НЕВЕЗУЧИЙ

   ...По ящику показывают, что у вас подготовка началась: у кого — к Новому году, у кого — к Рождеству. Неплохой повод для какого-нить зимнего сюжета...

   Вообще говоря, нижеприведённая история напрямую с Новым годом не связана. Может быть, с зимой? Может быть. Но тоже — косвенно. А вот ведь, к снегу в памяти всплыло...

   Работал у нас на заводе гражданской авиации татарин один, Салиев его фамилия. Как звали мужика, вряд ли кто припомнит — не исключено, что Мифтахутдином или типа того, но все слесаря кликали его Салийкой, хотя и годков ему было уже изрядно. Эталона мужской красоты Салийка из себя не являл: был он низкоросл и, как подобает потомку степных кочевников, несколько кривоног. Не украшали его лица и редко посаженные зубы, неровно скалившиеся из‑под верхней губы. Хотя, как оказалось позже, проблема с зубами решалась проще всего. Кроме того, вспыльчив и обидчив был Салийка сверх меры — комплексовал по поводу неказистой внешности, видимо... Но с лица воды, однако, не пить — числился он неплохим спецом, работы выполнял ответственные, да и в чём попроще другим пособить никогда не отказывал.

   Когда очередная «четвёрка» встала под навеску главного редуктора (а по странному совпадению происходило это чаще всего либо перед самым обеденным перерывом, либо минут за пять до окончания рабочего дня), как обычно, кликнули Салийку — болты в раму втыкать. Четыре болта, связывающие раму редуктора с вертолётом, — серьёзные такие, на большие нагрузки расчитанные. Их пальчиками в отверстия не загонишь — омеднённая поверхность обеспечивает необходимый натяг. А потому по технологической карте требовалось осаживать болты в гнёзда медной же кувалдочкой массой ровно в 1,5 кг — не больше и не меньше. Салийка эту кувалдочку всегда в своем инструментальном ящике таскал...

   Короче, прибегает Салийка к вертолёту, в беремях бережно четыре болта несёт. Впопыхах на подвешенный к редукторному отсеку док залез, а ящик свой в спешке внизу оставил. Подают краном редуктор, Салийка суёт первый болт в гнездо... А забивать‑то чем? — кувалдочка в ящике с инструментом отдыхает, не скакать же за ней с дока. Тогда Салийка кричит спешащему мимо машины на обед слесарю: «Мил человек, кинь, пожалуйста, кувалдочку...» Ну, тот и — пожалуйста! — кинул... Можно было, конечно, и подать, но попросил коллега кинуть, чего ж выкаблучиваться? Вот и кинул — «из‑под юбки» так, с подкрутом...

   Знаешь, как летит подброшенный в воздух молоток? Правильно, вращаясь вокруг центра тяжести. При этом рукоятка движется в пространстве по дуге большего радиуса, и естественная реакция принимающего — ухватить молоток именно за эту самую рукоятку. Но основная‑то масса, сосредоточенная в металлической болванке, по закону сохранения двигаться-таки продолжает, однако, теперь уже вокруг нового центра вращения, которым является ухватившая рукоятку кисть.

   ...Салийка с ловкостью учёной обезьяны поймал кувалдочку за рукоять, и полуторакилограммовый медный цилиндр, выполнив физически обоснованный пространственный кульбит, крепко поцеловал его, судя по звуку и брызгам, взасос. Криво торчащие вперёд зубы торчать перестали, и уже вскоре Салийка скалился нам ровным и ослепительным блеском нержавеющей стали...

   Вот так, со стальной улыбкой, встречал он и невесть откуда залетевший на завод Як–12, последний экземпляр которого, по моим прикидкам, должен был быть списан с эксплуатации лет, эдак, пятнадцать назад. Ан, нет, жив оказался курилка! Встретили раритет криками «браво!», шустро разобрали, подшаманили и подали самолётик на сборку.

   Подошло время вешать консоли крыльев: дюралевый силовой набор, обтянутый проэмаличенной до звона перкалью. По самолётным меркам, изделие не тяжелое — килограммов так под сто. Естественным образом, кран для этих целей никто никогда не использовал: четверо оказавшихся поблизости мужиков, выстроившись гуськом, просто подхватывали консоль на руки и одновременно поднимались на стоящие рядом стремянки, пока кронштейны консоли не совпадали с петлями на центроплане. Сидевший на центроплане пятый мужик, вставлял в две верхние пары «кронштейн-петля» стыковочные болты, и дело, можно сказать, было сделано, поскольку под собственной тяжестью консоль опускалась до упора в нервюру центроплана, и нижняя пара кронштейнов совмещалась с петлями сама собою. В тот раз на центроплан послали ученика слесаря: вставить болты в отверстия — задача нехитрая, пусть себе тренеруется. Болтавшийся без дела неподалеку Салийка был включён в бригаду «эй, ухнем!», но в силу извечной азиатской хитрости и вероломности оказался в череде предпоследним — поближе к более лёгкому концу консоли. Поэтому, когда стоящие перед и за ним рослые ребята взяли консоль на руки, Салийка при его «метре с кепкой» оказался, по сути, совершенно разгруженным, а руки держал поднятыми — так просто, чтобы только «сачком» не назвали. Пацан на центроплане в нужный момент вставил два болта, постучал для верности молоточком и крикнул: «Порядок!»; мужики облегчённо отпустили консоль и, спрыгнув со ступенек, отправились по своим делам... Только замешкавшийся на стремянке Салийка вдруг почувствовал навалившуюся на него ощутимую тяжесть. Позже выяснилось, что оболтус-ученик вместо верхней пары кронштейнов заболтил нижнюю, и лишённая упора в стыковочную нервюру консоль начала складываться — в точности, как у палубного истребителя, но только в обратную сторону — вниз, а в роли гидроцилиндра выступал Салийка, напоминая несколько напряжённой позой атланта с фасада Эрмитажа. При этом он был настолько ошеломлён коварством, как ему показалось, своих славянских собратьев, что забыл все русские матюки и только что‑то тихонько лопотал по‑татарски — может, Аллаха на помощь призывал — помочь консоль попридержать.

   Однако, у Аллаха, очевидно, в это время нашлись дела поважнее: сначала у Салийки подогнулись ноги, и он опустился на колени, лишив себя последней возможности выпрыгнуть из‑под самолётного крыла, затем постепенно пошли вниз согнутые в локтях руки. В какой‑то момент консоль прилегла ему на маковку, и Салийка вспомнил, что восточные женщины запросто носят тяжести на голове. Он покорно убрал бесполезные уже руки на талию, принимая выбритым черепом всё возрастающую нагрузку...

   Когда давление на сосредоточенный участок поверхности крыла превысило все расчётные нагрузки, в ангаре раздался многократно усиленный звук лопнувшего барабана. Обернувшись на взрыв, мы увидели кошмарную картину: торчавший на монтажной стремянке коленопреклонённый, подбоченившийся торс. На плечах торса покоилась консоль «летающего автомобиля». Я непроизвольно пошарил глазами по бетонному полу в поисках человеческой головы: мусор есть, ящик салийкин у стремянки стоит, а головы — ни фига! — нету... Постепенно пришло понимание того факта, что голова несчастного татарина находится там, внутри крыла, в окружении нервюр и лонжеронов, и скучно ей в крылатом чреве чертовски. Этот факт подтверждался ещё и тем, что от взрыва перкаля с Салийки спало оцепенение; он тут же вспомнил всю отечественную ненормативную лексику, и крыло, словно диафрагма большого, ну, о‑очень большого динамика транслировало на притихший в восторженном изумлении ангар весьма витиеватые и любопытные словосочетания.

   Последующая реакция окружающих была вполне предсказуема: народ дружно рванул к самолёту и на «три-четыре» дёрнул поникшую консоль вверх. При этом, правда, горе-спасатели не учли один нюансик: пропитанный эмалитом перкаль превратился натуральным образом в пластик, а салийкина голова уподобилась наконечнику стрелы, пробившей целлулоидного пупса. То есть: туда — как к себе домой, а назад — украшающие голову выступы мешают. Благо — позвоночник выдержал, а то ведь запросто могли и оторвать репку напрочь. Но перкаль стрельнул в последний раз, и салийкина голова предстала окружающим, хотя, прямо говоря, и не в самом лучшем состоянии...

   Тут, собственно, и начинается рождественская история...

   Долго слонялся по ангару перебинтованный Салийка, напоминая теперь, скорее, помятого в битве при Калке Чингиз-хана (или Батыя — кому там наши накостыляли?).

   Приближался новый 1980‑й год...

   Ты помнишь, наверное, лозунг «проклятых тоталитарных», принятый теперь на вооружение капиталистами всех стран: «План — закон!», и связанные с этим ежемесячные, ежеквартальные и ежегодные авралы? К вечеру 30 декабря в ангаре стоял последний плановый вертолёт года. А кому охота париться на производстве 31-го, когда во всех домах с утра шинкуют салатики и колбаску, а с полудня начинают втихаря от жён периодически извлекать из холодильников мгновенно запотевающую в ароматных испарениях жарящегося гуся водочку?

   Поэтому и ждали мы поздним вечером 30-го выкатки аппарата на лётно-испытательную станцию, откуда любого из нас могли дёрнуть для устранения обнаруженного дефекта. Как только облетают машину на тросовой площадке — всем спасибо, все свободны. А пока кто‑то докручивал на вертолёте последние гайки, кто‑то скучал в курилке, а я — дабы не терять времени даром — занялся монтажом очередной хвостовой балки в задел будущего года: разложил на стенде в монтажном помещении части вала хвостовой трансмиссии, вышел в ангар и уныло пополз внутрь балки ставить опоры подшипников.

   Ох, уж, эта балка! Шестиметровая дюралевая труба, сужающаяся конусом от одного метра до сорока сантиметров, лежала на невысоких стапелях практически на уровне бетонного пола (вот откуда мой родной радикулит). Холодрыга, теснотища, острые рёбра шпангоутов и стрингеров комфорта не добавляют... Инструментальный ящик, естественно, оставляю снаружи, с собой — только необходимые ключи, бокорезы, запчасти и переноску — источник света и некоторого тепла.

   Но не успел я проползти по металлической норе и пары метров, как услышал команду на выкатку вертолёта.

   О‑о‑о! Это — процесс! Ведь мы только в американческих фильмах видим, как винтокрылую машину по земле возит туда-сюда тягач. У нас же всё двигают, по большей части, пардон, пердячим паром. И колоссальные двери ангаров в тех же фильмах неспешно и величаво раздвигает какая‑то неведомая гидравлика. А тут, когда на улице далеко за минус тридцать, а из всей техники — только лебёдка, собранная зэками сороковых-пятидесятых из очень подручных материалов, то, чтобы окончательно ангар не выстудить, воротам в открывании-закрывании плечами помогают с десяток добрых молодцев. Заранее роли толкачей, понятное дело, никто не распределяет, а толкать вертолёт всё же веселей, чем воротину двигать — он‑то, зараза, как-никак, на резиновом ходу. Поэтому по команде все обычно наперегонки бросаются к винтокрылу, и только опоздавшим баранам приходится рогами в ворота упираться.

   Так вот, услышав команду на выкатку, я мушкой выпорхнул из балки. Ну, положим, не совсем мушкой, поскольку на выходе крепко двинул ногой собственный инструментальный ящик. Ящик заскользил по обледеневшему бетонному полу и угодил точнёхонько под ноги спешащему к вертолёту человеку.

   Надо ли объяснять, что человеком этим оказался Салийка?! Если бы за момент до того к его рукам привязали бульдозерный отвал, а к ногам — рыхлитель, то Салийка неминуемо уделал бы по производительности любой образец катерпилларовской техники. Но, справедливости ради, следует отметить, что и без рыхлителя пропахал он изрядно...

   Машину, тем не менее, выкатили, ворота открыли и закрыли, а Салийка затаил на меня обиду, поскольку не сомневался, что всё было подстроено специально для него.

   Тут для понимания дальнейших событий в повествовании требуется некоторый зигзаг или «загогулина, понимаш...», как принято выражаться в кремлёвских верхах.

   Монтажное помещение — монтажку — занимал не я один; там же за брезентовым пологом сидели две швеи-мотористки, обшивавшие вертолёт всяческими чехлами и чехольчиками. Большую часть времени, впрочем, они проводили вне данного помещения, так что полноправным хозяином монтажки всё же считался я. Бабоньки эти были — пальца в рот не клади, за кровный нормо‑час могли пасть порвать не только начальнику цеха, но и министру гражданской авиации. А бригадиром над ними и разными прочими малярами состояла некая Маша — тётка необъятных размеров и буйного нрава, которая при необходимости могла, как тузик газету, порвать не только министра гражданской авиации, но и самую стервозную из своих швей. Маляры и швеи Машу побаивались, мы — уважали...

   Для того, чтобы незамедлительно свести со мною счёты, Салийка побежал в монтажку. Заглянул за полог — никого. Пользуясь моментом, стырил у швей швабру, привязал её верёвочкой к гвоздику над дверью, вторую бичёвку привязал пониже, окунул для верности швабру в отработку гипоидной смазки и уселся в ожидании меня на стоящий супротив дверей стол, оттянув швабру за нижнюю бичеву.

   Когда дверь открылась, Салийка верёвочку отпустил и самодовольно заржал по поводу состоявшейся мести. Но, как оказалось, несколько преждевременно: в дверном проёме появилась ...Маша. И до чего же точно этот стервец рассчитал траекторию: промасленный квач никак не мог пройти мимо щекастого, румяного лица бригадирши. И не прошёл...

   От ужаса происходящего Салийка впал в ступор. Сидя на столе, точно на плахе, он тупо наблюдал, как Маша протирает глаза от смазки, как озирается в поисках подходящего предмета, как снимает со стенда часть трансмиссионного вала... Я с тех пор никогда не оставлял несобранную трансмиссию без присмотра, ведь вал в сборе с принайтовленным к нему промежуточным редуктором Маша вряд ли бы подняла, а если бы и подняла, так всё‑равно не размахнулась бы с плеча — всё же шестиметровой длины железяка. А тут выбранный бригадиршей семикилограммовый фрагмент трансмиссии ладнёхонько так лёг ей в руку, в точности наподобие городошной биты. Салийке же выпала роль фигуры «бабушка в окошке».

   Маша метнула...

   Салийка отделался сложным оскольчатым переломом левого предплечья...

   Такие вот дела бывают под Новый год...