Эпидемия странного никогда ранее не фиксировавшегося заболевания развивалась загадочно и быстро; стационарные наблюдения картину не прояснили, научный мир захлебывался взаимоисключающими дискуссиями - тягучая чуйка засасывала многих в мир не врачебных, а эзотерических, оккультных методов спасения. Когда вопрос жизни и смерти не риторический, не литературный, тогда все барьеры утонченного взаимопонимания рушатся, лишь первичный инстинкт - родительский остается, в своей злой нормально-первозданной природе: все для родного дитя, любым способом, любыми средствами. В такой момент только и правит человеческими (ещё уже - материнскими) действиями не справедливость, а действенность. И совсем не обязательным становится пол той самой праматери рода. Тот, кто способен выдержать и вынести на себе гигантское напряжение мук, надежд, кризисов, иллюзий и после всего этого ещё увидеть лучик в конце вселенского мрака, тот и впрягается. Первейшей и важнейшей основой становится не воля, не сила, не деньги - исключительно вера. Притом у всех разная: отличие состоит лишь в несходных вотивных символах её выражения, в знаковой изменчивости уподобления, а вот крепость духа обязана быть неисчерпаемой.
Мне было так тошно, как никогда раньше. Провидение неумолимой силы подвисло над нашими головами, в первую очередь над Игорем, Игорьком, Игоречеком; изначально мне мерзко подумалось о плате за прежнее счастье, переходившее иногда в умильную гордыню: то есть за то, за что и вечная Книга и более современные верования не только предупреждают, но и жестоко клеймят. Не любим мы задумываться о будущем философски, диалектически. Материалистично, прагматично, в конце концов, фантастично - это, пожалуйста, это - да, с большим энтузиазмом, с пылом с жаром. А вот мысль о Дамокловом мече собственного жертвенного прецедента - упаси господи - кто угодно, только не я. Почему? Потому что он оборвется не сейчас, в крайнем случае, упадет рядом или на другого. В этом упоительном дискурсе проявляется великий инквизиторский смысл самовнушения, такой смеси психоаналитической зауми и простого житейского "тьфу-тьфу, и пропади оно пропадом".
- У меня нет сейчас времени для серьезного разговора... Ты прекрасно осведомлена о проблемах ближайшего месяца - сама работаешь по этим позициям. Потом, отпустит немного и спокойно, выверено обсудим наши дальнейшие шаги.- Михаил Алексеевич с доброй уверенной улыбкой смотрит на Ирину и пытается погладить её по голове, словно котенка. - Вы хотя бы задумались о том, что мне сказали, ведь у меня есть память и я могу вам напомнить прежние обещания и общие надежды. То, с каким упорством вы отказываетесь выслушать меня до конца... как ты затыкаешь в буквальном смысле рот, мне ясно показывает твою неискренность в прошлом и настоящем. - Ирина сдерживается, не плачет, наоборот напрягается до выступающих жилок на шее. В дверь стучат, затем сразу же входит секретарь и сообщает шефу о важном звонке из Комитета. Михаил Алексеевич просит Анну Наумовну проводить Ирину. Сцена ухода больше соответствовала другому определению - увода, профессионально исполненного верным помощником; в мизансцене чувствовалась рука большого опытного мастера виртуозно танцующего танец не только вдвоем, но и соло, где партию партнера подразумевают, однако виртуальные движения пары все равно синхронны и отточены. Вот и след Ирины уже растаял, вот и временная сиюминутная нелепица забыта и снова Михаил Алексеевич может заниматься реальными делами, а не подтиранием соплей у нервических женщин.
Выныриваю с густого причмокивающего болота; наверху множество людей в мундирах непонятной принадлежности; не бегут, не смотрят на меня, не двигаются, уродливо скалятся, обнажая бесконечный зёв с рядом жутких лезвий вместо зубов; меня неотвратимо тянет к одному из них; не упираюсь, не сопротивляюсь - стремительно мчусь в черную безразмерную бесконечную дыру; в миг окончательной ужасной сладостной аннигиляции срываюсь в крик схлопывающегося возвращения. В очередной раз, под утро, ретранслирующийся кошмар переворачивает нормальный порядок сна, корежит первую половину дня, да ещё обволакивает грядущее девиационными метастазами. Утешает лишь не ежедневность ужастика, наоборот, определенная регулярность имеет место быть: не больше двух раз в неделю и никогда в выходные дни. Последний эпизод далеко не самый жесткий - недели две тому назад я не мог заснуть часов пять и только перед самым подъемом немного забылся. Но тот круг ада, в отличие от других, нашел и открыл резонирующие створки в моей памяти. Параллели и подобия нехотя карабкались наверх, хотя я, казалось мне, уже давно переместил их в архив - потом в шредер. Начинал задумываться об Ольге (ведь всегда подсмеивался, нередко шутил о колдовской природе моей бывшей супруги); сейчас моментами колотятся вопросы по моему теперешнему состоянию и по конечному нашему раздору (совсем не дипломатичному), и наплывают её слова (уже и не разберешь, где память, а где воображение) о том, как тем или иным способом, но я прочувствую природу своего поступка до конца. Но после того как Кристина во время нашего бурного ослепительного турне по сапожку и Пиренеям, заявила об ожидаемом и осознанном решении стать мамой, все прежнее негативное сломалось и отошло вглубь (однако, к сожалению, не навсегда). Её позиция не просто объяснима - она естественна: живем вместе не первый год, в ладу и в постели, и в жизни, а это все-таки главное, да и она далеко уже не девочка, а я не мальчик.
Почему Элеонора не хочет со мною общаться; с Ирой они теперь "не разлей вода", а когда я Ирину спросила о Лере - она фыркнула и сказала, мол, обещала не рассказывать мне об их секретах. Какие там секреты? Одни лишь сплетни о мальчиках и том кто на кого как посмотрел. Пусть шепчутся до посинения - мне все равно. Вообще могу и с Ирой раздружиться; у нас во дворе куча подружек моих есть. Вот дома что-то необычное происходит: родители закрываются в комнате и сначала тихо, а потом шумно спорят и ругаются, ну может быть не так как соседи наверху, когда весь дом слышит и даже полицию несколько раз вызывали. А потом тетя Люся ходит с синяком, а дядя Женя, в другой раз, с рукою на перевязи. И отец куда-то уехал на автомобиле, вернулся обратно на какой-то ужасной машине, в которую даже стыдно садиться. Брат ещё пристает постоянно со своими малышовыми вопросами. Все-таки жаль, что Игорь настолько младше меня - на 9 лет, никаких общих интересов. Мама думает, что я ничего не вижу, ничего не понимаю, она закрывается в ванной и плачет полдня. Папа, вообще, последние недели домой возвращается очень поздно: я или сплю или засыпаю, а он с мамой ещё долго о чем-то говорит, спорит, но мама при папе не плачет, говорит очень тихо - ничего не слышно. Я один раз пошла в туалет и незаметно подступила к двери их комнаты, правда, мало чего поняла - только отдельные слова и кусочки предложений: "виноват, они сколько, а был ли следователь, но прошло столько лет". Я у мамы спросила, когда папы не было, не случилось ли у него что-то на работе или с друзьями. Но мама сказала, мол, волноваться нечего, мол, у нас все в порядке и я напрасно беспокоюсь и придумываю очередной сериал с продолжением. Потом всё успокоилось, родители опять стали веселыми и беззаботными, но потом случилось Это.
- Эту роль ей не видать - только пришла, а уже стремиться меня на задник сцены выпихнуть.- Алла искусно тряхнула своими ярко-барханными кудряшками (этим жестом она любила подчеркивать, заканчивать мысль, тему).- Ты горячишься, как обычно беспричинно; ну кто она и кто ты? Даже не хочется сравнивать. Тебя знает вся страна: главные роли в фильмах, а оглушительный успех в последнем сериале - тебя же номинировали на Нику.- Да и что - лишь номинировали, а дали этой стерве, переспавшей со всеми подряд.- Тут ты перебарщиваешь - она же снимается, в основном, у мужа,- Михаил тоскливо улыбается, очень сдержанно, стараясь не вызвать очередной взрыв эмоций.- Ну, конечно, даже ты защищаешь всех, кроме меня,- легкая, как проходная роль в сиюминутном сериале, слеза аккуратно выкатилась из левого глазика (более фотогеничного, чем правый, во всяком случае, так она считала). Михаил пробует погасить очередную "бурю в стакане" стандартным методом - сексуальным (Алла как-то назвала это - реновацией системы Станиславского). Самым главным здесь была даже не длительность акта, а его моментальное исполнение: где бы они не находились в исходный момент времени, в каком бы облачении не были они действовали по одному животворящему шаблону. Никаких поцелуйчиков, телячьих нежностей - жесткий, физиологичный, спортивный секс без сантиментов и лишних слов - только энергичное соединение двух молодых упругих бодрящих тел. Обычно, на выходе, жизнь продолжалась в прежнем докризисном темпо ритме. И сейчас, находясь на кухне, они мигом использовали, в качестве подпорки для дамы, морозильную камеру интимно расположенную в темном углу. Сама она предпочитала "Похищение Европы" - гораздо более терпкий прием в ограниченном времени и пространстве, но художественный вкус и благоприобретенный опыт успешно реализовались и в этот раз.
- Ты специально превращаешь меня в податливую куклу, таким простым и приятным способом,- нашептывала Алла, полулежа на его коленях и закручивая волоски на Мишином затылке. Кресло было огромным старинным, доставшимся от каких-то далеких родственников при их радостном переезде из центра на окраину; вместо обычных ножек - 4 резных бочонка, изготовленных из каменного дуба; при желании в нем прекрасно размещались до 5 человек стандартного телосложения. Обычно, если они были дома, то доигрывали свою нестандартную партию на нем, точнее в нем: оно принимало их в себя с какой-то особой автохтонной теплотой, постепенно выдергивающей их из истомы альковного свершения.
- В такие минуты я вспоминаю Роденовскую "Весну" - такое телесное чувственное совершенство возможно создать только после собственного тактильного обладания женщиной.- Мишину выспренность Алла погасила мгновенно.- Ты когда-то мне говорил о нормальной селективной цепочке, так вот в нашем домашнем театре все гораздо прозаичнее: действие-образ-сотворение; а по мне ещё проще: после траха наступает момент замещения сексуального процесса творческим началом. Мне бы хотелось большего - чтобы мой мужчина, в нужный, исключительный момент ради меня пошел бы до конца, до самого конца.- Я готов, всегда готов.- Михаил ответил, не задумываясь.
Для Ивана сезон складывался не просто удачно, а фантастично: предложили контракт, о котором год тому назад и не мечтал, сыграл две игры в основе с первых минут и забил два мяча, причем победный в дерби. Отец ему подсказал не торопиться с подписанием, но и не тянуть чрезмерно, только побороться за один пункт: срок действия и пролонгация, чтобы оставить в будущем место для маневра. Единственной проблемой было отсутствие агента (осознанное решение отца) и довольно трудное бремя личных переговоров с администрацией. Там понимали, знали о его постоянных консультациях с отцом - опосредованных, но очень конкретных и всячески уплотняли время принятия решения до минимума. И когда поставили ультиматум, отец дал карт-бланш на не самый удачный вариант, но все-таки учитывающий и их мнение. Ко всем пряникам года добавилось и его резкое, неожиданное, прежде всего для мамы, решение оформить отношения с Ксюшей (отец отнесся нормально); на мамино возражение о возрасте (обоим было по восемнадцать с половиной лет), ответ нашелся сразу - а вам было сколько. Это был риторический вопрос - и на него мама твердо ответить не смогла. Ком позитива несся под горку с неумолимой обреченностью. Не могло столь долго быть так безоблачно - на всякое добро непреложно вылезает из мрачных глубин (причем довольно споро) зло, и далеко необязательно это происходит лишь в мировом, глобальном порядке, отнюдь - чаще, подобное навещает небольшие семейные образования и отдельных людей...
Прошло два года. И если предыдущие временные сегменты выпадали из Иванова календаря, словно весенние облака, несущиеся, словно борзые собаки, то теперь каждый месяц, день, час мучил и напрягал, мертвецки выхватывал из нормальной жизни и повторялся вновь с роковой неспешностью. Тот неказистый и вечно ущербный Алексей, над которым смеялась вся команда, тот, кого считали безусловным "блатным" приживалой (без всяких, кстати, оснований) нагло вытеснил его с основы, да ещё и в сборную попал. Совет отца: после незначительного растяжения не торопиться с возвращением в тренировочный процесс оказался ложным. В этом промежутке он потерял и место в основе и что более важно уверенность в себе. Тем более - команда провела тот отрезок особенно удачно, выиграв 4 из 5 игр, и лишь в одной сыграв вничью. Победный состав, как правило, не меняют. "Назло врагам" Иван перестал нормально тренироваться, полезно играть и скатился до второй команды, где тренер стал ему периодически вставлять по первое число - по разным субъективным причинам: ему - тренеру значительно снизили премиальные, так как его протеже выбыл из основы - это первое, игра Ивана не устраивала его сейчас совершенно (он играл не на команду, а индивидуально и вхолостую), - это второе и главное. Плохо стало и дома: Ксения все чаще заговаривала о ребенке, отец постоянно бурчал о "мягкой игрушке", так он отзывался об Ивановом нынешнем положении - только мама утешала его вкусными домашними яствами.
Какой музыкальный пассаж. Виолончель и скрипка. Мое мужское и её женское. Это ведь очень спорная константа. Находятся оппоненты с обеих сторон. Но я буду придерживаться своей линии в поиске своего концепта и в его реализации. Ведь дошло до того, что моя творческая энергия фактически истлела до конца. Практически стоял перед ужасной альтернативой - болезнь или музыка. Но подобный дискурс только усиливал распадающиеся звенья созидательной цепочки: естество-влечение-желание-осуществление-несвобода-отторжение-болезнь-обретение-преодоление-независимость. Первое и главное - отторжение от больших оркестров, пусть и болезненное и радикальное; задача - ни в коем случае не превращать классическую музыку в индустрию. Не болезненная конкуренция с интригами и подковёрными играми, а обмен мировоззрений с подчеркиванием тонких красок вместо грубых мазков размашистых концертов, фестивалей. Я помню тот момент в шестом Бранденбургском концерте, когда она присоединилась к нам, словно облако, изящно выскользнувшее из небосвода. Высокая нежная пронзительная тема её скрипки сошла как любовь через мучение, как любовь через преодоление. А в III. Allegro показалось, будто нашему дуэту подвластны любые таинства священной музыки. Низкому насыщенному баритону моей виолончели тонко задиристо подпевала её искренняя скрипка. Точно животворящая природа одного получила метафизическую инъекцию другого - в результате у нас родились сначала постмодерн натюрморт "ОммажЉ6", затем - Олег, столь же уникальное явление нашей жизни.
Для квалифицированного изучения проблемы, скорее даже перманентно развивающейся трагедии, мне необходимо было найти опору и прежде всего для того, чтобы новые участники сообщества заставили меня открыть в самом себе потайные створки замкнутого подсознания. Я воспользовался помощью своего продвинутого соседа - специалиста по психолингвистике и не без его помощи стал посещать группу психотерапевтического взаимодействия; в большей степени надеялся получить выход на специалистов по болезням находящимся на стыке головного мозга и неврологии. Но длительность программы, её размытость по различным тренингам заставляла меня предельно уплотнять время пребывания в группах и, несмотря на видимое сопротивление куратора, я лихорадочно суетился от гештальгруппы до Т-группы с заскоками в параллельные мини сообщества: группы тренинга, телесной терапии и лечебных факторов. И мне удалось выудить из сонма профессоров того единственного, в которого я уверовал всеми фибрами, изодранного болезнью сына, нутра. Не имея никаких реальных подходов к нему, да и, честно говоря, надежд я дергано сунулся к нему со своими черными тараканами, но получил холодный, замкнутый на все 100% ответ, без какой-либо перспективы на возможность реверсии. Чем сложнее становилась задача, тем больше убеждался в правильности направления; однако никаких реальных знаков продвижения не выявлялось - только сложное подсознательное ощущение било по темечку колокольным набатом: "здесь и только здесь ты найдешь ответ". Когда цель видна, желанна, а в руки не дается, когда это не вопрос престижа, гордыни и тому подобных вариаций цивилизационного выбора, а задача жизни и смерти, тогда, отбрасывая всякую щепетильность, начинаешь тыкаться носом в любые щели и, в конце концов, выискиваешь мизерный, возможно придуманный самим собою, просвет, и тут же бросаешься в него безоглядно. Совсем случайным "тут же", почти как рояль в кустах, хотя я совсем не расположен в сей час для игривых сравнений, оказалась внучка профессора - отнюдь не вамп-дама - совершенно простенькая, обыкновенная девушка, правда того возраста, когда почти все особи женского пола привлекательны той свежестью весенних лет, которая улетучивается столь же быстро как и календарная весна в нашей местности. Найти точки соприкосновения с ней было сложно - да и на контакт условный легкий по касательной совсем не реагировала... потом, в развитии событий, мне открылась сокровенная новелла её прошлого, и чрезмерная осторожность не показалась вычурной. Для начала я успокоился и вспомнил конфуцианскую истину о человеке, сидящем на берегу реки. В первоисточнике он ожидает мертвое тело своего врага. И дожидается! Но здесь нет ни четкого места, ни обстоятельств образа действия, ни линейного времени - только присутствует такая экзистенциальная пауза, выход из которой пока не виден. И хотя в нашей семье все было заточено на поиск Грааля здоровья, жизнь все же продолжалась. Нельзя постоянно находиться в состоянии крайнего напряжения без потери скорости продвижения к желанной цели, пусть даже малореальной. Раз в неделю мы, когда врозь, когда вместе ходили в бассейн, тем более один из тренеров по плаванию был нашим близким приятелем - настолько близким, что не раз вместе с нами, чаще со мною, отправлялся в путешествия, в основном в южном направлении. Михаил был не просто тренером - он был все ещё действующим спортсменом, участником не только региональных соревнований, но и призером чемпионатов мира и Олимпиад, правда, среди ветеранов. Председателем их клуба была П. - одна из первых советских олимпийских чемпионок в плавании, в виде, который много лет был в арьергарде отечественного спорта. Её особость - такая уникальность неофита в сонме богов Олимпа обеспечила ей из ветхозаветных времен советской империи до наших дней приятное место в лучшем спорткомплексе страны. Так вот именно там, на дорожке, я и встретился с Вероникой почти лоб в лоб, если точнее - на встречном курсе; естественно меня она и не вспомнила - кто я был на тех семинарах: один из многих страждущих знания (хотя у меня была все-таки другая задача). Неожиданным для меня оказался её выход из воды (раньше я описывал Веронику довольно скромными красками), молодое тело, обработанное мягкими спортивными нагрузками, привлекало взгляды, отношения, интерес - и не только мужчин. Но у мужчин вполне понятной и естественной заинтересованностью, у женщин экспресс-анализом с уценочной канвой. На меня исключительное впечатление произвели ноги - они сливались с грудью и в своей расточительной длительности устремлялись в сладостную бесконечность. То есть моё первое впечатление оказалось в плену задачи и лишь зафиксировало её облик в заранее придуманной схеме, настолько искусственной, насколько хватило моей фантазии; скорее даже не фантазии, а той прозы, где заранее обозначенная модель является остовом для синонимов, антонимов, фразеологических оборотов и других деталей литературного механизма. Заметил я и её полную индифферентность к самым разным проявлением интереса к ней со стороны мужчин любого возраста; по максимуму, относительному, она контактировала лишь с самой П. и изредка с тренером (как раз - с Михаилом). Несмотря на предельно сжавшееся для моей семьи время, на пульсирующее нетерпимостью стремление что-то предпринять я все же укротил свой нервный тремор, в ожидании, в надежде на мистический прорыв. Мой пусть и не слишком значительный опыт подарил мне одну большую и цельную константу: когда можно повременить, когда что-то очень невтерпеж - остынь, сделай паузу - ситуация или сама дойдет до абсурда, или разрешиться более-менее удачным образом. Потом, после моих настойчивых расспросов, Михаил поведал мне о том, каким образом появилась в клубе Вероника и почему П. покровительствует ей. История простейшая: её дед провел матери П. сложнейшую операцию по удалению опухоли в мозге и мама после этого благополучно живет и здравствует вот уже десяток лет - недавно ей исполнилось 93 года. Игорь угасал, а я тыкался по разным углам в каком-то странном состоянии: ждал непонятно чего, непонятно когда и непонятно от кого, а самое главное - толком не видел, не понимал перспективы своих действий. Это угнетало сильнее всего. Михаил был в курсе моих планов (вчерне) и хотел мне помочь, но в силу частных причин не очень подходил для этой роли. Он являлся законченным холостяком в своей чистой незамутненной никакими исключениями ипостаси; конечно и такие крепости иногда капитулируют, но Суворовых в юбке единицы, а подобных мужчин тьма тьмущая. Конечно и они, в большинстве своем, тоже претерпевают кой-какие дамские узурпации, но до окончательной сдачи доходят немногие экземпляры. Я ждал эзотерики, потустороннего вмешательства - а случилось по легкому, по бытовому, будто бы денежку поднял с тротуара.
- Какое время на дворе, такой и подвиг,- в последствие сообщил Михаил своё отношение к произошедшему. Вероника обычно приезжала в бассейн на своем мини-купере, но в тот день мы её после раздевалки увидели в длинном красивом красном платье и в туфлях со шпильками с необыкновенно изящным "воротничковым" украшением щиколотки и ремешком спереди. Выглядела она ослепительно, особенно на фоне привычного гардероба; особый шик - высокие туфли, превратившие её в девушку модельного вида. Только одна деталь выпадала из этой сладостной картинки - умение двигаться в такой обуви у неё явно отсутствовало. И когда мы спускались на эскалаторе чуть выше неё, то не успели даже удивиться маленькой трагедии, случившейся с нею. Шпилька туфли застряла в прорези эскалаторной ленты и когда она беззвучно умоляющими глазами попросила помощи, Михаил, никогда не забуду, энергично подтолкнул меня по направлению к Веронике. Я словно Врубелевский демон мгновенно опустился у её ног и, недолго думая, обхватив ладонью щиколотку осторожно, в тоже время резко сорвал каблучок из щели; нога освободилась, но шпилька скособочилась и девушка сначала оперлась на поручни, а при сходе с эскалатора на мое плечо. Мы энергично доскакали до ближайшей скамьи и присели. Благодарности, честно говоря, не ждал, но на теплое слово хотя бы рассчитывал. Отнюдь. Она была спокойна и озабочена, одновременно. Посмотрела на часы, на туфли, на Михаила, потом, вскользь на меня. Достала телефон, позвонила.
- Дедуль, ты не беспокойся, но у меня обломился каблук на туфле... Ну, конечно, не трагедия, но выгляжу словно подстреленная лошадка... Хорошо, пусть косуля, но с театром, видимо придется... или может быть ты пойдешь... Я помню твои слова о "Современнике" и об этом спектакле. Да помогли, мужчина с нашего клуба, да и тренер здесь рядом. Конечно, поблагодарю. Вот прямо сейчас. Ой дедуля не спеши, мне, кажется, ситуация может разрешиться благополучно. Я тебе через 15-20 минут перезвоню, точно. Ты же на машине?
Услышав наименование театра, я открыл смартфон и в поиске набрал "сапожные мастерские" в районе метро "Чистые пруды". Выскочили 3 варианта: один в начале Мясницкой (далековато), другой - на Сретенке, третий - на углу бульвара, во дворе углового дома, рядом с метро. Я позвонил, ответил молодой мужчина с характерным акцентом и сказал о готовности сделать срочную работу за двойной тариф. Я ответил ОК. В завершении моего разговора Михаил активно жестикулировал и что-то шептал на ухо девушке, при этом тепло и счастливо указывая на меня. Всё удалось и, хотя я не пришпоривал события, но как-то само собою вышло удачно: Михаил, быстро откланялся, поручив мне в качестве контрольной подпорки проводить Веронику к театру и передать её в целости деду. К тому же, в завершении этого, столь долгого и неожиданного дня я попал на премьеру, на которой, надо признаться самому себе, ощущал изрядное не комильфо, понимая несуразность моего сиюминутного праздника с болезнью сына. Спасала лишь мысль о том, что благая цель выводила мой поступок за рамки низовых обобщений, и тем самым несколько снижала внутренний градус беспокойства и уничижения. Иван Сергеевич каким-то ловким способом добыл мне билет, да ещё в первых рядах партера, и я провел вечер в окружении на редкость интересных людей. К моей радости он меня, так мне тогда показалось, не узнал. А Вероника, в окружении дедушки и нескольких, показалось мне, близких людей преобразилась столь сильно, как будто это была совсем другая девушка: не только красивая, не только спортивная, но и легкая, раскрепощенная - совсем не та "бука" со стылого Севера, какой представлялась мне, да и не только мне. После этого приключения значительных перемен в осуществлении моих помыслов не произошло, но все же я постепенно перешел в узкий ранг персон, с которыми Вероника пусть коротко, но контактировала. Вот таким образом: по шажочкам, по коротким перебежкам, получая болезненные тычки от домашних, я стал вхож в семейный круг Вероники. В качестве кого? Вы спросите. Очень неудобно отвечать на такой вопрос - прежде всего самому себе и близким. Жена, да и дочка, несмотря на юный возраст, пусть и не задавали вопросы, но одаривали меня черным, мрачным обращением, безмолвным и потому гораздо более ужасным, чем любой, даже огненный скандал. Да и в семье Вероники мое нахождение выглядело странноватым: сравнительно молодой мужчина (тридцатипятилетний) находился рядом с девушкой, ходил с ней по музеям и другим культурным заведениям, ко всему сущему - имел двух детей и, собственно, не проявлял почти никаких романтических наклонностей, только немного галантности, с большой натяжкой это можно было бы назвать мягким флиртом. Особенно критично относилась ко мне мать Вероники, наконец, тет-а-тет, она мне высказала свое видение ситуации и её, очень откровенные, я бы сказал, постмодернистские взгляды на взаимоотношения полов меня удивили. Со стороны она выглядела достаточно консервативным человеком, и когда я услышал от неё прямые вопросы о моих сексуальных отношениях с женою и с её дочерью я немного растерялся. А после моих пространных и неловких фраз о дружбе в ответ услышал гомерический смех (несколько жутковатый) и безнадежное неприятие моих слов. И в конце жесткий текст о неестественности такого нелепого содружества. Тогда я, откровенно говоря, молниеносно капитулировал, и, проанализировав ситуацию, решил все поставить на Зеро, потому что время катастрофически убывало, надежда тоже. Чуть отвлекусь теперь, с высоты определенного опыта, прежде всего семейного (не только моего) я узнал секреты, можно даже сказать обнажил скелеты, крепких, основательных взаимоотношений в "образцовых" семьях. Причем социальный статус субъектов, казалось бы - важнейший фактор, в данном вопросе не играл никакой роли: и строители, и философы, и спортсмены были здесь равны. Так вот - там где вторая половина занимала безусловное место неформального лидера, там, где главная женщина семьи, выпукло это не демонстрируя, принимала критические решения единолично, там, как правило, браки не разрушались от легких подземных толчков и жесткий дубовый каркас семейной рамы, исполненный в стиле барокко, не давал возможности произвольно перекроить картину семейного бытия. Алла Константиновна именно такой и была, и после моего сбивчивого, дерганного откровенного монолога одной фразой привела меня в порядок. Слова были простые, но очень весомые:
- Если спасение Вашего сына в руках моего супруга, то можете не сомневаться - всё необходимое, и даже сверх того, будет сделано.
Я, естественно, отсутствовал при их разговоре и лишь при личной встрече с профессором смог оценить её вклад в развитие событий. Разговор с профессором состоялся на нейтральной территории (по его настоятельной просьбе), вдали от мест служебного пользования. Отложился в памяти не гладким линейным повествованием, с наводящими вопросами, а отдельными фрагментами. Их я помню по степени важности, да и по степени неожиданности тоже. Сначала Иван Сергеевич, так звали профессора, четко и развернуто объяснил абсолютную закрытость сведений и очень тихо, я бы сказал исключительно конфиденциально объяснил мне про возможные проблемы у меня и у него в случае утечки информации. Тут же огорошил меня новостью о единственно задокументированном случае выздоровления: только один из, примерно, пятисот больных, пошел на поправку, причем не просто мальчиков - именно старших сыновей. Дальше посыпалось подробное медицинское освещение проблемы, кстати, совсем ещё не решенной, подвисшей в неопределенности; на самом деле я мало чего понял, но кое-что записал. Если коротко обозначить основные направления его исследований то главные позиции, которые запомнились, - гемостаз крови и влияние на трансформации астроцитов в головном мозге, в частности, в гипофизе изменения глиальных клеток, напоминающих астроциты и что все они на каком-то этапе перестают защищать нейроны головного мозга. Потом он перешел на более понятные для меня соображения: рассказал о том, что, перебирая множество провоцирующих и сопутствующих факторов, многие основным посчитали наследственный, и он тоже, в какой-то степени, склонился к данному заключению. И хотя изначально предполагали очаговую или общемозговую симптоматику, но МРТ и другие исследования не подтвердили данную гипотезу. А дальше он мне поведал такую историю, в которую я в здравом уме никогда бы не поверил. Однако обстоятельства таковы, а надежды тают - потому самые фантастические версии я готов был принять и следовать в любом направлении, лишь бы результат начал меняться в благоприятную сторону. Один из наблюдаемых ребят, причем из ранней, первой волны больных, уже находясь, практически в крайней стадии развития заболевания, когда не было никакой надежды, когда доза обезболивающего препарата сама уже могла вызвать необратимые изменения вдруг, неожиданно и скоропостижно выздоровел без всякого дополнительного медикаментозного и хирургического вмешательства. Иван Сергеевич, вспоминая об этом событии, упомянул и о консилиуме после сего чудотворного возрождения. Это было странное, где-то несуразное по методологии, межличностное общение элиты медицинского цеха: то есть, после активного обмена фразеологическими оборотами, не имеющими к сути проблемы почти никакого отношения, наступила томительная пауза, завершившаяся английским "до свидания" и моральной капитуляцией всех и его в том числе. Слава богу, так он вспоминал, его спасло чудесное явление матери мальчика и, самое главное, новость, которую она ему сообщила после клятвенного обещания "никому более". Так что вы второй человек могущий разделить со мною ношу клятвенного обязательства и, несмотря на серьезные колебания, я, после долгого мучительного разговора с Аллой, решился на это. Затем, в завершении, он объяснил мне, что за день до чудотворного выздоровления отец мальчика совершил суицид (удачный, если можно так сказать о смерти). И уже на прощание - на улице, неловко закашлявшись, скороговоркой невнятно, но понятно о кураторах из органов и об отцах из Верхнего чина, и скорой (реально - скорой) вероятности обнародования данной тайны.
После столь основательной информации я долго не мог соотнести явь и фантастичность вышеизложенного: меня бросало от одной идеи к другой, от нормального рассудочного анализа до крайнего решения. Остановили лишь два фактора - боязнь катастрофических последствий в семье после моего ухода (я представлял супругу в полной прострации) и далеко не стопроцентную уверенность в нужном окончательном результате. А самым главным все же было состояние Игоря: уточняя детали развития болезни у профессора и обобщая отрывочные, но уже конкретные сведения о ходе анамнеза я убедил себя в том, что время ещё есть. Поверьте - это была не слабость, тем более не трусость. Я бросил работу и занялся сбором сведений о таких же несчастных, как и мой сын. К профессору я больше не обращался - он и так превысил мои ожидания, да и свои полномочия. Используя практически все каналы и всё время, я лихорадочно накапливал информацию. Единственным окном для снятия напряжения остался бассейн; в глубине сознания, в тенетах сокровенного (изгоняемого и мерзкого) чувства было желание не только физически и психически себя отвлечь, но и слепая вера в удачу, которая случилась, пусть и чуть-чуть, но именно здесь. С Вероникой я поддерживал простые товарищеские отношения: несколько более теплые, чем раньше, но все равно достаточно равноудаленные - мне казалось, таким образом, я выказываю уважение в её лице всей семье и не передавливаю ситуацию. Прошло около двух недель после моей беседы с профессором, когда Вероника в конце своего заплыва, а мы были на соседних дорожках, попросила меня подождать её возле раздевалки. Там она вручила мне конверт и сказала, что там записка от мамы. С трудом сдерживаясь, я открыл конверт в машине и в ожидании ещё какой-либо приятной неожиданности обнаружил там список из 11 фамилий с очень краткими данными на них, и с припиской Аллы Константиновны: "не взыщите - все, что смогла". Дальше мне предстояло самому двигаться вперед, тем более - помощь оказалась не только симпатической, но и конкретной.
- А вы, ненароком, не ошиблись. Ведь моя фамилия до такой степени редкая, что встречается даже там, где вообще нет места для тонких обстоятельств и грубых намеков. - Михаил говорил уверенно, напористо без каких-либо сомнений; он впервые напрямую общался с этим мужчиной, не считая короткого телефонного разговора и двух СМС друг другу. - Видимо, мне вообще смысла с вами видеться не было, как я этого сразу не понял, после вашего беспорядочного, алогичного звонка.
- Я перепроверил - все данные сходятся. Удивительно, но вы, по-видимому, не понимаете о ком я говорю? Или у вас столько детей, что вы не упомните одного из них? Да ответьте, вы, не увиливая, наконец. Да или нет. - Дмитрий, конечно, в последнее время сильно изменился, особенно для людей знающих его непосредственно: ведь они, его разительные внешние изменения, да и психологические тоже подмечали сразу; однако и незнакомцы обнаруживали в нем судорожную нестабильность и опасность, и держались настороже, на некой дистанции. Следовательно, желание Михаила Алексеевича быстро прикончить этот разговор вступало в противоречие с намерениями Дмитрия, который стремился по максимуму разузнать, сообщая минимум.
- Мне абсолютно неприемлем ваш тон и тот напор, который вы исторгаете из себя, ничего не конкретизируя. Если я не услышу чего-либо внятного в ближайшие минуты, то на дальнейшее общение у меня ни времени, ни желания больше не будет; я и так с трудом нашел интервал в своем графике. Так что давайте что-либо существенное или прощайте.
Как ни странно, но Дмитрий после этого помпезного выступления успокоился, грустно улыбнулся, взял чашечку кофе (до этого момента не тронутую) и с удовольствием отпил.
- Гордыня превыше простых человеческих отношений и нормальной памяти чувств. Вы можете идти и дальше жить в той же парадигме - сосредоточенного эгоизма. Бог - вам судья.
Михаил Алексеевич встает и, не произнося ни одного слова, только что-то про себя бормоча, уходит.
"Господь, дай мне душевный покой, чтобы принимать то, что я не могу изменить. Дай мне мужество, изменять то, что я могу. И дай мне мудрость, чтобы всегда отличать одно от другого".
Первые два захода принесли разочарование и печаль - тихую длинную, но все же конечную. И надежду для того кто ищет, надеется, кто не впадает окончательно в прострацию неверия, скепсиса, и оставляет значительный резерв для продвижения по намеченной дороге. Ещё раз, такой же прием он получил в Рязани, где угрюмый, косолапый бизнесмен не слыша ни одного слова, не замечая ни одного колебания мысли твердолобо и грубо выпроводил его, практически сразу после обращения. После этого он решил не распыляться вширь, а плотнее обратить внимание на Москву и Подмосковье.
С Иваном у Дмитрия сложилось неожиданно хорошо (если ориентироваться на предыдущий опыт), и в то же время как-то неряшливо: хлопец находился в разобранном состоянии, и хотя встреча, нечаянно, произошла в период временной ремиссии, когда у неудачника есть настоятельная потребность вылиться перед любым собеседником (со слезами, соплями и другими ингредиентами истерического состояния), тем не менее, он - удовлетворился и этим. Сама, основная тема беседы давалась очень тяжело, коряво - Иван, естественно, обвинял жену, маму, отца, футбол, сводя всю негативную спортивную атрибутику в один ком, а себя провозглашал жертвой амбиций семьи и тренеров; напоследок он ещё приплел и товарищей по команде к сонму не покаявшихся грешников, но азарта к концу разговора у него почти не осталось. Попытка провести конкретный анализ по общим аналогиям упиралась в полную интеллектуальную прострацию: беседа крутилась лишь по первоначально запущенным темам, прорваться сквозь них не получалось никак. О заболевании сына не хотел вообще говорить, только в самом конце тяжело пробиваясь через тугодумие посмотрел и сквозь зубы прошипел: "сами разберемся без вашей помощи". После нескольких безуспешных заходов Дмитрий, уже на изрядном взводе, решился было сказать о неизбежности конечного результата, но в последний момент одумался, все-таки надеясь пробиться к нему в следующий раз. Он почему-то поверил в возможность ближайшего будущего именно здесь - на территории вроде бы бесперспективной, исходя из первого опыта. Иван был и простодушнее, и наивнее предыдущих партнеров по несчастью: у Леонида появилась надежда, может быть иллюзия, на какой-то скорый прорыв как раз с ним.
Перечитала дневник и вижу, как с каждой новой записью настроение становится все хуже и хуже. У папы вообще произошли такие изменения, в которых сложно даже разобраться. Он перестал работать и если сначала что-то мне говорил про это, то в последнее время или отмахивается, или просто начинает меня спрашивать об учебе, о друзьях; и самое главное - он совсем не слушает мои ответы, а почти всегда говорит "да... да" и кивает головой в такт моим словам. Обидно, никогда раньше такого не было. Я понимаю - это связано с братом, с ним весь последний год творится что-то ужасное: он чувствует себя все хуже и хуже и родители вынужденно занимаются только им. А я словно падчерица забыта и заброшена и живу сама по себе. Мама только иногда начинает плакать рядом со мною и упорно повторяет о большой любви ко мне и о том, что скоро все наладится, и мы все вместе поедем отдыхать в мое любимое место - в Таиланд. Хорошо конечно, но почему-то не верится совсем. Но есть и хорошие новости - даже очень. Во-первых, Ира, по страшному секрету, рассказала такие вещи о Лере, в какие и поверить невозможно, да и написать нельзя, а потом и она сама - та самая гордая и высокомерная девочка подошла ко мне и, типа с интересом, спросила о какой-то чепухе, во-вторых, Денис - супер-мальчик из параллельного класса пригласил меня на танцульки ихнего сообщества; раньше он меня и не замечал. А я не стала вести себя подобно Лере: я и с ней подружилась и Денису дала обещание пойти на вечер. Наверное, все-таки Ира права - страдание нас делает и внешне лучше, и духовно привлекательнее (скорее всего она это где-то вычитала или услышала).
Фортуна - все же девка не постоянная - больше склонная то к сплину, то к воодушевлению; что тут скажешь - женская природа дает знать. После небольшой, не очень конкретной перспективы у футболиста следующий визит оказался успешным, почти невероятным - по открытости мужчины и откровенности женщины. Кристина и Вячеслав, создалось впечатление, словно бы ждали меня; ни удивления, ни препон от самых диких вопросов я не встретил. Удивительным было другое: им до такой степени хотелось высказаться, излиться, что мое участие состояло, в основном, в деликатном направлении их откровений. Взахлеб, перебивая друг друга, вываливали подробности первого брака Вячеслава с Ольгой: изваляли себя, её, рассказали о прежней жизни с подробными интимными деталями, со скелетами голой постели, несколько шокирующими меня; но я меньше всего думал тогда о щепетильности - меня интересовала суть событий, а не их художественная форма. Пробиваясь сквозь ненужный сор (а я уже, кажется, пошел по следу), я все время опрокидывал их беззаботный треп замечаниями по Вячеславу, но каждый раз сквозь его редкие реплики изливался Кристинин поток любовной лирики - очень откровенной. Зачем-то, с вычурными подробностями, рассказала о своем опыте свинга; объяснила свой уход шулерской дележкой мужчин, но я так понял - ей желались оба. С трудом, на паузе, договорился о личной встрече с Вячеславом (Кристина готовила кофе); наконец-то, у меня возникло стойкое ощущение возможного продвижения вперед; тем более я понял самое главное: важна не длительность общения, совсем нет, насущность отдельного мгновения для скорейшего выхода в желанную точку бифуркации, после которой или окончательное решение, или продолжение сумбурного поиска. Пауза была недолгой - мы встретились через два дня; место предложил Вячеслав - небольшой корейский фудкорт, с возможностью не только быстрого питания, но и за символическую доплату скромного уединения. Мне не хотелось продолжения сказок "Тысячи и одной ночи" и я сразу, может быть и резковато, напомнил ему о предыдущем разговоре.
- Вы мне ничего не сообщили о своем сыне, несмотря на то, что я в таких подробностях рассказал о развитии болезни у моего; и я надеялся - это побудит вас к откровенности. Увы, мне пришлось наслаждаться интимными арабесками вашей жены, которые, наверно, в других обстоятельствах потешили бы меня, но сейчас...- Вячеслав остановил Дмитрия.
- Обойдемся без оскорблений, просто Кристина тоже находится сейчас не в самом нормальном состоянии, а когда ещё выпивает, после транквилизаторов, то её несет. Что вы, наконец, хотите от меня услышать? Я и сам рассчитывал на вашу помощь, потому не стал показывать вам на дверь, как изначально советовала теща. А о болезни могу только повторить за вами те же слова, которыми вы рассказали о начале болезни вашего сына. Возможно, из-за этого мы с женою и не били тревогу так громко как вы, хотя после первого вашего посещения в нас тоже поселился страх.- Вячеслав смотрит на Дмитрия.- Но я не могу никак понять - какие сведения от меня вы ждете, все-таки я хотел бы от вас услышать что-либо внятное о первопричинах этой болезни. Тем более мы в самом начале этого жуткого пути, а вы, как я понимаю, хлебнули уже по полной.
- Почти захлебнулись, но и врачи, и ученые ничего внятного за эти два года не придумали; разве стал бы я метаться, словно полоумный, колотиться во все щели, если бы появилась хоть какая-либо отчетливая идея. Больше скажу, скорее всего, и невыгодную для меня правду - ваша семья вообще единственная, кто все-таки откликнулась, не отвергнув сразу. Люди почему-то заперлись в непробиваемый панцирь и с удушающим фатализмом ждут неизбежного конца, отвергая любые попытки самостоятельного телодвижения. Такое впечатление сложилось, будто омертвляющий транс коснулся не одного маленького человечка, а все семьи целиком и вырваться наружу они сами не хотят. Что я насобирал изо всех сусек, я вам сейчас сообщу - это с одной стороны покажется ничтожным, но по сравнению со стартом - это хотя бы первичная зацепка.- И я, и Вячеслав в какой-то момент нашего диалога стали выглядеть, словно марионетки в театре абсурда, когда сквозь правильные слова и жесты вытекала вязкая обволакивающая лента упокоения. А мы сами, стреноженные по рукам и ногам собственной безысходностью, уподобились путникам, остановившимся в зыбкой надежде у незаметной сельской часовенки, рядом с погостом. И мне необходимо было таким образом завершить сегодняшний разговор (ведь я рассчитывал на дальнейшее развитие), чтобы состоялось будущее продолжение, а я все еще болтался в неясных философских обобщениях, четко понимая неубедительность подобного завершения. Вячеслав ждал, безусловно, от меня какого-либо откровения. Это было видно и это было высказано им. - Ну, скажите, наконец, что-то по делу, ведь вы столько времени положили на поиски. Ну, если не можете обнадёжить, то вырежьте правдой напрасные ожидания.- Я вроде бы нащупываю какие-то общие аналогии, кажется, нахожу подобия по каждой семье, но боюсь вот так сразу решиться на ответ - даже для самого себя - становится страшно не только от вполне понимаемой ошибки, но и от вероятного прозрения, которого боюсь и оттягиваю всевозможными уловками.- Но вы же рассказали о сыне такие жуткие вещи, после которых надо не пятиться, надо торопиться.- Вячеслав прошептал эти слова столь тихо, что Леонид то ли не услышал, то ли не захотел...
- Напоследок все же выскажу очень страшное предположение: каким - то образом болезнь поражает тех мальчиков, отцы которых, сами оставаясь до безобразия здоровыми, передают страшную неуловимую заразу своим детям. Нам с вами придется вывернуть наши внутренности друг перед другом до остатка. Именно сегодня я ещё не готов, да и вы мне кажется тоже. Но к следующей встрече мы будем обязаны пойти до конца.
Наступил срок мучительного и тяжелого прозрения, не мгновенного - спонтанного и резкого, а тягучего преодолевающего внутреннее сопротивление, продирающегося через жесткое нежелание возвращаться в глухие затертые фрагменты прошлой жизни. Но у меня не было выбора - для того чтобы разобраться в чужих несчастьях, надо было прежде всего зайти внутрь собственной трагедии и, скорее всего, боли. Самокопание как свойство души - не очень здоровое занятие, в какой-то степени первая ступенька к мятежу разума, бунту сознания; успокаивало лишь мое текущее состояние: казалось, последний год настолько иссушил и закалил меня, что никакие события, новости, трагедии уже не смогут растопить мою обледеневшую сущность. Вообще весь процесс оказался очень близок к труду патологоанатома в той части, где он исследует основную причину смерти; правда существенная разница заключается в причине исхода - в любом случае вина имеет вполне четкий адресат - то ли сакральная болезнь (чаще всего), то ли ошибка медбрата (категорически редко); а вот у самоистязателя - происходит изощренное возвращение к закрытым им самим пунктам автобиографии. И если в первом варианте - виновность всегда отрешена от исследователя, то во втором - наоборот. Но весь этот обратный выморочный поток воспоминаний стремительно выбирает из греховной анкеты разные почти рождественские нелепицы и розыгрыши; а вот туда, где глубже, темнее, там подсознание тормозит, не пропускает, вступает в жесткое противоречие с дальним посылом и отказывается отверзать черное зеркало былого. Мне удалось-таки преодолеть внутренние ограничители, конечно не сразу, не с ходу; затем мерзости собственной биографии - забытые и заколоченные затащили меня на время в такое гадостное болото, из которого в последствие я вынырнул лишь благодаря сыну. Без него финал этой истории был бы ещё более скоротечным и абсолютно трагичным.
Опять Он возник ниоткуда и позвал в никуда, но после его жутких признаний мы его отбросить (подобно первой встрече) не смогли: то, что случилось полгода тому назад, оказалось не в силах повторить - это ведь не петля Мебиуса - хотя практически те же слова, те же доводы, но в другой обертке с воспаленными глазами и в нездоровом состоянии. Меня лишь смутила невообразимая атональность его подхода к таким серьезным вопросам, и я обратила внимание Артура на додекафонии, присутствующие в главных темах его риторики, значительно деформирующие музыкальные тона в его речи до неприличного звучания. Но чем глубже мы входили в тему, чем жестче и страшнее вырисовывался конечный результат для наших детей (и для Олега, и для Игоря, сына нашего оракула). И когда Артур решился на вивисекцию пережитого, и когда он почти сразу же добрался до своей самой низовой, самой (если мягко сказать) унизительной позиции, пройденной им, мало того что мимоходом, но ещё и со сладчайшими велеречивыми бонусами, тогда я прожила далеко не самый приятный отрезок времени, спасением которого стала взаимная забота о сыне. История преступления, а мягче я никак не могу классифицировать то событие, случилось уже в моем присутствии, потому и я, естественно, тоже замазана навсегда. И хотя мне почти не пришлось (а жаль) общаться с Аганоцковым я тоже остро пережила его скорый уход из жизни, тем более видя реальную скорбь Артура, его мучительную суету в течение всего прощального периода. Я и предположить тогда не могла о дальнейшем развитии конечной вроде ситуации. Теперь же я, необыкновенно гордящаяся концертом для виолончели с оркестром, сама активно играющая в нем, так же как и все, хотя и не громко, записавшая Артура в первый ряд современных композиторов, узнаю истинную историю похищенного у друга шедевра. Подробную карту со странной нервической силой развернул передо мною он сам; и свои мантры повторял беспрерывно, окаймляя слова беспокойными горячечными глазами, с вызовом направленным вовнутрь себя. Он даже не пытался оправдаться и придумать рождественскую историю о подарке друга, вроде бы врученного у смертного одра со словами отчаяния и счастья. Он просто, по честному рассказал как депонировал концерт, как оформил авторские права, как распечатал музыкальные ноты, как, в конце концов, наслаждался весь последний год оказываемыми ему почестями и напоследок убил меня двойным заявлением о том, что он ни о чем не жалеет и за тот миг, когда я вместе с ним солировала в симфонии-концерте, готов отдать все что угодно. И я потребовала полного разоблачения, в определенном смысле, такого культурологического "coming out", с выворачиванием наизнанку его подноготной, с побиванием камнями счастливою толпою, с реальным разрушением нашей, вполне остепенившейся жизни. Все так и случилось: в музыкальной среде случилась деятельная обструкция, особенно бурная у тех, кто ещё миг тому назад был в восхищении от Артура вообще и от его концерта в частности. Словно ком только не снежный, а состоящий из разнообразных фракций дерьма покатился, захлестывая не только музыкальную сферу деятельности, - нет, он подмял все: и быт, и слезы, и любовь. Но, в то же время постепенно, не громко, по шажочку произошло событие (точнее сказать - цепь событий), которые перечеркнули весь ужас нашего настоящего, возможно и будущего. Только себе я прошептала, почти как исповедь, слова о божественном провидении, пославшем нам жестокие испытания ради сына. Я и сейчас боюсь произносить это, только внутри - очень скрытно, глубоко лелею надежду на не случайность ремиссии с Олежкиной болезнью. Конечно, вся разномастная профессура зиждется описать данный феномен при помощи потока медицинских артикуляций и пассов ничего не объясняющих, лишь криво поддерживающих их надутое реноме и велеречивый статус. Я поняла, я познала, да я - одна, как и положено матери, на самом высоком пронзительном диапазоне единения с родной кровиночкой, всю глубину отчаяния - всю высоту просветления. Практически с первой секунды увидела, прочувствовала спасительную закономерность: чем больше ужесточалась ситуация вокруг Артура, тем лучше продвигалось выздоровление сына и, наконец, в сладостный час исключения его из Союза композиторов Олег улыбнулся и потянулся ко мне.
Массивная красивая оббитая латунными накладками (под медный антик) дверь была приоткрыта; от коридора, несмотря на относительный и общепринятый порядок, веяло тоской и равноудаленностью как от жизни, так и от покоя. На деревянных панелях висели плакаты спектаклей /видимо эксклюзивные (такой плач Ярославны по утерянным годам)/; на некоторых - одна из женских фамилий перечеркнута жирным красным фломастером. Красивая оригинальная открытая вешалка (имитация рогов импалы, а может быть и не имитация) была оголена, и выглядела странно и неказисто, словно стриптизерша в библиотеке. В нише находилась небольшая гардеробная комнатка, с полу прикрытыми шарнирными дверями; сквозь них выглядывала разнообразная, по преимуществу, женская одежда, с редкими вкраплениями пиджачков и брючек унисексового вида. Обе двери из коридора в жилую часть квартиры были открыты, в отличие, от туалета и ванной комнаты - они, разумеется, были прикрыты, хотя в одной из них все ещё горел свет - видимо забытый второпях. Пол был не то чтобы загажен - нет, но затоптан множеством прошедших в обоих направлениях. И хотя погода стояла сухая, а дом был класса "А" все равно он - коридор потерял девственную опрятность и чем-то напоминал локальную аэродинамическую трубу для испытаний старинных повозок. Сразу же за дверьми сантехнического блока располагалась гостиная, она же кабинет, там же, судя по манекену и сваленной комком одежде, переоблачалась женщина, скорее всего молодая или моложавая (об этом заявлял цвет и фасон всевозможных туалетов, а горделивые разрезы тут и там, открывали и демонстрировали свободу воли их носительницы). В дальнем медвежьем углу комнаты виднелась маленькая, почти кукольная территория то ли мальчика, то ли мужа: миниатюрный угловой столик с ноутом, аккуратная колонка со спортивной атрибутикой, а рядом, практически вплотную, выглядящая вычурно и странно барная стойка, с выставленными открытыми бутылками разнонаправленных категорий (от дорогого выдержанного виски до сладенького бананового ликера, выглядящего среди них, словно бедный молодящийся родственник на фешенебельном приеме). Там же беспорядочно располагались разнообразные сосуды для пития, с чуть заметными потеками по бокам и более видимыми на донышке; по структуре было понятно - хрусталь использовался совсем не празднично, а буднично и беспорядочно: водка наличествовала в фужерах, тот же ликер - в бокале, да и вся картина около - указывала на проходную тривиальность процедуры. Заканчивала сцену несуразная, но резкая деталь - игрушечный мишка (совсем не новый, а обтертый щечками ребенка) прижатый одной из бутылок и, видимо, частично залитый одним из напитков сиротливо сообщал об ещё одном члене семьи. Собственно комната мальчика тоже давала пищу для размышлений, даже, гораздо в большей степени, для определенных выводов: помимо кроватки, почти весь объем помещения занимали предметы, жестко сообщающие не об увлечениях малыша, а о его проблемах; и это сразу же вносило дисгармонию в общую мелодику восприятия детской. Онтологическая составляющая содержимого этого закутка перекрывала все привычные взаимоотношения с детством - она жестко выправляла взгляд на твердый, суровый подход в оценке увиденного. Почти все было заставлено различными медицинскими препаратами и физиотерапевтическими аппаратами - такая юдоль печальной надежды. Единственным диссонансом, будоражащим взор, являлся необыкновенно быстрый увод ребенка - это сразу бросалось в глаза, однако из лекарственной атрибутики, кажется, не ушло за ним ничего. Чувствовалось зыбкое невысказанное послесловие, каким-то образом оно все ещё висело в здешней монаде и пыталось вырваться наружу в новом горячечном порыве - незаконченном, но въедливо впившимся в сознание и не отпускающем ни на миг. И, наконец, спальня - сокровенная во всех смыслах точка - начало начал - исход временного и постоянного в конечной открытости места. На самом деле - это чаще всего зашифрованная матрица небольшого сообщества в попытке обрести новые смыслы и новые осуществления. Материальный покров её был совсем не стабилен, вся структура жилища была тектонически перебуроблена, причем не столь физически, сколь трансцендентально. Её нервная эвакуация /наиболее основательного и значимого (во всяком случае, для обитателей жилища)/ проявлялась отнюдь не в материальных фракциях квартиры, нет, главным мотивом этого увядшего пространства являлась сама ноосфера помещения, сотканная из мириадов частиц все ещё удерживающих в нем память случившегося. Словно потусторонний негатив бледно отпечатывал зыбкие тени, скользящие в полумраке, сложно угадывался протяженный силуэт стремящийся вытянуться до самого края и сгинуть там окончательно, и все это марево незаконченностей и неопределенностей беззвучно и тоскливо уходило в серое небытие. И когда, казалось, наступал конец, неотвратимый и окончательный, когда все замыкалось последним всхлипом, когда тишина заполняла абсолютно все закоулки пристанища, вдруг из-под плит безмолвия раздался веселый живой счастливый смех мальчугана.
Все больше раздражало нудное клокотание Светланы по делу и без; хорошо хоть - это удовольствие мог легко прекращать, отключая вызов. Можно подумать, будто моя безальтернативная ответственность за болезнь сына ею давно вычислена, предначертана, зафиксирована. А слова о том, что я, бросив семью виноват во всем единолично, вообще вопиюще глупы: сама упустила парня (при мне он и не болел практически никогда) и словно дура ищет причины вовне себя. Прощает лишь тяжелая болезнь мальчика и её полная умственная немощь. Как я польстился на неё? Сейчас у меня на этот вопрос просто нет ответа; оглядываясь назад, я не могу вспомнить ни одного факта за - только моя неразборчивость в определенном возрасте развернула жизнь вкривь. Я и представить сейчас не способен её среди моих сегодняшних партнеров и приятелей; меня в буквальном смысле трясет при чисто теоритическом варианте её присутствия на каком-либо мероприятии, а когда вижу (условно) Светлану среди жен или подруг нашего сообщества, то мне просто становится плохо. Ведь она, в теперешнем состоянии, выглядит, словно гужевая лошадь среди арабских скакунов. Поэтому молюсь всем известным богам и идолам - прошлым и будущим за необратимый разрыв отношений с нею и за урок, который получил на всю будущую жизнь: теперь никаких официозов, никаких длительностей. Случаются и тут небольшие проколы, но справляюсь без особых колебаний; времена сейчас примитивные - платишь, в зависимости от разного рода приложений и единичностей, какую-либо сумму и практически сразу же, - на свободу. И мне, определенно, нравится такая суровая трезвая ясность бытия, без лишних "криков под луною", без последующих обязательств и претензий. Бывают, иногда, и при таком идеальном планировании легкие казусы и вертлявые приключения, но, по большей части, почти нет гражданок, отвергающих вкусные и своевременные предложения, насыщающие их материальный голод. Была одна, типа из рода Виндзоров, так её обозвал один из моих партнеров (довольно острого ума и сарказма). Вот с ней порядком обжегся, вплоть до того что как-то явилась на работу, а я это не приемлю совершенно. Бог миловал - пропала, я сплюнул через левое плечо, даже харкнул, чтобы больше не возвращалась. Есть ли Кто, нет ли - но её след пропал и я опять в молочном швейцарском шоколаде. И, наконец, есть сладенькая и безболезненная причуда, освобождающая мужчину от сонма бессмысленных телодвижений - эскорт услуга; таким словосочетанием красиво обзывают породистых, холеных, изящно обученных трахаться девиц, называющих свою работу необременительной экскурсией по любовным трактатам. Кстати, давненько я не занимался такого рода путешествиями, да и новая партия из северной столицы прибыла; желанный эффект новизны и возможной многогранности работниц придаст дополнительный шарм общению с ними, и закономерную нагрузку кошельку, само собою, тоже.
- А почему он ко мне не приходил? Если он так легко узнал все о вас; тем более сообщил столь точные подробности о развитии заболевания, тогда я все же не понимаю, почему мы с сыном выпали из его списка (непонятного и таинственного, как вы говорите); да и можно ли верить всему: сейчас время изощренных шарлатанов, вся энергия которых уходит на быструю и изощренную придумку новых способов отъема денег у доверчивых или безнадежных людей. - Стройная, но в тоже время миловидная, с небольшой припухлостью щечек, каштановолосая женщина энергично заполнила собою все пространство кабинета, практически не оставляя места для своей визави, укромно сидящей в угловом кресле с видом съежившегося постороннего кролика при королевском питоне. Но она все-таки сумела выпрямиться и ответить. - Не знаю точно из-за чего, но я ему сразу поверила.- Так и есть - всё принимаем по серьезному, по честному; мы же такие дурочки и простушки, нам лишь бы лапшу ветвистую ухватить, а мы довольны и счастливы. Тпру... Что-то я ахинею понесла о счастье - совсем не к месту и не ко времени.
- А вот почему вас нет в его списке, я не знаю, но, кажется, догадываюсь.- Опять не спеша подключилась Светлана.- Она кротко продлила эти слова неуверенным жестом руки, и эти слова, и, особенно, это беззащитное телодвижение успокоили Ирину и возобновили продолжение истории. - Просто вас и вашего сына нет в фамильной декларации, исходя из которой, видимо, и осуществлялось изучение и лечение; толку от которого никакого - только мучение для ребят. Вы, наоборот, должны быть благодарны судьбе - вашего сына не терзали всеми этими зверскими супер современными средствами, изменяющими мальчиков и внешне, и внутренне.- Да, да вы хотите меня успокоить, забывая о проблеме внимания со стороны федеральной власти; без всякого сомнения, я способна обеспечить самый высокий уровень (возможный в настоящее время) лечения и уже что только не перепробовала: и Израиль, и Швейцарию, и даже филиппинских хилеров - все тщетно.- Через небольшую паузу,- извините, не предложила вам кофе или чая. - Светлана ей негромко что-то говорит и Ирина через селектор делает заказ секретарю. Светлана встает и подходит к стене - прозрачной стеклянной панели и смотрит наружу, обе молчат; через 10 минут приносят кофе, орешки и блюдце крекеров. Пьют кофе, Светлана берет несколько орешков. Пауза.- Видела до этого Москву с Останкино, когда была с родителями в ресторане "Золотое кольцо", с верхнего этажа Академии наук на Воробьевке, но столь сильное впечатление впервые: может быть из-за общего состояния, настроения, хотя нет - таким свой город вижу совсем иначе: Кутузовка, гостиница "Украина", сквозь проспект новый Арбат, а за ним крыши старого, такие знакомые, мягкие, родные... тепло и грустно от воспоминаний. А в дали, то ли в дымке, то ли в пелене МГУ - почти на уровне глаз, но в какой-то детской пропорции, словно игрушечный,- какая удивительная перспектива - для вас, Ирина, такая обыденная... Его надо убить.
Когда Игорь позвал меня и попросил посидеть с ним, и подержать его за ручку я испугалась и хотела позвать маму. Но мама ушла и я, пересилив страх, подсела к нему и коснулась пальцами его тонкой, словно шейка вымороженного цыпленка, руки. Я уже понимала все о его болезни, но не всё, наверное, знала, хотя и догадывалась о самом главном - Игорь уходит (я подслушала разговор мамы с тетей Людой) очень быстро и ничего эти идиоты не способны изменить. Папа окончательно пропал: последний раз я его и не узнала; я даже боялась смотреть на него - он стал похож на какого-то телемертвеца из сериала. А совсем недавно, когда я пришла из школы раньше времени, я увидала, как он засовывает свои вещи для дайвинга в большую сумку; папа увидал меня и стал говорить мне какие-то слова, зачем-то уговаривать меня, но я ничего не поняла. Маме я не стала ничего рассказывать - испугалась её слез и рыданий, а вот Ирине рассказала, а она в ответ выдала, мол, её отец перед тем как он ушел окончательно (она так и сказала "окончательно") тоже собрал огромную сумку да ещё чемодан на колесиках. А вчера Ира попросила показать ей и Лере Игоря, ну когда мамы не будет дома, я не очень поняла, что там интересного они высматривали, но Элеонора даже язык высунула и облизывалась, как будто ей что-то вкусненькое дали.
Я окончательно созрел. Все объективные моменты развития событий давно исчерпаны; мои движения, действия в некоторых кластерах переломили судьбы и катализировали историю. Что я познал? К чему привела моя лихорадочная деятельность? Могу подвести конечные итоги по каждому из нас, и в завершении по самому себе.
/ Тот на кого я надеялся больше всего - в результате обратился в аморфную, сопливую фигуру, выдернувшую из-под собственного сына последнюю надежду; больше того - он вообще исчез из поля зрения близких и дальних кураторов жизни и даже быстротечный уход сына не вернул его назад. Его жена сама нашла меня после этого, она была в том лихорадочно-вывернутом наваждении, когда женщина способна убить, уничтожить, растлиться - все до конца, до последнего атома, поскольку утеряны два главных фактора стабильности - ребенок и муж. Потом, через промежуток, я возрадовался встрече на нейтральной территории: её телесная аура, была перенасыщена такими многообразными световыми, чувственными, духовитыми флюидами, что будь мы в ином месте - любой тактильный контакт (жалостливый или успокаивающий) мог бы обратиться в его плотский аналог, а подобное в тех обстоятельствах было бы ужасно. Она вылилась до конца; видимо была крайняя потребность опустошить все истлевшие припасы, припрятанные в свое время неизвестно зачем; теперь в настоящей ситуации лишь эти, гнетущие, постоянно будоражащие все клеточки раненного мозга россыпи серо-черной мозаики составляли её конечный арьергард; и мое явление в нужное время освободило её от истончившегося до предела барьера к запасникам отчаяния. Она, захлебываясь эмоциями и поспешностью, как будто страшась запнуться и остановиться, выливала на меня все помои, сбереженные и тщательно складированные девичьей расчетливой памятью. Очень быстро, практически в начале монолога, Ксюша подробно, хотя и по дилетантски, поведала эту сагу о зависти и злости, о взлете и падении. Не зная, само собою, медикаментозной подноготной - она, тем не менее, довольно точно поставила ударения в данном параграфе: её бывший (Иван) в момент скоростного спуска вниз, выискивая главного виновника своего фиаско, и особо не заморачиваясь логикой всю ненависть направил на Алексея - парня занявшего в команде место, претензии на которое он (при гласном и откровенном попустительстве вокруг) выделил себе на безальтернативной основе. Он и раньше не отличался особым и тонким анализом былого, тем паче будущего, а в данных обстоятельствах, - пришпоренный давлением извне и изнутри, повел себя словно размороженный кусок гнили - тошнотворно и отравляюще. А теперь сама хронология преступления, несколько подправленная мною стилистически: на сборах команды в Азербайджане, когда им подавали национальное блюдо шурпу (с достаточным количеством пряностей; продумал все же - подлец), он изобразил какой-то простенький маневр, отвлекший команду, и бахнул ненавистному сопернику в тарелку сильный, очень мощный допинг (кажется из ампул), к тому же такую дозу, которая принесла дисквалификацию на 5 лет (для первичного случая - нонсенс); операция прошла успешно только в отношении Алексея (если успехом считать уничтожение юного таланта), но сам Иван остался в том же положении - запасного игрока и более того - у двух (основных) тренеров остался то ли мутный осадок, то ли интуитивный вопрос по Алексею и потому - не быстро, не нервно его отодвинули на задворки команды, имея дальнейшим целеполаганием его скорый вынос из коллектива. Ксения долго сохраняла зачатки кой-какой стабильности в семье (она мне толком даже не смогла объяснить мотивы своего упорства); однако и она, наконец, созрела: сын тогда уже находился в федеральной больнице, муж - в начале отсутствия, родители Ивана, несмотря на мнимую участливость, уверенно созревали для поиска внешних врагов - катализаторов Ивановой катастрофы; - Ксения очнулась, оборвалась и вернулась домой (к родителям), там ей стало во всех отношениях легче; а малыша она навещала до конца/.
/ Кристина.
- Это все вы. Слава говорил, будто ты ведьма и будешь нам вредить до конца жизни.
Ольга.
- Какая скорая и изящная весна, на редкость - душевная. Не правда ли? Может быть, присядем? Смотрите - какая элегантная скамеечка.
Кристина.
- Вы, что меня совсем не слышите? Какая весна? Какие там ещё лавочки, скамеечки, опуститесь на землю и объясните мне, почему так произошло. И что дальше делать?
Ольга.
- Мне хочется каждой весной выскользнуть из зимнего кокона, из прежнего грузного душащего облачения, подобно богине Иштар убраться из царства мертвых (я имею ввиду-зиму) и в окружении облака голубей возродиться снова... быть любимой многими юными созданиями, но оставаться непреклонной и бесчувственной.
Кристина.
- Ты что, идиотка? Что ты несешь? Какая там богиня, что за бред. Боже мой, дай мне силы преодолеть этот ступор, дай мне силы не свихнуться окончательно. Если ты будешь и дальше нести эту ахинею, то мне лучше тебя больше не видеть. Помощи - ноль, а выслушивать твои басни у меня сейчас ни времени, ни желания нет!
Ольга.
- Прежде всего, тебе Кристиночка надо успокоиться... и отвлечься от сиюминутного переживания. Тогда ты увидишь окружающий мир и внутренний стих не так сиротливо. Высокая гармония исходит сверху не сама по себе, не даруется автоматом - её необходимо выпестовать и приручить.
Кристина.
- Очень увлекательно, очень живо - прямо захотелось зарыдать и одновременно припасть к твоим коленям. Правда, ты мне не ответила ни на один из главных вопросов - просто увела меня в дебри пустопорожних фантазий; но я все же нахожусь на грешной земле и тщусь найти выход.
Ольга.
- А ты - нашла вход?
Они прилично удалились от одного из входов в парк; в какой бы то ни было средней европейской столице он бы претендовал на роль государственного природного заповедника, но у нас подобное славословие выглядело бы как-то мелкотравчато и не достойно миссии высокого патерналистского общества, поэтому все было как обычно: развернутые площадки с мангалами, конные трассы, выводки собак и другие атрибуты подлинного общества потребления. К тому же - день (даже не день - вся неделя) неожиданно и не вполне естественно для северного города выдалась на редкость душевная: солнце лихорадочно пробуждало флору и фауну к подвигам и хотя растения, безусловно помня о каверзах места, раскрывались не спеша, имея в виду возможное отступление в последний момент, все же они поймали кураж и дали волю краскам и зеленым откровениям; тут же подтянулись певчие, чешуекрылые и другие разновидности биологического мира - перечислять их бессмысленно - их рать и тьма. В такие исключительные моменты, слегка превращающие твой город в Рим - не третий - нет, а в ласковый, согревающий снаружи и изнутри праздник, многие проблемы на миг, на время ускользают; это, безусловно, не хоронит их окончательно, но дает временную очистительную передышку - пробудиться и идти дальше.
Кристина.
- Может быть, что-то и нашла, хотя совсем не предполагала с кем- либо делиться этой переменой, возможно придуманной мною в помрачении последних месяцев. Тем более тебе.
Ольга.
- Разве станет хуже... ничего ужаснее болезни ребенка нет и любые твои действия, любые слова я восприму через это несчастье.
Кристина.
- Я вызвала тебя из-за крайне неожиданной и одновременно очень странной, боюсь об этом даже лишний раз думать, ситуации. Мне Вячеслав в минуту спаривания (а он был необыкновенно откровенен в те моменты) рассказал о своем первородном грехе и о расплате, которая карает не преступника, а самого беззащитного - ребенка. В тот миг (ты же понимаешь) я не придала его словам реального наполнения; тем более вообще забыла того ненормального гражданина (к тому же Слава меня тогда как-то выпроводил) и уж точно не запомнила его безумных речей.
Ольга.
- Эта информация, видимо, от него пришла?
Кристина.
- Да. Но самое важное произошло потом. Вячеслав подцепил после поездки на Камчатку (на охоту и рыбалку) энцефалит; и вот уже вторую неделю угасает все с большей скоростью; состояние такое - что он абсолютно не контролирует себя... Постой, не перебивай меня. Самое главное - то, что стало происходить с Кирюшей. Параллельно - на противофазе он стал резко, быстро выздоравливать; причем особенно заметные перемены наступили после того, как я Славе вместо лекарства стала колоть витамины (фактически плацебо).
Ольга.
- А он сам то что? Почему не лег в больницу?
Кристина.
- Понимаешь... у него на вторую неделю пошли сильные головные боли, появилась светобоязнь и проблемы с памятью (можно даже сказать локальное беспамятство). Но все же решающей причиной моего фатального отношения к Славе стало возвращение сына к жизни; практически это выглядело так, словно они употребили бокал Асклепия - одному он принес яд, другому - противоядие.
Ольга.
- Поставить себя на твое место я не могу: ты ведь не просто жена - в первую очередь ты мать, притом больного ребенка; да и насколько возможна от меня объективность - я ведь отвергнутая женщина. А нас - обиженных женщин одолевает такая сильная "любовь" к бывшим, такие мы придумываем им изощренные египетские казни, что ты сама понимаешь, на чьей я стороне.
Кристина.
- Мне самой давно все понятно - ведь решение на самом деле уже принято, а тебе я изливаюсь, втайне рассчитывая именно на сухое и жесткое понимание. Так что, и за это - спасибо.
Последние слова были произнесены с некой долей иронии, но все же не сарказма. Стороннему наблюдателю их диалог показался бы завершенным и расставание логически обоснованным. Посему и мы покинем их.
Прошло почти два десятилетия, и хотя я отринул, запечатал свой сосуд мерзости - сейчас он потребовал скорой раскупорки и оплаты просроченного счета. Никогда более не пересекался с активистами юного разбоя, дважды случайно по касательной, увидев одного из них, срывался в штопор отрицания, не желая и отталкивая любую возможность возврата, пусть даже минимального ощущения прошлого. Я сумел депортировать из себя остатки памятований, словно какой-либо бедняга дьявольское наваждение посредством экзорцизма, и пусть своеобразная театральность сегодняшнего восприятия глушит прежнюю остроту, но все это скопом не вполне соответствует истине: не раз, не два - вскакивал с кровати в холодном треморе, горячем поту, стремился получить отзыв посредством воды (часто - освященной); потом снова проваливался вниз до нового призыва - каждый раз неожиданного и не рассчитываемого никоим образом. А ужаснее всего было, то не затертое до аннигиляции похотливое воспоминание о юном теле, распятом нашими оргиастическими выходками до полного исступления плоти... отвратительнее было и то, что и через годы оно целиком не уходило от меня в небытие. Я не знал, не хотел знать историю моих партнеров по дьявольскому шабашу, и даже болезнь сына не подвигнула меня на какие-либо действия в этом направлении. Только сам, только один - ответственен за прошлое и нет других персонажей, на которых мог бы переложить часть вины. Остается - подвести конечные итоги моей деятельности - по большому счету - малоуспешной и невероятно хаотичной. Мнемозина - дама капризная и разборчивая: не каждому отдает значимую толику своих припасов, не с каждым готова осмысливать глубинные пласты затерянного опыта.
Итак, что же случилось после всех моих действий? Я, кстати, совсем не плачусь и не сожалею; и пусть супруга в одну из горьких и страшных минут прозрения вымолвила фразу о счастье неведения, а потом добавила о мимолетности жизни - все равно иначе я вести себя не мог. И когда я разделил на частности совокупность всех сообщений, сведений от разных людей, из частично противоречивых источников, тогда хаотичная и топорная мозаика угасающих образов заполнила собою все пространство.
Татьяна.
- Я была назначена на первичную консультацию в кабинет следователя для освидетельствования гражданки Абызиной Светланы Михайловны, обвиняемой в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами. На основании первичного осмотра я приняла решение и изложила его в письменном заключении о необходимости направить Абызину Светлану Михайловну в стационар для проведения полноценного экспертного исследования. После стационарного исследования комиссия (в состав которой я входила) вынесла решение, на основании которого гражданку Абызину Светлану Михайловну признать невменяемой и недееспособной. Комиссия подтвердила актом (копия в прокуратуру) то, что преступление совершалось в состоянии психоматического расстройства человеком не способным осознавать свои действия и управлять ими... У меня были долгие переговоры с нею; не перебивайте меня, вы понимаете насколько конфиденциален наш разговор (только зная ваши отношения с нею я пошла на него); Ирина не близкая подруга - она из моего дальнего окружения, но люди, представившие её мне, настолько высоки во всех аспектах этого понятия, что у меня не было особого права на выбор. В предыдущем абзаце я изложила специальную часть работы психиатра; теперь возьму небольшое отступление от профессионального критерия и сделаю некое обобщение, имеющие разноречивые взгляды в научном мире (преимущественно у грантовых специалистов): пока мы не вляпались окончательно в чувственную трясину постфрейдовского мира, пока не стали в огромном количестве плодить психоаналитиков - у нас ещё сохраняется относительная четкость и научная база для системных исследований и грамотных выводов. В ином случае нас ждет раздробленный, крайне субъективный подход, полностью обусловленный методологией половой психопатии, сужающий предмет обсуждения до взаимоотношений Приапа и гетеры. На примере Светланы кто-то, возможно, захочет опровергнуть мой довод - но поверьте - не получится, ведь на поверхность всплыл просто результат, а не анализ предстояния. Но об этом мы поговорим позже - года через 2, ну максимум 3 - после выхода Светланы на свободу в связи с успешным выздоровлением /конечно с подпиской об АПНЛ (амбулаторно принудительном наблюдении)/. Позволю себе ещё небольшой зигзаг в сторону психоматического разбора - остановлюсь на самом предмете свершения. Сам преступный акт оказался каким-то совершенно невообразимым по жестокости, по режущей кровавости действия плохо согласующимся с реальной продуманностью, выверенностью замысла. Поэтому даже следователь переквалифицировал статью обвинения, а потом и мы (комиссия) единодушно признали невозможность совершения подобного деяния в нормальном состоянии. Да и как можно трактовать тот метод смертоубийства в парадигме здравого смысла и ясного ума? Никак! Орудие убийства - секатор (такая мини-коса с остро заточенным клинком) - безобидная и обыкновенная штучка в складном виде, оказался молохом исступления, когда каждая свежая рана распаляла больную все сильнее. В итоге - множественные поверхностные порезы на шее и на верхней части туловища - картина обескровленного, истерзанного тела. И пусть в ходе расследования и садовник, и другие свидетели не смогли четко вспомнить о наличии или отсутствии этого садового орудия на территории загородного дома, тем не менее, комиссия приняла версию о спонтанном и непродуманном поступке, человека в состоянии пароксизмального расстройства, обусловленного диэнцефальной патологией, проявившейся в мгновенном нарушении сознания с висцерально-вегетативными проявлениями. В моей практике достаточно примеров варварских акций, чаще всего совершенных без видимых причин. И все же фото и видео документы данной экзекуции до сих пор вызывают оторопь, тем более странной кажется сама фигура больной: физически - достаточно субтильной женщины, никогда не наблюдавшейся в психоневрологическом диспансере; последующее изъятие медицинских карт тоже не дало никаких зацепок. Так что наш диагноз несет в себе настолько субъективный характер, насколько все слагаемые нынешней следственной системы и её правореализации являются приемниками римского права.
Пришло время последнего экспозе, краткого и бесстрастного. Гипотетически, интересного для моих близких и, возможно, других любопытствующих. Из списка любезно предоставленного мне семейством профессора часть персон трагического исхода вообще проигнорировали мои движения, попытки пробиться к истокам заболевания, некоторые с разной степенью результата совершили поступки, закрывшие истории окончательно. От десятка семей Центра России я по косвенным и непроверенным новостям узнал лишь сведения по обыкновению кратко излагаемые в эпитафиях. И все же, процеживая сквозь крупные ячейки, беспорядочные всполохи и метастазы откровений видишь однообразную финишную прямую: или отец успевает открыть шлагбаум перед наследником, или сын в течение 2-3 лет канет в лету. Но есть, пусть и очень редко, несколько исключений: одно - это мега катастрофа социально-морального, непременно материального плана, когда у главы рода случается аутодафе вселенского масштаба, вследствие чего у сына возникают шансы на пусть медленное тягучее, но все же выздоровление (но и грехопадение праотца не могло быть пещерным); второе - полное, абсолютное забвение родителя - не искусственное, а взращенное всем родом с начала времен; правда мне известен только один пример подобного события (да и то не вполне достоверный). Предполагаю - главным эвфемизмом этого заклятия было слово - "Анафема", налагаемая на любое упоминание того человека и эта норма в той семье соблюдалась неукоснительно. Путешествие по избранным страницам чистилища закончилось не равнодушным всхлипом, а гортанным воплем. Мой частный случай не выруливал ни на какую спасительную комбинацию: я неоднократно прикладывал под себя (чисто гипотетически) всевозможные варианты погашенной ответственности, но в разумный момент прекратил взбивать молоко - я не та мышка и в том чане не молоко - а горесть и страдание. Пришло время собрать вещи. Плотно закрыть занавес. Перевести взгляд. PERICULUM IN MORA.
Ура! Учебный год закончился. И если понять, что моя жизнь прошла полный зашквар, то я круто выскочила. Даже Ира сказала мне, что она бы не смогла так удержаться на плаву, как я; с Леркой я в очередной раз поцапалась и с Денисом тож. Поч? Да эта Лера постоянно агриться - все норовит быть круче всех, а Денис стал какой-то занудливый и затененный - скукота. Ко мне тут подкатились два короеда, так Ира клево высказалась - подкотились, я их отшила - ванильно. Все-таки Ирка такая толковая - с нею всегда интересно. Как она на последнем уроке по биологии сказанула - препод аж двинулся: "а куда девались бабочки во время войны?" Но самые огненные события произошли дома (это тоже Ира так сказала). Сначала пропал папа: по-настоящему исчез, мама написала заявление и через два дня ей сообщили о папином вылете на самолете в Стамбул и вроде бы на следующий день в Египет. Мама уже почти собралась тоже туда лететь, но тут произошло событие, которого мы не ждали и совсем не надеялись дождаться. С Игорем все последние месяцы находилась сиделка (тетенька из Бурятии), так вот она так закричала и засуетилась вчера, что я страшно испугалась (а мама была на работе). Случилось невероятное: Игорь - все последние месяцы не реагировал ни на кого, и кормили его через зонд (такое жуткое зрелище, я не смогла привыкнуть и старалась не смотреть), и он вдруг приподнялся и попросил картошки - жареной. Как мы перепугались, я даже сразу не сообразила позвонить маме, и только минут через пятнадцать сиделка ей сообщила. Мама прилетела очень быстро, почти сразу за ней два врача и целая куча всяких помощников - они опять опутали Игорька кучей проводов и потом шумно и радостно обсуждали его воскресение (так сказал высокий умный профессор, которого я уже видела давным-давно). Через некоторое время я поняла, что папино исчезновение и выздоровление Игоря - это связанные между собою события. Но я никак не могу разобраться в своих мыслях и желаниях; даже не хочу делиться этим с Ирой: она легкий человек и переведет все в шутку, мама же сейчас вся в Игоре и в забытье о папе. А я не понимаю до конца свое состояние: то постоянная тоска, то легкая радость и ожидание перемен. Все время нахожусь в таком приподнятом и грустном настроении, из которого мне почему-то не хочется выходить.