Аннотация: Еще одна подсмотренная история без начала и конца; как водится, о превратностях лесбийской любви, бездуховности клубов и вреде алкоголя. Об отношениях, которые сохранить больше месяца - и то сложно, ведь все или почти все происходит в клубах.
Она крутит в руках зажигалку - из прозрачно-розового пластика, с тугим, плохо проворачивающимся колесиком. Где-то на дне сумки (если еще не потерялась) лежит другая. Сувенирная, плексигласовая, с портретами Че в стиле Уорхолла. Очень стильная бензиновая зажигалка, привезенная подругой из Германии. Люська собиралась форсить ей, стильно прикуривая красивым женщинам, и нашла бы, и форсила, если бы не напилась вот так, до одурения. Слишком много розового от клубничного сиропа шампанского, слишком много джин-тоника - именно так, как она любит, сорок джина, шестьдесят тоника и много льда. Так, чтобы можжевеловый вкус превратился в привкус, а запах - в намек.
Она не собиралась столько пить, зря что ли врала про больное сердце. Одно дело, когда тебе говорят "Люська, не хватит ли тебе, блевать будешь", и совсем другое, когда "Люська, не хватит ли, у тебя сердце". Богемнее звучит. И говорили, но она не слушала. Шутка ли - в первый раз на открытии клуба, да какого (вернее чьего). "бар_сук" придумала и сделала ее подруга, такое не каждый день бывает.
Пьяная еще днем - от новых туфель, джинсов, топа, от стильной укладки и дизайнерских сережек, от первой в жизни золотой вип-карты, а главное, от предвкушения, Люська поклялась не напиваться, как обещают себе запойные алкоголики.
Разве могла она эту клятву исполнить?..
- Будешь попперс?
Эта черненькая рядом с ней уже давно. Ластится, пытается то пристроиться к танцу, то поймать своими пальцами ее пальцы. Танцевать не умеет, и наивные дерганые движения, не попадающие в ритм, только смешат Люську. Пальцы у нее горячие и потные. И попперс. Настоящий мем, школота.
- Мне нельзя, сердце.
Но маленький бутылек уже в руках. Люська глубоко втягивает резкие химические испарения, каждой ноздрей по очереди. Сегодня она уже пару раз дунула и очень много выпила. Сердце колотится, будто хочет выскочить наружу, и легко поверить, что оно и вправду больное. Черненькая завладевает ее рукой. В горячих и влажных пальцах - астенически-ледяные.
Она высвобождает руку и вновь берется за зажигалку. Прикурить получается лишь с седьмого раза, и едва вдохнув горьковатый дым, Люська видит доверчиво протянутую сигарету своей случайной подруги. Нужно снова чиркать китайским орудием пытки. Ну что ж... за неимением прекрасных дам...
Губы у девочки сладкие от какой-то фруктовой жвачки, а может, и просто от клубничного сиропа. Они целуются и обнимаются, вызывая несомненную зависть на танцполе. Причина - не в самом поцелуе, а в том, что они делают это в лаунже, и в кошельках (до портмоне еще нужно дорасти) у них золотые вип-карты.
Люська сама всегда так завидовала и совершенно точно все знает.
- Я здесь живу недалеко, - шепчет черненькая.
Вообразила себя мастером петтинга.
- Не сейчас, позже.
Почему бы и нет, когда те, кто на общем танцполе, устанут и засобираются по домам, можно будет и уйти вместе. А пока - танцевать, пробуждая неподдельное восхищение пополам с завистью.
Она стремительно летит вниз по лестнице, слыша, как грохочут каблуки новых туфель, чувствуя, как немилосердно болят свежие мозоли. Завтра, все завтра. Пластыри, антипохмелин, безграничная усталость отходняков... завтра.
Девчонка бежит за ней.
Люська ловит ритм, и смешная ее поклонница, как ни удивительно тоже. Они танцуют, а потом пьют и снова танцуют. Черненькая все смелее, а она сама все благодушнее, и в пятом, кажется, часу они уходят, чтобы полчаса искать нужный дом в стылом весеннем холоде.
Алкоголь улетучивается из тела вместе с теплом.
Дома у девочки, в неубранной съемной квартире, больше ничего не хочется, даже пить. Но они согласно ритуалу пьют теплую водку, причем на манер текилы, а потом хозяйка с грохотом разбирает престарелый диван.
Губы - к губам, ладони - к груди, к попе, к спине. Хорошо, что девочка - толстушка, кожа у нее будто шелковая. Хоть что-то приятное в этой ситуации, когда хочется только домой и спать, а не доказывать что-то незнакомой черноволосой дурочке и в первую очередь себе.
- Хочу, но не дам, - деланно шутливо убирает чужую руку от самого интимного Люська.
- Хочу, но не дам, - эхом отзывается черненькая. И поясняет, - не на первом же свидании.
Ах, вот как это теперь называется, первое свидание. Все равно, они обе лгут. Люська не хочет, но возьмет, девочка хочет и даст.
- Ты сильно пьяная?
- Нет.
И снова она врет, сама не зная зачем.
- У тебя кто-нибудь есть?
- Нет.
Теперь правда, но не вся. У Люськи никого нет, потому что ей никто не нужен.
- А я?
- Ты мне понравилась.
И снова бессмысленное пьяное вранье и такие же поцелуи, и обещания быть вместе. Все для того, чтобы скорее закончить и отключиться.
Утром Люська закуривает прямо в постели. Ей кажется, что изо рта у ней воняет, и сигареты должны с этим как-то справиться. Еще она отвратительно вела себя ночью, надо же было так нажраться. И с этим так просто не разберешься.
- Как ты спала, милая?
- На жениха не загадала. - Она грубит, потому что девочка ей не нравится.
Вообще непонятно, как она могла с этой крашеной дурехой уйти из клуба.
- Тебе кофе со сливками?
Матка Бозка, еще и кофе в постель.
Девочка долга смотрит на Люську, пытаясь понять выражения ее лица.
- Э... мы же теперь вместе?
- Вместе-вместе, - шутит она. - Как тебя зовут-то?
- Маша.
И тут Люська вдруг понимает, что натворила прошлой ночью. Это "вместе" - это серьезно. Послать эту черненькую Машу сейчас - как бросить котенка. Она хватается, как утопающий, за зажигалку, розовую, пластмассовую, с колесиком (не доставать же плексиглас) и судорожно чиркает ей.
Сколько лет этой дурочке, семнадцать, восемнадцать?
Маша ей не нравится. Но при этом она девочку жалеет. Она дважды, спьяну и сдуру произнесла слова "вместе". Она хочет быть роскошной и безмерно стильной, как вчера в клубе, но при этом не хочет обижать даже кого-то одного. Только это невозможно.
Люська кривится от ощущения безмерной усталости, будто и не спала вовсе. Ей самой всего двадцать, и для нее все неразрешимо.