Еще выше - и над нами уже чистое голубое небо. Становится радостно. Будто попали на другую планету. Останавливаемся на кругозоре "Копыто". Отсюда видна вся София, она лежит в котловине, заполненной облаками. Высокими столбами торчат дымы из труб предприятий, черные, белые, желтые. Там внизу дождь, а у нас солнце!
   Витоша велика. Часть ее превращена в парк с дорожками, мостиками, ресторанами, лыжными базами, трамплином. Большая часть - дикая, по ней проложены туристские тропы, кое-где встречаются хижины и навесы от непогоды. Есть места совсем непролазные, первобытные...
   Интересны здесь "каменные реки". Начинаются они на самом верху. С виду - точное подобие высохших бурных горных рек. Обкатанные водой огромные валуны составляют бывшее русло. Где-то под камнями и сейчас журчат ручейки. Одно непонятно: откуда на вершине горы взялись полноводные бурные реки так обкатавшие свои русла. Загадка.
   В Болгарии очень хорошо организован любительский туризм. Из многочисленных туристических объектов выделено ровно 100 самых интересных и поучительных. Туристский клуб издает книжечки-удостоверения, где для каждого туристского объекта предусмотрено небольшое место, на котором ставят печать, когда турист посещает именно этот объект. Печати красивые, памятные. За 25 посещений выдают бронзовый туристский значок, за 50 - серебряный, за 100 - золотой. Мы посетили 41 объект и получили бронзовые значки, которые бережем, как семейные реликвии.
   Пещера Леденика, самая известная в Болгарии. Она и вправду необыкновенно красива. Ее сталактиты и сталагмиты почти нигде не повреждены, их красота с большим искусством подчеркнута освещением. В огромном подземном зале время от времени устраивают концерты, но попасть на такой концерт очень трудно.
   Наступил декабрь. Зима брала свое. Вершина Витоши сверкала снегами, морозы добивали последние цветущие розы на бульварах.
   Ясным морозным утром поехали мы за грибами. С нами были болгарские друзья - Светла Райчева с мужем Дечко. Светла - заместитель ректора института, Дечко - ученый с мировым именем, специалист по аккумуляторам. Светла училась в институте у нас в Советском Союзе. Она очень мягкая в общении, но тверда в своих решениях, чисто болгарский характер. Мы ровесники, нам с ними очень интересно. В этот раз набрали много мерзлых маслят, была хорошая жаренка и теплая, памятная приятельская беседа за вечерним столом.
   Недели за две до Нового года стали продавать сурвачики - обычные прутики, украшенные бумажными ленточками, цветными листиками. Купили сурвачики и мы, поставили их в вазу, красиво. На встречу Нового года Оля пригласила свою подругу болгарку. Сели за стол встречать Новый год. Были закуски, много сладостей, а в торжественные минуты Нового года Олина подруга вынула из вазы сурвачик и стала хлестать им сначала Олю, потом Андрюшу с Сережей. Наши ребята, схватив оставшиеся сурвачики, стали хлестать кого попало, тут и нам досталось. Оказывается, сурвачики для того и служат, чтобы в первые минуты Нового года отхлестать близких для здоровья и счастья...
   Георгий Белички часто бывал в тресте "Энергомонтаж" и заходил в нашу группу. Сидел, слушал, иногда давал советы, всегда дельные. Однажды он повез меня в "Энергопроект", где проектировалась монтажная база для АЭС Козлодуй. У развернутого чертежа задал мне вопрос:
   - А не кажется ли тебе, другарю Гирнис, что цех предмонтажной подготовки меньше, чем требуется?
   Я ответил, что цех не велик, но, учитывая теплый климат Болгарии, часть работ, при необходимости, может выполняться на открытых сборочных площадках.
   - Вот что я тебе расскажу: Было это еще при турецком иге. Провинились еврей, цыган и болгарин. Судил их судья-турок и присудил к равным наказаниям: либо съесть килограмм соли, либо принять 100 ударов палками, либо - штраф 100 левов. Еврей отдал 100 левов и ушел, цыган снял штаны, получил 100 палок и уполз, болгарин стал есть соль но не доел, тогда согласился на палки, но не выдержал, наконец отдал 100 левов.
   После этого он взял карандаш, увеличил на чертеже размеры цеха вдвое и расписался.
   Кончилась короткая болгарская зима. С Витоши побежали ручьи. Зажатые в бетонных набережных, вздулись софийские реки, унося мусор, накопившийся за зиму. Когда Витоша очистилась от снега, множество крокусов расцветили ее склоны. Ни один болгарин не сорвет там цветка. Нельзя! Живая природа!
   Работа нашей группы в Софиии подходила к концу. На АЭС уже начинались монтажные работы и мне часто приходилось туда ездить. Предстоял скорый переезд всей семьей. Мы предприняли последнюю ознакомительную поездку.
   Болгарскую нацию спасло христианство, православие. Пять веков турки навязывали болгарам ислам, но обратили в свою веру очень незначительную часть населения. Цитаделью болгарского православия считается один из древнейших (десятый век) монастырей - Рильский. Быть в Болгарии и не посетить Рильский монастырь - большой грех. Мы поехали туда всей семьей, когда зацвели деревья.
   На широкой зеленой поляне у стен монастыря танцевала молодежь. Плясали хоро, народный танец, по-нашему хоровод. Музыка такая зажигательная, что и наши ноги не могли устоять. Обнявшись за плечи парни и девушки кружились в зелени луга, в обрамлении заснеженных гор, глаз не отвести от этого прекрасного зрелища.
   А вот и монастырь. Стены, кельи, башни, кровли из каменных плит. С любого места открывается прекрасный вид на архитектурные совершенства, на фоне ближних и дальних гор. В одном месте, где церковная постройка вплотную примыкает к скале, есть извилистая и очень узкая щель метров тридцати длиною. Протиснувшись через нее, мы узнали, что все старые грехи с нас сняты, можно делать новые.
   Изрядно проголодавшись, пошли в трапезную. Чисто очень, еда вкусная, недорого, вино хорошее, так и называется "Монастырское шушукане".
   Уезжали в сумерках. Отъехав немного, остановились полюбоваться на горы. Солнце уже зашло, но снежные вершины окрасились неистовым багровым светом, сверкая в темно-синем, почти фиолетовом небе.
   Совсем недавно мы прощались с Плевеном, теперь прощаемся с Софией. Одно из самых живописных ущелий Болгарии тянется от Софии до Врацы. Местами скалы окрашены рыжим, почти красным цветом, склоны безлесны, мосты над Искыром виднеются тоненькими черточками, река внизу далеко, далеко. Через Врацу мы едем в Козлодуй со всей семьей и пожитками на своей труженице - "волге".
  
   Козлодуй.
   Осенью 1876 года болгарский поэт и революционер Христо Ботев, с небольшим отрядом (четой) в 200 четников, сошел с австрийского парохода "Радецкий" на болгарскую землю у деревни Козлодуй для освобождения Болгарии от турецкого ига. С боями Ботев пошел по направлению к Софии, но недалеко от Врацы был окружен и весь отряд погиб в неравной борьбе. Не удовлетворившись победой над Христо Ботевым, турки затеяли резню по всей Болгарии. Вот тут-то и сработал запал, который Ботев собою представлял. Против турок поднялся болгарский народ, на помощь ему пришли русские и румыны. Можно сказать, что освободительная война против турецкого ига 1877 - 1878 годов пошла из Козлодуя, земля которого и поныне является священной для каждого болгарина. Теперь у Козлодуя шло строительство крупной АЭС. Сюда мы и держали путь.
   В месте высадки Христо Ботева разбит заповедный парк. На берегу Дуная установлен высокий обелиск, рядом с ним пристань, где часто можно видеть пароход "Радецкий" - точную копию австрийского парохода, построенную на деньги собранные болгарскими пионерами. Теперь этот экскурсионный пароход возит по Дунаю детей. У пристани двухэтажная гостиница с рестораном современной постройки, в ней живет часть советских специалистов. Чуть дальше стоит маленький двухэтажный домик - бывшее здание таможни. Второй этаж (3-комнатную квартиру) отдали нам, а на первом этаже живут командированные болгарские специалисты. Вокруг этих строений парк с тысячами кустов роз, аллеями старых деревьев, полянами. По соседству с нашим домом - вольеры с дикими оленями. Селение Козлодуй от нас километрах в пяти ниже по течению, а АЭС еще ниже, до нее 10 километров.
   Болгары хорошо подготовились к строительству: проложили дороги, благоустроили территорию, озеленили, насадили цветов, построили прекрасную столовую, поставили торговые киоски, а потом начали строительство...
   Железную дорогу не стали подводить к строительной площадке, обходились автотранспортом, а для разгрузки и складирования тяжеловесного оборудования соорудили на берегу Дуная причал с подъемными механизмами.
   Козлодуйская АЭС строилась по типу Нововоронежской: те же реакторы, та же компоновка. Все похоже, кроме машинного зала, который болгары решили строить по-своему. Сначала они собрали на земле кровлю машинного зала, затем специальными домкратами, которых было штук двести, стали поднимать кровлю, одновременно укладывая бетон в стены и колонны здания. Работы шли без перерыва днем и ночью, и через 21 день здание было готово - кровля доползла до проектного положения.
   Монтажное управление, которое мы опекали, быстро росло, работ все прибавлялось Его начальник другарь Геков оказался толковым, деловым молодым человеком. Монтаж оборудования еще не начинался, велись строительные работы по главному корпусу и вспомогательным сооружениям. В реакторном отделении заканчивали бетонирование шахты реактора, возводили стены спецводоочистки. Монтажники устанавливали закладные детали, монтировали стальные облицовки стен боксов.
   Руководитель группы советских специалистов мой старый коллега по Белоярке - Альфред Левич, был хорошим товарищем, работоспособным и очень вежливым.
   Наша группа включала проектировщиков, строителей и монтажников. Никаких особых трудностей в работе мы не испытывали, все вопросы решались оперативно, как всегда, главным из них было качество строительных и монтажных работ.
   - Другарю Гирнис, за Вами приехали.
   Я знал меня заранее предупредили. Машину прислали из Плевена.
   Привезли на ТЭЦ и сразу к директору Мечкарову, там же Манговски - главный инженер. Посидели, поговорили. ТЭЦ работает хорошо, устойчиво. Включили в эксплуатацию второй котел. Все хорошо. Так зачем звали, думаю.
   - Ну, теперь пройдемся, - говорит Мечкаров.
   Идем сначала в котельный цех. Чисто, нигде не парит, не капает. Проходим в турбинный. Я чуть не ахнул: в том самом месте, где у нас на Белоярке стояли пальмы, о которых я рассказывал когда-то Манговскому, стоят такие же, только побольше и попышнее. Рифленый настил вокруг турбины, о котором так много было споров, переделан лучшим образом. Чисто, красиво, глаз радуется.
   - Лучшая ТЭЦ Болгарии, другарю Гирнис. Вот хотели вам показать.
   Милые мои братушки, какой вы мне подарок преподнесли, незабываемый...
   - Спасибо, - говорю, - спасибо!
   И жму им руки. И мы улыбаемся, и счастливы от лучшей ТЭЦ и друг от друга.
   Позже я все это припомнил, когда в Москве болгарский посол прикреплял ордена и медали к лацканам пиджаков советских специалистов, работавших на Нефтехиме в Плевене.
   В один из выходных дней пригласил нас директор АЭС Руссков на экскурсию в Белоградчик километрах в 100 от Козлодуя, у самой границы с Югославией. Там две достопримечательности: пещера и крепость. Сначала поехали в пещеру Магуру, интересную своими доисторическими наскальными рисунками. Под вечер приехали к крепости, она очень умело вписана в скалы и считалась неприступной в старые времена. Внутри крепости разные постройки военного и бытового назначения, колодцы, дорожки, много деревьев и цветов. Белоградческие скалы являются чудом природы. Разноцветные выветрившиеся песчаники подобны фантастическим изваяниям, каких нам видеть не приходилось.
   Путешествие в Белоградчик было последним для нас в Болгарии. Обстоятельства требовали моего возвращения в Москву. Вечером болгары устроили прощальный ужин, а утром Олина подружка Мери проводила нас прекрасным букетом роз в росе, просто чудо! Через Софию и Плевен мы доехали до Руссы, распрощались с Болгарией и въехали на мост через Дунай.
  
  
   АЭС НА ПОТОКЕ
   Москва жила размеренной, напряженной трудовой жизнью. Я люблю Москву. Мне есть с чем ее сравнить, не одна она привлекала мое внимание, довелось посмотреть Париж и Софию, Бухарест и Прагу, Братиславу и Хельсинки, Киев и Ленинград. Москва хороша по-своему, и нет другого города с таким неповторимым, прекрасным и строгим лицом. За последние годы появилось много новых жилых массивов, магазинов, школ, стадионов и все равно было мало. Москва быстро росла.
   Мы жили в Лобне. Летом ездили на работу на машине, примерно 40 километров или около часу езды, по улицам города не разгонишься. Зимой на электричке, автобусе, метро, путь занимал полтора часа. Это было невыносимо. Три часа дороги не оставляли ни минуты свободного времени, зато окрестности Лобни оказались очень привлекательными. Надев зимой лыжи у порога, через 10 минут мы уже в прекрасном лесу. Снег чистый, деревенский, дышится легко, привольно. За три года жизни в Лобне мы обшарили все кругом. Особенно хороши места по Рогачевскому шоссе.
   В выходные дни мы с детьми часто ездили туда. Километрах в 20 от нас два красивых лесных озера: Круглое для купания, на Долгом осваивали недавно купленную байдарку, которую брали во все путешествия. Немного подальше начинались грибные и ягодные места. Однажды свернули на проселок, чтобы перекусить, вышли из машины и ахнули. Со всех сторон смотрели на нас большущие, с шапку величиной, белые грибы. Набрали больше 70 штук, сумок не хватило, пришлось снимать рубашку и завязывать ее узлом.
   Снабжение в Лобне было неважное. Не хватало мяса, молочных продуктов. Так было не только в Лобне, но и в других местах. За мясом, колбасой ехали в Москву. Часто, проезжая мимо большого гастронома в самом конце Ленинградского шоссе, мы останавливались и закупали на неделю все необходимые продукты.
   Вот цены того времени (1972 год.):
   Хлеб черный - 16 - 20 коп. за буханку.
   Хлеб белый - 13 - 25 коп. за батон.
   Молоко - 32 коп. за литр.
   Масло сливочное -3, 4 -3,8 руб. за кг.
   Сыр - 2 - 4 руб. за кг.
   Яйца 0,9 - 1,3 руб. за десяток.
   Мясо - 2 руб. за кг.
   Колбаса вареная - 2,2 - 2,9 руб. за кг.
   Рыба треска - 60 коп. за кг.
   Картофель 10 коп. за кг.
   Сахарный песок - 90 - 94 коп. за кг.
   Мука пшеничная 46 коп. за кг.
   Пшено 28 - 32 коп. за кг.
   Бензин А-76 10 коп. за литр.
   Эти цены продержались почти без изменений еще лет 15, несколько подорожал бензин, водка, продукты не массового спроса. На рынках мясные и молочные продукты были повсюду в изобилии и стоили в полтора - два раза дороже, чем в магазинах.
   Вдвоем с женой получали на руки рублей 400 в месяц, меньше 100 рублей на человека. Нам хватало на полноценное питание, одежду, квартиру, машину, на развлечения и отпуска, книги, домашние вещи, сбережений мы не делали.
   В тресте "Центроэнергомонтаж" я поступил в отдел главного технолога по АЭС. Руководил отделом Правдин Леонид Никитович, человек пенсионного возраста. Меня назначили к нему заместителем.
   Задачи, стоявшие перед трестом в те годы, были грандиозны. Каждый год он вводил около одного миллиона киловатт новых мощностей. Но самое трудное состояло в том, что работы одновременно велись на четырех АЭС, и все станции были разнотипными. По каждой АЭС в нашем отделе были группы специалистов, знавшие свое оборудование. Но знать то, что знали все вместе: конструкции оборудования, технологию монтажа, компоновку зданий и сооружений, руководство АЭС и свое, и заказчика, строителей, проектировщиков, конструкторов оборудования, работников многих министерств и ведомств, состояние строительства и монтажа, графики производства работ и многое другое по четырем АЭС удаленным от Москвы на 400-2000 километров, знать все это одному человеку было очень трудно. Начались бесконечные командировки, с их неустроенностью, нерегулярным питанием и сверхнормативным рабочим днем.
   Одну из первых командировок я наметил себе в город Шевченко в Казахстане, на Каспийском море. Там заканчивался монтаж первого в мире промышленного реактора на быстрых нейтронах мощностью 350 тыс. кВт.
   Реакторы на быстрых нейтронах отличаются непомерной сложностью, но дают возможность использовать в качестве топлива уран- 238, которого много, а ни один из других типов реакторов его использовать не может. Для охлаждения активной зоны реактора вместо воды здесь применяют расплавленный металлический натрий. Чтобы натрий не затвердел при остановке реактора, используют множество электронагревателей. Реактор имеет много встроенных в корпус механизмов: насосов, затворов, теплообменников. Эти механизмы и другое сложное оборудование должны безотказно работать 30-40 лет. У реактора два корпуса, если рабочий корпус даст течь, то ее удержит страховочный корпус.
   Самолет летел низко. Внизу расстилалась безжизненная пустыня. Она походила на шкуру исполинского зверя в темных, светлых, радужных пятнах и полосах. Шевченко возник неожиданно прямо из пустыни и моря. Город оказался великолепным. Широкие проспекты, красивые многоэтажные дома из желтого песчаника, добываемого здесь же на окраине. Поселился я в комфортабельной гостинице в центре города. Кругом невыносимая жара, а в номере прохладно, толстые каменные стены, козырьки, шторы сохраняют прохладу. Три крана с водой: питьевая, техническая холодная и техническая горячая. Техническая вода тоже опресненная, но не полностью, после ее дальнейшей обработки получают питьевую воду. Для опреснения морской воды и строится здесь АЭС, на опреснение расходуется очень много тепла.
   Самым удивительным в городе было обилие деревьев и цветов. Такого не встретишь в городах черноземной полосы. Как же так, на голом песчанике, под палящим солнцем, где месяцами слезинки с неба не упадет и вдруг - такой прекрасный сад? Иду по улице, присматриваюсь. Вот газон, в нем кусты, цветы. Газон огорожен заборчиком из труб, в трубах дырочки, из них бьют струйки воды туда, куда надо. Вот в чем секрет, на полив идет тоже техническая вода. А земля откуда?
   Возникал Шевченко трудно. Сначала сюда возили все: воду, продукты, цемент, даже песок, местный для бетона не годился. Возили землю из Астрахани, а воду из Баку. В самом центре города посреди зеленого сквера могила первого секретаря горкома КПСС, который одним из первых высадился на этот берег. Скромный обелиск, две даты. Он сгорел тут, не дожив до 40. Город получил большую Золотую медаль ЮНЭСКО за обживание местностей, не пригодных для жизни. Едут и едут сюда люди, чтобы посмотреть своими глазами на город-сад среди пустыни на берегу чистого и холодного, как Байкал, Каспийского моря. Да, море здесь прекрасно! Берег усеян живописными скалами, вода прозрачная. Местные жители отдыхают в скалах около воды, красиво, в тени прохладно. Но попробуй окунуться в эту воду, не обрадуешься, придонные течения выносят глубинные воды наружу и их не может прогреть даже ярое здешнее солнце.
   Несколько дней я знакомился с АЭС, многое здесь встречалось впервые.
   - Что представляет собой сам натрий? - спрашиваю.
   - А вот это можно показать.
   Мой провожатый берет кусок натрия из отходов и говорит:
   - Вы отойдите подальше, в конец коридора, а я брошу натрий в воду и побегу.
   Бежать пришлось нам обоим, а за нами после взрыва вприпрыжку мчались два или три огненных мяча, испуская белый дым, который заполнил весь коридор. Убежав подальше и отдышавшись, мой напарник сказал: "Взял многовато, надо было поменьше". Так ведь взял он кусок не более кулака, а на АЭС в жидком виде, нагретом до 600 градусов, будут сотни тонн этого "шаловливого" металла! Улетая из Шевченко, еще раз подумал, что этот город самый удивительный на земле.
   Не только Шевченко, но и Ленинград привлекал наше внимание, Ленинградская АЭС служила удобным полигоном для уточнения наших технологических проектов. Километрах в 40 от Ленинграда Минсредмаш монтировал атомные реакторы такие же, какие нам предстояло осваивать на Курской АЭС - РБМК-1000. Однажды я сопровождал туда управляющего трестом Павла Петровича Триандафилиди. После длительного осмотра реакторного отделения, исполинских конструкций реактора мы выбрались наружу и услышали сильный шум: пневматическими зубилами рабочие обрабатывали трубопроводные детали первого контура диаметром чуть меньше метра.
   - Что они делают, - спросил Павел Петрович, - ведь для этого есть трубоотрезные станки.
   Да, у нас они были, а у них не было, и они знали об этом. Сила традиции - страшная сила. Десятки лет рубят металл зубилами и не хотят ничего другого. Но это, как казус. Во многих других технологических решениях они шли впереди нас. Сложнейшие сварочные автоматы мы долгое время покупали в Минсредмаше.
   Для работников АЭС построили прекрасный город - Сосновый бор. (Надо сказать, что почти все города, построенные Минсредмашем, отличаются добротностью и красотой.) При его строительстве ни одной дюны, ни одной сосны не тронули без надобности, вписали город в чудесный приморский пейзаж, за что и получили Государственную премию. Строители они превосходные, все им по плечу. И дисциплина в этом министерстве образцовая, а министр Ефим Павлович Славский за долгие годы работы снискал себе мировую известность.
   Закончив работу в Тольятти, Казаров тоже перебрался в Москву. Его назначили заместителем начальника Главтеплоэнергомонтажа - нашего главка. Работал он в министерском здании в одной комнате с другим заместителем. Казаров всегда был занят, у его стола вечно толпился народ, он что-то решал, распутывал узелки сложных вопросов и интересов. Прошло не так и много времени, как Казарова назначили начальником нашего главка.
   За грудой дел, за чередой командировок, незаметно промелькнули и год, и два. Остро стал вопрос о переезде из Лобни в Москву. Дети заканчивали школу, надо поступать в вузы, а как им ездить на учебу? Да и нам езда становилась не по силам. Нужна была прописка в Москве и квартира. Ни того, ни другого не было.
   К этому времени Л. Н. Правдин уехал за границу, а меня назначили начальником нашего отдела. Мало от этого для меня случилось перемен. Работа осталась та же. Зарплата подросла рублей на 40-50. Но я стал себе хозяином. А это всегда хорошо, лишь бы хозяйство было по плечам.
   Главной заботой треста был монтаж и пуск первого блока Курской АЭС мощностью 1000 МВт. В трех километрах от АЭС строили город Курчатов. Как город, так и АЭС разместили на самом черноземе, кругом поля с сахарной свеклой, грязь непролазная и ничем от нее не избавиться. Город строило наше министерство и вырос он некрасивым, нескладным, неуютным. Жить можно, но душа не радуется. Окрестности тоже унылые - ни леса, ни реки, лишь впоследствии, через годы разлилось большое и рыбное водохранилище, но это потом.
   Начальником нашего монтажного управления на Курской АЭС был Владимир Константинович Горб, очень энергичный, молодой, прекрасный хозяин и специалист. Он крепко держал в руках коллектив в 1000 человек, а мы ему помогали в сложных вопросах монтажа с особой охотой. Однажды у него произошел нелепый трагический случай.
   Нижняя плита реактора диаметром более 20 метров и весом около 500 тонн была полностью готова, заканчивались последние очень сложные испытания на герметичность. И вот на эту уникальную конструкцию по глупой случайности уронили чугунные плиты.
   Я помчался в Курск спасать нижнюю плиту, которую обрекали на полную непригодность. Автором металлоконструкций реактора был академик Мельников, заменивший в свое время Шухова. Мельников лично проверял все чертежи по этому реактору и знал конструкции назубок. Он приехал на АЭС со своей командой и на первом же совещании потребовал замены нижней плиты на новую. Момент был критический, воцарилось полное безмолвие. Кому-то надо было возражать, но все молчали. Тогда я не выдержал.
   - Как вы обосновали непригодность конструкции? - обратился я к Николаю Прокофьевичу.
   - Вот расчеты, - отвечает Мельников и протягивает тетрадь.
   Раскрыв тетрадь, я увидел листов 20 сложнейших формул. Смешно было бы их оспаривать. Надо что-то другое.
   - А учтен ли в расчетах смягчающий эффект деформированных труб, на которые упали плиты, ведь эти трубы существенно смягчили удар?
   - Нет, не учтен, - отвечает Мельников, - такой расчет сделать очень трудно, почти невозможно.
   - Значит, нет полной уверенности в непригодности нижней плиты?
   - На 100 процентов ни в чем нельзя быть уверенным, - говорит академик, забирая у меня расчет, - однако, ответственность конструкции обязывает рассчитывать на худший вариант.
   Тут уже вмешивается Казаров:
   - Николай Прокофьевич! Так давайте мы заменим помятые трубы, а потом повторно испытаем плиту всеми способами, какие вы нам укажете.
   Здесь словно плотину прорвало. Все молчавшие так долго вдруг заговорили разом. Часа через полтора главный инженер Главатомэнерго Леонид Михайлович Воронин зачитал решение о ремонте плиты и ее последующих испытаниях. К слову сказать, плита оказалась целехонькой. В противном случае по нашей вине на целый год сорвался бы ввод блока, не говоря об огромных материальных потерях.
   Однажды, зимним пасмурным днем, входит в мой кабинет сотрудница отдела кадров и говорит:
   - Поздравляю вас с правительственной наградой, орденом "Знак Почета". Вручать его будут завтра в здании Верховного Совета РСФСР, вот приглашение.
   Для меня это было полной неожиданностью, я растерялся и только по привычке поблагодарил. Потом узнал - за Белоярку. Приятно было, не забыли, оценили.
   Прихожу домой веселый, а жена протягивает пакет иностранного формата, в нем приглашение в Болгарское посольство, на завтра для награждения "Орденом Труда" - за Плевен.
   В один и тот же день два ордена! Случается же такое! Спал эту ночь плохо. Думал, вспоминал.
   Нам часто приходилось сотрудничать с заводами - изготовителями оборудования, которое мы монтировали, встречаться со многими руководителями крупных предприятий. Директор подольского Машиностроительного завода А. А. Долгий был и вправду высок. Но главное, умен. Пройдя весь путь от рабочего до директора, зная на заводе каждого ветерана, каждую дверь и станок, он, седой уже человек, выглядел патриархом, внушающим глубокое уважение еще и своей простотой, добросердечностью и ясностью мышления.
   Не случайно его заводу поручили изготовление реактора БН-600 для третьего блока Белоярской АЭС, архисложного, архитрудного. Завод выпускал котлы, новое задание требовало перестройки не только производственной базы, но и технического мышления.
   С каким упорством сам Долгий осваивал новый проект, технологию изготовления, как вникал во все тонкости, карабкался на вершины технических знаний. И превозмог. Под его руководством завод изготовил реактор.
   Состарившись, Долгий перешел работать в заводское техническое училище. Рабочий человек, коммунист, директор, педагог - завидная судьба, красивая.
   В шикарном полированном кабинете Невского разместилось человек тридцать, половина из них с Подольского завода. Рассматривался очередной перенос сроков поставки реактора. Виноват был не завод, а его поставщики, не дававшие вовремя заготовок, проката, без чего реактор не изготовишь.
   Основой основ реактора являлось опорное кольцо из нержавеющей стали диаметром 12 метров и толщиной около полуметра. Такого изделия нигде в мире пока не производили. А каково было сварить это кольцо из четырех частей на монтаже, сохранив геометрические размеры с точностью до долей миллиметра! А вот ведь сделали, сварили. Высший пилотаж бывает в каждом деле, особенно в сложном.
   Зачастили к нам французские делегации, наш реактор был прототипом французского "Супер-Феникса". Начинались встречи в нашем министерстве, потом мы ехали на Белоярку, где гости изучали каждую мелочь, чтобы использовать в своей практике. Их интересовало все: конструкция реактора, технология изготовления и монтажа, организация работ, контроль качества.
   По вечерам, после напряженного дня, мы вместе с французами ужинали в ресторане "Малахит". Кормили и поили превосходно, с русским размахом, с икрой, шампанским, шашлыками и водкой. Французы пили и ели с большим аппетитом и вели себя совершенно раскованно, наши им ни в чем не уступали, вечера проходили интересно. Многие гости говорили по-русски. Один из них, Зайцевский, много времени проводил со мной и мы стали хорошими знакомыми.
   Приезжая на Белоярку, я селился в новой комфортабельной гостинице у самого водохранилища. Все наши приятели встречали меня, как в былые времена. Евдокимовы и Шашарины жили в коттеджах, с садиками, огородами. Но и их пребывание здесь подходило к концу: всех ждала Москва.
   Лен. Когда он цветет, бескрайнее синее море, спокойное, величественное, чуть колеблемое ветром, встает перед очами. Такой мир, такая отрада в душе. Лен, лен, лен. А почему там, посередине льна стоит экскаватор? Такой здесь ненужный, с другого света свалившийся предмет. Это верно, с другого света. Он только потому стоит, что сломался, а ему положено работать - копать котлован на этом льняном поле, котлован под главный корпус Смоленской АЭС, огромной мощности с реакторами РБМК-1000. Но экскаватор сломался, и лен успел созреть в последний раз.
   Реакторы с графитовым замедлителем конструировали в институте академика Доллежаля, а те из них, которыми оснащены Ленинградская, Смоленская, Чернобыльская, Курская АЭС - РБМК-1000,- разрабатывал отдел этого института, руководимый Константином Константиновичем Полушкиным. Смуглый, курчавый, живой и энергичный, он был прекрасным специалистом, знавшим свое детище до мельчайших подробностей. Все технологические процессы монтажа мы обязательно согласовывали лично с Полушкиным, и он непременно вносил в них иногда мелкие, а бывало и принципиальные изменения. Очень хорошо было с ним работать - знающий, вдумчивый, решительный.
   После чернобыльской аварии Константин тяжело болел, но превозмог болезнь и долго еще работал над усовершенствованием своего реактора.
   В отличие от К. Полушкина, Владимир Семенович Конвиз - заместитель главного инженера и директора института "Гидропроект", пришел в атомную энергетику будучи крупным специалистом - гидроэнергетиком. Очень вежливый, тактичный, но напористый человек был вынужден начинать все сначала и достиг многого, став ведущим специалистом в области проектирования АЭС. Ни один проект не вышел без его подписи, он отвечал за все: работоспособность, надежность, экономические показатели АЭС в целом.
   После чернобыльской аварии Владимир Семенович умер.
  

ФИНЛЯНДИЯ

   Монтаж АЭС "Ловииза" в Финляндии доставлял тресту особые хлопоты. Советский Союз впервые выходил со своим атомным реактором в капиталистическую страну, где технические и иные требования не всегда сходились с нашими. Общее руководство оставалось за Триандафилиди, а конкретно за эту станцию нес ответственность заместитель управляющего Владимир Геннадьевич Танкилевич. По работе мне пришлось встретиться с ним еще в Болгарии, где он руководил группами советских специалистов на ТЭЦ Варна и ТЭЦ Бургас.
   Для АЭС "Ловииза" наш отдел разрабатывал технологию монтажа реакторов. Перед нами были поставлены очень сложные задачи. Пришлось всерьез заняться оптическими методами центровки конструкций. Нам много помогал Танкилевич. В здании треста построили специальный стенд, достали сложные оптические и лазерные приборы и начали эксперименты. Оказалось, что днем их проводить нельзя: мешают поезда метро, они так раскачивают здание, что оптический луч отклоняется от этого больше допустимого. Наши ведущие специалисты В. Федулов, Г. Филаткин, А. Чулков перешли на ночной график работ. Справились мы с этой новой задачей вполне успешно, разработали необходимую оснастку, инструменты, технологическую документацию, обучили исполнителей работ и выступили в Финляндии без единого замечания, все оказалось на уровне лучших западных фирм.
   АЭС "Ловииза" состоит из двух блоков по 440 МВт каждый. Реакторы водо-водяного типа, такие у нас на Воронежской АЭС. Расположена станция на небольшом острове, представляющем собой единый гранитный массив, соединенный с сушей дамбой. В одном километре от АЭС, в лесу, примостился поселок для советских и финских специалистов. Дома деревянные, барачного типа, с приличной внутренней отделкой и оборудованием. Магазин, сауна, клуб, спортивный зал, в финских общежитиях двухэтажные койки. Хотя поселок и в лесу, но далеко из него не уйдешь, метров через 300 наткнешься на колючую проволоку и надпись по-русски: "Частное владение - доступ запрещен!" Плюнешь на такую вывеску, да и повернешь домой.
   Ближайший городок - Ловииза - в 15 километрах. Живут там тысяч 20 населения, но это город с большими и малыми магазинами, ратушей, костелом, в нем несколько десятков каменных домов, остальные деревянные. Чистенький, ухоженный городок и никакой промышленности. По воскресеньям у ратуши собирается базар, четыре часа идет торговля, затем все исчезает, оставляя после себя такую же чистую площадь, как была раньше. Продают рыбу, свежую и приготовленную, кондитерские изделия своей выпечки и прочую мелочь.
   Продукты питания в основном добротные, но часто совершенно безвкусные. Хлеб белый, мягкий, как вата, вкуса никакого. За черным ржаным хлебом ездят в Ленинград. Цены в магазинах умеренные, но все время ползут вверх.
   Работают финны старательно. Качество работ, особенно отделочных, очень высокое. Дороги отличные, в любую погоду расчищены до асфальта. Зимой все автомобили идут с зажженными фарами днем и ночью: считается, что так безопаснее.
   Проезжая по дорогам Финляндии, не увидишь сел и деревень, а только хутора - небольшой деревянный домик с надворными постройками, кругом поля, леса. Домики похожи друг на друга, как пасхальные яйца, и раскрашены только в четыре цвета: красный, желтый, зеленый, синий. Хуторская жизнь не всем по душе, особенно молодежи: скучно.
   Руководителем нашей группы советских специалистов назначили Г. Шашарина. Ему предоставили особняк, очень красиво вписанный в рельеф. Вокруг огромные валуны, лес, домик, как сказочный теремок, того и гляди, встретишь Деда Мороза или добрую фею. И верно. На звонок выходит Галя Шашарина, зовет в дом. Дом большой, комнат много, есть вместительная кладовая, где в условиях вечной инфляции хранят большие запасы продуктов. Есть сауна с душистыми деревянными полками и электрической печкой-каменкой. У Геннадия "волга" и шофер, кати, куда хочешь. Но не все так просто, деньгам тут счет ведут особенно строго - валюта.
   Руководителем монтажного коллектива сначала был Владимир Ястребов, а когда он заболел, назначили Александра Нечаева. Оба они из Нововоронежского монтажного управления. Рабочих и ИТР трест подбирал особо тщательно, что принесло ощутимые плоды: дисциплина, производительность труда, качество были близки к наивысшему уровню в течение нескольких лет работы на АЭС, а коллектив достигал 500 человек. Трест считался у финнов фирмой мирового класса.
   Нелегко было добиться такого признания. Значительно осложнял работы повторный контроль качества. Финны не только проверяли результаты наших контрольных операций, но и организовали собственную фирму для повторной проверки сварных соединений. Иногда возникали разногласия, и надо было видеть, как Александр Константинович Нечаев разрешал их с ловкостью профессионального дипломата. Много было у него и других забот, вызванных спецификой обстановки.
   В конторе нашего монтажного управления, как и на родине, висит стенгазета, Доска почета с фотографиями лучших работников, чего в Финляндии нигде не увидишь. Труд здесь не является делом доблести, а лишь средством к существованию, каждый работает только для себя. За один и тот же труд могут получать по-разному, как договорятся с хозяином. Каждый себе, каждый за себя.
   Владимир Танкилевич часто навещал "Ловиизу", внимательно разбирался с делами, помогал и словом, и делом. Кроме "Ловиизы", трест строил тепловую электростанцию "Кристина" на берегу Ботнического залива. Однажды Танкилевич взял меня с собою показать организацию наших работ на турбине. Дорога дальняя, около 500 километров.
   Начальником работ на "Кристине" был Валентин Мамонтович Митрофанов, очень энергичный и толковый организатор, ему подстать и бригадир Иван Селезнев. Финны сдали под монтаж фундамент турбогенератора полностью отделанным, окрашенным и, что самое плохое, - на всех полах площадок обслуживания была уложена плитка, да так хорошо, что любо поглядеть. Возникли большие трудности: надо смонтировать крупногабаритные, многотонные части турбины, генератора, многочисленных трубопроводов, ничего не поломав, не поцарапав при этом. Наш персонал привык монтировать оборудование задолго до отделки строительных конструкций, когда можно не опасаться их незначительных повреждений. Тут все по - другому. Даже искра от электросварки могла испортить покраску.
   Собрались они все вместе, стали обдумывать меры предосторожности, понимали, что за ремонт испорченного придется дорого платить валютой. Заговорила профессиональная гордость, хотелось показать финнам, на что мы способны. И показали! Так провели монтаж, что ни одна плитка не пострадала, ни одна капля расплавленного металла не попала на окраску, а работы продолжались не один день, а больше шести месяцев.
   Порадовала нас и кооперативная рабочая столовая, где за самую минимальную плату кормили сытно и вкусно. С осени рабочие сами заготовили для столовой овощи, засолили капусту, подготовили помещение. Уезжали мы с "Кристины" с твердой уверенностью, что здешнему нашему коллективу любая задача по плечу.
   На обратном пути вышли размяться, пока шофер заправлял машину. Я обошел стоявший рядом собор и возвращался к машине, переходя дорогу. Идущий по ней автомобиль останавливается и уступает мне проход, я тоже останавливаюсь, даю ему проехать. Но нет, господин за рулем сердится, машет руками, я нарушаю правила движения, сначала мне надо перейти, а потом ему проехать.
   Финны не просто боятся своей полиции. Каждый финн рождается со страхом перед любыми властями, будь то полицейский, налоговый инспектор или лесник. Нам, русским, такой страх и чинопочитание не представляются возможными. Нашему народу такой ген не привьешь. Мы никогда не сможем стать финнами, японцами или немцами. И это замечательно! Да, они обеспечены лучше нас, живут почище, за это они уже заплатили и продолжают платить цену, нам непосильную. Давайте жить по-своему, по-русски, с миром в душе, с уверенностью в завтрашнем дне и доброте своих намерений.
   В вагоне поезда я задаю вопрос финской переводчице, которая везет группу финнов в Ленинград:
   - В чем самое главное отличие в жизни вашего народа от нашего?
   - Вам трудно это понять, не испробовав. Мы живем в долг, а вы за наличные. Мы рождаемся, живем и умираем в долг. Долги отца достаются сыну, от сына внуку и так без конца. Мой банкир знает обо мне лучше меня. Сколько зарабатываю, сколько трачу, кто мой муж и кто любовник. Если я хочу купить "волгу", он мне денег не даст, а посоветует купить "ладу", но если я заведу себе состоятельного любовника, он сам мне подскажет насчет "волги". Вот в чем главное отличие, как я понимаю.
  
   На пятом блоке Нововоронежской АЭС наш трест монтировал первый в СССР водо-водяной реактор мощностью 1 млн. кВт. Наиболее трудные работы выпали здесь на долю сварщиков. Предстояло сварить трубопроводные блоки первого контура из двухслойной стали по новым чрезвычайно сложным технологиям. Требовалась так же термическая обработка сварных соединений с последующим тщательным контролем. Работами руководили главный инженер монтажного управления Сергей Головин, прораб по сварке Виктор Уральский и главный технолог треста Г. М. Гинзбург. Много было сложного и непредсказуемого, а все же справились, одолели, как и всегда.
   Невский перешел на работу в Москву. Он организовал новый главк в нашем министерстве - "Союзглавзагранатомэнерго", вот такое длинное наименование, 24 буквы. Коротко его так и называли : "Союз - 24". Став начальником этого главка, Владимир Петрович получил очень многое, в том числе квартиры и прописку в Москве для своих иногородних специалистов. В скором времени решилась и моя жилищная проблема. Однажды приходит ко мне в кабинет начальник нашего жилищного отдела А. И. Киселев и кладет ордер на квартиру в Москве.
   - Поезжай, посмотри, если понравится, иди прописывайся, квартира твоя, разрешение на прописку имеется.
   Я бегом. Понравилось: три комнаты, общая площадь более 90 метров, прекрасные виды на Измайловский парк, на остров с храмом семнадцатого века. Вот так все благополучно разрешилось и все мои расходы составили несколько рублей за оформление прописки. Вскоре мы вселились в новую квартиру, кроме Андрея.
   Андрей остался в Лобне, потому что заканчивал десятый класс и не хотел переходить в московскую школу. Жил он в соседней квартире, хозяин которой уехал за границу. Спал на полу, постелив газеты, а на них простыню - закалялся. Прожив так несколько месяцев, кончил школу и легко поступил в Московский университет.
   Так замкнулся круг: отец мой заинтересовался минералами и купил себе коллекцию, она досталась мне. Эта коллекция вспомнилась на Урале и возбудила в нас страсть камнелюбов. Андрей поступил на геологический факультет. Оля к тому времени уже училась в медицинском институте. Старший мой сын Александр, отслужив в армии, учился в Московском заочном педагогическом институте.
   На работе я обедаю быстро: 15 минут на весь обед, не более. Остальные 45 минут - на прогулку, почти всегда на Красную площадь. Люблю я ее, она никогда не наскучит, всегда разная: то развеселится, то нахмурится, но всегда родная, своя. Я знаю на ней всякую мелочь, даже камни мостовой с особыми письменами.
   Когда открыт Мавзолей Ленина и бесконечная вереница людей тянется к нему, иной раз от самых Боровицких ворот, через весь Александровский сад, в такие дни площадь закрыта и можно идти по ней только вдоль ГУМа. И в стужу, и в зной, в ясную погоду, вечером в сумерки, когда расцветают красные звезды Кремля, ночью... Господи! Как ты хороша, мила душе, бесценная жемчужина земли русской - Красная площадь!
   Постепенно и в Москве складывались наши семейные традиции. Каждую весну, пока еще снег не стаял, садились мы всей семьей в машину и отправлялись в Загорск, в Троице-Сергиевскую Лавру. Тепло, солнечно, радостно на душе, колокола звонят, народу много, монахи прохаживаются, семинаристы за оградой читают свои святые книги, обсуждают что-то чинно, не торопясь, иной мир.
   Первым делом обходим территорию Лавры, любуемся прекрасной архитектурой. С каждого места открывается своя неповторимая красота. А ведь это крепость!
   Службу слушаем в древнем Троицком соборе пятнадцатого века, он построен над мощами преподобного Сергия. Собор темен, свечи, мерцая во мгле, выхватывают на иконах суровые лица святых. Церковное пение, так мною любимое, нагоняет слезу. Мысли рассеяны, чувства напряжены. Как же все это действует на истинно верующего? Русская православная служба самая красивая и эмоционально насыщенная. Таинственность и красота, серьезность отрывают здесь человека от мирских дел и дум, переносит в мир непонятный, но возвышенный. Я с уважением отношусь к верующим, их очень мало, большинство не верит, а придерживается веры, ее ритуалов. Лучше быть атеистом, чем придерживаться канонов из мирских расчетов с совестью.
   Зов предков. Сначала он звучит отдаленно, но придет время, сложатся обстоятельства, колесо жизни дойдет до определенного пункта и обратятся мысли к позабытым уже лицам и душам, обретающимся в ином мире. Вспомнишь, задумаешься, и так станет обидно, что никогда, никогда не найдешь потерянного... Давно умерла бабушка, нет уже мамы. Потери, потери, жизнь идет не на года, на поколения, уходят старшие, нарождаются молодые, значит, ты уже не молод, голова твоя седа, и мысли в ней всякие, порою грустные. Вот и вспомнишь предков, услышишь их зов и пойдешь посидеть у скромного холмика, побыть со своими думами, вспомнить, поговорить, посоветоваться. Удел живых - разговор с мертвыми.
  
   ПУТЕШЕСТВИЕ В ТОРОПЕЦ И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ
   Желание побывать на бабушкиной и маминой родине не раз возникало, но не сразу приняло реальные очертания. Наконец, в 1975 году решили ехать и своими глазами посмотреть на землю, давшую наш род: Кудряшовых, Ивановых, Лазаревых. И мы поехали всей семьей плюс Бургас - наш верный пес.
   Торопец очень старый город. Когда-то он укрывался за земляными валами, которые целы по сей день. Стоят они, заросшие травой, лошади пасутся по склонам. Внутри валов чисто, тропинки крест- накрест, ни души.
   Город встречает старинным собором, теперь в нем музей, живая старина: домашний быт, сельское хозяйство, торговля, всему хватило места. А вот и гражданская война: оружие, документы. Долго рассматриваю фотографию: пять молодых красивых усачей в гимнастерках, портупеях, с наганами у пояса, все в папахах - красногвардейцы. Лица умные, суровые, но задорные, такие милые, родные. Нет ли моего деда на этой фотографии?
   Недалеко от Торопца - Наговье озеро. На берегу его имение адмирала Куропаткина, участника японской войны 1905 года. Добром вспоминают его земляки и по сей день. При Ленине Куропаткин на свои сбережения содержал сельскохозяйственную школу для крестьян, старался для своего народа.
   Наговье озеро большое и очень глубокое ( до 30 метров. ) Рыбы мы тут не поймали, зато грибов и малины вокруг - сколько душе угодно. Дней через пять поехали дальше в сторону Холма, за лесным поселком Плоскошь заночевали. Развели костер и дети стали жарить себе шашлыки из опят. Ночью у всех детей началась изнуряющая рвота и лихорадочное состояние. Как могли, пытались им помочь, но следующий день не принес никому выздоровления. На второй день приходит к нам старушка, здоровается, присаживается на пенек, расспрашивает. Узнав о такой беде, зовет к себе домой, но мы решили остаться на месте. Тогда она пришла под вечер и принесла хлеба.
   Когда дети окрепли, старушка поехала с нами показать брусничные места. Такого нам не приходилось видеть никогда. Мы ступили своими резиновыми сапогами на великолепный красный ковер. Налитая, крупная алела брусника. Такая красота! Набрали почти два ведра, с нас хватит. Отвезли старушку домой, посидели у нее немножко, она нам баньку топить собралась, но постыдились ее утруждать, она и так с нами намаялась. Широка наша земля и всюду люди, и всюду хорошие, есть, конечно, и исключения, но их мало.
   К северу от Торопца, километрах в тридцати, наши родные места. Бабушка из села Якшино, дедушка из села Власово, в селе Пчелино жила тетка Пелагея со своим мужем Николаем Лазаревым. Эти села близко друг от друга. Свернув в лес с большака, проехали не больше 300 метров, дальше дороги не было, оставили машину и пошли пешком. Километра через три вышли из леса и оказались против деревеньки и помещичьей усадьбы на пригорке. Пошли прямо к ней. Дом каменный, двухэтажный, давно не штукатуренный и не крашенный, сохранил все же какую-то красоту. Когда-то дом гляделся в пруд, теперь пруд зарос. Между домом и прудом торчит большой валун наподобие богатырского кресла. Бабушка рассказывала про этот камень, он не сам тут оказался, барин его привез в утеху барыне, любила она на нем сидеть, подложив подушки, и любоваться на пруд, на поля, закатом солнца над лесом. Все прошло. Нет никого, а камень цел, немой свидетель ушедшей жизни. Вот здесь бегала Дашенька, маленькая бойкая деревенская девочка, попавшая игрою случая к доброй барыне. Отсюда забрал ее и отвез в телеге домой отец, забрал, чтобы барыня не портила - не учила грамоте. Грамоту он посчитал пустым делом для любимой дочери, которой весь век жить тут в деревне, среди полей и лесов, в глуши. Зачем ей грамота? Одна порча.
   Посидел на камне. Грустные и светлые мысли мешались и путались. Дашенька, моя бабушка. Где ты теперь?
   Вот из этих дремучих мест происходил Мусоргский. Его имение километрах в 40 от Торопца. Из темных лесов, из светлых озер, быстротечных речек произошла его великолепная, поразительная своей красотой и мощью музыка.
  
   Россия подарила миру музыку великих своих композиторов, нет нужды их перечислять, и очень обидно, что сами русские недостаточно с этой музыкой знакомы. Мало в Москве концертных залов, особенно с серьезным классическим репертуаром. Всего-то их три, но, к счастью, каждый имеет свое лицо, неповторим.
   Консерватория. Большой и Малый залы. Самый серьезный репертуар, лучшие артисты, взыскательная публика. Прекрасная акустика, великолепный орган, картины великих мастеров. Высший класс.
   Концертный зал им. Чайковского попроще немножко, доступнее репертуар, как раз для любителей без музыкального воспитания. Перед началом концерта в фойе музыковед рассказывает о предстоящем концерте. Здесь не только музицируют, но и пляшут, читают стихи, устраивают концерты-лекции для детей.
   Колонный зал Дома Союзов. Тут не только классическая музыка, можно послушать модного певца, заезжий ансамбль "дикой" музыки, посмотреться в зеркальный паркет, зеркала старинной работы, полюбоваться люстрами.
   Отличаются не только концертные залы, но и их буфеты, будто специально подобранные к общему стилю: в буфете консерватории шампанское, конфеты, мороженое. В буфете зала им. Чайковского бутерброды с балыком, икрой, сыром, миноги копченые обязательно, пиво любое. В Доме Союзов - чай, пирожки, калачи, бублики. Всюду свой ассортимент.
   На концерты я ходил часто, почти каждую неделю.
   Концертный ансамбль "Мадригал" пользовался исключительным успехом. Достать билеты было очень трудно. "Мадригал" исполнял старинную музыку, в том числе церковную, которую редко где услышишь. Кроме того, блестящие исполнители, отсюда успех. В этот раз ансамбль исполнял старинную военную музыку. По бокам сцены концертного зала имени Чайковского есть две изящные лесенки. На них выстроились барабанщики как бы двух враждебных лагерей.
   Концерт не начинался, пока в зале не установилась абсолютная тишина. Тогда вздохнул утренний ветерок, легкий, свежий, зашелестела листва, защелкали птицы. Вдруг в правом лагере резко и повелительно застучали барабаны, поднимая лагерь к ратным делам. Тотчас побудка раздалась и в левом лагере. Оба войска зашевелились, готовясь к сражению. Настойчивая трагическая мелодия, перемежающаяся с бравурными маршами, слышалась то с той, то с другой стороны.
   И вот все смолкло, прозвучали сигналы к бою и войска тронулись навстречу друг другу. Барабаны отбивали уверенный четкий ритм движения войск. И, наконец, битва. Застучали мечи. В сутолоке звуков, в хаосе сражения трудно было разобрать, кто одолевает. Однако левая сторона стала слабеть, правые бились во всю силу, тогда слева двинулся отряд конницы, положение изменилось. Теперь левые заговорили языком победы, но ненадолго. Высыпала конница и справа, и начался кульминационный акт сражения. Правые побеждали. Барабаны левых умолкали один за другим, их мелодии становились жалобными. Правые торжествовали победу. У левых остался последний барабанщик. На пределе сил созывал он свое разбитое войско.
   Когда смолк этот последний барабан, в зале долго царило молчание, а потом он взорвался грохотом аплодисментов. Мало кто мог усидеть на месте. Люди вскакивали, кричали, отбивали себе ладони и топали ногами. Восторг полный! Оглушительный! Во втором отделении барабаны выступали с органом. Такое редкое сочетание. Но и здесь они достигли блестящего успеха. Великолепно!
   Очень запомнился "Белый вальс". Мы подходили к главному корпусу Курской АЭС. Легкий морозец радует. Трибуна на широкой площади плещет красными флагами, но еще пуста. Скоро здесь начнется митинг. А пока из динамиков вот эта музыка - "Белый вальс." Сегодня состоялся пуск первого блока АЭС, завершен титанический труд многотысячного коллектива строителей, монтажников, эксплуатационников. Большой, огромный праздник. 1000 МВт в строю, пошла энергия во все концы нашей Родины, энергия атома, разбуженная энергией людей. Пуск атомного исполина и лирическая песенка, что между ними общего, какая связь? А вот вспоминаются они с тех пор всегда вместе.
   После пуска первого блока Курской АЭС перед нашим отделом стала весьма сложная задача. Огромный цех для укрупнительной сборки реакторов с двумя 320-тонными мостовыми кранами располагался у первого блока. Теперь его следовало переносить ко второму блоку, потом к третьему. Чтобы все это выполнить нужны миллионы и время, которого не было. Приходилось менять решение, становиться изобретателями.
   Многие новые технические решения приходили ко мне бессонными ночами, так случилось и на этот раз. Когда пришел на работу, собрал своих лучших специалистов: Б.Некрасова, Е.Кривенцова, Федулова, Н. Леонтьева, взял кусок бумаги и набросал чертеж самоходного транспортера грузоподъемностью 700 тонн. Сначала в идею не поверили, потом проект понравился, быстро разработали чертежи, а через месяц, весной 1976 года, у нас была готова модель грузоподъемностью 20 тонн.
   Как ни был занят делами треста Павел Петрович Триандафилиди, а на испытание модели поехал, да еще прихватил с собой главного инженера главка Банника. Испытания прошли отлично. Простота конструкции была столь очевидной, что тут же приняли решение строить транспортер на 700 тонн. Банник пожелал нам успеха. Он вспоминал героические дела восстановления разрушенных войной электростанций Подмосковья, за что ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. Послушать его было очень интересно. Как они все это сделали? В такие краткие сроки, без механизации, голыми руками.
   Приняв решение о постройке транспортера, Триандафилиди так надавил на трест, в том числе и на наш отдел, что многие сильно удивились. За два месяца мы должны были выдать проект, а ведь, чтобы это сделать, надо знать, какое оборудование достанут наши снабженцы. Они помчались на заводы гидравлических приводов, что-то достали, чего-то не хватало. Тем временем на Белоярку пошли вагоны с металлом, и мы повезли туда свои первые чертежи. Полгода ушло на изготовление транспортера. Дело не шуточное. Он весил 170 тонн, имел длину 24 и ширину 10 метров. А вот мощность привода маленькая, не больше чем у "москвича", зато и скорость всего 20 метров в час, но скорость нам не нужна, торопиться некуда. Бак весом 500 тонн, высотой и диаметром по 20 метров, мы переправили с первого на второй блок за шесть дней, а все металлоконструкции реактора - за месяц с небольшим. Это были хорошие результаты.
   "Генеральный идет, генеральный идет!" - раздались шутливые выкрики из толпы собравшихся. Многим хотелось посмотреть, как это можно такой огромный бак, на верху которого прикреплена надпись "ШАГАЮ НА ВТОРОЙ БЛОК!", перевезти по обычной щебеночной дороге с уймой поворотов. Проверил все сам, включил насосный агрегат, нажал нужные кнопки - и транспортер зашагал легко и свободно с расчетной скоростью 20 метров в час. Первый рейс длиной 1000 метров до второго блока вскоре успешно завершился, за это время обучили обслуживающий персонал. В последующие годы транспортер перевез все части реакторов для второго, третьего и четвертого блоков АЭС. Впоследствии по конструкции транспортера мы получили шесть авторских свидетельств на изобретения. "Правда", "Известия", "Промышленная газета" поместили сообщения о необычном транспортном средстве. Журнал "Изобретатель и рационализатор" писал в номере 8 за 1980 год: "Одно из ближайших перспективных направлений развития атомной техники - АЭС с реакторами на быстрых нейтронах. Специалисты треста "Центроэнергомонтаж" предложили собрать реактор целиком вне здания станции, пока идет строительство, а потом на шагающем транспортере доставить реактор прямо в центральный зал. Машина не только привезет корпус на место, но и обеспечит его точную выверку".
   На ВДНХ транспортер был отмечен медалью. Но более всего нас, авторов, порадовало то, что Минсредмаш для Игналинской АЭС изготовил такой же транспортер, но грузоподъемностью не 700, а 1700 тонн. Они перевозили все конструкции реактора за один рейс, оснастили его автоматикой, значительно увеличив скорость передвижения.
   Пришло время, и меня попросили написать учебник по своей специальности. Не сразу я дал согласие, пугала новизна работы, ее ответственность. Это же не статья в журнал, а учебник, где каждое слово должно быть обдуманным, точным, верным. Наша специальность не из простых, она сложна и многогранна. Наконец, я взял бумагу и написал оглавление, потом распределил главы между сотрудниками нашего отдела, оказалось, что нужны шесть авторов. Меня убеждали сократить число авторов вдвое, но я настоял на своем. Наш первый учебник написан шестью авторами, он выдержал три издания. Другой наш учебник имел только трех авторов, к тому времени мы набрались опыта, он тоже переиздавался.
   Легко ли написать книгу? Нет, не легко. Надо много знать, уметь изложить материал, чтобы было доходчиво, надо представлять учебный процесс, побыть в роли преподавателя. Но и это не самое главное. Когда начнешь писать, то обнаружишь, что ничего не знаешь о том, о чем взялся писать. Хотя ты и опытный специалист, много можешь рассказать, а вот написать... Как первое любовное письмо - пишешь и рвешь, и так долго. Наконец, наладилось и пошло, как будто прилично. В издательстве твою рукопись быстро перелистают, сделают кучу пустяковых замечаний и отправят дорабатывать. Переделаешь и снова отнесешь. Теперь рукопись примут и отошлют двум рецензентам, которые продержат ее пару месяцев и пришлют рецензии прямо противоположные друг другу. Только не спорь! Пропадешь! Удовлетвори обоих по всем пунктам, ухитрись, ничего не переделывая по существу, отделаться мелочами, тогда все останутся довольны, и работа пойдет дальше.
   Исправив рукопись после рецензий, неси ее снова в издательство. Теперь с ней будет работать редактор, он выжмет из твоего творения "воду" и оно похудеет раза в полтора, а местами потеряет здравый смысл. Снова поправишь - и знакомой дорогой в издательство. Дальше она попадет к литературному редактору. Он поменяет слова местами, заменит одни другими, добиваясь красоты слога, но смысл его не тревожит, автор поправит, если потребуется. Правишь еще раз, но это не последний! Рукопись перепечатают на машинке, а рисунки перечертят на плотную бумагу настоящие чертежники. Снова надо все читать, править, сверять.
   Потом верстка - отпечатанный типографским способом учебник, где перепутаны тексты и рисунки, опечатки на каждой странице. А ты правь! Большое дело делаешь! Затем сигнальный экземпляр, пока без переплета, без цены. Читай снова и распишись.
   Наконец, награда за труды - ты держишь в руках новенький учебник, на нем твоя фамилия, в нем изложено все, что ты знаешь, все, что надо студентам, или почти все. Ты рад больше, чем дню рождения. Кусочек счастья, трудового, настоящего.
   Еще через полгода переведут тебе на сберкнижку деньги, по 140 рублей за печатный лист, и большого удовольствия ты от них не получишь.
   Так делают книги. Наш отдел написал около десятка книг, в их числе два учебника, кроме того, статьи, рецензии, программы обучения. А ведь мы не научный институт, всего лишь отдел монтажного треста.
   Не одним трудом жив человек, свадьбы - важнее. В довоенное и послевоенное время свадьбы справляли скромно, невесту в фату не рядили, жених и в рабочем костюме был хорош, Дворцов бракосочетаний и в помине не было, в церкви венчались лишь верующие, а было их очень мало.
   В 70-80 годах, когда благосостояние всего народа достигло наивысшего уровня за всю историю России, было отмечено два выдающихся явления.
   Во-первых, свадьбы стали праздновать пышно. У могилы Неизвестного солдата, в любой день можно видеть новобрачных. Невеста в фате, жених с цветами, за ними толпа друзей. Идут в свой торжественный день поклониться памяти солдата, отвоевавшего для них счастливую, обеспеченную жизнь. Некоторые идут к мавзолею Ленина, их пропускают без очереди. Потом садятся в машины, украшенные кольцами, лентами, куклами, и отбывают в ресторан, где набирается человек до ста, а то и более.
   Второе выдающееся явление: дикие утки стали селиться и размножаться на всех московских водоемах. Они перестали считать людей своими врагами и сделались такими доверчивыми, что смело брали хлеб из рук. Лоси, зайцы спокойно заходили в Измайловский парк и даже собак не боялись.
   Стоит упомянуть и о предметах первой необходимости быта сороковых годов, исчезнувших из употребления к началу семидесятых: самовар (он остался лишь в качестве семейной реликвии), примус и керосинка, стиральная доска, галоши и боты, милый и памятный патефон, чернильница-непроливайка, кисет для махорки, щипцы для сахара, и многое другое. Изменился быт, незаметно ушло старое, в дома вселились стиральные машины, газовые плиты, магнитофоны, которые разучили народ петь своим голосом.
   Для нашего треста семидесятые годы были очень трудными. Почти каждый год вводился новый блок на АЭС. Полным ходом шли работы на Курской, Смоленской, Нововоронежской, Белоярской АЭС и на АЭС "Ловииза", ставшей впоследствии лучшей в Европе по всем показателям. Образцово был организован монтаж реактора на быстрых нейтронах в Белоярке. Начальник нашего монтажного управления Александр Леопольдович Готшалк удержал и даже приумножил высокую культуру производства, достигнутую при монтаже предыдущих блоков, недаром на Белоярку так часто приезжали французы перенимать наш опыт. У всех отделов треста дел было по горло. Командировки следовали непрерывной чередой, бывало, что, не заезжая домой, сотрудники с одной АЭС ехали на другую. Такая гонка требовала огромных физических усилий.
   Год за годом в вечных хлопотах жизнь прошла так быстро, что незаметно подкатился мой юбилей - 50 лет. За неделю до этого события я взял отпуск и уехал с младшим сыном Сережей на Истринское водохранилище, в самое верховье, где народу поменьше. Сергей поставил мне палатку, затащил туда раскладушку, матрац и мешок с постельным бельем. Я постелил постель и проспал 17 часов подряд, на вторые сутки -13 часов, а на третьи - 11. Эти 40 часов сна спасли меня и поставили на ноги. На четвертый день мы стали раскладывать байдарку.
   В те времена было принято отмечать юбилеи празднично. В конце рабочего дня в актовом зале треста собралось человек 150 наших работников и представителей многочисленных организаций, с которыми мы сотрудничали. Из близких моих коллег были Шашарин, Конвиз, Полушкин и другие. Триандафилиди начал чествование вручением наград и подарков, и их набралось немало. Наговорили в мой адрес очень много приятного, я отвечал словами благодарности за такое внимание, обещал трудиться еще лучше, хотя это было невыполнимо, и все понимали, что здоровье уже не позволит, но дружно аплодировали. Потом поехали в наш клуб в Измайлове, где были накрыты столы. Все было по русскому доброму обычаю: баян и танцы, пляски, хоровод, тосты, пожелания, праздник как праздник. Отметили 50 лет жизни, 36 лет труда. Запомнилось.
   Довольно часто мне приходилось бывать в здании ЦК КПСС. Дела атомных электростанций курировал там Владимир Васильевич Марьин. Он вызывал к себе по разным техническим вопросам, в которых я мог помочь. Владимир Васильевич принял активное участие в ликвидации чернобыльской аварии, разрешая на месте многочисленные организационные и технические вопросы.
   В руководстве нашей отрасли произошли большие перемены. Невский стал начальником "Союзглаватомэнерго" вместо Григорьянца, Казаров ушел к Невскому заместителем, на его место назначили Триандафилиди, а управляющим нашего треста стал Танкилевич. Вернувшись из Финляндии, Шашарин перешел в аппарат ЦК КПСС к Марьину. Из Белоярки переехал в Москву Евдокимов с семьей и стал начальником отдела у Невского. А. Н. Григорьянц уехал в Чехословакию руководителем советских специалистов по АЭС. Потом эта перестановка затронет и наше семейство, но пока все шло по - прежнему.
   Перед Новым 1978 годом я зашел к Невскому поздравить его. Он принял меня радушно, поговорили о семейных делах. Дети у нас становились взрослыми, было о чем потолковать. Это был последний наш разговор по душам. Шли годы, да все дела мешали, а лет через пять Невского не стало.
   О семейных традициях уже упоминалось, но думается, что эту тему можно несколько расширить. Ведь любая добрая семейная традиция - это бесценная мера воспитания, укрепления, разностороннего развития семьи и особенно детей.
   Мы посещали все ежегодные выставки советских художников в Манеже, потом обсуждали самое запомнившееся.
   Ежегодные путешествия стали традицией еще раньше. В свои студенческие годы дети выбирали маршруты уже сами: Андрей побывал в геологических экспедициях на Памире, в Таджикистане, Приморье, Хабаровском крае. Оля в студенческом отряде МЭИ оберегала здоровье целого курса на совхозных полях в низовье Волги, работала поваром в геологической экспедиции в Туркмении, путешествовала с туристами по Памиру. Сергей побывал на Камчатке с геологами, в Карпатах.
   Лет 20 подряд мы ездили на одно и то же место за клюквой. Выезжали рано, к обеду поспевали на место, быстро подкреплялись и скорее за дело. Вначале дорога сырая, идти тяжело, километра через два выходим на "чистый мох", так называется это прекрасное место. Оно все покрыто мягким ковром мхов, сухих, чистых. Но ровного места мало, очень много кочек, а на них словно рассыпана крупная, на вишню похожая клюква. Рядом веточки багульника - пахучего мелкого кустарничка. Тихо, солнечно, прохладно, уже сентябрь, бабье лето. Больше всего здесь похоже на море, особенно в туман.
   Раскладываем еду. Кладем все на кочку - и хлеб, и колбасу, чище места не требуется. Поел - ложись, как в перину, отдыхай, только долго не залеживайся, время дорого, надо брать ягоду. От чистого воздуха, от багульника любая простуда проходит здесь в одночасье, даже если целый день моросит дождь. После ночевки следующим утром повторяем свой выход и успеваем домой в потемках с запасом ягод, здоровья и впечатлений.
   Вот еще одна наша традиция: каждую весну, лишь сойдет снег с пригорков, а в лесу еще держится, отправлялись на подмосковную речку Ворю собирать и пить березовый сок. На высоком берегу выбирали место посуше, разводили костер и на проволочной решетке жарили пару куриц. Тем временем набирали две-три бутылки сока и искали крапиву к первому весеннему салату, всеми любимому. Потом ели золотистые, пахнущие костром, куски курицы с крапивным салатом, запивая березовым соком, всей семьей плюс Бургас. Крапиву Бургас не ел.
  
   ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРИБАЛТИКУ
   ( Рига, Вильнюс, Каунас, Хатынь)
   Доехав до города Себежа, мы были очарованы его прекрасным расположением. С любого места смотришься в большие, красивые озера. Посоветовавшись, решили посетить Парк дружбы, расположенный на стыке трех республик: России, Белоруссии и Латвии.
   Щебеночная неровная дорога доставляла мало удовольствия. Чтобы меньше трясло, стараюсь держаться поближе к обочине. Вдруг что-то случилось, руль вырвался из рук, раздался удар, переднее стекло заслонили густые ветви, двигатель взвыл, все окуталось дымом, я выскочил из машины и провалился в болото. Машина сидела на березе, все четыре колеса болтались в воздухе. Быстро вскарабкался на березу, заглянул в машину и увидел Олю, Таню - Олину подругу и Сережу целыми и невредимыми.
   Что же произошло? А все очень просто. Обвалилась обочина, машина нырнула вниз, в болото, но спасла береза, которую машина сбила и взгромоздилась на нее, как некое диковинное животное. Пока я чесал в затылке, подъехал милиционер и отобрал у меня права, расспросил, как что произошло, и, не усмотрев моей вины, отдал права, сказав только: "Бывает же такое, первый раз вижу". Потом он остановил местный автобус, попросил мужчин помочь. Вышло человек пятнадцать, стащили машину с дерева, поставили на дорогу и уехали. Милиционер пожелал счастливого пути и укатил по своим делам, а я стал осматривать машину. Ни одной царапины, ни одной вмятины на машине не было, никаких следов. А бедная береза кончила свое вертикальное существование.
   В Риге мы не собирались останавливаться, а только хотели запастись провизией. Рижский крытый рынок был так полон, столько там продавалось даров земли и моря, что казалось - добавь туда еще один огурец и все рухнет от непомерной тяжести. Мы долго не могли выехать из Риги в сторону Юрмалы, колеся по какому-то заколдованному кругу. Наконец, обратился к местному жителю
   - Я вас выведу, тут очень сложно, часть дорог в ремонте.
   Он завел машину и мы последовали за ним. Минут через 10 он вывел нас на автостраду и распрощался. Что это? Подчеркнутая любезность, или просто добрый, хороший человек? Все равно приятно.
   Километрах в 40 за Юрмалой мы нашли себе место. Справа от дороги, метрах в 150, - море, слева между дюнами, в глубокой впадине, на чистом мягком мху поставили свои палатки. Пустынно, вокруг ни души, только сосны скрипят, да море чуть слышно.
   Рано утром, когда дети еще спят, иду на море. Море мелкое, студеное. Раздеваюсь и ступаю в воду. Отойду немного, окунусь раза два и бегом обратно. Песок здесь необычный. Утром, пока его не иссушило солнце, он издает чистый мелодичный звук, если по нему быстро провести рукой. Одна и та же нота, чистая, будто струну натянули. Нигде никогда подобного не встречал и читать не приходилось о таком чуде. Несколько дней мы проводим здесь. Завтрак готовим на бензиновой печке, хороший, сытный завтрак, и отдыхаем до обеда на пляже или в лесу, или едем в Ригу, оставляя Бургаса за хозяина.
   Приятно побродить по Риге, просто так, без всякой цели. Красивый, опрятный, запоминающийся город. Вот здесь, по этим улицам, скверам и мостам бегал мальчишкой мой отец, степенно, с достоинством шествовали дед с бабушкой Аделаидой. Отсюда они уехали в наш маленький железнодорожный поселок в Брянске.
   По воскресным дням в Домском соборе дневные концерты органной музыки. Мы поехали в Ригу пораньше, чтобы достать билеты, но опоздали, взяли на вечерний концерт и пошли бродить по городу.
   Концерт был чудесен. С такой превосходной акустикой, как в Домском соборе, нигде не приходилось встречаться. Особенно хорошо звучат басовые аккорды, которые чуть ли не зримо уходят к куполу, отражаются от него и всей мощью обрушиваются на публику.
   Потрясенные до глубины души собором, органом, музыкой, мы вышли на улицу и долго стояли, не решаясь нарушить молчание, потом сели в машину и тронулись в путь. Тихо было в машине, только ровно гудел мотор, да шины шелестели по асфальту. Через час были "дома". Я заглушил мотор, выключил свет и вышел наружу. Стало совершенно темно и так тихо, что в ушах закололо. Ни малейшего дуновения ветра, ни шума моря, ни вскрика птицы, ничего. Только машина потрескивала иногда, остывая.
   После собора, после концерта, после ночной Риги, мы оказались вдали от людей, в спящем сказочном лесу, одни-одинешеньки. Такая перемена обстановки взвинтила нервы, какие-то чувства обострились до предела, какие-то притупились вовсе, мысли витали далеко, далеко. Я стал таким, каким никогда не чувствовал себя ранее, совсем неузнаваемым и непонятным.
   Вдруг на мои ноги легло что-то мягкое и теплое, вернув меня на землю. Бургас! Он завизжал от радости и разбудил детей. Я включил фары и тут началось светопреставление. Оставшись на день и часть ночи в одиночестве, собачонка, видимо, не раз прощалась с жизнью и, что еще страшнее, - со своими хозяевами. Теперь, когда все вернулись, Бургас пришел в такой собачий восторг, что с радостью выскочил бы из своей рыжей шкурки. Он бегал кругами, катался клубком, лизал всем руки, лица, то прыгал свечкой и лаял, и визжал, стелился ковриком, ползал на брюхе то к одному, то к другому. Это продолжалось долго, пока он не выбился из сил и не свалился с ног, которые его уж не держали. Тогда мы разошлись по своим местам и попытались уснуть.
   Но сон не шел. Принял снотворное, но оно помогло не скоро. Какие-то странные мысли лезли в голову. Бургас вздыхал и ворочался рядом с моей палаткой. Потом заиграл орган, постепенно затихая, все смешалось и я уснул.
   Мы едем в Литву. Углубившись в путаницу проселочных дорог, ищем дуб, которому более 1000 лет. Дуб мы нашли, подивились на реликвию. Более 1000 лет - бывает же такое. Вокруг дуба ограда, чтобы козы не трепали, людей здесь почти не бывает, таких чудаков, как мы, не так-то и много
   После Риги Вильнюс не произвел сильного впечатления. Забрались на башню Гедемина, побродили по улицам старого города, полюбовались новым оперным театром, зашли в универсам, забитый товарами по самую крышу, да и уехали в Тракай.
   Островной замок Тракай красив и недоступен. В древности единственный деревянный мост к замку рассыпался на отдельные досочки от одного удара молотка по известному хозяевам месту. Попробуй, войди, если тебя не просят!
   Каунас - небольшой старый город, долгое время находился в запущенном состоянии, в последние годы началась реконструкция и проводится очень добросовестно, с любовью. Уже блистает первозданной красотой центральная площадь с ратушей и костелом.
   В новом современном здании из алюминия и стекла музей знаменитого художника и музыканта Чюрлениса. Его абстрактные картины, навеянные чистой фантазией, представляют россыпи цветных пятнышек, полосок, сгустков тепла и света, что вызывает умиление сказочным их сочетанием. В светлых просторных залах музея слышна музыка Чюрлениса, такая же светлая и загадочная, она дополняет и усиливает впечатление от полотен. Зайди в этот музей в самом плохом настроении, а выйдешь в хорошем. Значит, абстрактное искусство может не только раздражать, но и радовать. Жаль, что около абстрактного искусства трется очень много халтурщиков, людей, по ошибке взявших кисть вместо лопаты.
   На подъезде к Минску спросил своих ребят, куда ехать: в Минск или в Хатынь: "В Хатынь" - заявили они дружно, и я повернул на север.
   Немцы сожгли на нашей земле все, что успели. Разрушили все, на что хватило сил. Дотла, до последней избы сгоревшие села приходилось видеть собственными глазами. Печальное, зловещее зрелище. Одни печи русские с высокими трубами стоят рядами, как кресты на кладбище. Ни души, разбрелись люди, куда могли, а многие погибли. Но после войны, в самые первые годы, вернулись жители на свои пепелища, стали отстраивать избы, зазвенели пилы, застучали топоры, запели песни, родились дети, пошла жизнь.
   В Хатынь никто не вернулся. Немцы сожгли ее вместе с жителями, вот так просто, как стог сена. Никогда не забудется это злодеяние, и каждый немец в душе своей вечно будет носить черное пятно от хатынского пожарища.
   Мы прошли по Хатыни дважды: днем, когда людно, и ночью, когда кругом никого. Страшно здесь ночью. В темноте горят маленькие красные лампочки, кажется, что угольки тлеют, печные трубы тянутся к небу и бродят души сожженных, каждая у своего пепелища. И плачут.
  
   За годы семейной жизни мы совершили 20 многодневных ( до 40 дней) путешествий по своей стране: по России, Прибалтике, Украине, Белоруссии, Казахстану, Молдавии, Кавказу. Более 100 раз устраивали ночевки в лесах, на берегах рек и озер, в горах и пустыне. Иногда ночевали одну ночь и следовали дальше, на особо милых, приветливых местах останавливались на несколько дней. Мы прожили со своими детьми в палатках около двух лет, и за все это время нас никто не обидел ни словом, ни злым поступком. Часто бросали свой лагерь на целый день, но у нас ничего не украли, ничего не сломали. Мы не признавали другого отдыха, кроме туризма.
   Не по рассказам и книгам мы знали, в какой доброй стране живем, как много в ней хороших людей, как прекрасна и величественна наша мать - Родина, сколько в ней тепла и света.

ФРАНЦИЯ

   В начале 1980 года наш самолет приземлился в аэропорту Де Голля. С воздуха Франция показалась очень похожей на лоскутное одеяло. Мелкие фермерские хозяйства засевали землю каждое по-своему, и она пестрела, желтым, черным, зеленым цветом, снега не было. Распахано все, даже под линиями электропередач, даже под их опорами.
   Нашу делегацию, в состав которой входили Триандафилиди, Горб, переводчик Леонид и я, пригласило Министерство энергетики Франции для ознакомления с программой строительства атомных электростанций. Поселили в высотную современную, скромно обставленную гостиницу.
   Первый наш выход был к Триумфальной арке. Шли по плохоньким улочкам, прилегающим к нашей гостинице. Облупленные дома, довольно грязные тротуары, магазинов мало и те неказистые. Но вот выходим на широкий проспект, и сразу все меняется. Дома ухоженные, тротуары довольно чистые, витрины магазинов - произведения искусства. Но самым интересным оказалось то, что над всем Парижем не натянуто ни одной проволоки. Ни один светильник, ни один дорожный знак не болтается на проволоке, нет здесь ни трамвая, ни троллейбуса. Небо над городом чистое, как в средние века. Все электрические коммуникации проложены под землей. Трудно даже представить, во что обошлась бы работа по перекладке под землей всей московской проволочной сети, которая застилает нам небо, но мы этого даже не замечаем.
   Триумфальная арка нам понравилась: красиво, скромно, примечательно. А вот такого движения автотранспорта, как вокруг нее на площади Звезды, в другом месте не встретишь. Трудно разобрать, кто куда едет, куда поворачивает, на какой светофор надо смотреть, на какой необязательно. Говорили, что в часы пик полицейские регулировщики здесь буквально с ума сходят.
   Министерство энергетики Франции произвело хорошее впечатление. Бывая в нашем родном Минэнерго, мы привыкли к его кипучей жизни, к толпам сотрудников и командированных, слоняющихся по длинным коридорам. Тут наоборот, царит тишина и пустота. Коридоры тоже длинные, но в них ни души, ни одного человека, будто в воскресный день. Просто чудо! Люди сидят на своих местах и, наверное, трудятся, ибо успехи этого министерства впечатляющие.
   Французы поставили себе задачу: перевести электроэнергетику почти полностью на атомные электростанции. Для этого по всей Франции начато строительство двадцати очень мощных АЭС по 4-6 МВт каждая. К 1990 году Франция заняла первое место в мире по использованию атомной энергетики. Около 90% электроэнергии вырабатывается на АЭС. Нам предоставили возможность посетить четыре из строящихся станций.
   АЭС "Палюэль" расположена близ Гавра, на берегу Ла-Манша. Рано утром за нами заехали два француза на очень вместительной легковушке. От Парижа до Гавра проложена великолепная автострада. Через каждые 50-70 километров устроены пропускные пункты, где берут плату за проезд, равную примерно цене израсходованного бензина на этом отрезке, а бензин стоил в то время около трех франков за литр. Досадны были эти остановки, нам трудно адаптироваться к местным нелогизмам. Остальное было превосходно: никаких ограничений скорости, никаких дорожных знаков, пересечений, сужений, ответвлений, ничего, ровная, широкая асфальтовая река с шестиполосным движением в каждую сторону. Недалеко от Гавра мы покинули автостраду и углубились в паутину узких проселочных дорог. Наконец, добрались до побережья Ла-Манша и... ничего не увидели - стоял знаменитый густой туман.
   Нас переобули в резиновые сапоги и показали строительство, которое ничем не впечатлило. По-настоящему мы порадовались, увидев небольшой поселок для строителей, где добрая половина жилья пустовала, ожидая приезда рабочих. Такого у нас никогда не бывало, чтобы жилье ожидало человека. Разобравшись повнимательней, мы узнали что более половины рабочих и ИТР приезжают из окрестных городов и селений, в жилье не нуждаются, кроме того, жилье дают только семейным.
   - А где же живут холостяки?
   Начальник строительства хитро подмигнул и развел руками:
   - Живут где-то.
   После осмотра стройки нас пригласили в ресторан, примостившийся у самого берега моря, но моря мы так и не увидели, а только слышали, как оно ворчало в тумане. Это был настоящий приморский ресторан, и кормили там дарами моря. На закуску подали ассорти: омар, половина среднего по размерам краба, устрицы и еще какие-то улитки. Потом в комнату торжественным маршем вошла процессия официантов, неся на блюде метра полтора длиной огромную жареную рыбину. Четверо несли блюдо, пятый - неизвестный нам предмет. Блюдо установили на тумбочку рядом со столом, и пятый официант стал, как из огнетушителя, поливать рыбу жидкостью со знакомым запахом. Вдруг блюдо вместе с рыбой загорелось синим пламенем. Потом все официанты замахали салфетками и вмиг загасили пламя. По комнате распространился такой чудесный аромат, что мы невольно рассмеялись. Схватив ножи, официанты мгновенно разрезали рыбу на огромные ломти и положили на наши тарелки, налили вина и ушли. Эффект был потрясающий, рыба очень вкусная, настроение превосходное. На прощание, как посошок на дорожку, это уже после кофе и мороженого, нам принесли кальвадос. Много о нем приходилось читать и слышать, но оказался он обыкновенным яблочным самогоном. Фидель Кастро очень любит кальвадос, ко всему нужна привычка.
   Собор Парижской Богоматери, знакомый по множеству прочитанных книг, столько раз виденный в кино, на картинах лучших мастеров, на фотографиях, оказался еще более интересным и привлекательным, чем его рисовало воображение. Особенно необычно сочетание симметричных и асимметричных форм. С главного фасада собор симметричен, со стороны Сены нет и признаков симметрии, все здесь сплошная фантазия. С алтарной стороны для упрочения здания установлены подпорки в виде изогнутых перьев, они придают всему сооружению необыкновенную легкость. Собор - как жизнь, как история многообразен. Он вобрал, впитал в себя мысль, искусство и мастерство многих поколений. Каменная книга истории!
   Широкофюзеляжный Боинг-747 уносил нас из Парижа в Лион. Несколько стюардесс развозили всякую всячину. Одна из них поила нас водой. Я подарил ей маленький детский значок.
   - Эта зверюшка называется Чебурашка, - сказал я ей.
   Она подошла к зеркалу, приколола значок, вернулась. поблагодарила.
   - На каком языке говорит этот господин? - спросила она нашего переводчика.
   - На русском, - ответил Леонид.
   - О-о-о, - произнесла стюардесса, - такого красивого языка я никогда не слыхала.
   Она засмеялась, еще раз поблагодарив.
   В Лионе мы не побывали. От аэропорта нас взяли две автомашины и повезли на атомную станцию "Крейс-Мальвилль", оборудованную реактором на быстрых нейтронах, мощностью 1200 МВт. Я ехал со своим старым знакомым Зайцевски, хорошо говорившим по-русски. Он рассказал, что жители окрестных мест бурно возражали против строительства АЭС, были демонстрации, потому что французские АЭС приходится размещать в густонаселенной местности.
   На самой АЭС большой интерес представил цех укрупнительной сборки реактора. Зайцевски водил нас и показывал его циклопические части гораздо больших размеров, чем у нас в Белоярке.
   АЭС "Крюас" и "Трикостин" расположены южнее, вниз по Роне. Они однотипны и мы осмотрели их за один день. Очень понравилось поточное строительство: первый блок уже пускают, на втором ведут наладочные работы, на третьем заканчивается монтаж, на четвертом монтаж в полном разгаре. Как на конвейере. На этих АЭС вовсе не было поселков для строителей, все устроились в окрестной густонаселенной местности.
   Проехав от Лиона до Марселя на автомобилях, мы повидали французскую "глубинку" в стороне от главных автотрасс. Дороги были разного достоинства, но везде ухоженные и почти все с твердым покрытием. Деревни, построенные лет 200-300 назад, поражают домами-бастионами. Деревни темные, не мелькают уличные фонари, не светятся окошки. Днем деревни тоже пусты, где их жители, мы так и не поняли. Гренобль ничем не запомнился, даже Олимпийским комплексом. А вот окрестности Гренобля очаровали. Высокие выветрившиеся горы, замки высоко в горах, снег на вершинах. С аэропорта Марселя в Париж нас умчала "Каравелла", и мы приземлились в аэропорту Орли
   После осмотра французских АЭС для нас устроили банкет в очень хорошем ресторане. Закусочный стол по шведской системе представлял собой массивный прилавок метров 10-15, изогнутый подковой. Он был весь уставлен тарелочками с закусками самыми разнообразными. В начале стола было царство лука: жареный соломкой, жареный мелкими луковичками, вареный, пареный, свежий, перьями и еще сто закусок и все из лука, затем шли даря моря, потом мясные закуски на любой вкус.
   Я спросил себе луковый суп - национальную повседневную еду во Франции. Суп оказался очень вкусным, таким же, как его готовит моя теща дома. На второе мы все заказали бифштекс "по-гренадерски". Обыкновенный бифштекс с жареной картошкой, и порция далеко не гренадерского размера. Потом были сыры, их привезли так много и все они были разными и великолепными на вкус. Что-что, а уж сыры и хлеб во Франции делать умеют. Кто-то завел разговор о лягушках, сидевший со мной рядом француз сказал:
   - За всю жизнь ел их раза два, французы, как и все, любят мясо с жареной картошкой.
   Поселили нас теперь в другой гостинице на авеню Виктора Гюго, в пяти минутах ходьбы от Триумфальной арки. У нас оставалось пять свободных дней для осмотра Парижа. Зато французы больше не заботились о нашем пропитании. Утренний чай в гостинице, как и по всей Франции, подавался в очень маленьких чашечках, к чаю полагалось малюсенькая булочка, девять грамм сливочного масла и столько же джема, кусочек бисквита со спичечный коробок, и гуляй, куда хочешь, до следующего завтрака.
   Мы получили командировочных по 1000 франков на 10 дней. На углу у дверей бистро висел прейскурант. Обычный обед без вина стоил 70 франков. Перешли на домашнее питание. Попробовали сунуть кипятильник в розетку, ничего не перегорело, свет не погас, но кипятильник остался холодным. Тогда наш переводчик договорился, и нам стали давать днем и вечером по чайнику кипятка. Я покупал в магазине кефир, маслины, чудесный парижский хлеб с хрустящей корочкой, но тающий во рту, как пирожное, сыр, масло. Все это стоило дешево и было вкусно, но франки таяли.
   Покупаем билеты в метро. Билет первого класса стоит 3,6 франка, билет второго класса 2,4 франка. Вагоны первого класса желтые, в них всегда есть места для сидения и нет негров. Вагоны второго класса переполнены. Метро грязное, крысы живут здесь издавна, на лавочках спят бездомные, бродячие музыканты в проходах и вагонах. Для нас это было явлением необыкновенным. Станций очень много - более 300. Часть поездов на металлических колесах грохочут так же, как наши. Но есть линии, где поезда на пневматических шинах, они идут совершенно бесшумно. Наше метро несравненно более красивое и чистое, здесь мы впереди.
   Лувр! Величайшая сокровищница мира. Вход стоит дорого, но по средам бесплатно. Народу много, разноязычного, всех возрастов, от малышей до глубоких старцев. В Лувре не раздеваются, гардероба нет. От самого входа, от парадных дверей начинается экспозиция. Музей огромный, многоэтажный. Очень много полицейских с пистолетами у пояса. В основном это негритянки такого богатырского сложения, что им и оружие ни к чему. У "Джоконды" охрана неотлучная, сама картина в пуленепробиваемом футляре. Рядом картины Рембрандта, не лучшие, конечно, ибо лучшие в Эрмитаже. Очень запомнился Делакруа с его "Францией на баррикадах". Картину надо смотреть в натуре, иллюстрации слишком бедны по сравнению с нею. Экспонатов так много, что, не осмотрев и половины, пришлось уйти не только из-за усталости, просто мозг отказался воспринимать что-либо новое. Полное пресыщение живописью.
   Галерея Лафайет. Мы довольно долго ходили по этому храму шмоток, но ничего в нем не купили, не по нашему они карману. Бесшумные подъемники переносят с этажа на этаж, много света, еще более товаров, они давят, издеваются над покупателем своим блеском, красотой и изобилием. Зачем так много? Неужели человеку все это надо? Но если ему надо все это, так сколько же ему еще не хватает! Так кто же такой человек? Царь природы или раб мишуры?
   Идет дождик или снег, не понять. Январь. На решетках метро, откуда поднимается теплый отработанный воздух, спят бездомные. Здесь тепло, а дождь не сильный, можно перетерпеть. Много читал об этом, но пока не увидел сам, не мог поверить. А люди идут мимо и хоть бы что...
   Как-то я оторвался от своей группы и приобрел самостоятельность на целых четыре часа. Десятки планов проносятся в голове, но мало, мало времени. Скорее в метро. Вот площадь Бастилии, тут разрушили знаменитую тюрьму, теперь на ее месте площадь, в центре колонна с богом торговцев и жуликов Меркурием наверху. Площадь небольшая, невзрачная, из-под нее вытекает довольно широкий канал и впадает в Сену. Иду вдоль канала, потом вдоль Сены к собору Парижской Богоматери, обхожу его кругом и снова через Сену к Пантеону. Пантеон закрыт, не повезло, но здание очень понравилось, сколько в нем красоты, умеренности и вкуса. Прохожу в Люксембургский сад. Пруд замерз, на нем снежинки. Вместо скамеек много простых очень удобных стульев. Сажусь, отдыхаю. Прохожих мало, гуляющих никого, пусто, голо. Люксембургский дворец не очень большой, довольно скромный, похож на хорошую дворянскую усадьбу. Прохожу по бульвару Сен-Жермен. Красивая улица с массой магазинов, витрин, автомобилей. Снова перехожу Сену по Александровскому мосту на Елисейские поля, где мы гуляем каждый вечер. Вот я и дома.
   В последний вечер нас снова пригласили в ресторан на прощальный ужин. Народу было много, почти все незнакомые, вечер прошел официально, слегка натянуто и грустно.
  
   Через три дня после возвращения из Парижа Триандафилиди и я были уже на Смоленской АЭС. Под свежими впечатлениями увиденного во Франции мы другими глазами посмотрели на наше строительство. Близ нашей АЭС возник и продолжал строиться новый город Десногорск. В нем проживало уже около 30 000 человек, для них открыты школы, больница, детские сады, магазины, клуб и многое другое. К городу подведены железная и автомобильная дороги, на реке Десне устроено огромное водохранилище. В общей стоимости АЭС эти затраты составляют большую часть, зато на карте Родины появился еще один технический и культурный центр.
   Мы не смогли здесь организовать поточное строительство и многое теряем от этого, но наши реакторы сложнее, промышленность не может выдавать их с малыми интервалами. Да, у них чище, а у нас грязнее, у нас больше помех от несвоевременной доставки оборудования и материалов, но разве мы можем из конца в конец страны привезти реактор за один день?
   Управляющий тут же, на Смоленской АЭС, поручил мне составить отчет о поездке во Францию, чтобы с ним выйти на уровень министра и ЦК КПСС для очень серьезных решений.
   Обратный путь был настоящей фантастикой. Прошел дождь и дорога превратилась в ледышку. Стоять на ней, ни за что не придерживаясь, было совершенно невозможно. Виктор, шофер Триандафилди, гнал "волгу", давая не менее 100 километров в час. Я сидел рядом с ним и хорошо видел блестящую реку в свете фар перед нами. Дорога была не только ледяная, но и побитая, с массой поворотов, и почти вся в лесу. Дрогни рука - путь на небо обеспечен.
   - Я гонщик, - успокоил меня Виктор, - я бы мог быстрее, но и этого достаточно.
   Мы выехали в 11 вечера, а в 5 утра были в Москве, оставив за собой 440 километров этой памятной дороги.
   Наш отчет заслушала коллегия Минэнерго, были приглашены многие ведущие специалисты. Докладывал о поездке во Францию Триандафилиди. Коллегия и сам министр П. С. Непорожний высоко оценили проделанную работу и выводы из отчета. Не сразу, конечно, но довольно скоро произошли и у нас изменения. Перешли на поточное строительство: Калининская, Балаковская, Запорожская АЭС. Теперь страна уверенно вводила по 2 миллиона киловатт на атомных электростанциях ежегодно. В ближайшее время эта цифра могла удвоиться: начались пусковые работы на гиганте атомостроения заводе "Атоммаш". Мы шли вперед быстро и уверенно.
   Большие перемены произошли в нашей семье. В 1979 году Оля и Андрюша закончили институты. Оля, отказавшись от распределения в Москву, уехала работать на Урал, в Нижний Тагил. Андрей стал работать в НИИ, километрах в 50 от Москвы. Там он получил общежитие, но часто приезжал домой. Сережа кончил девятый класс, увлекался географией, экономикой, хотя и не выбрал еще для себя любимого дела. К нам часто приезжал старший сын Александр со своей женой Леной и очаровательной дочуркой Наташей. После окончания института Саша стал начальником художественной лаборатории Брянского автозавода.
   Как-то мне позвонил Григорьянц и попросил с ним встретиться. Я пришел к нему. Он предложил мне место начальника строительно-монтажного отдела в группе советских специалистов в Чехословакии, где сам он был общим руководителем. Я согласился. Такое решение было не из простых: и служебные, и домашние дела требовали еще моего участия. Утешало то, что период оформления предстоял довольно длительный.
   В эти годы мы часто бывали на даче у дяди Володи - Владимира Николаевича Комарова, которому моя Татьяна приходилась племянницей. Дача находилась недалеко от Москвы, близ села Солнцева. Хозяин и его жена Анна Петровна были приветливыми и добрыми. Мы любили туда ездить, немного помогали старикам, а те одаривали нас плодами своих трудов.
   Владимир Николаевич по собственной воле ушел ополченцем на войну и от ее начала до конца был пулеметчиком. Он родной брат моей тещи, Татьяны Николаевны. Семья у них была большая и дружная, отец был брянским купцом, промышлял лесным делом, толковый был человек, грамотный и семью любил - воспитывал детей в строгих правилах уважения к труду, к другим людям, любви друг к другу. Я хорошо знал Елизавету Николаевну, Анну Николаевну, Дмитрия Николаевича и Николая Николаевича. Все они оставили о себе добрую память.
   В своем отделе я проработал 10 лет. Мои сотрудники составили дружную семью, требующую большого и доброго внимания. Мы уважали друг друга, старались подбодрить товарища в трудную минуту. Наша зарплата отличалась менее чем в два раза. Мы изобретали, писали статьи и книги, много и плодотворно трудились, не считаясь со временем. Все знали в совершенстве свое дело. Евгений Кривенцов руководил группой по монтажу реакторов РБМК-1000, это Курская и Смоленская АЭС. Валерий Федулов вел группу по водо-водяным реакторам, это Воронеж и Ловииза. Геннадий Филаткин занимался реактором на быстрых нейтронах - Белоярка.
   Мы не только работали, но и отмечали вместе дни рождения и праздники. По торжественным дням допускалась рюмка вина, торт. Валера брал гитару и пел, хорошо пел цыганские песни, ему вторила Антонина Ковшова. Часто после такого товарищеского ужина шли на Красную площадь и долго не могли разойтись по домам, так хорошо нам было вместе.
  
   ЧЕХОСЛОВАКИЯ
   Город Тржебич и его окрестности полюбились нам с первого взгляда, может быть оттого, что Моравия похожа на Урал. Почти три года прожили мы здесь интересной, содержательной жизнью. Недалеко от города строилась вторая в Чехословакии АЭС - Дукованы. Она состояла из четырех блоков с реакторами ВВЭР-440. Строилась АЭС поточным методом с шагом ввода блоков в один год. К нашему приезду монтажные работы еще не начались, строители прилагали все силы, чтобы сдать реакторное отделение, отделанное и окрашенное под монтаж. Это было непросто, но иначе здание под монтаж не принимали. Я сразу подключился к делам приемки, поддерживая монтажников в их требованиях.
   Поселка при АЭС не было, жилье для персонала строили на окраинах Тржебича, где жили и советские специалисты. Мы с Татьяной получили хорошую трехкомнатную квартиру в новом доме напротив магазина, который приятно нас порадовал изобилием продуктов и умеренными ценами. При моей зарплате 5600 корун (примерно 540 рублей) жилось нам тут хорошо.
   Группа советских специалистов состояла из трех отделов: отдел проектирования, наладки и строительно-монтажных работ. Общим руководителем был Борис Ярославцев, а ближе к пуску - Георгий Николаевич Ушаков. В моем строительно-монтажном отделе находилось около 12 специалистов самых разнообразных профессий: по реактору и по электронике, по компрессорам и по электрической части, но самыми главными моими помощниками, с которыми я работал ежедневно, были специалист по первому контуру и механизмам Николай Леонтьев, специалист по контролю Виталий Богод и специалист по сварке Юрий Терещенко. Этим трем труженикам еще до пуска первого блока были присвоены звания Заслуженный строитель Чехии.
   Как водится, сначала мы знакомились со своими чешскими коллегами, при этом выяснилось, что не все они разговаривают на русском языке, но русскую речь понимают прекрасно. Чешский язык поначалу мне давался очень трудно, но со временем я к нему привык и стал понимать собеседника. Так и разговаривали: я на русском, мой собеседник - на чешском, ошибок в понимании практически не было, переводчики не требовались.
   Знакомились с городом, его окрестностями, местными жителями, все это было интересно. Город Тржебич расположен на террасах реки Йиглавы, в очень живописной местности. Город старый, в нем сохранились постройки римских времен, в частности чудесная базилика (церковь), замок с рыцарским залом, который используют как концертный зал. Интересен геологический музей, в нем собрана большая коллекция местных минералов. В городе дворец спорта с летним льдом, открытый плавательный бассейн, театр, конно-спортивная школа, мотоклуб, стадион, масса магазинов, много костелов и 5-6 приличных ресторанов. Прекрасно организован городской транспорт, автобусы отправляются точно по расписанию с погрешностью не более одной минуты. В городе всего 30 тысяч жителей.
   В каждом новом жилом массиве культурный центр с библиотекой, танцевальным залом, комнатами для занятий разнообразных кружков, там же и пункт врачебной помощи, детский сад. Часто устраивают для детей праздники со спортивными соревнованиями: кто быстрее пробежит, проедет на самокате, кто лучше всех нарисует картину на асфальте... Забота о быте примечательна: отопление в домах включают и отключают по погодным условиям, ночью отопление отключают, так полезнее. Мясо в магазины завозят в определенные дни, но только парное, для грудных детей установлены специальные колонки на улице с артезианской водой лучшего качества. Много других мелочей, облегчающих и скрашивающих жизнь.
   - Ты знаешь, завтра к нам придет гость, чешка. Мы с ней в магазине встретились, а живет она в соседнем селе. По-русски говорит плохо, хотя в Союзе бывала не раз.
   Павла оказалась женщиной наших лет, очень общительной и приятной, простой в обращении и мы с нею быстро подружились и переписываемся до сих пор. Она пригласила нас к себе в село и вскоре заехала за нами со своим мужем Франтишеком на старой "шкоде". Франтишек по-русски не говорит и ничего не понимает, разговаривать с ним трудно, зато мужик он отличный, простой, трудолюбивый и любознательный.
   Живут Павла с Франтишеком в большом старинном селе Старжече. Старая часть села группируется вокруг костела большого и очень красивого. Здесь площадь, магазины, клуб, ресторан, сельсовет. Во все стороны от костела тянутся улицы с каменными домами старой тесной постройки, когда дома не только прижаты друг к другу, но и стены у них общие. Получается улица-дом. На окраинах новые постройки - самые фешенебельные коттеджи. Их множество, все они разные и один другого краше. Вот дом по соседству с Павлой. В плане это квадрат со стороной 21 метр, итого 400 квадратных метров. Но дом имеет два этажа, в нижнем холлы и залы, в верхнем спальни. Есть еще подвальный этаж с двумя гаражами, котельной, хранилищами. Дом каменный оштукатуренный цветной штукатуркой с добавлением слюды, отчего штукатурка блестит на солнце. Стекла зеркальные, двери, рамы - алюминиевые, заводского производства. Отделан дом цветными изразцами и зеркалом. Перед домом лужайка, на ней абстрактная скульптура в рост человека, за домом огород и сад, а вокруг невысокая металлическая ограда на бетонном фундаменте и ворота с замочком, как в автомобиле. Вот и все, просто и дешево. За последние годы половина домов в селах Чехословакии стали такими или примерно такими (есть и побогаче). Здесь самые зримые, самые выдающиеся успехи страны.
   Работает все село в колхозе (дружестве), урожай зерновых около 50 центнеров с гектара. Дома даже кур не держат. Самое обычное хорошее село Следует упомянуть, что и в городах, особенно на их окраинах строятся такие же коттеджи целыми массивами.
   Жилище Павлы и Франтишика в старой части села - это просто секция в длинном деревенском доме, который тянется метров 200. Два этажа. На первом - гараж и котельная, подсобные помещения. Со второго этажа дверь в сад, где две или три яблони, грядки с салатом и луком, есть пчелы.
   Познакомились мы с председателем сельсовета Старжича Карелом. Он редко бывает за председательским столом, а всегда в работе. Вот повредился водопровод. Карел садится в свою "шкоду", едет искать место повреждения. Нашел, но не мчится звонить аварийной службе, а вынимает из багажника лопату, раскапывает поврежденную трубу, отключает, где надо воду, обматывает липкой лентой худое место, дает воду селу, а уж потом сообщает кому надо. И так во всем. Кроме того, Карел страстный охотник. Однажды он привез нам целый котел мяса косули, приготовленного по охотничьим рецептам, его хватило на всех советских специалистов, живущих в нашем доме, все остались очень довольны.
   Поначалу меня удивляли оперативные совещания на АЭС Дукованы. Дело в том, что работы вели множество крупных и мелких фирм, около сотни их представителей собирались в большом зале и многие из них курили. Обсуждаемых вопросов было множество и продолжалась такая оперативка около двух часов. Для меня это самые трудные часы, но необходимые, потому что надо было знать все тонкости, все хитросплетения интересов, возможностей и намерений столь многочисленных руководителей, знать принятые и отложенные решения и планы на будущее. Без этого не обойтись.
   Вел оперативку два раза в неделю заместитель директора АЭС Иржи Поукар. Он был самым деятельным руководителем, фанатически влюбленным в свою работу. Помогать ему во всех сложных вопросах строительства была моя прямая обязанность и выполнял я ее с большой охотой и удовлетворением. Каждую неделю мы обходили с ним объекты строительства, отмечали недостатки, намечали вопросы к очередной оперативке, мне нравилось, что он ничего не упускал из виду и действительно своей настойчивостью и знанием дела влиял на ход строительства в целом.
   Директор фирмы "Шкода" на строительстве содруг Ленк вел свои дела несколько иначе, чем Поукар. У него тоже проходили многолюдные оперативки, но сам он большую часть времени занимался в своем кабинете, вызывая нужных специалистов. Фирма "Шкода" на своих заводах в Пльзне изготовила по советским чертежам сам реактор и другое сложное оборудование, она же его и монтировала, причем качество работ было достаточно высокое.
   Когда пришло время устанавливать корпус реактора весом 250 тонн, я был сильно обеспокоен за благополучный исход. Дело в том, что корпус должен занять такое положение, чтобы его опорная поверхность под верхний блок была строго горизонтальна. Повторить установку корпуса при неудаче очень сложно. По моей рекомендации были сделаны дополнительные замеры, а когда корпус подали к месту установки, само собою сложилось так, что я продолжил выполнять контрольные операции: проверил состояние опорных поверхностей, правильность положения корпуса перед посадкой на опору, совпадение контрольных рисок и остальное, что требовалось. По сути дела эта сложная и ответственная работа по установке корпуса реактора состояла почти из одних контрольных операций Я так увлекся, что не замечал ничего постороннего, а когда корпус был установлен, увидел толпу наблюдавших, среди которой были руководители строительством. Взглянул на часы, шел третий час ночи. Результаты установки геодезисты смогли определить только на следующий день, они оказались хорошими.
   В конце года чешский радиокомментатор брал у меня интервью. После нескольких простых вопросов, он задал посложнее:
   - Скажите, содруг Гирнис, какую пользу приносит сотрудничество советских и чешских специалистов?
   - Мы высоко ценим квалификацию чешских специалистов, изготовивших основное оборудование АЭС. Сейчас они приступили к его монтажу. Наше участие в общем труде состоит в том, что мы передаем опыт монтажа советских атомных станций, это облегчает работу, позволяет избежать мелких, а иногда и крупных ошибок, придает уверенность в нашем сложном деле и повышает качество работ, что, пожалуй, самое главное.
   Это интервью чешское радио передало в новогодний день 1 января 1983 года.
   После установки корпуса реактора и парогенераторов открылся широкий фронт работ по монтажу трубопроводов первого контура. Их поставляла и монтировала фирма "Моджане". Ее руководитель на строительстве очень энергичный инженер Бек был страстным изобретателем, имеющим патенты. Работать с ним было не просто, но мы в самых сложных ситуациях всегда находили общее решение. При монтаже трубопроводов, которые были изготовлены из нержавеющей стали и имели диаметр 550 миллиметров, приходилось выполнять две самых ответственных операции: обрезку монтажного припуска и сварку деталей между собой и с оборудованием. После установки детали в проектное положение требуется тщательно разметить место обрезки припуска - лишней части трубы длиною 150-200 миллиметров. Эта операция выполняется по совету русской поговорки: "Семь раз отмерь, а один раз отрежь". Если ошибешься и отрежешь много, то огромная дорогостоящая труба может пойти в брак, а вместо нее долго придется ожидать новую.
   Наш специалист по первому контуру Николай Леонтьев лично проверял все разметки под обрезку труб и не было ни одной ошибки в этом деле. Специалист по сварке Юра Терещенко вел контроль за подготовкой сварщиков, проверял качество электродов, точность подгонки деталей под сварку, наблюдал за процессом сварки каждого сварного соединения, следил за исправлением незначительных дефектов и участвовал в приемке готовых стыков.
   После окончания монтажа первого контура летом 1983 года содруг Бек устроил для своих и наших специалистов несколько необычное итоговое совещание. Оно проходило на пляже за столами маленького ресторанчика. Мы пили пиво и обсуждали нужные и важные вопросы, что помогло легче и проще работать на втором блоке АЭС.
   В многочисленных вопросах контроля качества работ я сотрудничал с начальником службы контроля дирекции АЭС Ладиславом Шпетой. Ладислав кончал в Москве тот же институт, что и я, говорил прекрасно по-русски, хорошо знал русскую литературу, кроме того мы оба любили природу и он часто возил нас на своей машине за грибами и ягодами. Мы подружились семьями, бывали друг у друга в гостях и находили в этом большое удовлетворение.
   На работе мы с Ладиславом объединяли свои усилия в части непрерывного и строгого контроля качества строительных и монтажных работ и добились приличных результатов.
   "Войну и мир" Льва Толтого я прочитывал много раз. Теперь я это делаю в Чехии, рядом с теми местами, где проходили события 1805 года. Совсем недалеко Австрия и те самые деревушки и дороги, по которым отступала наша армия к Аустерлицу. А вот и сам Аустерлиц, теперь он называется Славков Мы едем со Шпетой по дорогам вдоль поля Аустерлицкого сражения. Неровная, овражистая местность затянута синей дымкой тумана. Вот здесь, вдоль этих холмов скакал Николай Ростов, здесь встретил плачущего царя Александра, но не посмел к нему приблизиться. Здесь полегли тысячи русских крестьян в солдатских мундирах. Наполеон со своею свитою наткнулся тут на раненого князя Андрея с древком знамени в руке. Я так сжился с романом, что давным-давно перестал признавать в нем вымысел. Теперь картины прошлого всплывали как живые.
   Мы довольно часто бывали в Брно. Ездили в театры, музеи, просто так прогуляться по красивому старинному городу, бывали поездки связанные с работой. Нам нужны были приборы для контроля плотности бетона. Такими приборами занимался профессор Генек в Брно. С чешским специалистом и хорошим товарищем Юрием Мастным мы отправились к профессору. В его лабораторию долго шли запутанными подземными улицами и коридорами. Вся гора, на которой возвышается крепость-тюрьма Шпильберг, изрыта подземными ходами. Раньше здесь хранили вино, теперь устроены склады и даже лаборатория профессора Генека, весьма обширная и хорошо оснащенная, а также студенческие аудитории и кабинет самого профессора. Этот кабинет больше всего походил на кают-компанию пиратского судна, столько тут было собрано разных реликвий. Профессор имеет свою яхту в Гамбурге, он исходил на ней моря и океаны, и все, что попадалось на пути, привозил в свое подземелье. Специализировался профессор Генек на радиоактивных плотномерах и имел в этом деле большие успехи. Мы выбрали с ним проспекты и привезли руководству АЭС, но применение их в наших условиях оказалось затруднительным.
   Окончив дела с профессором Генеком, мы с Мастным поднялись на вершину горы и зашли в крепость. Она известна, как самая страшная тюрьма в Европе. Крепость неприступна. С ее стен открывается вид на город и окрестности. Прошлись по тюремным казематам, страшно, сколько тут было страданий, мучений и смертей... Запомнилась и часовня, оборудованная СС-овцами в одной из камер. Все тут есть: алтарь, распятие и фашистская свастика.
   Как бы ни старались строители под руководством начальника содруга Санто и главного инженера Покорного, а все же строительные недоделки, ошибки и другие упущения сдерживали ход монтажных работ. Мне часто приходилось выступать в защиту интересов монтажников и у строителей складывалось впечатление о предвзятости. Устранить такое мнение было невозможно, но целый ряд задержек преодолевался благодаря этим усилиям. Строители не представляли себе, что точно так же выражают свои претензии к монтажникам наладчики, когда те задерживают сдачу систем в наладку, или когда обнаруживают брак в смонтированных системах. Работа на АЭС очень сложна и к этому надо привыкнуть.
   Общий руководитель всех советских специалистов в Чехословакии Артем Николаевич Григорьянц с довольно большим коллективом находился на АЭС "Богуница" в Словакии. Он часто приезжал к нам на "Дукованы" и мы обходили с ним главный корпус, а иногда, и другие объекты. Обычно мы поднимались на грузовом лифте на крышу реакторного отделения, откуда открывались широкие дали, беседовали там о делах текущих и предстоящих, а потом опускались вниз, осматривая этаж за этажом. Не помню, чтобы он делал какие-нибудь замечания, но всегда интересовался трудностями, которые у нас впереди. Если приезжал заместитель министра Топлива и Энергетики содруг Кегер, Григорьянц был обязательно и присутствовал на оперативке, особенно многолюдной, когда ее проводил Кегер.
   Григорьянц не раз ставил серьезные вопросы такие как: отставание от графиков работ, недостаточность персонала в иных организациях и т. под. Его внимательно слушали и вопросы, поднятые им, вносили в протокол оперативки. Чешские специалисты знали и уважали Артема Николаевича за его высокий профессионализм, за знания сложных, противоречивых производственных интересов и не всегда простых взаимодействий руководителей работами. Его хорошие взаимоотношения с Кегером, Поукаром, Ленком и другими приносили ощутимую пользу строительству.
   В Чехии много старинных богатых замков. В большинстве из них устроены музеи. Пользуясь любезностью чехов, нам удалось посетить многие из них. В одном большом замке размещены картины Альфонса Мухи. Этот мало известный в России художник является выдающимся мастером Чехии и всего славянского мира. Он начинал рисовать во Франции картины для рекламных целей, скопил денег, накупил множество свертков парусины и вернулся в Прагу. Всю оставшуюся жизнь он писал огромные по размерам картины по истории славянства. Все они собраны в этом замке, где каждая картина занимает целую стену, так они велики. Начиная с горького и страшного младенчества славянства, художник переходит к его усилению, борьбе с многочисленными врагами и заканчивает апофиозом процветания объединенной славянской нации. Одна из картин представляет нашу Красную площадь в день отмены крепостного права. Серый зимний день, суровые, задумчивые лица, заботу, недоверие выражают они. Не праздник, нет.
   Мы идем с Таней тропинкою во ржи. Длинные, тучные колосья смыкаются высоко над нашими головами, рукой не дотянешься. В среднем по стране урожайность зерновых более 40 центнеров с гектара. Знакомый агроном жаловался, собрали в колхозе по 52 центнера, а начальство ругалось - надо было по 54. Сеют, в основном, наши семена, применяют наши технологии, есть у них пункты обучения Советскому сельскохозяйственному опыту. Все это вовсе не случайно. Таких благодатных теплых и влажных мест как в Чехословакии, в СССР всего 8 % : Кубань, да еще кое-где по мелочам. Результаты зависят от условий в первую очередь, но и от традиций, от трудолюбия - не в последнюю.
   Мы много слышали об акции Z. Оказалось, что это своеобразный метод народной стройки, бесплатная работа на благо всего общества: купальни, детские сады, дороги, пруды, чего только не построено и благоустроено этим методом. Для снабжения Тржебича водой построена плотина высотою 30 метров по всем правилам инженерного искусства. На парапете плотины табличка: "Акция Z в .... годах, по почину комсомола города" Таких починов и табличек много. Но может быть и другой случай: потребовалось отремонтировать детский сад или школу. Приглашаются специалисты: электрики, маляры, штукатуры. Когда они отработают свои часы, их сменяют другие. У каждого жителя города есть книжка, куда заносится отработанное для нужд города время, хотя никакого принуждения нет. Труд добровольный. А сколько сделано!
   Чехи познакомили нас со своими местными предприятиями. Мы с женами побывали на заводе по огранке хрусталя, на ковроткацкой фабрике, пивоваренном заводе "Старо Брно", обувных предприятиях, на сыродельном заводе, на гидроаккумулирующей электростанции большой мощности. В свою очередь многие из нас выступали с лекциями об атомной энергетике в окрестных селах, на предприятиях города, в школах.
   В 1983 году на первом блоке АЭС велись интенсивные монтажные работы и к концу года они были практически закончены. Некоторые системы были сданы под наладку. Часть монтажного персонала перевели на второй блок, где уже заканчивался монтаж трубопроводов первого контура, на третьем блоке монтировалась опора корпуса реактора, на четвертом - бетонировали шахту реактора.
   Встречали Новый 1984 год мы с Таней у своих знакомых на другом конце города. Празднование в основном состоит в том, что ровно в 12 часов чехи выходят на балконы и палят из ружей, бросают бенгальские огни, пускают ракеты. В эту новогоднюю ночь мы, возвращаясь домой, прошли через весь город и не встретили ни одного прохожего, ни души. Рождественские праздники отмечают семейно, едят не гуся, как это было принято у нас в старые времена, а карпа. Всю зиму в городе балы. Чуть не каждый день. То бал молодежи, то для стариков, для охотников и т. под.
   Зимой в снежную погоду, а снег здесь почти каждую зиму, из Тржебича едут с лыжами в Чихов, километров за 20 по железной дороге. Железная дорога эта самая старая в Чехословакии и чуть ли не самая старая в Европе. Может быть, по этой причине, сохранено здесь семафорное регулирование движения, а в семафорных фонарях на ночь зажигают давно позабытые керосиновые лампы. А рядом на перроне сияют лампы дневного света. Необычно!
   Зимой в Чихове катаются на лыжах с гор. Работает лыжный подъемник, много молодежи, смех, крики, радость. В Чихов мы ездим и зимой, и летом, а больше всего осенью. Там в прекрасных еловых лесах очень много грибов, собирать которые чехи не большие охотники. А мы их сушили по своей старой привычке.
   Раза два чехи устраивали для нас с женами банкеты в ресторанах. Когда подошел большой советский праздник, мы решили устроить банкет для чехов. Собрали деньги, закупили провизию и вино на виноградниках. Бесплатно нам предоставили большой зал в Культурном центре, наши женщины красиво его оформили, приготовили закуски, сервировали столы. Собрались все советские и человек 40 чешских специалистов. Банкет прошел очень интересно и весело. Были танцы, викторины, разыгрывали призы, были и речи, конечно. Совместные празднования укрепляли дружбу, взаимопонимание, оставляли хорошие воспоминания.
   - Собирайтесь, в следующую субботу поедем на целый день в Мацоху.
   Так сказал Франтишек и заехал за нами рано утром. Дорога была далекая. С трудом подбирая чешские слова, мы вели беседу, временами замолкая, чтобы отдохнуть.
   - Задарма поедем! - крикнул вдруг Франтишек, когда, преодолев затяжно подъем, машина выбралась на перевал. Перед нами расстилалась широкая зеленая долина с ручьями, дорогами, лесами и деревнями, очень живописная. Франта выключил мотор и мы поехали "задарма", под уклон и катились так до ближайшей деревни минут 15. В деревне спуск кончился, но мотор больше не завелся. Машина остановилась в самом центре села, до места назначения оставалось каких-нибудь 20 километров, но ехали мы их добрых два часа, то и дело подталкивая старую "шкоду". И все же приехали в Мацоху. Мацоха это и обширный карстовый район, и село, куда мы стремились, и пещера, известная в Европе.
   В Мацохе - селе жил сын Франтишека - офицер чехословацкой армии, он свободно говорил по-русски, ибо окончил советскую военную академию. С дороги немного отдохнули и перекусили, а потом сын посадил нас с Таней в свои "жигули" и повез показывать окрестности. Сначала мы ехали по очень красивой дороге, вдоль быстрой и чистой реки, потом оставили машину на стоянке и пошли пешком по хорошо ухоженному парку. Много людей шло в том же направлении. И вот мы очутились у края пропасти, защищенного железной решеткой. Внизу оказался огромный каньон, глубиною метров 40 с совершенно отвесными стенами и лужайкой в самом низу, по которой текла та самая река, вдоль которой мы только что ехали, но теперь она вытекала прямо из отвесной стены. На лужайке было много народу, этаких разноцветных букашек.
   Спустились вниз на поляну. Из тьмы пещеры по реке то и дело выплывали лодки с экскурсантами, которые сначала проплыли по пещерным залам, а теперь выбрались на волю. Наш офицер переговорил с кем-то и нас пригласили в лодку, минутой позже мы въехали в подземный тоннель, местами освещенный. Иногда потолок висел так низко, что невольно пригибали головы. Но вот мы выплыли в обширное подземное озеро, залитое светом, приняли на свой борт десятка два пассажиров и отправились в обратный путь.
   К осени, когда монтажные работы были близки к окончанию, в центральном зале ввели пропускной режим. Для этой цели установили деревянную проходную будку, которая на беду сгорела. Копеечная эта будка наделала большую беду. Только что окрашенные светлыми красками стены и потолок огромного помещения покрылись сажей и стали черными. Убытки ожидались огромными. Шутка ли, перекрасить такую махину. Я сильно переживал вместе с чехами эту беду. Потом, взял из дома немного стирального порошка, тряпку и попробовал отмыть участок закопченной стены. Результат оказался хорошим, тогда я предложил чехам не перекрашивать, а отмыть потолок и стены. Стали пробовать, получилось прилично. Потолки отмывали с мостового крана, а стены отдали альпинистам, они висели, как гусеницы на тонких паутинках и очень быстро справились с работой.
   Весь 1984 год на первом блоке АЭС продолжались пуско-наладочные работы. Каждую из многочисленных систем оборудования налаживали, многократно проверяли в работе, устраняли неполадки, снова проверяли, пока не достигали безукоризненной, слаженной работы целых технологических комплексов. Все это выполняли без спешки с особой тщательностью.
   Иногда пустяковый сбой в работе системы вынуждал возвращаться к самому началу, казалось, что этому не будет конца, а так оно и было. Подходил Новый 1985 год, а пуск блока срывался, но никаких дополнительных усилий не прикладывалось. Срыв ввода пережили очень спокойно. На оперативке подвели итоги, банк оштрафовал все виновные в отставании от графика организации, штраф распределили между руководителями и ИТР, как обратную премию, вот и все. Тут подошли Рождественские праздники и стройка замерла на две недели.
   До пуска блока нужно было провести очень сложные и ответственные испытания всех его помещений, где расположено оборудование первого контура (реактор, парогенераторы, насосы, трубопроводы), а также специальную огромную башню для локализации случайной аварии с большим выбросом теплоносителя. Весь этот сложный комплекс помещений, облицованных листовой сталью, имеющий герметичные чугунные двери, массу кабельных и трубопроводных проходок, люков и т. под. следовало подвергнуть испытанию на прочность, для чего давление в нем поднималось до определенной достаточно высокой величины, и на герметичность, для чего делали замеры скорости падения давления за определенный отрезок времени. Если давление падало медленно и скорость его падения не превышало установленной нормы, то испытание считается принятым. Проведение этих испытаний относились к деятельности нашего отдела и мы готовились к ним заблаговременно, неустанно контролируя качество сварочных работ при монтаже стальных облицовок.
   Технология проведения испытаний предусматривала два этапа: на первом этапе в испытуемых помещениях размещалась большая группа контролеров, после чего двери за ними закрывались и создавалось небольшое разряжение воздуха. По шуму натекающего воздуха, по отклонению огней факелов, контролеры искали бы протечки воздуха и отмечали их для дальнейшего исправления. После исправления обнаруженных дефектов приступали бы ко второму этапу - наддуву помещений избыточным давлением воздуха с контролем протечек по наружным сторонам помещений.
   Наши специалисты предложили изменить технологию испытаний, сначала провести наддув, а затем, если понадобится - вакуумные испытания. Наше и чешское руководство предложение приняли. Координацию комплексом испытаний поручили нашему специалисту по контролю Виталию Богоду. Его снабдили мобильным телефоном, он собирал информацию с многочисленных постов, от групп контролеров, прекрасно владея чешским языком, он направлял испытания в нужном направлении, благодаря чему они проходили четко и уверенно. Поднимая постепенно давление в помещениях и делая перерывы для поисков дефектных мест, вскоре вышли на предельное давление, осмотрели стояние бетонных конструкций. Тогда снизили давление воздуха до нормального, перешли внутрь помещений и разыскали те места, которые являлись источниками утечки воздуха, их оказалось немного, они были быстро отремонтированы. После этого произвели наддув повторно и определили, что уложились в норму по утечкам воздуха из герметичной зоны совсем не прибегая к вакуумным испытаниям. Составили необходимые документы и тем закончили, Такой прекрасный результат был достигнут благодаря усилиям чешских и советских специалистов, в первую очередь - контролеров. Совместный успех принес радость всем участникам строительства.
   Пуск первого блока, как и всегда на АЭС, прошел почти незаметно. Каждый день включались все новые агрегаты и системы, шла наладка, мелкий ремонт, персонал привыкал к управлению. И вот, наконец, завертелась турбина, включили в сеть генератор и пошел в систему ток. Отмечали это событие не очень громко, были дела и поважнее: на втором блоке наметилось значительное отставание и все силы теперь устремили туда. Такова жизнь - одно кончаешь, другое начинаешь, и так без конца. Хорошо, когда все время впереди имеется дело, которое заполняет жизнь заботой и трудом, без которого не может жить человек.
   В конце повествования я хотел бы отметить, что намеренно не стал связывать бытовую и производственную тематику своей книги с политической жизнью страны. Приходили и уходили высшие руководители, принимались важнейшие решения, происходили рывки в будущее и досадные промахи, все было, но трудовой народ неуклонно выполнял свою главную, эпохальную миссию: трудился, учился, защищал Отечество, растил новые поколения. За советское время население страны удвоилось и достигло почти 300 миллионов образованных, культурных людей. Только дипломированных научных работников - кандидатов и докторов наук у нас стало больше, чем учителей в царской России. Это был главный, обобщающий итог великого всенародного созидания.
  
  
  
  

ПРИЛОЖЕНИЕ

  
  
   ТРЕСТ " ЦЕНТРОЭНЕРГОМОНТАЖ"
  
   После Чехословакии я снова вернулся в свой трест. До пенсии мне оставалось менее двух лет, о продолжении службы не приходилось и думать, подводило здоровье. Мне дали работу по силам и способностям, чему я был рад. Требовалось разработать комплексную систему управления качеством монтажных работ, достаточно эффективную и надежную, включающую в себя целый ряд внутритрестовских стандартов (СТП). Система управления качеством работ должна была установить основные правила производства, взаимоотношений между производственными подразделениями (цехами, службами, отделами) и непосредственными исполнителями работ: бригадирами, сварщиками, контролерами. СТП должны были определять права, обязанности и ответственность исполнителей работ в целях достижения наивысшего уровня качества при снижении общих трудозатрат.
   Работа предстояла очень сложная, громоздкая и ответственная. Выполнял я ее под руководством заместителя главного инженера треста Александра Федоровича Котикова, при этом он принимал в ней самое активное участие. Иногда мы брали в помощь себе некоторых специалистов из монтажных управлений.
   Сначала мы считали достаточным разработать стандарты только на основные монтажные, сварочные работы и систему их контроля, но когда все вчерне было выполнено, оказалось, что этого недостаточно. Снабжение работ высококачественными материалами, эффективная система стимулирования труда, подготовка персонала высокой квалификации, разработка многочисленных форм технической документации, оформляемой в процессе работ и при сдаче объектов заказчику, эти и многие другие виды деятельности существенно влияли на качество нашей продукции, на них тоже требовались основные положения - СТП.
   Начав с 10-12-ти СТП мы вскоре увеличили их число до 20, а затем и более. Здесь возникли большие трудности, о которых мы ранее не догадывались. Оказалось, что очень не просто согласовать все СТП между собою так, чтобы не допускать произвольных, тем более противоречивых толкований их содержания. На любой практический производственный вопрос все СТП совместно и каждый в отдельности должны давать единственный вразумительный и правильный ответ, не противоречащий еще и межведомственным,. и общесоюзным стандартам, которых по нашей тематике насчитывалось около двух десятков. Здесь состояла самая большая трудность. Стоило ввести в какой-либо СТП изменение, как оно требовало переделки других стандартов, те - третьих и так до тех пор, пока мы не упирались в неразрешимые противоречия и приходилось все начинать сначала.
   Очень трудно было удержать в уме великое множество разнообразных указаний, разрешений, запретов, требований, содержавшихся в наших СТП и десятках нормативных документах, составленных разными людьми, в разное время, со своими неточностями, противоречиями, устаревшими данными.
   Шли месяцы, а работе не видно было конца, казалось, что он вообще недоступен. Однако, выпадали и удачи. Так, мы обнаружили принципиальную ошибку в организации контроля сварочных работ в тресте, имевшую давнее начало. Дело в том, что центральная лаборатория по контролю сварных соединений входила в отдел главного технолога по сварке треста, а в монтажных управлениях контролеры подчинялись старшим прорабам по сварке. Это было неправильно, сварщики сами себя контролировали, что приводило иногда к снижению качества. Тут не обошлось без длительных дискуссий со сварщиками, с руководством треста, но все же самостоятельный отдел был создан. Он взял на себя контроль не только сварочных, но и монтажных работ, которые ранее контролировались силами самих исполнителей. После создания отдела контроля качества нам пришлось (в который раз) переделать все СТП и разослать их монтажным управлениям для внесения замечаний.
   Другой нашей инициативой явилось предложение по внедрению компьютеров в систему управления качеством работ. Мы взялись за это новое дело, не имея никакого опыта. Объездили организации, уже использующие компьютеры для подобных целей, составили спецификацию потребного оборудования и трест заказал первые компьютеры, которых впоследствии стало очень много.
   К этому времени, трест подобрал начальника отдела контроля - им стал Павел Федорович Невзоров, кандидат технических наук. Он и поныне руководит этим сложным и ответственным хозяйством.
   Занимаясь делами контроля качества, мне пришлось знакомиться с деятельностью многих отделов треста. Вникая в особенности их работы, удалось более широко взглянуть на наш трест и его роль в развитии электроэнергетики страны
   Начиная с грозного военного 1943 года, трестом управлял Федор Дмитриевич Иванищенко. В этом году многие наши земли были освобождены от оккупантов. Города, заводы, электростанции лежали в руинах. Восстановление электроэнергетики считалось самым главным: без электроэнергии нельзя было вести восстановительные работы. Зная это, немцы не жалели сил, чтобы превратить электростанции в кучи металлолома и битого кирпича.
   Специалисты нашего треста шли по пятам за действующей армией. Как только отгоняли немцев и саперы разминировали завалы, монтажники и проектировщики совместно принимали самые главные решения: как расчистить завалы, из чего построить новые сооружения, как восстановить сохранившееся оборудование, а какое надо заказать промышленности, сколько рабочих потребуется и где их взять. Не выбирали только сроки восстановления, их задавали сверху и были они такими сжатыми, что поначалу казались совершенно невыполнимыми.
   Но вот приходили люди, трудились до "седьмого пота", получая скудные пайки военного времени и работая круглые сутки, сменяя друг друга для краткого отдыха, творили чудеса. Проходила неделя, а территория уже очищена от завалов, за это же время отремонтированы пострадавшие фундаменты под оборудование, выправлены первые балки для подкрановых путей, начаты работы по восстановлению зданий. С помощью примитивных приспособлений монтажники разобрали насосы, задвижки и ремонтировали их, изготавливая новые детали вручную в тисках.
   Начало всегда самое трудное. Чуть позже восстановят железнодорожные пути и подгонят энергопоезд, закрутятся первые токарные станки, заработают сварочные аппараты, в ночные смены свет костров заменят электрические лампочки. Привезут те агрегаты или их части, которые на месте не отремонтировать, и пойдет дело быстро, так быстро, что и тогда было трудно поверить, как это делалось, а теперь и представить невозможно
   Новомосковская ГРЭС, Тульская, Смоленская, Гомельская, Минские ГРЭС, Бобруйская и многие другие электростанции восстанавливались руками работников "Центроэнергомонтажа" под руководством Ф. Д. Иванищенко. Он был необычайно работоспособным, умным, знающим специалистом, фанатично преданным порученному делу. Он и его помощники работали в режиме фронтовой обстановки и добивались невозможного - одна за другой вступали в строй возрожденные электростанции, а война еще шла своим чередом.
   В послевоенное время напряженность восстановительных работ не уменьшилась: в 1941-1945 годах трест ввел электростанции общей мощностью 800 тыс. кВт, за 1946-1950 годы - 900 тыс. кВт, а в 1951-1955 годах вводы удвоились, в послевоенных 1961-1965 годах они возросли до 5,5 млн. кВт.
   К этому времени относится разговор Федора Дмитриевича с одним из начальников крупного монтажного управления:
  -- Ты мне честно скажи, будет ввод блока или нет?
  -- Нет, не будет, потому что строители еще не начали строить дымовую трубу.
  -- Как! Почему ты мне раньше не сказал?
  -- Так это не наш объект, а мы будем готовы.
  -- Неправильно! От нас ждут электроэнергию. Нельзя делить общее дело на твое и мое. Нам поручен ввод блока, а не его готовность к вводу. Я нажму на все рычаги, и, думаю, что строителей поправят, а ты просмотри вариант с временной металлической трубой, которую мы сами сможем изготовить и смонтировать. Завтра доложи, какие планы у строителей по трубе и что потребуется, если нам придется применить трубу из металла, сколько надо материалов, времени, рабочих. Нам нужен ввод и мы его обеспечим, даже если часть строительных работ возьмем на себя.
   Велика была заслуга Ф. Д. Иванищенко, с большевистским упорством преодолевал он трудности в делах огромной государственной важности.
   С 1962 по 1968 годы трест впервые в союзной практике вел работы поточным методом на Конаковской ГРЭС. В соответствии с графиком были введены 8 газомазутных блоков по 300 тыс. кВт. Начальником монтажного управления там был Павел Петрович Триандафилиди, главным инженером - Павел Федорович Джурихин.
   Большой коллектив монтажников трудился слаженно, ритмично, каждый знал свои задачи и время, отпущенное для выполнения работ. Заводы обеспечивали своевременную поставку оборудования, строители успевали выполнять свои работы к сроку, но за всем этим стоял неусыпный контроль руководства монтажного управления, своевременный нажим на смежников, что и приводило к общему успеху.
   В 1966 году Триандафилиди стал управляющим трестом "Центроэнергомонтаж". В это время трест вводил ежегодно до 1-1,5 млн. кВт новых мощностей. Полным ходом шли работы на Белоярской, Нововоронежской АЭС и разворачивались работы на первом блоке Курской АЭС мощностью 1000 МВт. Появились новые, неизвестные ранее в нашей практике оборудование, технологические процессы, монтажные механизмы и приспособления. На новую, более высокую ступень были подняты проблемы контроля качества, организации монтажных работ. Дел было так много, что молодому управляющему можно было легко утонуть в повседневных очень важных и сложных делах, но Павел Петрович находил время для освоения того нового, без чего невозможно направлять многотысячный коллектив к все более и более сложным проблемам. Новое было интересно, заманчиво, но необыкновенно трудно. Все атомные станции, оказались разнотипными, надо было разбираться с принципами их устройства, новым уникальным оборудованием, способами сборки, сварки и контроля при монтаже и в то же время не упускать из виду монтаж оборудования многих тепловых электростанций, которые давали основной прирост мощностей энергосистемам. Это было трудное время. Павел Петрович вспоминает:
  -- Я ложился спать и вставал с одной и той же мыслью: что надо сделать, чтобы не отстать, продвинуться вместе с трестом вперед? Я часто вспоминал тогда Иванищенко.
   Приезжая на атомные станции, Павел Петрович вникал во все сложности, укреплял коллективы квалифицированными рабочими и инженерным персоналом. Численность монтажников на Курской АЭС быстро достигла 2000 человек. Для облегчения управления была создана диспетчерская служба, которая собирала, обрабатывала и передавала информацию о ходе работ, задержках, помехах и т. под. Частые поездки на объекты монтажа требовали максимального напряжения физических и духовных сил, каждый год давался с боем.
   Прошло много лет, но и до сих пор Павел Петрович с удовлетворением вспоминает:
  -- Это были лучшие годы моей жизни, несмотря на все трудности...
   В те времена в нашей стране каждый год вводились в эксплуатацию тепловые и атомные электростанции общей мощностью около 10 млн. кВт. Исходя из территориальных условий, было создано 12 монтажных трестов: два в центре, два на Украине, два в Сибири, на Урале, в Закавказье и других местах. Наш трест был самым крупным, численность его персонала достигала 13000 человек и вдвое превышала следующий за ним трест "Южтеплоэнергомонтаж", остальные тресты были еще меньше. Нам часто поручали монтаж объектов на "чужих" территориях. Так было в Иркутске, Омске, Томске, на Белоярской АЭС, в Финляндии на АЭС "Ловииза", автозаводе в Тольятти и других местах. Делали так потому, что, обладая большими силами и умением, мы были самыми надежными исполнителями труднейших, почти невыполнимых заданий. За 15 лет с 1971 по 1985 годы трест ввел в строй электростанции общей мощностью более 21 млн. кВт. Только в 1980 году введено 3,8 млн. кВт, что более чем в два раза превышало план ГОЭЛРО. Тогда вошли в строй: атомный блок с реактором на быстрых нейтронах БН-600 на Белоярской АЭС, головной блок с реактором ВВЭР-1000 на Нововоронежской АЭС, головной блок Костромской ГРЭС с самым мощным в мире турбогенератором на 1,2 млн. кВт, блок мощностью 800 тыс. кВт на Рязанской ГРЭС.
   Я любил свой трест за его МОГУЩЕСТВО. Он мог все: изготовить сложнейшую, уникальную установку или построить город, завод, но всего лучше он сооружал атомные и тепловые электростанции.
   В конце 60-х годов тресту поручили изготовить полный комплект оборудования экспериментальной установки У-02 для непосредственного преобразования тепловой энергии в электрическую с очень высоким коэффициентом полезного действия. Эта одна из первых в мире электрогидродинамических установок была столь сложна, что за ее изготовление не брались заводы промышленности. Тогда ее поручили нашему Белоярскому монтажному управлению. Все корпуса многочисленного оборудования имели двойные стенки для того, чтобы во время эксплуатации брать анализы среды из замкнутого пространства между стенками и тем самым контролировать целостность внутренних частей оборудования при воздействии высоких температур и химикатов. Двухслойными были и трубы, соединяющие части оборудования, и даже трубы теплообменников, которые мы изготавливали в числе прочего оборудования. Самым сложным было изготовление рабочего канала установки, где протекала высокотемпературная плазма и происходило непосредственное преобразование тепла в электричество. Детали канала обрабатывали с высочайшей точностью в нашей механической мастерской, этими уникальными работами руководил Михаил Иванович Крячко. Только напыление на детали канала высокотемпературного слоя производило специализированное предприятие.
   Трест смонтировал установку У-02 в Москве и участвовал в ее наладке и пуске, здесь работами руководил Лев Васильевич Романов. Монтаж установки оказался тоже делом очень сложным, все трубопроводы с двойными стенками надо было не только сварить последовательно между собою, но и испытать сварные соединения, а потом и всю установку гелиевыми методами контроля.
   Положительные результаты экспериментов на установке У-02 дали основание к сооружению гораздо более мощной опытно-промышленной установки У-25, директором которой стал бывший наш работник Алексей Григорьевич Сокольский, кандидат технических наук. Многолетняя эксплуатация У-25 привела к проекту крупного промышленного блока электростанции, строительство которого уже начиналось.
   В конце 70-х годов трест смонтировал реактор БН-600. Этот первый в мире крупнейший энергетический реактор на быстрых нейтронах использовал в качестве горючего уран-238, а вместо воды - расплавленный натрий. Реактор многокорпусной из нержавеющей стали потребовал применения столь сложных технологических процессов сборки, сварки, контроля, аккуратности и ювелирного мастерства, какие не применялись на реакторах других типов. По сути дела, специалисты треста изготовили реактор из отдельных заводских заготовок на месте его установки в шахте третьего блока Белоярской АЭС. 8 апреля 1980 года он был введен в эксплуатацию и безупречно работает вот уже 20 лет. На торжествах по поводу юбилея БН-600 в числе других добрых слов были и такие строчки:
   Да будет мир, тепло и свет!
   Мне жизнь дала урок суровый:
   Я постарел на двадцать лет,
   А третий блок стоит, как новый.
   Почти все головные энергетические блоки тепловых и атомных электростанций неизменно поручались нашему тресту и он с честью справлялся с заданиями. Трест привык быть первым. Первым встречался с трудностями, первым преодолевал их, первым рапортовал о вводе могучих агрегатов - первенцев нашей Советской индустрии.
   Я любил свой трест за прекрасный ТРУДОВОЙ КОЛЛЕКТИВ. За преемственность поколений тружеников, за непрерывный технический и социальный прогресс. С 1966 по 1980 год по результатам социалистического соревнования тресту 52 квартала подряд вручали переходящее Красное Знамя ЦК КПСС, Совмина СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ. Ни одно из предприятий отрасли не удостаивалось такой чести. Самоотверженный труд коллектива возглавлялся в это время Павлом Петровичем Триандафилиди. Его настойчивость, требовательность, стремление ко всему новому, трудному, его отзывчивость к труженикам и талант руководителя играли выдающуюся роль. В делах сплочения коллектива, укрепления его трудовых и моральных качеств большую работу проделали секретарь партийной организации треста Валерий Николаевич Романов и председатель профсоюзного Комитета треста Дмитрий Андреевич Тыклин.
   Наш трест размещался в самом центре Москвы, в пяти минутах ходьбы от станции метро "Площадь Революции". Три этажа старинного здания были тщательно отремонтированы и оснащены всем необходимым. В просторном актовом зале по несколько раз в году устраивали концерты известных московских артистов, проводили общие собрания, партийные и профсоюзные мероприятия, чествовали юбиляров. Прекрасная библиотека с несколькими тысячами книг, журналами, газетами обслуживала сотрудников. Уютная столовая с хорошей и дешевой едой делала свое доброе дело.
   В комнате Трудовой Славы хранились Красные Знамена (в том числе Знамя треста с двумя орденами: Ленина и Трудового Красного Знамени), Почетные Знаки, Книга Почета треста с фамилиями лучших работников и коллективов, в которых трудились три Героя Социалистического труда, 54 труженика, награжденных орденами Ленина и множество других, удостоенных Правительственных наград. На видном месте в вестибюле была установлена Доска Почета с прекрасными фотографиями. В коридорах - фотографии строящихся объектов, передовиков производств.
   Трест активно участвовал в издательстве технической литературы. С 1967 по 1983 год его сотрудники опубликовали более двадцати книг, учебников, брошюр общим тиражом более 250 000 экземпляров. Многочисленные публикации в отраслевом журнале "Энергетическое строительство" о технических достижениях треста укрепляли его репутацию, как ведущего предприятия отрасли. Издательская работа велась непрерывно и не было такого года, когда бы из стен треста не вышла новая книга или ряд публикаций. В числе наиболее активных авторов выступали: В. Галкин, Г. Гинзбург, А. Ковшова, В. Федулов, Г. Филаткин, Р. Забержинский, Л. Гинзбург-Шик, Л. Правдин, В. Гирнис, П. Джурихин и ряд других авторов.
   Издательской деятельности треста мог бы позавидовать иной институт, а у нас книги являлись побочным продуктом основной производственной деятельности, отражением новых, сложных работ, выполняемых ежедневно на многочисленных объектах.
   Самым большим и волнующим событием в году был партийно-хозяйственный актив, где управляющий выступал с годовым отчетом. Этот отчет готовили все отделы треста, сообщая об успехах и недостатках своей деятельности. Но самыми главными были производственный отдел, отвечавший за вводы объектов, плановый отдел, от которого, в конечном итоге, зависело выполнение государственного плана по многим показателям, и бухгалтерия, обеспечивающая финансовое благополучие коллектива.
   Актив проходил в торжественной обстановке, сцену украшали Красными знаменами. В президиуме, кроме ведущих работников треста, находились секретарь или инструктор Бауманского райкома партии, представители ЦК профсоюза, Минэнерго СССР и другие видные руководители и общественные деятели.
   Доклад управляющего длился около часа. Сообщая об успехах коллектива в ушедшем году, он часто прерывал гладкий ход повествования, чтобы дать к нему не всегда лестные комментарии. Присутствующие начальники монтажных подразделений и отделов треста выслушивали тогда жесткие, но справедливые слова, от которых становилось неловко перед товарищами. Самым главным были вводы мощностей. Любой даже самый незначительный объект, не сданный вовремя, мог лишить трест многолетнего заслуженного авторитета. Вводам уделялось так много внимания, что к концу года трест пустел, большинство его сотрудников трудилось на объектах, помогая монтажным управлениям справиться с заданием. В результате за 13 лет не было срыва ввода хотя бы одного объекта. Это очень трудно, почти невозможно, но коллектив и руководство привыкли делать невозможное.
   Далее управляющий докладывал о выполнении финансового плана, о вводе новых жилых домов, детских садов, о росте коллектива и заработной платы, о количестве изобретений и рацпредложений, создании новой техники и технологий. Коллектив давал свою оценку проделанной за год работе, как правило - хорошую, что было вполне заслуженно и справедливо.
   Затем выступали начальники монтажных управлений с критикой руководителей треста и его отделов, своих собственных упущений в работе. Шел прямолинейный, нелицеприятный разговор о том, как исправить недостатки, а резервы были и в части дисциплины, в области производительности труда и качества.
   Одним из последних выступал инженер по технике безопасности треста. Его сообщения были самыми печальными. Не каждый год, но случались смертельные несчастные случаи на производстве, сокращение травматизма шло медленно и неравномерно. Не всегда хватало эффективных средств, обеспечивающих безопасность работ. Многие руководители выслушивали эти сообщения как горький упрек, ведь они лично отвечали за здоровье и жизнь людей. Принимались конкретные решения.
   Приветствовать собравшихся приходили пионеры и учащиеся ГПТУ, читали стихи, а в своих выступлениях, обещали стать такими же хорошими тружениками, как их отцы и деды.
   Старейшие работники треста своим трудом, напористостью, тактичностью служили прекрасным примером молодому поколению. Их было много таких патриархов, подвижников общего дела. Трудно перечислить их всех, но некоторые наиболее светлые личности, нельзя не упомянуть.
   Павел Александрович Туголуков прошел в тресте большой, трудный путь. 18-летним пареньком в 1931 году пришел он на наше предприятие. Упорно осваивая трудности сложного дела, он приобретал опыт зрелого руководителя. В 1948 году он стал заместителем управляющего трестом. В его ведении находилось все жилищное и социальное строительство. Жилые дома в Москве и г. Лобне, детские сады и школы, пионерский лагерь и санатории треста - это его труды, его заботы. Выбор мест для новостроек, проекты, строительные материалы, строительная техника и бригады рабочих, наблюдение за ходом строительства и сдачей объектов в эксплуатацию все это требовало неусыпного внимания Павла Александровича. Но это было только половина дела. Когда трест построил столько своих домов, что из них составился целый город, Туголуков стал, по существу его добрым "хозяином". Отопить дома, благоустроить территорию, соорудить теннисные корты, залить зимою катки для детворы, отремонтировать все, что требовалось, поддержать образцовый порядок, оказать помощь школам, медицинским учреждения, вникать в споры и просьбы "горожан" - это другая часть повседневного труда Павла Александровича.
   Была у него особая не всем свойственная черта. Как бы он не был занят, какая бы куча забот не отягощала его, он оставался спокоен, ровен, особенно в разговорах с рабочими и сотрудниками треста, приходившими к нему за помощью. Он решал не торопясь, глубоко вникая в сущность, принимая к сердцу чужую нужду или беду, и всегда находил, чем помочь. Внимание к труженикам было самой большой его заслугой, за это его уважали и любили, этому учились. Мудрый старый человек вкладывал всю душу и силы, чтобы стало лучше, было больше добра и совести вокруг. Добром вспоминают Туголукова и поныне.
   Владимир Николаевич Свешников отличился своим трудом в Ангарске, где в 1951 году начался монтаж двенадцати блоков Иркутской ТЭЦ-1. В нашей стране тогда такого объекта еще не было. Свешников руководил огромным по тем временам коллективом в 1500 человек, втрое превышающим обычную численность. После успешного ввода всех блоков Свешникова назначили начальником производственного отдела треста. Он быстро освоился с новыми обязанностями и исключительно квалифицированно организовывал слаженную работу монтажных управлений, перемещая монтажную технику, материалы, трудовые резервы в те места, где больше всего в них нуждались. Часто выезжая на монтажные площадки, он знал все тонкости, все трудные места и вовремя устранял недостатки. Когда Ф. Д. Иванищенко болел, а последние годы он болел часто, Свешников брал на себя всю оперативную работу в тресте и хорошо с нею справлялся.
   Он отличался высокой культурой, большой начитанностью и глубокими разнообразными знаниями. Владимир Николаевич был хорошим спортсменом, но трудная, сложная чрезвычайно напряженная работа, ответственность за многочисленные коллективы, исподволь подорвали его здоровье. Он скоропостижно скончался во время лыжной прогулки в Подмосковье в 1967 году. В тресте не могли смириться с тем, что такой активный, жизнерадостный человек ушел из жизни так неожиданно. В те же дни умер главный инженер Сергей Леонидович Федосеев. Трест был в трауре.
   После Федосеева главным инженером треста назначили Сергея Николаевича Пономарева, ранее возглавлявшего большие и ответственные работы на ядерном объекте в Томске-7. Пономарев проработал с Триандафилиди 14 лет и был его верным и сильным помощником. Как-то Павел Петрович сказал:
  -- Вот с такими людьми в разведку ходили.
   Он и вправду был смел, прямолинеен, тверд в своих решениях и обещаниях. До конца работал из последних сил, не уступая молодым. Сильный человек великого времени.
   В тресте работало много увлеченных трудолюбивых людей. Взять хотя бы Бориса Александровича Некрасова, старшего прораба отдела главного технолога по АЭС. Он прошел Великую Отечественную войну артиллеристом. Этот род войск с давних времен славился своей железной дисциплиной, прекрасной подготовкой личного состава, его самоотверженностью, Некрасов был из лучших его представителей. Аккуратный, подтянутый, знающий дело до тонкостей, он в своих работах никогда не допускал ошибок. Как никто другой, он проверял и перепроверял любое решение, за которое был в ответе. Зная эти его прекрасные качества, я приглашал его, когда в отделе возникала новая идея. Сначала он становился в оппозицию, замечал слабые стороны или просто отвергал предложение, если оно было сомнительным, но, когда устраняли огрехи, когда идея становилась заманчивой и выполнимой, он охотно брался проработать детали и прекрасно справлялся с новым делом.
   Борис Александрович был примерным семьянином. Много сил и душевного тепла он отдавал своим детям. Нуждаясь в деньгах (он был одним работником в семье), никогда не прибегал к побочным заработкам. Круг производственных и семейных интересов составляли главный смысл его жизни, таким он запомнился: прекрасным, трудолюбивым человеком, защитником Родины и домашнего очага.
   Алексей Дмитриевич Чулков пришел в трест мальчишкою в годы войны и оставался в нем, пока мог активно трудиться. Работая в отделе главного механика треста, он своими руками создавал первые образцы монтажного оборудования и приспособлений. Его изобретательный ум не пропускал ни одного технического изъяна, он вносил в конструкции множество усовершенствований, а некоторые из них целиком обязаны своим рождением Алексею Дмитриевичу.
   Комплект приспособлений и механизмов для вальцовки труб конденсаторов турбин и паровых котлов Чулков совершенствовал под руководством главного инженера С. Л. Федосеева. А сколько труда было вложено в создание прекрасных трубоотрезных станков. Эти станки для труб диаметром от133 до 1020 мм с толщиной стенок до 70 мм оказались незаменимыми на атомных электростанциях, где с их помощью обрабатывали на торцах труб фаски под сварку очень сложной конфигурации с высокой точностью. В то же время станки обладали небольшим весом при значительной мощности привода. При работах на АЭС "Ловииза", где конкурировали многие фирмы, наши станки оказались намного удобнее и производительнее, чем немецкие, шведские и иные. С помощью Чулкова удалось механизировать монтаж графитовых блоков реакторов РБМК-1000, применив "гибкие" стрелы, первую он собрал и отрегулировал собственными руками.
   На протяжении многих лет механизмы, разработанной Чулковым, экспонировались на ВДНХ СССР. Одиннадцать медалей ВДНХ получил Алексей Дмитриевич за свою плодотворную деятельность.
   Со времени своего основания трест всегда был устремлен в будущее и не только в части усложнения работ, увеличения ввода мощностей, но и в части подготовки новых кадров для непрерывного пополнения и роста коллектива и его мастерства. В пяти профессионально-технических училищах, для которых трест являлся базовой организацией, готовились кадры слесарей по оборудованию атомных и тепловых электростанций, электросварщиков, контролеров. До 1000 молодых рабочих получал трест отсюда ежегодно. В учебных наставлениях этих училищ было записано:
   "Система бездефектного труда направлена прежде всего на создание такой психологической атмосферы на производстве, в которой человек не может изготовить недоброкачественную продукцию, поскольку его совесть выступает в качестве особой формы самоконтроля. Трудолюбие, настойчивость и упорство в овладении профессиональным мастерством, аккуратность в работе - вот качества, которые ценит трудовой коллектив и которые позволяют молодому рабочему стать его равноправным членом".
   Трест проводил подготовку кадров рабочих и ИТР в своем учебном комбинате. Здесь знакомили с новой техникой и технологией. давали систематизированные знания о контроле сборочных и сварочных работ, прививали любовь к профессиям, рассказывали о славных традициях треста. Приезжих курсантов знакомили с Москвой и ее достопримечательностями.
   Конечно, не только трудом были заняты люди. Хорошо поработав, надо хорошо и отдохнуть. И была у нас такая возможность. Трест имел несколько баз отдыха. Их начали строить через несколько лет после войны и не прекращали до 1985 года. В районе Звенигорода построили свой корпус в санатории "Поречье". Этот санаторий кардиологического профиля расположился в лесной местности недалеко от Москвы-реки. В соседней деревне Дунино сохранился обычный деревенский дом - бывшая дача известного писателя Михаила Пришвина. Он был влюблен в русскую природу, писал о ней и уж, конечно, выбрал себе место по душе, а мы рядом с ним. Немного поодаль, на чудесной речке Истре другой наш санаторий - "Дорохово". Здесь лечили заболевания органов пищеварения. Но это еще не все санатории треста.
   Стоило курортнику купить билет на самолет и через два часа полета он уже в Сочи. Из аэропорта "Адлер" через центр города мимо пальм, кипарисов, магнолий по шоссе, проложенному в узкой полосе между морем и горным хребтом Большой Кавказ, мимо прекрасных всесоюзных здравниц, которых здесь более полутора сотен, наш курортник, проехав на автобусе километров 70 по Большим Сочи, протянувшимся на 150 километров, остановится у речки Шахе и пройдет в наш санаторный корпус - "Головинка".
   Строили его в 70-х годах собственными силами. Наши рабочие размещались в благоустроенных вагончиках. Трест прислал необходимые механизмы и материалы. Выровняли площадку, провели дороги и начали строить жилой корпус на 80 мест. Строительство продолжалось около двух лет, и вот первые радостные новоселы, отдохнув с дороги, спешат к морю на чудесный галечный пляж. Путевка стоила сюда, как и в другие санатории треста около 100 рублей, дорога самолетом в оба конца обходилась в 50 рублей, рублей 50 надо взять на мелкие расходы и это все, на 24 дня прекрасного отдыха и лечения. Но и это не совсем верно, за полную стоимость путевки редко кто покупал, обычно 70% их стоимости оплачивал профсоюз или предприятие и тогда стоимость сокращалась до 30 рублей, а некоторым сотрудникам, особенно многодетным, путевки выдавались вообще бесплатно. Вот и считайте!
   Чтобы обеспечить всех рабочих и служащих треста путевками в полной мере трест имел в Крыму еще три небольших профилактория, семейного типа, кроме того приобретали ежегодно до 1000 путевок в самые разные санатории Советского Союза, где можно было улучшить здоровье практически при любом заболевании. Здоровье можно было поправить и в Москве. Сотрудники треста были прикреплены к Первой республиканской больнице с поликлиникой, где получали любую врачебную помощь на самом высоком уровне. Каждый год в поликлинике проводилось всестороннее обследование сотрудников и случалось, что на этой обязательной, хотя и утомительной процедуре, выявлялись заболевания на самой ранней излечимой стадии. Забота о здоровье коллектива, его жилищных и бытовых условиях всегда занимала одно из главных мест в заботах руководства
   А забота о детях!
   Пять детских садов в Москве и Лобне, стадион на 1000 мест в Лобне, пионерский лагерь на 200 мест...
   В 1985 году в стране работало 75000 пионерских лагерей. В это число входил и наш лагерь - "Юность" в Загорском районе Подмосковья, недалеко от села Хомяково. В прекрасном лесу разместили спальные корпуса, столовую, клуб-кинотеатр, стадион не вырубив ни одного лишнего дерева. Совсем близко озеро с чистой теплой водой, где раздолье и пловцам и рыболовам. Прекрасное питание, игры на воздухе, спортивные соревнования давали детям запас здоровья и бодрости. Путевка на 39 дней стоила 12 рублей или выдавалась бесплатно. Рядом с пионерским лагерем помещения для детского сада, который перевозили сюда из Москвы на все лето вместе с обслуживающим персоналом. Родителям детишек это не приносило никаких дополнительных расходов.
   Каждую весну открытие пионерского лагеря и детского сада приносило тресту большие хлопоты. Надо не только отремонтировать здания, водопровод, дороги, но и сдать ребячий городок придирчивым санитарным, пожарным и иным инспекторам, завезти инвентарь, продукты, медикаменты, Позаботиться о торжественной встрече пионеров, сделать множество мелких но таких необходимых дел. Но вот все готово, приемные акты подписаны, лагерь сияет чистотой, транспаранты, флаги вывешены, персонал на местах, дымится кухонная труба - ждут заезда...
   Тем временем Москва преображается и это заметно всюду. В автохозяйствах готовят сотни автобусов для перевозки детей. Их чистят, моют, проверяют техническую исправность, подбирают самых лучших водителей. На автобусных остановках выстраиваются очереди, но москвичи не сердятся, каждый понимает, что началось лето, стало тепло и вот-вот детей повезут из города на волю, на природу, в пионерские лагеря. Многие уже собрали своим детям и внукам рюкзаки и чемоданчики с бельем, сладостями, любимыми книжками. Многие помнят, как сами в прошлые годы готовились с вечера к завтрашнему отъезду, как волновались и спорили со взрослыми, что взять с собой. а чего не надо. Вся Москва знает: завтра первый заезд!
   Утром в каждом доме идут последние приготовления: заплести в косы банты, расчесать непослушные мальчишечьи вихры, разгладить последние складочки, повязать пионерские галстуки, присесть на дорогу...
   Около школ, клубов уже раздаются сигналы пионерских горнов, треск барабанов. Сюда! Сюда! Стоят в ожидании сверкающие чистотой автобусы, спешат пионеры со своими мамами или папами, бабушками. Пионервожатые и педагоги встречают все новых и новых отъезжающих. Наконец, собрались, выстроились в шеренгу, идет перекличка. Все ли в сборе? Все! Под барабанную дробь рассаживаются по автобусам. Родители столпились в кучу что-то кричат, машут руками, вытирают слезы, невольно бегущие от волнения, от торжественности происходящего...
   Дан сигнал к отъезду. Автобусы медленно выезжают на улицу и движутся к месту сбора колонны. Здесь уже выстроились более десятка пионерских автобусов, наши присоединяются к ним. Наконец, сигнал к отправлению колонны. Первой трогается машина ГАИ, подавая свои сигналы, за последним автобусом тоже машина ГАИ, она отвечает: "Все в порядке!" и начинается движение по Москве. Пионерской колонне - зеленая улица, все светофоры и милиционеры загодя перекрывают поперечное движение. Будь ты хоть министр, хоть космонавт, а стой и жди пока не проедет пионерская колонна, с песнями, звуками барабанов и горнов. Таких колонн в это утро разъезжается несколько десятков во всех направлениях и везде одинаковый образцовый порядок. Еще бы! Едет единственный привилегированный класс страны - ее дети, ее надежда! Дорогу будущим созидателям!!!
  
   * * *
   Согласно сценарию, по которому разрушали нашу Родину, надо было развалить основу основ страны: ее индустриальное могущество. За считанные годы вдвое сократилась промышленная продукция в целом, а в некоторых отраслях ее выпуск почти прекратился.
   В электроэнергетике дело сложилось иначе. В связи с падением промышленного производства, потребление электроэнергии сократилось и некоторые электростанции оказались недогруженными. В 1997 году производство электроэнергии снизилось до уровня 1980 года. Наличие резервов мощностей позволили отказаться от строительства новых электростанций. Такое положение таит огромную угрозу. Только за две пятилетки с 1961 по 1970 год в России были введены электростанции общей мощностью около 70 млн. кВт. Им уже более 30-40 лет, оборудование физически и морально устарело, его надо менять, а замена не происходит. Обвальный выход из строя этих и еще более старых электростанций может оказаться гибельным для России. Однако, падение производства электрогенерирующего оборудования продолжается. Если в 1985 году наша промышленность выпустила электрогенераторы общей мощностью в 13,3 млн. кВт, то в 2000 году электрогенераторов выпустили всего на общую мощность 200 тыс. кВт.
   Резкое сокращение объемов работ по монтажу оборудования электростанций очень тяжело отразилось на благополучии треста. С 1986 по 1991 год он ввел мощностей менее 50% по сравнению с предшествующим пятилетием, а с 1991 по 1995 год объем вводов сократился еще почти вдвое, с 1997 по 2001 год вводы составили около 600 тыс. кВт, менее чем в военные годы. Таких темпов падения основного производства "Центроэнергомонтаж" не мог выдержать. Многотысячный коллектив стал уменьшаться, причем в первую очередь уходили молодые, ценные специалисты и удержать их было нечем. Со дня своего основания трест шел только вперед, наращивая коллектив, производственные мощности и мастерство, теперь все пошло вспять.
  
  
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ
  
   ЧАСТЬ I. ВРЕМЯ ВОЙНЫ
   Предки ..........................................................................
   Школьные годы ...........................................................
   Эшелон ...................................................................... .
   Телефонная станция ...................................................
   Тиф ........................................................................... ..
   Радиоузел ....................................................................
   Дороги .........................................................................
   Оккупация ...................................................................
   Возрождение ...............................................................
  
   ЧАСТЬ II ВРЕМЯ МИРА
   Институт .....................................................................
   Под городом Горьким.......................................... ........
   Ядерный щит Родины ................................................
   Нововоронежская АЭС ..............................................
   Урал. Белоярская АЭС ...............................................
   Болгария............................................. ...... .
   АЭС на потоке. ...........................................................
   Финляндия ..........................................................
   Франция ..............................................................
   Чехословакия................................................ .
   Приложение...................................................
  
  
   Книга содержит 27 страниц иллюстраций.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"