- Стой! Не шевелись! - раздался окрик, едва я перешагнул порог палаты номер 15.
Я замер, ухватившись за ручку двери.
На меня в упор смотрел щупленький дядька с большой проплешиной надо лбом и тонким крючковатым носом. Он сидел на койке в позе лотоса, а соседи по палате, еще четыре человека, переводили взгляды с него на меня и обратно.
- Стой-стой-стой! Я посмотрю твою ауру!
Поморщившись, я все-таки пошел дальше, к свободной кровати, и, положив пакет с вещами поверх одеяла, сел.
- Ревматизм! - ткнув в мою сторону пальцем, радостно осветился дядька.
- Язва, - ответно тыкая пальцем в него, буркнул я.
Его худющая физиономия вытянулась:
- И кто из них меня сдал?! - наверное, он имел в виду медиков.
- Аура ваша, блин.
Я сбросил с ног шлепанцы и вытянулся на постели. Мужик - просто копия нашего соседа по площадке, вечного трезвенника-язвенника дяди Виталия: тот же землистый цвет лица, ввалившиеся щеки и глаза, кислая мина, костлявая худоба. К Кашпировскому не ходи - всё на физиономии нарисовано.
"Экстрасенс" завозился на своей койке, делая вид, будто не слышит посмеивающихся мужиков.
- Ну а я-то - угадал? - не выдержав, спросил он.
- Не знаю. А что такое ревматизм?
Мужики грохнули. Но я и в самом деле не знал, что такое ревматизм и еще куча разных болезней. Я и свой-то диагноз... "чего-то-там-эктомия"... до сих пор никак не мог запомнить.
Вот так и произошло наше первое знакомство с йогом Трындычихом, как его за глаза называли другие пациенты из нашей и не только нашей палаты, в миру - с Дмитрием Иванычем Полошихиным. Был он воинствующим оптимистом и ярым последователем пары Малахов плюс Порфирий Иванов. Первый, если верить пародиям, пил и мазал на себя всякую гадость, а второй бегал зимой и летом босым и без штанов. "Моя язвень!" - трепетно, почти нежно, именовал наш разговорчивый йог свою болячку.
Но не из тех людей был Дмитрий Иваныч, чтобы ограничиться шапочным знакомством! Он с удовольствием делился с нами как своими диагнозами, так и методами их лечения, а также давал множество советов по лечению наших - то есть соседей по больничному отделению - недугов. И делал это Трындычих при каждом удобном ему случае - выходя ли из процедурного с прижатым к ягодице клочком ваты, или же наслаждаясь больничной баландой в палате. Мнение других по этим вопросам его никогда особенно не интересовало. В том числе, желают ли его выслушивать.
- Я, можно сказать, непотопляемый! - такими словами обычно предварял автобиографию йог Трындычих. И понеслась душа в рай. Таких болтливых мужиков я в жизни не встречал. - Поэтому чего уж там эта твоя холецистэктомия, малец! Ерунда на постном масле! Отнесись к этому позитивно: у тебя теперь никогда не будет холецистита, камней, непроходимости желчных протоков или дискинезии сфинктера Одди!
Соседи по палате восхищенно вздыхали: "И откуда это он всё знает?!"
- Во всем должен быть оптимизм! Язва моя ой как меня доканывает, а я ничего, не горюю. Полжелудка оттяпать грозятся, а мне разве жалко? Жирдяи - те по собственной воле, за кровные деньжата, желудки ушивают, чтобы жрать меньше, а мне и тут повезло. Если что-то происходит - оно всегда к лучшему! Не бойся, больше, чем сможешь унести, на твои плечи не наложут!
Я тоже старался относиться к этому позитивно. Не к болезням, а к той чепухе, которую он начинал изрекать, едва раскрыв рот. В конце концов ведь и это пройдет, кого-нибудь из нас выпишут вперед, и как же мне тогда станет хорошо!
Был у него в нашей палате и оппонент - ехидный дедок семидесяти трех лет, помещался он на кровати, что стояла у двери. Он почему-то жутко не любил того самого Порфирия Иванова и постоянно поддевал им Трындычиха:
- А что ж твой Порфирий-то восьмидесяти с небольшим лет отроду лапти отбросил? Ай? У меня батёк, царствие ему небесное, в позапрошлом только годе богу душу отдал, дак и то по дурости - калоши на босу ногу по морозу напялил...
- Ага! - обрадовался Трындычих. - И пневмонийка! А вот Порфирий - тот босым...
- Да кого там "пневмонийка"?! Резина калош замерзла, скользкая стала, он на гололедице-то и грохнись на спину наотмашь. Так то ж ему девяносто четыре было! Он у меня и войну прошел, и махру курил, и вмазать всегда не дурак был. А как он ел, так к нему народ со всего поселка сбегался поглазеть! Всё - и первое, и второе, и третье - в одну тарелку выльет, "Сила!" - говорит. Потом все это ложкой, значить, и хлебает. Вот только глуховат был малость - контузило его на войне, еще с тех пор.
И начинались затяжные пререкания, из-за которых мне хотелось выбросить свою койку в окно и спрыгнуть следом за нею. Когда мне сняли швы и бок перестало тянуть, я просто сбегал в другую палату, но долго сидеть там не удавалось: кто-нибудь из медперсонала являлся да выгонял со словами: "Своего места нет, что ли? Вечно вас не доищешься! Картежничают они тут".
А ехидный дедок в отсутствие Трындычиха подмигивал нам и по секрету всему свету делился новостями, мол, резать собираются язвень этому нашему черту.
Так прошел почти месяц, и я тайком подсчитывал дни, когда меня наконец решатся выписать.
В последней декаде апреля в больницу наведался Николаич.
Перед его появлением я уныло таращился в окно и старался не слушать треп соседей. На стене дома напротив меняли рекламу, старую уже свернули и теперь расправляли новую. Передо мной открывался охристого оттенка с детских лет знакомый рисунок: голый мужик о четырех ногах и четырех руках, растянутый внутри круга и квадрата, также последовательно вложенных друг в друга. А потом - надпись: "Банк "Золотое сечение". Божественная гармония ваших счетов!'. Над этой рекламой в народе смеялись, мол, открой там счет - и останешься ровно в том, в чем этот мужик, Мавроди гарантирует. И тут...
...Прямо посреди зала вращались две сферические решетчатые центрифуги. Их вращение было необычным: наращивая скорость оборотов, прозрачные шары словно бы исполняли какой-то сумасшедший танец. Внутри центрифуг, зафиксированные в специальных пазах за голову, кисти и щиколотки, кружили во всех направлениях две спящие женщины. "Это визуализация фантазии?" - шепчу я и пытаюсь взглянуть на своего спутника...
- Стрельцов, на выход! - проходя мимо, крикнула в приоткрытую дверь одна из дежурных медсестер.
Меня сразу насторожило, что начальник приехал один, обычно всегда являлся в сопровождении кого-нибудь из наших парней. И лицо было слишком мрачным для хорошо мне знакомого Артема Николаича. "Ну, - подумал я, - сейчас чего-нибудь отожжет, отмочит и потушит". И не ошибся.
- Не знал, что тебе нести в передачу, - оправдываясь и оттягивая начало главного разговора, проворчал он. - Маманя твоя говорит - тебе то нельзя, это нельзя... Не хлопец, а диетический список!
- Николаич, да я же не голодаю тут. Нас кормят нормально. Спасибо, что сам заглянул! - чувствуя, как при каждом движении болтается на мне отцова пижама, я пожал Николаичеву пятерню. То-то он на меня с таким сочувствием таращится! Папа и ростом меня пониже, и телосложением худосочнее... ну, раньше был. А сейчас вещи его размера висели на мне, как на школьном анатомическом экспонате. Так бывает, если время от времени еда вызывает то колотье в боку, то тошноту. Доктора убеждают - пройдет и все наладится. И я как-то не грузился.
- Разговор у меня к тебе, Денис, - сообщил начальник. - Давай-ка сядем.
Я с колотящимся сердцем сел на диванчике у лестницы. Неужели что-то стряслось с кем-то из наших?! Николаич уселся рядом. Четко параллельно, не разворачиваясь друг к другу, мы и сидели. Только иногда головы поворачивали.
- В общем, нельзя тебе больше с нами, в основном составе, работать будет, - заявил он.
Я сначала пропустил это мимо ушей и перевел дух: отлегло, когда понял, что со всеми ребятами порядок.
- Это как? - спросил я, еще не понимая, куда он клонит.
- Времени у тебя на больничном будет много. Ты подумай-ка о другой работе, полегче.
- Николаич ты это вообще-то о чем?
- Иванов мне сказал, что не хочет из-за тебя под суд идти, если какая-нибудь проверка нагрянет. Не имеет права тебя в бойцах оставлять... и я не имею.
- Но... Артем, черт возьми, блин!..
Не контролируя себя в тот момент, я подскочил и заковылял перед ним из стороны в сторону. На душе творилось такое, что лучше бы никому и не знать.
- Это же не инвалидность, Николаич! Мне наш доктор рассказывал, что эта долбанная... как ее? Экто... эктопия... эктомия? Короче, что это самая заурядная операция, понимаешь?
- Но в твоем-то случае, парень, не все так просто!
- Ну да, да, у меня чуть сложнее. Но только чуть! Печень не задета, заражение крови задавили, осложнений никаких. Зачем меня куда-то переводить-то? Костяну вон в прошлом году аппендицит вырезали - его же никто взашей не погнал!
- Да причем тут "взашей", Стрельцов?! - Николаичу, видно, и в самом деле нелегко было говорить мне все это, и он начал раздражаться. - Аппендицит это фигня, мне его еще в детстве отчикали. А про нашу специфику не мне тебе объяснять. Тут и здоровые-то загибаются - забыл, как поликлинику в прошлом году в минус тридцать тушили, а потом лед из трусов вытряхивали?! У тебя, считай, теперь одного жизненно важного потроха нет, и мы ж не звери какие! Доктор твой не рекомендовал, понял? О чем тут еще говорить?
- Артем Николаич!
- Всё, молчи! Ты и не жил еще совсем, чтобы... Короче, Стрельцов, мля, разговор окончен!
- Артем! - я готов был встать... да какой там встать: рухнуть!.. перед ним на колени. - Ты же понимаешь, я не смогу без этой работы! Понимаешь ведь?
- Ты чё, Стрельцов, тронутый, да? - он пошевелил пальцами у виска и поморщился.
- Да.
- Ну так тем более тебе обратно нельзя, раз ты тронутый. В общем, так: отец у тебя ученый, сам ты хлопец умный, даром, что с приветом. Разве ж батя тебе занятие не подыщет по духу? Да ну брось! Привыкнешь! Человек ко всему привыкает.
- Человек, может, и привыкает!..
- А ты, типа, покемон? Из интеллигентной семьи, до пенсии с брандспойтом бегать собираешься?
- Ты же бегаешь!
- Так у меня и выбора ни х... не было! - матернулся он от расстройства. - Я из пролетариев, мать ихнюю! А ты дуркуешь, и всё тут!
- Да не дуркую я, и ты прекрасно это знаешь!
- Ладно. Есть еще вариант. Хочешь - переведем тебя в инспектора? Будешь ездить по учреждениям, народу, как Рыба раньше, мозги трахать. Налоговиков натянешь, а? Ну давай, соглашайся! - он принужденно засмеялся и, поднявшись с диванчика, аккуратно ткнул меня кулаком в плечо: - Едрить твою налево, одни мощи! Прикоснуться страшно!
Наверное, я посмотрел на него таким взглядом, что он осекся на полуслове и больше агитировать в пожинспектора не стал. На глаза мне наворачивались жгучие слезы, и я едва их сдерживал.
- Все равно общаться как и прежде будем, Денис, - смягчился начальник (или уже бывший начальник?). - Сам знаешь, мы своих не бросаем. Но травиться тебе на возгораниях противопоказано. Посадят нас с Ивановым, случись что с тобой, понимаешь ты, нет, дурья башка? Хоть о нас-то подумай, если на себя похрен. Всё, бывай!
И он сбежал. Просто сбежал.
Черт, мне совестно сознаваться, но из песни слова не выкинешь. В тот вечер и ночь я, как девка, прорыдал в подушку, чем огорошил, вероятно, всех соседей, потому как даже йог Трындычих не вещал, как обычно, на всю палату, а говорил тихим шепотом и передвигался на цыпочках. Такое со мной прежде было только раз в жизни - когда погиб Степуха.
- Ты знаешь чего, - подсев ко мне утром за завтраком, решил окончательно отравить мое существование Дмитрий Иваныч, - ты все же не расстраивайся, чего бы там у тебя ни было! Вот один умный человек хорошую мысль сказал однажды: "Свершить что-то вы сможете лишь тогда, когда потеряете всё!" Знаешь, кто это был?
- Геннадий Малахов? - басом пробурчал я, пряча от него глаза.
- Это Че Гевара говорил! - вмешался подслушивавший нас ехидный дедок, оппонент йога.
- О! Точно! - впервые согласился со своим извечным противником Трындычих и, воздев палец, так торжественно поглядел на меня, как будто после их с дедкой слов я должен был, как минимум, вскочить навытяжку и с патриотическим накалом затянуть на всю палату "Аста сьемпре, команданте". Еще просветители на мою голову выискались - мало мне было в прошлый раз Кирпича...
Я покивал им, лишь бы они поскорее от меня отстали. Команданте из его любимой революции никто не гнал, если уж на то пошло. И если он со своей астмой Кубу завоевывал, то неужели мне кто-то запретит без несчастного желчного тушить пожары?!
В обед ко мне прибежала Ленка и притащила неизвестно где раздобытый нетбук, тоненький черный Asus. Интересно, кто же это у нее из знакомых такой добрый, что расщедрился одолжить неизвестно кому вещичку ценой в десять тысяч, не дешевле?
- Что-то случилось? - разглядывая меня, спросила она. - У тебя глаза красные. Ты не спал? Болело?
- Нет, Лен, ничего не болело.
И я с неохотой передал ей наш вчерашний разговор с Николаичем.
- Фух! - с облегчением выдохнула она. - Ну, это-то я уже знаю.
- Знаешь? И как давно? - заподозрил я их в сговоре.
- Со вчерашнего вечера. С твоими общалась. И это очень хорошо, что ты уходишь из расчета, Денис!
- Хорошо?!
В общем, мы с нею поругались. Злой, я поднялся в палату. Даже нетбук забирать не хотел, но Ленка в последний момент успела сунуть его мне под мышку. Нет, ну это же надо?! Она обрадовалась, что я отлучен от любимого дела! Никакого понимания, только это вечное бабское оханье и попытка подгрести под себя всё и вся, чтобы, как наседка, опекать и квохтать. То-то я буду счастлив от такой жизни! Еще эгоистом обозвала. Долбанным.
Между тем, эта размолвка сыграла благотворную роль. Я решил для себя, что просто так они от меня не отделаются, и, умиротворенный этой мыслью, переключился на игрушку - то есть, на нетбук.
Первым делом настроил "аську" и проверил сообщения. Несколько штук были банальным спамом и четыре - от Вольдемара.
"Здоров, strelets! [лол-смайл] Я тут нарыл кое-что для тебя, - от 19 марта. - А ты в курсе, что сегодня обещают суперлуние? Я полез на крышу смотреть!"
"Эй, strelets, ты где?" - от 20-го, вечером, в то время я полутрупом лежал на хирургическом столе.
"Тут Аникин все рассказал, - в понедельник, 21-го. - Держись!"
Последнее его сообщение было позавчерашним и содержало номер телефона:
"В общем, strelets, позвони, когда сможешь".
Я сделал это незамедлительно. Осведомившись о моем состоянии, Володя тут же перешел к делу:
- Я узнал айпишник твоего Варуны. Тебе продиктовать или в "асю" кинуть?
- Кидай. Ну и как - с моего компа была регистрация?
- Нет.
- А-а-атлична!
- Я вычислил локализацию. Это поселок Артанай. Везучий ты - прямо под боком. Я подозревал, что это может оказаться вообще в другом полушарии...
Я посмотрел высланные им цифры номера, которые мне ни о чем не говорили. Скопировал и посмотрел через определитель местонахождения по IP-адресу. Верно: Артанай, 40 км от города. Всего-то.
Но не это главное. Главное то, что в Артанае до инсульта жила баба Тоня. Там у меня есть несколько неблизких знакомых. Неужели это развлекается кто-то из них? С другой стороны, а как этот "кто-то" узнал меня среди сотен тысяч русскоязычных блогеров, если больше никакой активности в Интернете я никогда не проявлял и реальное свое имя нигде не светил? "Котэ следит за тобой", что ли? Или очередное "совпадение"? Ну, уповать на последнее в моем случае уже смешно. Но что, что тогда?!
- Спасибо, Володь. Я твой должник.
- Погодь-ка, а ты адресок не желаешь узнать? - насмешливо откликнулся сисадмин.
Я оторопел. Он что, маг и чародей?
- А... ты узнал даже точный адрес?
- Обижаешь, Стрелец! Я узнал даже фамилию юзера!
- Ты гений.
- Я мега-гений, но сейчас это не так уж важно. Улица 15-й Сивашской стрелковой дивизии, дом 8... - (С каждым его словом в солнечном сплетении что-то сжималось все теснее и теснее.) - ...квартира 16. Владелец - Бирюков Андрей Васильевич, слесарь с 28-летним стажем. Вот теперь - всё. Теперь - ты мой должник.
Вольдемар усмехнулся и, не дожидаясь оваций, отрубил связь.
Андрей Бирюков был отцом моего ровесника Никиты, с которым мы в детстве изредка общались, когда с мамой приезжали проведать бабушку. Но было это и в самом деле так давно и редко, что я даже не уверен, помнит ли меня сейчас Никита Бирюков. Жили они этажом ниже.
Вслед за этим в голове всплыл другой фактик: восьмой-то дом по улице 15-й Сивашской в Артанае сгорел несколько месяцев назад из-за въехавшего в квартиру бабы Тони алкаша, который любил смолить папиросы прямо в постели, будучи подшофе.
- Смотри, как забегал! - наблюдая за мной, воодушевленно расхаживавшим туда-сюда по палате, отметил дедок-спорщик, и йог Трындычих снова ему поддакнул. И это подозрительное единодушие - второй раз за день! Не иначе как в Муромских лесах не досчитались одного медведя!
- А с утра-то сдыхля сдыхлей был! - подхватил мужик у окна. У этого моего соседа был смешной малоросский говорок и полная, очень полная супруга, таскавшая ему целые сумки снеди.
- Ну, что я говорил насчет свершений! - заметил йог.
- Это не ты говорил, - все-таки ехидно поколол его дедок, - это Че Гевара.
- Я, - гордо подхватил Трындычих, - и Че Гевара!
Домой!
Выписали меня с условием соблюдения постельного режима. "Ага, щ-щас", - подумал я, но согласно кивнул и улыбнулся своей лечащей врачице.
Я так мечтал попасть наконец домой, что не стал звонить отцу, надел выданную мне сестрой-хозяйкой куртку прямо на пижаму и двинул своим ходом. Благо, больница находилась всего в двух кварталах от нас.
С непривычки мне пришлось пару раз остановиться. Оказалось, я еще не настолько выздоровел, чтобы совершать длительные переходы, и это было странно, потому что в больнице без особого труда и колотья в боку поднимался по лестнице.
После той размолвки мы с Ленкой не общались. Однажды я попробовал ей позвонить, и она сбросила вызов. Что ж, хочет показывать характер - ради бога. Но я ее не обижал и виноватым себя не чувствовал, хотя, когда звонил, готов был извиниться и предложить примирение.
И все-таки вернуть нетбук нужно, поэтому, добравшись до своей квартиры, я уселся на тумбочку в коридоре и набрал ей эсэмэску.
"Вечером заеду!" - отписалась она, и больше ни слова.
В своей комнате я обнаружил кое-что новенькое. Пока меня не было, родители купили необычный стул и поставили его возле стенки, где висел бабушкин барометр. Походил он скорее на маленькое кресло, созданное помешанным на фэнтези мастером: среди этих вырезанных в дереве завитушек органично смотрелся бы какой-нибудь остроухий эльф или гоблин. Стул был скорее красивым, изящным, но что-то в нем меня настораживало.
Я пощупал его спинку, подлокотники, провел пальцем по одной самой сложной завитушке в орнаменте, попробовал передвинуть. Стул оказался неимоверно тяжелым - то есть, из самого настоящего дерева, покрытого прозрачным лаком. Тягать тяжести мне строжайше запретили на ближайшие полгода, и я послушно оставил попытки стронуть его с места, потому что все-таки не терял надежды вернуться в строй как можно быстрее и продолжать работать на прежнем месте.
Интересно, на какой распродаже мама приглядела этакую диковину? А главное - мне-то оно для чего? И без него тесно.
Связки чеснока в доме висели по-прежнему во всех углах, но уже выдохлись. Дверь щелкнула, из своей комнаты выглянула баба Тоня, заморгала, уставившись на меня. Я вышел к ней в коридор.
- Володя? А, Дениска, ты, что ли?
- Баб Тонь, а Бирюковых ты помнишь?
- Тех, что внизу живут? А как же не помнить, тем более Никитка вчера о тебе спрашивал!
Я не стал разочаровывать бабушку хронологическими реалиями, она жила в каком-то своем мире 15-20-летней давности, и ей там было уютно.
- И часто обо мне спрашивает Никита, баб Тонь?
Она задумалась, зевнула:
- Иногда бывает. Ладно, Воло... то есть Денис... пойду я посплю, поздно уже совсем. И ты не полуночничай, завтра опять школу проспишь.
Я ушел в ванную и с наслаждением забрался под душ. Да, надо как-то спланировать поездку в Артанай. Только вот под каким предлогом мне навестить Никиту Бирюкова? Найти-то их - это еще полбеды: наверняка погорельцев временно расселили в казенное жилье, как это у нас заведено, и в поселке всё про всех знают. А вот на вопрос "чего приперся?" ответа пока не было. Не скажу же я с порога, мол, здравствуй, Варуна, вот мы и встретились! Пошлет меня Никита подальше и будет прав, а я ничего не узнаю. Тут дипломатия нужна... ну или на худой конец автомат системы Калашникова.
После душа мне стало совсем хорошо и спокойно. Покосившись на нелепый стул, я подобрался к зеркалу и наконец-то полностью рассмотрел шов под ребрами. Рубец был ровный, еще ярко-розовый, со следами проколов хирургической иглы, но уже почти не отдавал болью во время прикосновения.
Ленка, как и обещала, приехала вечером, после работы. Она по-прежнему злилась на меня за ту ссору и на примирение не шла, сохраняя холодность и оставаясь на пороге в прихожей.
- Видимо, придется мне топать на какой-нибудь Интернет-форум, Аленосик... - вздохнул я, удрученно кивая.
Она вопросительно вздернула бровь:
- Форум?
- Да... Я буду просто вынужден спрашивать у других людей совета, как помириться с любимой девушкой.
- С любимой? - кривовато улыбнулась она, и в тоне прозвучал сарказм.
Интересно, все девушки так реагируют на признание, или это свойственно только Ленкам?
- Конечно, - не уловив подвоха, раскрылся я и тут же получил хук слева:
- Любимых девушек не ставят на один уровень с мебелью, с их мнением считаются, - суховато объяснила она, по-прежнему держа дистанцию. - Где нетбук?
Я принес. Она развернулась, чтобы уходить, но я удержал ее за локоть:
- Как Алиса?
- Нормально. В пятницу выписалась и улетела домой. Всё, пока.
Я довольно резко прихлопнул уже открытую было дверь и уперся ладонью в косяк, перекрывая Ленке выход:
- Лен, ну в чём дело? Ну хочешь, я...
- Стрельцов, у меня нет времени. Я не шучу.
- Угу. Вот так...
Стрельцов, значит. Отлично, Еремеева.
- Ты хорошо подумала?
- Да. Я не собираюсь дважды наступать на одни и те же грабли.
- Ты о моей работе?
- Я о твоей работе. О твоей идиотской работе! Пусти!
Я убрал руку и, стараясь выказать как можно больше равнодушия, удалился в комнату. Дверь за спиною лаконично щелкнула.
А может, я и в самом деле долбанный эгоист, как она тогда сказала? Нападение австралопитека-Кульпатова отношения к моей работе, конечно, не имело. Но после этого происшествия вмиг постаревшее лицо мамы было намеком, чего ей обычно стоят мои дежурства, любое из которых может закончиться чем похлеще. Родители никогда не выпускали из памяти трагедии со Степкой, просто они не говорили об этом со мной. Но подозреваю, что, встретившись тогда в больнице с Ленкой, они подняли больную тему, и из искры возгорелось пламя. Это естественно, когда вместе оказываются сразу несколько единомышленников. А уж кто больше Лены мог ненавидеть мою специальность? Жаль, что я понял это слишком поздно. Наверное, не стоило и начинать такие отношения - она не примирится с каждодневным риском, а я не смогу работать кем-то другим. Просто не смогу. Да, наверное, я все-таки долбанный эгоист.
- Простите меня, - сказал я родителям, когда они вернулись домой и бурно порадовались моему возвращению.
- Боже мой, Денис, ты в себе ли?! - мама пощупала мне лоб. - Что за разговоры? О, господи, как ты оброс! Тебе пора стричься! Совсем лохматый!
- За что же нам нужно тебя прощать? - уточнил мой корректный папа.
В коридоре послышался шум, и к нам выбралась баба Тоня, заспанная и в халате поверх ночной рубашки. Видимо, ей тоже было невтерпеж узнать, отчего это кается внук.
- Ну, в первую очередь за то, что я эгоист. Но это я не со зла, честное слово!
Все старшее поколение переглянулось и закатилось в приступе неудержимого хохота. Баба Тоня исключением не была. Насмеявшись от души, мама промокнула платочком уголки глаз и сказала:
- Помнишь, когда ты был маленьким, то чуть не устроил в гостях у бабы Тони потоп?
Бабушка закивала: прежние времена она помнила отлично, не то, что нынешние.
- Потом, когда тебя однажды в садике спросили, кем ты хочешь стать, когда вырастешь, ты сказал, что пожарным. Я даже где-то в тетрадке записывала все твои смешные реплики, только вот давно ее не видела...
- Эм... нет, не помню. Я так сказал?
- Ну да, так и сказал! А когда тебя спросили, почему именно пожарным, ты ответил, что тогда сможешь спокойно лить сколько угодно воды назло бабушке, и она не сможет тебя отругать.
- Ругала я его знатно! - согласилась баба Тоня. - Он же Бирюковым всю квартиру залил, а у них ремонт свежий!
У меня в голове тут же сложилась картинка: пылая жаждой мести за испорченные новые обои, Бирюков-старший (или младший) выдумывает долгоиграющий план, как можно меня развести, выжидает двадцать лет, словно граф Монте-Кристо в застенках замка Иф, и воплощает в жизнь со всей яростью обиженного и оскорбленного квартировладельца! Представив себе Бирюковых (особенно старшего, который слесарь) в цилиндре и во фраке, я не сдержался и тоже хрюкнул от смеха в ладонь. К счастью, никто не понял правильной причины: родственники решили, что я смеюсь над своим малолетним заявлением. Просто очень уж прикольно выглядел в гипотетическом цилиндре вечно поддатый Андрей Васильевич.
- Ну-с, вот так и сбываются детские мечты! - потирая руки, сказал папа и предложил начинать ужин.
- Ох, лить воду ему сам гороскоп велел! - усаживаясь с нами за стол, засмеялась бабушка.
- Это почему?
- Он же Водолей!
- Да?! - удивился папа, вглядываясь в меня так, как будто ему сообщили о присвоении мне Нобелевской премии. - Не знал. А я тогда кто?
- Ты - Близнецы, - спокойно ответила мама.
И пока они с бабушкой посвящали нас в тонкости зодиаков, мы с отцом, не сговариваясь, закатили глаза к потолку: обычно у женщин такие темы надолго.
- Ужас! - шепнул папа. - Как они всю эту ерунду запоминают?! И зачем?
- Еще по годам есть, - на всякий случай предупредил я его.
Выговорившись от души, мама и бабушка перешли на более актуальные и даже чем-то интересные мне темы - чем меня кормить, чтобы не обидеть врачей. Но когда я услышал будущее меню, то понял: лучше бы они продолжали говорить о гороскопах. Вспомнил с горя старый детский мультик: "Я не козел, траву не ем!" Но их разве переубедишь? Врач ведь написал, блин!
- А зачем вы купили этот странный стул? - в надежде сменить тему спросил я.
- Какой стул? - не поняла мама, и рука ее, не донеся вилку до рта, замерла в воздухе.
- Тот, что стоит у меня в комнате. Фольклорный такой стульчик. Типа, эльфийский трон.
Они с отцом недоуменно переглянулись:
- Мы никаких стульев не покупали!
- Позвольте вам не поверить! - сыронизировал я, меж тем теряясь при виде их лиц: кажется, они не притворялись.
Отец поднялся:
- Посмотрю.
Мы все отправились в мою комнату, и старших я пропустил вперед, зайдя последним.
- И где? - спросила мама.
- Вон... же...
Никаких стульев под барометром не было. Ни эльфийских, ни самых обычных.
Я подошел к тому месту, где он стоял еще двадцать минут назад. Стула не было. Не было! А в последний раз я взглянул на него, когда услышал, как с приходом родителей открывалась входная дверь, то есть еще двадцать минут назад эта штука была на месте. Родители озадаченно переглядывались, и мне не нужно было этого видеть: я ощущал их тревогу позвоночником. Пытаясь мне хоть как-то помочь, бабушка заглянула под кровать и развела руками.
- Это наркоз... - кашлянув, тихо сказал отец, с намеком посмотрев на мать и та понимающе кивнула.
- Вы о чем? А?
- Тебе вводили кетамин. Он так действует, что ты не засыпаешь полностью и слышишь, что происходит, но не чувствуешь боли и при этом у тебя возникают слуховые и зрительные галлюцинации. Он повышает артериальное давление, поэтому тебе во время операции вводили его. Вообще это психоактивное вещество. Наркотик.
Я опустился в свое компьютерное кресло:
- Но... это же было давно?
Вот откуда были те голоса, Шивы-Савитри, странные видения. Все очень просто: мне впрыснули тогда галлюциноген, и я, как выразилась однажды Ленка, просто смотрел мультики, пока надо мной шаманили врачи.
- Индивидуальная реакция организма непредсказуема, - вздохнул папа, присаживаясь напротив меня, на кровать, и по обе стороны от него уселись мама и бабушка. - Это как расширение сознания при медитации. Кто-то делает это осознанно, с кем-то происходит случайно, при постороннем воздействии - так, как с тобой. А у кого-то никаких эффектов и последствий.
- И я что, всю жизнь теперь буду ловить глюки, что ли?
- Я думаю, это временно. Но как пойдешь к врачу, ты ему об этом расскажи, Деня.
Да, да, всё сходится. Всё, кроме одного: многое из того, что я только что причислил к галлюцинациям, приходило ко мне во снах и в реальности и раньше - до того, как меня пырнул Кульпатов.