-  Хорошо,  я  отвечу  на  твой  вопрос,  -  медленно  произносит  он, стараясь
точно  подбирать  слова, -   Но  это  последнее, что от  меня  услышишь.  Нам
придется  забыть друг  о  друге.
     -  Но  почему!?   -   я  прямо  подсклчил  на  стуле,  в  уютном    стильном  кафе,
другой  страны,  куда  приехал  по   делам  и  не  упустил   возможности  
встретиться   с  давним  другом.
         Мы  познакомились  в  школьные  годы.   Были  тогда  в  школах  клубы  
дружбы  без  границ.    Вот,  он  мне  и  достался.    Преодолевая  робость,  мы
вначале, переписывались,  совершенствуясь  в  языке   и   узнавая  жизнь
друг друга,  как    два  инопланетянина.    Потом,  по  программе  совешенствования
языка,  он  приехал   в  гости.   Смело.  Я  бы  побоялся.    Смотрел  он  на  все
круглыми  от  удивления  глазами.    Был  такой   открытый,  наивный,  забавный.
Лучше  друга  не  найдешь.     Было  у  нас  с  ним  понимание.  Он   выучил
наш  язык, я  его  страны.   Помогло  это  потом  при  поступлении  в  институт.
Стал  журналистом.
        Он  пошел  у себя  по бизнесу.   Иногда  навещали  дуг  друга,   когда  
пересекались   решая  свои  дела.   У нас  на  него смотрели,  как на  чудо.
То же  самое  происходило  со  мной,  когда  приезжал  к  нему.
       Угораздило  же  задать этот  вопрос.   Но   никак  не  предполагал, что   вопрос
может  быть  обиден,  если  есть возможность  ответить.
        -   Не   в  этом  дело,  -  пояснил  друг,  -  Ты  причинил  мне  боль.   А от 
этого, поневоле,   становиься  необъективным  и  несправедливым.
      -  Но почему навсегда?  -  продолжал  недоумевать  я. 
      -   Есть  вещи,  происходящие  вне  нашей  воли,-   терпеливо  пояснял  он, -
Например.    В  вашей истории,  офицер  вызвална  дуэль поэта  и  убил его.  
Поэта  стали  называть  невольником  чести. Но  офицер  в  этой  истории  еще
больший  невольник.    Поэт  оскорбил  его  родственника,  который  не  мог
защитить    свою  честь.  А  отказаться  от  защиты  чести  родственника
нельзя.    Офицер  знал,  что  поэт  хорош   в  стрельбе  и  очень  боялся.  Он
никогда  не  послал  бы  ему вызов,  если  бы  оскорбление  касалось  самого.
Но    страх  позора,  от   осуждения   за  отказ  защиты  чести   родственника
оказался  сильнее  страха  смерти.   Такие  были  правила.
        До  меня  стало доходить,   что  случайно    совершена  бестактность.
Пришлось  непонимающе  развести  руками.
       -    Допустим,  мой   отец совершил  преступление,   -    медленно   приближал
неизбежное  друг, -   Он  преступник.   Но  от этого  не  перестал  быть мне  отцом.
Несу  ли  я  за  него  стыд,  осуждаю  ли?    Не беспокойся, несу  и  осуждаю, -
прервал  мой    жест   понимания  сути  разговора,  - Но  это, исключительно,
мое  право.   Его  сына.    Никто  другой  даже   близко  не  может подойти  к
этой  теме,   а  если  подойдет,  станет врагом.  Личным  врагом.   Такие  у
нас  правила.
        - Прости,  -   я  не  хотел его терять,-   Не  нужно  ни  на  что  отвечать,
если  тебе  отэтого так  больно. Забудь  о  моем  вопросе.
        -   Как  же  я  забуду,  если  боль  причинена?   -  теперь он  развел  руками, - 
Я  ценю,  вернее,  ценил  нашу  дружбу и  отвечу  на  твой  вопрос.   Только
возможности  осветить это  у  тебя  не будет.  Доказательства  и  свидетели
давно  уничтожены.    Ссылаться  на  меня  не  советую.    От  слов  откажусь, 
обвиню  во  лжи,   найму  хорошего  адвоката,  который  разорит  организацию,
на  которую  ты  работаешь и  тебя лично.  Тебе  навсегда  закроют  въезд   сюда.   
Перспектива  понятна?
        -  Может, не надо  всего этого,  - я  сделалпоследнюю  пытку   к осознанию
и  примирению.
        -   Теперь ничего  не  изменить,-  он   был  непреклонен, -  Слушай.   Много
лет  назад  наше  государство  совершило  жестокое преступление,  разом  погубив
почти тысячу человек.    Авторитет  власти  в  те  годы  был  слаб,   а  они   
хотели  жить по  другому.    Не  думаю, чтоэто было  так  опасно,  но  власть
испугалась.    А когда  боятся,  то  начинают  рубить  пальцы, вместо  того, чтобы  
стричь ногти.     Тех,  кто  возмутился, уничтожили  сразу.    Десяток  журналистов,
вроде   тебя  и  столько  же  людей  во   власти.   Одну  женщину   убили  вместе
с  тремя  детьми.    И  мы  поняли, чтолучше  помалкивать.    Правла  правдой,
но  когда  власть  теряет   разум,  не  стоит  рисковать    из-за  этого  жизнью.
Каждый из   граждан  страны  осознанно  принял  это  решение.    И несет    стыд
за  малодушие.    Из  поколения  в  поколение.   
          Но  на  этом  история  не  закончилась.   К   тем  несчастным  были   
внедрены    сотрудники  специальных  служб, организовавшие  их  гибель.
Один  из нихстал мучиться  совестью и  решил  все  рассказать.  Публично.
Убили,  конечно.    Но  испугались  за  других.    Вдруг  кто-то  еще захочет?
И  убили  всех,  постепнно,  за  шесть  месяцев.    Но  этого  показалось  мало.
За  год    на  тот  свет  ушли  все,  кто   хоть  что-то  знал   об  опрации по
уничтожению   инакомыслящих.    
        Теперь,  все   кто  хочет  поступить   на  специальную  службу, подписывают  
документ,  где  разрешают  государству  убить себя,  если  этого птребуют
интересы  страны.     Это  тот  секрет, который известен  всем  и  каждому,  у нас.
         Я  ошарашено  молчал,  придавленный   информацией,  ее  мертвым  грузом,
не  сознавая, что  произошло   нечто  гораздо более страшное.
        -  Прощай, -   сказал   друг, -   Жаль, что  больше  не  увидимся.
        Он вышел   на  солнце, а  я  с  трудом  отходил   от  потери.
       Люблю  свою  работу. Она  несет людям  правду,   порой горькую, но
необходимую.    Но  чем  только  не  приходится  за  нее  платить.   Как  тяжело.
Но  нельзя  останавливаться.     Встать   и  идти.
      Идти.