Аннотация: Полуёха. Бульварное чтиво. Социально-психологическая повесть о любви. История человеческих отношений. Жизнь без прикрас - такая, как она есть. Имена и фамилии изменены по понятным причинам.
Полуёха. Бульварное чтиво.
Часть 1. Лёд везде одинаковый.
По стене больничной белой палаты ползли уродливые фиолетово-сизые тени. Они были странной причудливой формы, и мозг в первые секунды отказывался признавать реальность окружающего мира. Капельница раздувшейся прозрачной огромной медузой равнодушно взирала на очередную пациентку психоневрологического диспансера. Обычно пациенты появлялись здесь с завидной регулярностью, эпизодически одни и те же лица, точнее тела. Это женское сорокапятилетнее лицо, изуродованное безразличием к жизни и маской абсолютной безысходности, больничные стены диспансера встречали впервые. Новую пациентку привёз сын. Выгрузив из машины отощавшее тело с трясущимися руками, он чуть ли не волоком затащил её в приёмный покой. Пациентка не то, чтобы сопротивлялась, она казалась напрочь выпавшим из жизни существом, которое весьма отдалённо напоминало то, что привыкли называть человеком. Скорее напоминая гуттаперчевую куклу, она прислонилась к облезлой стене в приёмном покое и застряла взглядом в одной точке. Видела ли она там что-нибудь? Скорее, нет. Она и дышала-то, наверное, скорее, в силу устоявшейся многолетней привычки. Сын бережно приподнял мать и помог дойти до врачебного кабинета.
Разговор с доктором был, разумеется, вынужденным и закончился курсом капельниц, после которых врач выписал достаточно сильные транквилизаторы. Её звали Вика. Сильнейшее потрясение добило и без того расшатанную психику. Последние недели она начала пить, отчётливо осознавая, что садиться на стакан - дорога в никуда, но иначе не получалось. Дети молча ели пельмени, даже не пытаясь подходить и взывать к её самообладанию. Самообладания не было. Оно кончилось с ЕГО уходом. А капельница, как назло, не хотела заканчиваться. Переполненный жидкостью организм просил пощады, и одно это уже радовало - сохранились рефлексы и хоть какие-то проявления привычной жизни. Сизые тени... они всё ползли и ползли в сумерках январских праздников. У кого-то праздники, новогодние каникулы, а кто-то смотрит в потолок больничной палаты и мысленно продолжает умирать.
Мучительнее всего давались воспоминания. Боль случившегося притуплялась, прошлое неохотно просачивалось в память, и перед глазами возникали картины того, что когда-то называлось Викиным счастьем. Сначала будто бы бледные, тревожные тени, а потом волна воспоминаний утопила её с головой ... стало легче. Реальность уступила место прошлому. Обман психики. На какие-то минуты перед глазами пронеслось прошлое, заслонив собою всё - и нынешнюю боль, и нежелание жить, презрение, обиду, гнев - прошлое накрыло пледом даже сизые тени на больничной стене. Слёзы нескончаемым градом хлынули из глаз. Это было первое проявление человеческих чувств. Когда-то ещё в самом начале зимы она любовалась рекой, начинающей подёргиваться корочкой льда. Реку словно затягивала нежная корка полупрозрачного хрусталя. Со временем корка росла и крепла, но Вика знала, что лёд на реке очень капризен и ежегодно уносит жизни многих людей. Лёд... он всегда и везде одинаковый: он притягивает, сулит и манит, зовёт и обещает, а потом губит незадачливых горе-рыбаков, бегущих от обрыдлых будней в мир тишины и уединения. Рыбалка - суть философия, и редко кто озадачен именно ловлей рыбы непосредственно - зимний лёд зовёт душу отдыхать, забывая всё, что претит в окружающем кроговороте серых безликих дней. Да и не могло быть другой жизни в небольшом позабытом Богом Черяпинске. Не город - настоящая промышленная зона, где люди селились в бедовые уродливые потрескавшиеся со всех сторон панельные коробки, доставшиеся им ещё со времён социализма, где заплёванные грязные улицы, а на самой набережной, подле места схождения двух рек, на самом красивейшем месте, на самой стрелке гордо высился покорёженный некогда процветающий судоремонтный завод. Гигантские краны, словно прожорливые клювы, торчали вразнобой по самому берегу и косо смотрели на нескончаемый поток легковушек, которые, как бесноватые жуки, тарахтели и перекатывались по маленькому мосту через речку со старинным названием Ягорба. "Я горбатая", - говорила о себе река, пленяя своими извилистыми берегами незадачливых рыбаков, любителей подводного зимнего лова. Красота местной северной природы, которую не опоганить было ничем, так и манила людей, притягивая взгляды проезжающих мост через вековечную красавицу Ягорбу.
Он приехал к ней из-за Ягорбы поздней осенью, сорвавшей с нагих деревьев последнюю листву. Приехал, чтобы остаться. Со сломанной ногой, без средств к существованию, голый и нищий, с кредитом на породистый мастистый нисан. Работать он не мог - нога должна была срастаться месяца три, вахты для него кончились, а заработанных денег хватило разве что на ближайшую выплату по кредиту и лекарства. Вика помнила тот вечер во всех его тончайших подробностях. Разведённая женщина, высудившая у бывшего мужа огромную обставленную новую квартиру, имевшая упакованную дачу и стабильный не самый низкий в городе заработок была скромна, если не сказать, ущербна, на внешность, но обладала замечательным чувством юмора. Мат был её стихией, причём мат отборный, разбавленный всей дворовой лексикой, собранной ещё со времён лихой разбитной юности. К ней нужно было привыкнуть. Родом с Поволжья, Вика корнями происходила из Горьковской области. Малый городишко Кстово, что вблизи от Нижнего Новгорода, где каждое лето ждала Вику бабушка, вместе с ласковым солнцем и тёплым постоянно беснующимся ветром, что сушит губы и кожу, наделил её тягой к свободному независимому мышлению и желанием самой управлять своей жизнью. Как и многие девчата Поволжья, Вика имела весьма характерную внешность. И если юность своей свежестью как-то сглаживала вырубленные природой черты, то с возрастом картинка становилась всё грустнее. Саму же Вику никак не омрачал собственный внешний вид. Она вообще считала себя красоткой, и это к лучшему, потому как иначе депрессия ходила бы за ней по пятам с самого подросткового возраста. У Вики были запоминающиеся чуть раскосые светло-голубые глаза. Наверное, если бы опытный визажист приложил бы талант к Викиному лицу, было бы намного лучше, глаза имели шанс "вытащить" внешность хотя бы на уверенный трояк, но Вика не дружила с косметикой. Удивительно и странно: духи любила, а из косметики - дешёвые помады, что продавали на кассе в отделах со стиральными порошками. Улыбка - единственное, что подчёркивала Вика в своей внешности. И, коль красоту ничем не испортить, улыбку Вики не смогла бы испортить даже слотковая помада, кабы не крупные щербатые зубы. Ровные - этого не отнять - крупные, как у осла из "Бременских музыкантов", они смеялись вместе с Викой и полностью её дополняли. Юмор, очень циничный, порою грубый и отнюдь не женский, был лучшим её украшением, она прикрывала им свою незадачливую специфическую внешность с выдающимися скулами, раскрывающими хитрый, непростой нрав и аналитический склад ума. Вика была бухгалтером, главным бухгалтером с некоторых пор в маленьком муниципальном учреждении Черяпинска. Судьба по жребию определила её сначала в бухгалтера этого небольшого предприятия, а затем поставила начальником отдела, в котором окромя Вики был бухгалтер да экономист - более никого. Нечаянное подвернувшееся случаем повышение заметно льстило. Вика уже не стеснялась покрикивать на весь кабинет, фонтанируя отборной бранью - главному бухгалтеру, даже если у него всего один бухгалтер в подчинении и, не пойми, почему вообще, экономист, позволительно всё. И весь этаж сквозь картонную дверь слышал и знал, кто "урод", кто "дебил", кто... дальше шла полностью ненормативная лексика. "У-у-у-у-у-у-у-у, полуёха...", - морщились сотрудники маленького МУПа. Картонная дверь не могла поглотить ни воплей, ни оскорбительных фраз, ни уродливых выражений, и Викино нутро становилось достоянием маленького рабочего коллектива.
Глядючи на Вику, сложно было представить её ласковой женой, а, тем паче, нежной обворожительной любовницей или трепетной матерью, дышащей над своим чадом, она напоминала сварочный аппарат и по форме, и по содержанию - очень практично, незаменимо в ряде случаев, надёжно, безотказно, просто и наверняка. Ни поэзия, ни книги, ни музыка не изуродовали её практичное обыденное сознание. Вика любила деньги. Её авантюристичный склад ума постоянно толкал её на всё новые авантюры: то она вступала в "Меркурий", аналог пресловутой пирамиды с прогремевшим на всю страну названием "МММ", то пыталась открыть небольшую продовольственную палатку в Питере. Пытаясь покрыть свои многочисленные потребности, обгоняющие собственные финансовые возможности, Вика брала шабашки и втихую делала их на работе. Коллектив обрабатывал Вику, а Вика - свои левые заказы - всё в порядке вещей. А почему бы и нет? Об этом знали все. Знал и Смирнов, директор этого крохотного муниципального предприятия. Алексей Вениаминович был моложе Вики лет на семь. Тонкий, звонкий, как часто говорят в народе "из-за удочки не видно", он был, по-большому счёту, не самым худшим из директоров, с которыми Вике доводилось работать когда-либо. Мягкотелый по характеру, он всё ещё учился в свои тридцать с лишним лет управлять предприятием. Вика с сарказмом наблюдала его потуги, высмеивала и пользовалась этим его неумением быть директором. Не оправдывал титул содержания - да и ладушки, Вика, обладая остро отточенным умом, сразу нашла волшебные клавиши, и, подловив Смирнова на промахе, в момент посадила его на крючок. Отныне он стал её "рабом лампы". Оступившись с её подачи и у неё на глазах, Смирнов, сам того не желая, попал в капкан. Сложно иметь подчинённого, у которого на тебя компромат. МУП маленький, а деньги в нём крутятся большие. У хлеба - не без крошек. И Смирнов влип, как муха в джем, и с этого момента не мог ограничить Вику ни в одной её прихоти. Плащ серого кардинала пришёлся Вике к лицу, он с лихвой компенсировал её недовольство жизнью, а причин для недовольства было предостаточно. Изломанная жизнь в юности, неудачный первый брак, затем второй, который закончился громким душераздирающим разводом и длительным муторным дележом имущества, а затем одиночество, в котором догорали последние годы и без того несчастной и ущербной по сути бабьей жизни.
Нечаянно выпавшая на долю Вики власть на работе согревала душу. Её колючее ржавое нутро, наконец, вырвалось наружу, словно джин из бутылки, и мстило каждому за Викину не сложившуюся жизнь.
Часть 2. Ловушка для одиночества.
Выношенное местами бельё пахло моющим средством, в котором вымачивают больничные простыни. Слегка влажное, оно одним своим запахом напоминало о казённом доме. В коридоре санитарочка гремела пустыми тазами. Тихо ковыляя по больничному коридору, где родной стихией был сквозняк, она зябко куталась в старенькую шаль. На весь коридор тускло горела одна единственная потолочная газоразрядная люминесцентная лампа. Её неровное мерцание окутывало слепящим глаз светом унылые больничные палаты, где царило безмолвие. Из Викиной палаты доносились редкие всхлипы. Санитарочка заглянула к Вике - медуза капельницы была наполовину полная. Вика лежала с открытыми глазами, из которых безостановочно текли слёзы. Её пустой безразличный взгляд тонул в окружающем пространстве, проникая в тонкие миры бесконечной вселенной. "Как бы не повесилась, прости меня Господи!" - мелькнуло в голове у санитарочки. Кутаясь в шаль, она скользнула к Вике, нарочито, демонстративно проверила капельницу и, как бы невзначай, заглянула в Викино лицо. Мёртвая маска отрешённости от мира и жгучей боли - санитарочка вздрогнула всем телом. "Надо сказать врачу, за деньги ведь лежит бабёнка - так пусть Михалыч вколет ей что-нибудь посильней, а то совсем на вид плоха", - санитарочка поковыляла к Михалычу.
Михалыч был знаток своего дела, и через сорок минут Вика тонула заживо в своих воспоминаниях пятилетней давности. Ветер завывал так, что, казалось, будто он плакал с Викой в унисон. Деревья с оголёнными тонкими ветками послушно гнулись под шквалистыми порывами ветра. Окна диспансера глухо стучали плохо пригнанными фрамугами, а сквозняк в коридоре с одинокой лампой пронимал до костей озябшую санитарочку. "Попить, что ли, чайку", - Матрёна ещё глубже занырнула в старенькую шаль и застучала больничными шлёпками в сторону облезлого видавшего виды буфета. "Эта болезная долго ещё не обуркается. А коль скоро оклемается - так и ночь долой. Успею и соснуть часика четыре", - Матрёна грезила кружкой дешёвого терпкого крепкого чая. Где-то в столе завалялся сухарь времён социалистической эпохи. Вот навернуть бы чайку да с сухариком - и на кушетку, да до утра до самого ...
Капельница с неизвестным составом была чрезвычайно эффективна. Окровавленную душу с её болью и постоянными терзаниями выключили, остался оголённый безразличный рассудок. Молчаливая истерика сменилась тяжёлым, но всё-таки сном. Вика спала, и снилось ей прошлое, её придуманное счастливое прошлое, вымышленный мир счастья, с замками на песке, с иллюзией неоспоримо светлого и солнечного будущего.
Осень ворвалась пожухлой пряно пахнущей листвой, ворвалась в её дом вместе с человеком на костылях. Они знали друг друга не один год через Викиного друга. Его, костыльного, звали Димой, созвучно с именем Викиного сынишки. У Вики детей было двое - один учился в Питере в Горном, а маленькому было около девяти лет. Дима приехал, заглянул к Вике после долгой переписки в интернете. От жены ушёл, семьи не стало. Очередная вахта кончилась серьёзным переломом. И вот грузный человек на костылях стоял и мялся в дверях одинокой женщины, сильной и независимой только в своём рабочем кабинете. Этого человека с лёгкостью взяли бы в разведку - абсолютно непримечательное, не запоминающееся ничем лицо, которое крайне сложно вспомнить и ещё труднее обрисовать его черты. Обычный, не отталкивающий внешне, не красавец - просто человек со стальными серыми глазами и плотно сжатым ртом. Он выглядел на все свои сорок пять, лишь глубокие морщины говорили о тяжёлом быте и множестве ежедневных нескончаемых проблем, грузом свалившихся на его широкие плечи. Достаточно рослый и крепкий, он даже на костылях казался Вике довольно привлекательным. Скупая осень, одинокая пятница, а за плечами неприятный разговор с адвокатом, смертельная вяжущая мучительная усталость, накопившаяся за неделю, и тишина в доме - лишь сынишка скрипит карандашами в большом альбоме для рисования.
Вика, развязная и очень вульгарная на словах, в жизни была гораздо скромнее в отношениях с мужчинами. Непреодолимые физические желания здорового тела требовали душевной составляющей. Хотелось не только плотских утех - хотелось любви, жертвенной, искренней, обжигающей, которая подобно мотыльку в раскрытых ладонях - трепыхалась бы и жила каждое мгновение, именно жила, а не проживала свой короткий век. Самые лучшие, самые светлые и счастливые годы юности Вика провела в Питере. Питерский ВУЗ и питерская общага превратили провинциальную девочку с начёсанной в три этажа залаченой чёлкой и изуродованным косметикой лицом в бойкую девчонку с хвостиком в поношенных джинсах и коротеньком всесезонном плаще. Она была по-настоящему счастлива, и всю оставшуюся жизнь будет вспоминать свои студенческие годы как самое лучшее время своей жизни. Питер подарил Вике первое глубочайшее, острое, как лезвие, до краёв наполненное чувство, подарил и, немного погодя, наотмашь отнял, раздробив душу на мелкие режущие осколки. Боль с годами ушла, уступив место редким ярким солнечным воспоминаниям. Годы шли, стирая в сумерках серость и однообразие Викиного быта, первый нелюбимый муж сменился вторым. На место второго приковылял Дима, обычный человек с необычным взглядом на костылях и с необоримым желанием остаться. Вика почувствовала это кожей. Её звериная, нечеловеческая, обострённая интуиция за несколько секунд общения глазами рассказала Вике всё: что он одинок, голоден, несчастлив и очень хочет остаться. И он остался. Звали его Зозуля. Дима Зозуля был Вике почти ровесником. Хорошо сложенный, мускулистый, не многословный, всегда спокойный и размеренный, он обладал редкими человеческими качествами - он умел делать всё и не гнушался никакой работы. Вика смотрела на него широко раскрытыми глазами: видный, как ей казалось, мужик, работящий, не пьющий и домовитый до мозга костей. Костыли не казались помехой, лишь каким-то недоразумением в жизни сильного и очень привлекательного, надёжного и такого правильного, душевного и интересного, а главное - её мужчины. Ночь наступала в Викином доме с окончанием "спокойной ночи, малыши". Маленький сынишка чистил зубы и покорно шёл в свою комнатку. Костыли же валялись на кухне - ни Вике, ни Зозуле они были не нужны ни этой ночью, ни какой другой последующей. Жизнь вспыхнула, как фитиль масляной лампы, закрутилась, завертелась, и Вика после многих лет докучливого брака с мужем-алкоголиком впервые ощутила рядом совсем другого мужчину, который дышал, как она, любил жизнь, как она, желал, как она, надеялся и смеялся, как она - она нашла ту самую звезду, что так нечаянно скатилась с небосклона прямо в её ладошки. Жизнь поцеловала Вику в макушку и подарила ей сказку о любви. Была ли сказка былью - на тот момент Вика свято в это верила.
Лекарство проникало в кровь, растекаясь по всему телу, одурманивая и заполняя пустотой кипящее клокочущее чувство боли и утраты. Вика пыталась определить - где болит, где именно - и не могла, болело в ней всё, болело, ныло, сводило судорогой и выло, истошно, жалобно и скорбно - выла душа протяжным воем загнанной в угол собаки, брошенной, кинутой и преданной тем, кто когда-то на словах любил. Лекарство текло по жилам, сон вновь сковывал и уносил в мир воспоминаний. Становилось тепло и спокойно. Вике вновь виделось своё прошлое.
Осенний воздух был пропитан терпким ароматом прелых влажных листьев, они устилали собою все дорожки, протоптанные множеством людских ног тропинки, убогие, заброшенные с лета клумбы, тротуары и автобусные остановки - листопад под звуки осеннего вальса природы кружил над маленьким городком, наполняя холодный утренний воздух своим неповторимым очарованием. Золото опавших дубовых листьев перемежалось с пурпурными тонами листьев клёна, берёзки ещё шумели рыже-золотой листвой, а ветер всё кружил и вовлекал в осенний вальс новые и новые деревья.
Вика не любила осень, она напоминала ей о закате жизни, о медленном постепенном угасании, умирании всего - красоты, молодости, свежести, возможностей и всяческих надежд. Но вопреки всему эта самая осень подарила Вике Зозулю. С появлением в доме Зозуле жизнь Вики резко изменила свой размеренный уныло-скучный лад - всё закрутилось и завертелось. Вика тут же прикупила хлебопечку, пироги и домашний хлеб стали регулярно появляться на её столе. Зозуля же поражал Вику своим кулинарным мастерством, хромоногий, он готовил лучше и быстрее своей пассии - всё в руках его ладилось - и борщ мог сварить отменный, и мясо запечь, а если нужно, то и оладушек состряпать. Одно лишь отягощало быт - деньгами, привезёнными с последней вахты Зозуля оплатил ближайший кредит за машину, а жить дальше было не на что - ни выплат по больничному с переломом ноги, ни каких других выплат не было. Платила за всё Вика - и за лекарства Зозуле, и за мелкие его расходы, и одевала, и кормила его, расходы на бензин и содержание машины стали головной болью Вики. Заработанные Викой деньги таяли на глазах, а Зозуля жил, не вникая особо, как женщина, одна растящая младшего сына и кормившая старшего сына-студента в Питере, выживает, как кроит свой бюджет, и с каких таких щедрот оплачивает все его расходы. Еда сама появлялась в холодильнике, бензин, наверное, заливали в джип бесплатно, а добрый банк прощал, скорей всего, Зозулины ежемесячные выплаты - одна сплошная благотворительность виделась Зозуле вокруг. Все его проблемы таяли на глазах у Зозули, зато Викина жизнь обрастала всё новыми и новыми счетами мужчины на содержании. Но в деньгах ли счастье? Конечно, нет, особенно когда их зарабатывает и тратит на тебя кто-то другой. Зозуля ковылял по небедной хорошо обставленной Викиной квартире и был доволен жизнью сполна. Он был ласков и внимателен, да и вообще из него была отменная, пусть и хромая, домохозяйка - он честно отрабатывал своё содержание и днём за кухонной плитой, и в особенности по ночам - Вике виделся в нём муж, а Зозуле виделась пристань, надёжная гавань от всех его невзгод. Но разве бывает место расчётам, где любовь? Конечно же, нет! А Зозуля любил, о, да, и Вика знала это наверняка. Выстиранные носки и вымытые тарелки, закатанные банки куриной тушёнки, засоленная капуста, наполненные фантазийным содержанием глухие осенние ночи, гармония и тепло, и нет одиночества, долой конец бабьего лета - вот она жизнь! А деньги - это бумага, и только мелочные люди обращают внимание на такую безделицу. Был ли это порыв, взрыв чувства, или Вика в глубине души всё понимала и просто покупала, оплачивала себе мужчину - а почему бы не купить, если продаётся? - сказать сложно. Ущербная на внешность, Вика была отнюдь не обделена природным умом. Альфонсы не переводились во все времена: кто продавал свою внешность, кто - свой талант доставлять удовольствие, кто создавал иллюзия брака, кто вводил в определённый круг общения за деньги - каждый из них безошибочно находил женщину, готовую распахнуть перед ним свой кошелёк и черпал из него столько, сколько смог унести и до тех пор, пока было, что уносить. А потом раздетая, по сути, ограбленная и обманутая дура оставалась при своём интересе. Кончались деньги, оплачивать услуги становилось нечем - конец контракта, и дуру долой! Вику устраивал контракт. Присыпав всё пудрой по имени "любовь" она продолжала платить, кормить, лечить и одевать. И не хватало денег на себя, на сына, который учился в Питере, пришлось взять кредиты на своё имя - всё во имя любви. Зозуля же брал, брал и брал молча, как так и надо, и безропотно и исключительно правильно играл свою роль - любой каприз за ваши деньги. Нога со временем срослась, немного криво, болела, ныла на погоду, и началось у Зозули в буквальном смысле хождение по мукам - поиск работы. На вахты не хватало уже здоровья, да и Вику муженёк на выездах не устраивал - оплата шла за комплексную услугу, поэтому пришлось искать работу для Зозули самой. Вика подняла все свои связи, но надо же - никто не жаждал брать человека без образования и с кучей проблем по здоровью. Удивляться было нечему - в городе, где молодые, перспективные, здоровые и сильные, с высшим образованием, а чаще с двумя, никому без блата были не нужны, устроиться человеку, который уже выработал свой ресурс, было практически не реально. Больной, напоминающий ломаный конструктор, позвоночник, ноющая спина и сросшаяся криво нога, глухота на одно ухо, отсутствие образования - полный букет проблем для работодателя. Фраза "отличный сварщик" никого не прельщала - отличных хватало, молодых, крепких, сильных, не глухих и не колченогих. Если и предлагали места, то на копейки, за похлёбку. Вика бесилась, но не сдавалась, упорно платила по счетам Зозули и кляла несовершенный мир вокруг.
Часть 3. Жизнь - это шахматы, где толковый игрок всегда в цене.
Случай изменить жизнь к лучшему предоставился сам по себе. У Вики в отделе в её непосредственном подчинении была девчонка-экономист. Вика все эти годы тихо завидовала этой огломызде. Высоченная, с модельным ростом, статная и уверенная в себе, девчонка эта ко всему прочему имела хватку бульдога и была классным работником. Въедливая и любящая своё дело, она на всё имела своё мнение и никогда не лезла за словом в карман. Смирнов тепло относился к этой девочке и высоко ценил её. Вся состоящая из духов и косметики, она была полной противоположностью Вике внешне. Звали огломызду Аля Чачец. Мужчины независимо от возраста любили её, а она была замужем, и что всегда допекала Вику - Чачец была очень счастлива в браке. Вика чувствовала это шкурой, и эта несправедливость - кому-то всё, а кому-то ничего - допекала Вику ещё сильнее. Появление в жизни Вики Зозули создавало иллюзию, что у Вики тоже муж, и тоже отменный. Только Викин муж походил больше на бутафорию, а Чачец меняла серьги и духи, ходила в новых колечках, браслетах , сапожках, была облизана и обласкана, и не знала всех тех проблем, которые неподъёмным грузом свалились на Викины плечи. Чачец просто любили и жили для неё. А Вика тянула лямку сродни бурлаку на Волге, и каждый день - как бой за существование, где главный вояка - это Вика, а Зозуля - бесплатное к ней приложение, тянущее из Вики последнее.
Всегда накрашенная Аля Чачец, с длинными ресницами-опахалами, пропахшая лучшими самыми изысканными духами, дразнила Вику своей расторопностью, чрезмерной уверенностью в себе и результатами - подчинённая могла быть и по-проще. Когда Чачец появлялась на работе, всё вокруг неё начинало крутиться и вертеться, словно она вдыхала жизнь в мёртвый ворох бумаг и нескончаемых отчётов. И ещё Чачец любили все - от уборщицы до директора. Вика это чувствовала и тихо бесилась, отлично понимая, что относительно неё самой такого сказать было бы нельзя. Вику терпели, терпели, как слякоть на улице или дождливый день, как насморк или неудобную обувную колодку, терпели как вынужденную меру. Чачец приносила с собой жизнь, решала все свои проблемы по работе, зачастую минуя Вику, сама в кабинете директора, и Вику это раздирало на части. Чачец абсолютно не нуждалась в Викином руководстве. Сольный работник, Чачец сама планировала свой день, всё делала заранее, и даже упрекнуть по работе эту огломызду было сложно. И хотелось Вике придраться - да не к чему. "Вот ведь стерва! И убрать бы её - да не прикопаться по существу! Да и Смирнов в позу встанет: девка эта - работник что надо, Смирнову другой и не надобно", - думала Вика, тихо потягивая чай из немытого почерневшего бокала, больше напоминающего общественный унитаз.
И пришлось бы и дальше терпеть подле себя эту Чачец, как муж Чачец - возьми да и помоги Вике - отправил свою жёнушку в декрет. И вот уже Чачец, круглая со всех сторон, доделывала последние свои отчёты, вкладывая всю душу в работу. Странная она была, эта Чачец. Чачец любила свою работу не меньше духов и косметики, и сложно было сказать: что было в ней больше - кокетливой ухоженной женщины или закоренелого трудоголика, который грудью ложился за производственные показатели и готов был работать до последнего, имея возможность быть уже в отпуске перед декретом.
Ища замену для Чачец, Вика обзвонила всех своих знакомых и подруг. Помог, как всегда, мерзавец-случай. На соседнем муниципальном предприятии сократили девочку-бухгалтера с базовым экономическим образованием и опытом работы в двадцать лет. И всё бы ничего, да только у этой девочки оказалась волшебная фамилия. Муж Наденьки Кинчевой, некий Кинчев, занимал высокий пост на местном металлургическом комбинате. Должность эта помимо сверхъестественного достатка дарила Кинчеву неограниченные связи. И пока он сидел в своём кресле - мечты его ближайшего окружения сбывались с космической скоростью.
Чачец знала Наденьку по старой работе. Они виделись раньше, лет пятнадцать назад, и даже плавали вместе на кораблике - местный Титаник, а, по-просту, разбитая калоша с японским магнитофоном и колонками, где на пластиковых столиках стояли бутылки с водкой и немудрёная закуска на одноразовой посуде. Аля Чачец вспоминала Кинчева и поражалась, как из этого пьяньчуги, которого Наденька волокла на горбу домой с кораблика, вырос грозный дядька в галстуке при должности, перед которым в раболепной позе застыла Вика, а за ней и Смирнов, директор Вики и Али.
"Мы слишком много тебе платили! Ты получала здесь авансом!" - не сдержалась Вика, когда Чачец с грузным животом на восьмом месяце целый день без обеда передавала дела Наденьке. Вика пересматривала штатное расписание в своей конторе. И хотя это была задача кадровика, всё, что касалось выплаты денег и зарплат, Вика не выпускала из своих цепких рук. При неизменном фонде оплаты труда чтобы Вике самой себе поднять заработную плату - надо у кого-то отнять. И Вика решила попробовать обуть Чачец, которая до последнего работала и даже сейчас приползла передавать дела Наде без денег, на благо предприятию. Боец по характеру, Чачец возмутилась и сказала, что понижения уровня своего заработка не допустит, а Смирнов ей это пообещал. На том и разошлись. Вика бесилась несколько дней и брызгала слюной, грозясь вышвырнуть Чачец на улицу.
К этому времени Зозуля перепробовал не одну работу, и всё шло наперекосяк - везде серая зарплата и запредельно низкий доход, которого ни на что не хватало.
Часть 4. Волшебная фея или путь к прозрению.
Наденька, как каравелла, проплывала по коридорам. Её некогда очень красивое лицо с правильными чертами ещё не утратило той привлекательности, которая заставляет мужчин обернуться. Всё дело портил лишний вес, но и он не мог кардинально перечеркнуть красивую от природы женщину. Есть женские типажи, которых уродуют лишние десять килограммов, а есть типажи, где даже килограммы не могут стереть чарующих черт женского личика. Наденьке повезло - её природная красота боролась с лишним весом и пока успешно побеждала. Выросшая в Костроме, с деревенскими корнями, простая и бесхитростная, Надя была не глупа, скромна, в меру трудолюбива и не склонна к интригам. Она никогда не была рвачом по природе, не брала нахрапом, не имела бульдожьей хватки - она просто жила. Муж Наденьки не сразу добился долгожданного повышения по службе. Со сколькими влиятельными людьми вначале нужно было выпить и пропотеть вместе в бане, пока шаг за шагом Кинчев не взошёл на свой маленький, но такой веский престол! Надю деньги не изменили, изменилось лишь отношение к жизни - она перестала бояться невзгод, будущее было обеспечено всей семье на долгие-долгие годы, даже если Кинчев слетит с должности. Всё было схвачено, жизнь текла размеренно и плавно. Ну, сократили в одном месте - да и пусть. Полгодика Наденька отдохнула дома, попекла блинов, позанималась взрослыми уже детьми, а там и предложили временное место пузатой Чачец. Как только узнали Вика со Смирновым, чьих будет Наденька, так захороводили вокруг неё. Наде сразу пообещали место Чачец на постоянной основе. А Чачец куда? Да, на мороз её! И всех делов! Можно ли сравнивать жену сановитого человека и безродную ломовую лошадь Чачец, которая просто работала с полной самоотдачей и всё? Да ни в жизнь! Надю! Надю! Надю! В мозгу Смирнова маленькими молоточками отбивала мерную дробь одна и та же мысль - Чачец -вон, а Наденьку - на место Чачец!
Через месяц Зозуля хромой и полуглухой проходил за взятку медицинскую комиссию на комбинат. Сурдолог взял за услугу вполне посильную для Вики сумму, и Зозулю приняли на работу. Пройдя бесхитростное обучение на заводе, Зозуля попал в цех железнодорожного транспорта. Место "башмаря" ему берегли. Работа была "не бей лежачего" - ставить "башмаки" под колёса вагонов, чтобы состав не поехал в обратную сторону. Несколько раз за смену нужно было выходить из прокопченной будки и ставить эти пресловутые башмаки. Одно удручало - длинные, километровые железнодорожные составы изнуряли своей продолжительностью. Вагон за вагоном, и каждый день одно и то же - "башмарь" одним словом... Зарплата башмаря решала многие проблемы Вики и самого Зозули. Стало хватать и на оплату кредита за мастистый ниссан, получалось даже выкраивать копейки на одежду, на шашлыки и пиво с сомиком. Вика начала строить большие планы. Вот она, жизнь! Выше! Дальше! Больше! Лучше!
Зозуля стал, наконец, зарабатывать вполне сносные деньги, не ломаясь и не напрягаясь больше обычного. Вика лелеяла Наденьку, ведь не будь Наденьки - не видать Зозуле работы, и пришлось бы Вике тянуть в одиночку лямку добытчика в семье. Зозуля приносил неплохие деньги, стал увереннее себя чувствовать, и нотки самодостаточности нет-нет, да и стали проскальзывать в Зозулином тоне. С приходом денег что-то изменилось, Вика это чувствовала, но не могла себе этого объяснить. С Зозулей рядом работал Викин друг - Спотыкач. Замечательный сварщик и рубаха-парень, Спотыкач сочетал в себе все лучшие и не очень мужские качества. Но среди таковых были честность, любовь к жене, щедрость, искренность и прямолинейность. Он никогда и ни с кем не юлил, не заигрывал и не заискивал, он был мужиком, русским мужиком, крепким, сильным, работящим, любящим и выпить, и закусить, и готовый подставить своё плечо, а порой и голову за товарища. Жене он подарил щенка точь-в-точь, как у английской королевы, и за глаза звал его "полтачком", потому как на "полтачка" в семье уходило денег больше, чем на самого Спотыкача. Славный был этот Спотыкач. Спотыкач знал Вику с детства, чуть ли не с песочницы. Вообще дружба с самого детства роднит людей настолько, что с годами они становятся почти родственниками в плане доверительности отношений. Спотыкач знал прошлое Зозули, знал и настоящее, но помалкивал.
Часть 5 . Грязные джинсы.
Сложно было предположить, где он их так выпачкал, но грязи на джинсах было не меряно! Вика, будучи достаточно чистоплотной, плевалась в душе и деловито вытаскивала огромный кожаный ремень, подаренный ею Зозуле на Новый Год, из узких неподатливых шлёвок. "Свинья, а не мужик! - Вику распирало недовольство, - ремень из штанов она выдрала, джинсы встряхнуло, и из кармана выпал железнодорожный билет от Москвы до Черяпинска. Вика дрожащими руками схватила плотную жёлтую бумажку и впилась глазами в дату. Да, это был билет Зозули, обратный билет из Москвы. Руки у Вики дрожали. Зозуля солгал ей на днях - сказал, что едет на шабашку на несколько дней куда-то в пригород Черяпинска. Вика подспудно чувствовала фальшь и звонила ему перед самым отходом поезда. Затем в трубку послышался прерывистый паровозный гудок, и по времени Вика вычислила отправление московского поезда. В тот момент она ещё спросила Зозулю, где он. На что Зозуля благополучно солгал, притворившись, что просто сидит в машине около железнодорожных путей, отсюда и протяжный гудок. Вика проглотила ложь, и всё бы ничего - но билет... "Дёрнул чёрт выстирать эти его джинсы! Ну, вот, кто просил?!" - Вика заплакала от досады, - она ничего не хотела знать о Москве, не хотела, а пришлось.
Прошлое Зозули было мутным - старая семья, которая развалилась из-за Зозулиных постоянных разъездов по вахтам. Жена стала гулять, и кончилось всё тем, что вышла она замуж за состоятельного дядьку, и сына растила уже с другим мужчиной. Зозуля не долго горевал по этому поводу. Закрутилась, завертелась, заискрилась молодая жизнь, и в череде увлечений и случайных связей Зозуля наткнулся на Галу. Про Галу Вика слышала ещё раньше от Спотыкача. Неспешно потягивая самогон на Викиной даче, Спотыкач рассказал Вике о прошлом Зозули, рассказал, как байку, как пример из жизни, отвлечённо и применительно к теме разговора. Не был тогда Зозуля Вике любовником, не был ей другом, знала Вика его через десятые руки в то время. Но рассказ про Галу в памяти отложился. Гала была хищницей из породы кошачьих. Рослая, дородная, ростом с самого Зозулю, Гала не блистала модельной внешностью или сверхинтеллектом, она была простая баба, каких тысячи. Не красавица, не уродина - самая обычная была Гала, с крашенными, как у многих, пепельными волосами, отливающими желтизной у самых корней, стандартными, ничем не примечательными чертами лица - запомнить это лицо было сложно - оно не выделялось из толпы и не представляло интереса ни для любителей, ни для пофигистов. Гала была Галой - ни следа утончённости, впрочем, как и у самой Вики, ни тени богатого внутреннего мира, ни очарования женского - ничего этого в Гале не было. Если что и было примечательного у Галы - о том знали лишь Зозуля да многочисленные Галовы мужики, среди которых Зозуля проходил короткометражным фильмом, кратким эпизодом, вдохом и выдохом одновременно. Зозуля никогда с Викой о Гале не говорил. Гала была закрытой темой, но, как выяснилось, не для Зозули. Стиральная машинка грузно, с трудом пережёвывала грязные Зозулины штаны, а Вика кусала губы и думала, как быть в такой ситуации. Смолчать ли, прикинуться ли, что она не знает, где был Зозуля на днях. Или высказать всё Зозуле, выплеснуть ему свою боль и поставить вопрос ребром - она или Гала.
Гала жила в Москве, уже много лет. Родом из Архангельска, Гала моментально смекнула, что жизнь бурлит, и деньги текут рекой именно в столице, а не в захолустье, и быстро съехала из города. Ярославль был первой вехой на жизненном пути опытной и многоумной Галы. Красивейший древнейший город с остроконечными шпилями Кремля, что будоражит душу любого русского человека, а маковки церквей упираются в лазурное чистое небо, словно соединяя грешную землю с чистым ангельским небосклоном. Ярославль дышал в унисон с душою каждого русского, город, пропитанный стариной, красота его врезается в память, и забыть этот город Гала также не смогла. Но жизнь взяла своё. От Ярославля до Москвы - рукой подать, а в Москве уже другие горизонты. Гала покрутила с Зозулей, опьянив и взбудоражив последнего, распалила, раздразнила, раздраконила парня и исчезла, скрылась в Московских улочках с очередной своей жертвой. Подобрал Галу мужчина не бедный, не ровня он был неимущему Зозуле. И остался Зозуля с занозою в сердце, выброшенный, выпитый до дна жадной до удовольствий Галой. Гала выжала Зозулю, как мокрую тряпку и выбросила за порог своей жизни. Жизнь Зозули потекла скучно и размеренно, тоскливо и однообразно. Работа, эти надоевшие до чёртиков голодные безликие и до тошноты мучительные вахты, то на острове Врангеля, на Крайнем Севере, то в Тобольске, то в Урегное - устал Зозуля от лихоимства своей расшатанной судьбы. А тут ещё травма - сломанная нога и голодный, никем не оплачиваемый больничный - заработки серые, жить на больничном - не на что. И Вика, словно служба спасения, приютила Зозулю, обогрела, накормила, спать с собой уложила, вылечила, одела, обула, все кредиты за него заплатила, на работу приткнула, да не на абы какую - "башмарём" на завод. Молодец-баба! Всё смогла, всё сумела, да вот только быть бы ей Галою! И зажмуривался Зозуля, представляя с собой Галу по ночам, и мучился воспоминаниями, а рядом - всего лишь Вика, и не накрашенная страшная, и накрашенная. А и деться некуда - хромой, глухой, нищий и раздетый, голодный, больной и не молодой - пригрела Вика, да и ладно.
Жизнь внешняя, с Викой, и жизнь внутренняя, с Галой, в закутанном туманом Ярославле. Два месяца призрачного счастья - октябрь и ноябрь, которые Гала раскрасила собою цветами безудержной радости - всё это растаяло вместе с ярославским туманом, будто и не было ничего у них с Галой. Гала вытащила свой счастливый лотерейный билет под названием "надёжный мужик" и упорхнула так же внезапно, как и появилась в жизни Зозули. Было больно, тяжко, муторно и отвратно на душе. Зозуля не смаковал - Зозуля опрокидывал рюмку за рюмкой, переходя на мат в своей безликой повседневности. Но жизнь брала своё. Новая вахта с привычным спитым и спетым коллективом, надёжным, как весь гражданский флот, сделала своё дело - жизнь струилась, разливаясь ручейками и сглаживая острые больные моменты прошлого. Черяпинск пронзал небо своими чадящими заводскими трубами, а истошные гудки паровозов напоминали о маховике судьбы, который, как снежный ком с горы, всё сильнее набирает обороты. Зозулю шквалистым ветром прибило к Викиным берегам, и, зацепившись за земную твердь, он остался.
Вика догадывалась о второй стороне медали жизни с Зозулей. Но догадываться и знать наверняка - вещи разные. Однажды Зозуля внезапно уехал. Довольно шустро, по-военному за два часа собравшись, он сухо предупредил Вику о том, что уезжает на шабашку в пригород Черяпинска. Деловой Зозулин тон несколько покоробил Вику, но она смолчала - быт, рутина, постоянная экономия, оплата кредитов, хронические переработки - ей самой эта однообразная тягучая, как клейстер, однотонная и скучная жизнь порядком приелась. Зозуля был её радостью несомненно, а она для Зозули - нет, и Вика это остро чувствовала, ощущала это кожей и злилась. Зозуля тихою сапою съездил в Москву. "К этой стерве, значит", - деловито просчитала Вика.
Железнодорожный билет почти вмазался в перекошенное от гнева лицо Зозули. Его обрывки, как непраздничное конфетти, кружились в воздухе, плавно опускаясь на ещё не разобранную дорожную спортивную Зозулину сумку.
- Сколько можно врать мне?! - утратив всяческое человеческое самообладание, визжала Вика, - у стервы своей был? Ну, скажи! К ней мотался?! - лицо Вики было перекошено гримасой боли и ненависти. В эти минуты она ненавидела Зозулю всеми фибрами своей души. Ей хотелось ударить его, зло пнуть, бросить в него какой-нибудь очень тяжёлый предмет, чтобы пригвоздить им Зозулю и расплющить эту наглую рожу. Зозуля наблюдал истерику с ледяным спокойствием. Его лицо с плотно сжатыми губами не выражало ничего, кроме равнодушия к сцене и презрения к ревности оскорблённой в своих чувствах женщины. "Что за мерзкая баба,- Зозулю явно раздражала эта сцена, - радовалась бы, что вернулся к ней в дом, а она ещё воет тут, как белуга. Э-э-э-эх, Гала, Галочка, какая пропасть между вами! Как этой беснующейся стерве далеко до тебя, умной, кроткой, такой нежной, чувственной, всё понимающей, такой желанной, такой... такой... такой, Гала, таких нет больше, как ты...". Зозулю вконец достали вопли ревнивой сожительницы, и он в сердцах выпалил:
- Да не ори ты, как потерпевшая! Был, был я в Москве! Да, у Галы был! В больнице! Плохо ей, кто знает, сколько осталось. Вот и смотался по-быстрому, в палате у неё был! Что, успокоилась?! Преступление совершил что ли?!
Вика опешила. Растерянно разведя руками, она медленно прислонилась к дверному косяку и застряла взглядом на лице Зозули. По тому, как у Зозули дрожали руки, и дёргался глаз, был понятно, что Зозуля не врёт. Он действительно был у Галы в больнице. Гала страдала сахарным диабетом уже несколько лет. Недавний её залёт в больницу был вполне оправдан её состоянием. Сердце у Вики сжалось, как у воробья, попавшего в когти кошке.
- Так ты, никак, утешать её ездил? - несмотря на содержание фразы, раздувающей глубже конфликт, голос Вики смягчился. Галу, конечно же, было не жаль, того и гляди - может, и помрёт, а с Зозулей придётся разобраться всерьёз.
- Она... в критическом состоянии была. Я прощаться ездил, - упавшим голосом прошептал Зозуля, - был у неё час от силы, а потом врачи попросили из палаты.
Сердце Вики подпрыгнуло, фонтан радости переполнил сознание - "в критическом состоянии... ай, да, Гала! Вот молодчина! Померла бы на раз - да и дело с концом!" Вика, сама того не замечая, сменила гнев на милость. Новость о возможной кончине соперницы, словно живая вода, ополоснула душу и охладила вскипевший от боли и негодования разум. "Надо в интернете порыться - сколько она ещё протянет с таким раскладом", - деловито мелькнуло в Викином мозгу, а в слух Вика произнесла: "Мне никогда не понять такого трепетного твоего отношения, но впредь ставь меня в известность, когда порываешься на подобные подвиги".
Всю следующую неделю Зозуля был поникшим. Он то впадал в безмолвие, погружаясь в прострацию с головой и полностью теряя связь с окружающим миром, то начинал бешено и интенсивно, до самозабвения работать, ища успокоение в труде. Вика нашла Галу в контакте. Гала и впрямь была прикована к больничной койке. Зозуля сказал правду. Если, конечно, пациент хочет жить, то медицина бессильна. Но вот в случае с Галой... А тут ещё не клиника в Черяпинске, где окромя йода, аспирина и зелёнки да пары бинтов ничего нет, это клиника в Москве, это не баран чихнул - там и препараты нужные есть, и людей не выпихивают умирать на улицу, это столица, чёрт её подери. Вот ведь не умиралось Гале в Черяпинске! Тут неделя - и на погост. А в Москве - там и выжить может, стервь этакая! Вика судорожно перебирала в голове возможные варианты развития событий. Зозуля был беспомощен, подавлен и до того растерян, что хотелось про себя ответить ему: "Ладно, не егози, лежачего не бьют!" Он и впрямь был лежачим - Гала словно уносила с собой жизнь и здоровье Зозули. Он как будто бы умирал вместе с ней, тихо и ежеминутно, в унисон дыша и тлея, отодвигаясь всё дальше и дальше от этого мира.
Ночь не дарила той задушевной радости, которую когда-то испытывала Вика в объятиях Зозули. Механическое воздействие одного тела на другое было слепым и никому не нужным, безвкусным, безликим, постылым и пошлым. Ни счастья, ни удовольствия, ни морального удовлетворения, ничего общего с понятием "любовь" или даже "любовь плотская". Зозуля отбывал срок в Викиной постели, сжав зубы и отвернувшись к стенке. В Москве его назад не брали. Гала было больна, это правда, но не настолько, чтобы не расставить приоритеты. Гала чётко дала понять Зозуле, что место подле неё прочно занято. Зозулю потрепали по щеке и выпнули. И Зозуля, как побитая собака, поехал отбывать срок в Викино пристанище. А Вика приняла назад, выдохнула и стала дальше жить с ним. Да, пожурила, да, поскандалила, потрепала нервы и снова всё по-старому. И снова безвкусная, пошлая, никакая, никчёмная ночь, как манная каша. Зачем она такая безликая, незрячая, бездомная, никому не нужная, ледяная в своём равнодушном дыхании, бесцветная, немая и несчастная? Вика использовала Зозулю, как тренажёр, а хотелось любви. Зозуля же оплачивал таким образом своё у Вики проживание. Как мог Зозуля - так и вертелся, точнее, вертелся, как мог.
Часть 6. Гвоздь в ботинке или возвращение Чачец.
Чачец своей неугомонностью разбила и перевернула все Викины планы. Точнее в Викиных планах Чачец давно уже не было, эта целеустремлённая самолюбивая самодостаточная и чересчур уж деловая Чачец была Вике не нужна. Пусть свои деловые качества проявляет где-нибудь в другом месте. Чачец рвалась на работу из декрета, ребёнка оставляла на руки свекрови, видимо, очень нужны были деньги. Вику это бесило. Зная Чачец, Вика быстро обработала Смирнова. Зажатый в тисках, Смирнов беспрекословно промычал, что Чачец он уберёт, и Наденька обязательно останется здесь навсегда. Промычать промычал, а как это претворить в жизнь, как убрать Чачец с дороги, Смирнов не знал. Не поджарый, а изнурительно тощий, с выступающим кадыком, он перебирал документы своими хрупкими ручками. Больной желудок, переживший не одну качественную язву к тридцати шести годам Смирнова, снова давал о себе знать. Ныло всё тело, тошнило и от работы и от проблемы с этой Чачец, но ещё сильнее тошнило от безысходности. Вроде бы директор, первое лицо на предприятии, а вынужден идти на поводу у бухгалтера. "Говорил же себе, зарекался - не вляпывайся, не шути с огнём, бюджетные деньги, проверки, город маленький, стеклянный - а тут ещё Вика тему просекла. И с Наденькой надо как-то краями разойтись, ведь муж её - как никак - сколько заказов Смирнову подкинул. У Смирнова своя фирма, на жену оформленная. Вика там бухгалтерию ведёт, от налогов уходит. Надин муж заказы поставляет, да вообще всё в шоколаде. А Чачец... Чачец жаль как работника. Толковая девка была, ничего не скажешь. Хватка - как у бульдога, умная, язвительная, работящая, грамотная. Таких бы побольше. Но ...родила, а значит место потеряла. А что закон? А для моей жены закона не было? Выставили за порог с маленьким ребёнком, и дверь перед носом захлопнули! Чачец выкинуть нельзя. С ней так не поступить. Во-первых, в суд пойдёт, и тогда - ховайся в жито! Если задеть её интересы, её самолюбие - беда будет. И Надю просить освободить место - тоже не вариант. Надин муж - большой человек, сказать по правде, о-о-о-о-очень большой", - мускулы на лице Смирнова ассиметрично подёргивались. Начинал в последнее время дёргаться глаз. Смирнов надеялся до последнего, что всё рассосётся. Наденьку всё здесь устраивало. Смирнов дал ей все надбавки Чачец, выписывал немалые премии, Надю облизывали, как новогоднюю карамельку. А Чачец упорно не хотела переписывать заявление на выход из декрета.
- Христом Богом тебя молю - посиди ещё дома. Ну, до трёх лет посиди, куда спешишь-то так? - ласковым обворожительно-просящим тоном молил Смирнов Чачец.
- А вы меня кормить будете, - продолжила фразу язвительная Чачец своим ласково-издевательским тоном.
- Не буду, - сразу по-деловому отрезал Смирнов.
- Вот и я так думаю, - закончила Чачец, - мне деньги нужны, после полутора лет даже эти копейки жалкие государство не платит, а у меня детей двое, и мы все четверо живём на зарплату мужа. Без вариантов, Алексей Вениаминович.
- Ну, дай ты им хотя бы год закрыть, - Смирнов чуть не плакал с досады, договариваться с Чачец было сложно: мало того, что девка, да к тому же упрямая, прёт к своей цели, как танк - вот скрути её в бараний рог, попробуй. Можно только лаской, упросить по-человечески. И Смирнов старался вылить душу на ладони, заглядывал Чачец в глаза просящим тоном.
- Я смотрю, не рады вы мне боле, - с горечью подытожила Чачец, - с Надей лучше, а что раньше-то молчали? Ведь я у вас в кабинете была, когда больничный закрывала и заявление писала на отпуск по уходу за ребёнком. Я прямо в лоб тогда спросила у Вас - ждёте назад аль нет? А вы мне ответили: "Ты что, работать не хочешь? Хочешь - так приходи, это твоё место, было, есть и будет".
- Так это твоё место и есть, - потупив взор, тихо произнёс Смирнов, - у меня к тебе по работе вообще никаких претензий. Такого работника, как ты, терять не хочется..., - Смирнов боролся внутри, и борьба эта мучила и без того больной донельзя его желудок. Опять начало мутить.
- Давайте так, - Чачец грустно обвела взглядом до боли знакомый директорский кабинет и продолжила своим деловым открытым тоном, - вы мне ищете работу, другую работу, не хуже этой, и я выхожу из декрета на новое место.
- По рукам, - выдохнул Смирнов, - умница-Чачец прочла его собственные мысли, это был лучший вариант развития событий.
Вика уже смотрела на Чачец, как на пустое место - сквозь и равнодушно. Она поставила на Чачец жирный крест, и считала вопрос полностью исчерпанным. Смирнов рьяно кинулся поначалу искать место своему экономисту, но в городе с такой вопиющей безработицей найти что-либо подходящее было крайне сложно - вакансий не было! Вот не было, и всё тут! Как бы хороша ни была Чачец, никто из друзей и коллег по цеху Смирнова не хотел брать декретницу. Ребёнок грудной, вдруг больничные, вдруг поработает, а затем снова в декрет уйдёт до трёх лет досиживать - всё в жизни бывает! Да и кроме Чачец знакомых, кому работа нужна - хоть пруд пруди. Вот было место в ритуальных услугах гробы считать. Смех смехом, а работёнка там весьма специфическая - калькуляции на гробы да на венки составлять. Но и это место ушло. Чачец разминулась с этой вакансией всего в неделю. А Смирнов не догадался раньше сам предложить настырной Чачец такое развитие событий.
Плечики пиджака острыми закавыками торчали в разные стороны, и под ними внутри чувствовалась пустота - Смирнов был настолько хлипким и тощим, что даже каркас костюма не мог этого скрыть. За строгим силуэтом костюма чувствовались живые мощи бедного болезненного Смирнова. Он всегда комплексовал рядом с Чачец. Рослая, крепкая, сильная, ногастая, рукастая, вся такая нескладно большая, Чачец, даже сидя рядом с ним, казалась мощной и дородной. Бойко щёлкая на калькуляторе, она своими не маленькими, но очень изящными руками, казалась Смирнову ростовой куклой. Длинные ресницы, напомаженная, вся в духах, кремах и помадах, напудренная и с неизменно длинными серёжками, она, как индийская статуэтка, была всё же хороша, и Смирнову было приятно с ней находиться рядом. Что самое интересное, когда Чачец шла рядом с мужем, она казалась крохотной, хрупкой и совсем даже не высокой - всё относительно. Её рука размером с руку Смирнова, ловко насчитывала потерю в заработке. Смирнов обещал Чачец падение заработной платы. Чачец не согласилась, и Смирнов уже предвидел дальнейший весьма тяжёлый и непростой с ней разговор.
Стерва Чачец с грудным ребёнком на руках всё-таки вышла на работу. Наденьке пришлось уволиться. Надин джип перестал толкаться подле крыльца предприятия, Вика осунулась. Ей хотелось вцепиться в глотку этой сволочи Чачец, но нельзя. И Вика стала донимать Чачец своим руководящим тоном. Вика знала, что Чачец нужна воля. Будучи сольным самостоятельным работником, Чачец сама решала свои проблемы, жизнь вокруг неё бурлила, и руководитель Чачец как таковой был не нужен. А руководить Вике хотелось. "Помни, кто твой начальник!" - из Вики лилось и выплёскивалось, Чачец презирала её, и Вика это ощущала костным мозгом. Чачец отчётливо помнила, кто её начальник по должностной инструкции, плевалась от мысли при этом и строила свои планы на дальнейшую жизнь.
Вика бесилась. Наденька уплыла из-под её влияния. Одно дело, когда Надя под боком - любой каприз, и Надин муж готов помочь своими связями. Совсем другое дело, когда Нади больше нет в подчинении - поди дозвонись, допросись помощи. А помощь была, ой как, нужна.
Вика ежедневно читала мантры и мысленно видела уход Чачец. Зная острое самолюбие последней, Вика ощущала шкурой, что Чачец здесь - явление временное. Стерва Чачец вышла на работу и стала работать с прежним рвением и упорством, не боясь ни нового объёма работ, ни дополнительной нагрузки, ни брезгливого Викиного тона. Чачец зарабатывала для своего грудного ребёнка. Упорная и настырная, трудолюбивая, Чачец по ночам кормила ребёнка грудью, утром пешком добиралась до работы и выкладывалась на ней полностью. Это удивляло и поражало окружающих - Чачец гнула свою линию, Смирнов был ею очень доволен, но Викино желание, проще сказать, рвение убрать Чачец, не давало ему покоя.
- Пусть работает, меня она устраивает, - почти молил Смирнов, запершись с Викой в своём кабинете.
- Она мне не нужна! - категорично отрезала Вика. Её сухие костлявые, иссушенные остеохондрозом руки нервно барабанили по кнопкам бухгалтерского калькулятора, - пусть убирается! Много мнит о себе, амбиции так и прут.
- Амбиции - это ж хорошо. Где я такого толкового экономиста ещё возьму? Она любого заткнёт за пояс. И плачу я ей умеренно. Другой бы больше дал на моём месте, - признался Смирнов.
- А куда ей деться с таким маленьким ребёнком? Кому она нужна? Тут не выставили - и, слава Богу.
- А за что выставлять-то? Работает она, как часы. Это не Надя. Гонору много, это да, но она того стоит.
- А мне её гонор уже в печёнках! У неё ни стереотипов, ни авторитетов нет. Своё мнение впереди планеты всей.
- И что? Если она его отстаивает и делает это "на ура".
- Пусть в другом месте отстаивает, мне такая не нужна, - Вика поперхнулась и закашлялась, - убирай её к чёртовой матери!
Смирнов зябко поёжился, нервно сглотнул и потупил взгляд:
- Что значит убирай? Во-первых, как работник она меня абсолютно устраивает. А грудной ребёнок - это не преступление. А во-вторых, где я найду ей замену? Мне кого попало не надо! Я такого экономиста терять не хочу.
- Захотите в один миг, когда она рот свой откроет на очередном совещании в мэрии. Авторитетов у неё нет. Как только вопрос денег коснётся - она первая порвёт Кукушкину на британский флаг. И её уволят одним днём, и мы с Вами огребём по полной программе.
- Я ей уже говорил, чтобы вела себя скромно, не высовывалась, со всем соглашалась.
- Да ей бесполезно об этом говорить. Вы что, Чачец первый день знаете? Она же повёрнута на справедливости! На своём фин.плане, на деньгах для коллектива, а мы с Вами шкурой рискуем. Алексей Вениаминыч, убирай ты её по-хорошему, - Вика заглянула в лицо Смирнова своими голубыми раскосыми глазами. Желваки её дрогнули и стянули уже не молодую пожелтевшую кожу лица.
Пребывание Чачец на этой работе подходило к концу. Вика продумывала план избавления от этой деловой стервы.
Часть 7. Армагеддон.
Судьба достала кнут, поделив Викину жизнь на "до" и "после". Вика, как в бреду вспоминала последний разговор с Зозулей в коридоре своей квартиры.
- Прошу тебя, не езди! У меня предчувствие не доброе. Не езди - молю тебя! Чуйка моя не врёт! - Вика вся дрожала внутри. За эти дни между ней и Зозулей выросла стена, глухая, непроходимая, жуткая, непреодолимая для Вики, совместная жизнь катилась в тар-тара-ры. Зозуля утекал из её рук, как песок сквозь пальцы. Вика пыталась печь пироги, суетилась по дому, пыталась неоднократно вытащить его в гости, ночи были похожи на постылые суточные щи - что-то лопнуло, треснуло, надломилось и раскололось. Наверное, контракт Зозули с Викой подходил к концу. Зозуля искал другую гавань, и всё труднее, сложнее и заковыристее становилась роль Викиного то ли мужа, то ли сожителя, то ли друга семьи. Был момент, и Вика хорошо его помнила, когда Зозуля даже делал ей предложение. Распятая мечта быть вместе с Галой, толкнула Зозулю в Викину постель и Викино финансовое благополучие. С Викой Зозуле было удобно, спокойно и надёжно. Запахло семьёй, домашними котлетами, борщами, пирогами и самогоном. Они тогда прикупили с Викой классный самогонный аппарат. Зозуля с его золотыми руками даже научился гнать удивительные по качеству и вкусу настойки. Самогон его разбирали за деньги, признавая мастерство хозяина. И этот весь мирок рухнул, как карточный домик. Вика смотрела на него умоляющим жалостливым взглядом. Зозуля застегнул куртку наглухо, до самого ворота и равнодушно-спокойным тоном спокойно ответил:
- Всё будет хорошо. Мне пора, - дверь скрипнула, и на Вику пахнуло ледяным холодом с лестничной клетки. Ещё долго слышались ей торопливые Зозулины шаги. Он уезжал в Ярик на попойку с друзьями, с теми самыми мужиками, с которыми годами вместе ездил на вахты. От Ярика до Москвы - рукой подать, и Вика знала точно, что Ярик был всего лишь благородным предлогом. Знал об этом и Викин сын, взрослый парень, который так же стоял в коридоре и провожал Зозулю вместе с Викой. Илюха не любил Зозулю - он его терпел. Как мужчина, Илья видел Зозулю насквозь и реально оценивал Зозулино отношение к своей матери. Если Вика ещё надеялась и верила - Илья всё понимал, но молчал - пусть сами разбираются, люди взрослые. Мать, как женщина, очень тяжело переживала одиночество, Зозуля был ей нужен, Илья это знал. Знал, молчал, терпел и ждал окончания спектакля, название которому - жизнь не по-любви.
Прошла неделя, как Зозуля уехал из Черяпинска. Гробовое молчание душило Вику, мешало спать и работать - где-то рушилось её счастье, и осколки прежней жизни острыми краями разбитого стекла врезались в душу. Она подобно собаке на цепи металась по комнате, но не находила себе места. Что-то случилось. Вика это чувствовала, боль ощущалась почти на физическом уровне - и тишина, и неизвестность, и пустота.
Наконец, совсем не выдержав, Вика наступила себе на горло и первая позвонила Зозуле. Ответили не сразу. Где-то на третий или четвёртый звонок слабый голос прошептал:
- Я в клинике. Говорить не могу. Мне очень плохо, - голос Зозули отключился.
Через два дня четверо друзей занесли тело Зозули в распахнутую Викину дверь. Его привезли на его же машине. Заглянув в некогда любимое лицо, Вика вздрогнула всем телом и ужаснулась - на неё повеяло призрачным загробным миром. Зозуля напоминал живую мумию.
- Что с ним? - срывающимся дрожащим голосом спросила Вика, - ну, скажите хоть кто-нибудь! Что же вы молчите, сволочи! - Вика сорвалась на крик. Слёзы душили её.
- Жить он будет, - тихо ответил один из трёх Зозулиных товарищей. Зозулю уложили в постель прямо в одежде. Его пустой взгляд с сузившимися зрачками напоминал глаза змеи. Видел ли он что-нибудь? Вряд ли.
После Вике рассказали о событиях недельной давности. В Ярике вся компания собралась в загородном доме одного из приятелей Зозули. Каждый привёз с собой водки, мяса, фруктов, прочей закуски. Одна за другой хлопали дверцы подъезжавших машин. Смех и радостные мужские приветствия, весёлые возгласы, запах костра, хозяин замариновал несколько вёдер мяса на шашлык. Новый Год уже стучался в двери. Колючий морозец разгонял кровь по жилам - хотелось жить, петь, пить, любить, шутить, музыка горланила где-то на закрытой веранде - встреча старых друзей обещала весёлую ночь, да не одну. А зимняя рыбалка, а банька да с вениками, да с развесёлыми деревенскими банщицами - одна другой лучше!
Вначале сели, выпили. Люди потихоньку продолжали съезжаться, занося с собой свежий морозный воздух и выставляя на стол всё новые бутылки с водкой. После очередного тоста Зозулю как-то повело, и он потерял сознание. Случилось это в самом начале застолья. Вторая рюмка выключила его из жизни напрочь. Врач скорой обеспокоенно покачал годовой, вколол Зозуле два волшебных укола, Зозуля медленно пришёл в себя. Никто так толком и не понял, что произошло. Скорая уехала, и застолье зашумело с новой силой. Водка сразу из нескольких бутылок лилась рекой.
- Полегчало тебе?
- Пообуркался?
- Оклемался чуток? - мужики с весело поблёскивающими глазами подзадоривали Зозулю, у которого странно шумело в голове. Что это было такое с ним? Впервые за всю жизнь, и такой ужас. Выключиться после второй рюмки.
Вместо того, чтобы перейти на минералку, Зозуля налил себе ещё из этой же бутылки, и следующая рюмка стала для него последней. Когда его безжизненное тело наскоро заталкивали в джип, он практически не дышал. Хмель слетел в один миг, и несколько человек повезли Зозулю в частную клинику при Ярославском Мед.Институте. Если бы не эти люди и их толстые кошельки, Зозуля был бы уже пациентом морга. Его откачали. Врач не поскупился на разного рода капельницы. Зозуля провёл в коме двенадцать часов. Через неделю деньги у ребят закончились, Зозулю выписали, посадили в машину и повезли в Черяпинск. Исхудавший и бледный, с жутким тремором рук и суженными нездоровыми зрачками, он состарился сразу лет на десять. Отравление спиртом и последовавшая затем двенадцатичасовая кома превратила сильного выносливого мужика в инвалида. С этого времени Зозуля не мог поднимать тяжести, очень быстро утомлялся, стал непередаваемо резким и раздражительным.
Быстро оформив отпуск, чтобы не сообщать на работу о случившемся, он съехал от Вики и ушёл жить на квартиру к старой матери. Покорёженная психика давала о себе знать. Зозуля в общении перешёл на мат. Любой спор заканчивался ором с его стороны, неуёмная агрессия искала и не находила выхода. Зозуля вновь уехал в Ярославль, где ему прописали сильнейшие транквилизаторы, чтобы никого не убить, не задавить автомобилем и самому не залезть в петлю. Вика с ужасом наблюдала все эти перемены, выла по ночам в подушку и валялась у Зозули в ногах - лишь бы остался.
- Видишь, не доехал ты до своей гадины! Как просила тебя не уезжать, а ты..., - её упрёки сыпались на Зозулю, как из рога изобилия. Любое общение тут же перерастало в обоюдную брань. Горечь случившегося загоняла её в угол. Вика начала тихо пить по вечерам после работы. Зозуля стал не годен ни как муж, ни как любовник, ни как друг - он вроде бы присутствовал в её жизни, и одновременно нет.
Уезжая от Вики, Зозуля вывез даже сахар для самогона из подвала, где Вика хранила все свои заготовки и ненужные вещи. Забрав с собою всё и даже то, что было куплено ими на Викины же деньги, Зозуля отгородился от внешнего мира. На работе все видели, что с ним что-то не то, но никто толком ничего не мог понять - мужика как подменили, а что конкретно произошло - оставалось загадкой. Весь день проводя в обходах железнодорожных составов, Зозуля уединялся в рабочей будке, пил горячий чай и ненавидел весь мир. Даже друг его Спотыкач смотрел на Зозулю как-то подозрительно и не стремился влезть в душу, что для Спотыкача было не характерно.
- Что с ним? - пытала Спотыкача Вика, - ну, расскажи, как он на работе, в коллективе? Что изменилось? Лучше ли ему? - она ловила каждый жест своего старого друга, а Спотыкач не знал, как бы по-деликатнее рассказать Вике о превращении Зозули в быдло.
- Как он? Да никак! Злой, как чёрт! Со всеми разругался, общается на одном мате, озверел в корягу! В глаза не смотрит. Руки дрожат. Все думают - пьёт, ан, нет, в трубку на заводской проходной дышит - всё в порядке. Не знает про него никто. Не дай Бог, узнают - выгонят. После комы держать на заводе никто не будет. Ему и машину-то нельзя водить - у него реакция стала замедленной. Не видишь сама?
- Вижу! Вчера ехала с ним, думала - как бы поскорей из машины выйти. Весь в комок сбился, головой вертит по сторонам, каждый поворот или перестроение на дороге - как бой. И не приведи Бог что спросить - орёт, как оглашенный, что я ему мешаю. Разве так было раньше? Всех врачей опросила, что бывает после двенадцатичасовой комы - ничего хорошего. Инвалид он теперь. Может, и восстановится со временем, но прежним он никогда не будет. Предлагала ему в институт могза в Питер ехать - наотрез отказался. Отгородился от меня, обвиняет, что всё это из-за меня. Я что ли его в Ярик послала на эту попойку? Ведь знал, зачем ехал - к бабе своей бывшей. Ярик лишь предлог, - с горечью подытожила Вика.
Часть 8. Контрольный выстрел.
Шумный универмаг напоминал пчелиный рой. Броуновское движение снующих везде, спешащих покупателей как минимум раздражало. Обилие цветов и коробок конфет, мягких плюшевых мишек да разного рода сувениров снова напомнило Вике о Восьмом Марта. Да, этот день как тряпка для быка, вновь прошёлся ногами по её одиночеству. Мужчины на улице торопливо несли домой завёрнутые в бумагу букеты и свежие торты. Вика с жадностью провожала их взглядом - её некому было поздравлять. Вернее, не то, чтобы некому. В интернете всегда стояла очередь на койку, но хотелось любви, и ни чьей-либо, а любви Зозули. Он использовал её. С течением времени мелкие детали становились выпуклыми и наглядными, всё прояснялось - случайно брошенные недосказанные фразы, торопливые жесты, покупка Зозулей нового телефона и его частые отъезды на дачу. Залезая в сеть, Вика обнаруживала окольными путями следы переписки Зозули и Галы, и всё это в те самые годы, которые ей мнились и виделись счастливыми. От детей отрывала - отдавала мужику. Оплачивала его баснословный кредит за машину, дорогущие лекарства, устроила на работу, готова была задушить Чачец с ребёнком, лишь бы удержать рядом Наденьку с её бесценным всемогущим супругом - на всё пошла ради него, перешагнув через здравый смысл и совесть. И что в ответ? Среди длинной очереди в кассу, зажатый с обеих сторон перегруженными чужими тележками стоял Зозуля. Правая рука его была забинтована и, видно, что загипсована. Свежая повязка говорила о недавнем переломе. Рядом с Зозулей у кассы стояла Гала. Наверное, если бы гром прогремел и сразил их обоих, Вика удивилась бы меньше, нежели приезду соперницы. Зозуля ничего не забыл. Гала тут же смекнула, кого они с Зозулей нечаянно встретили, и мышью прошмыгнула в толпу, якобы забыв прикупить какую-то мелочь.
- Здравствуй, - просто обратилась Вика к Зозуле, - вижу, у тебя всё тип-топ. Поздравляю с приездом второй половины. Долго уговаривал?
- Гала... Гала меня проведать приехала. Скоро поезд. Она уезжает, - Зозуля последнюю фразу проскрипел, как ржавое железо.
- Ага, приехала, посмотрела на тебя, инвалида: денег нет, квартиры своей нет, здоровья нет, работа хорошая теперь под вопросом - ничего нет - поэтому скоро поезд! Ай, да молодец, Гала!
Зозуля с ненавистью метнул взгляд на Вику - в самое яблочко попала! Гала, действительно, приехала на, своего рода, разведку: взглянула на убогость жизни бывшего своего любовника, оценила его возможности и срочно взяла билет обратно до Москвы. Вика это моментально поняла, осознал это и сам Зозуля. "Он - меня, а Гала - его", - мелькнуло в голове у Вики. Как жизнь устроена! Не мерзко ли?! Впервые Вика видела Галу живьём. Так ли хороша была Гала? Обычная женщина с крашеными волосами, очень высокого роста, с неприметным лицом, ни красивым, ни уродливым, ничем не выдающимся ни в ту, ни в другую сторону - баба, как баба. "И чем она лучше меня?" - Вику мучил этот вопрос, а червь изнутри точил и точил её самолюбие, - чем она так ему полюбилась? Лет ей много, внешность заурядная, рост - как у лошади, здоровая кобыла такая, фигура не модельная - взглянуть не на что! Или..." Оставалось одно это "или". И Вику это окончательно добивало.
- Видишь, руку сломал. К ней поехал - здоровья лишился, с грехом пополам выжил. Кабы не друзья да клиника частная - помер бы в канаве. А тут эта баба приехала - так ты в этот же день - ни раньше, ни позже - руку сломал. Не в масть карта. Чуешь, Зозуля? - Вика грустно искала взглядом затерявшуюся в толпе соперницу.
Восьмое марта коронным сюрпризом добило её самолюбие и источило душу.