ОПЕРАЦИЯ "ЦИКЛОН" ИЛИ КОГДА ПРИЛЕТАЮТ СОЛОВЬИ

Однажды летом в мою дверь позвонил почтальон и вручил открытку. Меня, подполковника запаса ВВС, приглашали на празднование юбилея местной авиабазы.

Собственно авиабазой эта воинская часть стала называться совсем недавно, до этого несколько десятков лет она была известна как учебный авиационный полк. Здесь меня учили летать, когда я был курсантом, сюда же приехал после окончания училища и длительное время служил в качестве лётчика-инструктора, учил летать других.

Праздник удался на славу. Присутствовали авиаторы всех поколений, от момента создания полка, до сегодняшних дней. Приехал и один мой старый друг, с которым мы были неразлучны, когда были курсантами. После выпуска из училища мы разъехались в разные гарнизоны, но не теряли друг друга из виду, постоянно поддерживали связь. Иногда встречались, но очень редко. Мы поселились у меня на даче. С ним приехала семилетняя внучка, которую он очень любил. Моя внучка была того же возраста, у неё в посёлке была целая ватага друзей и подружек, так что детям было интересно и мы друг другу не мешали.

Мы накупили плодового и ягодного вина тех марок, которые любили во времена нашей юности, плавленых сырков, бычков в томате, копчёной колбасы и горчицы и уселись в беседке под черёмухой. Подливая друг другу вино в бокалы, мы предались воспоминаниям о совместной службе. Мой друг настаивал, что бы я написал об этом. Я долго отказывался, но когда дело дошло до портвейна "Три семёрки", на втором стакане я сдался.

Что из этого получилось, судить Вам, уважаемый читатель. Всё, что Вы прочтёте ниже, имело место в действительности и происходило во второй половине двадцатого века на разных полевых аэродромах. Несколько рассказов о событиях, произошедших с разными людьми, в разных местах и в разное время объединены в один сюжет. Хронологическая последовательность, некоторые обстоятельства и динамика происходившего изменены. Всё представлено так, будто всё это имело место в течение нескольких месяцев одного лета. Образы героев собирательные, некоторые персонажи имеют реальные прообразы, но имена и фамилии, некоторые черты характера и факты биографии изменены. Отдельные события, произошедшие в данном повествовании с одним человеком, в действительности могли происходить с разными людьми. Основной задачей автора была не документальная достоверность, а воссоздание общей атмосферы и взаимоотношений между людьми, царивших в те времена на полевом лагерном аэродроме.

Профессиональные авиаторы без труда заметят некоторые мелкие несоответствия и неточности. Я пошёл на это сознательно, чтобы не утомлять читателя, далёкого от авиации (если таковые будут), техническими или методическими нюансами.

1

В тот год весна выдалась ранняя. Во второй половине апреля установилась солнечная, тёплая погода. Только что появившаяся на свет светлозелёная травка, ещё не совсем просохшая земля, прохладный воздух, яркое солнышко - всё это способствовало хорошему настроению и ожиданию перемен к лучшему. Полноту картины дополнял заливающийся высоко в небе жаворонок.

На окраине небольшого посёлка, районного центра Новопавловка располагался объект, похожий на пионерский лагерь или базу отдыха. Там были живописные, аккуратные аллейки, беседки, обсаженные сиренью, аккуратные щитовые домики, водокачка, столовая, санчасть, спортгородок и всё остальное, что обычно можно увидеть в подобных посёлках. За домиками тенистая аллея из старых и густых клёнов, а за ней луг, огромных размеров. Это был полевой лагерный аэродром учебного авиационного полка одного из военных лётных училищ. Каждый год с мая по октябрь на этом аэродроме базировались две учебных эскадрильи и пять дней в неделю там не стихал рёв реактивных двигателей. Советским ВВС требовалось очень много лётчиков.

К лагерю от посёлка вела хорошо укатанная грунтовка. И вот на неё с шоссе, ведущему в Новопавловку, один за другим, свернули четыре больших, трёхосных вездехода "КАМАЗ" оливкового цвета и, урча дизелями, мягко покатили к ближайшим домикам. Их кузова были закрыты высокими тентами. На площадке перед лагерем машины один за другим эффектно выполнили разворот и стали в ряд как на параде. Будто по команде, по очереди, с равными интервалами выключились двигатели и наступила тишина. Прошло несколько секунд. В небе заливался жаворонок. Пассажирская дверца крайней машины открылась и на землю, не касаясь подножки, спрыгнул высокий, атлетического телосложения офицер с погонами авиационного капитана. Это был Григорий Грицай, командир роты курсантов. Смуглая кожа, чёрные с проседью волосы, нос с горбинкой и пристальный взгляд не оставляли сомнений в твёрдости его характера. Приподнявшись на носках, он слегка потянулся, разминая затёкшие от длительного сидения суставы, и двинулся к заднему борту машины. Пологи тентов задних бортов уже были закинуты на крыши и из кузовов выглядывали настороженные и любопытные лица курсантов. Обойдя машины и став посредине, Грицай негромко, но властно произнёс:

- Сержанты, ко мне.

Из машин спрыгнули несколько человек и, скорым шагом приблизившись к капитану, стали в шеренгу. Вперёд выдвинулся старший сержант Бородин, коренастый, с медвежьей фигурой и ладонями размером с лопату. Небрежно, но деловито козырнул и, перехватив взгляд капитана, застегнул верхнюю пуговицу и воротничок.

- Значит так, Бородин,- начал Грицай, - в первую очередь разгрузить вот эти две машины, и не позднее чем через час отправить их на базу. Пошлёшь с ними шесть человек. Они привезут ваши личные вещи и постельные принадлежности. Они должны успеть засветло. Если не успеете с разгрузкой, спать будете на полу, ночью машины не пойдут. Затем разгружайте без спешки всё остальное. Никому никуда не разбредаться. Нас никто не встретил, я пойду узнаю где нам располагаться...Вопросы есть?

И, зная Бородина и его любовь потянуть время, ибо работа не волк и всё такое, Грицай сам себе веско ответил:

- Вопросов нет. Вперёд, выполнять.

Сержанты пошли к своим подчинённым, жестами показывая курсантам вылезать из машин. Через несколько минут началась разгрузка.

Грицай, осмотревшись, направился к центру лагерного посёлка, где обычно располагался штаб. Проходя мимо беседки, заросшей сиренью, капитан услышал шаги и остановился. Прямо на него через кусты вышел человек в комбинезоне, демисезонной куртке с поднятым воротником и фуражке; звёздочка с крылышками на тулье говорила о том, что хозяин фуражки относится к лётному составу. В руках у него был большой штурманский портфель. В двух шагах за ним плёлся огромный пёс неизвестной породы, с большими и добрыми глазами. Увидев командира роты, офицер, не проявив никаких эмоций, протянул руку и сказал:

- Привет, Гриша! Ты опять здесь?

- Здоров. А где же мне быть? Где комендант, не знаешь?

- А чёрт его знает. Ты же знаешь Демидыча. Он может быть где угодно; он везде и нигде его нет. А что ты хотел?

- Где нам располагаться? Куда что разгружать?

- Я тебе всё расскажу. Я тут начальником штаба.

- Как это? Ты что с лётной работы ушёл, что ли?

- Да, я это, временно... Шестов в госпитале, спишут его похоже в чистую, вот Алимов и попросил меня пока за него поработать.

- Попросил, говоришь? Ну, коли так, рассказывай, что здесь и как.

- А что рассказывать, всё как в прошлом году, только библиотека будет в новом домике. Видел новую строим?

- Ничего я пока не видел. Короче, у меня всё как в прошлом году. Это главное. Библиотека меня не волнует, куда книжки девать пусть УЛО думает. Правильно?

- Правильно.

- Ну, спасибо за информацию... А это кто? - Грицай показал пальцем на собаку.

- А-а-а... Это Бим. Бродяга, прибился вот. Добрейшее создание, всем помогает... На построения ходит, между прочим, - и он потрепал псину за холку, затем посмотрел на капитана Грицай, - Ты это... Выпить не хочешь?

- Это ты о чём? Рано ещё, дел полно.

- Наше дело предложить. Как хочешь.

- Сказал же - не хочу. Ты лучше помоги. Я сейчас в штаб. Нужно позвонить в училище, доложить, что прибыли без происшествий. А ты, если есть возможность, иди к курсантам, подскажи им там где третья, где четвёртая эскадрилья, что и куда. Там сержант толковый, Бородин, через него всё решай. Я из штаба пойду в третью, поруковожу там, а ты побудь в четвёртой, я минут через тридцать подойду к тебе.

-Хорошо, помогу. Только в санчасть зайду на минуту, посмотрю, что там и пойду, помогу твоему Бородину.

Начальник штаба лагерного сбора, он же старший лётчик, майор Анатолий Карпов, быстрым шагом пошёл к ближайшим зарослям сирени, в направлении санчасти. Грицай, прищурившись, внимательно посмотрел на тяжёлый штурманский портфель в его руках, вздохнул и повернувшись на пятках, чётким шагом направился к маленькому белому домику из шлакоблоков с громким названием "ШТАБ".

Пробыл он там минут десять, после чего пошёл в третью эскадрилью. Через полчаса он уже шёл в направлении четвёртой, помня обещание сменить Карпова. По пути он, едва заметно улыбаясь, вспоминал, как три курсанта доказывали ему, что самое главное это внести в помещение в первую очередь усилитель и радиоаппаратуру от инструментального ансамбля, что бы уберечь от сырости. А остальную ерунду типа кроватей, тумбочек, столов и стульев можно занести и ночью или вообще не заносить. Далее выяснилось, что личные вещи капитана Грицай и сейф с ротной канцелярией находятся ещё в кузове одного из грузовиков и никто разгружать их и не пытался. Пришлось проявить строгость, добавить металла в голосе, даже сделать вид, что новая электрогитара сейчас вылетит в окно. После этого все недоразумения быстро разрешились.

Он уже подходил к длинному щитовому зданию казармы четвёртой эскадрильи, когда заметил как из форточки на траву выпала пустая бутылка. Подойдя ближе, Грицай поднял её. Бутылка была от портвейна "Кавказ" и, судя по запаху, опустошили её несколько минут назад. Капитан заглянул в окно и внутри здания заметил Карпова, неторопливо завернувшего за угол коридора. Досадливо хмыкнув, Грицай забросил бутылку подальше и быстро пошёл вокруг казармы, поднялся по дощатому крылечку, взялся за ручку двери и замер... Почему такая тишина? Он был опытным командиром курсантского подразделения и знал, что в подобной ситуации никакой тишины быть не может. Испугать или удивить чем-либо его было довольно проблематично, но, как истинный военный, он терпеть не мог никаких отклонений от нормы.

Очень медленно, стараясь не издавать никаких звуков, капитан открыл дверь и, мягко ступая хромовыми сапогами по полу из некрашеной вагонки, вошёл в тамбур. Слева у входа сиротливо стояла тумбочка дневального, на ней телефон, а рядом на полу валялась пара драных кроссовок, скорее всего оставшихся с прошлого года. Грицай удовлетворённо кивнул головой, будто увидел то, о чём очень долго мечтал.

Так же тихо ступая, подошёл к открытой на две трети двери в казарму и заглянул внутрь. В казарме в беспорядке стояли столы, шкафы, валялись тряпки, стояли вёдра с водой из которых торчали швабры. Работы по наведению порядка были приостановлены. Причину этого Грицай понял сразу. Неоперившиеся курсанты, желторотые птенцы, будущие Чкаловы и Покрышкины слушали рассказы бывалого пилота. Посреди помещения на столе, свесив ноги, сидел Карпов и увлечённо рассказывал технику выполнения петли Нестерова. Грицай не был лётчиком, но в авиации служил много лет и точно знал, что все дилетанты и новички всегда просят лётчиков рассказать как делать петлю. Вопросы взлёта и посадки их начинают волновать гораздо позже. Вообще-то надо было прекращать этот ликбез, но курсантов-то можно разогнать быстро, но как быть с Карповым? Майор всё же.

А в это время Карпов с лёгким румянцем на щеках и горящими глазами, вытянув вперёд левую руку, изображая самолёт, а правой показывая как лётчик тянет на себя ручку управления, говорил:

- Разгоняем до пятисот пятидесяти и плавно тянем, увеличивая перегрузку к вертикали до четырёх-пяти, проходим вертикаль, теперь самое главное - горизонт!!! Ищем его. Вот так запрокидываем голову назад и ищем, контролируем перегрузку и крен, педали нейтрально, не даём свалиться в штопор и как появится горизонт....

И в этот момент, Карпов, до отказа закинувший голову, как в настоящем самолёте, потерял равновесие и, взмахнув ногами, с грохотом полетел со стола назад, всем телом на кучу табуретов, свалив ведро с грязной водой. Следом упал его штурманский портфель.

Пока Карпов копошился среди обломков табуреток, в казарме стояла гробовая тишина. Курсанты отводили глаза, с трудом сдерживая смех. Они не знали как себя вести. Лётчик для них непререкаемый авторитет, полубог, а тут такое...

Всех выручил командир роты. Громко ступая, он со свирепым лицом ворвался в казарму, всем своим видом показывая крайнюю степень негодования:

-Бородин!!!! Где дневальный?!!! Что за бардак? Час прошёл ничего не сделано...

-Товарищ капитан, не успели наряд назначить. Там на тумбочке телефон, я думал на первое время достаточно...

Бородин внимательно посмотрел на командира роты. Шутка прошла?.. Не прошла:

-Сейчас всё сделаем, товарищ капитан.

- Поздно, Бородин! Всем сержантам в выходной зачёт по уставам, всем рядовым два часа строевой подготовки. Так что ваши балалайки в субботу не понадобятся... Я звонил в училище, завтра прибывает первая партия самолётов, соответственно часть ваших командиров и инструкторов завтра будут здесь. К утру лагерь должен блестеть как пасхальное яичко. Аллеи програбить, засыпать свежим песочком, деревья, бордюры побелить, в спортгородке всё покрасить. В туалетах и умывальниках всё должно блестеть. Задача по наведению порядка в казармах не снимается. Можете работать всю ночь. Меня интересует только конечный результат. Всё ясно?

-Нет, не всё...

-Ответ не правильный! Приступить к выполнению!

-Есть!

Старший сержант Бородин, вне себя от злости, резко, козырнув, повернулся кругом и едва слышно пробормотал сквозь зубы: "Сволочь, пехота, блин..."

Капитан Грицай похоже, что-то услышал, но посмотрел вслед уходящему сержанту равнодушно. Он прекрасно знал, что через несколько лет, старший лейтенант, а может капитан Бородин заявится к нему в гости проездом, с бутылочкой хорошего коньяка и в дальнейшем будет присылать поздравления с праздниками и приглашать на семейные торжества, на которые он, Григорий Грицай, конечно же не поедет, потому, что таких Бородиных у него несколько сотен.

А сейчас он подошёл к сидящему с унылым видом на полу Карпову:

- Живой?

- Да что-то неудачная какая-то петля получилась...

- Да ладно тебе! Нужна им твоя петля! Им лишь бы ничего не делать.

- Я хотел тебе помочь.

- Ты и помог, как мог. Каждый учит своему: ты петли крутить, я службу нести...

Грицай сверху, искоса посмотрел на Карпова. Увидев улыбку на его лице, подал ему руку, помог встать. Тот отряхнул брюки, поднял свой портфель и пошёл к входу. В дверях задержался, махнув на прощание рукой, и, выйдя из казармы, скрылся в ближайших кустах сирени.

2

Все курсанты ничего не имели против наведения порядка в лагере. Пусть вместо унылой прошлогодней листвы будет свежая трава, пусть в умывальниках блестят краники, в казарме всё в строгом порядке и ни одной пылинки, а возле столовой пахнет жареной картошкой. Более того, каждый из них был абсолютно уверен, что именно такие условия и должны быть созданы для него. Вот только делать это должен кто-то другой. Дома, например, это всё делала мама. Многие из них рассуждали так: я приехал сюда, что бы стать лётчиком, а не красить бордюры. Пусть Грицай их красит. Этот тупой, в курсантском понимании, солдафон, ничего в жизни кроме устава не читавший, с утра до вечера озабочен одним: как отравить им жизнь. Вот пусть и займётся полезным делом. Раскомандовался тут. Ничего, недолго осталось, вот приедут лётчики...

Они ждали лётчиков как манны небесной. Почему-то среди курсантов младших курсов всегда бытовало устойчивое мнение, что лётчики ненавидят офицеров курсантских батальонов и, при первом удобном случае, ставят их на место, принародно унижая, а затем с позором прогоняют и принимаются командовать сами. И у курсантов начинается райская жизнь... Убеждение это базировалось на сильно приукрашенных рассказах старшекурсников, а так же на огромном желании выдать желаемое за действительное.

В те времена, после поступления в училище, на первом курсе курсанты проходили общевойсковую подготовку и имели статус военнослужащего срочной службы. Жили в казарме по общевойсковым законам, и с нетерпением ждали отъезда в лагеря для лётной практики, с началом которой многое менялось.

Первое и самое приятное изменение, это расставание с командирами рот и взводов. Капитан Грицай действительно пробудет в лагере всего несколько дней и уедет. Но не потому, что его кто-то прогонит. Для лётного состава он что есть, что его нет. Просто командир роты на это время не нужен. Рота реорганизуется и курсанты распределяются по эскадрильям, звеньям и экипажам. Жизнедеятельность организуется по другому распорядку, который в корне отличается от общевойскового. И это не чья-то прихоть, это необходимость. На лагерном аэродроме, как и любом другом, редко можно увидеть повседневную форму и погоны, все в комбинезонах; строем не ходят, построения используются только для проверки личного состава или для доведения общих указаний. Общевойсковые команды не приемлемы. Эти и многие другие изменения ставшего уже привычным уклада жизни и создаёт у курсантов ложное ощущение той самой "райской жизни".

Но это всё впереди. А сейчас - белить деревья, заканчивать уборку. Что там не говори, а Грицай, добился своего. Лагерь преображался на глазах. Нельзя сказать, что курсанты работали с огоньком. Работа кипела только там, где поблизости был кто-то из офицеров. Как только офицер удалялся, эффективность работ резко падала, но кипучая деятельность начиналась там, где этот самый офицер появлялся.

А было офицеров всего трое: командир роты капитан Грицай, начальник штаба майор Карпов и начальник комендатуры майор Сердюк, имевший кличку "кардинал". Когда-то кто-то в разговоре разделил его фамилию на два слова - Сэр Дюк. После этого, проводя аналогию с Дюком Ришелье, ему и дали эту кличку. Но чаще его называли просто Демидыч. Он был хозяйственный, деревенских корней мужик, умевший всего понемногу и просто незаменим, когда нужно что-нибудь достать, приспособить, слепить.

Этим троим командирам пришлось побегать, но оно того стоило, результат был на лицо. Лагерь выглядел подобающим образом.

После ужина работали до темноты. Утром следующего дня, отменили физзарядку, вместо которой устраняли мелкие недоделки. На построении после завтрака было объявлено, что сегодня прибудет одна эскадрилья самолётов и лётного состава. В связи с этим, до обеда всем необходимо привести в порядок свой внешний вид и по первой команде быть готовым к общелагерному построению.

Капитан Грицай, взяв с собой старшего сержанта Бородина и несколько курсантов, пошёл обходить территорию с целью выявления и устранения мелких недостатков. Одному курсанту приказали убрать вёдра с извёсткой с центральной аллеи, другому - стереть неприличную надпись с киоска военторга. С двумя оставшимися в его распоряжении курсантами, Грицай двинулся дальше.

Вдруг в лагере всё насторожилось... Что это за звук?

Возникший вдалеке лёгкий шорох лавинообразно усиливался, превращаясь в грохот реактивного двигателя, и над центральной аллеей на очень малой высоте пронёсся серебристый самолёт. Со всех деревьев в разные стороны рванули ошалевшие птицы. Люди на земле закрутили головами, но сквозь листву ничего не было видно. Звук из грохота превратился в характерный, ни с чем несравнимый, отдалённо напоминающий комариный зуд, свист турбины самолёта Л-29. Блеснуло на солнце остекление фонаря кабины, пилот выполнил левую бочку и машина в развороте скрылась из вида за кронами деревьев. Когда первый шок прошёл, все услышали, что звуки турбин раздаются отовсюду, и с неба и с земли, их много. Над лагерем больше никто не пролетал, самолёты, прибывая четвёрками и парами, заходили на посадку по установленной схеме и из лагеря их не было видно. Те, что уже приземлились, заруливали на стоянки, завывая турбинами совсем рядом, за клёнами, там, где на рассвете остановилась колонна крытых грузовиков передовой команды инженерно-технического состава.

Во всём этом не было ничего особенного, но создавало какое-то торжественное настроение, подъём.

Дождались! Молодым парням очень хотелось посмотреть на самолёты, на этих людей, что ими управляют. На этих богов, которые наконец-то спустились с Олимпа... Но на аэродром нельзя. Пока нельзя.

Курсант, который сейчас приводил в порядок военторговский ларёк, как и все остальные курсанты, знал только воинское звание и фамилию своего инструктора, и был абсолютно уверен, что его будет учить самый лучший инструктор на свете. Он никогда в жизни не видел живого лётчика и очень хотел посмотреть на своё недалёкое будущее. Ему самому едва исполнилось семнадцать лет, он был преисполнен оптимизма и детской наивности. Для него всё человечество делилось на две категории: просто люди и лётчики. Ларёк находился в конце центральной аллеи, у самого выхода из лагеря на аэродром, напротив столовой. С этого места просматривалась большая часть территории лагеря и было хорошо видно, что в лагере становится многолюднее. Мимо курсанта проходили или пробегали люди, которых он ранее здесь не встречал. К нему подходил офицер в комбинезоне с кобурой на ремне. На рукаве красная повязка с надписью "Дежурный по лагерю". Постоял молча, посмотрел и ушёл. Странно, но возможно в авиации так принято... Он видел даже двух девушек в непонятной форме одежды: лётный комбинезон и кроссовки. Они, стрельнув глазками в его сторону, свернули в боковую аллею к женскому общежитию.

А вот на аллею по пути с аэродрома в лагерь вышли двое. Курсант приметил их сразу. Уверенная, неспешная походка, в руках шлемы, в шлем засунуты кислородные маски и наколенные планшеты. Без сомненья - это экипаж одного из первых приземлившихся самолётов, скорее всего того, который прошёл над лагерем и сделал бочку.

Утреннее солнце, светило в глаза, мешая рассмотреть подходивших. Было похоже, что над головами у них нимб и они не идут, а бесшумно летят. Курсант замер, не дыша. В это трудно поверить, но они направляются к нему. Вот они совсем рядом. Кажется, они что-то говорят... Тут до курсанта дошло, что он стоит, глупо открыв рот. Звон в ушах постепенно стих и он, очнувшись, вернулся в реальность. На него насмешливо и очень внимательно смотрели два сравнительно молодых человека в помятых комбинезонах и запылённых ботинках. У одного из них в руке была незажжённая сигарета:

- Орёл, прикурить дай?.. Спички есть?

- Похоже, его заклинило.

- Алё, как слышно? Глянь, вроде реагирует.

- Ты чей будешь-то, убогий?

Курсант, спохватившись, суетливо стал хлопать себя по карманам и, протягивая коробку спичек, сбивчиво пробормотал:

- Третья эскадрилья, второе звено, экипаж старшего лейтенанта Мансурова.

Один из лётчиков шутливо перекрестился:

- Слава тебе... Пронесло.

Первая спичка не зажглась, стали прикуривать от второй.

Тут подошёл ещё один лётчик, очень похожий на первых двоих, только с седыми, не по возрасту, волосами и потянулся своей сигаретой прикурить от ещё горящей спички:

- Хьюстон, у нас проблемы?

- Проблемы не у нас, а у вас. Видишь экземпляр?

- Ну, вижу.

- Хе-хе... Это твоё.

- И что? Обычный дуб, спишем за милую душу.

Заметив, что у курсанта дрогнули губы, приблизился к нему вплотную и посмотрел прямо в глаза. Внимательно и серьёзно:

- Ты лётчик или чмо, мать твою?.. Будешь и дальше так "тормозить" - к самолёту и близко не подойдёшь, мне такие флегмы не нужны.

В этот момент нетерпеливо прозвучало:

- Чика, ты идёшь или нет?

- Иду.

И все трое пошли прочь.

Курсант понял, что коробку спичек ему не вернут. Жаль конечно, но не это главное. Произошло ещё что-то.

Он догадался, что "Чика" это Чиканов Сергей Николаевич, его командир звена. Двадцать шесть лет, лётчик первого класса, майор, мастер спорта СССР по высшему пилотажу. Как часто ему представлялась эта встреча. На деле вышло всё совсем по другому.

И вдруг он, давно считавший себя взрослым и самостоятельным, отчётливо понял, что сейчас произошло...

Минуту назад кончилось детство.

3

Общелагерное построение было назначено на шестнадцать часов. К этому времени на плац - асфальтированную площадку перед штабом, стали собираться все, свободные от нарядов и дежурства. За десять минут до назначенного времени в строю стояли две эскадрильи лётно-технического состава, курсанты, комендатуры обеспечения и связи, ТЭЧ - мобильные ремонтные мастерские, синоптики, медики и многие другие службы, необходимые для нормальной жизнедеятельности гарнизона в полевых условиях.

Дежурный по лагерю старший лейтенант Махно, уточнил у командиров подразделений, есть ли незаконно отсутствующие, и приготовился отдавать рапорт. В это время на плацу, прямо перед строем, появился Бим. Он неспешно бежал, хлопая большими ушами, прямо к дежурному по лагерю. В строю засмеялись:

- Рапортуй!..

Махно притопнул ногой:

- А ну!!! Пошёл вон!!!

Бим плавно изменил направление, пробежал мимо старшего лейтенанта и сел в строю, в первой шеренге на левом фланге. Его тут же погладил стоящий рядом прапорщик.

Ровно в шестнадцать ноль-ноль на середину строя вышел заместитель командира полка, а с сегодняшнего дня начальник лагерного сбора, подполковник Алимов. Среднего роста, крепкого телосложения, слегка кривоногий, с волевым лицом. Он любил повторять, что главное в авиации - безопасность и что эта самая безопасность у него в крови. Первому утверждению верили все, второму не верил никто. Любой, кто его знал, мог сказать, что таких авантюристов как он, надо было ещё поискать. Обладая аналитическим складом ума, феноменальной памятью и потрясающей работоспособностью, Алимов всегда добивался своего и всегда выполнял задачу с высоким качеством и в срок, не смотря ни на что, любой ценой. Его невозможно было обмануть или провести. Сам он мог работать круглосуточно и не понимал, когда кто-то из подчинённых жаловался на усталость. Ему самому для отдыха было достаточно в сутки три, четыре часа крепкого сна, после чего он просыпался бодрым и полным сил. Служить под его руководством было очень тяжело, но он был абсолютно бескорыстен, никогда ничего не делал для себя, зачастую сам вывозил курсантов, которых все считали безнадёжными. За это его уважали и многое прощали. Командир полка очень хорошо знал своего заместителя, все его достоинства и недостатки, считал его незаменимым, но разворота ему не давал, сдерживая как горячего скакуна.

Сейчас, услышав громкое: "Смирно!!!", Алимов жестом остановил, направившегося к нему строевым шагом дежурного по лагерю, коротко уточнив количество людей в строю:

- Все?

-Так точно.

- Начальник штаба...

Алимов ткнул пальцем в землю, слева от себя, показывая, куда встать начальнику штаба.

Трусцой подбежал майор Карпов. В руках у него был его любимый штурманский портфель, но папку с приказами он почему-то достал из под куртки, видимо в портфеле для неё не нашлось места. Он вопросительно посмотрел на начальника лагеря, тот кивнул:

- Читайте.

Далее всё происходило обычным порядком. Были зачитаны приказы о назначении лагерного сбора, кто за что отвечает, кто какую должность исполняет. До всех довели общий распорядок, границы лагеря, ограничения и запреты, меры пожарной безопасности и многое другое, необходимое в подобных случаях. И, как всегда, в заключении прозвучало:

- Вопросы?..

На левом фланге, слегка наклонившись вперёд и подняв руку, из строя выделился замполит лагеря майор Пескаренко:

- Командир, разрешите две минуты?

Алимов, не скрывая досадного раздражения, кивнул:

- Давай.

Замполита лагеря за глаза все называли рыбой, причём его фамилия, в этом случае, была не причём. Кличку свою он получил за чрезвычайную болтливость. Он органически не мог молчать. Вот и сейчас он будет убеждать всех в важности момента и напоминать какие надежды возлагает партия и правительство на каждого военнослужащего в деле подготовки кадров для советских ВВС.

Алимов знал, что две минуты у Пескаренко означает, как минимум, полчаса и, прежде чем тот начал своё выступление, объявил:

- После доклада замполита личный состав в распоряжение командиров подразделений.

И, глядя поверх голов, отыскал взглядом дежурного по лагерю и жестом подозвал к себе:

- Значит так, Махно, слушай задачу. В лагере двенадцать пожарных щитов. Демидыч клянётся, что все они укомплектованы. Проверь. Проверь с пристрастием, инструмент, песок в ящиках, воду в бочках и всё такое. Утром доложишь. Не забудь проверить било. Если его не повесили, к утру повесить.

Увидев, что старший лейтенант удивлённо вскинул брови, уточнил:

- Да-да. На самом видном месте, возле выхода из штаба. Всё ясно?

- Так точно.

На самом деле ясно было не всё. Но переспрашивать у Алимова не стал, боясь показаться тупым в глазах авторитетного командира.

Когда начальник удалился, Махно, сдвинув фуражку на брови, почесал затылок; махнул рукой, - разберёмся, и пошёл в клуб, где должен быть ближайший пожарный щит.

В клубе с пожарной безопасностью был порядок. Махно двинулся дальше, обходя объекты один за другим. Это заняло довольно много времени. Построение давно уже закончилось, командиры развели людей по своим подразделениям для решения оставшихся организационных вопросов. Проверив последний пожарный щит в автопарке, Махно пошёл к себе в дежурку. Оставалось выполнить ещё одну непонятную задачу, которая почему-то вызывала смутное беспокойство. Встретились два пожилых прапорщика из ТЭЧ. Заслуженные ветераны должны знать всё. Махно, остановился, поздоровался с ними за руку и спросил:

- Мужики, а кто такой Билл?

- В смысле?

- Алимов приказал к утру его повесить. А кто это и как его вешать? Ему легко: приказал и всё, а ты крутись как хочешь... Вы не первый год в лагерях, выручайте.

Ветераны переглянулись, пожали плечами:

- Рады бы помочь, но...

- Может быть это Шестов?

После того как в кинотеатрах показали американский фильм о диком западе, в полку обратили внимание на то, что начальник штаба третьей эскадрильи Шестов очень похож на одного из ковбоев, героев фильма. Его даже называли одно время его именем - Бешен. Но кличка не прижилась и как-то сама собой забылась.

- Он в госпитале.

- Тогда это Петухов. Больше некому. Кто ещё, не успев приехать, мог где-то проколоться?!!

Махно хлопнул себя по лбу:

-Точно! Больше не кому! А где он, не знаете?

- Минут десять назад был у нас в техничке, за кислородными шлангами приходил.

Старший лейтенант, забыв поблагодарить своих спасителей, помчался в ТЭЧ, опасаясь упустить Петухова. Быстрым шагом выйдя на аллею, ведущую к мастерским, в ста метрах впереди он увидел неуклюжую фигуру, опутанную кислородными шлангами. Вот он, голубчик! Петухов, услышав шаги, оглянулся. Он почему-то понял, что старший лейтенант появился здесь по его душу. Бросил на землю спутанные шланги и стал ждать, опустив руки.

Старший сержант сверхсрочной службы Петухов был довольно известной личностью. Маленького роста, неуклюжий, неопрятный, с глуповатой улыбкой. Он исполнял роль гарнизонного дурачка. Как он оказался в авиации, не понятно. Он постоянно попадал в какие-то истории, от него командирам были одни только неприятности. Но насколько он был бесполезен, настолько же был и безобиден. Выгнать его не поднималась рука. Над ним все подшучивали, но беззлобно и держали в армии из жалости, используя для второстепенных поручений, типа подай - принеси. Хотя одна интересная черта, можно сказать тайна, у него была. Он был трижды женат и все его жёны были высокими и статными, обладали пышными формами Роденовских красавиц. Причём все три женщины лицом были довольно симпатичны. Что они находили в Петухове, как он их покорял - не известно, эта тайна не разгадана по сей день. Ещё примечательно то, что расставался он с ними без шума и скандала: просто уходил к другой и всё.

Когда Махно подошёл на несколько шагов, Петухов, улыбаясь во весь рот, спросил:

- Чё, командир?

- Ты когда успел перед Алимовым проколоться?

- Чёй-та? Я не видал его с Нового года. Командир, пошёл бы ты, мене некогда.

- А за что он приказал тебя повесить?

- Повесить? Щас ему! А шланги как жа? Сварщики ждуть , им варить надоть!

- Билл, это ты?

- Ась?

Петухов наклонил голову вбок, как попугай, и было видно, что он мучительно пытается что-то осмыслить. Махно, испугался как бы от мозгового перенапряжения что-нибудь не случилось, замахал руками:

- Ладно, ладно, иди...Билл это кто-то другой...

- Ась?

Махно зло плюнул под ноги, развернулся и пошёл прочь. Он прекрасно понимал, что если в ближайшее время не выяснит, что это означает: "повесить Билла", то утром на самом видном месте, перед штабом, будет повешен он, старший лейтенант Махно.

Задумавшись, он свернул с аллеи и пошёл напрямик. Проходя за общежитием лётного состава, он едва успел затормозить. Прямо перед ним кто-то выплеснул из окна, на газон грязную, мыльную воду.

- Между прочим, это запрещено! Здесь недавно убирали! - закричал Махно.

В ответ из окна выглянул подполковник Алимов с полотенцем на шее, он только что побрился:

- А-а, это ты... Между прочим, ходить здесь тоже запрещено, особенно под окнами начальства.

И, вытирая полотенцем лицо, задал вопрос, который старший лейтенант хотел услышать меньше всего:

- Било повесили?

- Нет, не повесили. Я скорее сам повешусь с этим Биллом!

- Хм... А в чём проблема-то?

- Да нет проблем, готов повесить кого угодно. Только объясните, кто такой Билл?

Алимов несколько секунд смотрел на старшего лейтенанта широко раскрытыми глазами. Потом всё понял. Поманил его пальцем и тихо, по слогам начал объяснять:

- Не кто, а ЧТО; не Билл, а БИЛО.

Затем, уже нормальным голосом продолжил:

- Било, пожарный набат, старый огнетушитель на тросике. Понимаешь? А рядом, на другом тросике шкворень, ломик, им стучат по билу, понимаешь?

Махно недоверчиво посмотрел на Алимова, понимая что ему конец, местные остряки без внимания это не оставят и этот Билл будет преследовать его до конца жизни:

- Вот дела... А я Петухова чуть не повесил.

- А Петухов-то здесь причём?

- А кого ещё? Кто ещё, кроме него, согласится, что б его повесили?

- Логично...

- Товарищ подполковник, вы это... Не говорите ни кому, а то ведь сами понимаете...

- Конечно, о чём разговор,- и повернувшись в комнату, громко сказал:

-Слышали? Чтоб ни гу-гу!

Махно приподнялся на носках и, вытянув шею, посмотрел поверх подоконника. В комнате начальника лагеря два связиста, прапорщик и солдат, с излишне серьёзным видом, не глядя в сторону окна, подсоединяли провода к только что установленному телефонному аппарату. Старший лейтенант скривился как от зубной боли и, забыв спросить разрешения, развернулся и поплёлся к себе в дежурку - маленькую комнатку в штабном домике, в которой были одно окошко, стол, сейф, несколько телефонов и топчан.

Махно был раздасадован и зол на себя. Ведь он сразу, как только заступил на дежурство, видел из окна комнаты дежурного по лагерю, как курсанты красили кусок рельса, подвешенный к специальному столбику.

Вот оно, висит себе у штаба, пусть не на самом видном месте, но висит. Старший лейтенант снял фуражку, взмахнул ею, делая реверанс и расшаркался в поклоне:

- Спасибо тебе, Билл! Падла ты железная, что б ни дна тебе, ни покрышки!

Хотел добавить ещё пару слов, но что-то его насторожило. Махно оглянулся. С крыльца штаба, остолбенев от изумления, на него смотрела рядовой Бубнова, девушка по имени Лида, писарь четвёртой эскадрильи.

4

Пока старший лейтенант Махно решал вопросы пожарной безопасности, в эскадрильях знакомились с переменным составом. У казармы четвёртой эскадрильи были построены друг против друга лётный и курсантский состав.

Командир эскадрильи в первую очередь представился сам:

- Командир эскадрильи, подполковник Лучников Леонид Николаевич. Что означает слово "командир", я думаю, объяснять не надо.

Затем он указал на стоящего рядом коренастого офицера с тяжёлой нижней челюстью и прищуренными глазами:

- Мой заместитель, майор Гордиенко.

- А что это означает, вы скоро узнаете, - добавил майор Гордиенко, глядя куда-то в даль, поверх голов курсантов. Казалось, этот майор высечен из камня. От него веяло каким-то холодком.

Между тем, Лучников продолжал:

- Заместитель командира-штурман эскадрильи майор Губанов... Заместитель командира по политчасти майор Миллер...

Один за другим, услышав свою фамилию, из строя выходили и становились рядом с командиром должностные лица командного состава эскадрильи.

Затем курсантов познакомили с командирами звеньев, а те в свою очередь познакомили их с инструкторами и все разошлись по экипажам.

Лётчики уже знали о своих курсантах всё, что им было необходимо. Учебно-лётный отдел ещё ранней весной предоставил в полк подробнейшую информацию: от биографии и антропометрических данных до теоретической успеваемости. А ещё раньше лётчиков ознакомили с, так называемыми, индивидуальными картами профотбора - результатами тестов профессионально -психологического анализа, проводимого с каждым курсантом при поступлении в училище. В этой карте отражались психологические особенности характера, тип темперамента, объём и скорость оперативной памяти, уровень интеллекта и многое другое. По результатам тестов абитуриенты распределялись по группам. В училище зачисляли только тех, кто показал результаты, соответствующие первым трём группам профотбора. Четвёртая группа и ниже были абсолютно бесперспективны и не имели никаких шансов освоить технику пилотирования самолёта. Данные эти были секретные, доводились только инструкторам и только на его курсантов и не подлежали разглашению.

В результате анализа этого материала, инструкторы задолго до личной встречи с курсантами примерно знали, чего ждать от каждого из подопечных, и определили для себя, кого выпускать первым, кого придержать на потом, с кем возможны проблемы и какие.

Кстати сказать, на распределение по звеньям и экипажам ни теоретическая успеваемость, ни результаты профотбора не влияли. По звеньям курсантов распределяли по росту. Все, кто был выше среднего роста, попадали в первое звено, средний рост и ниже - во второе, а курсанты маленького и совсем маленького роста, их почему-то называли карандашами, включались в третье звено. Это было вызвано профессиональной необходимостью.

Определить расстояние до земли и тенденцию изменения поступательной и вертикальной скорости самолёта во время посадки очень тяжело. У лётчиков это называется "видеть землю". Основные усилия инструкторов в первых вывозных полётах будут направлены именно на то, что бы курсант как можно скорее "увидел землю". У тех курсантов, которые своевременно не уловят сути этого явления, возможны серьёзные проблемы, вплоть до отчисления по профнепригодности.

Что бы избежать этих неприятностей, при первоначальном обучении инструкторы заставляют курсантов во время посадки самолёта смотреть на землю, скользя по ней взглядом, под определённым углом, на оптимальном расстоянии от самолёта. Для этого огромное значение имеет то, как высоко сидит курсант в кабине самолёта.

Кресло в кабине самолёта Л-29 "Дельфин" имеет три фиксированных положения, а перестановка занимает много времени. В обычных условиях все они установлены в среднее положение. Для опытного пилота высота расположения кресла - вопрос комфорта и не более. Но перед началом полётов с курсантами, инженерно-технический состав устанавливает все кресла на самолётах первого звена в самое нижнее положение, во втором звене всё остаётся без изменений, а в третьем, соответственно, кресла поднимаются на самый верх. Это немного облегчает жизнь и курсантам и инструкторам.

Но всё это будет актуально через некоторое время. А сейчас лётчики-инструкторы забрали своих курсантов и повели в методический городок, где у каждого экипажа был небольшой дощатый домик, с единственной комнатой, в которой стоял стол буквой Т, на стенах висели схемы и плакаты. Поговорив на общие темы, с целью составить, или произвести, первое впечатление, примерно через полчаса лётчики отпустили курсантов, напомнив, что завтра начало комплексно-тренировочных занятий, сокращённо КТЗ. Построение после завтрака в восемь пятьдесят, об опоздании не может быть и речи.

КТЗ очень важное мероприятие. Это десяток зачётов, которые курсанты должны сдать, доказав тем самым, что они не зря просиживали штаны в учебно-лётном отделе и теоретически готовы к началу лётной практики. Зачёты сдаются лётчикам-инструкторам, штурманам, связистам, метеорологам, инженерам, спасателям, и многим другим. На этих занятиях будут присутствовать преподаватели из УЛО. Они будут сдавать свою продукцию в полк и, при необходимости они могут дать консультацию или разрешить какой-то спорный вопрос. КТЗ проводят пять дней. Требования очень высокие. При пятибальной системе оценки знаний, зачётными считаются только оценки "хорошо" и "отлично". Попытаться пересдать можно только один раз, и то если успеешь, график занятий очень плотный и окон в нём не предусмотрено. По окончании КТЗ, на следующий день, все кто сдал зачёты без троек, приступают к наземной подготовке, а остальные, вместе с командиром роты и преподавателями УЛО убывают в училище, где будет решаться их дальнейшая судьба.

Всё это курсанты знали, им не раз об этом говорили. Но это завтра, а сейчас-то что им делать? В училище они никогда ни на минуту не оставались без внимания, постоянно курсант находился в чьём-то распоряжении и выполнял какую-нибудь задачу. Его везде водили за руку и постоянно контролировали. Сам себе он был предоставлен только во время сна. Это уже вошло в привычку. Ни забот, ни хлопот. А инструктор сказал,- до завтра, - и ушёл. Это непривычно. Вот она "райская жизнь" в лагерях!!! Теперь можно самому решать, что делать дальше.

Но тут все услышали знакомый голос старшего сержанта Бородина, который из старшины роты превратился в старшину эскадрильи:

- Построение на ужин через пятнадцать минут!

5

После ужина у курсантов появилось свободное время. Некоторые взяли конспекты и стали готовиться к предстоящим зачётам, остальные занялись кто чем. В курилке в торце здания казармы сидели двое: курсант Мусин и курсант Евсюткин. Они были в демисезонных лётных куртках и спортивных, тренировочных брюках. Настроение было прекрасное. Мусин закинув руки за голову, сладко потянулся:

-Хорошо!..

Помолчав немного, наклонился к своему товарищу и тоном заговорщика произнёс:

- Давай к бабам сходим. Там за столовой их общежитие.

- Зачем?

- Как зачем? На разведку.

- Чего разведывать-то?

- Ты что, пацан? Аллочка, официантка из технического зала... Видел у неё какие... - и Мусин руками показал, какие они у неё, - Может познакомимся.

- В субботу танцы в клубе. Придёт, там и познакомишься.

- Ха! В субботу!.. До субботы я её завалю.

- Ой, ой. Молчи лучше, Ловелас. Ты уверен, что она не замужем? А то познакомишься...

- Уверен, не замужем.

- Паспорт что ли проверял?

-Дурак ты! Паспорт какой-то... Замужние сюда на работу не устраиваются, да и кольца у неё на руке нет. Так идём или нет?!!

- Как ты себе это представляешь? Ну, пришли. Ну, здравствуйте. А дальше-то что? Шоколадку хотя бы, или цветы...

Мусин постучал пальцем по виску:

- Ты что?!! Какую шоколадку?!! Она в столовой работает! Цветочки?!! Мы в степи!!! Вон целый луг цветочков! Нужен ей твой веник! Последний раз спрашиваю, - идёшь?

- Ладно, пошли. Только нам дальше методического городка нельзя. Это самоволка.

- Что, уже полны штаны?

- Не нравится мне всё это. Ладно, пошли, посмотрим.

И они пошли. Помня железное правило: подальше от начальства, поближе к кухне, пошли по диагонали, напрямки, избегая аллей, на которых можно было встретиться с кем-нибудь из офицеров. Обогнув столовую, подошли к крыльцу домика женского общежития. Слегка отряхнув куртку и поправив причёску, Мусин поднял руку, что бы постучать, но в этот момент дверь открылась. В дверном проёме довольно отчётливо обозначился начальник штаба майор Карпов. От него исходил едва уловимый, приятный запах свежего портвейна. За его спиной стоял молоденький офицер в общевойсковом бушлате с погонами лейтенанта.

На лице Карпова не отразилось никаких эмоций. Он умел это делать. Пару секунд он смотрел в лицо, стоящего перед ним курсанта, пытаясь сообразить, кто это. Затем, подняв вверх указательный палец, сказал:

- Оч-чень хорошо! - махнул рукой,- за мной.

Все спустились с крыльца, отошли на несколько шагов. Карпов повернулся к лейтенанту:

- Вот видишь? Я ж говорил, всё разрешится. Вот эти два скучающих жеребца тебе помогут. Лопаты у тебя есть?

Мусин замахал руками:

- Товарищ майор, вы перепутали! Какие лопаты?!! Мы не солдаты, мы курсанты, лётчики.

- Лёёётчики?!! Отлично! Значит мужчины. Я ж говорю, - хорошо! А вот у лейтенанта в подчинении одни женщины. Нужно помочь. Работа не пыльная, всего-то пара кубометров земли. Поможете лейтенанту, а я вам за это расскажу как на самолёте сделать фиксированную бочку. Идёт?

- Товарищ майор!

- Молчать, - сказано это было очень тихо, но тон сказанного не сулил ничего хорошего.

Через несколько минут с лопатами на плечах, они шли за лейтенантом в сторону аэродрома. Тот был просто счастлив:

- Не расстраивайтесь, мужики. Это не долго, окопаем пару карбидных пушек, поставим четыре чучела и всё.

- Поставим четыре чего?

- Чучела... Пугала, если хотите. Здесь неудачно расположены места кормёжки и места гнездования. Птицы летают туда-сюда прямо через полосу. Нужно сделать, что бы они летали в другом месте. Я это должен обеспечить, это моя обязанность.

- Sie sind Nikolaj Drozdoff ? - с немецким акцентом спросил Мусин. Лейтенант улыбнулся:

- Нет. Я - лейтенант Поведайко, старший синоптик. За орнитологическую обстановку на аэродроме отвечает метеослужба.

- Придумают же! Орнитологическая обстановка, места гнездования! Что вы к птичкам пристали, пусть летают, где хотят. И нам бы с другом забот поменьше... Может отпустишь нас, лейтенант?

- Нет, мужики, это в интересах вашей же безопасности.

- Тоже мне, борец за безопасность! Гребень антициклона, ёлки-палки.

Лейтенант остановился, резко повернулся к курсантам:

- Слушайте, вы. Я не знаю какие уж вы там лётчики, но скоты, похоже, порядочные. Я помощи не просил, Карпов вмешался, а тут вы припёрлись. Я бы со своими девчонками всё сделал сам.

- Ну и делал бы сам ...

- Теперь уже поздно. Значит так, товарищи курсанты, если не хотите ещё больших неприятностей, заткнитесь и шире шаг.

- Я так понимаю, что мы переходим на официальный тон?

- Вы правильно понимаете.

Они вышли на стадион. За стадионом - дорога, за ней - рабочее поле аэродрома. На дороге стояла большая крытая машина с кучей антенн и каких-то флюгеров и вертушек на крыше, - автономная, мобильная метеостанция, - вотчина лейтенанта Поведайко. Теперь было понятно, куда они идут. Футбольное поле пересекли кратчайшим путём. Поведайко открыл заднюю дверцу огромной, как дом, будки метеостанции, и скрылся внутри. Было слышно, как он передвигает по полу что-то тяжёлое. Дверь распахнулась пошире и курсанты увидели на пороге незнакомый агрегат, покрашенный серебрянкой. Это была карбидная пушка. Внешне она была похожа на передвижной генератор или что-то в этом роде. Какие-то трубки, бачки, манометры и всё это на массивных металлических полозках. В неё заправлялись карбид кальция и вода, задавались настройки и пушка автономно работала несколько часов, через определённые промежутки времени издавая серию громких хлопков и тем самым распугивая птиц.

Поведайко жестом пригласил курсантов взять пушку и опустить на землю, предупредив:

- Ноги берегите, тяжёлая.

- А сколько таких там у тебя?

- Пока две. Одна будет стоять здесь, вторая на другом конце посадочной полосы, а между ними чучела. Так будет по всему периметру. Пушки надо углубить в окопчик и сделать капонир, по всем правилам фортификации.

- Зачем?

- Что б ты не скучал. И ещё для сохранности государственного имущества. Вторую пушку отнесём вон туда, где грибок оцепления.

- Отнесём? Я не ослышался? А отвезти нельзя? Вот же машина.

- В машине мало бензина. А вдруг ночью тревога, и что делать? Это подрыв боевой готовности, - подсудное дело... Придётся нести.

- Лейтенант, не выделывайся.

- Ладно. Посмотрю, как эту окопаете, может и отвезём.

- Ну-ну.

Майор Карпов в это самое время вышел из продовольственного склада, там у него тоже были какие-то дела. Он решил, что на сегодня хватит, пора отдыхать и направился к общежитию лётного состава. Перед общежитием была курилка, в центре которой в землю был вкопан диск от колеса грузового автомобиля и там разрешалось разводить огонь. Каждый вечер там горел костерок и лётчики отдыхали, разговаривая о том, о сём. Туда и направился начальник штаба, в надежде увидеть кого-нибудь из руководящего состава четвёртой эскадрильи.

Сегодня к костру пришёл доктор, майор медицинской службы Мартиросян. Образованный и интеллигентный человек, кавказец, знавший множество тостов и анекдотов и, что немаловажно, умевший их рассказывать. В петлицах и на погонах у него, как и у всех военных медиков, была эмблема его службы: огромная рюмка, над которой, обвив хвостом ручку, склонилась змея. На полевой форме эмблема была защитного цвета. Мартиросян утверждал, что это и есть тот самый "зелёный змий".

В курилке время от времени раздавался громкий смех. Карпов ещё на подходе, увидел заместителя командира четвёртой эскадрильи, майора Гордиенко, прошёл к нему, протянул руку, поздоровался и сел рядом. Гордиенко прекратил ворошить прутиком угольки в костре и вопросительно посмотрел на Карпова.

- Я двоих ваших оболтусов застукал у женского общежития. Синоптикам помощь нужна, чучела ставить, пусть поработают. Они в распоряжении Поведайко.

- Фамилии?..

- Фамилий не знаю. Знаю, что ваши, с четвёртой.

- Точно наши?

- Точно. Про петлю им рассказывал...

- Чего-чего?

- Да так, - отмахнулся Карпов.

Гордиенко вздохнул, встал и пошёл к казарме курсантов. Выяснить кого нет в расположении было делом нескольких минут. Замкомэска вернулся к курилке и поманил к себе худенького, глазастого лётчика. Это был командир второго звена капитан Бельков. Гордиенко что-то ему сказал и они пошли к стоянке личного автотранспорта. Через минуту из курилки увидели, как лихо развернувшись, в направлении выезда из лагеря покатил мотоцикл "Урал", за рулём которого сидел, крепко сжав губы, майор Гордиенко, а в коляске, придерживая фуражку, капитан Бельков.

К месту, где сейчас находились Поведайко с двумя курсантами быстрее было дойти, чем доехать. Гордиенко с Бельковым не знали точно, где их искать и вынуждены были сделать изрядный крюк, объезжая аэродром вокруг. Дело в том, что на рабочее поле аэродрома запрещено выезжать любым транспортным средствам, кроме специальных.

Грунтовый аэродром только с виду напоминает обычный луг. Это сложный инженерный объект, требующий к себе особого отношения и особого внимания. Причём специалистам аэродромной службы грунтовой аэродром доставляет гораздо больше хлопот, чем стационарный, бетонный. Нужно постоянно следить за плотностью грунта, бороться с эрозией почвы, заботиться о сохранении дернового покрытия, которое выжигают реактивные двигатели. Все рабочие площади, рулёжные дорожки, взлётные и посадочные полосы, места стоянок и заправочные линии не должны иметь неровностей, ям и кочек. Не должно быть трещин и выбоин, что бы монолитная поверхность не распадалась на камни. Это всё отнимает много времени и сил. После сильного дождя, грунт размокает. Если не принять квалифицированных мер, можно вывести аэродром из строя на длительное время. В то же время при грамотном подходе, даже сильно размокший грунт можно быстро восстановить до необходимой плотности. Обычно это делается частями. Эксплуатируется не вся площадь аэродрома. Часть грунтового покрытия находится в резерве. За всем этим следит аэродромная рота. Состоянием аэродрома постоянно озабочен и руководящий лётный состав, потому что от этого напрямую зависит решение государственной задачи - подготовки лётных кадров для военно-воздушных сил Советского Союза.

Если кто проедет по взлётной или посадочной полосе на обычном автомобиле или, упаси боже, на велосипеде или мотоцикле, а грунт в это время будет не достаточно плотным и на нём останется след, то этот человек рискует стать личным врагом начальника лагеря, что равнозначно самоубийству.

Идеально подходил для передвижения по аэродрому трактор Т-150. Колёса большого диаметра, низкое давление в шинах и относительно небольшой вес трактора позволяли ездить даже по размокшему грунту, не нанося дерновому покрытию никакого вреда.

Подполковник Алимов сам лично каждое утро проверял состояние взлётно-посадочной полосы. Он освоил " технику пилотирования" трактора и, в нелётные дни, проснувшись утром, звонил в автопарк:

- Тачку к подъезду!

После осмотра аэродрома, трактор весь день оставался в распоряжении Алимова, он использовал его как личный транспорт и ездил на нём по своим делам. Если производились полёты, трактор находился на своём штатном месте в качестве тягача фургона наземной поисково-спасательной команды. Этот оранжевый трактор называли "Алимовец", и знали его не только в лагере, знаком он был и жителям районного центра Новопавловка.

Однажды, накануне Дня победы, Алимову нужно было согласовать планы мероприятий с поселковыми властями. Он приехал к главе администрации и привычно оставил трактор у здания, напротив памятника В.И. Ленину. По центру посёлка правилами дорожного движения разрешалось движение только легковых автомобилей, а выезд на площадь был вообще запрещён. Но Алимов считал, что его это не касается. В тот день в посёлке проводили рейд по безопасности движения сотрудники областного ГАИ. Они сразу заметили трактор на площади, подъехали к нему и стали ждать, когда придёт его водитель. Алимов вскоре пришёл. В честь праздника он выпил в кабинете главы администрации рюмочку коньяку, чем сильно порадовал сотрудников госавтоинспекции. Был составлен протокол. Через несколько дней на имя командира полка на базовом аэродроме пришло официальное уведомление, что Алимов лишён права управления транспортным средством соответствующей категории на шесть месяцев. Все это расценили как анекдот. У Алимова никогда не было прав на управление автомобилем или трактором. Этот случай долго служил предметом шуток. Даже генерал, начальник училища через шесть месяцев, в телефонном разговоре спросил у Алимова не забыл ли он, что срок вышел, пора в ГАИ требовать возвращения водительского удостоверения.

Всё это было обычным делом для большинства военнослужащих части. Полк не первый год работал с двух аэродромов, выезжая половиной своего состава в летний период на полевой аэродром и всё происходившее здесь было традиционным.

В диковинку всё это было для таких, как Мусин и Евсюткин. Они уже закопали, вернее окопали, одну карбидную пушку и недалеко от неё заканчивали установку чучела, когда к ним подъехали Гордиенко и Бельков. Гордиенко заглушил двигатель и, не слезая с мотоцикла, несколько секунд смотрел на курсантов, которые неловко топтались, не зная как реагировать на визит заместителя командира эскадрильи и что от этого визита ждать. Колючий взгляд майора Гордиенко не сулил ничего хорошего:

- Кто такие?

- Курсанты Мусин и Евсюткин. Второе звено четвёртой эскадрильи.

Гордиенко многозначительно посмотрел на Белькова, тот сделал вид, что смотрит в сторону:

- Откуда родом?

Мусин оказался из удмуртского города Сарапул, недалеко от Ижевска. Евсюткин из деревни Поповка, Череповецкого района, Вологодской области.

Гордиенко задумчиво побарабанил пальцами по бензобаку мотоцикла:

- Это вы в такую даль ехали, что бы поставить здесь чучело?.. Не слышу ответа. Повторяю вопрос: за каким хреном вы сюда приехали?

Было хорошо видно, что майор злится, причём злится искренне, не наигранно.

В свои тридцать девять лет Юрий Семёнович Гордиенко многое повидал и знал, что и по чём в этой жизни. В его анкете, в графе происхождение он всегда писал: "из крестьян". Но начальник особого отдела мог бы сказать, что это не совсем так. Родился Гордиенко в тюрьме, в Якутии и раннее детство провёл в колонии-поселении. Его родителям по причине уголовного прошлого было запрещено проживать в крупных городах, он вырос в таёжной сибирской глуши и привык рассчитывать только на себя и не подчиняться обстоятельствам, а наоборот - подчинять обстоятельства себе. Всю жизнь он руководствовался тремя житейскими заповедями, которые впитал с молоком матери: не верь, не бойся, не проси. Однажды ему пришлось экстренно выполнять аварийную посадку. Обстоятельства не оставили никакого выбора и садиться пришлось с попутным, порывистым ветром ураганной силы. Теоретически это было невозможно, но только не для Гордиенко. Он сделал это мастерски, тем самым спас свою жизнь, жизнь курсанта и сохранил самолёт. Когда он услышал, что это против законов физики, он сказал, что с физикой у него несовместимость ещё со школы.

Три года службы он провёл в спецкомандировке в республике Ирак. Готовил боевых лётчиков для тамошних ВВС. В те времена лидер Ирака Саддам Хусейн был большим другом Советского Союза. Иностранных языков Гордиенко не знал, но успешно обучал иракских пилотов, используя только жестикуляцию, матерщину и личный пример. Летал он лихо и, несмотря на его крутой нрав, иракцы его любили и между собой называли "шайтан-пилот".

Всё это было давно. Сейчас перед майором Гордиенко молча стояли два курсанта, с лопатами в руках. Они опустили головы и буравили взглядом землю.

В голосе Гордиенко зазвучали металлические нотки:

- Не слышу!!! Может скажете зачем я притащил сюда свою седую задницу? Зачем здесь вот этот лейтенант и ещё двести придурков бросили свои семьи и посадили в поле сорок самолётов? Зачем, я спрашиваю?.. Они здесь, что бы научить летать двух идиотов, которым всё по барабану...Кто автор идеи похода по бабам? - Мусин, не поднимая глаз, поднял руку.

Гордиенко посмотрел на Евсюткина:

- А ты, значит пассивный партнёр... Объяснять вам бесполезно, мозги у вас ниже пояса, поэтому будем доводить через ноги и руки. Поведайко, много у тебя ещё этих хлопушек?

- Шесть штук, товарищ майор, но здесь только две, за остальными нужно ехать на базу.

- Жаль. Тогда так: закончите с орнитологией и вот здесь, под грибком сделаете полнопрофильный окоп с бруствером, для оцепления. Глубина полтора метра, два колена шириной полметра, длинной два метра. Пока будете копать, всё осмыслите. За пятнадцать минут до отбоя вы должны быть в казарме. Если окоп не закончите сегодня, продолжите в субботу, во время танцев. Вопросы есть?

Вопросов не было. Гордиенко завёл мотор и, сильно газуя, развернулся и покатил в сторону дороги, но вдруг затормозил и остановился. Оглянувшись, махнул лейтенанту Поведайко, - подойди. Пока ждали лейтенанта, спросил у Белькова:

- Ну, что скажешь? Оба твои, между прочим.

- Я их вижу второй раз в жизни.

- И что? Ты инструктор или хрен с горы? Ладно, это твои проблемы. А вот тот, вологодский, похоже с мозгами парнишка.

- А удмуртский что? Без мозгов?

- С мозгами, но дурь надо выбить...

Подошёл Поведайко. Гордиенко слегка наклонился к нему и сказал:

- Лейтенант, просьба к тебе. Не в службу, а в дружбу. При случае сочтёмся.

- Я слушаю.

- Побудь с ними, пока они не закончат. Занозу посадят или мозоль, понос там или насморк случится, попадут в лазарет - им конец. Пропустят КТЗ, их вышибут из училища.

- Я всё понял, присмотрю.

- Я твой должник. - Мотоцикл сорвался с места и вскоре скрылся из виду.

Молодые, остроумные и сообразительные курсанты нуждались в постоянном контроле. Их бурную энергию и фантазию постоянно надо было сдерживать. В этом возрасте бесполезно объяснять важность момента. Поэтому тяжёлые земляные работы пользовались особой популярностью у инструкторов, как метод наказания. Это вошло в традицию, и не вызывало ни у кого недоумения. Курсанты принимали это наказание как должное и, по своей молодой бесшабашности, гордились и хвастались друг перед другом, кто больше выкопал кубометров земли.

Мусин и Евсюткин закончили с чучелами и карбидными пушками, взялись за окоп. До отбоя выкопать его было не реально, но они всё же решили попытаться. Лейтенант Поведайко собирал инструмент, делал вид, что что -то обмеряет или размечает, находился тут же.

Сантиметров двадцать грунта выкопали молча. Начали снимать дёрн на месте второго колена окопа. Мусин сказал:

- Этот-то приехал, разорался тут. Откуда он взялся? Какое его дело?

- Слышь? Ты бы помолчал! Ты уже наговорил кубометра на три!.. Связался я с тобой.

- Ну, ты вообще раскис. Фигня, прорвёмся! А Аллочку я всё равно...

- Копай, давай, мачо хренов.

Времени до отбоя было ещё много, но смеркалось, становилось прохладно. Надо было заканчивать. Внимание курсантов привлёк звук мотора. На аэродроме показался трактор Т-150. Это начальник лагеря. Сначала он проехал мимо, но потом развернулся и подъехал прямо к ним, осветив фарами будущий окоп. Открылась дверца, на землю спрыгнул военный лётчик-инструктор первого класса, подполковник Алимов. Минуту осматривался, вникая в обстановку. Затем весело произнёс:

- Второй день в лагере, а уже копают!

Мусин бросил лопату:

- Вот-вот! Я приехал за две тысячи вёрст не чучела ставить, а учиться летать! А меня майор Гордиенко заставляет яму копать! Это ни в какие ворота, товарищ подполковник! Да ещё в субботу! Не имеет права.

- Безобразие, - в тон ему ответил Алимов.

Поведайко хотел вмешаться и прояснить ситуацию, Алимов это заметил, сделал упреждающий жест рукой, - молчи. Затем он внимательно осмотрел окоп и задумчиво повторил:

- Безобразие. Только нужно уточнить: какая же это яма?.. Это не яма, это важный фортификационный объект, предусмотренный планом охраны и обороны аэродрома. Для Гордиенко, с его опытом непростительно. Как можно не знать таких важных вещей! Окоп ведь должен быть не два, а три колена, ещё два метра вот сюда. Чтоб миномёт не пристрелялся.

- Какой миномёт?

- Не важно. На войне всякое бывает. Вдруг миномёт?.. А коль вы уж начали, так вам и заканчивать. Только добавьте ещё одно колено - два метра вправо. А суббота - самое удобное время, полётов нет, копай себе... А с Гордиенко я разберусь. Больше никто вас не обижал? Может ещё кого наказать?

- Нет!!! - В один голос заорали курсанты.

Алимов уехал. Евсюткин отдал лопату лейтенанту Поведайко, повернулся к Мусину:

- Хватит на сегодня. А ты следующий раз надумаешь с кем-нибудь знакомиться - делай это без меня.

- Как это, без тебя?!! А кто потом напишет про мои подвиги?

- Я тебе что, доктор Ватсон?

- Время покажет...

Мусин повернулся к Поведайко, вытянулся по стойке смирно и отдал честь:

- Товарищ лейтенант, разрешите убыть в места гнездования?!!

Изрядно уставший, лейтенант Поведайко вяло махнул рукой:

- Идите, куда хотите...

6

На следующий день, в пятницу, после завтрака на общелагерном построении был зачитан приказ о начале комплексно -тренировочных занятий. Начальник штаба уточнил несколько общих моментов, после чего слово взял начальник лагеря.

Алимов объявил, что весёлая жизнь заканчивается. Сегодня работаем по плану первого дня КТЗ. Завтра, в субботу - рабочий день.

В строю недовольно загудели. Алимов повысил голос:

- Повторяю: суббота рабочий день, до тринадцати часов. Отъезд постоянного состава на базу в тринадцать тридцать. На базе у вас будет больше суток на решение семейных проблем и личных вопросов. В понедельник построение в восемь часов, пятьдесят минут. Мною отправлен на утверждение командиру полка план работы на следующую неделю. План напряжённый. За четыре дня мы должны провести КТЗ и всю наземную подготовку к полётам по кругу и в зону. С таким расчётом, что бы в следующую пятницу провести предварительную подготовку, а в понедельник первый лётный день. Рабочий день на предстоящую неделю - восьмичасовой: с восьми до восьми; кто не успеет, разрешаю использовать оставшиеся в сутках с восьми до восьми... Завтра после занятий и в субботу с утра - это единственное время, которое остаётся на решение оставшихся организационных проблем. Больше свободного времени не будет... В субботу с утра поеду в посёлок. Желательно со мной послать представителей от каждого звена. Мне уже звонили, нас ждут в пункте проката и в союзпечати. Возьмём на прокат телевизоры, холодильники, калориферы, выпишем газеты и журналы; в общем всё как обычно...Вопросы?

- Разрешите две минуты? - высунулся из строя замполит.

- Ры... - Алимов вовремя спохватился, что бы не назвать замполита рыбой, - Пескаренко, сейчас на это нет времени. Все свои идейно-политические мероприятия проводите в рабочем порядке, в гуще масс, во время проведения занятий, но не в ущерб безопасности.

- Тогда предоставьте мне партийно-политический актив для инструктажа, я поставлю задачу, на что обратить основное внимание.

- Это можно. Командиры эскадрилий, членов партбюро, секретарей партийных и комсомольских организаций, редакторов боевых листков до начала занятий в распоряжение замполита. В десять ноль - ноль все до единого человека должны быть на стоянке и работать по плану КТЗ. Это касается и ваших, Пескаренко, инженеров человеческих душ. Ещё вопросы есть?.. Разойдись.

Курсанты прибыли на стоянку за двадцать минут до начала занятий и разместились в курилке за хвостами самолётов. Сюда же, к курилке неспешной трусцой прибежал Бим. Он всегда был там, где больше всего народу. Всё было интересно и необычно. Настоящий аэродром выглядел гораздо прозаичнее, чем в кино или на картинках в учебниках. Воняло керосином и какой-то резиной, много гула и шума. Самолёты стояли с открытыми капотами и лючками, из них свешивались какие-то провода и шланги. Инженеры, техники и механики как муравьи сновали туда-сюда и были постоянно чем-то заняты. На курсантов никто не обращал внимания.

Один из курсантов, увидев что-то интересное, увлечённо стоял возле самолёта. Было много шума и он не слышал и не видел, что к нему приближается двадцатитонный топливозаправщик КРАЗ. Впереди, чуть левее машины, поддерживая шланг, что бы он не волочился по земле, шёл прапоршик Чернышев, огромного роста и невероятной ширины в плечах, килограммов сто пятьдесят живого веса. Когда курсант оказался на его пути, он молча отшвырнул его. Не то, что бы дал пинка, а легко подцепил коленом и отбросил, как тряпочную куклу. Курсант отлелел в сторону, рядом с ним неспешно прокатились огромные колёса КРАЗа. Весь в возмущении, он был преисполнен решимости отомстить за оскорбление, вскочил, развернулся к своему обидчику. Он увидел удаляющегося в развалочку огромного прапорщика, по габаритам близкого к топливозаправщику. Курсант выдохнул и прошептал:

- Не фига себе, хлебороб...- Огляделся, - никто не видел? - и побежал в курилку где сидели его товарищи в ожидании начала занятий.

Им было в диковинку такая организация занятий: на свежем воздухе, без звонков. Они ещё не знали как всё это будет, просто сидели и с интересом рассматривали всё, что происходит на стоянке. Вот к курилке подошли лейтенант Поведайко и полковник Волостных, старший преподаватель кафедры метеорологии. Доктор наук, больше учёный, чем военный, Волостных считал метеорологию самой интересной наукой на свете, очень любил её и по мере возможности пытался привить такую же любовь к ней всем курсантам. У него был небольшой дефект речи: звук "А" он произносил как "Я"; за это курсанты дали ему прозвище "полковник Обляко". Метеорологи поговорили пару минут, затем полковник ушёл. Лейтенант посмотрел на часы, тоже хотел уходить, но тут его окликнул курсант Мусин:

- Товарищ лейтенант, идите к нам, покурим.

- Я не курю.

- Покурим,- не в смысле покурим. Может зачётик поставите?

- Время придёт - поставлю.

- Мне и Евсюткину по старой дружбе четвёрочку, а остальных можете валить.

- Хе-хе...Никто вас валить не собирается, там вопросы элементарные, хватит придуриваться.

- И то правда. Можно на секундочку?

Они отошли в сторонку. Мусин взял лейтенанта за локоть:

- Ты говорил у тебя в подчинении одни женщины?

- Ха! Одни женщины! Две девчонки. Одна дежурит на метеостанции, другая отдыхает. Через сутки меняются. Тебе-то зачем?

- Ты в женском общежитии часто бываешь?

- Ну, бываю иногда.

- Алла, официантка...

- Ха-ха! Вот к кому ты приходил!

- Да тихо ты... Что тут смешного-то?

- Ой, дурик. Смешно то, что она в общаге не живёт. У её родителей домик в посёлке, вот здесь, на окраине, рядом с аэродромом. Это у них как дача, они каждый год приезжают сюда на всё лето.

- А раньше почему не сказал?

- А я знал, кто тебя интересует? Я твою Аллу знаю с прошлого года. Нормальная девчонка, общительная. Могу познакомить. После ужина не убегай, подожди меня у столовой. Я её вызову.

- Не надо. Я сам.

- Дело твоё. Сам, значит сам.

Тут прозвучала команда к построению для начала занятий. Построение длилось не более пяти минут, после чего лётчики-инструкторы забрали свои группы: три - четыре курсанта, и разошлись по своим стоянкам. Там показали самолёт, на котором предстоит учиться летать, представили хозяина самолёта - техника и его помощника - механика. Затем было сказано, что обслуживать и ремонтировать самолёт будет техник, а вот следить за ним и беречь должны все. Курсанты, сдав сегодня зачёты, получат допуск не только к полётам, но и к работам на авиатехнике в качестве младшего авиамеханика. Самолёт за семь часов лётной смены обычно делает две - четыре заправки. С одной заправки выполняется от трёх до шести взлётов и посадок. Машина работает с предельной нагрузкой, что накладывает на техника самолёта огромную ответственность. По плану самолёт находится на земле тридцать минут, из них выруливание и заруливание занимает примерно десять, технику остаётся пятнадцать - двадцать. За это время наземный экипаж должен заправить самолёт горючесмазочными материалами, воздухом, кислородом, осмотреть планер, проверить работу всех механизмов и систем. Один техник это сделать не в состоянии, ему нужны помощники. Поэтому в лётный день на аэродром выходит весь экипаж, и наземный и лётный. Техники и механики исполняют свои непосредственные обязанности, курсанты - один летает, один готовится к предстоящему полёту, остальные помогают техникам, которых такая постановка вопроса вполне устраивает. С помощниками дело идёт веселее. Но главное всё же не это. Курсанты не только будущие пилоты, они в первую очередь, будущие командиры. А настоящий командир должен уважать труд подчинённых и для этого должен знать их работу, попробовать всё своими руками. Ни один лётчик в ВВС никогда в жизни не обидит своего техника и никогда не даст его в обиду. Это особый, специфический вид взаимоотношений, можно сказать дружбы начальника и подчинённого. А основа этих отношений закладывается в училище, когда курсант вместе с техником таскает на заправочной толстые шланги топливозаправщиков, когда ругается, чуть не до драки, с курсантами других экипажей, доказывая, что воздухозаправщик в первую очередь должен подъехать к их самолёту.

Возможно именно этим обусловлено то, что первый зачёт курсанты сдают технику самолёта. Они сдают меры безопасности при работе на авиатехнике, и рассказывают как их научили в УЛО проверять агрегаты и системы самолёта перед полётом. Обычно начинает один, затем в какой-то момент техник прерывает его и предлагает другому продолжить. После этого техник уточняет некоторые моменты, объясняет кое-какие нюансы, расписывается в зачётках и отправляет курсантов к лётчику-инструктору.

Некоторые техники используют свои, оригинальные методы обучения. Например прапорщик Иван Чернышев, этот человек - гора, никогда не слушает курсантов, а рассказывает им всё сам, да так, что не запомнить сказанное невозможно. Он ходит вразвалочку вокруг самолёта, а за ним семенят курсанты, прапорщик делает один шаг, каждый из курсантов два-три. Издали похоже на огромную утку с утятами. Чернышев был неисправимым оптимистом, никогда не унывал и готов был буквально всё превратить в шутку, тем более, что с чувством юмора у него было всё в порядке. Сам про себя прапорщик говорил, что он человек очень добрый: если бьёт, то сразу насмерть. А меры безопасности объяснял курсантам примерно так:

- Вот это - штуцер заправки воздухом. Вставляем его вот сюда, поворачиваем. Слышите щелчок? Если вы повернули штуцер и, не услышав щелчка, дадите команду оператору начать заправку, вот эта штука под давлением сто пятьдесят атмосфер вылетит и отшибёт вам голову... Даже если вы слышали щелчок и начали заправку, не доложив мне, тогда голову вам отшибу я... Вот это тормозной щиток, убирается гидросистемой с усилием сто килограммов на сантиметр квадратный. Этого не выдержит ни один грузчик. Если во время уборки стать вот здесь, то щиток разрежет вас на две части. Если я увижу кого-то из вас рядом с выпущенными тормозными щитками, - сам порву на ветошь... Вот это катапультное кресло, если вот здесь нет шпильки с красным флажком, - он брал за шиворот в каждую руку по курсанту и поднимал на высоту кабины, что бы они могли увидеть этот самый флажок, - садиться в кабину нельзя...

Далее всё в том же духе. Лётчики находились здесь же, присматривались к курсантам, ждали когда техники с ними закончат, чтобы забрать курсантов для своих занятий в кабине самолёта, на которые в планах КТЗ выделялось больше всего времени. Инженеры, связисты, и многие другие специалисты, которым курсанты обязаны были сдавать зачёты, ходили по стоянке от самолёта к самолёту, от экипажа к экипажу, таким образом предоставляя возможность каждому курсанту сдать зачёт по соответствующей дисциплине. День был загружен до предела, перерывы не объявлялись, перекуривали накоротке, урывками, Время прошло незаметно. Конец занятий был объявлен когда начало смеркаться. Техники привычно, очень быстро убрали инструмент и зачехлили самолёты и исчезли со стоянки как по волшебству. Так же быстро убралась вся техника. Бородин построил курсантов, посчитал и дал команду следовать на ужин. Только сейчас каждый из них почувствовал, как сильно они устали. А впереди ещё четыре таких дня. Они ещё не знали, что это только цветочки, когда начнут летать, уставать они будут ещё больше.

После ужина, курсанты выходили из столовой и в беседке ждали когда выйдут все. Мусин подошёл к Бородину и сказал:

- Серёга, я задержусь здесь немного, мне надо.

- Как понять: задержусь?

- Ну, надо мне. Я здесь буду, у столовой если что.

- К вечерней проверке что б был.

- Ясное дело. Я раньше буду.

Когда все курсанты поужинали, Бородин увёл их в казарму, а Мусин перешёл на другую сторону столовой, где был выход из технического зала. Что бы не попадаться на глаза офицерам, он спрятался за тополем и стал ждать. Чего он ждал, он похоже не знал и сам, но упорно стоял и ждал. В освещённые окна было видно, что зал пустой, все уже поужинали, но какое-то движение внутри все же происходило. Мусин посмотрел на часы, потоптался в нерешительности, но тут услышал, что из столовой кто-то выходит. В дверях показался лейтенант Поведайко, за ним семенила Алла. Она была чем-то недовольна:

- Кто меня ждёт? Никто меня здесь не ждёт! Видишь, никого нет.

- Не может быть. Я уверен, должен быть здесь.

- Слава, может тебе делать нечего, а у меня дел полно.

Мусин вышел из своего укрытия. Поведайко громко закричал:

- Я же говорил, он здесь. Не мог он не прийти. Знаешь, сколько он земли перелопатил, что б тебя увидеть?!!

- Подкоп, что ли делал?

- Он сам расскажет. Ну ладно, мне пора, вы тут воркуйте, я пошёл, - и лейтенант исчез.

Алла обратилась к Мусину:

- Говори быстрее, что хотел и я пойду, мне некогда.

- Быстро не могу. Если некогда, иди.

- Странно. Зачем тогда позвал? Ты что, не можешь коротко объяснить, что тебе нужно?

- Не могу. Девушке это надо объяснять долго.

- А почему в двух словах нельзя?

- Если я в двух словах скажу, что мне от тебя нужно, ты обидишься и дашь мне по морде, а мне этого не хочется.

Алла засмеялась, прижав кулачок к губам:

- Не хочется по морде, или не хочется, что бы я обиделась?

- Иди, ты же спешишь, - Мусин повернулся, что бы уйти. Алла задержала его:

- Подожди. Не обижайся. Мне правда некогда. Все наши зал убирают, а я тут... Мы в восемь закрываем, приходи, поговорим, прогуляемся. Сможешь прийти?

- Конечно смогу. В восемь буду у курсантского выхода, в беседке. - Мусин с трудом сохранял невозмутимый вид и мужскую солидность. На самом деле ему хотелось взвиться выше вот этих тополей.

Нравы в те времена были таковы, что девушка не могла надолго уединяться с юношей. Это считалось неприличным. Коммунистическая партия и комсомол строго следили за моральным обликом советских граждан. Нельзя было обниматься в общественном месте, это называлось аморальным поведением, за которое была предусмотрена административная ответственность, а так же ответственность по партийной или комсомольской линии. Про поцелуй вообще разговора не было, прилюдно это могли сделать только супруги и то, бесстрастно, в щёчку. Парочки, конечно гуляли, но "на пионерском расстоянии", как тогда говорили. Обнимались и целовались только в укромных уголках, если кто увидит, - это был стыд и позор. Молодой человек мог пройти с девушкой, обняв её за плечи или положив руку на талию, только после того как сделал ей предложение, а девушка ответила согласием. Если такую вольность допускали молодые люди, не считавшиеся женихом и невестой, девушка рисковала заработать репутацию девицы лёгкого поведения, а парень мог быть вызван на заседание комитета комсомола за недостойное поведение.

Когда Алла скрылась в дверях столовой, курсант скачками помчался в казарму. Он хотел доложить Бородину, что прибыл, но тот уже спал. Вообще, почти все спали. Значит вечерней проверки не будет, - чудеса! Он взял книгу и сел на крыльце казармы. Книгу он так и не открыл, просто смотрел куда-то вдаль, каждую минуту глядя на часы.

7

На следующий день, в субботу, с курсантами по плану должны проводить наземную подготовку штурманы эскадрилий. Занятия рассчитаны на половину дня, далее после тринадцати часов, постоянный состав убывает на выходные, на базу. Лётчики-инструкторы дали задание курсантам на самоподготовку на все выходные. В основном это касалось оформления документации, которой оказалось неожиданно очень много. Затем, приказав курсантам ждать штурмана эскадрильи в методическом классе, лётчики побежали к крытому грузовику, который подъехал к общежитию лётного состава. В кабине, рядом с водителем сидел начальник лагеря, подполковник Алимов. Не смотря на то, что было предложено послать в посёлок по одному представителю от каждого авиационного звена, в машину набились почти все лётчики двух эскадрилий. У каждого вдруг обозначились срочные дела в районном центре.

Курсанты ждали начала занятий на лавочке возле методического домика, греясь на солнышке. Старшина эскадрильи пошёл доложить о готовности к занятиям.

Штурмана эскадрильи, майора Губанова курсанты с первого дня знакомства называли не иначе, как "таможня". Он действительно был очень похож и фигурой, и лицом, и манерой поведения на начальника таможни Павла Верещагина, а точнее на актёра Павла Луспекаева в его роли, из фильма "Белое солнце пустыни".

Солнышко пригревало, курсанты наслаждались этим ласковым теплом. Мусин толкнул вбок своего друга Евсюткина и сунул ему в руку пирожок:

- На, и помни мою доброту. Сам не съел, тебе оставил.

- Откуда?

- Алла дала. У нас теперь в столовой свой человек.

- В столовой такие не дают.

- Точно. Это она дома испекла. Я её вчера домой провожал, она мне два пирожка дала на прощанье. Она рядом живёт. Вон видишь, дом с красной крышей, а за ним её дом.

- Ну, ты даёшь. Это же самоволка. Тебе одного окопа мало?

- Да что окоп? Надо будет - выкопаем. Она того стоит. Интересная девчонка, я раньше таких не встречал. Ты заметил, у неё греческий профиль?

Все, сидевшие на лавочке, с интересом прислушивались. Курсант Шабанов, чеченец из Грозного, не выдержал, вмешался в разговор:

- И как он, этот греческий профиль на ощупь?

- Вот только не надо своими лапами...

- Да ладно, давай рассказывай!

- Джентельмены о поцелуях не рассказывают. Да и рассказывать-то нечего. Просто проводил до дому и всё. Постояли пять минут, она сказала, что попросит отца сделать лавочку у калитки, будем слушать соловья в мае, их тут много.

- Ты давай не крути, раньше ты интереснее рассказывал.

- Раньше я не был джентельменом.

Евсюткин, дожёвывая пирожок, с интересом посмотрел на своего друга. Внешне он был тот же, но что-то в нём изменилось.

В это время подошёл старший сержант Бородин:

- Плохие новости. Таможня срочно уехал, дома что-то случилось, занятия будет проводить майор Гордиенко. Зачёт сдавать тоже ему. Он уже идёт.

Курсанты поникли. Гордиенко очень строгий. С ним не пошутишь. Надо настраиваться на серьёзный лад. Все встали и пошли в класс, расселись по местам, стали доставать конспекты, карандаши, линейки. Через некоторое время вошёл майор Гордиенко. Бородин скомандовал:

- Смирно! Товарищ майор, курсанты четвёртой авиационной...

Гордиенко прервал его:

- Вольно, садитесь. - и жестом указал Бородину, - ты тоже садись на место:

- Значит так, я не собираюсь повторять то, что вы должны были изучить в УЛО. Мы будем разбирать только те моменты, которые касаются конкретного аэродрома, с которого придётся летать. Я расскажу вам о пилотажных зонах и ориентирах при полёте по кругу. Так же покажу на карте основные ориентиры всего района полётов. В течение ближайших нескольких дней каждый из вас должен выучить их наизусть. Ни один из вас не сядет в самолёт, пока не убедит нас в том, что он хорошо знает район полётов. Вы должны будете по памяти нарисовать вот эту карту, всю с малейшими подробностями, - он поднял над столом лист карты масштаба один к пяти километрам.

Тут раздался негромкий стук в дверь. В класс заглянул комендант лагеря, майор Сердюк.

- Выйди на секунду, - обратился он к Гордиенко.

Курсанты в окно выдели, что комендант что-то спокойно и обстоятельно рассказывал, а замкомэска упёрся взглядом в землю, внимательно слушал, держа руки в карманах. Затем Гордиенко кивнул, сказал пару слов и пошёл в класс, уже в дверях крикнул:

- Всё нормально, Демидыч, держи меня в курсе. - И уже для курсантов:

- Продолжим. На чём мы остановились?

В это время Алимов с лётчиками прибыл в посёлок. В первую очередь зашли в пункт проката районного комбината бытового обслуживания, который, благодаря тому, что военные каждый год пользовались его услугами, имел хорошие показатели в отчётах. За это он был удостоен звания победителя соцсоревнования и награждён почётной грамотой, которая висела на видном месте в красивой рамочке. Лётчиков встретили приветливо, оформили всё быстро. Не хватило двух телевизоров, но заведующая клятвенно обещала, что в понедельник они будут. Алимов заплатил наличными, взял квитанцию и вышел на улицу. Почти все лётчики, приехавшие с ним, ждали его. Они сидели тут же в скверике на лавочках. Оформить подписку на газеты и журналы обещал Пескаренко, он сразу, как только приехали в посёлок, побежал на почту.

Алимов вопросительно посмотрел на лётчиков: что дальше? Можно пройтись по магазинам, затем зайти в бар, попить пива и - домой. Времени было много, обратно можно пройтись пешком, прогуляться. Так и решили. Машину с телевизорами и холодильниками отправили в лагерь. Прошли по магазинам. Купили ниток, крема для обуви, зубной пасты, и много другой необходимой мелочи. Затем пошли в пивной бар, который в летние месяцы имел хорошую выручку, благодаря опять же военным с аэродрома. Он располагался в подвальчике. Внутри было довольно уютно, бар был стилизован под парусник. Зашли, сели, заказали по две кружки пива местного пивзавода. Снарядили гонца на рынок, купить вяленых подлещиков. Осмотрелись. Выяснилось, что Пескаренко уже здесь, значит газеты выписаны. Душевно посидели около часа, затем вышли на поверхность и направились в сторону лагеря. Идти было недалеко, километра три. Было тепло и солнечно. Шли, обсуждая изменения в посёлке, которые произошли с прошлого года. Когда перешли мост через реку, и до поворота на лагерь оставалось метров пятьсот, обратили внимание на стоящий на обочине трактор-каток, такими укатывают асфальт. Он и в прошлом году стоял на этом же месте. Пескаренко постучал по ржавому катку и сказал:

- Бесхозяйственность. Народное добро пропадает. Командир, вот чем полосу укатывать. Покрасить в оранжевый цвет и...

Что именно "и..." он не сказал, лишь потряс кулаком в воздухе. Лётчики загалдели, облепили трактор. Кто-то предложил Алимову испытать новую технику. Тот стал сзади на подвеску, осмотрел место водителя, потом постучал кулаком по топливному баку - пустой. Пескаренко показал на ближайший палисадник. За оградой стоял грузовик "КАМАЗ":

- Вон солярка, может продаст?

Алимов, лукаво щурясь, почесал под фуражкой затылок. Он ещё не знал, что в это самое время в пятиста метрах от них, с шоссе у самого въезда в посёлок, в лагерь свернул "УАЗик" командира полка.

Командир утром ознакомился с планом работы, который просил утвердить Алимов. План был заманчив и перспективен. Но выполнение его требовало значительного напряжения сил всего личного состава. Зная склонность своего заместителя к авантюризму, он решил оценить обстановку и принять решение на месте. Он был единственный человек в гарнизоне, кого боялся и чей авторитет признавал Алимов, и командир время от времени приезжал в лагерь с целью профилактики; устраивал жесточайший разнос своему заму, указывал на кучу недостатков, назначал сроки для их устранения и уезжал. Этого хватало на две-три недели. Когда он видел, что Алимов начинает зарываться, садился в "УАЗик" и опять ехал в лагерь.

Командиром полка был полковник Ремизов Иван Николаевич. Родился он где-то в западной Сибири, в многодетной семье. Был глубоко порядочным и трудолюбивым человеком. Внешне выглядел простовато. Рост выше среднего, крепко сбитая, коренастая фигура, огромные кулаки, крупные зубы. У него был очень заразительный смех, когда он хохотал, находясь рядом с ним невозможно было не смеяться. Аристократическими манерами Ремизов похвастать не мог, голос у него был грубый и громкий, разозлившись - много матерился; но при всём этом, был очень умён и много знал. На кителе он носил ромбик Военно-воздушной академии имени Ю.А. Гагарина и значок делегата одного из съездов КПСС. Он был высококвалифицированным пилотом и опытным инструктором. Его уважали и любили за справедливость. Ремизов был из тех командиров, которые "делай как я", а не из тех, которые "делай, как я сказал". Но насколько его любили, настолько же и боялись. Он был очень строг с подчинёнными. Когда у него было плохое настроение, близко лучше не подходить. Казалось, когда хмурится Ремизов, хмурится и небо, и вот-вот раздастся гром и молния.

В лагере "УАЗик" остановился как обычно, у общежития лётного состава, где у командира была отдельная комната. Внешний вид лагеря Ремизову понравился. Не понравилось другое: никто не заметил его приезда. В лагере не было видно ни одной живой души. Постояв у машины, он вышел на центральную аллею и пошёл в штаб. Навстречу ему бежал прапорщик - помощник дежурного по лагерю. Всё же шум мотора кто-то услышал и теперь этот прапорщик бежал выяснить, кого это принесло. Когда увидел, что принесло командира полка, он остолбенел. Он попытался взять себя в руки, подать команду: "Смирно!!!" и доложить, но голос сорвался, он пропищал что-то невнятное. Ремизов усмехнулся и спросил:

- Где дежурный?

- Спит, у него сейчас время отдыха.

- Н-да... А где Алимов?

- Уехал с лётчиками в посёлок.

- Зачем?

Прапорщик, неизвестно для чего, возможно по привычке, сказал первое, что пришло в голову:

- В баню...

В лагере была неплохая сауна. Лётчики и техники построили её пару лет назад по личной инициативе и на личные средства. Ремизов посмотрел в её сторону, баня была на месте, дыма из трубы не было.

- Приедет Алимов - немедленно ко мне.

- Понял. Они к тринадцати часам будут.

- Комнату мою откройте.

- Ключ у майора Сердюк.

- Ну, так найдите майора Сердюк! - с нажимом произнёс Ремизов, он начинал раздражаться. Прапорщик это почувствовал и засуетился

- Сей момент, товарищ полковник. Я его недавно видел у методического домика, там с курсантами занятия проводят.

- Ах, у вас ещё и занятия с кем-то проводят...

Помощник дежурного уже не сомневался, что пахнет жареным и поспешил скрыться с глаз командира. Ремизов постоял немного и пошёл вслед за прапорщиком к методическому домику.

Там в это время майор Гордиенко заканчивал занятия:

- Всем всё ясно? Зачёт по району полётов в понедельник. И запомните, все вот эти наставления написаны чьей-то кровью. И всё это для того, что бы вы не повторяли чужих ошибок. В авиации цена ошибки - жизнь... Далее, - кто не освоил устный счёт, тренируйтесь. Без этого летать нельзя. Угол сноса, путевую скорость, время и расстояние вы должны мгновенно рассчитывать в уме. Для тренировок использовать каждую свободную минуту. Свободное время всегда надо использовать с пользой, а не ворон считать или там, к примеру, соловья слушать. Правильно, Мусин?

Мусин похолодел. Что это майор сказал? Не может быть! Откуда узнал? Он посмотрел на Гордиенко. Прочесть что-либо в его прищуренных глазах было невозможно. Несколько секунд Мусин обдумывал, как на это реагировать, но тут в класс вошёл полковник Ремизов. Гордиенко, опершись кулаками на стол, встал и подал команду:

- Смирно!

Сделал он это без суеты, деловито, будто командиры полков заходят к нему на занятия по нескольку раз в день. Ремизов сделал упреждающий жест, - сидите, и обратился к майору:

- Ты скоро закончишь?

- Да, можно сказать, уже закончил.

- Тогда организуй, что бы все материалы по КТЗ, принесли мне. Хочу посмотреть. Я буду у себя в комнате.

- Только наши, или с третьей тоже?

- Желательно все.

- Понял, я передам в третью. Они занимаются в классе постановки задачи. Через пятнадцать минут документы будут у Вас.

- Я жду.

Командир полка вышел. Следом за ним, дав необходимые указания старшему сержанту Бородину, вышел майор Гордиенко.

Мусин резко повернулся к Евсюткину:

- Ты слышал? Он всё знает. И сказал ему комендант. Не зря он приходил. Кто-то заложил. В эскадрилье крыса, надо Бородину сказать. Кто-то стучит!

- Поменьше языком трепать надо, тогда и стучать не будут.

- А может особисты прослушивают? Тогда среди тех, кто сидел на лавочке, сексот с жучком.

- Ты что, обалдел? Придумал то же: сексот, жучок. Кому ты нужен?

- Сам подумай. Я рассказал про соловья, никто никуда не отлучался. Через десять минут приходит комендант, о чём-то шепчется с Гордиенко, и уже Гордиенко рассказывает мне про моего же соловья!

- Да, чего-то не вяжется... Но особый отдел - это ерунда; им твой соловей до фени, их более серьёзные дела интересуют. Да и Сердюк к особому отделу отношения не имеет. Слушай, мне кажется, это просто совпадение.

- Ты думаешь? Не нравятся мне такие совпадения. Ладно, время покажет.

Полковник Ремизов, выйдя на центральную аллею, заметил вдалеке помощника дежурного по лагерю. Сунув в рот мизинец, командир полка оглушительно свистнул, привлекая внимание прапорщика. Когда тот оглянулся, Ремизов махнул рукой, - иди сюда! Прапорщик прибыл в припрыжку.

- Мою комнату открыли? - спросил Ремизов.

- Никак нет. Ещё пару минут, товарищ командир. Ищем майора Сердюк.

- Ищите.

Надо сказать, что майор Сердюк, по прозвищу "кардинал", имел талант быть невидимым. Особенно этот талант проявлялся, когда Сердюк был нужен срочно. Причём он никогда ни от кого не прятался. Но найти его было не возможно. В любом месте гарнизона, на любом объекте можно спросить, не заходил ли Сердюк, в ответ обязательно услышите: был, ушёл минуту назад.

Полковник Ремизов пришёл к общежитию лётного состава. Постоял, осмотрелся. Сел на лавочку у крыльца, снял фуражку, положил её рядом. Вид у него был хмурый. Через несколько минут подошли два курсанта с папками документов. Ремизов показал, чтобы документы положили рядом с ним на лавочку. Курсанты спросили разрешения уйти, командир разрешил и сказал, чтобы они позвали к нему дежурного по лагерю. Прошло пятнадцать минут. Ремизов хмурился всё больше. Атмосфера накалялась. На деревьях затихли птицы. Все кому надо было по своим делам пройти мимо, увидев командира, поспешно сворачивали в боковые аллеи.

Прибежал заспанный дежурный по лагерю, козырнул, представился. Ремизов медленно поднял на него тяжёлый взгляд:

- Где Сердюк?

- Ищем.

- Ищите.

Солнце скрылось за тучку. Командир сидел на лавочке под деревом. Рядом лежали его фуражка и папки с документами. Когда Ремизов услышал шлепок и увидел, что птица обгадила его головной убор, резко встал, решительно поднялся по крыльцу, тяжёлой походкой прошёл по коридору к своей комнате и одним ударом вышиб дверь, вместе с косяком. Вся эта куча хлама, подняв облако алебастровой пыли, упала на пол внутрь помещения. Командир прошёл в комнату, сел на кровать, пододвинул к себе телефон, покрутил ручку. Телефонистка ответила мгновенно, будто ждала вызова.

- Комбата мне, - зло сказал в трубку Ремизов. Когда тот ответил, он голосом, больше похожим на львиный рык, долго и громко рассказывал всё, что он думает об организации службы в комендатуре, которую организовали этот самый комбат и его подчинённые, в том числе и майор Сердюк, а также недвусмысленно прошёлся по всем их родственникам до седьмого колена. В заключении добавил, что если через пять минут Сердюк не приступит к исполнению своих служебных обязанностей, то через десять минут будет стоять другой вопрос: соответствует ли должности этот самый Сердюк и его непосредственный начальник.

Ремизов с размаху припечатал трубку к аппарату. Трубка выдержала. Командир поднял её, с интересом осмотрел, - странно, обычно не выдерживала. Несколько секунд он молча смотрел в окно. Потом провёл ладонью по столу, поднял и посмотрел, - много пыли. Тут он услышал шорох. Оглянувшись, он увидел, что в дверном проёме, как провинившаяся собака, робко топчется майор Сердюк:

- Вызывали, командир?

- Вызывал.

- Я здесь, что Вы хотели?

- Дверь закрой...

Кардинал засуетился:

- Телефончик разрешите?

Ремизов подвинул ему телефон. Сердюк стал звонить и распоряжаться, что бы столяры начали работу немедленно. Командир встал и пошёл к крыльцу, где оставил папки с документами. На выходе из домика он услышал странные звуки. Что-то тарахтело, чихало и стреляло. Он вышел за угол домика и стал на середине лужайки, заложив руки за спину. Прямо на него, издавая эти самые странные звуки, надвигался ржавый трактор для укатывания асфальта. За рулём в фуражке, одетой козырьком назад, сидел начальник лагерного сбора подполковник Алимов. За его спиной, вытянув руку вперёд, как это делал Ленин, стоял замполит лагеря, майор Пескаренко и что-то громко декламировал. Весь трактор был облеплен лётчиками, которые сидели, уцепившись кто за что. Кому не хватило места "на броне", шли рядом. Все галдели и размахивали руками.

Когда они увидели, кто их встречает, перестали кричать и жестикулировать, посмотрели на Алимова. Тот ожидавший чего угодно, только не такой встречи, никак не мог остановить трактор. Тормозов у него не было, а двигатель никак не хотел выключаться. Наконец удалось его заглушить. Трактор остановился рядом с сауной. Наступившая тишина была какой-то тревожной. Алимов осторожно посмотрел на командира. От того можно было прикуривать. Он подошёл к своему заместителю, взял его за ворот и сквозь зубы процедил:

- За мной.

- Куда? - машинально спросил Алимов.

- В баню!!! - заорал Ремизов и буквально швырнул подполковника к зданию сауны. За ними захлопнулась дверь и стёкла в окнах задрожали.

Минут через пять всё стихло. Дверь приоткрылась, на свет божий появился живой подполковник Алимов. Посмотрев на ожидавших его лётчиков, он покачал головой и выдохнул:

- Ух! - и показал жестом: разбежались быстро!

Лётчики исчезли. Алимов пошёл к домику:

- Демидыч!

В окно выглянул Сердюк и вопросительно посмотрел на начальника лагеря. Тот поманил его рукой:

- Баню затопить, быстро, мухой. Командир париться будет.

- Щас сделаем, венички, простыни... Он один? Вы пойдёте?

- Нет. Я не пойду. Я сегодня уже парился.

8

Отъезд из лагеря на выходные, назначенный Алимовым на тринадцать ноль-ноль не состоялся. На это время командир полка назначил общелагерное построение. Цель этого мероприятия Ремизов сформулировал, процитировав великого комбинатора Остапа Бендера: "Материализация духов и раздача слонов". Духов материализовано было мало, а вот слонов роздано вполне достаточно. Командир выдал ряд указаний и установил жёсткие сроки для их устранения. Часть недостатков нужно было устранить сегодня же. Отъезд на базу перенесли на шестнадцать ноль-ноль. Суббота, как выходной пропала.

Ремизов сходил в баню, провёл короткое совещание руководящего состава и уехал. После того, как командирский "УАЗик" скрылся из виду, из лагеря начали по одному уезжать битком набитые легковушки и мотоциклы. К шестнадцати часам в лагере из постоянного состава остались только дежурные силы, и небольшая часть офицеров, оставленные командирами для контроля за личным составом. Солдаты и курсанты готовились к субботнему вечеру. Гладили парадную форму, чистили обувь и просто отдыхали.

Надо сказать, в советской армии досугу солдат и курсантов уделялось большое внимание. Занимался этим многочисленный и хорошо организованный политаппарат, партийные и комсомольские организации. В лагере для этих целей имелись клуб, летняя эстрадная площадка, кинозал, ленинская комната, небольшая библиотека. Имелся хороший студийный магнитофон, приличный усилитель и колонки. У курсантов был свой вокально-инструментальный ансамбль, для него имелись современные музыкальные инструменты и аппаратура.

Девушки из посёлка с удовольствием ходили к военным и в кино и на танцы. Здесь было спокойно и безопасно. О хулиганстве или хамстве не могло быть и речи. Не было пьяных. Курсанты, конечно выпивали, но только для поднятия настроения. Если патруль или кто-нибудь из офицеров заметит, что курсант пьян, то у него могут быть серьёзные неприятности, вплоть до отчисления из училища. Если кому-то надоедала громкая музыка, можно было найти место и потише. В жилой зоне, в которой было несколько аллей и небольших сквериков с беседками и лавочками, разрешалось гулять.

Мусин и Евсюткин готовились к предстоящему вечеру. Наглаженные брюки повесили на спинки кроватей, сияющие ботинки поставили под табуретки. Мусин достал из тумбочки флакон импортной туалетной воды, побрызгал на себя, протянул Евсюткину:

- Будешь?

- Не жалко?

- Для тебя нет. Мы ж с тобой в одном окопе...

- Ладно, давай.

Эту туалетную воду Мусину подарила мама, когда он был на каникулах. Фирму производителя он не знал, мог только сказать, что на этикетке было написано: "Consol". В те времена в свободной продаже таких вещей не было, кто достал при случае - берегли, что б хватило на долго, хотя основная ценность была в том, что больше ни у кого в ближайшем окружении такой вещи не было.

Было ещё рано. До кино ещё два часа. Танцы начнутся по окончании фильма. Вернее в это время ансамбль начнёт играть живую музыку, до этого - магнитофон и народу на танцплощадке будет очень мало и делать там особо будет нечего. Они вышли на улицу, сели в курилку. Светило солнышко, вокруг была тишина. На центральной аллее показалась группа женщин, - повара и официантки из столовой. В субботу и воскресенье в столовых не требовалось много работников, работали сокращённые смены и часть персонала отпускали на отдых. Мусин сразу заметил в этой группе Аллу и помахал рукой. Она махнула в ответ, что-то сказала своим подругам, те громко засмеялись и пошли дальше, а Алла подошла к курилке, протянула юношам бумажный пакет: подкрепитесь пока. В пакете оказались пончики. Мусин сначала затолкал пончик в рот, только потом вспомнил, что нужно поблагодарить. Он с полным ртом, встал, приложил руку к груди, и шутливо поклонился. Алла улыбнулась:

- Ешьте, ешьте. Мама говорит, что вас, городских дохляков, надо кормить и кормить, пока вы будете похожи на настоящих женихов.

- Ты сама тоже так думаешь?

Алла пожала плечами:

- Не знаю... Но хуже от этого не будет.

- Вечером придёшь?

- Да, мы с девчонками подойдём в кино. А сейчас мне нужно идти. Пока, ребята, до вечера, - Алла пошла по аллее в сторону своего дома, цокая каблучками по асфальту. Парни смотрели ей вслед. Вдруг Евсюткин, будто что-то вспомнив, вскочил:

- Алла! Подожди.

Он подбежал к девушке:

- Слушай, ты кому-нибудь рассказывала про то, что Женька тебя провожал, про лавочку, по соловья?

- Никому. А в чём дело-то? Это что - секретная информация?

- Да нет. Ничего страшного, не бери в голову. Забудь.

- Хорошо, забыла... Нас мама в окно видела. Она же и папе сказала, что б лавочку сделал. Девчонки со столовой знают, что он меня провожает. Лагерь - это деревня, на одном конце чихнёшь, с другого говорят: будь здоров. А что, я что-то не так сделала?

- Я же сказал, забудь. Зря я спросил это у тебя. Это вообще не моё дело, извини. Не тревожься, всё нормально. Женька мне друг, а последнее время он какой-то не такой. Я беспокоюсь, понимаешь?

- Это я понимаю.

- Ладно, до вечера.

Евсюткин вернулся в курилку. Несколько минут сидели молча, затем Мусин спросил:

- Ты слышал, двоих с третьей эскадрильи Сердюк в посёлке поймал. Они за молоком вечером пошли.

- Слышал. Уже копают.

- Вот гнида! Что ему, молока жалко?

- Да дело-то не в молоке, хватит придуриваться. Ты завязывай с самоходами. Добром не кончится.

- Да пошёл он! Я ему устрою!!!

- Ой-ой-ой!!! Ты себе можешь приключений найти, а ему ты ничего не сделаешь.

- Это мы ещё посмотрим!

Мусин встал и ушёл, а Евсюткин ещё долго сидел, чертил палочкой узоры на песке.

9

С утра в воскресенье было объявлено построение для проверки личного состава. Старшим в лагере на эти дни был начальник штаба майор Карпов. Когда все построились, он вышел на середину строя и потребовал докладов о наличии личного состава. Тут к нему подбежал Бим. Карпов хотел потрепать его по холке, но резко отдёрнул руку. На огромной спине собаки зелёными буквами отчётливо было написано " СЕРДЮК". В строю уже хихикали. Карпов медленно выпрямился и посмотрел на строй курсантов:

- Та-а-к... Мартиросян, кто приходил в санчасть за зелёнкой?

- Надо у фельдшера спросить. Зелёнка, йод не являются препаратами строгого контроля, в журнал не записывается...

Карпов понял, что здесь ничего не узнать, фельдшер - солдат, сверстник курсантов. Он ничего не скажет, своих не выдаст. Карпов с минуту раздумывал:

-Внимание, курсанты! Руки вперёд, ладонями вверх!!!

Курсанты вытянули руки. Карпов прошёл вдоль строя, внимательно разглядывая вытянутые ладони. Руки у всех были чистые.

- Ладно... Только не думайте, что это пройдёт безнаказанно. Майор Сердюк заслуженный офицер, добрейшей души человек. Он с марта месяца жил здесь в палатке, что бы вы сейчас учились и отдыхали с комфортом. Он требует от вас дисциплины и порядка не по личной злобе, он выполняет свою работу! Попробуйте сами, должность коменданта это такая собачья должность...

Карпов поперхнулся, посмотрел на строй, понял, что последнюю фразу он сказал зря, в строю прятали улыбки:

- Короче! Это оскорбление! Я не буду искать, кто это сделал. Принимайте меры, купайте, стригите, делайте что угодно, но если в понедельник эта собака появится перед строем в образе майора Сердюк, я прикажу её застрелить. Всё, все свободны.

Все разошлись по своим делам. Воскресенье, как обычно, пролетело незаметно. Весь день курсанты выполняли задания, которые дали им их инструкторы и штурманы эскадрилий. Отдохнуть и расслабиться времени было мало. Мусин два вечера общался с Аллой, чем был очень доволен. Эту девушку он приметил давно, но теперь она нравилась ему ещё больше. Что бы он не делал, где бы он не находился, он постоянно думал о ней.

Алла разрешала провожать её до дома, но только с условием, что у него есть разрешение на выход за пределы лагеря. Она не хотела, что бы у парня из-за неё были неприятности; если разрешения нет, она может посодействовать в его получении. Такого позора Мусин не мог себе представить даже в страшном сне. Он убедил её, что разрешение у него есть.

В понедельник утром, в назначенное время личный состав лагеря был построен на плацу для развода на занятия в соответствии с планом КТЗ и наземной подготовки. Выходных будто и не было. Сейчас все стояли в строю, тихонько переговаривались, ждали начальника лагеря, он с минуты на минуту должен прибыть, уехал осматривать взлётно-посадочную полосу.

Вот послышался звук мотора трактора. Алимов выехал прямо на плац, остановился с краю, заглушив двигатель, спрыгнул на землю и скорым шагом направился к строю. Настроение у него было прекрасное. Аэродромная рота в воскресенье поработала хорошо. От посадки сорока пяти самолётов на неокрепший полностью грунт он не нашёл ни малейшего следа. Уже сейчас состояние аэродрома позволяло начинать интенсивную работу в две смены, пять дней в неделю.

Карпов громко скомандовал:

- Равняйсь! Смирно!!! Равнение на середину!

Чётко повернувшись, он строевым шагом двинулся навстречу подполковнику Алимову. На середине строя, Карпов остановился, хотел уже рапортовать, но что-то привлекло его внимание за спиной начальника лагеря. Алимов оглянулся. За ним спокойно, с добрым выражением лица шёл огромный пёс Бим, а на спине у него яркой зеленью было отчётливо написано "ЭТО НЕ СЕРДЮК". В строю захохотали. Алимов, не зная подоплёки, ничего не понял и вопросительно посмотрел на Карпова. Тот махнул рукой:

- Потом объясню.

- Люди все?

- Так точно.

Алимов повернулся к строю:

- Работаем по плану. Кому что не ясно?.. Если вопросов нет, командиры подразделений, личный состав в вашем распоряжении, - повернулся и быстро пошёл в штаб.

У самого входа его догнал начальник штаба майор Карпов:

- Дмитрич, подожди! Вопрос имею.

- Вопрос? У меня тоже вопрос, что означает: "Это не Сердюк?".

Карпов махнул рукой:

- Да это курсанты балуются. Сейчас дам команду, собаку застрелят.

- Даже и не думай! Понял? Его не стрелять, его на довольствие пора ставить, у него, как я понял, теперь и фамилия есть... Демидыч давно хотел его домой забрать, теперь сам бог велел... Так что ты хотел у меня спросить?

Карпов вздохнул и решительно, официальным тоном спросил:

- Товарищ подполковник, до каких пор меня будут использовать на штабной работе?

Алимов удивлённо посмотрел на возмущенного майора:

- Это ты у меня спрашиваешь?

- А у кого мне ещё спрашивать? Ты ж меня отстранил от полётов. Пора пристранять.

- Я так не думаю.

- Это почему же?

- Да потому!.. У кого спрашивать, говоришь? Спроси у Чиканова. Ты у него числишься старшим лётчиком. У него в звене курсантов столько же, сколько и у всех, а инструкторов на одного меньше. Но он говорит, что лучше совсем без старшего лётчика, чем с таким как ты.

- Вот я и говорю...

- Что ты говоришь? Допустить тебя до полётов? Дать тебе курсантов? И каждый день думать, допустит тебя сегодня доктор или нет, а кто их возить будет? Иван Фёдорович Крузенштерн?

- Я что, алкаш последний?

Алимов протянул руку к его портфелю:

- Дай, - Карпов быстро отдёрнул руку с портфелем назад.

- Дай сюда! - настойчиво сказал Алимов, взял портфель, открыл его, достал недопитую бутылку портвейна.

- Это что?

- А что мне делать? Скучно, я же не летаю...

- Неправильно. Ты не летаешь потому, что пьёшь, а не наоборот.

- Я один, что ли пью? Все же пьют!

- Неправда. Не все. Ким не пьёт.

Старший лейтенант Ким, лётчик инструктор второго звена четвёртой эскадрильи. Именно у него в экипаже Мусин и Евсюткин. Этот лётчик уже много лет увлекался системой йогов. Он занимался в нескольких направлениях этого учения, делал и дыхательную гимнастику, и физические упражнения, а также упражнения для настройки духовного состояния. Он очень интересно рассказывал о всяких там чакрах, духовной энергии кундалини и о многом другом. Жизненная философия йогов отвергает алкоголь и табак, не употреблял их и старший лейтенант Ким. Сам он был здоров и телесно и духовно. Вывести из себя его было невозможно. Владел собой он в совершенстве, в любой ситуации он сохранял душевное равновесие. Он мог кратковременно заглушить боль, любое расстройство духа исправлял медитацией, добиваясь состояния безмыслия. Когда он отрешённо сидел, положив руки на колени ладонями вверх и ни на что не обращал внимания, его командир эскадрильи подполковник Лучников говорил, что Ким опять ушёл в себя.

Карпов, услышав про Кима, замахал руками:

- Да я серьёзно! Причём здесь Ким?

- Причём Ким? Он говорит: не пью - и не пьёт. Ты говоришь: не пью - и продолжаешь пить.

- Ну. И какие выводы? Что мне делать?

- А вот доктор идёт, сейчас и узнаем. Рафаил Самуилович, можно на секунду?

Подошёл майор медицинской службы Мартиросян и вопросительно посмотрел на офицеров:

- Где больной?

- Да вот, Карпов требует, что б я допустил его к полётам. Вы что думаете?

- Если сейчас пройти ко мне в санчасть, я поставлю капельницу на пару часов. Пять - шесть дней воздержания для очистки организма и ослабления рефлексов, под моим наблюдением. Медосмотр три раза в день. Возможно все параметры войдут в норму. Кардиограммочку сделаем. Шанс есть.

- Ну, Карпов, смотри! Это твой последний шанс. Иди с доктором.

Карпов немного засуетился, открыл портфель, достал оттуда две бутылки портвейна, одну полную, другую распечатанную и протянул доктору:

- Это вам на компрессы. Я сейчас зайду в штаб, дам последние указания и через десять минут я у Вас.

Он суетливой походкой посеменил к штабу. Мартиросян посмотрел на бутылки портвейна в своих руках, встряхнул их и поднял вопросительный взгляд на Алимова. Тот одобрительно кивнул головой:

- Вечером зайду.

Тем временем, Карпов вошёл в штаб. Там за столом с печатной машинкой сидела писарь Лида, рядом с ней стоял и что-то диктовал начальник штаба эскадрильи майор Рогов. Карпов поставил на стол между ними свой портфель, на вопросительный взгляд Рогова, сделал барский жест:

- Дарю. Я вас покидаю. Начальник штаба лагеря теперь ты.

- А мне это надо?

- Придётся, больше некому. Я возвращаюсь в эскадрилью на свою должность.

- Если я буду начальником штаба лагеря, кто будет делать мои дела в эскадрилье?

Карпов задержался в дверях, подмигнув Лиде, ответил Рогову:

- Иван Фёдорович Крузенштерн.

10

Последующие дни были очень насыщенными, подготовка к полётам шла полным ходом. Курсанты уже многому научились. Они довольно ловко управлялись с оборудованием для заправки и обслуживания техники. Всего несколько дней назад они робели перед самолётом, боялись сделать что-нибудь не так. Теперь же садились в кабину, как в кресло перед телевизором, уверенно включали необходимое им оборудование. Они уже умели запускать двигатель, проверять системы самолёта перед вылетом.

Руководством части на оставшиеся мероприятия было выделено ещё два дня, затем на понедельник назначена предварительная подготовка, на вторник методические полёты, в среду полёты с курсантами. Времени не хватало, занятия по плану наземной подготовки проводились весь день и заканчивались с наступлением темноты. Неделя пролетела незаметно.

В понедельник, с утра лётный состав был собран для постановки задачи на полёты, предстоящие во вторник и среду.

Первый день традиционно проводились методические полёты. Курсанты не летали, но все выводились на аэродром. Им предоставлялась возможность в живую ознакомиться с организацией полётов в реальных условиях: всё увидеть, услышать, пощупать. Лётчики облётывали авиатехнику, вспоминали особенности полётов с грунтовой полосы, осматривали ориентиры в районе аэродрома. Каждый лётчик выполнял методические полёты, пилотируя с места инструктора. Он как бы показывал своему командиру, что не утерял навыки пилотирования самолёта с задней кабины и готов к обучению курсантов. По сути это была чистой воды формальность, но этого требовали руководящие документы по организации лётной работы. Интенсивность полётов в первый день была не высокая, одна сокращённая смена, пять часов стартового времени, задействуется лётный состав обеих эскадрилий.

Второй день, в среду - полноценный лётный день, с максимальной загрузкой авиатехники и экипажей. Четвёртая эскадрилья летает в первую, третья - во вторую смену.

Готовились к полётам до обеда, затем всех отпустили на отдых. Командиры звеньев и эскадрилий уточняли плановую таблицу, которая после того, как её подпишет командир, получала статус закона. Все остальные отдыхали. Подъём предстоял ранний, на рассвете, поэтому отбой у курсантов был в восемь часов вечера. Было ещё светло, в лагере продолжалась активная жизнедеятельность, но курсантов всё равно укладывали в постель.

Предполётный отдых курсантов - важнейший, строго контролируемый элемент распорядка дня. Отвечали за соблюдение предполётного режима лётчики-инструкторы, контролировал врач. Он мог в любое время зайти в казарму, посмотреть как отдыхают будущие лётчики. Причём летает завтра курсант или нет, значения не имеет. Обслуживание и заправка авиатехники так же требует большого внимания, представляет опасность и не выспавшийся, невнимательный механик с большей вероятностью допустит просчёт, который может привести к тяжёлым последствиям.

Кровати двух друзей, Мусина и Евсюткина стояли рядом. Они лежали и разговаривали о предстоящих полётах. За окном смеркалось. Евсюткин как-то незаметно уснул. Евгению Мусину спать не хотелось, ему было скучно. Тут он заметил, что в казарме по центральному проходу идёт доктор, внимательно осматриваясь по сторонам. Курсант, на всякий случай, притворился спящим. Врач прошёлся между кроватями туда-сюда, тихо вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Вот он прошёл за окном. Наступила тишина. Мусин тихо приподнялся, прислушался. Стараясь не шуметь, одел тренировочные брюки, кроссовки. Поверх футболки накинул лётную куртку и бесшумно выскользнул в окно.

В это время в общежитии лётного состава командиры звеньев четвёртой эскадрильи наконец-то нарисовали окончательный вариант плановой таблицы и понесли её на утверждение командиру эскадрильи. Леонид Николаевич Лучников находился у себя в комнате, в которой жил вместе с замполитом эскадрильи, майором Миллер. Они играли в шахматы, когда, постучав в дверь, вошёл инженер эскадрильи, дал на подпись какие-то рапорты. Уходя, он как бы между прочим, заметил:

- Я спирт получил.

- И что? Не знаешь куда деть?

- Пробу снимать будете?

- Я тебе дам пробу, - командир показал кулак.

Это была шутка. Спирта у инженеров всегда было много. Получали его по установленным нормам. Для технических нужд его не экономили, но его хватало на всё, даже оставалось. Много спирта требовалось для обслуживания вооружения самолёта, для быстрой сушки материалов фотокинопулемётов, автоматических регистраторов, общеизвестных как "чёрные ящики", и аэрофотосъёмки. Полёты на боевое применение во время работы с курсантами выполнялись редко, а аэрофотосъёмка вообще никогда не выполнялась, а спирт выделялся. Никому и в голову не приходило доложить об излишках спирта. В отчётах указывалось, что спирта в этом месяце хватило, но едва-едва. У инженера он был всегда, он же и следил за его распределением. Об этом знали все, к этому привыкли.

Предлагая командиру эскадрильи "снять пробу", инженер заранее знал, какая будет реакция. Лучников Леонид Николаевич, или просто Лук, как его называли в полку, не очень уважал выпивку. Он мог немного выпить за компанию, но не более того. Он вообще не любил застолий и шумных компаний. Он никогда не суетился, не повышал голоса и никогда никого не наказывал. Круглолицый, с небольшой лысиной и светло-серым глазами, всегда с лукавой улыбкой, этакий добряк-весельчак. Подчинённые его обожали. Он был хорошо образован, много знал. С ним можно было разговаривать на любую тему. У него была прекрасная память. Он мог мгновенно назвать любую историческую дату, любую страну мира, её столицу, сколько там населения, где расположена или была когда-то расположена на карте мира. На свете не было анекдота, которого не знал бы Лучников. Остроумный и хитрый, он обладал специфическим чувством юмора. Частенько его шутки имели двойной смысл и понять их могли не все. Иногда, со скуки Леонид Николаевич мог отмочить, что-нибудь, о чём потом долго говорили. Ему всё прощали, разводили руками:

-Что тут сделаешь... Это ж Лук.

На тот момент Леонид Николаевич был самым старым лётчиком в полку, с огромным инструкторским опытом и высокой пилотской квалификацией. По своей многоопытности, он никогда и ни в чём не проявлял инициативу, поэтому со стороны казалось, что всё происходящее вокруг него ему ужасно надоело. Это было не совсем так, но его такой имидж вполне устраивал.

Он часто опаздывал на построения. Было похоже, что он делает это специально: опаздывал ровно на одну минуту. Когда вновь назначенный начальник штаба полка сделал ему замечание, он сказал, что приказа об отмене дедовщины ещё не было.

Однажды он руководил полётами во вторую смену. На базовом аэродроме тоже летали, но смена была на два часа длиннее, им нужно было сделать несколько ночных полётов. Аэродром Новопавловка был заявлен как запасной, хотя ночью там не летали, но оборудование для таких полётов было установлено и при необходимости обеспечить посадку одного - двух самолётов было вполне возможно. Лучникову пришлось задержаться на КП, он мог бы оставить кого-нибудь из замов или командиров звеньев, но он не стал этого делать, отправил всех отдыхать и готовиться к завтрашним полётам. Были густые сумерки, когда на КП Лучникова ожил динамик громкоговорителя:

- Утёс - старт, я 503 с Плутона, на связь.

- Ответил пятьсот третьему, я Утёс - старт.

- Как у вас погода?

Лучников узнал голос и позывной заместителя командира полка по лётной подготовке, подполковника Тарасова. Так же он знал, что запрос этот можно было не делать, это формальность. К тому же, не более чем полчаса назад Тарасов звонил и спрашивал как обстановка.

Лучников не был бы Лучниковым, если бы оставил это всё без последствий. Он нажал тангенту и вышел в эфир:

- Нормальная у нас погода, не хуже других!

- Хм... А поконкретнее нельзя?

- Безоблачно, видимость триста тысяч километров.

- Сколько видимость?

- Луну видно, а до неё триста тридцать тысяч километров!

- Понял, безоблачно, видимость без ограничений, спасибо.

Лучников подождал немного, затем снова вышел в эфир:

- 503, а откуда Вы?

- С Плутона...- недоумённо ответил Тарасов

В эфире наступила звенящая тишина. Через десяток секунд голос Лучникова тихо произнёс:

- Ни хрена себе...

Это было в прошлом году. Сейчас, выпроводив инженера, Леонид Николаевич намеревался продолжить партию в шахматы, но в дверь снова постучали. Лучников встал и открыл её. В коридоре стояли три командира звена с черновиками плановой таблицы. Комэск посторонился, пропуская их. Замполит освободил стол, переставив шахматы на тумбочку. Черновики разложили на столе и Лучников углубился в их изучение. Время от времени он задавал вопросы кому-нибудь из командиров звеньев. Наконец он произнёс:

- Ну, что ж. Пойдёт... А я что, не летаю?

- Нет необходимости, обошлись своими силами.

- А это что за полёт? - Лучников ткнул пальцем в значок в середине плановой.

- Зона по приборам. Я проверяю молодого лётчика - пояснил капитан Бельков.

- Я его проверю. Слетаю одну зонку, а то пять часов ходить по старту одуреешь. Ты не против?

- Как скажете. Мы в плане оставим как есть, что б не переделывать, а полетите Вы. Имеете право, нарушения тут нет.

- Добро.

Командиры звеньев ушли. Лучников посидел немного, встал и направился к выходу. Миллер, оторвавшись от книги, спросил:

- Ты куда?

- Да выйду, подышу.

- Ты не к инженеру, часом, собрался? Смотри, завтра полёты.

- Слушай, ты... Я сам знаю куда мне идти. Контролировать он меня ещё будет.

- Я не контролирую, просто напоминаю: завтра методические полёты - очень ответственный день.

- Поучи жену щи варить! - Лучников вышел, прошёл по коридору и вошёл в комнату инженеров.

- Привет, мазута!

- Здравия желаем, командир. Присаживайся.

- Я на секунду.

В коридоре послышались шаги. Комэск поднял вверх указательный палец:

- Хотите фокус? Сейчас сюда войдёт замполит! - и он сделал пасс руками в сторону двери, на манер фокусника. Дверь медленно приоткрылась, за ней появилось лицо майора Миллер. В комнате громко засмеялись. Лучников с непроницаемым лицом обратился к нему:

- Ты меня пасёшь, что ли?

- Командир, это не шутки, я предупреждаю...

- Это я тебя предупреждаю! Сгинь с глаз долой.

- Мне надо обсудить с Вами наедине один неотложный вопрос.

- Вот навязался! Жди меня в комнате.

- А Вы скоро?

- Скоро. Закрой дверь. Ещё раз заглянешь сюда - останешься без тринадцатой зарплаты.

Миллер ушёл в свою комнату, лёг на кровать, открыл книгу. Читая уснул. Проснулся он за полночь. Свет горел, кровать командира была пуста. Замполит вскочил и быстро пошёл к инженерам, там все спали. Лучникова не было.

11

Утром, на рассвете подполковник Алимов ещё раз проверил состояние аэродрома и на тракторе подкатил к метеостанции. Там его уже ждали инженеры, аэродромщики, представители частей обеспечения, связисты и многие другие, кому положено присутствовать на принятии решения на разведку погоды. Алимов посмотрел на часы.

- Все собрались?

- Лучникова нет.

- У нас ещё пять минут. Ждём.

Кто-то пошутил:

- Пять плюс одна. Надо шесть минут...

Но тут все увидели, со стороны посёлка через стадион несётся жёлтый "Запорожец" с гражданскими номерами. Сверкая одной единственной работающей фарой, он затормозил у метеостанции. Из него вылез подполковник Лучников, постучал по крыше машины и "Запорожец" умчался туда же откуда приехал. Лучников махнул рукой вслед:

- Хорошие ребята...

- А кто это такие?

- Не знаю, но хорошие...

Алимов внимательно на него посмотрел:

- Николаич, ты чего?

- Нормально, - Лучников сделал успокаивающий жест и покачнулся. Алимов переглянулся с Гордиенко. Тот махнул рукой, - потом разберёмся, начинай.

- Поведайко, готов? Докладывай.

Синоптик доложил прогноз погоды. Затем о готовности доложили представители всех служб. Алимов озвучил своё решение на начало разведки погоды и спросил, есть ли у кого общие объявления? Руку поднял Лучников. Сомнений уже не было: он был пьян в стельку. Это было невероятно, но факт налицо. Слово "облачность" поняли все, а сказанное далее понять было трудно. Он пытался выговорить "тысяча четыреста", но безуспешно. Досадно махнул рукой, что-то пробурчал и полез по лесенке в будку стоявшего рядом передвижного пункта управления инженерно-авиационной службы. Там была кушетка, он прилёг и через минуту крепко спал.

Рассветало. Стояла оглушительная тишина. Алимов подошёл к самолёту, который подготовили для разведки погоды. Всё было влажным от росы. Техник самолёта доложил о готовности машины. Алимов одел шлем, перчатки, забрался в кабину. Техник поднялся на подножку следом и помог одеть подвесную систему парашюта и привязные ремни. В задней кабине уже сидел майор Чиканов. В этом полёте он был лётчиком-наблюдателем. На разведку погоды по одному не летали. Алимов посмотрел на часы, наклонился в кабине, включил радиостанцию, поправил ларингофоны:

- Пятьсот второму запуск. Разведка погоды... Понял, запуск разрешили... От двигателя!!!

Техник, приподнявшись на подножке и вытянув шею, осмотрел пространство за хвостом самолёта:

- Есть от двигателя!

Зажужжал стартер, раскручивая турбину. Сначала тихо, затем громче и громче. Вот послышались щелчки, заработали запальные свечи, негромкий хлопок и жужжание превратилось в рёв реактивного двигателя. Всё, прощай тишина. От утренней идиллии не осталось и следа.

Разведчик погоды несколько минут грохотал двигателем, выполняя пробную газовку, затем вырулил и покатил в сторону взлётно-посадочной полосы. В это время на стоянку уже подходили техники и механики. Они расчехлили свои самолёты, начали предполётную подготовку. Когда разведчик погоды взлетел, пришли лётчики и курсанты для проведения предполётных тренажей.

Майор Гордиенко пришёл на стоянку второго звена, подозвал к себе капитана Белькова:

- Лучников у тебя летает?

- У меня, в середине смены, одна зона.

- Вычёркивай, его не будет.

- Не, ну нормально! Вычёркивай! Он сам вчера попросил эту зону, а сегодня его не будет! Не будет и хрен с ним, я сам слетаю.

- Не имеешь права. Командира эскадрильи только Алимов может заменить, а он руководит полётами.

- Да в плановой-то я записан. Командир просто пожелал эту зону вместо меня слетать!

- А чего тогда орёшь? Если в плане ты, садись и лети.

- Сяду и полечу, помощнички, мать вашу...

- Поговори мне ещё... У себя в звене сначала наведи порядок. У Кима какой самолёт? Пятьдесят третий кажется?

- Так и есть, а в чём дело?

- Сейчас узнаешь. Пошли.

Они подошли к самолёту номер пятьдесят три. Старший лейтенант Ким подал команду "смирно". Гордиенко поздоровался и спросил, указав на Мусина:

- Как у этого орнитолога дела?

- Нормально, не хуже других.

Гордиенко усмехнулся и спросил уже конкретно у Мусина:

- Соловьи прилетели?

Мусин растерянно смотрел на майора. Видя, что желаемый эффект достигнут, Гордиенко повернулся к Киму:

- Значит так. С аэродрома гнать в шею. Сегодня и завтра я его здесь видеть не должен. Поставь его в наряд, только не в столовую. Я еще не знаю, что с ним дальше делать. Наверное, придётся с ним расстаться. С первого раза он не понимает, а объяснять дважды я не намерен, здесь не детский сад... А тебе Ким не видать в этом году капитанской звёздочки, пока не будет дисциплины в экипаже. Вопросы есть?..

Гордиенко, видя, что все молчат, повернулся к Белькову, приложил руку к козырьку:

- Продолжайте занятия.

Разведчик погоды приземлился через полчаса и все потянулись в "квадрат". На заре авиации так называлось место для отдыха и ожидания. Его огораживали четырьмя флажками по углам, отсюда и название. Сейчас квадрат выглядел иначе. Это можно назвать административным центром аэродрома. В непосредственной близости от заправочной линии в ряд стояли аэродромно-технические средства, в определённом месте располагались передвижные пункты управления инженера, метеостанция, санитарная и пожарная машины, дежурные аварийно-спасательные и поисковые средства. Большой шиферный ангар служил и столовой, и классом, и укрытием от пыли и дождя. Рядом располагалась большая открытая беседка. Ангар и беседка как единственные стационарные объекты, были сплошь завешаны лозунгами, плакатами, призывами, боевыми листками и другими средствами пропаганды. Все собирались здесь, что бы прослушать предполётные указания, на которых будет уточнён порядок воздушного и наземного движения, прогноз погоды, ограничения, если они имеются на сегодняшний день, данные средств связи и многое другое, необходимое для организации и выполнения полётов. После этих указаний уточнялось время взлёта первого самолёта и давалась команда: "По самолётам!"

Лучников спал. Мусин в отвратительном настроении шёл в казарму, готовиться заступать в наряд по роте.

На аэродроме загудели двигатели. Курсанты теоретически знали организацию проведения полётов, теперь имели возможность всё увидеть. Они помогали техсоставу, выполняли небольшие поручения лётчиков. Многие из них мечтали: вот завтра, он точно так же зарулит на стоянку, разогнавшись издалека и задолго до остановки выключит двигатель, как эффектно это сделал сегодня майор Чиканов. Он прикатился к заправочной по инерции и остановился на линии с миллиметровой точностью. Открытая кабина, руки в шевретовых перчатках, что бы из потной ладони, не вырвалась ручка управления, рукава закатаны до локтей. Едва остановился самолёт, механик бросил флягу с водой, Чиканов ловко поймал её, снял шлем, подставив ветру влажные от пота волосы. Вылез из кабины на крыло и, закинув голову стал пить крупными глотками. Затем бросил пустую флягу курсантам и, не слезая с крыла, посмотрел вдоль заправочной линии. Заметил какой-то непорядок, стал кричать и махать руками. Ему не понравилось, почему из шести заправляющихся самолётов, три с его звена: самолёт это не трактор, его место в воздухе, а не на земле, вокруг одни бездельники и если кто-то завалит сегодняшний план, будет иметь неприятности. Тут техник самолёта постучал по крылу рядом с его ботинком и протянул журнал подготовки самолёта, давая понять, что самолёт заправлен и проверен. Чика расписался, прыгнул в кабину, одел шлем и, застегивая привязные ремни, крикнул лётчику в передней кабине:

- Запрашивай запуск, чего сидишь?

Через несколько минут его самолёт подняв кучу пыли сорвался с места и покатил к предварительному старту. Такой темп был обычным для учебного полка первоначального обучения. Все были немного возбуждены, все чем-то озабочены, все заняты своим делом. Много шума и пыли. Для несведущего человека может показаться, что движение самолётов, автомобилей, людей происходит хаотично. На самом деле всё происходит в строгом порядке. Вся техника начинает движение в одном направлении, возвращается с другого. Люди передвигаются только в определённых местах и в определённом направлении.

Курсанты без привычки валились с ног от усталости. Но всё имеет свой конец. Подходила к концу и эта лётная смена. В квадрате стали собираться должностные лица для предварительного разбора полётов. Вот взвились вверх две красные ракеты: полёты закончены.

В пункте управления инженерно-авиационной службы инженер подошёл к спящему командиру эскадрильи и потряс его за плечо:

- Николаевич, вставай.

- А?.. Что?.. Самолёт готов?

- Какой самолёт?

- У меня там зона...

- Какая зона? Полёты закончены. На разбор пойдешь?

- А как же зона?..

- Да слетали твою зону, план полностью выполнен.

- Кто летал?!! - раздражённо спросил Лучников.

- В плановой Бельков, он и летал.

- Ко мне его.

Инженер пожал плечами, - сейчас позову, и вышел. Лучников тяжело, неуверенно спустился по узкой наклонной лесенке на землю, прошёлся туда- сюда. Он был хмур и зол. Прибежал капитан Бельков, козырнул и вопросительно посмотрел на командира эскадрильи. Лучников внимательно осмотрел его с ног до головы и обратно и назидательно сказал:

- Запомни, Алексей на всю жизнь: не можешь пить - не пей.

Повернулся и пошёл в лагерь, оставив капитана Белькова в полном недоумении.

12

Курсанты после полётов, уставшие и возбуждённые новыми впечатлениями, пришли в казарму. Евсюткин нашёл Мусина в курилке. Он сидел и чистил бляху. Готовился к разводу нарядов и караулов, до которого было ещё полчаса. Увидев друга, как-то недобро усмехнулся:

- Ну, что? Опять скажешь совпадение?

- Всё может быть. Только я тут не причём!

- Но теперь ты не будешь отрицать, что кто-то стучит.

- Кто?.. Я например и не знал, что ты ушёл. Кто тебя видел?

- В том - то и дело, что никто не мог меня видеть. По всему выходит, что Алла меня и закладывает... Женское коварство, слышал о таком?

- Ерунду не городи. Ты во сколько пришёл?

- Около полуночи.

- Она сегодня работает?

- Её смена заступает сегодня вечером.

- То есть в лагере её сегодня не было. Теперь ответь мне, кому и когда она могла тебя заложить?

- Да... Чертовщина какая-то. Но кроме неё никто не знал.

- Дурак ты! Зачем ей это надо? Я в это не верю... Слушай, она говорила, что её родители в курсе всех её дел.

- А причём здесь её родители?

- Что бы на этот вопрос ответить, надо узнать, кто они. Пошли.

- Куда?

- В штаб. Тебе всё равно туда идти на развод. Пока время есть, с девчонками - писарями поговорим, может они что-то прояснят.

- Ну, пошли...

В штабе на должности писарей работали две девушки: Лида и Люда. Обе были на месте. Они сидели друг против друга, каждая за своим столом, оформляли какие-то бумажки. Друзья минуту поразмыслив подошли к Лиде.

- Привет. Можно отвлечь на минуточку?

- Если только на минуточку, у меня много дел.

- Ты Аллу хорошо знаешь?

Лида подняла голову и, прищурившись посмотрела на парней:

- Какую Аллу?

- Аллу, официантку из столовой.

- Хм... Аллу из столовой... Это вы про Аллочку Сердюк что ли? Да, я её знаю. Не то, что бы очень близко, но знаю.

- Как ты сказала её фамилия?

- Сердюк, а что? Тётя Света, шеф-повар лётной столовой, полная такая - это её мать. А Прохор Демидович, комендант - это её отец. Ребята, давайте скорее, что ещё нужно? Мне работать надо.

- Да всё. Спасибо, Лида.

Евсюткин взял за пояс своего друга, Евгения Мусина, который впал в ступор, и вышел с ним на улицу. У штаба посадил его на лавочку. На того жалко было смотреть. Евсюткин сказал:

- Вот всё и прояснилось. Никто тебя не закладывал. Просто родители тебя видели. Ты как? До плаца дойдёшь?

- Да нормально... Я Поведайку зарежу...

- А причём здесь Поведайко? Алла тебе говорила, что бы без увольнительной не приходил?

- Ну, говорила.

- А ты её обманул. Теперь она виновата. Поведайко тоже виноват. Все кругом виноваты. Ты б лучше подумал как выкручиваться будешь.

- Даже не знаю.

- Думай. Время есть. Иди, тебе пора.

Вечером, отстояв дневальным свои два часа, Мусин пошёл на ужин. На обратном пути, он случайно заметил в окно, что в техническом зале за столом сидит лейтенант Поведайко. Мусин вернулся в столовую, подошёл к лейтенанту. Тот ногой пододвинул стул, - садись, и отхлебнул чай из стакана.

- Ты ужинал?

- Да... Я спросить хотел.

- Спрашивай.

- Ты знал что отец Аллы - это комендант гарнизона?

- Знал. Это все знают, никакого секрета тут нет. Для тебя это имеет какое - то значение?

- Ты почему не предупредил?

- О чём?

- О чём, о чём! - передразнил Мусин, - я вчера вечером был у неё, до этого раз провожал. Кардинал всё рассказал Гордиенко. Меня отстранили от полётов.

- Нарушение предполётного режима? За это по головке не погладят. Майоров вон отстраняют...

- Если бы я знал, что её отец - комендант...

- Слушай, умник, причём здесь её отец? Есть правила. Они для всех одинаковы. Если нельзя, значит нельзя. Всему своё время. Если бы я тебя встретил за пределами лагеря, я бы тоже это без внимания не оставил.

- Заложил бы меня что ли?

- Не знаю. Но какие-то меры принял бы... С тобой ещё по человечески поступили. Сердюк - старший офицер, майор, он тебя может в любой момент арестовать на трое суток. А как комендант гарнизона, имеет право отправить на гауптвахту на пять суток, и у Гордиенко разрешения спрашивать ему не надо. Он просто не хочет огорчать дочь. Поэтому он с ним и посоветовался. Поэтому и ты ещё здесь. Тебе шанс дают, а ты как баран.

- Шанс?!! Ничего себе забота? Отстранили от полётов, обещали выгнать из училища!

- Обещать и выгнать - разные вещи. Ты что о себе возомнил? Ты что за звезда такая? Вот у меня там, - Поведайко ткнул большим пальцем куда-то за спину, - на базе, в военном городке, жена и ребёнок. Дочке всего семь месяцев. Им без меня очень тяжело, от ребёнка не отойдёшь. Женщины, соседки помогают, в магазин за молоком ходят. Жена Гордиенко, кстати. А я здесь, я на службе. Я своих близких вижу только по выходным.

Лейтенант обвел рукой зал столовой:

- И все так. Чем ты лучше их?.. Скажи что-нибудь, что молчишь?

- Я об этом как-то не думал.

- А ты вообще о чём-нибудь думаешь?

- Ну, и что мне теперь делать?

- Для начала голову включить.

- Ты бы что сделал на моём месте?

- Не знаю... Я бы поговорил с Гордиенко, и сделал так, как он скажет.

- Только не это!!! Ты что, серьёзно? Да он меня с потрохами готов сожрать!!!

- У тебя мания величия. Если бы он хотел тебя сожрать, то давно бы это сделал. Чего проще. На полевом выходе, две самоволки в течение месяца - это год дисбата. Тюрьма, понимаешь? А тебе официально даже замечания не объявили.

- Хм...

- Вот тебе и хм... Иди, тебя поди дежурный по роте обыскался, опять проблемы будут.

- Да, пора. Я пошёл, - и курсант Мусин направился к выходу.

Поведайко, отпил чай из стакана, глядя ему в след и тихо пробормотал:

- Балбес...

Мусин вернулся в казарму. Отбой сегодня опять должен быть ранний, завтра первая смена полётов, подъём в три часа. Поэтому дежурный по роте потребовал навести порядок сейчас, что бы после отбоя не греметь вёдрами и полотёрами.

После отбоя, закончив работу по наведению порядка, Мусин вышел на крыльцо. У соседнего здания общежития лётного состава в курилке горел костёр. У огня сидели человек десять и негромко разговаривали. Был там и Гордиенко. Он сидел и ворошил прутиком угольки. Мусин долго не решался. Но всё же попросил разрешения у дежурного по роте отлучиться на десять минут. Он вышел на аллею и несколько раз прошёл мимо офицерского общежития. Решиться-то он решился, но всё же было страшновато. Он уже хотел повернуться и уйти, но тут услышал голос майора Гордиенко:

- Орнитолог, ты меня ищешь?

- Так точно.

Гордиенко встал, подошёл к курсанту.

- Говори, только быстро.

- Я это... Спросить...

- Кто посоветовал ко мне подойти?

- Это... Я сам...

- Тьфу! Трепач!.. А я уж подумал... - и майор сделал вид, что уходит.

- Товарищ майор!!! С Поведайко я разговаривал, он мне объяснил кое что.

- Чего ты хочешь?

- Летать хочу.

- Если хочешь летать, прекрати врать. Смотри в глаза и говори всё как есть. Будь мужиком, отвечай за свои поступки. А поступки делай такие, за которые не придётся отвечать.

- Товарищ майор...

- Молчи. Опять глупость скажешь. Всё знаю. Мне твоего раскаяния и клятв не надо. Это тебе надо. Киму скажешь, что я разрешил планировать тебя на полёты со следующей смены.

- А он мне поверит?

- Н-да. Совсем всё плохо... Ты что, дебил? Иди отсюда!

Мусин повернулся через левое плечо, но сделать шаг не успел.

- Стой!

Мусин опять повернулся через левое плечо.

- Я обещал твоему инструктору, что он не получит капитана, пока в экипаже не будет надлежащей дисциплины. Это остаётся в силе. Так что думай... Теперь всё. Свободен.

13

На следующую смену, даже при всём желании, Мусин не мог попасть в плановую таблицу, которая составлялась заранее. Для этого было много причин: он не присутствовал на предварительной подготовке, после сдачи наряда у него не выходило восемь часов сна и многое другое. Запланировали его на пятницу. В начале полётов он выполнял ознакомительный полёт, а во второй половине смены полёт в зону и два полёта по кругу с конвейера, то есть без заруливания. Взлёт с конвейера - это примерно так: после посадки, на пробеге экипаж переставляет закрылки из посадочного положения во взлётное, не останавливаясь, выводит двигатель на взлётный режим и взлетает.

Обычно инструкторы в первый день давали курсанту только ознакомительный полёт, после которого в этот день обучать чему -либо курсанта зачастую не имеет смысла. Его переполняют эмоции, он сильно возбуждён. Ему нужно кому-то рассказать как он сейчас летал, как дрожала в руках ручка управления, как лихо они с инструктором на взлётном курсе пролетели сквозь дым от трубы асфальтового завода... Нужно, что бы курсант выговорился, успокоился, или как говорили сами инструкторы,- сдулся. В зависимости от темперамента, некоторые курсанты "сдувались" только через сутки.

Старший лейтенант Ким с самого начала делал ставку на Мусина. Он был единственным в экипаже, у кого была первая группа профотбора. По замыслу Кима, он должен быть лидером и первым продвигаться по программе, остальные подтягиваться за ним. Но Мусин пропустил уже две лётных смены. Поэтому Ким и решил немного форсировать события. Он был абсолютно уверен, что сможет правильно психологически настроить курсанта перед полётом, и эти три полёта не будут потрачены напрасно и он сможет научить Мусина кое-каким приёмам управления самолётом.

В четверг провели предварительную подготовку. Ким несколько раз заострял внимание, что для Мусина главное на завтра это второй вылет, первый ознакомительный - ерунда, необходимая формальность.

В пятницу в соответствии с планом, Мусин и Ким взлетели в первый полёт. Летали тридцать минут. Ким показывал и рассказывал, Мусин смотрел и слушал. Всё прошло нормально, приземлились без происшествий...Обычное дело, всё буднично.

На самом же деле первый полёт очень важен. Наблюдая поведение курсанта, опытный инструктор делает для себя много выводов. В этом вылете курсант преодолевает некий психологический барьер. Весь полёт инструктор внимательно следит в зеркало за лицом курсанта, ему надо знать, укачивает курсанта или нет. Если его стошнит в первом полёте, это превращается в серьёзную проблему. В физиологическом плане это решаемо, регулярные тренировки на спецснарядах в спортзале легко закрывают эту тему. Гораздо сложнее преодолеть психологическую травму. У курсанта проявляется комплекс неполноценности, - он хуже других. Он постоянно об этом думает. В самолёте он не слушает, что говорит инструктор, он прислушивается к себе и ждёт: стошнит или не стошнит. Предугадать результат не сложно. Уходит очень много драгоценного времени, что бы отвлечь от этого, заставить забыть и в результате поверить в себя. Только после этого инструктор начинает работать с ним в направлении обучения пилотированию самолёта.

Старший лейтенант Ким, едва только самолёт остановился, выбрался из кабины, спрыгнул на землю. Техник помог курсанту освободиться от парашюта, поставил чеки в катапульту, - можно выходить. Мусин поднялся в кабине, неловко и долго искал ногой подножку. Наконец спрыгнул на землю, подошёл к инструктору:

- Разрешите получить замечания?

Ким, рассказывая о мелких недочётах, внимательно всматривался в лицо курсанта, отмечал для себя: его распирает, но сдержан; не побледнел, цвет лица нормальный, лёгкий румянец; руки не дрожат, голос внятный. Это хорошо, и подражая известному киногерою, мысленно произнёс:

- Споёмся.

Через несколько минут Ким уже выруливал с другим курсантом. За тем, по плану он слетает три круга с Евсюткиным, и следующий вылет опять с Мусиным. Время прошло быстро, на аэродроме скучать не приходится.

И вот Мусин снова в передней кабине самолёта номер пятьдесят три. На этот раз он не пассажир. В этом вылете придётся поработать. У него конкретное задание: он должен отработать несколько элементов простого пилотажа в зоне, порядок действий в наборе высоты после взлёта и построение маршрута при полёте по кругу от второго до третьего разворота.

Взлетели, пришли в зону, набрали высоту три тысячи метров и начали работать. Через определённое время доложили об окончании задания. Руководитель полётов дал команду следовать на привод на высоте тысяча четыреста метров. Привод это радиомаяк, установленный на определённом удалении от аэродрома. Все самолёты, возвращающиеся на аэродром, выходят именно в эту точку. В самолёте имеется радиокомпас, если настроить его на радиомаяк, стрелка прибора, окрашенная в жёлтый цвет, показывает курсовой угол радиомаяка, сокращённо КУР. Если КУР равен нулю, то самолёт летит точно на аэродром. Эту стрелочку называли "золотая стрелка". Курсанты наизусть знали курс полёта в каждую зону и из каждой зоны на аэродром. Возвращаясь с задания, экипаж должен занять КУР ноль и сравнить совпадает ли курс самолёта с заданным курсом входа из зоны. Это помогает сохранять ориентировку. Остаётся только вести самолёт с этим курсом и контролируя место от ориентира до ориентира, ведя пальцем по карте, которая пристёгнута резинкой наколенного планшета к правому колену. Есть ещё аварийное средство - пеленгатор. Во всех самолётах четвёртый канал радиостанции -это канал пеленгации. Если перейти на него и назвать позывной любого работающего аэродрома, в ответ услышите:

- "Прибой" двадцать четыре.

Это означает, что курс на аэродром, который вы запросили - двадцать четыре градуса.

Самолёт Кима и Мусина следовал с заданным курсом, на высоте тысяча четыреста метров и скорости триста пятьдесят километров в час. Нажав кнопку внутрисамолётной связи, Мусин спросил:

- Товарищ старший лейтенант, разрешите я пеленгатор запрошу?

- Ну, запроси.

Мусин стал поворачивать ручку радиостанци влево, считая щелчки: седьмой, шестой, пятый, четвёртый канал.

- Утёс-пеленг, двадцать третьему дайте "Прибой".

- Двадцать третий, я Утёс-пеленг, ваш "прибой" восемьдесят пять градусов.

- Понял восемьдесят пять.

Мусин стал вращать ручку радиостанции в обратном направлении. Просчитался и вместо седьмого поставил восьмой канал. Это был рабочий канал их базового аэродрома, расположенного в городе Н-ск, в семидесяти километрах на юго-запад от Новопавловки. В это день там тоже были полёты. Радиообмен был абсолютно идентичен, поэтому Ким сразу ничего не заметил. Они продолжали спокойно лететь из зоны на привод. Мусин вёл ориентировку и был очень горд, когда сам нашёл аэродром и показал пальцем в его сторону, на что Ким среагировал положительно:

- Хорошо, молодец.

В это время "золотая стрелка" повернулась на сто восемьдесят градусов, - всё верно, они над точкой.

- Двадцать третий над приводом, тысяча четыреста, разрешите снижение к первому пятьсот?

В эфире пауза. Никто не ответил. Это не типично. Ким опять вышел в эфир:

- Двадцать третьему снижение разрешили?

- У нас такого нет.

Голос был не знакомый. Ким подумал, когда это заменили руководителя полётов, и зачем?

- Как это нет? Я двадцать третий, вышел с третьей зоны на тысяча четыреста, прошу снижения к первому пятьсот.

- Снижайтесь к первому пятьсот.

Руководитель полётов в Н-ске посмотрел на своего помощника, руководителя ближней зоны:

- Кто это?

- Какой-то двадцать третий, говорит из третьей зоны...

- А когда он взлетел?

Все озабоченно копошились в своих записях. На командном пункте были несколько человек, которые обязаны знать, сколько самолётов находится под их управлением, и где и на какой высоте находится каждый борт. Но никто из них не знал, когда взлетел самолёт с позывным "двадцать третий". Каждый из них понимал,- что-то не то, этого не может быть, но боялся признаться, что потерял контроль над ситуацией. Это был позор. Потеря управления экипажем -это не шутки; если об этом узнают, последствия будут плачевными. Но главное то, что это смертельно опасно и грозит столкновением самолётов в воздухе.

Но во время полётов искать виновного некогда. В районе каждого из двух аэродромов в воздухе находилось по десять - двенадцать самолётов, эфир был постоянно занят, кто запрашивал взлёт, кто посадку, снижение или разворот. Самолёты взлетали и садились каждую минуту и руководитель полётов с помощниками на каждого должен среагировать, каждому дать команду.

В Новопавловке руководил полётами подполковник Алимов. Он наклонился к своему руководителю ближней зоны:

- Где у нас двадцать третий? По времени он должен уже привод доложить.

- Сейчас доложит. Он сейчас в мёртвой зоне, я его не вижу, минуту назад устойчиво шёл на привод.

- Двадцать третий, я Утёс-старт! - в ответ тишина.

Алимов отодвинул шторку над головой и посмотрел вверх:

- Да вот же он!!! Снижается к первому! Он без связи. Аварийным средствам - тревога, все по местам! Инженера ко мне, срочно!!!

Отказ связи вещь неприятная, но если о нём знают на земле, особой опасности не представляет. Но это если не работает только радиостанция. При отказе генератора аккумуляторной батареи хватает примерно на десять минут. Если радио отказало в результате падения напряжения в бортовой сети - дело плохо. Посадка обесточенной машины, у которой не работает две трети оборудования и приборов, представляет серьёзную опасность для экипажа. Поэтому в Новопавловке принимали все меры для обеспечения безопасной посадки неисправного самолёта.

В это время в Н-ске услышали:

- Двадцать третий пятьсот занял, разрешите первый?

Руководитель полётов вопросительно посмотрел на старшего помощника. Это его зона ответственности. Тот смотрел на экран радиолокатора, казалось он сейчас расплавит его взглядом. Ни одной метки в районе первого разворота не было. Все, кто был на КП столпились у огромного окна и смотрели в сторону первого разворота. Там было только чистое небо.

- Двадцать третьему разрешили первый? - голос Кима был спокоен. Он у него всегда спокоен.

Старший помощник нажал тангенту:

- Выполняйте первый, расчитывайте за тридцать седьмым, он заканчивает второй. Наблюдаете?

- Впереди меня свободно. В районе второго никого не наблюдаю. Выполняю первый.

Ким ввёл самолёт в разворот, а сам подумал:

- Кто такой тридцать седьмой? У нас в эскадрилье такого нет. Что за баран сел за трубку? Он же всё перепутал.

Он на своём месте выполнил третий и четвёртый развороты, Мусин успешно выпустил шасси и закрылки.

В Новопавловке наблюдающий за шасси доложил, что шасси и закрылки выпущены. Без этого доклада руководителю полётов не рекомендуется давать разрешения на посадку. Алимов кивнул головой, вышел в эфир и разрешил посадку, вдруг приёмник у экипажа работает.

Всё шло нормально, самолёт снижался устойчиво, с нормальным углом, на нормальной скорости. Лётчик в самолёте опытный, Алимов не сомневался в благополучном исходе, но всё же некоторая напряжённость присутствовала.

Ким нажал кнопку радиосвязи:

- Двадцать третий, шасси, закрылки выпущены, разрешите посадку.

В Н-ске руководитель полётов уставился на наблюдающего за шасси, - я жду доклада. Тот прилип к буссоли, тщетно пытаясь отыскать на посадочном курсе что-нибудь похожее на самолёт.

- Двадцать третьему посадку разрешили?

- Наблюдающий?!! - нетерпеливо и раздражённо произнёс руководитель полётов.

Наблюдающий оторвался от буссоли, повернулся к руководителю:

- Я его не вижу.

- Посадку разрешили?

- Да садись ты...

- Понял, разрешили.

Самолёт мягко коснулся посадочной полосы на аэродроме Новопавловка. Алимов выдохнул и вытер тыльной стороной ладони лоб. Ким спокойно переставил закрылки во взлётное положение, у них же ещё два круга и дал полный газ:

- Закрылки пятнадцать, - так запрашивали взлёт конвейером. Взлёт разрешался по умолчанию, руководитель полётов выходил в эфир только для запрещения.

В Н-ске руководитель полётов подпрыгнул в кресле как ужаленный: кто-то запрашивает взлёт, а на полосе никого нет. Ким с Мусиным тем временем успешно взлетели и набирали высоту.

В Новопавловке Алимов застыл с вытянутой в сторону взлетающего самолёта рукой:

- Эй, куда? Что за дурдом?

Ким чувствовал: что-то не то. Он слышал интенсивный радиообмен, но не видел самолётов там, где они себя обозначали. Голоса были не знакомые. Он не слышал лётчиков своего звена. Они что, всё на земле? Этого не может быть.

Они набрали пятьсот метров, выполнили второй разворот. Ким нажал кнопку радио:

- Плутон-старт, на связь.

"Плутон" это позывной аэродрома в Н-ске.

- Ответил... Кто вызывал Плутон?.

Вот это чей голос. Всё ясно.

- Женя, друг мой милый, у тебя какой канал связи стоит?

- Седьмой, - курсант ответил не задумываясь.

- Уверен? Ты посмотри, проверь.

Из задней кабины Ким видел, как Мусин поднял левый локоть и посмотрел из под него на боковой пульт. Резко оглянулся и посмотрел на инструктора испуганными глазами.

- Спокойно... Поставь седьмой канал.

Когда подлетели к месту третьего разворота, Ким доложил:

- Двадцать третий, на третьем, шасси выпущено.

Голос Алимова:

- Кто доложил? Двадцать третий?

- Так точно, двадцать третий. Канал перепутали.

- Разрешаю третий.

- Нам конвейер будет или зарулить?

- Работай по плану... После полётов зайдёшь ко мне... Вместе со своей кундалини, - и тихо добавил, но уже не в эфир, - я тебе чакры-то открою.

- Понял. Работать по плану. После полётов зайти, взять с собой кундалини.

Мусин был очень расстроен. Опять он сел в лужу, опять опозорился. Сколько можно? Теперь уж точно ему конец. После приземления он подошёл к инструктору:

- Разрешите получить замечания?

- Ты чего такой?

- Я вас опять подвёл. У вас будут неприятности?

- В авиации без неприятностей как без пряников. Ты конечно виноват, но не один. Раньше времени не паникуй.

- А Алимов? Он вас вызывает после полётов.

- Да решим, я думаю. Есть у меня хорошая кундалини для него. Армянского разлива, пять звёздочек. Для пятницы в самый раз.

Тут появился майор Гордиенко. В руках шлем и кислородная маска. Он подошёл к Мусину, замахнулся, - как дам сейчас!

- Ты как каналы переключал? Щелчки считал?

- Да, по щелчкам. Рацию под локтем не видно.

Гордиенко повернулся к Киму:

- А ты когда заметил?

- Уже когда на круг взлетел. Радиообмен тот же. Голоса не знакомые, а так всё один в один.

- Ладно, разберёмся. С этим что-то надо делать. Либо вообще не переключать каналы, либо радиообмен разный делать с соседями...

- Можно на пеленгатор рабочий канал вывести, пусть оператор следит, что бы после него на рабочей частоте появлялись. У него не так много работы, вполне справится.

- А вот это мысль.

Мусин понял, что экзекуция откладывается. Лучше бы сразу.

После полётов лётчики собрались на разбор в большой беседке возле лётной столовой. Мусин не пошёл в казарму, находился неподалёку. Он не хотел, что бы Киму пришлось его долго искать, когда до него дойдёт дело. Он прохаживался туда - сюда по центральной аллее. Разбор затянулся. Лётчики активно что-то обсуждали. Но вот Мусин заметил, что майор Гордиенко посмотрел в его сторону, ткнул в бок Белькова и что-то ему сказал. Тот встал и пошёл к курсанту:

- Ты чего здесь трёшься?

- Жду, когда позовут на разбор.

- Какого хрена тебе там делать? Иди в казарму, инструктор тебе всё доведёт. Ты своё дело уже сделал.

- А как же...

- Иди отсюда!!! Ты приключений ищешь? Сейчас организую...

По пути в казарму Мусин пытался осмыслить всё, произошедшее с ним последнее время. Несколько дней назад он искал крысу в эскадрильи, пытался выяснить, кто стучит. В результате узнал, кто родители его девушки. При каких обстоятельствах это произошло, знали все. Он ждал позора и насмешек. Оказалось это никому не интересно. Несколько беззлобных шуток и всё. Никто не хихикает вслед и не показывает пальцем. Через два дня про это вообще никто не вспоминал. За то, что он совершил сегодня, ему казалось, что майор Гордиенко, раздавит его как червяка и втопчет в землю. Но замкомэска лишь сделал вид, что хочет ударить кислородной маской, и всё. Он забыл о нём. Чудеса! Всё, что раньше таким казалось важным, оказывается не достойным внимания, а то, о чём он раньше и не думал, сейчас имеет большое значение. Всё меняется.

14

На следующей неделе с курсантами подробно разобрали происшествие. Основным виновником указывался курсант Мусин и его неграмотная эксплуатация радиостанции. Провели многочисленные занятия и тренировки по порядку ведения радиосвязи. Были внесены изменения в инструкции и наставления.

Для лётного состава и лиц групп руководства полётами были свои занятия и виновниками там были названы совсем другие лица. Без взысканий не обошлось.

Курсанты были немного напуганы и первое время боялись прикасаться к пульту управления радиостанцией, но со временем всё пришло в норму.

Довольно часто многие из курсантов, эти молодые парни, не лишённые романтики, мечтали, что бы у них в полёте что-нибудь случилось: загорелся самолёт или остановился двигатель. Такой восторженный мечтатель представлял как он хладнокровно разруливает ситуацию, спасает очень ценный самолёт. На земле его встречает подполковник Алимов, как равному, пожимает руку, вручает орден. Играет оркестр, майор Гордиенко, со слезами на глазах, обнимает его и говорит всем, что с сегодняшнего дня он летает только с ним. Все девушки шепчутся и показывают на него пальчиком и млеют от счастья, когда он на кого-то из них посмотрит.

Именно из таких мечтателей был курсант с редкой фамилией Пересвет. Он был неглупый парень, но очень робкий. Сын генерала, воспитан в строгости и насколько он был исполнителен, настолько же был лишён всякой инициативы. Ему очень не хотелось слыть среди сверстников генеральским сынком и он изо всех сил изображал из себя лихого парня, но имея тихий, интеллигентный нрав, часто попадал в неловкие ситуации.

Сразу после этих событий, ему запланировали полёт в зону с майором Карповым, который был уже допущен к полётам и восстановил лётные навыки. Алимов хотел подождать недельку с его допуском к полётам, присмотреться, чтобы быть полностью уверенным, но после инцидента с Лучниковым разрешил ему летать, до первого замечания от доктора.

После взлёта и уборки шасси, курсант постучал по левому наушнику. Через несколько секунд постучал по правому, затем опять по левому. Карпов это заметил:

- Ты зачем по голове стучишь? Лучше закрылки убери.

Курсант Пересвет доложил чётким голосом, как диктор на параде:

- Товарищ майор, у нас отказала радиосвязь!

Карпов усмехнулся, хотел сказать какую-нибудь резкость, но вспомнил, что Пересвет теряется, если на него повысить голос.

Он прислушался: радиообмен слышно. Нажал кнопку передачи, в наушниках раздалось характерное шипение, - всё работает. Спокойным голосом Карпов обратился к курсанту:

- Почему ты решил, что связь не работает? Ты меня слышишь?

- Нет, - отчётливо произнёс Пересвет.

Карпов не поверил своим ушам.

- Совсем не слышишь?

- Совсем.

Они летали тридцать минут, полностью выполнили задание. Карпов вёл радиообмен только с руководителем полётов и весь полёт думал, смеяться ему или плакать, или пора действительно завязывать с этим делом.

15

Время не стояло на месте. Весь апрель и первая половина мая прошли в интенсивной лётной работе. Настал тот период, когда курсанты один за другим начали вылетать самостоятельно. На аэродроме, в штабе, в столовой во всех беседках, на всех лавочках лежали раскрытые коробки папирос, как правило "Казбек". На каждой коробке фломастером был написан позывной хозяина и число: "21 САМ, 26 июня 1976 г." или что-то в этом духе. Каждый, вылетевший самостоятельно, обязан был всех, кого встретит, угостить папиросой.

Персонально коробку папирос получали лётчик-инструктор, проверяющий, кто дал допуск, техник самолёта, инженер и руководитель полётов.

Никто точно не знал, откуда взялась такая традиция. Известно было лишь, то, что она существовала ровно столько времени, сколько существовала авиация.

Вообще традиции в авиации своеобразны и довольно живучи. Например ни один лётчик никогда не оставит без присмотра свою фуражку. Он или держит её в руках или поручает кому-то за ней присматривать. Это видно даже в художественных фильмах: лётчик улетает, а механик свою пилотку кладёт в карман, и одевает на голову фуражку командира. Никто не сможет точно объяснить когда и при каких обстоятельствах это началось. Суть вот в чём: если вы оставили свою фуражку без внимания хотя бы на несколько минут, будьте уверены, когда вы решите её надеть, то обязательно внутри её увидите нарисованного кота. Причём нарисовано животное будет под таким ракурсом, что не останется никаких сомнений, что это именно кот, а не кошка. Никто не будет выяснять, чья это фуражка, кот будет нарисован обязательно.

Трижды Герой Советского Союза, генерал полковник авиации Иван Никитович Кожедуб, будучи инспектором главного штаба ВВС, был частым гостем в учебных полках. Однажды ему показали защитный шлем нового образца. Иван Никитович изъявил желание его примерить. Он положил фуражку на крыло самолёта, примерил шлем, похвалил. Ему понравилось. А когда взял в руки свою фуражку - тут же показал её внутреннюю сторону командиру полка, там был нарисован огромный кот. Командир полка опешил, сделал попытку извиниться, но прославленный ас его успокоил. Он совершенно серьёзно сказал, что традиция есть традиция, и ему нравится, что молодые авиаторы до сих пор считают его своим.

Евгений Мусин чтил традиции и заблаговременно позаботился и заготовил десять коробок папирос. И когда настало время, его командир звена капитан Бельков спросил у Гордиенко, не желает ли тот проверить на предмет допуска к самостоятельному вылету одного знакомого орнитолога. Гордиенко ответил, - если надо проверит, ему всё равно. На том и решили: в звене Белькова проверяющим в эту лётную смену работает Гордиенко, в двух других звеньях Лучников и Губанов.

Мусин нервничал. Ким это видел, и ему это очень не нравилось. Он посадил курсанта в кабину, похлопал по плечу, показал кулак и пошёл в квадрат, доложить Гордиенко. Тот уже шёл на встречу:

- Готовы?

- Так точно. Только психует чего-то.

- Плохо научен, не уверен, вот и психует.

- Нет. Он всё умеет.

- Вот сейчас и посмотрим. Всё, иди отсюда... Мусин, запрашивай запуск.

Они выполнили три полёта по кругу. Ким из квадрата видел, что качество не очень, Мусин умел летать лучше. Самолёт зарулил на заправочную линию. Гордиенко вылез из кабины, положил на крыло шлем и перчатки. Подошёл старший лейтенант Ким:

- Разрешите получить замечания?

- И это твой лучший курсант?

- Не то, что бы лучший, но и не худший. А что, совсем плохо?

- Сейчас, подожди, - и крикнул уже Мусину, который всё ещё копался в кабине, - Скоро ты там?

Мусин весь мокрый, какой-то взъерошеный вылез из кабины и предстал перед проверяющим:

- Разрешите получить замечания?

- Вот то, что ты мне сейчас показал, это всё, на что ты способен? Это техника пилотироваания? Это называется по другому...

Замечаний было много. Мусин слушал, опустив голову, иногда шмыгал носом. Ким понял, Гордиенко не намерен сегодня давать Мусину допуск. Скорее всего добавит десять полётов.

Наконец замечания иссякли. Наступила гнетущая тишина.

- Ваше решение, товарищ майор, - спросил Ким.

- Да не знаю я. Ты говоришь, что умеет, но я этого не видел, он мне ничего хорошего не показал. Чего молчишь?

Мусин, глядя в землю сказал:

- Я умею... Слетаю.

- Ха! Слетает он. Ты когда мне что-нибудь обещаешь, у тебя всё получается наоборот!

Мусин резко поднял голову, посмотрел на Гордиенко, в глазах что-то сверкнуло:

- Слетаю. Не подведу.

Гордиенко удивлённо выгнул бровь:

- Точно?

- Точно.

- Ну, тогда лети, - и повернувшись к технику, махнул рукой, - вынимай задний парашют.

- Ким, выпустишь его, я поеду на КП.

Гордиенко сел в санитарную машину и уехал к руководителю полётов. Оттуда лучше видно как садятся самолёты.

Слетал Мусин неплохо. Можно сказать очень хорошо. Он весь светился от счастья, бегал по аэродрому, раздавал папиросы, всех благодарил. Наконец он добрался до стартового командного пункта. На самом верху, как в скворечнике, сидели подполковник Алимов, он опять руководил полётами, и майор Гордиенко который пришёл посмотреть как слетает проверенный им курсант. Мусин постучал. Получив разрешение войти, поднялся по лесенке и приложив руку к пилотке, улыбаясь во весь рот, доложил, что он выполнил два самостоятельных полёта по кругу. Алимов взял папиросы, пожал руку, пожелал дальнейших успехов. Кто- то запросил посадку, Алимов повернулся к микрофону, он был очень занят. Мусин посмотрел на Гордиенко, тот махнул, - пошли на улицу. Они спустились с КП, отошли немного в сторону. Мусин протянул коробку папирос:

- Спасибо, товарищ майор.

- Да ладно, летай... - Он посмотрел на папиросы, - Я не курю, а табаком все шкафы забиты. Ты бы лучше вместо папирос сказал тёще, что в меню давно сибирских пельменей не было. Одна печёнка, да курица...

- Что? Какая печёнка? Не понял, что кому сказать?

- Да иди ты... Лопух. - Гордиенко махнул рукой, повернулся и пошёл. Впрочем, Мусину это настроения не испортило. Сегодня ему ничего не могло испортить настроения.

16

Дальнейшие события шли обычным порядком. Курсанты вылетали самостоятельно один за другим. Те из них, кто вылетели в числе первых, были лидерами и осваивали новые виды полётов. Мусин уже получил допуск к полётам в зону. После первого самостоятельного вылета он стал более уверен в себе, быстро всё усваивал и не доставлял Киму хлопот в лётной подготовке, но зная характер этого курсанта, инструктор понимал, что ослаблять контроль нельзя.

Однажды на аэродроме, старший лейтенант Ким случайно услышал разговор курсантов в курилке. Он сидел на траве за углом, так называемого, "лётного домика" и его не было видно. Один из курсантов сетовал, что у него не получается в зоне вывести самолёт из глубокого виража на той же высоте, на которой он этот вираж начал. Вмешался Мусин:

- Ха!.. Слабак! Забудь про вариометр, будешь на него смотреть, так и будешь на вираже высоту гонять туда-сюда. Я вот никогда...

Ким вздохнул, поднялся и вошёл в курилку, курсанты встали. Мусин смотрел прямо на инструктора, в глазах мелькали искорки:

- Я правильно говорю, товарищ старший лейтенант?

- Правильно,.. Лучше меня...

Ким сказал это вслух, а про себя подумал:

- Всё, пора подрезать крылышки.

Всё дело в том, что в процессе лётного обучения у каждого курсанта, у одного раньше, у другого позже, наступает момент, когда он вдруг понимает, что умеет летать. До этого момента он делал всё очень осторожно, беспрекословно выполнял догмы инструкций по технике пилотирования, а также всё то, что вбил ему в голову лётчик-инструктор. Он не замечал большого количества мелких ошибок, его манера пилотирования, взлёты и посадки были грубоваты, но безопасны, благодаря строгому соблюдению требований методики обучения. Со временем, выполняя самостоятельные полёты, курсант становится более уверенным, у него раскрепощается внимание, он уже может кратковременно отвлекаться от пилотирования. У него создаётся ложное впечатление, что пилотировать самолёт не так уж и сложно. Он начинает понемногу позволять себе некоторые вольности и постепенно теряет бдительность и осторожность. Процесс этот закономерен и известен каждому инструктору. Если не придать этому значения - жди беды. Это предусмотрено и курсом лётной подготовки курсантов. Строго предписано после каждых десяти - пятнадцати самостоятельных полётов выполнить три контрольных полёта с проверяющим. Целью полётов указано проверка умения действий курсанта при исправлении отклонений на взлёте и посадке. Это весьма кстати. Обычно после этих полётов курсант получает кучу замечаний и находится в недоумении: он же лётчик, почти ас, а проверяющий кричит, кого вы мне подсунули, кто его выпустил, он же ничего не умеет, его ещё учить и учить. После этого курсант выслушивает и от инструктора: опять подвёл, откуда ты на мою голову взялся и всё в том же духе. Это позволяет встряхнуть курсанта, вернуть его в реальность, даёт ему возможность посмотреть на себя как бы со стороны.

Но десять - пятнадцать полётов - это для среднестатистического курсанта. Для каждого индивидуума эти сроки свои. Такие курсанты как, к примеру, тихий и робкий Пересвет примерно укладываются в эти сроки. Парни с таким характером тяжело переживают неудачи, ждут их, боятся быть хуже других, беспрекословно выполняют все требования инструктора, от буквы до буквы, не проявляя никакой личной инициативы. На них нельзя повышать голос и кричать, сразу всё забудет. До таких долго доходит, но если он что-то усвоит, то это навсегда, навык уже не выбить ничем. С ними инструкторы ведут себя ровно, нужно только в нужный момент похвалить и всё: этот парень неделю будет копытами высекать искры, стараясь доказать, что он может и большее.

Для курсантов, которые не робкого десятка, требуется другой подход. Они, как правило, более инициативны и практичны, абсолютно уверены в себе. Им обычно легко всё даётся и очень часто учиться им мешает банальная лень. Этим напоминать о том, что они из себя представляют нужно гораздо чаще, причём необходим громкий, жёсткий разнос. Но неудачи этих ребят только подзадоривают. Они пытаются их немедленно исправить, но по причине излишней активности и малого опыта частенько опять нарываются на неприятности.

Что касается конкретно Мусина, то срок его проверки ещё не подошёл, а необходимость намылить холку явно назрела. Ким в этом не сомневался. Так же он не сомневался и в том, что ждать повода долго не придётся. И он оказался прав.

На следующий день вечером, несколько курсантов проводили время в спортгородке. Завтра полёты, скоро ужин и отбой. Несколько человек бросали мяч в баскетбольное кольцо, Мусин со своим другом Евсюткиным упражнялись на перекладине. Они уже собирались уходить, когда мимо них в сторону аэродрома прошёл старший сержант сверхсрочной службы Петухов. Запах одеколона "Саша" раздавался от него за версту. Он был в новом, но не глаженом комбинезоне. На голове офицерская фуражка. Друзья переглянулись.

- Знаешь, куда он пошёл? - спросил Мусин.

- Куда?

- Мне Чернышев сказал. У него новая краля в Александровке, это деревня на линии пути от второго к третьему развороту. Шасси как раз над ней выпускаем.

- Да знаю я, где Александровка. То же мне, штурман... Ну, краля, так краля. Это его дело.

- Это так. Мужики говорят, что он каждый раз, когда попадает в лагеря, уезжает с новой кралей.

- Завидуешь?

- Да пошёл ты!.. Интересно, что он ей там рассказывает. Что хошь, - лётчик и полковник, как минимум.

- Ну, это тебе видней, что в таких случаях рассказывают женщинам...

- В лоб хочешь?

- Да иди ты...Что ты к нему пристал?

-Слушай, давай приколемся! У тебя завтра три круга в конце смены, давай попросим Кима, чтобы разрешил мне с тобой слетать.

В былые времена это было обычным делом, в самостоятельные полёты курсантам подсаживали в заднюю кабину другого курсанта в качестве лётчика-наблюдателя.

- Ну, давай. А зачем?

Мусин наклонился и поднял старый, изодранный спортивный тапочек и потряс им воздухе:

- Привет отправим! Сейчас фломастером напишем: "Тонечка, привет от Славика!" и над Александровкой завтра выбросим.

- А если узнают?

- Да как и кто узнает?

- Не нравится мне это... Ты как придумаешь чего-нибудь, потом только лопатой махай...

- Да ладно тебе, не бойся! Дальше фронта не пошлют! Никто не узнает. С аэродрома не увидят, далеко. На самолёте барик, что кабину открывали не увидят, - Мусин толкнул в плечо своего друга, - Давай сделаем! Или боишься?

- Ну, ладно. Давай.

Они взяли разодранный тапочек и пошли в казарму. Бариком Мусин назвал автоматический регистратор, тот самый, который все называют чёрным ящиком. Его записи проверяют после каждого полёта на предмет проверки параметров работы оборудования самолёта, а также профилактики и своевременного выявления отказов авиатехники. Самолёт, на котором завтра Евсюткину предстоит выполнить полёты по кругу был ранних серий выпуска и оборудован примитивным регистратором первого поколения - бароспидографом. Между собой для облегчения произношения его называли просто - барик. Он регистрировал только основные параметры: высоту, скорость, перегрузку. Открытие кабины, положение рулей, остаток топлива, обороты двигателя и многие другие параметры, которые записывают регистраторы более поздних выпусков, по барику определить было невозможно. На это и рассчитывал Мусин.

Они расписали тапочек всеми цветами радуги, написали приветы Тонечке от Славика и спокойно улеглись спать. Уже засыпая, Мусин пробормотал:

- Только бы погода не подвела.

Погода не подвела. На следующий день было солнечно и практически безветренно. Полёты начались во время и проходили по плану без сбоев. За полтора часа до конца смены Евсюткин вырулил на взлётную полосу для выполнения трёх полётов по кругу. В задней кабине сидел лётчик-наблюдатель Мусин. У лётчика-наблюдателя за пазухой лежал разрисованный ботинок. После взлёта и набора высоты Евсюткин выполнил слитно первый и второй развороты и занял курс к третьему. Прямо по курсу располагалась деревня Александровка. На подходе к ней, Евсюткин прибрал обороты двигателя погасил скорость до 250 км/ч и над центром деревни нажал кнопу выпуска шасси. Тут же он услышал громкий шум ветра и в кабине стало прохладней, это Мусин приоткрыл фонарь задней кабины. Он сдвинул его сантиметров на десять и в эту щель вытолкнул вверх ботинок с приветом Тонечке от Славика. Выполнив миссию, он тут же закрыл фонарь. Друзья получили лёгкий удар по барабанным перепонкам и в кабине сразу стало тихо.

- Ну, вот и всё, а ты боялся, - сказал Мусин по внутрисамолётной связи.

- Хорошо бы, если всё...

- Да ладно тебе...

Всё же на душе у Евсюткина стало спокойнее. С ботинком закончили. Всё произошло за секунды. Вряд ли кто чего заподозрит. Теперь можно сосредоточиться на выполнении полётного задания. Он выполнил третий, зачем четвёртый разворот, вышел на посадочный курс. Проверив механизацию крыла, Евсюткин запросил посадку. Посадку разрешили и он довольно прилично посадил самолёт. На пробеге плавно опустил переднее колесо, уточнил направление и переставил закрылки во взлётное положение. Довольный собой, Евсюткин запросил взлёт конвейером:

- Закрылки пятнадцать!

Он уже левой рукой двинул газ во взлётное положение, как неожиданно услышал:

- Запрещаю конвейер, двадцать второй!!!

Это было неожиданно и непонятно:

- Не понял. Конвейера не будет?

- З А Р У Л И Т Ь!!! Обороты малый газ, закрылки ноль, тормозите, двадцать второй.

Евсюткин всё выполнил, стал тормозить и в конце полосы срулил на боковую, затем на магистральную рулёжку. В самолёте была тишина. Оба понимали, что впереди неприятности, непонятно только с чем они связаны, вернее не хотели понимать. Вроде слетали нормально, ничего не нарушили. Информация о летающем ботинке не могла поступить из деревни за такое короткое время. Они подрулили на заправочную. Обычно самолёт встречает техник, вытянув вверх обе руки. Сегодня вместе с техником их встречали лётчик-инструктор, командир звена, инженер и командир эскадрильи. Такой состав встречающих не способствовал улучшению настроения. Самолёт остановился. Евсюткин остудил и выключил двигатель. Открыли кабины, поставили чеки в катапульты и друзьям предложили выйти из кабины. Нехотя оба спустились на землю и замерли возле борта самолёта. Командир эскадрильи подполковник Лучников с лукавой полуулыбкой поманил пальцем Мусина:

- Иди сюда, голубь.

Мусин подошёл к командиру на несколько шагов. Тот взял его за плечи, улыбаясь посмотрел ему в глаза, затем резко повернув курсанта лицом к самолёту, торжественно объявил:

- Картина маслом!!!

Мусин с ужасом увидел, что на антенне командной радиостанции, которая торчала из гаргрота, сразу за задней кабиной, висит разрисованый спортивный ботинок.

Что было потом, предугадать не трудно. Драли обоих, но в основном Мусина, так как в полёте можно открыть только заднюю кабину.

Друзья понесли наказание и через некоторое время продолжили своё лётное обучение, но этот случай, потом очень долго вспоминали.

17

В это лето дела на полевом аэродроме шли как нельзя лучше. План выполнялся без задержек. Ни одного непреднамеренного срыва полётов, ни одной поломки или серьёзного инцидента. Уровень подготовки курсантов был не ниже, чем у эскадрилий, работавших на базовом аэродроме, с бетонной полосы, а к середине августа по многим параметрам третья и четвёртая эскадрилья уже опережали первую и вторую. Такое положение дел многих радовало, замполиты и пропагандисты трубили в фанфары, били в барабаны, поднимали на щит партийных активистов, которые так грамотно проводили в жизнь руководящую роль Коммунистической партии.

Во всех лётных училищах считалось обычным, что первыми заканчивали программу подразделения, работавшие со стационарных аэродромов. После этого на бетон перебазировались эскадрильи с лагерей, их состав усиливался пополнением из освободившихся лётчиков и полк планомерно, без суеты, в установленные сроки заканчивал выполнение государственного плана.

Так было везде, но только не у Алимова. Он признавал на пьедестале только одно место - первое; вторая и третья ступеньки для него не существовали. Его лётчики, отправив курсантов, уезжали в отпуск и успевали застать на море бархатный сезон. Для лётного состава других учебных полков это было из области фантастики, обычно они уходили в отпуск в "...-бре" месяце.

Командира полка успешная работа третьей и четвёртой эскадрилий во многом устраивала, но в то же время и беспокоила. Каждый день он связывался со своим заместителем, требовал ужесточения контроля в целях обеспечения безопасности. Если где-то усматривал элементы спешки, наказывал нещадно.

Никто не сомневался, что Алимов выполнит любую, поставленную перед ним задачу, и никто не припомнит случая, что бы у него что-то не получилось. Настойчивый характер, организационный талант этому способствовали. К тому же он был баловнем судьбы, ему очень часто улыбалась удача. Неоднократно он без последствий выкручивался из практически безвыходных ситуаций.

Несколько лет назад в Н-ске проводилось первенство ВВС округа по высшему пилотажу на реактивных самолётах . Перед началом соревнований для жителей города традиционно организовали показательные выступления. Сейчас это называется авиашоу. Чиканов , Алимов и Губанов, три мастера спорта, в рамках этого мероприятия, должны были показать групповой пилотаж в составе тройки в плотном строю на малой высоте. Они делали это не в первый раз и всё у них было отработано. Никто не ожидал сбоя и подобного развития событий.

То ли двигатель самолёта Алимова был изношен сильнее, чем у ведомых, то ли сыграло роль, то, что отрабатывали они этот элемент утром по прохладе, а показывать пришлось в полдень, в жару, когда и аэродинамические характеристики и тяга двигателя резко ухудшаются - не известно. После эффектного прохода над зрителями тройка самолётов перешла в набор высоты, чтобы, сделав петлю, опять вернуться к трибунам. Самолёту Алимова не хватило скорости и он завис неподвижно. Ведомые, плавно обогнав его, разошлись в стороны. Это было красиво. На трибунах кто-то из зрителей крикнул: "Колокол!" и все захлопали в ладоши. Самолёт падал хвостом вперёд, было слышно как помпажирует компрессор, чихает, глотая дым от своей же турбины.

Все, кто понимал в этом деле, лишились дара речи, катастрофа была неминуема: двигатель сейчас остановится, а для того, что бы опустить нос и разогнать скорость, высоты уже не хватает. Самолёт, заваливаясь на левое крыло, скрылся за деревьями лесопосадки. Но взрыва не последовало, через несколько мгновений самолёт со свистом, чуть в стороне, выскочил из-за деревьев, прошёл над зрителями, стреляя вверх разноцветные сигнальные ракеты.

За этой лесопосадкой раньше было озеро, а этой весной паводком сорвало плотину и вода ушла, остался очень глубокий и длинный овраг. Вот этот овраг и дал возможность Алимову, практически под землёй, разогнать машину до необходимой скорости.

Со стороны всё выглядело очень эффектно. Зрители устроили овацию. Алимов, проруливая мимо, как ни в чём не бывало, махал рукой и улыбался. Только те, кто его хорошо знал, заметили, что его лицо бледнее обычного.

Когда он вышел из кабины, техник подал журнал подготовки самолёта. Алимов расписался. К самолёту подошли несколько лётчиков, среди них, Бельков, Чиканов, ещё кто-то. Бельков протянул ещё один журнал и ручку, - подпиши. Алимов вопросительно посмотрел на него, - что за ерунда? Бельков объяснил, что это журнал регистрационного комитета. Надо срочно, пока не украли, запатентовать новую фигуру пилотажа и начал объяснять, помогая жестикуляцией:

- Вот эта фигура - это "Кобра Пугачёва"; а вот эта, что мы сейчас видели - это "Гадюка Алимова"...

Договорить ему не удалось, потому что получил по голове журналом регистрационного комитета.

Всё это знал командир полка, полковник Ремизов. А так же он абсолютно точно знал, что не может везение продолжаться бесконечно. И если в каком-то предприятии брать в расчёт удачу - недалеко до беды. Ремизову не нравилось, что очень уж гладко всё идёт, без сучка и задоринки. Он всё закручивал гайки, сдерживая подчинённых, что бы не наломать дров на завершающем этапе.

Алимов же, напротив, был абсолютно уверен, что всё идёт как надо, всё под контролем. Когда подошёл лейтенант Поведайко и пытался обратить внимание на синоптическую карту, он отмахнулся, - потом. Лейтенант зашёл вечером. Заглянул в дверь:

- Разрешите? - в руках у него была свёрнутая в рулон всё та же карта.

- Опять ты. Ну, ладно, заходи.

Поведайко вошёл, расстелил на столе карту, придавил углы, что б не загибались, ткнул пальцем в один из нарисованных значков:

- Это циклон.

- Поздравляю. Что дальше.

- Не нравится он мне.

- Не нравится, не ешь.

- Я серьёзно. Не забывайте, сейчас август. Посмотрите, что вокруг него... Если столько осадков выпадет, у нас будут проблемы...

- Это точно, у вас будут проблемы...Ты мне пытаешься впарить результаты расчётов или свои домыслы?

- Это интуиция. Делать расчёты сейчас рано. Через два дня смогу рассчитать точно.

- Хм... Интуиция у него. Второй год работает и уже интуиция... Я пятнадцать лет ваши бредни слушаю и знаю цену вашей интуиции. Я больше доверяю своей интуиции. Думаю, ещё недели три погода продержится. А свои интуитивные соображения доложи начальнику метеослужбы, посоветуйтесь, в бубен постучите и всё такое. Когда будешь знать точно - доложишь.

Поведайко ушёл. Через полчаса зазвонил телефон. Алимов поднял трубку и услышал голос командира полка:

- Добрый вечер. Что делаешь?

- Да так, ничего...

- Понятно. Мне сейчас звонил начальник метеослужбы, он обеспокоен. Циклон там какой-то. Говорит, если завернёт к нам, то накроет надолго. Я ещё не вникал, но ты там на всякий случай, давай разрабатывай план перелёта на базу.

- Командир, это Поведайко ему напел. Я видел карту, ничего там страшного. Улететь всегда успеем, тревогу объявим и всё. Не может быть в августе затяжных дождей. Ну, прольёт немного и что? Через день полоса просохнет и летай. Рано перелетать. Мы через две недели закончим. А с одного аэродрома четырьмя эскадрильями мы будем делать то же самое три месяца, до белых мух.

- Да на бетоне цвет мух не имеет значения, пусть хоть зелёные летают. Куда нам спешить? А Поведайко синоптик молодой, но толковый, работу свою знает.

- Командир, я тоже работу свою знаю. У нас одиннадцать лётчиков третьего класса, прибавьте шесть лейтенантов, что осенью придут. Если мы закончим в августе, то к февралю я из этих семнадцати половину доведу до уровня второго класса. А если мы всю зиму с этими курсантами будем валандаться, то весной других курсантов возить будет некому.

- До следующей весны ещё дожить надо. А если застрянем на грунте, что тогда?

- Да не застрянем мы никак!!! Каждый год синоптикам в конце лета мегациклоны мерещатся, камни с неба пачками сыплются. Фигня это всё, командир, перестраховка. В любом случае в августе и сентябре солнечных дней больше, чем дождливых.

- Твои бы слова, да богу в уши... Ладно, завтра зайду на метео, проанализируем, подумаем.

- Командир, да не тратьте Вы время, доверьтесь мне. Всё будет нормально.

- Всё, спокойной ночи. До связи.

В одном Алимов оказался прав: интуиция подвела лейтенанта Поведайко. Он обещал через два дня рассчитать более точный прогноз относительно перемещения циклона, а циклон уже на следующий день был над Новопавловкой.

Надо сказать, что такой поворот событий стал неожиданностью для всех. Ночью поднялся ураганный ветер, а на рассвете пошёл сильный дождь и продолжался, не переставая, весь день. Утром, мокрый до нитки, дежурный по лагерю, передал Алимову срочную телефонограмму из штаба ВВС округа, предупреждающую о возможном ухудшении метеоусловий. Далее следовал ряд указаний, которые начинались словами: обеспечить, предусмотреть, не допустить, предотвратить. Дождь шёл три дня. Затем вроде прекратился, но влажность была очень высокая. Ещё через день небо заволокло низкой облачностью и дождь возобновился, - затяжной, моросящий.

Жизнь в лагере стала серой и унылой. Везде было сыро, грязно и холодно. Дощатые домики не отапливались. Одежда, обувь, простыни, - всё было влажным, а просушить было негде. Люди мучились от безделья. Курсантов занимали наземной подготовкой, проводили занятия по безопасности полётов, изучали информационные сборники лётных происшествий. По просьбе майора Пескаренко с базы привезли три теннисных стола, ракетки и целый ящик шариков. Столы установили в курсантской казарме и стук шариков доносился оттуда до позднего вечера.

Сначала Алимов держал личный состав лагеря в напряжении, он надеялся, что через пару дней всё вернётся в привычную коллею. Но погода перечеркнула эту надежду. А ситуация была не такой уж безобидной. Люди напряжённо работавшие четыре месяца, получили возможность отдохнуть, расслабиться. Что им можно было предложить в этих условиях? Политработники старались в меру своих сил, делали, что могли, старались чем-нибудь занять или заинтересовать личный состав. До обеда в лагере ещё создавалась видимость работы, а после обеда все разбредались по своим комнатам. Вся жизнь держалась на трёх слонах: телевизор, спирт, преферанс.

Алимов собрал совещание руководящего состава. Он пригласил к себе в комнату командиров подразделений, их заместителей и начальников штабов. В назначенное время все собрались. Алимов посмотрел на начальника штаба третьей эскадрильи майора Рогова. У того были сильно оцарапаны лоб и переносица, а вокруг обоих глаз красовались огромные синяки.

- Рогов, это что за макияж?

- Бандитская пуля, товарищ полковник.

- А точнее?

Рогов замешкался. Вмешался подполковник Лучников, он доложил о происшествии так, будто рассказывал анекдот:

- Прапорщик Чернышев позавчера опоздал на построение, и пришёл с запахом. А командир экипажа у него Мансуров. Этот взял и объявил Мансурову выговор за недостаточную воспитательную работу... Чернышев вечером, с двумя пузырями самогонки пришёл замять инцидент. Замяли. Рогов вышел его проводить и упал с крыльца. Вот сейчас в раздумьях, объявить Мансурову ещё один выговор или нет.

- Рогов, запишешь выговор себе, - сказал Алимов.

- За что?

- За перегибы в воспитательной работе... Теперь по делу: я бы не стал вас собирать, если бы мы не летали день или два. Сейчас выходит, что мы теряем две недели. Этот Циклон перепутал нам все карты, но он явно выдыхается. Давление растёт. Дождь, я думаю, завтра прекратится. Полосу сможем подготовить к понедельнику. У кого есть какие мысли?

Все молчали. Прошло несколько минут. Майор Гордиенко вздохнул:

- Какие могут быть мысли? Пока парковый день, пока восстановление навыков, потом один маленький дождичек и опять на две недели...

- Это ты, Семёныч, к чему?

- А к тому, что работать с курсантами с этого аэродрома уже нет смысла. Ты говоришь, что в понедельник будет готова полоса, вот и надо на вторник давать заявку на перелёт. К тому времени на базе закончат программу. У нас под боком бетонный аэродром, а мы в грязи собираемся возиться. Вы всё об орденах думаете, а думать надо как ноги отсюда унести.

Алимов откинулся на спинку стула, задумался, глядя поверх голов присутствующих.

- Хорошо. Я подумаю. Скорее всего, так и будет. Постоянный состав до понедельника отправить на базу. Здесь, со мной оставить необходимый минимум людей для проведения наземной подготовки к полётам на аэродроме Н-ск. В каждой эскадрилье должен остаться кто-то из комсостава, либо командир, либо зам. Будем составлять план перелёта. Рогов, ты тоже остаёшься?

- А я-то зачем?

- Ты что, хочешь внешним видом жену очаровать? Детей напугаешь, заикаться будут... А если серьёзно, нужно будет подготовить все документы к перебазированию. Одного писаря с печатной машинкой тоже оставь в лагере... Всем всё ясно?.. Свободны.

Участники совещания, загремев стульями, поднялись с мест, и, толкаясь, стали выходить из комнаты. Наконец дверь закрылась, но сейчас же в коридоре раздался громкий смех, какая-то возня, что-то с грохотом упало. Эти люди были неисправимы. Послышался более громкий, чем это было необходимо, голос командира третьего звена майора Волк. Его выдавал восточно -украинский диалект:

- А ну, ша мэни!!! Вы шо, забулы - фюрер объявыв опэрацию "Циклон"?!!

Алимов усмехнулся, тряхнув головой. Что-то подобное он уже слышал. Ещё весной, когда Лучников прибыл пьяным на методические полёты, Алимов потребовал от него объяснений. Лучников сказал, что доложит рапортом. Вечером в штабе Алимов с командирами звеньев обеих эскадрилий уточнял график лётной подготовки курсантов. Вошёл Лучников и протянул лист бумаги. Алимов кивнул головой, пробежал глазами первые строки, резко поднял голову и посмотрел на Лучникова. Тот стоял, как ни в чём не бывало. Алимов стал читать дальше. Все, кто был в штабе, с интересом ожидали развязки. Дочитав до конца, Алимов секунду раздумывал, затем протянул рапорт стоявшему рядом командиру первого звена четвёртой эскадрильи майору Демьянову:

- Читай...

Демьянов начал читать:

- Штандартен-фюрер! Я смертельно устал...

Вокруг захохотали. Это была копия рапорта секретного агента Клауса штандартен-фюреру СС Штирлицу из популярного кинофильма "Семнадцать мгновений весны". Алимов выхватил из рук Демьянова бумагу, скомкал её, бросил в урну и вопросительно посмотрел на Лучникова. Тот спокойно произнёс:

- Разрешите идти, товарищ подполковник?

- Идите...Товарищ подполковник...

Лучников вышел. Увидев, что командиры звеньев всё ещё прячут улыбки, Алимов улыбнулся сам, потом резко ударил ладонью по столу:

- Всё! Продолжим...

Алимов опять встряхнул головой, отгоняя не вовремя нахлынувшие воспоминания, и потянулся к телефону.

Он доложил командиру полка о результатах совещания и своих выводах. Ремизов поддержал идею с перебазированием, но выразил сомнение, что грунтовая полоса просохнет к понедельнику. Алимов возразил:

- Просохнет, куда она денется. Подсушим, укатаем. К понедельнику полоса будет. У меня резерв есть, дёрн между третьей и четвёртой полосой, с южной стороны. Я всё лето его не использовал, там грунт твёрдый как гранит, его не должно сильно промочить. Командир, всё будет нормально, на небе уже просветы появляются, во вторник встречайте.

- Хм... Встречайте, говоришь?.. Я сейчас прилечу, сверху посмотрю на твой резерв. В пятнадцать тридцать свяжемся, будь у телефона.

Этого Алимов не ожидал. Он вышел на улицу, завёл трактор. Пока мотор прогревался, подошёл к домику и постучал в окно комнаты, где жили три командира звена и заместитель командира третьей эскадрильи майор Селиванов. Когда тот выглянул в окно, махнул рукой, - выходи. На словах добавил:

- Позови Гордиенко и оба со мной, полосу посмотрим.

Все трое забрались в кабину и поехали на аэродром. Ехали молча. Трактор таскало юзом по раскисшему чернозёму от обочины до обочины, грязь от колёс летела во все стороны. На краю аэродрома Алимов затормозил. Воды было очень много. Лучников был прав: прошёл грибной дождь и превратил полосу в гребной канал. Аэродром был похож на озеро с несколькими островами. Южная сторона поля была немного повыше, если и искать сушу, то только там. Алимов посмотрел на своих попутчиков. Гордиенко сделал жест рукой, - вперёд! На полном газе трактор, помчался, как глиссер рассекая лужи. Они пересекли лётное поле по диагонали. Действительно, не залитых водой участков здесь было больше. Выбрали самый большой "остров" и выехали на него. Осмотрелись. Гордиенко вылез из кабины на крышу. Несколько минут осматривался и сказал то ли спрашивая, то ли утверждая:

- Метров пятьсот.

Алимов с Селивановым тоже забрались к нему на крышу. Селиванов присвистнул:

- Авианосец, ёлки зелёные...

Алимов, поставив руки на пояс твёрдо сказал:

- Вот отсюда мы и будем взлетать во вторник.

Оба майора посмотрели на него как на ненормального, но зная, что спорить с Алимовым бесполезно, промолчали. В это время послышался характерный звук двигателя самолёта Л-29. Алимов посмотрел на юго-запад и показал пальцем:

- Вон командир летит. Будем встречать.

Полковник Ремизов смотрел из кабины самолёта на землю и видел сплошь залитые поля и луга. Это его не радовало. На подходе к Новопавловке он снизился до двухсот метров, чтобы не мешали облака. Визуально аэродром всегда выделялся на фоне вспаханных и засеянных полей. Сейчас он сливался с общим фоном и был похож на одну огромную лужу. Ремизов прошёл вдоль всего поля, развернулся, что бы пролететь над полосой ещё раз. Тут он заметил трактор, стоящий на вытянутом травянистом островке, не залитом водой. Довернув на него, командир снизился до пятидесяти метров и, огибая трактор по дуге, встал над ним в вираж. На крыше трактора стояли трое, подняв подбородки и поворачивая голову вслед за самолётом, держали руки у виска, отдавая честь. Ремизов усмехнулся:

- Раздолбаи.

Качнув с крыла на крыло, командир добавил обороты двигателя до максимальных и с набором высоты нырнул в облака.

В пятнадцать тридцать он, как и обещал, позвонил Алимову:

- Ну, и откуда ты собираешься взлетать?

- Вы же видели.

- Я видел клочок травы, на котором едва уместился трактор и его почётный караул. Это и есть твой резерв?

- Это часть резерва. Командир, в понедельник полоса будет готова.

- Я очень хочу в это поверить. Но чудес не бывает, Станислав Дмитриевич.

- Никаких чудес. Завтра весь оставшийся личный состав с вёдрами, кружками, ложками выводим на полосу. Воду будем вычерпывать и выносить за пределы аэродрома. Мелкие лужи будем разбрасывать мётлами. Сердюк уже всё приготовил. Придётся пожертвовать стоянкой для АН-2. Завтра возьму в межколхозстрое лёгкий бульдозер, углубим её на полметра, туда по рулёжке будем отводить воду, а уж с неё можно прокопать канал в овраг к реке. Разбег можно начинать прямо из лужи. Первые двадцать метров накроем железкой, пятьдесят взлётов она выдержит.

- Где ты возьмёшь металлическую взлётку? Ни на одном складе её нет.

- У нас забор автопарка из неё сварен. Уже разбирают. Жаль её там не очень много. Потом, за Т-150 зацепим шестиметровую рельсу и...

- Всё! Хватит. Говоришь убедительно. Посмотрим, что будет на деле.

- Так и будет.

- Когда будет готов план перелёта?

- Он у меня в голове уже готов. Завтра уточним данные и оформим на бумаге. Мне нужно будет ещё пять лётчиков не ниже второго класса. Это уже Вашим приказом.

- Это не проблема. Первым взлетаю я, ты всё держишь на контроле и улетаешь замыкающим.

- Вы можете не лететь? Сами перегоним.

- Не говори ерунды. Всю жизнь так было: командир впереди, заместитель в аръергарде.

- Да справимся мы. Зачем Вам рисковать?

- Рисковать? Значит полной уверенности нет. Так я и думал. Я запрещаю перелёт.

Алимов засуетился:

- Командир, не спешите с решением. В понедельник на месте посмотрите. Запретить всегда успеете. Всё будет как надо. Я обещаю, Вы же меня знаете.

- В том-то и дело, что знаю...

Ремизов положил трубку. Он не сказал Алимову, что у него на столе лежал маленький листок бумаги, перечёркнутый по диагонали красной полосой. Это было штормовое предупреждение. Череда циклонов, следующих один за другим, с большой вероятностью обильных осадков, двигались в их направлении. Это говорит о том, что аэродром Новопавловка выйдет из строя до наступления заморозков.

Он укорял себя в том, что будучи опытным командиром полка, не смог правильно оценить ситуацию и вовремя перебазировать два подразделения с полевого аэродрома. Теперь, если они не смогут перегнать технику во вторник, придётся перебазировать самолёты по земле. Согласовывать с госавтоинспекцией временное перекрытие некоторых участков автотрассы, и частично разобранные самолёты с отстыкованными крыльями, буксировать тягачами. Это позор на все ВВС. Но это не главное, что беспокоило командира. Такое перебазирование займёт не меньше месяца и принимать в нём участие будет больше половины личного состава, что означает потерю боеспособности полка. Все успехи и достижения, которых добились в этом году он и его подчинённые, всё коту под хвост. Целый год на этом факте будут построены все совещания и подведения итогов.

Полковник Ремизов был серьёзным и здравомыслящим человеком, но в глубине души всё же теплилась надежда: а вдруг Алимов действительно совершит чудо и полоса ко вторнику будет готова.

18

На следующий день основную часть постоянного состава отправили на базу. Все оставшиеся в лагере выдвинулись на аэродром для подготовки взлётной полосы. Руководили работами командир аэродромной роты и комендант лагеря майор Сердюк.

Алимов собрал в штабе руководящий состав эскадрилий для уточнения задачи и составления плановой таблицы. В начале совещания Алимов заострил внимание на том, что бы все отнеслись к подготовке к перелёту с полной ответственностью. Ни у кого не должно быть сомнений в том, что всё рассчитано правильно и во вторник самолёты будут перебазированы. Далее поставил задачу на планирование:

- Плановую таблицу составить в двух вариантах: в первом варианте командир полка взлетает первым, я замыкающим; во втором варианте командир не летит вообще. Первым взлетаю я, за мной Гордиенко, Губанов, Лучников. Далее на ваше усмотрение. Замыкающим летит майор Чиканов.

Алимов постучал авторучкой по столу:

- Внимание! Второй вариант плана - основной. Командир лететь не должен. Я не хочу и не имею права его подставлять. Он хотел перебазировать нас ещё две недели назад, я убедил его, что рано...Я всё это затеял, и в случае неудачи я и должен отвечать.

- Так решение по какому варианту работать всё равно принимает командир.

- Это не ваша забота. Доктор готов пострадать, ради такого дела...

- ???

- Во вторник узнаете. О втором варианте плановой командир знать не должен, придёт время, я сам ему скажу. Прошу и требую от всех исполнять мои указания в полном объёме, без задержек. Только в этом случае у нас всё получится. Кому что не ясно?.. Все свободны.

В воскресенье вечером Алимов доложил во все инстанции, что ограниченная часть аэродрома Новопавловка подготовлена для взлёта и есть все возможности для перебазирования. Командир полка приехал в лагерь в понедельник рано утром. Вместе с Алимовым поехали смотреть полосу, которую все с лёгкой руки майора Селиванова, называли "авианосец". Небольшая стоянка, рулёжка и сама взлётная полоса были огорожены флажками. Машину остановили у одного из них, далее пошли пешком по травянистой рулёжке. Почти по всей её длине под ботинками выступала вода. Подошли к взлётной полосе. Начало её было в луже, накрытой профильной "железкой". От неё вперёд - узкая полоска влажного дёрна. Полковник Ремизов был опытным пилотом и видел, что даже при всех нормальных условиях полоса коротковата. А на мягком грунте время разгона и, соответственно длина разбега, увеличатся. Одна малейшая ошибка или небольшая непредвиденная случайность и не миновать беды. Алимов время от времени поглядывал на командира, пытаясь угадать его мысли. Лицо Ремизова было хмурым и непроницаемым. Он остановился, прищурившись смотрел в конец взлётки, оценивая расстояние.

- М-да... Возьми три флажка и за мной.

Алимов побежал к куче флажков, сваленных у начала полосы, а командир пошёл вперёд, считая шаги. Пройдя некоторое расстояние, он остановился. Когда подошёл Алимов с флажками, он взял у него один и воткнул у бровки.

- Где-то вот здесь надо поднимать переднее колесо. Правильно?

- Вообще-то бы пораньше, но грунт мягкий, где-то здесь и будет скорость сто сорок -сто пятьдесят...

- И я про то же. Пошли дальше.

Они прошли почти до конца полосы. Ремизов воткнул ещё один флажок.

- Это рубеж прекращения взлёта. Если напротив этого флажка самолёт не оторвался, оставшейся полосы хватит затормозить.

- Не хватит.

- На мокром дёрне хватит, стоит только тормознуть и колёса увязнут.

- Можно шасси поломать.

- Можно, за то голова цела будет.

- Какая разница, где ломать шасси, здесь или триста метров вперёд? Надо использовать для взлёта всю полосу.

Сразу за аэродромом, в пятистах метрах была дорога, за ней лесопосадка из молодых тополей, а за ней нефтебаза. Командир внимательно посмотрел в ту сторону, оценивая расстояние, и твёрдо сказал:

- Нет.

В девять часов выглянуло солнышко. Для полного счастья не хватало ветра, с ним грунт сохнет быстрее. Личный состав уже прибыл и был готов к началу предварительной подготовки. Постановку задачи назначили на десять часов, после которой лётчики разошлись для подготовки к перелёту. Собственно сам перелёт никакой сложности не представлял. Всё как обычно, всего один этап, пятнадцать минут полёта с одним курсом. Гораздо сложнее была наземная обстановка. Предполагалось выруливать со стоянки в порядке обратном взлёту, рулить, ориентируясь по флажкам, минуя лужи до конца подготовленной полосы, по ней прорулить до места старта, свернуть по рулёжке и стать в линию подготовки. Предполагалось тем самым выжечь часть топлива из баков и уменьшить взлётный вес, а так же немного подсушить полосу реактивной струёй от двигателей. Особо обращалось внимание на непрерывность движения. Останавливаться нельзя, при страгивании нужно будет давать двигателю повышенные обороты, мощная струя газов может повредить неокрепший дёрн.

На линии подготовки, буквально в пятидесяти метрах от места старта, техсостав сжатым воздухом сдует грязь и набившуюся траву из ниш шасси и закрылков, после этого повторный запуск двигателей, выруливание и старт.

В пятнадцать часов провели контроль готовности, подписали всю документацию, уточнили плановую таблицу. Сорок три борта, сорок четыре лётчика, один из них запасной, на всякий случай. Всё было готово. Личный состав отпустили отдыхать. В этот вечер в лагере было необычайно тихо.

Полковник Ремизов долго не мог заснуть. Набросив на себя куртку, вышел на крыльцо. В курилке сидел майор Гордиенко и ворошил прутиком угольки в затухающем костре. Командир сел рядом.

- Что не спишь?

- Да так... Вот сижу и думаю, зачем мне всё это надо?

- Стареешь Юрий Семёнович. В философию ударился.

- А Вам такие мысли не приходят?

- Да я тоже не мальчик.

На центральной аллее раздались шаги. Из темноты появился подполковник Алимов, подошёл к курилке и, спросив разрешения, сел рядом:

- О чём разговор?

- Да вот Юрий Семёнович задумался, зачем нам всё это нужно...

- Предлагаю идти спать. Или можно позвать Рыбу, он разъяснит что, зачем и для чего. И быстро, всего-то за пару часов... Я ходил на метео. Влажность стабильна, главное, что бы с утра тумана не было. Всё будет хорошо.

Алимов, хлопнув ладонями по коленям, встал и ушёл в домик. Вслед за ним ушли Ремизов и Гордиенко.

Утро было пасмурным, но тумана не было. Обычное августовское утро, но в воздухе чувствовалась какая-то напряжённость. Техсостав давно уже был на стоянке. Они снимали с самолётов навесное оборудование и подвесные топливные баки, что бы максимально, насколько возможно, уменьшить взлётный вес.

Лётчики позавтракали и из столовой подтягивались к домику санчасти для медосмотра. Заходили по одному, остальные ждали на лавочке. Из домика вышел доктор и попросил позвать к нему подполковника Алимова. Тот был рядом, в штабе и пришёл быстро. Он зашёл в санчасть и недовольно высказал доктору:

- Ну, в чём дело. Всё как договаривались, или передумал?

- Да нет, не передумал. Я по другому поводу, зайдите сюда.

Майор медицинской службы Мартиросян открыл дверь смотровой комнаты. Пока ещё ничего не понимая, но чувствуя, что за этой дверью ждут какие-то неприятности, Алимов переступил порог. Он увидел белоснежный столик, на нём аппарат для измерения артериального давления. Рядом стульчик, на котором сидел майор Карпов и смотрел в пол. Алимов вопросительно посмотрел на Мартиросяна. Тот начал говорить, вроде как извиняясь:

- Пульс под сотню, давление сто сорок на девяносто. Даже если не пил, с таким давлением я его не допущу. Да от него несёт как из бочки.

- Ты, урод, - Алимов наклонился к Карпову, - ты хоть понимаешь, что из-за тебя один самолёт здесь останется. Двести человек работали, ты им на голову нагадил. И куда тебя теперь девать? Доктор, забирай его себе, для опытов, или пусть тут у тебя грузит всё, упаковывает...

- Мне он не нужен. У меня всё стерильное и хрупкое. Есть у меня солдатик фельдшер, мы с ним вдвоём всё сделаем.

- Карпов, тогда иди и доложи командиру полка, что ты не летишь и по какой причине.

Мартиросян испуганно посмотрел на Алимова, тот кивнул, - то, что надо. Карпов, равнодушный ко всему встал и пошёл. Алимов тоже ушёл. Через пятнадцать минут Карпов вернулся с командиром полка, вернее командир полка вернулся с Карповым.

- Мартиросян! Ты это видел? Как это понимать?

- Командир, не надо нервничать. У вас сегодня вылет...

- Я спрашиваю, что это за контроль за личным составом? Кто командир? Лучников? Ко мне его...

- Командир, товарищ полковник, успокойтесь, я буду вынужден...

Пространство вокруг медицинского домика опустело. В окнах зазвенели стёкла. Вот из домика в белом халате выбежал майор Мартиросян, отбежал на несколько шагов и остановился. Из двери вышел злой, как сто чертей, командир:

- Я тебе дам предынфарктное состояние!!! - Ремизов, широко шагая, удалился в сторону аэродрома. На стоянке хотел пройти к своему самолёту, но его догнал старший сержант сверхсрочной службы Петухов:

- Командир, погоди! Никак не догоню! Командир, тебя к телефону срочно, анжинер сказал.

- К телефону? Кто?

- А я знаю? Говорять генерал какой-то...

Ремизов вернулся на КП инженера, ему дали трубку. Инженер шепнул:

- Начальник училища.

Ремизов кивнул:

- Полковник Ремизов. Слушаю Вас, товарищ генерал.

- Иван Николаевич, мне звонил доктор. Я всё понимаю. Всегда знал, что Вы очень ответственный командир и всегда Вам доверял. К чему это ребячество? Не здоровы, - не надо лететь. Все поймут, никто Вас ни в чём не обвинит. У вас всё отлажено, заместитель на месте. Я думаю, мы как всегда, поймём друг друга и мне не придётся применять власть. Желаю удачи, Иван Николаевич. Если что, звоните.

Ремизов несколько раз пытался вставить хоть слово, но генерал так и не дал ему этой возможности. Повернувшись на выход, он заметил на столике копии плановой таблицы, по верху красным карандашом написано: "Для инженера". Почему их две? Он видел только одну. Посмотрев верхнюю, он всё понял. Показали ему одну, а готовились по другой. Алимов сделал её так хитро, что исключая командира, руководитель перелёта, имея перед глазами юридически законную плановую таблицу, меняет время взлёта экипажей, на что имеет полное право.

Ремизов вышел с КП инженера и пошёл вдоль стоянки. Проходя мимо Алимова, даже не взглянул в его сторону.

За час до начала перелёта все собрались в беседке на стоянке самолётов. Принесли магнитофон, соорудили что-то типа классной доски, на которой мелом было нарисованы схемы воздушного и наземного движения на сегодняшний день. Командир выслушал доклады о готовности, судя по которым всё было готово в полном объёме. Заслушали синоптика, инженера, начальника связи. Руководитель полётов довел порядок выполнения задания и меры безопасности. Полковник Ремизов подозвал Алимова:

- Где плановая?

Алимов подал второй вариант плановой таблицы. Ремизов достал авторучку и в левом верхнем углу написал: "Утверждаю. Полковник Ремизов". Посмотрел на документ, отдал стоящему рядом руководителю полётов. Алимов стоял, переминаясь с ноги на ногу, хотел что-то сказать, но не решался. Командир повернулся к нему и сказал:

- Потом, Алимов, потом. Тебе сейчас нужно думать не об этом.

Все пошли по самолётам. В назначенное время начали запускать двигатели и выруливать. Первым вырулил майор Чиканов и через несколько метров на развороте самолёт встал. Колесо увязло по ступицу. Подбежали техники и механики, облепив машину стали её раскачивать, пытаясь вытолкнуть. Вокруг метался подполковник Алимов, очень хотел обратить на себя внимание лётчика, сидящего в кабине, что-то громко кричал, стучал кулаком по голове, показывал жестами: нельзя останавливаться, нельзя!!! Наконец самолёт вытолкали и он, наматывая грязь на колёса, медленно двинулся в сторону взлётной полосы. Все остальные учли ошибку Чиканова и развороты выполняли плавно, не блокируя колёс. Больше никто не застревал.

Полковник Ремизов без фуражки стоял в самом начале взлётной полосы. В том месте, откуда будут стартовать самолёты. Лицо его было хмурым. Он видел как самолёты один за другим пробираются к взлётке, переваливаясь на неровностях и обруливая лужи. Вот борт майора Чиканова вырулил на полосу с обратной стороны, и на небольших оборотах двигателя довольно резво побежал к её началу, туда, где стоял командир полка. В начале полосы Чиканов даже убрал обороты, что бы сбавить скорость. Это вселяло надежду. Он свернул на рулёжку, прорулил в конец стоянки, и выключил двигатель. Там уже стоял воздухозаправщик и техники стали обдувать сжатым воздухом шасси и закрылки.

Проруливая мимо командира, Чиканов увидел его суровое лицо и приложил руку к виску, отдавая честь, - я не подведу, командир. Ремизов ответил глубоким кивком. И так каждый лётчик приветствовал командира. С линии предварительного старта было видно, как он кивает каждому, рулящему мимо, самолёту.

И вот все машины были выстроены в линию на предварительном старте, проверены и полностью подготовлены. Настало время взлёта. Алимов запустил двигатель и вырулил на исполнительный старт. Вывел номинальные обороты, посмотрел влево. Командир стоял совсем рядом. Запросил взлёт, получив разрешение, поставил взлётный режим и отпустил тормоза. Сзади самолёта поднялась туча пара и водяной пыли. Сказать, что самолёт начал разбег было бы не совсем верно. Он несколько секунд стоял на месте, а потом медленно, без привычного рывка тронулся с места и, переваливаясь, поплёлся, медленно набирая скорость. Двигатель ревел, надрываясь, но скорость росла очень медленно. Все, кто был на аэродроме, смотрели за разбегающимся самолётом и шептали: "Давай, давай, давай". Вот самолёт миновал первый флажок, переднее колесо ещё не поднято. Поднимать его Алимов начал у второго флажка, где было предписано прекращать взлёт. Всё, обратной дороги нет, теперь только взлетать. На последних метрах полосы Алимов чуть поддёрнул ручку и машина на очень малой скорости с большим углом отделилась от земли, уже за полосой коснулась травы, подвспухла над землёй, затем ещё раз чиркнула траву и скорость начала увеличиваться, это было хорошо видно, самолёт с нормальным углом начал набирать высоту. Все радостно что-то закричали, начали махать руками, бросать вверх фуражки.

Начал разбег второй самолёт. Это майор Гордиенко. Ремизов был сдержан, но он знал, что это победа. Алимов сделал самое главное, он показал, что взлететь можно. Теперь, если у кого-то была какая-то неуверенность, она исчезла, а это многое значит. Ремизов видел как двигатели выдувают влагу из грунта. Алимов старовал с "железки", погружённой в воду. Взлетел Гордиенко. Самолёт оторвался метров за пятьдесят до конца полосы. Подрулил на старт майор Губанов, в луже уже не было воды, самолёт стоял на чистой "железке". Губанов поднял машину в воздух сразу за вторым флажком. Взлетел ещё один борт. Взлетел уверенно, без напряжения.

Ремизов пошёл на линию предварительного старта, где оставшиеся самолёты ждали своей очереди на запуск и выруливание. Гигантский конвейер ритмично работал. Самолёты взлетали один за другим. Он увидел на стоянке сиротливо стоящий самолёт майора Карпова. Его перегонять было некому. Запасной лётчик улетел вместо командира полка. Это единственное, чего не учёл Алимов. Ремизов пошёл на КП инженера. Едва он поднялся по лесенке внутрь помещения, ему сообщили: - Алимов сел в Н-ске. Командир кивнул и показал на самолёт на стоянке и что -то сказал инженеру, тот кивнул. После этого он пошёл к руководителю полётов. Сегодня это всё было расположено компактно, рядом. Понаблюдал несколько минут за взлетающими самолётами, затем подозвал диспетчера, что -то ему объяснил, тот всё понял. Выйдя с КП, командир огляделся и пошёл к санитарной машине. Майор Мартиросян дремал в кабине, рядом с водителем. Оба были в белых халатах. Ремизов постучал по дверце и подозвал доктора. Тот подошёл. Ремизов с минуту молча смотрел на него, затем спросил:

- Следующий раз, если вам с Алимовым генерал мешать будет или Главком, что делать будете? Маршала в гипс закатаете?

- Командир, я хотел как лучше. Алимов сказал, что опасно, командир у нас один, а замов до фига... Да и пульс у Вас на самом деле частил.

Командир протянул руку:

- А сейчас не частит?.. Алимов скажет, только слушай. Лечу я или не лечу, отвечать всё равно мне, это ты понимаешь, эскулапская твоя душа?.. Ну, что пульс?

- Сейчас нормально.

- Я здоров?

- Сейчас да.

- Отлично.

В Н-ске, приземлившиеся самолёты заруливали на свои родные стоянки, пустовавшие всё лето. Светлый бетон, разметка, яркие, аккуратно покрашенные трубы, штанги, ограждение, фонари. Вокруг чистота, как в аптеке. За несколько месяцев лётчики от этого уже отвыкли. Зарулив на стоянку свой, грязный от носа до хвоста, самолёт, Алимов быстро пошёл на командно -диспетчерский пункт, сокращённо КДП. Увидев его, на балкон вышел диспетчер, помахал приветственно рукой и сообщил:

- Всё идёт по плану.

- Сядет Чиканов, сообщи. Я буду здесь. - Алимов показал на тенистую беседку, обсаженную берёзами. Она располагалась под балконом КДП. В беседке сидел командир батальона обеспечения. Он вопросительно посмотрел на Алимова:

- Ну, что?..

- Рано. Чиканов сядет, тогда и начнём, - он махнул рукой лётчикам, шедшим со стоянки, - все сюда.

Оказывается Алимов настолько был уверен в успехе, что заранее попросил комбата организовать к ихнему прилёту немного водки и бутербродов. Он считал, что люди это заслужили. Тем более, что командир приедет только к концу рабочего дня.

Самолёты приземлялись один за другим. Вот на балкон вышел диспетчер и крикнул, показывая пальцем вдаль, на самолёт, бегущий по полосе:

- Товарищ подполковник! Вон Чиканов на пробеге, Вы просили доложить.

- Спасибо!!! Наливай!

Выпили по маленькой, кто подходил, присоединялись к застолью. Алимов выпил рюмку водки, немного поморщился, взял кусочек поджаренного чёрного хлеба с лежащими на нём двумя шпротинами и только хотел положить их в рот, как над беседкой очень низко, с грохотом пронёсся самолёт. Сделал бочку и встал в левый боевой разворот, намереваясь ещё раз пройти над беседкой. Это у него получилось и, выполнив на этот раз двойную бочку, отвернул к третьему развороту.

Алимов со шпротами в руках, заорал в сторону вышки КДП:

- Диспетчер!!! Это кто?!! - причём тон был такой, каким обычно задают вопрос: "кто посмел?"

Диспетчер с балкона ответил:

- Полковник Ремизов. Он до посадки просил никому не говорить. Сейчас сядет, буду звонить в Москву, докладывать, что задача по перебазированию выполнена полностью.

Лётчики смотрели на Алимова, - всё убирать? Тот махнул рукой, - да сидите, чего уж теперь. А сам пошёл на стоянку встречать командира.

Как только самолёт остановился на стоянке и открыли кабину, командир полка спросил у Алимова:

- У диспетчера был?

- Так точно. Он доложил в Москву. Всё нормально.

Ремизов отстёгивая привязные ремни, посмотрел на своего зама и показал большим пальцем себе за спину:

- Друг твой там живой? Помоги ему.

Только сейчас Алимов заметил в задней кабине едва живого доктора. Он, весь бледный, сидел с открытыми глазами, привалившись к борту. Он был в полной прострации. Алимов ошарашенно посмотрел на командира, тот с серьёзным видом сказал:

- Пришлось взять с собой, вдруг в воздухе пульс участится...

Техники открыли заднюю кабину, стали доставать оттуда майора медицинской службы.

Командир с заместителем пошли к КДП. Алимов сбоку посмотрел на командира:

- Командир, если я что-то не правильно сделал, готов понести наказание.

- Ты наверное думаешь, что победителей не судят?

- Ну,.. Типа того.

- И кто, по твоему, победитель?

Алимов улыбнулся:

- Судя по всему, доктор, - и, на всякий случай, сделал два шага в сторону.

Ремизов остановился, потянул носом воздух:

- Ты когда успел?

- Да там, в беседке у КДП стол накрыт. Лётчики там, я разрешил. Могу дать команду, всё прекратят.

- Да ладно, сегодня можно. Доктора пригласите, он тоже заслужил...Я бы сам сейчас выпил, да дел ещё много. А ты иди к ним, ты ж для них герой...

- Командир, я...

- Иди, иди. Набаловал я тебя. Но смотри когда-нибудь...

- Что?

- А ни чего. Я тебя породил, я тебя и убью...

- Как это?

- А вот так. Как Тарас Бульба. Книжки надо читать... Ладно, хватит лирики. Сегодня без разгула, разбор завтра в десять часов. Смотри здесь, что бы был порядок. Я буду в штабе.

19

Вот так и закончилось то лето. План был выполнен, программа успешно закончена. Ремизов получил повышение и уехал в Москву, Алимов так и остался незаменимым замом, но уже у нового командира. Мусин и Евсюткин уехали в другой учебный полк, осваивать более сложный самолёт. Алла уволилась из столовой и поступила в институт. Ким получил капитана. В общем,- всё шло своим чередом.

С тех пор прошло очень много лет. Я и мой старый друг, один седой, другой лысый, сидели хмельные в беседке и всё это вспоминали. Подливали себе вина и, время от времени, кто-то из нас начинал:

- А помнишь?..

Наше меланхоличное застолье прервали дети. Они шумной гурьбой ввалились в калитку и звонкими голосами начали наперебой что-то объяснять. Понятно было одно, им нужно была какая-то помощь. Вперёд вышел один мальчик и объяснил, что у одного из велосипедов проблемы с трансмиссией. Мы переглянулись, - дело серьёзное. Встали, пошли за калитку. Действительно, у одного велосипеда слетела цепь. Мы её поставили на место, слегка подтянули. Дети, собравшись в стайку, стали что-то обсуждать. У них были свои планы и, по всей видимости, очень много дел. К моему другу подбежала его внучка:

- Дед! Когда мы будем кормить белок? Ты обещал.

- Мы же вчера их кормили.

- Так это вчера!

- Если они вечером прибегут к кормушке, вот и покормишь. Дашь им сухарик.

Он погладил её по голове и легонько подтолкнул:

- Беги, тебя ждут.

Девочка побежала к калитке, а мой друг посмотрел ей вслед, потом повернулся ко мне и спросил:

- Ты заметил, у моей внучки греческий профиль?