Гном-А-Лле : другие произведения.

Я перевернулся на пустой бок и попытался заснуть. Но она позвала меня - где уж тут спать.
- Хорошая смерть уродилась в этом году! Крупная, сладкая, душистая. Не хочешь зайти, поглядеть?
- Нет уж, спасибо!
- Я ж не говорю попробовать, - она хихикнула. - Только полюбоваться. Уж больно хороша!
- Как-ндь зайду, - я улыбнулся и тихо встал с кровати, чтобы не потревожить молодую жену.
Спать, видимо, сегодня не получится. Моя приятельница, уж если ей приспичило поговорить, бывает очень упорна. Её голосок сегодня слишком отчётливо раздавался в моей голове. Я даже поозирался, словно она могла быть в спальне.
- Грустишь?
- С чего бы? - она никогда не грустит, моя подружка, за что её и люблю!
- Ну, ладно! Чего ещё у тебя хорошего уродилось?
- М-м-м-м, да, так... Бальзамин неплох, жимолость хороша на могилы, укроп для консервирования...
- Чего это ты консервировать собралась?
- Как обычно, головы... кочаны, хи-хи. А у тебя что? Как твой ворон, чё вещает?
- Да, хандрит. Ревматизм замучил. На лапы жалуется всё больше. Вещать отказывается, - я надел домашние тапочки, прикрыл дверь и тихонько двинулся на кухню, к погребу. Откинув тяжёлый люк, я стал спускаться в сырую темноту. Приём сразу ухудшился. Теперь её голос раздавался с перебоями и паузами:
- ... пришлю с...скрой трав... сделаешь е... припа... пройдё... эй... где?
- Ща, погоди. Нацежу себе чё-ндь, - я оглядел мшистые полки в неясном свете.
Тэ-экс, "Сердечная настойка". Это не сейчас... "Кровь невинных младенцев" - бузить, ведь, начну... Хотя... Да, нет, не стоит! "Моча старой ведьмы"... Бр-р-р! Эт только по необходимости: сильно в голову ударяет. Мне бы щас чего-нибудь типа "Ночного видения". Жаль, всё вышло. Или же "Пустырникового". Вообще-то я не очень его люблю, но иногда - вещь полезная... Впрочем, вот оно! Самое то! "Ящерицын сон" - отличный букет, полуденные ароматы, стрёкот кузнечиков и медовый свет, отфильтрованные зарослями дикого винограда. Отлично согревает, придаёт даже некоторой сердечности. Или тёплого безразличия - как вам будет угодно. Я взял с полки тяжёлую пыльную бутыль - хватит на всю ночь! - и поднялся наверх.
- Чего пьёшь? - тут же заинтересовалась она.
- "Ящерицу", - я уютно расположился в кресле на кухне и начал откупоривать вино.
- Ага! Неплохо. А я уже пол-литра "Мочи" выдула! - гордо сообщила моя незабвенная подружка.
- Да ты что! На дело собралась?
- Ну! Соседа одуванчиками кормить! - она улыбалась.
- Это примитивно, дарлинг!
- Зато эффективно! - нотки агрессии в её голосе мне не понравились.
Я налил себе первый стакан и уже начал пробовать, вздыхая от удовольствия. "Ящерицын сон" - это вещь, скажу я вам!
- Лучше бы ты ему на макушке одуванчики вырастила! - вино уже начало оказывать умиротворяющее действие, и я развеселился, - Представляешь, как он их там косить будет! Ха-ха-ха! Он газонокосилкой пользуется? Или косой, по-старинке?
- Не-е, неплодородная почва там у него... Хотя... симпатичная мысль, - она хихикнула и тут же огорчилась, - Выходит, я зря этой гадостью давилась весь вечер?
- Почему же - гадостью? Некоторые даже очень уважают, особливо с огурчиками, солёненькими... И не зря вовсе! Разберись вон... Хоть с Вонави. Он же тебе давно не нравится!
- Что толку-то! Мало ли кто мне не нравится! Вполне безобидный зомбак, меня пока не трогал.
- Ну, ты же говорила, что такие типы замусоривают пространство. Вот и уберись. Уборка и плита - дело ваше, женское, хе-хе-хе.
- Что ж, мне теперь в дворники подаваться, что ли? Всех не выметешь! Я со своими личными врагами хотела разобраться.
- У тебя же нет врагов! - я вслух захохотал, не стремаясь разбудить домочадцев: я уже был в самой середине летнего солнцепёка, расслабленный и готовый мгновенно удрать в прохладную щель.
- Нет врагов! Нет врагов!!! НЕТ ВРАГОВ!!! - голос её взвизгнул электропилой на дальнем участке и тут же захлебнулся на невидимом гвозде, - Придумаем, значит...
- А-а-а! Вот что тебя мучает! Жизнь скучна и неинтересна, а? Ха... Я ж тебе давал рецепт снадобья! Потеряла, да?
- Не годится твой рецепт для данного, конкретного случая! И вообще, все эти рецепты - дерьмо! И жизнь - дерьмо! И людишки эти невыносимы! И...
- Во-во-во! Завелась-поехала... Ладно, думаю тебе уже пора, хе! Передавай соседу приятного аппетита от меня лично.
- ... и ты - дерьмо распоследнее! Я как дура вчера!.. Платье надела, кролика приготовила...
- Да, не мог я вчера, не мог!!! - я постарался придать своему расслабленному голосу максимум убедительности, - Я вчера женился!
- А-ах, опять, значит! И все ключи уже передал, задница?
- Я не задница, а ключи - передал.
- И когда на охоту ваше сиятельство пожалует?
- Через пару неделек, думаю. Должен же я насладиться молодой женой хоть немного, - против своей воли я почувствовал, что хочу вернуться в спальню, под душный полог и проверить, как она там?
Всё так же бела и прозрачна, нежна и пуглива? Так же нещадно горят рубинами укусы комаров на её тающих ягодицах? Или что-то необратимо изменилось в её сознании, и она уже не робкая жертва, а осознавшая себя хищница?
- Жопа! Натуральная жопа!!! Сколько тебя знаю, а всё не устаю удивляться!.. Ничего, нарвёшься однажды на какую-нибудь нелюбопытную, она тебя живо подкаблучником сделает!
- Не нарвусь, ха-ха-ха-ах! У вашей сестры любопытство - один из ведущих половых признаков!
- И что же ты там всё-таки хранишь, а? Сказал бы по старой дружбе!
- Ба! И ты туда же! Я же говорил, выходи за меня замуж - узнаешь!
- Нет уж, спасибо! Я как-ндь так узнаю, без замужа!.. Ладно, мне пора... - и её голос исчез внезапно, всё ещё продолжая звучать звонким эхом.
Я невольно продолжал наш с ней диалог, пытаясь объяснить что-то сам себе. Минут через десять я окончательно запутался и с облегчением направился в спальню, воодушевлённый до невозможности.

В такой тихий летний денёк, когда облака с непрерывным грохотом ворочались на небе, когда дул порывистый ветер (вам нравится ветер?), выворачивая листья наизнанку и причёсывая высокую траву в одну сторону, а солнце нервно катилось по сумбурному небу, в такой вот славный денёк я решил отправиться на охоту.
Моя молодая жена, она была прекрасна не нашей, не местной красотой. Её светлые кудри, её нежнейшая, белая кожа, что краснела даже от самых ласковых прикосновений, её голубые глаза - всё вызывало трепет и восторг. Она не была похожа на местных женщин, кусачих с рождения, с тёмными глазами, чёрными кудрями и кожей, привычной к рваным ранам. Моя жена, она выросла среди тихого солнца, среди высоких белокаменных стен и голубых цветов, что растут в трещинах, возле надёжных песчаных пляжей и спокойного моря, близ прямоствольных сосен на невысоких горах. Там никогда не убивают из-за любви, там живут долго и славно прямоглядящие голубоглазые великаны. Моя молодая жена, она спокойно поглядела прозрачными глазами, дна которых мне никогда не достичь, она коснулась моего рта прохладными, нежными губами, она пожелала "ни пуха, ни пера" и попросила разрешении пригласить в гости свою сестру, чтобы не скучать в моё отсутствие. Я преисполнился нежности и уверенности.
- Зови свою сестру! Все ключи - в твоих ручках, но помни о кладовой: там спрятано то, чего тебе видеть нельзя. Развлекайтесь, как хотите, и не вздумайте скучать, я вернусь через неделю. Я вернусь через неделю, чтобы снова тебя обнять, моя ненаглядная, - и, не удержавшись, укусил за ухо, когда наклонился поцеловать.
Она вскрикнула, но тут же улыбнулась. Розовая мраморность окрасила её лицо и шею, и даже руки. Если б я мог увидеть её целиком в этот момент! Я уверен, что она вся, до самых кончиков маленьких пальцев на ногах, стала недоспелого земляничного цвета! И попросила меня возвращаться поскорее.
Я решил навестить свою подружку - уже давно обещал полюбоваться на её грядки, а уж потом - моя охота.

Её маленький домик, заросший до самой крыши ароматными травами и кустарниками, окружала непривычная тишина, даже ветер облетал его стороной. И подружка не выскочила, как обычно, из кустов, отряхивая смуглые руки от земли, а тихо вышла на крыльцо, одетая - бог ты мой! - в длинное белое платье. Я улыбнулся кривовато: ежели она задумала меня одурачить своим невинным видом, то ей это не удалось.
- Приветствую тебя, о, невиннейшая! - заорал ехидно.
- Тише, дурак! - она мгновенно оказалась рядом и больно зажала рот когтистой рукой.
Рука пахла полынью и ещё чем-то незнакомым, какой-то сладковатый запах.
- Пусти, ободрала ведь! - я вывернулся и потрогал царапины на щеке, - Чтой-то на тебя нашло, любительница тишины!
Она метнула взгляд в заросли сирени возле дома, я проследил. Там, в тенёчке, стояла детская коляска, занавешенная зелёной москитной сеткой.
- Ребёнка разбудишь, - прокомментировала она, с явным удовольствием разглядывая мою перекошенную рожу.
- Что ещё за ребёнок? - хрипло прошептал я.
Честно говоря, я испугался: какие дети, что за ерунда!
- Мой ребёнок, - гордо кивнула она и усмехнулась.
Как-то мне не понравилась её улыбочка.
- Рассказывай! - я уселся на траву и начал обкусывать травинку, яростно сплёвывая.
Она так и не села. Глядя сверху, отстранённо и ласковым голосом повторила:
- Мой ребёнок. Вчера родился. Хочешь посмотреть?
- Да...
Я глядел на белое платье, колыхавшееся в двух шагах впереди меня, отводил рукой донник, шаркающий по лицу, и никак не верил, что у неё действительно ребёнок. Какая-то дурацкая выходка, очередная хитрость. Или что-то в этом роде.
Она уже подошла и осторожно откинула сетку, нежно наклоняясь и мурлыча над коляской. Я торопливо шагнул ближе и заглянул. В обрамлении кружавчиков и пелёночек, всего, что там положено у младенцев, блаженно сопела мохнатая белая мордочка. "Ребёнок" вздохнул и неожиданно уставился на меня жёлтыми глазами с вертикальным зрачком.
- Козлёнок! - обалдел я.
- Это девочка, - сказала она, нежно беря свёрточек на руки, - Лаура.
- Значит - коза, - я уже вовсю хихикал.
Отличный розыгрыш! И напугала, и насмешила. О, незабвенная!
Но она рассердилась: угрюмо обожгла меня взглядом и, закусив нижнюю губу, раздувая ноздри, принялась оч-чень спокойно укладывать ребёнка обратно. Я ничего не понимал! Хихиканье сдуло с моих губ насторожённым порывом ветра, что пролетел в саду. Я решил перевести разговор:
- А как твоя жимолость? Ты обещала пока...
- И-ДИ-ОТ! - она аж подавилась собственным криком, он вышел свистящим, со взвизгом на "от".
Но она подсобралась, и следующий вопль вышел более впечатляющим:
- Катись отсюда, пока я не оторвала твою дебильную башку! - она размахивала серпом.
Ужасающие искры сыпались из глаз, я даже поглядел, не задымилась ли сетка, которой она опять накрыла коляску. И быстро попятился. Драться с ней я не собирался.
Я был растерян, убегая по узкой тропинке. Моя прощальная фраза потонула в её шипении: такой я её знал только в боевой ярости, похоже, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не кинуться вдогонку. Я оценил! Оценил твоё благородство! Но что, чёрт возьми, происходит! Обожралась "Мочи" что ли? Охота моя - псу под хвост, это ясно! Домой вернуться? В таких смятенных чувствах я, пожалуй, не смогу показаться на глаза молодой жене. Проведаю, пожалуй, приятеля. Давненько к нему не заглядывал.

Дед Хонн был мёртвым и жил на кладбище, что над рекой. Ежедневно на его могилу кто-то приносил трёхлитровую банку картофельного самогона. А ровно в полночь (я сам неоднократно с интересом наблюдал за этим) Хонн выпрастывал из земли гниющую руку с расслоившимися ногтями, высовывал голубоватую перекорёженную морду и, вращая невидящими глазами, жадно заглатывал подношение. После чего умиротворённо - трудно судить о выражении лица мёртвого, но мне всегда казалось, что оно как-то смягчалось после выпитого - закапывался обратно. И затихал. Где-то в полдень он, видимо, просыпался там, под землёй, и оглашал окрестности пробным воплем:
- Ы-ы-ы? - голос был глуховатым, и в нём слышалось раздумье. Трёхлитровая банка уже стояла на своём месте, Дед Хонн чуял её, но достать не мог.
- Ы-бы-гхы-зы, - сетовал он гундящим басом, от которого вибрировало надгробье.
- Ыю. Аг-хр-ы! - мучался Хонн, начиная сердиться.
Птицы улетали, бездомные собаки, поджимая хвосты, с воем убегали - вообще, всё живое боялось этого подземного ворчуна. А меня всегда восхищала его несгибаемая воля: подумать только, даже мёртвым он не успокоился!
- ЫПЫ-Ы! АБВЫ-АБВЫ-АЫ-Ы! - раскатывался рёв.
И некому оценить силу этого некогда живого. Потому что выдержать холодное, тянущее ощущение, пробуждающееся в животе от его голоса, было действительно трудно. А столько тяжести на сердце вряд ли способен пережить неподготовленный.
Где-то в разгар дневного неистовства я и прибыл навестить своего старого приятеля Хонна.
- Привет, старина! - пробормотал я, усаживаясь рядом, и дружески похлопал содрогающийся холм.
- БЫ-ГХ-Р-РА-А! - сердито затряслась земля.
- Да-а-а, Хонн, кому щас легко? - я зачерпнул из банки мутной, резко пахнущей жидкости и окропил рыхлую землю, - Может, тебе так получше будет?
- Ыпты! - почва слегка зашевелилась, вбирая в себя скудные капли.
- Эх, братан, а я снова женился. Грустно всё это...
- А-з-з-з-Ы! А-Ы! Ы-Ы?
- Да, она такая красивая. И уже, наверное, заглянула в чулан. Эх!..
Я снова побрызгал на землю самогоном и понаблюдал за всасыванием капель. Интересно, как это ему удаётся?
- Ып-ып-ып-ып...
- А у Маринки... Помнишь Маринку-то?
- Хщ-щ-щ!
- Вижу, помнишь! Так у неё - козлёнок в коляске. Бред, ей богу! И меня прогнала! Чуть не убила, веришь?
- ХЫ-Г-Щ-Щ-Щ!
- Да, ладно тебе! Дело-то прошлое, сколько можно!
- ЫПЫ-Ы! Ы-БЫ! АБВЫ-ГХ-Р-Р!
- Брось, старина!
- АЫ-Ы-АЫ-Ы-Р-Р!
- Э-э-э, Хонн, да ты не слушаешь!
Вот так всегда: придёшь поделиться со старым другом, а у него свои проблемы! Хотя, конечно, понять можно. Не вьюноши же, э-хе-хе. Это раньше готов был к чёрту на куличики скакать, чтобы приятелю угодить, а теперь... чего уж...
- ЫПЫ-ЫПЫ-ЫПЫ-ЫПЫ! - рёв набирал силу, да так, что уши заложило, а в голове запульсировало.
- Ладно, дружище! Пойду я! Как-ндь загляну, обязательно...
Мои слова заглушил дикий хор: к воплям Хонна присоединились стоны из соседних могил. Что-то они сегодня разбушевались! Я согнулся от боли и засеменил к выходу.
Сердце металось, пытаясь обогнать самоё себя, накатившая после боли слабость тошнотворно заволакивала дымкой взгляд. Я привалился к чугунной ограде и вглядывался в посеревшее небо с мечущимися воронами. Чего всполохнулись-то, дуры! Из носу потекла кровь, и, наконец, полегчало. Я вытирал мокрый лоб и шмыгал носом: хорош, наверное! Абы-ыпы-хы-хы, как говорит мой старый приятель, покойник Дед Хонн, чтоб ему пусто было!
Вот ведь день не задался!

Пожалуй, мне остаётся только вернуться домой. Конечно, жена уже побывала в кладовой. Конечно, у меня снова нет жены! Эх, зачем я всё надеюсь, что одна из них сможет вылечить меня от безнадёжной страсти.
Моя репутация средь местных и неместных дам - это ужас и кошмар. И всё-таки их неудержимо влечёт ко мне. Как мало оказывается нужно: всего лишь иметь тайну. Маленькую тайну в кладовой. И непреодолимое очарование её победит даже страх перед синей бородой и перед участью, постигшей всех моих предыдущих жён.
Я осторожно взошёл на самый последний этаж и потянул за медную ручку.
- Здравствуй, милая, - сказал я.
- Здравствуй, - прошелестела Она.
И шагнула из темноты. На ней было прозрачное, белое в этот раз. Боже! В скольких нарядах я Её видел: дымчато-голубой, алый, чёрный, зелёный, игривый оранжевый, жёлтый в россыпи алмазов - Она всякий раз была словно иная, но всё-таки я узнавал Её. Сердце, хоть и должно было привыкнуть к этой боли, всякий раз страдало по-новому. Но всегда так же сильно, как в первый раз.
О! Тогда, в лесу, Она была в грубом мешке, но даже уродливая одежда не могла скрыть Её невозможной красоты. Я обмер, когда увидел. Забыл, зачем я здесь, забыл все неприятности. Да и разве можно назвать неприятностями ту череду волшебных событий, что привели к нашей встрече. Задыхаясь, я забормотал вдохновенно, с трудом выбирая самые прекрасные слова, которые знал. Ах, это было страшной ошибкой! Мне надо бы в благоговейном молчании принять всё как есть. Мой болтливый язык! Ей понравилось слушать, Она присела рядом, на траву, и попросила говорить ещё. Я был счастлив доставить ей эту радость. Я лепетал, изнемогая от желания, теряя сознание от Её глаз, Её волос, Её запаха, Её прозрачной кожи. Как я желал изведать Её! Пойти до конца! А Она сказала, что Ей нравятся мои глаза, как я смотрю, и мой голос. И ещё то, что я люблю Её. И что Она поцелует меня, но совсем чуть-чуть, и только один раз, потому что больше нельзя.
Я заплакал и спросил, смогу ли я хотя бы видеть Её. Она вдруг рассмеялась, и захотела поселиться в моём замке. "Мы могли бы беседовать иногда," - так Она сказала. Из всех моих роскошных залов и комнат Она выбрала эту убогую кладовую.
- Я буду жить здесь. Не ходи ко мне каждый день!
- А что же мне делать? Я люблю тебя! Я буду ломиться в эту дверь постоянно! Почему ты не хочешь дать мне то, что обещала? Ты же за этим пришла!
- Мне понравилось говорить с тобой. Мне кажется, я люблю тебя тоже. И очень хочу дать то, зачем пришла. Но позже! Со мной ещё никогда такого не было, дай мне хотя бы запомнить, - умоляла Она.
- Что же делать? - плакал и я.
- Никому про меня не рассказывай, - шептала она, - Занимайся охотой и делами, женись, расти детей, учи их всему, что умеешь сам. Мы когда-нибудь всё равно не выдержим, но к тому времени у меня будет много-много воспоминаний, чтобы утешиться.
Я думал, что время притупит эту невыносимую любовь, что наши чувства износятся и кто-нибудь поймёт, что всё прошло. Оказалось не так. Мы любили всё острей и невозможней. Я умолял Её отдаться. Она качала головой и говорила, что не может потерять меня так быстро.
Я женился, надеясь, что может быть ревность заставит Её... Она оказалась совсем не ревнива. Однако женщины приносили облегчение. Их любовь скрашивала бессмысленность моей жизни. И я стал искать женщин. Жаль, что наши нравы предполагают обязательный брак. Жёны приходили в мой замок. Жёны находили маленькую дверцу. И обязательно хотели узнать, что в этой комнате. Я пугал, я отговаривал. Но стоило отлучиться ненадолго...
Она живёт в моей кладовке. Освящённая её присутствием, жалкая комната кажется мне преддверием рая, преддверием того рая, что Она обещала мне. И я хочу только одного. Закончить эти бессмысленные женитьбы, эту бестолковую погоню за убогим подобием того, что только Она может дать мне. Я вошёл к ней. На этот раз она была в прозрачно-белом.
- Здравствуй, милая.
- Здравствуй, - прошептала она, вытирая белоснежным платком острое, длинное лезвие.
- Я совсем устал.
- Я вижу, милый. Это поможет тебе, - она протянула мне кубок, наполненный тёплой кровью.
Я покачал головой:
- Я не буду. Я хочу прекратить это. Только не плачь. Жалость, любовь и раскаяние выжгли моё сердце - там теперь пусто. Послушай. И мне кажется, я уже не могу любить.
- Ты лжёшь, - она улыбалась, - твоё сердце по-прежнему моё, я это чувствую.
- Да, ты права, я лгу, но я хочу быть с тобой. И буду жить теперь вот здесь, и больше никуда не уйду. Буду только смотреть и говорить, не бойтесь, мадам, пока вы не пожелаете...
- Мы не выдержим долго.
- Я этого и хочу.
- Но... но... Я этого не хочу... Ты не можешь так поступить, ты не можешь бросить меня! Почему, почему только я всегда должна быть сильной! - она по-детски всхлипывала.
- Это несправедливо, но не я так устроил...
- Я уйду, я поняла... Пусть не буду видеть тебя... Но я буду знать, что ты есть и буду вспоминать...
- Мне незачем жить, если ты уйдёшь.
- Но ты не сможешь умереть.
- Да, ты обрекаешь меня на страшные мучения.
- Ты прав... Я думаю только о себе, извини... Но... может быть ты ещё немножко потерпишь?
- Я не хочу, - и я обнял Её, чувствуя распирающее счастье.
- Тебе хорошо, - она пыталась вырваться, - А что будет со мной, ты подумал?
- Мне хорошо, и мне будет невыносимо хорошо навсегда. А тебе будет тяжело и тоскливо, извини. Но ты же знаешь, время всё лечит. Это глупо так трусливо избегать величайшего счастья...
- И величайшего горя, - она слабела в моих руках.
- Моё горькое счастье! Но ничего нельзя изменить, - шептал я, чувствуя, как сверкающая волна накрывает нас.
- Да...

- Ах, ты ж, сволочь!!!
Что-то со свистом рвануло над моей головой и я, не успев ничего сообразить, плюхнулся на пол, подминая Любимую в белоснежном платье.
Над головой продолжало грохотать, обдавая головы мелкими осколками и омерзительно-вонючей зелёной жижей:
- Что за дрянь! - я не удержался и блеванул прямо на прекрасную грудь Любимой под головокружительно-прозрачной тканью, - Ой, блин, извини, дорогая! Я попытался вытереть испачканное платье, но снова не удержался и украсил платье ещё одним красным пятном. Что это я ел такое?
- Твою мать! - Любимая, скривившись, разглядывала испорченный наряд.
- Эгоист бессердечный! - и оглушительный подзатыльник ткнул меня носом в мшистую стену, - Бедная девочка! Этот зануда и тебя одурачил! Боже, где он тебя держит!
Моя подруга с отвращением оглядела комнату и протянула руку Любимой:
- Вставай скорее!
Любимая уцепилась за протянутую руку и, сбросив меня, принялась стаскивать испорченный наряд. А Марина, обводя горящим взором разорённое преддверие рая, продолжала вколачивать гвозди:
- Запер в душной кладовке и хвастается перед всеми каким-то охренительным секретом. Боже ты мой! О девушке бы подумал! Дорогая, этот гнусный себялюбец поступил с тобой подло! Пойдём отсюда скорее, - Марина укутала мою Любимую в какую-то льняную тряпку и, подобрала её косу, - Ты разве забыла, что он твой от самого начала и до конца? Зачем же гробить свою жизнь в этом захудалом замке? Там птицы поют, там ветер дует, там много дел - твоё отсутствие уже заметили, кстати.
Любимая ошарашено оглядела комнату, улыбнулась какой-то новой улыбкой, такой я у неё ещё не знал. И поглядела на меня, будто впервые видела:
- А она права! Что это я, в натуре! Послушалась дурачка, решила лишить себя удовольствия! - и переступила босыми ножками, словно в танце каком.
Потом не спеша поправила волосы, аккуратно свою косу у Марины приняла:
- Эт тебе держать не надо, - и ко мне повернулась, - Не-ет, любимый, спешить мы с тобой не будем. Самое от главное - как можно дольше кайф растянуть, как это я забыла? Засиделась с тобой, соскучилась. Пойду, проветрюсь, прогуляюся. Работой подзаймусь - а то, эть, запустила дела все, в кладовочке-та твоей сидючи, да беседы беседуя. Да и ты-то...
И вышли обе! Маринка обернулась и глянула весело! Вот сучка! Нет! Ну этого я от неё совсем не ожидал! Вот это номер! Вот это номер так номер! Ей бы в цирке выступать! Я о подружке о моей! Не-ет, и не думал я, что Любовь моя на такие речи поведётся. Вот же, блин! Все бабы - стервы, это я вам точно скажу. И Хонн подтвердит, уж кому-кому, а ему это известно. Ну, надо ж! А я-то... А Маринка-то!.. А!.. Вот же!.. Да-а-а...