|
|
||
Может, вы желаете выкурить сигарету?
И не было солнца, а был дождь; дождь и ночь. Электрические огни сверкали драгоценными переливами. В шуршащей темноте плескались изумрудные, синие, фиолетовые волны.
И в этих завихрениях туманного дождя шла Энки в черном плаще. Надо сказать, что черный цвет она одела впервые за 26 лет, а все эти годы предпочитала красный и оранжевый цвета.
Здесь начинается рассказ о красном и оранжевом.
Чувства Энки находились в замутненном состоянии, но нельзя относить это только на счет черного цвета. Выкурила она около двух пачек сигарет, а перед этим рассталась с невинностью, тщательно лелеемой на протяжении 26 лет.
Пробираясь по опавшим листьям к дому, она свернула к освещенному окну киоска и купила еще пачку сигарет.
Перед своим подъездом Энки почему-то оглянулась и задумчиво помахала рукой в воздухе. А потом, сама на себя удивившись, юркнула в дверь.
Было, как всегда, темно, и пахло, тоже, как всегда, но ощущалось чье-то смутное присутствие. Энки бодро пошаркала ногами по коврику и, делая вид, что ничего не замечает, шагнула к лифту.
А из темноты выдвинулась фигура в лохмотьях. Сердце Энки бухнуло где-то в горле и затихло...
Она взбежала по ступенькам и ткнула холодным пальцем в кнопку лифта. Но существо прихромало к лифту не менее проворно, и в свете из открывшихся дверей Энки увидела седого старика, который, укоризненно глядя на нее, произнес:
- Зачем убегаешь, а? Я тебя жду.
Энки растерялась и, невежливо промолчав, шагнула в лифт. Старик двинулся за ней, нажал кнопку, отправил лифт в долгую поездку на 11 этаж. Помолчав, он сказал Энки:
- Я сны покупаю. Может, продашь?
Энки опять испугалась, в голове у нее мелькнуло: "За похлебку...Чечевичную что ли?" Старик опять обиделся:
- Я честно покупаю!.. Зачем говоришь? Я честно... Меня Бог благословил!..- несчастное создание поперхнулось собственной слюной, закашляло, заплакало и растаяло в воздухе. Двери лифта открылись. Энки нервной рукой нашарила ключ и тыкала им в замок, пытаясь открыть дверь.
В ее глазах отражалась наивность прожитых лет.
В ее голове пищали обрывки раздавленных мыслей.
Слишком много теории и отсутствие практики.
Стук в стену и звонок телефона заставляли ее проснуться.
Дверь открылась. Добро пожаловать. Чаю?
Энки прыгнула в квартиру и захлопнула дверь. Постояв, она стала дышать тише, сняла ботинки, прошлепала на кухню. Зажгла газ, поставила чайник, включила свет, сняла плащ, вымыла руки и надела красные тапочки. И, вроде, успокоилась. Не так, чтобы окончательно. Но она все себе объяснила поздним часом, расстроенными нервами, двумя пачками сигарет и галлюцинацией. Поэтому, когда она ложилась в постель, ее испуг был тщательно забаррикадирован кирпичами самоубеждения и задвинут в дальний угол.
Энки снился сон:
Был тогда красный мир, которым никто не управлял. Люди были дики и грубы, никто не думал строить общественный строй.
В оранжевой пустыне жили эти люди, и соль выела им глаза, поэтому не слепило их солнце, которое сделало огненными их лица и волосы. Люди не были слабы и со всем справлялись, но они не могли видеть, как два великих Бога уходили по красной дороге, проложенной солнцем в пустыне. Уходили из их мира так надолго, что можно было бы сказать - навсегда.
И было это еще до того, как появился хаос, а затем новый Бог, который воссоздал Землю.
Энки проснулась оттого, что ее тошнило. Пошатываясь, побрела в туалет. И только тут поняла, что мутило ее весь вечер. После мучительных тридцати минут Энки окончательно проблевалась. Она вышла в кухню, освещенную сереньким рассветом, выпила холодной воды из банки и отправилась досыпать.
И оттого, что она проснулась, ей приснился второй сон (это был единственный плюс):
Энки снилась одна из ее жизней. Во времена странствий по коварным лесам Оранжевой Луны ее слух резали вопли медитативных музыкантов. Тогда она встретила Израиля, живущего в одном из своих снов. Он был серым призраком Оранжевой Луны, и ничто не привлекало его, кроме снов. Он предложил купить один из снов Энки за рыжее солнечное пятно и осеннюю песню. А ей захотелось отдать Израилю все свои сны и следовать за ним розовой тенью.
Он сделал вид, что понимает ее.
Он сказал, что она нужна ему.
Они были вместе на прозрачном празднике Мельничных Колес, они вместе пели песни о Заброшенном солнце, они вместе засыпали под звон оранжевых струй. Вместе они попали и в башню Пустынного света. Что их занесло туда - непонятно, но Энки и сейчас снится это: вначале было плохо, было темно и холодно. Сыро и темно. Гулко капала вода, дуло по ногам, скрипело перемалываемое железо. Пахло ржавчиной и сырой известкой. Где-то били по колоколу, и низкий протяжный звон плыл под потолком вместе с серым дымом. Так было, пока на Энки не свалилось откуда-то огромное зубчатое колесо и не пришпилило ее к полу.
Перед ее глазами поплыли солнечные пятна, запахло скошенной травой, вода поднялась туманом и растаяла в синем небе. Услышалась музыка, та, что ждала ее всю жизнь.
И, открыв глаза, Энки в капле росы увидела солнце, согреющее ее.
Ее разбудил телефонный звонок. Подняв трубку и сонно пробормотав: "Але," - Энки услышала нечто не совсем обычное: высокий голос пел на незнакомом языке. Энки не могла бы объяснить, откуда в ее голове выплывали слова об оранжевой печали:
Осень никогда не приходит одна. И в этот раз вместе с ней пришел я. Из далекого тумана пришел я к тебе, и цветок в моей руке давно завял. Открой окно в холодной комнате и ты увидишь меня, стоящего там с гитарой в руках. Я буду играть классический вальс осенних листьев, а ты будешь слушать и грустить. Я расскажу, что в лесу ручей звучит диминуэндо, что лед хрустит под ногами, и как хорошо вернуться в свой город. И увидеть красное и оранжевое. И растаять в твоих глазах. Я никогда не смогу уйти отсюда. Я навсегда останусь в этой осени...
Короткие гудки растаяли как окончание мелодии, а Энки, немного послушав шуршание тишины, повесила трубку.
Глядя на серо-оранжевый город за окном, Энки строго спросила себя, не хочется ли ей курить. Изобразив из себя задумчивого старца, и просидев так минут пять, она пришла к выводу, что не хочется и, подняв трубку, набрала номер подруги Офигении, в данный период находившейся в больнице. Трубку подняла ее мать, странная женщина, которую все звали Климентина. Климентина изучала старую книгу с серыми буквами "Саошиант" - на обложке. На молчание Энки она грустно вопросила:
- Бородатый, это ты?
И Энки, удобно устроившись на диване, прослушала двадцатиминутную лекцию о последователях бога Сини, которых другой Бог покарал слепотой за отказ отвечать на его вопросы. После этого Энки почувствовала себя в великолепной творческой форме и попыталась записать услышанную песню. Но слова разбежались как тараканы, когда на кухне включаешь свет. Она еще немного задумчиво погрызла ручку, записала пару слов и выключила свет, засунула ручку под подушку, скинула листок на пол и отправилась на кухню делать себе яичницу...
Случай на Комарином болоте.
Тоненько звенело Комариное болото. Над ним дрожал бледно-сиреневый туман, из которого складывались и расплывались задумчивые образы, изредка вспыхивающие ядовито-желтым светом.
Из-за деревьев, покрытых древним фиолетовым мхом, вышел Энки, одетый в оранжевые брюки и свитер. На ногах у него были красные ботинки, вокруг шеи обвивался алый шелковый платок.
Израиль спал, привалившись спиной к мягкому искривленному стволу. Израиль не видел юношу.
А тот вступил на тонкую пульсирующую тропинку, ведущую к старому дубу. Оранжевый шел уже четвертый день. Он не видел живой души с тех пор, как вступил по своды гремящего леса, поэтому, когда он узрел Израиля в серых одеждах под деревом, то очень обрадовался. Путник замахал руками, пытаясь привлечь к себе внимание, т.к. знал, что кричать бесполезно - тихий звон поглощал любые другие звуки. Внимание спящего не привлекалось, и Энки, потеряв всякую бдительность, начал торопливо пробираться по тропке.
Он не заметил пустого облака на тропинке, которого следует остерегаться всякому, сделал шаг и в следующий миг исчез с легким хлопком, будто его не было. Пустое облако слегка вздохнуло.
Израиль проснулся и, усевшись удобнее, стал ждать. Он слышал в придорожном кафе "Пустая изба", что Энки идет к Восточному троллейбусному парку через гремящий лес. Израиля все время интересовал сон этого Энки - ему снились два бога, которых Израиль не хотел забывать, и никак не мог вспомнить.
Маленькая, щупленькая старушка в зеленом сарафане, зеленой кофте с желтыми цветами и зеленых же ботинках с налипшей на них землей, спускаясь пешком по лестнице, ворча на новую моду - лифт отключать, увидела на площадке между 9 и 8 этажом Бородатого. Поздоровавшись с ним и двумя бездомными, старушка заковыляла дальше.
Бородатый курил "LM" с ментолом, тогда как два его собеседника предпочитали "Честерфилд". Один из них, очень худой и высокий, одетый в длинный желтый плащ, все время закатывал глаза и имел явную тенденцию выпасть из разговора, куда его усердно вовлекал рыжий в оранжевой одежде:
- Змей, ты у Климентины был? - с веселым видом приставал рыжий.
- Был. Другое там все. На стенах зеленые пятна намалеваны.
- Она мне говорила, что это Саошиант, - выдохнул вместе с дымом оранжевый и улыбнулся.
- Это ей Бородатый книгу привез, - пояснил длинный Змей, затянулся и переступил коричневыми ботинками.
- На даче откопал, - вставил реплику Бородатый, - Климентина теперь Сини ждет, хочет уходить.
- Да, теперь многие Сини ждут, - Змей задумчиво помотал головой и погрузился в созерцание кончика своей сигареты, скосив глаза, и явно намереваясь замолчать до понедельника. Бородатый, глядя на голубой дым сигарет, проговорил:
- У Фомы-то был?
- Был.
- И что Фома сказал? - опять пристал рыжий.
- Фома сказал: "Чума".
Они докурили и, выкинув бычки за окно, направились в угловую квартиру на девятом этаже, где постоянно обитал Бородатый, две полосатые кошки да пара-тройка сменяющих друг друга бездомных, которых мотает по миру без их на то согласия. Причина их перемещений непонятна. Климентина говорит, что это пустое облако ввергает их в такое состояние. Да только она много чего говорит, совсем не обязательно всему верить.
Дверь квартиры ? 54 захлопнулась, и с потолка стал спускаться паук, починяя порванную паутину.
В комнате раздался звонок телефона. Энки вздрогнула, пепел упал на пол. Затушив сигарету о блюдце и ухитрившись обжечь себе пальцы, Энки с явной неохотой потащилась в комнату, раздумывая, кто звонит ей в 3 часа ночи. Подняв трубку, она услышала с детства знакомый голос подруги Офигении, но та почему-то назвалась Израилем. Энки стало холодно. Прижимая влажной рукой трубку к уху, она пыталась перетащить телефон на кухню, где горел газ, и вообще, было не так опасно. Вся углубившись в перемещение по коридору в темноте, Энки не очень внимательно слушала Офигению. Сквозь звон в ушах, шорох и треск в трубке до Энки смутно доходил смысл речей. От нее просили какого-то сна.
Энки вдруг расстроилась: ее жутко пугал этот Израиль, а теперь еще и подруга вот. На требовательный вопрос в трубке она дрожащим голосом произнесла что-то, по смыслу похожее на: "Бери что хочешь, только оставь меня в покое!" - но менее складно. Сразу повеселевшая Офигения рассыпалась в благодарностях, а Энки повесила трубку и заплакала, глядя на синие язычки горящего газа.
Теперь это больше похоже на рассказ о том, как у Энки отняли сон, но это не так.
В тот день, когда на город выпал первый снег двадцать четыре последователя бога Сини вышли на улицу в красных одеждах. Они шли мимо серых домов, раздетых деревьев и одиноких прохожих в полном молчании, лишь брякая бубном и погремушками в такт шагам. Они прощались с этим городом и уходили к своему богу.
А первый снег падал на крыши, улицы, деревья и головы прохожих, таял на асфальте, белил небо, прятал солнце и падал, падал, летел, кружился. В пыльной и теплой комнате тикали часы. На диване с потерто-коричневым покрывалом спал рыжий котик в белых носочках. К окну подошел хромающий старик в висящих одеждах. Забывал он зеленую траву, листья, думал о том, что снег седой, и он седой (и что бы отсюда следовало?). Вспоминал оранжево-красных богов, увиденных во сне. Старик сел в кресло, откинул голову, закрыл глаза. В пыльной комнате раздался шелест больших темных крыльев. Ветер, поднятый ими, смел пыль со шкафов, испугал рыжего котика и перенес старика на эту пустынную дорогу, ведущую к оранжевым богам.
И он долго шел и, наконец, увидел лес на своем пути. И ничего не было из того, что он ожидал увидеть, но сердце его замерло на мгновение в груди и выпорхнуло наружу, и повело его туда, где солнце смеется в зеленых листьях, а ручеек подкидывает вверх хрусталики песен и трава так шелестит, что кажется - не нужно никакого моря. Из его глаз полились слезы, а сердце трепетало песнями и счастьем. И все было возможно тогда. Он шел к своим богам.
Энки услышала завывание похоронных сирен. Она увидела печальную процессию, идущую по растаявшему снегу. Она подошла к пыльному шкафу и вытащила большую коричневую книгу с белыми буквами: "Справочник фельдшера". Она читала про психические расстройства, когда услышала женский голос, вплетенный в траурное пение труб. Голос бился в истерике, повествуя всем о печальной кончине Израиля. В просвет между тучами глянуло солнце. Энки зажмурилась на сверкающие капли на стекле окна и слушала сердце, сжимающееся от всаженного острия:
- Куда ты ушел от нас, Израиль?
Ушло солнце, замелькал снег, тихо заплакали трубы. Энки, сжавшись, закрывала уши руками и шептала, уставившись в стену:
- Между домов мелькает черный хвост - это кошка. Или это что-то страшное. Я не верю в эти сказки. И не хочется смотреть, но я пойду. Я буду делать все, как умею. А Она будет смотреть желтыми глазами. Заглядывать в окна. Шуршать по асфальту. Я точно знаю, что человек разбился на мотоцикле. Я точно знаю, что Она ходит рядом. Но я не знаю, чего Она хочет. Я хочу думать, что сейчас весна. И что уходят, когда захотят уйти. Я не знаю, как это бывает. Но я помню, что Она стоит того, чтобы жить. Я вижу снег. Но я верю, что это весна.
Слезы текли из зажмуренных глаз Энки. Она так устала. Она заснула на диване. А за окном шуршал снег. И это был сон:
Шуршал редкий дождь, падал на оранжевую пустыню вперемешку с солнечными лучами. На песке, раскинув руки, лежали огненного цвета люди. Они впитывали капли, словно диковинные цветы. Над ними звенела тихая радуга, но они не могли ее видеть. Cлепые цветы пили пустынный дождик, вокруг тихо звенел и шуршал оранжевый мир.
На затуманенной дождем дороге показались два человека. Седой хромающий старик в серых одеждах шел, опираясь на руку юноши, одетого в оранжевые брюки и свитер. Свой алый платок Энки нес в руке. Они приближались, и уже можно было разглядеть улыбки на их лицах,
но Энки уже просыпалась. Она открыла глаза и увидела окно. За окном был город. Он звенел трамваями, жужжал моторами, лаял собаками, стучал шагами, гудел голосами. И на весь этот базар падал мокрый снег. Небо попыталось обелить город, но тот сделал по-своему: покрасил все серым. И теперь падал серый снег. Энки глядела в покачивающееся окно и думала. За стеной, у соседа жило радио. Энки слушала всем известное: "не-слы-шны-вса-ду-у-у..."
"У-у-у, гады! Меня не взяли!" - копошилось у нее в голове под легкий звон. Со стены на нее глядел с загадочной улыбкой Некто с огурцом в руке. Эта картинка приглянулась Энки великолепным апельсиновым цветом лица незнакомца и замечательным пурпурным оттенком огурца. Энки лежала спокойно, никого не трогала. Вдруг раздался звонок в дверь. Сердце Энки выскочило наружу (и побежало открывать дверь). Она села, посмотрела на часы. Они показывали редкое время: 26.74. За окном шлепался на землю снег. А за дверью кто-то очень настойчивый надавил пальцем на пуговку звонка. Звонок сработал. Вдруг заорал будильник. Энки вздрогнула и дико глянула на крикуна, он не унимался. Она встала и отправилась в коридор открывать дверь. В ее ушах звенел Оранжевый мир. На диване незамедлительно из воздуха начал вырисовываться сидящий, раскинув руки на спинке и повесив одну ногу на другую, юноша в оранжевых свитере и брюках. Он чему-то улыбался. А Энки шла по длинной коридорной дороге открывать дверь, за которой стояли Офигения, до сих пор прижимающая пальцем кнопку звонка, и Израиль, репетирующий фразу, которую он должен сказать Энки. А Энки шла. Возле дверей подпрыгивал маленький красный мячик. Приглядевшись, Энки узнала свое сердце. Она подхватила его в руки и открыла дверь. Cтарик сказал ей весело:
- Мы пришли за тобой!
В С Е.
1992г
|