Мне было пять лет, и жили мы на даче. На самой обычной, рабоче-крестьянской даче: шесть соток, щитовой домик, десяток яблонь и все вокруг друг друга знают.
Мальчишка я был не особо шустрый, не особо смелый, но очень самостоятельный. Сестра вспоминает: "мог в лес один уйти, вся улица на уши вставала, а ты как ушел, так и пришел".
Сейчас на том месте, говорят, целый дачный город. Дачи, дачи, заборы глухие, и от леса ничего не осталось. А тогда весь поселок был - три улицы, с одной стороны поле с пшеницей, а с трех других - лес, старый, еловый. Проволочным забором отгороженный, чтобы лоси не ходили. А в заборе калитки на замках, чтобы дети не бегали.
Только я лазейки знал, сестры показали.
Сестры со мной редко играли. Чего с мелочью возиться! А мне завидно было, потому что они не в куклы или в "секретики" играли, а делали себе настоящие индейские луки, и ходили с ними охотиться в лес через лазы в заборе.
И меня не брали, потому я и был такой самостоятельный.
Еще я лучше всех дачных умел по деревьям лазить. Правда-правда. Это меня дед научил втихоря, чтобы бабушка не узнала. Она-то ему часто напоминала, как тот с дерева сорвался и на штанах повис, когда скворечник вешал. Ну, это еще до меня было.
Она вообще деда всерьез не воспринимала. Не серьезный был человек мой дед: балагур, трепло, постоянно не то напевает что-то, не то стихи рассказывает. И стихи дурацкие какие-то, смешная чепуха, ни о чем.
Еще дед чего-то изобретал постоянно, увлекался своими изобретениями страшно, и все его штуки были такие же, как его стишки да песенки: смешные и дурацкие. Долго он возился со сложной системой ремней к лопате, чтобы копать было легко и удобно. Сделал: куча народу приходила-смотрела, он показывал, рассказывал, руками махал, копал... Народ в конце ржал в кулаки, да дед и сам смеялся.
Но иногда он серьезно говорил. Мне вот, помню, серьезно объяснил, почему одному в лес ходить нельзя. Лосей я не боялся, видел их там сто раз, они меня не трогали, и я их не трогал. Людей тоже не боялся - время такое было, детей спокойно гулять одних отпускали, даже совсем маленьких. Я вообще тогда боялся только грозы, ну и еще собаки сторожа, здоровенного, злющего, черного пса.
Так вот дед объяснил мне, спокойно и серьезно: мол, понимаешь, бабушка переживает, и мать, ты, мол, о них подумай. А когда я сказал: "чего переживать, я же вот он, тут", он рассказал, что в этих местах бои были, во время войны, и по лесам еще куча мин и снарядов валяется. Ты, мол, конечно, не заблудишься, мол, умный мальчик, и уже взрослый совсем. А вот наткнешься на мину... Ты, говорит, если ходишь в лес, то ходи, как твои сестры: недалеко, около загородки. Здесь-то, вокруг поселка, все проверено, а вот совсем в лес, далеко - не надо...
И я его послушал. Как не послушать, если по лесу ходить он меня научил! И воронки в лесу я сам видел.
Ходить в лес вдоль загородки было скучно. Чего я - забора не видал, что ли?
Сестры играть с собой по-прежнему не брали, и так получилось, что ребят моего возраста в поселке почти и не было. Было у меня два друга, один чуть младше, другой чуть старше. Игорька, который по-младше, вообще с улицы не отпускали. Ни на пруд, ни на поле, ни тем более в лес. Даже на другую улицу, и то нельзя. Мальчик он был послушный, любимое его занятие в то время - в песочнице играть, а мне это тоже скучно было.
Второй пацан, Димка, жил на соседней улице, то есть не вдруг зайдешь. Все-таки, когда тебе пять лет, другая улица это далеко. А еще у Димки был очень строгий дед, совсем не похожий на моего. Очень серьезный и строгий. Если его дед говорил: "нет", то Димка буквально вставал по стойке смирно и выполнял. При этом я ни разу не слышал, чтобы дед на него кричал или ругался. Всегда говорил спокойно, но не слушаться его было невозможно. Димка говорил, что на войне дед был командиром, и очень его уважал.
Его дед занимался с внуком серьезно, не то что мой. И в лес его водил, за грибами-ягодами, все ему рассказывал, показывал. На рыбалку вместе ходили, и меня с собой брали.
С моим-то дедом что на рыбалку ходить... Тот сразу, сходу начинал что-то придумывать, какое-то очередное приспособление, чтобы рыбы сами на берег выпрыгивали. Или наживку какую-то особенно вонючую, или удочку какую-то невозможную. Все это заканчивалось громко, весело, по уши в грязи и воде, но без рыбы. Однажды дед в пруд упал, вылезти не мог, я его вытаскивал - удочку сломал, сам упал, а берега сплошная глина, пока вылезали, так измазались... Смешно ужасно было, но как бабушка ругалась, когда мы пришли, сначала даже в дом пускать не хотела. Или в лес с ним ходить... Идет, поет что-то, даже подтанцовывает, а потом вдруг: "Ой, я, кажется, дорогу потерял! Заблудились мы с тобой!". И выводи его домой, как маленького...
А Димка с дедом серьезно к делу подходили. Собирались солидно, одевались - сапоги, плащи, удочки проверяли... Был у нас в поселке пруд, там и ловили. Говорят, даже караси там водились, когда-то. Бычков-то полно было.
Надо сказать и сам Димка парень был с характером, серьезный. Мне даже бабушка говорила: "ты с ним дружи, он мальчик хороший".
А я со всеми дружил тогда. С соседями, с собаками, кроме сторожевого пса, с кошками - со всеми.
Потом в крайний дом на димкиной улице приехали два парнишки, два брата. Один на два года нас старше, другой на год. Шутка ли сказать - старший уже в школу ходил!
Сестры мои в свою компанию их тоже не взяли: компания играла в индейцев, строила вигвамы и лазила охотиться в лес, а пацаны играли в войну, и ни во что другое. Старший был сержантом, младший - ефрейтором, у обоих были почти настоящие гимнастерки (сшитые их бабушкой) с пришитыми бумажными погонами, и с бумажными медалями.
Нас с Димкой взяли рядовыми, а Игорек остался в песочнице.
Мы устраивали засады вдоль забора в лесу, боевые вылазки в тыл врага и отбивали атаки. За удачные действия нас награждали бумажными медалями, хотя дед этих ребят на нас ворчал: мол, "медали - это вам не игрушки". Медали мы прятали, а когда он уходил, цепляли опять.
Дед у них был сильно старше моего и димкиного, ходил в старой военной форме с наградными колодками и здорово хромал. Мы его очень уважали: мечтали, что нас когда-нибудь тоже тяжело ранят на войне, и мы так же будем хромать и ворчать.
Ребята командовали нами почем зря, а мы очень, очень завидовали их званиям: сержант и ефрейтор. Я тоже очень хотел стать сержантом, а Димка - ефрейтором. И вот как-то раз старший из братьев, за особо удачную засаду (мы тогда знатно накрыли из автоматов и пулеметов вражеский, индейский штаб) решил, что теперь он будет старшиной, его брат станет сержантом. А вот мы с Димкой, чтобы получить очередное звание, должны выполнить важное задание.
Был у нас штаб, что-то вроде шалаша за изгородью в лесу, в дальнем углу поселка, рядом с одним из моих любимых деревьев. Собственно, дерево было у штаба наблюдательным пунктом. И вот нашим заданием стало охранять штаб, стоя на часах. По одному. Поздним вечером. Мне с девяти до десяти, а Димке с десяти и до одиннадцати.
А спать нас тогда укладывали в девять. Мы же маленькие были.
Причем мы должны были никому про задание не говорить - штаб-то был секретным!
Командиры сказали, что это такая проверка смелости. И, когда мы ее пройдем, мы получим звания. Ну и медали, конечно.
Ну вот я и остался на посту. Нет, леса и одиночества я не боялся, наоборот. И потом у меня был автомат, а рядом стояло мое любимое дерево, на которое кроме меня залезть не мог никто. Немного пугало то, что довольно быстро стало темнеть, а вот темноты я побаивался.
Еще и небо вдруг затянуло тучами, и где-то далеко загрохотал гром. Вот тут я испугался по-настоящему. Грозы я боялся просто до слез.
Становилось все темнее и темнее, и я даже сейчас помню, как у меня стали дрожать руки и подгибаться колени. Я представлял, как станет совсем темно, пойдет ливень, вокруг будут бить молнии, и одна из них обязательно попадет в меня.
И тут неожиданно в наше тайное место, в наш секретный штаб, вошел мой дед.
Он был, как сейчас помню, в белой рубашке с расстегнутым воротом, в широких штанах, белых парусиновых туфлях. Сразу стало как-то светлее, и дрожать я перестал.
- О! Вот ты где! А тебя все ищут. Бабушка переживает, родители с работы приехали, много вкусного привезли. Давай, пошли скорей! А то сейчас гроза начнется...
Да я не мог уйти! Я же был на посту! И рассказать в чем дело я не мог! Поэтому я просто сжал автомат покрепче и заревел.
Дед посмотрел на меня внимательно и серьезно. А потом плюхнулся на траву, закинул ногу за ногу и начал громко петь какую-то совершенную дребедень, но очень веселую. Типа "по морям! По волнам! Нынче здесь - завтра там!" и хлопать в такт в ладоши.
Я перестал реветь, но мне все равно было очень страшно, потому что становилось все темнее и темнее, и гром гремел все ближе и ближе.
А дед закинул руки за голову и начал травить байки. Я тогда не знал, что это называется "травить байки", но сейчас я понимаю, что он делал именно это. Рассказывал он какую-то сумасшедшую ерунду, про разноцветные билеты в иностранных трамваях, про то, как мерзко орут ослы на юге и как он в детстве привязывал кошке на хвост консервную банку, и как эта кошка так напугала его мать, что та уронила здоровую кастрюлю с компотом. А в промежутках баек он пел куплеты каких-то смешных песен и читал стихи, тоже смешные.
Под конец я забыл про грозу и темноту, и про холод, и про начавший капать дождь.
А дед посмотрел на часы, рывком поднялся и сказал:
- Ну что, пошли? Пора вроде!
А я только головой помотал - меня должен был сменить Димка.
Дед мне на это показал свои часы и объяснил, что уже пятнадцать минут десятого и Димку скорее всего просто не отпустили. "Тебя," - сказал дед - "твоя бабушка просто заперла бы дома, и все."
"Впрочем", сказал он, "мы можем вместе к ним зайти и посмотреть".
И мы пошли, вместе. Уже совсем стемнело, и ветер посвистывал, и дождь уже капал крупными каплями, а дед шел рядом, не обращая на все это внимания, махал руками и пел: "Мой любимый старый дед! Прожил семьдесят пять лет!".
...У Димки была самая настоящая война. Бабушка плакала и заламывала руки. Дед стоял в дверях, а Димка, мрачный, весь в слезах, с игрушечным автоматом на шее молча пытался его выпихнуть.
- Дима! Немедленно объясни, куда ты идешь! - а Димка только ревел и пихался.
И тут вошли мы.
- Здравствуйте! Наступила темнота - не ходи за ворота, так, а? Ветер воет - дождик льет, а мы все равно пойдем вперед! Можно с вами поговорить? - мой дед обратился к димкиному. Одновременно перехватив за шиворот Димку:
- А ты подожди чуть-чуть, не спеши!
Димкин дед качнулся на каблуках, кивнул, и они с моим дедом отошли в угол, и стали негромко о чем-то говорить. Разговор был очень коротким, димкин дед молча открыл шкаф и стал доставить оттуда сапоги и плащ-палатку.
- Ну пущу!!! Пожалей ребенка! - димкина бабушка просто уже кричала, а мой дед ей подмигнул и запел:
- Порааа, в путь дорогуу...
- Одевайся, Дима! - димкин дед бросил ему черный маленький плащ-палатку с красной звездой на капюшоне, предмет моей черной зависти.
Димка, всхлипывая и глотая слезы начал напяливать ее на себя, не снимая автомата.
- Сапоги, сапоги надень! - бабушка, тоже в слезах, бросила их под ноги Димке, и ушла на кухню, хлопнув дверью. Из-за двери было слышно, как она причитает и ругается.
Димка и его дед молча и быстро одевались, а мой дед стоял посреди комнаты и постукивал по полу ногой, пританцовывал.
- Михаил! - димкин дед коротко окликнул моего - Там сильный дождь. Вот, возьми! - он бросил моему деду в руки брезентовую куртку.
- Да мне идти два шага...
- Пацана накрой!
... Мы попрощались на дороге около их дома. Димка за руку со своим дедом ушли в ливень, темноту и вспышки молний, а я сидел у своего деда на плечах по уши в брезентовке, мне было тепло и почти совсем не страшно.
...Как же бабушка ругалась на моего деда!...
Утром я побежал к Димке. Тот еще завтракал: сидел, уплетал кашу, молча и насупившись. Его дед сидел рядом и читал газету, а их бабушка, видимо, все еще на них сердилась. На мое "здрасьте" она ничего не ответила, просто поставила передо мной такую же тарелку, как у Димки. Тогда так принято было.
- Ну как? - я пихнул Димку
- Нормаально! - сказал тот и начал как-то очень солидно облизывать ложку.
Его дед хмыкнул. В дверь постучали, вошел мой дед:
- Здрассьте-здрасстье, советской власти! Как жизнь, как дела? Да не переживайте вы так! - это он их бабушке - мальчишки, им так и положено, в такие игры играть! Иначе какие-же это мальчишки будут?
Димкин дед деловито начал складывать газету:
- Ну, Михаил, пойдем?
- Да, пойдем, пожалуй!
Они пошли: мой дед - руки в карманы и рубаха мешком, и димкин - в коричневом пиджаке, застегнутом на все пуговицы. А может это была куртка, я не помню. Я помню контраст: четкий, стройный силуэт деда Димки и мой дед - как большая лохматая собака.
А мы, с нехорошими предчувствиями, втихоря пошли за ними.
Шли они, медленно, не спеша, в дом к нашим командирам.
К ним вышел, хромая, дед братьев, в старой солдатской форме и с колодками. Они о чем-то говорили через калитку, мы подошли ближе:
- ...Майор, командир роты, Второй Белорусский - говорил мой дед, негромко, быстро и четко, димкин дед коротко кивнул, потом заговорил сам, показывая на моего деда:
- Старший лейтенант, полковая разведка, Ленинградский.
Дед братьев как-то разом выпрямился:
- Старшина, Второй Белорусский!
- Мы зайдем? - снова мой дед. В ответ тот молча распахнул калитку.
Они прошли в дом, втроем, а к нам из дома выскочили наши командиры:
- Ябеды! Ух, вы, ябеды! Нажаловались!
- Ничего мы не нажаловались! Ни слова не сказали!
- А с поста-то небось сбежали, трусы!
Димка засопел носом, я, наверное, тоже:
- Мы не струсили. Мы стояли на посту. И ничего никому не сказали.
- Эх, вы!... Врете вы все, мелкота!...
Так, переругиваясь, мы вчетвером подкрались к двери и стали подглядывать в щелочку.
Трое наших дедов сидели за столом и разговаривали, вполне по-дружески.
Мой дед, видимо заметив нас, откинулся на спинку стула и начал что-то весело выстукивать по столу пальцами.
Дед братьев обернулся:
- Так. Ну-ка идите все сюда.
Мы подошли. Командиры повесив голову и глаза на мокром месте.
- Вы у нас в каких званиях, я забыл?
- С...старшина, и с.. Сержант!
- Я бы вам ремня всыпал... - начал закипать их дед, братья разом громко засопели
- А ну сопли отставить! - димкин дед голос не повысил, но сказал так, что мы все разом по стойке смирно встали, и всхлипывать перестали
- Вот, - дед наших командиров показал на остальных - вот это майор, командир роты - показал на димкиного, - а это старший лейтенант, разведчик, - на моего.
Мы все четверо с восхищением смотрели то на одного, то на другого. Майор! Старший лейтенант!
- Итак, - снова говорил димкин дед - штаб нужно охранять, особенно если это секретный штаб. Это понятно. Рядовые, - он кивнул на нас, - свой пост отстояли. А вы - нет! - он строго посмотрел на братьев, те снова повесили головы, - И это получается совсем не честно.
- Мы командиры... - пробубнил себе под нос старший
- Ну так что, что командиры? Командир тоже солдат, воюет вместе со всеми! А если он настоящий командир, то он всегда вместе со своими солдатами, что бы ни случилось. И на посту стоит, и кашей делится, и в окопах вместе. Это понятно?
- Поняятно...
- Не понятно, а "так точно!". А чтобы совсем понятно было, я, как старший по званию, приказываю вам стоять на часах, охранять ваш секретный штаб, по очереди! Ты, старшина, будешь сегодня стоять, с девяти до десяти! А ты, сержант, будешь завтра стоять, тоже с девяти и до десяти! Так честно будет?
- Так точно!
- Ну вот то-то. И в другой раз, прежде чем малень... то есть рядовых заставлять, сначала чтобы сами сделали! Вы же командиры, старшие, вы же за них отвечаете! Ясно?
- Так точно!
- Ну все, бегите, играйте. Но смотрите! Посты ваши я лично проверю!
Мы, толкаясь, побежали к выходу: "я буду майором! А я лейтенантом! А я тогда старшиной!"...
Мы тогда были совсем маленькие, а деды наши были еще не старые...
Нас растили деды и бабушки, потому что родители работали, постоянно на работе. Так вот получается у нас, передача идет через поколение, не от отца к сыну, а от деда к внуку.
Нас растили люди, прошедшие войну, много раз стоявшие на краю, убивавшие, умиравшие, голодавшие и выжившие.
Бабушка рассказывала, что дед два года в кровати не спал, что ему хотели ногу по ранению отрезать, а он не дал, и врач сказал: "умрешь", а дед все равно не дал, и не умер, выжил.
Сам дед никогда про войну не рассказывал. И второй дед тоже не рассказывал. Я помню, как они на 9 мая, когда мы всей семьей собирались, сидели и молча пили, один против другого.
Еще помню, что мне перед 9 мая давали медалями поиграть. И что бабушкиных было больше, чем дедовых, хотя она и не воевала.
Вот такие люди нас воспитывали.
Дело тут совсем не в званиях, не в орденах, и даже не в геройстве - дело тут в том, настоящий ты человек или нет. Они не любили носить ордена, не рассказывали про войну, и уж точно не гордились тем, что воевали, у них было полно недостатков, но они поступали так, как считали правильным, и учили так поступать нас - правильно, не смотря ни на что.
Учили как взрослых, хотя мы были очень маленькими.