ДВЕ  ПОЭМЫ

Подлинники первых страниц поэм.

   В семейном архиве отыскались семнадцать скрепленных металлическими скобками машинописных листков — два стихотворных произведения. Не претендуя особо на точность определения, я назвал произведения «поэмами» — тем более учитывая, что и авторы полушутя-полусерьёзно отнесли их жанру «эпических поэм». Да и то: трудно подобрать иное, кроме как «эпопея», слово для описания периода освоения Колымы Дальстроем.

   По прочтении возникло у меня желание постараться связать описанные события и упомянутые авторами имена с реальной историей Дальстроя и живыми — в тот момент ещё — людьми. Я не подозревал, что поиск подобных связей превратится в увлекательный, почти детективный сюжет, по понятным причинам построенный, в основном, на предположениях.

   Первый мой вопрос касался времени написания поэм. И хотя, вроде бы, на это имелись прямые указания: в тексте «Озепеады» писано: «Колыма... эпопея 1938–1940 гг.», а в «Индигириаде» ещё более конкретно: «1944 год, Индигирка, пос. Нера», трудно представить, что написаны поэмы были именно в то время, когда и за более безобидные произведения легко можно было получить весьма продолжительные «сроки». Разумеется, никто тогда бы не рискнул и множить данные тексты на пишущей машинке, как правило, имеющей контрольный оттиск в «соответствующих» структурах. (А о том, что написание и печать текстов происходили примерно в одно время, свидетельствуют многочисленные ручные исправления машинописи, внесённые, скорее всего, авторами.)

   Поэтому ответ на первый вопрос представлялся мне таким: поэмы написаны по воспоминаниям очевидцев в период между 1953-м — годом смерти И. Сталина и определённых, связанных с тем, послаблений — и 1955-м. Почему именно 1955-м — о том чуть позже.

   Теперь об авторстве. Создатели первой поэмы, «Озепеады», на имеющемся у меня экземпляре не указаны. Однако схожесть тематики и стилей позволяли предположить, что «Озепеада» и «Индигириада» написаны одними и теми же людьми. А в заголовке «Индигириады» указано: «Авторы: Спрингис, Шаталов Е. Т. и др.». Попробуем уточнить — кто такие? Несложно сообразить, что авторы имели определённое отношение к описываемым обстоятельствам, а потому искать их следует среди горняков или геологов Дальстроя. Начинать поиск было проще с Шаталова, поскольку помимо фамилии здесь были указаны инициалы. Поискал. Нашёл. К моему немалому изумлению оказалось, что личность эта незаурядная, более того, в своё время весьма известная, и не только на Колыме.

   Из биографической справки: «Шаталов Евгений Трофимович (1908–1978) — геолог, доктор геолого-минералогических наук, дважды лауреат Сталинской премии (1946, 1950). Участник геологоразведочных работ, проводимых Охотско-Колымской базой Главного геологоразведочного управления (ГГРУ) под руководством Ю. А. Билибина (1931–1933)». В описывамый «Индигириадой» период работал главным геологом Индигирского РайГРУ¹ Дальстроя.

   Вот так, дважды лауреат Сталинской премии — единственный среди всех геологов Дальстроя!

   Таким образом, для фамилии Спрингис круг поисков сузился, искать, очевидно, следовало в том же Индигирском РайГРУ. Повезло с поисками и на этот раз.

   Из биографической справки: «Спрингис Карл Яковлевич (1903–1987) — геолог, доктор геолого-минералогических наук, член-корреспондент Академии наук Латвийской ССР». В описывамый период работал начальником отдела Индигирского РайГРУ Дальстроя. Там же работала и его жена, Елена Николаевна Спрингис, урождённая Васильева.

   Действительно, в тексте «Индигириады» имя Карл встречается, как встречается и упоминание о «Спрингисов чете». Возможно, именно поэтому среди авторов «Индигириады» фамилия Спрингис фигурирует без инициалов — супруга участвовала в написании наравне с мужем, а указывать две пары инициалов было, наверное, не совсем тактично по отношению к остальным «и др.». Уточнить сегодня, кто скрывается за этим сокращением, разумеется, не представляется возможным. Однако и раскрытых авторов достаточно, чтобы понять: поэмы писались людьми не случайными, участниками событий, а потому, не смотря на шуточный тон, заслуживают определённого доверия в отношении документальности фактов.

   А теперь вернёмся к вопросу, почему я ограничил верхнюю границу возможного периода написания поэм именно 1955-м годом? Для ответа на него обратим внимание ещё на одну фамилию, несколько раз упоминаемую в «Индигириаде», — Раковский.

   Из биографической справки: «Раковский Сергей Дмитриевич (1899–1962) — геолог, прораб Первой Колымской геологоразведочной экспедици под руководством Ю. А. Билибина (1928–1929), лауреат Сталинской премии (1946)». В описывамый период работал начальником Индигирского РайГРУ Дальстроя. А с октября 1952 года по 1959-й С. Д. Раковский возглавлял Берелёхское РайГРУ, базировавшееся в посёлке Нексикан.

   Примерно в то же время, с 1950 по 1955 год, в Нексикане, в Центральных ремонтно-механических мастерских Главного геологоразведочного управления (ГРУ) Дальстроя, работали и мои родители — пути их с Раковским неоднократно пересекались, были они достаточно хорошо знакомы. Надо полагать, что именно из рук Сергея Дмитриевича и попал в семейный архив тот экземпляр машинописи, о котором сейчас идёт речь. И могло такое случиться не позднее 1955 года...

   В целом, на том моё «расследование» и закончилось, хотя некоторые вопросы ещё оставались.

   В частности, откуда такое странное название — «Озепеада»? Впрочем, странное оно только на первый взгляд. При прочтении текста поэмы несколько раз встречается аббревиатура «ОЗП» — «ОЗеПе». Речь идёт о так называемой «осенне-зимней промывке».

   Дело в том, что до 1938 года, то есть во время руководства Дальстроем Э. П. Берзиным, промывку металла (иначе говоря, собственно добычу) производили только в летний период. В декабре 1937-го Берзина арестовали... В июле 1938 года «для комплексной проверки состояния дел» в Дальстрой прибыли члены комиссии Наркомата внутренних дел — консультанты по геологии и разведке золота — профессор В. Н. Зверев и Ю. А. Билибин, в работе комиссии принимали участие профессор С. С. Смирнов и другие. Комиссия выявила серьёзные нарушения в деятельности руководства Дальстроя, в том числе хищническую выработку наиболее богатых участков месторождений.

   Новый начальник Дальстроя старший майор госбезопасности К. А. Павлов, будучи честным кадровым чекистом, но не имея технического образования и опыта руководства горным производством, предпринял известные попытки исправления допущенных ранее нарушений. Но отказаться от порочной практики — это одно, а выполнить государственный план добычи — нечто другое. Так или иначе, а план золотодобычи 1938 года оказался под угрозой срыва, и со всей очевидностью это стало понятно уже к концу лета. Для выполнения плана был определён ряд экстраординарных мер, включая ОЗП.

   Магаданский историк А. И. Широков писал: «зимой 1938–1939 гг., по словам заместителя руководителя Дальстроя А. А. Ходырева, его «заставили проводить впервые на Колыме осенне-зимнюю промывку» золота. Это мероприятие позволяло продолжать добычу металла из содержавших его песков даже в суровых условиях колымской зимы. Как вспоминал бывший колымский заключённый М. Б. Миндлин, в ноябре 1938 г. «стали строить небольшие зимние приборы «тепляки», куда на тачках вывозили мёрзлые пески и производили промывку. Началась «вскрыша торфов», освобождение золотоносных песков от пустых грунтов. Это очень трудоёмкая операция выполнялась исключительно ручным способом: в мёрзлом грунте ломами пробивали вертикальные и горизонтальные бурки, заряжали их аммоналом и взрывали... Потом вывозили на себе заполненные грунтом коробы в специально отведённые отвалы. Расстояние до них составляло 100–150 м, причем градус подъёма с каждым днём увеличивался. Короба вмещали до 0,12 кубометра²»...

   Осенне-зимняя промывка зимой 1939–1940 гг. оказалась плохо подготовленной: промприборы строились разнотипные и начинали эксплуатироваться без минимальных предварительных испытаний. Поэтому вместо планировавшихся 100 м³ на многих промприборах фактически промывалось лишь 20–30 м³ песков. Запасами топлива промывка была практически не обеспечена...»³

   И хотя, по утверждению А. Широкова⁴, в 1939 и в 1940 годах Дальстрой планов золотодобычи не выполнил (в 1939 году невыполнение составило 18 %, в 1940 году — 9,3 %), практика ОЗП в дальнейшем стала обычной и применялась не только на золоте, но и на оловодобыче.

   В целях выполнения государственного плана золотодобычи помимо заключённых и вольнонаёмного состава горно-промышленных управлений к работам начали привлекать работников сторонних организаций. Уже в приказе по Дальстрою от 7 сентября 1938 года упоминаются «мобилизованные коммунисты и комсомольцы», работа которых «не должна ослабевать». Магаданский историк В. Г. Зеляк пишет: «1 августа 1939 г. по ГУСДС⁵ сообщалось, что народный комиссар внутренних дел СССР Л. П. Берия отметил «нашу плохую работу по металлодобыче» и поставил задачу «в августе принятием решительных мер обеспечить выполнение утвержденного... плана». В связи с этим каждый промывочный прибор, участок, прииск был обязан ежедневно выполнять план. Кто не выполняет план, указывал К. А. Павлов, тот «делает преступление, тот позорит коллектив дальстроевцев перед партией, правительством и страной, тот творит антигосударственное дело». Горным управлениям директивно устанавливалось количество рабочей силы, которую необходимо было выставлять на основное производство... На борьбу за выполнение плана были мобилизованы партийные, комсомольские и профсоюзные организации, которые направляли своих работников на прииски для «шефства» над промприбором, участком и т. д.»⁶. И это мероприятие, названное авторами «золотым ясаком», нашло отражение в «Озепеаде».

   У меня оставался последний вопрос: кого в «Озепеаде» авторы вывели в образе «холеного и сытого, мудрейшего из профессоров Семёна ... ...»?

   Первой мыслью было сопоставить «Семёна» с профессором Ленинградского горного института Сергеем Сергеевичем Смирновым, принимавшем участие в упомянутой экспертной комиссии 1938 года. На эту мысль навело прекрасное совпадение размера и рифмы в соответствующей строке поэмы: «...мудрейший из профессоров — Сергей Сергеевич Смирнов». Иное имя — Семён, на мой взгляд, могло быть указано умышленно, из неких морально-этических соображений.

   Однако, С. С. Смирнов был «чистым» геологом, минералогом, «рударём» и к упомянутой далее по тексту «машине Бенделяри» — обогатительному агрегату — мог иметь лишь весьма отдалённое отношение, никак не «воспевать». Кроме того, из текста поэмы следует, что вскоре после пребывания на Колыме «Семён» стал «большим авторитетом». Из биографии Смирнова, который, будучи до 1941 года сотрудником Геолкома и профессором Горного института, лишь в 1945-м стал руководителем рудного отдела Института геологических наук АН СССР, подобное не вытекает. Нет, Смирнов на образ «Семёна» явно не походил...

   И тогда я обратил внимание ещё на одного профессора, имеющего непосредственное отношение к истории Дальстроя того времени.

   Из биографической справки: «Александров Семён Петрович (1891–1962) — выдающийся советский учёный в области добычи и обработки урановых и радиевых руд, руководитель специальной группы НКВД СССР по вопросам деятельности Дальстроя (1939). Герой Социалистического Труда (1949). В 1932 году С. П. Александров занимал должность заместителя директора по научной части в Московском институте цветных металлов и золота. Решением высшей аттестационной комиссии от 23 декабря 1936 года С. П. Александров был утверждён в учёном звании «профессор» по кафедре «Обогащение полезных ископаемых», а 17 марта 1937 года ему присвоена учёная степень «кандидат геолого-минералогических наук». С 7 декабря 1938 года С. П. Александров — заместитель председателя экспедиционной комиссии по Колыме при НКВД СССР. Приказом наркома внутренних дел от 25 февраля 1939 г. № 60 «О разработке пятилетнего плана развития Дальстроя» назначена комиссия в составе председателя — профессора С. П. Александрова (инженер-обогатитель), членов комиссии — работников Дальстроя — геолога Г. А. Кечека, горного инженера М. В. Груши, инженера-механика Е. В. Лепковского — с задачей представить в НКВД к 25 мая 1939 года соответствующий план. Комиссия проработала до 13 июля 1940 года. С лета 1940 года Александров — заместитель начальника Управления горно-металлургической промышленности Главного управления лагерей (ГУЛАГ) НКВД СССР, а 1 июля 1941 года становится заместителем начальника и главным инженером горно-металлургических предприятий ГУЛАГа НКВД СССР. 14 июля 1948 года приказом № 897 министра МВД СССР инженер-полковник Александров С. П. назначен директором Всесоюзного научно-исследовательского института золота и редких металлов (ВНИИ-1) в г. Магадане, где с перерывом с 1950 по 1952 год проработал до 1954 года».

   А вот здесь многое сходится! Семён (!) Александров — профессор, инженер-обогатитель, в составе комиссии работал на Колыме более года. И, действительно, затем получил стремительное повышение по должности. Разве что к ОЗП сезона 1938–1939 годов он, скорее всего, отношения не имел, но ведь и действие «Озепеады» распространяется на более широкий период — 1938–1940 годы. Не «бьёт» также рифма и размер стиха в строке с отточиями, хотя не факт, что авторы к этому стремились. Но и здесь, как говорится, возможны варианты: если заменить на старословянский манер отчество с «Петрович» на «Петров», а в фамилии поставить ударение на последний слог, то получится: «...мудрейший из профессоров — Семён Петров Александров», — можно ведь и как-то так...

   Но почему же заслуженный учёный попал под огонь столь уничижающей сатиры «Озепеады»? Могу предположить следующее.

   Геологию трудно отнести к числу точных наук, здесь многое зависит от интуиции, накопленного годами практического опыта. В обосновании геологических прогнозов, как, пожалуй, нигде больше, часто непримиримо сталкиваются различные мнения и концепции — история геологических исследований Колымы знает немало таких фактов. А потому можно понять те скепсис и раздражение, с которыми дальстроевскими геологами-практиками, начинавшими ещё с Ю. А. Билибиным, было воспринято появление на территории Дальстроя рафинированного академического специалиста, не занимавшегося прежде ни золотом, ни оловом, к тому же не геолога — обогатителя. А если учесть основную задачу Александрова — разработку плана развития Дальстроя на очередную пятилетку, что предусматривало, разумеется, определение направлений и методов работы геологоразведочных служб, да плюс полученные в Москве полномочия руководителя комиссии, с той задачей связанные, то сатирические посылы в сторону Александрова становятся вполне понятными. Во всяком случае, других обоснований в доступных мне источниках я не нашёл.

   Если же — случись такое — я ошибаюсь, хочу вновь подчеркнуть, что все мои выводы сделаны на основании исключительно собственных умозаключений; тогда снимаю шляпу и приношу свои извинения.

   И последняя оговорка: в тексты поэм мною внесены незначительные поправки, в основном, синтаксического характера. Примечания к тексту тоже мои.

«ОЗЕПЕАДА» Колымская эпопея 1938–1940 гг. От Ярославского вокзала Отходит поездов немало, Но ровно в 5 даёт свисток Экспресс «Москва – Владивосток». Его вагонов мягкий кузов Транзит людских ценнейших грузов Осуществляет по стране... Но чья там лысина в окне?.. Её сеньор, подвыпив сильно, Глядит на спутницу умильно, И восхищённый, в лёгком трансе, Готов на скользкие авансы. Скорей факир, чем жрец науки, В восторге потирая руки, Он мчит на Север гордым асом, Чтобы колымским «папуасам» Дать модных фокусов сеанс, — Под это он схватил аванс... При нём багаж — учёный чин (взят без усилий и причин), Дар ловко плавать в темноте, Рецепт — как быть сухим в воде, Мандат солидный, чары Клавы, Чужие выводы и главы. Так ехал холеный и сытый В поход на «терра инкогнито» Мудрейший из профессоров — Семён ... ...         *** В то время «порченый» Дальстрой Встревожен мыслью был одной: Проходит лето! Плана нет. Какой держать стране ответ? — Что мы людей поизмотали? Сплеча приборы поломали? Пускай от нас не ждёт страна Металла нужного сполна! Но что сулит такой ответ? А выход где? — Пожалуй, нет... Тем в стане власти Колымы Терзались дюжие умы. Семён находкою явился, Он ловко в хор печальный влился, Ум — хорошо, а лучше — два, Прибыл ты к сроку... Голова! Вмиг якорь найден был спасенья: В Москву помчалось донесенье: Среди других порочных дел «Враг» мыть зимою не хотел. Он в Колыме сезонность ввёл, Сто дней в году металл лишь шёл, А в остальное — люди спали, Да сводки ...за границу слали!.. Но пойман враг! И горя мало, Что летом не дали металла, Зато теперь он к нам пойдёт Не сотню дней, а целый год! Профессор в творческом угаре Воспел машину Бенделяри7: Вам план давать теперь — пустяк, Механизируйте тепляк! Разрез плотиной запрудите, Воды побольше накопите, Пески бурите, как руду, И ...полощите в том пруду... Зимой и Лена, и Алдан Всё время выполняют план. Пришла Дальстрою та ж пора... Прославимся! Гип-гип, ура!         *** Надеждой ложной озарённый Воспрял Дальстрой непокорённый И двинул вшивые полки — Бурить замёрзшие пески... Стланник по склонам гор сбирать, В вагонках воду согревать, Носить на палках с сопок мох... Возня мышей и ловля блох — Сравняться могут не вполне С тем, что творилось в Колыме!         *** Лагстароста ломает стяг — Подъемлет дух у работяг. Наживу чуя, — трус и врун, — Суёт проекты Саша Прун8. Поворотило руководство На основное производство, Закрыв отделы и цеха... И ...началася чепуха! Как индульгенции в дни Рима Скупал народ у пилигрима, Так и теперь взволнован люд — Цеха все блага продают, Скупают золото бродяги, А моют — те же работяги. В цене оно поднялось сразу, Дороже радия, алмаза. А росту нету ни на грамм... Зато какой поднялся срам! Врач бюллетени продаёт — По десять грамм за день берёт. ОНТЗ9 — отдел проворный, Торгует нормой очень споро: Повысить может вам разряд, Заполнить липовый наряд... Бухгалтер Вам по сходной плате Даст преимущество в зарплате! Мехцех ножи и зажигалки Пустил по руслу этой свалки. Любой прожектор, трансформатор, Печь, что заменит экскаватор, Теплом лучистым грея всех, Продаст любой электроцех. Без золотой, не думай, дани Помыться в приисковой бане... А парикмахер дядя Ваня И брить без золота не станет. Вот МХЧ10 — смерть конкурентам, Торгуя всем ассортиментом, Весь магазин распродаёт, Всех больше золота сдаёт. Уж до какой беды дожили — Детясли планом обложили... Все — воспитатели и няни — Удельный вес заняли в плане, Кладут пожоги, бурят бурки... Пустые ясли грабят урки. Ревут весь день белугой дети, А няни — вечером в ответе... «Тот, кто не выполняет план, — Предатель, враг иль интриган...»11 — Течёт мелодья помполита. Она шаблонна и избита...12 Поёшь напрасно, милый, — в плане Виновен ты поболе няни.         *** Начальник ОЛП13 людей встречает, Без «дани» в зону не пускает. Его прямое указанье: Невыполняющих заданье Он в мрачный карцер упечёт И жрать без «дани» не даёт... И работяги горько плачут, Всё золото в лохмотья прячут, Чтоб, доставая по частям, Его вносить и здесь, и там!..         *** Раз получилась неустойка — У нас сгорела вошебойка... И что же? Золота оттуда Намыто было больше пуда! С неделю план мы выполняли, Газеты все трезвон подняли: «Мобилизован коллектив, Все дело плану подчинив!», «Там труд организован четко, Там виден ум, размах и смётка, Там не допустит горнадзор Невыполнения позор!», «Там нет простоя механизмов!..» — Немало метких афоризмов Нам вошебойка принесла... А в самом деле — дрянь дела. Ввели последнее орудье — Колымский «свист» и словоблудье: Сулили льготы, поощренья, Досрочные освобожденья,14 Спирт выдавали — грамм за грамм... А только воз и ныне там. Весь день об лёд как рыба бьются, А к ночи многие напьются... И стыд, и горечь, и похмелье, И не идёт на ум веселье... В палатку входит бригадир: — Начальник нонче сгонит жир. Опять заданье вам принёс — По тридцать грамм на урконос! В лохмотьях урки мрачно рылись, Кляли судьбу и матерились, Но заплатили кое-как Свой тяжкий золотой ясак! По всей тайге в пылу раденья Открылись всенощные бденья. Блуждают днём, сложивши руки, В объятьях беспросветной скуки. Со скорбью вечером в тиши Считают робко барыши... А ночью сходятся все вкупе. Толочь всё ту же воду в ступе. Читают по два, по три раза Оперативные приказы15: «В таком-то месте — план сорвали, Там — мер к подъёму не приняли! Такого — снять! Того — под суд!» Так ночи ОЗП текут... И все трепещут. Как забыться? От грозного начальства скрыться? Вот страшный телефона звон... Поспешныи топот... тихий стон... Под койку влез лихой воитель. Снимает трубку избавитель: «Дневальный... Нету руководства! Оно... ушло на производство!»         *** Сильно предвиденье в природе: Семён — ещё на пароходе, Ещё и Колымы не нюхал, — А уловил духовным слухом Металла звон, эмали блеск, Аплодисментов дружный треск... Он медленно идёт рядами, Отягощённый орденами... Есть слух: во время редкой стирки Обшил он даже в куртке дырки, Готова, чтоб была она Принять на лоно ордена... Бесспорно, ловок был Семён, В искусстве жить зело учён. Он в Колыме не создал рая, Пески зимою промывая. Но больше года прогостил, Не жёстко спал, не горько пил. И, утомлён трудом бесплодным, Уплыл... в купе международном. Хоть дел колымских не решил, Сполна монету получил, Завел уютный кабинет И стал большой авторитет... Угробил Колыму, но, вроде, Пока гуляет на свободе... Ведь он с вояжного просонья Стал трубадуром беззаконья. Он — лживый и трусливый сам — Дал выход роковой трусам, запутавшимся в преступленьях, Решившим в виде искупленья Своих грехов перед страной Сразиться с ...лютою зимой! Так был в беспечной их толпе Рождён уродец ОЗПе.         *** Семь лет, успех упорно строя, Трудился коллектив Дальстроя. Тайга повсюду отступала, И тайны открывали скалы. В снег увязая по колени, В тайгу шли первые олени, Кунгасы плыли по порогам, Разведка — в зимовье убогом — Вела подсчёт открытьям первым. Никто людей не бил по нервам. Казалось, путь Дальстрою дан: Успешно выполняя план, Промывку вовремя кончали, Разведка шла, торфа вскрывали, Дороги к золоту вели — Менялося лицо Земли. Росла добыча за год вдвое...16 Неплохо шли дела в Дальстрое. И вдруг, круша всё и ломая, Примчалась туча грозовая С заданием: «Живым не быть, А в Колыме врагов открыть!»17 В чужой душе не видно зги — Быть может, были и враги. Расправьтесь с подлецами теми. По производственной системе, Определяющей успех... — Нет дела до событий тех. Она должна идти вперёд, Её создали Русь, народ. И много доблестных людей Всю юность здесь отдали ей. Зачем несёте Вы страданья, Позорите свои призванья? Зачем за Ваши ордена Так платит дорого страна? Ведя о Вас, далёких, миру Контроль по лживому эфиру, И веря Вам... А Вы зарвались, В своем безумьи расписались. И в черной злобе ждя расплаты, Тачать кровавые заплаты Пытаетесь на раны края?.. Вассалов Ваших диких стая Терзает честных и воров; Могильный страх приговоров Навис над Колымою бедной, Нарушив к плану путь любезный. Да, совершило дело злое Фемиды воинство лихое. Понятно было всякой твари, Что не машины Бенделяри, А рукавицы и ломы Нужны были для Колымы... Но дан приказ. Мороз трещит. Народ пески в тепляк тащит, дрожит как лист, решает, плача, Осенне-зимние задачи. Кругом хреновина одна: Не держит воду плотина, Нет дров, замёрзли тепляки — Не забуришь перстом пески... Остановил УАТ18 машины Из-за отсутствия резины. Нет аммонала! Тяжело Брать мерзлоту одним кайлом! У лиственниц дрожали лапы, Когда пешком в тайгу этапы, Решеньем злым в сознанье ранен, Послал в мороз подлец Гаранин19! Всем дал работу жрец науки: Пластает доктор ноги, руки, Могилы роет группа «Ве»20, Смятенье в каждой голове... Разут, раздет, в грязи, во льду — Страшней, чем грешники в аду, — Изобретателя клянёт В тоске и ужасе народ!.. И слёзно молит провиденье Послать Семёну наслажденье — Познать на деле прелесть ту, Как жо...ой таять мерзлоту. Полна стенаньем Колыма: Нет в ней ни сердца, ни ума. Никто несчастным не поможет. Девиз: «Спасайся, кто как может!» И рыщет Павлов21 зверострашный — Сам-друг с пургою бесшабашной. Крамолу душит в тепляках, Во все сердца вселяя страх. Над муками людей хохочет, Никак понять того не хочет, Что не вернёшь, хоть всех убей, Вчерашних тёплых летних дней, Когда песков полны разрезы, В забоях настлано железо, Без телогреек горняки Берут метровые пески. К бутарам с чистою водицей Идут вагоны вереницей, И льётся золото рекой В казну Отчизны дорогой!         *** И вот обманута страна... Пятнадцать месяцев она Тогда за год зачла Дальстрою. ...Жертв было много той зимою. Убытков цифра — громче грома — Могла б смутить и астронома. А главное, Семён наш ловкий Сорвал порядок подготовки И в перспективных всех делах Создал ужасный кавардак!.. Немало лет Дальстрою надо, Чтоб выйти из лихого ада... И долго призрак ОЗПе Смущённой горняков толпе Вставал на разных совещаньях И честных вдохновлял в стараньях Беды великой избежать И в срок стране металл отдать.         *** «ИНДИГИРИАДА» Эпическая поэма об освоении Индигирки 22. Авторы: Спрингис, Шаталов Е. Т. и др. ПРОЛОГ «Индигирцы» — есть такое племя. Племя — это нечто вроде клана. Говорят, такое было время, Что им даже не спускали плана! К «индигирцам» раньше добирались На оленях или самолёте, Но немало смельчаков терялось, Гибнуло на бродах и в болоте. «Индигирцев» отличить не трудно, Даже их ведущих инженеров: Шьют они себе одежду чудно — Шапки сверхъестественных размеров. «Индигирцы» любят поклоняться Идолу лесного бога Нана, Но сильнее всех чертей боятся Спущенного им из Главка23 плана! Глава I. ПРИГОТОВЛЕНИЕ Раковский, сидя в кабинете, Писал размашисто на смете: «Пересмотреть. Ошибка есть. Потом — Шаталову прочесть!» Но в двери кабинета вдруг Раздался дважды резкий стук: — Пакет примите! — Что так рано? — Да «молния» из Магадана! Возьмите, распишитесь тут... «Вот черти, в семь утра найдут!» Раковский чёрта вспоминает, Берёт депешу и читает: «Созвать на съезд решили мы Геологов всей Колымы24, Где мы прослушать будем рады И Ваши мудрые доклады!.. Найдя в календаре листок, Отметьте явки Вашей срок». И подпись та, что быть должна... Не помню: две или одна... Тут у Раковского в глазах Недоумение и страх: «Всего осталось двадцать дней! Созвать геологов скорей». И через сорок пять минут Собрался весь райгрувский люд. Когда ж был полон тесный зал, Шаталов речь свою держал: «Все знаем мы обычай русский — Не посрамим земли РайГРУвской! Пускай же индигирский стяг Увидит в Магадане всяк И скажет: «Ай, да пошехонцы!25 Уж не они ль создали солнце?!» Успеха нашего залог — В такой предельно сжатый срок Направить всё своё стремленье На срочное приготовленье: Настало время нам забыть Спать, развлекаться, есть и пить! Так просидим на стульях брюки Для нестареющей науки! Да здравствует наш край великий!» И тут в толпе раздались крики: «Виват РайГРУ — таёжна зирка, Хай не заможна Индигирка!» Собраньем было решено Отныне делать лишь одно: Не тратя зря пяти минут, Готовить съездовский талмуд. И мощный творческий порыв Увлёк сплоченный коллектив. И вот, в предельно сжатый срок «Втыкали» все, кто сколько мог: Кто составлял, считал, чертил, Кто сбросы, сдвиги проводил, Кто красил до затменья глаз Юру, граниты и триас... Филоны с многолетним стажем Заражены ажиотажем... Над картой прели день и ночь, Не отходя ни метра прочь. Трудясь на совесть, не за страх, В отделах спали на столах. Да и сказать нельзя, что спали, — Так, изредка глаза смыкали. Когда ж сказать стало легко, Что и конец недалеко, Дневального Раковский шлёт — Илларионова26 зовёт... Глазами строгими глядит И без улыбки говорит: «На чем ты мыслишь нашу рать До Магадана доставлять? Скажи свои соображенья, Вопрос не терпит промедленья!» И слышит боевой ответ: «Задержки в этом деле нет! Для ГРУ всегда стараться рад, Как мудро учит нас УАТ!27 В бочонок поместить людей Мы можем больше, чем сельдей... Его поставить на колеса — Вот в чём решение вопроса. Бочонка нету у меня, Но ящик сделаем в два дня! На чурко-биль28 его поставим И с «ветерком» их в срок доставим!..» Под наблюдением главмеха Без тени юмора, без смеха Способные конструктора В мехцех припёрли со двора Рыдван тридцать восьмого года — Не скажешь, что в нём за порода. И, удивляясь их старанью, Рыдван обмазывали дрянью, Чтоб сцементировать немного, — Поди, не близкая дорога... Затем «гроб» печкой был снабжён И на колёса водружён — Колёса чурко-газо-биля, Чтоб выдержать детали стиля... К концу подходит тяжкий труд, Но гладко не прошло и тут: Мотор электро- зачихал И вдруг работать перестал. По проводам электросвет Не поступает в кабинет. Все, бросив дар культурной речи, Потребовали сразу свечи, И призывая всех святых, Работать кончили при них... Итак, к концу аврал подходит. С доски за картой карта сходит, Пестря весёлыми тонами... А за гаражными стенами, Как стефенсонова «Ракета», Стоит седьмое чудо света... Глава II. ОТЪЕЗД Вершины Индигирских гор Ещё заря не осветила, И ночь свой траурный убор Пред юным утром не сложила. Зарывшись в мягкие снега, Спит утомленная тайга. И звезды смотрят с вышины... Но нет в Усть-Нере тишины: Мерцают в окнах тускло свечи, Дымят затопленные печи. Лай, песни, хлопанье дверей, Огни походных фонарей — Снуют тревожно по посёлку, И разговоры без умолку. В посёлке всюду суета. В отделе — Спрингисов чета. Супруг на свечке срочно топит, Своих пластаторов торопит, Последний в картах ставит штрих И упаковывает их... А на квартирах оживленье, В далёкий путь приготовленье. Всё нужно срочно уложить И ничего не позабыть... С ума по-своему всяк сходит: Кто модный галстук не находит, Кто потерял доклада лист, Кого терзает друга свист В такое важное мгновенье, Кто потерял вообще терпенье, Кто в целях сохранить здоровье (Хоть у него оно коровье) И не нести в пути урон Напялил четверо кальсон, Фуфайку, свитер и жилет — И всё покоя парню нет. Сосед рюкзак хватает в руки, Набитый перлами науки С гарниром из мясных котлет — Тут ужин, завтрак и обед, К докладу тезисы и справки, Носки, английские булавки... И издаёт приятный звон Под спирт захваченный бидон. В своём дому со всеми вместе Трофимыч не сидит на месте — Повсюду нужен зоркий глаз, Всё просмотреть в десятый раз. Как Нансен или Робинзон Суёт свой зад в комбинезон. Под наблюдением супруги Потуже затянул подпруги, На шею шарф большой мотает, Из волка шапку надевает, И говорит, махнув рукой: «Так вот, я расстаюсь с тобой». Свой свёрток с сумкою находит, К окну взволнованно подходит, И, обратив к востоку взор, Велит играть к отъезду сбор. Но вот, скрывая горна звук, Раздался по посёлку стук: Как паралитик, весь дрожжа, Едва ползёт из гаража, Бросая в стороны огонь, Распространяя чад и вонь, Частями ржавыми скрипя, Чихая, кашляя, сопя, Урча с глухим остервененьем, Как кратер перед изверженьем, — Дополз и стал у ГРУвских стен Ровесник мамонтов — газген! Когда б его увидеть мог Американский автор-бог, Вскричал бы старикашка Форд: «Зачем меня смущаешь, чёрт, Исчезни, страшное виденье. Ты — не моё изобретенье!» Скорей, чем я моргнуть могу, Собрались путники к РайГРУ. Стоят сплочённою толпою, С тоской следя за кочергою. А шофер — весь в грязи и саже — На них смотреть не хочет даже. Но кончен страшный ритуал, «Садитесь!» — шофер прокричал, Машине добавляя газу. И все полезли в кузов сразу, Давя соседей рюкзаками, Стремясь могучими телами Занять удобные места. Поднялись свалка, суета... Спокойный Карл, услышав хай, Берёт свой лисий малахай, Даёт дневальным указанье, Целует чадо на прощанье И говорит: «Хочу теперь Доехать к сроку без потерь!» К газгену не спеша подходит, Местечко кое-как находит... Все разместились впопыхах: Кто — у соседа на ногах, Кто — подложил свои соседу; Всяк думал: «Кое-как доеду!» Взревел припадочно газген И отвалил от ГРУвских стен... Глава III. В ПУТИ Уже исчезли зданья Неры, Но «пошехонцы» полны веры Прибыть в назначенный им срок На дальний сумрачный восток. Газген неистово ревёт, На кочках авто-гроб трясёт. В рыдване печка жаром пышет, Сосед соседа еле слышит. Вонь самосада-табака, Болят помятые бока, Слепят опухнувшие очи Без сна проведенные ночи. До крайности утомлены, Спят индигирские сыны! А вечером, на склоне дня, Узнали, шофера кляня, Что гроб успел проковылять Километров лишь тридцать пять... А ночью красен в фарах свет — Аккумуляторов же нет! Услышав этих фактов два, У многих сникла голова. Предавшись мрачному сомненью, Пришли к такому заключенью, Что в Магадан нельзя скорей Прибыть, чем через ...сорок дней. Так сразу, даже в первый день, Легла на всех сомненья тень... Потухли звезды в небесах, Покинули Балыганнах. Но наступивший день второй С собою не принёс покой. Уже с утра в тумане мутном Им студебеккером попутным Зад авто-гроба оторвало... Завесив дырку чем попало, Пустились снова в дальний путь, В тени мечтая отдохнуть. Но, как замечено, всегда Одна к нам не идёт беда, — Едва прошёл часовый срок, Как радиатор вдруг потёк... И чтобы двигаться вперёд, Учёный вынужден народ Снег на кострах подогревать И в радиатор заливать, Проехав в этот день опять Лишь километров тридцать пять... Промёрзшие, в грязи, все злые, Добрались в домики жилые На прииск индигирский свой Они голодною толпой... От оптимизма нету тени, От устали дрожат колени, И без причины каждый рад Излить на друга сочный мат... Успеем ли? — вот в чем вопрос! Послали в главк протяжный «SOS»: Заело, дескать, нас в пути, И к сроку вряд ли доползти. Съезд просим слёзно задержать, Без нас его не открывать... И потеряв в газген свой веру, Шлют также телеграмму в Неру: «Во всём виновен лишь один Илларионов — сукин сын... Теперь мы видим это ясно, И будет месть наша ужасна!» Собравшись на летучий сход, Решил взволнованно народ: Газген забросить к чёрту свой И транспорт подыскать другой. Когда же полегли все спать, Пошли активные искать... Пронырливые ходоки В бараке где-то у реки, Проспорив всю ночную смену, Нашли за «божескую» цену (Полкилограмма самосада И плюс червонцами награда...) Попутчика из шоферов, Который их везти готов Без промедленья и обмана И день и ночь до Сусумана. Не споря зря по пустякам, Ударили с ним по рукам. Итак, с газгеном кончен счёт. Их студебеккер29 повезёт. Коротки были утром сборы — Едва заря покрыла горы, Все разместились как-нибудь, Пустились вновь с надеждой в путь... Вёрст через двадцать пять дороги У всех закоченели ноги, Затем — сиденье, руки, плечи (На студебеккере нет печи). Километров чрез сорок пять И зубы начали стучать, Затем как доски стали брюки, Не гнутся ноги в них и руки. Потом из носа потекло, И всю бригаду затрясло... Сказать никто не может «Мама!», А спирту, как назло, ни грамма. А студебеккер прёт да прёт, Лишь ветер вслед ему поёт... Проехали Адыгалах... Никто сказать не в силах «Ах!». Не помогли оленьи лапки, Из волка сделанные шапки, Собачьи брюки, свитера... — Ни что... Прощаться, знать, пора. Один из них совсем доходит, Глазами, как налим, поводит. Покрывшись меховой попоной, Лежит, как-будто столб морённый. А двое сзади у кабинки друг другу справили поминки. Совсем «качурится» народ. А студебеккер прёт да прёт... И через день, поутру рано Доставил их до Сусумана. Так шофер свой рекорд поставил И индигирцев всех доставил — Хоть и без жизни проявленья — До Западного управленья30. Вот жертвы истинной науки У печки разгибают руки, Трясут промёрзшей головой, Толкуя шумно меж собой: «Уж здесь за страшные мученья Слова услышим утешенья! Возможно, ждёт нас даже приз!» И точно, ждёт их здесь сюрприз! Достойный моему перу — депеша, посланная ГРУ31: «Отсрочить мы решили съезд — Повремените ваш отъезд...» Ну, тут, конечно, неизменно, По Гоголю, немая сцена. Излишне дольше мне писать. Всяк должен это представлять... На просьбы их вперёд пробиться Приказ: «Немедля возвратиться!» Всё: слезы, убежденье, мат — Не дали нуждай результат. И вот печальною толпой Вновь собрались они домой... Э П И Л О Г Косматый индигирский бог, Обросший мохом и травой От головы до конских ног, Сидел с поникшей головой. Перед его потухшим взором Лежат в безмолвье с давних пор Холодным северным узором Хребты далёких синих гор. У ног его река струится Под гнётом ледяных оков И белой лентою змеится Между скалистых берегов. Ландшафт спокойный освещает Холодный, мёртвый свет луны. И ветки хруст не нарушает Глухой таёжной тишины... 1944 год, Индигирка, пос. Нера