Аннотация: УУ-7. Вторая пара картинок, сложная тема.
А. Голиков
ОХОТА НА ХО
хоррор
"Вызывало ужас не то, как они появлялись, а то, что потом делали..."
Окончание "Дневника Неизвестного" запомнилось своей незавершённостью, многоточие открывало дорогу в ад или, что хуже, в безысходность. Словно топор палача резко опустился и отрубил напрочь всякую надежду.
"Нельзя было так заканчивать - на самом важном, - думал Саня Холин, рассматривая зигзагообразные трещины впереди. - Мне эта фраза уже снится, я извёлся весь, мать твою! Что ж ты так и не написал, что именно они делали?".
Трещины вроде как естественные. По крайней мере, выглядели вполне натурально. Если не считать того, что здание-то новое и взяться им тут просто неоткуда.
"Есть, конечно, вариант, что этот Неизвестный просто не успел дописать фразу. Многоточие вот успел поставить, а мысль закончить не успел. Потом, мол. А потом суп с котом. Хана, звездец... А ты теперь мучайся, изводись, выдумывай - что же они всё-таки делали?!".
Нет, решил Саня, к чёрту, поищу лучше другой проход. Не нравились ему эти трещины на полу, хоть тресни. Кто-то мудрый ведь не зря сказал: бойтесь непонятного, особенно там, где его быть не может. Как раз наш случай. Ровный, нормальный пол в новом здании и вдруг, откуда ни возьмись... Ага, появились трещины. Зигзагами. Будто расписался кто когтистой лапой и затаился где-то рядом. Возможно даже, вон там, за прилавком.
Холин поёжился от такой мысли и стал пятиться назад, не сводя глаз с прилавков в торговом зале. Видно отсюда было плохо, вечерело, и свет с улицы загустел, посинел, размазывая ошмётки теней по всему залу. Какого лешего он вообще попёрся сюда на ночь глядя? Потерпел бы до утра, не впервой. Нет! Курить ни фига не осталось, воды тоже на донышке, жрать нечего, вот и попёрся, кретин. Хотя Неизвестный в своём "Дневнике" прямо говорил, что ночью как раз можно. Если осторожно. Можно ли ему верить, вот в чём вопрос.
Словно в подтверждении где-то на улице раздался душераздирающий визг, переходящий постепенно в одну длинную, бесконечную застывшую ноту. Саня от неожиданности присел и зажал уши, даже зажмурился - нет его здесь, нет! Третий раз уже слышит этот визг и опять душа в пятках, а сердце в глотке тугим комком, ни сглотнуть, ни выдохнуть. Даже сквозь зажатые ладонями уши он пробирал насквозь, будто наизнанку выворачивал. Мать-перемать!..
Потом визг оборвался на самом высоком пассаже, и мимо магазина протопало что-то массивное, тяжело бухая, впечатываясь в асфальт. Задрожали стёкла, прилавки закачались и рассыпали мелочь, воздух стал пыльным и горячим, а Саня мгновенно взмок, хоть выжимай. Снаружи послышался грохот, треск, что-то обширно обрушилось, а массивное и тяжёлое, всё так же впечатываясь в землю всей своей массой, стало удаляться. Некоторое время вокруг ещё подрагивало, а затем наступила тишина, звенящая и пугающая.
Саня медленно опустил руки, открыл глаза и перевёл дух. Пить хотелось ужасно и он трясущимися руками достал фляжку, отвинтил крышку и буквально одним глотком высосал остатки. Ума хватило воды в последний раз налить, а не коньяка. Сейчас бы точно в глотку не полез. Он ошалело помотал головой. И что это было, епическая сила? Что за туша?
Ответа, как всегда, никакого, что хошь, то и думай. И спросить не у кого. И выживай, как знаешь. И вообще, край всему. Даже не верится! Вполне была нормальная жизнь, весна, наконец, наступила, птички запели, затрезвонили, расцветало всё, душа радовалась теплу и солнцу. И вдруг... Слизнуло всё, как и не было, даже птиц не слышно. Почему? Кто? Откуда? Неведомо. Пришло, расписалось могучей когтистой лапой на холсте их жизни да и осталось хозяином. Вопреки всему.
Сердце понемногу успокоилось, вошло в рабочую колею, руки тоже не тряслись, и Холин кое-как поднялся на всё ещё слабых ногах. Нет, привыкнуть к такому всё же невозможно. Не глядя сунул фляжку в рюкзак и достал мятую пачку, прикурил предпоследнюю сигарету, выдохнул дым и подавил кашель, зажав рот. Чёрт их знает, а вдруг и на громкий звук реагируют? Прокашлялся в ладонь, сплюнул и затянулся уже по-нормальному, неторопливо. Надо было что-то делать, столбом тут стоять смысла никакого. Ни жратвы, ни курева, ни воды, хотя он и в магазине. Толку-то? Трещины впереди как запрещающий знак, красный свет на светофоре, шлагбаум на переезде. Или всё же мнительность? А вдруг ничего опасного? Взять да и перепрыгнуть?
Но интуиция, шестое чувство, инстинкт выживания, что с некоторых пор стал для Холина основополагающим в этой новой его жизни, говорил обратное, буквально вопил: не смей! Пропадёшь!.. И он поверил, не стал искушать судьбу. Докурил до фильтра, притушил бычок подошвой ботинка и отправился назад, через подсобки и склады. Машинально опять подёргал ручки дверей. Напрасно, всё закрыто. Странно даже, почему сюда, в подсобки, дверь с улицы оказалась открытой настежь? И вдруг припомнил ещё одну деталь, на которую толком и внимания-то не обратил, когда, крадучись и озираясь, нырял в распахнутую дверь: рядом с ней проглядывало обширное, вытянутое мокрое пятно на кирпичной стене. И только сейчас сообразил, что по форме то очень напоминало человеческую фигуру во весь рост. По крайней мере, очертаниями. Ох, что ж тут творится-то, а? И где люди?
Страх, этот извечный наш спутник, когда речь о жизни и смерти, снова зашевелился где-то внутри, выпустил острые коготки, а следом громадной бесформенной тенью замаячил и ужас, могущий запросто накрыть с головой. Сердце опять подскочило, заколотило с удвоенной силой. Выходить в неизвестность расхотелось напрочь. Но и тут находиться тоже не стоило. И он остановился в нерешительности, не дойдя до двери на улицу шага три. Возможно, это и спасло, страх сыграл на его стороне, в кои-то веки выступив в роли союзника.
Что-то длинное, розовое наотмашь стегануло по косяку, только щепки полетели. Холин от неожиданности отскочил и как зачарованный уставился в дверной проём - розовое и длинное, шелестя и выгибаясь, как взбесившаяся верёвка, елозило у порога, при этом щепки летели уже и от него, словно там на полную мощь заработала дисковая пила. Только беззвучно заработала, без надсадного завывания, без визга, лишь щепки с противным тупым деревянным стуком отскакивали в стороны. А потом розовое замерло, помедлило и приподнялось над полом, покачиваясь из стороны в стороны, как кобра перед стремительным ударом. Даже раздвоённый конец там имелся, и нацелился он не куда-нибудь, а ему в голову. Даже показалось, что кто-то (или что-то?) уставился на него и рассматривает, как букашку под микроскопом. Кто-то чуждый этому миру, этой реальности, этой жизни. Охотник за этими неповоротливыми букашками. Безжалостный, беспощадный.
Ничего не соображая, Холин рванул назад по коридору, туда, где торговый зал со стеллажами. И вовремя рванул. В спину плотно ударило, прямиком в рюкзак, прилетело основательно, сильно, и он полетел головой вперёд, размахивая руками, чтобы хоть как-то удержать равновесие. Но не удержал, споткнулся раз, другой и растянулся на полу, больно приложившись плечом. Но отдышаться не было времени, даже оглянуться назад нет сил, он только глаза скосил и чуть не заорал - лежал-то прямо на тех трещинах. Вскочил затравленным, загнанным зверем и вон отсюда, хоть куда-нибудь, хоть в какую-нибудь щель зарыться, в нору, яму, хоть под стеллаж, хоть под стол, потому что на месте трещин уже пучился, горбатился и выгибался пол, и что-то с тяжёлым, сиплым, как у заядлого курильщика, дыханием выпирало из-под него лоснящейся тушей.
В торговом зале вдруг вдребезги разлетелась дальняя витрина, и осколки дождём посыпались внутрь - какая-то тварь высадила окно массивной мордой и теперь ворочалась там, на подоконнике, спуская длинное, изломанное тело внутрь, не спеша спуская, будто по частям. Холина охватила настоящая паника, ибо он разглядел, что там спускается - похожий на гусеницу детский паровозик с вагончиками-вагонетками и круглой ухмыляющейся мордой клоуна вместо локомотива. Конусообразная шляпа на макушке сползла на бок и при очередном рывке тела свалилась, наконец, с грохотом на пол. Саня затравлено оглянулся через плечо, машинально помассировав его пальцами (планета будет валиться в тартарары, но человек всегда остановится, чтобы вытряхнуть из ботинка мешающий бежать камешек), и то, что он там увидел, заставило кожу покрыться мурашками: лоснящаяся туша уже выпростала из-под пола суставчатые лапы и, опираясь на них, вытягивало из дыры остальное - тело огромного паука с колыхающимся, как желе, необъятным брюхом. Красные глаза чудовищного хищника буквально гипнотизировали, выедая остатки самообладания, но что-то внутри Холина ещё оставалось, какая-то часть силы воли не сгинула, не растворилась в поступившем вплотную кошмаре. Вызывало ужас то, что они потом делали... Откуда тот Неизвестный о таком знал? Если не остался каким-то чудом жив, чтоб про то написать?
Мысль эта прибавила сил и решимости - чем он хуже? Если так же хочет жить? Так же быть под этим небом и дышать этим же воздухом? Холин нутром понимал, что для спасения у него секунда-другая, потому что паук почти выбрался, а клоун-локомотив, ощерив совсем не нарисованную, а вполне реальную пасть с жёлтыми клыками, подползал неотвратимо с другой стороны, сшибая попутно стеллажи, как кегли. За пастью проглядывали вагончики с нарисованными человеческими фигурками и казалось, что фигурки эти двигаются сами по себе, вихляясь и кривляясь, тянут руки, поворачивают абрисы голов, следя и направляя. На Саню навалилась такая жуть, что, почти не соображая, на одном инстинкте, он схватил тяжёлый картонный ящик с какими-то консервами и засадил им в окно напротив - откуда только силы взялись поднять и швырнуть. Очередной звон разбитого стекла и очередной водопад осколков, а с ними вдруг и свежестью пахнуло, весной, жизнью. В гигантском прыжке он буквально вынес себя на улицу, туда, в вечер и прохладу, и отчаянно помчался вдоль здания, прочь и прочь от того кошмара, что висел, казалось, на плечах, въелся в сознание и стал уже неотъемлемой его частью - не вытравить, не избавиться, как ни старайся. Висел плотно, тяжело прижимая к земле, заплетая ноги и туманя разум.
Он выскочил за угол и обомлел.
Прямо и чуть в стороне располагалась заброшенная детская площадка с каруселью в виде поезда с вагончиками, заросшая свалявшейся за зиму пожухлой травой. От карусели сейчас почти ничего не осталось, кроме одинокого вагончика, накренившегося, с облупившейся краской. Рядом валялись штанги крепежа, будто в издёвку выкрашенные в весёленький голубенький цвет, а от них, в сторону магазина, вела широкая глубокая борозда. Комья земли, вывернутые с мясом, образовали двусторонний вал, и Саня в полной мере осознал, что за состав только что сотворил эту колею. Но не это заставило его остановиться, впасть в ступор.
Прямо перед ним из растрескавшегося асфальта торчала голова ребёнка в застывшей луже крови. Глаза прикрыты длинными ресницами, на голове вместо волос такая же кровь потёками, а вот рот двигался, и это было единственное, что дышало тут жизнью. С отвратительным чавканьем и хлюпаньем в этот рот втягивался язык - то самое розовое и длинное, та самая кобра и верёвка, что чуть не раскромсала его на выходе. Саня, не мигая, смотрел, как язык бесконечной дёргающейся лентой исчезает во рту, капает на асфальт чем-то приторно-розовым, знакомо пахнущим. С какой-то отрешённостью он вдруг понял, что это капает - расплавленная карамель. И кровь вокруг головы и на волосах и не кровь вовсе, а та же карамель. Ужас и дикость происходящего захлестнули с головой, заставили стынуть кровь в жилах, и не было сил даже пошевелиться. Он так и смотрел на этот язык, всё втягивающийся и втягивающийся, втягивающийся и втягивающийся... А потом открылись глаза ребёнка, безошибочно вычленили стоящего столбом Холина, рот что-то прошамкал, и язык розовой молнией метнулся ему в ноги, срубив их, как секирой. Заорав от дикой боли и теряя сознание, последним проблеском увидел он над собой паучьи жвалы и занесённую для удара суставчатую лапу с ядовитым крючком на конце. Холин рухнул куда-то в густую темноту, обездвиженный и обезноженный, фонтанирующий кровью и болью, чтобы...
... чтобы, захлебнувшийся собственным криком, не свалиться с кровати, больно приложившись плечом. Некоторое время он судорожно дышал, приходя в себя, пытаясь хоть что-то сообразить, таращил глаза и кривил рот, мотал башкой, как очумелый. Потом со страхом посмотрел на ноги - целы! Хрипло выругался и сел на пол, обессиленный.
- Приснится же... блин... такое...
Вытер пот, машинально потёр ушибленное плечо. И уставился на календарь, что размытым пятном пометил стену. Сфокусировал взгляд. Наряду с календарным месяцем (май), там имелась и реклама карамельных конфет - те водопадом лились прямо в раскрытые рты детишек.
- Тьфу!..
Неуверенно встал, облокотившись о спинку кровати, подошёл к окну и хмуро глянул в сторону лагеря.
Он, Александр Холин по прозвищу Хо (исключительно из-за фамилии, а не любви к японским анимэ), второй месяц охранял этот заброшенный пионерлагерь, будь он не ладен. Хоть какая-то работа, в городе и того нет. Лагерь собирались сносить, чтобы строить тут что-то для толстосумов, а пока суть да дело, надо присматривать за стройматериалами, а попутно демонтировать наиболее ценное. Странное место. Заброшенное, заросшее пожухлой травой, шорохи, скрипы, даже стоны какие-то, особенно по ночам. Не нравилось здесь Сане. Вон и кошмары уже снятся. Видно, то ещё местечко, и как тут раньше детишки веселились и отдыхали? Одна эта карусель чего стоит...
Он чуть повернул голову и посмотрел в сторону застывшего навечно детского поезда с головой клоуна вместо локомотива. Сюрреалистическое зрелище, особенно эта шляпа набекрень и головы людей на вагончиках, абрисы которых словно следили за тобой, приглядываясь и оценивая. И вдруг показалось ему, что поезд чуть сдвинулся. Сглотнул, приглядываясь. Что за чёрт?
Он готов был поклясться, что клоунская рожа ему только что подмигнула. Злорадно так и многообещающе...