Днём в субботу 10 июня в Дом книги зашёл Владимир Мозговой, один из лучших журналистов газеты "Магнитогорский рабочий". Мне нравились его материалы о политике и культуре, хотя главным, о чём он писал - и писал очень ярко - был спорт. Были у Владимира и публикации на социальные темы. Так сложилось, что я не единожды с ним пересекалась.
В октябре 1988 года директор Челябинского облкниготорга Юрий Жук и председатель Госкомиздата СССР Михаил Ненашев (он учился и многие годы работал в нашем городе) получили мои предложения о ликвидации общественных киосков горкома партии в Магнитогорске. Это было время борьбы с привилегиями партийного и советского аппарата, время отлучения актива от "кормушек". Непосредственно на своём рабочем месте, являясь руководителем политического отдела, я не откладывала, согласно приказу, дефицит для ответственных работников, а выставляла его в свободную продажу. После того, как с прилавков Дома книги буквально смели 2-й том трёхтомного издания Игоря Долгополова "Мастера и шедевры", директор книготорга Татьяна Каблукова потребовала, чтобы я из-под земли достала злополучные экземпляры Долгополова и вернула их партийной элите. Новость быстро разлетелась в кругах книготорговцев и книголюбов. Наш постоянный покупатель Лев Файнлейб просил меня не идти на конфликт с руководством и предлагал по своим каналам достать необходимое - абсолютно безвозмездно.
Коллектив книготорга с любопытством наблюдал за противостоянием. Вяло и без энтузиазма провели профсоюзное собрание, на котором меня осудили за ношение короткой юбки, чем я, несомненно, демонстрировала свою порочность, развращённость, циничность и так далее - смотрим синонимы к слову безнравственность.
Победила система - меня перевели в книжный магазин "Школьник", а затем и вовсе в киоск Пединститута, понизив в должности до продавца. Комсомольская организация книготорга выступила с предложением к руководству - не использовать С. Гладкову на руководящих должностях ввиду низкой политической грамотности, аполитичности, аморальности. Партийный актив поддержал предложение передового отряда советской молодёжи. Однако этого руководству книготорга было мало, и решили организовать судилище - коллективное собрание, чтобы завести "персональное дело", принудить меня к увольнению. На это собрание пригласили журналиста главной городской газеты Владимира Мозгового. Мне были предъявлены обвинения в оскорблении коллектива, в клевете (хорошо хоть - не в спекуляции дефицитными изданиями). А Владимир Мозговой, по мнению руководства, должен был на весь город озвучить - какая я дрянь.
На ноябрьской демонстрации 1988 года, посвящённой 71-й годовщине Великого Октября, я прошла по Магнитогорску в колонне "Встречного движения" с лозунгом "Дефицитные издания не только горкому партии. Аппаратчики, отдайте книги народу!". А уже 19 ноября в газете "Магнитогорский рабочий" вышла статья Мозгового под псевдонимом В.Володин "От приказа до приказа", и посвящена она была ликвидации общественных киосков горкома партии в магазинах книготорга.
Вместе с Владимиром Мозговым в магазин зашёл Борис Попов.
Борис Попов был известным поэтом. Его часто можно было видеть шагающим по проспекту Ленина: куртка распахнута, руки в карманах брюк, волосы ерошит ветер, глаза не видят прохожих. Он писал стихи и печатал их в журналах "Октябрь", "Молодая гвардия", "Юность", "Смена" и другой периодике. В "Южно-Уральском книжном издательстве" готовилась к выходу его книга. Он был скромен, даже застенчив, но не отказывался публично читать свои стихи. Этим я однажды и воспользовалась, пригласив Бориса Попова на вечер поэзии в наш книжный магазин. Вместе с ним выступали поэты Юрий Костарев и Николай Якшин.
Владимир Мозговой протянул мне свежий выпуск "Магнитогорского рабочего", вторую полосу которого полностью занимал его материал "За болевым порогом". По центру - стихотворение Бориса Попова "Третье июня", и фотографии с места трагедии.
Мы, сотрудники Дома книги, как, впрочем, и весь город, уже знали о том, что в ночь с 3 на 4 июня на границе Челябинской области и Башкирии взорвался трубопровод, по которому перекачивался сжиженный газ из Западной Сибири в европейскую часть Советского Союза. В этот же самый момент недалеко от места происшествия по Транссибирской магистрали проходили в противоположных направлениях сразу два курортных поезда, переполненных отпускниками. Оба состава попали в эпицентр огненной стихии, вызванной возгоранием газовой смеси.
Следуя строго по расписанию, эти поезда никогда не встречались на перегоне Аша - Улу-Теляк. Опоздание поезда N 212 по техническим причинам и остановка поезда N 211 на промежуточной станции для высадки женщины, у которой начались роды, привели два пассажирских состава в роковую ночь к этому месту одновременно.
Век безверья, пёсья помесь,
век Калигул и калек -
что ты делаешь, опомнись,
горевой, несчастный век!
Тьма твоя не станет светом,
хлынет в лето чёрный снег.
Разрушая всю планету,
что ты строишь, человек?
Новый блюминг или слябинг?
Но сгорает на ветрах
перегон "Уфа-Челябинск",
подгоняя к сердцу страх.
Владимир Мозговой начал рассказывать, как пережил трое суток смертного ужаса - "уфимский шок":
- Были вещи запредельные, которые вообще не укладывались в голове. Я написал о том, что видел и слышал в Уфе сам за эти несколько суток.
Из материала В. Мозгового: "Командир нашего "МИ-8" Алексей Костин показал пальцем вниз - и пассажиры вертолёта застыли у иллюминаторов. То, что открывалось, леденило взор. Казалось, что такого не может быть, хотя мы уже видели фотографии и слышали рассказы очевидцев.
Внизу лежал лес, вернее, то, что было лесом. Так, наверное, выглядела тайга после взрыва Тунгусского метеорита, только тут был чётко выраженный локальный участок мёртвой зоны посреди зелени, протянувшийся неправильным овалом с юга на север до "железки" на расстояние примерно полутора километров (и от 300 до 500-600 метров в ширину). Как ворох спичек, вернее, не ворох, а тысячи спичек, уложенных веерообразно в одном направлении, - так выглядели сверху голые деревья, лежащие кронами на север. Большинство были не сгоревшие, а просто голые, без коры и единого листочка, как будто просто упал поваленный ураганом мёртвый лес - но лес здесь был живым, хотя в это невозможно было поверить. Какой же должна была быть слепая сила, оставившая лишь голые гладкие стволы, кого же она могла пощадить..."
Время, время...
Сиротливо
стынут пасынки твои.
Где тут иволги, где ивы,
куда делись соловьи?
Поле выжжено и смято,
лес повален и убит.
Неужели, век двадцатый,
разум твой спокойно спит?
Борис Попов, немного смущаясь, тоже вступил в разговор. Он рассказал о том, что взрыв буквально уничтожил два поезда - ударной волной с путей было сброшено 12 вагонов, они были деформированы сразу; 7 из них, искорёженные, полностью сгорели. Оставшиеся 26 вагонов обгорели снаружи и выгорели внутри. Мучительной смертью гибли десятки и сотни ничего не подозревающих людей.
Мы Чернобыля взрастили,
обласкали тень теней.
Что там пыль былых Бастилий
бастионам наших дней!
Погляди в глаза любимой,
в очи милые взгляни -
там ведь тоже струйки дыма,
тот же пепел и огни!
И не ожидая гонга,
взявший всех нас в оборот
погляди в глаза ребёнку -
век двадцатый, дом сирот!
Подошла Валя Рукавишникова, за ней другие продавцы, и вот уже весь наш коллектив внимал рассказам Владимира Мозгового и Бориса Попова.
У меня сложилось впечатление, что на месте трагедии были оба.
Из материала В. Мозгового: "Перед сбивчивыми рассказами уцелевших очевидцев меркнут романы катастроф. Связной картины нет, да и не может пока быть (если вообще она возможна) - у каждого спасённого своя история этих часов, каждый выбирался или в одиночку, или группой, каждый видел то, что не дай бог видеть никому. Отец спасает сына, но на его глазах сгорают жена и дочь. Мать погибает, но успевает выбросить через окно ребёнка. Люди бегут в лощину и отбрасываются взрывом. Уводящий небольшую группу проводник оглядывается назад и видит "огненную змею" - полыхающие на изгибе пути вагоны составов и зарево за ними (это зарево видел из Уфы с 6-го этажа обкома партии дежурный милиционер). И при обычном пожаре вагон сгорает за считанные минуты, а тут была большая "паяльная лампа". "Удивительно, как вообще уцелели люди", - сказал один из врачей".
После ухода журналиста и поэта мы ещё долго находились под впечатлением от услышанного. С того дня я начала смотреть на Владимира Мозгового и Бориса Попова другими глазами.