Ночной кошмар Ивана плавно перетёк в утренний, представ перед ним в облике "вольнонаёмного", пришедшего за ним. Отношение к ним у Ивана, как, в общем-то, и у всех "неблагонадёжных", было не просто презрительное, но презрительное до отвращения. В то время как стражи по большому счёту были идейными служителями Церкви, то "вольники" чаще всего служили Церкви из-за корысти, мечтая о привилегиях и бонусах стражи. Кроме того, "вольники", неуёмным рвением пытаясь доказать свою преданность делу Церкви, зачастую досаждали куда сильнее самой стражи.
Каждого "вольника" легко можно было узнать по белой нарукавной повязке с изображением чёрного православного креста, носимой ими на левой руке. Но на взгляд Ивана "вольника" гораздо больше отличала какая-то особенная наглость. Все "вольники" были словно помечены ею, словно носили её незримую печать. Эта, ни на что не похожая, наглость сквозила в малейшем движении и жесте, в каждом взгляде и каждом слове и выделяла их среди всех прочих так сильно, что Иван научился распознавать "вольников" издалека, едва те покажутся на горизонте. Что часто помогало ему уйти от неприятных встреч с ними. Но на этот раз уйти от встречи с одним из них он просто не мог.
Пришедший за Иваном "вольник" вызывал у него отвращение не только своей принадлежностью к этой касте, но и своим внешним видом. То есть, одет он был опрятно, но вот его физиономия... Физиономия была на редкость мерзкой и отталкивающей. Пухлое, словно отёчное, лицо даже при тусклом коридорном освещении лоснилось. Колючий взгляд маленьких свиных глазок буравил так, что почти сразу же вызывал неприятные ощущения и дискомфорт. Толстые, поросшие щетиной, щёки ещё больше придавали сходства со свиньёй. А первые слова, произнесённые им, не оставили Ивану ни малейших сомнений в правильности его ассоциаций с этим животным. Как только Иван услышал его - тот грубо приказал ему идти вперёд - у него тотчас же в воображении живо родился образ копающейся под дубом жирной хрюкающей свиньи. И образ этот только усиливался по мере того, как "вольник" всё больше и больше разговаривал с ним. Правда, разговором это сложно было назвать - Иван только молча слушал. Да и поток грязных слов изрыгаемых "вольником" - ну как есть свинья в луже грязи - вряд ли хоть когда-нибудь мог иметь отношение к общению, которое и подразумевает разговор. А когда этот "вольник" стал ещё и напевать - Ивану и вовсе захотелось повеситься. Если "вольников" среди всех остальных людей отличала беспредельная наглость, то этого "вольника" среди всех других отличала такая же беспредельная любовь к блатняку. За то время пока они шли по тюремным коридорам Иван успел ознакомиться с, по меньшей мере, добрым десятком песен этого жанра. Особенно часто этот "вольник" напевал неизвестную Ивану песенку про ответственную и весьма почётную службу "вольнонаёмного". Иван тут же окрестил её гимном "вольников". В ней "вольник" и днём и ночью, в дождь, в холод и в жару добровольно и бескорыстно стоит на страже Православия, а за его плечами распростёр крылья сам архангел Гавриил, в любую секунду готовый прийти ему на помощь. С присущей "вольникам" наглостью архангел в этой незамысловатой песенке фамильярно именовался Гаврилой. Особо маразматическая строчка песенки "...один я, другой Гаврила - оба стража и гроза для "неблагих..." так крепко засела в голове Ивана, что звучала вплоть до того, пока он не перешагнул порог кабинета, в который его вели на допрос.
Кабинет освещался скупо - одной лишь лампой на столе - так что Ивану почти ничего не удалось рассмотреть в нём. Он с трудом различил только какое-то большое размывчатое пятно у стены, по всей видимости, шкаф. Перед столом стоял табурет. На самом столе помимо лампы была стопка папок и штук пять небольших иконок.
- Пошёл! - толкнул Ивана в спину "вольник".
Тут из темноты в свет лампы вышел человек и сел за стол. Впрочем, его лицо осталось скрыто, но по освещённой рясе Иван понял, что перед ним православный страж. Он жестом показал Ивану на табурет.
- Садись! - тут же сзади продублировал молчаливый приказ стража "вольник".
Иван сел. Лица стража он по-прежнему не видел - оно оставалось скрыто от него на протяжении всего допроса, но вот сцепленные в замок руки он разглядел очень подробно. И судя по ним страж жил благополучной, сытой жизнью. Руки были хорошо ухожены, с отполированными розовыми, покрытыми бесцветным лаком, ногтями. Видимо страж регулярно посещал маникюрный салон. А золотой перстень с большим рубином ясно говорил о его обеспеченности. Кроме того Иван уловил и лёгкий запах какого-то крема исходящего от рук стража. Из всего этого Иван понял, что допрашивающий его страж весьма щепетилен в вопросах своего внешнего вида и уделяет ему немало времени.
- Вот, Марк, привёл, - подал голос "вольник".
- Сядь пока куда-нибудь, - сказал из темноты страж.
"Вольник", пристегнув наручником Ивана к столу, послушно отшёл в сторону и с шумом уселся на стул.
- Итак, вы - Иван Валерьевич Шумаков?.. - начал было допрос страж, но был неожиданно перебит "вольником".
- Отвечай - когда тебя спрашивают, - вдруг поддакнул он из темноты.
Иван дёрнул головой на голос "вольника". Раздражение от него нарастало буквально по секундам: мало того, что он своим внешним видом походил на свинью, так у него ещё и повадки подсевалы. Стражу, по-видимому, тоже не нравилось это неожиданное вмешательство. Он заёрзал на своём стуле и, кашлянув, сказал "вольнику":
- Сергий, помолчи пока.
"Вольник" недовольно засопел, но отвечать ничего не стал.
- Итак, вы - Шумаков Иван Валерьевич, двадцать девятого года рождения? - повторил свой вопрос страж.
- Да, - ответил Иван.
- Ну, что-ж, вы, Иван Валерьевич, так неосторожно себя ведёте? Неблагонадёжность категории "А" предполагает совсем другое поведение. А вы?..
- А что - я?
- Ну как же? У вас в квартире обнаружена целая библиотека запрещённой литературы. Вот..., - страж, раскрыв лежащую перед ним папку, вынул оттуда лист и принялся читать. - Словарь античной мифологии, две детских книги русских, так называемых народных, сказок, "История дохристианской Руси" - была что ли такая? - несколько произведений Пушкина, среди них, имеющая высший, десятый, разряд шкалы оскорбления чувств верующих, "Сказка о попе и работнике его Балде", восемнадцать страниц так называемой "Книги Велеса" - ну и мерзость, больше полусотни вырезок из газет и журналов на тему исследований славянского язычества разных годов изданий, два из трёх томов "Обряды и обычаи русского язычества", вторая, третья, восьмая и тринадцатая песни "Иллиады". Кроме того, обнаружены CD-диски с тематикой всё того же язычества, а также с запрещёнными песнями. Как видите, довольно внушительная коллекция - целый схрон. Да-да, именно схрон. Потому что, всё это - оружие. Информационное оружие, направленное против Русской Святой Церкви. И за этот схрон вам, Иван Валерьевич, смело можно назначать не то что вторую категорию неблагонадёжности, а может быть и сразу третью. Ну так что, будем говорить?
- О чём? Вы ведь не читали этих книг, - неожиданно дерзко даже для самого себя ответил Иван.
Ему вдруг до омерзения стал противен этот вечно сидящий в нём страх, заставлявший его жить с оглядкой, заставлявший лгать, лгать прежде всего самому себе. Почему именно сейчас он решился побороть его, Иван и сам толком не знал. Может быть потому, что теперь попросту не имело смысла лгать: всё равно ведь он в лапах стражи. Может быть потому, что устал от этой лжи и страха. Может быть ещё почему-то. Но сказав это, Иван почувствовал огромное облегчение, будто скинул тяжёлую ношу со своих плеч. И будь, что будет. Пусть ему влепят категорию "Б" или сразу "В". Пусть даже придумают специально для него категорию "Г", "Д", да пусть используют хоть весь алфавит. Пусть даже сошлют его на край земли. Ему теперь всё равно. Всё надоело. Надоело лгать самому себе, надоело жить такой жизнью, постоянно извиваясь и уворачиваясь от Церкви, надоело терпеть, надеясь на что-то лучшее. Он надоел даже сам себе - жалкий, запуганный, озирающийся. Хватит! Хватит притворяться, хватит врать, хватит бояться! Да, он против Церкви, против всего того, что Она навязывает русскому народу, против Её гнёта. Он против всей этой маразматической, насквозь пропахшей страхом и ложью реальности, в которую его ежедневно окунают с головой. И пусть этот, сидящий напротив него страж, знает, что он - Иван Шумаков - против. Пусть знает, что он уже не боится. Не боится Церкви и её репрессий, не боится бога и его наказаний, не боится его, сидящего напротив него, скрывшего своё лицо в темноте.
Иван не видел глаз стража, но он посмотрел в темноту так, что у того не должно было оставаться больше никаких сомнений: перед ним человек, а не тварь дрожащая. И страж, судя по всему, понял. Он придвинулся ближе, так, что стало вполне различимо его округлое лицо, и вперился в Ивана колючим взглядом.
- Ну-ка, ты, заткнись, - зло взвизгнул "вольник". Но страж остановил его.
- Помолчи, Сергий, - резко оборвал он его. - Иван Валерьевич хочет поговорить. Ну, что-ж, поговорим. ...Вы напрасно думаете, что я не читал этих книг. Большинство читал. Работа у меня такая. У нас даже есть для этого перчатки, чтобы не осквернять себя прикосновением к вашим поганым книгам. Вот, видите, - страж показал Ивану пару каких-то потрёпанных перчаток. - Но я не собираюсь с вами обсуждать содержание этих книг. Мне безразлично всё, что в них написано. Я знаю Истину и этого довольно. Я хотел поговорить с вами о вашем будущем, Иван Валерьевич. А будущее ваше туманно. Но я всё же попробую вам его обрисовать. Вы - "неблагонадёжный" с категорией "А". Что само по себе делает вас ...как бы это сказать, ...делает вас объектом повышенного внимания таких людей, как я. Но всё же у вас не настолько скверное положение, как у других. Было. С обнаружением в вашей квартире запрещённых книг, особенно тех, которые имеют высший разряд по шкале оскорблений чувств верующих, ваше положение резко ухудшилось. Как я уже сказал, вас могут перевести в категорию "В", самую тяжкую и невыносимую. Отпираться бессмысленно - книги, даже если и предположить, что вы о них ничего и не знали, находились у вас в квартире. Этого вполне достаточно для...
- Я не собираюсь отпираться. Книги, все до последней, мои.
- Отлично. Но нам не нужно ваше признание. Да его и не хватило бы для смягчения приговора.
- Я и не собирался смягчать ваш приговор, - опять дерзко сказал Иван.
- Вот как? Вам безразлична ваша собственная судьба?
- Я думаю, она безразлична вам.
- Напрасно... Напрасно вы так думаете, Иван Валерьевич. Я как раз, наоборот, хотел вам помочь.
- Что новенькое от вас - церковников! - Дерзость Ивана обострялась с каждым словом. Всё это выходило у него как-то само собой - он и сам удивлялся своей смелости. Каково же должно было быть удивление этих двоих.
"Вольник" не заставил себя долго ждать. Он подошёл ближе - Иван слышал его шаги - и взвизгнул где-то совсем рядом.
- А может мне ему врезать? А, Марк?
- Нет, - страж сказал это вполне спокойно. Видимо, самообладания у него было побольше, чем у этого подсевалы-вольника. - Ивана Валерьевича этим не переубедишь. А что вы скажите на то, что могут пострадать ваши родственники. А, Иван Валерьевич? У вас ведь малолетняя племянница, не так ли?
Страж вновь посмотрел в папку.
- Вот. Светлана Анатольевна Видова. Шести лет. Живёт без отца. Мать - Ольга Валерьевна Видова, ваша сестра. Что будет, если она лишится последних родственников? А?.. Молчите... А где, кстати, её отец?
- Он умер божией милостью в вашей тюрьме.
- Печально. Но в этом виноват не Бог, а он сам. Ну, да не о нём разговор. Вы племяннице-то помочь хотите?
- Помочь?.. Лучшей помощью для неё было бы увезти её куда-нибудь подальше от вас. А теперь уже поздно...
- Зачем же увозить? Здесь - родина, здесь - могилы наших предков, наша земля. Ну так что будем сотрудничать или как?
- Что вам нужно?
- Явки, пароли, адреса... Не придуривайся, "неблагой", всё ты понимаешь, - опять резанул где-то у уха "вольник".
- Сергий немного грубовато выразился, но в целом именно это я от вас и хотел бы услышать, - мягко, и как-то вкрадчиво сказал страж.
- Я ничего не знаю... Какие ещё явки, какие пароли? Я вам не шпион.
- Не шпион, а запрещённую литературу хранили. А где вы её брали? То-то же. Имели какие-то контакты, значит. Вот и расскажите нам о них. Кто эти люди, где находятся, чем живут. Ну, давайте, вспоминайте. ...Снова молчите. Это вам не поможет. Вы хоть знаете в какую неприятность вы можете угодить? Категория "А" покажется вам цветочками. Я вам объясню. Вчера вечером, а может и днём - пока точно не установлено - неизвестыми были украшенны по всему городу десятки елей. По языческому обряду. Что является одним из самых тяжёлых преступлений против Церкви. Десятки, понимаете. Не одна и не две, а десятки. А это уже экстремизм. И вас видели в парке у одной из них. Есть свидетели, вас опознали. Более того, были выведены из строя все уличные камеры видеонаблюдения, поэтому мы не можем определить этих экстремистов. Налицо спланированная антицерковная акция. И вы, Иван Валерьевич, оказались под подозрением. Под обоснованным, причём. Но, как я понял, вас не очень-то волнует ваша судьба. Поэтому собственно я и предложил вам подумать о племяннице. Мы отберём её у вашей сестры, будьте уверены. Мы найдём причину.
"Зачем же тогда нужна была эта увертюра с перечислением его книг. Единственно ради того, чтобы покрасоваться? Мог ведь сразу о ёлке сказать. Но как же быть со Светланкой. Что же делать? Что?..". Мысли вихрем крутились в голове Ивана, но выхода он не видел. Этот страж припёр его к стенке. Сдавать Егора он не хочет, подставлять под удар Светланку - тоже. Где же выход?.. Что делать?..
- Ну же, Иван Валерьевич. Смелее, - издевательски подбадривая его, напомнил о себе страж. - Да не будьте вы таким упрямым. Сдались вам эти преступники - на дно же утянут вместе с собой. А так, вы можете всплыть. Если поможете нам. Вашу категорию можно будет снять, а там и до реабилитации недалеко.
- Всплыть, значит... Всё хорошо - только я не говно, чтобы всплывать.
Иван зло посмотрел в лицо стража. Но теперь в его взгляде кроме дерзости был и вызов.
- Значит, не говно..., - внешне страж даже не шелохнулся, но его голос изменился . Он уже не был уговаривающим и тем более вкрадчивым, теперь в нём звучал металл. - Вы знаете, где я работал до православной стражи?.. В химчистке. Счищал грязь. И мне это нравилось - уничтожать грязь, выводить её. Но потом Бог захотел, чтобы я счищал грязь среди людей. Так я оказался здесь. Теперь я уничтожаю человеческую грязь. Ты не говно?.. Очень может быть. Но ты грязь. Вы все - атеисты, язычники - все - грязь по сравнению с верующими. И я стираю вас с лица земли, чтобы вы не оскверняли своим видом взор Господа.
- Если я грязь, то грязь - лечебная. И я надеюсь, что все вместе мы вылечим от вас страну. Надеюсь, у нас хватит для этого грязи.
- Уведи его, Сергий, - после недолгого молчания, сказал страж. - Пусть он подумает над тем, что я ему сказал.
- Ну, встал!
"Вольник" рывком поставил Ивана на ноги, отстегнул наручники, толкнул к двери. Когда он вновь вернулся, Марк нервно ходил по кабинету.
- Всё-таки надо было ему врезать, сразу бы заговорил. Чё ты мне не разрешил? А, Марк?
- Да заткнись уже... Хочешь врезать - вон бери, - Марк наугад взял одну из папок. - Рыжов Сергей. Тёзка твой смотри-ка... Вот ему и врежь, хоть кости ломай. Разрешаю. А с этим я сам. Ты видел как он на меня смотрел?.. "Неблагой" и ведь посмел... Все они грязь. Нет, с этим я сам...
- Чё это ты, Марк? - тупо глядя на него, спросил Сергий.
Марк остановился. У него не выходил из головы этот вызывающий взгляд Ивана, его смелость и наглость. И в этом взгляде был не просто вызов, там была гордость. Непокорённая, самоуверенная, наглая и дерзкая гордость. Та самая, признанная Святой Церковью смертным грехом. И недаром в списке смертных грехов она стоит первой, являлась тягчайшим среди них. Ведь это именно гордость вселяла и вселяет до сих пор в сердца людей дерзость, с которой они взирают на Небеса, вместо того, чтобы преклониться перед Господом. Это именно из-за гордости люди желают уподобиться Богу, вместо того, чтобы признать себя Его рабами. Равняют свой ничтожный разум с разумом и волей Всевышнего, пытаясь понять и постичь Его замыслы, вместо того, чтобы просто принять их как данность. И она задевала его достоинство стража. Никто до сих пор не смел на него так смотреть. И так говорить. Никто. Но одновременно Марк и оживился. Он почувствовал охотничий азарт. Наконец-то перед ним достойный соперник, победа над которым принесёт ему удовлетворение какого он не испытывал за все три года службы в страже. И чем сильнее окажется гордость этого "неблагого", тем сильнее будет его удовлетворение от того, что он её сломит. У него даже совсем выскочило из головы, что приказ митрополита важнее, что его следует выполнить как можно скорее. Вызов! Ему посмели бросить вызов! Вот что важно!
- Вот что. Через десять часов веди его ко мне. Отосплюсь, а там посмотрим кто кого.