"Что  бы  Коробу  пожрать?",  -  с  этой  мыслью   проснулся
Платон  Иванович  Коробов,  в  первое  утро  после   двухлетней  отсидки
в  местах  не  столь  отдаленных.   Хоть  и  освободили  его  на  два  года
раньше,  условно-досрочно,  за  хорошее  поведение,  от  нормальной  жизни
сильно  отвык.   Привык  к  стойкому  лагерному  регламенту.   Теперь,
не  знал  что  делать  ни  с  принадлежавшим  временем,  ни  с  самой
жизнью.    Там  он  был  частью  чего-то  общего,  здесь  -  изгой,  не  
вызывающий  доверия.  Там  стойкие  понятия,  здесь  -  многочисленные  законы,
часто  противоречащие  здравому  смыслу.
            Голод  призывал  к  действию.   Хотелось  отведать  нормальной  пищи,
а  не  набить  брюхо,  чет  знает  чем.    Так  пришла  мысль,  сварить  ухи,
не  таящая,  казалось,  ничего  опасного.   В  магазине  не  было ничего  стоящего,
кроме  минтая.   
            Пока  варил,  невольно  вспоминал  прошедшую  жизнь.   Был  Платон
Иванович  ничем  не  лучше  и  не  хуже   остальных.    Работал  на  заводе.    
Получал   среднюю  зарплату.  На  жизнь  хватало,  но   потребности    жены
не  обеспечивало.    Поэтому  и  ушла  от  него,  найдя  вариант  получше.
            А  может,  достал   он  ее  своей  праведностью.   Все  старался  делать
правильно,  до  занудства.   "Праведный  зануда",  -  так  и  звала.
           С  ее  ухода   и  начались  события,   ведущие  к  скорому  завершению
истории.    Через  два  месяца  одиночки,   среди  равнодушных  чужих  глаз,
захотелось  сделать  что-то  неправильное  и  получить   от  этого   
удовлетворение  и  наслаждение
           Случай  подвернулся   быстро.
           Ну  вот,  вода  убежала.    Выключил  газ,  вымыл  плиту,  продолжил    
варить.   По   мере  уваривания  рыбы,  в  кастрюлю  шли     манная   крупа,  
картошка,  лук.     Но  чего-то  не  хватало.   Соли.    Стоило  пойти   в  магазин,
и  это  было  бы,   как  окажется    позже,  хорошей  идеей,  но  лень  не
позволила.    Два  года  гонял  хозяин   по  закоулкам   души,  а   теперь
расслабился.    Решил  постучаться  к  соседке.    Опрометчивое  было  решение.
           Ведь,  именно,  с  Викторией  Игоревной  была  связана  его  отсидка.
Решил,  тогда,   прогуляться,  тоску  разогнать,   а она  из  квартиры,  в
слезах,   выходит.
            Был  у  нее   сын,  двадцати  пяти  лет.    Лентяй  и  захребетник.
На  шее  матери  сидел,  нигде  не работал,   по  ночным клубам  шлялся.
И  доигрался.   По  пьяному  делу,  несовершеннолетнюю  изнасиловал.
           "Что  теперь  делать?",  -  говорит  несчастная  мать  с  мольбой  в  голосе.
           И  тут   Платона  Ивановича,  как  прорвало.
           "Я,  -  говорит,  -  Эти  судейские  дела  знаю.  Помочь  могу".
           Та  так  на  шею  и  кинулась,  насилу  оторвал.
           -  С  людьми  говорить  надо,   следователем,  прокурором.  Деньги
нужны.  Тысяч  сто  для  начала.
           -   Так  мало  же?  -  удивилась   Виктория  Игоревна.  Она  бизнесом  
давно  занималась,  цену  таких  услуг,  приблизительно,  знала.
           -  Тогда  двести,  -  аппетит  во  время  еды  пришел,   и  ничего  не  
заподозрила  знающая    женщина.
          Как   легли  в  ладонь  вожделенные  бумажки,    так  и  вдарила  моча  в 
голову.   Пошла  каждодневная  гульба.     Дни  и  ночи  мелькали  мгновениями.
Жизнь  бешено  кружилась  в  веселом  угаре.     Растаяли   двести  штук,
как   апрельский  снег.
          -  Еще  триста  надо,  -  сказал,  как  потребовал.
          -  Суд  скоро, -   поделилась    опасениями  соседка.
          -  На  суде  все  увидите,  -  бессовестно   заверил  Коробов.
         Теперь  он  веселился  с  удвоенной  силой,  нужно  было  успеть  
насладиться  неправедной  радостью.
          Настал  решающий  день,  и  вынесли   сыночку-насильнику   строгий,
но  справедливый  приговор.
          А  вечером  к  Платону  Ивановичу   постучал  участковый.
         Коробов   честно  сознался.   Действий  своих  объяснить  не  мог,   но
вину  признал,  не  запирался.   Раскаивался  так,  что    многие  поверили.
Дали  всего  четыре  года.
         На  "зоне"  над  Коробом,   сперва,   смеялись,  но  потом  стали  уважать.
Во-первых  -   в  том,  что  развел  "лохушку",  не  нашли  ничего  дурного.
Во-вторых -  то,  что  не  дал  уйти  от  ответственности   насильнику,  сочли
проявлением  порядочности,  редкого  качества  в  наше время.  
        Жилось  там  ему  неплохо.  К  понятиям  привык.  Настолько,      что
к  условно-досрочному   освобождению   отнесся  с  опасением,   причем
совершенно  справедливо.
        Дверь  распахнулась,  и  удивились  оба.
       Платона  Ивановича  кольнула  совесть,  но  слова  оправдания  камнем  
застряли  в  глотке.
        -  Соли  бы   мне,  -  еле  удалось  выдавить.
        Виктория Игоревна  не  ожидала  увидеть  соседа  так  рано.   Но  боль
утраты  притупилась,  сынок  и  года  на  зоне  не  прожил,  сунул  шею  в  петлю.
Осталось  безразличие.   Ремонт   в  коридоре  делала,  рейку  хотела  прибить.
       -  Проходите,  -  говорит,  -  в  нижнем  ящике  кухонного  стола.
      И  прошел,  и  нагнулся.
      Тюк.   Молотком  в  основание  черепа.    Классический  женский  завал.
С  одного  удара.   Спонтанно  вышло.    Так   объясняла  и  следователю,  и  на  
суде. 
       Приняла  "зона"  еще  одну  судьбу.   Но  это  уже  другая  история.