"...приговор окончательный и обжалованию не подлежит", - безучастно промолвил судья К., устремив глаза, полные презрения и безжалостности, на осужденного. На мгновение зрителям сенсационного судебного процесса даже показалось, что со стороны судейской трибуны повеяло смертоносным холодом.
"Извиняюсь, ваша честь, не могли бы вы огласить решение повторно?", - еле выговорил Кондратьев, оглядываясь по сторонам и непроизвольно стуча пальцами по столу.
"Вы намерены издеваться, Кондратьев? Приговор, а не решение. И где же ваш инструмент?"
"Какой инструмент? О чем это вы?"
"Барабан, Кондратьев. Больше вам не суждено на нем сыграть", - вынес очередной вердикт квазипредставитель Фемиды на земле. Внешне сдержанно, но с негласной насмешкой, ввел он в еще большее недоумение худощавого темноволосого собеседника "по интересам", душевное состояние которого препятствовало штатной работе распознавателя неуместного ситуативного юмора созерцательно-вербального характера с острой потребностью привести контрагента в положение больного двигательным расстройством.
Молчание на протяжении нескольких секунд охватило зал судебного заседания. Кондратьев протирал глаза, закрывал уши, даже один раз ущипнул себя. Происходящее не укладывалось в его сознании. "Разве такое возможно наяву? Почему они молчат? Почему никто не протестует?", - кидал он немые вопросы, оглядывая присутствующих, желая от них добиться хотя бы сочувствующего взгляда.
Все что он видел - лишь ряды бездыханных кукол, равнодушных к его воззваниям и навивающих ещё больший ужас. Все что видели они - человека, потерявшего рассудок, не способного адекватно воспринимать действительность. Их поразила та фамильярность, с которой судья К. вел беседу с подсудимым. Но они даже подумать не могли о том, чтобы вмешаться в ход процесса и обвинить вершителя правосудия в бесцеремонности.
"Кондратьев, вы в бога верите?", - прервал всеобщее затишье судья К., облаченный в мантию угольного цвета. Осанистый и мускулистый он походил больше на бесстрашного воина, бьющегося за безбедность и монаршую благосклонность. Грубые черты его лица говорили о стойкости характера и бесстрастности. Раб авторитарного режима, готовый отстаивать интересы государства, пренебрегая принципами гуманизма. Он во всеуслышание заявлял, что справедливость подвластна толкованию.
"Как я здесь оказался? Почему на мне этот мешковатый пиджак и галстук в красный горошек? Где моя записная книжка? Всегда ее хранил во внутреннем кармане, а сейчас ее там нет. Чей это пиджак? Верю ли я в бога?", - нескончаемый поток мыслей одолевал Кондратьева. Неопределенность арестовывала и лишала права свободы передвижения любой рациональный элемент, неосмотрительно возглашающего о своем существовании. Вопрос следовал за вопросом, и ни на один не был дан ответ. Его даже не удивило, почему он вдруг задумался о боге и вере в него. "Верю ли я в бога?", - 5 безупречно выкрашенных в белое слов на черном фоне не покидали мозгплощадку. Осмелев, они принялись вытворять замысловатые пируэты, то вылетая за пределы сцены, то вновь на нее взбираясь. Внезапно закулисный голос с хрипотцой задремавшего контроллера прервал несанкционированное буйство: "Проходим, господа, не задерживаемся". Не успели ещё бравурные акробаты скрыться за занавесом, как на подмостки выпрыгнул ошалевший, четырехногий Д.А., принявшийся демонстрировать чудеса манипуляций. Потерянный Кондратьев поддался влиянию и сначала шепотом, а потом во весь голос сказал: "Да".
"А в какого именно? Их, знаете ли, много, богов", - ехидно заключил судья К.
Не саркастическое любопытство побудило голиафа в траурного цвета одеянии узнать о форме вероисповедания осужденного. Процессуальная формальность, которая требовала непреложного исполнения. Норма закона обязывала верховного главнокомандующего процессом осведомиться у виновника судебного торжества о его религиозных пристрастиях. Судья, придерживаясь атеистических воззрений, блюл бессмысленную, по его мнению, процедуру. Будучи приспособленцем национального масштаба, он имел отчетливое представление о том, что государство на протяжении нескольких лет, если не десятилетий, сотрудничает с главным религиозным институтом страны. О причинах он не догадывался. Истинный профессионализм призывал строго следовать инструкции вне зависимости от личных взглядов и заведомо лишенных права быть услышанными мнений.
Кондратьев находился в смятении. Он пытался найти во всем происходящем смысл, внутреннее наполнение которого удовлетворило бы его. Следовало окончательно убедиться в том, что реальность неподдельна. Внешние данные нуждались в повторном подтверждении. Идиотическая с виду церемония началась с тестирования зрительного нерва. Функционирует исправно. Далее ушные перепонки выступили в роли экзаменуемых; справились со своей задачей на высший балл. В итоге настала очередь сознания подвергнуться экспертизе на соответствие нормативам, утвержденным в тот же самый момент, а поэтому их аутентичность не была гарантирована. "Это место, эти люди, этот пиджак - всего лишь фикция. Должно быть, сон меня поработил, заранее не предупредив о вторжении. Разумеется, иначе как объяснить этот провал в памяти, это появление из ниоткуда? Бояться нечего. Я здесь сценарист, я здесь демиург, во власти которого изменить судьбы каждого из присутствующих, этих декоративных и фальшивых фигур в человеческом обличии".
Мысль изменила мир. Робкий, нерешительный и безостановочно задающий вопросы осужденный сыграл в невидимый ящик и испарился. Его брошенной и покинутой плоти недолго пришлось горевать в одиночестве. Дверь не успела ещё захлопнуться, как послышался топот шагов нового постояльца, который слыл расчетливым квартирантом. Он обладал умением находить ветхие, полуразрушенные комнатушки, снимал их за бесценок и выжимал все деревянные и каменные соки из нее. Слова маркизы де Помпадур, адресованные Людовику, теряли весь свой безнравственный блеск сравнительно последствий работы лукавого творца многолетней выдержки. Он жил не только настоящим днем, но и будущим, наводненным отчаянием и безысходностью.
Глаза Кондратьева зловеще сверкнули: квартирант приступил к работе. Могущественный и заносчивый демиург не замедлил оповестить зрительный зал, что постановка претерпит существенные изменения.
"В какого бога верю я? В себя", - величаво произнес самопровозглашенный создатель мира грез.
Декоративные куклы, заранее не оповещенные, что предсказуемая сюжетная линия оборвется, а за ней последует неприятная для большинства низкой величины актеров импровизация, непредусмотренная в брошюре, повели себя чрезвычайно дерзко по отношению к власть предержащему.
"Богохульство!", "Да как он смеет!", "Как завернул!", - кричали наиболее сообразительные статисты, которым показалось, что режиссер жаждет именно этих возражений. Другие сохраняли молчание, боясь сболтнуть лишнего. Они до сих пор осмысливали, какие действия предпринять, чтобы их наконец-то выделили из серой массовки и в следующий раз пригласили на роль второстепенного персонажа.
Временами иллюзия завладевает сознанием, подменяя козырную карту. Меняется не только масть - меняется исход. Обременённый талантом художник, ненароком очутившийся в пространстве, где множество сознаний, принявших вид широкоформатных экранов, транслируют кинофильм под претенциозным названием "Мир моего Я", и наткнувшийся на кинопленку, повествующей о мире человека Кондратьева, назвал бы свое очередное произведение "Гибельный овраг". Стоявший над пропастью человек Кондратьев балансировал на грани падения, то ступая одной ногой в воздушно-беспочвенное пространство, то совершая вынужденную посадку в целях предосторожности. Признать себя творцом или избрать участь беспомощного осужденного? Констатировать состояние сна или обречь себя на когнитивные муки? Он прыгнул и почувствовал дух свободы, дарующей ему силы и убежденность в собственном всемогуществе.
Судья К., привыкший видеть за время долгой и карательной службы сокрушенные лица, молящие о пощаде, но не рассчитывающие на нее, изумился в той малой степени, которая была дозволена судьям, резкой перемене во взгляде Кондратьева. Однако кичливое заявление, то ли отрицающее бытие сверхъестественных существ, то ли декларирующее о внесении в список богов нового имени, было воспринято сдержанно. Нужно было лишь определить, свихнулся ли осужденный, или оригинальным способом объявил об атеистическом мировоззрении. На исполнение приговора предстоящее заключение не влияло. Коллекционер судебных дел по добровольному и сознательному стечению обстоятельств помечал звездочкой неординарные и выкарабкивающиеся из контейнера с приклеенным на борту стикером "Шаблоны. Неинтересно" случаи в записной книжке, лежащей по правую руку на рабочем столе. Регулярно без права на забывчивость судья К. брал её с собой, чтобы по окончании процесса либо закрыть оную, так и не сделав пометки, либо нарисовать один из символов, значение которых расшифровывалось на корке книги.
Верующие слушатели пришли в негодование, когда хамоватого содержания осужденный позволил себе некорректное высказывание, оскорбляющее их чувства. "Лучше бы он рот не открывал, я даже ему сочувствовала немного", - прошептала на ухо соседу одна пожилая дама, причисляющая себя к разряду людей набожных и отстаивающих честь конфессии. В ответ долговязый мужчина, надевший по случаю особой важности новый вязаный свитер, лишь кивнул головой, толком не расслышав откровения болтливой особы. Зрители, не числящиеся в списках богобоязненных прихожан, воздержались от комментариев, не усмотрев ничего предосудительного в словах подсудимого. И лишь один из присутствующих уткнул глаза в пол с оттенком грусти на лице, понимая, чем завершится спектакль для Кондратьева.
"Граждане, призываю всех успокоиться и не нарушать порядок. Что касается вас, Кондратьев, то убедительно прошу воздержаться впредь от подобных провокационных изречений", - монотонно, но на один тон выше, чем обычно, проговорил судья К. Впрочем, использованное им наречие "впредь" несмотря на безжизненное произношение таило в себе зловещий смысл, учитывая вынесенный приговор. "Поправьте меня, если я ошибаюсь, Кондратьев; но говорят ли ваши слова о том, что вы являетесь атеистом?"
"Нет! Вы совершенно ничего не понимаете! Господин судья, хотя какой вы к черту господин? Вы лишь фигурка на моей игровой доске. Кто вас создал? Я! Стоит мне только захотеть, как все здесь сидящие, стоящие, неважно, испарятся! В одночасье! Хотите? Вот смотрите! Наблюдайте!", - царственно и чересчур эмоционально выпалил Кондратьев, которого не смутило неповиновение армии пробудившихся кукол. Он посчитал, что их неодобрительные возгласы по поводу его возведения на небесный престол были прописаны в свежем сценарии, дабы усилить трагичность развязки. Демиург уже мысленно рисовал картины, изображающие сладкий момент расправы поборника справедливости с нечестивым палачом, казнившим четырьмя словами не один десяток безвинных жертв и порочных преступников.
На секунду Кондратьев закрыл глаза, чтобы метнуть триумфальную молнию в ядовитого антагониста. Уверенный в том, что противник повержен, а игра окончена, он с самодовольной улыбкой вышел из состояния темноты. Роковой промах испугал сверхчеловека: всё тот же антураж, те же куклы, та же одиозная фигура за судейским столом. "Мерзкий сон, где моя власть, почему я бессилен избавиться от этих жалких марионеток и перенестись на острова. Давно там не был, слишком давно", - посетовал главный герой сновидений".
Верующие и неверующие, старые и молодые, состоятельные и нищие, - все с затаенным дыханием ждали нелепых выходок в исполнении осужденного, эксцентричное выступление которого сопровождалось аханьем, кряхтеньем, риторическими вопросами, комментариями в двадцать две буквы длиной и сосредоточением умов. Один лишь, не поднимая головы, задумчиво прошептал что-то вроде "Ещё немного".
Судья К. внимательно выслушал воинственную речь полководца перед заведомо проигрышным боем, наполненную сокрушением и отчаянием, облаченных в мятежную веру и губительную страсть. "Свихнулся", - свидетельствовал черный ферзь, готовый к тому, чтобы поставить мат сумасбродному королю. Смертоносные четыре слова были заряжены в голосовую пушку. Оставалось лишь поджечь фитиль. Артиллерист поднес горящую спичку к шнуру, чтобы привести заряд в действие, однако неожиданный порыв ветра заставил ее погаснуть.
"Только бы не отказали ноги. Такое часто случается", - буркнул Кондратьев себе под нос и резко развернулся, чтобы оглядеть всех незаинтересованных участников процесса, - "Я вас больше никогда не увижу; ваши физиономии неуловимы; ваш повествовательный вес смехотворен. До свидания, меня ждут пальмы и кокосы". И он сдвинулся с места: первый шаг дался с трудом; второй чуть легче; третий и четвертый - машинально; пятый, шестой и седьмой - с энтузиазмом; восьмой и девятый - неторопливо; десятый и одиннадцатый - с оглядкой; двенадцатый и тринадцатый - с сопротивлением; четырнадцатый был последним.
Судебные приставы, возникнув из ниоткуда, не дождавшись прямого указания начальства, помчались вдогонку за неискушенным путешественником. Действовали молча, слаженно, агрессивно и бездушно. Никто их не мог упрекнуть в непрофессионализме, - работали как часы, отбивающие четырнадцать ударов до поимки человека, непреднамеренно контролирующего эффективность их деятельности. Схватить, обезвредить, доставить на место, - вот закрытый перечень требований, которым они руководствовались. Частенько перед судебным разбирательством один раздраженно спрашивал у товарища, мол, почему бы этих душегубов в клетку не посадить. На что второй ему отвечал своей излюбленной фразой "Законы такие, гуманизменные!".
"Привести приговор в исполнение", - с негодованием скомандовал судья К., вышедший из равновесия не столько из-за беззакония, чинимого осужденным, сколько из-за того, что его прервали, не дав исполнить проникновенно и размеренно обряд веления. Артиллерист пришлось отложить запуск бомбы замедленного действия. Он оправился, набрал воздуха в грудь, зажег другую спичку и натравил пламя на беззащитную веревку. Через три секунды после удачной операции функционально подчиненных блюстителей порядка смертоносные четыре слова выбрались на свободу, чтобы лишить её собратьев и их владельца.
Скованный в движениях и ощутивший физическую боль Кондратьев поначалу тщетно пытался отбиться от живых наручников, используя в качестве средств обороны ноги и плечи, не обученные никаким силовым приемам и хитроумным трюкам. Периодические повторяющиеся дергания, размахивания, дрыганья и раскачивания не оказали эффекта на крепких и устойчивых солистов группы "ГАВ". Смирившись с результатом неравного поединка, низведенный с престола повелитель сна встревоженно побрел к позорному столу, символизирующему подневольность и обреченность. "Что может быть хуже, чем стоять возле этого отвратного ящика?", - жалобным внутренним голоском обратился он в пустоту с, как ему казалось, риторическим вопросом. Но пустота ответила. И ответ ее был страшен, ужасающ и неумолим.
Незаметные вещи утаивают фатальные последствия, вводя своей простотой и неприглядностью в заблуждение. Кондратьев, скользя глазами по тканевой завесе, ни разу не задумался о том, что покоится за загадочным покровом. И только в тот момент, когда размеренной поступью шел к худшему месту пребывания, он испытующе взглянул на хлопчатобумажный занавес и вдруг почувствовал необъяснимый страх. Пиломоторный рефлекс сработал безотказно: кожа мигом покрылась небольшими пупырышками. Напряжение нарастало и достигло вершины в пять тысяч нейронов. Оставался шаг до контрольной точки, как маршрут внезапно претерпел несогласованные с осужденным изменения. Цепные псы режима силком развернули неосведомленного душегуба на шестьдесят градусов, который рассчитывал на все девяносто. Напряжение продолжало свое восхождение, остановившись на планке в 8 тысяч нейронов. Всему виной была госпожа очевидность, зазывающая к себе на холодный чай нервозного гостя. Наряженная в длинное полотнище тусклого цвета хозяйка не отличалась кротким нравом и целомудренностью, поэтому при виде обаятельного незнакомца не замедлила сбросить с себя одежду. Напряжение взлетело вверх ещё на 4 тысячи нейронов.
Произошла смена ролей. Создатель мира грез потерпел фиаско, а господин судья наблюдал за тем, как его молнии, энергия которых была сокрушительна, не спеша принуждают человека испытать страдание, прежде чем обратить его в ничто. Перед громовержцем лежала открытая тетрадь, на которую он временами посматривал.
Виселица, диктующая палаческие правила игры, с жуткой безмятежностью уставилась на осужденного. "Не бойся, это сон. С тобой ничего не случится", - тихо, но вслух выговорил человек, одетый в мешковатый пиджак и галстук в красный горошек. Квартирант в спешке паковал чемоданы. Судья играл с ручкой. Зрители замерли в ожидании финального акта. А Кондратьев поднимался на эшафот в сопровождении бравых судебных приставов, умело переквалифицировавшихся в палачей-исполнителей. В это время на мозгплощадку взобрался выпровоженный контроллером акробат, успевший поставить новый номер, отличающийся ещё большим артистизмом и трагичностью.
Скрип досок, бешеный стук сердца, доносящийся с задних рядов кашель и хрипение двух самых близких по расстоянию людей воедино составили звуковую гамму осужденного. Ловким движением палач-исполнитель номер один накинул веревку на шею Кондратьева; палач-исполнитель номер два занял место неподалеку: ему предстояло потянуть за рычаг.
Руки дрожали, ноги ослабевали, а по щекам покатилась слеза. Квартирант, нахлобучив на голову меховую шапку, в одно мгновение вылетел из комнаты. Ввергнутая во мрак и разнесенная на части она вновь опустела, и вновь ненадолго. Дверь осторожно приотворилась - на пороге стоял трусливый и убитый горем хозяин. Он рухнул на пол и застонал: на его губах застыло слово "Почему".
Куклы, оказавшиеся живыми существами, не перестали быть куклами. "И что в них человеческого?" - безмолвно вопрошал Кондратьев, прощаясь с залом. Пустовало лишь одно место; место, где не было пожирающих глаз, где не было отсчета времени.
Минута. Темнота. Надели колпак. Акробат окончил выступление, поклонился. Послышались аплодисменты. Напоследок он пригласил на сцену друга-фокусника. Очередная манипуляция.
Черный фон. Белые слова. Мерцание. Тусклое "НЕТ" заглавными буквами.