Они стояли посреди огромного внутреннего двора какой-то тюрьмы. То, что это тюрьма, было понятно по натянутой колючей проволоке на высоком заборе, по зарешёченным окнам, уныло смотревшим на них, но особенно - по атмосфере, царившей здесь. Иван никогда не был в тюрьме - все его прошлые задержания прошли на постах стражи - но, даже если б он был с завязанными глазами или почему ещё либо не мог бы разглядеть тюремных построек, он всё равно догадался бы, где именно они находятся. Было здесь что-то особенное, что-то, что может быть только в тюрьме. Какое-то едва уловимое, необъяснимое чувство, какое-то напряжение, сразу же наваливающееся на плечи, сковывающее невидимыми путами - вот уж и вправду тюрьма - каждое движение. Даже собаки здесь лаяли как-то по-особенному, с какой-то цепной злобой.
После духоты "воронка" свежий воздух показался Ивану самым приятным, что может быть в жизни человека. Он с наслаждением вдохнул, но тут же получил толчок в спину.
- Чего встал, грешник! Давай, пошел!
Иван, понукаемый стражем, встал рядом с остальными задержанными. Яркий свет прожекторов, освещавших внутренний двор тюрьмы, позволил Ивану разглядеть тех, с кем он ехал в "воронке". Слева от него стоял тот самый старик, который всё время кряхтел, он и сейчас кряхтел. Он был действительно стар, ему, наверное, было под девяносто лет, ну или уж точно за восемьдесят. Об этом лучше всего говорила его сильно сгорбленная фигура. Он и стоял еле-еле, чуть не падая - Ивану даже приходилось поддерживать его. Одет он был бедно, если не сказать, как нищий - в какой-то заштопанной, выглядевшей такой же старой, как и он сам, фуфайке, протёртых до нельзя и зашитых многочисленными заплатами валенках, в штанах под стать фуфайке, только кроличья шапка-ушанка выбивалась из общего гардероба. По сравнению с другими вещами, она выглядела вполне пристойно, и даже ново. В целом его образ соответствовал тому, который представил себе Иван.
А вот на счет Серёги Иван ошибся: он совсем не походил на того, что нарисовало ему его воображение. Серёга был среднего роста, даже пониже самого Ивана, правда необычайно широким - его поистине богатырские грудь и плечи говорили о недюжиной силе. Обут он был не в кирзовые сапоги, а в очень даже приличные зимние полуботинки. Да и его одежда свидетельствовала об обеспеченности и достатке - хорошая кожанная куртка с меховым воротом, выглаженные брюки. Вот только шапка - ну совсем как у старика - не соответствовала общему "хору". Была слишком уж простецкой в сравнении с одеждой, хотя, конечно же, лучше, чем у того же старика. Вместо небрежной щетины круглое лицо окаймляла щегольская бородка. Нет. Серёга точно не был сантехником или слесарем. Скорее уж предпринимателем, причём весьма успешным. Странно, что он вообще здесь находится, ведь наверняка мог бы и откупиться. А когда они встретились глазами, Иван понял, что и мнение о нём, как об увальне, также было ошибочным. Глаза Серёги даже в такой ситуации искрились задором и неподдельным весельем, выдавая в нём лёгкого и непринуждённого в общении человека. В чём Иван сам имел возможность убедиться, сидя с ним в "воронке". Вообще-то он уже тогда был склонен поменять это своё мнение о нём. Слишком уж жив, для увальня, был Серёга в своём разговоре. Серёга тоже узнал его. Он подмигнул ему, мол, не унывай, всё обойдётся, и что-то засвистел себе под нос. Может, вспомнил что-нибудь из бардов или рокеров.
Рядом с Серёгой стояла и та девушка - теперь Иван видел, что она была молода, не старше двадцати пяти лет, - которая постоянно всхлипывала, сидя в "воронке". Её красивое лицо портили следы тяжёлых душевных переживаний. По-видимому, всё происходящее сейчас с ней было для неё огромным потрясением, совладать с которым она не могла. Скорее всего, она не была "неблагонадёжной". За что же её могли взять? Её глаз Иван не разглядел, так как она всё время стояла потупив взор. Но, наверняка, они были также красивы и, может быть, походили на два горных озера - чистых и прозрачных. Одета она была неброско. Но, на взгляд Ивана, от этого её внешность ни сколько не проигрывала. Наоборот, со вкусом, в котором ей нельзя было отказать, подобранная одежда подчёркивала её природную красоту.
Был ещё и пятый пассажир "воронка", о присутствии которого Иван, как, наверное, и все остальные, и не подозревал. Настолько тихим и оттого незаметным он был всё своё время пребывания в "воронке". Он и сейчас, несмотря на свой высокий рост, вовсе не бросался в глаза. Стоял без движения, не суетился и не оглядывался, как Серёга. Плотно сжатые губы, казалось, не могли выпустить не то что слово, а хотя бы и просто короткий звук. Статуя, да и только. Это был немолодой, но ещё и не старый, мужчина, одетый чуть ли не также бедно, как и старик. Только его худощавое лицо, заросшее неряшливой, бородой, привлекало внимание. Будто высеченное из камня, настолько оно было непроницаемым, его лицо, именно лицо - глаз Иван не мог видеть из-за дымчатых очков - излучало такую несгибаемую волю, что его обладателю все эти ночные дрязги, все эти "воронки" наверняка должны были казаться сущим пустяком, не заслуживающим ни малейшего внимания. Он и вёл себя так: спокойно, с каким-то неуловимым достоинством, будто вся эта суета совершенно его ни касалась. Это и было самым примечательным в его облике. А ещё, пожалуй, руки - жилистые, с вздувшимися венами, крепко сцеплённые между собой длинными пальцами. Но, в отличие от той же бороды, они были ухоженными. Странно, на бороду время не нашлось, а вот на руки...
- Значит так, грешники, - подошедший к ним коренастый страж бесцеремонно перебил мысли Ивана. - Сейчас каждый из вас назовёт свои фамилию, имя и отчество, год и место рождения. Отвечать громко, ясно и чётко.
Страж подошёл к неизвестному пассажиру-статуе, стоявшему к нему ближе всех. В руках он держал блокнот с ручкой.
- Имя?
- Семёнов Николай Яковлевич. Две тысячи десятый. Село Вознесения Господне номер сто одиннадцать, бывшее Баклаши, Святоандреевская епархия, бывшая Иркутская область, - не шелохнувшись и, даже не посмотрев на стража, ответил пятый пассажир. Голос у него оказался глубоким и спокойным под стать его поведению и внешности.
Страж внимательно посмотрел сверху вниз на пассажира - он был ниже его ростом - и обращаясь ко всем, но продолжая при этом по-прежнему смотреть на него, громко сказал:
- Значит так, грешники. Год обязательно называем со словами "от Великого Рождества Христова". Бывшие названия посёлков, городов и областей не упоминаем. Говорим только те, что утвердила Святая Церковь. И говорим ясно, без запинки. Те, кто не понял - пеняйте на себя. Я предупредил.
Страж, наконец, посмотрел на остальных, как бы желая убедиться, что его слова были услышаны.
- Ну, ещё раз. И соблюдая всё, что я сказал. ...Ну, Семёнов!
Пассажир-статуя после недолгого молчания, чеканя каждое слово, преднамеренно выделяя те, на которые указал страж, вновь произнёс свои данные.
- Семёнов... Николай... Яковлевич... Две тысячи... десятый... от Великого Рождества... Христова... Село... Вознесения Господне... номер... сто одиннадцать... Святоандреевская епархия.
Страж, уловив издёвку, вновь внимательно посмотрел на пятого пассажира. Но говорить ничего не стал.
Иван мысленно ухмыльнулся, но не тому, что пассажир Семёнов умудрился поиздеваться над этим псом. Он подумал о том, насколько могут быть безграничны человеческие глупость и тщеславие. Ведь чем, если не глупостью и тщеславием, назвать это стремление переименовывать старые названия новыми. Помнится так самоутверждались ещё коммунисты, переименовав сотни городов и тысячи улиц. Теперь вот церковники последовали их примеру, хотя казалось, должны были бы гнушаться методов "проклятых атеистов". Но они не только следовали им, они стократ превзошли их. Переименовывались не только все населённые пункты от мала до велика - причём, то ли от нехватки нужных названий, то ли от бедной фантазии многочисленным деревням и посёлкам присваивались одни и те же названия, отличавшиеся лишь порядковым номером. Так появились на свет сотни Вифлеемовок, Вознесений Господних, и других странных для русской земли и русского уха названий. Переименовывались и реки, озёра, хребты, горы, пики, урочища, ущелья, равнины. Но и на этом Церковь не остановилась. Далее Она обратила свой "святой взор" на... Небеса, туда, куда ежедневно посылала миллионы молитв, и переименовала все космические тела и объекты - от самых мелких астероидов и до планет, от созвездий и до галактик. Марс у Неё стал Неукротимым Спасом, Венера - Небесной Богородицей, Меркурий - Благовестом. В атласах больше не было ни Большой Медведицы, ни Кассиопеи, ни Гончих Псов, ни Туманности Андромеды. Их место заняли всевозможные христианские святые и мученики, а также святыни, чаще всего те, где эти мученики, собственно говоря, и мучились. Причём Церковь не особо волновал тот факт, что прежние созвездия никак не соответствовали своей формой новым названиям. Ну чем созвездие Гончих Псов может походить на апостолов Петра и Павла? Но по церковной логике выходило, что может. Повезло только Солнцу и Луне - их Церковь не тронула, порекомендовав лишь называть соответственно Дневным и Ночным Светилами. Причина столь диких по своему размаху и смыслу деяний Церкви была глупа, как в принципе и всё, что Она делала в последние годы, и уходила своими корнями в те времена, когда христианство было всего лишь мелкой беззубой сектой и только-только делало свои первые шажки по белу свету - кто бы мог тогда подумать, что из неё вырастет монстр, который начнёт кромсать клыками всех и вся. А между тем уже тогда проявилась христианская нетерпимость ко всему инакомыслящему, непохожему на него самого, уже тогда оно начало своё противоборство, ещё неловкое и неумелое, вызывающее максимум только раздражение, но которое перерастёт позже в кровавое. Уже тогда из уст христиан летели проклятья в адрес языческого мира, в лица языческих Богов, в самих язычников, тех, кто позволил им молиться своему Богу и жить по своему усмотрению. Уже тогда зарождались ненависть и ревность христианства к Древнему Миру, которые окажутся столь велики, что породят это неугомонное стремление всё уничтожать, переделывать и переименовывать, вошедшее позже у него в привычку. Потом оно объявит войну всему непохожему, неугодному. Но особенно жестоко будет к язычеству. Иван дословно помнил ту статью, маразмы имеют обыкновение глубоко врезаться в память, в православном еженедельнике "Колокол", где говорилось о принятии Святой Церковью решения о переименовывании космических тел. Каждое слово той статьи сквозило врождённой ненавистью к древним Богам. О чём Церковь, не пытаясь даже чем-нибудь завуалировать своё абсурдное решение, напрямую и заявляла: "Всевышний Господь Бог наш, являясь Создателем всего сущего как на земле, так и на небе, оскорблён и унижен тем, что творения Его зовутся погаными именами. Всевышнему Господу Богу противны всяческие упоминания поганых языческих кумиров. Гнев Господа Бога нашего велик и неукротим. Посему высшим руководством Русской Православной Церкви решено избавить творения Господа Бога нашего от мерзких имён, так как они неугодны Ему и оскорбляют Его одним своим звучанием. Отныне Его творения нарекаются новыми, богоугодными и благозвучными именами. Такова Его воля". Далее шёл длинный список новых обозначений, которые всем теперь надлежало знать. Конечно же, это особенно касалось "неблагонадёжных", для них был даже устроен специальный экзамен. Насколько же сильна должна была быть ненависть христианства, что даже спустя века оно продолжало мстить уже поверженному язычеству, пытаясь любыми способами стереть всё, что могло хоть как-то напомнить о нём!
Страж между тем продолжал свой опрос. Следующей стояла та самая девушка. Она вздрогнула при обращении к ней стража, и тихо пролепетала:
- Соколова Мария Васильевна. Год рождения две тысячи тридцать восьмой от Великого Рождества Христова. Город Святоандреевск.
- Ещё раз - год. И громче, - страж подошёл к ней ближе.
- Две тысячи тридцать восьмой...
- Громче и внятней! И с самого начала!
- Соколова Мария Васильевна. Год рождения две тысячи тридцать восьмой от Великого Рождества Христова. Город Святоандреевск, - безуспешно стараясь унять дрожь в голосе, проговорила девушка.
- Так-то лучше. ...Что ж, ты, такое имя позоришь? - укоризненно сказал страж.
Потом подошёл к Серёге. Но прежде чем успел сказать хоть слово, Серёга, вытянувшись по стойке смирно, будто солдат на плацу, тут же выпалил:
- Сергей Леонидович Рыжов. Две тысячи двадцать девятый от Великого Рождества Христова. Город Святоандреевск.
Серёга оказался одногодком Ивана. А вообще он всё больше и больше нравился ему. Своей непосредственностью, чувством юмора. Мало кто смог бы в такой мрачный момент не пасть духом. А вот Серёга смог. И даже смог превратить в фарс эту унизительную для всех сцену. Страж даже, не то от неожиданности, не то от удивления, открыл рот. Да так и стоял, растеряно глядя на Серёгу. Иван еле сдерживал улыбку при виде застывшего стража. Остальным тоже, судя по их лицам, было нелегко сохранять спокойствие, чтобы не прыснуть смехом. Только пассажир Семёнов по-прежнему был невозмутим.
Страж так и не нашёлся, чем ответить Серёге. Лишь взглянул также пристально, как и на Семёнова, видимо запоминая. И перешёл к старику.
- Твоя фамилия? - теперь страж был грубее и жёстче.
- Короленко Сергей Павлович, - сказал, откашлявшись, старик. - Год рождения тысяча девятьсот семьдесят седьмой от Великого Рождества Христова. Село Чудотворское, номер тридцать семь, Святоматвеевской епархии.
Иван взглянул на старика: "Ну, надо же. Почти полный тёзка великого русского конструктора космических кораблей". А вот страж даже бровью не повёл, записывая имя старика в свой блокнот. Ему это имя, судя по всему, ни о чём не говорило. Да это и не удивительно. В семинариях и православных школах об этом не говорили. Он скорее без запинки поимённо назовёт все тринадцать колен Израелевых - кого родил Авраам, кого Исаак, сколько у кого сыновей, дочерей. Эта чушь считалась у церковников важнее своей собственной истории. И им её вбивали в головы крепко...
- Ты! - подошёл страж к Ивану.
- Шумаков Иван Валерьевич. Две тысячи двадцать девятый от Ро... от Великого Рождества Христова. Город Нововоскресенкс. Святоандреевская епархия.
- Значит так, грешники, - запихав блокнот и ручку в карман, громко сказал страж. - Вы находитесь в монастырской тюрьме, а не на курорте. Если кому-то это кажется смешным, - при этих словах страж взглянул на Серёгу, - тот скоро убедится в обратном. Если вы оказались здесь - значит, подозреваетесь в преступлениях против Святой Церкви. Подумайте над своими словами и поступками, они вам зачтутся, все до единого.
Потом их куда-то повели. По пути Иван видел множество следов от машин, и ещё больше - людских. Видать, ночка выдалась неспокойной, и стражи без дела не сидели. Куда их вели - Ивану было уже всё равно. Хоть куда-нибудь бы. Он просто смертельно хотел спать.